Его саркастический ум не признавал никаких авторитетов, а злой юмор временами переходил все границы. Он был из тех, кто ради красного словца не пожалеет мать-отца. Особенно не жаловал людей творческих профессий. А над поэтами вообще издевался:

– Ничтожный народец. Сродни актерам. Они, видишь ли, самовыражаются! Ковыряются в своих мелких душонках, рифмуют всякий вздор. Речей их значенье темно и ничтожно − им без отвращенья внимать невозможно…

– А сам-то стихами заговорил!

– Делов-то! Возьми словарь, спиши красивые слова и зарифмуй.

– Зря ты так. Художника обидеть может каждый…

– И не только художника. Этот самый «каждый» может обидеть кого угодно. А поэта обидеть не так-то просто. Он сам тебя обидит. Особенно, когда под хмельком. В большинстве своем это кичливые и драчливые типы. Вроде Н. Рубинова. Но больше всего они обижают классиков − своим, якобы, творчеством.

– Во-первых, каждое поколение имеет право выразить себя и свое время. Пушкин прекрасно знал своих предшественников. И что? Разве он хуже Тредиаковского? Во-вторых, откуда в тебе эта самоуверенность? Ты что, специалист? Как можно судить, не зная ни теории литературы, ни истории предмета?

– А что, для этого надо быть знатоком творчества Хераскова? Или читать ярбух фюр психоаналитик унд психопатологик?

– Фюр литератур.

– Ерунда это все. Математики и физики лучше разбираются в поэзии, чем скудоумные гуманитарии. Которым не хватает ни широты взглядов, ни смелости суждений, ни ума.

– Кто разбирается? Эти очкарики, мертвые души? Да у них в мозгах одни формулы! Разве им доступны душевные взлеты? Творческие озарения, полет фантазии…

– Вот им-то как раз доступны. Один из ученых сказал о своем бывшем ученике: «Он стал поэтом. Для математики ему не хватало воображения». Даже Пушкин признавал, что вдохновение нужно в поэзии, как и в геометрии.

– А насчет математиков тоже есть анекдот. Как-то два англичанина отправились в полет на воздушном шаре. Порывом ветра их занесло в незнакомое место. Снизившись, они увидели прохожего и крикнули: «Сэр, где мы находимся?!». И успели услышать ответ: «В корзине воздушного шара!». Пролетев некоторое время в молчании, один из путешественников сказал: «Я думаю, это был математик. Вот пример абсолютно точного и столь же бесполезного ответа».

– Но они дают эти ответы! И двигают прогресс человечества. Как говорил Базаров, толковый химик в двадцать раз полезнее любого поэта. Которые тысячи лет мусолят одно и то же. Да так и не смогли разобраться в человеческой душе…

– Потому что душа человека непостижима! И неподвластна примитивной логике. Формулами ее не опишешь. И вообще, вся история человечества это история культуры.

– Да какой там культуры? Человек остался таким же, каким был тысячи лет назад. А весь многовековый гуманитарный бред только умножает его невежество…

– Понятно, при слове «культура» ты хватаешься за пистолет.

– Ладно. Спор между физиками и лириками был закрыт постановлением ЦК КПСС еще в шестидесятые годы…

– И кому присудили победу?

– И тем, и другим присудили поражение.

– Понятно. Бей своих, чтобы чужие боялись. Но меня удивляет твоя дремучесть. Ты не видишь сути явления. Поэзия − квинтэссенция литературы! Высшая форма самовыражения…

– Не знаю, не знаю. Цицерон говорил, что даже прожив вторую жизнь не нашел бы времени для изучения лирических поэтов. А, по мнению Льва Толстого, писать стихами все равно, что идти в поле за плугом, приплясывая. Пахать вприсядку.

– Великий человек, а все же ошибался.

– Ну-ка, ну-ка! Поправь гения.

– Писать романы стихами действительно бессмысленно. Даже мудрые мысли рифмовать не стоит. Рифмы мешают их точному выражению. Стихами выражают чувства, а не мысли. Каждому делу − свой инструмент.

– Проза − универсальный инструмент. Может выразить и мысли, и чувства.

– Э, нет! Ну, как ты передашь это знаменитое: «Словно я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне»? Напишешь много слов, и при этом потеряешь красоту и концентрацию чувства. Кроме того, поэзия и стихи − не одно и то же. Толстой не понимал или не хотел понимать этого. Бывают стихи без поэзии и поэзия без стихов. Можно километрами писать стихи, в которых не будет поэзии…

– Стоп! Имею вопрос. «Однажды, в студеную зимнюю пору я из лесу вышел; был сильный мороз. Гляжу, поднимается медленно в гору лошадка, везущая хворосту воз». Это поэзия?

– Нет, не поэзия. Это пример стихов, в которых нет ничего поэтического. Хоть в строчку пиши, хоть в столбик. Таким способом можно зарифмовать даже телефонный справочник. Или правила пожарной безопасности. Кстати, так иногда и делают. Чтобы в мозгах отпечаталось: «Если хочешь сил моральных и физических сберечь, пейте соков натуральных, укрепляя грудь и плечь!».

– Плечь? Это сильно!

– Вот видишь! Но это не поэзия. Задача поэзии − передать чувства, состояние души человека. Поэт пытается выразить охватившее его волнение, пишет какие-то буковки на бумаге. А когда мы их читаем, происходит обратный процесс: под воздействием смысла слов наше воображение восстанавливает внутреннее состояние автора, и мы испытываем его чувства. С той силой, которую поэт сумел передать, а нам удалось воспринять. От читателя тоже требуется душевная чуткость, талант со-чувствия.

– Ну, это что-то эфемерное, неощутимое…

– Так именно в этом все дело!

– Значит, поэзия это зафиксированные на бумаге, как бы законсервированные чувства?

