Я нашёл Хуану Вальеху!
Эту зиму супруги Расщепей, Кишан, Озма и Пруденция проводили в Индии. Вообще они собирались жить все вместе в Волшебной стране. Но Озме хотелось посмотреть, как празднуют Новый год. Ведь в стране вечного лета это довольно скучный праздник, без ёлки и без Деда Мороза…
…В один из бесконечных зимних вечеров, недели за две до Нового года, вся семья сидела вокруг стола, кто с книгой, кто с рукоделием. Было тихо, спокойно, всем казалось, что приключения и волнения позади. Но вдруг Расщепей, словно поражённый внезапной мыслью, поднял голову от книги, которую читал, и надолго засмотрелся в лицо сидевшей напротив Озмы.
— Да, — наконец сказал он, — я её нашёл, и мы спасены! Олеся, — он не признавал её странного имени «Озма» и звал её то Олесей, то Алькой, а иногда даже Александрой, — Олеся, ты будешь героиней, ты спасёшь меня и возложишь мне на голову корону! Если, конечно, подойдёшь. Но — гром и молния! — ты должна подойти!
— Ой, можно понятнее? — взмолилась Озма.
— Алька, милая, всё просто как дважды два: я приглашаю тебя в свою картину про испанскую революцию…
— Ламанчскую, — механически поправила Ишода. — Скоро полгода живёшь на Найде и всё не можешь привыкнуть!
— Ну пусть даже так. Двадцать восьмого февраля будущего года исполняется двести лет со дня этой самой революции, и испанцы собираются снять юбилейный фильм. Наша индийская киностудия будет им помогать, потому что их собственный главный режиссёр исчез при весьма странных обстоятельствах. Меня впутали в эту историю в первый же день моего пребывания на Найде. Сюжет замечательный, героический, и мы могли бы уже отснять половину. Но до сих пор не было никого на роль Хуаны Вальехи, одной из главных героинь. Вообще-то она появляется только во второй половине фильма, но испанцы суеверны до невозможности и не хотят начинать, пока её не найдут. Теперь я нашёл её, и ею будешь ты, Олеся! Согласна?
У Озмы голова шла кругом. Она не ответила ни «да», ни «нет», а только сказала как-то жалобно:
— Осталось два месяца… Вы не успеете…
— Для человека нет ничего невозможного, — возразил Расщепей. — Мы всё успеем. С твоей помощью, милая, — успеем.
Озма поняла, что это так и будет. И вспомнила, как читала там, далеко, на берегу пруда роман великого де Секретереса о ламанчской революции. Как стучало её сердце и слёзы туманили глаза. Как она не слышала ничего вокруг и забывала обедать… Да, после этого она долго воображала себя чернокудрой Хуаной и только жалела, что не может, как та, спасти народного вождя. С тех пор прошло несколько лет. Озма пережила свои собственные невероятные приключения, но там всё было всерьёз, было страшно, трудно… А здесь… неужели сбывается детская мечта? И когда Расщепей снова спросил её согласия, Озма могла только молча кивнуть.
— Ну, Олеся, ну, Хуана, — обрадовался режиссёр, — завтра после школы — на киностудию. Будем пробоваться!
Испанская революция
Второе название события — мятеж Алехандро-с-мышью. Настоящая фамилия его неизвестна. Он был младшим сыном одного ламанчского дворянина, и после смерти отца всё получил его брат. У Алехандро ничего не было, кроме гитары и шпаги, да ещё брат в насмешку подарил ему белую мышку. Вдвоём они бродили по Ламанче и зарабатывали на жизнь тем, что Алехандро играл на гитаре и пел, а мышь танцевала. Десять лет прожил молодой дворянин среди простого народа, научился понимать его и сочувствовать его страданиям.
А страдать было от чего. Ламанчей в то время правил злой-презлой король Фернандо Крокодилос Шестнадцатый, бравший непосильные налоги как со своих, так и с чужих крестьян. «Чужим», то есть крепостным, приходилось ещё хуже, потому что их собственные хозяева не отставали от короля в грабеже и, конечно, заставляли на себя работать. Вносила свою лепту и католическая церковь — старая лиса архиепископ был правой рукой короля. А левой был страшный Людоед, главный сборщик податей. Он внушал ламанчцам такой ужас, что у них язык не поворачивался сказать: «У нас нет денег», — и они безропотно отдавали в казну скот и домашнюю утварь.
…Невероятно холодным зимним вечером Алехандро-с-мышью попросился на ночлег в один замок. Им владела красавица Тереса Гарсиа, наследница огромного состояния. Она радушно приняла гостя, и войдя в замок, он увидел престранную картину. За господским столом сидели самые простые крестьяне и ели сытный и вкусный обед!
Алехандро был поражён. Хозяйка объяснила ему:
— Мне просто стыдно, что я так богата, а они так бедны.
Мать Тересы была француженка, родилась уже в счастливой республике и внушила дочери, что все люди равны. И та, вступив во владение поместьем, старалась как могла облегчить жизнь своих крестьян.
Тереса поведала Алехандро и о самом большом своём огорчении. К ней сватается ужасный Людоед и вот-вот явится за ответом!
