1
«Сделай шаг… Всего один шаг — и жизнь уже никогда не будет такой, как раньше… Забудь про все…»
Я вздрогнула и проснулась. Часы показывали пять утра, за окном серая хмарь — предрассветные сумерки. От одного взгляда на них почему-то защемило сердце. Я потянула носом воздух — пахло холодом, еще ночью, уже утром, полями и немного — адреналином. Голова мгновенно закружилась, к горлу подступили слезы и даже, кажется, выступили на глазах.
Я встряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение. Такое происходило каждый раз в промежутке от вечерних сумерек до утренних — а в голове кружились один за другим неясные образы, нагоняющие такую тоску по чему-то забытому, что хоть сейчас в окно и головой вниз — лишь бы больше не мучиться.
Со сдавленным стоном я попыталась зарыться головой в подушку, пряча нос под одеялом, и попытаться заснуть. Безнадежно, и я это уже знала — глаз мне больше не сомкнуть. Повалявшись для очистки совести несколько минут, я натянула джинсы, накинула рубашку и вылезла на балкон, привычно зажав зубами сигарету. Мгновенно налетевший ветер растрепал волосы и принес сотни запахов, я даже вздрогнула. Благословенный табачный дым! Через пару мгновений он забьет все остальные и не даст мне сойти с ума от обилия информации…
— Куришь…
Я вздрогнула. Маме тоже не спалось в час предрассветных сумерек. Почему я опять не услышала ее шагов? Ведь слышу все чуть ли не за километр, различаю людей по манере ходить, а вот ее — никак. Она вообще до сих пор остается для меня загадкой. Когда я смотрю на скорость ее реакции, на крепкое спортивное — в 55 лет — тело, невольно возникает вопрос: а точно ли она просто собирала мифы до той автокатастрофы?..
Но она никогда не подвергала это сомнению, и я не настаиваю. Стоит мне завести разговор на эту тему, и я вижу, как между бровей у нее залегает складка, а лицо мгновенно становится каменным.
— Курю. Не могу — голова кружится от запахов.
— Да ладно, не оправдывайся, — она облокотилась на край балкона рядом со мной и стащила у меня из пачки сигарету. Щелкнула зажигалка. — Не мне тебя ругать.
Мы помолчали. Воздух все еще пьянил и кружил голову.
Я краем глаза следила за ней. Жесткий профиль, все еще черные волосы, собранные в хвост, внимательные глаза. Никто бы никогда не догадался, что ей пришлось пережить. И сколько шрамов осталось на теле.
— Ладно, пошла я собираться, а то опять опоздаю, — я притушила хабарик о железный бортик балкона и ушла. Мама кивнула, задумчиво глядя куда-то вдаль, и я даже не была уверена, кивает она мне или своим мыслям…
2
Когда я пришла в себя, первой очнулась боль. Не сильная, но постоянная и зудящая, она разбудила любопытство, а следом и все мое «Я» вынырнуло из ниоткуда и открыло глаза. Резкий свет заставил зажмуриться и заныть, звук обжег высушенное горло, и я закашлялась.
— Ага! — довольно проговорил молодой мужской голос где-то впереди меня. — Очнулась, голубушка!
Я попыталась навести резкость на изображение, зачем-то усиленно помогая себе бровями. Это оказался врач. Молодой, с растрепанными рыжими кудрями, выглядывающими из-под синего колпака. Огромные очки в бесцветной «дедушкиной» оправе закрывали пол-лица, из-за них, как чертик из коробочки, периодически выскакивали широкие светлые брови.
— Ужас… — невольно вырвалось у меня.
— Не, это еще не ужас, просто вывихи, — доверительно сообщил он мне, усаживаясь на край кровати. — Правда, множественные. Меня, кстати, зовут Олег Станиславович, я твой лечащий врач.
— Оч-ч…
— Да ты молчи, тебе небось говорить больно. Ты тут без сознания провалялась всю ночь, считай. И кусок утра.
— Мм?!
— Ты что-нибудь помнишь?
Я честно попыталась вспомнить, что было после того, как утром я вышла из дома. Добралась до работы, получила нагоняй от менеджера за опоздание. День прошел совершенно обычно: я пыталась впарить людям мобильники, рассказывая про разрешение экрана и объем памяти, но никто ничего, конечно, не купил… В 8 вечера салон закрыли, я пошла домой… А вот дальше — провал. Я нахмурилась, напрягая память, но что-то будто обожгло сознание, и я невольно вынырнула из воспоминаний, удивленно уставившись на врача. Он с любопытством рассматривал меня.
— Не мучайся, — его брови снова выскочили наружу, — это фрагментарная амнезия. Бывает при сильном стрессе.
— Стрессе? — Я кое-как прокашлялась и могла разговаривать. — Каком стрессе? Слушайте, да что вы загадками разговариваете? Что со мной, в конце концов, случилось?!
— Спокойно, — Олег Станиславович успокаивающе выставил вперед руку, — на тебя напали. Трое.
Я невольно ахнула. Воображение живо нарисовало ужасы, которое могло выкинуть из памяти сознание.
— Не пугайся. Тебя кто-то спас. Но тебе успело достаться — видимо, руки выкручивали. Зачем-то. А вот им намного хуже, поверь мне.
Я недоверчиво выгнула бровь.
— Правда-правда, — врач заговорщицки повел бровями, — множественные рваные раны. Они тут у нас лежат этажом ниже — полночи их зашивали.
Я невольно поморщилась, представляя, в каком виде должны быть мои обидчики.
— Кто ж их так?
— А вот неизвестно! — Олег Станиславович придвинулся ко мне почти вплотную. — Скрылся твой спаситель! Полиция расследование ведет, найдут…
Он уже собрался уходить, когда я поняла, что меня тревожит: мама! Она же ничего не знала и волновалась!
— Стойте, мне позвонить надо!
— Да тут твоя мама, — улыбнулся врач, — вышла просто вниз перекусить чего-нибудь. Она сразу примчалась, как только ей позвонили. Мобильник у тебя в сумке нашли.
Я выдохнула и стала ждать, когда мама вернется. В голове был полный кавардак. На меня напали? Странно, всякие напасти позднего вечера всегда обходили меня стороной, я только по ТВ про них слышала. Это всегда было где-то там, а я — тут. И вдруг… И почему я ничего не помню? На тысячи людей нападают, но они не выпадают из реальности! Мне всегда казалось, что нервная система у меня крепкая, и такой вот «подарок» в виде амнезии казался чем-то совершенно неуместным. Что же со мной делали ТАКОГО? Мысли плавно свернули в другую сторону: кто и чем отделал моих обидчиков, что они оказались в таком состоянии? Может быть, память решила выкинуть именно это? Что ж, тогда этот защитник, кажется, не слишком лучше нападавших…
Тут дверь открылась, и вошла мама. Глаза у нее были красные — не спала и плакала — и ненакрашенные. Мама без косметики — это серьезно. Я ее такой видела только однажды — когда утром встала в школу и узнала, что папа от нас ушел…
— Чирик! — Она обняла меня прямо лежащую, и я заметила, что ее щека мокрая. Неужели со мной все было настолько серьезно? — Лежи, не дергайся, — она села рядом на стул, прерывисто дыша и улыбаясь чуть криво — это она старалась не плакать. — Как ты себя чувствуешь?
— Ничего, нормально. Только ничего не помню.
— Может, так и лучше, — она опустила голову, — подсознание бережет тебя от плохих воспоминаний.
Мы поговорили еще какое-то время, условившись, что она приведет ко мне следователя, когда он будет звонить, хотя смысла мало — я все равно ничего не помню. Удостоверившись, что умирать я не собираюсь, она немного успокоилась. Минут через двадцать плотных уговоров мне удалось отправить ее домой — спать и есть, с обещанием дать знать, если мне что-то понадобится. Невыносимо клонило в сон, и я задремала.
Однако стоило мне закрыть глаза и поймать первый расплывчатый образ, как дверь снова распахнулась. Я приоткрыла глаза, недовольно ворча и пытаясь разглядеть, кого там черт принес.
Это был самый невероятный мужчина, какого я когда-либо видела. Я даже не смогла бы сказать, что именно в нем так потрясало, но на него хотелось смотреть. Высокий, мускулистый и смуглый, с матово-черными чуть длинноватыми волосами и удивительными прозрачно-желтыми глазами, он шел к моей кровати совершенно бесшумно и легко, как ходят профессиональные танцоры. Черные джинсы и черная же рубашка делали его похожим на тень. Я таращилась на него — что такому красавцу может быть от меня нужно? И — как часто бывает в минуты смущения — совершенно некстати хихикнула.
— И что же такого во мне смешного? — миролюбиво спросил красавец. Его голос походил на смесь мурлыканья с мотором гоночной машины.
— Извините, ничего. Вы следователь?
Он улыбнулся, и я увидела белоснежные зубы — такие бывают только в рекламе.
— Не совсем. Я не из милиции. Мне нужно с вами серьезно поговорить, — он перестал улыбаться, посерьезнев. — Разговор может быть не из приятных.
— А может, потом, когда я отсюда выйду? — взмолилась я. Серьезных разговоров совершенно не хотелось — да и больница — не самое подходящее место для таких бесед.
Он снова улыбнулся.
— Вы одна в палате, так что подслушать нас никто не может. Вы помните, что случилось вчера?
— Нет. Мы уже обсуждали это с Олегом Станиславовичем.
— Понятно. До какого момента вы помните вчерашний день?
— Слушайте, — возмутилась я, — может, представитесь, прежде чем вопросы задавать? Кто вы, вообще, такой?
Он снова улыбнулся. Так бы, наверное, ротвейлер смотрел на лающую на него болонку.
— Здесь болит? — Он быстро пробежал горячими пальцами по нескольким точкам на обеих руках, и я взвыла, хоть и была на обезболивающих. Он улыбнулся еще шире, и мне вдруг показалось, что улыбка у него какая-то хищная. — Меня зовут Оскар.
— Черна, — нехотя представилась я. Мне всегда было трудно говорить свое имя. Оно было слишком необычным для нашей страны. Если имя кто-то и мог посчитать нормальным, то уж его сочетание с фамилией любого заставит фыркнуть от смеха: Черна Черненко.
— Необычное имя, — вежливо улыбнулся Оскар.
— Кто бы говорил, — брякнула я прежде, чем успела что-то подумать, и испуганно уставилась на него. Вдруг разозлится? Но он только коротко хохотнул, и мне опять подумалось про ротвейлера и болонку.
— Итак, вы ничего не помните о вчерашнем вечере, у вас вывихнуты все суставы на руках, какие можно, порваны связки на плечах и запястья опухли. А еще, насколько я знаю, подвернуты обе лодыжки, — в ответ на мой удивленный взгляд Оскар пояснил: — Сказался вашим братом и поговорил с врачом. Надеюсь, вы меня простите.
— А у меня есть выбор? — нахмурилась я.
— Есть. Можете меня не прощать и жить дальше обычной привычной жизнью, — Оскар вдруг заговорил совершенно серьезно, даже тон его голоса изменился. Я удивленно подняла на него взгляд и заметила, насколько изменилось его лицо, став жестким и серьезным.
— Не-не-не! — поспешно выдавила я. — Обычного в моей жизни и так слишком много!
Выражение его лица снова смягчилось, и я облегченно выдохнула.
— Тогда, как только сможете передвигаться, позвоните мне, — он протянул визитку. Насколько скромно, в общем-то, был одет он, настолько роскошной была она: черная с золотыми буквами. — Нам надо поговорить.
— Ага… — удивленно протянула я, разглядывая прямоугольник картона с одним лишь именем и номером телефона. Он положил визитку в ящик тумбочки.
— Не потеряйте. Я не хочу вас снова искать, — и прежде, чем я успела что-то спросить, он вышел из палаты.
3
Я всегда была обычной. За исключением имени, все во мне было средним: рост, вес, лицо, работа, достаток. Хотя последний упорно стремился к планке «ниже среднего». Даже глаза и волосы — серо-голубые и темно-русые, «мышиные». Меня вообще нельзя было отличить от тысяч таких же двадцатипятилетних девушек. Даже образование было средним — продавец. В школе я как-то тоже зависла где-то посередине, будучи слишком гордой, чтобы присоединиться к отбросам класса, держащимся обособленной крепко сбитой (к сожалению, сбитой в прямом смысле) кучкой, и слишком неуникальной, чтобы попасть в его «сливки». Мне не устраивали «темных» — было не за что. Училась я тоже не ахти, так что учителя скользили по мне равнодушным взглядом, который загорался только на отличниках или двоечниках.
Я думала, что надо быть в «сливках», чтобы привлечь внимание мальчиков. Но когда самый желанный хулиган класса стал гулять с главной «отверженной», я поняла — надо просто быть не такой. Другой. Хорошей, плохой — но только не средней. И желание выделиться вскипело во мне. Самым простым способом казалось одеться во все черное, проколоть все, что можно, и придумать себе пафосное прозвище. Но когда я осуществила эту затею, оказалось, что все не так просто: пару дней школа показывала на меня пальцем, а потом снова забыла про мое существование. Я погрузилась в черную массу таких же непонятых и проколотых. К счастью, благоразумие взяло свое, я вернулась к джинсам и кофточкам, вынула из себя половину пирсинга и состригла пережженные черной и белой краской волосы.
Окончив школу, я решила не замахиваться на университет: никаких особенных наклонностей у меня не было. И торговый техникум распахнул мне свои двери — два года прошли в легком тумане однообразия. Подруг у меня не было, личной жизни тоже. Провалявшись все лето после окончания на диване, я пошла работать в средненький салон мобильной связи.
И тут появляется человек с еще более необычным именем, чем у меня, и предлагает изменить мою жизнь. Сделать ее другой. He-обычной. Не знаю, что там у него за разговор ко мне был, но, если он хоть как-то изменит мою жизнь, — я согласна.
Врачи что-то напутали: оказалось, что связки у меня не порваны, а только растянуты и через некоторое время встанут на место. Вообще, мое состояние оказалось совсем не таким плохим, как показалось врачам вначале. Это было странно, но все списали на суматоху, в которой в больницу доставили меня и нападающих.
Через две недели меня все-таки выписали. Когда наконец разрешили снять бинты, я невольно удивилась: кажется, побои и вывихи пошли мне на пользу. Руки как будто стали немного тоньше и аккуратнее, а в мышцах в то же время чувствовалась непривычная для меня сила.
Вместе с этим открытием пришло странное беспокойство. Я и раньше просыпалась по ночам, а теперь и вовсе перестала спать. Почти все время проводила на балконе, пока улица не серела от предрассветного света. Тогда я спокойно уходила в комнату и падала на диван. День и ночь поменялись местами. Я еще находилась на больничном, и мама ничего не имела против. Она только наблюдала за мной с какой-то странной тревогой, которую я никак не могла понять. Кажется, она тоже. Я все чаще видела ее сосредоточенно изучающей свои конспекты или листающей очередную подборку мифов. Однажды ночью я вышла на кухню и заметила в ее комнате свет. Тихонько подойдя ближе и заглянув в щелку, я увидела, что она сидит за столом прямо в ночной рубашке и сосредоточенно листает замусоленную тетрадь. Потом она ахнула, прижав пальцы ко рту, и сжала голову руками. Я уже хотела войти и спросить, что происходит, но что-то меня удержало.
— Нет… Не может быть… — Она потерла виски, закрыла тетрадь и отошла от стола. — У меня просто буйная фантазия.
Она легла в постель, и свет погас.
Не знаю, почему я оттягивала столь желанный звонок Оскару. Его визитка уже замахрилась по краям — столько раз я доставала ее из кошелька, проводила пальцами по буквами и убирала обратно. Что-то каждый раз останавливало меня, уже готовую взять трубку и набрать номер. Я уже почти передумала ему звонить вовсе, когда выдалась одна особенно ветреная ночь.
Я, как всегда, стояла на балконе и курила. Пепел сносило в сторону, волосы нещадно трепало, сигарета сгорала в два раза быстрее. Я прикидывала, сколько еще осталось до рассвета, и любовалась на почти полную луну, когда в темноте где-то внизу послышался крик. Протяжный женский крик. На какое-то мгновение в голове помутилось, меня качнуло в сторону, а когда я снова открыла глаза, то чуть не заорала. Я стояла на цыпочках снаружи балкона, удерживаясь на бортике шириной в три сантиметра кончиками пальцев. И, к слову сказать, стояла совершенно спокойно. Пока, конечно, не поняла, где нахожусь. Автоматически раскинув руки в разные стороны, я вскрикнула от резкой боли — еще не зажили плечи. Кое-как вцепившись в край балкона и матерясь сквозь зубы, я втянула себя внутрь и упала на пол. Что за черт?! Как я там оказалась?
Я уже успела выучить этот номер наизусть. Длинные гудки. Я автоматически глянула на часы — без пяти минут два ночи. Ладно, будем надеяться, у него тоже бессонница. Мне почему-то казалось, что извиняться не придется.
— Алло?
— Оскар? Простите, я вас разбудила, наверное…
— Нет, — короткий смешок, — у меня бессонница. А сегодня так я вообще дежурю.
Я одернула себя, чтобы не спросить, где.
— Вы просили позвонить, и вот я звоню.
— Да. Насколько я знаю, вас выписали неделю назад. Чего вы ждали?
Я замялась. Говорить честно, что мне было страшно ему звонить?
— Закрутилась.
— А почему позвонили сейчас?
Черт! Ну да, могла бы и до утра подождать вообще-то… Я набрала в грудь воздуха и закрыла глаза, как делала всегда, на что-то решаясь.
— Со мной происходит что-то странное. Я подумала, может быть, вы знаете.
Его голос поменял интонацию и стал почти отеческим:
— Что именно?
— Я тут на балконе стояла, — и я рассказала ему все. Мы проговорили около часа. Он подробно расспрашивал обо всем, что происходило со мной после его визита, включая ошибку врачей. Наконец мы вернулись к тому вечеру, с которого все началось. Провал. Все равно провал.
Он вздохнул на том конце трубки.
— Черна, завтра жду вас у арки Главного штаба в шесть вечера.
Я кивнула и только потом догадалась сказать вслух:
— Буду.
Повесив трубку, я повернулась к балкону. Ночь может быть такой родной и уютной. Ветер, звезды, зовущее вперед невыносимо огромное пространство всего города. Я вдруг с убийственной отчетливостью поняла, что моя обычная жизнь кончилась, — вот только, что ждет меня впереди, я не имела ни малейшего понятия.
4
Я проспала почти весь день и проснулась около четырех. Сонно покосившись на часы, я вдруг вспомнила, что уже в шесть мне надо быть в центре. Дорога от моих новостроек занимает кучу времени! Я сдернула себя с дивана и побежала одеваться, на ходу поедая оставленную ночью около подушки колбасу. Честно покрутилась перед зеркалом, пытаясь выбрать что-то посимпатичнее, но махнула рукой — мне никогда ничего особенно не шло. Черканула маме пару строк в блокноте у телефона и убежала. Выйдя из дома, я посмотрела на часы и охнула: оставался ровно час. А мне только на метро столько ехать, а до него идти полчаса, да плюс еще пересадки. Я ускорила шаг, потом автоматически перешла на бег. Как оказалось, мои лодыжки уже чувствуют себя нормально, и на них можно положиться. И хоть в последний раз я бегала, кажется, на школьных уроках физкультуры, это оказалось на удивление легко и даже приятно. Я не задыхалась, как раньше, в боку не кололо, и я вдруг осознала радость самого движения.
Подлетев к метро, я с разбегу перепрыгнула железный ограничитель, чего со мной прежде никогда не случалось. Хлопнула по турникету БСК, борясь с желанием перепрыгнуть и его, и полетела по эскалатору вниз, едва успевая переставлять ноги. Пассажиры, видя меня, шарахались в сторону, прижимаясь к самому поручню. Перепрыгнув несколько последних ступеней, я влетела в вагон за секунду до того, как двери закрылись.
Немного запыхавшаяся и безумно довольная, я глянула на часы. С момента моего выхода из дома прошло всего десять минут. Я прислушалась: тикают. Странно, тут явно ошибка.
Рабочий день потихоньку заканчивался, метро было переполнено. Бабули с тележками норовили отдавить мне ноги, красотки — истоптать шпильками. В вагоне к тому же было невыносимо душно: я чувствовала запах подросткового пота, чьих-то сладких духов, резкого горького одеколона и кошмарного дезодоранта а-ля «Морской бриз». В носу щипало, к горлу подкатил комок, и я прокляла колбасу, съеденную перед уходом.
На пересадке я только собралась вдохнуть свежего воздуха, но не тут-то было: спешащая домой толпа зажала меня со всех сторон не только телами, но и запахами. Снова духи, дезодоранты, а от одной молодящейся дамы с ядерным макияжем несло старой помадой.
Когда я наконец выскочила наружу и закинула в рот сигарету, мне показалось, что небеса спустились на землю. Да, в центре сейчас совсем не сладко, ходить можно только строем и поворачиваться по команде, но тут пахло хотя бы не людьми!
До Дворцовой площади было минут двадцать пешком, а часы уже показывали без трех минут шесть. Опаздывать на серьезный разговор — что может быть хуже?! Интенсивно работая локтями и бормоча извинения, я продвигалась вперед, заодно поглядывая на транспорт. Бесполезно: весь Невский стоял в одной большой пробке. Еще раз глянув на часы, я плюнула на технику безопасности и выскочила на проезжую часть. Машины недовольно загудели, хотя все равно почти не двигались с места, а я бегом бросилась вперед.
На площади как всегда торчали туристы и пара карет. Девушки с зажатыми в углах рта сигаретами пытались поймать меня за рукав и уговорить покататься на их бедных измученных лошадях. Я слишком торопилась, чтоб высказать им все, что думаю. Когда я затормозила у арки, мне показалось, что на асфальте остался тормозной путь, а от кед идет дым. Сдувая челку, я вытащила телефон:
— Я тут. Простите, я…
— Ничего. Столб у вас за спиной?
— Да.
— Тогда идите в арку, остановитесь посередине справа. Там будет дверь. Я сейчас спущусь.
Я прошла вперед, автоматически скользя взглядом по лоткам. Все то же: буденовки, матрешки, балалайки. Обстановку слегка оживлял саксофонист, спрятавшийся от нещадного солнца в тень арки.
Прикинув на глаз, где здесь середина, я остановилась, оглядываясь по сторонам, и вдруг поняла, что вообще никогда не знала, что находится в этом здании. Пока я размышляла, меня откровенно разглядывал парень моего возраста, очевидно вышедший покурить. Симпатичный, даже смазливый. В другой раз я бы попробовала предпринять какие-то действия, но сейчас все мысли были заняты Оскаром и предстоящим разговором. Я вдруг почувствовала, как к горлу подкатывает комок, ладони становятся влажными и крутит живот. Я дико волновалась и ничего уже не хотела. Может, стоит позвонить и сказать, что мне пришлось срочно уехать? Ну да, я для этого мучилась в метро целый час!
Вдруг между лотками для туристов открылась дверь. Я бы ее ни за что не увидела: она совершенно не выделялась на фоне стены. Оскар вышел из нее, мгновенно нашел меня взглядом и помахал, приглашая войти. Я кивнула, стараясь не думать о том, насколько сногсшибательно он сегодня выглядит, и не пялиться на него в открытую. И ведь вроде ничего особенного: джинсы и черная рубашка с закатанными рукавами! Там, в палате, было темновато, да и я сама была не совсем адекватна, так что его лицо почти стерлось из моей памяти.
Сейчас, идя ему навстречу, я могла разглядеть его. Высокие скулы, на щеках — легкая щетина, губы, в любой момент готовые изогнуться в усмешке. Он больше напоминал какого-то средневекового герцога, чем жителя современного Петербурга.
Когда я наконец подошла к нему, Оскар мягко подтолкнул меня в спину, поторапливая, и мы очутились внутри. Было темно, но не слишком — откуда-то сочился свет, и я могла видеть лестницу впереди, да и он, взяв меня за руку повыше локтя, уверенно вел наверх.
— Где мы?
— Это НИИД — Научно-исследовательский институт имени Дарвина.
— Что-то я о таком не слышала! — удивилась я, стараясь успеть за его быстрым шагом.
— А о нем вообще мало кто слышал.
Мы прошли еще один лестничный пролет в темноте и явно не собирались останавливаться.
— Как-то не похоже на институт, — с сомнением заметила я, стараясь на бегу оглядеться по сторонам.
— Это черный ход.
— Почему не парадный? — искренне удивилась я.
Оскар едва заметно улыбнулся уголками губ и бросил на меня быстрый оценивающий взгляд:
— Потому что для вас так будет лучше, поверьте мне.
Наконец мы подошли к очередному этажу, и он открыл дверь в коридор. Тут уже все больше напоминало современный офис: евроремонт, двери под красное дерево… Или и правда красное дерево?! Я едва успевала крутить головой по сторонам, стараясь запомнить все — кто знает, вернусь ли я еще сюда? Оскар затормозил у какой-то двери, постучал и сразу вошел — я даже не успела прочитать табличку и понятия не имела, к кому это мы так бесцеремонно ввалились.
Кабинет был большой. По углам — черные кожаные кресла, в которых чувствуешь себя совершенным ничтожеством, потому что утопаешь и заваливаешься назад. Какая-то чернобыльская пальма в кадке — с радостным черным стволом и позитивной кроваво-красной верхушкой. Посреди кабинета стоял огромный черный стол в стиле «ампир» — весь резной, вместо ножек — лапы. На стене за ним, там, где у обычных людей портрет президента, висел другой — пожилой мужчина с бородой как у Толстого и усталыми глазами. Судя по всему, это был Дарвин.
— Шеф, — окликнул Оскар Хозяина кабинета, и я наконец перестала оглядывать стены. Возможно, сейчас передо мной сидел самый важный человек в моей жизни! Надо было постараться произвести на него хорошее впечатление раньше, чем он меня разглядит.
Я опустила глаза и немного прищурилась, стараясь присмотреться к загадочному начальнику Оскара. В высоком резном красном кресле сидел смазливый парень, разглядывавший меня на улице.
Челюсть у меня просто отвисла и, кажется, стукнула об их шикарный пол. Судя по лицу Шефа, именно такой реакции он и ожидал. Может быть, это розыгрыш? Я покосилась на Оскара — нет, непохоже, он был как всегда серьезен. Зато молодой человек передо мной издал короткий смешок и встал, заправив руки в карманы. Вид у него был вполне официальный: черные брюки, черный галстук-селедка, белая рубашка с закатанными рукавами. Это у них тут мода такая? Хоть я и собиралась произвести благоприятное впечатление, я не смогла совладать с эмоциями и издала недовольный писк. В открытую говорить, что я о нем думаю, у меня не хватило духа, а просто проглотить ситуацию не позволяла гордость.
Меж тем парень вышел из-за стола и сел на него прямо передо мной, задумчиво потирая подбородок рукой.
— Вот, — Оскар отошел от меня и присел на стол рядом с ним — отношения у них явно были панибратские. Как два рентгеновских луча, они разглядывали меня сантиметр за сантиметром. Я решила, что ничем не хуже, и стала в свою очередь разглядывать Шефа. На вид ему было не больше моих лет, кожа светлая, будто никогда не знавшая загара. Глаза — ярко-голубые, волосы — светло-русые. Лицо в целом было приветливым, на губах замерла легкая усмешка — видимо, он все еще смеялся в душе над моим удивлением, — глаза только неожиданно серьезные, усталые и… старые. Сколько же ему лет на самом деле? Не бывает у молодого мужчины такого выражения глаз, начальником чего бы он там ни был! Рядом с Оскаром он казался совсем молодым, почти юным.
— Хм, — задумчиво протянул он, продолжая потирать подбородок и не отрывая от меня взгляда. — Сколько времени прошло?
— Три недели, — Оскар склонил голову набок.
— И как?
— Уже.
— Любопытно. Насколько?
— Процентов на 5 пока что.
— Хм… Конституция…
— Думаю, не конечна.
Я чувствовала себя как корова на рынке.
— Может быть, вы мне что-нибудь объясните? — нерешительно спросила я. На решительно не хватило… решимости.
— Вытяни руки вперед и растопырь пальцы, — приказал Шеф. — Как будто я на приеме у невропатолога.
Я повиновалась.
— А, — он вдруг обрадовался, я не смогла понять чему, — смотри-ка! Не, уже 7!
— Да? — Оскар был честно удивлен. — Однако, шустро.
— Свидетельства? — спросил Шеф, отвернулся от меня и, не глядя, указал рукой на одно из кресел. Я предпочла сесть.
— Никаких. Только последствия.
Больше всего мне было интересно, что они обсуждали. Понять что-то из обрывков фраз было совершенно невозможно, однако по манере разговора было ясно, что они знакомы и работают вместе уже очень давно.
— Идеи?
— Вывихи — крылья. Ноги — видимо когти, ими и атаковала, скорее всего…
— Птица? — поднял брови Шеф.
Вот тут я окончательно перестала что-либо понимать. Какие крылья? Какие когти? Какая птица? Кто атаковал?! В голове всплыл почему-то образ атакующей курицы. Я начинала злиться.
— Слушайте, может быть, вы мне все-таки объясните, что происходит?!
Они разом посмотрели на меня, как будто совсем забыли о моем существовании, потом переглянулись. Шеф улыбнулся и сделал приглашающий жест Оскару. Тот сморщил нос. Шеф засмеялся и, перегнувшись через стол назад, вытащил из ящика трубку. Такую обычно курят очень крутые и очень пузатые начальники. Рядом с его юной физиономией она смотрелась несколько смешно. Но ему шла.
— Видишь ли, — Оскар сделал паузу, — нам сейчас как раз предстоит тот серьезный разговор, который я пытался завести с тобой еще в больнице. Скажи, как ты себе представляешь устройство нашего мира?
Вопрос как-то совершенно застал меня врасплох.
— Наш мир?.. — переспросила я, стараясь собраться с мыслями. — Ну… Планета, континенты, страны, города…
Эти двое дружно засмеялись. Заразы.
— Я немного не о том, — улыбнулся Оскар, и я невольно залюбовалась им в этот момент. Желтые глаза смеялись, белые зубы еще больше оттеняли смуглую кожу. — Кто живет в нашем мире?
— Люди, — я недоуменно посмотрела на него и на Шефа. Последний только посмеивался, храня молчание и зажав в зубах трубку. По кабинету полз запах яблочного табака. — Или вы о чем? Я что-то не понимаю.
Оскар вздохнул, словно общался с тупой первоклассницей.
— Я знаю, твоя мать изучала мифы Европы. Что ты думаешь по этому поводу?
— А откуда вы?.. — начала было спрашивать я, но Оскар махнул на меня ладонью:
— Потом. Что ты думаешь?
Я задумалась, изучая оптимистичную пальму в углу. На самом деле я никогда не думала всерьез над этим. Мифология была частью маминой жизни, той, до катастрофы, которую она практически не помнила и не хотела вспоминать.
— Я думаю, — наконец выдавила я, — что дыма без огня не бывает. Но я слишком мало знаю, чтобы строить какие-то теории.
Оскар улыбнулся.
— То есть ты допускаешь, что оборотни, вампиры, духи и прочая и прочая существуют?
— Ну, скорее, существовали. Трудно представить оборотня в современном мире, в джинсах и футболке, — я беспомощно улыбнулась.
Шеф на столе прыснул под нос и подавился дымом. Оскар вздохнул и устало потер переносицу.
— Черна, прости меня за то, что я сейчас скажу. Я точно знаю, что однажды ты меня поймешь: я ужасно устал, и у нас совершенно нет времени.
Я недоуменно воззрилась на него. О чем это он? Что он мне сейчас такое скажет, что мне придется его прощать?
— Оборотни существуют. И сейчас тоже. И даже сейчас больше, чем когда-либо — спасибо цивилизации и прогрессу.
У… дядя, вам тоже в больницу.
— И я — один из них.
Точно, в больницу. Надо делать ноги.
— И ты — тоже.
Ой.
5
Головой я понимала всю абсурдность его заявления, но что-то внутри меня взвыло от радости и сделало тройное сальто. Оборотень! Сильный, независимый и наконец-то — не такой как все! Однако ликование длилось всего пару секунд: голос разума безжалостно его задушил.