– Грубо, но точно. В принципе, вся литература − это консервированный опыт человечества: знания, мысли, чувства…

– Ладно, это способ записи. А в чем выражается сама поэтичность? Почему одни стихи − поэзия, а другие − нет?

– Это трудно сформулировать. В настоящих стихах содержится что-то большее, чем слова, из которых они состоят. Вот это самое «что-то большее» и есть поэзия.

– Стоп-стоп! Ты хочешь сказать, что поэтическая строка содержит больше смысла, чем суммарный смысл составляющих ее слов?

– Вот именно. В строке «Все пройдет, как с белых яблонь дым» мимолетность жизни передается сравнением с быстротечностью цветения яблонь. При этом слово «дым» здесь даже кажется чужеродным. Однако, метафора «белых яблонь дым» создает свежий, неожиданный образ. Казалось бы − все просто. Но породить такую красоту под силу только настоящему таланту.

– А если этого дополнительного смысла нет, то и поэзии нет?

– Конечно, нет. Только информация. Тот самый зарифмованный справочник.

– Ну что же, понятно. Синергетический эффект соединения частей в целое. Значит, так: чтобы навести порядок в этой мутной лирике, переходим к алгебре. Записываем поэтическое тождество:

где Y − суммарная величина поэтичности стиха;

ai − обычный смысл i-го слова в стихотворении;

n − количество слов;

Х − образность стиха. Тот самый дополнительный поэтический смысл от сочетания отдельных слов. При этом величина Х меняется в диапазоне от 0 до ∞.

– Бред сумасшедшего математика.

– Да нет, попытка осмысления поэтического бреда. А узость вашего мышления, сударь, вызывает искреннее сожаление…

– Ну, ладно. Давай разберемся с твоими иксами. С нулем понятно, а что такое бесконечная поэтичность?

– Ну, это математическая абстракция. Но каждый поэт должен к ней стремиться.

– Допустим. А может ли быть Х<0?

– Отрицательная поэтичность? Нет, конечно.

– А если зарифмовать произвольный набор слов?

– Получится бессмыслица.

– Так это и есть то самое Х<0! Потому что беспорядочное соединение слов убивает даже их первичный смысл. Так же, как слияние лучей радуги уничтожает индивидуальность каждого цвета и делает свет бесцветным.

– Но если случайный текст достаточно велик, то по теории вероятностей в нем могут возникать смысловые фрагменты…

– Ну, это известно: если посадить обезьяну за пишущую машинку, есть вероятность, что колотя по клавишам, она напишет роман.

– «Войну и мир»?

– Вряд ли. Скорее, какую-то повесть из своей обезьянней жизни.

– Для этого обезьянней жизни не хватит. Придется печатать тысячелетиями.

– Ну и пусть печатает! И постепенно превратится…

– В человека?

– Нет, в промежуточную стадию. В писателя. В homo scribius.

– Стоп! Промелькнуло важное понятие, эти самые смысловые фрагменты. Ведь стихотворение это не просто набор слов, а сочетание отдельных фраз. Которые и создают поэтические образы. Те самые «увяданья золотом охваченный», «сердце, тронутое холодком», «страна березового ситца». Значит, поэтический смысл стиха возникает на более низком уровне − на уровне отдельных фраз, то есть, смысловых кластеров. Придется уточнить формулу (1):

где A i − величина поэтичности i-го кластера;

n − их количество в стихотворении;

Х − тот же интегральный поэтический смысл стиха в целом.

Соответственно, поэтический смысл отдельного кластера:

где a j − обычный смысл j-го слова в i-м кластере (поэтической фразе);

m – количество слов в кластере;

x i – дополнительный поэтический смысл i-го кластера.

– А можно говорить человеческим языком, без этих твоих дурацких кластеров?

– Можно. Таким образом, окончательно формулу поэтизма (1) следует записать так:

Правда, здорово получилось? Вот где настоящая красота!

– Ты просто маньяк. И закончишь свои дни в сумасшедшем доме. В обществе Пуанкаре и Лейбница.

– Это прекрасное общество!

– И какая польза от всей этой абракадабры?

– Огромная! Прежде всего, с ее помощью можно однозначно отличить настоящего поэта от стихотворца, невзирая на все регалии и мнения «специалистов». Кроме того, это универсальная формула. Она подходит к любой умственной деятельности. Потому что суммирование смыслов отдельных фраз это и есть накопление знаний. Короткие слова «квант» и «ген» стоят на гигантских смысловых пирамидах. Чтобы объяснить принцип работы хотя бы вот этой электролампы, нужно начинать…

– С динозавров!

– С физики для средней школы. А кому-то, может, и с динозавров. У кого мозги поэта. Или динозавра. Что, по сути, одно и то же.

– А как ее применять к прозе, эту твою формулу?

– Очень просто. Возьмем для примера что-нибудь классическое, вроде «Анны Карениной». Здесь − сумма отдельных нравственных уроков, вытекающих из текста романа, а его общий смысл (Х) в том, что нельзя изменять мужу…

– Иначе попадешь под поезд.

– И вообще, нечего шастать по вокзалам. В рабочее время.

– По-моему, она бросилась вечером.

– Ну, если отработала смену, убрала инструменты, протерла станок, тогда можно.

– Значит, основной поэтический смысл формируется в образах?

– Да, это сумма поэтичности кластеров . Кстати, есть хороший пример стихотворения, в котором общего поэтического смысла вообще нет. Помнишь, у Высоцкого: «А у дельфина вспорото брюхо винтом. Выстрела в спину не ожидал никто». Каждая фраза имеет конкретный смысл, но логически они не связаны.

– Такие стихи называются стансами. По-нашему, это частушки.

– Не думаю, что Высоцкий хотел писать частушки. Но в целом эти логически не связанные образы создают тревожное настроение…

– Это настроение каждой отдельной фразы. Суммарно ничего нового не появляется.

– «Но парус, порвали парус! Каюсь, каюсь, каюсь». Классное стихотворение!

