Рядом с сокровищами тамплиеров

Замок Железных Часовых был воздвигнут графом Шампанским более пятидесяти лет назад. С большой предусмотрительностью граф выбрал это место, где с тех пор находилась тайная сокровищница тамплиеров; болото с его естественными и искусственными водоемами защищало замок так же надежно, как и непроходимый буковый кустарник, препятствовавший проникновению в замок в обход трясины. Ни один нежелательный гость не мог без ухищрений попасть на остров: механизм затопления срабатывал, и людей и коней засасывало хлюпающее, пузырящееся болото.

Со скрежетом опустился подъемный мост, и группа всадников выехала из замка. Они стремительно достигли оконечности острова и поехали по дамбе, с которой только что убрали воду. Плащи всадников развевались на ледяном утреннем ветру. Ещё перед тем как их кони совершили последний прыжок на сушу, вода снова стала прибывать, и дорога погрузилась под ее солоноватое зеркало.

Это были тамплиеры, впереди ехал Арнольд, сын Пьера — каменотеса из Лиона. Двадцать пять лет назад он вступил в этот рыцарский орден и вскоре получил титул «прюдома» — специалиста, ответственного за сооружение крепостей. В ордене о нем сложилось хорошее мнение.

Всадники ехали молча. Но каждый не раз огляделся вокруг, ибо эту болотистую местность они покидали навсегда.

Когда Арнольд возвратился с Востока, у него не было более страстного желания, чем докопаться до сути тамплиерской тайны, с которой столь тесно оказалась связанной судьба его отца. Поскольку Арнольд полагал, что постичь ее можно, лишь созрев для этого, он все время занимался самосовершенствованием. Но чем мудрее становился Арнольд, тем меньше он стремился к тайне и в конце концов понял, что никогда не сможет постичь её. Его способности ограничивались исключительно искусством каменотеса и архитектора, как это было и у всех его предков.

Но именно в тот момент, когда Арнольд достиг такой ступени самопознания, лионский магистр тамплиеров послал его в Замок Железных Часовых.

С тех пор Арнольд вместе с группой мастеров укрепил стены замаскированного замка и защитил фундамент всех дамб от болотной воды, которая в нескольких местах подмывала его. Еще никогда в жизни он так не приближался к сокровищнице тамплиеров, как сейчас! Но сердце его было спокойно и лишено желаний, и он без всякой горечи смотрел на мудрецов, избранных для того, чтобы воспользоваться великой тайной на благо мира.

То и дело некоторые из них выезжали из замка, отсутствовали несколько ночей и снова внезапно возвращались. Так и Арнольд однажды покинул замок и, как и они, вернулся. Незадолго до этого, однако, мудрецы собрались в большом зале, где стоял скромный круглый стол, за которым редко что-нибудь устраивали.

— Прюдом, — начали они, — вы знаете, что нашей задачей является так очистить мир, чтобы Христос в день Второго Пришествия мог принять его в Новый Иерусалим. К миру относится природа, которая окружает нас. Ему принадлежат и наши сердца, все наши помыслы, и одно зависит от другого. До сих пор вы, строители, возводили церкви, напоминающие могилы, до того они были темны нетяжелы. Столь же темными и тяжелыми были и мысли людей. Теперь мы хотим устранить тяжесть камня; вы должны строить церкви высокими и светлыми, чтобы мысли людей стали тоже высокими и светлыми — мысли о Воскресении! Поэтому мы хотим, чтобы вы основали архитектурную школу, в которой обучали бы новому способу возводить постройки. Вы должны разъяснять архитекторам смысл и цель сооружения высоких церквей и наставлять их в этой работе.

— Внешние стены следует ставить на такие опоры, чтобы на них не давил высокий свод. Поэтому части свода следует укреплять балками крест-накрест, — сказал Арнольд.

— Тайна высокого свода, прюдом, — камень, находящийся на его вершине. Вы можете также называть его замковым камнем, так как он замыкает вершину свода. Он поддерживает постройку сверху, подобно тому, как Господь держит мир.

С тех пор Арнольд обучал строителей, и они его понимали. Когда однажды он уезжал со своими сервиентами к югу, то спросил себя, нельзя ли ему теперь передать строителям часть той великой тайны, узнать которую он когда-то жаждал. Конечно, мудрецы, время от времени выезжавшие из Замка Железных Часовых, интересовались и другими областями жизни. Высокое чувство охватило Арнольда, как только ему стало ясно, что он уже находится в рядах тех, кто на болотистом острове служит человечеству и земле.

Эти мысли занимали Арнольда в течение всего пути на юг до тех пор, пока он не заметил, что отряд въехал в тот самый лес, где когда-то на Пьера напали разбойники. Одиннадцатилетним мальчиком Арнольд впервые увидел аббата, того самого чудотворца, который спас от смерти его отца. Но отца уже не было в живых; останки его похоронены на Востоке.

Мысли о прошлом постепенно поблекли; и по мере того, как Арнольд приближался к своему родному городу Лиону, в котором он не только родился, но и стал тамплиером, он все настойчивее спрашивал себя — какое у него будущее, что предложит ему орден в дальнейшем?

 

Ролан в коричневом плаще

Когда они плыли вниз по Соне на речном корабле, Арнольд размышлял: будет ли орден пользоваться его услугами на Западе или же отправит на Восток? Он чувствовал, как сердце его при мысли о Востоке бьется сильнее. Что там происходит на Востоке спустя двадцать пять лет? Арнольд стоял в задумчивости, прислонившись к мачте.

В тот год, когда тамплиеры вместе с магистром Эвераром покидали Восток, королем был молодой Бодуэн третий, правда, еще при регентстве его матери. Да, давно это было! Арнольд невольно пригладил рукой свои седые волосы. С тех пор во франкском Иерусалимском королевстве скончались два короля: Бодуэн третий умер в тридцать три года, а в прошлом году в июле его преемник Амальрик I отошел в мир иной после тяжелой болезни. При его правлении политическое положение королевства неожиданным образом ухудшилось, поскольку грекам удалось захватить власть в Малой Азии, а франкская Сирия вынуждена была стать их вассальным государством. Без сомненья, теперь, когда орден переправит его через Средиземное море, Арнольд увидит другой Иерусалим!

«С другой стороны, — продолжал он размышлять, — король Амальрик первый превратил Египет во франкский протекторат, хотя Каиру удалось отбить его натиск».

Ниже по течению Соны вдали виднелся город. Человек у гребного ящика показал на восток, где между горами поблескивала Рона.

— Вон там, — сказал он, повернувшись к Арнольду, — где Рона делает изгиб, есть Лебединое озеро, мастер, вы помните его? — когда Арнольд кивнул, он продолжил: — Там, на острове, тамплиеры строят укрепленный замок, потому что их городской дом в Лионе стад слишком тесен.

Теперь город находился совсем рядом и открывался взорам путешественников. Глаза Арнольда искали остроконечную крышу дома каменотесов; когда-то он уже высматривал эту крышу. Но теперь за маленьким окошечком ему не махала рука. Никто не ждал его. Филипп умер несколько лет назад вслед за своей женой. Ролан, который представлялся Арнольду все еще малышом, каким он был, когда играл с посохом, теперь владел мастерской вместе со своим кузеном Жаном. Домашнее хозяйство уже давно вела супруга Жана. Арнольд узнал это от одного из строителей, которых он обучал ремеслу в Замке Железных Часовых. Еще раз он посмотрел на знакомую с детства крышу и сказал себе: «Завтра, как только освобожусь от дел, я приду к ним». Он отвязал коня; корабль причалил, и пассажиры вышли на берег. Арнольд повел своих учеников в городской дом тамплиеров.

Но только через две недели ему представилась возможность посетить дом лионских каменотесов. Когда кончился рабочий день, Арнольд вошел в кухню. Двое мужчин прикрепляли к большому дубовому столу новые ножки, за этой работой наблюдали три малыша. Старшему из них было не больше восьми лет. У очага хлопотала молодая женщина, которая даже не повернулась к вошедшему. Никто не обратил внимания на его приход.

Арнольд с любопытством разглядывал своих племянников. Вот это Жан, — старший, широкоплечий блондин с крупным носом. Похож ли он на «восточную принцессу»? Вряд ли… Арнольд вычислил, что Жану сейчас около тридцати трех. А вот — Ролан, сын Филиппа. Он уже давно не тот мальчуган, игравший с посохом. Как быстро летит время! Ролан стал высоким спокойным мужчиной лет двадцати восьми; движения его выражали уверенность. Но в густых каштановых волосах Ролана по-прежнему выделялась светлая, почти белая прядь. Арнольд вспомнили о ней. Дети заметили вошедшего и робко стали на него показывать. Затем его увидел Ролан, который узнал дядю и радостно назвал по имени.

Этот вечер в теплой кухне дома каменотесов Арнольд вспоминал холодной весной 1175 года, стоя у поручней корабля тамплиеров, державшего курс на Яффу. Заботливо и испытующе Арнольд смотрел на Ролана, своего племянника, стоящего рядом в коричневом плаще побратима.

Да, Ролан в Лионе год назад вступил в орден и теперь носил тамплиерский коричневый плащ. Какие опасности его поджидали? Останется ли он цел и невредим и вернется ли через год в Европу? За себя Арнольд совершенно не боялся: ему уже 58 лет, такого возраста тамплиеры, жившие на Востоке, никогда не достигали. Как правило, они обагряли своей христианской кровью Святую Землю и готовили её к Воскресению.

Теперь морское путешествие продолжалось всего одиннадцать дней, поскольку тамплиеры успешно боролись с пиратами, и корабли ради безопасности больше не должны были плыть на Восток в непосредственной близости от берегов. Они избирали прямой и кратчайший курс. На исходе одиннадцатого дня Ролан громко закричал: «Вот! Вот, я его вижу!» Он имел в виду побережье Святой Земли, которое всё четче вырисовывалось из туманной дымки.

Сердце Арнольда наполнилось радостью. Он и думать не мог, что, когда снова увидит Святую Землю, будет так глубоко тронут. Да, приезд сюда — величайшее счастье! Если бы Филипп пережил это хотя бы один-единственный раз! Арнольду все здесь виделось прекрасным: освещенные солнцем стены порта, множество людей в тюрбанах, верблюды, позванивающие колокольчиками, суета на портовой улице, восточные ароматы, женщины с плоскими корзинами на голове; он находил прекрасными даже пыль и желтоватые булыжники, покрывавшие землю.

Покинув город, Арнольд с Роланом поехали через сады; на них нахлынул аромат цветения и созревающих плодов, и Арнольд сказал, охваченный счастьем:

— Это — Восток!

Уже на следующее утро они въехали в Иерусалим через Дамасские ворота, ибо теперь паломники могли спокойно двигаться и ночью: дорога была очищена от всякого разбойничьего сброда.

Крайне возбужденная толпа заполнила узкие улочки Иерусалима, и Ролан, впервые очутившийся среди восточной сутолоки, бросил вопросительный взгляд на своего дядю.

— Что случилось? — закричал Арнольд в толпу, не слезая с коня, — что вас так взбудоражило?

К нему подошел старик, взял коня Арнольда под уздцы и воскликнул.

— Пойдем к воротам. Там я тебе все объясню.

Всадники спешились и пошли за этим человеком! Он начал свой рассказ, но Ролан плохо понимая его речь. Арнольд же быстро вспомнил язык.

— Наш король Бодуэн четвертый вступил на трон полтора года назад, когда ему еще не было тринадцати лет. Бароны страны избрали графа Триполитанского его опекуном до тех пор, пока король не будет в состоянии сам управлять страной. Но, вероятно, этого так никогда и не произойдет.

Арнольд хорошо разбирался в делах королевства Иерусалимского. Ведь даже подолгу находясь в Европе, он всегда прислушивался к известиям с Востока и знал, что юный король болен.

— Тогда, — продолжал старик, — на Востоке появился рыцарь из Фландрии по имени Жерар де Ридфор. Слава о его великих подвигах опережала его приезд. Граф Триполитанский призвал де Ридфора ко двору, сделав рыцаря маршалом Иерусалимским. Он обещал отдать ему в жены наследницу богатого дворянского поместья. Ведь у нас все это происходит иначе, чем в Европе: властелин обязан женить своих вассалов по возможности с большим почетом. Когда же богатый граф умер, и графство перешло к его дочери, опекун молодого короля выдал ее замуж не за маршала, а за некоего богатого рыцаря из Пизы, у которого оказалось больше золота.

— Но это ведь невозможно! — воскликнул Арнольд.

— Маршал Жерар де Ридфор счел свое достоинство столь ущемленным, — продолжал старик, не обращая внимания на реплику Арнольда, — что заболел тяжелой нервной лихорадкой. Тамплиеры его вылечили. Ты ведь тоже тамплиер, как я погляжу. Сегодня маршал как раз вступил в ваш орден и принял три монашеских обета.

— И по этой причине, — недоверчиво спросил Арнольд, — вы так взволнованы?

Старик покачал головой. Была заметна его затаенная радость, что главного он еще не выложил.

— Маршал принял не только три обета, — сказал он наконец, потирая руки, — он принял еще и четвертый: поклялся мстить графу Триполитанскому до конца жизни.

Арнольд так гневно взглянул на рассказчика, что Ролан испугался, как бы он не ударил старика. Но у дяди только побелели губы, и он велел дать этому сплетнику медную монетку. Сев на коней, они стали протискиваться сквозь толпу к дому тамплиеров.

Арнольд приподнял звоночек и стал ждать, Пока тот медленно упадет, прислушиваясь к знакомому звучанию. Небольшие ворота распахнулись, и Арнольд не поверил своим глазам: перед ним стоял Эсташ — худой семидесятилетний старик с выражением на лице, будто он к чему-то прислушивается. Двое седовласых мужчин заключили друг друга в объятия. Они немного смущенно рассмеялись и с удовлетворением кивнули, словно в подтверждение того, что не забыли друг друга. Это был сердечный разговор без слов; и при нем присутствовал изумленный Ролан. Наконец Арнольд потянул своего племянника за рукав и сказал:

— Это сын Филиппа, и зовут его Ролан.

Эсташ коснулся коричневого плаща Ролана и кивнул головой. Он сравнил лица родственников и нерешительно пожал плечами, дав тем самым понять, что между ними не так уж много сходства. Затем, очертив рукой контуры фигуры Ролана, он кивнул, признав сходство в телосложении. После этого все трое засмеялись, и Эсташ отвел коней. Он поставил их в деревянных конюшнях, которые по-прежнему были расположены в восточной части переднего двора. Тем временем каменотесы вошли в дом тамплиеров, и их провели к комтуру.

Комтур сидел в зале с тремя рыцарями и был занят разговором, так что когда в рыцарский зал вошли оба каменотеса, он дал им знак расположиться на скамьях у стен комнаты, и продолжил свою речь:

— Когда мы слышим имя султана Саладина, господа, то знаем, что нам придется иметь дело с человеком ярким, как метеор, и совершившим головокружительную карьеру. Но никто не помнит, что он родился в маленьком курдском городке в горах, совсем недалеко от замка, где так много лет томился наш король Бодуэн второй. Кто помнит сегодня о том, что его отец был всего лишь комтуром курдского замка? А кто он сам? Разве он когда-нибудь занимался стратегией?

Комтур смотрел на трех рыцарей, словно бросая вызов, пока один из них не согласился с ним, сказав:

— Вы правы. Он занимался только науками и наслаждался жизнью. Лишь когда он вместе со своим дядей покорил Египет, проявились его способности к военному искусству.

— А теперь он властелин Египта; и Сирию, во всяком случае нехристианскую, он тоже получил в наследство.

— Не удивляюсь, — добавил третий, — что он присвоил себе титул султана.

— На это он имеет право, — сказал комтур, — ведь он глава не только государства, но и его религии.

— Мы со всех сторон окружены его великими империями как жемчужина внутри раковины, и при этом я позволю спросить себя, а стоит ли нам вообще считаться жемчужиной. Как вы думаете, сможем ли мы воспользоваться нашим союзом с правителем города Алеппо против Саладина?

— У меня нет доверия к каким бы то ни было союзам между христианами и нехристианами, — после секунды молчания комтур тихо пояснил свою мысль: — Но не из-за нехристиан, а из-за христиан. Ведь они считают, что союз с неверными ни к чему их не обязывает, так как не станут же мусульмане клясться на Библии, — затем комтур повернулся к каменотесам. Как только он услышал, что они прибыли из Лиона, он сразу спросил, не осталось ли там у Пьера потомства.

— Конечно, осталось! — смеясь, воскликнул Арнольд, — оно есть и здесь, и там.

Комтур понял намек и тоже засмеялся. Потом снова стал серьезен и сказал, Арнольду:

— Для вас, прюдом, в ближайшее время будет очень ответственная работа: мы планируем построить крепость у Брода Иакова. Но сначала мы должны созвать совет. Нам необходимо ваше суждение, — затем он обратился к Ролану: — А ты, молодой человек, пришел ко мне как нельзя кстати! У нас на Востоке — это хорошо известно твоему дяде — на всех христианских территориях расставлены придорожные столбы, указывающие расстояние в милях. Деревянные столбы незамедлительно следует заменить на каменные. Итак, твоей задачей будет вместе с рабочими продвигаться от столба к столбу, в близлежащих каменоломнях находить камни, высекать из них стелы, на которых будет написано то же самое, что и на деревянных столбах. Высота этих стел должна быть такой, чтобы они по меньшей мере на локоть погружались в землю и поднимались из земли примерно на человеческий рост Справишься с такой работой?

Но прежде чем Ролан успел ответить, комтур воскликнул:

— Ах, да ведь ты у нас всего на год! А этого недостаточно для подобной работы!

К такому же выводу пришел и сам Ролан, а кроме того, убедил себя, что дома его никто не ждет. Здесь же, на Востоке — это он заметил в первый же день, ступив на здешнюю землю, — все гораздо интереснее. Поэтому он сказал комтуру:

— Господин, я свободен. Располагайте же моим временем, как вам будет угодно.

На следующий день был снаряжен целый караван для Ролана и рабочих, которыми он должен был руководить, — с инструментами, палатками и посудой, с продовольствием, достаточным, чтобы дойти до следующего дома тамплиеров, и прочими принадлежностями. Расставание с Арнольдом было быстрым, поскольку Ролан уже думал о том, что предстоит ему, и он был уверен, что стал достаточно взрослым для любой задачи.

Арнольд же смотрел ему вслед взглядом, полным заботы. Он, старший и более опытный, думал о том, сколько разных событий может произойти и, возможно, они с Роланом больше не увидятся.

 

Придорожные столбы

Ролан со своими людьми передвигался с места на место, находя деревянные придорожные столбы, которые ему следовало заменить на каменные стелы. Рабочие устанавливали стелы, а он ставил свою палатку в каменоломнях, так как сначала требовалось найти камень и обтесать его, а затем перевезти готовую стелу на место, где ей надлежало стоять. Как и их деревянные предшественники, эти стелы в верхней части имели выдолбленный тамплиерский крест, а в нижней — арабские цифры со стрелкой, указывающей направление к ближайшему дому тамплиеров и расстояние до него.

Время от времени эта группа людей ночевала в каком-нибудь доме тамплиеров. Но здесь также разбивали палатки, поскольку вместе с рабочими были и их семьи. Вечерами узнавали новости, случившиеся за то время, пока они, находясь в каменоломнях, были оторваны от всех событий.

Молодой король Бодуэн четвертый — храбрый и бесстрашный воин — в битве при Аскалоне разгромил войско великого султана Саладина; уже поговаривали о том, что летописцы великого султана отметили мужество юного христианского короля в своих хрониках. Ибо, несмотря на тяжелую болезнь, он проявил себя как противник султана, равный ему но силам.

Слышали они и о том, что участники крестового похода, выступившие из Фландрии, возвратились в Европу ни с чем. Эти крестоносцы представляли себе Восток совсем не таким, каким он оказался.

Еще одним вечером они узнали, что король Бодуэн в битве на севере королевства подорвал господство греков в Сирии. Христиане как Востока, так и Запада, с надеждой следили за юношей, в котором они видели спасителя Святой Земли.

В один из вечеров Ролан вместе со своей колонной добрался до Антиохии. Все они устали, были покрыты грязью и хотели пить. В окрестностях Антиохии им пришлось долго работать, поскольку этот город был узловым торговым пунктом, где перекрещивалось множество дорог со столбами-указателями.

С высоты они увидели реку, в лучах вечернего солнца блестевшую как зарево пожара. Поблизости от городских стен на ее берегу виднелось много белых пятен. Жены рабочих сразу же поняли, что это — полотно, расстеленное для отбеливания. Показались и женщины, стиравшие в реке. Но вскоре страж городских ворот затрубил в рог, и они торопливо начали грузить поклажу на ослов или ставить на голову корзины с бельем.

Ролан торопил рабочих. У него не было ни малейшего желания платить деньги за целую колонну, что полагалось делать всякому, кто приезжал после закрытия ворот.

Со всех сторон к воротам устремлялись люди, конные и пешие, началась давка, толкотня, раздавались проклятия. Лошади вставали на дыбы, ослы брыкались, верблюды издавали гортанные звуки, а собаки визжали.

Конь Ролана испугался, принялся лягаться и задел осла одной прачки. Белье, уложенное у того на спине, полетело на землю под ноги толпе. Никто не обращал на это внимания. Каждый стремился только протиснуться к воротам. Женщину толкали со всех сторон, но она лишь судорожно держалась за веревку, к которой был привязан ее осел, до тех пор, пока площадь перед городскими воротами не опустела. Затем она успокоила осла и стала подбирать валявшееся в грязи белье. Прачка на мгновение подняла взгляд, и Ролан увидел ее большие глаза.

Колонна рабочих уже давно была в городе, а Ролан за городскими стенами все еще помогал женщине. Она молча принимала его помощь. Они нагрузили поклажу на осла, который в поисках травки мирно обнюхивал землю, и повели его через городские ворота. Как только они вошли в город, Ролан положил женщине в ладонь серебряную монету и сказал сдавленным голосом:

— За ущерб.

Деньги она взяла, однако не поблагодарила Ролана, Больше она на него не смотрела. Потянула осла за веревку и ушла неторопливыми шагами. Краешек ее белой косынки развевался на ветру.

«Какого же Цвета у нее волосы? — думая Ролан, следовавший за ней на расстоянии. — Какие у нее глаза?» Он помнил только одно: они очень большие. Возможно, серые. Он видел, что она стройна, а рука, державшая осла, — тонкая и смуглая. Ролан посчитал, что женщина на несколько лет старше его. Когда она постучалась в ворота какого-то продолговатого здания, он остановился. Ей открыли и впустили вместе с ослом.

Тотчас же из-за ворот послышались восклицания: «Прекрасная прачка! Хорошая прачка!» Но голоса вошедшей женщины Ролан не слышал, хотя очень хотел узнать, какой он. Взгляд его скользнул по фасаду дома без окон; на нем он увидел копье и надпись, безыскусно намалеванные на стене. Ролан не мог прочесть надпись, и прохожий объяснил ему:

— Ты стоишь перед монастырем «У Святого Копья». Во время Второго крестового похода сюда приняли много детей-найденышей, — и пошел дальше.

Несмотря на то, что был еще только март, следующий день выдался очень жарким. Женщины и дети находились в палатках рядом с домом тамплиеров, где ночевала колонна рабочих. Каменотесы натягивали свои головные платки на лицо, когда рубили в каменоломнях, а потом обтесывали камни. Пыль забивала дыхательные пути и засыпала глаза. Чем выше стояло солнце, тем чаще они пили воду из бурдюков, но вода становилась все горячее, и вскоре уже не утоляла жажду. Снова и снова обращали они свои взоры к небу: неужели это страшное солнце сегодня вообще не зайдет!

Смертельно усталые, они возвращались вечером ©город. И как только на берегу реки показались белые точки, сердце Ролана начало учащенно биться. Он пришпорил своего коня, не замечая, что едет далеко впереди колонны рабочих, которая передвигалась медленной трусцой.

Та женщина была на берегу, она уже нагрузила поклажу на осла. Ролан подъехал к ней поближе. Она спокойно посмотрела на него и опустила взгляд. Он тихо сказал:

— Я надеялся снова встретиться с тобой.

Она кивнула головой, не поднимая глаз.

— Через три дня выходной, — сказал Ролан, — тогда я не поеду в каменоломни с рабочими. Если хочешь, мы встретимся с тобой в церкви после мессы, — не дождавшись ответа, он спросил: — Ты хочешь этого?

Она подняла глаза и долго смотрела на него испытующим взором. Затем просто сказала:

— Хочу.

На следующий вечер и после Ролан не смотрел на берег. Он знал, что и женщина не высматривает его. Оба были уверены, что увидятся. Уверенность эта была чудесной — от Бога.

Восемнадцатого марта на Востоке празднуют День святого Николая, покровителя мореплавателей. Всё колокола Антиохии созывали верующих в храмы. Мессу проводил патриарх, который прочёл литанию за больного короля: «Господи Боже наш, храни страну нашу! Господи Боже наш, храни нашего больного короля! Святой Николай, проси за нашего больного короля!»

Свечи погасли, церковь опустела. Только теперь Ролан увидел женщину у колонны. Он заметил, что она очень бледна.

Ролан подошел к ней и сказал:

— Благодарю тебя за то, что ты меня ждала.

— Так мы условились.

— Наверное, у тебя нет мужа или того, с кем ты обручена, иначе ты не пришла бы сюда?

— У меня нет мужа, и я ни с кем не обручена.

— Ты живешь в монастыре «У Святого Копья»?

— Я живу там уже очень давно.

— Связана ли ты какими-либо обетами?

— Никакими обетами я не связана. Я живу в этом монастыре, потому что чувствую себя там в безопасности, которой раньше была лишена.

— Значит, ты сирота?

— Мои родители умерли во время Второго крестового похода; Один человек из отряда тамплиеров взял меня с собой, а милосердные женщины приютили меня. Тот человек был каменотес.

— Странно. Я тоже каменотес. Ты еще что-нибудь знаешь об этом человеке?

— Он родом из Лиона. Больше мне о нем ничего не известно. Он со мной всем делился. Он был добрый.

Тут Ролан понял, что девочку в монастырь привел Арнольд.

— Не скажешь ли ты, как тебя зовут? — спросил он, обрадовавшись.

— Меня зовут Анна, Все мои предки были купцами.

Минуту они стояли друг перед другом молча. Наконец Ролан сказал:

— Я хотел бы с тобой всем делиться, как тот каменотес о котором ты сказала, что он был добрый.

Анна подняла глаза. Долго она смотрела на него, и произнесла:

— Хорошо.

— У меня есть стадо овец, которое пасется недалеко от Лиона за капеллой святой Магдалины. Пока я вернусь домой, оно станет большим. Мой двоюродный брат Жан заботится о нем. Ему принадлежит часть моей мастерской. Кроме того, мой дом и мое стадо находятся под защитой тамплиеров, так как я стал их побратимом, о чем ты можешь судить по моему коричневому плащу. Я работаю на иерусалимских тамплиеров.

После этого рассказа он вопросительно посмотрел ей в лицо. Ему пришлось долго ждать. Так они и стояли: он следил за выражением ее лица, наклонившись вперед; она же глубоко погрузилась в свои мысли. Наконец он не выдержал:

— Ответь же мне что-нибудь, Анна!

— Я хочу того же, чего хочешь ты, — сказала она просто.

Ролан глубоко набрал в легкие воздух. Он прижал Анну к себе и поцеловал ее в уста. Держась за руки, они вышли из церкви.

 

Султан Саладин просчитался

Когда Ролан обтесывал первые стелы, Великий магистр тамплиеров Одо де Сент-Аман созвал в Иерусалиме собрание главных тамплиеров христианского королевства и велел явиться туда Арнольду, чтобы провести совет по поводу строительства мощного укрепления у Брода Иакова; для этого требовалось профессиональное суждение Арнольда. Он осмотрел старый замок и подготовил планы нового.

Одо де Сент-Аман был энергичный человек высокого роста с умными глазами, излучавшими доброту; и резкими чертами лица. Поприветствовав собравшихся, он начал свою речь:

— Как вы уже достаточно часто на себе испытывали, к нашему сожалению, сарацины каждый год нападают с восточного берега Иордана на христианские земли. Поэтому я счел достойным обсуждения вопрос о том, не следует ли нам существенно расширить небольшую крепость у Брода Иакова и превратить ее в мощный бастион. Эта крепость, однако, не будет принадлежать одному лишь вашему ордену; король будет строить ее и укомплектовывать личным составом вместе снами. Всем вам известно, что молодого короля связывает со мной личная дружба и он прислушивается к моим советам. Бастион, возведенный совместно орденом тамплиеров и королевством, будет символом верности, сблизит короля с орденом. Ведь сегодня дела обстоят точно так же, как и в дни, когда только образовался орден: король ваш близкий друг.

