– Да, это еще в школе было. Когда перешел в седьмой класс, у нас появился второгодник. Тупой жлоб, на полголовы выше всех. С плоской, рябой мордой и оловянными глазами. И сразу начал наводить свои порядки, пацанов ломать под себя. А у нас такого раньше не было. Ну, кто-то покрепче, кто-то слабее, иерархия мальчишеская, сам знаешь. Но чтобы издеваться над слабым, что-то отнимать − нет, не было. А я ему сразу что-то сказал поперек, и он на меня тут же попер. После школы за углом остановил, за грудки вместе с галстуком сгреб и начал гнуть, на колени ставить. Я подёргался, а сделать ничего не могу. Он прорычал что-то, смазал по лицу пятерней, портфель ногой отшвырнул и ушел…
– Да, бывает…
– Но не на того напал. Я эти дела знаю. Отца часто переводили на другую работу, и мне приходилось устраиваться на новых местах. Я давно понял: как себя сразу поставишь, так оно и дальше пойдет.
– Но он же тебя сломал.
– Э, нет! Дело не только в бицепсах. Есть еще и сила воли. Меня этому отец с малолетства учил. Держаться до последнего. Конечно, я тогда пришел домой с обидой. Нужно было что-то придумать…
– Кирпичом с крыши?
– Это детские фантазии, самоутешение. Ничего я тогда не придумал, но появилось какое-то тихое бешенство. Короче, на следующий день так оно и вышло. На перерыве, в туалете, он снова начал меня гнуть, авторитет показывать. Чтобы другие видели. Я промолчал, но стал ждать удобного момента. А на уроке географии, после ответа, пошел к своему месту с указкой в руках, как будто по забывчивости. А когда проходил мимо его парты, размахнулся и толстым концом врезал ему по башке. Потом еще раз, и еще, пока меня учитель не схватил. Разбил его дебильную башку в кровь, даже волосы к указке прилипли.
– При всех? Тебя же могли выгнать из школы.
– А мне было плевать. Конечно, шума было много. Его отвели в учительскую, замотали голову бинтом, потом в больницу. А со мной начали разбираться, родителей вызвали. Я молчал, как партизан, но другие пацаны рассказали про него кое-что. Дома меня мать начала было ругать, но отец ее остановил…
– А потом? Не боялся, что он тебя прибьет где-нибудь в укромном месте?
– А у меня уверенность уже была. Я бы придумал что-нибудь еще, и он это понял. Они ведь тоже бешеных опасаются. А еще больше он боялся шума, потому что висело на нем много всякого…
– Ну, тебе еще повезло. Бывают такие отморозки, что не прощают. Рубятся до конца, на взаимоуничтожение. Есть даже драка такая: левой рукой берут друг друга за грудки, а правой бьют по морде − кто первый сломается.
– Да, есть такая форма дуэли, русская народная.
– А еще была такая забава, когда деревни дрались стенка на стенку. Тоже национальный вид спорта. И зачем это было нужно? Ведь калечили и убивали друг друга…
– Да так, удаль молодецкая, потеха богатырская. Когда кулаки чешутся и силу дурную девать некуда. Бои молодых самцов. В природе самцы сражаются за самку до смерти. Потому что слабейший природе не нужен, он свои гены передать уже не сможет. Останется он жить или нет, уже не важно…
– А ты замечал, что в какой-то момент драки забывается кто прав, кто виноват? И она превращается в ту самую схватку самцов − кто кого победит?
– А у блатных это вообще норма отношений. Иерархия выстраивается по физической силе. Когда сталкиваешься с каким-нибудь дебильным Васькой Косым, имеешь дело с биомассой, с дикой природой. Все равно, что встретиться с медведем в лесу.
– И что делать?
– Считай, что не повезло.
– Но должен ли приличный человек ввязываться в эту дикость? Состязаться силоой с тупыми мордоворотами? Рисковать способностями, талантом…
– А ты им при встрече так и скажи. Мол, ребята, по таланту особо не бейте…
– У китайцев на этот счет есть пословица. Самый лучший полководец тот, кто достигает победы без сражения.
– Если бы! Когда приходится защищать жену и детей, бой нужно принимать без сомнений. Тут уже некогда размышлять, чем ты матери-истории ценен…
– Но ведь общество должно защищать нормальных людей от выродков!
– Попробуй, дозовись до него из ночной подворотни.
– А ты заметил, что в детском мире отношения даже более жестокие, чем среди взрослых? Любой школьник сталкивается с этим каждый день. И старшеклассник может дать подзатыльник, и деньги могут отнять, и шпана дворовая достает. Взрослые не видят этого. Или считают за норму: мол, будь мужчиной, учись защищать себя…
– А разве не так? Шпана не шпана, а во дворе нужно быть своим. А не изгоем.
– Это понятно. Я имею в виду вот этих Васек Косых, уличных подонков. Их считают неблагополучными подростками, а ведь это уже готовые преступники. Будущие грабители, насильники, убийцы. И школьникам приходится выживать среди них.
– Да, есть такое дело.
– Поразительно, но взрослые защищены от преступных элементов, а дети нет. Если тебя где-то подловят и потребуют кошелек, на твоей стороне и закон, и милиция. А когда местный амбал выворачивает у школьника карманы, это считается детскими шалостями. Но суть-то одна. Я никогда не мог этого понять. Почему взрослые не видят, что вот он − настоящий выродок? Что ему доставляет удовольствие унижать других, издеваться над слабыми…
– Кто-то не видит. А кто-то не хочет видеть, особенно учителя. Им так спокойнее. А некоторые просто боятся. Эти отморозки даже взрослого могут избить до полусмерти. Или какую-то еще подлость устроить. Вот и терпят, чтобы поскорее выпихнуть из школы…
– И вечный вопрос: откуда они такие берутся?
– Считается, из неблагополучных семей. С малых лет видят насилие и воспринимают его как норму. А потом закрепляют во дворах, среди такой же мелкой шпаны…
– А мне кажется, это наследственность. Атавизм, от диких предков. Когда-то, в древние времена, более развитые кроманьонцы победили тупых и злых неандертальцев. Но не всех. Дикость оказалась жизнеспособной, и неандертальцы до сих пор живут среди нас. И отыгрываются там, где им удается установить свои порядки…
– На зонах, что ли?
– Не только. Неандертальцев можно встретить и в научных и в театральных коллективах. Но больше всего их во власти. Обычно они занимают руководящие посты. Чехов когда-то советовал выдавливать из себя раба. А я считаю, что сначала человек должен выдавить из себя животное. Зверя.
– Должен? Люди винят в грехах кого угодно, только не себя.
– А все закладывается в детские годы. Развитие личности напоминает мне развитие зародыша, проходящего биологические стадии. Младенец это эгоист в чистом виде, он только требует. Потом родители объясняют ему, что такое «можно» и «нельзя», «хочу» и «нужно», «хорошо» и «плохо».
Потом дети выходят в большой мир и учатся жить среди людей. Тычутся, ошибаются, пока поймут что такое добро, зло, правда, ложь, зависть, справедливость. Совершают поступки, которых потом стыдятся…
– Есть такое, чего скрывать. И обманываем, и крадем что-то по мелочи, и жестокими бываем.