– Согласен. Итак, чем больше поэтического смысла в стихах , тем выше их качество. Значит, из формулы (4) можно вывести коэффициент поэтичности стихотворения − как отношение его поэтического смысла к суммарному смыслу стиха Y:

Очевидно, что Е изменяется в интервале от 0 до 1.

– А как ты измеришь величину этих иксов? Думаю, это не по силам всему прогрессивному человечеству.

– Нэдаацэнка прагрэсивнава чэлавэчества эта палитычэская ашибка, таварищ Бухарин…

– Слушай, а ведь эти твои дурацкие формулы − готовая диссертация по литературоведению. Добавить примеров, приправить словоблудием, перемешать, и блюдо готово. Можно защищаться.

– Ну и давай, действуй. Разрешаю. Дарю. Станешь доктором искусствоведения.

– Спасибо. Если уж совсем жизнь не сложится…

– Еще как сложится! Будешь публиковать статьи и монографии, участвовать в конгрессах, ездить в загранкомандировки…

– Не смогу я в мировом масштабе, Василий Иваныч. Языков не знаю.

– Сможешь, Петька! Боец ты бравый − не подведешь. Наберешь апломба, отпустишь бородку, повяжешь шейный платок, будешь преподавать в Литературном институте, консультировать юных поэтесс − и на кафедре, и на дому…

– Эх, и жизнь будет, Василий Иваныч! Помирать не надо.

– Так за то и бьемся, Петька, кровя проливаем.

– Значит, можно поверить алгеброй гармонию?

– Любые выявленные закономерности могут и должны быть формализованы. Чтобы не плутать в тумане невежества.

– Что-то я сомневаюсь в пользе всей этой алгебры. Поэтам она точно не нужна.

– Скорее, недоступна. А ведь даже ее поверхностный анализ приводит к интересным выводам. Например, из формулы поэтической эффективности следует, что максимальная лирическая сила достигается при минимальном количестве слов в стихе.

– Да, пожалуй. Чем длиннее стихотворение, тем оно скучнее…

– Естественно! Ты же сам говорил про квинтэссенцию.

– А ты знаешь, такие стихи есть! Это японские хокку. Слышал? Не понравилось? Ну, что ты! Непревзойденные образцы поэтичности. Правда, они нерифмованные. В японской поэзии вообще нет рифм. Из-за специфики языка. Зато, какая образность! Яркое подтверждение того, что поэзия и стихи не одно и то же. Погоди, у меня есть небольшой сборник. Вот, открываю на любой странице:

Видишь, как тонко передается осеннее одиночество? Или вот, зимний пейзаж:

– Ну, туман, ну, ворона. И что тут такого?

– Неужели не чувствуешь? Бывает зимой такая оттепель: серый-серый день, беззвучный туман, и вдруг одинокий крик вороны, только подчеркивающий тишину…

– Тоскливо.

– Не тоскливо, а красиво! Красота разлита в природе, во всех ее проявлениях. Нужно только ее увидеть. Японцы это умеют. Вот послушай, здесь уже другая интонация:

Вспомни этот первый весенний ветер, свежий, волнующий, этот блеск и журчание талой воды…

– Это слишком тонко. Что-то не проникаюсь я этой лирикой.

– А я просто балдею! Конечно, не все здесь нам близко − и страна другая, и времена далекие. Но сколько чувства в трех строчках, в этих простых словах:

Здесь и грусть о безвозвратно ушедших временах и о тех, кто жил в этом доме, к чему-то стремился, любил, радовался и грустил, и тоже исчез навсегда. И ощущение вечности природы, которая и после нашего ухода будет все так же шелестеть летним дождем, звенеть птичьими голосами в глубине весеннего леса, укрывать первым снегом золото опавшей листвы. Вот она, настоящая поэзия!

– И вот так вникать в каждую строчку?

– Настоящая поэзия требует внимания, отрешенности. Но потраченного на нее времени не жаль. Потому что это лучшие моменты жизни. Вот еще одно, знаменитое:

Правда, здорово? Тут и объяснять ничего не надо.

– Боюсь, что надо. Мы тут одному сотруднику, книголюбу, знатоку литературы, купили в подарок томик японского поэта Басё. А перед этим из любопытства решили заглянуть в него…

– Ну и как? Оценили восточную поэзию?

– Ты что! Ржачка была неописуемая! Особый эффект произвело одно хокку, что-то вроде: тихо-тихо ползет улитка, от подножия Фудзи до самой вершины. Народ просто отпал.

– Басё, наверно, и не мечтал о таком успехе. Что через сотни лет в далекой северной стране его лирикой будут наслаждаться советские энергетики. В перекурах.

– Там один мужик все сокрушался, как раньше мог жить без Басё? Мол, полжизни прошло впустую. А другой признался, что от Басё он внутренне переродился, и вообще, пора завязывать с выпивкой. Третий жаловался, что проклятый быт засосал, не дает погрузиться в лирику Басё. В итоге все согласились, что без Басё жизнь советского человека ущербна. А потом вообще пошла крамола: лучше бы на политзанятиях изучать произведения товарища Басё, а не товарища Л. И. Брежнева…

– Ужас! И кто разрешил напечатать эту антисоветчину?

– Агенты японского империализма.

– Явно идеологическая диверсия. Но мне интересно другое: как удается перевести с японского этот самый поэтический смысл? И чувствуем ли мы красоту этих хокку так же, как сами японцы?

– Думаю, что да. Это же дословный перевод, не нужно мучиться с рифмами.

– А мне переводные стихи никогда не нравились, даже знаменитых поэтов. Не трогают они, не берут за душу. Даже удивительно, с чего они там балдеют от своих Петрарок, Гейне, Вийонов…

– Так для этого нужно быть итальянцем. Или хотя бы французом. На крайний случай немцем. Родиться и вырасти в Вероне или в Андалузии. В Нижней Саксонии, а не в Нижнем Новгороде.