Я с сожалением посмотрела на Оскара, а затем и на его загадочного Шефа. Я больше их никогда не увижу: тут явно секта, надо сматывать удочки с максимальной скоростью. Жаль, они такие… Я не могла подобрать слово, но рядом с этими людьми хотелось работать.
— Я бы с удовольствием вам поверила. И была бы безумно рада, если бы ваши слова оказались правдой, но вы сами-то понимаете, что говорите?
Оскар устало вздохнул и прикрыл глаза. И хотя внешних проявлений усталости на нем заметно не было, мне вдруг стало ужасно неудобно перед ним. Что бы он там ни говорил, он искренне в это верил. А тут я — упрямая как стадо ослиц.
— Черна, я говорю правду, какой бы удивительной она ни была. С вами уже происходят странные вещи, и происходят несколько быстрее, чем обычно. У нас нет времени на подготовку вашей психики к новой жизни. К вашей новой жизни.
Мне отчаянно хотелось ему верить. Эта новая жизнь явно предполагала связь с этим странным местом и… с ним. Я в замешательстве закусила губу.
— Вы меня простите, если я попрошу доказательств?
— Люди! — Они сказали это хором с такой непередаваемой интонацией, что мне мгновенно стало стыдно за весь род человеческий.
— Если вам недостаточно того, что вы оказались за балконом… Что ж, будь по-вашему, — Оскар встал и задумчиво огляделся вокруг.
— Оскар, не надо! — Шеф поспешно отошел за стол. — Я тебя, конечно, люблю, но не надо. Не у меня. У тебя свой кабинет есть. Вот его и громи. Он под это рассчитан.
Оскар ухмыльнулся половинкой рта и, махнув мне, чтобы шла за ним, вышел из кабинета.
Дверь была точно такая же. На этот раз я успела скользнуть взглядом по табличке: простым шрифтом было выведено только его имя — ни должности, ни чего бы то ни было еще. Как будто это имя говорило само за себя. Внутри же все оказалось совершенно иначе, чем у Шефа. Стены покрашены в темно-синий цвет, сам кабинет больше раза в четыре. У стены располагался довольно большой круглый стол, окруженный массивными стульями. Они будто вышли из сказки про Машу и медведей и явно предназначались для медведя-папы.
— Сядьте.
Я послушно залезла на один из стульев, с трудом отодвинув его. Забравшись наверх, я поняла, что могу болтать ногами в воздухе, как в детстве.
— Какие вы, люди, все же скептики.
Я перестала изучать стул и подняла на него взгляд. И тут я уронила челюсть второй раз за день: Оскар задумчиво расстегивал рубашку.
— В-вы что делаете? — не удержалась я.
Он невесело хихикнул:
— Совсем не то, что вы думаете. Просто берегу свою одежду.
Рубашка полетела на пол, в сторону. Я совершенно по-идиотски хлопала глазами, пытаясь выдавить из себя что-то разумное. Он с улыбкой следил за моей реакцией. Однако не пялиться на него стало еще труднее: тело у него было как у древнегреческой статуи. Под бронзовой кожей играли мышцы — я только теперь полностью осознала смысл этого выражения. Они именно играли, наслаждаясь собственной очевидной силой.
— Готовы? — Он по-прежнему ухмылялся.
— К чему? — задала я тупейший вопрос.
А дальше у меня с глазами что-то случилось. Потому что фигура Оскара вдруг стала дрожать и размываться. Я инстинктивно попыталась проморгаться и потерла глаза. Когда я их открыла… Шок был настолько велик, что я задохнулась, не в силах издать ни звука. Я замерла с открытым ртом и вытаращенными глазами.
Передо мной стояла пантера. Огромная совершенно черная пантера, ростом примерно с лошадь, с открытой будто в ухмылке пастью, от которой несло жаром. На блестящей шерсти играл отсвет лампочек. И только ярко-желтые глаза казались знакомыми.
И тут я наконец смогла вдохнуть.
Спустя несколько месяцев я узнала, что Шеф у себя в кабинете вынул из ящика старый затертый листик и, ухмыляясь, поставил там галочку. Очередную.
Тяжелая лапа «легонько» ткнула меня под дых, и мой вопль оборвался. Я снова задохнулась, согнувшись пополам, но в глубине души была ему благодарна: еще немного — и мои связки просто оборвались бы. Я закашлялась, уткнувшись лицом в колени и, кажется, собираясь в обморок. В голове пронеслось «Какой позор!..», в глазах стало стремительно темнеть.
— Э, э! — Голос Оскара, такой неожиданно привычный и человеческий, на мгновение вернул меня в нормальное состояние. — Вот только не надо в обморок падать!
Я судорожно кивнула, все еще обнимая колени, и мягко сползла со стула на пол, уперевшись спиной в ножку.
— Люди… — снова протянул Оскар и отпустил меня. — Сначала вы просите доказательств, потом орете так, что у меня в ушах закладывает, а потом еще и в обморок валитесь.
Он сделал паузу. Видимо, мой беспомощный вид все же тронул его сердце, потому что следующие слова он произнес уже мягче:
— Теперь веришь?
Я судорожно кивнула, продолжая дышать ртом. Он опустился на пол рядом.
— Если бы ты поверила мне сразу, все это шоу устраивать бы не пришлось.
Оскар сидел в позе врубелевского демона, только левая рука вытянута вперед, и я невольно им залюбовалась. Рубашка наброшена на плечи, челка упала на глаза — он был сейчас хорош настолько, что захватывало дух. Оборотень или человек, но он явно был древних и непростых кровей.
— Вы хотите сказать, что я… — я замялась, с трудом веря в то, что говорю, — что я тоже так могу?
Он улыбнулся, откинув голову назад.
— Ну не точно так, конечно. И не в пантеру. Судя по полученным тобой повреждениям, у тебя были крылья. Так что ты, скорее, птица. Не то чтобы совсем диковинка, но случай довольно редкий.
Я попыталась осознать услышанное. Я — оборотень. Да еще и птица.
— А вы уверены?
Он посмотрел на меня как на полную дурочку.
— Про повреждения я уже сказал. Они весьма характерны для первого превращения твоего подвида. Это раз. Потом — травмы нападавших. Там были когти и, скорее всего, клюв. Это два.
— Стойте-стойте, — перебила я его, — вы хотите сказать, что у меня не было никакого неведомого спасителя? Что это я их… сама?!
— Ну да! — Оскар посмотрел на мое разочарованное лицо и засмеялся. — Подумай, ты довела до реанимации троих немаленьких парней. Зачем тебе нужен какой-то загадочный спаситель?
— Вам не понять, — надулась я.
Оскар снова засмеялся и легко встал на ноги, ни на что не опираясь. Он протянул руку мне, я с готовностью за нее ухватилась, и неимоверная сила вздернула меня вверх, даже немного оторвав от пола. Голова закружилась, я покачнулась.
— Осторожнее. Я же простой человек. Ой… — Я замолкла, удивленно таращась на него. — Я уже не простой человек, да?
— Да, — он улыбнулся, — ты теперь простой оборотень.
Я подняла на него взгляд. Простая мысль снова пришла в мою голову: моя жизнь уже никогда больше не будет обычной. И эти веселые желтые глаза — единственное, что останется на память о ней. И что я буду видеть все ближайшее время.
— А кто я?
Оскар пожал плечами:
— Пока не знаю. Это нам предстоит выяснить. И это займет много времени. Ну что, готова? — Он протянул мне руку. Я протянула свою и будто в тумане ее пожала.
6
Я вернулась домой поздно. Мама еще не спала — варила макароны. Я взглянула на часы: первый час ночи, самое время. Судя по тому, что она их постоянно помешивала, мысли ее были далеко.
— Хорошо погуляла?
— Да, — я села на стул не раздеваясь. Чувствовала, что сейчас будет важный разговор, и от того, какое направление он примет, будет зависеть мое положение дома. Я чувствовала себя как в шестнадцать лет, когда отвоевывала право приходить домой не к 9, а к 10 вечера.
— Где была? — Она смотрела в сторону, мимо меня, и я знала, что скоро будет буря, а это всего лишь затишье.
— В центре. Я давно там не была, ты знаешь…
— Знаю.
Мы обе замолчали. Продолжая мешать макароны, она второй рукой нашарила на столе пачку сигарет и закурила. Я не сводила с нее глаз, отмечая каждое движение на ее лице и стараясь его истолковать. Часы тикали неожиданно громко.
— У тебя что-то случилось? — наконец спросила она, все так же глядя в сторону.
Я опустила глаза. Провела пальцем по клетчатой клеенке на круглом столе. Как бы я хотела рассказать ей, поделиться радостью, что наконец-то жизнь сделала меня другой, по-настоящему другой!.. Но Оскар запретил. Запретил настолько яростно, что у меня даже мысли не было ослушаться. Тогда он сказал, что многие отселяются (благо НИИД великолепно спонсирует своих сотрудников) в отдельные квартиры и живут одни — сохранить тайну от семьи непросто. Точнее, невозможно. Он сразу же предложил мне переехать. Но уезжать не хотелось. Дело было не в нашей занюханной, хоть и отдельной, «двушке». Дело было во всем сразу. Моя квартира и моя мама были еще оставшейся у меня частью привычной реальности, в которую не надо было вписывать пантер и разодранных хулиганов. Я привыкла, просыпаясь, на ощупь включать свет в комнате, протягивая руку за шкаф. Привыкла чувствовать утром запах черного кофе, который мама всегда пила перед работой. Привыкла видеть ее, склонившуюся над чашкой и пробегающую глазами записи прошлого дня. Я не могу лишиться всего этого. Сразу.
— Да.
Она затянулась так, что щеки ушли внутрь, и выпустила дым через зубы.
— У меня почему-то такое чувство, что мне лучше ничего у тебя не спрашивать. Кажется, нам обеим так будет спокойнее. Просто скажи: ты рада?
— Безумно, — я задумалась ровно на мгновение и невольно улыбнулась.
Она наконец-то посмотрела на меня, и губы ее слегка дрогнули в улыбке:
— Я за тебя рада. Чирик. Расскажешь мне, когда сама захочешь…
Я встала и в каком-то непривычном порыве обняла ее. Прямо с сигаретой в одной руке и ложкой в другой. Она аккуратно приобняла меня в ответ, чтобы не прожечь футболку, и чмокнула в щеку. Я уже развернулась идти в свою комнату — сегодня я просто валилась с ног, — когда услышала ее тихий голос, она говорила себе под нос: «Или когда разрешат…» Я вздрогнула и резко обернулась. Но она уже сосредоточенно что-то сыпала в кастрюлю.
В ту ночь мне приснился первый кошмар. Я резко села на постели, мокрая от пота. Судорожно вытащила мобильник, набрала номер.
— Оскар.
— Простите… Я… — Тут я поняла всю глупость своего звонка, но было уже поздно. — Оскар, мне кошмар приснился.
— Про тебя?
— Про вас.
— Рассказывай. Кстати, хватит мне «выкать». Уважение выражается не в этом.
— Хорошо, — я сглотнула, теребя край пододеяльника, — мне приснилось, что ты сорвался с крыши при прыжке.
— Понятно, — он рокочуще засмеялся, — бывает. Не волнуйся, это твое подсознание лютует. Со временем пройдет. Как только психика «акклиматизируется» к твоему новому «Я» и новым стандартам нормального.
— Ясно… — я помолчала. — Ладно, спасибо, что выслушали… Спокойной ночи.
Он снова засмеялся:
— Мне спокойная ночь не грозит. Но все равно спасибо. Спи.
Я кивнула, повесила трубку и провалилась в теплую уютную темноту.
В НИИД я приезжала почти каждый день. Я бы охотнее ездила туда ночью: и толкучки бы в транспорте избежала, и время бы скоротала, — но Оскар говорил, что ночью у него работа. А днем я постигала азы своей новой жизни. Устало упав на один из огромных стульев, он рассказывал мне, как устроен мир на самом деле. Я слушала раскрыв рот и только жалела, что нельзя записывать.
— Феномен оборотничества открыл Дарвин — именно поэтому наш институт носит его имя. Он назвал это «боковой ветвью». Ему, видишь ли, покоя не давала мысль, что человек — венец творения. Что все, тупик. А оказалось, что вовсе не тупик.
— Так мы — следующая ступень?
— Не совсем, — Оскар чертил пальцем на столе какие-то знаки, — альтернативная. Может быть вот так, а может — вот так. Сложность в том, что оборотни больше подвержены инстинктам, более импульсивны и порывисты — читай: менее разумны. Зато люди — слабее и менее живучи. Скинь человека с пятнадцатого этажа — что от него останется? Лепешка. Скинь оборотня (не такого как ты, конечно, а уже подросшего и набравшегося сил) — ну лапы переломает. Но выживет. То есть по теории эволюции, где выживает сильнейший, будущее за оборотнями. Парадокс.
— Что-то я не понимаю, — призналась я.
— Вот и он не понял. Не могло быть у последней ступени эволюции двух вариантов. А поскольку не понял, то и закрыл эту тему. И огласке не предал, за что ему большое звериное «спасибо». А то растащили бы нас по лабораториям, и, что бы там дальше было — никто не знает.
— А что было дальше так?
— А так не было ничего. Он мог наблюдать оборотня-волка — самый стандартный и старый вариант. Мальчишка, прислуживающий у него дома и таскавший тяжести, оказался не так прост. Поверив профессору, он рассказывал ему все, что с ним происходило, как есть. Но паренек все же был необразован, на многое не обращал внимания, и картинка складывалась мутная. Так Дарвин и умер, не поняв до конца, что же за чудо такое он мог наблюдать.
Я кивнула, давая понять, что слушаю.
— Итак, наука не стояла на месте, и доступна она была не только людям. Это сейчас мы умеем брать себя в руки и превращаться, когда мы этого хотим, а не когда придется, да еще и сохранять трезвый рассудок. А раньше внезапное превращение приносило множество неудобств, бед, а иногда становилось причиной смерти. Представь себе Средние века. Добропорядочный отец семейства, ходящий в церковь и исправно платящий десятину, вдруг превращается в волка посреди какой-нибудь ночной службы и срывается с места на волю, опрокидывая скамейки и распугивая прихожан! Когда он снова приходит в человеческий вид где-нибудь в поле и вообще пытается понять, что же с ним случилось, его уже ждет небольшая группа с факелами и вилами, со священником во главе. И он даже не успевает толком понять, что произошло, как сердце уже пронзено, а голова отрублена.
Я вздрогнула.
— Успокойся, не надо зеленеть лицом, — Оскар потянулся, разминая затекшие мышцы. — Перерыв?
— Ага! — Я так истово закивала, что он засмеялся. — Я тут видела кофейный автомат на каком-то этаже…
— А они на каждом есть, — в приоткрытой двери показалась голова Шефа.
Я невольно подскочила на стуле, порываясь вытянуть по стойке «Смирно!», Оскар просто обернулся к двери.
— Откуда такая честь? — Он приподнял бровь и слегка улыбнулся.
— Да мимо проходил, — Шеф уже был внутри. Он поднял глаза к потолку и всем своим видом изображал невинность, — думаю: дай зайду? Вдруг ты ее уже сгрыз в порыве праведного негодования? Он у нас знаешь какой, — обратился он уже ко мне, — чуть что не по нему — лапой по башке! Неповиновение — поймать и съесть! Будешь тупить — точно съест, я тебе говорю!
Я вздрогнула.
— Шеф, не пугай мне девочку, а? — Уже поднявшийся на ноги Оскар ткнул его кулаком в плечо. Я мимолетом отметила, что Шеф не покачнулся. Странно.
— А что я? — Шеф приподнял плечи и широко улыбнулся. Просто дурачащийся мальчишка. — Пошли-ка все вместе кофе пить!
Мы вышли из кабинета, причем Оскар даже не потрудился закрыть дверь.
— Это знаешь почему? — шепотом спросил меня Шеф. — Это потому, что все заходить боятся. Вот стоит мне оставить дверь, сразу припрутся всякие пить мой виски и курить мои сигары, а потом еще претензии выставляют, что у меня кофе кончился или сахар! Эх, надо было оборотнем родиться… — И он притворно вздохнул. Я хихикнула. С каждым днем мне нравилось тут все больше.
Автомат оказался сущей сказкой: в него не надо было опускать деньги. На мой восторженный вопль Оскар только картинно заткнул уши, а Шеф развел руками: «Ну ты сама подумай, какой смысл выдавать сотрудникам зарплату, чтобы они ее тут оставляли, а потом выгребать и снова отдавать им!»
Я радостно защелкала кнопками. Начала с шоколада со сливками, причем оказался он действительно горячим шоколадом со сливками, а не той коричневой бурдой, которую можно получить в городе. Потом был капучино, потом снова шоколад… Когда я заметила выражение лиц мужчин, было уже поздно. Оскар смотрел на меня, как смотрит взрослый на дорвавшегося до конфет ребенка. Шеф, сцепив руки и прижав их к сердцу, театрально умилялся. Я замерла, забыв проглотить шоколад.
— Кушай, деточка! — воскликнул самый главный начальник и, схватив с автомата салфетку, вытер мне рот. — Не обляпайся. Оскар, ты почему за ребенком не следишь?!
— А это не мой ребенок, — зевнул Оскар, — а наш общий. И сейчас твоя очередь быть мамой.
Шеф опустил голову, сокрушенно вздохнул и хлюпнул носом.
— Вот сколько уже лет его знаю, — доверительно прошептал он мне, — столько лет он меня угнетает!
Я наконец вспомнила про шоколад, завороженная этой сумасшедшей сценой — двое взрослых мужчин профессионально валяют дурака!
— А сколько вы друг друга знаете?
Они переглянулись и хором грохнули:
— Много!
Эта чашка шоколада все же была последней, и я потянулась к автомату с шоколадками.
— А вот это уже лишнее, — Шеф мягко убрал мою руку, — у меня в кабинете есть шоколадный торт. Пошли, сластены!
— Ты мне ребенка не балуй, — Оскар погрозил ему пальцем, — я тут дисциплину пытаюсь в ней насадить.
— И аскетизм, ага! Скоро заставишь спать на гвоздях! — Шеф повернул налево, на ходу доставая из кармана ключи. — Я у нас мама, мне положено.
Но дверь оказалась открыта.
— У тебя опять кончился сахар.
От небольшого шкафчика, стоящего в углу, нам улыбнулась самая красивая женщина, какую я когда-либо видела. Высокая, с идеальной фигурой, затянутой в черный комбинезон, облегающий ее как вторая кожа, она будто сошла с рекламного плаката. Платиновые вьющиеся волосы мягкими волнами спадали вниз, спускаясь до талии. Огромные (действительно огромные!) голубые глаза смотрели умно и весело. В изящной руке она держала пустую стеклянную банку из-под кофе с остатками сахара на стенках. Я замерла, открыв рот. Оскар чуть подтолкнул меня, проходя внутрь.
— Привет, Айджес, — Шеф улыбнулся и, подойдя к ней, вынул банку у нее из рук. — Ты же знаешь, я склеротик. Но завтра обязуюсь исправиться!
— Я надеюсь, — она улыбнулась и направилась к двери, на ходу скользнув по мне любопытным взглядом. — Оскар… — Она чуть склонила голову в знак приветствия.
— Айджес… — Кажется, он даже не посмотрел на нее. Никогда еще я не слышала в его голосе столько безразличия.
Дверь закрылась, и Шеф уселся на стол.
— Ну что я говорил! Стоит отвернуться — и кто-то уже шарит по твоему шкафу!
Оскар упал в одно из черных кресел и прикрыл глаза:
— Тебе не надоело, что она у тебя тут хозяйничает?
— Надоело. — Шеф уже деловито рылся в нижнем отделении шкафа, вытаскивая на стол пластиковые тарелки и вилки. — Но иначе она бы хозяйничала у тебя. А ты бы ее за это убил и съел. А она ценный кадр, и я не могу рисковать своими сотрудниками.
— А она кто? — спросила я, переводя взгляд с одного на другого. Оскар молчал и делал вид, что его здесь нет.
— Чего молчишь, кошатина? — Шеф распрямился, держа в одной руке коробку с тортом.
Оскар издал низкий рык, от которого у меня по спине побежали мурашки.
— Она суккуб, — объяснил мне Шеф, раскладывая куски по тарелкам, — демон-соблазнитель. Профессиональный. Устоять не может никто. Иногда бывает очень-очень полезна для наших операций.
— Совсем никто? — спросила я, отправляя в рот кусок торта, и тут поняла, что спросила.
Шеф хихикнул, стрельнув глазами в кресло.
— Ну почти никто. И это ее очень задевает. Ты есть идешь? — обратился он к Оскару.
— Я тут лучше. Кинь мне?
Только я хотела усомниться, что можно кидать по комнате торт на картонной тарелке, как Шеф подхватил одну и вращающим движением запустил по диагонали. Я невольно ойкнула, но Оскар, не глядя, поднял руку и поймал тарелку на раскрытую ладонь. Я ахнула.
— Вот, — заметил Шеф поучительным тоном, облизывая ложку, — слушайся дядю Оскара, тоже так уметь будешь. Кстати, поздравляю: ты познакомилась с еще одним побочным видом разумной жизни.
— А сколько осталось?
— Много. Ну, считай, троих ты видела…
— Почему троих? — Я непонимающе свела брови. — Оборотни, суккуб…
— …Я, — продолжил за меня Шеф и хитро подмигнул.
7
Проснулась я на полу. Сердце бьется в горле, кровь стучит в ушах, дыхание сбито. Пара секунд уходит на то, чтобы понять: сон. Просто очередной кошмар. Они теперь часто стали мне сниться — и всегда про Оскара.
Я села, завернувшись в упавшее вместе со мной одеяло, и запустила руки в волосы. Первым порывом было позвонить Оскару и узнать, все ли с ним в порядке. Но он будет мной недоволен. Не из-за ночного звонка — все равно не спит, — а из-за того, что не могла взять себя в руки. Умение владеть собой во всех смыслах — вот что теперь является моей целью. Оскар говорит, что без контроля эмоций невозможно контролировать тело. Оскар вообще много всего говорит, а я слушаю, слушаю… Иногда мне кажется, что я снова в школе, — такое количество материала мне приходится впитывать. Курс истории перемежается курсом биологии и естествознания. К концу разговора у меня обычно разыгрывается мигрень, и я уползаю к автомату пить кофе. Если Шеф не занят (у меня складывается ощущение, что он вообще никогда не занят), то я осторожно сую нос к нему в кабинет, и там находится печенье или еще что-нибудь — он оказался страшным сластеной. Так и бегут мои дни, один за другим, не давая мне продохнуть и что-то понять.
Я посмотрела на часы, было около десяти вечера. Самое время вставать, все равно будильник прозвонит через пару минут — сегодня мне в НИИД в ночь. У Оскара случился какой-то аврал, весь день он пробегал, по его выражению, «на четырех», так что время нашлось только ночью.
— Оборотничество — это ген. Передается только по мужской линии, а вот проявиться он может у кого угодно. Ген может передаваться из поколения в поколение и не проявлять себя, пока не найдет в организме необходимое сочетание группы крови, количества некоторых ферментов… — Заметив, что я смотрю в окно, Оскар сделал паузу. — Что с тобой?
Я не повернула головы. Белые ночи закончились, за окном было темно. Город спал, и даже Институт как будто стал несколько тише.
— Оскар, я не уверена, что это все для меня.
Ну вот, я наконец это сказала. Вместо того чтобы прыгать от счастья и зубрить матчасть, я сомневалась. Мне казалось, что прошлая моя жизнь была в разы проще — теперь я это понимала. А я привыкла идти по пути наименьшего сопротивления. Поэтому вначале обрадовалась: ура, не придется искать работу, вся дальнейшая жизнь предопределена! Все оказалось не так просто.
Оскар не шевелился, только постукивал ногтем по краю стола.
— Сдаешься? Так быстро?
Я не могла смотреть на него. Мне было стыдно.
— Я не знаю. Нужно столько всего делать…
— А ты не можешь себя заставить, да?
Я гневно на него взглянула, а потом опустила глаза. Слушать правду неприятно, но…
— Не в моих правилах неволить, но мы с тобой принадлежим к тому побочному виду, которому сложно прикинуться нормальными людьми. Черна, — он наклонился вперед, — ты не сможешь жить среди людей. Не сможешь вести обычную, легкую жизнь. Наша жизнь здесь — она непроста. Но это то, в чем мы действительно можем быть собой. И это не пустые слова. Ты просто еще не знаешь, как тяжело жить не превращаясь. Это как ломка у наркоманов. Ты еще этого не чувствуешь, потому что оборачивалась только один раз.
Я пыталась собраться с мыслями, но они разбегались в разные стороны. Что тут происходит на самом деле? Ведь не только шоколадные тортики с начальством они едят. Мне хватило наблюдательности, чтобы заметить, сколько денег стоило только одно это здание. И как тут одеваются сотрудники. Да и мне выдали «подъемные» — золотая карта, а столько цифр на счету я в жизни не видела.
— Что вы тут делаете на самом деле? — Это было моей маленькой победой. Я смогла задать этот вопрос, глядя прямо в сухие желтые глаза.
Его лицо вдруг стало жестким, а у меня по спине пробежал холодок. Он так и смотрел на меня — тяжело, устало — и мне стало страшно. Я не могла узнать в этом… существе того Оскара, который препирался пару дней назад с Шефом, который ловил в воздухе торт и который возился со мной как с маленькой. Я уже хотела как-то улыбнуться, обратить все в шутку, но откуда-то появилось ощущение, что я должна выдержать его сейчас таким — и что-то изменится.
Наконец он заговорил:
— Тебе еще рано это знать. Пожалей свою психику.
И тут я взорвалась:
— А я не хочу ее жалеть! Я хочу знать, во что я ввязываюсь, буквально закрыв глаза! Это просто какой-то лохотрон для нелюдей! — Я вскочила со стула и, схватив сумку, направилась к выходу.
Дотронуться до двери я не успела. Где-то на уровне моей головы смуглая рука с нечеловеческой силой ударила в красное дерево так, что петли затрещали.
— Ты никуда не пойдешь, — проговорил Оскар, и в его голосе я слышала отчетливое рычание, — пока не научишься владеть собой.
Я обернулась, прижавшись к двери спиной. Он нависал надо мной — сильный, темный, страшный, — и ослушаться его приказа просто не было сил.
Но упрямство взяло свое:
— Нет, пойду! Вы мне тут парите мозг, не давая ничего возразить! Почему я должна вас слушаться?!
Он отступил, но не под моим натиском, а что-то для себя решив:
— Иди.
Я замешкалась. Не перегнула ли я палку? Но если тебе говорят «Иди» — оставаться глупо. Я повернулась и вышла.
Четвертый час утра. Накрапывает дождь. Дворцовая площадь пустынна, только где-то издалека раздавался звук саксофона. Надо же, не спится кому-то в такое время. Как добираться до дома, было не очень понятно — метро заработает только через пару часов. Придется ловить машину, а это всегда вызывало во мне опасения. Но не идти же пешком? Я подняла воротник плаща, засунула руки в карманы и втянула голову в плечи.
Для начала надо было сообразить, в какой стороне мой дом. Я попыталась представить карту метро и сориентироваться по ней. Вывернув из арки, я пошла по Невскому, для разнообразия не забитому машинами. Мелькнула Дума, «Гостиный Двор» — все темное, спящее.
Я думала о том, насколько глупой была моя выходка. Мне просто хотелось, чтобы он меня уговаривал остаться, — а он приказал. Я хотела увидеть на его лице огорчение — увидела ярость. Я дура. Я просто маленькая дура, которая пытается играть в «кошки-мышки» с пантерой и не быть при этом мышкой.
Мигали вывески некоторых бутиков, странные личности спешили по улице по своим делам.
Я разозлила и без того уставшего человека. Попыталась показать характер там, где надо было кивать и говорить только «Да!» и «Как скажете!». Какая я молодец… Что теперь будет? Есть ли у меня другой путь? И… примет ли он меня обратно? Кажется, я только сейчас поняла, какую неимоверную глупость совершила, как легко разрушила все то, что только начинало строиться. Впервые рядом со мной был человек, который был сильным и умным, который мог защитить меня и научить чему-то. А я… В носу защипало, и я равнодушно подумала, что даже если и заплачу, то под дождем никто этого не заметит. Да и вообще, кому есть дело до девушки почти в четыре утра?
Поздним вечером, до закрытия метро. Невский не слишком отличается от дневного, разве что потемнее и народу чуть-чуть меньше. Ночью все иначе. Редкие машины проскальзывают какими-то неуместными призраками — даже в центре жизнь замирает. Я была уверена, что тех, кто сейчас спокойно идет куда-то, днем здесь не увидишь. Ночная жизнь — она совсем другая. Будто попадаешь в какое-то совсем другое место, будто это и не твой привычный Питер вовсе, а какой-то другой, манящий город, живущий по своим законам и правилам.
От работающих магазинов было уютнее, они светились в темноте окошками далекого дома, как будто обещая что-то хорошее и доброе в будущем.
Чего стоило мне сейчас вытащить мобильник и сказать Оскару, что я просто дура? Всей жизни. Я просто не могла. Не потому, что пыталась сохранить лицо, а потому, что мне было безумно стыдно за себя. И я никак не могла оправдаться даже в собственных глазах. Я повела себя как подросток, взбунтовавшийся против своих родителей, когда ему сказали приходить домой не в полночь, а в десять. Ужасно… Мелькнула мысль поговорить с Шефом — он наверняка сможет уговорить Оскара принять меня обратно, — но тут поняла, что у меня нет его телефона. Прийти так? Я почему-то не была уверена, что смогу найти эту дверцу справа, и что темная лестница приведет меня куда надо…
Я не заметила, как уже порядком намокла — дождь усилился. Я любила дождь ночью, когда можно стоять на своем застекленном балконе, курить и смотреть, как дым становится более плотным из-за влажности. Сейчас было уже совсем не здорово: плащ и джинсы промокли, кеды хлюпали. Пора было ловить машину, как ни крути.
Я перешла улицу к Дворцу пионеров и вытянула руку. Пара машин проскользнула мимо, но симпатичный светлый джип остановился и распахнул дверцу:
— Садитесь!
— Мне далеко, — крикнула я, подходя ближе.
— Садитесь!
— А сколько?
— Да садитесь же!
Я сдалась и послушно прыгнула внутрь. Бежевый салон, тонированные стекла, тихий джаз… Скорее напоминает ресторан, чем машину.
— Спасибо, — я расстегнула плащ и вытерла капли с лица.
— Нельзя давать мокнуть на улице красивой девушке, — улыбнулся водитель. На вид ему было лет 45, с лысиной и седоватыми волосами там, где они оставались. На маньяка не похож. Я смущенно улыбнулась на его комплимент, подумав, что ему бы очки носить пора.
— Да, там как-то совсем уж мокро, — попыталась я неуклюже поддержать разговор.
— Не надо в такое время, да еще и пешком, — он потянулся к панели и включил печку, направив ее на меня, — как вы оказались на улице? Чего такси не вызвали?
— Ну… — Я распустила «узел» и сейчас пыталась распушить волосы, чтобы они просохли. Что бы ему сказать… Врать почему-то не хотелось. — Поссорилась… На такси времени не было.
— А, понятно. — Он уже смотрел на дорогу сквозь мелькающие дворники. — Ничего, помиритесь.
— Не уверена… — Я смотрела в окно. Мимо скользили отели, промелькнул вездесущий «Макдоналдс», пронеслось закрытое метро.
— Вам куда?
— Мне далеко, — спохватилась я, — на Большевиков.
— Вам везет, — он улыбнулся, — я как раз в ту сторону.
Постепенно я согревалась и высыхала. Тихая музыка навевала дремоту, хоть я проснулась всего несколько часов назад. Я прислонила голову к стеклу и прикрыла глаза…
— Просыпайтесь, приехали, — донесся откуда-то издалека мужской голос, и я открыла глаза. Сначала я ничего не поняла: куда приехали? А потом вся горечь от моей сегодняшней глупости навалилась на меня свинцовой плитой. Кажется, я даже охнула.