Великий магистр развернул план, и Арнольд вкратце обрисовал рыцарям стратегические возможности будущей крепости. То в одном, то в другом месте он что-нибудь исправлял по совету опытных воинов, так что в итоге все оказались удовлетворены этим планом и выразили согласие на сооружение крепости.

Великий магистр произнес заключительное слово:

— Дорогие господа, — сказал он, — завтра вы должны быть там, где мы — король и я — подпишем договор, который доставит нам обоим столь великую радость. Он выбрал десять тамплиеров, чтобы они подписали договор в качестве свидетелей.

На следующее утро король вместе с коннетаблями и несколькими рыцарями из свиты пришел в дом тамплиеров, и торжественный акт подписания договора состоялся. Печально глядел молодой король в глаза Великому магистру, когда тот протянул ему руку в знак вступления договора в силу. На мгновение, отвернувшись от собравшихся; он сказал, Тяжело вздыхая, господину Одо де Сент-Аману:

— Часто ли мы будем предпринимать совместные дела на благо этой страны?

Великий магистр невольно взглянул на несоразмерно короткую руку, которую он держал в своей. Она была перевязана бинтами. Юный король страдал самой коварной из всех болезней — проказой.

Арнольду поручили руководство строительством крепости у Брода Макова.

Ему подчинялось целое войско ремесленников и подсобных рабочих. С наступлением весны, когда возобновлялись боевые действия, крепость должка была быть построена: работа не терпела промедления.

Однажды к нему, прихрамывая, подошел нищий. Арнольд бросил ему медную монетку. Но нищий не стал ловить ее, и монетка упала в пыль. Покачав головой, Арнольд пошел дальше. Его мысли были поглощены работой: скоро крепость должна быть готова, состоится праздник передачи ее королевскому и тамплиерскому гарнизонам. Но сначала…

Нищий снова попался ему на глаза. Что ему нужно? Разве он не получил медную монетку? Арнольд бросил ему вторую, чтобы тот окончательно отвязался. Но и вторую монетку нищий ловить не стал. Она покатилась по песку между камнями.

— Что тебе нужно? — не сдержавшись, закричал Арнольд, — разве тебе недостаточно двух медных монет?

— Я хочу поговорить с вами наедине, — прошептал нищий и достал из-за пазухи письмо.

Арнольд внимательно оглядел этого человека с головы до пят.

— Иди туда, — приказал он ему, так как вблизи человек казался отнюдь не нищим. «Следует ли мне его бояться?» — на миг подумал Арнольд.

Но они уже были одни на углу улицы.

— Говори же! — приказал Арнольд.

Нищий опять вытащил из-за пазухи письмо и протянул его Арнольду. Увидев на письме печать султана Саладина, Арнольд вздрогнул. Он стал медленно читать.

«Архитектору ордена тамплиеров в Иерусалиме, — начиналось письмо, — знаменитому строителю крепостей Арнольду Лионскому! Мы оценили твои способности в искусстве сооружения крепостей; а наши разведчики, сообщив нам об объеме и качестве планируемых не ведущихся работ по строительству укреплений замка, расположенного неподалеку от брода через Иордан, подтвердили эти способности. Крепость, однако, в том виде, как ты ее задумал, может нанести ущерб нашим интересам. Поэтому мы предлагаем тебе сумму в 100 000 золотых сарацинатов с тем, чтобы ты велел срыть эту крепость. Нашему посланнику дано поручение привезти к нам твой ответ.

Саладин, султан Сирии и Египта». Арнольд оторвался от чтения письма. Посланник не сводил с него глаз, требуя ответа. Тогда Арнольд скомкал письмо и швырнул его мнимому нищему в лицо.

 

Султан Саладин

На следующей неделе торжественная процессия всадников направилась к Броду Иакова: новая крепость должна была принять свой христианский гарнизон. Впереди ехал король со свитой. Великий магистр Одо де Сент-Аман возглавлял шествие шестидесяти рыцарей тамплиеров, за которыми следовали оруженосцы и сервиенты. Во главе тысячи пятисот наемников ехали королевские полководцы. Как рой пчел наполняет улей, так воины заполнили свой гарнизон. Они по достоинству оценили каждую деталь постройки и гордились тем, что будут служить в крепости, за которую султан давал целое состояние. Однако многие из них с завистью глядели на каменотеса Арнольда: он нашел в себе силу противостоять этому искушению.

Праздник получился веселый и красивый, в рыцарских играх приняли участие даже король и Великий магистр. Арнольд заметил, что торжества были им по душе. На следующее утро Великий магистр и король стали собираться домой. Теперь их свита была небольшая: все тамплиеры и другие воины остались праздновать.

Но не успели они подняться в горы, как на них напало войско сарацинов. Лишь только король и Великий магистр заметили численное превосходство врагов, им стало понятно, что исход битвы предрешен еще до ее начала. Одо де Сент-Аман прикрывал короля своим телом и мечом. Он рубил врагов как одержимый. Чего стоит жизнь тамплиера, когда речь идет о жизни короля, о правлении христианским королевством! Только убедившись, что король находится в относительной безопасности, героический рыцарь-монах начал терять силы и был взят в плен.

Впервые султану удалось захватить в плен Великого магистра тамплиеров. Что за драгоценная добыча! На Великого магистра он с радостью и удовольствием обменял бы целый хорошо укрепленный город! Гораздо больше, чем о крепости Брод Иакова, Саладин думал об Ас-калоне! Один, без свидетелей, султан спустился в темницу своего замка, где держал Великого магистра. Молча он ждал, пока начальник темницы не затворит за ним дверь, затем сказал:

— Господин Одо, от вашей мудрости невозможно скрыть то, что в вас мы видим залог, который может быть использован в нашей политике. По этой причине мы предоставляем в ваше распоряжение писца, чтобы вы, продиктовали письмо вашему королю, в котором обратитесь к нему с просьбой выкупить вас. Как эта просьба будет выражена, решайте сами. Ваши военные способности я оцениваю столь высоко, что даю вам возможность и впредь использовать их против нас. Итак, если вы хотите остаться в живых, обращайтесь с просьбой о выкупе.

Великий магистр Одо де Сент-Аман встал, звеня цепями, и выпрямился перед султаном во весь свой громадный рост.

— Разве вы не знаете, господин султан, — язвительно сказал он, — что ваше предложение не соответствует уставу нашего ордена? У тамплиера деньги для выкупа — это пояс и кольчуга. Остальное не в моей компетенции, — и он отклонял предложение султана.

Султан пожал плечами:

— Как вам угодно, господин Одо но не думайте, что я не получу того, чего желаю! Первой моей целью будет крепость у Брода Иакова, и уже завтра я начну вооружаться для ее осады.

Ролан все еще находился в Антиохии и проводил работы в ее окрестностях, когда от какого-то тамплиера он узнал о пленении Великого магистра и об осаде крепости Иакова. Он знал, что спланировал и построил эту крепость его дядя, и теперь опасался за его жизнь, так как Розану сообщили, что Арнольд был в числе осажденных. Затем работа рассеяла его печальные мысли, и пришли другие сообщения, но никто не знал, какие выводы следует из них делать. Речь шла о том, что Жерар де Ридфор, поклявшийся мстить графу Триполитанскому до конца жизни, был избран сенешалем ордена тамплиеров. Теперь это был второй по своему иерархическому положению тамплиер на всем Востоке.

Ролан закончил работы в окрестностях Антиохии и отправился с Анной, которая стала его женой, и своими помощниками домой. Но не успела колонна рабочих выйти из дома тамплиеров в Антиохии — это был день, когда во дворе дома кормили нищих, — пришло ужасное известие о том, что Саладин захватил крепость у Брода Иакова, хотя гарнизон ее сопротивлялся не на жизнь, а на смерть. Тамплиерам, оставшимся в живых, султан велел отрубить головы, поскольку считал орден самой могущественной военной силой на Востоке, и стремился всеми средствами ослаблять его.

 

Кто должен править Иерусалимом?

Ролан получил небольшой дом, некогда подаренный тамплиерам королем Бодуэном вторым, когда Пьер с семьей прибыл на Восток. Вскоре после того как они с Анной в нем обосновались, Анна родила дочь — в той самой комнате, где Сюзанна некогда родила Филиппа. Они назвали дочь Марией.

Ролан вступил в отряд королевских строителей. Незадолго до этого он отдал свой, коричневый плащ побратимов ордена новому Великому магистру Арнольду де Тюрру и теперь был ремесленником, ничуть не отличающимся от остальных. Он работал по укреплению городских стен, вместе с рабочими его посылали в замки, окружавшие Иерусалим, и вскоре он своим мастерством и профессионализмом заслужил авторитет и мог самостоятельно выполнять различные работы.

В то время больному королю удалось заключить перемирие с султаном Саладином, и христианская Сирия вздохнула спокойно. Сразу же жизнь потекла по-иному: у мужчин исчез напряженный взгляд, во время работы они перестали прислушиваться к тому, что происходит у городских ворот. Девушки вновь могли пасти овец в отдалении от городских стен, а женщинам не приходилось столь поспешно уносить свои ведра от бочек с водой. Даже количество часовых на городских стенах уменьшилось. Да, жизнь снова стала прекрасной. Караваны верблюдов, беззаботно позванивая колокольчиками, благополучно приходили из арабской пустыни.

В это прекрасное время Анна родила вторую девочку и назвала ее Леной. Ролан и Анна счастливо жили в маленьком домике, не обращая внимания, как проходят год за годом, пока однажды не был нарушен мир.

Граф Моавский, расширивший свою территорию до Красного моря и проникший в глубь Аравийской пустыни, однажды напал на торговый караван, подчинявшийся самому султану. Саладин не замедлил воспользоваться этим нарушением перемирия и тотчас же приступил к осаде Моавского Крака, который уже давно хотел отнять. Теперь право было на стороне султана, и если бы ему удалось покорить этот выдвинутый на восток бастион христиан, он лишил бы королевство Иерусалимское щита, и рана могла оказаться неисцелимой.

Больной король уже готовился снимать осаду с крепости. Великий магистр Арнольд де Тюрр с отрядом тамплиеров двинулся в поход. Бодуэн четвертый отправился на эту войну в паланкине: он уже не мог держаться в седле. Здоровье его стремительно ухудшалось. Два самых могущественных человека в королевстве, тяжело вздыхая, размышляли о течении событий в Святой Земле.

— Если бы, сир, у нас было еще пять мирных лет — сказал Великий магистр, — у иоаннитов и у нас подросли бы молодые воины. Но сейчас мы обескровлены, сир!

А король жаловался на корыстную политику христианских баронов, которые все еще не научились подчинять свои личные желания интересам всего королевства.

— Дорогой друг, — сказал он, наклонившись к Великому магистру, — что же будет, если корону этой страны унаследует у меня сын моей сестры? Я предвижу крупные внутренние конфликты, поскольку, когда я умру, мальчику будет еще далеко до совершеннолетия.

Великий магистр беспомощно пожал плечами. Он не обнадеживал короля в отношении его болезни. Оба они считали недостойной ложь из вежливости.

— Видите ли, — снова начал король, — если я с этой войны вернусь домой живым, то силы мои будут столь истощены, что я не смогу больше управлять государством. Мне опять будет нужен регент, как в годы моего несовершеннолетия. Этим регентом не может быть никто, кроме графа Триполитанского, которому ваш сенешаль поклялся мстить до конца жизни. Я вынужден мириться с этим: его уже избрали бароны моей страны. Теперь подумайте, какие возможны последствия!

Король наклонился из своего паланкина немного вперед. Он шепотом подозвал магистра еще ближе.

— Я прошу и обязываю вас, дорогой друг, чтобы вы я — поскольку вы видите, что я долго не протяну, — совершили поездку в Рим к папе и только с ним одним посоветовались о том, кого избрать на иерусалимский престол в качестве моего преемника. На Западе существует много семей, состоящих с нами, королями иерусалимскими, в родстве. Среди них, конечно, найдется такой человек, у которого окажется достаточно сил, чтобы управлять этой страной, избегая внутренних конфликтов. Если у него будет рекомендация папы, никто не сможет возражать. Я говорю это, дорогой друг, не для того, чтобы ущемлять в правах моего маленького племянника, ведь я его очень люблю. Но говорю это из любви к своей стране: ребенок очень слаб, и ноша управления государством окажется для него непосильной.

Произнеся эти слова, король в изнеможении откинулся на носилках. С вопросительным выражением лица он протянул Великому магистру правую руку в перчатке, и Великий магистр Арнольд де Тюрр поцеловал ее в знак заверения, что он все сделает именно так, как велел король. И в молчаливом взаимопонимании они следовали рядом друг с другом по направлению к осажденной крепости Моав.

Христианам под умелым руководством больного короля удалось снять осаду с Моавского Крака. Когда же победители возвратились в Иерусалим, силы короля — как он и предвидел — были исчерпаны, и граф Триполитанский приступил к своему второму регентству во франкском королевстве.

Король все больше чах, и весной 1185 года умер в возрасте двадцати четырех лет. Великий магистр немедленно стал собираться в поездку в Рим.

Как предвидел король, сирийские бароны сразу же после его смерти разделились на два лагеря. Одни хотели сохранить в роли регента графа Триполитанского, другие выступали в поддержку Ги де Люзиньяна, приемного отца шестилетнего Бодуэна. Что же касается Великого магистра Арнольда де Тюрра, который должен был провести переговоры с папой относительно избрания достойного короля для христианского Востока, то он умер по пути в Рим. Положение дел в империи вряд ли могло быть более запутанным. К тому же граф Триполитанский выторговал сепаратный мир с султаном Саладином, но это касалось только его графства Триполитанского. Если теперь иерусалимские воины ехали в Антиохию, то могло случиться так, что им попались бы воины султана Саладина, как раз собиравшиеся пересечь графство Триполитанское и спуститься к морю.

Ролан в это время работал у Яффских ворот. Однажды он увидел, как в город въехала кавалькада рыцарей тамплиеров из Европы. По размерам свиты он догадался, что прибыли важные иерархи Ордена.

Да, это были все магистры, которые только имелись в Европе. От своего дяди Арнольда он знал, что они должны были собираться в главном ордене в Иерусалиме для выборов каждого Великого магистра. Так им предписывал устав. Он всё ещё слышал слова, сказанные Арнольдом: «Братья должны избрать только мудрейшего из мудрых».

Мудрейшего? Ролан считал, что для Востока необходимо скорее избрать полководца, чем мудреца. Папа также по слухам желал видеть во главе ордена человека, который наводил бы ужас на врагов.

У тамплиеров, проезжающих мимо Ролана, были суровые, почти отсутствующие лица. Как статуи, сидели они на конях.

На следующий день они заперлись в Акса-мечети, чтобы в обстановке строжайшей тайны выбрать нового Великого магистра. Казалось, весь народ Иерусалима затаил дыхание. С нетерпением иерусалимские тамплиеры ожидали начала заседания в рыцарском зале своего дворца.

— Дорогие господа, — начал магистр восточных областей, — слава и хвала Богу, с Его помощью и решением уполномоченных на это рыцарей мы избрали нового Великого магистра для нашего ордена. Это, — тут он сделал небольшую паузу, во время которой ни одно движение, ни единый звук не нарушили напряженную тишину, хотя в зале находилось более сотни рыцарей тамплиеров, — это Жерар де Ридфор, и мы просим нового Великого магистра принять от нас обет послушания!

Великий магистр — коренастый человек с живыми чертами лица, с бородой, как и все тамплиеры, — вышел вперед. В глазах его светился огонек.

— Дорогие господа и братья! — голос Жерара де Ридфора звучал мощно и глубоко. — благодарю вас за этот выбор! Мне известна большая ответственность, которую должен нести за свой орден Великий магистр. Да поможет мне Господь нести ее с достоинством. Ибо не нам, Господи, не нам, а все ради славы Имени Твоего!

Произнеся девиз тамплиеров, он вышел из зала и во главе процессии магистров на встречу толпе, ожидавшей на храмовой площади; и народ Иерусалима понял, что с этих пор тамплиеры будут сражаться на стороне Люзиньяна, по тому, что Жерар де Ридфор поклялся мстить графу Триполитанскому до конца жизни.

— Теперь можно только надеяться, — сказал сосед Ролана, когда они расходились по домам, — что господин де Лузиньян всегда будет поступать согласно советам тамплиеров. Тогда по крайней мере ничего не пойдет вкривь и вкось. То, что Лузиньян ни на что не годный полководец, было известно еще нашему покойному королю.

Мусульманин, живший на той же улице, что и Ролан, услышав, эти слова многозначительно кивнул.

Но не Жерар де Ридфор, ни мудрейшие из магистров, избравшие его, словом ни один человек не мог представить себе что это был последний Великий магистр избранный в главном доме ордена.

Уже в следующем году умер король-мальчик Бодуэн V племянник прокаженного короля наследник иерусалимского королевства. Город и страна горевали об этом маленьком, всеми любимом мальчике и о надежде, которую для многих он воплощал. Похороны его прошли с большой торжественностью. Похоронная процессия, заполнившая улицы Иерусалима, покинула город через Дамасские ворота и снова вошла в него через Золотые. Можно было подумать, что все эти роскошно одетые рыцари, дамы, каноники и рыцари ордена в последний раз показывают своему мертвому королю-ребенку его страну и его город перед тем, как он уйдет в мир иной.

Ролан с соседом также вышли на улицу. Темноволосую стройную Марию Ролан держал за ручку, голубоглазую пухленькую Лену нес на руках.

— Графа Триполитанского, — неожиданно сказал сосед, — на похоронах нет.

— Он болен, — отозвался другой, — об этом известно уже целую неделю. Вы идете со всеми до церкви Гроба Господня?

— Там будет ужасная толкотня.

Ролан отправился с детьми домой. Во внутреннем дворе он играл с ними в арабскую игру в шары, которую так любили дети. Но Анна заметила; что его мысли где-то далеко.

— Что случилось? — спросила она, положив руку мужу на плечо.

— Я думаю о родном доме.

— В Лионе?

Он кивнул головой:

— Для детей будет лучше, если они вырастут там. Там, в Лионе, нет таких внутренних дворов, — взгляд его скользнул по солнцезащитной простыне и деревянной галерее, — но в вольном городе Германской империи спокойнее и безопаснее.

Вечером сосед рассказал ему о тягостной стычке, которой была омрачена заупокойная месса по маленькому Бодуэну:

— Мать покойного маленького короля и господин де Люзиньян короновались патриархом как законные король и королева Иерусалимские.

— В отсутствие графа Триполитанского?

Сосед многозначительно кивнул.

— Для коронации, — продолжил он, необходимы три государственные инсигнии: корона, скипетр и держава. Они хранятся в сундуке с тремя замками. Ключ от одного из них находится у патриарха, другой ключ — у иоаннитов, третий — у тамплиеров. Тамплиерам в конце концов пришлось отдать ключ. Они вообще считают коронацию господина де Люзиньяна событием незначительным, так как все еще надеются на претендента на престол, которого им предложит папа. Но Великий магистр иоаннитов оказал сопротивление и долго не хотел передавать ключ. Ведь иоанниты — сторонники графа Триполитанского. Только когда патриарх пригрозил им народным бунтом, Великий магистр иоаннитов принес ключ и гневно бросил его рядом с алтарем.

— Следовательно, у нас теперь есть король, — тихо произнес Ролан, — но для его избрания приехали уполномоченные лица, которых обманули. Что по этому поводу сказал предводитель дворянского сословия?

— Граф Ибелинский? К счастью, он сейчас вместе с семьей находится здесь — в своем городском доме. Он предпринял попытку примирить короля с графом Триполитанским, чтобы положить конец их соперничеству.

— Граф Ибелинский, — сказал Ролан, — рассудительный человек со здравым политическим мышлением. Благодаря его содействию я буду строить замковую капеллу под Назаретом. Хотя пройдет еще некоторое время, прежде чем я закончу работы здесь, у Яффских ворот.

Ролан узнал, что графу Ибелинскому удалось добиться согласия обоих противников на встречу с целью примирения. Она должна была состояться в Тиберии, на берегу Генисаретского озера. Народ с ликованием толпился у городского дома предводителя дворянского сословия.

— Слава графу Ибелинскому! Он знает, что нужно королевству!

Войско, собранное для участия в торжествах, состояло из иоаннитов и тамплиеров; им предстояло стать свидетелями примирения. Рыцари надели самые роскошные доспехи, на конях были самые драгоценные украшения. Примирение графа Триполитанского с Великим магистром Жераром де Ридфором должно было состояться в Триполи. Освободил ли патриарх Великого магистра от его пагубного четвертого обета? Если думать о столь необходимом единстве королевства, то сделать это не представляло труда.

Ролан мог стать участником торжественного войска, в котором собирался доехать до замка графа Ибелинского.

— Не печалься, — сказал он Анне, — ведь я еду не на войну. Наконец будет заключен мир, которого веемы так долго ждали.

С любовью он обнял жену и детей:

— До скорого свидания!

Затем он присоединился к торжественному войску, и Анна потеряла его из виду в толпе.

Рыцари из многочисленных домов и касалей иоаннитов и тамплиеров еще по пути вступали в войско, возглавляемое Жераром де Ридфором. Вечером они раскинули свои палатки у какого-то горного замка. Но не успели еще разжечь лагерный костер, как от управляющего замком прибыл посланник, пожелавший, чтобы его провели к самому Великому магистру.

— Знайте же, господин, — сообщил он, — что завтра авангард турецкого войска будет продвигаться поблизости от этого замка, ибо граф Триполитанский, заключивший сепаратный мир с султаном, обязан пропускать турок через эту местность.

Тогда Великий магистр выбрал одного из своих тамплиеров и послал его в расположенный неподалеку касаль Какоун.

— Скажи там, — приказал он ему, — что все девяносто рыцарей в полном вооружении уже этой ночью должны явиться сюда!

Около полуночи Ролан проснулся от какого-то беспокойства в лагере. Тамплиеры из Какоуна разбивали свои палатки.

Рано утром войско тронулось в путь и без происшествий попало в Назарет, где к нему присоединились еще сорок рыцарей-мирян. На всех были надеты самые дорогие доспехи. Торжественное войско выглядело теперь весьма внушительно.

 

Великий ужас

Наступило первое мая — День святого Иакова, покровителя пилигримов. Над иссушенными горами солнце палило, как в июле. Вскоре и людей, и коней стала мучить жажда. Ролан, у которого пересох язык, утешал какого-то мальчика из свиты, первый раз оказавшегося в таком походе.

— Через час, — сказал Ролан, — ты сможешь выпить столько воды, сколько захочешь. Ведь мы будем проходить мимо источника Крессон, а он не высыхает даже летом.

Поскольку мальчик был безутешен, Ролан поклялся ему:

— Ты можешь верить тому, что я говорю: я знаю эту местность. Да будет тебе известно, что все эти стелы, которые ты видишь у дороги, поставил я. Поэтому мне знакома вся христианская Сирия. Если бы Великий магистр не послал в Какоун этих тамплиеров, он отправил бы туда меня, потому что и там я установил все придорожные столбы.

Когда же они взглянули вниз на источник Крессон, то увидели многотысячное войско всадников-мамелюков, они поили там своих коней. Это и был авангард султана, о котором доложил посланник.

Жерар де Ридфор намеревался дать бой. Он был полностью уверен в том, что одной внезапной атакой вынудит к сдаче эту могучую силу. Пусть граф Триполитанский видит, как разделаются с его сепаратным миром! Но остальные полководцы настояли, что вначале нужно провести совет, подготовившись к возможному отступлению. После этого было развернуто знамя тамплиеров, и за ним торжественное войско устремилось в долину. В атаку отправились 140 рыцарей.

Ролан остался в обозе, в его задачу входило удержать на месте лошадей. Шум боя все приближался. Ролан начал стегать лошадей, отгоняя их в безопасное место.

И тут мимо промчались мамелюкские рыцари, держа свои луки наготове. На всем скаку они стреляли прямо по крупам лошадей, которые шарахались в разные стороны и неслись, сметая все на пути.

Ролана швырнуло на землю. Лошади бешено мчались через него. Он еще успел увидеть, как маленький мальчик из обоза отлетел в сторону от сильнейшего удара, копытом и как магистр Жерар де Ридфор, уронив поводья, спасался бегством в сторону Назарета. Потом Ролан потерял сознание.

Мамелюки собрались на поле сражения и начали спускаться к источнику. К их седлам были приторочены бритые головы павших тамплиеров, Из всего войска, относящегося к ордену тамплиеров, в живых остались только двое рыцарей и Великий магистр. Все остальные, верные своему уставу, боролась против превосходящих сил противника, пока не погибли.

Ролан лежал среди павших, без сознания. Он не заметил, как мародеры сняли с него одежду. Не видел и того» как они добивали раненых лошадей. На грани яви и забытья ему казалось, что он находится во внутреннем дворе своего иерусалимского дома, и в то же время он видел, как под раскаленным солнцем над ним кружатся коршуны. Тело его совершало то, о чем рассудок не мог и помыслить: Ролан дополз до тенистого места и остался лежать в прохладе. Он совсем не думал о том, что может умереть. Не ощущал он также ни голода, ни жажды, ни даже боли. Не заметил Ролан и того, как его унесли с поля боя. Тело его было как бы отделено от него.

Когда Ролан пришел в себя, то не знал, сколько прошло времени. Над ним склонился какой-то человек и спросил его имя. Больше Ролан ничего не помнил. Но он смутно понимал, что лежит в пещере, и догадывался, что находится у отшельника. Тот ухаживал за его ранами, приносил похлебку. День миновал за днем, и ничего, кроме этого, не происходило. Ролан находился в полузабытьи, тело его было похоже на тело мертвеца.

Однажды Отшельник поднял его с постели, и, словно издалека, больной услышал повелительный голос:

— Встань на ноги!

Ролан послушно встал, но тут же зашатался и опять упал на постель. На следующий день ему удалось простоять на мгновение дольше. Еще через день он простоял целую минуту и не закачался.

— Теперь ты здоров, — сказал отшельник, и Ролан, который за все время, что лежал в пещере, не проронил ни слова, произнес: «Да».

Отшельник испытующе посмотрел на него. Поскольку он был уверен, что Ролан дал ему ответ в полном сознании, он с тех пор поручал Ролану незначительную работу. Так больной постепенно выздоравливал. Однажды, сидя у очага и раздувая жар, Ролан впервые осознал, что он делает.

— Я сижу здесь и раздуваю жар, — сказал он, не оборачиваясь к отшельнику.

— Кто же этот «я»? — спросил отшельник. Ролан напряг свою память.

— Я… я?.. — он беспомощно посмотрел на отшельника.

— Произошла битва с семью тысячами мамелюков, — осторожно напомнил старец.

— Битва? Что это такое?

Спустя неделю в пещеру вошел сурового вида человек, весь в пыли, плохо одетый и измученный. Ноги его распухли. Башмаков на нем не было. Молча он встал перед стариком. Отшельник долго разглядывал его, не произнося ни слова. Внезапно он схватил вошедшего обеими руками за плечи и стал в упор смотреть ему в лицо.

— Все потеряно, — глухо сказал пришелец.

Старик напоил его и усадил на скамью. Он вымыл ему ноги и дал поесть. Ролан наблюдал за этим очень внимательно.

— Теперь говорите, если вам угодно, — тихо попросил старик.

Ролан прислушивался, но не понимал смысла слов, которые говорил этот человек:

— Все христианские войска собрались на военный совет у источника Сефория. Впервые за всю историю нашего королевства между баронами не было разногласий, — он тяжело вздохнул, сделал паузу и продолжил рассказ: — Как только до ушей султана дошло, что в поход отправилось войско, равного которому не было на христианском Востоке, он тут же подошел к Тиберии, принадлежащей, как вам известно, супруге графа Триполитанского. Тем самым он рассчитывал наказать графа за то, что тот вместе со своими рыцарями принял участие в военном совете у источника Сефория. Ибо, даже служа своему королю, он обязан соблюдать и условия мирного договора, заключенного им с султаном для города Триполи. После затяжной паузы гость вновь продолжил рассказ:

— Патриарх Иерусалимский лежал больной в постели. Он не смог сопровождать своим благословением поход объединенного войска. Поэтому он дал воинам крест, на котором умер наш Спаситель.

Пришелец замолчал и прикрыл глаза рукой. Из всего сказанного до Ролана дошло только слово «Иерусалим»: оно показалось ему до странности знакомым, но что это означало — Иерусалим?

— Супруга графа Триполитанского находилась одна в своем имении в Тиберии, когда город был осажден султаном Саладином. Поэтому король приказал первым делом снять блокаду с города.

— Но — воскликнул отшельник, — по дороге в Тиберию на большом участке пути в горах нет воды!

