– В колхоз, на трудовое перевоспитание? Ну и как, припал к истокам, приобщился к пейзанским радостям? Не замучили колхозные поля, необъятные, тоскливые?
– Это был настоящий курорт.
– Да ну?!
– Представь себе. Лагерь труда и отдыха. Лучшей работы в жизни не видел. Арбузы убирали. У нас там собралась мужская бригада, и нас направили на бахчу. За день нужно было собрать и загрузить рефрижератор, тонн двенадцать…
– Не слабо.
– То, что надо! Я люблю такую работу. Мне хуже всего на четвереньках корячиться, собирать что-то. Короче, идем по чеку, метров через двадцать делаем кучу: один ловит, четверо собирают и кидают. Кидать проблем нет, а вот ловить непросто, когда они летят с разных сторон. Случается, сразу два летит, так наловчились на обе руки принимать и по себе скатывать на кучу. Но если три сразу, тут бывает забавно. У нас вначале так и получилось: мужик два арбуза принял, а третий − сбоку, по башке! Увернуться не успел, арбуз раскололся, он сам за кучу улетел − только ноги мелькнули. Смех смехом, но, когда он, матерясь, вылезал оттуда весь в красном, тут все струхнули. Но обошлось. Шишка, правда, вскочила неслабая. Ну, после него я встал на прием…
– В лоб не получал?
– Нет. Там главное − концентрацию не терять. И уворачиваться, если поймать не успеваешь. Но у меня реакция неплохая…
– Арбузов обожрались, небось?
– Ну, это вначале было. А потом уже смотреть на них не могли. Наверное, наелся на всю жизнь. Там что доставало? − воды в поле не было. А с арбузов все-таки грязь летит в лицо. Я в первый день взял да и умылся разбитым арбузом, по дурости. Тут же все на мне слиплось, лицо щиплет, мухи и осы вокруг роем. Хорошо, что вместе с обедом воду привезли, руки помыть. А кормили прямо в поле, до отвала: борщ наваристый, кусок мяса с кашей. Мы до обеда успевали арбузы собрать, а после обеда грузили. Тоже дело веселое: двое внутри принимают, трое катают по кузову. Часам к четырем машину загружали − и все. Гуляй, рванина!
– А потом?
– Балдели. В общагу возвращались пешком, по колхозным полям и садам. По пути яблок, груш, винограда наберем, его там много остается после уборки. А он прямо с куста, подвядший, сладкий!
– Не «картошка», а рай какой-то…
– Но и это не все. Там возле общаги ларек был с хлебом, консервами, с каким-то печеньем, пряниками, но главное − с колхозным вином. Его там прямо из бочки наливали, почти даром. Мы у комендантши ведро одолжили, набирали его полное и садились ужинать. В центре стола − эмалированное ведро с вином, вокруг мы с алюминиевыми кружками и пряниками. Черпай − сколько влезет! Сидим, пока ведро не опустошим, картами шлепаем. Потом на боковую. И так всю неделю. Да еще и заработали неплохо.
– Значит, понравилось в колхозе? Может, стоило там и остаться? Ты же любитель физического труда…
– А физическая нагрузка мужику только на пользу. Люди по природе настроены делать что-то руками. А не сидеть в пыльной конторе, наживать геморрой. Физический труд сам по себе дает человеку здоровье. Когда работают мышцы, в организме нет застоя, происходит самомассаж внутренних органов, сердце находится в тонусе, разгоняет кровь по телу…
– А в мозгах?
– И в мозгах порядок. Еще Вольтер говорил, что работа избавляет человека от пороков, бедности и скуки. А еще от депрессии, плохого настроения…
– Когда все валится из рук?
– А ты все равно старайся! Двигайся, шевелись, делай что-то нужное, и работа отвлечет тебя, успокоит…
– Опять лозунгами заговорил? «Работай, учись и живи для народа, советской страны пионер»! У тебя прямо талант агитатора…
– Да мне плевать − лозунги или не лозунги!
– Ладно, не горячись.
– И не во мне одном дело. Такая жизнь многим нравится: чистая природа, простая еда, работа на свежем воздухе. И американскому фермеру, и французскому виноделу. И кубанскому казаку. Помнишь, как Григорий Мелихов мечтал вернуться к крестьянскому труду? Потому что он живой, настоящий, и все в нем зависит от тебя. А когда сидишь в конторе, чувствуешь себя мелкой козявкой. Бывает, выполняешь какое-то якобы важное задание, волнуешься, стараешься успеть, наконец, сдашь − а на душе пусто. А почему? Потому что фикцией какой-то занимался, ерундой…
– Потому что не видишь дальше своего носа.
– А на земле труд всегда дает реальный результат. Дает уверенность, делает человека хозяином жизни…
– Тот самый − грязный, тяжелый, беспросветный? А как же эти неубранные поля под осенним дождем, бесконечные, проклятые?
– Так ненавистные они, потому что чужие! Колхозные, пропади они пропадом! А свои, они желанные и родные. И чем они больше, тем лучше. Тут уж никаких сил не жалеют, чтобы добро собрать, сохранить, сберечь…
– И где ты такое видел?
– Потому что не дают, сволочи городские! Не дают крестьянину работать на себя. Всегда грабили и грабят. Везде, при любом строе. А ведь дай ему кусок земли, леса и луга, и ему больше ничего не надо, он выживет даже в дикой природе. Построит избу, прокормит семью и скотину, и еще на рынок продукты повезет. И будет жить, и радоваться этой жизни и этой работе.
– И город ему совсем не нужен? Обойдется без цивилизации?
– Жили и без города. Разве что железо нужно было для инструментов. А делали их сами, в каждой деревне был свой кузнец. А если не хватало, так и деревянными обходились. И ткани делали, и одежду, и обувку.
– Зовешь человечество назад, в светлое прошлое? К сохе-матушке, коровушке-кормилице?
– А зарекаться не надо. Случись серьезная заварушка, спасутся те, кто живет на земле. Крестьянин без цивилизации проживет, а цивилизация без него нет. Именно крестьянство обеспечит выживание человечества, если что…
– И что это за жизнь? Сидят в непролазной грязи по уши.
– А это как посмотреть. Начнем с того, что в природе грязи нет, а есть глина, песок, торф, чернозем и так далее. Грязь возникает там, где ее не должно быть. То есть, в городе.
– А в деревне, значит, грязь чистая?