Я села, сонно хлопая глазами, и огляделась. Машина стояла у тротуара на «аварийке», горел свет. Мы были всего в паре улиц от моего дома.
— Ой, я заснула… — Мне вдруг стало стыдно. — Простите.
— Ничего, — он улыбнулся, — тяжелый день. Я понимаю. Ну удачи вам.
На улице оказалось неожиданно холодно и темно. Из-за того, что пришлось проснуться среди ночи, меня била крупная дрожь, зуб на зуб не попадал в прямом смысле, даже челюсть свело. Я запахнулась в плащ поплотнее и прибавила шагу.
Рыжие фонари, знакомые с детства кусты и деревья, круглосуточный микромагазинчик с минимальным набором товара, от водки до пельменей. У его дверей красивый юноша затаскивал внутрь чуть менее красивую девушку. Оба пьяно посмеивались, но были скорее трогательные, чем раздражающие.
— Я не пойду за «Беломором», — смеялась девушка, цепляясь за дверь.
— Пойдешь! Дарлинг, ты же хотела брутальных фоток! Какие брутальные фотки без «Беломора»! — Юноша обхватил ее правой рукой, пощекотал где-то под ребрами, она взвизгнула, и оба наконец провалились внутрь. Я улыбнулась. Стало грустно.
Мой дом. Таковы новостройки: парадного входа там нет. Есть неприглядная часть дома, смотрящая на улицу, и все остальные, повернутые во двор, — совершенно такие же. Одинаковые двери с одинаковыми лестницами к ним и домофонами. Все обыденно и просто.
Я повернула во двор, на ходу нащупывая в сумке ключи.
— Стой.
Я замерла — не столько от команды, сколько от неожиданности.
— Повернись.
Что делать? Надо ли слушаться или орать во все горло? Пока я раздумывала, чья-то рука схватила меня за левое плечо и с силой дернула. Я чуть не потеряла равновесие. А когда подняла глаза, невольно вскрикнула: пятеро, в черных куртках, один в шапочке, а у самого левого — нож.
— Сумку давай. Мобильник есть?
Я кивнула. Что толку врать, он все равно в ней.
— Симку отдайте только, а? — слабо попросила я.
— Она тебе не понадобится, — ухмыльнулся самый левый, тот, что с ножом.
— Как? — не поняла я.
Что-то в их лицах было не так. И тут я заметила: один постоянно озирался и очень-очень быстро переминался с ноги на ногу, трогал себя за уши и быстро оглядывался по сторонам. У двух других зрачки были с копеечную монету, еще у одного, пребывающего в каком-то сомнамбулическом состоянии, их вообще почти не было видно в светлых водянистых глазах. Наркоманы, причем под дозой. Разговаривать с такими бесполезно — они неадекватны. Нормальным казался только самый правый. Он смотрел на меня спокойно и даже будто бы участливо, и мне на мгновение показалось, что он поможет мне и не даст им натворить бед.
— Чё смотришь? Раздевайся, — скомандовал тот, что с ножом.
— Чего? — не поверила я своим ушам. Ограбление — да, понятно. Но раздеваться…
— Чё слышала! — Другой, тот, что постоянно дергался, вдруг заехал мне кулаком в лицо.
Я оказалась на асфальте, в луже. В голове гудело, в глазах круги, нестерпимо болела скула. В тот же момент меня дернули вверх, скидывая с плеч плащ вниз на локти, так, чтобы он «связал» мне руки. Я пыталась устоять на ногах, не совсем понимая, что происходит. Голова кружилась и гудела, колени подгибались.
Они быстро переговаривались, слов я не могла разобрать, только «туда, к бачкам». Меня подхватили под руки, зажав рот, и поволокли в сторону. Я попыталась открыть глаза и не дать себе потерять сознание — то ли стресс, то ли удар был такой силы, но я чувствовала, что ко мне подбирается темнота.
Судя по запаху, мы действительно были у бачков. Меня отволокли за них, туда, где между крайним и стеной был небольшой зазор — днем там курили мальчишки втайне от мам. Я только начала приходить в себя, как на меня обрушились еще две оглушительные оплеухи, по голове пошел звон, а в глазах заплясали черные мошки.
В этот раз я ни в кого не превращаюсь. Но, может, вот сейчас, через мгновение, я порву внезапно прорезавшимися крыльями свой плащ, перекинусь в какую-то огромную птицу и хотя бы смогу отсюда улететь, если не порвать их? Ну когда же? Я ждала этого каждое мгновение, прислушиваясь к себе, но ничего такого не было. Я была самым обычным человеком. Самой обычной девушкой, на которую напали несколько наркоманов. Какая банальщина.
Один из них рванул мне воротник футболки, и я уже пожалела, что сознание не хочет меня покидать. То, что можно ожидать дальше, я видеть не хочу. И чувствовать тоже.
Я закрываю глаза. Это не я. Меня здесь нет.
Чей-то вскрик, удар, сдавленный мат — я снова открываю глаза, пытаясь понять, что за напасть случилась на этот раз. Может быть, вторая компания таких же пьяных и обколотых дебилов — не могут поделить территорию?
Темно, видно плохо. Вот валится на землю один, хрипя и хватаясь за бок. Вот второй отлетает к стене, стукается об нее, сползает вниз и больше не шевелится. Я не сразу понимаю, что происходит. Голова кружится, желудок подкатил к горлу. Я подтянула ноги под себя, готовая убежать в любой момент. Один, тот что с ножом, машет им в воздухе и ругается, второй прыгает вокруг него, и только тот, что показался мне нормальным, замер на месте, удивленно раскрыв рот. Я ничего не могу разглядеть. И, только когда движение на мгновение останавливается, я вдруг вижу замершую между ними пантеру. Хвост бьет по бокам, морда оскалена, уши прижаты. Прекрасный и яростный зверь замер на секунду в моем дворе, готовясь к следующему удару. Мне хочется плакать от облегчения, смеяться и одновременно кричать от страха — кажется, это называется истерика…
Я и правда засмеялась, смех перешел в икоту, икота — в плач. Я тихонько подвывала, сжавшись в комок и натянув на колени плащ. Губы дрожали, горячие слезы обжигали глаза, и почему-то было очень жалко себя. А еще очень хотелось броситься в самую гущу, расшвырять этих идиотов и просто повиснуть у него на шее, зарывшись лицом в теплый мех…
Я повернула голову и вдруг увидела, как один из нападавших тянется за пазуху. Я перевожу взгляд на Оскара и понимаю, что он замер над поверженными телами, что он не шевелится и в него можно попасть. Я пытаюсь крикнуть, предупредить, но, пока я набираю в грудь воздух, парень уже успевает достать пистолет и прицелиться. Я вдруг совершенно отчетливо вижу, как его палец уже нажимает на курок, всего одна секунда…
В его руку врезается блестящая «звездочка», прорезая ладонь насквозь. Ладонь мгновенно набухает кровью, пистолет надает на асфальт, он хватается за руку и кричит. Я вообще перестаю что-либо понимать и только пытаюсь угадать, кто еще пожаловал по нашу душу.
Шеф выступает из тени, как будто он всегда там стоял, и одним легким движением с противным хрустом сворачивает парню голову. На нем длинный бежевый плащ, как у копов в голливудском кино 50-х годов. Он поворачивается ко мне и улыбается. За его спиной возвышается Оскар — он все еще пантера, пасть раскрыта, и, кажется, он тоже улыбается.
Я пытаюсь встать, наклоняюсь, меня рвет.
И наступает темнота.
8
— Что-то хлипкие у тебя подчиненные пошли, Оскар…
— Отстань. Сам же знаешь, какой у нее сейчас период. Кстати, она и твоя подчиненная тоже.
— Вот это меня и угнетает…
Пока я была без сознания, Оскар успел превратиться, и теперь они переговаривались где-то высоко над моей головой. Я медленно возвращалась в себя, постепенно, сантиметр за сантиметром начиная чувствовать свое тело. Меня удивили голоса, особенно Шефа. При мне он всегда балагурил, шутил и улыбался. Сейчас он был серьезен и спокоен.
— Скажи-ка мне… Как ты здесь очутился? — Я чуть не подпрыгнула, хоть и витала еще где-то там. Получается, они приехали не вместе, и Оскар также не знал, откуда здесь Шеф!
— Как всегда, — я расслышала в голосе улыбку, — примчался тут к вам на выручку. У тебя сегодня был бы очень тяжелый вечер, если бы не я.
— Скорее утро. Я успел увидеть парня с пистолетом.
— Да, но ты не быстрее пули.
— Заживать пришлось бы пару недель… Это дело времени. Еще лет двести — триста…
— …И сможешь показывать фокусы, да. Но пока что — я не мог рисковать тобой.
— Шеф, за кем из нас ты приехал?..
На мгновение повисла тишина, и тут мои легкие вдруг разодрал кашель. Меня подкинуло на месте, я попыталась сесть, но голова закружилась, а спина не держала, и я рухнула назад. К моему удивлению и счастью, под спиной я почувствовала не жесткий асфальт, а горячие даже через обрывки футболки руки. Я едва смогла сдержать улыбку — это был Оскар.
— Тихо-тихо, куда, — он аккуратно прислонил меня к стене, — давай, уже все.
— Смотри-ка, очнулась! — Голос Шефа вновь был ненатурален и бодр.
Я открыла глаза. Прошло не так уж много времени с того момента, как я отключилась: на улице ни капли не рассвело, все было точно так же. Только рядом со мной лежала моя сумка, а тела были убраны. При воспоминании об этом желудок снова подкрался к горлу, но я взяла себя в руки. Передо мной на корточках сидел Оскар. Его лицо, сосредоточенное и внимательное, было совсем рядом. Брови сошлись в одну черную линию, губы сжаты.
Я попыталась понять, что делаю, но было уже поздно: я обнимала его за шею изо всех сил и тараторила, почти не разделяя слов:
— Оскар, простименяпожалуйста, я такая дура, господи, ябольшеникогдатакнебуду, я всегда-всегда буду тебя слушаться, только, пожалуйстапожалуйста, возьми меня обратно!! Я тебя умоляю, простименяядура!! Оскар, я буду делать все, что ты скажешьобещаю!!
Тут воздух в легких кончился, и я поняла, что сейчас зареву.
— Если ты меня не отпустишь сейчас, — спокойно проговорил Оскар, и я с долей облегчения заметила, что голос его снова звучит мягко и будто срываясь на мурлыканье, — то говорить тебе, как делать, будет просто некому…
Я послушно отпустила его шею и прижала руки к телу:
— Ты меня прощаешь?!
Несколько секунд он сидел совершенно неподвижно, как статуя, и изучал мое лицо. Потом его губы медленно разошлись в улыбке, обнажая слишком длинные для человека боковые зубы.
— Спасибо! — Я снова бросилась ему на шею с твердым намерением придушить.
— Боже, какая драма! — Шеф картинно шмыгнул носом, громко сглотнул, будто в горле у него ком, и смахнул со щеки несуществующую слезу.
Я, улыбаясь, повернулась к нему, и улыбка замерла на моих губах: хоть он и был как всегда весел, но глаза его были неожиданно грустны и пусты. Кто знает, может, и у него была когда-то ученица, висевшая на шее…
— Так, на ногах стоять можешь? — Оскар озабоченно разглядывал меня сверху вниз.
— Не знаю, — я нашарила в сумке пачку и пыталась совместить дрожащую в руке зажигалку и кончик сигареты. Меня всю колотило.
— Вставай, — скомандовал Оскар, подавая мне руку. Я ухватилась за нее и попыталась встать, не отпуская. Ноги подгибаются, в глазах все плывет.
— Ой, — я покачнулась.
— Хороша, нечего сказать, — хмыкнул Шеф, набрасывая мне на плечи свой плащ. — На, замерзнешь.
Он повернулся к Оскару, и они долго смотрели друг на друга. Потом Оскар кивнул:
— Согласен.
Я, ничего не понимая, переводила взгляд с одного на другого. Они успели о чем-то поговорить? О чем? Явно что-то про меня, и снова не спросили мое мнение.
— Так, сейчас к тебе домой. Переоденешься, приведешь себя в порядок, — скомандовал Оскар. — Оставь матери записку, что тебе пришлось срочно уехать… Недели на две. Иногда будешь звонить. С собой ничего лишнего не брать.
— К-куда уехать? — не поняла я.
Шеф устало вздохнул:
— Никуда. Ты будешь в Институте. Просто ты оттуда долго не вернешься.
Я ойкнула и непонимающе посмотрела на Оскара.
— Хватит уже. Я хотел сделать все медленно и плавно, но ты постоянно влипаешь в истории, а провожать тебя до дома каждый день мы не можем, — как жаль, подумала я, — так что придется тебе быстренько осваивать все…
Я решила не задавать больше вопросов. Будь что будет, им виднее.
До моего дома мы шли долго, в основном потому, что я все еще едва стояла на ногах. Оскар придерживал меня за плечи, Шеф просто шел рядом и курил. Было темно и тепло. В небе — неполная луна и звезды, на земле — рыжие фонари и спящий город. Ветер еле шевелит листья на деревьях и волосы Оскара. Вьется дымок от сигареты Шефа. Мне стало неожиданно тепло на душе просто от того, что они были рядом. И что я для них что-то значила.
Они остались внизу, а я как могла быстро заползла в лифт и нетерпеливо жала на кнопку своего этажа. Кабинка, как назло, ползла медленно, а когда доехала, я даже не стала дожидаться, пока полностью откроются двери. Вставила ключ в замок, бегом в комнату, натянула первую попавшуюся футболку — и замерла. Я не знала, что написать маме. Как написать ей, чтобы она поняла, что это не моя блажь, что обстоятельства сильнее меня и выбора нет! Бедная мама, сколько всего она приняла молча, не требуя ничего объяснять, и просто поверила мне. Что бы было, расскажи я ей все? Позвонила бы она в психушку или только подняла недоуменно брови, как делала всегда, когда в чем-то сомневалась? Что бы она сказала, если бы увидела Оскара, превращающегося в пантеру за пару секунду?
Я подошла к телефону, вырвала из блокнота лист и задумалась, грызя конец ручки.
«Мама, мне надо срочно уехать. Думаю, недели на две, смотря как пойдут дела. Это для меня важно. Закон не нарушаю. Постараюсь звонить. Прости, что ничего не объясняю». Получилось холодно. Слишком холодно. Я вздохнула и на цыпочках заглянула в ее комнату. Горела лампа у кровати, на полу валялись очки, а рядом — сборник мифов Западной Европы. Мама-мама, ты снова ищешь ответы на вопросы, которые сама не можешь сформулировать…
Я опустилась рядом с ее кроватью и положила листок на подушку. Рядом оставила свою кредитку от Института — ей этого надолго хватит.
Глаза, конечно, щипало, но уже из лифта я вышла взяв себя в руки. Закрывая дверь нашей квартиры, я вдруг поняла, что вернусь сюда совсем не через две недели. На какое-то мгновение захотелось бросить все, пробежать к себе в комнату, прыгнуть в постель и зажмуриться, шепча: «Это все просто сон, странный сон!» Желание захлестнуло меня с головой, но тут же отступило. Это была простейшая трусость и страх перед будущим. Будущим, которое было мне совершенно непонятно — что там задумали мои учителя? И тут появился новый страх: сейчас я спущусь вниз, а никого нет. И окажется, что у меня просто были галлюцинации, и все это время я гуляла по городу одна и разговаривала сама с собой. Это была такая паника, что я чуть не бросилась по ступеням вниз мимо лифта — настолько у меня не было сил ждать, пока он откроет дверцы и спустится вниз.
Дрожа от страха, я выскочила на улицу, чуть не упав через железный порожек у подъезда.
Никого.
Я несколько раз моргнула.
Никого.
Я прислонилась к стене. Не может быть. Мне все примерещилось. Никого нет. Правильно, таких не бывает. Это мое больное воображение, не в силах прийти в себя после первого покушения, нарисовало…
— За кем из нас ты сюда последовал, Шеф?
Я сорвалась с места, перескакивая ступени, и завернула за угол. Они стояли чуть в стороне от моего подъезда и разговаривали. Большой навесной уличный фонарь серебрил волосы. Если бы вы только знали…
— Я вернулась! — бодро заявила я, возвращая Шефу его плащ.
— Тогда пошли, — скомандовал он, бросив на Оскара долгий взгляд.
Как выбираться в такое время суток из моей глухомани, я не очень представляла. Однако Оскар умудрился поймать машину, и мы радостно отправились в центр. Шеф с нами не поехал, как сказал Оскар, недовольно скрипнув зубами: «У него свои методы перемещения».
Вскоре мы уже были на месте. Я по привычке отправилась в арку, но Оскар поймал меня за рукав и развернул в другую сторону. Я удивленно покосилась на него, но он кивнул куда-то вперед:
— Сегодня нам надо с основного…
Если бы не он, я бы никогда не нашла это здание. Не могу понять, как оно — многоэтажное тяжелое здание темно-серого мрамора со стеклянными дверьми — могло быть незаметным в самом центре города! Но факт оставался фактом: я никогда его прежде не видела и, если бы Оскар не ткнул меня носом в дверь, не заметила бы и сейчас. Шеф ждал нас рядом с входом. Спокойно покуривающий трубку, ни капли не запыхавшийся, небрежно-элегантный как всегда. Интересно все же, как он перемещается и кто он вообще такой, — на все мои приставания по этому поводу Оскар только недовольно отмахивался.
Мы прошли внутрь. Я никогда еще тут не была. Проходная напоминала обычный бизнес-центр: просторный холл с панорамным окном наверху, несколько турникетов, кабинка охранника. Оттуда мгновенно вынырнула девушка в серой форме и бодро козырнула:
— Приветствую!
— Здравствуй, Мышь, — разом улыбнулись мои начальники, выставляя меня вперед, — знакомься, это наше новое приобретение. Если вдруг что: ближайшие две недели не выпускать. Чирик, знакомься: это Мышь, она у нас проверяет пропуска.
Я удивленно разглядывала девушку. Младше меня, совсем худенькая и бледная, со щеткой черных волос, торчащих из-под кепки, — она ну никак не тянула на охранника. Кого бы она могла остановить в случае чего?
— Здрасте, — на всякий случай поздоровалась я.
— Привет, — улыбнулась она. — Что же это за птица, что с ней такие личности под ручку ходят?
Я уже хотела было ответить что-то резкое, но поняла, что это скорее «проверка на вшивость», чем реальная подколка.
— Знала б я сама, кто я, — пожала я плечами, — а то эти двое не говорят.
Она засмеялась, потянулась внутрь кабинки, что-то нажала, и на турникете зажглась зеленая стрелочка.
Шеф почти сразу ушел от нас, сославшись на занятость, а мы с Оскаром немного поплутали по мраморным коридорам и оказались в странном помещении. Душевая, маленькая комната «кровать-стул-стол» и дверь еще непонятно куда. Это напоминало крохотную отдельную квартиру.
— Ну вот, — Оскар распахнул передо мной дверь жилой комнаты и прошел внутрь следом, — обживайся. На ближайшее время это твой дом. Сейчас можешь лечь спать, а завтра начнем.
— Начнем что? — не поняла я.
— Тренировки, — невесело улыбнулся Оскар, — хватит с тобой нянчиться. Учти, будет больно. Будут ушибы, синяки, растяжения, ссадины и вывихи.
Я невольно охнула.
— Но когда ты выйдешь отсюда, жить тебе станет легче.
— А что там, за дверью?
— Тренировочный зал. Спокойной ночи, — и дверь за Оскаром закрылась.
9
Кто-то тряс меня за плечо.
— Ммм?..
— Черна, вставай, — это был голос Оскара, и я подскочила как ужаленная, натягивая на себя одеяло до ушей: проклятая привычка спать голой!
— Ой, я не думала, что ты… Ты не мог бы…
Он только улыбнулся, глядя на мое замешательство и стремительно багровеющие щеки, и отвернулся, приподняв руки в примирительном жесте.
— Успокойся, я ничего не видел.
— Тем лучше, — я быстро нашарила футболку и джинсы, — поверь, я просто берегу твою психику.
Он хмыкнул и покачал головой:
— Ты к себе несправедлива.
— Еще как справедлива! — Я вынырнула из узкого ворота футболки. Он снова хмыкнул, и мы вышли из комнаты.
— А почему у меня там нет окон?
— Здесь их тоже нет. Это чтобы тренирующийся не знал, какое время суток, и не мог понять, сколько времени прошло. Эффект достигнутой цели: ты могла бы, например, тренироваться еще, но видишь, что вечер или, наоборот, утро, и срабатывает рефлекс «пора отдохнуть», — он открыл дверь тренировочного зала, пропуская меня вперед.
Зал очень напоминал обычный спортивный в школе: шведские стенки, маты в углу. Только под потолком были прикреплены несколько непонятных мне приспособлений, да у дальней стены висела боксерская груша и еще что-то непонятное.
— А это зачем? — Я указала на это «что-то» под потолком. Немного напоминало площадку канатоходца, только каната не было.
— Это для тренировки птичьих, — пояснил Оскар, скидывая рубашку в угол на скамью. Я невольно задержалась на нем взглядом. Он все еще был прекрасен. И всегда будет. Я же и так больше напоминала куль, пережатый посередине, а уж на его фоне…
— Привыкай, — меж тем продолжал Оскар, — в ближайшее время ты будешь проводить здесь 23 часа в сутки.
Я недоверчиво на него вылупилась.
— Я не шучу. Занятия будут прекращаться, только когда ты будешь падать от усталости. В прямом смысле.
По спине пробежал холодок. Кажется, я капитально влипла. Грела только одна мысль: когда я отсюда выйду, мое тело избавится от лишнего мяса, непонятного назначения, руки станут сильными, ноги — быстрыми, и вообще, вся я буду как Никита .
Я вдохнула поглубже:
— Поехали!
Оскар улыбнулся, и его улыбка не предвещала ничего хорошего.
Полетели дни. Оскар, в основном, стоял рядом и, скрестив руки на груди, ухмылялся, глядя на мои мучения. Груша стала моим ближайшим другом — ни с кем еще я не проводила столько времени. Когда от ударов уже кровоточили костяшки (никаких перчаток и бинтов!), а плечи болели, Оскар, благодушно улыбаясь, велел переходить на ноги. Теперь я пыталась пнуть ее и не упасть. Получалось плохо. Конечно, первым делом я опробовала киношный удар ногой с разворота, который столько раз видела в фильмах. Не тут-то было! Равновесие я потеряла почти сразу, да еще и груша, качнувшись в мою сторону, наподдала — в общем, я оказалась на полу, пребольно стукнувшись всем, чем положено. Маты Оскар умышленно запретил. К счастью, только спортивные, так что я с чистой совестью могла высказать все, что думала.
Тренировались мы действительно много. И долго. Когда я только на минуту садилась, Оскар тут же подхватывал меня под мышки и пинком отправлял обратно к груше. Перспектива быть как Никита уже не казалось мне такой радужной, но, как и всегда последнее время, выбора у меня не было. Когда поставить меня на ноги не мог уже даже пинок, Оскар давал отмашку, и я ползла к себе в комнату спать, зачастую даже не раздеваясь. Снов не было — только темное благословенное забытье, которое будет нещадно прервано сильной рукой, за шкирку втаскивающей меня в зал. По утрам у меня болело все тело, от макушки до кончиков пальцев, а на грушу я даже смотреть не могла, но под строгим взглядом желтых глаз приходилось двигаться через боль. Сначала я подвывала, потом только морщилась, потом мне стало западло (да, именно так!) показывать, что мне больно. А потом боль вдруг отступила.
Мне казалось, что я немного меняюсь, во всяком случае руки и ноги точно стали сильнее, но в моей тюрьме не было зеркала. На мой вопрос Оскар ответил, что у этого решения тоже есть какая-то невероятная психологическая подоплека. Со временем я стала забывать, как выгляжу. Я пыталась понять, как у Оскара хватало времени на меня и на основную работу. Поскольку часы у меня забрали, а окон не было, я ничего не могла сказать о прошедшем времени. Иногда мне казалось, что я тут всего пару дней, разбитых на много коротеньких промежутков, иногда — что прошла уже вечность, и вся моя жизнь состояла только из этого зала. Во всяком случае, я могла сказать точно, что пару раз мне удавалось выспаться, — значит, у Оскара на работе был аврал.
— Ты дерешься как человек, вот в чем твоя проблема, — однажды сказал мне Оскар, подойдя к груше. Я проблемы уже не видела — по сравнению с тем, какой я была раньше, сейчас я превратилась в один сплошной комок мускулов.
— Ну, извини, — пробурчала я, недовольная его замечанием, — я двадцать пять лет была человеком!
— А вот и нет. Если бы ты слушала меня дальше, вместо того чтобы хлопать дверью, — я покраснела и опустила глаза, но Оскар продолжал: — То знала бы, что, в отличие от вампиров, которые не могут размножаться и часть своего существования являются людьми, оборотни никогда людьми в полном смысле слова не были. Это… все равно, что девочку до полового созревания считать мальчиком только потому, что у нее еще грудь не выросла! Она все равно женщина, просто отличия проявятся позже.
Ну и аналогии…
— Хочешь сказать, что я всегда была оборотнем и все такое, только сама этого не знала? — с сомнением спросила я.
— Да. Вспомни, наверняка было что-то, что не вписывалось в обычную жизнь.
Я честно наморщила лоб. И тут вспомнила, как умирала от обилия запахов под утро, как кружилась от них голова, как мне приходилось забивать их сигаретой… Кажется, можно было ничего не говорить.
— Но как я могу драться еще? С тех пор прошло уже два месяца, а я еще ни разу не превратилась снова! Для меня я все равно все еще человек, — возразила я.
— Именно. Вот с этим и надо бороться. Ударь грушу.
Я пожала плечами и двинула по груше со всей силы — она заметно качнулась от меня, а на обратном ее движении я успела отскочить в сторону. Боли в руках больше не было.
— Для человека — хорошо, — Оскар отодвинул меня в сторону, — а теперь смотри, как должно получиться у оборотня. Вариантов два: общий и точечный. Сначала общий.
Он пару секунд смотрел на грушу, а потом просто ударил по ней на уровне своего плеча — без замаха и без видимых усилий. Груша сорвалась с крепления, пролетела пару метров в воздухе и тяжело упала на пол. Я такое только в кино видела.
— А теперь точечный, — не обращая внимания на мое изумление, он взял грушу под мышку без видимых усилий и прицепил на место. Я на всякий случай отошла в сторонку.
Короткий удар с легким возвращением руки назад — и внутренности груши, кружась в воздухе, опадают на пол. В ней аккуратная дыра, по диаметру чуть больше кулака Оскара.
— Ааа… — прохрипела я, не в силах выдать больше ни слова. А мне-то казалось, что я продвинулась вперед! — Как это? И почему ты меня тут гонял как дурочку?
— Ну, — он улыбнулся, отряхивая руки от шелухи и обрывков кожи, — тебе надо было разогреться как следует и — ты будешь смеяться — поверить в себя. Иначе не получится.
Я надулась. Конечно, не помогло.
— Итак, — Оскар уже вешал на крюк вторую грушу, — вперед. Тренируйся, а я пошел. И когда я вернусь, она должна быть прорвана.
И он вышел. А я осталась один на один с этой махиной.
Лупила я по ней долго. Уже даже ноги отказывались меня держать, а я все била ее и била, вспоминая Уму Турман в «Убить Билла».
— Мучаешься?
Я подскочила. Кроме Оскара, сюда никто не заходил, он ушел на смену, и я точно знала, что никто меня не побеспокоит. Это оказался Шеф.
— Есть немного, — я облегченно улыбнулась, радуясь нежданному перерыву, — босс велел к его возвращению порвать грушу, как тузик грелку.
— Сурово, — пожалел меня Шеф. Он был немного растрепан, а под глазами залегли круги, но выглядел все равно как с рекламы мужских духов. — А я тут решил, что немного кофеина тебе не повредит.
Я была готова броситься ему на шею. Мы уселись на скамейку, потягивая кофе из бумажных стаканчиков. Прихлебывая горячий напиток, я вспомнила, что ела последний раз сто лет назад, но это, кажется, никого не заботило. Да и голода я почему-то не чувствовала.
Шеф как-то грустно косился на меня. Точнее, на мои руки.
— Что-то не так? — Я решила идти напролом.
Он вздохнул:
— Да нет, все так, все правильно. Просто не могу видеть, как нежные девичьи ручки превращаются в два куска отбивной.
Я удивленно посмотрела на свои руки. С тех пор как я сюда попала, у меня совершенно не было времени обратить внимание на себя. Я просто падала спать и надеялась, что пробуждение наступит попозже. Руки и правда изменились. Ногти обломались, кожа грубая, испещренная ссадинами — какие-то уже зажили, какие-то еще кровоточили. Зрелище то еще…
— Но ведь так не навсегда? — обеспокоенно спросила я его, думая, как буду выглядеть в будущем.
Шеф улыбнулся, глядя в свой кофе.
— Нет. Конечно, нет. Тебе просто надо пройти определенный рубеж. В голове ты все еще человек, поэтому ты устаешь, и кожа твоя разрывается от ударов…
Мы замолчали. Ну конечно, человек! Это им уже по черт-те сколько лет, и они привыкли к своей сущности…
И тут меня кто-то дернул за язык.
— Шеф, а ты кто? — выпалила я и сама испугалась своей смелости.
Он оторвался от кофе и повернул голову ко мне. Шеф разглядывал меня долго, так что стало не по себе, хотя я и знала, что он просто ищет в моем лице ответ, стоит ли мне доверять.
— Я пришел из сказки, — наконец ответил он и встал. — Мне пора.
— Спасибо за кофе! — По телу разлилось тепло, и жить стало проще.
Он уже совсем было подошел к двери, когда неожиданно обернулся:
— Хочешь совет?
— Конечно! — Я обняла грушу и повисла на ней.
— Попробуй не просто бить. Ощути силу, которая в тебе скрыта. Когда замахиваешься и твоя рука несется вперед — возненавидь эту грушу! Оборотнями движет ярость.
Я кивнула, и дверь за ним закрылась.
— Хм… — Оскар задумчиво разглядывал наполовину оторванную грушу. Весь его облик выражал глубочайшее сомнение в происходящем. — Похоже, ты и правда ее двинула со всей дури. А дури в тебе, похоже, много, — наконец заключил он, — и я бы хотел, чтобы ты повторила сей подвиг при мне.
Я, хоть и до сих пор едва могла отдышаться, согласно улыбнулась. Как ни банально звучал совет Шефа, он помог. В очередной раз замахнувшись, я вдруг почувствовала, что у меня в руке спрятана пружина, способная разнести не только эту разнесчастную грушу, но и все вокруг. К сожалению, к тому моменту, когда рука уже почти достигла кожаной поверхности, на меня обрушились сомнение и неуверенность, так что удар вышел вполсилы, если не в четверть.
Оскар вытащил на свет еще одну грушу — совершенно целую, — отошел в сторону и скомандовал: «Вперед».
Возможно, сказался многодневный недосып. Или голод, который хоть и не терзал меня постоянно, но подсознательно я его чувствовала. Мне не хотелось думать, что причиной оказался равнодушный тон Оскара или его неуверенность в моих силах. Однако меня вдруг захлестнула ярость. Такая бешеная и всепоглощающая, что я даже стала плохо видеть. Легкий замах — «Что за хрень тут передо мной?!» — и груша полетела в другой конец зала, сорванная с крепежа. Волна раздражения охватила меня на долю секунды — «Я тут, а она там, далеко!» — и уже оказалась рядом с ней, молотя ее двумя руками и радостно наблюдая, как разрывается ее кожа и обнажается нутро. Но облегчение все не наступало, огненная злость только больше и больше разжигалась во мне, и я понимала, что это только начало. И тут я вдруг увидела мой двор.
Темно. Трое парней идут сзади. Я слышу их шаги.
Удар-удар-удар. Под руками уже одна дыра.
Они окликают меня. Я пытаюсь бежать. Меня ловят за рукав, начинают дергать.