Чужак не услышал этого возражения и, как во сне, продолжал:

— На небе светило безжалостное солнце, и раскаленные чепраки из кольчуги прожгли дыры в спинах коней. Сарацины измучили наше войско неожиданными короткими атаками. Много людей и коней погибло от солнечного удара. Когда воины добрались до Хаттинского Рога, они были смертельно истощены. Единственную надежду давала ночная прохлада. Но сарацины разожгли гигантские костры из хвороста и окружили ими христианское войско так, что и кошке не удалось бы выбежать за пределы кольца. Несчастные люди, попавшие в окружение, почти задохнулись. Чужака не слушался голос. Он склонил голову низко над столом.

— В эту ночь, — еле выдавил он из себя, всхлипывая, — тамплиеры закопали в землю крест, который вручил им патриарх, чтобы тот не попал в руки неверных.

— Они потеряли последнюю надежду, — пробормотал отшельник.

— Утром события развивались еще плачевнее, чем в предыдущий вечер. Графу Триполитанскому передали авангард, так как войско находилось на его территории. В меру своих сил граф с рыцарями атаковал врага. Придерживаясь определенной тактики, сарацины открыли свои ряды. Но граф с отрядом уклонился от боя и бежал. Все остальные попали в «клещи», то есть в руки султана Саладина…

— Слышно ли было с тех пор что-нибудь об этих храбрецах?

— Христианских баронов султан принял с изысканной вежливостью. Но графу Моавскому он собственноручно отрубил голову, так как тот во время его перемирия занимался грабежом египетских торговых караванов.

— Как вел себя султан по отношению к тамплиерам? — дрожащим голосом спросил отшельник.

— Он передал их своим дервишам для пыток. Привязав тамплиеров к столбам, они содрали с них кожу. Незадолго до их гибели султан пообещал сохранить им жизнь, если они откажутся от веры во Христа. Теперь и старик низко склонил голову, и Ролан увидел, как из глаз его закапали слезы.

— Да простит Господь всех, кто в час большой беды отрекся от Него, как простил Он Своего апостола Петра!

— Их было двести, — сказал чужак, запинаясь, — и никто из них не отрекся от Христа. Все они погибли как мученики.

После этих слов наступило долгое молчание.

— Что произошло с Великим магистром Жераром де Ридфором? Его тоже взяли в плен?

— И его. И даже короля. Но этих двоих султан пощадил с какой-то своей целью. Теперь султан стоит у стен Иерусалима.

— Страна осталась без короны, — почти неслышно произнес старик, — а Иерусалим — без людей, которые могли бы его защитить!

Ролан громко закричал и упал на пол. При слове Иерусалим к нему возвратилась намять, и он тут же потерял сознание.

— Теперь он выздоровеет, — сурово сказал старик. — Как хорошо, однако, тому, кто не понимает всего ужаса происходящего!

 

Иерусалим рыдает

Очень скоро Анна узнала о поражении торжественного войска. День за днем она ждала Ролана, внутренний голос ей подсказывал, что он не погиб. Она так долго спорила с мрачными предсказаниями соседки, что у нее не осталось сил защищаться от них. Тогда вера Анны была поколеблена: нет, Ролан больше не вернется, если он не вернулся до сих пор. Ибо если даже сейчас, когда жизнь ее была в опасности из-за осады, он не возвращался, значит, он мертв, и им не суждено больше увидеться.

Она надела на детей белые траурные одежды и закрыла свое лицо, как турчанка, ибо надежды не осталось — ни для нее, ни для детей: рано или поздно город, который защищали только изможденные старцы и мальчики, должен был сдаться, Среди женщин Иерусалима царило великое отчаяние. Встречаясь у цистерны с питьевой водой, они рыдали. Само собой разумеется, никто не произносил имени султана.

Как-то утром одна из соседок Анны, размахивая руками, подбежала к цистерне.

— Граф Ибелинский, — возбужденно воскликнула она, — граф Ибелинский в городе! Он получил от султана разрешение вывезти отсюда свою семью! — поскольку женщины оставались безучастными, она закричала: — Неужели вы не понимаете, что это для нас означает?

— Мы все понимаем, — горько ответила Анна и отвернулась.

— Ты думаешь, граф возьмет нас с собой? — насмешливо спросила другая женщина — Мы можем умереть от голода, а наши юноши и достопочтенные старцы падут на городских стенах — какое ему до этого дело?

— Только граф может нам помочь! — упрямо настаивала первая, — Я полагаюсь на него! Он может договориться с султаном, и тот не будет ни штурмовать, ни грабить наш город. Только он может воспрепятствовать тому, что наши дети не будут похищены или убиты! Он должен уговорить султана, чтобы в стенах нашего города не случилась кровавая бойня! Вперед! Пойдемте к его дому! Мы должны просить его помочь нам. Возьмите детей с собой, это растрогает графа!

Женщин собиралось все больше и больше. Они приносили с собой младенцев и приводили маленьких детей, Дочери тащили старых матерей на спинах. Перед домом графа Ибелинского собралась толпа.

— Оставайтесь с нами! Помогите нам! — кричали отчаявшиеся люди, — иначе мы все погибнем! Убедите султана, чтобы он не обрекал нас на погибель!

Граф вышел из дома и одним движением руки успокоил взволнованных людей.

— Женщины! — воскликнул он, — расходитесь по домам, я попытаюсь отвести от вас большую беду!

Матери разошлись. Они громко рыдали, чувствуя, как страшная боль перестала терзать их сердца. Анна также пошла с дочерьми домой. Она села рядом с ними во внутреннем дворе, что давно уже не делала, и дала каждой засушенный ломтик яблока из запасов.

Тяжелая осада началась 20 сентября 1189 года, и множество стариков и юношей сложили свои головы. Но уже 2 октября был подготовлен мирный договор, который заключил с султаном граф Ибелинский, ставший к тому времени полномочным представителем всех христианских баронов. Благодаря его политической сноровке город не был ни взят штурмом, ни разграблен. Тот, кто был в состоянии откупиться, мог выехать из города со всем своим имуществом. Султан назначил выкуп в десять золотых монет за одного мужчину. За женщину он требовал пять монет и две — за ребенка.

Иоанниты и тамплиеры раздали бедным все, что еще имели. Султан и его брат Малек отказались в пользу бедных от еще трех тысяч золотых монет.

С помощью тамплиеров Анне удалось выкупить себя и детей. С немногими остававшимися у них вещами они шли к воротам, где собрались те, кто откупился. Наконец воины султана разделили беженцев на три колонны. В Иерусалиме оставались больные и старые иоанниты и раненые тамплиеры, именно им Саладин подчинил две колонны: одну иоаннитам, другую — тамплиерам. Третью колонну вел граф Ибелинский.

Султан повелел всем беженцам идти в Триполи и к каждой колонне приставил по пятьдесят египетских всадников для охраны от разбойников. Еще когда беженцы собрались перед воротами, христианские привратники были заменены сарацинскими. Тот, кто еще оставался в городе, теперь принадлежал султану. Ловушка захлопнулась, и люди, очутившиеся в ней, со стенаниями метались по улицам надежде обнаружить какую-нибудь лазейку, где не было бы охраны. У них ничего не вышло. Всех их отправили на каторжные работы в Египет. Когда же произвели подсчет, оказалось, что их было одиннадцать тысяч.

Как только Ролан очнулся после обморока, отшельник увидел, что он здоров. С осторожностью, присущей целителю, он привел его в сознание, проблески которого у Ролана уже появились. Ролан, все вспомнил. Поэтому отшельник не был удивлен, что он в тот же день покинул пещеру с единственной мыслью: об Иерусалиме, где были Анна с детьми. Он бежал день и ночь, словно мог чем-нибудь помочь своим родным. Когда же на следующий день он очутился перед Яффскими воротами, воины султана как раз гнали пленных в Долину Сыроделов. Горящими глазами Ролан смотрел в лицо каждому проходящему — нет ли среди них Анны? А детей?

Сарацинский всадник ударил его кнутом.

— Вперед, христианская собака! Нам предстоит еще долгий путь!

И Ролан оказался одним из тех, кого отправили на принудительные работы по укреплению стен богатого города Дамьетты, ключевого подступа ко всему Египту. В глубочайшем отчаянии он плелся вместе с массой людей.

Пленные шли молча. Их горе постепенно сменялось безграничной усталостью. Лишь иногда, когда всадники подгоняли их ударами кнута, так как они шли слишком медленно, Ролан бормотал про себя слова «крысиные хвосты», значение которых растолковал ему Арнольд много лет назад.

Печальное шествие проходило мимо крепости Газа, снова принадлежавшей Египту. Безучастно они выслушали известие о том, что султан Саладин обменял Великого магистра Жерара де Ридфора на эти бастионы. Впервые в истории Великий Магистр тамплиеров позволил себя выкупить.

В египетских городах и селениях, через которые их проводили, озлобленные местные жители выкрикивали им дурные новости, но пленные почти не воспринимали их из-за усталости.

— Вы, христиане, потеряли всю Палестину! — египтяне пересчитывали по пальцам владения христиан на Востоке: — Вам больше не принадлежит ни графство Антиохийское, ни графство Триполитанское, ни город тамплиеров Тортоза с окружающими его тридцатью восемью деревнями тамплиеров, ни крепость иоаннитов Маргат, ибо султан взял Аккон и Яффу.

Шайка уличных мальчишек подошла и стала плевать несчастным в лицо.

— Ваш король выкупил себя по милости султана! — кричали они. — Он и главный тамплиер вынуждены были пообещать султану, что никогда не будут против него сражаться. Но ведь вы, христианские собаки, никогда не держите своего слова!

И мальчишки снова плевали им в лицо.

— Вы предатели! Ваш король и главный тамплиер собрали воинов и за спиной султана отвоевали себе тамплиерскую крепость Аккон! Теперь султан устроил осаду этого города. Да погубит их Аллах! Правильно, что вас гонят на подневольные работы!

Путь до Дамьетты был еще долог, и многие пленные умерли от жары.

 

Домой?

Граф Триполитанский велел закрыть городские ворота при приближении трех колонн беженцев. Ведь беженцев было намного больше, чем жителей города. Они легко могли взять власть в городе и захватить его продовольственные запасы! Может быть, султан угрожал городу Триполи, намеренно пригнав в него этих людей?

А в лагере за городскими стенами народ призывал гнев Божий на голову графа Триполитанского, его жестокосердия никто не мог понять.

Несколько дней спустя из Аккона в порт города Триполи прибыл флот тамплиеров, собиравшийся отплыть в Европу; беженцам сказали, что те из них, кто готов к отплытию, должны сообщить об этом. Но что им было делать в странах, о которых они знали только по рассказам? Они не верили, что там для них будет лучшая жизнь.

Среди немногих, оказавшихся готовыми к путешествию, была и Анна с детьми. Ей тяжело было расставаться со страной, в которой жили они с Роланом. Поэтому снова и снова она повторяла про себя слова, сказанные ей Роланом в день коронации маленьком внутреннем дворике: дети должны подрастать в Лионе, там, в вольном городе Германской империи, спокойнее и безопаснее.

Сквозь слезы смотрела Анна, как исчезает на востоке коричневатая полоска земли, сливаясь с голубой водой. Все беженцы были на грани изнеможения еще по окончании пешего марша в Триполи.

Но день ото дня несчастные все больше отдыхали, печаль их становилась слабее, и на многих лицах вскоре появилась полная надежд улыбка.

На корабле находились тамплиеры, одетые в коричневые плащи; они обязаны были прослужить для ордена год, подобно тому, как Ролан прослужил для него несколько лет.

Одним из побратимов ордена был некий господин де Прованс. Его оруженосец охранял какой-то ящик, прикрытый черным полотенцем. То и дело он приносил лейку с водой, приподнимал полотенце и лил воду в ящик.

— Наверное, в этом ящике какой-то особенный зверь, мама? — пытались разгадать загадку дети Анны, — и питается он одной водой?

— Как ты думаешь, Мария, он мне ничего не сделает, если я подползу к ящику и приподниму краешек полотенца? — лукаво спросила Лена.

— Я не хочу, чтобы ты туда подползала, — твердо ответила сестра. — Я спрошу у оруженосца, — она взяла сестру за руку и подвела к брюзгливому старому оруженосцу господина де Прованса, — Если ты позволишь, — начала она, — я у тебя кое о чем спрошу.

Оруженосец не смог скрыть улыбки.

— Я тебе отвечу, — сказал он столь же вежливо, — если смогу.

— Что находится в этом ящике, куда ты все время наливаешь воду?

— Ты еще не догадалась?

— Мы долго думали и о том и о сем. Это какой-то особенный зверь? Ничего другого нам в голову не приходит. Так это зверь?

Оруженосец уже собирался сказать, что, конечно, это зверь, как вдруг девочки услышали над собой низкий голос:

— Нет, это не зверь — это роза.

Господин де Прованс присел на корточки рядом с ящиком.

— Жил когда-то мудрый царь по имени Соломон. Дворец его стоял в Иерусалиме. Там он велел построить во славу Божью такой великолепный Храм, чтобы весь мир этому удивился. Соломону была милостиво дана долгая жизнь, и поэтому он смог отпраздновать завершение строительства Храма. На празднестве в знак благодарности он спел радостную песнь. Весь мир повторял слова той песни и назвал ее Песнь Песней царя Соломона. В ней он называет возлюбленную сердца своего розой. И вот именно потому я искал в Святой Земле этот цветок. Его я привезу в свой родной город Прованс и покажу каждому, кто придет ко мне в гости, ибо в Европе цветок Соломона не известен. Но, чтобы роза не погибла в пути, мой оруженосец должен каждый день ее поливать и защищать полотенцем от солнца. Вы хотите сейчас ее увидеть?

Господин де Прованс приподнял черное полотенце, и девочки склонились над ящиком. Они увидели куст с великолепными рубиново-красными цветами и не удивились, что этот цветок полюбил какой-то царь.

Господин де Прованс довез Анну с девочками в своей свите до самых ворот Лиона. Там он попрощался с ними, потому что собирался ехать в замок тамплиеров, расположенный к северу от города в излучине Роны.

— Там мне дали коричневый плащ, — сказал он, — туда я его и верну.

Анна взяла свой мешок и вместе с девочками вошла в городские ворота. Мария и Лена бросили прощальный взгляд на лошадь, везущую ящик с розой. К их радости, драгоценный цветок Соломона хорошо перенес морское путешествие. Какая-то женщина показала им дорогу в дом каменотесов и с любопытством осмотрела приезжих.

— Не подумайте обо мне плохо, — сказала она, — но меня все же интересует, что вам там нужно. Наши люди не очень-то охотно посещают этот дом.

Анна ответила:

— Мы родственники каменотеса.

— Тогда я вам ничего не скажу, — пробормотала женщина и ушла.

Дети, которые ничего не поняли из разговора, с надеждой улыбались, когда Анна постучала в дверь. Дверь дома открыли и, ни слова не говоря, снова захлопнули; и улыбка исчезла с лиц детей.

Анна постучалась еще раз, но дом словно вымер. Испуганные дети заплакали. И тут, шаркая ногами, мастерской вышел какой-то мужчина.

— Что вам нужно? — спросил он усталым голосом.

— Я разыскиваю двоюродного брата моего мужа, каменотеса Жана.

— Что? Кого ты здесь ищешь, и как его зовут?

— Жана, каменотеса из Лиона.

— Это я, но тебя, женщина, я не знаю;

— Я жена твоего двоюродного брата Ролана, а это его дети.

— Чем ты можешь доказать, что говоришь правду?

— У твоего кузена, — сказала Анна, — с детства была белая прядь в волосах. Ему принадлежат овцы, которые пасутся за капеллой святой Магдалины. Он сказал мне: «Жан позаботится о том, чтобы стадо к моему возвращению увеличилось».

— Я это сделал, клянусь Господом! — воскликнул каменотес, и казалось, с него спала вся усталость. — Но скажи мне, где же мой кузен? И почему он сейчас не здесь, с вами?

Не успела Анна ответить, как дверь снова распахнулась, и показалась какая-то женщина.

— Эй вы, убирайтесь! — закричала она. — Заходи, старик, поскорее! Я не стану терпеть всякий сброд на своем дворе!

— Жена, — старался уговорить ее муж, и бледное лицо его при этом покраснело, — это не сброд. Эта госпожа — жена моего двоюродного брата, а это — ее дети. Им принадлежит часть этого дома и мастерской, как записал Ролан в документах, хранящихся у тамплиеров. У госпожи есть доказательство, которому я верю. Поэтому впусти ее!

Жена каменотеса неохотно перестала загораживать: од. При этом она презрительно пробормотала:

— И это не сброд? Мне просто смешно!

Жан проводил родственников в кухню и попросил Анну сесть. Свои мешки она сложила в углу. Жан сказал жене:

— Устрой их в комнате наверху, наш сын вернется не так скоро.

— У тебя, наверное, бывают видения, раз ты знаешь то, что произойдет в будущем, — грубо проворчала жена Жана, доставая метлу из шкафа. Костлявым пальцем она указала на Марию: — Пойдем, девочка, со мной, тебе не повредит, если ты мне поможешь.

Она дала ей помойное ведро и приказала наполнить его. Анна робко поднялась за ней по лестнице.

Жан тяжело вздохнул.

— Это просто какой-то крест, — сказал он и, покачав головой, уставился в пол.

— Послушай, госпожа, как обстоят твои дела, — наконец продолжил он, — сегодня ночью вы будете спать у нас — в комнате, где жил кузен перед тем, как отправиться с дядей в паломничество на Восток. Завтра я пойду вместе с тобой к нотариусу и засвидетельствую, что ты жена моего кузена. Перед тем я поведу тебя в церковь святого Мартина, где ты должна будешь поклясться перед Господом, что обвенчана с моим кузеном по церковному закону и что двое твоих детей — его крови и приняли святое крещение. Как только это произойдет, я ничего не буду иметь против, чтобы ты пользовалась правами моего кузена. А здесь, в доме, порядок один: хозяйкой его была, есть и будет моя супруга. Каменотесной мастерской будут владеть двое моих сыновей, даже после того как твои Девочки выйдут замуж за чужих каменотесов. Тебе принадлежит часть этого дома и здания мастерской часть садов, полей и скота. Камни, находящиеся на этой территории, обтесанные и необтесанные, принадлежат моим сыновьям как сырье для работы. Старшего зовут Рене, младшего — Андре. Средний, Филипп, находится в отъезде. Я скажу тебе все как есть: он маменькин сынок. Он станет писарем. С тех нор как кузен уехал, Филипп жил в той комнате наверху, которую жена сейчас приводит в порядок для вас. Конечно же, он может вернуться, если промотает деньги, которыми его снабжает мать.

— Ремесло писаря, — сказала Анна в утешение деверю, — совсем не плохое, кузен Жан, ведь писарей требуется все больше и больше. На Востоке христианским купцам всегда их не хватает. Поэтому вы можете только радоваться тому, что ваш сын учится писать!

— Мы, каменотесы, и так умеем писать, — сказал Жан. — Мы высекаем знаки на наших камнях и выдавливаем их на восковых табличках. Но это совсем другой род письма. Он служит для взаимопонимания между каменотесами или как указатель для заказчика. По большей части мы пользуемся совсем простыми от метками для обозначения наших изделий, они облегчают нам расчеты.

Тем временем звон церковных колоколов возвестил об окончании рабочего дня, и сыновья каменотеса вернулись из мастерской вместе с мастерами и подмастерьями.

Жан показал на сильного молодого человека с замкнутым выражением лица, не лишенным, однако, дружелюбия:

— Это Рене. А вот Андре. С ним, госпожа, нужно держать ухо востро, он шутник.

Жан объяснил сыновьям, что Анна — жена Ролана.

— Завтра, — сказал он им, — я пойду с ней к нотариусу, — поскольку ремесленники все еще не расходились и разглядывали Анну, он добавим — Она приехала из Святой Земли.

— Есть у нее какое-нибудь доказательство? — с любопытством, но без недоверия спросил Андре. — Как там дела на Востоке? Верно ли, что дело христиан проиграно? Видела ли ты святые города, госпожа? Почему тамплиеры не смогли защитить Иерусалим, ведь они все еще там? — так и забросал он ее вопросами.

Анна не смогла ответить сразу на все, но на последний печально сказала:

— Племянник, тамплиеров в Иерусалиме больше не осталось. Теперь Святой Город навсегда лишен защиты, ибо султан Саладин приказал снести все крепостные стены. Я говорю тебе это потому, что твои предки — Пьер, Арнольд и Ролан — работали над возведением этих стен.

— Дядя Ролан погиб?

— Никто не знает.

Тогда Рене, до сих пор не произнесший ни слова, повернулся к Анне.

— Ты думаешь, — спокойно спросил он, — что твой муж мертв, или же надеешься, что он еще жив?

Рене внимательно посмотрел ей в лицо. Анна наклонила голову так, что под платком не было видно ее глаз.

— Мой рассудок утверждает, что он мертв. Но сердце мое говорит, что он еще жив.

— Да смилостивится над ним Господь здесь или там! — сурово сказал Рене. Затем мужчины сели за стол.

 

Анна, гражданка Лиона

Поздно вечером Анна и девочки легли спать на солому в комнате на чердаке, которую подготовила для них супруга кузена. Никто из них не спал; каждая смотрела в окошечко, за которым было видно усеянное звездами небо.

Было ли это возвращение домой? Анна стиснула зубы чтобы тяжело не вздыхать. Слезы лились из ее глаз и струились по щекам.

— Мама, — прошептала Мария, — тетя спросила меня, как выглядит наш отец. О белой пряди у него в волосах она ничего не желает слушать. Она обещала подарить мне медовую лепешку, если я скажу людям на улице, что наш отец был рабом.

Анна содрогнулась от гнева:

— Ваш отец Ролан — каменотес из Лиона. Он хозяин, а не слуга, и в волосах у него есть белая прядь. Но, может быть — если Господь даровал ему жизнь, — он сегодня действительно стал рабом, и все его волосы поседели. Ведь он тревожится о нас так же, как и мы о нем. По воле его вы должны воспитываться в его родном городе, и поэтому мы здесь.

— Я волнуюсь, мама! Здесь мне не нравится, — сказала Мария.

Лена заплакала. Мария вдруг поднялась с постели и направилась к двери.

— Что с тобой, детка, куда ты? Лучина догорела, и мы не можем зажечь ее!

Но Мария уже выскользнула из комнаты. В памяти Анны всплыла ночь из Второго крестового похода, когда она сама тайком убежала из лагеря, и она не стала звать Марию вернуться. Прислушиваясь к редким звукам, она легла на солому рядом с Леной.

Ни одна ступенька крутой лестницы не скрипела. Раздавался только храп подмастерьев из другой чердачной комнаты. Мария добралась до нижней ступеньки. Еще несколько шагов налево — и она стояла перед дверью, за которой вечером скрылись дядя с женой. Она приложила ухо к гладкому прохладному дереву. Из комнаты доносился приглушенный голос дяди:

— Ничего этого я не слышал, жена! Ты совершаешь грех!

— Многие люди грешили, и от этого их детям была одна польза. Поэтому я повторю тебе еще раз: должен найтись такой способ, чтобы мы переписали на себя ту часть имущества, которая принадлежит твоему двоюродному брату! Но прежде всего она не должна получить того, что ей причитается!

ПЛАН ЛИОНА И ОКРЕСТНОСТЕЙ

1 Старый город. 2. Новый город. 3. Сона. 4. Рона. 5. Лебединое озеро. 6. Бараний мост. 7. «Блестящий» мост. 8. Волчье ущелье. 9 Мельницы. Ю. Каменоломни.

И так как Жан не отвечал, жена напустилась на него:

— Ты ни на что не годен. Подумай только, как выгодно, что у нее нет сыновей! Нотариус завтра же оформит опеку над девочками. Я дам для него кусок масла.

— При этом ты думаешь только о своем Филиппе, я же тебя знаю.

— Только пусти ее сюда жить, она уж у меня получит!

Мария вздрогнула. Рядом с ней затрещала половица. Девочка почувствовала, что в темноте стоит еще кто-то! Затаив дыхание, она ждала. Кто же это мог быть? Чуть подальше затрещала еще одна половица, на лестнице заскрипели ступеньки, ведущие вниз, осторожно хлопнула дверь, открывающаяся в коридор.

Мария прижала руку к учащенно забившемуся сердцу. «Друг или враг? Враг или друг?» — стучало оно. Завтра она узнает, кому принадлежит нижняя комната. Дрожа, она проскользнула назад в мансарду.

После завтрака, за которым «тетя вела себя чуть более дружелюбно, чем накануне, Анна с девочками отправилась вслед за Жаном в церковь святого Мартина. Когда хозяйка вручила Жану большой кусок масла, сердце у Марии заколотилось так же тревожно, как в прошлый вечер.

В церкви было темно; когда их глаза привыкли к темноте, они увидели у алтаря человека, стелившего новую скатерть. Этот человек попросил Жана быть свидетелем клятвы Анны.

Она подняла руку и спокойно повторила то, что велел ей сказать Жан:

— Я торжественно заверяю перед Господом, что я перед лицом всех святых сочеталась браком с Роланом, каменотесом из Лиона. Мои дети его крови, приняли христианское крещение.

— Он наш любимый отец! — громко закричала маленькая Лена. — У него белая прядь в волосах, и он хозяин, а не слуга!

Священник удивленно посмотрел на малышку и, улыбаясь, сказал Жану:

— Устами младенца глаголет истина! — и удалился в ризницу.

И опять Анна с девочками пошла вслед за Жаном, который привел ее к нотариусу, худому остроносому человеку; взглянув на Анну, тот сразу же спросил Жана:

— Итак, ты, каменотес, ручаешься за эту госпожу, что она вместе со своими девочками не будет бременем для общины?

— Я ручаюсь.

— Достаточно ли у нее доказательств, что она — жена своего двоюродного брата?

— Достаточно.

— Есть ли у тебя, госпожа, опекун для девочек? — спросил он Анну.

— А я и не знала, что он нужен, — ответила она. Жан слегка приподнял кусок масла, чтобы нотариус увидел его.

— Если тебя, госпожа, это устраивает, — сказал нотариус не подавая вида, что он заметил масло, — если тебя это устраивает, то мы запишем опекуном детей каменотеса Жана. Вероятно, у вас здесь нет другого родственника.

— Это меня устраивает, — сказала Анна, в то время как Мария изо всех сил дергала ее за передник. — Что с тобой, детка? — тут же спросила Анна. Но Жан уже стал опекуном детей.

Нотариус, убрав с глаз долой кусок масла, позвал к себе помощника, который еще раз спросил Анну и Жана, все ли именно так, как они утверждают. Затем оба чиновника сделали запись в книге, и нотариус сказал:

— Теперь все в порядке, госпожа, ты стала гражданкой города Лиона.

— Благодарю нотариуса и от имени моих детей, — сказала Анна.

— Тогда пошли домой. Моя хозяйка уже ждет вашей помощи. Она сказала, что сегодня много работы.

— Кузен, — сказала Анна, — я сюда приехала не для того, чтобы бездельничать, и прежде я никогда не бездельничала.

— Не в обиду будь сказано, — пробормотал Жан и вышел на улицу.

Перед зданием местного управления их ожидал Рене. Жан в растерянности остановился перед ним.

— Чего тебе здесь нужно? — спросил Жан. — Разве ты сегодня не должен производить обмер камней на мысу между двумя реками?

— Это дело может подождать до вечера, отец, — Рене повернулся к Анне и сказал: — Тетя, мой отец не такой хороший ходок, как я, Поэтому я хотел бы сопроводить вас на Лебединый остров, куда вы, безусловно, должны попасть, ведь мой дядя Ролан оставил записи о своей доле имущества у тамплиеров. Ты должна познакомиться с этими записями, чтобы знать, что тебе принадлежит.

При этих словах сына серая кожа Жана покраснела. Он оглянулся в испуге, как будто почувствовал опасность за спиной. И сказал, запинаясь:

— Но мама ясно велела привести их домой именно сейчас.

Рене посмотрел на отца с укоризной, и тот, опустив плечи, молча поплелся домой.

— Племянник, — сказала Анна, — отведи меня к стаду, принадлежащему Ролану, за которым ухаживал твой отец. В благодарность за его заботу я подарю ему пятерых ягнят, а ты их выберешь.

Так они вместе с Рене дошли до капеллы святой Магдалины, и Анна попросила показать ей пятерых самых красивых ягнят, а затем пометить, что они принадлежат стаду Жана.

Девочки наблюдали за движениями своего двоюродного брата и в первый раз после приезда в город Лион испытывали приятное чувство.

Пометив ягнят, Рене сказал:

— Тетя, ты хорошо сделаешь, если станешь сестрой ордена тамплиеров; Твое стадо достаточно велико, и ты, вероятно, сможешь отдать им овцематку. Тогда ты будешь под их защитой. И заключи с ними договор. Прошу тебя, сделай это! — он настойчиво смотрел на Анну.