Не успела девушка вымолвить эти слова, как чудовище уже ввалилось в замок. Получив решительный отказ, Людоед хотел съесть Тересу. Но Алехандро вызвал его на поединок. И был бы убит, если бы в решительный момент мышь не укусила чудище за пятку. Людоед тут же упал замертво — оказывается, мыши были единственным его страхом.
Девушка не знала, как и благодарить своих спасителей. Но тут же нагрянула новая беда. Потеряв Людоеда, король увеличил налоги вдвое.
— За своих-то я заплачу, — говорила хозяйка замка, — но что будет с остальными?
Судьба «остальных» давно уже не давала ей покоя, но Тереса не видела никакого способа им помочь. Алехандро этот способ видел. И первым произнёс заветное слово «революция».
* * *
Всё дальнейшее произошло очень быстро. Мышь поговорила с другими мышами. Те рассыпались по стране и начали агитацию. Вскоре народная армия собралась в лесу у замка Тересы. Последняя добыла для повстанцев оружие. Пошла к начальнику оружейных мастерских и предлагала ему большие деньги за все наличные мечи, копья и луки. Денег оружейник не взял, а потребовал другую награду: один поцелуй красавицы…
…Уже был назначен день штурма дворца. Но утром этого дня Алехандро, будучи всё-таки добрым католиком, решил исповедаться и («Вот дурак! Вот болван!» — говорил по этому поводу Расщепей) всё рассказал архиепископу. Тайна исповеди, как известно, свята, но не для этой старой лисы, верного слуги Фернандо Крокодилоса. Не успел Алехандро отойти от церкви и на двадцать шагов, как был схвачен и брошен в подземелье. Вскоре в соседней камере оказалась Тереса. Оба были приговорены к смертной казни через повешение. Жить им оставалось чуть меньше суток, и перед лицом смерти они признались друг другу в любви.
Вечером к заключённым заявился тюремщик, он же палач, с дочерью, из которой хотел вырастить чудовище, такое же, как сам. Для этого он водил её по подземельям и заставлял присутствовать на всех казнях. Но сердце Хуаны Вальехи не ожесточилось. Вот и сейчас Тереса прочла в глазах девушки горячее сочувствие…
И под покровом ночи Алехандро послал свою мышь к Хуане. Девушка немедленно пришла на помощь. Взяла потихоньку ключи и выпустила заключённых. К сожалению, им не удалось уйти незамеченными: хлопнула железная дверь и разбудила стражу. Но Хуана знала все переходы и закоулки подземелья и вывела Алехандро с Тересой на вольный воздух. А стража заблудилась в каменном лабиринте.
От Хуаны беглецы узнали, что народ ропщет. Арест своих вождей ламанчцы сочли знаком того, что Богу не угодна революция… Тогда мышь позвала других мышей, и они вырыли яму под помостом с виселицей. Утром палач, который ещё не знал о побеге, ступил на помост в ожидании осуждённых и… провалился в преисподнюю! Вожди революции тут же вышли из укрытия. Алехандро спросил толпу:
— Ну что, теперь вы видите, что Бог за нас и с нами?
Ответом ему было троекратное «ура!» Королевский дворец, на площади перед которым всё это происходило, был взят в пять минут. Ламанчцы тут же провозгласили Алехандро королём. Он не стал отказываться, понимая, что это бесполезно, только сказал:
— Вы будете помогать мне править. Ведь неизвестно, какими будут мои преемники! Нам нужны законы, чтобы их не смел нарушить ни один король, и Государственный совет, чтобы в трудную минуту вы, сыны и дочери Ламанчи, могли сами за себя постоять. Я же буду в этом Совете только равноправным членом.
Так и сделали. Тереса, конечно, стала королевой. Фернандо Крокодилос, архиепископ и тюремщик получили по заслугам. Хуана уехала учиться в более просвещённые страны и впоследствии прославилась своими пламенными выступлениями против католической церкви.
Мерзявка Адальжиза и другие
— Украл ты у меня дочку, Александр, — укоряла режиссёра Ишода, когда он и Озма садились в машину с надписью «Киносъёмочная».
— Ничего, — говорила будущая Хуана Вальеха, — мы будем каждый день звонить!
…В Мадрид они приехали через пару часов — на Найде Индия граничит с Ламанчей. Первым делом Расщепей представил Озме киногруппу.
— Ну, прежде всего, — начал он, — первая моя приятельница — мышь. Будьте знакомы: Олеся Расщепей — Флоренс Недомби. Из старинной киношной семьи, родилась за грудой декораций, и сорок поколений её предков играли в кино. Но для Флоренс наш фильм будет дебютом.
Мышка была прехорошенькой. Белая, как снег, с розовым носиком, лапками и хвостом, с красными глазками-бусинками. Озме она сразу очень понравилась.
— Теперь, — продолжал Расщепей, — наша Тереса.
И указал на совершенно пустой стол. Лишь очень пристально всмотревшись, Озма увидела какую-то точку.
— Это мерзявка Адальжиза, — пояснил режиссёр.
— А за что вы её так ругаете?
— И не думаю. Просто сеньора принадлежит к лилипутскому племени, именующему себя мерзявками. Да увеличьтесь же, сеньора!
Точка начала быстро расти и превратилась в женщину небольшого роста, даже ниже Расщепея. Сколько ей лет, сказать было трудно, настолько она была накрашена. Озму она разочаровала: разве такой должна быть красавица Тереса?