– «Гренадская волость в Испании есть».

– Вот именно. Поэзия имеет глубинные корни, воспринимается на подсознательном уровне. Она адресуется к личным впечатлениям человека, к полузабытым воспоминаниям детства. Которые у них там свои, особые. В их Бургундии или Ломбардии. А нам это не знакомо, поэтому и отзыва нет.

– А перевод Лермонтова из Гете? «Не пылит дорога, не дрожат листы, подожди немного, отдохнешь и ты»…

– Исключение из правил. Потому что делал великий поэт. Потому что переводил не слова, а дух стиха. Это самостоятельное художественное произведение. Кстати, по этой же причине иностранцы не понимают наших поэтов. Даже великого Пушкина. Ну, как ты передашь испанцу наш зимний пейзаж:

Разве они могут понять эту красоту? С этим нужно родиться, в этом вырасти. Это же все наше, родное: «веселым треском трещит затопленная печь…», «мальчишек радостный народ коньками звучно режет лед…». Читаешь, и оторваться невозможно. Душа отзывается сразу. Словно живые, встают в памяти картины родной природы, а на сердце чистая радость…

– Это верно. Мы это нутром чувствуем.

– А для них это просто набор слов. Но какая красота, какое чудо! Разве можно простыми словами вызвать в человеке приступ счастья? Оказывается, можно. Если ты гений. Ай да Пушкин, ай да сукин сын! А это волшебное: «У Лукоморья дуб зеленый…»?

– Дело не только в особенностях природы. Тот же «Евгений Онегин» в переводе, без красоты стиха, не представляет собой большой ценности. Поэтому иностранцы ничего особенного в нем не находят. Банальная история, что-то вторичное, в духе Байрона…

– Тебе и Пушкин не угодил?

– Объективно говоря, и он понаписал немало ерунды…

– Ты что, умом рехнулся?!

– Если копнуть глубже школьной программы.

– А ты глубоко копнул?

– А это и не понадобилось. Почитал немного, причем без всякого злого умысла, просто от скуки. Оказался как-то в одном приличном доме. Все на высшем уровне − и квартира, и мебель, и, конечно, библиотека. Причем, без этой детективной вульгарщины, из развлекательной только детские книги. В основном − классика, солидные собрания сочинений…

– А что ты делал в этом приличном доме?

– Ну, проснулся я там! Родители ее уехали отдыхать…

– Понятно. В приличном доме с неприличными целями.

– Зависть − плохое чувство, юноша. В общем, пока она готовила завтрак, перебирал книги на полках. Заметил собрание Пушкина, академическое, сталинское, 37-го года. Солидные кирпичи песочного цвета, с тиснением на обложке. Вытащил полистать первый том. Но долго не продержался. Какие-то Дафнисы, Киприды, Афродиты. Нимфы вперемешку с фавнами и купидонами:

Что за Кифера? Какой Пафос? Кому это нужно?

– Да это же учебно-тренировочные стихи! В лицее Саше Пушкину давали такие домашние задания. На античную тематику. Он их писал в возрасте школьника. Но и эти юношеские стихи безупречны.

– Нет, сейчас нужно писать иначе! Свежо, актуально, остро:

– Ну вот, уже и Пушкина опошлил.

– А Пушкин сам был далеко не ангел. Чего стоит его «Гавриилиада»! Так осмеять религиозные святыни. Креста на нем нет!

– Даже в те далекие времена непорочное зачатие вызывало сомнения у просвещенной части населения…

– Но не издевательства! Да и по жизни Пушкин был охальником. Говорят, как-то на пикнике отошел в заросли по малому делу. Дамы кричат ему: «Пушкин, где вы, где вы?!», а он отвечает в свойственной ему поэтической манере: «А вот, во мху я по колено!».

– Это анекдот. Но в творчестве он был безупречен.

– А помнишь «Памятник»? Тебя в нем ничего не смущает?

– Стихотворение совершенное, как и все, что написал Пушкин. И в нем он смело и открыто заявляет о своем поэтическом величии.

– Правильно, в первых четырех строфах. А при чем здесь финал:

– Гениальная строфа!

– Но по смыслу она никак не связана с предыдущими. У нее самостоятельное значение. Ее и цитируют без всякой связи с «Памятником». Потому что она в «Памятнике» лишняя.

– Не тебе судить гения!

– А кому же еще? Кто еще на это отважится?

– Да уж. По степени наглости вряд ли…

– Мерси. И я не обязан пасти священных коров, как некоторые. Понятно, что Пушкин наше все. Но есть и более древняя мудрость: не сотвори кумира. Ибо слепая вера лишает разума.

– Но речь идет о поэзии! Здесь не все постижимо умом.

– Вот-вот. Поэтому и понаписано столько уму непостижимого. Кстати, сам Пушкин тоже критиковал великих. Например, не любил философского скептицизма и художественной бесстрастности Гёте.

– И правильно делал!

– И с логикой у Пушкина было не все в порядке. Взять хотя бы его высказывания о счастье. Вначале он повторяет мысль Шатобриана: «Привычка свыше нам дана: замена счастию она», а в письме Онегина к Татьяне дает другую интерпретацию: «Я думал: вольность и покой замена счастью. Боже мой! Как я ошибся, как наказан!». Чему верить?

– Слова героя это не обязательно авторская позиция.

– Но четыре года спустя в одном из стихотворений Пушкин снова заявляет: «На свете счастья нет, но есть покой и воля!».

– Это нормально. Взгляды людей меняются на протяжении жизни. А «Евгений Онегин», на которого ты наехал, это великое произведение. Вершина творчества Пушкина.

– Вершина творчества Пушкина − «Борис Годунов» и маленькие трагедии. А «Онегин» − самое несовершенное из его произведений.

– Ты что, с ума сошел?

– Это вообще какой-то непостижимый феномен в наследии гения. Кое-как скроенное лоскутное одеяло с многочисленными дырами и прорехами…

– Что ты несешь?!