Выбрав овцу, они миновали мост через Сону, прошли по улицам Нового города и переправились через Рону. На противоположном берегу Роны они в течение часа шли на север. Дети, которые вначале пугливо сторонились Рене, начинали все больше доверять ему. Рене же без устали развлекал их разговорами.

— Вы видите уток на реке? А вот там, там летит цапля. У нее очень толстый зоб, потому что она набила его рыбой, пойманной в реке. Цапля — хищница, — Рене рассмеялся.

Мария то и дело внимательно поглядывала на него и, не обращая внимания на все его речи и смех, думала о том, как скрипела половица…

Наконец они очутились у небольшой рощи, окруженной длинной стеной.

— За этой рощей, — объяснил Рене, — Рона сначала течет с востока на запад, огибает рощу и поворачивает на юг. Все, что находится в пределах этих обширных стен, принадлежит тамплиерам.

Через приоткрытые тяжелые ворота было видно, как привратник разговаривал с другим тамплиером. Он окинул взглядом пришельцев, увидел, что они привели с собой овцу, и, не прерывая беседы, жестом показал им идти направо.

Они пошли по узкой тропинке и вскоре оказались перед обширным овечьим хлевом, который был не открытым, как на Востоке, а имел боковые стенки и ворота, запиравшиеся на засов. Овцу приняли у них два сервиента, одетые в черные рясы, подоткнутые выше пояса. Один из них дал Рене кусочек дерева, на котором был вырезан какой-то знак. Он объяснил, что счетовод находится в замке на озере и что лучше всего для них будет, если они пойдут дальше по той же лесной тропинке.

Чуть позже они стояли перед озером с несколькими островами. Какой-то старый тамплиер кормил лебедей, спокойно к нему подплывавших.

— Это озеро, тетя, — старое русло Роны. Так было раньше. Теперь же оно насыпями отделено от реки.

На самом большом острове возвышался замок тамплиеров с крепкими высокими стенами. Подвесной мост был опущен.

— Этот замок, тетя, не просто безопасное жилище для тамплиеров: в нем хранится в золотом сосуде и почитается реликвия святой Магдалины. Поэтому не удивляйтесь, что мы, лионцы, называем замок Домом Золотой Головы.

Анна взяла девочек за руки и пошла с ними по подвесному мосту.

 

На Лебедином озере

В воротах за подвесным мостом на посту стоял часовой.

— Можно пройти к главному счетоводу? — спросил его Рене.

— Вам повезло! — ответил тот, подозвав к себе сервиента. — Главный счетовод по случайности сегодня здесь. Обычно же он находится в нашем городском доме на Соне, — а сервиенту часовой сказал: — Проводи их к главному счетоводу, если ты сейчас не занят работой в саду.

У сервиента был подвязан фартук, о который он вытирал руки, испачканные глиной, шока шел через двор замка. Они поднялись в какое-то здание, где на площадке перед лестницей располагалась канцелярия.

— Сюда! — показал сервиент, пряча свои руки, все еще испачканные глиной, вод фартук.

Главный счетовод сидел за огромным столом, занимавшим почти всю комнату. Когда они вошли, он оторвался от гроссбуха, испещренного цифрами.

— Садитесь на скамью! — он потер глаза большими пальцами. — Говорите, что там нужно, только побыстрее, я очень занят.

— Эта женщина хочет стать сестрой вашего ордена. Вчера она приехала с Востока и засвидетельствовала, что приходится мне тетей. Она — супруга Ролана, каменотеса из Лиона, и зовут ее Анна. Обе эти девочки являются ее законными детьми. Они приняли крещение.

— Ты ведь Рене, каменотес?

— Он самый.

— Я тебя еще помню. Ты иногда нам помогая при строительстве этого замка.

Главный счетовод подмигнул своему писарю. Когда же Рене сказал, что Ролан отправился на Восток пятнадцать лет назад, он велел:

— Принеси книгу за 1175 год!

Писарь нашел эту книгу в один миг. Между двумя обложками лежала пачка листов неравной величины. Главный счетовод перебирал их до тех нор, пока не воскликнул — Вот! — проведя указательным пальцем вдоль какой-то строчки. — «Ролан, каменотес из Лиона, предлагает свое поле, расположенное на противоположном берегу Роны, для использования на срок в десять лет. За это он получает деньги на поездку в Святую Землю. Поле остается собственности вышеуказанного каменотеса. Орден же обязуется следить за всем имуществом каменотеса Ролана, чтобы ему не был нанесен какой-либо ущерб, и гарантирует каменотесу ежегодно это проверять.

Если же орден будет пользоваться полем более десяти лет, то четвертая часть каждого годового дохода будет надлежать каменотесу. Эта часть, должна откладываться в кассе ордена, пока не пройдут последующие пять. Ежегодно эта часть должна увеличиваться на одну из общей суммы дохода.

Если же каменотес Ролан не востребует свою собственность в течение пятнадцати лет, то ее должны будут наследовать ближайшие родственники. В случае, если в живых не останется ни одного родственника, собственность каменотеса Ролана перейдет к ордену».

— Дорогая госпожа, — обратился к Анне главный счетовод, не отрывая пальца от листа, — в этом году истекло пятнадцать лет, а ближайшие родственники каменотеса — это твои дети и ты. Хотите ли вы сами вести хозяйство на поле, или же ты желаешь, чтобы это продолжали и в дальнейшем делать мы, перечисляя тебе четвертую часть дохода?

— Я хотела бы, чтобы вы пользовались полем так, как это было до сих пор.

— Тогда тебе полагается четверть доходов за последние пять лет и десятая часть ежегодного прироста. Если желаешь, ты можешь получить все накопившиеся деньги. Но также ты имеешь право получить только десятые части ежегодного прироста, оставив прочие деньги ордену, чтобы они и в дальнейшем приумножались.

— Я возьму только десятые части прироста, чтобы купить детям самые необходимые вещи. Все остальное мы хотим заработать, — она передала главному счетоводу бирку. — Я отдала к вам в стадо суягную овцу.

— Запиши! — велел он писцу, а Анне сказал: — Мы принимаем тебя и твоих дочерей под покровительство. Если у тебя будут заботы, с которыми тебе в одиночку не справиться, сообщи об этом нам. Но не приходи для этого сюда, а просто спроси меня в нашем городском доме. Здесь я всегда бываю очень занят. Ты все записал правильно? — спросил он писаря. — Тогда прочти нам это вслух!

— «Анна, супруга Ролана, здешнего каменотеса, отдала сегодня ордену суягную овцу. Вместе с ее дочерьми и имуществом она перешла под наше покровительство».

Главный счетовод кивнул Анне уже в знак прощания, как вдруг Рене наклонился вперед и настойчиво посмотрел ему в лицо.

— Разрешите еще один вопрос, господин, — сказал он хриплым голосом, — нет ли среди владений ордена какого-нибудь небольшого домика, который моя тетя могла бы взять в аренду? Или же ты хочешь остаться у нас?

— Нет! — воскликнула Мария вместо матери и в испуге опустила голову. Когда она снова подняла глаза, взгляд ее встретился с насмешливо улыбавшимся взглядом кузена. Теперь стало понятно, что именно они стояли у двери комнаты жены каменотеса и подслушивали разговор.

— Мой племянник прав, — медленно сказала Анна. — Только арендная плата не должна быть чересчур высокой.

Главный счетовод сказал, что ордену принадлежит небольшой домик у городской стены, который недавно был унаследован от одной старой женщины.

— Мы можем передать тебе домик за небольшую арендную плату, если он тебе понравится.

 

Хочет ли этого Господь?

Домик оказался очень маленьким, но его крыша была аккуратно застелена соломой и не протекала. Внизу находились кухня и комната, в обеих был дощатый потолок. В кухне на стене висели несколько сковородок и небольшой деревянный чан. Две скамьи стояли по обе стороны узкого стола. За домом располагался крошечный садик, ограниченный городской стеной. За шаткой перегородкой, прислонившейся к стене дома, можно было держать козу. На одной из скамеек стояла кадка для воды, ее предстояло таскать на спине. Но колодец был далеко.

Когда Анна с дочерьми поселились в этом домике, девочки смастерили две скамеечки и принесли их на чердак. Одну они установили под слуховым окном, выходящим на улицу. Другую поставили к заднему слуховому окну, из которого — окно было расположено выше городской стены — открывался вид на обе реки и дальше. Первое время они часто глазели в окна, поскольку многое в этом европейском городе для них, выросших на Востоке, было непривычным и любопытным. Девочки наблюдали затем, что происходило вокруг, оставаясь незамеченными.

У всех домов на улице имелись окна, в которые мог заглянуть любой прохожий; это казалось странным, так как можно было наблюдать за домашней жизнью обитателей. Из этих окон женщины выбрасывали мусор на улицу и вытрясали тряпки. У Анны в домике тоже было такое окно. Дети, играя в комнате, осторожно из него выглядывали.

Однажды из заднего чердачного окна они увидели две процессии всадников, приближающихся к городу с севера.

Разноцветные одежды всадников выделялись на фоне снега в полях, который еще не успело растопить весеннее солнце. Они ехали без развернутых знамен, но, судя по обозу, это был военный поход. Каждый оруженосец держал в поводу трех коней, один из которых был боевым. Как только они поставили палатки перед городскими воротами, из уст в уста начала передаваться весть: «Перед лионскими воротами собрались участники нового крестового похода!» Возглавляли этот поход французский король Филипп-Август и английский король Ричард, прозванный за храбрость Львиное Сердце.

Третьим королем был немецкий император Барбаросса, отправившийся в поход на несколько недель раньше и пробиравшийся по суше на Восток. Все это Анна узнала у женщин, которых она встречала у колодца, когда ходила за водой.

— Благословение Божье крестоносцам? — сказал Анне какой-то мужчина, — но глуп тот, кто идет с ними! Или ты, госпожа, считаешь иначе?

— Не знаю, — тихо сказала Анна. В задумчивости она пошла дальше.

На следующий день короли с рыцарями проезжали по городу, и на улицы выбежало много народа поглазеть на роскошные одежды рыцарей и богато украшенную сбрую их коней. Каждый спешил в толпу, чтобы коснуться королевской мантии, ибо считалось, что это приносит счастье.

Вечером жители города ни о чем другом, кроме похода, не говорили. Во многих семьях родители удивлялись, что их сыновья не вернулись домой, но не печалились из-за этого. Должна же молодежь подольше насладиться зрелищем, которое представляют собой эти герои!

Только на следующий день, когда сыновья так и не вернулись, родители заволновались и начали их искать. Но участники крестового похода уже вышли из города. На многочисленных судах рыцари отплыли в сторону Средиземного моря, и пропавших сыновей родители не нашли. С юношеским энтузиазмом их сыновья присоединились к участникам крестового похода. Отцы проклинали их, а матери рвали на себе волосы. Очень медленно в город возвращался обычный покой. И тут пришло известие, что император Барбаросса утонул в одной из рек Малой Азии. Лишь немногим его рыцарям удалось добраться до Триполи.

Когда Анна слышала эти вести, у нее начинало громко стучать сердце. Она, видевшая, что происходило во Втором крестовом походе, легко могла представить себе Третий поход.

 

Домик

Когда Анна впервые пришла в городской дом тамплиеров, чтобы внести арендную плату за домик, весть о счастливой высадке на Востоке французской и английской частей крестоносцев достигла Лиона. Теперь должна была начаться осада Аккона. Каждый день в Лионе звонили церковные колокола, созывая верующих на молитву за Святую Землю.

В разгар лета 1191 года эти колокола звонили не переставая: Ричарду Львиное Сердце и Филиппу-Августу с помощью тамплиеров удалось, продвигаясь из тамплиерской крепости Аккон, захватить город Аккон с его морским портом. Английский флот атаковал этот город с моря. Адмиралом его был тамплиер по имени Робер де Сабле, и он привез с собой на Восток английских рыцарей ордена. В замке тамплиеров в Акконе Робер де Сабле был избран Великим магистром. Аккон снова находился в руках христиан.

Когда Анна внесла годовую арендную плату во второй раз, крестоносцы совместно с иоаннитами и тамплиерами под предводительством Ричарда Львиное Сердце вернули себе все сирийское побережье.

Анна удивленно посмотрела на главного счетовода.

— Почему, — спросила она, — почему после этой победы вы, господин, не стали даже чуточку веселее?

— Госпожа, — ответил он, — что толку завоевывать мощные укрепления вдоль сирийского побережья, если недостаточно людей, которые могли бы их защищать! Орден обескровлен, и ему нужно время, пока подрастет новое поколение. Теперь дворянские дома предоставляют нам для воспитания своих вторых по старшинству сыновей уже в возрасте десяти лет. Но мы ведь не можем вести военные действия силами одних детей!

Затем в Лион пришла весть о мирном договоре, заключенном Ричардом Львиное Сердце с султаном Саладином на три года, три месяца и три дня. По-прежнему владея Иерусалимом, Саладин передал христианам побережье между Тиром и Яффой, а кроме того, половину территорий Рамла и Лидда.

Когда Анна на Пасху в 1193 году платила за свой домик в третий раз, счетовод сказал ей, что султан Саладин умер. Теперь на Востоке должны были разгореться бои между мусульманами, так как не только сыновья султана, но и его братья стремились захватить власть. Главный счетовод устало заметил, что христиане могли бы воспользоваться этой междоусобицей, но в состоянии ли они это сделать? Он пожал плечами.

По дороге домой Анна как всегда думала о Ролане. В этих бесконечных и тревожных переменах в борьбе между державами с их сражениями на Востоке легко мог потеряться человек. Так было прежде, так было и сегодня. Если он еще жив, то это было бы редким счастьем. И все же…

Мария и Лена пошли к колодцу вместо матери.

— Наберите в кадку воды только до половины, — велела Анна, — а то она будет для вас слишком тяжелой.

Когда девочки набирали воду из колодца, мимо проходил Рене, которого они не видели три года. Рене удивился, встретив их здесь. Взгляд его остановился на черных косах Марии, и одну из них он взял в руки.

— Передайте привет вашей матери, я ее давно уже не видел, — рассеянно сказал он и пошел дальше.

У девочек возникло ощущение, что Рене хотел сказать что-то другое.

— Было бы хорошо, если бы он поговорил снами подольше, — задумчиво произнесла Мария. Затем они ремнями привязали кадку к плечам.

Время от времени они встречали людей из каменотесной мастерской, но всегда только случайно. Благодаря одной такой случайности они столкнулись с Андре. Он радостно поприветствовал их и стал по обыкновению сыпать шутками. Каждая из девочек должна была поцеловать его в щеку; Андре утверждал, что ему нужен прощальный поцелуй: он намеревался покинуть Лион.

— И куда же ты собрался? — поинтересовались они.

— В гавань брака! Можете рассказать об этом вашей матери.

Такими словами он их чрезвычайно удивил.

Увиделись они еще раз и с Рене. Он сказал что-то по поводу того, какие они выросли большие, и снова потрогал косы Марии. Однако тотчас же отпустил их и ушел. Девочки остались в замешательстве: они помнили, как разговорчив был Рене, когда привел их в Дом Золотой Головы.

Марии исполнилось восемнадцать лет, и она уложила свои косы на голове. Рене не узнал ее, проходя мимо.

— Рене, — позвала она его, — ты меня уже не узнаешь?

Он остановился и, потрясенный, стал ее разглядывать. Затем сказал очень серьезно:

— Ты стала красивой, Мария, — повернулся и ушел.

Когда настала пора платить за домик в девятый раз, Анна послала в городской дом тамплиеров Марию. По пути Мария услышала спор двоих юношей, один из которых обвиняя другого в том, что тот неправильно сообщил ему последние новости.

— Да, — кричал он, — короля Англии зовут Иоанн Безземельный, а не Ричард Львиное Сердце, как утверждаешь ты!

Как только Мария предстала перед главным счетоводом, она спросила его, кто из юношей прав.

— Ричард Львиное Сердце, милое дитя, любимый сын королевы Элеоноры, один из инициаторов Третьего крестового похода, умер от раны, полученной в поединке. Теперь король Англии его брат Иоанн Безземельный.

В тот вечер впервые за девять лет их посетила тетя. Прямо от дверей она закричала своим пронзительным голосом:

— Вы, наверное, экономите масло для лампы, да? Поэтому сидите впотьмах, как кроты, при этой коптящей лучине!

— По вечерам мы плетем солому или лущим фасоль. Для этого не нужно особенно много света, — сказала Мария.

— Нет, нет! Моим родственникам не подобает жить так убого! Я тотчас же сбегаю домой и пошлю к вам Филиппа с бочонком масла! Какая же ты выросла большая, девочка! Наверное, у тебя уже есть приданое, да?

— Как любезно с твоей стороны, свояченица, что ты нас навестила, — сказала Анна, — но не нужно дарить нам никакого масла. Мы ни в чем не нуждаемся и привыкли к скромной жизни.

Но прежде чем Анна успела удержать тетю, та вышла из дома.

— Она хочет послать к нам своего Филиппа? Значит, он опять дома?

— У него больше не осталось денег, — сердито заметила Мария.

Девочки взобрались на чердак и стали глядеть через слуховое окно. Спустя некоторое время они увидели, что к дому подходит какой-то человек, неся под мышкой бочонок. У человека были покатые плечи, а при ходьбе он странно волочил ноги. Девочки не могли разглядеть его лица в темноте. Еще немного они пошептались и спустились в кухню.

Филипп не был некрасив, но его портила беспокойная мимика, к тому же руки его все время суетливо двигались.

— Ты обучился ремеслу писаря? — спросила Анна напрямую.

— Ремеслу писаря? — повторил он вопрос Анны, посмотрев на девочек, — Ремеслу писаря? — взгляд его впился в Марию. До чего же своеобразное и прекрасное лицо у этой девушки! Узкий нос, тонко очерченные брови и эта стройная шея! Оценивающим взглядом Филипп окинул всю ее фигуру. — Ремеслу писаря? — еще раз переспросил он, скривив презрительно губы. — Разве я домосед, который ничего не может делать своими руками, кроме как держать гусиное перо? — он протянул руки к Марии и сжал их в кулаки так судорожно, что побелели костяшки пальцев. — Вот где сила! — начал хвастаться он. — Вы, наверное, в это не верите!

— Ты принес нам масло, — сказала Анна, чтобы перевести разговор на что-нибудь другое, — и мы за это благодарим твою мать.

Она встала, и что-то принесла из комнаты.

— Вот, возьми кусок копченого мяса и отнеси своим родителям, чтобы они не обиделись на нашу неблагодарность.

Но Филипп отказался, широко растопырив руки.

— Я не возьму! — и повторил — Этого мяса я не возьму, тетя! Если же мне вдруг что-нибудь понадобится, я сообщу тебе об этом.

Не отрываясь, он смотрел на Марию, которая медленно покраснела до корней волос.

Анна встала.

— Племянник, — сказала она обескровленными губами, — передай от нас привет родителям. Я очень благодарна твоей матери.

Твердыми шагами она подошла к двери, широко распахнула ее и стояла на пороге, пока Филипп не покинул дом.

Прошло много времени, прежде чем три женщины вышли из состояния оцепенения. Молча они вынули лучину из подставки и перенесли ее в комнату. Они долго не могли уснуть, ворочаясь и глядя в темноту, мучимые неясными, тревожными мыслями.

Несколько дней спустя после посещения Филиппа в Лионе вспыхнул пожар, опустошивший четверть города. Спасти домик Анны также не удалось. Девочки смотрели на пылающие балки и плакали: они теряли кров, под которым им жилось уютно и спокойно. Рене, помогавший при тушении пожара, взял Анну с дочерьми к себе в дом.

Они переселились в чердачную комнату, как и вначале, и снова оказались без имущества. Но теперь все было по-иному.

Жан сидел у очага, пуская слюни, и больше не понимал обращенных к нему слов. Место хозяина теперь занял Рене, который стал еще более замкнутым. Лишь иногда он печально глядел на Марию.

Угрюмый Филипп сидел рядом с Рене на длинной стороне стола. Тетя же заняла торец, как хищная птица — свое гнездо. Мария сидела напротив Филиппа.

Шутника Андре с ними не было, он жил в Шартре, женившись на дочери каменотеса. Лишь старый морщинистый слуга был приветлив, как прежде.

 

Необходимая самооборона

Среди подмастерьев был один работящий и добросовестный человек. Его усеянное веснушками лицо обрамляла лохматая рыжая борода. Несмотря на это, оно казалось симпатичным, так как в нем отражались приветливость и честность. Он появлялся рядом с Леной при любой возможности. Может быть, здесь начиналась любовь? Марии бы очень этого хотелось. Ведь и Лена не была ограждена от преследований Филиппа.

— Мама, — сказала Мария поэтому как-то вечером, — если к Лене придет жених и окажется порядочным человеком, выдай ее за него замуж, даже если он не будет мастером.

— Я знаю, кого ты имеешь в виду, Мария. Я тоже считаю, что в нашем положении ничего лучшего желать невозможно.

Несколько дней спустя Франсис, рыжий подмастерье, пришел свататься к Лене. Мария приготовила вечером гречневую кашу и поставила сковородку на середину стола. Франсис без всякой робости посмотрел Анне в глаза и сказал:

— Госпожа, перед тем как съесть ложку каши, я хочу тебе признаться, что желаю взять в жены Лену. Поразмысли и как можно скорее извести меня, подойду я тебе в качестве зятя или нет.

Лена низко опустила голову. Уши ее сильно покраснели.

— Я тебе скажу об этом завтра, — серьезно пообещала Анна.

Но тетя воскликнула:

— Что? Ты выдашь свою дочь за подмастерье? Тебе, наверное, нужен тот, кто будет считать свои веснушки вместо денег?

— Если уж речь зашла о женитьбе, — тут же закричал Филипп, — то слушай, тетя: я страстно желаю жениться на другой твоей дочери! И мне ты должна дать ответ раньше, чем подмастерью, потому что она старшая, а младших никогда не выдают замуж раньше! Анна и ее дочери, услышав эти слова, побледнели. Рене сжал губы. Он внимательно следил за происходящим.

Мария почувствовала страшную боль в груди. Некоторое время она боялась задохнуться. Ей показалось, что за столом сидит не она, а какая-то другая девушка, лишь внешне похожая на нее. Губы у Марии онемели, во рту пересохло, а язык так отяжелел, что она не могла вымолвить ни слова.

Рене заметил в ней эту перемену. Когда Мария обратила к нему свои глаза, они были совершенно безжизненные и пустые, а потом наполнились слезами. Очень медленно она кивнула Рене.

Старуха заковыляла к очагу, раздула жар и добавила хворосту. Никто больше не обращал внимания на Анну, пообещавшую дать Филиппу ответ на следующее утро.

— Я приготовлю медовое пиво! — закричала старуха с преувеличенной радостью, — медовое пиво для жениха и невесты!

Мария встала. Ей хотелось выйти на воздух, ее тошнило. В саду она тяжело вздохнула.

— О Боже! — вырвалось из ее уст, — о Боже!

Если Филипп получит от нее отказ, то Франсис не сможет жениться на ее сестре. Настроение в доме станет еще невыносимее!

Позади себя она услышала шаги и оглянулась.

Это был Рене. Его фигура широкой темной тенью стояла у стены, на которую падал лунный свет.

— Рене!

Он нежно прикоснулся к ее щеке и тут же убрал руку. Она положила голову ему на плечо и разрыдалась. Утешая, он гладил ее по волосам.

— А если б я был на месте брата? — тихо спросил он.

— Я согласилась бы немедленно, Рене!

— Вопреки желанию моей матери?

— Рядом с тобой я ничего не боюсь.

— Я очень тебя люблю, Мария!

И вдруг послышалось шипение ненавистного голоса:

— Смотри-ка, моя невестушка выставляет меня рогоносцем еще до того, как я разделил с ней брачное ложе! — Филипп вырвал Марию из объятий своего брата и швырнул к стене. И не успела девушка прийти в себя, как услышала, что началась драка. Переполненные ненавистью, мужчины катались по земле.

— Убери нож, — тяжело дыша, сказал Рене. — Или ты хочешь стать убийцей? — и повторил более мирно: — Убери нож!

Рене лежал под своим братом. Он судорожно пытался отвести от себя руку Филиппа с ножом. Но лезвие все приближалось к нему. Внезапно Рене рванулся, и тут, же Филипп обмяк и покатился в сторону.

Рене вскочил на ноги и склонился над ним. Он почти беззвучно сказал:

— Я убил Филиппа его собственным ножом. Я убийца!

В ужасе они смотрели друг на друга. Мария прошептала:

— К тамплиерам! О Рене! Скорее к тамплиерам!

Рыдая, он склонил свой лоб к ее волосам. Затем перепрыгнул через стену и исчез в темноте.

Мария перетащила убитого под кусты и, затаив дыхание, вернулась в кухню.

«Этой же ночью, — думала она, — я тоже должна бежать под покровительство тамплиеров».

 

Вернувшийся домой

Полгода спустя на дороге, ведущей к городу, появился странник. Стояла осень, стелющийся туман заполнил всю долину двух рек. С плеча путника свисала котомка; посох был без каких-либо отметин. Не имелось у него также раковины, прикрепленной к шляпе или сумке, как это принято у паломников в Сантьяго. И все же по нему было заметно, что он пришел издалека. За капеллой святой Магдалины пастух, весело насвистывая, ремонтировал овечий хлев.

— Кому принадлежит стадо, и на кого ты работаешь? — спросил чужак, проходя мимо.

— Загадаю тебе загадку, — весело закричал пастух. — Я работаю не на того, кому стадо принадлежит.

— Ты пасешь его для лионских тамплиеров.

— Об этом нетрудно догадаться, старик. Ты увидел красный крест на стене хлева. А кому принадлежит это стадо?

— Лионскому каменотесу, — спокойно ответил старик.

— Почти в точку, — сказал удивленный пастух. — Ведь лионских каменотесов больше нет: старый Жан впал в слабоумие, а его жена, злая ведьма, померла с горя. Старший сын убежал, он убил среднего. А младший женился и переехал в другую мастерскую, по-моему, в Шартр. Он еще ничего не знает о приключившейся истории.

— Расскажи мне ее подробно! — попросил странник.

— Только в том случае, если ты мне расскажешь свою, — я полагаю, ты пришел издалека.

— Хорошо, хорошо! — странник нетерпеливо воткнул свой посох в землю.

— В каменотесной мастерской живет какая-то женщина. Говорят, что она — свояченица старого Жана. У нее есть две дочери — совсем не плохие, скажу я тебе! До оба сына каменотеса захотели жениться на старшей. Кажется, между ними произошла драка, и, должно быть, Филипп… — пастух внезапно запнулся и какое-то время молчал. — Прости меня, Господи, но его не жалко… Мария спрятала тело в кусты, чтобы убийца успел бежать к тамплиерам.

На лице странника стремительно чередовались румянец и бледность. Он пристально посмотрел в лицо пастуху.

— Так ты говоришь, одну зовут Мария? А другую, как зовут ее?

— Другую зовут Лена. Она обручена с добропорядочным подмастерьем из этой каменотесной мастерской.

— Благодарю тебя! — сказал чужак дрожащим голосом. — Я расскажу историю своей жизни как-нибудь в другой раз, вместо этого я подарю тебе ягненка из стада, потому что оно — моя собственность и я могу распоряжаться ею по своему усмотрению. Я Ролан, каменотес из Лиона. Я приехал из Египта, где на каторжных работах укреплял стены города Дамьетты в дельте Нила. Теперь скажи мне ради Христа, правда ли, что моя жена еще жива?!

— Она жива и заботится о старом Жане. Она заботится также о подмастерьях и учениках и следит, чтобы мастерская не пришла в запустение. Люди говорят, что она все еще ждет своего мужа. И вот, — продолжал он, глядя на Ролана с уважением, — и вот приходит хозяин!

Множество любопытных собралось в кухне дома каменотеса, когда стало известно, что Ролан вернулся. Среди них было много таких, которые сами побывали на Востоке. Но никто не видел египетской земли, которую с недавних пор называли еще «Вавилонской блудницей», не смешивая, однако, с древним Вавилоном. Но подобало тому, как древние вавилоняне стремились построить, башню до небес, египтяне желали расширить свою империю до непостижимых размеров.

Мужчины сидели вместе с Роланом за столом; женщины с прялками — на скамье, некоторые качали спящих детей, держа их на коленях. Дети постарше устроились на корточках подле скамей, раскрыв глаза и уши. Они внимали захватывающим и ужасным рассказам Ролана и смешивали истинное и неправдоподобное в своих юных умах.

Ролан рассказал о страшных каторжных работах у стен города Дамьетты, о мощных башнях, две из которых охраняли порт. Тяжелая железная цепь была протянута от одной до другой башни через реку Танис — часть дельты Нила. Цепь опускалась на дно реки лишь в тех случаях, когда в гавань заходили египетские суда или же торговые корабли, доказавшие свои дружественные намерения лоцману.