Адальжиза поймала взгляд девушки и сказала ледяным тоном:
— Здравствуйте, сеньорита, и не смотрите на меня дикими глазами. Я сейчас сделаю из себя Тересу, и вы увидите, что я гожусь на эту роль.
С этими словами она убежала.
— Ты знаешь, Олеся, — обратился Расщепей к падчерице, — многие смогли бы лучше сыграть Тересу. Но этой Адальжизе я обязан тем, что вообще ставлю эту картину и играю в ней главную роль. Правда, и в моей смерти прошу винить Адальжизу Ш…
— Как это?
— Очень просто. Ещё когда я жил на Земле, она раз ночью заявилась ко мне домой и стала просить, чтобы я взял её в кино. И предложила сюжет для картины — вот эту самую революцию. Она — Тереса, я — Алехандро, народная борьба, а в последнем кадре мы с ней целуемся. Но я отказался.
— Почему? — Озма была поражена.
— Да потому, что я тогда ещё ничего не знал про Найду и решил, что мерзявка морочит мне голову. Хотя мог бы задуматься: а каким образом Адальжиза попала в мою комнату сквозь запертую дверь? Но тогда я только и сказал: «Вы не знаете истории!» — а она вызвала своего приятеля Идолище Поганое — вот оно, кстати, оно у нас играет Людоеда. Идолище, познакомьтесь: Олеся Расщепей — наша Хуана Вальеха.
— Очень приятно, — басом сказало Идолище, протягивая Озме огромную лапу, покрытую коричневой и синей шерстью. Девушка пожала лапу с удовольствием и без страха. Идолище оказалось хоть и огромным, и лохматым, но совсем не поганым, а очень даже симпатичным.
— Так вот, — продолжал Расщепей, — Адальжиза стала кричать на Идолище, и оно вынуждено было посадить меня на люстру.
— Но ты, мой повелитель, — перебило Идолище, — ты только дунул на меня, и я вылетело в окно с рамой на шее! С пятого этажа! О, ты велик и могуч, мой господин!
— Нет, люди добрые, вы только посмотрите на него! Я уже полгода не устаю перед ним извиняться. Я ведь не знал тогда, какое славное наше Идолище. А оно только что на коленях не ползает. Я и не думал, что так получится, и не виноват, что в своём доме и стены помогают! Так вот, после этого Адальжиза не рискнула больше спорить и ушла. А я так хохотал, что в буквальном смысле слова умер со смеху! Шутка ли — сидеть в два часа ночи на люстре и беседовать с такой странной компанией!
— Не знаю, — пискнула Флоренс Недомби, — вам, сеньор Расчепео, может быть, и смешно, а мне на вашем месте было бы обидно.
— Бедное маленькое создание! Так вот, я умер со смеху. Точнее, я думал, что я умер, а на самом деле попал на Найду. И в первый же день своего там пребывания встречаю я на улице… кого бы ты думала? — Адальжизу и Идолище! Но что же это я, старый дурак? Пойдёмте ко всем!
И Озма познакомилась со всей остальной киногруппой. Далеко, конечно, не такой живописной, как первые трое. Это были обыкновенные славные ламанчцы, ещё скорбевшие о прежнем режиссёре, но уже готовые подчиняться новому.
Под конец знакомства вернулась Адальжиза. И Озма даже не сразу её узнала. Мерзявка и впрямь хорошо потрудилась над собой и буквально нарисовала на себе красавицу Тересу…
— Запомни, Алька, — говорил впоследствии по этому поводу Расщепей, — в кино могут играть люди либо совершенно естественные, либо насквозь фальшивые.
Правая рука Расщепея
На другой же день началась работа. Большая часть фильма должна была сниматься в бывшем замке Тересы — ныне музее революции. Поэтому Расщепей и Озма жили в верхних комнатах, там, где не было экспозиции и служащие устроили всё по-современному.
Музей, конечно, закрыли для посетителей. Но всё равно любопытные собрались вокруг замка. Много они, впрочем, не увидели: только Расщепея с гитарой под окнами и Адальжизу на балконе. Удалось прохожим, конечно, услышать, как Тереса-мерзявка запела старинный романс и как Алехандро-режиссёр, перебирая струны, нашёл аккомпанемент…
— Почему вы не дома, сеньор? — Адальжиза оборвала мелодию на полуслове. — Ведь уже темно, и холод такой, какого давно не знала Ламанча!
— Дом мой — вся страна, сеньорита! — отвечал Расщепей.
— Так вам что же, негде сегодня ночевать? Да вы замёрзнете под открытым небом! Нет, я себе не прощу, если вы не проведёте эту ночь в моём замке!
— Ваше приглашение — большая честь для меня. Только… вы не боитесь мышей?
— Нет… А почему вы спрашиваете?
— Со мной мой верный друг — белая мышка!
— Несите её сюда! Я её накормлю и отогрею.
— Вы очень добры, сеньорита, большое вам спасибо…
— Чем расточать мне комплименты, заходите скорей, а то замёрзнете и мышь погубите!
…Это была репетиция первой сцены. После неё в верхних комнатах состоялся серьёзный разговор.