– Да, природная, натуральная. И даже в осенней непогоде есть своя прелесть. Я это хорошо помню, с детских лет. Я же в деревне, считай, жил, на земле. Выскочишь, бывало, поздним вечером по малому делу − охватит тебя сырой прохладой, мелкий дождичек сеет, тьма непроглядная, где-то вдали огонек теплится. И тишина. До звона в ушах. Только редкие капли с крыши падают да где-то вдалеке собачий лай. Замрешь, вслушиваясь, и вдруг накатит какое-то древнее чувство одиночества на этой огромной земле. Даже сердце защемит…
– Вот-вот. Хоть волком вой.
– А воздух какой! Вдохнешь его полной грудью − он землей влажной пахнет, свежестью живой. Чистый, вкусный, плотный. Дышишь − не надышишься! А потом передернет тебя ознобом, заскочишь в дом, и оттаешь у теплой печки…
– Да, скудное у тебя было детство.
– Может, и скудное, да не паскудное. И сама жизнь была истинная. Потому что на земле человек живет в единстве с природой, по ее законам. Вот, к примеру, наступает весна. Солнышко пригрело − побежали ручьи, речка вскрылась, птицы щебечут, небо голубое, бездонное. А как на душе светло! Все живое радуется весне долгожданной. Тут уж и до посевной недалеко. Хозяин готовит соху и борону, лошадку подкармливает, по шее гладит, а она ему благодарно улыбается. Хоть и тяжело пахать, да радостно − вовремя отсеялись, зерно в теплую и влажную землю легло…
– Сам, что ли, пахал?
– Сам не пахал, по малолетству. Но родителям помогал. И рано понял, что земле-матушке поклониться надо − и вскопать, и забороновать, и засеять. Весной в хозяйстве каждый день на счету − все нужно в свой срок сделать. Тут и сад отцвел вовремя, без заморозков − значит, быть и яблокам, и грушам, вишне, сливе и прочей ягоде. Хоть прошлогодние припасы уже подъедаются, да не беда − первый щавель пробился. А щи из него молодые, заправленные домашней сметаной и рубленым яйцом, чудо как хороши! Время весеннее, бодрое, в хлопотах быстро пролетает − вот уж июньское солнце силу набрало, всякую зелень в рост торопит. В эту пору главная забота − прополка, сорнякам воли не дать…
– Да уж! Корячиться кверху задницей…
– А вскорости и травы луговые поднимаются. Пора косить − коровушке-кормилице да лошадке на зиму готовить сено душистое. Рано встает на покос хозяин, до рассвета, косу правит и на луг отправляется. А там − хорошо-то как! Воздух свежий от ночной прохлады, ароматом цветущей земли напоенный, от зелени молодой вкусный − не надышишься! Роса ноги холодит, а солнышко за близким лесом просыпается, жаркий день обещает. Птицы щебечут на все голоса…
– Комары заедают…
– А трава стоит густая, цветами полевыми украшенная, росой бриллиантовой покрытая. Взглядом поведи − то малиновой, то изумрудной, то синей искрой глаз колет. Красота! Но и дело надо знать − коси коса, пока роса! Тяжелая работа, а радостная. А как солнце силу наберет, росу подсушит, тут и перекусить пора, и отдохнуть можно − в тени, на скошенной травке. Хорошо! Закинешь усталые руки за голову, задремлешь, а какой-то цветочек душистый щеки касается, щекочет. Сколько их разных − полевых и садовых! И у каждого свой запах − куда там парфюмерам!
– Ну, лирику развел!
– А как закончили покос, сено травоцветное выходят ворошить, чтобы на солнышке прожарить, сухое на сеновал закинуть. А как на нем спится летними ночами!
– С ненаглядной певуньей в стогу ночевал?
– А какое оно душистое! Вытянешься на нем, и такая сладостная дрема тебя охватит! Вот оно, простое человеческое счастье…
– Я бы сказал, слишком простое.
– А лето разгорается, в жаркую пору входит. В огороде все растет, поднимается. Картошка цветет, стеной стоит, свекла с морковкой набирают силу, капуста разлопушилась, лук и чеснок стебли подняли. Плети огуречные из грядки расползаются, а в их изумрудной тени пупырчатые зеленцы нежатся − хрустящие, душистые! И все это к столу идет − свое, чистое, свежее. В солнечный день стол в саду накрывают, а на нем окрошка на холодном квасу, яичница горячая, на сале, скворчит, с картошечкой молодой переговаривается. А она, круглая, топленым маслом политая, душистым укропом посыпанная − во рту просто тает. А редиска румяная, сочная, вместе с лучком молодым на зубах весело хрустит…
– Ладно, хватит! Убедил.
– Да это же только середина лета! Еще не отошла земляника лесная, душистая, а тут уже и чернику пора собирать. Ты пробовал молочный суп с черникой и земляникой? Да не варят его! А ягоду в тарелках пересыпают сахаром и заливают холодным молоком из подпола. И со свежим пшеничным хлебом, с хрустящей корочкой…
– Еще раз говорю: хватит!
– А ведь скоро и прочая ягода лесная да садовая созревать начинает: малина, смородина, крыжовник. Тут уж и вечера заняты: варенья варят. Помню, бабушка это в саду делала, на костре, в сияющем медном тазу. А нам, мелюзге, пенку на тарелочку откладывала. А вареники с вишней какие варила! Горячие, сочные, алым соком брызжущие, со сметаной густой, желтой…
– Кончай издеваться! Живот подводит, на ночь глядя.
– Да я тебе только малую долю крестьянской жизни раскрыл! Ведь есть еще благодарный труд уборки урожая − утомительный, а радостный. А еще разные заготовки на зиму. А еще грибной и ореховый сбор. Ты сам за грибами не ходил, третьей охотой не увлекался? Душевное дело. Иной раз в заветное место попадешь − глаза разбегаются! Молодые крепыши стоят, из травки на тебя поглядывают, с коричневой бархатной шляпкой, на плотной толстой ножке. Их обычно солят, простым засолом − с перцем, чесноком, укропом. Под холодную водочку лучшей закуски нет. А какой суп из белых грибов! Густой, золотистый, вкуса непередаваемого…
– Еще слово, и я тебя прибью!
– Сдался? То-то же.
– Картину ты выписал благостную. Почему же народ бежит из деревни?
– Да, это проблема. Все-таки на селе работа тяжелее и грязнее. А быт и условия хуже. И культурных развлечений мало. И все информационные и денежные потоки крутятся в городе. Как ни обидно, провинция всегда была на обочине цивилизации. И хуже всего то, что идет негативный отбор. Лучшие уезжают, вот в чем беда. Да мы об этом уже говорили!