Мои руки стали двигаться еще быстрее, хотя казалось, что я и так была на пределе.
И вдруг другая, застарелая ярость сменила проступивший было страх. Я вывернулась из рук одного, толкнула другого.
Боль пронзает все тело, руки и ноги. Если это происходит там, то почему так больно здесь?! Я чувствую, что со мной что-то не так.
Я вижу недоумение на их лицах, которое сменяется страхом, а потом и откровенным ужасом.
Что-то не так.
Что со мной?! Я чувствую силу, огромную силу, просыпающуюся во мне. Мои руки сильны, неимоверно сильны. Они поднимают меня наверх. Я могу уйти, могу убежать. Улететь.
Но что-то снова не так, мои чувства там и сейчас рознятся. Я чувствую, что воздух стал мне подвластен, но мои руки, мои невероятно сильные руки продолжают колотить остатки груши, кулаки уже достают до деревянного пола, и дерево разлетается в крошку.
Нельзя простить. Обидели, напугали. Да кто они такие?! И я пикирую вниз, на них. Они пытаются убежать, но я вижу их намного лучше, чем можно подумать. Или не вижу, а… слышу?! Я падаю вниз, на спину одного из них. Что это, чем я ухватила его? Я удивленно смотрю вниз, себе под ноги, но ног нет, есть лапы с когтями. Они впились в спину в синтетической куртке, и под ними проступает кровь. На мгновение мне становится противно, и я выпускаю его. Он валится кулем.
Я поднимаюсь выше.
Где я? Куда я поднимаюсь? Что происходит со мной? Я же не на улице, передо мной зал, а внизу стоит человек… Нет, не человек, зверь — такой же, как и я. Другой, но такой же, и я вижу, как бурлит в нем сдерживаемая ярость.
Я снова вижу их, они сидят сжавшись, лица их перекошены ужасом, рты открыты, но они даже не могут кричать. Их беспомощность и паника вселяют в меня отвращение, которое подстегивает мои действия. Руки… крылья… Я не знаю, что это, — я бью, и бью, и бью, пока они не падают и не перестают просить о пощаде.
Я чувствую, как эта дарующая силу ярость начинает утихать во мне, и тело сводит судорога, немыслимая, я кричу от боли. Я смотрю вокруг: кровь, кровь, клочья одежды и снова кровь. Я кричу и падаю. Темнота.
Но что-то не так. Что-то мешает мне провалиться в темноту и все забыть. Часть меня — там, в благословенной тишине. Но часть где-то… здесь. Кто здесь?! Меня захлестывают страх и обида, я снова превращаюсь в согнутую пружину и пытаюсь понять, что за человек мешает мне.
Но это не человек. Это мой брат по образу. Он что-то кричит мне оттуда, снизу…
— Черна, держись! Держи себя в руках, постарайся оставаться на уровне!
В мозгу начинает медленно проясняться. Очень медленно.
Я моргаю. Осматриваюсь, и на мгновение у меня кружится голова: я под самым потолком, держусь руками за ту самую площадку канатоходца. Держусь. Руками. А что за мышцы сейчас напряжены до предела? Мозг почти кипит, пытаясь понять, что со мной. И тут на меня снова наваливается благословенный туман, но я стараюсь отогнать его и понять, что он пытается от меня скрыть. Вот так, аккуратно, без рывков… Что же я так не хочу принимать, что готова упасть в обморок на десятиметровой высоте?
Крылья.
У меня за спиной бьются крылья. Автоматически, без моего контроля — так человек моргает или идет. Или дышит. Как только я поняла это и смогла почувствовать мышцы, ритм тут же сбился, и я полетела вниз. Взмах — вверх, взмах-взмах!..
Я зависла где-то посередине, совсем недалеко от Оскара. Я вижу его лицо. Вижу так ясно и четко, как не видела никогда. Я слышу, как бьется его сердце, вижу как бьется жилка под челюстью, отсчитывая пульс.
Я открываю рот, чтобы позвать его, но получается только хрип и писк.
— Довольно, успокойся. Ты молодец, молодец, — он осторожно подходит ко мне, боясь спугнуть, но он не человек, опасности нет, и я позволяю себе упасть еще немного ниже.
Он протягивает мне руки, взмах, меня подкидывает вперед, и я падаю в них.
— Молодец, девочка, молодец… — Он гладит меня по голове, а я слышу, как стучит его сердце. Я держусь руками за его рубашку, а он аккуратно расправляет мои крылья, чтобы не сделать мне больно.
— Болит… — жалуюсь я. Болит и правда все тело, сбитые в кровь руки и особенно — спина. Где-то между позвоночником и лопатками.
— Успокойся, — шепчет он мне на ухо, — просто запомни, что ты сейчас чувствуешь, и успокойся.
Я прикрываю глаза. Оскар. Тот, кто спас меня. Кто простил меня. Кто нашел меня. Оскар.
Покой. Доверие. Они падают на меня, как тяжелое одеяло, и я уже готова наконец провалиться в темное уютное ничто, но тут тело выворачивает, я выгибаюсь дугой — и наконец замираю. Я чувствую, что лишних мышц нет, я снова человек. Глаза закрываются, я понимаю, что он несет меня в мою «комнату», на кровать. Я уже почти сплю и успеваю только спросить:
— Оскар, кто я?
— Летучая мышь, — я слышу, как его голос улыбается мне.
Летучая мышь…
Я приоткрываю один глаз и смотрю на свою руку. Кожа гладкая и бледная — ни следа ударов. Только огромные когти царапают простыню.
10
— Что есть оборотень? Смесь человека и зверя. Что есть летучая мышь? Смесь зверя и птицы. Что есть оборотень — летучая мышь? Смесь человека, зверя и птицы. Матушка-природа отжигает… Ай!
Я таки попала в Шефа квадратиком льда, который в специальной грелке прижимала к голове. У меня была мигрень. И хотя сейчас от нее все равно хотелось сдохнуть на месте, это уже был детский лепет по сравнению с тем, что обрушилось на меня сразу после превращения. Она уложила меня в постель на три дня, я не открывала глаз и не могла шевелиться. Даже бесшумные шаги Оскара, когда он заглядывал ко мне, разрывали виски на части, а в самой черепушке провоцировали атомную войну. Утром четвертого дня я попросила есть и льда. Как только я приняла вертикальное положение и запихнула в себя детское фруктовое пюре со сливками, Оскар выдернул меня к начальству, несмотря на мои стенания. Услышав про мое превращение, Шеф несказанно обрадовался, услышав про форму — оторопел. Сейчас я утопала в одном из угловых кресел, пытаясь понять, кто вырывает мне глаза из орбит, если я прикрыла их ледяной грелкой. А Шеф изводил меня подтруниваниями.
— Зрелище было интересное, — признался Оскар, сочувственно косясь на меня, — я такого прежде не встречал. А ты?
— В том-то и дело, — Шеф раскурил трубку и выпустил в потолок колечко сизого дыма, — что такой вариант алогичен. Оборотень — сочетание двух элементов. А тут получается три. Это все равно, что превратиться в утконоса.
— Сами вы утконос… — слабо проблеяла я из кресла, — когда вы меня уже домой отпустите? Я устала… И дайте маме позвонить, — вдруг осенило меня.
— Звони, деточка, кто тебе мешает, — Шеф повернул ко мне проводной телефон в стиле «ретро» — такие продаются в сувенирных магазинах. А я-то думала, кто их покупает! Оказывается, всякие нелюди…
Я отложила грелку на стол — как бы случайно прямо на документы Шефу — и набрала номер дома.
— Привет, мам! Это я!
— Чирик! — Я услышала, как она улыбается. — Как ты там? И где это твое «там»?
По отстраненным лицам начальства я поняла, что они прекрасно слышат каждое слово. Да и скрывать мне от них было нечего, а вот помочь в формулировках они могли.
— Мое «там»… — Я поймала взгляд Оскара и скорчила максимально паническую физиономию. — Ну… Я не так уж чтобы очень далеко.
Мама хихикнула:
— Выкрутилась! Слушай, Чирик… — Ее голос вдруг посерьезнел. — Я нашла кредитку у подушки. Ты знаешь, какая там сумма?
— Знаю, — мне вдруг стало неудобно, будто я ее украла, — мам, это мои честные деньги! Тут нет никакого обмана!
Она помолчала, я слышала, как она дышит в трубку. Когда мама заговорила, от ее шутливого тона не осталось и следа:
— Чир, скажи мне только… Мне не придется потом выбирать тебе цвет гроба и надпись на венок?
— Что ты! — Я даже руками замахала. — Конечно, нет! Тут все совершенно безопасно!!
— Деточка, — она вздохнула, — безопасно за такие деньги не бывает.
— Ну… — протянула я. И замолчала.
Она была права. Эти два месяца я каталась как сыр в масле, получала бешеное содержание и немного информации под шутки и прибаутки. Потому что была человеком. Теперь же, когда мое превращение прошло во второй раз, я стала оборотнем в полном смысле слова, хоть и самым слабым. Куда меня пошлют, в чем будет заключаться моя работа — знает разве что Оскар.
Я постаралась прогнать эту мысль. Никому не хочется умирать молодым. Особенно мне не хотелось сейчас: когда я только начала овладевать своей силой, когда впереди маячила сладостно-длинная жизнь, а мир поворачивался новыми темными сторонами.
— Чирик, ты не с бандитами связалась, а? — Голос у мамы был извиняющийся, будто она сама чувствовала, что говорит глупость.
Начальство, хоть и чувствовало весь драматизм момента, хором хрюкнуло в рукава. Шеф что-то быстро написал на бумаге и пододвинул мне. Почерк у него был легкий, с наклоном, чуть вытянутый — я такого у мужчин вообще никогда не видела, обычно их каракули разобрать невозможно.
— Нет, мам, — я покосилась на листик, потом на Оскара. — Я тут с очень… интересными… людьми…
Боссы снова прыснули. Я погрозила им кулаком — не хватало еще, чтобы мама услышала! — и вдруг заметила на лице Оскара странное выражение. Он улыбался будто бы через силу.
— Нет, мам, это не бандиты, — поспешила я успокоить родительницу, — они хорошие, правда.
— Ну ладно. Ты на этой работе надолго?
Я подняла глаза на Оскара, затем на Шефа. Они переглянулись. Оскар что-то быстро черкнул на бумаге и подсунул мне. На листе была нарисована восьмерка, я непонимающе подняла брови — восемь чего? Дней, недель? Оскар, засунув одну руку в карман джинсов, аккуратно повернул лист на 90 градусов. Я невольно вздрогнула и произнесла:
— Мам, я тут навсегда.
Она поняла меня. Я даже не надеялась на это, но она поняла и не стала меня отговаривать или что-то говорить про себя… Наверное, ее собственная потраченная впустую жизнь была достаточным аргументом. «Жить как угодно, только не зря», — однажды сказала она мне. И сейчас не отреклась от своих слов. Я пообещала, что буду по возможности забегать, но призналась, что в офисе придется практически жить — как и всем сотрудникам. Все было довольно-таки обычно, я чуть не прокололась в одном месте: когда она спросила, что такого особенного во мне нашли. Я захлопала челюстью, как вытащенная из воды рыба, но Шеф вовремя подсунул мне красноречивый рисунок: перечеркнутый рот и повешенный человек. Пришлось отделаться дежурной фразой: «Прости, я не могу тебе сказать».
У меня было столько вопросов, что они никак не умещались в голове, и я в итоге не задала ни одного. Голова снова начинала гудеть от напряжения, и я отобрала свою грелку у Шефа, уже пристроившегося таскать оттуда лед в бокал с виски. Он проводил мою руку суровым взглядом.
— Киса, — тут же обратился он к задумавшемуся о чем-то Оскару, за что тут же заработал рык, от которого в углу затряслась пальма, — ты бы провел второй курс матчасти, а то как бы чего не вышло…
Я в своем кресле застонала: опять что-то запоминать, опять мне будут компостировать мозг! Неужели меня нельзя просто оставить в покое, чтобы я занималась своей работой?
— Кстати, — я безуспешно пыталась сесть в кресле прямо и выглядеть серьезно, — а что я теперь буду делать?
Оскар поднял взгляд на Шефа. Они долго смотрели друг на друга, наконец Шеф уронил: «Рано», — и стремительно вышел из кабинета. Оскар вздохнул и поднялся:
— Пошли, надо тебе еще кое-что объяснить.
Быть слабой и стать сильной — сложно. Деревянный стул в кабинете Оскара, который я раньше едва могла сдвинуть с места, повиснув на нем всем весом, теперь отлетал в сторону как пушинка. Я чуть не опрокинула весь стол, густо покраснев под осуждающим взглядом босса.
— Садись. И постарайся ничего не своротить.
Я послушно плюхнулась на ближайший стул и на всякий случай подтянула к себе руки и ноги, отложив грелку со льдом в сторону. Оскар задумчиво мерил шагами комнату. Когда он ступал на паркет, я слышала, как скрипят под его весом половицы. Слышала и как за окном шелестят под ветром листья. Как поскрипывает дерево, немного раскачиваясь из стороны в сторону. Слышала, как кто-то в туалете в конце коридора отматывает туалетную бумагу. Я слышала столько всего, что впору было плакать, зажав уши руками. А еще я видела и чувствовала. Запах кожаных ботинок Оскара, его собственный странный запах — пряный и солоноватый одновременно, — запах дерева, которым тут было обшито все вокруг… Можно было сойти с ума. Я снова притянула грелку к себе и водрузила на макушку.
Оскар остановился у окна, задумчиво глядя в темноту и заправив руки в карманы.
— То, что ты не могла вспомнить свое первое превращение, — вполне логично. В том-то и дело, что, вспоминая его, мы перестаем быть людьми, точнее мыслить как люди, и превращаемся в оборотней. Ты и раньше могла слышать, видеть и чувствовать запахи, только твоя психика ставила барьеры. Теперь они ушли. Ты перестала считать себя человеком — кожа стала регенерировать, тело с удвоенной скоростью подстраивается под твои нынешние нужды… Да, не удивляйся — ты продолжаешь меняться. Думала, уже все? Нет, тебе придется менять гардероб.
Он снова замолчал, на этот раз так надолго, что мне показалось, и вовсе забыл про меня. Его слова не произвели на меня такого уж сильного впечатления. Мне казалось, что теперь меня вообще уже ничем невозможно удивить.
— Для трансформации тебе нужна злость. Или испуг. Выплеск адреналина. Так люди под действием момента способны поднять неимоверную тяжесть или пробежать немыслимое расстояние. У нас принцип тот же, только последствия внушительнее. В большинстве своем — мгновенная вспышка ярости, которая должна пройти в тот момент, как только ты превратишься. Это, пожалуй, основная сложность — научиться контролировать свои эмоции. На это уходит не одна неделя, а иногда и не один год. Если так же оставаться под влиянием этой эмоции, то контролировать свой разум и действия практически невозможно — в нас просыпается зверь, который все делает на свое усмотрение…
Я подождала, пока он снова продолжит, но молчание затягивалось, и я решилась на вопрос:
— Оскар, а почему я превратилась не до конца? Я вообще смутно помню, но там, кажется, были крылья и когти?
Он наконец отвернулся от окна и посмотрел в мою сторону. Моя озадаченность вызвала у него легкую улыбку.
— Потому что полностью превратиться — тяжелейшая нагрузка на организм, я уже не говорю о психике. Я говорил, что твое тело все еще претерпевает изменения, подстраиваясь под твой тип. Сейчас оно просто не вынесет полной трансформации. Но, даже когда оно подстроится, ты сможешь изменять только части своего тела.
— Ничего не поняла, — созналась я, снова откладывая грелку на стол.
Оскар вытащил другой стул, оседлал его и сел напротив меня.
— Для полной трансформации необходимо прожить не менее двухсот лет в сознании оборотня.
Я невольно присвистнула. Ну вот, а я уже размечталась…
— Не могу тебе точно сказать, с чем это связано, — продолжал Оскар, сочувственно глядя на мою вытянувшуюся физиономию, — но факт остается фактом. Пока полная трансформация недоступна, задача оборотня развить максимально удобные для боя особенности своего образа.
В голове начинало гудеть от обилия сложных слов, но я держалась.
— Ты фильмы про оборотней смотрела? Старые?
— Да, было что-то такое, — я невольно свела брови, припоминая что-то черно-белое с плохим гримом и косматыми дядьками.
— Сценаристы писали тогда все вернее, чем могли предположить. Если рядом не оказывалось оборотня, который мог помочь новичку и проконтролировать его трансформацию, то так все и получалось. Из-за небольшого возраста в сознании оборотня трансформация проходила рывками, меняя только части тела. Молодой оборотень не мог справиться с обрушившимися на него эмоциями. Из-за этого совершенно невменяемое поведение и многие жертвы — зверь в нем побеждал человека. Из-за невозможности мыслить здраво большинство становилось жертвой крестьян и священников похрабрее. Чтобы выжить в одиночку и пройти все стадии, требовалась немалая сила воли и твердый характер.
— Как у тебя? — вдруг вырвалось у меня, и я прикусила язык. Когда ж я начну думать прежде, чем говорить?! Но Оскар пропустил мой вопрос мимо ушей. Он внимательно рассматривал меня.
— Почему мышь? — Он вдруг нагнулся ко мне так близко, что я увидела, как в его желтых глазах отражаются лампы на потолке. — Что это для тебя значит?
Я невольно отпрянула:
— А я-то откуда знаю?
— Все не так просто, — он вздохнул, прикрывая глаза. Потянулся к карману и закурил, глядя куда-то в сторону мимо меня, вновь погрузившись в свои мысли. Впервые я видела его с сигаретой. — Наш образ не предназначен нам изначально, а зависит от нашего подсознания. Ты можешь быть кем угодно — был бы в тебе ген. Внешний вид полностью зависит от тебя — поэтому даже без полной трансформации оборотень может быть полезен, если только ему удалось взять контроль над собой.
— Хочешь сказать, я могла быть кем-то другим?
— Точно, — Оскар встал выбросить окурок в окно. В кабинет ворвался ворох ночных запахов, от мокрой листвы до горячей резины проехавшего автомобиля. — Вот посмотри на меня. Никто уже просто не обращает внимания, что я неправильный.
— Это как? — Я вытаращилась на босса. На мой взгляд, он был самым правильным существом на земле.
— А вот так, — он улыбнулся, возвращаясь на стул, — я пантера. Черная шерсть, так?
— Так.
— Но на самом деле пантеры пятнисты, как любой другой леопард. Черные пятна на черном фоне. А у меня их нет вообще — я полностью черный. Это произвол моего подсознания. Неважно, почему так вышло, но факт остается фактом: превращаясь в пантеру, я нарушаю законы природы.
— Мы вообще нарушаем законы природы, в кого-то превращаясь, — не удержалась я и тут поняла, что впервые сказала «мы» про оборотней. Раньше я невольно старалась избегать местоимений, не в силах отнести себя ни к оборотням, ни к людям. — Слушай, но если со временем можно получить контроль над своим превращением, то почему все остаются в одной форме? Вот ты, например, мог бы сменить облик…
— Нет, — Оскар зевнул, мы грустно посмотрели друг на друга и, поймав одну и ту же мысль, отправились за кофе, — ты не можешь никуда уйти от первоначального вида. Такова судьба. Так что нам еще предстоит поломать голову над твоей структурой.
— Чего? — в очередной раз не поняла я, упираясь лбом в кнопку «эспрессо».
Оскар закатил глаза:
— Перевожу для тупых мышей: надо будет еще разбираться, что в тебе оставить, а что убрать. Крылья, когти — это хорошо. Большие лохматые уши и сплюснутый нос — это плохо.
От такой картинки у меня даже сон пропал.
Лекция на время прервалась, мы просто стояли, прислонившись к автомату, и потягивали кофе. Точнее, первые порции мы просто проглотили, заглушая голод и прогоняя сон.
— Все же кофе — это замечательно, — заметила я, в замешательстве передвигая палец с кнопки «капучино» на «шоколад» и обратно.
— Точно, — Оскар бросил в урну рядом пятую пластиковую чашку и тут же заказал еще один «американо», — мой тебе совет: когда переедешь, поставь у себя хорошую кофеварку. Можно даже, как в кафе, кофемашину…
Он обернулся ко мне и замолчал, наткнувшись на мой оторопелый взгляд.
— Когда — перееду — куда? — раздельно произнесла я, внимательно следя за его лицом. Он покачал головой:
— Черна, я же говорил тебе: невозможно оборотню жить в семье, в обычной квартире. Многим, очень многим боковым ветвям возможно, даже вампирам, если постараться, но оборотням — нет. Тебе придется переехать в квартиру от НИИДа. В таких живет большая часть наших сотрудников.
Я сникла, опустив голову, и радостное возбуждение, подхлестываемое обилием кофе, мгновенно куда-то улетучилось.
Не сказать чтобы я была маменькиной дочкой, нет. Мама рано дала мне свободу — наверное, чтобы искупить как-то отсутствие отца, за уход которого она постоянно чувствовала вину, — и у меня не было острого желания вырваться из дома. Именно потому, что у меня была такая возможность, и никто меня не держал, я с завидной регулярностью возвращалась в свою маленькую комнатку с бордовыми шторами и бежевыми обоями. Мне нравилось жить дома, нравилось делить быт с мамой и знать, что я не одна. Когда я простужалась, она вызывала мне врача, приносила что-нибудь вкусное и смотрела со мной кино. У меня не было необходимости в отдельной жилплощади — и вот, поди ж ты, она свалилась на меня сама. Многие мои сверстники прыгали бы от радости, а я грущу…
— Странная ты, — Оскар смял в обманчиво аккуратном кулаке последнюю пластиковую кружечку и бросил ее в урну.
— Согласна, — поддакнула я, не поднимая головы и разглядывая посеревшие носки своих кед.
— Ничего, у вас там будет веселая компания, скучать тебе не придется.
— У нас там? Это где? — Я удивленно посмотрела на Оскара. — И какая такая компания?
Он на мгновение прислушался и улыбнулся.
— Вот твои новые соседи с дежурства вернулись, пора вам уже познакомиться. Все равно будете постоянно сталкиваться.
Он взял меня за локоть и потащил к главному входу, где, бодро козыряя, здоровалась с вошедшими Мышь. Перед нами, шутливо вытянувшись по стойке «Смирно!», стояли две совершенно одинаковые крупные рыжеволосые девушки. Ростом они были всего на несколько сантиметров ниже Оскара, а телосложением напоминали сельских доярок, плотно занявшихся фитнесом.
— Знакомьтесь, — кивнул на меня Оскар, — это наша новенькая. А это, — он указал на девушек, — краса и гордость нашего НИИДа: лисички.
Девушки улыбнулись мне, и их ореховые глаза будто засветились изнутри. Ярко-рыжие локоны рассыпались по плечам в меховых курточках.
— Привет…
— …рады познакомиться, — заговорили они хором, и мне показалось, что я попала в двойное эхо.
11
Как ни грустно мне было покидать родной дом, но часть меня все же радовалась, что оставляет выцветшие обои и облупившуюся краску. Впереди меня ждало что-то новое и прекрасное. Как объяснили мне словоохотливые сестрички, то и дело перебивая друг друга, Институту принадлежало довольно большое количество недвижимости в центре города. «Полдома там, пара этажей тут…» — небрежно бросили они, будто речь шла о закупке картошки на неделю.
Сбыв меня на руки сестрам, Оскар растворился в дебрях НИИДа. С хихиканьем и шуточками (кажется, сестры вообще никогда не бывали серьезными) лисички проводили меня до жилищного отдела Института и убежали на планерку.
Толкнув дверь, я оказалась в просторном аскетично обставленном кабинете, покрашенном в серые цвета и собравшем в себе, казалось, все запасы офисной техники в мире. За стандартным черным компьютерным столом сидела совершенно обычная с виду женщина чуть за тридцать. Строгий деловой костюм цвета мокрого асфальта, волосы красивого шоколадного оттенка гладко зачесаны назад и собраны в узел. Светло-карие глаза прожгли меня насквозь. Я почувствовала себя школьницей на приеме у директора, которую сейчас за что-то будут ругать.
Пару минут она молча мерила меня взглядом. Мне мгновенно стало стыдно за поношенные кеды и прорвавшиеся кое-где джинсы. Ее взгляд будто говорил: «Я же знаю, что тебе недавно выдали астрономическую сумму. Почему ты не привела себя в порядок?» Я уже чуть было не открыла рот, начиная оправдываться, но тут же одернула себя: я ей ничем не обязана! И мой лохматый кавардак на голове даже показался мне знаменем моего невольного сопротивления. Я подняла голову повыше, выпячивая подбородок.
— Имя? — наконец уронила она, раскрывая тонкие губы.
— Черненко Черна, — выдала я с легким вызовом. Ее передернуло.
— Заселение?
— Да.
— Кто направил? — Не сводя с меня глаз, она доставала какие-то бумаги из пластиковой секции на столе.
— Оскар.
Я вдруг поняла, что произнесла его имя как вызов, будто давая ей понять, что мы с ним в доску свои. Пара клеток моего мозга, не охваченная суровой борьбой со стервозной представительницей бюрократии, зашлась хохотом от идиотизма ситуации.
У нее на щеке дернулась мышца.
— Не «Оскар», а «глава отдела трансформации», — поправила она меня таким ледяным тоном, будто хотела заморозить на месте. Я искренне понадеялась, что она все же обычный человек и на самом деле у нее это не получится.
Я с детства не переносила, когда меня учили жить, правильно говорить, и главное — таким вот тоном «я начальник — ты дурак». Особенно если мне она и не начальник вовсе. Меня понесло:
— Не знаю, как там он для вас называется, официально, — я сладко улыбалась, — может, и «глава чего-то там». А для меня он просто Оскар.
Ее лицо сначала побелело от злости, а потом стремительно посерело.
— Извольте соблюдать протокол, милочка, — выдала она с шипением, выплевывая слова в мою сторону, будто метательные ножи.
— Какой такой протокол? — Я невинно захлопала на нее ресницами. — Оскар мне ничего такого не говорил.
Теми самыми двумя клетками своего бедного мозга я понимала, что творю, в общем-то, непотребство, и от Оскара мне явно прилетит за такую вот самодеятельность, но… Я попыталась оправдать себя: у меня трудный период, я неделю провела взаперти, превращаясь из человека в зверя, не спала черт-те сколько, примерно столько же не ела, а тут какой-то человек меня жить учит! Забавно, кажется, я стала хомофобом…
У нее даже глаза побелели. А вдруг она все же не человек, и меня ждет долгая и мучительная смерть за несоблюдение протокола?
Я уже почти пожалела, что ввязалась в этот цирк, когда дверь у меня за спиной, скрипнув, приоткрылась. На лице мадам появилось растерянное выражение, мгновенно сменившееся подобострастным, она даже начала вставать со своего места. Я уже было подумала, что сюда заглянул сам «глава отдела трансформации», решивший-таки меня проведать. Облегчение мгновенно сменилось беспокойством: влетит мне от него прямо на месте…
Но это оказался Шеф. Он всунул в дверь свою модельной внешности физиономию и часть плеча в жемчужной рубашке, приобняв косяк идеальными пальцами. Увидев меня, он широко улыбнулся и вошел в кабинет. Я готова была броситься ему на шею: в данной ситуации это даже еще лучше, чем Оскар! Не знаю уж почему, может из-за возраста, но он легче поддавался на всякие бытовые авантюры и сейчас должен быть моим шахом и матом этой зализанной стерве.
Меж тем он уже церемонно склонил голову:
— Лидия Григорьевна, не стоит, садитесь.
Я проследила за его взглядом и с удивлением заметила, что Снежная королева так и замерла, полупривстав с кресла. Она судорожно кивнула и рухнула обратно, наблюдая за нами. Шеф повернулся ко мне, уже открывая рот, чтобы что-то сказать. Наши взгляды встретились. Какой-то доли секунды было достаточно, чтобы мы поняли друг друга. В его глазах заплясали черти.
— Чирик, — он игриво обвил рукой мою талию, — а я тебя везде ищу! А не выпить ли нам кофею, а?
Я почти вздрогнула от его внезапного прикосновения, но вовремя себя остановила — тогда весь театр пошел бы насмарку. Быстро взяв себя в руки, я повернулась к лукаво улыбающемуся Шефу и удивленно приподняла брови:
— А и правда! Только, — я картинно сникла, — меня тут захавала ваша бюрократия! Вселение оформляю.
— Дорогая, — Шеф хихикнул, — «вселение» бывает разве что душ в тело! А это — «заселение».
Я покраснела. Вот дернуло же его поправлять меня именно здесь и сейчас! Однако «дорогая» прозвучало практически интимно.
— Пошли-пошли, — он требовательно притянул меня к себе, будто подгоняя. В лазоревых глазах черти водили хороводы, — я сам все оформлю. Потом.
— Что вы, Александр Дмитриевич, — тут же вклинилась в разговор эта стерва, расплываясь в улыбке, — я для вас, — она как могла выделила, что именно для него, а не для меня, — все сделаю сама. Только скажите, куда заселять.
— Правда? — Шеф поднял брови, будто совсем и не ожидал такого поворота событий. — Я буду вам очень признателен. — Он тоже выделил это «очень», так что тетка даже покраснела. — А заселяйте в блок «Б».
И он резко крутанул меня в сторону двери.
Как только мы вышли, я шумно выдохнула и прислонилась к стене.
— Шеф, спасибо вам! А то она… — Не в силах найти подходящего слова, я скорчила гримасу. Видимо, получилось достаточно выразительно, потому что он рассмеялся.
— Не смогла найти общий язык с Лидочкой? Это, увы, часто бывает. Патологически не переносит тех, кто моложе ее.
— Она человек?
— Да, абсолютно. И это еще одна причина ее ненависти ко всем — комплексует.
— Так что ж вы ее не уволите?! — не удержалась я, отлипая от стены.
— Не могу! — Шеф страдальчески свел брови. — Отличный работник, хоть и подлиза!
Я вздохнула: вот так на работе и остаются всякие мымры.
Мы шли вперед по коридору. Впереди была колонна, и Шеф прижал меня к себе, не давая в нее врезаться. Только тут я поняла, что его рука до сих пор покоится на моей талии. Мне стало как-то неудобно. Пока я размышляла, как бы мне так выкрутиться, чтобы не создавать неловкого положения, впереди показалась еще одна колонна. Как будто чтобы не врезаться в нее, я легко вывернулась из объятий Шефа.
— Кстати, Александр Дмитриевич… — начала я, но Шеф меня тут же оборвал:
— Никаких Александров Дмитриевичей! — Он поморщился. — Это не мое настоящее имя, а официальное, для документов. Я уже привык, что близкие друзья зовут меня «Шеф», так что будь добра…
Оказаться в числе близких друзей высочайшего начальства было приятно, но я все же не удержалась от шпильки:
— Очень… корпоративненько!
Он улыбнулся, от чего в уголках глаз пошли мелкие морщинки.
Мы шли вперед, и снующие туда-сюда сотрудники с любопытством на нас поглядывали. Кто со злобой, кто просто с интересом. Но чувствовала я себя под такими хоть и скрытыми, но внимательными взглядами очень неловко.
— Шеф, — наконец сдалась я, — я, пожалуй, вернусь к этой милой женщине и все доделаю. Заодно узнаю, куда она меня заселила. Кстати, а что вы там искали, а то мы как-то…
Он оторвался от своих мыслей и пару мгновений непонимающе на меня смотрел. Потом его глаза приняли осмысленное выражение.
— Ну, во-первых, бумаги еще не готовы, и она все равно принесет их мне на подпись — бюрократия, она везде бюрократия. Даже у нас. А во-вторых, я действительно искал тебя.
Я недоуменно на него покосилась.
— Что, опять где-нибудь запрете и будете мучить?
— Нет, — он улыбнулся, — я просто не могу найти Оскара и подумал, может, ты знаешь…
Я мгновенно помрачнела и уставилась в пол.
— Я тоже понятия не имею, где он, — сказала я как можно безразличнее, — он сдал меня лисичкам и куда-то исчез.