— От этой ключевой египетской крепости, — сказал Ролан, уже охрипший от непривычно долгого разговора, — когда-нибудь начнется уничтожение остатков христианства на Востоке. Дамьетта как скорпион: она защищает столицу Египта и направляет жало против христианских стран Востока.

— Нам не нужно бояться этого скорпиона, — сказал сапожник, — так как тамплиеры защитят нас от него, — при этом он имел в виду не себя, а христиан Святой Земли. — Только у них достаточно денег для того, чтобы создать большое войско. А, может быть, вы не знаете, что они умеют делать золото?

— Что такое ты говоришь? — упрекнул его Ролан. — Не повторяй всякие бабьи россказни!

— Бабьи россказни? — обиделся сапожник. — Разве ты не знаешь, что у них в домах есть золотая голова, которая выплевывает столько золота, сколько им захочется? Тебя давно здесь не было, поэтому ты не знаешь, что замок тамплиеров на Лебедином озере так и прозвали: Дом Золотой Головы. Как ты думаешь, откуда тогда у них такие богатства?

— Мне кажется, — сказал мельник, не обращая внимания на Анну, желавшую возразить сапожнику, — что ты прав. Ведь если бы вздумали подсчитать, сколько милостыни раздают тамплиеры и сколько стоит им Восток, то можно было бы лишь удивиться, почему они до сих пор не в долговой тюрьме. И все же я не хочу ломать над этим голову. Мой предыдущий хозяин подарил тамплиерам мельницу и меня вместе с ней. Но тот, кого дарят тамплиерам, становится свободным, и его дети тоже. Значит, какое мне дело до золотой головы, от которой мне нет проку, ни вреда!

— Все вы заблуждаетесь! — воскликнул плотник. — Я скажу вам, как обстоят дела в действительности: в Ла-Рошели стоит большой тамплиерский флот…

— Об этом мы уже знаем, — пробормотали некоторые из собравшихся.

— Используя этот флот, тамплиеры плавают через море на запад, туда, где стоит над водой небесный колокол. Там они открыли землю, которая вся из серебра. Но никому не рассказывают, где она расположена. Это великая тайна.

Мужчины пожали плечами. Никто ничего не возразил, но все чувствовали волнение.

Был уже поздний вечер. Услышав слова плотника, дети раз протерли слипающиеся глаза. Только младенцы крепко спали на коленях у матерей. Они не проснулись и тогда, когда матери встали из-за стола, чтобы идти домой.

— Перед уходом, — сказал ткач, который до сих молчал, — мы должны возблагодарить Господа за твое спасение, Ролан, и помолиться о Марии и молодом каменотесе. Кто знает, что с ними происходит!

 

Приговор

Рене и Мария бежали к тамплиерам на Лебединое озеро; священник ордена в ту же ночь выслушал их исповеди. Он наложил на них трехдневный пост, в течение которого они могли только пить воду. Эти три дня они со страхом ожидали решение своей участи. Мария в глубине души была, согласна принять любое наказание, лишь бы только не расставаться с Рене.

To же самое думал и Рене. Он молил Господа послать ему любую кару, кроме одной — разлуки с Марией.

В конце концов их привели в комнату, где находились священники лионский магистр. С колотящимися сердцами Мария и Рене ожидали приговора людей, которым они с надеждой вручили свою судьбу.

И вот вперед вышел священник и приказал им подать ему руки. Когда они это сделали, он произнес над сплетенными руками благословение. Затем магистр также положил свою правую руку поверх их рук, и благословение было повторено еще раз. Священник сотворил крестное знамение и сказал:

— Да почиет впредь благословение Господне на ваших руках и на всем, что вы ими содеяли!

— Перед тем как сообщить вам приговор, — сказал магистр, — мы спрашиваем вас, согласны ли вы вступить в брак?

Тут на глазах у них выступили слезы радости. Но после того как священник совершил обряд бракосочетания, Рене и Марию снова обуял страх: не разлучат ли их тамплиеры в наказание, едва успев соединить?

— В наказание за преступление, — начал тамплиерский священник, — за которое тебя, каменотес, светский суд приговорил бы к смертной казни, мы налагаем на вас полное молчание до тех пор, пока у вас не родится ребенок. Ты насильственно разлучил душу с телом — да пожелает Христос дать жизнь другой душе, — он замолчал, а магистр продолжил:

— В Шартре, в пещере почитается Черная Мадонна. Над этой пещерой должен быть воздвигнут собор в честь Девы Марии. На тебя, каменотес, возлагается отдать все силы и все умение, которому ты обучился в братстве строителей, этому собору.

— Ты не имеешь права, — снова взял слово священник, — получать какое бы то ни было вознаграждение за эту работу и в годы обета молчания не имеешь права просить милостыню, но должен вместе с твоей женой жить за счет даров, которые добровольно принесут тебе ближние.

— Да пошлет Господь тебе дающих с радостью! — сурово сказал магистр.

Какой-то тамплиер вывел Рене и Марию по подземному ходу из города на берег Соны. В ивовых кустах стояла лодка. Тамплиер переправился через реку вместе с ними, у одной из тамплиерских мельниц. Их встретил слуга с двумя мулами. Он дал молодым людям лепешку и фляжку с вином. Тамплиер взял у слуги поводья.

— Теперь поднимайтесь в Волчье ущелье; оно заканчивается у каменоломни. Там вас ожидают английские рыцари ордена, добирающиеся с Востока через Шартр в Нормандию. Присоединяйтесь к ним.

Мария и Рене сели на мулов. Тамплиер поднял руку и сказал:

— С Богом!

Затем он повернулся и пошел к своей лодке.

В каменоломнях их ждали английские рыцари со своими оруженосцами. Когда они увидели, что к ним приближаются Рене и Мария, они сели на своих коней и выехали из каменоломен так медленно, что пришельцы без труда смогли последовать за ними. Оруженосцы несколько раз попытались завязать с ними беседу, но не получили ответа.

Внимание Марии привлекли некоторые из рыцарей, поднявшихся перед ними в ущелье. Правая нога одного из них не сгибалась, и он с трудом держался на лошади. У другого не было правой руки, а у третьего, снявшего капюшон, не было носа и левого глаза.

Да, неспроста у них на белых плащах красные кресты! Реки крови пролили они в Святой Земле! Мария хотела было что-то сказать, но онемела от скорбно-предостерегающего взгляда Рене.

Они поднялись на вершину горы и в последний раз взглянули на долину Соны и Роны. Там внизу остались мать и Лена. Скорее всего, Марии не суждено было больше с ними встретиться. Долго и беззвучно она рыдала.

На второй день пути перед ними показался какой-то городок. Приблизившись к нему, они услышали часового, трубившего в рог, и удивленно посмотрели друг на друга: сейчас около полудня — а часовой трубит в рог?

Огромная толпа народа собралась у городских ворот и с ликованием выбежала навстречу тамплиерам. Взволнованные люди говорили о том, кто поведет рыцарских коней. Они целовали рыцарям руки и края плащей.

— Господа, — кричали они, перебивая друг друга — вы приехали, чтобы спасти нас! Епископ наказал вашего графа отлучением от Церкви. И, поскольку мы его подданные, проклятие тяготеет над нами, и нам не дают причащаться святых тайн! Спасите нас, если право тамплиеров еще действует!

— Успокойтесь, люди! И сегодня еще действует право, данное нам папой Иннокентием: один раз в году мы можем приносить святое утешение отлученным от Церкви.

Весь народ устремился в церковь. Эти жаждущие утешения люди получили, наконец, отпущение своих грехов. Затем они опустились на колени и с огромным благоговением приняли причащение хлебом и вином. Многие пары сочетались браком. Детей окрестили. Больные и умирающие получили последнее христианское утешение.

Рене и Мария находились среди собравшихся в церкви. Они крепко держали друг друга за руки и чувствовали, как связаны с этими людьми.

После богослужения были зажжены факелы, и шествие отправилось на кладбище, чтобы благословить неосвященные могилы.

На следующее утро множество мужчин и женщин провожали тамплиеров до городских ворот, и многие принесли им что-нибудь съестное в дорогу: жареную курицу, вареные яйца, кусок сала, бурдюк, полный вина.

Долго до отъезжающих доносились песнопения счастливых горожан. Когда же еще раз они встретятся с тамплиерами, в чьей власти отменять анафему — хотя бы на короткое время?

 

Наказание за убийство

Английские рыцари выбрали дорогу, ведущую через горы к Мулену, она проходит по долине реки Алье. По берегу они ехали на север до впадения Алье в Луару, там сели на корабль и отплыли к Орлеану. Оттуда оставался еще один день пути до Шартра. Во всех городах, которые они проезжали, им встречались бродячие проповедники, призывающие к новому крестовому походу.

— Святой город Иерусалим нужно отвоевать у неверных! — проповедовали они, но слушатели лишь робко опускали глаза. А Мария думала о том, что пришлось пережить ее родителям в Святой Земле.

Солнце уже было далеко на западе, когда Рене и Мария достигли цели своего путешествия. На берегу небольшой речки раскинулся город. Они ехали по холмам над обрывом и видели оттуда плоскую возвышенность как раз в центре города; под ней темнел вход в пещеру Черной Мадонны.

Возвышенность была все еще черной от пожара, превратившего в пепел прежний собор, от которого остались только две массивные башни. Приговоренные к молчанию с надеждой въехали в город, где их ожидала неведомая судьба. Они знали, что Андре с семьей живет в этом городе, но им не было дозволено что-либо предпринимать ради своего спасения.

Весь Шартр жил строительством собора, и горожане добровольно участвовали в этих работах. Им помогали паломники и нищие. Они доставляли песок, шлифовали опоры, работали пилой или молотком и выполняли подсобную работу. Они привозили бочки с водой и грели ее на кострах. Из городских ворот тамплиеры отправились к черному как сажа холму, на восточной оконечности которого стоял дом тамплиеров. Пожар, спаливший собор, причинил дому тамплиеров лишь небольшой ущерб. Рене и Марию пригласили переночевать в одной из комнат. Со следующего дня им предстояло рассчитывать лишь на непредсказуемое милосердие чужих людей.

Наутро, взявшись за руки, они вышли из дома. Перед ними лежал плоский холм. Между домом тамплиеров и башнями разрушенного собора в землю были врыты какие-то странные желоба, и Мария вопросительно посмотрела на Рене. В ответ он сделал неопределенное движение руками и опять опечалился. Как хотел бы он объяснить ей, что эти врытые в землю желоба были планом, на основании которого строители будут воздвигать новый собор!

Рене подошел к колонне высотой примерно в человеческий рост, расположенной рядом с домом тамплиеров между желобами. Отсюда он рассмотрел план собора и понял, что план представляет собой семиконечную звезду.

В этот момент через строительную площадку проходил архитектор. Рене с уважением поклонился ему и показал семь пальцев. На плане он также обнаружил круг, квадрат и прямоугольник и дал об этом понять архитектору.

Архитектор кивнул в знак согласия; он признал в Рене сведущего человека. «Этот чужак, — подумал он, — разглядел на плане символические изображения. Должно быть, это мастер, обучавшийся в школе строительного братства. Стоит принять его на работу». И он спросил Рене, хочет ли тот у него работать.

Рене показал на свой рот и рот Марии.

— Понимаю, — сказал архитектор, — но на меня здесь работают и другие люди, нарушившие обет молчания. Для меня обет ничего не значит.

Рене покачал головой, а Мария, покраснев, опустила глаза. Они ведь были осуждены на молчание и не могли самовольно отказаться от обета.

— Понимаю, — снова сказал архитектор и посмотрел на обоих с сочувствием. — Подожди меня здесь, — попросил он Рене, — твою жену я отведу к другим женщинам, готовящим еду для паломников и нищих. Там может понадобиться помощь.

Он позвал Марию вниз, за пределы строительной площадки. Рядом с котлами там стояли длинные столы. На них громоздились репа и капуста, которые, казалось, только и ждали того, чтобы из них приготовили обед. Женщины, собравшиеся здесь, увлеченно болтали между собой. Архитектор указал на Марию и сказал:

— Она немая!

— Нам все равно! — закричали женщины. — У нас найдется работа и для немых. Так даже лучше, она будет работать руками, а не языком.

Они дали Марии в руки нож и показали ей ее работу. В час полуденного колокольного звона, когда нищим и паломникам раздавали еду из котлов, ее получили и Рене с Марией.

По окончании рабочего дня все, кто работал на строительстве собора, собрались у входа в пещеру Черной Мадонны. У некоторых были бурдюки для воды. Зажглись факелы, и паломники, нищие и рабочие двинулись в пещеру.

Глубоко в пещере коридор расширялся вокруг колодца. Те, у кого были бурдюки, наполнили их водой. Другие только смочили пальцы и провели ими по больным местам своего тела. Рене окунул руку в колодец и провел ею по своему рту и рту Марии. Высоко над колодезной дырой в стенной нише находилось изображение Черной Мадонны, почитавшейся в этой местности еще в дохристианскую эпоху. Это было изображение женщины, которая скоро родит.

Вместе с нищими и паломниками Рене и Мария провели всю ночь в пещере. Они закутались в плащи и почти не спали, несмотря на усталость. В эту ночь они поняли, что они такие же нищие, как и остальные. Попрошайничать же им было запрещено.

Но голодать им не приходилось, так как общая работа на огромном строительстве сделала все сердца восприимчивыми к бедам других. Все дни проходили одинаково, и ночи в пещере не отличались одна от другой. Так, постепенно, Рене и Мария теряли ощущение времени и уже не могли сказать, сколько прошло с тех пор, как они приехали в Шартр вместе с английскими тамплиерами. Однажды на строительную площадку со своим подмастерьем пришел мастер, которого Рене там еще не видел; это был бородатый широкоплечий человек. Его радостно принял главный архитектор собора.

— Назад из Парижа? — закричал архитектор. — А мы уже думали, что ты упал в Сену, а твоя жена боялась, что ты там нашел себе другую!

Они радостно хлопали друг друга по плечам и смеялись.

Рене, стоявший немного поодаль, прислушался к их разговору и отвернулся, испытав внезапный ужас — этот человек был Андре! Известно ли ему, что Филиппа уже нет в живых и кто виноват в его гибели? Рене стоял как парализованный. Словно издалека, он услышал голос архитектора:

— У меня здесь есть превосходный помощник. Он немой, так как наказан обетом молчания. Подойди, познакомься с ним!

Кровь ударила Рене в лицо. Он боялся упасть в обморок, услышав позади себя шаги Андре. Наконец архитектор и Андре предстали перед ним. Долго Андре ничего не говорил. Затем он разрыдался, прижав брата к своей груди.

Когда Андре подвел к брату свою жену, то оказалось, что это была одна из женщин, готовивших еду вместе с Марией уже несколько недель. Оба наказанных поселились у них в доме. Там и закончился обет молчания, когда Мария родила сына. Взяв ребенка на руки, Рене произнес первое слово за долгий промежуток времени. Это было имя его маленького сына: Деодат.

Счастье вновь обрести дар речи, было для Рене и Марии столь огромным, что они боялись бесцельно тратить драгоценные слова. Они говорили лишь в тех случаях, когда сказанное вмело чрезвычайную важность. И каждое их слово приобретало силу, какой не было в речах других людей. Рене стал уважаемым человеком в Шартре. Со всем пылом души вкладывал он свое мастерство в строительство собора. С каждым обтесанным камнем уменьшалось бремя на сердце Рене, отягощенном виной. Рене наполнялся ощущением возводимого собора, и ему радостно было видеть, как год за годом собор становится все совершеннее, воплощая в себе труд и искусство зодчего.

В братства объединялись различные ремесленники — не только каменотесы. Каждый из них получил от тамплиеров частицу той мудрости, которая была приобретена в Замке Железных Часовых. И каждый держал это знание в тайне и называл его «закон».

Например, бродячие певцы, именуемые трубадурами, узнавали друг друга по закону, в соответствии с которым они сочиняли стихи. Стеклодувы держали в тайне свой закон, пользуясь которым они изготовляли позолоченное и рубиновое стекло; а художники благодаря своему закону внезапно запечатлевали самые радужные цвета. Архитекторы же с помощью своего закона преодолели тяжесть камня и сооружали устремленные ввысь стрельчатые своды.

В каждом из этих законов была скрыта сила, преобразующая мир.

Стихи трубадуров были не просто благозвучны — они меняли самого человека, вдыхая в него нежные чувства и учтивость. Пестрая мозаика в соборах не просто сверкала, как драгоценные камни, — благодаря ей люди постигали, что низкая природа должна стремиться к излучению света, и ощущали себя причастными к этому облагораживанию.

Своды готических соборов не просто возносились до неслыханных прежде высот — они притягивали взоры верующих, и те падали перед ними ниц в глубоком благоговении. Люди приобретали новое самоощущение. «Только свободные и сознательные люди, — говорили тамплиеры, — могут изменить мир в лучшую сторону».

Рене регулярно приходил к той колонне, которая стояла теперь там, где должен был находиться алтарь. Снова и снова он следил за ходом луны и звезд над ее вершиной. По этим наблюдениям опытные архитекторы вычислили «шартрский локоть», положенный в основу размеров и пропорций постройки. Небосвод так расположен над этим собором, что кажется, будто через купол в собор втекает звездный мир. Он струится глубоко внутрь холма, где в пещере Черная Мадонна должна родить Спасителя. Так тамплиеры использовали знания, которые они почерпнули из каменных ларцов, в соответствии с их девизом:

«Не нам, Господи, не нам, но все ради славы Имени Твоего!»

 

«Нечистые» кузены

Деодат, сын Рене, и сын Андре Эрнест, который был на три года старше, росли как братья. За городскими стенами Шартра они играли с другими мальчиками в свои рыцарские игры. Воспоминания о Четвертом крестовом походе, в результате которого была одержана победа над греками в 1204 году, еще жили в детях, и каждый из них считал, что стоит ему только вырасти дельным человеком, и он сможет стать императором греческой Византии, как стал им Бодуэн Фландрский. Если же им не посчастливится, то они рассчитывали стать доблестными рыцарями, чтобы сражаться в Пиренеях с лжехристианами. Да, теперь крестовые походы устраивались не только против неверных, но и против тех христиан, которые веровали несколько иначе, нежели предписывала Церковь. Но если дети росли и мужали в стремлении наказать альбигойцев, то Рене и Андре не поощряли таких настроений. Отцы впадали в гнев и отчужденно относились к сыновьям.

В небольшом лесу у ручья в заброшенном сарае у детей был тайник. Туда они приходили и обсуждали, хватит ли им сил для участия в крестовом походе. Против христиан, и это мальчики признавали, против христиан они ни в коем случае не собирались сражаться на поле брани. Нет, им, скорее, хотелось принять на себя огромные лишения и совершить паломничество на Восток, известный им по рассказам взрослых. Там были язычники, достойные лишь того, чтобы быть разбитыми ими наголову.

Так болтали они день за днем, пока однажды один из мальчиков не принес с собою длинный нож. Он обернул его в тряпку и повесил себе на бок, чтобы тот выглядел как меч.

На следующий день ножи были у многих. Кое-кто стащил из дома шкуры и изделия из кожи, один мальчик принес на спине мешочек, полный зерна. Девочки принесли горшки для еды. Они собирались сражаться во славу Божью! Господь должен был дать им силу для сокрушения врагов, чтобы они освободили Иерусалим, Святой Город.

Одного из старших мальчиков они избрали священником, ибо крестовый поход без священников неугоден Господу. Они одели его в белую рубаху, которую украли дома во имя Господне. Они исполняли негромкие песнопения и бормотали молитвы, которые Он им заповедал, и их детские глаза светились восторгом. Наконец она стали держать совет, на котором было решено изгнать из крестового похода все нечистое, ибо только товарищество чистых было достойно любви Господней.

Как-то вечером произошло следующее: тихо, как мышки, дети покинули свое убежище, построились в колонну, как это обычно происходило в походах, и начали взбираться вверх по холму.

С заплаканными глазами смотрели им вслед Деодат и Эрнест. Кузенов исключили, так как отец Деодата был убийцей. Поднявшись во тьме на вершину холма, дети упали на колени и спели все песни, которым обучил их маленький священник. Для тех, кто оставался внизу, их голоса звучали сверху словно пение ангелов.

В этот день Деодат и Эрнест решили, что отправятся на Восток, как только станут настоящими каменотесами.

 

Каструм Перегринорум

Эрнест, сдав экзамен, стал странствующим подмастерьем и тоже отправился в Лион, где Франсис держал мастерскую лионских каменотесов. Анны и Ролана не было в живых, но гостеприимная Лена приняла племянника с любовью. У нее и Франсиса было два сына: Жоффруа исполнилось шестнадцать лет, как и Деодату, а маленькому Жереку было неполных четыре года. Он почти не разговаривал.

Уже на следующий день после своего приезда в Лион Эрнест отправился пешком по берегу Роны на север, чтобы вступить в орден в замке на берегу Лебединого озера. Его привели к лионскому магистру тамплиеров и тотчас же сообщили решение магистра: после испытательного срока в один год его примут в орден вместе с другими молодыми людьми.

Капеллу в лионском доме тамплиеров заливал свет, струившийся из огромных окон. На прохладных стенах не было картин, их увешивали доспехи и оружие, добытые на Востоке. Алтарь представлял собой простой каменный стол без фигур святых. Дароносицы, о которой Эрнест уже слышал, — Золотой Головы — здесь тоже не оказалось.

Вошел тамплиерский священник, держа в руке деревянный крест с изображением распятого Христа. Он стал влагать крест в руки новичкам.

— Скажите, что у вас в руках — велел он им.

— Распятый Христос! — закричали они.

На это священник ответил:

— Глаза ваши слепы! Вы позволяете им вводить вас в заблуждение! Такое никогда не должно происходить с тамплиерами! То, что вы держите в руках, ни в коем случае не Христос, Который умер за нас на кресте, а кусок дерева с Его фигурой! — и в знак того, что они совершили ошибку, он приказал им плюнуть на крест.

— Если вы ищете Христа, — продолжал он, — то ищите Его в каждом нищем, больном и осиротевшем. Ищите Его в сердце вашем и в царстве духа. Чтобы мы, однако, не относились с высокомерным презрением к земле, которая станет Новым Иерусалимом, мы должны смиренно склонить головы наши на пути приятия даров земных, ибо через пищу наши души связаны с этой землею, — священник склонился перед новичками, поцеловав их в уста и животы.

Он накинул им на плечи тамплиерские плащи, на уровне сердца украшенные крестом с иерихонскими трубами.

— Как окутывают вас эти плащи, — сказал лионский магистр, — так будет окутывать вас ваш орден, — он простер руки и продолжил: — Отныне вы причастны ко всему доброму, что создал орден с начала, и ко всему, что сделает он впредь! Ваши родители и все, кого вы любите, должны принимать участие в этих благодеяниях.

Сразу после того, как Эрнеста приняли в орден, его послали с флотом тамплиеров на Восток, так как турки укрепились на горе Фавор, угрожая оттуда равнине и побережью в Акконе, достичь которого они могли на своих быстрых конях за час.

Поэтому тамплиеры решили построить с помощью паломников крепость, обеспечивающую защиту побережья.

Об этом строительстве Эрнест узнал еще по пути на Восток. Другой каменотес, вступивший в орден вместе с Эрнестом, был знаком с христианским побережьем на Востоке.

— Там очень много бухт, — сказал он, — и все с малыми затратами можно превратить в обороноспособные порты. Крупнейшие из них — это Хайфская и Акконская бухты. Но я скажу тебе всю правду: важнейшей вскоре станет Атлитская бухта! Ты не можешь представить себе, какой грандиозный план Великого магистра Гийома Шартрского там осуществляется! Мы приедем как раз вовремя и поможем им.

Высадившись на сушу в Акконе, тамплиеры сразу же поехали на юг. Миновав стороной город Хайфу, они в тот же день добрались до Атлита. Уже издалека тамплиеры увидели палаточный городок, палатки прижимались к отрогам горы Кармель. Далеко выдающийся в море мыс отделяла от материка мощная стена, которую возводили паломники и тамплиеры.

Великий магистр прибыл в тот день из Аккона, чтобы наблюдать за работами. Магистр был из людей, чья энергия и мудрость написаны на лице. Поприветствовав вновь прибывших тамплиеров, Великий магистр указал им на мыс за почти готовой стеной.

— Эта стена, — начал он, описав ладонью широкую дугу — поднимется из моря, пересечет мыс, чтобы исчезнуть в море с другой стороны. За стеной, там впереди, вы видите колодец. Это колодец с пресной водой и потому — бесценный.

Магистр провел их через весь мыс и показал будущий порт, место для ловли рыбы, солеварню, для которых уже отвели участки земли. За стеной находились лесок, поля, несколько виноградников и фруктовые сады.

Нижний этаж замка был уже готов. Над ним предполагалось возвести круглую и прямоугольную башни и непреодолимую стену.

— Его нарекли Замком Пилигримов, — сказал Великий магистр, — Каструм Перегринорум. Ибо без помощи пилигримов нам не удалось бы его построить.

— Откуда у вас эти гигантские булыжники, господин? — спросил Эрнест, показав на фундамент замка.

— Здесь, видимо, еще с незапамятных времен стояла крепость. Произведя раскопки, мы наткнулись на ее развалины и решили пустить в дело старые камни. Но для того, чтобы сдвинуть каждый камень с места, понадобилось четыре быка.

Вскоре Эрнест присоединился к работавшим и вместе с ними участвовал в сооружении крупнейшей на сирийском побережье крепости. Еще до того как в нее был уложен последний камень, в новом порту высадились король Венгерский с его пестрой свитой, Великий герцог Австрийский и император Фридрих Гогенштауфен. Амальрик де Люзиньян, объединивший короны Кипра и Иерусалима, также прибыл со своего острова. Пожаловали сюда и Великие магистры орденов, и сирийские бароны.

В просторном новом замке они держали совет о тестовом походе в Египет, в котором должны были принять участие все собравшиеся. Полные высоких помыслов, коронованные особы возвратились в родные места. Турки же из страха перед господствующим над местностью Каструм Перегринорум уничтожили свою крепость, угрожающе расположенную на горе Фавор.

 

Куда?

Паломники закончили свои труды: они исполнили обеты и отдали строительное искусство ради сохранения христианства в Святой Земле во славу Божью. С гордостью они привезли на Запад вести о Каструм Перегринорум. В истории, которая так быстро все забывает, остался не забытым труд пилигримов, воплощенный в названии замка.

В туже зиму в путь отправились новые крестоносцы, чтобы поспеть на место, как только улягутся весенние штормы; они поплыли по морю. Верные своему соглашению, с мощными войсками в Каструм Перегринорум прибыли король Венгерский и Великий герцог Австрийский. Император Фридрих, однако, все еще медлил и оставался в Европе. Как это происходило во всех предыдущих крестовых походах, так было и теперь: паломники собирались под защитой крестоносцев, чтобы под их прикрытием идти в Святую Землю.

В Шартре также собралась небольшая группа крестоносцев, к которой примкнули Деодат и его друг шутник Антуан. Деодат полагал, что каменотес всегда сможет найти применение своим способностям. Кроме того, он думал о своем кузене Эрнесте, с которым должен был встретиться в Каструм Перегринорум. Незадолго до этого возвращающийся домой паломник передал привет Деодату от Эрнеста.

— Пустите меня в поход! — попросил Деодат своих родителей.

Когда же мать лишь молча покачала головой, он обратился к отцу:

— Если бы ты, отец, не был связан своим грехом с Шартрским собором, ты, конечно, уже давно был бы в Святой. Земле!

Рене глубоко вздохнул.

— Я бы отправился в поход, сын, — признался он.

Мария также призналась, что охотно бы вернулась на Восток.

— Но теперь, — быстро добавила она, — теперь, когда там все изменилось, мне кажется, лучше жить здесь.

Рене с благодарностью обнял ее за плечи.

На следующее утро они отправились в путь: Деодат и балагур Антуан. Рене и Мария, обнявшись, смотрели им вслед. Деодату было приятно видеть своих красивых статных родителей, и он весело помахал им.

Прощальная улыбка исчезла с лиц родителей. Они вспоминали, что происходило прежде, когда Деодата еще не было; думали о том, что его имя было первым словом, которое они произнесли после долгого молчания. Мария вопросительно смотрела мужу в лицо: быть может, беспечный уход Деодата и был истинным наказанием за старое преступление? Господь решил отнять у них самое дорогое — единственного сына… Рене пожал плечами, неуверенно пробормотал: «На все воля Божья».

Во время расставания Андре скромно держался позади всех. Вернувшись домой, он сказал:

— Да пребудет Господь с мальчишками! — и когда Мария и Рене ничего ему не ответили, потому что их душили слезы, добавил: — Господь своих не бросает.