– Это не беда, а норма. Чем умнее человек, тем менее он там востребован. А город аккумулирует интеллектуальные ресурсы, дает способным людям возможность реализоваться. Вот тебе еще один довод в пользу умственного труда…
– Но жрут-то они то, что выращено на земле! Тем самым колхозником. Это мало кто помнит и ценит. А вот Лев Толстой уважал крестьянский труд, ценил крестьянство как кормильца, полагал солью земли русской. И с пренебрежением относился к умствованиям интеллигенции. Включая свои писательские занятия…
– Это он из нравственных соображений.
– А помнишь, что говорила Ирина в «Трех сестрах»? Как хорошо быть рабочим, который встает чуть свет и бьет на улице камни, или пастухом, или учителем, или машинистом на железной дороге. Что человек должен трудиться в поте лица, и в этом смысл и цель его жизни, его счастье. И даже его восторги…
– Ну да. А сама эта Ирина спала до двенадцати часов. А потом еще два часа наряжалась. А когда, наконец, устроилась работать на телеграф, оказалось, что в этой работе нет никакой поэзии…
– И Вершинин говорит: «Мы должны только работать и работать, а счастье − это удел наших далеких потомков»…
– Да ты что? Это же цитата из программы КПСС. Ай да Чехов, ай да марксист! Я тоже что-то такое припоминаю. Они там, в его пьесах, все мечтали поработать. Сидя в шезлонгах и пеньюарах. А барон Тузенбах, кажется, заявил, что через какие-нибудь 25-30 лет работать будет уже каждый человек. Каждый! Представляешь?
– Ну да. И что?
– Это были поистине пророческие слова! Пьеса же была написана в 1900 году. К счастью, сам Тузенбах не дожил до этого светлого будущего. Не увидел, как товарищ Сталин воплотил его мечту в жизнь. Снабдив серпом и молотом того самого каждого. Чтобы вставал чуть свет и с восторгом долбил камни. На Колыме…
– А кто, по-твоему, должен делать такую работу? Прокладывать дороги, строить дома и заводы, пахать, сеять, убирать урожай…
– Кому-то приходится. Но они сами виноваты. Не хотели учиться, родителей не слушали. Хотели легкой, веселой жизни. Но если считать жизнь праздником, можно сильно ошибиться. Самые легкие дороги ведут не в Рим, а на помойку жизни. Кто не вкалывает в школе, будет вкалывать после нее, всю оставшуюся жизнь…
– Ну, ты и обличитель! Если бы все было так просто. А наследственность, а семья, а условия жизни?
– Ну и что? Кто-то благодарит родителей за то, что заставляли учиться дурака, а кто-то, наоборот, злится. Кому-то проще машину дров разгрузить, чем решить школьную задачку. Многие предпочитают напрягать мышцы, а не мозги.
– А что будет, если все однажды поумнеют и откажутся от плохой работы?
– А куда деваться? Жить-то надо. На любую работу находятся желающие, дело в цене вопроса. А не захотят сами, так заставят. Как это делал товарищ Сталин. А еще раньше товарищ Хеопс.
– Слава Богу, Беломорканал уже построен…
– Но Байкало-Амурская магистраль еще нет!
– Не беда. Умный человек всегда найдет способ…
– Увильнуть от такой работы?
– Зачем? Выполнить ее с помощью механизмов. Один экскаватор делает больше, чем сто китайцев. А в будущем, я думаю, изобретут каких-нибудь универсальных роботов. Которых можно будет настроить на любую работу − хоть на физическую, хоть на умственную. И у каждого будет свой персональный робот. Представляешь? С вечера не будильник заводишь, а робота, свой полный дубликат. Причесал его, пыль с ушей смахнул и поставил на подзарядку. А утром он включится, стараясь не шуметь, сделает гимнастику, почистит зубы и пойдет за тебя на работу. А ты сам только дважды в месяц будешь ходить…
– Понятно, в кассу. А если он напортачит там?
– Ну, можно изредка прийти, поправить, если что не так. Но это вряд ли понадобится − остальные ведь тоже роботов пришлют. Да и начальник будет роботом, пусть его и ругает. Как-нибудь там договорятся между собой, на алгоритмическом языке. А в крайнем случае пусть его и увольняют. Сдашь его в металлолом, а себе нового закажешь…
– Эх, и время будет, Василий Иваныч! Помирать не надо…
– Будет, Петька, будет. Вот добьем беляков, за прогресс возьмемся. Не будет трудовой народ спину гнуть. Все будет техника делать. Даже дворы будут подметать электронными метлами. А канавы копать автоматическими лопатами, с числовым программным управлением. На полупроводниках, с лазерным наведением. Настроил ее на размер канавы, установил режим «копать от забора и до обеда», а сам пошел пиво пить…
– Ну, это будет уже при полном коммунизме!
– Само собой, Петька. Когда у каждого будет по вертолету. Чтобы в Москву за колбасой летать.
– Дожить бы, а, Василий Иваныч!
– Доживем, Петька, доживем. До восьмидесятого рукой подать.
– А я чего-то сомневаюсь, Василий Иваныч. Нет, насчет коммунизма вопросов нет! Все там будем, никуда не денемся. А вот насчет самокопающих лопат есть сомнение. Заменит ли электроника человека? Как подумаешь, сколько ее, ручной работы…
– Не все сразу, Петька. Постепенно. По мере развития технологий любой труд будет становиться все более сложным, квалифицированным. Роль знаний будет возрастать, и, в конце концов, весь физический труд превратится в умственный…
– Нет, все это сказки. От ручного труда избавиться невозможно. Он будет всегда, даже при полном коммунизме. И канавы эти самые, грязные, будут всегда. И трубы в них придется ремонтировать…
– Если все сразу делать с умом, ремонтировать не придется.
– Это утопия! Ломается все и всегда. Ломается то, что должно ломаться, и ломается то, что не должно ломаться. Всемирный закон. Да чего говорить? Оглянись по сторонам! Все, что нас окружает, сделано человеческими руками…
– Нет уж, извини! Все, что нас окружает, создано человеческим умом! Все это было когда-то кем-то придумано. Радиоприемник, автомобиль, холодильник, швейная машина, даже шпингалет на окне. Кто-то все это однажды изобрел, а безымянные инженеры, конструкторы, технологи довели до ума. Спроектировали, из чего и как сделать, наладили технологию и производство. И все это умом, заметь! А рабочие только выполнили производственные задания: выточили детали и собрали их по заданной схеме. И превратили бесплотные мысли инженеров в полезные изделия. Но их ручной труд можно автоматизировать. Рано или поздно все эти механические операции вместо людей будут делать те самые роботы…
– А сейчас ты скажешь фразу Энгельса о пчеле и конструкторе.