Шеф резко остановился и с легкой печальной полуулыбкой начал меня разглядывать. Как ни старалась я сделать равнодушное лицо, обиды на Оскара, провозившегося со мной столько времени и вдруг бросившего среди бела дня, скрыть не удалось.
— Эге… — Он вздохнул. — А без кофе все же не обойтись. Пошли.
Он подтолкнул меня вперед, и вскоре мы оказались в его кабинете. Я без приглашения плюхнулась в уже закрепившееся за мной угловое кресло. Шеф полез в шкаф за кофе, но, к моему искреннему удивлению, вытащил оттуда приземистый хрустальный графин с янтарной жидкостью.
— Виски, — ответил он на мой немой вопрос и поставил графин на стол.
— Я не пью, — запротестовала я.
— Правильно не пьешь, — поддержал меня Шеф, наполняя два низких бокала льдом и пододвигая один мне, — вам, оборотням, вообще нельзя. Вы потом не можете четко превратиться. Такая умора получается…
Он налил нам шотландского самогона на два пальца.
— …но иначе я ничего не расскажу тебе об Оскаре.
Горло обожгло, и я стала хватать ртом воздух.
— Гадость!
Шеф рассмеялся, отпив из своего бокала:
— Ничего ты не понимаешь в гадости! Вот что мне однажды пришлось пить…
— Вы про Оскара обещали, — бесцеремонно напомнила я ему, видя, что он готов пуститься в воспоминания о своей бурной юности. Интересно, сколько же ему на самом деле лет?
— Оскар… — Шеф вздохнул, поставив бокал на стол, и вытащил трубку. — Оскар — краса и гордость нашего скромного заведения. Причем краса в той же степени, что и гордость, если ты меня понимаешь…
Я кивнула. Ни в том, ни в другом сомнений не возникало.
— Существо он очень занятое, — продолжал Шеф, и я с удивлением отметила, как легко он заменил слово «человек», — на нем фактически половина всей конторы. Да-да, он не только оборотнями занимается. На нем еще вампиры висят, суккубы-инкубы всякие, часть ведьм, что поагрессивнее…
Вампиры. Ведьмы. Мне как-то не приходило в голову, сколько тут всякой нечисти работает кроме нас… Видимо, лицо у меня стало уж очень выразительное, а глаза слишком большие, так как Шеф оборвал себя на полуслове и продолжил:
— Хотя юридически я здесь самый главный начальник, на самом деле всю работу мы с ним делаем вдвоем, — он покрутил кубики льда на дне своего бокала, и они застучали друг о друга с приятным звуком.
Что ж, это объясняет их панибратский стиль общения.
— Он и так угрохал на тебя массу времени…
Мне стало обидно.
— Я же не виновата, что у меня все так медленно происходит! Я, между прочим, и так из кожи вон лезу, стараюсь делать все, что он говорит, и побыстрее, и получше! К тому же я понятия не имела, что он на меня тратит свои выходные!
Кажется, еще чуть-чуть, и я бы разревелась от обиды. Я падала от усталости, а оказалось, что я просто отнимаю его время!
— Нет-нет, — Шеф поспешно спрыгнул со стола, на котором сидел, и опустился передо мной на корточки, придерживаясь руками за подлокотники кресла, — ты тут совершенно ни при чем, и происходит все у тебя довольно быстро! А тратить на тебя свое свободное время — была целиком и полностью его идея!
У меня отлегло от сердца, однако тут же возник новый вопрос:
— Погодите, получается, он обычно столько времени на новеньких не тратит?
Вид человека, который только что понял, что проговорился, очень забавен. Даже если он не человек. Пару секунд Шеф пытался найти способ выкрутиться, но потом сдался:
— Да. Обычно он проводит только общую беседу: смотрит, что перед ним за кадр. Да и то не всегда. Обычно всеми занимается Жанна — есть у нас такая Жанна Дарк, познакомишься еще… Он сам появляется только в сложных случаях, когда без его опыта или силы не обойтись.
Я наклонилась вперед, заглядывая в ярко-голубые глаза своего начальника. На мгновение в них промелькнуло что-то странное и тут же исчезло.
— Тогда почему он провел со мной столько времени? И не выкручивайтесь — я знаю, что вы в курсе!
Шеф посмотрел на меня так неожиданно грустно, что мой напор показался мне вдруг грубым и неуместным. Я замерла, пораженная своей внезапной неловкостью, а он так и сидел рядом, не сводя с меня печального взгляда.
— Черна, — наконец сказал он, и голос его был совсем тихим, — я действительно это знаю. И мне очень жаль, что я дал это тебе понять. Потому что это не моя тайна. Одно могу сказать тебе точно: никакой романтики здесь нет.
У меня внутри что-то оборвалось и полетело куда-то вниз. Дура… Дура!
— Однако, — продолжал он, не сводя с меня внимательного взгляда, — большинство наших сотрудников именно так и думает. Отсюда взгляды завистливые и злые. Те, что немного умнее, замечают, что много времени с тобой проводит не только он, но и я. Отсюда взгляды любопытные и недоуменные. Крепись, ты попала в переплет… Прости, мы не хотели, чтобы так вышло.
Я слушала его вполуха. В голове так и билось «никакой романтики здесь нет». На что я надеялась, бесцветная дура! После того как они вдвоем спасли меня тогда от шайки бандитов, мне показалось, что что-то изменилось, но нет! Я просто давно не смотрела в зеркало, вот и забыла, насколько ничтожна! А ведь за Оскаром бегает пол-Института, включая суккуба! На что уж тут мне надеяться?!
— Его заинтересовал просто мой случай, да? — выдавила я, стараясь не пустить слезы из горла к глазам. Голос прозвучал глухо.
Шеф грустно улыбнулся и отвел взгляд:
— Можно и так сказать.
— Спасибо, что объяснили, — я залпом выпила оставшийся виски.
Повисла неудобная тишина. Я уже собиралась резко встать и уйти, несмотря на то что алкоголь мгновенно ударил в голову, и она теперь существовала отдельно от меня, но тут дверь открылась.
— Александр Дмитриевич, я принесла документы…
На пороге стояла стерва из заселения. Увидев Шефа, сидящего у моих колен, она осеклась и стала оторопело переводить взгляд с него на меня.
— П-простите, я, кажется, не вовремя, — пролепетала она багровея, — я потом зайду…
— Нет-нет, Лидия Григорьевна, — Шеф молниеносно вскочил на ноги, и я невольно отметила нечеловеческую грацию его движений, — у нас тут был деловой разговор.
— Д-да, конечно… Документы… — Стерва, не сводя с нас пораженного взгляда, потянулась вперед, пытаясь положить документы на стол. Но наткнулась на пальму и, ойкнув, уронила листы на пол. Шеф тут же наклонился их собрать. Я решила, что, если встану и всем помогу, ощущение взаимной неловкости пройдет.
Я храбро качнулась из кресла вперед, стараясь вырваться из его мягких объятий, что мне и на трезвую голову с трудом удавалось, но рывок вышел сильнее, чем надо, и я начала в полный рост падать на пол. Услышав мое сдавленное «ой…», Шеф мгновенно отвернулся от бумаг, распрямился, подхватил меня одной рукой и поставил на ноги, придерживая за плечи. И все это за одну секунду. Нет, ну как я все-таки люблю нелюдей!
Стерва так и сидела на корточках, в одной руке держа собранные документы, а во второй как раз зажав очередной листок. Она так и замерла, не донеся его до стопки, и смотрела на нас очень большими и очень удивленными глазами.
Мой желудок сделал кульбит, перед глазами все поплыло. Лидия наконец сложила все на стол, расправила и без того идеальную юбку и направилась к выходу.
— Александр Дмитриевич, — обратилась она к Шефу подчеркнуто спокойным тоном, — не забудьте подписать. Я зайду позже.
— Ага, — откликнулся Шеф, не оборачиваясь. Он пристально смотрел на меня, пытаясь понять, в каком я состоянии.
Дверь за ней закрылась.
— Чирик, ты как? — Он все еще держал меня за плечи, озадаченно сведя брови.
Я вдруг почувствовала себя такой маленькой рядом с ним. Вместо ответа я подняла на него страдальческие глаза.
— В следующий раз предупреди, что тебе нельзя пить ВООБЩЕ!
Я истово закивала, отчего уже успокоившийся было вокруг меня мир снова пустился в пляс.
— Что ж с тобой делать… — задумчиво пробормотал Шеф, обращаясь скорее к самому себе, чем ко мне. — Тебе заселяться надо, да и вообще у меня дел по горло, как назло…
Он смотрел на меня еще несколько секунд, задумчиво скривив резные губы.
— Чирик, извини, я чисто в лекарственных целях, — наконец сказал он, крепче сжимая мне плечи.
— Чсто в лекарссных це…ях что? — спросила я.
И тут он меня поцеловал.
Ощущение было такое, как будто я оказалась в эпицентре беззвучного взрыва, — все тело содрогнулось, будто сносимое ударной волной.
— Что за?!.. — взревела я, глядя на ухмыляющегося Шефа, и тут вдруг поняла, что совершенно трезва.
То есть вообще. Абсолютно.
Улыбка Шефа вот-вот должна была выбраться за пределы лица.
— Завидую я вам, оборотням, — заявил он, отстраняясь от меня и беря телефонную трубку, — немного повысить уровень тестостерона — и вы трезвы как стеклышко! Потому, кстати, и не пьете почти. Никак не получится свалить какую-нибудь интрижку на пьяную голову!..
Он нажимал какие-то цифры, совершенно не обращая внимания на мой разъяренный вид.
— Подожди, я тебе сейчас машину вызову, тебя отвезут на квартиру — наконец осмотришься.
11,5 — Лирическое отступление
Не могу сказать, что я никогда не хотела иметь парня. Кто не мечтает о прекрасном принце, посмотрев «Кейт и Лео»?! Я не была исключением. Все мои сверстницы уже обзавелись бойфрендами, и только я все морщила нос. Мне говорили, что я сошла с ума, что у меня требования как у королевы и что таких не бывает. Что надо снизить планку и ждать не Геральта из Ривии, а Васю из соседнего подъезда. Потому что Геральт в книжке, а Вася — в прихожей. С цветами.
Однако со временем выяснялось, что Геральт — рыцарь без страха и упрека, а Вася напивается в стельку со второй бутылки пива, путает «Касабланку» и «косынку» и считает, что два часа знакомства и потраченные на меня сто пятьдесят три рубля — абонемент на мою постель. После такого я с чистой совестью возвращалась к своим идеальным мужчинам: Росомахе, князю Олбанскому, Нео, Тони Старку, наконец… Годы шли, список все расширялся, а окружающие меня мужчины все больше и больше отставали от моих идеалов. Это были такие же, как я, молодые люди с кучей комплексов, возраст которых обязывал их потерять невинность или хотя бы научиться целоваться. Один взгляд на них мгновенно порождал чувство легкой тошноты. Вот стоит какой-нибудь Петя в футболке с надписью на английском, которую он сам прочитать не в состоянии, а мое воображение ставит рядом капитана Джека Воробья… Прощай, Петя, я пошла пересматривать «Пиратов…».
Я не была гордячкой. И оптимисткой тоже не была. Зеркало никогда мне не врало. Я знала, что, случись мне встретить кого-нибудь из моих идеальных героев в жизни, они бы даже не оглянулись. Рядом с ними были сильные, красивые женщины, которые могли обратить на себя внимание, просто войдя в комнату. Когда я куда-то входила, меня разве что просили прикрыть за собой дверь, чтобы не было сквозняка. Пустыми надеждами я тоже не страдала. Надо уметь довольствоваться тем, что есть: возможность просто смотреть на красивейших мужчин планеты — уже счастье. Вот они, всегда тут, под рукой — в стопке DVD.
А потом я просто встретила его на лестнице родного техникума. Как оказалось, он не учился у нас, а пришел встретить свою девушку. Она училась на моем курсе — высокая красивая блондинка модельной внешности. Я вообще не понимала, что она делает у нас, грешных. Входя на занятие, преподаватели невольно забывали, зачем пришли, зачарованные ее ослепительной неуместностью. Она так разительно выделялась среди нас, что нам было как-то неудобно за самих себя. Видимо, преподавателям было тоже неудобно, потому что они стремительно ставили ей отличную оценку и отпускали.
И вот у этой красавицы был Он. Высокий, с черными волосами, собранными во вьющийся «конский хвост», и с бакенбардами. Он одевался всегда чуть необычно. Достаточно, чтобы выделиться на общем фоне, однако не достаточно, чтобы вызвать усмешки или порицания, — ровно на столько, на сколько надо. Они были идеальной парой. Затасканное сравнение «ангел и демон» само приходило на ум, но рядом с ними оно обретало новую жизнь и переставало быть пошлым.
Его звали Марк. И его можно было ставить в один ряд с моими героями. Они даже как-то терялись — ведь они были в книге, а он тут. Проблема была только в том, что рядом с ним была она — Лилия. Вот такая удивительная пара ходила по нашей грешной земле, по моему городу. Рядом со мной. Каждый день рядом. Они меня просто не замечали. Но я не обижалась, я понимала. Каждое утро в зеркале я видела разницу. Кто-то завидовал, а я слепо восхищалась. И любила. Издали, иногда — чуть ближе, когда он ждал ее у входа в техникум. Слепо, истово, глупо, безнадежно и совершенно трезво.
Однажды я решила прогулять пару и вышла раньше обычного. Я услышала, как они ссорятся, как кричат друг на друга. Мне это показалось диким — такие прекрасные создания не могут вести себя так. Я замерла, спрятавшись за перилами. Разобрать, что они кричат друг другу, было невозможно, только голоса становились все громче, а интонации — все жестче. Наконец я услышала звук пощечины и стук ее каблуков.
Какое-то время было тихо. Я боялась дышать и даже моргать. Я боялась, что он поймет, что я подслушивала. Как могла неслышно, я опустилась на ступени и судорожно закурила.
— Угостишь?
Он стоял надо мной, заслоняя солнце. Я подняла голову. Только черный силуэт на фоне бирюзового неба и голос, который я не забуду никогда.
— К-конечно, — я протянула ему пачку.
Мы сидели на ступенях и молчали. От него ощутимо несло вином, хотя прежде такого не случалось. Он курил, невидяще смотря куда-то вперед, а я откровенно любовалась им. Так же, как и весь остальной техникум, будь он на моем месте: Марка любили все. И вдруг он заговорил. Он говорил долго и сбивчиво, явно не думая, что его кто-то слушает. Он говорил не для того, чтобы его кто-то услышал вообще, а просто чтобы слова перестали жечь изнутри. Оказалось, что это не первая ссора. Оказалось, что он хочет на ней жениться, а она хочет свободы. Оказалось много всего, что спустило ангела, которым она была, на землю.
Я зачарованно слушала его. Мне было все равно, что он говорит, — лишь бы слышать звук его голоса. Я не встревала, только иногда кивала и протягивала ему быстро пустеющую пачку, когда он докуривал сигарету и пытался затянуться фильтром. А потом он повернулся ко мне, безучастно окинул меня равнодушным взглядом, обнял за шею и поцеловал. Встал и ушел.
А я еще долго сидела на ступенях, оторопело трогая пальцами свои губы, которые еще хранили сладковато-горький запах его дыхания. Я никогда не забуду этот запах и этот голос. И этот день.
А потом они все-таки поженились.
Не знаю, как мне удалось доучиться рядом с ней. Видеть ее каждый день и знать, что он также целует ее — только любя. Искренне и сильно. Мне хотелось убить ее за то, что она не ценит его. Не ценит то сокровище, которым так легко обладала. Но я улыбалась, здоровалась и, как и все, передавала приветы.
На выпускной я не пошла. Потому что знала, что он там будет. И знала, что не смогу видеть их вдвоем — и молчать. Я просто не смогу.
Дни летели за днями, я становилась старше, мои идеалы менялись, а воспоминания блекли, и только этот день оставался ярок и четок, будто все случилось вчера. Сегодня. Полчаса назад. Иногда я подходила к зеркалу и рассматривала себя. Неужели это была я? Пусть на одно мгновение, пусть не по-настоящему, но это была я. Там. Другая я, та, которая могла вызвать…
Я отворачивалась от зеркала. Этого не могло случиться со мной. Такого просто не бывает.
Мои герои, спасавшие меня столько лет, перестали быть идеальными. Они вообще перестали для меня быть. Был только он — в плаще до полу, в черной рубашке. Я читала про ведьмака-альбиноса, а видела его. Везде и всегда. В каждой мужской фигуре, в чьей-то мимолетной улыбке…
Шли годы. Дышать становилось легче. Сначала понемногу, потом все больше и больше. И однажды я поняла, что могу вспомнить его — и не задохнуться, а жить дальше.
Я старалась жить в полном смысле слова. Тогда я узнала, что напиваюсь не до счастливого забытья, о котором рассказывали подружки, а до рвоты, о которой никто не предупреждал. Что мужчина может быть отвратителен, когда он нелюбим, а когда пьян — так еще и бесполезен. И что даже нелюбимый мужчина может быть приятен. Я познавала жизнь шаг за шагом, стараясь новыми ощущениями выбить из головы старые, и они постепенно теряли цвет.
Но только не звук. И только не запах.
Я старалась не вспоминать — и образы блекли. Я вернулась к своим идеальным мужчинам — и они снова приняли меня, такие же прекрасные, как раньше. Теперь я заново училась их любить, и голова моя снова наполнялась мечтами о Нео, Алексе Роу и мистере Старке. Я начала жить, и жизнь эта хоть и не была интересна и весела, но больше не причиняла мне боли.
А потом я пошла на работу, а очнулась в больнице. И рядом со мной сидел самый удивительный и самый красивый мужчина, какого я когда-либо видела. Я вздохнула и записала его в раздел героев — существ прекрасных, но недостижимых. А он оказался рядом. Он был со мной почти все время, что я не спала. Он учил меня, оберегал и наставлял. Поил кофе, стыдил, учил драться и спасал… Я так отчаянно старалась уцепиться за свою новую жизнь и не потерять голову, что перестала понимать, что со мной происходит. А когда поняла, почему так слежу за каждым его движением, почему так остро реагирую на его безразличие или раздражение, было уже поздно. Впервые за семь лет я снова могла чувствовать и была в этих чувствах беззащитна и уязвима. Я снова любила. Бессмысленно, безразлично. Безответно.
Я настолько привыкла, что он есть в моем новом мире, что мне даже в голову не приходило, что его там может не быть, просто не оказаться. Я настолько к нему привыкла, что без него стало невозможно дышать.
«Никакой романтики здесь нет».
Что ж, я уже проходила этот путь. Через пять лет мне должно стать легче.
Раз…
12
Наверное, я очень смешно смотрелась. Обтрепанная девушка со спутанными, давно не видевшими расчески волосами, садящаяся в шикарный черный «мерседес» с водителем. Наверное, и правда пора было уже привести себя в порядок, а то позорю родной Институт.
Я захлопнула за собой дверцу и погрузилась в расслабляющую тишину. Шум машин был где-то там, в другом мире, вместе с другими проблемами. Я прикрыла глаза и растеклась по серому бархатному сиденью.
— Поехали? — спросил меня водитель. Что он был за человек (и человек ли?), разобрать я не могла. Стриженные под машинку светлые волосы, на лице — темные очки. Он даже не обернулся, когда заговорил со мной, и я поняла, что общается он через зеркало заднего вида.
— Если вы знаете куда — то поехали. Потому что я не в курсе.
Затылок кивнул, и машина мягко тронулась с места.
За тонированными окнами мелькали дома и торопились куда-то забавно медленные люди. Был август, и томительная питерская жара плавила все вокруг. Я успевала различить пунцовые лица мужчин в костюмах и веселую молодежь в шортах и подвернутых футболках.
Мы ехали быстро, и мне стало интересно, куда же он меня завезет — Невский не настолько длинный. Я соскребла себя с сиденья и усадила прямо, пытаясь разглядеть дорогу через лобовое стекло. Места я опознала. А еще — небольшой флажок, бьющийся на капоте. Если бы не Затылок, я бы все же высказала свое удивление в той форме, которая вертелась на языке.
— Любезнейший, разрешите полюбопытствовать, мне мнится или и правда у нас на капоте флаг нашей необъятной родины? — В плохом настроении я начинала изъясняться безумно выспренно.
— Вы совершенно правы, мадемуазель, — Затылок подхватил установленный мной тон. Кажется, я раздражала его примерно так же, как он меня. — У нас на капоте можно наблюдать один из символов государства. Наша дорогая организация пользуется особыми привилегиями, так же как и ее транспорт, сотрудники и вообще все, что с ней связано.
Я присвистнула и упала обратно назад. Однако. Мне казалось, что я уже осознала масштабы НИИДа, но, похоже, впереди еще было много всего интересного.
Наконец машина затормозила, Затылок вышел и галантно открыл дверь. Да, с лица он выглядел примерно так же, как и со спины: захочешь — не узнаешь из десяти таких же. Я подняла голову, приставив руку к глазам «козырьком». Передо мной был старинный пятиэтажный дом в розовых тонах с лепниной, балконами и всем прочим. У резных дверей стоял швейцар, милый седой дядечка, который тут же бросился мне навстречу.
— Мадемуазель Черненко? — поинтересовался он, расплываясь в искренней улыбке.
— Угу, — я ошалело продолжала таращиться на дом. Могу биться об заклад, да хоть собственную голову поставить — нет на Невском такого дома! Ну нет — и все!
— Мы предупреждены о вашем появлении, — продолжал дедуля, распахнув передо мной дверь, — и очень рады видеть вас среди наших жильцов.
— Спасибо, — я улыбнулась — так искренне он говорил. За спиной прошуршали шины возвращающейся в офис машины.
Я прошла внутрь, где меня тут же подхватил другой мужчина: полный, в темно-малиновом, совершенно диком костюме с ярко-алым галстуком. Объемная лысина, окаймленная мелко вьющимися темными волосами. Он вызывал расположение с первого взгляда, несмотря на свой нелепый наряд. Он излучал готовность костьми лечь за благополучие жильцов.
— Мадемуазель Черненко, — произнес он, улыбаясь, — меня зовут Ипполит Анатольевич, я управляющий. Вся компания в лице меня безумно рада вас видеть! Александр Дмитриевич предупредил о вашем приезде, но, к сожалению, мы не все успели подготовить…
— Ничего страшного, я подожду, — я улыбнулась в ответ, — Шеф у нас человек внезапный, так что вы тут ни при чем.
— Прошу, располагайтесь, — Ипполит подвел меня к глубокому бордовому креслу со столиком и усадил. — Мадемуазель пожелает кофе? Или, может быть, чай?
Я по привычке попросила кофе и предложила ему присоединиться. Пообещав лучший кофе с молоком в Питере, управляющий унесся куда-то воодушевленным аллюром. Я огляделась. Просторный холл, в глубине — стойка администратора, как в отелях, по бокам от него — два лифта, замаскированные ажурными позолоченными решетками. Там и тут — цветы и пальмы, среди которых прятались такие же, как у меня, кресла и низкие коричневые столики. Рядом со входом, справа и слева, журчали в стеклянных цилиндрах искусственные водопады. Сновали туда-сюда аккуратные женщины в изумрудной униформе, откровенно напоминавшие горничных.
Тут подоспел Ипполит с серебряным сервизом.
— Прошу, — он поставил передо мной поднос и самолично разлил кофе.
— У меня такое чувство, что это не дом, а отель, — поделилась я своими наблюдениями, следя, как ловко он вливает кофе в молоко. Ипполит кивнул:
— Александр Дмитриевич, когда отдавал распоряжение об обустройстве этого дома, выразил весьма четкие пожелания, — управляющий заулыбался, будто воспоминания о Шефе доставляли ему искреннее удовольствие. — Он объяснил, что жить здесь будут люди весьма занятые на работе, со сложным и ненормированным графиком. И что им, в большинстве своем, некогда будет ходить по магазинам за продуктами и готовить. Кстати, у нас внизу есть ресторан, многие там постоянно питаются… У нас есть штат прислуги, которая доставляет почту в квартиры, прибирает, исполняет поручения и круглосуточно дежурит у телефона на случай непредвиденных ситуаций.
Мое бурное воображение тут же нарисовало парочку волков-оборотней, среди ночи вваливающихся домой и небрежно просящих ключи от квартиры и новую смену одежды.
— Как… предусмотрительно… со стороны Александра Дмитриевича, — согласилась я. — Получается, это и правда отель, только без сроков проживания?
— Совершенно верно, — улыбнулся управляющий, с удовольствием прихлебывая из чашки и держа ее тремя пальцами, отставив мизинец. — Небольшой частный отель. Только для своих, — добавил он, и глаза его лукаво блеснули.
Похоже, этот милый полноватый мужчина знал или хотя бы догадывался, кто тут обитает. Не робкого десятка оказался дядя.
— Частный? — вдруг дошло до меня. — И кто же…
— Так Александр Дмитриевич же! — Ипполит поставил чашку на столик. — Он выкупил здесь два этажа, все устроил…
— Два этажа? Ничего не понимаю! — Я помотала головой. — А как же тут уживаются… свои… с не своими?
— Ааа! — Ипполит воздел указательный палец к потолку, довольно ухмыляясь. — К дому есть два подъезда. Этот — для своих. Второй — обычный дом. Этажи для своих расположены через один — второй и четвертый, — а остальные заселены обычными людьми. Но лестницы разные, жильцы не пересекаются.
Я задумчиво замычала, впитывая информацию. Да Шеф просто Великий Комбинатор — так все продумать. А дом, значит, частично принадлежит ему… Ощущение было странное. С одной стороны, я испытывала невольную гордость за то, что у меня такой сообразительный начальник. С другой — я чувствовала себя будто бы обязанной ему, будто бы жила не просто в принадлежащем ему доме, а в его собственной квартире.
— Ипполит Анатольевич, я уверена, что не видела этого дома на Невском, хотя исходила его вдоль и поперек, — заметила я, глядя ему прямо в глаза.
Он снова улыбнулся, от чего глаза его совсем потерялись за уютными щеками, а по лицу пошли морщинки.
— Не волнуйтесь, вы найдете этот дом снова.
— А если мне письмо кто-то захочет написать? — не унималась я.
— Я дам вам официальный адрес. Вся корреспонденция бережно передается жильцам.
Я задумалась. Похоже, система налажена и работает без перебоев уже давно.
К Ипполиту подошла блондинка в форменной одежде и, чуть поклонившись, сказала, что моя квартира готова. Я с готовностью вскочила и оглянулась на управляющего, который, покряхтывая, вынимал себя из кресла.
— Ох, говорил мне Александр Дмитриевич, что худеть надо, ох, говорил… — Он сокрушенно покачал головой, провожая меня к лифту. У стойки администратора он взял резной золотистый ключ. Ничего общего с привычными серыми штамповками — чеканное произведение искусства с переплетающимися в неясный вензель линиями.
— Прошу. — Ипполит протянул его мне. — Четвертый этаж. Квартира 88.
Я даже не могла бы толком объяснить, почему так волновалась, стоя на красном ковре перед шоколадного цвета дверью с золотой табличкой, на которой было выбито «88». Но руки мгновенно вспотели, и ключ заскользил в пальцах. Это было первое жилище, которое действительно было мое. Я могла делать здесь что хотела. Могла разнести всю мебель на кусочки, выкинуть из окна или сдвинуть в кучу и спать на полу. Самостоятельность и независимость пьянили, и даже голова немного кружилась.
Легкий щелчок — и дверь распахнулась. Я невольно ахнула. Все было сделано именно так, как хотелось бы мне самой: минимум аккуратной темной мебели, черные тяжелые шторы на панорамных окнах, мягкий белый, под цвет стен, ковер на полу и огромная кровать, на которой можно было спать поперек.
У меня перехватило дыхание. Я бродила по своей квартире, представляя, кто еще в моем возрасте может похвастаться такими апартаментами. Комнат как таковых не было, все было соединено в одно пространство, условно разделенное арками, — моя давнишняя мечта. Кажется, я так и ходила с открытым ртом, и челюсть волочилась за мной из помещения в помещение. Больше всего меня радовало, что убирать это все не мне!
Запиликал мобильник.
— А-а? — откликнулась я, продолжая разглядывать свою жилплощадь.
— Судя по отсутствующему голосу, ты уже осматриваешься, — усмехнулся Оскар.
Я подскочила как ужаленная. Трезвость сознания мгновенно вернулась, я прислонилась к ближайшей арке и попыталась сосредоточиться.
— Ага. Вот только что вошла.
— Нравится? — заботливо спросил он, и мое сердце прибавило в ритме раза в два.
— Не то слово, — честно сказала я.
— Я рад. У Шефа везде курс на современность, а у меня древность, и мы подумали, что тебе больше понравится…
— Не поняла, — прервала я его, — у тебя что, тоже есть дом?!
— Ну не дом, — Оскар засмеялся, — а всего один этаж.
Ну почему, почему меня заселили сюда?!
— Тебе бы там не понравилось, — будто услышав мой внутренний вопль, заметил мой босс, — у меня живут те, кому уже перевалило за первую сотню.
Я мысленно махнула рукой. В любом случае, насколько я могла заметить, Оскар постоянно пропадал в Институте, и, даже живя в его доме, я бы не видела его чаще.
— Как закончишь ахать и ползать по квартире, дуй в НИИД, — продолжал он, — пора тебя познакомить кое с кем — займешься, наконец, физической подготовкой…
— А ты? — вырвалось у меня против воли. Я тут же прикусила язык, но было поздно.
Оскар замолчал на минуту.
— Прости, я не могу всегда быть рядом, — сказал он мрачно. — Я довел тебя до того момента, где был действительно нужен. Теперь тобой займутся другие. Подготовка полноценного оборотня — дело непростое…
Я не слушала. Глаза застелила муть, и моя прекрасная квартира расплылась в легком тумане. Ну конечно, Шеф предупреждал меня. Но его слова — это было одно, я все же надеялась, что он ошибается. А вот услышать все то же самое от Оскара — это совсем другое…
Я осторожно вздохнула, надеясь, что он не различит через телефон, что я плачу. Буркнула: «Угу!» — и повесила трубку. Плюхнулась на свой изумительный белый ковер и как следует разревелась.
— Тук-тук! — позвал чей-то веселый женский голос, и я поспешно отерла глаза. Я уже успела успокоиться и искренне надеялась, что веки у меня не красные, а нос не разбухший. — Есть кто дома?
— Ага, секунду! — Минуту поплутав по аркам и переходам, я вышла к двери. Оказалось, она так и осталась открытой, как я в нее вошла. На пороге стояла одна из сестер-лис.
— С новосельем! — радостно улыбнулась она. Рыжие кудри, веснушки и ореховые смеющиеся глаза — в жизни бы не поверила, что передо мной оборотень! — А я смотрю, дверь открыта…
— Да, — я потерла лоб рукой, как всегда делала в замешательстве. — Я, признаться, настолько обалдела от этого великолепия, что забыла закрыть дверь.
— Бывает, — подмигнула мне девушка, — мы тоже поначалу не могли своему счастью поверить. После улицы-то…
— Улицы? — переспросила я ошеломленно. И тут сообразила, что совершенно ничего про них не знаю.
— Да, как-нибудь расскажем… — туманно пообещала лисичка и тут же оживилась: — Кстати, я Алиса! А моя вечно опаздывающая сестра — Алина.
— Очень приятно, — искренне призналась я и протянула руку. Пожатие у Алисы оказалось отнюдь не женское — крепкое, чуть не сломавшее мне кости. Я охнула.
— Ой, прости! — Лиса испуганно прижала руку к губам. — Я как-то забыла… Давно не общалась…
— Ничего страшного, — я ободряюще улыбнулась, хотя рука все еще болела. — Вы куда сейчас, не в Институт?
— Именно туда, — кивнула внезапно появившаяся из-за спины сестры Алина, — можем подбросить. А вы, я смотрю, уже познакомились?
Мы церемонно раскланялись со второй сестрой, на этот раз обойдясь без рукопожатий. Тараторя без умолку, сестры прошли со мной по коридору и спустились вниз на лифте, где нас тут же встретил Ипполит.
— О, рад видеть, что мадемуазель уже познакомилась с соседями, — расцвел он.