– Мне в память врезался один такой случай. Давным-давно, когда я был ребенком, не знавшим грани меж добром и злом, я подобрал в овраге ястребенка, голодного, со сломанным крылом. Страдавшее, но гордое созданье, ершистый, злобный, он кусочки мяса ел и дерзкими янтарными глазами он на меня без робости глядел. Он небо знал! Зависимость, как муку, он принимал, и вместо пирога клевал гордец ласкающую руку! Во мне он видел своего врага. С тех пор мне память не дает покоя − его неблагодарностью взбешен, ударил я кормившею рукою! Забыв о том, что беззащитен он. Гортанно вскрикнув, с яростью во взоре, он прыгнул на меня! Не властвуя собой, я отшвырнул его, но он, себе на горе, ввязался в этот безнадежный бой. Он из последних сил сопротивлялся, крыло больное жалко волочил, он убегал, он спрятаться пытался − я ж, как безумный, бил его и бил!
– Бессмысленная детская жестокость.
– Я сам не ожидал, накатило что-то неуправляемое. Взбесила его неблагодарность. Я его кормил, заботился, а он даже погладить себя не позволял. Шипел, клевал мою руку…
– Смотри-ка. Не продался за жратву.
– Он вдруг упал, глаза его погасли. Не помню, как я руку удержал. Я весь дрожал, слезами обливался. А он лежал…
– А ты, оказывается, малолетний убийца.
– Слава Богу, нет. Он выжил и окреп, и небо было радо, когда он улетал. Но он вернулся вдруг! Мне большей благодарности не надо − я покормил его в последний раз из рук. Он словно прилетел попрощаться.
– И больше не возвращался?
– Нет. Улетел навсегда. Но я это принял как благодарность. Он ведь уже был свободной птицей. Но прилетел, опустился на забор возле нашего дома и взял еду с моей ладони. Давным-давно, когда я был ребенком, не знавшим грани меж добром и злом, я подобрал в овраге ястребенка. С учителями мне тогда везло.
– Хороший урок. Делая доброе дело, не жди благодарности.
– И не обижайся на неблагодарность.
– Все мы через это проходим, у всех есть свои скелетики в шкафах памяти. Но одним вкус подлости кажется отвратительным, а другим − приемлемым. Если приносит результаты. Вот тебе и ответ, откуда такие берутся. А ты, я вижу, вникал в эту тему?
– Да, пришлось. Я же целый год работал учителем. Так получилось, что нужно было перекантоваться зиму между двумя институтами. Оказалось, что в глубинах нашего района, в глухой сельской школе требуется учитель математики. Ну, я и поехал.
– Вот так, запросто? Без образования, без практики?
– Вообще без подготовки! Это было уже в ноябре, в начале второй четверти. Вчера приехал, устроился на квартиру, утром пришел в школу, не успел оглядеться, познакомиться с учителями, как мне сунули в руки журнал и направили на урок геометрии, в девятый класс. Даже тему урока не сообщили. Представляешь?
– И как выкручивался?
– Уже и не помню. Ахинею какую-то нес, с перепугу. Ну, и учеников, конечно, запугал. Но потом выдали программу обучения, учебники, еще что-то методическое, и дело пошло. Вот эта программа очень помогла. В ней написано, что и когда нужно проходить. Я вел алгебру и геометрию в двух десятых и двух девятых классах. И еще в одном восьмом. Закрывал всю школьную математику в старших классах. И выводил на выпускные экзамены…
– Неслабо. И не страшно было?
– Глаза боятся, а мозги шевелятся. Чего я точно не боялся, так это самой школьной математики. А то, что никакой педагогической подготовки не было, оказалось даже к лучшему. Использовал интуицию и личный опыт. У меня в школьные годы был хороший учитель математики, Кострицкий Владимир Лукич. Он тоже не применял никаких особых приемов, но хорошо знал предмет и доходчиво преподавал. А еще был абсолютно справедлив. Его все уважали. До сих пор в памяти его высокая, сутуловатая фигура и легкая, понимающая улыбка. Как он стоит у доски и поясняет нам премудрости действий над простыми и десятичными дробями. А для меня математика стала любимым предметом. Мальчик, барахтающийся в непонятном море взрослой жизни, вдруг почувствовал твердую почву под ногами. Если ты правильно решил задачу, никто не сможет сказать, что ты не прав. Ни учитель математики, ни грозный директор школы, ни ученые профессора, ни самые большие начальники. Тебе, пятикласснику, не сможет возразить никто!
– Даже Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев?
– Вместе со всем своим ленинским Политбюро. Если, конечно, разберется в задачке про бассейн.
– Из одной трубы втекает, в другую вытекает? Подозреваю, что единого мнения не будет. Потому что эти товарищи привыкли решать вопросы, а не задачи. Придется ставить на голосование. И решение примут правильное. Независимо от правильности решения.
– Вот и я старался вести предмет так же. Пытался обучить их не только решению уравнений, но и логическому мышлению. Вот это доказательство силы человеческого разума, пожалуй, самое главное доказательство в математике. И главная задача учителя.
– Даже в глухой сельской школе?
– А какая разница? Математику уважают везде. Это уникальная наука, ее сила в объективности. Математик, независимо от идеологии, национальности, культуры примет логические выводы другого математика. Математика − универсальный язык человечества.
– Не только. Это универсальный язык Вселенной. Начинать общение с братьями по разуму нужно будет с таблицы умножения.
– Да, согласен. Математика строится на законах логики, а это главный инструмент познания мира. Она дает человеку уверенность, помогает в самых трудных ситуациях…
– Почему-то не всем.
– Потому что не всем нравится напрягать мозги. Но именно эту абсолютную силу логики я пытался донести до тех, кто способен это понять и оценить. В точных науках всегда можно доказать истину, и ничей авторитет, никакое словоблудие ее не опровергнет.
– Ну и как, удавалось это тебе?
– Ты знаешь, да. Были очень толковые ребята. В основном из семей сельской интеллигенции. Программу по математике воспринимали полностью. Пятерки ставил со спокойной душой. Глянешь, бывало, в эти лучистые глаза, а в них светится огонек разума. Вот он и греет душу учителя. Это и есть главное оправдание учительского труда, благодарность педагогу за его усилия. Ведь как бывает? Стараешься давать им самое лучшее, распинаешься перед ними, малолетками, вкладываешь душу, а результата особого не видно…
– Сеешь разумное, доброе, вечное, а всходят сорняки?
– Да вообще ничего не всходит! Иногда даже руки опускаются, отчаяние охватывает. Кажется, что все усилия напрасны. Так вот: это ложное представление. Добрые дела не пропадают зря. Так или иначе, они откладываются в детских душах, дают свои плоды…
– Обычно благодарность учителям приходит слишком поздно.
– Это верно. Но она, по крайней мере, делает нас добрее к тем, кто с нами рядом. Это и есть эстафета добра.
– И много их было таких, с сияющими глазами?
– Конечно, меньше, чем хотелось. Разница в способностях это одна из главных проблем обучения. А на периферии тем более. Сама жизнь деревенская такая − приземленная, грубая. А бытие, что ни говори, определяет сознание. Бывало, ученик признавался, что не выполнил задание, потому что вчера ездили с батькой за дровами. Или за сеном для коровы…
– А один такой оправдывался, что водил с батькой корову к быку. «− А что, отец сам не мог? − Мог, но у быка получается лучше».
– Ну и что тут поделаешь? Я двойку никогда сразу не ставил, оставлял после уроков. Прочитает такой замухрышка несколько раз эту самую теорему Пифагора, повторит, запинаясь о непонятные слова, а сам смотрит на тебя добрыми овечьими глазами, а в них − ни тени мысли, только молчаливая просьба: отпусти! Махнешь рукой, поставишь тройку, да и отпустишь с Богом…
– С Пифагором.