— Так дело не пойдёт! — сказал Расщепей Адальжизе. — Вы всё испортите.
— А что я не так сделала? — вскинулась Адальжиза. — Я ни одного слова не перепутала!
— Дело не в словах! Вы понимаете, что портите образ? Вы рисуетесь, вы как будто хотите благодеяние оказать, и чтобы вас потом хвалили! «Вот какая я хорошая, что даю приют этому оборванцу!» — так ваши слова звучат. А вы должны просто пожалеть Алехандро и его мышь. Тереса — это мгновенный порыв, она меньше всего думает о том, что о ней люди скажут. Запомните это, сеньора! Завтра будем репетировать снова!
* * *
Подействовало. На следующий день репетиция прошла так, что не к чему было придраться. Озме даже начало казаться, что ожили страницы романа Секретереса. И это ощущение уже не покидало её.
Сама Озма должна была начать играть ещё очень нескоро. Но вовсе не сидела без дела. Переписывала роли всем участникам. Отвечала на телефонные звонки. А когда начались съёмки и Расщепей играл, она следила, чтоб всё шло как надо. Само собой вышло, что Озма стала правой рукой «Алехандро-без-мыши», как звала киногруппа своего режиссёра.
Девушка не обманула его ожиданий. Она делала всё, о чём её просили. И даже больше: выслушивала исповеди Адальжизы, спасая тем самым остальную, куда более занятую, киногруппу.
Стоило Озме позвонить мерзявке, чтобы сообщить, когда приходить, как Адальжиза начинала рассказывать, до какой степени обожает Расщепея и как мечтает наконец с ним поцеловаться в конце фильма. А между прочим, у Адальжизы был муж, очень славный Шиферный Гвоздь, и двое детей, близнецы, Вих Ван Вор и Азалия. Они остались в Индии, и Адальжиза даже звонить им не думала. (Расщепей и Озма даже в самый занятой день выкраивали время, чтобы поговорить с родными). Мерзявка переехала в лучшую мадридскую гостиницу в тот самый день, когда решено было снимать фильм. И успела уже всем надоесть. И когда Озма в первый раз вызывала Адальжизу, многие ехидно улыбались за спиной школьницы. Но девушка спокойно переносила глупую болтовню мерзявки — просто очень скоро научилась от неё отключаться…
Новогодний бал
После того, как Расщепей добился аудиенции у короля Алехандро Седьмого (вождь революции был прадедом его прадеда) и получил разрешение на съёмки во дворце, его величество пригласил режиссёра с мерзявкой на новогодний бал. Король очень интересовался съёмками и хотел всё-всё про них разузнать. Озма, в отличие от Адальжизы, не напросилась с Расщепеем на аудиенцию и приглашения, естественно, не получила.
…Танцы уже начались, и все наперебой приглашали Адальжизу. Но вдруг в зал вошла совсем юная девушка, в белом платье, с тёмными волосами, уложенными в пышную причёску. Незнакомка была так хороша, что никто не задержал её в эту праздничную ночь… Мерзявку тут же все бросили и перебежали к новенькой.
Она танцевала в своё удовольствие и, устав, сбежала часа за полтора до конца бала. Все, особенно король, расспрашивали друг друга, кто она такая, но никто не мог ответить. Адальжиза порывалась что-то сказать, но Расщепей так на неё посмотрел, что у неё душа ушла в пятки.
* * *
Проснувшись на следующее утро, Озма обнаружила под дверью своей комнаты записку:
«Ой, Алька, мало тебе Хуаны — ещё Золушкой решила стать? Не бойся, я тебя не выдам. А. Р.»
Девушка не догадывалась, что теперь у неё есть смертельный враг.
Достиг я высшей власти…
Вскоре на киностудии пропала крупная сумма общественных денег. Национальная валюта Ламанчи — леденцы-«корочки», и скажу по секрету, что мерзявка даже ни на что их не потратила, а попросту съела, едва не лопнув.
Поиски виновного киногруппа решила отложить до окончания съёмок. Сейчас гораздо важнее было другое — где достать недостающую сумму, без которой всё может пойти прахом?
Расщепей быстро нашёл работу на дом — принялся писать сценарий для экранизации романа «Мемуары стерляди». А руководить съёмками, не задумываясь, поставил падчерицу.
Озма чуть не упала, узнав, что теперь на её плечи ложится весь груз ответственности.
— Я в тебя верю, Алька, — объявил Расщепей, опережая любое её жалобное слово. — Здесь нет ничего трудного. Ты ведь уже следила за порядком, когда я играл!
— Да, но перед съёмками указания давали вы!
— А ты разве не читала сценария? И разве у тебя не светлая голова? И кому, скажи на милость, ну кому, кроме тебя, могу я передать свои полномочия? Флоренс? Или Идолищу, которое, кроме роста, ничем от неё не отличается? Или кому-нибудь из здешних, которые привыкли смотреть в рот, как те волны? Или Адальжизе — вот уж истинно мерзявка! Нет, и слушать не хочу никаких возражений!
И, не откладывая дела в долгий ящик, он быстро и размашисто написал на бланке киностудии:
«Сим удостоверяется, что с сегодняшнего дня Расщепей Озма Викасовна обладает всеми полномочиями главного режиссёра в фильме «Мятеж Алехандро-с-мышью» вплоть до особого распоряжения. Оспаривать воспрещается! Кто не верит — выйди вон!»