— Еще бы, — звонко рассмеялась одна из лис, кажется Алиса, — мы же работаем вместе!
К моему удивлению, мы пошли не к выходу, а в угол холла, к широкой стеклянной двери. Створки расступились перед нами, и я увидела подземный гараж. Сестры целеустремленно шли вперед, а я только успевала крутить головой и ахать: «БМВ-кабриолет», «лексусы», пара «хаммеров» («Это наших медведей», — небрежно заметила Алиса), «мазды» — я даже не знала всех названий, но все они, безусловно, стоили астрономические суммы.
— На улице такое богатство и ставить некуда, и заметно слишком, — пояснила Алина, — так что все тут, под землей. А выезд есть со второго входа.
Мы в очередной раз повернули, и я не смогла сдержать полусдавленный писк под дружный смех сестер — передо мной замерли, готовые сорваться с места, два ослепительно-красных «феррари». Я так и стояла столбом, пытаясь рукой нащупать рядом хоть какую-нибудь опору. Продолжая смеяться, одна из сестер, кажется Алиса (я уже начинала различать их: Алина была чуть худее и капельку серьезнее), подтолкнула меня вперед:
— Садись давай, в столбняке будешь стоять в офисе.
— Я такие машины видела только на картинке, — попыталась я оправдаться, чем вызвала новый громовой раскат хохота.
— Ничего, пройдет несколько месяцев, купишь себе машинку, — подмигнула мне Алина, открывая заднюю дверь.
«Феррари» рванули с места в мгновение ока.
Мы не ехали, мы летели. Нет, правда, мне казалось, что шины вообще не касаются земли, — я не чувствовала неровностей асфальта, не чувствовала ничего вообще. Алина только посмеивалась, глядя на мою ошеломленную физиономию, да хихикала в мобильник, который прижимала к левому плечу, — она не могла расстаться с сестрой ни на минуту.
— Мы близнецы, — пояснила она, на секунду отрываясь от телефона и перестраиваясь в правый ряд на такой скорости, что я даже зажмурилась, — а близнецы всегда вместе. Мы просто не можем иначе.
Они по очереди выезжали вперед, то одна, то другая, а я даже не успевала следить, где вторая машина. Только мелькала рука на рычаге коробки передач, позвякивая толстым золотым браслетом, да меня вжимало в сиденье. Такая гонка должна была приковывать взгляды, и мне оставалось только гадать, почему нас еще не остановили.
В офисе мы были минут через десять. Я вылезла у входа на подгибающихся ногах, а сестры поехали ставить машины в гараж.
— Ну как? — подмигнула мне Мышь на проходной. — Жива осталась?
— С трудом, — созналась я. — Это просто что-то.
— С ними всегда так, — она шагнула в свою будку, нажимая какую-то кнопку, — проходи.
— Ой, а у меня же пропуска нет! — спохватилась я.
— Ничего, Оскар предупредил. К тому же тебя уже ждут, — она кивнула вперед, в направлении лестницы, ведущей наверх. И, незаметно наклонившись ко мне, добавила: — Держись.
Я миновала турникет и подняла голову. Там, замерев, словно статуя, стояла девушка. Камуфляжные брюки, заправленные в берцы, майка защитного цвета. На шее — пара металлических жетонов, как в армии. Темные волосы коротко острижены, лицо жесткое и неприветливое: губы сжаты в одну линию, серые глаза смотрят исподлобья. Ноги расставлены на ширину плеч, как в стойке, руки сложены на груди, вырисовывая неженскую мускулатуру. Я нервно сглотнула и подошла ближе.
— Привет, я…
— …Черна, — оборвала она меня, беззастенчиво изучая с головы до ног, — знаю. Я — Жанна.
В животе как-то противно заныло.
Она обошла меня кругом и разочарованно цокнула языком:
— Работы предстоит много.
Можно подумать, она с рождения стены кулаком прошибала!
— В общем, так, сейчас у меня времени нет, начнем завтра. Встретимся в шесть вечера у третьего коридора. Знаешь где это?
Я кивнула. Коридоры вели вниз, к тренажерным залам, которые ветками метро расползлись под всем Институтом. Ну правильно, пыточные камеры всегда располагались в подвалах.
— Тогда все, — она крутанулась на месте и стремительно исчезла в дебрях НИИДа, только прямые волосы взметнулись.
Я постояла на месте пару секунд и решительно направилась к Шефу — я жаждала информации. И чем хуже она оказалась бы, тем лучше.
13
Дурной пример заразителен. Запомнив, что Оскар всегда вваливался к Шефу как к себе домой, я не стала дожидаться традиционного «да», а вошла прямо так, формально стукнув костяшками по двери, когда она уже была открыта. И успела увидеть, как Айджес лениво соскакивает с колен Шефа. Я так и замерла на пороге, до боли сжимая золотистую дверную ручку и забыв закрыть рот. Айджес, насмешливо улыбаясь и элегантно изогнувшись, следила за моей реакцией. Выглядела она как всегда сногсшибательно: ярко-красное платье до полу с разрезами в неожиданных местах, которые становятся заметны только при движении. Зато при малейшем. На ее фоне я была незаметна, но при таком контрасте в одежде (когда же я сменю джинсы и кеды на что-то пристойное?!) вся моя ничтожность вдруг вылезла на поверхность и возвестила о себе прожекторами и фанфарами. Хотелось провалиться сквозь пол.
Надо было что-то сказать. Я собиралась объяснить, что я, конечно, не должна была врываться без стука и что мне очень жаль. Между делом попытаться оправдаться, мол, так при мне делал Оскар, вот я и… И тут же поправиться, что он — это, конечно, о-го-го, а я — это я, и что по нему мерить не стоит. И добавить, что я зайду попозже. Галантно закрыть дверь и уползти к автомату пить кофе.
Получилось «Кхээээ…» и закашляться.
— Чирик, — радостно воскликнул Шеф, вставая мне навстречу. Он даже не выглядел смущенным, его киношная физиономия излучала неподдельное веселье — похоже, сложившаяся ситуация его откровенно забавляла. — А я тут как раз собрался кофе выпить. Присоединишься?
Я чуть было не заметила ему, что, оказывается, не в курсе последних тенденций пития кофе, но тут вспомнила выражение про «выпить чашечку кофе» и окончательно побагровела.
— Эм…
Айджес, наконец, надоело за мной наблюдать, она звонко рассмеялась, закинув голову назад и обнажив лебединую шею. Платиновые волосы волной хлынули вниз.
— Я зайду ночью, — она как бы невзначай скользнула рукой по его плечам и вышла, одарив меня долгим внимательным взглядом.
Я, все еще пунцовая, плюхнулась в «свое» кресло и закрыла лицо руками.
— Извините, я…
— Да все нормально, — голос у Шефа был совершенно беззаботный, и я решилась посмотреть ему в лицо, — что мы с ней, другого времени не найдем, что ли?
Я готова была провалиться сквозь кресло еще раз. Какая же я дура! Еще тогда, в самом начале, когда она рылась в него в шкафу как у себя дома и заметила, что кончился сахар, — еще тогда я заметила, что что-то не так, но была слишком занята собой. Сейчас перед моим взглядом снова встало ее лицо — спокойное и уверенное, когда она смотрела на него, когда не испугалась, что начальник застал ее роющейся в его ящике.
У меня появилось противное ощущение, что меня все бросили. Я понимала, насколько это глупо, и что она для него — женщина, а я просто занятная новенькая, но получалось, что у каждого есть своя личная жизнь, отдельная от моей, и только у меня — ничего, кроме работы. Я даже собралась было встать и уйти под каким-нибудь предлогом, но Шеф уже пододвигал мне чашку с кофе.
— Вы, вообще, когда-нибудь работаете? — Я невольно улыбнулась.
— Ну конечно — буфетом, — он подмигнул мне, размешивая сахар. — Чего хотела-то?
Я призадумалась. После этого эпизода та доверительная атмосфера, которая, как мне казалось, образовалась между нами, дала трещину, и задавать вопросы было несколько неловко, но я все же решилась:
— Я хотела узнать насчет этой Жанны, которую Оскар мне выдал, — я невольно поморщилась, и Шеф рассмеялся:
— Ну это скорее тебя ей выдали, — спасибо, босс, вы меня очень ободрили. — Не нравится?
Я виновато вздохнула и опасливо покосилась на начальство: мало ли что, может, она его любимица, и ее имя свято и непорочно? Может, он ее считает младшей сестрой? Нет, я этого не переживу — моральных ударов на один день будет явно многовато!
Но Шеф смотрел на меня с такой понимающей полуулыбкой, что я решилась — как в воду прыгнула:
— Да, не нравится.
— Ну… — Шеф раскурил трубку и по обыкновению уселся на стол. — Жанна Дарк существо трудное, не ты первая, не ты последняя.
— Да-а? — Я не поверила своим ушам. — Но она же такая…
Я не нашла подходящих слов и помахала в воздухе руками.
— Образцовая? — подсказал Шеф, хитро щурясь.
— Ага, — я с облегчением откинулась в кресле, осторожно потягивая горячий кофе. То, что я была не одинока в своих чувствах, как-то прибавляло сил. — Кстати, почему Жанна Дарк?
— Потому что может повести за собой сотни, — серьезно сказал Шеф, и мое облегчение куда-то испарилось. — Она очень талантлива, прирожденный лидер. Старается быть лучшей во всем, за что берется, и у нее обычно получается. Вот это людей и раздражает…
Он грустно вздохнул.
— Рядом с ней чувствуешь, насколько ты несовершенен. Вспоминаешь, что собирался сходить в зал потренироваться, а завалился на диван с пончиками. И что из тебя плохой руководитель, и что ты безответственный тип, не занимающийся делами конторы…
Шеф замолчал. Я удивленно на него таращилась — он вдруг перестал быть тем бесшабашным балагуром, которого я знала все это время, и даже будто бы изменился внешне, став на момент старше и строже.
— Кто же вам такое наговорил?.. — тихо спросила я.
— Никто, — его лицо мгновенно преобразилось, и широкая улыбка вновь сделала из него мальчишку из Голливуда, — кто же мне такое скажет? Я же тут самый главный начальник, вмиг всех уволю! И вообще, я идеален!
Он заговорщицки мне подмигнул, и я фыркнула.
— Вернемся к Жанне, — напомнила я.
— Вообще-то, это почти секретная информация, — Шеф невинно поднял глаза к потолку, поигрывая кончиком галстука.
Я шумно и сокрушенно вздохнула.
— Черт с тобой, — он махнул на меня рукой, подливая себе еще кофе. — Если ты надеешься услышать от меня что-то такое, чтобы потешить свое самолюбие и смотреть на нее сверху вниз не только в физическом смысле, то вынужден тебя разочаровать. Она и правда образец для подражания.
Я застонала.
— Она самый молодой капитан группы. Обычно в капитаны назначают только полностью превращающихся, но для нее сделали исключение — в сложной ситуации она сделала правильный выбор, и народ пошел за ней, не задумываясь. К тому же она у нас гений от трансформации: ей всего сто двадцать, а превращение почти полное.
Всего. Сто двадцать. Я охнула — да она мне в прапрабабушки годится!
— До полного превращения осталось ждать, думаю, не дольше десяти-пятнадцати лет, а в наших масштабах это мелочь, — продолжал Шеф канцелярским тоном. — Командует она совсем недавно — всего восемь лет, но уже провела несколько очень удачных и опасных операций. Группа ее, конечно, вначале приняла с трудом, но теперь на нее буквально молится. Она у нас самый перспективный сотрудник.
Она уже восемь лет командует группой взрослых оборотней. Что я делала восемь лет назад? Кажется, еще даже целоваться не умела. Я в отчаянии рухнула на спинку кресла. Еще одна женщина, рядом с которой я — полное и совершенное ничтожество.
— Шеф, — спросила я несчастным голосом, — а она, вообще, настоящая?
— Не знаю! — Шеф хохотнул. — Спроси Оскара, это он ее приволок.
Кажется, я лечу куда-то вниз, в темную-темную дыру, а меня бьют обухом по голове.
— Оскар?.. — прокашлялась я, дав изрядного петуха.
— М-да, — Шеф, кажется, понял, что сболтнул лишнего, — вообще-то это я уже точно не должен был тебе говорить. Он привел ее лет сто назад. Нашел в лесу рядом с какой-то захудалой деревенькой — он тогда любил выбраться на природу. Занимался с ней, тренировал все время — она оказалась способной.
Вот так. С ней он занимался. На нее у него время было. А на меня — нет. Хотелось вскочить сразу же, убежать и где-нибудь попинать как следует стенку, глотая слезы.
— Она ему предана до паранойи, один раз даже полезла под удар осознанно, потому что подумала, что ему грозит опасность. К счастью, у нас все было спланировано, и никто из них не пострадал. Оскар даже думал взять ее в пару, но все же побоялся рисковать. А она мечтает дотянуться до его уровня. Стать не хуже, не слабее. И, судя по тому, что мы видим пока что, у нее неплохие шансы.
Шеф поболтал кофейную гущу на дне и залпом выпил. Я несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула.
— Убейте меня, — попросила я.
Он невесело улыбнулся:
— Оскар предупреждал, что будет трудно.
— Да! — Я в отчаянии взмахнула руками, сворачивая со стола тяжелое пресс-папье в форме дракона. — Но я думала, что будут тренировки и что-то еще, но не…
Я замолчала, уронив голову на руки.
— Шеф, с таким совершенством, вообще, рядом находиться-то можно?
— Вот и узнаешь, — он подмигнул мне, — вам вместе несколько месяцев придется провести. Каждый день.
Я застонала и встала, собираясь уйти. Шеф попыхивал трубкой, кося на меня ярко-голубым глазом.
— А она, — я перевела дыхание, — а она зато старая, вот!
Послышался кашель и сдавленное хихиканье.
Затылок домчал меня до дома, и я впервые подумала о своем жилище с облегчением, а не просто с радостью. Швейцар распахнул дверь, и я быстро скользнула к себе.
Белизна ковров поражала, и я скинула кеды сразу за дверью. Потом посмотрела выше — и приподняла джинсы. Потом вспомнила, сколько я не была в жилом помещении и в ванной вообще, — и пошла ее искать. Интересно, это все так кочуют из офиса домой и тут же обратно или только мне пока что везет?
Ванная нашлась не сразу — я ее просто не замечала. Оригинальным дизайнерским решением она располагалась в самом центре моей квартирки, этаким домиком внутри домика, облицованная снаружи темным деревом и заставленная полочками. Внутри все оказалось выше всяких похвал: черный кафель и белые аксессуары. Белый коврик на полу, белая вешалка для одежды — с черным, правда, халатом. Шелковым. Я нервно хихикнула — сколько такой стоил, даже представить было страшно.
Пол оказался с подогревом — мечта всей жизни. Я брезгливо сбросила с себя футболку и джинсы и огляделась в поисках чего-то типа корзины для грязного белья. Она нашлась в другом углу ванной, рядом с черным унитазом на львиных лапах.
Я задумчиво оглядела полки. Выбор поражал: казалось, сюда просто стащили весь ассортимент какого-нибудь гламурного магазина. Мыло всех форм и цветов, шампуни, кондиционеры и гели для душа занимали чуть ли не полстены, а в шкафчике нашлись огромные тяжелые свечи.
Искренне надеясь, что меня сейчас никто никуда не выдернет и что полученная смесь не взорвется, я высыпала в почти полную ванну все, название чему знала. Сначала меня одолела легкая жадность, обусловленная вечной нехваткой денег — всего надо поменьше, чтобы хватило на подольше, — но я взяла себя в руки и сыпала почти не глядя. Ломать привычки оказалось неожиданно приятно. Подобрав волосы и представив себя героиней какого-нибудь фильма, я с наслаждением улеглась в воду. Как ни странно, ядерная смесь не прожгла мне кожу, а наоборот, подействовала расслабляюще. Раздражало только одно: я немного всплыла над дном ванны. Сначала я подумала, что мне показалось, но нет — я и правда не чувствовала его под спиной. Стало как-то не по себе.
Плюнув на данный себе в обиде зарок не звонить Оскару, я потянулась за мобильником.
Гудок, второй, третий…
— Оскар, — голос немного удивленный и, кажется, радостный. Или мне показалось?
— Оскар, — начала я плаксивым тоном, — я всплываю в ванне. Я говно?..
Оскар хрюкнул и закашлялся.
— Гхм… Нет, — наконец он справился с голосом, — ты не… Не продукт жизнедеятельности. Это нормально при твоей форме трансформации. Она подразумевает крылья, а значит — полеты. А для полетов нужны легкие кости. Они просто становятся полыми.
— Полыми? — переспросила я в замешательстве. Стало как-то противно. — То есть… Они будут легче ломаться, да?
Оскар засмеялся:
— Ты же оборотень! Нет, конечно!
Я облегченно выдохнула. Мы помолчали.
— Слушай, у меня тут нет часов, сколько сейчас времени? Что вообще за время суток?
Кажется, он улыбнулся.
— Сейчас поздний вечер, почти полночь. Ты когда спала последний раз?
— Не помню, — честно призналась я, — кажется, еще в подвале.
— Тогда очень советую вылезать из ванны и спать. Насколько я знаю, у тебя там есть где расположиться.
— О, да! — Я с наслаждением бухнулась обратно в воду, подняв тучу брызг и расплескав пену. — Что есть, то есть!
Снова повисла тишина. Я уже собралась было прощаться, но тут Оскар снова заговорил:
— Вы сегодня встречались с Жанной?
А у меня только-только настроение улучшилось.
— Да, — сказала я как можно холоднее, рисуя пальцем круги в пене, — встречались. Завтра начнем.
— Я надеюсь, вы поладите. Она отличный специалист.
Он говорил так, будто подбирал слова. Может быть, и правда было так?
— Не сомневаюсь. Вид у нее внушительный, — не удержалась я от шпильки.
— У нее трудная жизнь, ей многое приходится делать, — мгновенно встал на ее защиту Оскар.
Мне стало совсем грустно. Стал ли бы он так же защищать меня? Разговаривал ли с Жанной, приходилось ли ему говорить ей что-то типа «Ну она же совсем недавно, ей столько всего приходится перенести!»?
— Трудная жизнь — это причина, а не оправдание, — злобно заметила я и, не дожидаясь ответа, бросила трубку.
Вода вокруг меня, наверное, должна была кипеть. Мобильник полетел в стенку и красиво разбился на несколько частей. Ну и черт с ним, давно пора купить новый! Очень хотелось уйти от всего этого под воду с головой и не вылезать.
Наверное, вся эта реклама про успокоительные свойства масел и всего прочего не такое уж фуфло. Прошло не так много времени, и я успокоилась, решив покориться настоящему. А что я могу сделать? Ничего. Ее он ценит, а меня бросил. Жизнь — она такая. Мне не привыкать, что выбирают не меня. Я задумчиво сдула с руки пену, следя, как она хлопьями падает на пол.
Как дошла до кровати, я уже не помнила.
Меня разбудил звонок в дверь. Улыбнувшись, я спихнула себя с кровати на пол. Помогло — я все же открыла глаза, позевывая, натянула халат и подошла к двери.
— Кому не спится в ночь глухую? — свирепо поинтересовалась я хриплым со сна голосом.
В ответ раздался звонкий смех, и я сразу же щелкнула замком — веселье лисичек не узнать было невозможно.
— Вообще-то не ночь, а два часа дня, — заметила Алиса, изящно проскальзывая внутрь.
— Петушок охрип давно, — поддержала ее сестра и встала рядом.
Я зевнула. Сестры улыбнулись.
— Пошли по магазинам? — предложила Алиса, и луч солнца, прокравшийся из-за штор, озорно блеснул на золотой оправе ее солнечных очков.
— А… — Во мне поднялось то чувство, которое знакомо каждой женщине, каким бы «синим чулком» она ни была, — тратить деньги на себя! Но радость тут же спала. — Девушки, моя кредитка у мамы, и я…
— Ой, глупости, — замахала на меня руками Алиса, — забудь про деньги!
— Мы решили сделать тебе подарок, день шопинга, — подмигнула Алина, — так сказать, со вступлением в нашу компанию.
— Ненене! — Я решительно заслонилась рукой от соблазнительного предложения. Рука предательски подрагивала. — Вы что! Я таких подарков не принимаю! Это же куча денег!
Сестры переглянулись и вздохнули.
— Чирик… Можно тебя так называть?
Я кивнула.
— Послушай, — Алина мягко мне улыбалась, как мама ребенку, собирающемуся до утра ждать появления Деда Мороза, — пройдет не так много времени, несколько лет, и у тебя денег будет столько, что ты не будешь знать, куда их девать. Поверь нам. Мы получаем от Института астрономические суммы, у нас есть все, о чем мы мечтали, и даже больше! Дай нам сделать себе приятно, порадовав тебя!
— Точно, — всунулась сбоку Алиса, — дай нам посчитать себя хорошими, а? Ты же не откажешь нам в такой малости?
Я подумала… И решила, что после такого теплого приема действительно не могу отказать сестрам в такой мелочи.
Однако все оказалось не так просто: моя единственная одежда была уже заношена до состояния тряпок.
— Ничего, наденешь что-нибудь из нашего! — решила Алиса.
Сказать оказалось проще, чем сделать: лисички носили сорок шестой размер, а я последнее время стремилась к сорок второму. В итоге я стояла в подвязанной под грудью рубашке и джинсовых шортах, безуспешно пытаясь удержать их на талии.
— Ничего, — решила Алина, — у нас где-то ремень был. Надо только затянуть потуже…
— У ушей… — пробурчала я себе под нос, но лисички услышали и дружно фыркнули.
Вид у меня был отмыто-шпанистый, этакий Филиппок XXI века. Сестры, во всем шике коротких рыжих юбок и блеске золота, шли по бокам меня и старались не смеяться. Получалось плохо.
Когда мы спустились вниз, я оценила профессионализм нашего Ипполита. Когда он увидел нашу дивную троицу, у него только чуть дрогнули веки, не давая глазам неприлично вылезти из орбит, да волосы чуть отъехали назад.
— Мы ее взяли в плен, — хихикнула Алиса.
— И везем по магазинам, — закончила Алина.
Ипполит важно кивнул: сомнений в необходимости протаскивания меня по магазинам одежды у него не осталось.
Такой момент бывает в большинстве голливудских фильмов. Берут девушку и делают из нее звезду. Берут воробья — получают волнистого попугайчика. И каждая втайне надеется, что вот так же «возьмут» и ее. Кто угодно. Фея-крестная или просто подвыпивший олигарх, перепутавший ее с пьяных глаз со своей женой и выдавший золотую кредитку. И каждая прекрасно понимает, что такое невозможно. А мне вдруг повезло.
Ощущение было странное, как будто я и правда попала в кино. Сестры уверенно вели меня от магазина к магазину, гоняя продавцов и уверенно называя марки, о которых раньше я только читала в журналах. Иногда у нас, правда, возникали разногласия.
— Мы же оборотни, — шипела я, пока продавец убегал исполнять какой-нибудь очередной каприз лисичек, — мы должны одеваться практично, чтобы можно было побежать, ударить… А это что? Тут каблуки длиннее, чем юбка, которая к ним прилагается!
Мы вернулись около пяти вечера — усталые и довольные. Сестры чувствовали себя почти святыми, я — Золушкой со сломанными часами, на которых никогда не наступит полночь. Ипполит улыбнулся, увидев обилие покупок, которые тащил за нами молоденький служащий. Я не удержалась от искушения и, проходя мимо управляющего, крутанулась на месте, демонстрируя разницу между собой днем и теперь. Ипполит закатил глаза и выдал банальное, но приятное: «Был бы я моложе…»
Дома я аккуратно расставила пакеты рядами и присела, любуясь их блестящими боками и логотипами. Меня одели с ног до головы, добавив всякую приятную каждой женщине мелочь типа солнечных очков. Совесть меня не грызла — по дороге девочки объяснили, что зарплата у них шестизначная.
Я посмотрела на часы — до встречи с Жанной оставалось 45 минут, и опаздывать не хотелось. Главное, найти среди всего этого многообразия наименее броскую вещь — меня сегодня явно будут валять по полу. Нарядившись в совершенно обычные тряпки за несколько сотен, я вызвала казенную машину, зашла к сестрам поблагодарить и села у себя на полу ждать транспорт. Сердце билось в горле, в желудок кто-то посадил жабу, лицо покалывало — я дико, дико волновалась.
14
Как ни странно, все оказалось совсем не так страшно, как я думала. Невольно взятый нами курс на честность позволил не скрывать взаимной неприязни — если я считала ее помешанной на работе выскочкой, то она меня, по-видимому, любимчиком начальства и неженкой. Избавленные от необходимости ежедневно лицемерить друг перед другом, мы довольно быстро выработали манеру общения, позволяющую заниматься общим делом, не вызывая друг у друга приступов всепоглощающего раздражения. Мы обе были невольницами приказов начальства. Жанна почти всегда молчала, только резко выкрикивая команды и объясняя, где я ошиблась, — на этом наше общение заканчивалось.
При всем моем негативном отношении, я скоро была вынуждена признать, что она оказалась действительно хорошим тренером и, видимо, первоклассным бойцом. Немногословная и сосредоточенная, она обладала всеми качествами, которых не было у меня и которые я страстно мечтала в себе выработать. Сила воли, целеустремленность, упорство и жесткость — вся она будто была сделана из стали. Я готова была ей восхищаться. Цитируя героиню одного фильма: «Если бы я не должна была ее ненавидеть, я бы ее обожала!» Однако было одно ежедневное «но», которое сводило на нет любые миротворческие поползновения моей души: стоило мне ее увидеть, я вспоминала Оскара.
Каждодневные изматывающие тренировки должны были бы выбить его у меня из головы, но, как оказалось, когда тело занято, мозг свободен. Отбивая ее удары или выучивая новый прием, я невольно вспоминала, что вот эту вечно хмурую молчунью он предпочел мне — пусть и не в качестве женщины, но в качестве ученицы. Сам факт ее существования служил достаточной причиной, чтобы я возненавидела наши занятия, которые, как назло, никогда не отменялись.
Если Оскар подстраивал мои тренировки под свои дежурства, то Жанна, казалось, поступила с точностью до наоборот. Мы начинали в шесть вечера каждый день, в полночь делали перерыв на полчаса, во время которого мне разрешалось только пить, и продолжали до четырех утра. К этому времени я обычно уже валилась с ног от усталости и засыпала на ходу, несмотря на регулярно приносимый Шефом кофе.
Его появления в равной степени удивляли и ее, и меня, но это было единственное, что нас роднило. Я, однако, быстро привыкла, что вскоре после полуночи дверь зала осторожно приоткрывалась и в щели появлялась рука, держащая картонный подносик с двумя высокими стаканами, затем — вечно улыбающаяся физиономия, и со словами «Брейк, дамы!» Шеф входил в зал. Мы перебрасывались парой шуточек, пока Жанна как могла делала вид, что ее здесь нет, — присутствие высочайшего начальства ее явно нервировало, а порция кофе всегда оставалась нетронутой. Минут через пять Шеф удалялся, всякий раз обещая устроить назавтра проверку моих успехов. Я могла бы, при должном воображении, возомнить что-нибудь такое, но почти ежедневное лицезрение Айджес, озаряющей то коридор, то кабинет, мгновенно спускало меня с небес на землю. Я бы не сказала, что Шеф мне нравился. Но осознание, что мне вновь и вновь предпочитают других, еще больше осложняло и без того непростое существование. А уж когда я заметила на ее руке кольцо с огромным бриллиантом, то вовсе утратила само понятие о самооценке. Кольцо означало помолвку, сомнений тут быть не могло, хоть это и была западная традиция. И хотя я отлично понимала их обоих, в душе все равно таилась обида.
Оскар не появлялся никогда…
Мы начали с тренировок по обычному рукопашному бою. Впрочем, как я вскоре убедилась, не такой уж он был и обычный: многие приемы и удары были изменены.
— В нашем случае, — объяснила мне в кои-то веки заговорившая Жанна, — надо учитывать, что ты уже не человек и драться тебе придется с таким же нелюдем, который не отрубится от удара в кадык. Там, где человек закричит от боли и отпустит, твой противник едва поморщится.
И я покорно повторяла за ней движения, которые, казалось, вот-вот выломают руки мне самой. Однако мое тело неизменно справлялось с невероятной стойкой или тройным сальто назад, чем немало удивляло меня саму.
Но самое трудное ждало впереди.
Научив меня соизмерять силу и владеть ошалевшим от возможностей телом, Жанна обратилась к моей «звериной» сущности. Все оказалось весьма запутанно. Превращение по-прежнему было для меня сложным и болезненным процессом, да и после того раза в подвале, когда стало ясно, кто я, превращаться мне больше не случалось. Теоретически я, конечно, знала, что необходимо испытать мгновенную вспышку ярости, а затем овладеть своими эмоциями, чтобы не натворить бед. С обратной трансформацией все обстояло несколько сложнее: ощутить спокойствие и гармонию у меня и в лучшие-то годы не получалось, тем более мгновенно и по приказу.
Жанна стояла, сложив руки на груди, и выжидающе на меня смотрела. Ее лицо обычно сохраняло мрачно-серьезное выражение и не отражало мыслей, но сейчас, по складке между бровей, я поняла, что она была полна решимости довести дело до конца и даже покуситься на святое — получасовой перерыв с кофе.
Я пыталась превратиться прямо на месте, и у меня ничего не получалось.
Не думаю, что от подбадривающих слов у меня бы стало получаться лучше, но ее молчание вкупе с буравящим взглядом могло вывести из себя кого угодно. Я постаралась ухватиться за эту мысль и развить ее. Какая-то малолетка (с виду Жанна тянула лет на шестнадцать. На очень-очень суровые шестнадцать), которая на самом деле годится мне в прабабушки, стоит, командует и собирается лишить меня законного перерыва!
Раздражение росло, но до всепоглощающей ярости ему было далеко, оно, наоборот, мешало. Необходимое мне чувство лишало людей разума и, заставив позабыть себя, творило их руками беды, убивая своих братьев и детей. Может быть, именно в этом все и дело, что надо позабыть себя? Я постаралась сосредоточиться и вспомнить какой-нибудь эпизод из своей скучной жизни, когда злость захлестнула бы меня с головой, превращая в слепое рычащее существо.
…Пятый класс. Меня зажали со всех сторон в гардеробе, и прохладные пуховики касаются моего горящего лица. Я вижу эти бездумно-злые лица, искривленные рты, сощуренные глаза. Вряд ли они сами понимают значение слов «жидовка» и «черномазая», но исступленно повторяют их, услышав когда-то от родителей. Однако от незнания их ненависть не уменьшается. А я стою, вжавшись в эти проклятые куртки, и не могу раскрыть рта. Я сжалась от этого напора, я не могу подобрать таких же обидных слов в ответ, я вообще не знаю, что сказать. Я вообще не знала, что так бывает. Я чувствовала, что вот-вот заплачу от обиды и жалости к себе, и это злило меня еще больше.
А надо было ударить.
В первую попавшуюся рожу, в первое еще по-детски пухлое, но уже такое злобное брюхо. Или опрокинуть на них вешалку. Или убежать, прорвавшись сквозь гогочущее кольцо.
Но только не стоять там, сжавшись, с раскрасневшимся лицом и надеяться, что они уйдут прежде, чем я все-таки разревусь — позорно и горько, как умеют только маленькие дети, что бегут потом искать правды и защиты в мамином подоле…
Я старалась никогда больше не вспоминать об этом. Я закрывала глаза и говорила себе, что это случилось не со мной, что это не я там, сползая на корточки, когда они ушли, тоненько выла от сиюминутного детского горя, надеясь, что кто-нибудь добрый найдет меня здесь и утешит, и искала, чем бы вытереть размокший нос. Этого не было — решила я. Потому что с такой безудержной и звонкой ненавистью к самой себе за ту трусливую слабость я просто не могла жить.
Тогда я так панически ставила блоки на собственной памяти, что сейчас мне стоило немалых трудов вспомнить все это и вернуть то ощущение гадливости по отношению к самой себе, как если бы я добровольно посреди улицы улеглась в самую мерзкую грязь и начала в ней кататься.