– Да это все понимают! Но порядок есть порядок. И это правильно. В сельской местности школа, библиотека и хороший учитель спасение для толковых ребят. На родителей надежды мало. Они на детей особо не рассчитывают − станет механизатором, как отец, и ладно. Во многих домах кроме школьных учебников никаких книг не увидишь. Что дает школа, то и остается на всю жизнь…
– Почувствовал миссию сельского учителя?
– Да, вполне. Поэтому старался работать на совесть. На каждом уроке нужно было и сильных ребят загрузить, и отстающих не упустить. Я обычно сразу вызывал двоих к доске по теории, а остальным давал кучу задач. Пятерок не жалел, поэтому у лучших учеников был стимул, даже спортивный интерес. Сам, конечно, по классу носился колбасой, старался никому не давать покоя − и ответы выслушивать, и в тетрадки заглядывать. А без этого нельзя − на минуту присядешь за стол, и уже теряешь контроль над классом, и он начинает жить своей жизнью. А это потом трудно остановить.
– Такое беспокойство не всем нравится. Сопротивлялись?
– А как же! Особенно вначале, когда шла притирка. И на вшивость проверяли. Но я ни разу не дал слабину. Ну вот, а вторая часть урока − объяснение новой темы. Тут уже сам учитель распинается, чтобы дошло до всех. Упрощаешь, бывало, до примитива, повторяешь по несколько раз. И потом еще, в конце урока, подводя итоги. Приходилось буквально вбивать формулировки в головы. Как гвозди. Чтобы хоть что-то осталось в мозгах…
– Про это сами учителя говорят: «Что за тупые ученики! Третий раз объясняю. Кажется, и сам уже понял, а до них не доходит!».
– А так оно и есть. И до сих пор эта привычка осталась. Бывает, в разговоре кто-то даже обижается: «Чего повторяешь одно и то же? За кого меня принимаешь?». Зато выработался навык формулировать и высказывать мысли.
– Да уж. Выступаешь как диктор в телевизоре.
– Это уже на автомате. И еще одно понял. Если тебе есть что сказать, нужно говорить уверенно, твердо, идти вперед с открытым забралом. Но и отвечать за свои слова. Иначе нельзя. В математике блефовать невозможно, общими словами не отделаешься.
– А с нагрузками справлялся?
– Сначала было тяжеловато. Пять-шесть уроков в день. Только зайдешь в учительскую, журнал поменять, и тут же снова на арену. Из восьмого класса в десятый, с алгебры на геометрию. Да еще после занятий с неуспевающими оставался. А еще проверка тетрадей, подготовка к урокам, к очередным темам. Бывало, засиживался допоздна. Но ничего, втянулся.
– А тебя уважали? Старшеклассниками управлять не просто.
– Да мне повезло, что я работал в старших классах! В девятых-десятых у меня был реальный авторитет. Когда имеешь дело с личностями, которые хотят уважения, намного больше способов влияния на них. Да и личные симпатии имеют значение. А вот в восьмом у меня были серьезные проблемы…
– Странно.
– Только на первый взгляд. Я вообще считаю, что с пятого по восьмой класс это школьное средневековье, мрачный период в истории среднего образования…
– А учителя в роли инквизиторов?
– Я тоже раньше так думал. Пока не оказался по ту сторону школьных баррикад. На самом деле именно учителей там пытают малолетние изверги. Вот и я с этим столкнулся. Запущенный был класс. Не класс, а стая мартышек. Ничем нельзя было их усмирить. У всех учителей там были проблемы, только директора и боялись. Был среди них один подленький провокатор, вертлявый гаденыш, сильно мне досаждал. Исподтишка подзуживал, старался урок сорвать. А класс ему подыгрывал, все были против учителя. Я его прибить был готов, пару раз за грудки хватал. А потом стал просто выгонять из класса. Тогда с остальными можно было хоть как-то заниматься. Но и здесь этот паскудник показал себя. Представь себе, пожаловался директору, что я его выгнал…
– Ничего себе!
– А он, оказывается, этот прием уже давно отработал. Как-то довел молодую учительницу, она обозлилась и крикнула: «Ах, ты гад! Вон из класса!». А он тут же пошел к директору и заявил: так, мол, и так: гадом обозвала. Ну, директор ее на перемене вызвал и устроил разборку. Начал отчитывать: это непедагогично, некультурно и так далее. Пришлось ей оправдываться: «Я имела в виду, гад в хорошем смысле этого слова». Спасибо, что извиняться не заставил.
– А мог?
– Запросто.
– Жуть.
– Специфика профессии. Мы потом этого сволоченка так и называли: «гад в хорошем смысле слова». Ну, после этого случая стало ясно, что педагогика не для меня. Увидел подноготную этой благородной профессии, насколько зависим и бесправен учитель.
– Значит, снизу давит класс, а сверху директор и завуч?
– Еще как!
– А в старших классах все было гладко? Что-то не верится…
– Ну, была одна личная неприязнь, в десятом «Б». Неприятный был тип, здоровенный второгодник. Сначала выпрашивал троечку: «Ну, поставьте, чего вам стоит», а потом стал гадить. Однажды склонился над журналом, а на стол летит катышек бумаги…
– И что?
– А ты бы что сделал? Оскорбительно и обидно, а вспылить нельзя − на то и рассчитано. Знаю ведь, что это он, но сдержался. Сделал вид, что не заметил, и продолжил урок. И это был лучший ответ на провокацию.
– А класс кого поддерживал?
– А класс смотрел, чья возьмет. Я таких неформальных лидеров старался нейтрализовать. С первых уроков выявлял способных и апеллировал к ним. Поднимал их авторитет.
– Чтобы отличники имели авторитет? Такого не бывает.
– А вот это заблуждение. Если в классе нормальная обстановка, неформальный лидер оказывается на задворках, а на первый план выходят другие люди. Потому что есть авторитет в школьном дворе, а есть авторитет на уроке. Они, конечно, стараются изменить шкалу ценностей, в которой сами ничего не значат. Пытаются раскачать лодку, сорвать урок, перехватить внимание класса, шуточки отпускают. Но и у меня с чувством юмора все в порядке. Старался не уступать, отвечать еще острее. И не только в классе. Я с ними иногда играл в хоккей, после занятий. У меня клюшка была настоящая, а у них самодельные…
– Да, это большое дело. И как, проигрывал двоечникам?
– Случалось. Но играл по-честному, а они это ценят.
– Но бывают и непримиримые.
– Да, бывают. Помню, был у нас такой хозяин улицы, королем себя считал. Так однажды вечерком пришел другой крепкий парнишка со своими ребятками, тоже претендент на это звание. Ну, и сцепились они за сараями. Один на один, как положено. И тот нашего заломал и придушил. Да так, что кровь горлом пошла…
– И вам от этого легче стало?
– Да не особенно. Но увидели, что на любую силу найдется еще большая. А ведь есть еще и сила жизни. После выпускного вечера хулиганы со своими бицепсами окажутся среди шоферов и грузчиков, а умные очкарики пойдут вверх.
– Нет, не все. Вспоминаю школьные фотографии и лица таких слабаков с обреченными взглядами. Такими они и остались. А вот среди хулиганистых пацанов были сильные личности, далеко пошли. Да и сами учителя таких больше помнят…
– Но в школе иметь с ними дело не дай Бог!