Подписавшись под этим диковинным документом, поставив число и приложив печать, Расщепей подал бумагу Озме и сказал:
— Ну вот, теперь ты можешь говорить, как Борис Годунов: «Достиг я высшей власти…» Вперёд, дочь моя, ничего не бойся! А недовольных отсылай ко мне, и — гром и молния! — я оторву голову всякому, кто посмеет тебя не слушаться!
* * *
Вечером, на общем собрании киногруппы, Расщепей официально объявил о своём решении, просил «любить да жаловать свою новую командиршу».
Ламанчцы почтительно склонили головы. Мышь и Идолище захлопали в ладоши, радуясь за подругу. А Адальжиза, отвернувшись, прошипела сквозь зубы:
— Ещё подчиняться этой пигалице! Ну, теперь-то она узнает, как перебегать мне дорогу! А он, неверный, пусть чахнет над пыльными рукописями!
На этом же собрании постановили снимать пока те сцены, где Расщепей не участвовал. Он надеялся за это время разделаться со «Стерлядью» и снова начать играть Алехандро «уже свободным человеком». Таким образом, на долю Озмы выпадало ставить совещание короля, епископа и тюремщика после гибели Людоеда, сцены агитации ламанчцев мышами, сцену Тересы с оружейником и ещё ту, где Тересу берут под стражу.
Новая школа
На другой же день после того, как Озма так неожиданно попала в режиссёры, жизнь её ещё усложнилась. Кончились каникулы, и она пошла в школу, в маленький городок неподалёку от замка Тересы. В эту школу Озму временно записали ещё в первый день в Ламанче.
Девушка всегда училась охотно, но сейчас не радовалась. Не потому даже, что не знала, как всё успеть…
В первый же день новые одноклассники спросили её, сколько она будет у них учиться.
— Уеду первого марта, — ответила девушка.
— Почему так скоро?
— Да потому что двадцать восьмого февраля состоится наша премьера.
Посыпались вопросы, и Озма чистосердечно рассказала, что привело её в Ламанчу. Она не то чтобы хвасталась — просто привыкла быть откровенной.
Разумеется, ей не поверили. Тут же приклеили прозвище:
— Черемыш — брат героя!
— Повезло тебе, что знаменитую фамилию носишь, вот и примазываешься! В газетах писали, что Алехандро Расчепео снимает эту картину, но ни о каких девчонках ни слова!
Озма не решилась что-то им доказывать. Она впервые столкнулась с таким обидным недоверием и совсем растерялась… А потом сообразила: это ненадолго, они читали старые газеты, от тех времён, когда она ещё не была знакома с Александром Дмитриевичем. Скоро обо всём напишут!
Но газеты молчали о ней. Как выяснилось, тут большую свинью подложил ей сам Расщепей.
— Про дебютантов раньше времени лучше не говорить! — сказал он, когда Озма ему нажаловалась. — Это я тоже хорош, забыл тебе сказать, чтоб не звенела про это… Ты меня извини, но ещё неизвестно, что из тебя получится! Тем более ты моя родственница, так что пусть за тебя говорит не моя фамилия, а твоя игра! Ну, ну, не надо слёз, Алька! Плюнь ты на них! Просто плюнь! Рано или поздно они всё увидят!
Незабываемые дни
Озма вставала очень рано, когда за окном ещё непроглядная тьма. Быстро разогревала себе что-нибудь на завтрак, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить остальных. Потом одевалась и по холоду бежала в негостеприимную школу. Там её встречали косыми взглядами и восклицаниями: «А, Черемыш идёт!» Правда, учёба по-прежнему радовала девушку, и редкий день она не приносила домой новую «пятёрку».
После школы — обед. Все блюда готовило Идолище, и очень вкусно. Оно всегда увлекалось кулинарией и постоянно совершенствовало своё мастерство. Идолище было занято в одной-единственной сцене и давным-давно могло бы уехать домой. Но как-то само собой получилось, что это огромное существо осталось в замке Тересы на хозяйстве. И Расщепеи не знали, как и благодарить его за это.
Перед обедом Озме приходилось препираться с Расщепеем, добиваясь, чтобы он оторвался наконец от своей «Стерляди» и шёл к столу. Нет, режиссёр вовсе не был увлечён работой — наоборот, ругал роман последними словами. Озма даже говорила, может, в отместку за «высшую власть»: «Там Расщепей над бредом чахнет…» Просто он хотел поскорее отделаться…
В спорах с отчимом Озма всегда побеждала. И, уплетая вкуснейший обед, Расщепеи обсуждали съёмочные дела. После этого девушка садилась за уроки. Хорошо ещё, что она быстро соображала и могла не тратить много времени на домашние задания.
Подготовившись к завтрашнему дню, Озма убегала на репетицию или на съёмки. Там приходилось следить за тысячей вещей сразу, делать замечания совершенно незнакомым людям (участникам массовых сцен), а иной раз кричать по-расщепеевски в мегафон: «Лыко-мочало, снова!» Она вообще старалась подражать Расщепею. И это помогало, особенно когда Адальжиза, не желая слушаться, закатывала истерику.