– И не я один. Цветаева тоже признавалась, что «Евгения Онегина» не любила никогда. И это неудивительно. Все крупные вещи Пушкина − поэмы, сказки, драмы − законченные, изящные, глубокие, воистину совершенные произведения. Все, кроме одного.

– Бред! Это цельное и связное повествование.

– Сколько же штампов в человеческих мозгах! Никто не читает первоисточников, никто не хочет думать. Да ты открой «Онегина»!

И так далее. Что тут ценного? Зачем это нужно?

– Все, написанное Пушкиным, бесценно! По словам Белинского, у Пушкина никогда не бывает ничего лишнего, ничего недостающего. Авторские размышления в «Онегине» разобраны на цитаты.

– Конечно, в чем-то Белинский прав. Какого бы предмета ни коснулась волшебная рука Пушкина, она его украшает. Но знаменитая фраза насчет энциклопедии русской жизни − полная ерунда…

– Ничего себе!

– А что там особенного? Сюжет примитивный − отношения Татьяны и Онегина, плюс трагедия Ленского. А что еще? Описание развратной светской тусовки да несколько картин уездного дворянского быта. И это вся русская жизнь начала XIX-го века? Сам подумай, неужели только этим жила Россия? А политика, а экономика, а дипломатия? А военное дело? И наука в те годы развивалась, и техника, и агрономия. Но Пушкин в этом ничего не понимал. И не интересовался. Как и сам Белинский.

– Допустим, не энциклопедия. Но это великая повесть о жизни и смерти, о любви. Там и драматизм, и психология, и бытовые подробности, и пейзажные зарисовки. Помнишь: «Зима! Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь»?

– Как не помнить − школьная программа! Чистая ностальгия: «Мальчишек радостный народ коньками звучно режет лед»…

– Ну вот! Это же сами по себе гениальные стихи.

– О том и речь. Напихал каких-то обрезков, в ирландское рагу…

– Ну, ты совсем ошалел!

– Да он сам это признает. Помнишь, насчет собранья пестрых глав? «Онегин» действительно напоминает полуфабрикат. В тексте множество пропусков, ненаписанных, но пронумерованных строф.

– Он сознательно не хотел скрывать пропущенных мест.

– Но зачем? Собирался дописать позже? Так почему не дописал? А если решил не дописывать, зачем оставил номера? Вот яркий пример логики поэта.

– Отсутствие этих фрагментов не мешает общему восприятию…

– Но говорит о том, насколько автору не удалось реализовать замысел. Мало того, в опубликованном тексте остались даже недописанные строки. Как в черновике. Это уму непостижимо! В наше время ни один нормальный редактор не пропустил бы такое «великое» произведение в печать.

– Но оно великое!

– Да, великое несовершенное произведение. Великая заготовка. Пушкин сам признавался, что пропущенные строфы неоднократно подавали повод к насмешкам. И даже соглашался с критиками, что надо бы «переправлять и сплавливать» строфы, «но виноват, на это я слишком ленив». Представляешь? Восхищенные потомки с трепетом перелистывают страницы «Онегина», а гению, оказывается, было лень дописать строчку…

– Но какие живые образы! Какое мастерство! Разве можно поставить рядом хоть кого-то из современников? И даже из потомков?

– Конечно, нельзя. Пушкина можно сравнивать только с Пушкиным. Давай возьмем для этого какую-нибудь другую его поэму. Например, неоцененную современниками «Полтаву». Это шедевр, однозначно. Даже удивительно, как удалось в небольшом произведении отразить такую масштабную картину. Не читал? Зря. Сильная, трагическая история. Гетман Мазепа, бывший соратник Петра Первого, хотел самостоятельного править Украиной, независимо от Москвы. Для этого он вступил в тайный союз с поляками и шведским королем Карлом − врагами России. Кочубей, бывший друг Мазепы, в отместку за совращение дочери донес об этом Петру. Но Петр ему не поверил и отдал в руки гетмана, на позор и погибель…

– И чем это лучше? Зарифмованные исторические хроники.

– Да нет же! Содержание поэмы глубоко и неоднозначно. Кем был Мазепа? Предателем или борцом за независимость Украины? А казненный им доносчик Кочубей? Ведь потом, когда начался мятеж Мазепы против России, Петр понял свою ошибку и плакал, как пишет Пушкин, вместе с родственниками погубленного им Кочубея. Какая драма, какие страсти! А само противостояние Петра и Карла? Если бы в Полтавской битве победил не Петр, а Карл вместе с Мазепой, история России и Европы могла пойти по другому пути…

– Ну, это можно сказать обо всех великих битвах.

– И Пушкин это прекрасно показал в «Полтаве».

– А Чайковский написал на оба сюжета оперы. Но его «Мазепа» малоизвестна, а «Онегин» знаменит. Почему?

– Не знаю. Знаю только, что «Полтава» намного превосходит его масштабом и глубиной содержания. Не говоря уже о цельности и качестве отделки. В сравнении с ней неряшливый и многословный «Онегин» однозначно проигрывает.

– Ну, если судить по гамбургскому счету…

– Нет, извини! Этого мало. Пушкина нужно судить по более высокому счету − по болдинскому. Как, впрочем, и остальных поэтов.

– Может, возьмешься дописать за гения?

– Меня поражает, что это не сделано до сих пор.

– Слабо, значит?

– Элементарно!

– Спорим! На бутылку.

– Давай!

– Но, я смотрю, ты глубоко изучил это великое произведение.

– Да, в той культурной квартире бывал неоднократно.

– Для литературных дискуссий? В постели? И что, изящная словесность действительно облагораживает интимные отношения?