– Потому что они другие! Не хотят жить по общим правилам, не подчиняются дисциплине, им тесно в нашем скучном мире. Они готовы рисковать и платить за это большую цену…
– Так это же и есть воровская психология! Блатная романтика, риск, фарт. Красть − так миллион, любить − так королеву. Дескать, мы фартовые фраера, а не забитые мужики, терпилы. Которые горбатятся за копейки, тянут лямку, как рабочий скот. Дескать, у этих задолбанных жлобов и украсть не грех. А мы эти деньги вполне презираем, и если пофартит, кидаем без счета, гуляем от души. Работягам такого кайфа за всю жизнь не обломится. Блатные на этом играют, когда втягивают в свои дела молодняк. И байки у них такие, и песни. А о том не говорят, каково мотать срок на зоне. Что лучшие годы проходят за колючей проволокой, среди всякого отребья. Что нет там ничего хорошего, кроме зла. Ты же сам наезжал на таких подонков. А теперь их воспеваешь?
– В том-то и дело, что каждый человек это особый случай. А тупое школьное воспитание гребет всех под одну гребенку. Из каких-то абстрактных гуманистических установок. Таким пацанам не нужны пионерские зорьки и культпоходы в музей. Им даже культура не нужна. Им нужны приключения. Раньше из них выходили первопроходцы, а теперь космонавты, капитаны дальнего плавания, летчики-испытатели…
– И уголовники.
– Да, некоторые из них ходят по самой грани. Бывает, что судьба пацана зависит от случая − согласился подломить ларек с вином и сигаретами или что-то помешало…
– Нет, судьба человека зависит от того, что у него внутри. Что отложилось в памяти с малых лет. Есть там что-то светлое или нет. Хорошая книга, фильм, чей-то поступок − все имеет значение. Они же люди, с амбициями, комплексами и слабостями…
– В том-то и дело! Одних комплексы толкают вверх, а других опускают вниз…
– А я думал, что у вас, суперменов, их нет.
– Почему нет? Комплексы есть у всех, даже у великих. И у Наполеона они были, и у Сталина, и у Эйнштейна. Может, потому они и стали теми, кем стали. Но избавиться от комплексов невозможно. Потому что никто не может достичь совершенства во всем.
– А Леонардо да Винчи?
– И у него были. Хотя бы перед сильными мира сего. Да и сам он не был полным универсалом. А в наше время это вообще невозможно. Но в детские годы этим страдают многие. Дохлые «ботаники» завидуют спортивным одноклассникам, а те им, на уроках математики. Кому-то не хватает красоты, кому-то роста…
– У меня в детстве был комплекс близорукости, хотя очков не носил. Помню, как старался угадать расплывающиеся буквы на медицинской таблице. А двоечники уверенно читали их до самого нижнего ряда. Но, была и у меня компенсация. Недавно встретился с одноклассником, и заговорили о школе. Я вспоминал о ней с ностальгией, а он с отвращением. И я понимаю, что он имел в виду. Десять лет ежедневного страха, унижений у доски, беспомощности на контрольных работах. А для меня контрольные по алгебре и геометрии были праздниками. Уже минут через десять после начала меня начинали постукивать по спине, чтобы отклонился в сторону. Списывание шло по цепочке в хвост ряда. Но в эти моменты я не завидовал их зоркости…
– Отыгрывался на беспомощных хулиганах? Нехорошо.
– Я даже какую-то ответственность испытывал за их оценки. Но учитель старался прекратить это безобразие, забирал тетрадь и выпроваживал из класса. Помню, с каким победным чувством выходил в школьный двор, необычно тихий во время уроков…
– Вот она, гнилая сущность «ботаника»! А я оценкам значения не придавал. Муторное это дело − тянуть на медаль. Да и родители на меня не давили, спасибо им за это. Старался на уроке понять, что учитель объясняет. А память была хорошая, на этом и выезжал. А комплексы были, чего скрывать. Помню, особенно донимали успехи одного шахматиста из параллельного класса. Он раздражал меня даже своим видом. Это был хлипкий субъект в косо сидящих очках. И лицо у него было какое-то несимметричное, веснушчатое…
– Интересно! И у меня был такой же одноклассник, с перекошенным лицом. И тоже был слабаком, и тоже обыгрывал меня в шахматы. Считалось, что мы с ним дружим, и они часто приглашали меня в гости. Но вся дружба заключалась в том, что он выигрывал у меня восемь-десять партий и вставал с довольной улыбкой, а я уходил с обидой. Похоже, с ним серьезно занимались родители. И однажды я увидел, как это происходит. Его мать сказала, что нужно немного подождать, пока с ним разговаривает отец. Оказывается, он чем-то провинился, и отец проводил с ним воспитательную работу. Я не знаю, сколько времени длился разговор до моего прихода, но мне пришлось ждать не меньше получаса…
– Ну, просто изверг! Не проще ли было дать подзатыльник?
– Его фамилия была Розенталь.
– Понятно. А я решил разобраться с этим делом сам. Попросил отца купить шахматы, взял в библиотеке какую-то книгу, и стал изучать эту мудрую настольную игру. И тем же летом начал обыгрывать сверстников и даже взрослых во дворе. А во время зимних каникул, на первенстве школы, дошел до финала. Я знал, что встреча с очкариком будет главной партией турнира, и заранее к ней готовился. Помню, сильнейшее волнение перед началом игры. Когда сели за стол, меня трясла нервная дрожь…
– У меня тоже такое бывало. Колотит тебя всего, и ничего с этим не поделаешь. Даже неприлично со стороны.
– Но, двинув первую пешку, я сразу успокоился…
– А у меня бывает наоборот: возникает какой-то тупизм, полная атрофия мышления. Смотрю на доску и вижу не позицию, а деревянные фигурки, дефекты лакового покрытия на них. Ну, и проигрываю, конечно. Самым бездарным образом.
– А мне тогда сразу удалось поймать его в ловушку и выиграть пешку, потом вторую. Он отчаянно сопротивлялся, и мне пришлось долго его дожимать. Я хотел поставить ему мат, но он сдался раньше. Пожал мне руку своей дрожащей ладонью, и я увидел слезы в его глазах, сквозь очки с большими диоптриями…
– И что, злорадствовал?
– Да, было дело. Но и жалость к нему мелькнула. Ведь я не просто выиграл партию, а убил его уверенность, что он хоть чем-то лучше других.
– А он не пытался отыграться?
– Нет, больше за доской не встречались. А он продолжал заниматься, играл в турнирах, получил какие-то разряды, но меня это уже не волновало. После того случая я понял две вещи: во-первых, при желании могу чего-то в чем-то добиться, а во-вторых, при любом желании не смогу добиться всего и во всем.
– Как говорил Козьма Прутков, плюнь в глаза тому, кто скажет, что можно объять необъятное.
– Вот-вот. Значит нужно выбрать что-то одно. Или два. Больше не потянешь. Да и не нужно. В принципе, мужчине в жизни достаточно иметь три главных дела: работа, хобби и спорт.
– А семья?
– Придет своим чередом. И помешает всему остальному.
– Насколько я понимаю, у тебя на первом месте хобби?
– К сожалению, профессия «философ-вольнодум» трудовым законодательством не предусмотрена.