Съёмки изматывали Озму. А если день был не очень загруженный, так ей в довершение всего надо было ехать во дворец, пить кофе с добрым, но недалёким королём Алехандро Седьмым и отвечать на его глупые вопросы. Расщепей про него говорил:
— Для мирного времени лучшего короля не сыскать. Но если, не дай Бог, начнётся война — он свою страну не убережёт.
И ведь можно было обратиться к королю за дополнительным финансированием — но это уже был вопрос чести…
Очень усталая, возвращалась Озма домой. Но, хотя глаза её слипались, она никогда не отказывала себе в главном удовольствии дня. Звонила в Бомбей и подолгу говорила с Пруденцией, Ишодой и Кишаном. Только после этого она шла к себе и, едва успев раздеться, засыпала как убитая.
* * *
Это было в субботу. Озма быстро провела очередную репетицию. Вернувшись, первым делом заглянула к Расщепею и спросила строго:
— Александр Дмитриевич, куда это годится? На что это похоже, я вас спрашиваю? Сколько времени вы уже не были на улице? Если и дальше так пойдёт, вы скоро умрёте во второй раз! Пойдёмте, подышим воздухом! Сегодня такое солнце, что грех сидеть дома.
Расщепей выслушал, глянул в окно, потом на рукопись — и решительно встал, объявив:
— Да, ты права, Олеся. Пошли!
Из кухни высунулось Идолище и робко попросило:
— Будьте добры, купите картошки, а то не из чего суп варить!
…И вот они, вдоволь нагулявшись, стоят в очереди за картошкой. Народу много, а солнце продолжает манить на улицу. И тоскующая Озма пускается на хитрость — говорит страшным шёпотом:
— Да, вот здешний главный режиссёр тоже покупал здесь картошку, и это стоило ему жизни! — эту жуткую историю она не раз слышала от киногруппы и теперь решила пустить её в ход. — Страшный Картофельный Дух превратил его в пыль за то, что тот лишил его средств к существованию. Он, Дух, вылезал из углов и пугал продавцов. А те бесплатно его кормили, чтоб только ушёл. А режиссёр как раз снимал картину про злых духов, в этом самом замке. И актёры, их игравшие, тоже решили поживиться. Начали ходить по магазинам прямо в костюмах духов. Сначала их боялись, но потом случайно разоблачили и наказали по заслугам. После этого и настоящего Духа перестали кормить. И он решил отомстить режиссёру, как первопричине всех своих бед. Влез в картошку, которую тот здесь покупал, и в тёмном подъезде стёр супостата в порошок! Это видела одна бедная кошка, она и поведала миру о печальной судьбе ламанчского режиссёра. Так я к чему это рассказываю: может, Дух и вам решит насолить?
Расщепей рассмеялся:
— Ну, во-первых, я никого ещё не обрёк на голодную смерть. А во-вторых, кому ты это рассказываешь? Я того режиссёра встречал на Земле, когда ездил в Аргентину. Только я тогда не понял, что он с Найды. Он сбежал, когда понял, что больше ни на что не способен. А кошке наказал распустить по свету эту жуткую легенду. Только я тогда подумал, что про кошку он присочинил. А правда в этой истории только то, что актёры и в самом деле пугали продавцов. Так что нету никакого Картофельного Духа и никогда не было!
Тут незаметно подошла их очередь.
…Но Дух всё же существовал. Хотя и не совершал приписываемого ему злодеяния. Он вылез из картошки, когда Идолище начало её мыть, и предстал перед «Алехандро-без-мыши». Разговор Картофельный Дух начал с угроз, но они не произвели ни малейшего впечатления. Тогда Дух сразу присмирел, попросил прощения и высказал настоящую цель своего появления, спросив жалобно:
— А можно с вами? — как говорят дети, когда хотят быть принятыми в игру.
И Расщепей разрешил ему остаться, обещав дать роль в следующей картине.
Дух оказался славным существом, хоть и любил иногда кого-нибудь попугать. Он стал добрым другом Флоренс, Идолища и Озмы. Причём последней оказывал большую услугу, перенося её с места на место и экономя тем самым уйму времени.
* * *
Шла репетиция той сцены, когда Алехандро обращается с речью к собравшимся у замка ламанчцам, призывая их к восстанию. Нет, Расщепей ещё не разделался со «Стерлядью», но время поджимало, и он снова начал играть. Руководить съёмками пока продолжала Озма. Отчим хотел устроить ей что-то вроде экзамена на режиссёра. Он ей так и сказал:
— Пока что я твой подчинённый. Можешь на меня кричать, если я это заслужу.
Итак, репетировали одну из узловых сцен фильма. Вот что пишет об этой речи Секретерес: «Да, мыши уже открыли глаза народу, но народ ещё не был един. Нужно было зажечь все сердца одним порывом, развеять все сомнения. И это сделал своей речью Алехандро».