– Не надо трогать грязными лапами светлое чувство…

– Любви к поэзии? Понятно. Непонятно, чем бедный «Онегин» так тебя раздражает…

– Да он даже сюжетно не завершен! Не зная, что делать с главным героем, Пушкин бросил его, как ребенок надоевшую игрушку…

– Наоборот! Это настоящий художественный прорыв − и недосказанность сюжета, и стилистика романа. Этим самым Пушкин заглянул на столетие вперед, в эпоху импрессионизма. Он заставляет читателя самого задуматься о будущем Евгения…

– Да ерунда это все! Дешевые отмазки. Известно, что он собирался закончить его жизненный путь гибелью на Кавказе или выходом на Сенатскую площадь. Но и это осталось лишь в планах…

– Он был вынужден уничтожить смертельно опасную декабристскую главу романа…

– Лучше бы уничтожил самого Онегина, этого подонка.

– Ну, почему подонка? Яркая, нетривиальная личность. Скептический эгоист, герой байроновского типа, противопоставленный автором косному обществу той эпохи…

– Да он продукт этого «высшего» общества! Тщеславный эгоист, из пресыщенной «золотой» молодежи. Поверхностный, циничный, «забав и роскоши дитя», «среди вседневных наслаждений». По три часа сидел перед зеркалом! Ты можешь себе это представить?

– Усидчивость, конечно, редкая…

– Тварь он редкая! А эта его гипертрофированная безнравственность? В «осьмнадцать» лет давать уроки любви светским дамам? На которых, как известно, пробы негде ставить. Демонизируя героя, Пушкин явно поступился достоверностью…

– Но ведь он разочаровался в светской жизни!

– Ну и что? Все равно ничем не занялся. Этому бездельнику любые занятия были в тягость. Только стишки да эпиграммы сочинял.

– И в этом тоже его беда. Способным людям, чтобы проявить себя, нужны какие-то большие дела, высокие цели…

– Какой же масштаб ему был нужен? Наполеоновский? Управлять судьбами народов? Его реальная ценность ничтожна в сравнении с претензиями. Все эти Онегины и Печорины − пустоцвет, никакой от них пользы. Только несчастья приносят окружающим.

– Да, это трагические фигуры.

– Трагические? Ничтожные!

– А умная и тонкая Татьяна влюбилась в Онегина без ума.

– И это не диво. Подвернулся хоть кто-то в сельской глуши. К тому же молодой, красноречивый, со светским лоском. Это было помрачение, любовный дурман. Такое случается сплошь и рядом: приличные девушки выбирают всяких прощелыг, а романтичные юноши, вроде Ленского − пустых, жеманных девиц.

– Но ведь Онегин проявил благородство…

– Глупость, а не благородство! О чем потом сожалел. Такое в жизни бывает. Все люди ошибаются. Благородные люди иногда поступают некрасиво, к своему стыду. А негодяи, наоборот, нечаянно совершают добрые дела и тоже об этом сожалеют.

– Ну, почему сожалеют? Добрые дела тоже бывают выгодными.

– Вот именно. А убийство Ленского на дуэли? Дикое, безжалостное. За что? У этого циника, видите ли, вызвало раздражение мещанское счастье друга. И он дал волю своей низменной натуре: «поклялся Ленского взбесить» на уездном балу. Повел себя самым подлым образом, дискредитировал невесту и поставил на карту свою жизнь и жизнь друга. И потом, на дуэли, прекрасно понимая свою вину, все же поднял пистолет. Мерзавец!

– Не все так просто…

– По-моему, это самое сильное место романа. Щемящая нота потери, исчезновения, несвершенности. Тема высшей несправедливости − необязательной смерти. Пушкин поразительно точно передает детали драмы и психологию героев. Особенно трогает описание последних часов жизни Ленского, его встречи с Ольгой накануне дуэли. Вдруг оказалось: то, что для него стало вопросом жизни и смерти, для нее было случайным эпизодом, невинным развлечением в скуке уездной жизни. Провинциальной девушке польстило внимание Онегина, таинственного затворника. Она слегка заигралась − ничего серьезного. И вот Ленский с горечью и растерянностью осознает пустячность повода, ненужность дуэли. Ведь достаточно было выяснить отношения в тот же вечер…

– Но затронута честь, и нет пути назад.

– Да, в этом все дело. Но Ленский ничем не выдает трагичности ситуации. Обыденность всего происходящего просто потрясает! Какие-то незначительные разговоры, бытовые дела, банальные слова. О чем? Зачем?! Если через несколько часов тебя не станет! Весь мир, абсолютно все исчезнет! Навсегда!

– Но для других людей идет обычная жизнь.

– Да, это так. И Ленский уезжает, так и не открыв ей душу:

А потом сама дуэль: обычный зимний день, невзрачный пейзаж, тяжесть поднимаемого пистолета − все ненужное, нереальное, страшное в своей свинцовой простоте и неизбежности. И вдох холодного воздуха − последний миг молодой, на самом взлете жизни. Нажатый спуск, отдача, громкий хлопок, и стая взлетевших с криком ворон. И все. Не будет ни свадьбы, ни счастья, ни стихов. Ни самой жизни. Ничего!

– Но как гениально это передал Пушкин!

– Да, гений, конечно, гений! Но сейчас речь идет о подлости Онегина. Он же убил не только своего приятеля, но и его талант. Ведь не было никакой неизбежности! Вот что дико. Жизнь Ленского была в его руках. Отбросить в сторону пистолет, шагнуть навстречу, повиниться, обнять друга − что помешало ему сделать это? Тем более что он прекрасно понимал и свою неправоту, и простительную вспыльчивость юного поэта. Но он не сделал этого!

– Ты думаешь, он убил его сознательно? Из зависти к таланту?

– Весь ужас в том, что повод был намного мельче. Сука-честь − она во всем виновата. Онегин был ее заложником: «Но дико светская вражда боится ложного стыда». Условности света: «шепот, хохотня глупцов. И вот общественное мненье! Пружина чести, наш кумир!». Ведь на дуэли был свидетель, Зарецкий, эта кровожадная тварь. Негодяй, которому хотелось устроить острое развлечение себе и скучающей уездной публике. Который умышленно вел дело к трагическому исходу. Именно его выбрал в секунданты вспыльчивый Ленский, лишив себя и Онегина шансов на примирение.