Отправившиеся в поход юноши представляли себе юре и как они стремительно помчатся по его зеленым волнам — почти не касаясь воды! Они бодро шагали вперед, насвистывая и сбивая посохами головки чертополоха, и говорили о Востоке так, будто совершенно не сомневались, что уже послезавтра окажутся там. Деодат хотел все рассказать Эрнесту, как только они высадятся в Каструм Перегринорум. Про себя они повторяли описания крепостей, услышанные от вернувшихся домой пилигримов.

В Лионе юноши зашли к Лене и Франсису, и Деодат познакомился со своими кузенами: ровесником Жоффруа, унаследовавшим от отца рыжие вихры, и шестилетним Жереком, который при Деодате не вымолвил ни слова. Но на следующее утро он вышел со своим старшим братом к причалу провожать кузена и помахал ему на прощание, когда появился корабль, готовый принять пилигримов на свой борт.

И вот перед ними раскинулось то серое блестящее зеркало, при виде которого за прошедшие сто двадцать лет столько сердец крестоносцев переполняла радость, — море. Впервые в жизни юноши испытали чувство свободы, приносящее людям счастье.

Юные пилигримы еще более укрепились в своих радостных ожиданиях, когда в Марселе они встретили бравого капитана, чей парусник, скрипя снастями, вышел в открытое море. Деодату никак не верилось, что берег, очертания которого то и дело вырисовывались на востоке, был все еще итальянским полуостровом.

На десятый день путешествия корабль внезапно подвернул на юг, взяв курс в сторону египетского побережья. Паломники оказались сбиты с толку: они ожидали уже на следующий день увидеть сирийский берег, куда так стремились! Вскоре их озадаченность сменили недоверие и гнев.

— Эй! — закричали они хозяину корабля, — что это тебе взбрело в голову, почему ты свернул к устью Нила? Ты, наверное, хочешь продать нас мамелюкам?

И они стали замахиваться на него посохами.

— Послушайте меня! — воскликнул капитан, воздев покаянно руки. — Это не моя вина, так приказал папа нам, мореплавателям. Он желает, чтобы все паломники и крестоносцы» хотят они этого или нет, доставлялись к нильскому рукаву, Танису. Там находится ключевая египетская крепость Дамьетта. Ее нужно захватить. Император Фридрих также дал свое согласие участвовать в ее осаде. Он приведет с собой немецких и итальянских рыцарей.

— При чем тут Дамьетта? — стали кричать паломники, перебивая друг друга.

— Тот, у кого окажется в руках Дамьетта, будет обладать Каиром, этим злейшим врагом Иерусалима.

Парусник приплыл на Танис. На берегах, раскинувшихся далеко друг от друга, юноши увидели первые палатки европейских лучников, несших охрану этого устья. Гребцы по команде ускорили ход. С берегов послышались возгласы лучников «хей-хо», которыми они приветствовали прибывших европейцев. Лучники показывали вверх по реке, поднимая одну руку, как мачту, а другой изображая парус.

Матросы понимали язык их жестов: флот крестоносцев, вышедший из Каструм Перегринорум, был уже вблизи Дамьетты. Деодат с напряжением смотрел вперед. Как только солнце погрузилось в красный туман Ливийской пустыни, он громко воскликнул: «Там! Там!» — указывая Антуану на поднимающийся вдали целый лес рей.

В Деодате боролись радость и страх: там, за этими реями, он видел массивные стены Дамьетты, у которых его дед выполнял подневольные работы, будучи рабом, и откуда он бежал в Европу. Какая же судьба ждет здесь его — Деодата? Покинут ли они с Антуаном эту незнакомую землю целыми и невредимыми? Он увидел две башни, запиравшие реку перед городским портом на тяжелую железную цепь; лишь когда ее поднимали над водой, путь был свободен. Парусник встал на якорь посреди реки, к нему подплыли лодки. Не говоря ни слова, в смущении паломники высаживались с корабля и с короткой молитвой ступали на ненавистный египетский берег, ощущая под ногами твердую как камень илистую почву.

Они разбили палатки, но у большинства пилигримов жажда деятельности, пригнавшая их на Восток, иссякла. Ведь эта земля не была Святой Землей, ради защиты которой они без промедления отдали бы жизнь.

 

Черная смерть

Тамплиеры, прибывшие в Дамьетту, когда их Великим магистром был Гийом Шартрский, и как всегда расположившиеся за пределами основного лагеря, чуть свет пришли устанавливать недавно изобретенную катапульту. Это мощное военное орудие они привезли на своих кораблях по частям: балки, стержни, гвозди, железные оси и клинья. Под прикрытием передвижного туннеля они должны были перед штурмом подтянуть свою катапульту к городским стенам.

Однако сначала требовалось найти камни, из которых можно изготовить пушечные ядра. Были отправлены глашатаи, искавшие каменотесов среди пилигримов. Вызвались Антуан и Деодат. С группой каменотесов они поднимали камни со дна Таниса, изготавливали по чертежам тамплиеров деревянные заготовки, чтобы пушечные ядра были одинакового размера и имели равномерное закругление.

За работами наблюдал один тамплиер карликового роста. При разговоре у него странно дергалась голова, и он тер себе ухо, свисавшее с черепа, словно оборванный лоскут. Большими кроткими глазами он смотрел на собеседника.

— Почему тамплиеры привезли с собой только одну такую катапульту? Ведь для столь огромного города нужно, по крайней мере, две? — спросил его Деодат.

Человечек потер ухо и осторожно покачал головой.

— Каменотес, — сказал он, и голос его был так же мягок, как и взгляд. — Эта катапульта — особое изобретение. Жаль, что ты занят с ядрами, а то мог бы понаблюдать за тем, как устанавливают катапульту наши механики. Тогда ты заметил бы, что этот новый вид оружия имеет подвижный рычаг и вращается туда-сюда, словно пляшущий человек. Кроме того, катапульта обладает огромной силой броска. А если ее грамотно установить, она может стрелять во всех направлениях. На следующей неделе вы увидите это собственными глазами.

Коротышка приходил каждый день, стоял некоторое время рядом с Деодатом и с улыбкой кивал, следя за уверенными движениями его рук.

— Я вижу, — сказал он, — ты научился своему ремеслу у мастера в одном из строительных братств. По тому, как ты берешься за камень, я вижу, что ты способен чувствовать его суть.

— Ты правильно это заметил, — сказал Деодат. — Мой отец принадлежит к одному из строительных братств, а я обучался у него. Он работает мастером в Шартрском кафедральном соборе и знает его символы.

— Шартрский собор построен на квадрате, прямоугольнике и круге, увенчанных на хорах семиконечной звездой. Известен ли тебе язык этих знаков?

— Известен.

— Скажи мне, как тебя зовут, каменотес.

— Меня зовут Деодат. А тебя?

— Мигель. Я приехал из тамплиерского замка в Испании, это заметно по моему произношению. Замок находится на пути пилигримов к гробнице святого Иакова в Компостелле и называется Понферрада. На всем этом пути сооружаются церкви и странноприимные дома, в которых паломники могут переночевать и где о них заботятся. Чтобы достойным образом украсить внешние стены этих церквей, необходимы каменотесы, чувствующие сущность камня. Скоро сюда войдет император Фридрих со своим войском, он возглавит штурм города. Если я не погибну при штурме, то вернусь в Испанию. Может быть, ты захочешь поехать туда вместе со мной и применить свое умение в постройке домов пилигримов на пути святого Иакова?

— Все мои предки, — медленно возразил Деодат, — жили в Святой Земле, а не в Испании.

Когда вечером два друга сидели у костра над темной рекой, Антуан спросил:

— Что означают символы в плане Шартрского собора? Позволено ли тебе об этом говорить?

Минуту они молча смотрели друг на друга, затем Деодат кивнул.

— Ты ведь сам знаешь историю бунта на небесах, после которой Восставший на Всевышнего оказался низвержен на землю.

— Знаю.

— Будучи на небесах, он носил сверкающую корону на голове. Над самым лбом корону украшал карбункул.

— Я уже слышал об этом карбункуле, — сказал Антуан и налил другу в бокал остатки пряного вина.

— Когда Люцифер оказался низвергнут на землю, карбункул раскололся на три части. Первый осколок был настолько мал, что его можно было вставить в кольцо; второй — величиной с кулак; третий же — больше, чем первые два вместе. Так нам говорит предание.

— Предание всегда говорит образно, Деодат.

— Ты прав. Здесь оно также говорит образами. Эти три осколка передавались из поколения в поколение, всегда попадая к самому достойному. Каждый народ, у которого есть одна из частей карбункула, может считать себя счастливым. Ибо в камне этом, когда он еще был цел, отражалось всеведение Господне. Теперь в каждом из осколков что-то от него осталось. Два меньших куска передавались из поколения в поколение, дойдя до царя Соломона. Один он вставил в перстень с печатью; другой водрузил на своем жертвенном столе. Когда он смотрел на перстень, то видел в камне силы природы; когда он приносил жертвы на своем столе — видел в камне законы природы!

— А о третьем, самом большом осколке, ничего неизвестно?

— В древнейшие времена он хранился у Мельхиседека, царя-священника, имевшего жертвенник в долине Иосафат. Когда же Авраам приехал в Месопотамию, чтобы найти достойное место для служения Единому Господу Своему, он пошел в гости к Мельхиседеку, тот подал ему угощение в сияющей чаше, налив в нее вина, в котором плавало несколько зерен пшеницы. Эта чаша была изготовлена из самого крупного куска карбункула.

Антуан помешивал пепел прутиком.

— Больше об этой чаше ничего не известно?

— Позднее она хранилась в Храме. Когда же Навуходоносор при покорении Иерусалима грабил Храм, он обращал свое внимание только на золотые сосуды. Чаши он не заметил. Ее свет был приглушенным.

— Что же с ней в конце концов стало?

— Когда Ирод заново возводил иудейский Храм, он скупал все старинное, что можно было найти среди тех руин. Чашу приобрела какая-то женщина; говорят, это была Вероника, которую Иисус излечил от кровотечений. Она приходилась двоюродной сестрой Иоанну. По преданию, она принесла эту чашу на стол, когда Иисус устроил Вечерю со своими апостолами. Из чаши Он угощал апостолов хлебом и вином. Если посчитать, что кольцо Соломона — круг, его жертвенный стол — квадрат, а стол, за которым проходила Вечеря, — прямоугольник, то можно увидеть в трех этих символах земные вещи. Они должны вознести карбункул падшего ангела через семь планетных сфер и вернуть в лоно Господа. Такова, образно говоря, архитектурная идея Шартрского собора.

Антуан вынул прутик из костра и посмотрел на Деодата.

— Многое, — тихо сказал он, — многое в мировой истории повторяется или, по крайней мере, похоже.

— Иосиф Аримафейский, попросивший у Пилата разрешение снять Иисуса с креста, забрал чашу, из которой Иисус в последний раз вкусил пищи земной, к себе. И как только он собрал в нее святую кровь Спасителя, чаша снова засияла. В спешке он прикрыл ее своим плащом, чтобы скрыть от глаз людских.

— Деодат! — воскликнул Антуан, — ты говоришь о чаше, которую называют Чашей Святого Грааля?

— Конечно же, я говорю о Чаше Грааля.

— Ходят слухи, что эта чаша хранится у тамплиеров.

— Действительно, ходят слухи.

— Я слышал также, что они искали те осколки карбункула, которые были у царя Соломона в кольце и на жертвенном столе.

— Ходят такие слухи, — повторил Деодат и встал. — Пойдем поспим, ночь коротка.

Они вместе пошли в палатку.

На следующее утро у Антуана был жар, и он не мог держаться на ногах. Деодат озабоченно посмотрел на него, когда отправлялся на работу один. Антуан ничего не ел. Он страдал от жажды, мучительной жажды. С трудом он добрел до Таниса, лег на берегу и припал своими растрескавшимися губами к воде. Антуан медленно всасывал в себя темную воду, которой было так много и которая была столь драгоценна. Он видел, как в глубине проплывали рыбы, а на волнах качались пестрые утки. Река проносила мимо него то кусок сгнившего дерева, то труп коровы. На поверхности воды танцевали желтые листья. Они вызвали у него такое головокружение, что он закрыл глаза.

Когда же Антуан снова открыл их, то впервые увидел свое отражение в воде. Он увидел расплывшееся лицо, под правым ухом была темная шишка. Не сразу он понял, что это его лицо.

— Что у меня за вид? — спросил он себя, кашляя. Но ужас, который Антуан при этом ощутил, уже дал ему ответ — Я выгляжу как чумной больной.

Он слышал, как из лагеря доносилось: «Чума! Чума!» Уже вечером Антуан увидел, как проезжают мимо его палатки телеги, полные нагих почерневших трупов, которые сваливали в Танис. Среди умерших был Великий магистр тамплиеров Гийом Шартрский. Кто же теперь возглавит войско при штурме вражеского города?..

…Деодат печально сидел в палатке и смотрел на немногие пожитки, напоминавшие ему об Антуане. Но времени на печаль не оставалось.

Третьего ноября — вплоть до этого дня напрасно ожидали прибытия императора Фридриха II — прозвучал сигнал к штурму города. Ликующие звуки труб уносились в голубое небо, приплясывали кони, формировалось войско. Новый Великий магистр тамплиеров, Петро Монтекауто, произнес от имени всех членов ордена девиз: «Не нам, Господи, не нам, но все ради славы Имени Твоего!»

Король Венгерский и Великий герцог Австрийский также дали своим воинам христианские девизы. Медленно-медленно начала двигаться тамплиерская катапульта; словно направляемая рукой призрака, она подъехала к городской стене. Следом быки тянули повозки с каменными ядрами. Каменотесы находились рядом с повозками. Деодат получил задание загружать ядра в ковш. Как только установили катапульту, двое тамплиеров занялись установкой метательного рычага, и Деодат услышал команду: «Заряжай!»

Некоторые из каменотесов вскочили на телегу, которую везли быки. Теперь они пустили ядра по деревянному желобу в сторону Деодата, в ожидании сидевшего на корточках. Он ловил ядра и, смягчая мощность их удара при падении, переправлял в опрокидывавшийся ковш пращи. С грохотом катились ядра по метательному рычагу.

— Стреляй! — закричал начальник артиллерии, и ядра смертоносным градом посыпались на город. Жители не знали, как спастись от них.

— Стреляет Мефертисса! — кричали они в паническом ужасе. Так они называли эту танцующую пращу. — Она приносит несчастье!

Под прикрытием катапульты и расположившихся за ней лучников были подготовлены лестницы для штурма, и авангард тамплиеров взобрался на зубцы городской стены. Как только новый Великий магистр занес ногу над стеной, Деодат потерял его из виду. И тут вражеский снаряд швырнул Деодата на землю. Он услышал, как хрустнули кости у него в плече, но не успел почувствовать боли, лишившись чувств.

Несмотря на то, что египтяне защищали свою крепость не на жизнь, а на смерть, к полудню Дамьетта уже была в руках христиан. Мертвые заполнили весь город — улицы, дома и даже колодцы. Ибо не только Мефертисса и не только воины штурмовали город, но еще и чума. Чума победила Дамьетту.

Крестоносцы, однако, не думали о мертвых. Они врывались в каждый дом, рылись во всех сундуках и ларцах и нашли там много золота, серебра, драгоценных камеей и великолепных тканей. В драках они распределяли добычу между собой. И только после этого позаботились очистить город от разлагающихся трупов, чтобы вновь сделать его обитаемым.

 

В Испанию

Придя в сознание, Деодат увидел, что лежит в большой палатке с высокими входными стойками. Со всех сторон до его ушей доносились крики и стоны больных. Плечо болело так, что он не мог повернуть голову. Здоровой рукой Деодат нащупал повязку, косо наложенную на грудь и образующую на левом плече, которое так болело, подушечку. На левую руку была наложена шина. Боль усиливалась.

Когда стоны Деодата перешли в крики, к нему подошел какой-то иоаннит и, поддерживая ему голову, дал выпить напиток из трав.

Отвар оглушил, и больной опять заснул. В сумерках он проснулся на минуту. Мигель стоял на коленях рядом с ним и молился. Позади горела свеча, и ее спокойное пламя опять погрузило Деодата в забытье. Словно издалека раздавались стоны других раненых.

Кто-то подходил к Деодату снова и снова, ему что-то давали выпить. Он не мог понять, был ли это бульон, вода или же целебное питье. Наконец периоды бодрствования стали дольше, боль в плече утихала, становясь терпимой.

Кто-то сказал:

— Палатки тамплиеров опустели. Войско пошло на Каир.

И Деодату показалось, что из лагеря ушли почти все: лишь изредка раздавались шаги часовых, иногда пробегала собака или кошка, охотившаяся за крысами. По ночам слышался вой шакалов. Время от времени приходили женщины с бочонками воды и поили раненых, Иоаннитов почти не было видно; об уходе за больными и ранеными не могло быть и речи. От гниющих повязок на ранах исходило страшное зловоние.

Однажды в лагере началось оживление, он наполнился народом, стали приносить новых раненых. Однако тамплиеры, которые их несли, выглядели так, будто им самим требовалась помощь врача. Среди них был Мигель. На черепе его не хватало того самого повисшего уха, на месте которого теперь виднелась paнa с запекшейся кровью. Заметив, что Деодат узнал его, Мигель заковылял к другу. Глаза на истощенном лице Мигеля казались огромными, словно у призрака. Рука, которую он подал Деодату, загрубела от грязи. Пахло от него потом и кровью. Некоторое время Мигель смотрел на Деодата большими глазами, словно хотел что-то сказать ему, затем, не говоря ни слова, поплелся прочь.

Когда несколько дней спустя Мигель вернулся, он вынул из рясы письмо, на котором стояла печать Великого магистра Петре Монтекауто.

— Я возвращаюсь в Испанию, — сказал Мигель. — По пути в Понферраду я должен завезти это письмо к епископу Эльнскому. Эльна лежит у моря к востоку от Пиренеев. На корабле, на котором я отплыву, будут раненые. Подумай, поплывешь ли ты со мной. В таком состоянии ты не нужен Святой Земле. Хотя, я полагаю, иоанниты могли бы взять тебя туда с собой.

— Мне не требуется долго думать, — сказал Деодат. — Я отплываю вместе с тобой. Все происходит так, как ты и хотел в самом начале, но теперь я калека.

Всю дорогу Деодат думал о том, что он изувечен и, вероятно, больше не сможет заниматься своим ремеслом. Он ехал, пряча взгляд, чтобы Мигель не заметил его горя. Из Шартра Деодат отправился в Каструм Перегринорум, рассчитывая побыть на Востоке вместе с Эрнестом.

Теперь он плыл к испанскому берегу. Подняв глаза, он увидел раздуваемый ветром белый парус с красным крестом и иерихонскими трубами над ним. «Иерихонские трубы, — подумал Деодат, — но какой ценой!»

На западе серая полоска поднялась над краем моря. «Земля на горизонте!» — закричал человек с наблюдательного пункта. Серая полоса медленно расширилась, поднялась и превратилась в побережье около границы между Францией и Испанией. Корабль вошел в тамплиерский порт Коллиур.

Епископ Эльнский был богатырского телосложения. Его серо-ледяные глаза умно блестели на добродушном лице. Мигель, которого стражи епископского дворца пропустили вне очереди, протянул епископу письмо Великого магистра так, что тот мгновенно узнал печать.

— Друг мой, — сказал епископ, бросив взгляд на письмо, — я с опаской принимаю от вас это письмо. Садитесь туда, мне нужно собраться с мыслями перед тем, как прочесть его.

Епископ встал на колени у окна. Некоторое время он оставался в этом положении, затем спокойно поднялся, распечатал письмо и вполголоса стал читать. Выражение его лица становилось все более озабоченным.

— «…так мы пытались бороться со все более превосходящими силами султана и в хорошем боевом порядке поднялись на берег нильского рукава Таниса. Когда же мы, разделенные только рекой, на глазах врагов разбили свои палатки, десять тысяч боеспособных крестоносцев бежали из наших рядов. Как только на Ниле началось половодье, султан отправил галеры и галионы в старый канал. Таким образом они преградили путь вашим судам в Танисе и помешали их маневрированию. И, что еще хуже, они полностью отделили нас от Дамьетты, так что мы потеряли связь с основным войском.

Султан приказал отвести нильскую воду в систему неизвестных нам каналов и углублений и сделал невозможным наше отступление. В этом болоте мы лишились коней и ослов, всего снаряжения, бронированных повозок и оружия почти со всем боезапасом. Мы не могли продвинуться ни вперед, ни назад, ни еще в каком-либо направлении. Без продовольствия мы задыхались, словно рыбы на берегу. Теперь мы уже не могли сражаться с неверными, так как нас от них отделяло озеро. В этом безвыходном положении стало неизбежным подписание договора с султаном. Он потребовал вернуть ему город Дамьетту.

Итак, мы вернулись в Дамьетту, чтобы определить сроки передачи города. Ведь если бы мы даже захотели выкупить его, то не смогли бы так скоро найти ни единой серебряной монеты. Дело в том, что крестоносцы, распределившие между собой богатую добычу, давно уже были очень далеко, а на их месте сражались новые. Итак, мы должны были покориться и утвердить договор, отдав заложников.

Султан гарантировал нам беспрепятственный вывод наших войск, а Святой Земле — перемирие на восемь лет. Если бы император Фридрих Гогенштауфен показался у стен Дамьетты хотя бы на один день — а он дал такой обет не только нам, но и папе, — то этот крестовый поход, конечно же, имел бы совсем другое завершение. У крестоносцев был престиж мощной боевой силы, и султан боялся Фридриха II, угрожавшего из Сицилии египетским областям, расположенным в устье Нила.

Султан остался верен своим обещаниям. Пятнадцать дней подряд он выдавал хлеб и кашу изголодавшейся армии крестоносцев и таким образом сохранил нам жизнь.

Посмотрите с сочувствием на нашу беду, дражайший друг, и помогите нам, как можете!

Петрус Монтекауто,

Великий магистр ордена тамплиеров».

Епископ положил письмо и снова подошел к окну.

— Господи спаси! — пылко произнес он и повернулся к Мигелю. С давно отработанным самообладанием он любезно сказал: — Простите, дорогой друг, если, читая это письмо, я не выполнил долга гостеприимства. Прошу вас выпить со мной немного вина и кое-что поесть.

Мигель поклонился:

— Благодарю вас за заботу, господин. Но нам, тамплиерам, устав ордена не разрешает пить вино с епископами. Простите, что я вам об этом напоминаю.

Епископ с сожалением пожал плечами.

— Пусть это будет не вино» — сказал он, лукаво улыбнувшись.

Все больше и больше раненых тамплиеров перевозивши по морю в Коллиур, и уже не хватало мест в лазарете, чтобы всех их принять. Тогда паломников, которые были среди инвалидов, стали передавать монахам в Эльну: там монахи устроили лагерь для больных. Среди них находился и Деодат. Крик восторга вырвался из его уст, когда он увидел искусно обтесанные колонны, имевшие верхние части в виде фигур и стволы, украшенные великолепным орнаментом.

— Наверное, ты каменотес, да? — с улыбкой спросили монахи Деодата. — Тогда ты должен выздороветь от одного только созерцания этой архитектуры!

Расслабившись, Деодат лежал, скрытый в этом дворе с колоннами, где благоухали узкие стройные кипарисы. Впервые он не подавлял в себе мыслей о Шартре и о родителях. Деодат видел, как мать дает ему в дорогу две новые рубашки, как отец со взволнованным лицом пересчитывает серебряные монеты, бросая их ему нa ладонь. Родители тогда сказали: «Распорядись этим разумно!» Но Бог знает, кто на его месте смог бы распорядиться этим разумно… Дядя Андре, всегда такой веселый и разговорчивый, только молча положил ему руку на плечо.

— Я передам Эрнесту привет от вас, как только его увижу, — сказал Деодат с тяжелым вздохом и отвернулся.

С картинами воспоминаний перед глазами Деодат уснул; впервые его сон был целебным. Проснувшись, он посмотрел в большие глаза Мигеля.

— Как тебе здесь нравится? — спросил друг.

С минуту Деодат осматривался: колонны, кипарисы, монахи, деловито пробегавшие туда-сюда, плеск фонтана. Боль стихла.

— Хорошо, — ответил он. — Мне здесь хорошо. Когда ты должен поехать в Понферраду, Мигель?

— В Понферраду, — Мигель улыбнулся, — в Понферраду мы поедем вместе. Сейчас я должен ехать в Агд, куда доставят нашу разобранную Мефертиссу, чтобы тамошние инженеры ее достроили.

Тут улыбнулся и Деодат.

— Когда? — недоверчиво спросил он, имея в виду Понферраду.

— Это произойдет осенью, — ответил Мигель. — Тогда ты снова встанешь на ноги.

— Мигель, если ты повстречаешь какого-нибудь французского каменотеса, который едет из Агда на север, отправь его к моим родителям, чтобы они знали, где я нахожусь.

— Это я тебе обещаю, — сказал Мигель и ушел.

Деодат, однако, мысленно не отпускал его. «Мигель, — думал он, — если мне действительно суждено обрести заново силу рук, я клянусь, что применю ее на пути пилигримов в Сантьяго!» — и, пока друг еще не успел далеко уйти, Деодат повторил:

— Я клянусь!

Монахи заботливо ухаживали за Деодатом. Вскоре он был уже в состоянии сидеть. Они подложили ему под спину подушку, и теперь он мог полностью обозревать крестовый ход и сад. В основном его интересовали искусно обтесанные навершия колонн внутри крестового хода, где были изображены скульптурные фризы. Там Иаков пас овец Лавана, чтобы заслужить прекрасную Рахиль. Можно было увидеть и Каина, убивавшего брата своего Авеля.

Еще через две недели у Деодата уже не подкашивались ноги, когда монахи просили его встать. Шаг за шагом он начал ходить.

Повязки на руке и плече Деодата становились все тоньше, наконец он начал двигать рукой, прежде беспомощно свисавшей как плеть. Он сжимал руку в кулак и поднимал булыжники — все тяжелее, все выше. Он нашел жердь и тренировал на ней кисть. Потом он вбил жердь в землю и пытался согнуть ее. Деодату пришло на ум исследовать конюшни и посмотреть, не найдется ли там работа, которую он мог бы выполнять. Однажды больной рукой он почистил скребницей лошадь. Так постепенно Деодат восстанавливая свои силы. Когда у него перестало свисать раненое плечо, он стал таким же крепким молодым человеком, каким был прежде.

В конюшне, кроме лошадей, стояли и пять мулов, у которых на лбу был выжжен тамплиерский крест.

— Куда их отправляют? — поинтересовался Деодат.

— Их отправляют в Лавлане, — ответил один из монахов, работавших на конюшне. — Мы отдадим их в дорогу тому, кто пойдет в Сантьяго.

— Когда же они отправятся? — спросил Деодат учащенно бьющимся сердцем.

— Через две недели, — сказал монах-конюший и добавил со вздохом: — Если все будет хорошо, ведь эти — сущие черти.

На следующий день Деодат начал ухаживать за мулами; вскоре он так хорошо изучил своенравных животных, что легко справлялся со всеми их капризами, а мулы покорно подчинялись Деодату.

По вечерам же у Деодата так болело плечо, что он подолгу ворочался в постели, безуспешно выискивая удобную позу, чтобы унять боль.

Однажды он привел мулов на огороженный выгон, и, когда они подняли там вихрь сухих листьев, Деодат заметил, что наступила осень.

В этот вечер он связал в узелок те немногие пожитки, которые удалось ему собрать за время болезни, и стал ожидать Мигеля.

 

Отъезд втроем

В конце недели Жоффруа сунул свой рыжий чуб в дверь конюшни.

— Скажите-ка, монахи! — весело воскликнул он. — Есть ли здесь человек по имени Деодат?

Братья, познакомившиеся лишь незадолго перед этим и вскоре расставшиеся, сердечно поприветствовали друг друга.

— Откуда ты приехал? Как узнал, что я здесь?

— Недавно в мастерской у моего отца стал работать подмастерье из Шартра, иначе отец не отпустил бы меня постранствовать. Отцу о тебе стало известно от твоего отца. Тот услышал о тебе от какого-то другого подмастерья, а тот — от тамплиера по имени Мигель. Теперь ты доволен?

— Знают ли мои родители, что у меня покалечено плечо?

— Знают. Я, однако, вижу, твоя рука вновь обретает подобающую силу.

— Как идут дела у моих родителей?

— Они живут хорошо. Много думают о тебе.

— В ближайшие дни я еду в Испанию. Я дал обет. Кроме того, мне нужно где-нибудь по дороге пристроить этих чертовых мулов. За мной, я надеюсь, скоро заедет Мигель.

— Тогда часть пути я проеду с вами, — сказал Жоффруа, — или, может быть, вы хотите слегка нагрузить этих мулов?