Об агитации ламанчцев мышами, об этой важной подготовительной работе, великий писатель говорит всего одной фразой. Поэтому и в фильме эти сцены занимали мало места и даже шли без звука. Три одинаковых коротеньких эпизода, снятых в разных концах страны. Прибегает мышь, о чём-то говорит ламанчцам, а те, с просветлёнными лицами, кивают головами… Их были миллионы, таких звеньев великой цепи, и миллионы храбрых мышей ковали их…
А Расщепей был великолепен, когда спаивал все звенья воедино. Горячие слова шли, казалось, прямо из сердца. Он бы, конечно, без грима, но глаза его так сияли, что нетрудно было поверить: он и в самом деле помолодел на двадцать лет, став ровесником своему герою. И надо сказать, что не так это было и трудно Александру Дмитриевичу. Всё же за плечами осталась гражданская и, совсем недавно, почти такая же речь под стенами Изумрудного города…
Озма, да и все присутствующие поверили в реальность происходящего, просто забыли, на каком свете находятся. Одна только Адальжиза не прониклась и портила всю сцену. Лицо её так и говорило: «Да что вы его, дурака, слушаете? Смотрите лучше на меня!» Этого-то околдованная Озма не заметила. А Расщепей заметил, и девушке потом здорово влетело от него за невнимательность. Озма не стала оправдываться, только головой покачала: дескать, сами виноваты, волшебник Сан-Дмич!
* * *
Наконец Расщепей разделался со «Стерлядью». Озма из полновластной хозяйки снова превратилась в робкую школьницу. Дошло дело до сцен с её участием. Господи, как она волновалась перед первой репетицией! Но стоило начать, как всё прошло. То ли действовало «синее волшебство» Расщепеевых глаз. То ли сказалось то, что Хуана Вальеха была и осталась Озминым идеалом. Но девушка полностью перевоплотилась в любимую героиню. И когда всё закончилось, увидела редкостную картину: Расщепей в ауте. Он честно пытался её не перехвалить. Но ничего не получалось…
История рода Дораэмон-Расщепеев
Возгордилась ли Озма, слушая поздравления друзей, видя, как Адальжиза скрипит зубами от злости? Если да, то по девушке не скажешь. Она по-прежнему тиха и скромна, по-прежнему рада помочь. И, как в начале съёмок, по-прежнему на кухонном окне, стоит ему запотеть, одна из нескольких рук выводит большими буквами: «УРА РАСЩЕПЕЮ!» Хотя Флоренс, Идолище и Дух не прочь писать: «Ура Озме!», она сама настаивает на старой традиции. Александр Дмитриевич порой сердится, демонстративно стирает надпись, но она неизменно появляется снова. Падчерица так и сказала режиссёру:
— Нет, Сан-Дмич, вы эту надпись никогда не выведете! Вас все любят — вы, наверное, Дораэмон! — это она вспомнила нелепый японский мультфильм, где в начале каждой серии поют: «Все любят Дораэмон».
— Ну, я не уверен, что все меня любят, но, надо тебе сказать, я и в самом деле до какой-то степени Дораэмон.
— Ой, как это?
— Очень просто. Слушай.
Тут же прибежала мышь, прилетел Дух, притопало с кухни Идолище, забыв, что на плите у него масса кастрюль и сковородок… Послушать хотелось всем.
* * *
Дикое племя деревянных Дораэмонов в Россию завёз ещё Пётр Первый, повстречавший их в Голландии. И сколько-то они жили совершенно спокойно. Но однажды два брата-близнеца из Дораэмонов подрались из-за девушки. И один из них так стукнул другого, что расщепил сверху донизу. Девушка отдавала предпочтение раненому и тут же замотала его липкой лентой. И — неизвестно, по какой причине — покалеченный Дораэмон и его любимая тут же стали настоящими людьми. А впоследствии, поженившись — родоначальниками новой ветви Дораэмонов, от которой деревянные тут же отреклись. После чего император Павел, при котором всё это происходило, пожаловал новому роду фамилию Расщепей. А деревянных Дораэмонов, во избежание конфликтов, выселил на Мальту. Но там они не поладили с гибралтарскими обезьянами, которые пытались колоть ими орехи. И Дораэмоны вынуждены были сбежать в Японию, ибо тамошние обезьяны ненавидят гибралтарских. Там деревянные и до сих пор живут.
— Я, — говорил Расщепей, — я даже переписывался одно время со своим много-многоюродным японским братом, точнее, это он меня первый нашёл. Я даже был пару раз у него в Японии. Но мы потом рассорились.
— Почему? — полюбопытствовал Дух.
— А из-за звёзд. Я астроном-любитель, а он, понимаете ли, астролог. Да тут ещё вскоре после его визита в Москву нашу семью постигло большое несчастье. Исчез наш с Ириной маленький сын, и у неё начался нервный тик, и нам стало уже не до зарубежных гостей…
Больше никто ни о чём не спрашивал. Хоть и неясно было: как это исчез сын Расщепея и почему его не нашли… Все поспешили разойтись по своим делам. Только Озма осталась, и они с Александром Дмитриевичем долго сидели рядом, не говоря ни слова…
Гость из Японии
Шли дни. Все забыли о Дораэмоне. Но он совершенно неожиданно сам напомнил о себе. Вдруг явился в замок Тересы. Прошёл по старинным залам, огромный, зелёный, скрипящий всеми суставами. До смерти напугал мышь и даже Идолище. Озму насмешил, а в сердце Адальжизы зажёг дикую страсть. Но это всё мало его интересовало. Он сразу кинулся к Расщепею:
— Здравствуй, брат мой! Насилу нашёл тебя — пришлось три ночи смотреть на звёзды! Ну, как поживаешь?