– И скажу! Потому что умный рабочий понимает, что он не гегемон, а всего лишь исполнитель того, что задумали инженеры. А умные инженеры понимают, что они не соль земли, а пролетарии умственного труда. Реализующие открытия, сделанные учеными.
– А что понимают умные ученые?
– Вот они как раз понимают не всё. Но стараются понять. А в целом получается законченный цикл превращения знаний в материальные ценности. И в этом смысле человеческий ум созидателен. И ученые, которые стоят у истоков этого процесса, тоже являются производительной силой. Поэтому умных людей нужно ценить. А тот, кто давит интеллигенцию рабоче-крестьянской диктатурой, будет вечно пахать серпом и молотом…
– Пашут плугом. А серпом жнут.
– Но с тем же успехом. Сверху молот, снизу серп − это наш советский герб. Хочешь жни, а хочешь куй − все равно получишь…
– Трудодень!
– Короче говоря, будущее за умственным трудом.
– А вот это вопрос: что считать умственным трудом? Например, шофер − он каким трудом занимается, умственным или физическим? Ведь уважающий себя водитель не станет разгружать машину. Для этого есть грузчики. А продавцы? А парикмахеры? А портные?
– Не знаю, как парикмахеры, но продавщицы при каждом взвешивании производят в уме серьезные вычисления. Не каждому ученому по силам…
– Ладно, отнесем торговлю к умственному труду. А поварихи? Они же обходятся без вычислений, больше доверяют своему глазу и вкусу. Значит, их нельзя отнести к интеллектуальной элите? А милиционеров? Они каким трудом заняты, умственным или физическим? А сторожа? Разве твоя профессия требует интеллекта? Нет. Это занятие для тех, кто вообще ни на что не годен. – Обижаешь. Я занимаюсь сугубо умственным трудом.
– И тем самым грубо нарушаешь трудовую дисциплину. Ведь это не входит в твои служебные обязанности. Нехорошо! Или вот конторская работа − носить бумажки из кабинета в кабинет − разве она требует ума? Для чиновника вообще не важен результат, главное − мнение начальства…
– Но при этом сфера услуг и управления все более расширяется. И это один из показателей прогресса. Который освобождает людей от физического труда. И вообще, уровень развития любого общества прямо пропорционален объемам умственного труда и обратно пропорционален объемам физического. Так и запиши!
– Как записать?
– Ur = f (Tu / Tf), где 0 < Ur < ∞.
– Значит, будущее принадлежит чиновникам и продавщицам? Ну и перспектива! А хоть какие-то романтические профессии останутся? Полярники, разведчики, космонавты?
– С обветренными лицами и отвагой во взоре? Само собой. Но и от них требуется, в первую очередь, профессионализм, дисциплина и аккуратное исполнение инструкций. Рутинная, по сути, работа…
– Но в экстремальных условиях! Что ни говори, полярники полностью оторваны от цивилизации и должны сами себя обеспечивать. Сантехника не вызовешь, если что.
– Это верно. Романтика этих профессий как раз и состоит в преодолении бытовых трудностей. При минус пятидесяти даже отправление естественных надобностей превращается в подвиг. Я слышал, на вечной мерзлоте утилизация бытовых отходов это серьезная проблема. За долгую полярную зиму нарастают целые сталагмиты из отходов жизнедеятельности. А ведь по весне все это начинает таять и благоухать. Романтика, блин! Но об этом на встречах с пионерами не рассказывают…
– Тебе бы все опошлить.
– Это суровая правда жизни, молодой человек.
– Тут ведь есть еще один момент. Я примерно знаю, что такое физический труд…
– Дело нехитрое, Петька: бери больше, кидай дальше! Отдыхай, пока летит. Круглое тащи, квадратное кати…
– Знаю, что нужно напрягаться, преодолевать усталость, терпеть. Но зато результат всегда налицо. Работает, например, бригада − видно, кто старается, кто что сделал, кто чего стоит. А в умственном труде? В голову не залезешь − думает человек за столом или дремлет. Я слышал, один программист диссертацию так сделал − прямо на рабочем месте. Сидел и думал над своей темой. Начальник как ни зайдет, тот сидит, уставившись в распечатки программы. А под ними лежал листок с его формулами и пометками. А через год приносит шампанское и торт − защитился, значит. Стал кандидатом физико-математических наук, без отрыва от производства. Начальник потом зубами скрежетал…
– Значит, ерундой они там занимались. В серьезных конторах дают серьезные задания. Которые дай Бог выполнить в срок. Там каждый на виду, за чужую спину не спрячешься. А самое неприятное бывает, когда неожиданно ставят срочную нестандартную задачу. И никого не волнует, учили вас этому в институте или нет. Иной раз вообще непонятно, как к ней подступиться. А это всегда стресс. Потому что человека больше всего пугает неизвестное. А делать надо. Не подвести, не опозориться. Взять себя в руки, найти нужное решение. Это тебе не кувалдой махать.
– Да я согласен! В любом деле нужно включать мозги. Но это не привилегия интеллигенции. Есть умные рабочие и бездарные инженеры. По правде говоря, инженеров, которые занимаются серьезным делом, не так уж и много. Вон их сколько просиживает штаны в разных КБ и НИИ. Да и у нас то же самое. Положа руку на сердце, мышиной возней занимаемся. И только когда видишь на здании Киевского вокзала в Москве табличку с именем построившего его инженера, понимаешь масштабы деградации…
– Так это был дореволюционный инженер!
– Да, таких уже нет. А вот рабочие встречаются. И не только с золотыми руками, но и с золотой головой. Знаешь сколько хитростей в работе плотников и столяров? Да при ремонте той же самой трубы в канаве. Вот, например, как ты приваришь ее нижнюю часть?
– Ну, там же профессионалы, как-то ухитряются подлезть…
– Эх ты, теоретик! Это невозможно. Для этого вырезают окошко в трубе сверху и сквозь него заваривают шов в нижней части, а потом приваривают заплатку. Но это, можно сказать, мелочь. Бывают нестандартные ситуации, в которых надежда только на природный ум. Я помню одного такого провинциального умельца, нашего соседа. Он числился мастером по ремонту бытовой техники, но к нему обращались по разным техническим вопросам. Он обычно отвечал «Ничего не обещаю. Но посмотрим, покумекаем» и начинал врубаться в работу устройства. Конечно, ему не хватало высшего образования, но он рылся в документации, в справочниках и до многого доходил своим умом. Занимался не только на работе, но и дома. И, в конце концов, исправлял устройство. Ему неплохо платили, но главным было удовлетворение от решения проблемы, от полезного дела для людей. И за это его уважали больше, чем дипломированных специалистов. Завидная судьба!