— Нет, не хотим. Но я, сказать по совести, не могу рекомендовать их тебе для верховой езды, или, может быть, ты так хорошо держишься в седле, что совсем ничего не боишься?

— Уж я научу их хорошим манерам, — сказал Жоффруа, показав мулам кулак.

Братья расхохотались.

— У тебя дома все в порядке?

— О, да. К счастью, там ни в чем нет недостатка. Только Жерек не раскрывает уст. При этом растет крепким, как дуб, и обещает стать умелым мастеровым. Он не собирается сидеть сложа руки.

— Я пробуду в Испании несколько лет, — сказал Деодат, — исполню свой обет и вернусь в Шартр.

Через день появился Мигель. Ранним утром он зашел на конюшню Эльнского монастыря. За плечами у него висел плетеный дорожный мешок.

— Можно ехать? — спросил он, посмотрев на Деодата испытующим взглядом.

— Мигель, — воскликнул Деодат, — кто сказал тебе, что я в состоянии ехать?

— Мне говорят это сейчас мои глаза, — ответил Мигель, смеясь, — но сердце мое говорило об этом всегда. Какого мула ты хочешь взять с собой в поездку?

— Вон того черного с отвислым ухом. Светлого я отдам двоюродному брату, который сейчас здесь и хочет проехать вместе с нами часть пути. Светлый не такой упрямый, как остальные.

Еще не наступил полдень, когда они оставили Эльну далеко позади, а темно-синяя полоса моря стала совсем узкой. Жоффруа попросил разрешения ехать последним. Он сказал, что так будет меньше злиться на мулов и постарается не отстать. Он должен только крепко держаться, а впрочем, может и дремать.

У подножия скальной крепости Пюилоран они переночевали в одном из многочисленных домов тамплиеров, стоявших вдоль этого важного торгового пути, соединявшего моря между собой. Там они впервые увидели, как путешественники платили за ночлег и обед тамплиерскими чеками.

— Весь Запад, — сказал Мигель, заметив любопытные взгляды товарищей, — можно объездить при помощи таких чеков.

— Представьте себе купца, который, подобно нам, собирается ехать из Коллиура в Испанию. Если бы у него не было чеков, изобретенных нашим главным счетоводом, он должен был взять с собой сундук, полный серебра в разных валютах. Он не мог бы кормить ни себя, ни слуг, ни вьючных животных. Могло бы случиться и так, что у вето украли сундук, или сундук упал бы в пропасть с горной тропы в Пиренеях. Тогда ему пришлось бы просить милостыню вместе со своим слугой. Это уже достаточно часто случалось. А вот чеки, на которые он обменяет деньги в доме тамплиеров в своем родном городе, он может спокойно хранить у себя на груди. Но может и без опасения сунуть в сумку, висящую на седле: ведь никто, кроме него, ничего не сможет с ними сделать, так как они снабжены отпечатками пальцев владельца.

— Можно ли эти чеки превратить обратно в деньги, если в чеках больше нет необходимости?

— У торговцев они считаются приравненными к наличным деньгам. Но их можно и обменять в любом доме тамплиеров. Орден берет себе небольшой налог за обмен.

— А что делают в управлениях ордена с чеками, — поинтересовался Жоффруа, — за которые они должны предоставлять путникам ночлег, пищу и корм для лошадей?

— Чеки собирают и дважды в год посылают в ту область, где они выпущены, то есть в главную комтурию своего округа. Там подсчитывают их стоимость и отсылают в главный тамплиерский дом страны, который, как правило, расположен в городе, где находится королевская резиденция. При этом главные тамплиерские дома каждого королевства должны также вести подсчеты и посылать результаты в главный дом, где работают главные счетоводы как Запада, так и Востока. Таким главным домом является дом тамплиеров в Париже, Там находится сокровищница ордена.

— Ах, вот почему дом тамплиеров в Париже так основательно построен и так хорошо защищен! Правда, сам я его еще не видел, но мне рассказывали, — воскликнул Жоффруа.

— А если у путешественника недостаточно чеков, что бы расплатиться, что тогда? — поинтересовался Деодат.

— Тогда он обменивает последний остающийся у него чек на более крупную сумму в доме тамплиеров.

— Почему последний?

— Потому что у него должен быть на руках чек с отпечатком его пальца. О новой стоимости, которая вносится на чек, сообщается из комтурии в область ордена тамплиеров, а затем — в дом тамплиеров родного города владельца чека. Там родственники подсчитывают его долги.

— Родственники?

— Многие в таких поездках умирают. Тогда рассчитаться с ними не может никто — только Всевышний, — и Мигель указал на небо.

 

Прекрасная девушка

Торговый путь, по которому Деодат, Жоффруа и Мигель ехали все дальше на запад, был достаточно оживленным. Купцы вели свои караваны мулов; ремесленники, которые странствовали подобно Жоффруа, помахивая посохами, проходили мимо них. Встречались им и солдаты французского короля, стремившиеся подчинить себе эти южные территории. Иногда верхам на конях нахально и стремительно проносились студенты. Вероятно, они направлялись в университет города Монпелье, где преподавали еврейские и арабские ученые. Однажды троим путникам встретился мельник, непрерывно колотивший своего слишком тяжело нагруженного осла. Некоторое время они ехали рядом с молчаливым трубадуром, на плече у которого сидела прирученная сорока, символ его профессии.

В окрестностях Лавлане они увидели какое-то скопление людей, перегородивших дорогу. По тону и обрывкам слов нового церковного песнопения Деодат понял, что речь шла о верующих, собравшихся наказать еретиков, столь многочисленных здесь, на юге.

Деодат вопросительно посмотрел на Мигеля. Но Мигель молчал. Лицо его побледнело; он крепко сжал губы. Мигель не одобрял того, что здесь происходило. Разве Сам Иисус не говорил, что в доме Отца Его жилищ много! То, что устраивали здесь церковники, когда-нибудь нанесет вред Церкви. Он сделал знак Жоффруа, чтобы тот догонял, и устремил своего мула мимо толпы.

Затем Деодат увидел в стороне, на лужайке костер и позорный столб для осужденных. Теперь песнопения раздавались все громче. Главная часть процессии вышла на лужайку; впереди шел священник с деревянным крестом в руках. На мгновение он высоко поднял крест, так, чтобы все это видели, и воткнул в землю рядом с костром. Два палача вели осужденного, с головой накрытого грязным мешком, так что Деодату не было видно, пожилой он или молодой. Казалось, что он небольшого роста.

Палачи подождали, пока не кончились песнопения. Затем они развязали веревку, за которую вели осужденного, и сняли мешок. Перед толпой стояла прекрасная девушка.

— Нет, нет! — закричал кто-то в отчаянья за спиной Деодата.

Это был Жоффруа. Его мул испугался и, лягаясь, помчался через возбужденную толпу. Верующие гневно кричали, перебивая друг друга: «Она еретичка!» Другие торопили священника и палача, призывая толпу не мешать им. Этот помешанный на светлом муле, несомненно, также из еретиков. Потом можно будет погоревать и о нем — потом, когда они расправятся с девушкой.

Девушка совсем не показывала страха. Деодат поймал взгляд ее горящих глаз, глубоко тронувший его.

— Поехали дальше! — гневно повелел Мигель, махая рукой, державшей уздечку, в сторону Лавлане.

Деодат увидел, как палачи вытолкнули девушку на костер. Он стегнул своего мула и погнал его вперед.

Поравнявшись с Жоффруа, Деодат заметил, что его лицо залито слезами. Рыданиям, сотрясавшим Жоффруа, не было конца.

— Почему? — всхлипывал он и смотрел на Мигеля, словно ища у него помощи.

— Здесь власть тамплиеров приходит к концу, — горько сказал Мигель. — Здесь царит суд над еретиками.

Они приехали в Лавлане и, сняв с мулов поклажу, поставили их в стойло дома тамплиеров. Жоффруа попрощался с товарищами. На этом юге, таком милом с виду, он не желал больше оставаться ни дня.

Через пять дней Мигель и Деодат поднялись на перевал Ронсеваль, на котором соединялись северные и восточные пути к Сантьяго ди Компостелла. Здесь объединялись несметные толпы пилигримов. Здесь пилигримы падали на землю и ползли, измеряя расстояние своими телами, до самой гробницы святого Иакова — и так несколько раз. Это было потрясающее зрелище. У многих упавших уже не было сил снова подняться, им требовалась помощь. Едва ли здесь нашелся хотя бы один человек, чья одежда не была бы изодрана в лохмотья.

Но возвращавшиеся из Сантьяго пели веселые песни танцевали прямо на дороге. У всех были раковины Иакова на шляпе, на походной сумке или даже в руке, чтобы черпать воду. Язык их был столь же разнообразен, как и одежда, но жесты — одинаковы, как пыль, покрывающая их с головы до ног.

В последующие дни они так и ехали в толпе паломников, обгоняя одних и уступая дорогу встречным. Как-то вечером Мигель сказал:

— Сегодня, Деодат, мы последний день ехали вместе. Завтра мы прибудем в Эстелью. Там наш орден имеет большой дом и постоялый двор, на котором паломники могут отдохнуть. В Эстелье у меня есть друг, мастер-каменотес. Там он руководит сооружением трех церквей для паломников. Не знаю, как далеко он продвинулся в выполнении своих задач, но, несомненно, ему нужен каменотес вроде тебя, потому что порталы этих церквей должны быть украшены фигурами. Значит, если ты не против, мы расстанемся завтра. Я поеду дальше в Понферраду, и если будет угодно Господу, то мы, конечно, еще встретимся в этой жизни.

Выслушав Мигеля, Деодат побледнел. Как же ему продолжать свой путь без друга? Почему тот просто не взял его с собой в Понферраду? Ведь, без сомнения, там требуются каменотесы!.. Из-за предстоящей разлуки Деодат так опечалился, что не смог ничего ответить. Все, что сделал для него Мигель, снова пронеслось перед его взором. Он видел друга перед собой так, как это было в первый раз в Дамьетте: кивающего, с повисшим ухом.

Всю ночь Деодат проворочался под своей овечьей шкурой. Они лежали на иссушенном жнивье. Стоял один из тех теплых осенних дней, которые бывают в этой местности. Их тяжелее переносить, чем летний жар, так как к осени вся зелень засыхает. С завтрашнего дня, думал с огромным беспокойством Деодат, он должен будет самостоятельно принимать решения и в одиночку преодолевать болезнь. Захочет ли тот мастер взять к себе подмастерье с искалеченным плечом? Хватит ли у Деодата сил взвалить на себя тяжелый груз, который должен нести каменотес?

Наконец забрезжил рассвет. Они встали и повели поить мулов к небольшому ручейку. Ранней весной этот ручеек превращался в настоящую реку, и тогда его уже невозможно было перешагнуть, как теперь.

Они долго в молчании ехали рядом. Когда вдали возник силуэт Эстельи, Мигель испытующе взглянул на Деодата и сказал, словно не замечая подавленности друга:

— Крепость Эстелья принадлежит нам, тамплиерам. Но и в городе у нас прекрасный дом. Он собственность короля Наваррского. Здания ордена расположены на скале над городом.

Вскоре двое друзей въехали в городские ворота. Среди узких переулков затерялась небольшая площадь с прекрасным фонтаном в центре. Королевский дворец, о котором Мигель упомянул по пути, ограничивал ее с одной стороны. С другой стороны вздымалась одна из скал, так характерных для этих мест. В скале была вырублена широкая, очень крутая лестница, которая вела вверх к незавершенному еще строительству. Деодат вспомнил, что там должна быть церковь, ради сооружения которой Мигель привез его с Востока. Теперь такие церкви возводились и здесь.

— Пора прощаться, друг, — сказал Мигель, и его голос дрогнул. — Возьми с собой узелок и поднимись по этой лестнице к церкви святого Петра. Там ты найдешь мастера Мильяна. Скажи ему, что я послал тебя, и переедай от меня привет. Я уверен — твоя рука сможет выполнять давно привычную работу.

Как только Деодат спрыгнул с мула, привязав свой узелок поясу, Мигель, прощаясь, слегка приподнял руку, держащую уздечку, как это он обычно делал, и погнал мула вперед.

«Спасибо за все», — подумал Деодат, глядя, как маленькая фигурка друга в слишком большом для нее тамплиерском плаще растворяется в толпе.

 

Камень

Деодат дошел до фонтана, наклонился к краю и долго пил текущую воду. Он бросил взгляд на верхний край лестницы, откуда раздавались стук молотков и дробилок, визг пилы и крики. Некоторое время Деодат еще медлил. Наконец он перекинул узелок через искривленное плечо и поднялся по лестнице. Строительный барак был втиснут между недостроенной церковью и скалами. Деодат поднялся по разбросанным вокруг глыбам светло-серого гранита и белого известняка. Он узнал мастера по командам, которые тот подавал.

Мастер Мильян был старый грузный человек с гигантскими кулаками и голубыми, остро глядящими глазами, запрятанными глубоко под кустистыми бровями. Деодат назвал свое имя и сказал:

— Тамплиер Мигель послал меня к тебе. Он передает тебе привет. Он вернулся из Дамьетты и привез оттуда меня, так как я был ранен.

Мастер Мильян скользнул взглядом по искривленному плечу Деодата.

— Так, — сказал он, кивнув. — Так. Сними свой узелок! Ты сможешь жить у меня дома, если мне понравится, как ты будешь работать. Сегодня ты можешь спать на строительной площадке. Достаточно ли у тебя с собой еды?

— Достаточно.

На следующее утро мастер, поднявшись на строительную площадку, фазу же сказал:

— Итак, покажи мне, на что ты способен. Хоть я и полагаюсь на взгляды и суждения Мигеля, все же хочу видеть собственными глазами, что мы с тобой сможем делать.

— Я очень благодарен тамплиерам, — произнес Деодат, — поэтому мне хотелось бы украсить их прекрасный дом, изготовив навершие для колонны, если ты не против. Дай мне какой-нибудь камень, потом я отработаю его цену, чтобы ты не был внакладе.

— Дом принадлежит королям Наваррским.

— Мигель говорил мне. Думаю, тамплиеры хотели бы украсить дом этим навершием колонны, в признательность за то, что им было позволено так долго жить в нем. Мне хотелось бы изобразить битву тамплиеров с неверными: действие будет происходить здесь, в Испании, а не только на Востоке.

— Мы называем неверных маврами. Щиты у них круглые, с изображением лунного диска, под которым они подразумевают своего бога Аллаха. Когда мавры закрываются щитами с лунным диском, то полагают, что их хранит Аллах. Где ты обучился своему мастерству?

— В Шартре. Мой отец работает архитектором в соборе. Он получил образование в одном из строительных братств.

— Если ты обучался ремеслу у него, то должен знать, и что всякий раз перед работой необходимо погружаться в себя, чтобы образ, который ты собираешься изваять в камне, начал светиться в твоем воображении. Это свечение должно быть чрезвычайно сильным, и тогда оно не пропадет, когда ты снова откроешь глаза. Картина будет стоять перед тобой, и тебе останется лишь обвести долотом ее очертания. Можешь взять гранитную глыбу, которая находится у потолочной опорной балки, — мастер кивнул вверх.

Деодат подошел и стал разглядывать глыбу. Она имела четкое зернение, цвет не был таким серым, как у других камней, в нем слегка «играла бледность». Мастер пристально следил за Деодатом.

Деодат сел в темный угол, закрыл глаза и подумал об изображении, которое ему хотелось бы изваять. Но сосредоточиться, как он делал в Шартре, не получалось. Его отвлекали уже давно не слышанные шумы мастерской: возгласы подмастерьев, стук деревянных колес под глыбами, скрип лебедок, стук молотков, шипение в воде раскаленного железа. Сюда примешивались знакомые запахи каменной пыли, искр, высекаемых железом из камня, и древесного угля. Все это отвлекало Деодата, и мысли привели его назад в Шартр. Как далеко там продвинулось строительство собора? Построен ли поперечный неф? Сделаны ли кружала? Возводят ли фигуры на боковых порталах? А как дела у отца? Мать, наверное, печалится о сыне… Деодат внезапно обнаружил, что его охватила тоска по родине. Никакой сосредоточенности у него не получилось. Сражающиеся рыцари, которых он собрался изваять, еще не пришли в его воображение.

— Пойдем со мной! — велел мастер вечером, несмотря на то, что Деодат ничего не сделал. — Ты можешь у меня поесть и поспать.

На следующий день Деодат снова попытался углубиться в себя. Ему удалось отвлечься от шумов в строительном бараке. Но дым кузнечного горна напомнил ему о костре в Лавлане и о прекрасной девушке. Пот струился у него изо всех пор. Ему тяжело было в этой мастерской, он стремился на воздух, только на воздух! Мастер молча наблюдал за ним. Деодату хотелось выгнать его из мастерской дубиной, которая валялась под ногами и тоже мешала самопогружению!

Целый день Деодат бродил по городу, разговаривал с паломниками, расспрашивал их и пробовал отвлечься, слушая их рассказы. Затем он снова собрался с мыслями, поднялся в строительный барак и сел на камень. Картина по-прежнему не появлялась перед его внутренним взором.

На следующий день было воскресенье, и строительный барак затих и опустел. Некоторое время Деодат слонялся между брошенными инструментами, потом спустился в городи сел около прекрасного фонтана.

Мимо проходили празднично одетые молодые люди, парочки шли под руку. В лице одной изящной девушки промелькнуло мимолетное сходство с той — погибшей на костре. Деодат не сводил с нее глаз. Стала бы девушка из Лавлане ходить такой пританцовывающей походкой, если бы осталась жива? Он вдруг понял, что никогда больше не поведет девушку под руку, как этот молодой человек. Перед ним все время возникало лицо приговоренной девушки — то не по-зимнему прекрасное лицо со светящимся взглядом.

Словно его что-то потянуло, Деодат соскочил с края фонтана и помчался вверх по лестнице, вырубленной в скале. Он нашел свой камень и любовно погладил руками его поверхность. Светящееся лицо девушки из Лавлане парило перед камнем.

И на следующее утро, когда Деодат снова стоял перед блеклым камнем, он увидел, как светится на нем лицо девушки.

— Мастер, я хочу вырезать на этом граните лицо девушки, которую я видел перед тем, как ее сожгли на костре — сказал Деодат.

Глаза мастера сузились.

— Ты знаешь наши правила, подмастерье! — отрезал он, и Деодат пристыженно потупил взгляд. Каменотес не имел права делать что-либо помимо того, что было ему предписано.

Девять дней Деодат в полном безделье просидел в задней комнате строительного барака. Слишком долго не годилось ему заниматься самопогружением! Но умение, приобретенное в Шартре, медленно возвращалось. И вот произошло следующее: все переживания его собственной жизни поблекли. Осталась только кровь тамплиеров, пролитая в Европе и Азии. Изображение, которое Деодат собирался изваять, казалось, обрело плоть.

С этого момента и впредь Деодат был уверен в своем деле. Левая рука служила ему почти столь же исправно, как раньше, и держала долото под необходимым углом.

То и дело мастер испытующе смотрел на него и всякий раз с удовлетворением отворачивался. Возникало навершие колонны с изображением битвы на пиках между тамплиером и мавром. На заднем плане помещались другие воины: одни — с продолговатыми щитами, на которых был изображен тамплиерский крест, другие — с украшенными орнаментом круглыми мусульманскими щитами. Подмастерья из строительного барака подходили и смотрели с любопытством на то, что Деодат высекает из камня. Вместе с ними приходил и мастер и сидел некоторое время рядом с Деодатом.

— Мигель был прав, — как-то сказал он в знак признания заслуг Деодата. — Его мнение до сих пор соответствует истине, — и мастер дружески кивнул Деодату.

Когда навершие колонны было почти готово, мастер однажды сказал:

— Подмастерье, если ты не против остаться со мной в строительном бараке, то я хочу, чтобы ты стал мастером.

— Я не против, — ответил Деодат.

Мастер протянул ему свою мозолистую руку, и Деодат ударил по ней в знак согласия.

Экзамен на мастера состоялся в 1225 году. К вечеру жена мастера приготовила Деодату горячую ванну; затем она угостила его супом, чтобы показать, что время учения кончилось. Как предписывал ритуал, ночь перед посвящением полагалось провести без сна; к Деодату пришел молодой подмастерье и оставался с ним всю ночь напролет как свидетель этого бдения.

Как только забрезжил рассвет, Деодат вымыл лицо и руки в колодце и вошел в комнату мастера, где собрались и другие мастера. Каждый пожал Деодату руку и приветствовал его изречением, которое он должен был парировать. Затем мастера сели за стол, а Деодат остался стоять рядом с ними. Экзамен начался.

Сначала ему предложили квадрат чисел — он должен был найти строительный ключ. После краткого раздумья Деодат нашел его. Затем один из мастеров достал из-под стола спутанную веревку.

— Завяжи маятник Соломона! — велел он, положив на стол клубок.

— Я с удовольствием это сделаю, — ответил экзаменуемый, — если ты будешь добр сказать мне, для какого города я должен его завязать.

Мастера обменялись замечаниями, признав правильность ответа, из которого вытекало, что Деодат знает о существовании местных локтей, зависящих от расстояния до ближайших меридианов.

— Тогда завяжи маятник Соломона, как бы ты это сделал в Шартре.

— Мастер, — без колебаний сказал Деодат, — это следует делать там, где я мог бы определить положение звезд, а не здесь.

Мастера удовлетворенно кивнули. Ответ снова оказался правильным.

— Если позволите, я завяжу маятник Соломона для Эстельи.

Деодат завязал двенадцать узлов на необходимом расстоянии друг от друга, так что получилось тринадцать отрезков веревки. Задача была решена верно.

Теперь он должен был вычислить нагрузку, которую могла вынести колонна объемом в семь локтей. И с этим Деодат справился.

Наконец мастера встали и вышли вместе с Деодатом на лужайку, чтобы он им показал, каким образом архитектор должен возвести лунную колонну, при помощи которой проверяется правильность расстояний на маятнике Соломона. Деодат успешно продемонстрировал это.

Тогда старики с торжественными речами ввели его в круг мастеров, ибо Деодат теперь полностью овладел теми знаниями, о которых архитекторы говорили только на языке символов. С этих пор он имел право ставить на каждый обработанный им камень свой личный знак каменотеса.

— Что ты будешь делать завтра, мастер? — спросили его, дав понять, что он теперь стал хозяином своих решений.

— Я поеду в Шартр, чтобы повидать родителей, — ответил Деодат.

— Ты останешься в Шартре? — поинтересовался один из мастеров.

— Я вернусь из Шартра сюда, — помедлив, ответил Деодат. Мысли его устремились к тем дням, когда вместе с Мигелем он приехал в Испанию. Вечером, когда каменотесы как всегда были заняты своей работой, Деодат погрузился в раздумья, сидя на краю прекрасного фонтана, где сидел в первое воскресенье своего пребывания здесь. Тогда мимо проходили, держа друг друга под руку молодые люди, и он понял, что никогда больше не сможет гулять с девушкой, потому что не в силах забыть прекрасное лицо, увиденное им в Лавлане.

Так было. И так будет впредь. Глаза Деодата искали королевский дворец, ограничивавший площадь с фонтаном. Тамплиеры то входили, то выходили из него. Деодат соскользнул с края фонтана и поднялся по лестнице, вырубленной в скале. Фигуры, произведенные им в мастерской мастера Мильяна, стояли справа и слева в стенных нишах рядом с порталом церкви, Деодат не обращал на них внимания. В заднем углу строительного барака, там, куда выбрасывали мешки и доски, под грудой мусора целым и невредимым остался лежать камень, обтесанный им для тамплиеров.

С помощью одного из подмастерьев он погрузил камень на тачку и доставил в окружное управление тамплиеров.

— Возьмите этот камень, господа, — сказал Деодат, — и считайте это моим вкладом. Ибо по моей твердой воле я вступлю в ваш орден, как только вернусь из Шартра, — после короткой паузы он добавил: — Если требуется мастер-каменотес.

 

Тоска по родине

В чердачной комнате в доме мастера Мильяна Деодат вечером складывал свои пожитки. Он не собирался брать с собой много, так как обещал комтуру вернуться в Эстелью, как только сможет.

— Мы с нетерпением ждем твоего возвращения, мастер, — обратился к нему комтур. — Наш орден рад каждому новому члену, в особенности мастеру. Мы так обескровлены непрерывными сражениями с маврами, что во всех наших крепостях не хватает людей.

— Я только повидаюсь с родителями, — сказал Деодат. Он привязал узелок к ремню и повесил над постелью. На следующий день, еще до восхода солнца, он собирался покинуть этот дом.

И тут с улицы до него донесся шум, а из комнаты в нижнем этаже послышался жалобный крик. Кто-то стремительными шагами взбежал по лестнице, и раздался голос:

— Мастер, мастер, скорее! Спускайся!

В комнате он увидел мастера Мильяна, лежащего на носилках. Лицо у него было бледное, а изо рта струилась кровь.

— Он упал с лесов! — сказал один из подмастерьев, беспомощно столпившихся вокруг Мильяна.

Мастер с трудом приподнял руку, показав на строительный барак.

— Займи мое место, — тихо сказал он Деодату. — Не нужно ехать в Шартр.

В напряженном ожидании он смотрел Деодату в лицо.

— Я буду работать вместо тебя, — ответил Деодат, не раздумывая. Мастер Мильян, успокоившись, закрыл глаза.

— Пошлите к тамплиерам за врачом! — сказал Деодат рыдающей супруге мастера.

Он медленно поднялся к себе в комнату и снова вынул из узелка вещи, приготовленные в путешествие.

Мастеру Мильяну потребовалось полгода, чтобы полностью оправиться после падения. Все это время Деодат в одиночку справлялся с делами в строительном бараке. Он принимал на работу новых подмастерьев и отпускал тех, кто хотел переехать в другую местность. Как раз в это время у него начал работать один веселый каменотес из Шартра.

— Как дела у моих родителей? — спросил Деодат, услышав, откуда приехал подмастерье.

— У твоей матери все хорошо. Чего не скажешь, к сожалению, о твоем отце.

— Объясни мне, почему?

— Каменная пыль, которую все мы вдыхаем во время работы, забила ему дыхательные пути. День и ночь он сидит на стуле, а твоя мать должна постоянно стучать ему по спине, чтобы он откашлялся, избавившись от слизи и каменной пыли.

— Значит, он уже не работает в соборе?

— Нет, — сказал подмастерье, покачав головой.

Когда через полгода мастер Мильян начал выздоравливать, подмастерье, уезжавший в Шартр, снова прибыл к Деодату. Он привез известие, что отец Деодата умер этой весной.

— А твоя мать, я слышал, еще до наступления лета собирается переехать к своей сестре в Лион, чтобы стареть вместе с ней.

Деодат очень опечалился — так и не удалось ему еще раз увидеться с отцом.

Уже весной Деодат вступил в орден тамплиеров. Когда он со своими немногочисленными пожитками покинул дом мастера Мильяна и пришел в королевский дворец, ему сразу бросилось в глаза навершие колонны, которое он обтесал в первые недели своего пребывания здесь. Тамплиеры поставили его в королевском дворце на самое видное место.

— Мы хотим поручить тебе ответственную задачу! — сказал комтур, протянув Деодату руку в знак приветствия. — Группа архитекторов нашего ордена должна по возможности скорее выехать для осмотра крепостей, расположенных вдоль границы с маврами. Мы были не в стоянии охранять эти крепости, и поэтому другие христианские ордена в Испании стали перенимать наш опыт рыцарского монашества. В эти замки ты отправишься вместе с тремя другими каменотесами. Прежде всего речь идет о крепости Калатрава, которую мы недавно передали монахам цистерцианцам из Фитеро. Они называют себя «Христианскими Рыцарями из Калатравы». Монахи из аббатства Сан-Хулиан объединились в «Рыцарский союз из Алькантары». Цистерцианцы из Валенсии стали «Рыцарями из Монтесы». Подобным же образом в Португалии появились «Рыцари из Ависа».

Некоторое время комтур смотрел в окно на площадь с фонтаном, затем добавил:

— Но сначала нам хотелось бы отправить тебя в Понферраду, там тебя ждут другие каменотесы.

У Деодата появилась надежда увидеть Мигеля — если тот еще в Понферраде, — и он обрадовался.

 

Император вступает в Иерусалим

Когда 110 лет назад Бернар Клервоский послал девять первых рыцарей в Святую Землю, он сказал им: «Всегда считайте дела королевства Иерусалимского первоочередными!» С тех пор в ордене тамплиеров стало законом: если Иерусалим просит помощи, то отзываются монахи всех комтурий Европы.

Теперь Иерусалим снова позвал на помощь.