– А если бы была? Представляешь? Ты бы работал в должности ведущего мыслителя в Институте проблем универсального познания (НИИПУП), в отделе постижения основ прогрессивного агностицизма (ОПОПА). И тебе бы за это еще и платили…
– Не трави душу!
– Считается, что комплексы несут в себе негатив, но на самом деле это стимул к реализации природных способностей человека. Если энергию комплексов направлять в созидательное русло, она дает импульс развитию личности…
– Ты вещаешь прямо как доцент кафедры педагогики. Хочется конспектировать.
– Да я не против. А тебя раздражает осмысленная речь?
– Ах, да! Это же у тебя профессиональное.
– Могу перевести на блатной, если хочешь.
– Да нет, просто забавно. Как будто радио слушаешь.
– А какая разница? Я же говорю о себе. Я в школе тоже завидовал спортивным одноклассникам. А еще помню, как мы, малышня, смотрели футбол на районном стадионе. Болели за своих, сбегались к скамейке, где они переодевались перед игрой, любовались их загорелыми торсами, играющими бицепсами…
– Обычное дело.
– А я пошел в школу раньше срока, поэтому долго отставал в росте и в силе. В шеренге на уроках физкультуры стоял среди последних. Сейчас, встречаясь с теми, кто был выше меня, я гляжу на них сверху вниз, но тогда меня это сильно огорчало. И я решил заняться собой. Сделал во дворе турник и старался каждый день подтягиваться, висеть на нем, сколько хватало сил…
– А у меня с этим было нормально. Меня отец сразу записал в гимнастику и в бассейн.
– А у нас спортзала не было. В коридоре возле мастерских стояли брусья, там и занимались зимой. Да какая там физкультура! Я понял, что нужно самому решать проблему. Тайком вырезал из журнала в библиотеке несколько страниц с комплексами для культуристов и начал заниматься. Гантелей в продаже не было, и я их сделал сам. На задворках почты нашел старые аккумуляторы, вытащил окислившиеся пластины свинца и расплавил на керогазе. Потом залил в консервные банки и закрепил в них рукоятки…
– Голь на выдумки хитра.
– А что делать? Ну, начал заниматься. Вначале было трудно. Не только из-за нагрузок и боли в мышцах − сложнее всего было выдержать регулярность. Тем более что результаты проявились не так скоро, как ожидал. Временами хотелось бросить, но я терпел…
– Посеешь поступок − пожнешь привычку, посеешь привычку − пожнешь характер, посеешь характер − пожнешь судьбу.
– И в этой цепочке первый этап самый трудный. Потом уже легче. Я это понял еще тогда. В общем, вытерпел, проявил силу воли. И через пару месяцев мое отражение в зеркале стало мне нравиться. Постепенно втянулся, и даже появилось какое-то удовольствие. Гантели просто летали в руках…
– Да, есть такое дело. Мышечная радость.
– А еще старался исправить осанку − ходил по дому со спичечным коробком на голове. А потом еще купил эспандер. Занимался всю зиму, и к окончанию девятого класса результаты стали заметны не только мне. Когда мерялись твердостью бицепсов, шарик на моей согнутой руке уже вызывал уважение одноклассников. А летом, на пляже, уже замечал на себе те самые взгляды мелюзги. А еще интерес девочек. Получилось!
– Молодец! Ну, а как сложилась твоя педагогическая судьба?
– Учебный год завершил успешно. С чувством удовлетворения от хорошо выполненного дела. Да оно мне самому пригодилось, школьный курс математики знал почти наизусть. И тем же летом без проблем поступил в столичный институт.
– В педагогический?
– Нет, конечно!
– А почему? У тебя же, вроде, получалось.
– Да, получалось. И директор школы предлагал остаться. Но я и мысли такой не допускал. Знаешь, в чем главная беда нашей деревни? Вырождение. Причем, в биологическом смысле слова. Самый настоящий естественный отбор, только с отрицательным знаком. Потому что все более-менее толковое уезжает в город. Остаются те, кто мало на что годен. Особенно из пьющих семей. А они, в свою очередь, производят соответствующее потомство…
– И что, действительно беспробудно пьют?
– Такое впечатление, что просто от скуки. И даже в интеллигентских семьях. Да я сам там чуть было не спился! Меня часто приглашала в гости одна молодая семья. Тоже учителя, после института, с маленьким ребенком. Помню, сидим у них зимним вечером в деревянной избе, у натопленной печки, под тусклым светом, говорим о чем-то малозначительном, картами засаленными шлепаем. Телевизор черно-белый рябит, ерунду какую-то показывает. В общем, скука. Потом ужин простой деревенский, с привычной яичницей на сале да картошкой с квашеной капустой, а на столе обязательно бутылка с мутноватой жидкостью…
– Самогон?
– Он самый. Так вот незаметно и спиваются. Я много их видел, спившихся провинциальных интеллигентов. Грустная картина.
– Обычная. Об этом еще Чехов писал, и у него есть такие герои. Вначале это молодые, энергичные люди, полные сил и желаний, подающие надежды, строящие прекрасные планы. А потом постепенно опускаются, спиваются…
– Да, провинциальная жизнь затягивает человека. Как болото. Я это понял и перестал к ним ходить, сослался на учебную нагрузку. Может, и обиделись, не знаю. Но там, конечно, без самогона ничего не обходится. У них это средство взаиморасчётов. Денег наличных у колхозников практически нет, зарплата идет трудоднями. Кто может, продает что-то на рынке, в районном центре. А я жил на квартире у старухи-вдовы, у нее вообще денег не было. А квартира − старая изба, одна комната да сенцы. Слева, при входе − печь на четверть избы, обмазанная глиной и побеленная. В правом дальнем углу − иконы. Перед ними, у оконца, стол со скамейкой, я на нём проверял тетради и готовился к урокам. А левый угол занят самой главной мебелью − массивной кроватью с металлическими набалдашниками и горкой пышных подушек, застеленной самыми лучшими покрывалами, с нарядными оборками. Это гордость хозяйки, украшение избы. Она на ней не спала и выделила мне. А сама ночевала на полатях, за печкой, за ситцевой занавеской. Натопит, бывало, с вечера печку до духоты, а утром просыпаемся − по углам иней выступил…
– Романтика, однако.
– А в центре избы у нее была выложена из кирпича небольшая варочная плита. Использовала ее хозяйка нечасто, но для очень важного дела…
– Понятно. И аппарат был?
– Ты не представляешь, насколько это простое устройство. Сам принцип, как известно, заключается в испарении и конденсации забродившей органики. А аппарат у бабки состоял из изогнутой под прямым углом водопроводной трубы. Один конец ее был всунут в отверстие огромного чугуна, со стороны донышка. Этим чугуном она накрывала другой чугун, с кипевшей на плите бражкой. А другое колено трубы было пропущено сквозь деревянное корыто, залитое холодной водой.
Это был конденсатор. На конце трубы висела ниточка, по которой готовый продукт стекал в посуду…
– И это работало?
– Со страшной силой! В избе было не продохнуть. Десять минут в такой творческой атмосфере, и уже можно было закусывать. Рука невольно тянулась к огурцу. Поэтому опытная хозяйка до завершения процесса отправляла меня куда-нибудь погулять.
– А ты продукт пробовал?