– Но таких умельцев у нас раз-два и обчелся. А остальные? Ведь твой Данила-мастер фактически занимался умственным трудом. Это его и грело. А если бы тупо вкалывал за станком, вряд ли бы любил это дело. Рабочий класс идеализировать тоже не стоит. Среди них полно сачков и халтурщиков. Которым что ни поручи, все без интереса.
– Но и квалифицированных мастеров немало. Разве краснодеревщик не может любить свою работу? Если ты сделал хорошую вещь, тебя будут вспоминать добрым словом. И наоборот. Поэтому нельзя халтурить, нельзя оставлять по себе плохую память…
– Ладно, слезай с трибуны! Может, еще моральный кодекс строителя коммунизма зачитаешь?
– И зачитаю! Только не коммунизма, а капитализма. В этой самой книге о работе один американец рассказывал, чему его с детства учил отец. Чем бы ты ни занимался, работай в полную силу, будь честным к самому себе. Делай свое дело так хорошо, как только можешь. Чтобы люди тебя уважали. И чтобы жена тебя уважала, и дети уважали. А главное, чтобы ты сам себя уважал.
– А если работа не нравится? Если от нее тошнит, проклятой, ненавистной?
– Да не должна она быть ненавистной! Любимой и счастливой должна быть. Нужно только найти ее, родную, Богом данную…
– Легко сказать!
– А это как с женой. Если нет лучшего, полюби то, что имеешь. Этот самый сосед-умелец как-то был у нас в гостях, выпил немного и разговорился на эту тему. Никаких особых секретов нет: нужно врубаться в дело. В любую работу нужно вникнуть, погрузиться. Как бы войти в какой-то воображаемый дом, с помещениями, закоулками, жителями. Оглядеться, разобраться в обстановке, понять, что к чему. В общем, быть внутри дела, а не снаружи.
– Ну, это известно! Обучение сантехников методом погружения. В канализацию. Настоящий мастер с головой уходит в работу…
– Я говорю серьезно. И он мне так говорил. Это очень важный момент, может быть, самый важный. Это непросто, иногда мучительно трудно. Ковыряться в каком-то грязном механизме или рыться в тех самых тошнотворных СНИПах, когда кажется, что где-то рядом идет другая, живая, настоящая жизнь. Это еще можно как-то пережить в плохую погоду, но весной, когда расцветает природа, бывает просто невыносимо. Но нужно терпеть…
– А жить когда?!
– А ты слышал притчу о мальчике, который копал в сторонке?
– Нет.
– В одном маленьком городке жил грустный мальчик. Он был некрасивым, робким и неловким, и его сверстники, веселые и красивые мальчики и девочки не приглашали его в свои веселые, интересные игры. Поэтому он одиноко сидел в углу песочницы и строил домик из песка. Иногда он поднимал голову и с завистью смотрел на играющих детей, но осознав, что его там не ждут, вздыхал и снова возвращался к своему жалкому домику. Всеми забытый, он ковырялся в песочной куче, подгребал песочек, прихлопывал его ладошкой и старательно выстраивал песочные башенки. Иногда они осыпались, и он, огорченно шмыгнув носом и покачав головой, терпеливо поправлял их. Одни башенки получались лучше, другие хуже, а некоторые были по-настоящему красивыми и даже нравились ему самому. Он старался придумать им какие-то новые, необычные формы, и радовался, когда это получалось. Это занятие все больше увлекало его, и он все реже оглядывался на шумную компанию других детей. Но однажды, протянув руку за кучкой влажного песка, он почувствовал легкое прикосновение чьей-то нежной ладошки. Тихая, невзрачная девочка в скромном платьице осторожно подгребала ему горстку песка, робко поглядывая на него сквозь прядку черных волос. Он улыбнулся ей, и они стали строить замок вместе. Время шло, веселые дети росли, их игры менялись, у них появлялись другие, большие игрушки. Самые шустрые из них перебирались в иные, далекие, загадочные дворы и играли там в новые, взрослые игры. И некоторые из них в этих играх сильно преуспели и изловчились насобирать много сверкающих камешков и блестящих монеток. А за эти монетки они выменяли себе множество красивых заграничных игрушек: домиков с нарядными куколками внутри, разноцветных машинок, а некоторые даже корабликов с парусами и моторчиками. Когда им наскучивали одни игрушки и куколки, они их выбрасывали и покупали другие. Но и новые игрушки им скоро надоедали, и они их снова меняли, не понимая, почему от них все меньше радости, и почему им становится все скучнее жить. И вот однажды они решили посетить свой старый двор, в маленьком городке, где прошло их детство. И они приехали туда, повзрослевшие, но такие же красивые, загорелые и успешные, полные впечатлений от увиденных ими далеких, удивительных дворов и от своей веселой и счастливой жизни. С ностальгическим высокомерием вошли они в невзрачный дворик своего детства и замерли от удивления. На месте старой песочницы возвышался большой, красивый замок. А рядом с ним стоял тот самый неуклюжий мальчик, постаревший и поседевший, но с теми же грустными глазами…
– А мальчика звали Алик, с несуразной фамилией Эйнштейн?
– Не знаю. Возможно. А рядом с ним, вцепившись в его руку, стояла какая-то серая мышка с черными и тоже печальными глазами. И было ясно, что им хорошо вместе. И хорошо без новых игрушек и блестящих монеток. А у тех, кто это все имел, на самом деле было далеко не все так хорошо, как они изображали. И они вдруг остро почувствовали это. Им даже показалось, что вся их веселая жизнь и все их игрушки поблекли и стали нереальными. А его воздушный замок был прекрасной действительностью…
– Значит, справедливость восторжествовала?
– Не сразу.
– Так в чем мораль этой сказки?
– Если долго мучиться, что-нибудь получится. Делай свое дело, и будь что будет.
– «Пилите, Шура, пилите»? Это банально, юноша.
– Но только тот, кто занят достойным делом, может стать победителем. Судьба обязательно его отблагодарит. Рано или поздно.
– Бывает, что слишком поздно…
– А другого пути нет. Зато когда освоишь дело, когда станешь его хозяином, когда появится личный интерес, ты сможешь сделать что-то такое, чего не смогут другие…
– Вроде песчаного замка?