Император Фридрих II, так и не появившийся у стен Дамьетты, был отлучен папой от Церкви, Каждый связанный с Фридрихом вассальной клятвой освобождался от этой клятвы. Теперь император, вероятно, размышлял о том, не лучше ли принять на себя все расходы и мучения нового крестового похода, чем потерять своих баронов и рыцарей, которые помогали ему в сражениях? Он планировал организацию нового крестового похода, и тамплиеры Европы снаряжались, чтобы плыть по Средиземному морю.

Тамплиеры из Понферрады также должны были внести свой вклад. Но в этой крепости на пути святого Иакова собралась лишь небольшая их горстка. Кого же снарядить в поход?

Мигель ехал впереди небольшой группы тамплиеров. Боевой конь, так грозно выглядевший рядом с ним, шел у него в поводу. С недавнего времени каждый тамплиер довольствовался лишь одним оруженосцем, который вел за собой лошадей с поклажей.

Той же дорогой вдоль Пиренеев, которой он привел Деодата в Эстелью, Мигель теперь ехал в обратном направлении. Он думал о друге и о неожиданной встрече с ним. Мигель не сразу и узнал в коренастом мастере-каменотесе молодого Деодата, с которым невероятно давно расстался в Эстелье.

— Смотри-ка, — сказал Мигель другому тамплиеру, — точно такое же искривленное плечо, как у того человека, было у моего друга из Дамьетты. При штурме города он находился у катапульты по прозвищу «Мефертисса», за ее усовершенствованием я позднее наблюдал в Агде… — но тут Мигель узнал Деодата, и они обнялись.

Когда Мигель ехал в раздумье впереди своего отряда, ему бросилось в глаза, как увеличилось количество постоялых дворов и насколько больше, чем прежде, встречается паломников. И купцы, попадавшиеся по пути, ехали на более крепких лошадях, а брезентовые шатры, натянутые над их повозками, были не столь пестро заплатаны.

Благосостояние Европы возросло, и этому способствовали тамплиеры строительством новых дорог и борьбой с разбойниками. Они накапливали в амбарах зерно, предупреждая голод. Они обезопасили границы с маврами и освоили новые пахотные земли; создали новые рынки и начали заниматься банковским делом. Мигель городился тем, что был тамплиером. И все же он не насвистывал радостную песенку, а хмурился, зная, что стоит ему оглянуться назад, и он увидит лишь этот жалкий отряд, которым собирается попасть в Святую Землю. Он подумал о господине де Пайене, когда-то набравшем в орден столько новых членов. Настоящее войско должно было находиться в Марселе, оно ожидало отплытия на Восток. Восток дрожал от страха перед этой закаленной в боях армией.

Когда тамплиеры из всех областей Юга собрались в Коллиуре и тамплиерский флот, гордо раздувая паруса, величественно выплыл на голубую морскую гладь, в Мигеле все-таки осталась печаль. Но и другие рыцари-монахи разделяли эту печаль и смотрели на побережье Святой Земли, так же нахмурив брови. Что там могло их ожидать? Вероятно, прибрежная полоска земли находилась в руках христиан с тех пор, как был построен Каструм Перегринорум. Но Иерусалим принадлежал султану.

Иерусалим рыдал.

Как только рыцари-монахи, прибывшие из Европы, высадились в Каструм Перегринорум, их встретил широкоплечий тамплиер и проводил в замок.

— Я Эрнест из Шартра — прюдом ордена и ответственный за содержание в порядке этих стен, — так представился он прибывшим тамплиерам.

Мигель знал, что этот человек — двоюродный брат Деодата. Рыцари-монахи из Европы обступили Эрнеста со всех сторон, чтобы услышать от него последние новости в политике. Каково было соотношение сил на этой территории? Появлялись ли здесь участники крестового похода?

— Император Фридрих вместе с иоаннитами и тамплиерами вернул христианам город Яффу. Теперь он находится в Акконе, где флот его стоит на якоре.

— Значит, крестоносцы уже тут! — воодушевленно воскликнул один молодой рыцарь-монах.

— Вы увидите палатки пилигримов в пределах городских стен.

— Каковы дальнейшие намерения императора? Вступил ли он в Акконе в контакт с Великим магистром?

— Об этом я ничего не слышал, — печально сказал Эрнест.

— Сначала он примет у себя баронов Святой Земли, — воскликнул один седовласый рыцарь, — чтобы узнать, на кого из них он может рассчитывать в походе на Египет.

Но император Фридрих отнюдь не собирался учитывать интересы баронов Святой Земли. Не принял он и обоих Великих магистров рыцарских орденов. С отсутствующим видом сидел он на своем роскошном корабле и смотрел на волны. Казалось, его ничуть не тревожат недовольные разговоры крестоносцев. Возможно, теперь, когда все было готово к штурму, Фридрих сочинял новое стихотворение на провансальском языке, которым он так мастерски владел. Но самый ли удачный момент он выбрал для мечтаний?

Время от времени рядом с ним появлялись посыльные и тут же уходили, так как он прогонял их нетерпеливым движением руки.

Наконец однажды в Каструм Перегринорум проник невероятный слух: император ведет тайные переговоры с египетским султаном!

Тогда паломники и крестоносцы, разбившие свои палатки в пределах стен Каструм Перегринорум, собрались на площади перед дворцом и стали звать комтура. Энергичными шагами он спустился по наружной лестнице. Гнев крестоносцев был оправдан.

— Знайте же, рыцари и миряне, — мрачно закричал комтур в толпу, — что император заключил договор с египетским султаном. Он не счел необходимым посоветоваться перед этим с христианскими владыками Сирии. Не спросил он и согласия кипрского короля. Ни одному полководцу вашего и своего крестового похода он не доверяет! В этот час к нам в руки попала копия этого договора. Я зачитаю вам его важнейшие пункты.

Когда комтур начал читать, на площади воцарилось впряженное молчание.

— «Город Иерусалим передается христианам сроком на десять лет…»

— Браво! Хорошо! Хорошо! — донеслось из толпы. — Да здравствует император!

— «Христианские державы, — продолжил комтур, не обращая внимания на прерывающие его возгласы, — в ответ на это отказываются от ведения каких бы то ни было боевых действий на Востоке. Египетский султан также воздержится от каких бы то ни было нападений на христианские территории…»

Крестоносцы, задумавшись, молчали. Потом из их рядов стало доноситься:

— Что за сделку заключил император с султаном? Мы не можем вести войну с врагами Святой Земли? Зачем мы тогда сюда приехали? Зачем мы претерпели столько опасностей, дошли до полного изнеможения и потратили столько денег на поездку? Разве мы совсем ничего не можем сделать для Святой Земли? Выходит, что Гроб Господень будет одолжен христианам лишь на время? Значит, через десять лет он перейдет к египтянам?

Некоторые кричали:

— Он обманул нас, пообещав нам здесь большую добычу!

В гневе они проклинали императора. Раздавались восклицания:

— Он предатель христианского дела!

Никто больше не слушал того, что читал комтур.

Но были слышны и довольные голоса:

— Наконец мы сможем совершать паломничество по святым местам в мире! И император достиг этого без кровопролития! Ничего, что этот договор действует всего десять лет!

Мигель был того же мнения: теперь ордену снова будет принадлежать дом тамплиеров в Иерусалиме, место великих таинственных открытий, за которые предок Деодата заплатил жизнью!

В мрачном молчании тамплиеры чистили свои мечи песком. С большой неохотой они стирали свои плащи и небрежно начищали кольчуги: через три дня Иерусалим торжественно передавался христианскому войску. Разве они не радовались, снова увидев свой главный дом на Храмовой площади? Тамплиеры должны были идти в авангарде.

Увидев императора рядом с рыцарями и баронами в праздничных доспехах, когда процессия приближалась к прибрежной дороге в Акконе, тамплиеры развернули свое черно-белое знамя и выстроились в авангарде. Лица у них были недовольные, и они педантично следили за тем, чтобы расстояние между ними и войском императора, над которым еще тяготело церковное проклятие, не уменьшалось.

Мигель не понимал своих братьев. Разве сегодняшний день не должен быть вписан золотыми буквами в книгу истории? 16 марта 1229 года Иерусалим без кровопролития возвращен христианам! Так об этом будут говорить впоследствии.

Три дня потребовалось праздничному войску на то, чтобы достичь Яффских ворот и через них войти в Святой Город. Впервые христианский король из Европы уезжал в Иерусалим. Он гордо восседал на белом коне; его пурпурная мантия ниспадала с плеч многочисленными складками, золотыми нитями на ней была вышита камелия. На диадеме сверкал гигантский рубин.

Приезд императора мало взволновал жителей Иерусалима. На улицы вышли лишь немногочисленные христиане, еще остававшиеся здесь в монастырях. Какое дело было мусульманам до этого по-барски ведущего себя христианина? Аллах даровал ему этот город на краткий срок в десять лет. Когда они пройдут, Аллаху, вероятно, будет угодно передать его арабам или туркам, или кому-нибудь еще. Пути Аллаха неисповедимы.

Мигель озабоченно смотрел вокруг: он видел равнодушие людей, запущенность зданий, грязь на улицах. Неужели это действительно тот славный город, на который в будущем опустится Новый Иерусалим?

— Иерусалим рыдает, — бессознательно пробормотал Мигель, — кто осушит его слезы?

Эрнест, который ехал рядом с Мигелем, заметил его разочарование.

— Ты найдешь дом тамплиеров в хорошем состоянии, — сказал он, пожав плечами, — ибо мусульмане считают его единственным достойным почитания зданием во всем Иерусалиме, кроме мечетей. Понимаешь?

Султан со своей свитой выехал навстречу императору на Храмовую площадь. Торжественные колонны остановились, и оба властителя одновременно спрыгнули с седел и устремились навстречу друг другу. Свиты почтительно отступили.

Император поклонился, приложив правую руку к сердцу.

Султан положил свою правую ладонь на лоб, он величественным жестом обратился к императорской свите, и все христианские рыцари сошли с коней, отвесив низкие поклоны. Вслед за этим император поднял руку в знак приветствия людям из свиты султана. С невероятной грацией рыцари-мамелюки спрыгнули с коней, поклонившись изящно и очень низко. Затем оба владыки направились к единственному дому в Иерусалиме, в котором было достаточно места для них и свиты, — к дому тамплиеров.

За императором последовали король Кипрский и Иерусалимский и Великий магистр тевтонского ордена. За ними можно было видеть графа Ибелинского между Великим магистром тамплиеров и Великим магистром иоаннитов. Далее шли рыцари из императорской державы и несколько баронов Востока, Благороднейшие люди из державы султана следовали за ними — засвидетельствовать акт передачи города в рыцарском зале дома тамплиеров. Несколько других рыцарей остались на заднем дворе для охраны.

Как только за свидетелями подписания договора закрылись ворота, вперед выступили рыцари, оставшиеся вместе с конями на Храмовой площади. Эрнест взял Мигеля за руку.

— Пойдем со мной! — печально сказал он. — Мы получше осмотрим избранный город.

Он повел Мигеля по замершим переулкам, где двери домов косо свисали с фасадов без окон. У некоторых домов двери вообще отсутствовали, так что можно было заглянуть во внутренние дворы, заросшие высокой высохшей травой. Многие цистерны, ранее получавшие воду из великолепного акведука, были опрокинуты и покрыты птичьим пометом. Желоба для воды заросли колючим кустарником.

Эрнесту не был известен дом, где жили Пьер, Арнольд и Ролан. В этот город приезжали так много людей, и столь многие покидали его, что невозможно было удержать в памяти все имена.

Они вышли к пришедшей в запустение крепостной стене. Мигель озабоченно остановился перед ней.

— Город без защиты! — в ужасе воскликнул он. Эрнест печально рассмеялся.

— Теперь ты понимаешь, почему договор императора с султаном такой подлый? Никто больше не думает о том, что султан Саладин в 1189 году приказал снести городские стены Иерусалима!

— Но император снова укрепит город!

— Этого не позволяет сделать договор. Кроме того, императору жалко даже мелких монеток, все деньги он тратит на войны в Северной Италии. Передачи Иерусалима в руки христиан достаточно для триумфа императора, а вместе с ним и папы. Достаточно для того, чтобы снять с императора отлучение от Церкви. То, что произойдет со Святой Землей в дальнейшем, совсем не волнует императора. Все остальное должны осуществлять христианские бароны Сирии и рыцари ордена, не жалея своей крови и денег, и с помощью тайной дипломатии, для которой этот дьявольский договор почти не оставляет места. Пусть Фридрих идет к черту вместе со своим союзником!

— Разве в этом договоре совсем нет ничего хорошего, Эрнест?

— Ты ведь сам видишь, что город беззащитен. Окрестности города, все, что ты можешь окинуть взором, Принадлежит мусульманам. То, что они возделывают на полях, скупают многочисленные египетские гарнизоны, расположенные в окрестностях Иерусалима. Хозяин города — это слово можно произнести лишь в насмешку — не способен защитить своим мечом крохотные поля, обрабатываемые в течение одного дня! А это значит — тот, кто находится в городе, сидит в мышеловке! Каждый, кто находится за его пределами, может обречь горожан на голод.

Как только Эрнест и Мигель вернулись на Храмовую площадь, они стали свидетелями выезда султана из Иерусалима. Среди мусульманского населения города долго не стихали рыдания и жалобы.

 

Постыдное намерение

В ту ночь тамплиеры разбили свои палатки в нижней части Храмовой площади. Они не ночевали в своем главном доме, не переступали его порога до тех пор, пока там пребывал император со свитой. Только Великий магистр обязан был находиться рядом с императором, как и магистр ордена иоаннитов.

За длинными столами во дворце тамплиеров христианские бароны сидели вместе с императором за трапезой. Они ели то, что привезли с собой люди, участвовавшие в торжественном шествии. Вино, которое потребовал император, уже разожгло в присутствующих страсть к спорам, и горячие речи полководцев доносились через открытые окна до тамплиерских палаток. Отчетливо звучал голос графа Ибелинского:

— …И поэтому я скажу вам, Ваше Императорское Величество, ваш договор будет столь же полезен, как ночь полезна для мыши: ведь кошка ночью видит свою добычу не хуже, чем днем!

Император промолчал. Но Петро де Монтекауто, Великий магистр тамплиеров, спокойно сказал:

— Мы просим вас, господин: укрепите этот город заново! Я обещаю вам полную поддержку нашего ордена. Ибо какая польза христианам от открытого города, если множество вражеских замков расположились вокруг него подобно диким львам? Любой из них может без усилий задушить нас.

— Договор, господа, который я заключил с моим другом султаном, — возбужденно возразил император, — не может быть изменен ни в едином пункте. Город останется открытым!

— Тогда существует только одно спасение! — сказал Великий магистр тамплиеров: — Мы должны в достаточной степени укрепить наш главный дом. Он уже когда-то служил нам гарнизоном.

Когда император отвечал Великому магистру, голос его стал резким:

— Если тамплиеры не откажутся от укрепления их главного дома, то, клянусь, я конфискую их имущество в немецких землях, в Италии и в обеих Сицилиях! Крепость тамплиеров в городе, который я получил путем переговоров, нанесет ущерб моей императорской чести!

— Раньше, — язвительно заметил граф Ибелинский, — на Востоке обыкновенно договоры заключала такая военная сила, которая была в состоянии гарантировать их соблюдение. В первую очередь это были тамплиеры.

В словах графа Ибелинского содержался намек на сорок жалких рыцарей, из которых состояло личное императорское войско с тех пор, как император был предан анафеме.

На следующее утро на торжественном богослужении Фридрих II сам надел на себя корону короля Иерусалимского. В церкви поднялась сумятица, подобная той, когда мать рано умершего Бодуэна II пожелала короноваться со своим вторым супругом. Но теперь речь шла о короле, над которым тяготело церковное проклятие! Мог ли он быть помазанным? Не превратится ли это помазание в проклятие на его голову? Не отвратится ли благословение Божье от этой земли навсегда? Нет, никогда этот император не был законным королем Иерусалимским! На лицах сирийских баронов смешались отвращение, презрение и гнев.

Но были среди них и желавшие понравиться новому властителю. Они сопровождали императора при его отъезде из города после коронации. Император не хотел ни дня даваться там, где недостатки заключенного им договора так отчетливо бросались в глаза, — здесь, в Иерусалиме! К тому же, у него имелись и другие планы, и его высокомерное выражение лица не обещало ничего хорошего.

С трудом подавляя гнев, тамплиеры наблюдали за отъездом императора. Даже мусульмане корчили презрительные гримасы за его спиной. Они увидели то, что прежде знали по слухам: главный покровитель христианской веры был менее христианином, чем самый последний из его подданных. И в глазах мусульман император не заслуживал уважения даже как противник.

Один молодой сирийский рыцарь, которого Эрнест недавно встретил во время конфиденциальной беседы с Великим магистром, также выехал вместе с императором за городские ворота. «Ты тоже позволил себя одурачить!» — горько подумал Эрнест. Он вопросительно смотрел на Великого магистра, но его замкнутое лицо не выражало никаких чувств.

У Яффских ворот тамплиеры в унынии повернули обратно. Горестной была встреча с местом, откуда они пришли в Иерусалим!

Тамплиеры незамедлительно приступили к проверке комнат в своем главном доме. Не имея права укреплять дом снаружи, они стремились незаметно укрепить его изнутри: дом тамплиеров должен был стать надежным укрытием для христиан, оставшихся в этом беззащитном городе. Эрнесту была поручена проверка стенной кладки.

— Теперь мы будем работать там, где работал мой предок Пьер, — сказал он Мигелю. Эрнест имел в виду Конюшни Соломона. — Я буду держать в руках камни, которые прежде держал он.

Но посланник Великого магистра оторвал его от работы, позвав во дворец.

Бледный, со сжатыми кулаками, стоял Великий магистр перед сирийским рыцарем, который утром так охотно покинул город вместе с императором. Эрнест не понял, что этот человек не предатель, а осведомитель Великого магистра.

— Повторите все только что вами сказанное, господин Ролан, чтобы мой рассудок мог лучше это понять!

Осведомитель покорно повторил свое сообщение:

— Когда мы проехали небольшое расстояние по пути в Яффу, ко мне подъехал человек из императорской свиты и сказал: «Знайте же, завтра нам будет принадлежать Каструм Перегринорум!» — «Разве это возможно?» — ошарашенно спросил я. — «Император намеревается беспрепятственно проникнуть в лагерь пилигримов, чтобы со своими рыцарями и перешедшими на его сторону сирийскими баронами взять Каструм Перегринорум изнутри. Не сомневаюсь, что этот набег у нас получится».

Великий магистр с совершенно побледневшим лицом обратился к Эрнесту:

— Обстоятельства вынуждают меня отправить тебя в Каструм Перегринорум. Возьми себе в сопровождающие кого захочешь. Только слушай хорошенько мой приказ: поезжай по трудной дороге через горы. Если даже ты еще ни разу по этой дороге не ездил, думаю, хорошо знаешь по описаниям. По ней ты приедешь туда быстрее, чем император, который избрал удобный прибрежный путь. Вы должны вовремя поспеть в лагерь пилигримов, чтобы предупредить тамошних монахов. Не забывай о том, что император движется вперед отнюдь не так медленно, как в минуты торжества. Я не могу послать с тобой своих братьев, так как здесь они столь же необходимы, как и там. Поистине император все хорошо рассчитал!

Ему точно известно, насколько слабо укомплектован гарнизон в лагере пилигримов!

На улице послышался стук копыт, и Мигель, которого Эрнест собирался уведомить о предстоящей задаче, пронесся мимо.

— Он на коне! — сказал Великий магистр, взглянув двор. — Поприветствуй братьев, меня очень печалит то, что я не могу быть с ними! И еще одно: в замке много паломников из Германии. Они попытаются помочь своему императору. Наши братья должны приложить все усилия, чтобы крепость в результате измены не попала к нему в руки!

С мрачным видом Великий магистр отпустил Эрнеста.

Дорога через Наблус ведет по безводным горам, через узкие перевалы, по плоскогорьям, где совсем нет деревьев. В это время года русла рек высохли, солнце жгло во всю мощь. Эрнест и Мигель ехали без отдыха. У крупного широкоплечего Эрнеста и у тщедушного коротышки Мигеля выдержка была одинаковой. Слишком многое зависело от их выносливости! За всю дорогу они не обмолвились ни словом. Но каждый из них думал одно и то же: только бы не опоздать! Они мчались наперегонки с императором, который, не зная об этом состязании, вполне вероятно, мог оказаться победителем. Слишком весомое преимущество дали ему ранний отъезд и более удобный путь.

Насколько день был жарок, настолько ледяной была ночь. Спали они попеременно: повсюду встречались вооруженные египетские всадники, и не хотелось попасть в их руки.

Начиная с Какоуна местность стала понижаться, попадались зеленые деревья и травы, и к вечеру второго дня они достигли скалистого мыса, расположенного высоко над морским берегом. Рыбаки в своих лодках возвращались с лова, а на горизонте солнечным зайчиком то появлялся, то исчезал парус.

Море, однако, их особенно не занимало. Во все глаза они смотрели на юг, где дорога из Яффы тянулась белесой полоской через прибрежные кусты. Там внезапно появилась цепочка всадников и стала постепенно приближаться.

Эрнест и Мигель обменялись стремительными взглядами и, сразу оценив ситуацию, резко пришпорили коней и понеслись во весь опор. Они безошибочно определили, что за всадники там внизу! Если бы друзья не старались из последних сил и не гнали вовсю коней, то император со своим отрядом оказался бы в лагере пилигримов раньше, чем они.

Через четверть часа Эрнест и Мигель спустились на прибрежную дорогу, и после головокружительной скачки перед их взорами предстали стены Каструм Перегринорум.

— Откройте ради Бога! — закричали они уже издалека. — Откройте нам!

Привратники опустили откидной мост, так как поняли, что привезенные известия требуют безотлагательных решений.

Комтур уже ожидал прибывших перед дворцом. Выслушав их, он стремительно начал действовать: приказал обеспечить безопасность ворот и отправил на крепостную стену людей из гарнизона. Он приказал звонить церковные колокола, созывая паломников, находившихся в лагере. В это время разведчики уже докладывали о приближении императора.

Герольд с императорским гербом подъехал ко рву у главных ворот и прокричал:

Император всех христиан стоит у ворот! Откройте и дайте приют вашему законному господину! В замке все было тихо.

— Откройте императору! — в гневе закричал герольд. Но и теперь привратники не шевельнулись. При этом арбалетчики, взобравшиеся на стены лагеря, многозначительно показали на свои стрелы и злорадно улыбнулись, глядя на искаженное от гнева лицо императора.

— Если вы не откроете, — закричал теперь сам император, — то мы заставим вас это сделать!

И тут на стене лагеря появились комтур и знаменоносец. Безо всякой спешки комтур приказал развернуть черно-белое знамя и водрузил его рядом с собой.

Как видите по этому знамени, господин император, — сурово воскликнул он, — замок подчиняется ордену тамплиеров. Он один имеет право здесь командовать. Итак, пройдите с миром мимо наших стен, Ваше Величество, в противном случае мы будем вынуждены доставить вас в такое место, откуда не так-то легко будет найти дорогу домой.

И тут император понял, что не сможет овладеть этим замком так легко, как надеялся. А для осады у него не хватало людей и оружия. В гневе он развернул своего коня и поскакал по направлению к Аккону.

Император был в таком бешенстве, что до самого Аккона не произнес ни слова, а сопровождавшие его воины гадали, каким образом император отомстит этим высокомерным тамплиерам.

Когда император прибыл в порт Аккон, где стоял его флот, он услышал воззвание, в котором тамплиерский герольд разъяснял местным жителям смысл договора, заключенного им, Фридрихом II, с египетским султаном:

— Император оставил в ране опаснейшую стрелу враждебного нам султана Дамасского! Поскольку, согласно договору, мы должны воздерживаться от каких бы то ни было военных действий, теперь угроза Святой Земле со стороны Дамаска стала больше, чем когда-либо!

— Позор императору! — прозвучало из толпы.

Император поспешил удалиться. Затем он также отправил своего герольда для обращения к народу. У него созрел план мести.

— Знайте же, жители города Аккона! Через час император появится на морском берегу, за пределами городских стен, на народном собрании. Туда приглашаются все жители города! И тамплиеры должны прийти туда, ибо император ответит на их воззвание!

Народ собрался на морском берегу. С огромным напряжением жители города ожидали, что скажет Фридрих.

Но когда он предстал перед народом в окружении своих рыцарей и воскликнул:

— В бедственном положении Святой Земли виновны только тамплиеры! — слова его вызвали лишь язвительный смех.

Император предпринял еще одну попытку:

— Они неправильно толкуют мой договор!

Смех стал еще громче.

В этой суматохе император со своими рыцарями поспешил вернуться в город. Не успел народ, собравшийся берегу, успокоиться, как на городские стены взобрались арбалетчики из императорского флота. Когда народ возвращался с морского берега, впереди шли тамплиеры. Это и был момент, которого ожидал император. Он дал знак своим арбалетчикам — и они принялись обстреливать каждого тамплиера, приближавшегося к городским воротам. Так отомстил Фридрих II за свое поражение у стен Каструм Перегринорум. В конце концов, сопровождаемый бранными возгласами народа, под прикрытием своих рыцарей он поспешил в порт и сел на корабль.

— Дай Бог, — кричали люди, — чтоб вам больше никогда сюда не возвращаться, господин император!

Они не успокоились до тех пор, пока флот Фридриха не исчез за горизонтом.

Но мера ненависти императора Фридриха к тамплиерам была еще не исчерпана. Когда Фридрих плыл домой, он придумал более тонкую и более страшную месть: он разослал письма всем королям Европы, в которых заклеймил тамплиеров как предателей христианского дела и неверных. Если даже большинство получателей этих писем восприняло обвинения именно так, как следовало — попытку приписать собственные ошибки ненавистному противнику, — то все же яд недоверия медленно, но действенно отравлял мысли властителей, смешиваясь с завистью к богатствам тамплиеров и со слухами об их тайной сокровищнице.

Эрнест оставался в Каструм Перегринорум до 1239 года, то есть все десять лет, в течение которых соблюдалось перемирие с султаном Каирским. Сразу же после того как германский император отплыл из Святой земли, крестоносцы отправились вслед за ним. В Святой земле им больше нечего было делать. Тамплиеры из испанских пограничных замков упаковали свои мешки и повели боевых коней под уздцы. Мигель также готовился к отъезду домой.

— Я не охотно расстаюсь с тобой, — произнес Эрнест подавленным голосом, — когда ты рядом, у меня такое ощущение, будто вместе здесь Деодат. Передай ему привет, если встретишься с ним в Испании.

Мигель кивнул. Но, не желая, чтобы прощание столь печальным, он сказал с шутливой улыбкой:

— Пути Аллаха неисповедимы.

Эрнест с тяжелым вздохом отвернулся.

В последующие годы на Востоке произошло много событий: подобно бурному потоку, монголы ринулись на Запад. Они сожгли Москву, Киев и Краков, уничтожили венгерское войско, опустошили все придунайские земли, где почти не осталось населения. Еще более дикие, чем хорезмийцы, напавшие на Сирию и Армению, они вытеснили хорезмийцев из их степных областей на Передний Восток.

Ко всем этим несчастьем прибавилось еще одно: десятилетнее перемирие христианского Востока с султаном Каирским было нарушено воинственными группами пилигримов, и из-за этого Святая Земля снова оказалась в состоянии войны с Египтом. В страхе иерусалимские христиане смотрели на восток, север и юг, и тот, кто нажил какое-то имущество или деньги, относил их ради безопасности в дом тамплиеров.

В дальнейшем происходило следующее: к Иерусалиму с каждым днем все приближались хорезмийцы со стадами, повозками и юркими лошадками, с женами, детьми и рабами из захваченных христианских стран. При штурме открытого города Иерусалима они выставили пленных христиан в цепочку так, что те образовали плотную стену из человеческих тел. Прикрывшись этой живой стеной, хорезмийцы пошли на город и ни один арбалетчик-христианин не осмелился стрелять в своих христианских братьев. Таким образом, в 1244 году Иерусалим попал в руки хорезмийцев, они, овладев городом, превратили его в руины, залитые кровью. Не тронули только Соломоновы Конюшни. Но не многие оставшиеся в городе тамплиеры не смогли избавить от худшей доли христиан, искавших у них спасения.

Гроб Господень снова оказался в руках неверных. Но на своем кровавом пути к Иерусалиму им не удалось захватить Каструм Перегринорум, который оказал успешное сопротивление неукротимой дикости этого степного народа.

В то время Эрнест находился в крепости Сафет, где руководил целой армией строителей: крепость требовалось значительно расширить для охраны восточных границ.

Несмотря на всю свою профессиональную предусмотрительность, он не мог предполагать, что эта крепость в 1266 году из-за измены попадет в руки султана Дамасского. Все тамплиеры, оставшиеся в живых при обороне крепости, были пленены султаном, и он с ними расправился. Эрнест же погиб, защищая Сафет.