Несколько раз я рефлекторно, помимо воли, одергивала себя, не давая до конца опуститься в те старые, почти позабытые чувства, не давая вспомнить эту злость на себя, но разум взял верх, и блоки памяти пали. Я успела только горько улыбнуться банальности ситуации — забитая девочка, страшная школа.
И меня захлестнула ярость.
Сначала странное ощущение появилось в руках. Они будто потяжелели и частично онемели. Я испуганно глянула вниз, вырываясь из собственных воспоминаний, и ахнула. Ногти потемнели, став почти черными, огрубели и на глазах увеличивались в размерах.
Да и со всем телом происходило что-то странное, но, что именно — я никак не могла понять. Мне стало страшно. Так слепо человек может бояться только неизвестного, так первобытные люди боялись грома и молнии, придумывая им самые невероятные объяснения, чтобы только не сойти с ума от страха.
Я уже почти готова была остановить процесс (у меня почему-то не было сомнений, что, напомни я себе, что нахожусь в зале, а не в гардеробе, и все оборвалось бы), но тут мелькнула отрезвляющая мысль. «А она, наверное, не боялась. Нет, она с радостью принимала то, что дала ей природа!» Понятие собственной трусости уже в который раз заменяло мне отсутствующую храбрость. Вкупе с нахлынувшими воспоминаниями это очередное осознание, чего я стою на самом деле, подхлестнуло мою ненависть к самой себе с новой силой, и превращение, кажется, пошло еще быстрее.
Руки приятно отяжелели. Собрав волю в кулак и заменив страх любопытством, я рассматривала себя. Кожа стала темно-серой и ощутимо более плотной, пальцы чуть удлинились, а ладонь немного расширилась. По тыльной стороне руки жесткими линиями выступили кости, черным обозначились вены. На пальцах проступили костяшки, а ногти… Да, пока я пугалась, они окончательно изменились. И то, что сейчас продолжало мои пальцы чуть ли не вдвое, можно было смело назвать когтями. Если ногти вырастали сверху, то эти когти росли будто бы из самого центра пальца — иначе они бы просто не удержались. Черные, округлые и, вопреки моим ожиданиям, не полые, они чуть выгибались вниз посередине, затем сходили на нет и выглядели весьма острыми. Я на пробу подняла руку ладонью вверх и пошевелила пальцами. Ощущение было странным, но немного знакомым: когда-то в детстве я надевала на пальцы колпачки от ручек и фломастеров. Было не очень удобно, но забавно. Сейчас я чувствовала примерно то же самое, только раз в двадцать сильнее.
Я уже подумала было, что на этом все и закончится, как по спине прошла судорога, и меня согнуло пополам. Чувство было такое, будто неведомая сила вырывает у меня из спины лопатки. Ноги подкосились, и я рухнула на колени. Мне послышалось презрительное фырканье откуда-то сбоку, и я ощутила внезапный прилив злости — хотя, возможно, это было всего лишь мое ослепленное воображение. Однако этого оказалось достаточно: кожа у меня на спине натянулась, и… вдруг у меня за плечами что-то распахнулось, с шумом взрезая воздух. Звук был такой, будто кто-то раскрыл огромный кожаный зонт. И вот это оказалось по-настоящему больно. Я вскрикнула и тут же задохнулась от нового непривычного потока мыслей: часть меня совершенно самостоятельно и очень быстро обрабатывала огромное количество информации по воздушным потокам, существующим в зале, прикидывала, как развернуть, разложить и насколько раскрыть…
Только найдя в себе этот деловой ручеек прилагающихся рефлексов, я смогла наконец осознать непреложный факт: да, у меня из спины, порвав кожу и новую майку, вырвались два крыла. Я попыталась рассмотреть их, но шея так не выворачивалась — я все же была летучей мышью, а не совой. На мгновение замявшись, я нащупала в подсознании новые мышцы и осторожно попробовала их задействовать. Получилось на удивление легко, и крылья легли параллельно вытянутым в стороны рукам.
Наверное, со стороны они выглядели совсем не так здорово, как казалось мне, но это были мои крылья, и я ими залюбовалась. По длине они еще примерно на метр продолжались после моих рук и красивым полумесяцем уходили обратно за спину. Через плотную кожу, с виду напоминавшую брезент, проступали новые для меня изогнутые кости. С губ у меня сорвался вздох невольного восхищения, а на ум пришли рисунки Бориса Вальехо с его демоническими женщинами — только кожаного бикини не хватало.
Однако процесс превращения все еще не закончился.
Дикой мигренью взорвалась голова, обручем с иглами сдавило виски и затылок. Глаза стало резать от света, хотя видеть я стала все будто бы через запотевшее стекло. В ушах резко зазвенело, я зажала их ладонями… И у меня ничего не вышло — они их больше не закрывали. В шоке я стала ощупывать уши и чуть не заорала от неожиданности: теперь они были размером с ладонь от запястья до кончиков пальцев. Мало того, они стали мягкими, чуть вывернутыми вперед и какими-то очень… глубокими. Сама ушная раковина начиналась теперь раньше и шла шире. Я рассеянно подумала, как забавно сейчас должен выглядеть мой пирсинг.
Тяжело дыша, я пыталась разобраться в новых ощущениях. Зрение резко упало, однако это не причиняло мне ожидаемых неудобств — я на слух могла определить, где стоит Жанна и даже в какой примерно позе. Это было странно, будто я начала видеть ушами. В принципе, так оно и было — эффект эхолокации вступил в свои права.
Спину порядком оттягивали распахнутые крылья. Шевелить ими было больно, но, чем чаще я их складывала и раскладывала, тем слабее становилась боль — так затекшие ноги болят, пока ты не заставишь себя размяться. Желание мгновенно подняться в воздух жгло все внутри меня — земля вдруг перестала быть надежным местом, она таила в себе какие-то невнятные опасности, и я чувствовала сильное беспокойство. В голове, где-то на окраине сознания, просчитывались способы положения крыльев с учетом теплых и холодных струй воздуха, поднимавшихся от пола и от разогревшейся на потолке лампы. Эти мысли ничуть меня не напрягали, так же как обычный человек не задумывается над тем, как дышит и моргает.
Я была в полнейшем восторге. Все во мне бурлило и жаждало немедленной деятельности, сила гуляла по мышцам с разудалостью подвыпившего матроса, нарывающегося на драку.
— Открой рот, — вдруг раздалось сбоку, и я вспомнила о существовании Жанны. Она вышла в пятно света передо мной и выжидающе остановилась. Я не видела ее лица, зато знала, что холодный поток воздуха от кондиционера у противоположной стены шевелит тонкую прядку волос у нее в челке.
Радостно улыбаясь, я раскрыла рот и даже выдала «а-а-а!», как на приеме у доктора. Жанна заглянула мне в пасть с безумно серьезным видом, что было очень забавно.
— Слабовато, — подытожила она, и ее голос для меня разлетелся по залу миллионным эхо.
— Чего слабовато? — удивилась я и тут заметила, что слова едва различимы из-за сильного присвиста, а говорить неудобно. — Что это со мной?! — вскрикнула я, но снова получился свист.
— Успокойся, — ее голос вдруг немного потеплел, — это твое превращение. Оно изменило строение горла и связки, поэтому ты так странно говоришь. А во рту у тебя клыки, поэтому разговаривать стало неудобно. Правда, они довольно слабые, так что в будущем упор на них делать не будем.
Я устало вздохнула. Мне вдруг не захотелось ничего этого: ни крыльев, ни клыков, ни когтей, оттягивающих руки. Все вокруг внезапно стало напоминать дешевый фильм ужасов, и вот-вот через картонную стену декораций прямо в кадр вывалится пьяный техник. Однако этого не случилось, это было моя жизнь — вполне реальная и настоящая, только какая-то безумно нелепая.
— Видишь плохо? — продолжала допрос Жанна.
Я кивнула.
— Зато, наверное, слышишь хорошо?
Я снова кивнула.
Жанна внимательно меня изучала, иногда поворачивая то одним боком к себе, то другим.
— Когти внушают, — признала она, — их оставим. На руках, во всяком случае.
На мой удивленный писк она заметила с легкой усмешкой:
— Пока любовалась своими крылышками, не заметила, как на ногах когти выросли? Поздравляю, обувь насмарку.
Я поздравила себя с принятием мудрого решения оставить дорогущие мокасины дома и запастись несколькими парами кед. Вот она, обувь рядового оборотня! Представив такой лозунг для рекламной кампании какой-нибудь фирмы, я невольно прыснула со смеху, и Жанна схватилась за уши. Я недоуменно на нее смотрела, пытаясь различить выражение лица.
— Что ты сейчас сделала? — спросила она, морщась и растирая виски.
Я как могла сконцентрировалась и, тщательно контролируя каждое движение почти исчезнувшего языка, прошуршала:
— Ий… зсмйлась.
— Засмеялась? — переспросила она удивленно. Я кивнула.
На мгновение повисло молчание, и я услышала ее тихий неженский смешок:
— Надо будет пометить, чтобы при тебе в образе анекдоты не рассказывали — ультразвук получается.
Боже мой, неужели она только что пошутила?!
Меж тем она продолжала осмотр:
— Крылья… Ну-ка, пошевели.
Я с удовольствием напрягла новые мышцы, стараясь вместить в пару необходимых движений весь свой богатый арсенал — да, я хвасталась.
— Все-все, я уже поняла, что это твоя гордость, — хмыкнула Жанна, задумчиво обходя меня по второму кругу. Я едва могла поверить своим ушам, пусть и суперчутким: она стала разговаривать со мной по-другому! Ее тон и манера общения смягчились с того момента, как я превратилась! Пусть и совсем чуть-чуть, но все же! Будто кто-то вдруг дал ей отмашку: своя, такая же как ты. Промелькнула лукавая мысль: а заметила ли перемену она сама?
Я чуть поменяла позицию, стараясь лучше на нее настроиться и получить ответ, и в этот момент дверь осторожно открылась. Мы разом обернулись на звук и замерли, ожидая реакции, — это был Шеф.
— Брейк, дамы! — как обычно радостно возвестил он начало перерыва, просачиваясь внутрь. — Как успехи?
Его голос разделился для меня на сотни полутонов, разлетелся по нотам, распался по интонациям и собрался воедино, отразившись от стен зала, прежде чем за ним захлопнулась дверь.
Повисла тишина — видимо, Шеф увидел меня.
— Вау, — лаконично выдал он, и я услышала, как кофе в его руке дрогнул, хлюпнув. — А я своих в кафе для вас гонял… А у вас тут и без меня так интересно… Это полный вид?
— Да, — Жанна кивнула, — на данный момент.
— Круто, — Шеф отставил кофе на скамейку (стук картонной подставки о деревянную доску) и подошел ближе, нещадно топая, скрипя половицами и создавая новые воздушные потоки. — А 10% уже выделили?
— Нет еще…
Жанна не успела полностью произнести все звуки, как меня захлестнула новая волна злости: обо мне снова говорили как о неодушевленном предмете, будто меня тут и не было вовсе! Будто я корова или лошадь! Почему меня здесь ни во что не ставят?!
Резкий взмах крыльев отдался болью во всей спине, просекая ее мириадами невидимых линий, и я оторвалась от пола. Руки и ноги безвольно мотались вслед за колебаниями всего тела, как не мои, — крылья продолжали хлопать, и меня шатало в воздухе. Несмотря на это, ощущение покоя и безопасности заполнило все мое существо, от края до края, и даже злость на начальников стала тише. Я склонила голову набок, часто моргая подслеповатыми глазами. Видеть я могла, только что они стоят внизу, задрав головы вверх. Слышала я намного больше: как участилось от неожиданности дыхание Жанны, как быстрее забилось ее сердце, с каким звуком вырывался воздух из приоткрытого рта. Шеф выглядел намного спокойнее, дыхание его сбилось всего на мгновение и снова стало ровным, из горла вырывался тихий смешок, зато ритм сердца был какой-то странный, непривычный… Я попыталась прислушаться, но тут он поднял руку к глазам, чтобы не мешал свет лампы, и оглушил меня шорохом своей одежды. Изо всех сил мотая головой и проклиная свой чуткий слух, я инстинктивно еще несколько раз взмахнула крыльями, поднимаясь выше.
— Ого, — заметил Шеф, — интересная реакция на раздражители. Однако теперь надо бы ее оттуда снять. Ну или сманить обратно.
Я засмеялась. Совсем забыв о Жаннином предупреждении. Она сложилась пополам, затыкая руками уши, морщась и, кажется, бросая на меня гневные взгляды. Пульс ее бешено подскочил, дыхание стало поверхностным и частым. Зато Шеф остался стоять, не двигаясь, и никаких изменений я в нем не заметила — наоборот, он присвистнул (тут уже скривилась я) и даже заулыбался.
— Впечатляет, впечатляет, — он вытащил из кармана плаща трубку и, несмотря на яростное шипение Жанны, закурил, — вот это интересно! Однако сделай мне одолжение, не надо больше смеяться. Да и вообще, спускайся, у нас тут кофе вкусный.
Пару секунд я еще висела в воздухе, аккуратно поддерживая себя в одном месте мерными неглубокими взмахами, но запах кофе, долетавший до меня, и правда был чудесен, так что я решила спуститься. Вопрос был в том, как. Прошлый раз я просто рухнула Оскару на руки. Сейчас я что-то сомневалась в том, что Жанна одобрит такой способ приземления. Я попыталась рассредоточиться и отдать все на волю инстинктов, которые появились у меня вместе с крыльями. Я просто подумала, что хочу вниз. Крылья замерли, распластавшись на воздухе, я начала было падать, но тут они сделали широкий взмах, и меня чуть поддернуло вверх, не давая упасть. Так, то взмахивая, то замирая, я и опустилась на деревянный пол зала. От неровного спуска немного мутило. Шеф снова хохотнул.
Я покосилась на Жанну. Она не показывала своего неудобства, но сердце и дыхание, так и не вставшие в норму, выдавали ее с головой. Мне стало стыдно. Я пискнула, стараясь вложить в этот звук максимум раскаяния, и виновато на нее взглянула. При всей моей нелюбви, я все же чувствовала себя неудобно из-за того, что повторила ошибку, несмотря на ее предупреждение. Она чуть дернула плечом, не поворачивая головы. Видимо, в ее системе координат это означало, что инцидент исчерпан.
— Вау-вау, — Шеф уже протягивал нам кофе на подносе, попыхивая трубкой. Жанна в кои-то веки не отказалась, — надо будет рассказать Оскару про твой ультразвук, думаю, ему понравится.
При имени Оскара мы одновременно вскинулись. На мгновение повисла тишина, и я услышала, как глухо ударило ее сердце. Черт, это начинало раздражать: будто читаешь чужие мысли без возможности отключиться.
Я хотела спросить, почему не подействовало на него, но получился только шуршащий писк. Я разочарованно замолчала.
— У, как нехорошо… — Шеф поцокал языком, — тебе, наверное, и кофе пить неудобно будет.
Я с сомнением воззрилась на картонный стакан с пластиковой крышкой и просто опустила в него клыки. Раздался легкий хруст, и я ощутила вкус кофе.
— Кардинально, — хмыкнул Шеф.
Покрутившись с нами еще пару минут и поохав над моими кривыми ногами (как оказалось, джинсы прорвались и стали видны изменения: ноги немного укоротились, обросли грубой черной шерстью, а колени вывернулись назад), он посоветовал сделать эпиляцию и ушел.
— Все, перерыв окончен, — Жанна вышла из глубины зала в обнимку с боксерской грушей. Интересно, сколько их тут изводят за сутки? — Посмотрим, на что ты способна.
Я пыталась доказать ей, что висеть в воздухе на крыльях мне намного привычнее и естественнее, но она упорно заставляла меня прыгать по земле и молотить несчастную грушу. Сначала получалось немного глупо: с одного удара груша отлетала в сторону и, набрав ускорение, летела на меня, так что я с визгом взлетала, чтобы от нее увернуться. Жанна морщилась от резких звуков, но неизменно возвращала меня на место. Немного приноровившись, я стала просто срывать ее с креплений, что меня безумно веселило: груша улетала в другой конец зала и там еще пару раз подскакивала. Тренер качала головой и объясняла, что действовать надо не со всей дури, «которой у тебя, по-видимому, на целый полк», а использовать свои новые возможности. Так я научилась делать в груше аккуратные дырки примерно с кулак шириной, собирая когти в пучок и ударяя прямой рукой. Постепенно я привыкла к своему телу, казавшемуся мне таким неуклюжим. Оно просто не было придумано для стояния на земле, вообще для действий на земле.
Зато в воздухе я чувствовала себя просто прекрасно! Дурманящий восторг полета совершенно вскружил мне голову, и я несколько минут просто носилась под потолком зала под суровым взглядом Жанны, благо места хватало. Правда, первая же моя попытка повернуть на скорости закончилась сочным шмяком о стенку и скоростным спуском вниз. Покряхтывая, я поднялась на ноги. Жанна следила за мной со снисходительной ухмылкой на тонких губах.
— Ну что, может, все-таки начнешь меня слушать? — Я нехотя кивнула.
Она снова велела мне действовать только на земле и долго объясняла, как совместить рефлексы с собственным сознанием, чтобы не врезаться в стенки. В промежутках между хлопаньем крыльями, от интенсивности которого у меня уже ломило спину и ноги чуть отрывались от пола, я успевала посмеяться над ситуацией: одна девушка с серьезной миной объясняет другой, как летать!
Когда Жанна объявила конец, я едва стояла на ногах от усталости. Голова гудела от обилия информации, тело — он непривычной нагрузки. Но все равно я была счастлива: первые два раза я превращалась практически бессознательно, не замечая, что со мной происходит, и была скорее заложницей собственного дара. Теперь же я была его хозяйкой, ощущая все плюсы бытия не-человеком.
— Давай перекидывайся обратно, и на сегодня закончим, — скомандовала Жанна.
Я кивнула и постаралась расслабиться. Получалось плохо, переизбыток эмоций давал о себе знать. Я закрыла глаза, медленно втянула носом воздух и представила чистое звездное небо…
В ту же секунду на меня как будто свалилась бетонная плита, ноги подкосились, и я очутилась на полу. С трудом проморгавшись и щурясь от ставшего снова ярким света, я подняла на Жанну непонимающие глаза:
— Что за?..
— Это тебе первый урок: в образе усталость чувствуется в десятки раз слабее, потому что ты — сильнее. Вставай, пошли, — и она протянула мне руку.
Я была настолько шокирована этим поступком, что пару секунд тупо таращилась на длинные узкие пальцы с коротко остриженными ногтями и сбитые костяшки. Но потом все же ухватилась и, пошатываясь, встала.
Как я очутилась в машине, как поднялась на свой этаж, я уже не помнила. Утром я проснулась на ковре в прихожей.
15
Дни неслись. В чем-то разные, но все же одинаковые. Подъем, косой взгляд в зеркало, сонный завтрак в ресторане внизу, машина — и тренировка до потери соображения. Я не была против и не роптала на судьбу, я просто потеряла счет времени. Из окна машины, не успевая проснуться или падая от усталости, не слишком заметишь смену сезонов, и наступление осени стало для меня сюрпризом. Оказалось, правда, что наш питерский ноябрь, который я проклинала все двадцать пять лет своей жизни за сырость и стужу, совсем не так ужасен, если смотреть на него из окна квартиры с индивидуальным отоплением или машины с печкой.
Иногда удавалось позвонить маме. Обычно, сидя в ресторане внизу в ожидании завтрака, я успевала поболтать с ней пару минут. Разговор начинался одинаково:
— Мам, ты не спишь?
— Уже нет, — радостно отвечала она. — Что нового?
— Ну…
Я судорожно перебирала в голове новости, которые могла ей рассказать. «Мам, ты знаешь, у меня размах крыльев метров пять»? Отлично…
Тем не менее я все-таки находила пару нейтральных новостей, которые могла ей рассказать. Уже традицией стало посылать ей небольшие подарки — иногда просто дорогие безделушки, о которых она когда-то мечтала и которые теперь я могла себе позволить. Она рассказывала мне что-нибудь в ответ, упоминая знакомых, которые теперь казались лишь смутными тенями из прошлой жизни.
Я скучала и, знаю, она тоже. Но вернуться я не могла просто потому, что не могла жить рядом с человеком. Мой новый дом и все блага не были моей прихотью, они просто поставлялись вместе с новой жизнью — а от своей сущности я не могла отказаться.
Обычно вместе с завтраком кончался и разговор. Повесив трубку, я оглядывала хрустальные люстры под потолком, позолоту колонн и белизну скатертей. Все это совсем недавно было мне недоступно. Но теперь у меня такая возможность есть — и мне хотелось как-то оправдаться за нее, как будто в этом была моя вина. Но я просто родилась такой! Как ей объяснишь — она же человек…
Эта новая мысль хлестнула меня кнутом и оставила в сознании пульсирующий, как шрам, след. Человек? С каких пор я стала делить всех на людей и нелюдей? С каких пор я стала думать о маме как о человеке, а не просто как о маме? Но что делать, если мы, оборотни, вершина цивилизации? Не слабые смертные люди, а мы — сильные, быстрые и почти вечные?!
Перед глазами встало лицо Оскара. Сердце сжалось и стукнуло о ребра. Оскар… Чеканный, как с картины, профиль, внимательный взгляд. Я невольно сжала губы, чтобы не расплакаться, совершенно по-человечески — я скучала. Услужливая садистка-память подсовывала то один эпизод времен, когда он был рядом, то другой. Мой темный двор, Шеф, цепким взглядом изучающий мое лицо, и Оскар, эбонитовой скульптурой замерший у него за спиной. Я вспомнила, как собирались морщинки в углах его желтых глаз, когда он смеялся, и как меня поразили его боковые зубы — чуть длиннее, чем надо. И как он сидел совсем рядом со мной, когда я в полуобморочном состоянии валялась на полу в его кабинете, когда он первый раз превратился.
Оскар…
На белоснежной скатерти медленно расплывалось крохотное мокрое пятно.
За тренировками прошло два месяца. Жанна хоть и стала относиться ко мне чуть лучше, но из ее поведения разве что исчезла враждебность — не более. Она, как машину, гоняла меня по залу, не интересуясь, что я чувствую, не устала ли, — а я так же механически выполняла ее приказы, ни о чем не думая. Иногда я закрывала глаза, ориентируясь только на обостренный слух, и позволяла разуму уплыть куда-то далеко. Мне казалось, что время течет вокруг меня как в фильме: вот прошел день, а вот — неделя. Завтрак, машина — и бить, бить несчастную грушу под прямым и жестким взглядом Жанны, пока опилки не посыплются на пол. Или биться под потолком от стены к стене, учась летать. Никто не говорил, что быть оборотнем весело, но никто не предупреждал, что будет так тяжело.
Даже Шеф перестал заглядывать. Заходя теперь в НИИД, я видела только напряженные лица, спешащих людей. Даже Мышь, пропускающая меня на входе, стала молчаливой. Среди десятков таких же необычных существ, как я, я была совершенно одинока. Как-то я набралась сил и подошла к кабинету Шефа, надеясь, что он не занят и как-нибудь развеет мою тоску. Дверь была чуть приоткрыта. Я заглянула, стараясь не шуметь. И вздрогнула: там стоял Оскар. Сердце защемило — как же давно я его не видела! Каждая черточка его облика будто снова вскрывала едва зажившие царапины и отдавалась томительной болью — пусть он не со мной, пусть он забыл меня, но сейчас, здесь и сейчас, я могу его видеть.
Он был зол. Я видела это по тому, как быстро и неглубоко он дышал, как сжимались и разжимались пальцы. Он явно был доведен — кажется, он вот-вот бросится. Неужели они не поладили с Шефом? Казалось невозможным, чтоб эти двое могли поссориться.
— Это неправильно, — медленно произнес Оскар, и я снова задохнулась от бархатистости его голоса.
— Послушай… — Это был Шеф, и по его тону я поняла, что он тоже едва сдерживается.
— Не буду я тебя слушать! — Оскар подался назад, собираясь выйти, и я дернулась в сторону.
— ОСКАР!
Такого я не слышала никогда. Я понимала, что это был Шеф, просто наш таинственный и молоденький Шеф, но разум вдруг оставил меня. Мне захотелось упасть на колени, закрыть голову руками и вжаться в угол — лишь бы меня не тронули. Исполнить любой приказ, все что угодно — лишь бы меня не тронули. Голос звучал не у меня в ушах, а прямо в голове, прямо в мозгу он наводил свои порядки и давал понять, кто будет командовать…
Меня трясло… Кое-как я совладала с собой и подползла к двери, радуясь, что никого нет и коридоры пусты.
Оскар стоял, склонив голову. Просто склонив голову и тяжело дыша. Я в очередной раз поразилась его силе и самообладанию.
— Как скажешь, Шеф…
Тут у Шефа зазвонил телефон, и разговор оборвался. Оскар бросил на начальство последний злой взгляд и развернулся к двери. Я, кое-как подобрав рюкзак, в котором всегда лежала смена одежды для тренировки, бросилась в сторону, к черному ходу, меньше всего желая попасться под горячую руку злой пантере.
— А теперь самое сложное: частичное превращение. Сложность в том, что тебе нельзя дать своему телу превратиться полностью…
Я слушала ее вполуха. Мне надоело все: ее тон, ее голос, ее манера ходить вокруг меня в тени, пока я стояла на свету — совсем как Тайлер Дерден из «Бойцовского клуба». Может быть, она себя им и воображала? Этакой избранной, тренирующей неопытного новичка и наставляющей ее на путь истинный? Так вот хрен ей, я сама из себя сделаю что угодно, и ей тут будет не за что говорить спасибо!
Наверное, она поняла, что со мной что-то неладно, когда я начала превращаться еще во время ее речи. Основной принцип понятен: надо успеть найти точку гармонии и остановиться, не дав, однако, телу полностью вернуться в исходную позицию. Легко сказать — трудно сделать. Как успокоиться, когда внутри все ревет и гудит от ярости, будто в груди кто-то развел гигантский костер?!
— Это станет твоим базовым превращением, мы называем это «10%» — примерно столько получаемая форма занимает от общего конечного облика…
Успокоиться… Успокоиться… Небо, бескрайнее ночное небо, где нет ничего и никого — только я.
Острая боль прорвала спину, и я поморщилась. Совсем недавно я бы вскрикнула, но каждодневные превращения сделали свое дело — ощущения притупились. Так бывает, если постоянно делать уколы: сначала сама мысль о шприце повергает в обморок, а потом ты уже болтаешь с медсестрой о погоде.
Я разрешила себе сделать несколько рефлекторных взмахов и поднялась на метр над полом.
— Хорошо. Подожди еще немного, что проявится следующим, — и постарайся остановиться.
Ха. А если я не хочу останавливаться? Если я хочу превратиться полностью и разнести здесь все к чертям собачьим?
— Почему ты никогда не превращаешься? — крикнула я ей, стараясь вложить в интонацию все, что чувствовала. Вопрос должен был прозвучать как вызов.
— Не вижу необходимости.
Она говорила спокойно, но за эти месяцы я уже неплохо ее изучила. Ее ноздри чуть дрогнули, а руки легли на грудь — я попала в цель, она тоже начала заводиться.
— А что ты назовешь необходимостью? — Я все еще держалась над полом, постепенно поднимаясь все выше и прислушиваясь к своему телу. Судя по тяжести в запястьях, у меня начали прорезаться когти.
Она молчала и хмуро смотрела на меня, чуть подняв голову.
— Чего ты хочешь, Черна?
Я фыркнула. Получилось ненатурально и почти истерично.
— Чего ты добиваешься?
Интересно, сколько занимает ее трансформация? Моя теперь длится около пяти минут, ее, наверное, минуты полторы-две…
Я, не глядя, стукнула кулаком по стене. Посыпалась штукатурка. Удар по лампе погрузил зал в темноту, но я продолжала видеть, и она, я знала, тоже. Пусть очертания, но все же. Крылья держали меня вверху, и я чувствовала во всем теле нехорошее, недоброе веселье. Мне надоело жить по ее команде. Надоело сдерживаться — за это время я стала значительно сильнее, и мне ничего не стоило разнести весь этот зал по щепкам. Мне надоели рамки.
Внизу что-то происходило. Я не могла точно сказать что, но ее силуэт, до этого четкий и ясный, расплылся, а скрежет, видимо, означал изменения строения скелета. На мгновение мне стало страшно — я никогда не дралась и не знала толком, что такое боль, — но азарт оказался сильнее. Я почти почувствовала, как разум оставляет меня, уступая место слепой, жадной злости.
Снизу донеслось рычание. Конечно, это было совсем не то, что я слышала от Оскара, когда хотелось присесть и закрыть голову руками, но оно было совсем не такое безобидное, как я думала. Что-то внизу распрямилось во весь рост — около двух метров, чуть больше. Я выставила вперед руки с уже оформившимися когтями, оскалила клыки и ринулась вниз.
Рот мгновенно забило шерстью, жесткой и горькой. Бока сжало, я почувствовала уколы когтей. Я постаралась выплюнуть шерсть изо рта (или уже морды?) и найти место поуязвимее, но что-то мне не давало это сделать, вжимая мою голову. Кое-как я высвободила одну руку и наугад ткнула куда-то вперед, надеясь, что попаду. Раздалось сдавленное шипение, и руку у локтя прожгло острой и яркой болью, будто в меня воткнули десяток иголок и пару ножей — похоже, она меня укусила. Я взвыла. Боль придала мне сил, я, мотая головой из стороны в сторону, оттащила ее назад, как могла потянулась вперед и тоже укусила, сведя челюсти с озверелым отчаянием…
Не знаю, сколько прошло времени, не думаю, что много. Мы ничего не видели, но накопившаяся в нас злость — друг на друга ли или вообще на этот мир — нашла наконец выход и бушевала как могла. Мы катались по полу, рычали и кусались. Если бы Жанна могла сейчас думать спокойно, я бы уже валялась на полу поверженная, но раздражение заставило ее драться как подсказывали женские инстинкты, а не как учили, и мы были почти наравне. Мое тело саднило и болело, ребра трещали, сдавленные ее неимоверной силой, но никто не хотел уступать. Первая волна злости отступала, и я понимала, что сейчас нашей драке — боем это было назвать невозможно — придет конец, и победителем буду не я.
Как раз в этот момент мы снова перекатились по полу, и я оказалась сверху. Она ударила мне когтями куда-то в бок, и от боли я на мгновение подчинилась инстинктам — и взмыла под потолок. Не думала, что мои крылья способны выдержать двоих, но оказалось именно так. Хоть мне и было тяжело, но я заметила, что, потеряв устойчивую землю под ногами, Жанна стала менее уверена, и хватка ее ослабла. Я уже предвкушала победу, когда почувствовала, как сильно она цепляется за меня и тянет вниз. Я наклонила голову — плоская покрытая шерстью голова с искореженными чертами лица и горящими красными глазами. Нос слился с челюстью и выдался вперед, одновременно став шире. Морда оскалена, являя крепкие длинные клыки, руки превращены в лапы, когти цепляются за обрывки моей одежды. Она и правда уже больше походила на животное, чем на человека, и зрелище это было жуткое.
И тут на своем голом животе — трансформация все еще не закончилась, и кожа едва стала плотнее — я почувствовала ее холодные когти задних лап. Понимание вспыхнуло в мозгу и оставило светящийся след, будто выжгло надпись: сейчас она просто разорвет мне живот. И скажет, что я на нее напала. И будет права. И никто меня не оправдает. Может быть, вздохнет Шеф. Подожмет губы Оскар.
Оскар!..
Кто бы мог подумать, что простое имя, простое воспоминание может придать сил. Я сложила крылья и рухнула на пол, как могла выставив ее перед собой. Удар волной прошел по нашим телам, что-то хрустнуло, из легких — моих и ее — выбило воздух, и хватка вдруг ослабла, а нас самих разметало по полу. Никто не шевелился, только мы с шумом дышали, невидящими глазами вглядываясь в темноту. Я уже хотела, чтобы все прекратилось, я не хотела продолжения. Я знала, что она победит, — она все же капитан, а кто я…
— Дамы, брейк! — Звук голоса Шефа оборвался на полуноте. Он пошарил рукой по стене, пощелкал выключателем и вдруг протянул: — Таааак…
Мы кое-как встали. Жанна стремительно превращалась обратно в человека, я, наоборот, гордо расправила крылья — мне казалось, что так я выгляжу важнее. Но поправить волосы и одежду все же стоило…
— Можешь не стараться, мы прекрасно видим в темноте.