– И ты обрадуешься, как Юлий Ким: «Получилось хорошо!». И тебе захочется сделать еще лучше. И ты полюбишь свое дело, и будет оно тебя греть в любую погоду. И ты сам станешь другим человеком, хозяином своей судьбы. Как говорили древние: fabricando fit faber. И если это удастся, будет тебе счастье. А если нет, будешь мучиться, как на каторге…
– Опять проповеди! Тебе бы на амвоне стоять, с паникадилом. И откуда в тебе этот пионерский энтузиазм?
– А любимое дело само ведет человека по жизни. Увлеченный человек − счастливый человек. Он живет полной жизнью, не коптит небо, не мается, дожидаясь конца рабочего дня. И неважно кто он − ученый, журналист, автомеханик, пчеловод. Потому что каждый увлеченный делает больше, чем десятки принуждаемых. Потому что нет ничего лучше любимого дела. Оно никогда не в тягость, всегда греет душу. А то, что кажется раем нищим и шутам − зеленый штоф, белые салфетки, шашлычок под коньячок, доступные девки − рано или поздно приедается и вызывает только скуку…
– Эх, пожить бы этой скучной жизнью годик-другой!
Это был тот случай, когда моя правота была очевидной, а он возражал из чувства противоречия. Разгоряченный спором, я пытался найти все более убедительные доводы в свою пользу. Но человек, доказывающий очевидные истины, выглядит глупо, а я как раз находился в этом положении. И это его, похоже, забавляло. Он обладал дьявольской изворотливостью в словопрениях, ухитрялся доказать недоказуемое. Примерно так, как мастер, играя в шахматы с любителем, вынуждает его признать поражение, а потом разворачивает доску и выигрывает казавшуюся безнадежной партию. А если он чувствовал, что проигрывает, ухитрялся увести разговор в сторону или завести в логический тупик.
Встречаются демагоги, способные любую истину утопить в потоке казуистики и словоблудия. Глядя на это, я понимал, почему и в жизни далеко не всегда побеждают правые. Потому, что зло и неправда бывают умнее и сильнее добра и правды. А это неправильно. Поэтому добро должно быть не только с кулаками, но и с головой.
– А увлеченный человек − как влюбленный. Когда ты влюблен, ты находишься в состоянии беспричинной радости. Иногда сам удивляешься: чего так хорошо? А просто вспомнил о любимой…
– Работе? Обычно от этого настроение только портится.
– Скульптуре! О том, что она, незавершенная, всю ночь тоскует о тебе, своем создателе. Чтобы ты ее погладил, приласкал, открыл в ней красоту, неизвестную ей самой. Как это делал Микеланджело. Или о любимой картине, в которой нужно сделать еще несколько гениальных штрихов. Как Леонардо да Винчи, который бесконечно совершенствовал свою «Джоконду». Или о своей гениальной поэме. Или о симфонии…
– А может, ты и сам тайком пишешь оперу?
– Мне пока ему не о чем писать. И надеюсь, не придется.
– Блажен, кто верует…
– А меня поражает, что ты этого не понимаешь.
– Да можно бы понять! Если бы речь шла о каком-то стоящем деле. Если бы работать у Королева, Курчатова или Ботвинника. Над чем-то достойным, вроде искусственного интеллекта или полета на Марс. Когда идет поиск на переднем крае. Когда запущен какой-то эксперимент, и все ждут результатов: «А вдруг там что-то невероятное? А что дальше?».
– Так и я о том же! Разве можно ждать понедельника?
– Конечно, нет. Если овчинка стоит выделки…
– Да любая овчинка стоит выделки! Какую кому Бог послал. Я тоже, бывает, получаю удовольствие от своей работы. Когда получается универсальный и лаконичный алгоритм. И программы бывают красивыми…
– Красивыми?
– Эх ты! А еще говорил, что разбираешься в программировании. Программы бывают даже изящными. Когда они выполняют то, что нужно, и в них нет ничего лишнего. Как в скульптурах Микеланджело. Это заводит по-настоящему. Бывает, и ночью приходят какие-то мысли…
– Ну, молодец! Поздравляю. Если утром хочется на работу, значит, половина счастья у тебя уже есть. Дело за малым.
– К сожалению, от нас это не зависит. Вспомни Сократа.
– А мы его ошибку исправим! Нам философия ни к чему. Найдем тебе достойную подругу жизни. Комсомолку, спортсменку. Есть у меня на примете одна парашютистка, подруга моей подруги. Только и тебе придется это дело освоить…
– Ну вот, начинается: «Будь таким, как я хочу!».
– Слабо, что ли? Ладно, вместе займемся. А по специальности она филолог. Диплом по средневековой поэзии: трубадуры, миннезингеры, ваганты. Значит, и твой поэтический дар оценит.
– Мне важно, чтобы ты оценил. То, что я тебе сейчас говорю.
– Да разве я против? Конечно, лучше любить работу, чем мучиться на ней. А еще лучше, когда ты мастер, и работа горит в руках. Когда она сделана классно и принесла пользу людям…
– А еще лучше, когда никто не сделает ее лучше тебя!
– Это вряд ли.
– «Не оставляйте стараний, маэстро. Не убирайте ладони со лба».
– Не оставлю и не уберу. Но ты, кажется, не закончил сказку про мальчика в песочнице. Дали-таки ему заслуженную Нобелевскую премию? В категории песочных замков.
– Да, насчет справедливой награды. Дело в том, что при виде красивого замка у веселых и успешных взрослых мальчиков сразу испортилось настроение. И девочкам тоже почему-то стало невесело от сцепленных рук и сияющих глаз этой невзрачной провинциальной парочки. Потому что они тоже кое-что вспомнили из своей личной жизни. И вообще, во всем этом была какая-то обидная неправильность. Этот замок сильно огорчил их, а некоторых даже оскорбил. И тогда один из них, самый веселый и злой, смело подошел к замку и сбил самую красивую башенку. И остальные тут же поняли, что это правильно, что так и надо делать. И тоже начали ломать ненавистный замок. Одни из них делали это с радостной злостью, другие − сначала неохотно, чувствуя какую-то неловкость и даже как бы обижаясь на мальчика за это неприятное чувство, а потом со все большим азартом. А он молча стоял, обнимая рыдающую подругу, и глаза его были подобны умирающим звездам. А взрослые дети все более входили в раж, и лишь когда замок был полностью разрушен, испытали чувство облегчения. Потому что в мире снова установилась справедливость.
– Однако.
– Как-то так.
– Грустная сказка. К счастью, в жизни все не так трагично.