– Но почему для Онегина было так значимо мнение этих людей? Ведь он считал себя выше этих жалких провинциалов.

– Потому что наша честь − в устах нашего окружения. А честь была главной ценностью в жизни Онегина. Ведь он сам был никем и ничем. Ни на что не годный ум, душевная пустота, ничем не подкрепленные амбиции. Потеряв честь, он терял все, превращался в полное ничтожество. Каковым, по сути, и был.

– А Ленский?

– Он не мог первым сделать шаг к примирению. Это значило бы признать право любого мерзавца оскорблять себя. Развитие событий от него уже не зависело.

– Но стоило ли доводить до этого? Может, Ленский погорячился с этим вызовом?

– У Ленского не было выхода. Ведь он защищал не только свою честь, но и честь невесты. Это была единственно возможная реакция на оскорбление.

– Да, не зря государи запрещали дуэли…

– Чтобы безрассудные подданные не ставили на карту не только жизнь, но и свой дар, полученный свыше: «Быть может, он для блага мира иль хоть для славы был рожден». Но главная несправедливость в том, что Онегин не понес никакого наказания за это убийство. А Ленский, наоборот, был наказан еще раз, посмертно. Его признали самоубийцей и похоронили, как недостойного, вне кладбища. То есть, убили еще раз! Убили его чистую душу, надругались над памятью честного человека. Это чудовищно!

– Победителей не судят.

– Да, это так. Победители судят побежденных. Это жестокая реальность мира. Победитель прав, даже если он тысячу раз неправ! Прав какой-то метафизической, ни от чего не зависящей правотой. Правотой оставшегося в живых. И оказывается, это самое главное. Но разве можно после этого говорить о какой-то высшей справедливости? Когда зло − дикая, грубая сила или дьявольская хитрость и подлость − побеждает и торжествует над добром? Этого я не понимаю. И не принимаю. Не могу простить ни Богу, ни природе…

– И как быстро забыла о нем та, за чью честь он отдал свою молодую жизнь!

– Так погибли многие талантливые люди. Был такой гениальный математик Галуа, убитый на дуэли в юном возрасте. Как и Лермонтов. Такая же судьба постигла самого Пушкина. Высоцкий тоже кидался в драку, не задумываясь. В защиту эфемерной чести…

– А может, правильнее было бы сдержаться, подавить гнев, задушить суку-честь?

– Нельзя. Иначе они перестали бы себя уважать. В такие моменты не до размышлений. Бывают ситуации, когда приходится принимать бой. В конфликте с подлецом честный человек не может ни опускаться до его уровня, ни уступать, ни прощать оскорбления…

– А если это специально подстроенная ловушка? Провокация. Ведь случалось и такое. Может, стоит просто обматерить эту сволочь и выйти, хлопнув дверью, сорвав планы заговорщиков. И плевать на досужие разговоры!

– В те времена других вариантов не было. Дворяне обязаны были защищать свою честь − вызывать на дуэль и принимать вызов. От равных по сословию.

– А от неравных?

– Защищали слуги. А еще у знати было право на личное оружие, для самообороны. Но каков негодяй Онегин! Самовлюбленное ничтожество! Подонок − с первых до последних строк романа. Начиная с издевательского отношения к умирающему дяде и заканчивая попытками совратить Татьяну, замужнюю женщину.

– Ну, ты слишком серьезно его судишь. Есть мнение, что «Онегин» это вообще сатирическое произведение. Таким его сначала замыслил Пушкин, таким его считала и Ахматова…

– Ничего себе шуточки: «Когда же чорт возьмет тебя?»! Меня всегда коробила эта насмешка над умирающим человеком. И, вообще, непонятно, как Пушкин может симпатизировать Онегину? Это характеризует уже его самого…

– Известно, что он открещивался от прямых аналогий.

– Но ведь сам признается, что любит своего героя, что нашел в нем родственную душу. Фраза «кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей» явно авторская. Она очень о многом говорит. О чем? О той же неистребимой гордыне. О том, что он тоже не прощал обывателям их человеческих слабостей. Сколько эпиграмм написал сам Пушкин, скольких людей обидел!

– И многих заслуженно.

– Но за что такие гордецы презирают окружающих? За то, что люди несовершенны? А разве сами они безгрешны? В этих высокомерных снобах не было ни сочувствия, ни христианского смирения. Дьявольская гордыня терзала их души. Ты только послушай:

Видишь, что ему было приятно? Разве это человеколюбие? А ведь это собственное мнение Пушкина!

– А как издевались над ним! Кто-то из современников писал, что, впервые увидев Пушкина, был поражен его сходством с «обезианою». Представляешь, что о нем говорили за спиной?

– Выходит, гений и злодейство совместимы? О чем же он тогда вопрошает в «Моцарте и Сальери»?

– Значит, не был уверен. Искал ответ в истории, у великих.

– Это и так ясно. Ничто не мешает гению быть злодеем.

– А Сократ считал, что культура интеллекта может сделать людей добрыми.

– Сократ не прав. Таланты и умения никак не связаны с нравственностью. Это разные свойства человеческой натуры. Кто такой злодей? Вампир с клыками? Нет, обычный внешне человек, наш современник. Только мыслящий иначе. Решивший, что нравственные и прочие ограничения его не касаются. Настолько высокомерный тип или, наоборот, звероподобный выродок, что жизнь другого человека для него не представляет ценности. Который может спокойно «ему готовить честный гроб и тихо целить в бледный лоб». А в основе этой гордыни психология сверхчеловека. Байрон их всех заразил, этой детской болезнью. А Ницше потом усугубил. И эта болезнь многих привела к летальному исходу. И Лермонтов ею страдал, вместе с героем своего времени. Тоже убийцей, кстати.