– А как же! Сильная вещь, градусов под восемьдесят. С одного стакана валит с ног, однозначно. Причем за счет сивушных масел пьется даже легче, чем водка, горло не дерет. Бабка проводила строгий контроль качества: периодически набирала в ложку и поджигала − если не горит, значит, нужно менять бражку. Закончив производство, раскрывала двери настежь и сама шла куда-нибудь продышаться, пошатываясь. Но там это дело привычное, все этим занимаются. Потом она этим самогоном расплачивалась с трактористами за дрова или когда надо было огород вспахать. Да и праздник ни один без этого не обходится.
– Неужели все так мрачно?
– Да не мрачно, а обычно. Такая она, деревенская жизнь. Кто-то к ней привыкает, но мне это абсолютно не подходило. Да и профессия педагога, она специфическая. Понимаешь, в ней нет середины. Или тебя любят и уважают, или наоборот. Если учителя невзлюбили, судьба его незавидна, каким бы душевным человеком он ни был. Все его человеческие качества воспринимаются лишь как слабость…
– У нас была такая учительница, по химии. Добрая, простая женщина, но какая-то заторможенная, забитая. И беззащитная, мы это сразу поняли. Она что-то говорила у доски, а класс не обращал на нее никакого внимания, жил своей жизнью. Я вначале пытался слушать ее, а потом тоже махнул рукой. Теперь и стыдно, и жалко ее, но тогда поддался общему настроению…
– А некоторых не любят, но боятся. Тоже ничего хорошего.
– А за что любят?
– Однозначно и не скажешь. Это как в самой любви − трудно объяснить, за что. Иногда даже за внешность. Школьники всегда влюбляются в красивых старшеклассников. И в таких же учителей. Романтизируют их, обожают, многое прощают. Хорошо, кому так повезет. И все же главное в этой профессии − неравнодушие. Считается, что учитель должен любить детей. Это не совсем так. Гораздо важнее понимать их. И уважать. В любом случае нельзя относиться формально. Не дадут. Все равно втянут в отношения.
– А тебя не втянули? Старшеклассницы. Может, ты не так понимал сияние их глаз?
– Наверное, что-то было. Это же естественно. В глухой деревне появился молодой, интересный учитель. Математик, из столицы, из университета. Мне даже директор посоветовал не носить брюки в обтяжку, чтобы не отвлекать учениц от предмета…
– Или на предмет?
– Да, десятиклассницы были полноценными невестами. Весной, когда пригревало солнышко, в классе чувствовалось томление…
– А романтические истории были?
– Нет, с этим я был осторожен. У меня там был интерес к пионервожатой. Однажды закрылся с ней на ключ в пионерской комнате, чтобы поговорить наедине, так тут же директору доложили. Чуть дверь не выломали…
– Пионеро совьетико? Облико морале? Значит, застукали математика с пионерзажатой? Но ты хоть успел?
– И ты туда же, старый развратник! Хуже пионера. Не было ничего. А после того случая мы попали под тотальный контроль школьной общественности. И наши отношения приняли демонстративно платонический характер… – Да как ты мог?! Какой пример подал подрастающему поколению?
О каком мужском авторитете после этого может идти речь?
– А я инстинктивно избегал серьезных отношений. Опасался любых привязанностей в этой глухой деревне.
– А старшеклассники не ревновали?
– Было дело. Однозначно воспринимали как соперника. У них ведь уже свои отношения завязываются, и очень серьезные. Доказывая теорему о сумме углов треугольника, сам можешь оказаться одним из этих углов. Я же был практически их ровесником. А по долгу службы вызывал к доске, спрашивал какую-то ерунду, а потом еще и оценивал. Как детей. На глазах у девочек!
– Но к учителю нужно относиться, как к врачу…
– Попробуй им это объясни! Особенно один случай запомнился. И парень был вроде неплохой, но очень гордый. Не хотел признавать слабину в математике, не желал быть среди аутсайдеров. А может, я его ненароком зацепил обидным словом. Короче, начал у нас развиваться конфликт, на почве стереометрии. Причем, совершенно неожиданно, ни с того ни с сего. Да еще в последней четверти, на подходе к экзаменам. Вызываю его как-то доказывать теорему: к доске пойдет Давыдовский Александр Иванович…
– Ты их по отчеству величал?
– Приходилось. В одном классе было два Давыдовских Александра. В глухих деревнях такое бывает − все жители на одну фамилию. В каждом классе училось по несколько Давыдовских и Колесанов. Ну, вызываю его, а он так лениво с улыбочкой встает…
– Слушай! Анекдот вспомнил. Прямо по теме. Урок арифметики в горной местности: «– Иремишвили! − А? − Фиг на! Встань, когда с тобой учитель разговаривает! Сколько будет дважды два? − Пять будэт. − Вах, баран! Садись, два. Чиладзе! − А? − Фиг на! Встань, когда с тобой учитель разговаривает! Сколько будет дважды два? − Семь будэт. − Вах, баран! И сам ты баран, и дети твои будут бараны. Садись, два. Жвания! − А? − Фиг на! Встань, когда с тобой учитель разговаривает! Сколько будет дважды два? − Четырэ будэт. − Вах, маладэц! Ученый, а! Профессор, слушай! Акадэмик! − Учитэль! − А? − Фиг на! Встань, когда с тобой акадэмик разговаривает!».
– Вот-вот. И здесь было так же. Встает он так вальяжно и заявляет, что не учил. Мне эта дерзость как-то сразу не понравилась. Ну, ладно. На следующем уроке снова его вызываю, и все повторяется один к одному. Я немного удивился, но поставил ему еще одну двойку. На третьем уроке − то же самое. Ну, атмосфера становится напряженной, в начале каждого урока геометрии в классе стоит звенящая тишина. Но мы оба сохраняем полное хладнокровие…
– Нашла коса на камень?
– Вроде того. В общем, ситуация превратилась в ритуал: « – Здравствуйте! Кто дежурный? Кто отсутствует? Начинаем урок. Давыдовский, к доске! − А я не учил. − После уроков останешься? − Не-а. − Садись, два!». И после этого урок продолжался в обычном режиме. А в классном журнале напротив фамилии Давыдовского все росла гусеница из жирных двоек…
– Интересно!
– Не то слово! Весь класс, затаив дыхание, следил за этой геометрической дуэлью. Некоторые девочки, как мне потом говорили, пытались его уговорить выучить урок и ответить, но он держался твердо. Но когда количество двоек достигло восьми, кто-то не выдержал и сказал об этом завучу. Завуч школы была строгой, но справедливой женщиной. Насколько это возможно в должности воспитателя воспитателей. Меня она практически не контролировала, уверенная в моей квалификации. Но когда увидела в классном журнале сплошной забор из двоек, просто изменилась в лице: «Что это такое?!». И вот здесь состоялся разговор, который окончательно отвратил меня от профессии советского педагога. Она с трудом сдерживалась, чтобы не перейти на крик: «Как можно?! В выпускном классе! За месяц до государственных экзаменов!». Я спокойно изложил ей ситуацию, уверенный в своей правоте. Но она гнула свое: «Вы дискредитируете всю школу! А если узнают в районо? Это же скандал на весь район!». Однако я и не думал уступать, и был готов даже к увольнению. Она еще какое-то время уличала меня в непедагогичности, в неумении найти индивидуальный «ключик» к каждому ученику. Но, увидев мою твердость, решила сама поискать тот самый пресловутый золотой ключик…
– К ученику или к тебе?