– Надеюсь. Ты вот давеча говорил насчет выделки овчинки. А ведь такая есть. И для этого не обязательно лететь на Марс. Я где-то читал описание идеальной карьеры. Правда, у них там, за бугром. Во-первых, нужно поступить в престижный институт и хорошо себя проявить. Во-вторых, устроиться на работу в серьезную лабораторию, которая занимается актуальными проблемами. В-третьих, сделать какое-то изобретение и получить на него патент. А на его основе реализовать бизнес-проект по выпуску какого-то нового, нужного людям изделия, которое принесет финансовый успех.
– Модель, конечно, интересная. Включая возможность осчастливить человечество. Но вот насчет финансового успеха есть сомнение. Даже если тебе удастся изобрести что-то невероятное, это не значит, что ты обогатишься. Потому что успех в науке не гарантирует успеха в бизнесе. Это занятие специфическое.
– Ну почему? Сам по себе бизнес не требует семи пядей во лбу. Что может быть проще коммерции? Купи дешевле, продай дороже. По сути, нет особой разницы, чем торговать − жвачкой в школьном туалете или вагонами пиломатериалов на товарной бирже. Разве что в оформлении документов. Наладил дело и крути его, наращивай обороты. Сам себе хозяин, никто тобой не командует…
– Размечтался! Нет большей кабалы, чем собственный бизнес. Он не даст тебе покоя ни днем, ни ночью. Забудь о выходных и отпуске − в бизнесе нет нерабочего времени. Если не будешь успешен, тебя обойдут более шустрые конкуренты. Бизнес − это вечный стресс. И чем он крупнее, тем больше риски. Придется постоянно принимать решения, от которых зависит успех дела, а при ошибках терять очень большие деньги…
– А если нанять управляющего?
– Потеряешь контроль, не будешь знать, что происходит. Как он управляет твоей собственностью? Бережно или рискует? Или уже угробил ради текущей прибыли? А может, он твоим бизнесом уже на себя работает? А ты ему еще и платишь за это. В любом случае головная боль обеспечена…
– Ну, запугал! Миллионы людей занимаются бизнесом.
– А разоряются в сто раз больше.
– Но ведь есть и успешные!
– Ну да. Есть такие, с шилом в заднице. Авантюристы, желающие получить все и сразу. Те, кто раньше мыл золото на Аляске, а теперь добывают его в дебрях Манхэттена. Азарт в этом деле, конечно, есть. Но и нравы царят соответствующие. «Дороги, которые мы выбираем» помнишь? И ты, занимаясь бизнесом, станешь таким же. Все происходящее будешь взвешивать на весах выгоды, и на людей смотреть с той же точки зрения…
– Зато станешь хозяином жизни!
– Торгуя сантехникой? Ну, не знаю. По-моему, это занятие для ограниченных людей. Все строгают бабло, и ты строгаешь. Кто-то настрогал больше, кто-то меньше. И что? Отдать этому жизнь? Да и не в деньгах счастье, это доказано давно…
– Не скажи! Деньги дают человеку свободу.
– А большие деньги ее отнимают.
– Я думаю, истина, как всегда, где-то посередине.
– К счастью, нам с тобой избыток денег не грозит.
– Значит, нет ее, идеальной работы, Василий Иваныч?
– Слышал я о таком чуде, Петька. Рассказывали заморские купцы. Про вольный труд на лоне цветущей природы. Один наш ученый был за границей, на симпозиуме, и его пригласил в гости знакомый профессор. Он живет недалеко от Брюсселя, в загородном доме со всеми удобствами. Несколько раз в неделю ездит в университет читать лекции, встречается с коллегами. Он в курсе всех событий, на переднем крае науки, регулярно публикует статьи. Но при этом живет среди жасминов и бальзаминов. Размышляет над своими научными проблемами, сидя в уютной мансарде, у окна, открытого в сад. Птички щебечут, солнышко блестит, ветерок шевелит занавеску. А еще у них с женой небольшой участок при доме. С газоном, цветами и даже крошечным огородом. У них там растет несколько кочанов капусты, какие-то овощи, зелень, салат. А когда его навещают коллеги, он с гордостью угощает их этим собственноручным салатом. И они это очень ценят.
– Понятно. Это и есть твоя голубая мечта. Домик с венецианскими стеклами, увитый виноградом. Та самая башня из слоновой кости, приют одинокого философа.
– А чем это плохо?
– Мечты, мечты, где ваша сладость?
Где вы теперь, далекие семидесятые? Славные годы, золотые годы. Незабвенное, счастливое время. Время длинноволосых хиппи с их наивными идеями и несбыточными мечтами, рок-музыки с ее сумасшедшим драйвом, пьянящая атмосфера свободы, любви, радости. А мода тех лет! Стройные, летящие силуэты, расклешенные брюки в обтяжку, приталенные пиджаки с широкими лацканами, огромные пестрые галстуки, разноцветные батники, завязанные узелком на загорелых животах. Их распахнутые воротники, словно крылья, трепетали на ветру и несли нас, молодых, веселых, красивых сквозь сияние семидесятых в далекое, неведомое будущее.
Недавно, перебирая старую одежду в шкафу, чтобы вывезти явно неносимое на дачу, наткнулся на ярко-красную рубашку с пестрым цветочным рисунком. Неужели я это надевал? Примерить, что ли? Нет, уже не сходится. А ведь когда-то была впору. Когда же это было? Да, в середине семидесятых. Почти сорок лет назад! Боже мой, как давно! Даже не верится. Но оно было, это время. Было время носить такую одежду. И были поводы для этого. Были романтические встречи, долгие прогулки под звездным небом, и на этой рубашке, обтягивавшей мою загорелую грудь, лежала чья-то нежная рука. Да, красивая была мода.
А вот и мой любимый галстук. Сколько воспоминаний связано с ним! Он, конечно, уже выцвел и поблек, но не потерял своей изысканности. Помнится, кто-то просил его у меня на свидание. Вместе с вышедшим из моды пиджаком он все еще висит в дальнем углу шкафа, напоминая о прошлом. И я отлично знаю, что уже никогда и никуда не надену эти старые вещи, но рука не поднимается их выбросить. Разве может хозяин выгнать верного пса, друга прежних лет, доживающего рядом с ним остаток своих дней?