– Ты сгущаешь краски. Стихотворные строки это не злодейство.

– Но это готовность к нему. Преступник это внутреннее состояние. Мы и представить не можем, сколько вокруг скрытых злодеев.

– Ну ладно, не будем о грустном. А как, по-твоему, могла сложиться дальнейшая судьба Онегина?

– Да никак! Все, что смог придумать Пушкин, это отправить его в бессмысленные путешествия. Козе понятно, что это пустое дело. И получился скучный путеводитель по туристическим достопримечательностям, поверхностные описания быта и нравов. Да и с самим Онегиным ничего интересного не происходит. Похоже, Пушкин сам видел слабость этой главы и решил не включать ее в основной текст романа. Правда, все же опубликовал. Наверное, нуждался в деньгах. И десятая, политическая, глава, судя по сохранившимся отрывкам, была ничем не лучше. В общем, Пушкин так и не смог довести до ума свое самое масштабное творение.

– И ты даже знаешь почему?

– Конечно! Потому что это единственное крупное произведение, сюжет которого он придумал сам, а не взял со стороны. Положил в основу настолько вторичный в байроновские времена образ, что его впору рассматривать как пародию. С самого рождения это было ущербное дитя. И писал он его без системы. Уходил в детали, а важное пропускал. А потом просто махнул рукой…

– Нет! Он хотел его доработать. Но, похоже, не было возможности, обстоятельства не сложились.

– А ведь занимался им как ничем другим, на протяжении почти восьми лет. Мешали другие замыслы? Не хватало времени, сил, терпения? Скорее всего, силы воли. Ведь ему всегда все давалось легко. А здесь нужно было капитально засесть, перетряхнуть роман, выбросить лишнее, дописать недостающее. Легко не получилось, и он отступил. Я думаю, просто не осилил, не потянул…

– Господь с тобой!

– Это была главная неудача всей творческой жизни Пушкина.

– За эти слова Белинский вызвал бы тебя на дуэль.

– А я бы охотно принял вызов. При одном условии: чтобы по ее итогам на моей могиле было написано: «Он пал в бою за истину».

– А на могиле Белинского: «Он пал в бою за честь Пушкина». И кого больше оценят потомки? Впрочем, они тебя и без того распнут.

– Я думаю, Пушкин и сам чувствовал, что не может писать на прежнем уровне. Поэтому в последние годы и занимался прозой…

– Многие с возрастом переходят на прозу. Это естественно.

– Потому что неестественно писать романы стихами. Наверное, и Пушкину надоело рифмовать то, что можно сказать простой речью. Впрочем, прозаик из него вышел посредственный. Ну, что такое «Капитанская дочка»? Хроники времен пугачевского бунта. Написать такое мог кто угодно…

– Ты что?! Проза Пушкина признана высокохудожественной.

– А у меня еще со школы вызывала скуку. Да и название какое-то несуразное. Почему «капитанская», почему «дочка»? «Дочь капитана» звучит лучше. Но все равно сбивает на морскую тематику. Там же речь идет о приключениях дворянина Гринева в оренбургских степях. Почему бы так ее и не назвать? А я бы назвал еще проще: «Заячий тулуп».

– Ну, ты вообще обнаглел!

– А недавно перечитал «Дубровского». Так себе, средней руки беллетристика. Да, безупречная, и сюжетно, и стилистически. Но ведь сухая, пресная. Как милицейский протокол. Зря он на это время тратил. Лучше бы доработал своего «Онегина». Писать прозу, как Пушкин, могут многие, но стихи, как Пушкин, никто.

– А повести Белкина? Нет, Пушкин был гениален во всем.

– Эту ошибку, кстати, допускают многие поэты. Может, считают стихосложение несерьезным занятием? Но мне не встречался человек, который бы восхищался «Доктором Живаго». И за что там было давать Нобелевскую премию? То же самое можно сказать и о прозе Окуджавы. По-моему, его песенка о том, как он сочинял исторический роман, намного интереснее, чем сам роман…

– Что-то ты раздухарился, на ночь глядя. Какая еще фигура достойна твоей дубины? Может, замахнешься на Вильяма Шекспира?

– Нет, его я уважаю. Величайший писатель всех времен и народов. Правда, его сонеты для нас уже скучноваты…

– А кого еще уважаешь?

– Это разговор долгий, а время позднее. Давай в другой раз.

Ну и ну! Просто нет слов. Какое хамство по отношению к классике! Никакого почтения к гениям, ничего святого. Вон как наехал на Пушкина, просто раздолбал «Онегина». Ввалился в поэзию, как слон в посудную лавку. С этими своими дурацкими кластерами. Гляди-ка, поверил алгеброй гармонию! Применил математику к тонким поэтическим материям. Не чувствуя поэзию, ничего в ней не понимая. Ну и наглец! И все же, все же… Что-то в этом есть. И ведь сделал все безупречно − комар носа не подточит. А может, математическая логика и впрямь лучше мутных литературоведческих анализов? Может, «физики» действительно сильнее «лириков» на их гуманитарном поле? Бог его знает. Конечно, будь на моем месте специалист, он бы, наверное, отбил наскоки безграмотного дилетанта. А может, отбил бы ему еще что-нибудь − за издевательство над «солнцем русской поэзии». А что бы сделали с ним литературоведы! А учителя русской литературы! Страшно представить. Но если вдуматься, в чем-то он прав. Хотя бы в свежем взгляде на предмет. Ведь объективно говоря, роман Пушкина действительно произведение неровное. А сам Онегин однозначно неприятный тип. И Ленского жалко. Какая трагическая судьба! И как гениально это описал Пушкин!

Бывало, что он куда-то пропадал, не появляясь в общежитии неделю, а то и две, и объяснял это, без особых подробностей, служебными командировками. Но какие командировки могут быть у сторожа? Странно это, очень странно.