– К нам обоим. В первую очередь поговорила с его родителями. А они − с ним. Потом, успокоившись, попросила меня не идти на конфронтацию и отнестись к нему без предубеждения. А я, собственно, не имел к нему личной неприязни. Да и не хотелось завершать работу скандалом. Короче говоря, нужно было как-то закрыть эти двойки положительными оценками. Проблема заключалась в том, что в журнале практически не оставалось свободных клеточек. Как раз в этот момент по программе стереометрии было изготовление наглядных пособий. Это был тот случай, когда троечники получали столь редкие для них полновесные пятерки − за цилиндры, конусы и параллелепипеды, изготовленные из подручных пиломатериалов. Ему я тоже поставил пятерку, а в конце очереди он подошел еще с одним изделием, как потом выяснилось, чужим. Но это было уже не важно, и я поставил ему еще одну положительную оценку, за какой-то давно прошедший урок. А в дальнейшем он уже выходил отвечать, и в итоге тройку я ему вывел.
– Забавно.
– Были и менее забавные случаи. Я заметил, что экзаменационные работы учеников по математике кто-то подправлял, тайком от меня. Подозреваю, что это делала завуч. Чтобы выпустить классы без второгодников. Похоже, это было у них обычным делом.
– Ну и правильно! Все равно после армии вернутся в колхоз. Зачем трактористу тригонометрия, а доярке законы Ньютона?
– Я тоже считаю, что образование должно быть дифференцированным. В идеале каждого ребенка нужно обучать индивидуально.
– Как в дворянских семьях?
– Вроде того. Чтобы выявлять способности в раннем возрасте, чтобы не отнимать время на то, что никогда не пригодится. Специализация достигла такого уровня, что даже одно дело приходится изучать всю жизнь. Электросварщику никогда не понадобится биохимия, а врач не должен ремонтировать телевизор…
– А унитаз должен!
– Это дело святое. Ремонту унитаза нужно обучать всех, в принудительном порядке. А вот литературу я бы сделал факультативной. Читай, что хочешь! А пятерки ставил бы за восторженный пересказ «Острова сокровищ». Или «Трех мушкетеров». Или «Алых парусов». Потому что интерес к чтению важнее того, что читают. У меня в школе была умная учительница по русскому и литературе, она это понимала и не слишком насиловала нас классикой. Помню, проходили Маяковского, и пришлось писать сочинение по его ленинским поэмам. А я их не читал, и написать ничего не мог. А в конце урока от отчаяния заполнил страницу его коротеньким стихом о ноктюрне на флейте водосточных труб и несколькими фразами о том, как он мне нравится. На следующем уроке ожидал заслуженную двойку. Лилия Федосовна, как обычно, разбирала сочинения и давала им оценку − всем, кроме моего. Я все сильнее вжимался в парту, и вот она назвала мою фамилию: «Но особо хочу сказать об одном сочинении, которое меня удивило. Оно очень короткое, но это тот случай, когда количество слов не имеет значения. Потому что в нем выражено искреннее отношение к поэзии. И это заслуживает самой высокой оценки. Мне очень нравится, что у нас есть такие ученики. Значит, и мои усилия не пропадают зря». Это была лучшая похвала, доставшаяся мне в жизни.
– Ну, у тебя еще все впереди! Но таких учителей действительно не много. Большинство из них тупо «проходят» программу. Но разве может подросток осилить «Войну и мир»? Этим романом школьника можно только наказать.
– А разве Толстой писал его для детей? Думаю, его бы оскорбило такое «изучение» его произведений. Конечно, рассказывать о классической литературе нужно. Но насиловать ею детей нельзя.
– С литературой ясно. А как вообще определить врожденные склонности? Почему природа сама не намекает, кто на что способен? С самого начала, чтобы не терять время впустую.
– А как намекнуть? В виде метки на левой пятке? По ребенку и без того можно определить его будущее. Крепкий малыш станет воином или спортсменом, любознательный − ученым…
– А любопытный?
– Ну, может, следователем. Или разведчиком.
– Понятно. Романтик − моряком, болтун − журналистом, простак − работягой…
– Или инженером.
– Фигляр − артистом, фантазер − писателем, честный − судьей…
– Вот уж нет! Честный ребенок, скорее всего, станет изгоем.
– Жадный − банкиром, хитрый и наглый − начальником…
– Подлец − преступником.
– Нет, подлец станет адвокатом преступника. Или литературным критиком. А преступником можно сделать любого из нас. Если это понадобится.
– Да уж, от тюрьмы и сумы не зарекайся.
– А бездельник?
– Сторожем. На складе электротехнического оборудования.
– Или все же философом?
– Разве что по совместительству.
– Намек понял. А кем, по-твоему, станут остальные?
– Рабочими и колхозниками.
– И педагогами. Нет дороги − иди в педагоги. Кто не может делать сам, будет учить других.
– Ты жестоко обидел людей этой благородной профессии. И меня, в том числе.
– Это тебе за сторожа.
– Намек понял.
– И что, по-твоему, традиционная школа уже устарела?
– Однозначно. Американцы это уже поняли. Я слышал, что у них на уроках полная свобода. Кто хочет, слушает учителя, кто не хочет, занимается своими делами. Дается первичная грамотность, в развлекательной форме. Считается, что детей нельзя оскорблять оценками. Зато есть много возможностей заниматься спортом, музыкой, танцами, рисованием…
– Рисованием в старших классах?
– Ну да. Чтобы в школе было интереснее, чем в подворотне.
– И кто выходит из таких школ? Малограмотные люди?
– Вроде того. Будущие рабочие, шоферы, продавцы, санитарки. Основная часть населения. Так же, как и у нас. Только без комплексов и ненависти к знаниям.
– В идеале каждый из нас должен быть специалистом своего дела с широким кругозором.
– Но как ее найти, золотую середину? А если выбирать одно из двух, лучше уж профессионализм. В любом случае успехов добиваются те, кого ведет интерес к делу.
– Охота пуще неволи, о чем речь.
– Ну ладно, давай отдыхать. День был сумбурный.
– И не говори! Ну, пока.
Мы разговаривали часами и не могли наговориться.
О, эти бесконечные разговоры молодости, эти горячие споры до хрипоты − какими важными они нам тогда казались! И каким наивным выглядит тот наш юношеский треп с вершины прожитых лет. О чем же мы тогда так увлеченно болтали, подолгу, взахлеб? Сейчас я пытаюсь это вспомнить. О чем вообще разговаривают люди? Да о чем угодно! Но даже самые обычные бытовые разговоры это обмен жизненным опытом, своим или чужим. Нам хочется передать друг другу то, что мы где-то услышали, узнали, что нам вдруг открылось и удивило своей неожиданностью, новизной. Мы стремимся высказать свою точку зрения, свое понимание жизни, которое нам кажется правильным, и убедить в этом собеседника. И, в свою очередь, извлечь что-то полезное из его слов. Не зря говорят, что самый лучший обмен это обмен идеями − в результате у каждого остается две идеи. А ежедневное общение на различных уровнях это и есть подспудное самообучение, которое помогает нам улучшить свою жизнь. Благодаря непрерывному обмену информацией и накоплению знаний человечество, как биологический вид, получило решающие эволюционные преимущества. И без этого невозможно его дальнейшее развитие.