Да, у каждой вещи своя судьба. Грустные мысли навевает пиджак с потертыми локтями, висящий на дальней вешалке, среди разномастной поношенной одежды. Он уже давно свыкся со своей участью и потерял надежду обнять своего хозяина. С горькой улыбкой вспоминает он времена молодости, когда был юн, красив и строен, поблескивал искрой самой лучшей ткани и переливами шелковой подкладки. И тот счастливый день их первой встречи, когда хозяин впервые увидел его на витрине магазина и выбрал среди множества прочих пиджаков. Какая гордость переполняла его в тот миг! Да, это была любовь с первого взгляда. Как нежно обнял он его в первый день их близости, как любовались окружающие их прекрасной парой! Как он старался согреть и украсить своего хозяина, и как бережно относился тот к нему, буквально сдувая с него пылинки. Да, ему есть что вспомнить. И их первый выход в свет, и первый танец, когда на его плечо легла чья-то нежная ладонь, и потом под звездным августовским небом первая измена хозяина, когда он набросил его на озябшие девичьи плечи. Он простил ему ту минутную слабость, как мы прощаем обиды, нанесенные нам близкими людьми. А потом была долгая, счастливая жизнь во взаимной любви. Они были идеальной парой, имели общие взгляды на важнейшие вопросы бытия и никогда не ссорились. Но всему в этом мире рано или поздно приходит конец. И однажды это случилось, как случается то, чего мы втайне боимся и что, как нам кажется, никогда не произойдёт с нами. В тот обычный день, не предвещавший ничего дурного, хозяин куда-то ушел по своим делам, но когда он вернулся, уже кто-то другой обнимал его фигуру. Это был новенький, с иголочки, модный блейзер с блестящими пуговицами, напыщенный и самовлюбленный франт. Он уверенно и нагло занял его заслуженное многими годами верной службы место у самого сердца хозяина, а его, отвергнутого, недрогнувшей рукой повесили в дальний угол темного шкафа. И мир померк для него. Да, он понимал, что поизносился и устарел за те годы, пока верой и правдой служил хозяину, согревал его, был с ним рядом в трудные моменты жизни. Они вместе попадали под дождь, их толкали и мяли чужие плечи в транспортной тесноте, они дремали на потёртых сиденьях метро, задевали локтями побелку стен, а однажды на остановке в ветреную погоду искра от сигареты какого-то курильщика прожгла маленькую дырочку на его рукаве, которую ему долго удавалось скрывать. Он как мог, старался украсить жизнь хозяина, и искренне радовался его обаянию, понимая в глубине души, что того постоянно соблазняют новые, красивые вещи. Да, он понимал, что стареет и теряет прежнюю свежесть и красоту, но что он мог поделать? И вот теперь, одинокий и никому не нужный, доживает свою жизнь на даче, в куче такой же ветхой одежды. Но даже там он оказывается ненужным, потому что не приспособлен ни к хозяйственным работам, ни к походам в лес или на рыбалку. И он знает, что однажды наступит день, когда чья-то чужая рука небрежно снимет его с вешалки вместе с отжившими свой век соседями и отправит в последний путь − на ближайшую свалку.
Красота всегда притягательна, а в молодости кажется нам важнее всех прочих достоинств. Поэтому молодежь придает такое большое значение внешности. Это понятно и простительно. Да, конечно, провожают по уму, но пусть сначала встретят − хотя бы по одежке. В те застойные годы, к нашему большому сожалению, хорошо одеваться было непросто. Модной и красивой одежды в свободной продаже не было, приходилось ее как-то доставать или шить на заказ. Кто-то добывал вожделенные джинсы и дублёнки через знакомых, имеющих доступ к дефициту, кто-то перекупал втридорога у спекулянтов. Так или иначе, эта проблема постоянно занимала внимание молодежи, и часто становилась предметом разговоров. Но только не для него. Он считал эту, как и некоторые другие темы, недостойной обсуждения. Мужчина не должен вникать в мелочи жизни, не должен подробно разбираться в одежде, в еде, в тонкостях вкуса. Потому что главное не следует уравнивать со второстепенным. Сам он был непритязателен в быту и любил приводить в пример Эйнштейна, который на вопрос, какой пеной для бритья он пользуется, ответил, что два сорта мыла для него слишком сложно. Он не считал, что в человеке все должно быть прекрасно, и цитировал своего любимого Монтеня: «Изящество не является украшением достойного мужа». И даже не соглашался с Пушкиным, полагая, что дельному человеку всегда найдется, о чем подумать, кроме красоты ногтей. Достаточно, если они будут чистыми. И даже это несущественно. Хотя он не придавал особого значения одежде, в его облике не было и нарочитой небрежности, которой кое-кто пытается выделиться из общей массы. Он одевался просто, без изысков, но неотразимое обаяние молодости, силы и красоты говорило само за себя. Его атлетическую фигуру подчеркивали слегка расклешенные серо-голубые брюки и приталенная рубашка, расстегнутый ворот которой приоткрывал мускулистую, загорелую грудь. О, этот бронзовый южный загар! Он красив и эротичен. Он тлеет в глубине кожи темно-багровым жаром и притягивает к себе взгляды благородным оттенком красной меди. А в темноте он даже светится!
Впрочем, нас тогда хорошо встречали по любой одежке. Мы, молодые и свободные мужчины в расцвете лет, помимо своей воли имели статус потенциальных женихов. Нас часто приглашали на всякие встречи, вечера, чьи-то дни рождения, и мы их охотно принимали. Наше появление никогда не оставалось незамеченным. Взгляды молодых особ немедленно устремлялись на него. Он буквально купался в женском внимании. Утверждая, что это его не волнует, он явно лукавил. Чего там говорить, балагур и гитарист, он был душой любой компании. Вокруг него тут же собирался кружок, из которого доносились аккорды гитары и взрывы смеха. И в танцах он тоже был неподражаем. Разумеется, в его исполнении это было не то принятое на наших танцплощадках топтание в полуобнимку, которое у нас понимают под танго, или коллективное мельтешение под быструю музыку. Если он и включался в общий танец, это всегда была эффектная импровизация. Спортивная фигура, чувство ритма, раскрепощенная игра мышц − такую энергетику я видел впоследствии у чернокожих артистов, вроде Бобби Фаррелла из Boney M. Само собой, он прекрасно танцевал вальс и настоящее танго, и еще какие-то латиноамериканские танцы. Наверное, где-то учился. И если ему попадалась достойная партнерша, они выдавали настоящий концертный номер. Это было то, что так точно выразил Высоцкий: «И бережно держа, и бешено кружа, ты можешь провести ее по лезвию ножа». Спокойная сила его надежных рук, ироничная улыбка и уверенный взгляд из-под копны русых волос действовали на женщин гипнотически. Его голубые, лучистые глаза светились умом и весельем, но стоило взглянуть в них пристальнее, и можно было утонуть в их таинственной глубине. И многие тонули. Завидовал ли я его успеху у женщин? Конечно, завидовал.
Меня не удивляло то, что он мог заполучить любую женщину − удивляло, как это ему удается при его скромных доходах.