Расщепей, которому Дораэмон помешал работать, отвечал холодно и односложно. Но вот мерзявка бросилась Дораэмону на шею. И тот осторожно прижал её к себе своими зелёными лапищами.
— Мы едем в Японию! — вопили оба. — Скорее, быстрее, сейчас же, немедленно!
— Да вы что?! — вскричал режиссёр. — Сеньора Шиферная, вы же заняты в трёх ещё не отснятых сценах!
Из всего этого был только один выход. Снимать эти сцены ударным темпом, без репетиций. А потом отпустить Адальжизу, ибо спорить с ней не представлялось возможным.
Наконец-то мерзявка целовалась с Расщепеем. Но это не доставляло ей ни малейшего удовольствия… А потом они с Дораэмоном поспешили на космодром и улетели на Землю.
…За что киногруппа могла быть благодарна этой внезапной страсти — так это за сэкономленное время, не обернувшееся, кстати, халтурой. Но зато из Индии приехали муж и дети мерзявки. Они так соскучились, что решили её навестить. Нет, они были очень славные, но невыносимо было видеть, как убиваются близнецы, потерявшие мать. А Шиферный Гвоздь — так тот вовсе забился с горя в стену. Все на киностудии, особенно Озма и Идолище, как могли опекали брошенную семью.
А между прочим, Адальжиза не всегда была сумасбродкой. За Шиферного Гвоздя она вышла по страстной любви и лет десять была образцовой женой и матерью. Но однажды её угораздило прочесть через плечо дочери несколько страниц «Великого противостояния». И с этого дня мерзявка влюбилась в кино и в Расщепея, совершенно бросила семью и бредила славой.
Озма во славе
В зале кинотеатра, что стоит прямо напротив дворца, погас свет. Только что отзвучала королевская речь, во время которой половина зала едва не заснула. Расщепею предлагали сказать речь в ответ, но он отмахнулся:
— Пусть наша картина говорит сама за себя!
И теперь режиссёр, Озма и мышь сидели в королевской ложе. Из кармана Озмы выглядывали непрошеные гости — дети Адальжизы, а откуда-то из-за кресла высовывался Картофельный Дух. Идолище в ложу просто не влезло и теперь сидело где-то внизу, в самом последнем ряду.
По соседству с главными героями находились злодеи и прочие честные ламанчцы из киногруппы. В зале сидела большая часть массовки. Словом, не хватало лишь сбежавшей мерзявки, а уж она-то больше всех мечтала в своё время об этом дне!
Все замерли в ожидании. Киногруппа, кроме, может быть, Расщепея, страшно волновалась. Флоренс на нервной почве изгрызла ручку кресла. А Озма зачем-то беззвучно шептала:
— Храни нас Господь Бог и пресвятая дева Мария!
«…Двухсотлетию победы в Великой революции посвящается», — вспыхнуло на экране. Потом эта надпись сменилась другой: «Мятеж Алехандро-с-мышью». И за кадром зазвучала торжественная мелодия гимна свободной Ламанчи. Все, кто был в зале, даже те, кто не родился здесь, ощутили душевный подъём. С ними говорило героическое прошлое страны и планеты!
По экрану меж тем шли надписи. Мелькнуло и исчезло: «Постановка Александра и Озмы Расщепей». Многие в зале ахнули: это были неверующие одноклассники Озмы, которым она накануне под ехидные смешки раздала билеты.
Потом вместо торжественной мелодии зазвучал нежный и грустный старинный романс. И — началось! Сейчас киногруппе казалось, что не было этих каторжных месяцев, репетиций, ссор, накладок… Что просто скрытая камера засняла реальные события…
Смотрелись все великолепно, даже Адальжиза, хоть она и сияла отражённым светом бесконечных указаний режиссёра. Те, кто был в зале, долго не могли прийти в себя, когда снова вспыхнул свет…
* * *
Что было на другой день в школе? Ну, это трудно даже описать. Озму засыпали записками, просили прощения. Многие мальчишки клялись в любви. На обороте таких посланий Озма лаконично писала: «Я обручена». И кидала записку обратно. А в сердце её звучало: «Кишан, любимый, когда же я снова увижу тебя?» Только теперь она поняла, до какой степени соскучилась по дому. И всё остальное резко отошло на второй план. Пожалуй, не только для Озмы, но и для Расщепея…
…К сожалению, уехать им удалось только поздно вечером, отделавшись от всех идиотских интервью. Машину с надписью «Киносъёмочная», которая в конце декабря незамеченной проехала по улицам Мадрида, теперь провожал весь город. Всё заднее сидение завалили цветами. И среди них уютно устроились Вих Ван Вор и Азалия, которых Озма взяла на воспитание, и мышь, приглашённая в гости.
Машину вёл Расщепей. Озма сидела с ним рядом и держала ещё одну огромную охапку цветов. Она страшно устала и начинала уже дремать. Голова её невольно склонилась на плечо отчима. Это ему мешало, но он не сделал ей замечания. «Спи, девочка, — думал он с нежностью, — спи, и пусть не будет в твоей жизни потрясений, которые не давали бы тебе заснуть. Спи, звезда ты моя, Александра!»