А молодежи общение просто жизненно необходимо. Внешне легкомысленное, с шутками, взрывами здорового смеха, оно нередко раздражает взрослых людей, успевших забыть свою молодость. А ведь это не только повод для бренчания на гитаре, глупых шуток и беспредметных споров, как может показаться со стороны, но и способ самоидентификации личности, одна из форм познания мира и своего места в нем. Даже самые мудрые воспитатели, самые внимательные и любящие родители не чувствуют того, что с полуслова понимает сверстник. Со сверстниками можно обсудить самое волнующее и важное − то, что взрослым не доверишь − оно им может показаться ничтожным или смешным. С друзьями можно общаться свободно и откровенно, можно дурачиться, говорить любые пришедшие в голову глупости, и тебя за это не осудят, а радостно поймут. И будут смеяться от души и нести такую же веселую чушь. Эти встречи, новые знакомства, радостное узнавание своих, близких по духу, живущих теми же интересами, сталкивающихся с теми же проблемами в этом чуждом взрослом мире − все это остро требуется молодежи. Для поиска ответов на главные вопросы, для сверки нравственных ориентиров и жизненных ценностей. Для настройки того самого внутреннего компаса, который задает нам курс, когда мы выходим из уютной гавани юности в неведомый океан взрослой жизни. В путь, который кажется нам вначале таким долгим и счастливым.
А какие яркие личности встречаются нам в эти бурные годы! Взрослые люди разделены невидимыми барьерами условностей и постоянно находятся в одних и тех же кругах общения, определяемых профессией, социальным положением, семейными связями. И хотя все мы живем бок о бок, ученому вряд ли будет интересно беседовать с сантехником, а летчик-испытатель не откроет нараспашку душу товароведу, как это было раньше, когда они были одноклассниками. Только в сумбурной юности можно оказаться в случайных компаниях и с потенциальным лауреатом, и с будущим генералом или атташе, и с художником, подающим большие надежды, и с непризнанным поэтом, который скоро сопьется и погибнет в пьяной драке, и с приблатненным малым, которого ждет тюрьма. Сколько безбашенных чудиков, с их дикими идеями и выходками, оригинальных в одежде и речи, самоуверенных, еще небитых жизнью! Какие открытые, вдохновенные лица, сколько ничем неподкрепленных амбиций, сколько восхитительного выпендрежа! Куда они деваются потом, эти наивные мечтатели, отважные птенцы, так жаждавшие полета? Растворяются в вечной и всесильной материальности бытия. Кто-то добивается успеха, кто-то терпит жизненный крах, но большинство опускается на грешную землю. Успокаиваются, умнеют, уходят в дела, в семейные заботы, грузнеют, лысеют. И напрочь забывают тот свой давний юношеский треп, такой бестолковый и такой прекрасный.
Мы не виделись почти месяц. В тот воскресный вечер, в конце августа, поужинав, я убрал вымытую посуду в тумбочку и собирался провести свой обычный холостяцкий вечер. Установив на магнитофон любимую кассету с записями оркестра Поля Мориа, я прилег на койку со свежим номером журнала «Юность». В те годы это было очень популярное издание. В нем печатались молодые прозаики и поэты, а иллюстрировали интересные художники. Мало кто из них потом становился знаменитостью, но в этих публикациях всегда можно было встретить что-то свежее, неординарное, и я прочитывал журнал от корки до корки. Звучавшая с магнитофона музыка создавала в комнате лирическую атмосферу. Знаменитая тема из кинофильма «Крестный отец» отвлекла меня от чтения. Какая волшебная мелодия, какое хрустальное исполнение! Отложив журнал в сторону, я невольно заслушался и погрузился в неопределенно-сладостные мечтания. Громкий стук в дверь вернул меня к реальности. На пороге комнаты стоял улыбающийся Сергей:
– Мир дому сему!
– Привет, привет! А я уж и не чаял…
– Настоящий ковбой всегда появляется неожиданно. И так же внезапно исчезает.
– Ну да, в самый опасный момент.
– И чего это ты всегда такую муть слушаешь?
– Муть?! Ты что, с кишлака свалился? Это же главная тема из «Крестного отца»!
– Да ты что?! Что же ты меня еще на пороге не предупредил?
– Кончай придуриваться!
– Меня всегда удивляло, чего это они так романтизируют бандитскую жизнь?
– Да не в этом дело! Сюжет тут вообще ни при чем. Это вечная тема любви, жизни и смерти. А ты что предпочитаешь?
– «Шизгару» давай!
– Ну, и вкусы у тебя!
– Отнюдь. Это музыка на все времена.
– Это самодеятельность подростков из подворотни. Танцы в деревенском клубе. Такое могли придумать только музыкальные хулиганы. Небось, в тексте одни рифмы, да и те матерные.
– Не знать английского хотя бы в пределах «Шизгары»? Это позор! Я инглиш бы выучил только за то, что им разговаривал Леннон.
– Я владею английским в пределах языка FORTRAN, и мне этого достаточно. С английскими программистами, братьями по разуму, объясниться смогу. А при надобности и послать на четыре буквы.
– Ты даже это знаешь?!
– Естественно. Команда GOTO одна из самых популярных у асов программирования. Остается добавить − куда. Но это можно и на русском.
– Похоже, в языкознании ты недалеко ушел от Н. Рубинова.
– Ну почему? Я и тебя могу проверить на вшивость. Вот, например, что значит простенькая фраза IF LOGIC CONSTANT IS TRUE OR INTEGER PARAMETER IS ZERO THEN OPEN CHARACTER FILE AND READ RECORDS INTO DATA WHILE NOT ENDFILE OR NOT EMPTY DATA AND CLOSE FILE AND SAVE PRIVATE PARAMETER AND RETURN THIS PROCEDURE ELSE STORE REPLICATE (“0”) TO OPERAND AND CREATE NEW BYNARE FILE AND WRITE FROM FUNCTION (OPERAND) AND STORE ZERO TO PARAMETER AND GOTO END PROGRAMM?
– Ерунду она значит.
– Правильно. А почему? Не знаешь. Потому что здесь уже пошли тонкости предмета.
– Ладно, в тонкости ерунды вникать не будем.
– А что там тонкого в этой «Шизгаре»?
– Там сильный текст. Богиня на горной вершине горит как серебряный факел − высшая точка красоты и любви. Ее звали Венера. Ее оружие − ее кристальные глаза, они делают каждого мужчину мужчиной. Она была темной как черная ночь, и получила то, чего ни у кого не было. Да, в ней это есть, детка, в ней это есть. Я твоя Венера, я огонь твоего желания…
– Да, необычно…
– Вот видишь. Это и есть музыка на все времена.
– Музыка на все времена это Бетховен, Чайковский, Моцарт…
– Моцарт в свое время тоже был поп-исполнителем. И его шлягеры тоже крутили на танцах.
– Маленькую ночную серенаду, что ли?
– А чего? Нормальный медляк. Чтобы потоптаться в обнимку.
– По-моему, она больше подходит под твист.
– Тем более. А когда врежут «Фигаро здесь, Фигаро там», пляс пойдет вообще серьезный. Подозреваю, что в те времена родители тоже ругали детей за Моцарта и заставляли танцевать под Баха…
– Помилуй Бог!
– Может, и мы, лет через двадцать, будем призывать молодое поколение вернуться к серьезной музыке. К Led Zeppelin, Deep Purple, The Who, T.Rex, Black Sabbath…
– Ладно, история музыки нас рассудит. А ты где был все это время? Из командировок не вылезаешь?
– Из них. А тебя где черти носили?
– Представь себе, тоже был в командировке. Правда, в местной. На «картошку» послали, как молодого специалиста.