Я охнула от неожиданности — это был Оскар! Сколько дней я мечтала, что он вот так зайдет с Шефом на нашу тренировку и увидит, какая я стала, какая сильная и ловкая, как я владею своим телом, и, может быть, тогда… Может быть…
И что он видит? Мне стало стыдно, я почувствовала, как горит в темноте лицо, и опустила голову. Судорогой вошли в тело крылья, ушли когти. Я стояла перед ними, чуть не падая от усталости, оборванная, грязная и растрепанная, а зал вокруг меня танцевал польку.
— Неплохо бы все же свет, — флегматично заметил Шеф, и я услышала, как он ставит на скамейку кофе. — Оскар, там должно быть резервное.
Вспыхнул свет, заставив меня прикрыть глаза рукой, но они все равно заслезились.
— Хороши-и… — удовлетворенно протянул Шеф, как будто наш вид доставлял ему искреннее удовольствие.
Оскар молча обозревал нас. Я с тревогой вглядывалась в его бесстрастное лицо, следя за взглядом. Жанна оказалась только немного поцарапана и испачкана, правда, по тому, что стояла она не прямо, а чуть склонившись, я поняла, что у нее все же что-то болит. На секунду чувство удовлетворения заменило страх перед начальственной расправой.
— Собственно, чего-то подобного я и ожидал, — заметил со вздохом Оскар, и за счастьем просто слышать его голос я едва могла уловить смысл слов. Он засунул руки в карманы джинсов и прислонился к стене. Я с удивлением заметила, что его желтые глаза смеются, а губы готовы разойтись в ухмылке. Ожидал?! Он что, специально?!
Я покосилась на Жанну — похоже, для нее слова босса оказались таким же сюрпризом.
— Это точно, — поддакнул Шеф, нагибаясь за нашим кофе. Один стакан он взял сам, а второй протянул Оскару. Оборотень с удовольствием сделал глоток. — Вот вы, значит, какие предсказуемые…
Я оторопело таращилась на Оскара. Пол-лица его скрывал стакан, но глаза — в этом не было сомнений! — глаза смеялись. Они смотрели на меня и смеялись! Я даже перестала чувствовать боль, и по телу разлилось тепло — неужели?.. Неужели?!..
— Вот в кои-то веки зайдешь тебя навестить, а ты дерешься, как дворовая девчонка, — он снова улыбнулся. А я не могла поверить своим ушам: он обращался ко мне, только ко мне! Жанны вообще будто не было здесь. Я ошеломленно перевела взгляд на нее и успела заметить, как она вспыхнула и наклонила голову, пряча глаза.
— Э… Ну… — проблеяла я, все еще боясь поверить в свое счастье.
— Потрепали тебя знатно.
Оскар отошел от стены, поставил кофе на пол и подошел ко мне. Совсем близко, совсем как раньше. Он покрутил меня так и сяк, не обращая внимания на мои болезненные охи, но это было в сотни, в тысячи раз лучше, чем эти два месяца молчания. Я искоса следила за ним, и странный, горьковато-пряный аромат его тела снова заволок мой разум. Он был красив как и раньше, в нем совершенно ничего не изменилось, как будто только вчера он рассказывал Шефу, в кого я превращаюсь! Я прикрыла глаза, надеясь, что он спишет это на усталость.
Оскар… Оскар…
— Так, — услышала я его голос. — Жанна — быстро приводить себя в порядок, тебе на дежурство.
— Есть! — Надо же, сколько смысла можно вложить в одно короткое слово.
Я открыла глаза и не смогла сдержать улыбку: на меня смотрели смеющиеся желтые глаза с морщинками в уголках.
— Пошли, боец, будем приводить тебя в чувство, — улыбнулся Оскар.
Я ничего не понимала. Но здесь и сейчас я была счастлива.
Глава N — Письма
…теперь же, дорогой Томас, позволь мне перейти к той части своего письма, которая и меня самого повергает в удивление и трепет. Ты, бесспорно, помнишь падение Градестерна, и, хоть прошло уже более 50 лет, я помню эту страшную ночь, будто она была вчера. Верю, что и ты не можешь забыть этого страшного для всех нас времени. О, если бы только не преступная беспечность отца!..Остаюсь твой как и прежде,
Но, как ни страшно мне продолжать, верну все же себя на изначальный путь своего повествования. Ты, верно, помнишь также моего младшего брата Оскара и то, как вся наша семья горевала о его утрате в ту ночь, а бедная моя сестра и твоя невеста Изабель даже слегла с горячкой. Мы отнесли это к тому, что они с Оскаром были близнецами, а связь таких родичей, как говорят, намного крепче обычного. Признаюсь, хоть и могу сказать это только тебе и только сейчас, в душе своей я горевал совсем не так сильно, как то показывал перед уцелевшими родичами, не желая тревожить их своим равнодушием. Ты знаешь, дорогой Томас, что наши с Оскаром отношения всегда были сложными, и, хотя он был на пять лет меня младше, я все равно постоянно испытывал в его присутствии какое-то беспокойство, а иногда и трепет. И хотя я был привязан к нему, как брат к брату, все же душа моя намного более страдала от вида убивающейся Изабель, чем от самой потери. Мать же, чьи молчаливо струящиеся по лицу слезы я стремился относить более к потере мужа и титула, чем сына, вскоре стала вызывать во мне мерзкие и отвратительные порывы сыновней ревности — во мне крепла уверенность, что Оскара она любила больше и по мне так не убивалась бы. Словом, вскоре я невзлюбил усопшего сильнее, чем при жизни.любящий и преданный друг
Однако я снова отвлекся. Ты, дорогой Томас, знаешь мою привычку прогуливаться перед сном, хоть доктора и прописали мне покой. Преклонный возраст указывает мне на многие мои слабости, но я все равно пребываю в твердой уверенности, что тренировка суставов и мышц полезна в любом возрасте! Что и тебе настоятельно советую…Освальд, герцог Градесте…
Итак, Томас, я опять отвлекся. Ты знаешь, у нас на юге, где осело после разорения мое семейство, темнеет быстро. Вчера я зашел несколько дальше обычного — ночь была чистая, и я не удержался от соблазна прогуляться до озера у мельницы, дабы там насладиться сиянием звезд в полной мере, добавив его к сиянию воды. Верно, было уже за полночь, когда я повернул домой, заранее ужасаясь ожидавшей меня бессоннице и все же надеясь на ее избавление после столь длительной и утомительной прогулки. Представь себе мое удивление и страх, когда в темноте из-за мельницы выступила неясная мужская фигура. Я уже готов был защищаться своей тростью, уповая на уважение к своим сединам более, чем на свою ловкость, когда фигура вдруг заговорила, и в ее голосе я не расслышал прямой угрозы.
— Герцог Градесте, я полагаю? — спросили меня.
— Именно так, хоть замка Градестерн уже давно не существует, — ответил я, стараясь сохранить достоинство. — Но раз уж вы знаете мое имя, сударь, то постарайтесь представиться сами и выйти на свет, так как пока что ваше поведение не достойно беседы!
Говорящий повиновался, и представь только, дорогой Томас, мой ужас и удивление, когда я увидел своего брата Оскара! Но это было еще не главным! Да, мы не видели его тела, хоть наши враги и потрясали трупами защитников Градестерна, и считали его погибшим. Можно было предположить, что он пропал без вести во время осады и страшной бойни, что учинили лорд Ланкарт и его войска по приказу нашего августейшего дядюшки. Но ему сейчас в любом случае должно было бы быть не менее семидесяти лет! Но тот человек, что стоял передо мной, годился мне в сыновья или даже внуки — и все же это был он!
— Оскар?! — спросил я ослабевшим голосом, не веря своим глазам. Мой брат кивнул. — Как?..
Но он прервал меня:
— Где Изабель?
Со скорбью в голосе и душе мне пришлось поведать ему историю нашей набожной сестры, что ушла в монахини, чтобы отмаливать наш род и просить у Всевышнего прощения за все горести и реки крови, что пролили мы, пытаясь спастись. Слезы, выступившие у меня на глазах, были искренними — ты знаешь, Томас, как я любил нашу малютку Изабель! Думаю, что и тебе сейчас больно вспоминать ее, но не грусти по ней, мой друг, — хоть ей и не пришлось стать хозяйкой Тревесхолла, душа ее нашла успокоение в молитве, а тело, думаю, в земле. Я верю, что на небесах она у престола Всевышнего, и Его свет изливается на нее, радуя, а она следит за нашими делами…
Все это я пересказал Оскару. Хотя глаза мои говорили мне ясно, что передо мной мой младший брат, я все же не мог поверить им и скорее подумал бы, что повредился в уме. Однако уши мои также говорили, что я слышу голос, принадлежащий моему брату Оскару. Хотя, должен признать, голос его несколько изменился, приобретя более низкие и грубые нотки.
Итак, все то же я повторил Оскару. Ужасное рычание вырвалось из его груди, повергнув меня в ужас и заставив вспомнить тот трепет, что я испытывал в юности. Узнав только, что Изабель отправилась на исповедь к инквизитору, мой брат стремительно удалился, так и не ответив ни на один из моих вопросов.
Ах, Томас, скажи, возможно ли такое или мой разум все же покинул мое усталое немощное тело, так и не узнавшее ни огня любви, ни пьянящей радости победы? Жду с нетерпением твоего ответа, ибо твое мнение, как и прежде, весьма важно для меня.
Милая, дражайшая Изабель!Вечно твой любящий брат
Молю тебя — подожди! Не обращайся к Великому инквизитору и выслушай то, что я хочу сказать тебе. То, что произошло, — не печать дьявола и не проклятие, но благословение Божье и дар Его, коим должно воспользоваться во славу Его. Только подумай, сколь много могла бы ты сделать для слабых и обиженных, для тех, кому душа твоя всегда была открыта. Поверь мне, я уже живу так, и жизнь эта, совсем иная, многому научила меня. Она дарована нам свыше, и она прекрасна!Оскар
О милая, любимая моя Изабель, дождись хотя бы моего приезда, дай обнять и поговорить с тобой. Уверен, перо и бумага не могут передать всего того, что может живой разговор двух людей, тем более столь близких, как мы с тобой! Если только ты любишь меня если только осталась в тебе хоть капля той привязанности, что связывала нас все эти годы, — дождись меня. Я спешу, как могу, обгоняя любые кареты и останавливаясь только затем, чтобы написать тебе письмо, и снова двигаюсь в путь. Быть может, я буду у тебя даже раньше, чем ты прочтешь эти строки.
Милая, милая Изабель, послушай меня, умоляю тебя! И если только мои доводы покажутся тебе неубедительными, а предстоящая жизнь — неправедной, я сам провожу тебя к инквизитору, как бы горько ни было мне на сердце.
16
Вот уже две недели, как со мной занимался Оскар. Точнее, должен был заниматься — большую часть времени он проводил на сменах, которые теперь, кажется, стали и вовсе круглосуточными. За это время у меня было от силы пять тренировок. Все, правда, оказалось проще, чем можно было ожидать, — в присутствии Оскара найти точку гармонии и остановить трансформацию было совсем несложно, — но все равно мне нужно было практиковаться, а дома я этим заниматься не могла. К тому же максимум через месяц меня ждало распределение.
Если раньше я не замечала дней, видя только дом, зал и кресло машины, то теперь дни тянулись бесконечно. В город пришла незваная оттепель, выражающаяся в грязи под ногами и проливных дождях. Я часами сидела на широком подоконнике окна и просто смотрела на простирающийся внизу Невский. Вечно запруженный и спешащий, сейчас он стал каким-то отстраненным и неприветливым, будто и не был моей любимой улицей. Все от меня отвернулись…
Сама не понимая как, я осталась совсем одна. Лисички теперь постоянно пропадали на работе — той, к которой меня все еще не подпускали! — вместе с Оскаром. Шеф, наверное, тоже был занят. Во всяком случае, мне как-то неудобно было просто приехать в НИИД и проверить, что он делает и не угостит ли чашечкой кофе, как всегда. Я даже стала скучать по Жанне — теперь, когда нам было нечего делить, я взглянула на нее по-другому.
Я долго сидела в темноте у окна и смотрела, как сумерки поглощают город. Метр за метром. Все вокруг стало серым, фонари начали раскаляться, осыпая все вокруг еще бледным оранжевым светом. В воздухе висела влага, собираясь пролиться на город поздним осенним дождем. Город казался каким-то призрачным, двойственным — и дневным, и ночным, будто один проступал через другой. Это было красиво и жутко одновременно.
Завернувшись в темно-зеленый плед, я прижалась лбом к стеклу и старалась не думать, что в сумке у меня все еще лежит пачка сигарет. Еще несколько минут я сопротивлялась, а потом плюнула — ну кто узнает?
Легко спрыгнув с подоконника, я прошла в дальнюю часть квартиры, туда, где лежали небольшой кучкой мои старые вещи. Единственное доказательство, что моя прежняя жизнь и правда была, и что когда-то я была простым неуклюжим человеком. Только теперь, научившись двигаться почти бесшумно, я поняла, насколько громоздки и неповоротливы люди, сколько шума они создают и сколько лишних движений делают. Странно было чувствовать себя другой — странно и здорово.
Я присела на подоконник у второго окна и с удовольствием прикурила. В стекло забили первые тяжелые капли, и я резко ощутила тепло своего дома: ноги утопают в ковре, незаметные батареи греют воздух… Может быть, не так все и плохо?
К запиликавшему мобильнику я бросилась со всех ног и раньше обязательно упала бы. Теперь же я просто аккуратно кувырнулась через голову и схватила трубку. Номер скрыт — ну конечно, у нас только один такой таинственный.
— Привет, — радостно поздоровался Шеф, — наш оскароносный опять на всех четырех, так что выдавать новую порцию теории придется мне. Хватай вещи, дуй сюда, машину я уже прислал.
Я едва успевала осознать все обилие информации.
— Ага, еду. А что за машина, как опознать?
Шеф легко засмеялся:
— Черный «майбах».
— Мне это ничего не говорит, — я пожала плечами, — какая у него эмблема?
— Боже-боже, дикие оборотни, не знает, как «майбах» выглядит! — засмеялся Шеф. — Две буквы «М» в треугольнике, навевает мысли об Америке 20-х.
— Ну да, как сейчас помню Америку 20-х! — пробурчала я.
Навернув по квартире пару панических кругов, я все же смогла найти приличную одежду — основную часть моих запасов составляли вещи для тренировок, то есть спортивные брюки, майки и прочие футболки. Стоит ли говорить, что они надоели мне до смерти, так что я была ужасно рада одеться во что-то поприличнее.
В холле меня уже почти поймал пухлый Ипполит, но я пролетела мимо него, кажется прожигая дорожку в ковре, и бросила ключи. «Отлично выглядите!..» — донеслось мне в спину. Хотелось бы верить, но не могу: одежда снова становилась велика и висела мешком.
Очаровательный швейцар на входе, привыкший видеть меня сонной и усталой, сейчас едва успел распахнуть дверь. Выскочив наружу, я в замешательстве оглядела тротуар перед дверью — черных машин было множество, и каждая из них могла оказаться этим самым «майбахом». К счастью, в этот момент рядом с одной из машин, стоящей несколько правее остальных, материализовался человек в черном и распахнул дверь.
На беглый взгляд, которым я успела его окинуть, он не казался очередным Затылком. Хоть глаза его и скрывали очки, это были не опостылевшие мне уже «капли», а что-то узкое, поблескивающее хромом, явно дизайнерское и дорогое, подобранное специально для него. Да и вездесущей пружинки связи не виднелось у правого уха.
— Мадемуазель, — он учтиво улыбнулся мне в зеркало заднего вида, — едем?
— Да-да, поехали, — поспешно кивнула я. Если вдуматься, я даже не могла точно сказать, почему так спешила и волновалась. Просто что-то внутри меня горело, не давая сидеть спокойно, и гнало вперед. Сердце колотилось, и совсем недавно мне бы стало плохо от волнения, но теперь я умела брать себя в руки. Хотя бы физически.
Машина рванула с места, и плавность движений шофера только усиливала контраст с нашей скоростью. Это было совсем не похоже на езду с лисичками на их «феррари». Их машины, даром что красные, будто бы кричали во все горло: «Посмотрите на нас! Мы дорогие и шикарные!» «Майбах» излучал спокойствие и самодостаточность, хоть и выглядел совершенно обычно — я бы не отличила его от десятка похожих. Так по-настоящему богатый человек в обычной жизни никогда не одевается броско, но нет-нет да и блеснет бриллиант в платиновой запонке.
Молчание мешало мне преодолеть волнение, и я, цокая зубом о ноготь, решила завязать разговор:
— Как вас зовут?
— О, простите, — он передвинул рычаг коробки передач и плавно повернул руль, обгоняя какой-то зазевавшийся «мерседес», — я не представился. Я Дэвид, мэм.
— Ой, — я поморщилась, — ради бога, оставьте это «мэм»! Мы же не в Англии!
— Я там родился, — улыбнулся Дэвид, успевая следить за дорогой и посматривать на меня в зеркало, — для меня это привычка. Но как вам будет угодно!
— А говорите совершенно чисто! — удивилась я, подаваясь вперед и совершенно неподобающим образом повисая на спинке переднего сиденья.
— Я много лет провел в России, — снова улыбнулся Дэвид, — меня привез сюда сэр Алекзандер.
Я на мгновение нахмурилась, пытаясь понять, о ком он говорит, но потом сообразила, что это очередное имя Шефа.
— Хорошая машина, — похвалила я, и мне показалось, что Дэвид снисходительно фыркнул, — я едва успеваю различать пейзаж за окном.
— Лучшая своего класса, — Дэвид кивнул, вновь переводя машину на другую полосу, — и одна из лучших в коллекции сэра Алекзандера.
Я приподняла брови:
— Коллекции?
— Ну да, он собирает машины. Поверьте, отказаться от прекрасного автомобиля просто невозможно! Но как сравнить «Салин С7» и «Порш Каррера»?! Между ними невозможно выбрать — и невозможно отказаться!
Названия мне ничего не говорили, но я на всякий случай кивнула.
— Однако собирать такие дорогие машины — это буржуйство, — поддразнила я его.
— Ну, — свет попал на его очки, и стали видны лукавые глаза, — можно не машины. Можно, как сэр Оскар, — мотобайки.
Сердце екнуло на его имени. Я подалась вперед — любая информация о нем была бесценна.
— Оскар собирает мотоциклы?
— О да, — Дэвид явно получал удовольствие от разговора, — у сэра Оскара прекраснейшая коллекция «харлей-дэвидсонов»! Печалит только, что он редко на них ездит, предпочитая передвигаться пешком.
Я уже хотела было брякнуть, что сэр Оскар на своих четырех любой мотоцикл перегонит, но прикусила себе язык: кто знает, может быть, Дэвид думает, что работает в компании по производству плюшевых игрушек!
— Заходи, садись, — Шеф поманил меня внутрь, и я осторожно вошла.
На мгновение мне показалось, что все вернулось, и я снова стою в этом кабинете, не понимая, о чем разговаривают двое мужчин передо мной, и оторопело разглядывая дикую пальму. Я подняла глаза на Шефа и попыталась понять, изменилось ли что-то в нем за это время? Нет, ничего: та же рубашка, тот же галстук, та же небрежная улыбка кинозвезды.
Я с удовольствием опустилась в одно из угловых кресел, поводя рукой по мягкой коже подлокотника — как же я по нему скучала! По простым посиделкам, по кофе и по разговорам. Тогда мне казалось, что все стало очень сложно, но только сейчас я поняла, насколько прост был мир в те дни.
— Разговор предстоит долгий, так что устраивайся поудобнее, — Шеф захлопнул какую-то папку, отложил ее в сторону и посмотрел на меня, поставив руки на стол и сведя кончики пальцев. Я с готовностью подалась вперед, приготовившись слушать очередную байку из области генетики или устройства мира, но вдруг споткнулась о его взгляд. Полушутливая улыбка прилежной ученицы мгновенно исчезла с моего лица.
Я никогда не видела Шефа таким прежде. Сколько я знала его, мой босс всегда балагурил и шутил, подкалывал Оскара и улыбался. Сейчас его с трудом можно было узнать: он был сосредоточен, мрачен и даже… грустен? В ярко-голубых глазах не плясали извечные чертики, улыбка сошла с молодого лица, обнажив вдруг ставшие впалыми щеки. Он смотрел на меня поверх сплетенных пальцев, будто что-то про себя просчитывая.
— Шеф, что с ва…
— Я не хотел заводить этот разговор, — оборвал он меня, и я замолкла, — но рано или поздно пришлось бы. Лучше бы рассказывал Оскар — у него все получается разложить по полочкам. Я так не умею. Но он занят, а сроки поджимают: ты должна знать все тайны этого города.
Я осела в кресле, не сводя с него удивленных глаз.
— Разве у этого города еще остались тайны?
— Еще какие! — Шеф невесело улыбнулся и потянулся за сигаретами. — Я расскажу тебе главную. Когда-то я допустил огромную ошибку, решив не рассказывать все сразу, приберегая темные стороны на потом и стремясь поразить открывающимися чудесами. Этого я никогда себе не прощу.
Он сделал паузу, не торопясь прикурил. Что же такого хранил в себе город, в котором я прожила четверть века и который, как мне казалось, знала?
— С чего бы начать… — Шеф вздохнул и выпустил дым в потолок, но его кажущаяся беспечность только подчеркивала грусть. — Ладно, объяснять я не умею, попробую в лоб.
Он замолчал, все же собираясь с мыслями и зажав в тонких пальцах сигарету. Я никогда не видела его таким грустным.
— Ты замечала, что в сумерки город становится странным? — Я кивнула. — Это… неспроста. Дело в том… что на месте нашего города есть еще один — Нижний.
— Чего? — вырвалось у меня, хотя я и обещала себе молчать.
— Того, — он грустно улыбнулся. — Нижний Город. Я знаю, в это трудно поверить и трудно понять, но ты постарайся. Это… как будто тень того Петербурга, который ты знаешь. Только его никто не строил — он появился сам. Вырос из всего, что происходило тут, — он обвел пальцем в воздухе размашистый круг.
— Не понимаю, — призналась я.
— Я знаю, — он вздохнул, — именно поэтому я раньше предпочитал показывать, а потом уж объяснять. Это нужно не понять — почувствовать. Увы, этот метод дал осечку… Нижний Город живет своей жизнью. Это он питает наши силы — нас, нелюдей. Он впитывает все, что здесь происходит. Кровь, бунты и восстания. Радости и победы. А тут у вас произошло много всего! Так что, можешь мне поверить, ваш Нижний Город мало на что похож…
Я пыталась уместить в голове все, что он говорил. Город? Другой?
— Но где же он?
— Точно, — он затушил сигарету и тут же прикурил другую, — правильный вопрос. Он тут, повсюду. Только в него нужно уметь попасть. Не догадываешься?
Я нахмурилась, стараясь собрать мысли воедино. Разгадка была где-то совсем близко…
— Сумерки? — выдохнула я нерешительно.
— Молодец, — улыбнулся было Шеф, но улыбка его тут же погасла. — Сумерки. Именно в сумерки можно войти в него. И из него выйти. Дважды в день — на рассвете и на закате. Успеваешь?
— С трудом, — призналась я.
— Постарайся. Мне надо так много объяснить тебе. Лучше бы все же за это взялся Оскар, морда его желтоглазая…
Он встал из-за стола, прошел к шкафу и вытащил оттуда бутылку виски. Налил в приземистый бокал и сел, поставив бутылку рядом с собой. Пару минут задумчиво разглядывал этикетку, будто видел ее впервые, потом залпом осушил бокал и тут же налил еще. Видеть его таким подавленным было почти больно.
— Нижний Город прекрасен. Тебе покажется, что ты наконец-то нашла то, что искала всю жизнь. Нет места слаще и любимее, поверь. Этот, привычный тебе, Питер покажется скучным и блеклым отпечатком, а душа не будет знать покоя, пока ты снова не вернешься Вниз. Он притягивает нас, желая навсегда оставить у себя… — Он поболтал кубиками льда в бокале, снова проглотил виски, закинув на мгновение голову, и тут же налил еще. Плавные, размеренные движения, будто у нас тут дружеская вечеринка. Он был катастрофически спокоен, и от этого было еще хуже. — Есть только одна небольшая проблема: каждые сумерки ты должен возвращаться сюда, Наверх. Пропустишь хоть одни — и все, прощай.
Смотреть на него было трудно, образ счастливого сладкого мальчика рушился на глазах. Я впервые увидела его другим, и это различие почти резало глаза.
— Нижний Город опасен. Тебе может показаться, что я преувеличиваю, что просто пугаю новичка, чтобы он не лез на рожон. Это не так. Наша, твоя в частности, работа постоянно связана с Нижним Городом. И тебе постоянно придется перебарывать себя и возвращаться сюда. И чем больше ты устанешь, чем хуже тебе будет — тем лучше будет казаться там Внизу. Я… расскажу тебе кое-что. Надеюсь, ты поймешь, насколько все серьезно, раз уж я так разоткровенничался.
Он невесело ухмыльнулся и вновь налил виски.
— Я мало бываю на улицах, как, например, Оскар. Он постоянно где-то шатается, кого-то находит… Ты знаешь, он привел сюда пол-Института, а не только тебя или Жанну. Именно поэтому тут каждый второй любит его до беспамятства и готов жизнь отдать — почти все его ученики. Оборотни, в основном, конечно. И он уже привык, что его окружают знакомые лица. И вот представь себе такую странность: несколько десятков лет назад мне случилось прогуляться так же, как и ему, — в кои-то веки я отослал машину и решил подышать воздухом этого проклятого города…
Шеф сделал паузу, потянувшись за новой пачкой. Бутылка виски опустела уже наполовину, но он все еще был трезв.
— В общем, я, улица, весна. На домах висели такие огромные сосульки, знаешь, они каждый год нарастают, спасу нет…
Я кивнула, но он смотрел куда-то в сторону, не видя ничего вокруг.
— И вот иду я, дышу полной грудью… И вдруг меня кто-то толкает. Причем так, что я чуть не падаю с ног. А на моем месте лежит глыба этого чертова льда — огромная. Будь я человеком, меня бы точно убило. А за мой рукав все еще цепляются чьи-то пальцы…
Шеф замолчал. Я едва решалась смотреть на него.
— Она оказалась самым сильным эмпатом, какого я видел, а я видел их немало, поверь мне. Эту чертову сосульку она не видела — почувствовала. Причем не просто то, что она упадет, но еще и мою ложную смерть — потому и бросилась так. Кому же труп хочется иметь рядом! В общем, я не мог пропустить такой ценный экземпляр. Конечно, я привел ее сюда. Расписал все в лучшем виде… Так у меня появилась ученица. Она была очень одаренной — быстро училась, схватывала на лету. Мне хотелось дать ей как можно больше — ведь я столько всего знал! Впервые я почувствовал, что вся масса моих знаний может кому-то пригодиться. На каждый мой рассказ она реагировала так остро, так искренне, что я тут же начинал новый. Конечно, жемчужиной моих тайн был Нижний Город. Знала бы ты, с каким предвкушением ее восторга я повел ее туда! И я не ошибся — она едва могла найти слова от восхищения. Видя ее реакцию, я будто и сам смотрел на него новыми глазами, словно заново ощущая всю радость пребывания там. Мы пробыли там всю ночь, и, когда пришла пора возвращаться, она уверила меня, что сможет вернуться сама. Если бы она сказала, что усомнилась в своих силах хоть на мгновение, — я бы вытащил ее, это совсем не так сложно, а мне и вовсе пустяк!.. Но когда на оба города спустились сумерки, и границы между ними стерлись, Наверху я оказался один…
Он замолчал, смотря в сторону. По тому подчеркнутому спокойствию, по его замершей без движения фигуре я невольно понимала, насколько тяжело ему дается этот рассказ. Мне не верилось, что он мог пережить что-то подобное, он всегда был счастливым мальчиком! Успешный, веселый Шеф…
— А тут, видишь ли, есть небольшая сложность. За одни сумерки можно только один раз пересечь границу. Проще говоря, выйдя из города, я не мог за ней вернуться. Мне оставалось сидеть рядом со Столбом и ждать, когда здесь проявится рассвет и наступит день. И когда она там превратится в призрака, которого ты не в силах ни окликнуть, ни остановить…
Он замолчал, глядя в сторону. Тлел фильтр сигареты, бессознательно смятой в его пальцах.
— Теперь ты понимаешь, насколько все серьезно?
— Да, — сдавленно выдохнула я. От долгого молчания и напряжения горло свело, и голос прозвучал сипло.
— Тогда топай нам за кофе, — он повернулся ко мне, и я вздрогнула. Передо мной вновь сидел самоуверенный улыбающийся красавчик. — Что стоишь? Дуй за кофе, я сказал!
Когда я вернулась с двумя пластиковыми чашками, он уже курил трубку, закинув ноги в лакированных ботинках на стол и распространяя вокруг себя аромат яблочного табака. Его улыбка и весело посверкивающие глаза совершенно сбили меня с толку. Но я невольно восхитилась его силой воли. Видимо, мой недоуменный взгляд не остался незамеченным, потому что он вдруг сказал:
— Послушай. Мне очень-очень много лет. Я терял друзей, я терял родных. Невозможно скорбеть по всем. Это было — и это прошло. Не смотри на меня так, я не бесчувственное чудовище. Я просто чудовище, — он улыбнулся, и я невольно улыбнулась в ответ. — Я рассказал тебе все, просто чтобы ты понимала величину опасности. Теперь живем дальше. Поняла?
Я кивнула и добавила:
— Фу, американизм, — указывая на заброшенные наверх ноги, чтобы как-то сменить тему.
— Тебя вот не спросил, — улыбнулся он, вынимая изо рта трубку и беря в руки чашечку. Я пристально следила за его движениями. Передо мной сидел голливудского вида мальчишка, обжигающийся кофе.
— Ой, Шеф, вы меня с ума сведете, — я рухнула в кресло и потянулась за своей чашкой с шоколадом.
— Надеюсь, — подмигнул он, и мы оба расслабленно прыснули.
Мне хотелось как-то показать ему, что я благодарна за его откровенность, но боялась покоробить ненужной сентиментальностью и в итоге просто колупала ногтем джинсы, смотря под ноги.
— Так, а теперь еще немного матчасти, сухо и сдержанно, — Шеф отставил пустую чашку в сторону. — Нижний Город — это не просто отражение Петербурга. Для его формирования требовалось много лет, поэтому там есть лишь центр и незаселенные окраины. Общий размер — два-три района.
— А что дальше? За окраинами? Просто земля?
Шеф хмыкнул:
— Если бы! Дальше начинается наша работа.
Я непонимающе покачала головой.
— Когда заканчивается земля, отходящая от последнего здания не больше, чем на пару километров, начинается туман. Сизый туман, в котором нет ничего, кроме него самого. Кинг был бы в восторге! — Шеф аккуратно вычищал трубку, периодически поглядывая на меня. — Из этого тумана когда-то и появился город. Это некая… творящая масса, если угодно. Из нее все и возникает. И это, увы, не только здания. Он принимает самые разные формы, — он развернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза, — в том числе и живые.
— Живые?!
— Да. Он воплощается в существ, которые своим существованием угрожают Нижнему Городу. Мы называем их Представители. А без Нижнего не будет и Верхнего.
— Как это не будет? Куда ж он денется? — удивилась я.
Шеф, все это время внимательно следивший за выражением моего лица, сейчас, кажется, что-то решил для себя и продолжал:
— Он начнет рушиться. Улицы — проседать, дома — осыпаться. Деревья засохнут, тучи закроют небо…
Я вздрогнула.
— Правильно содрогаешься, зрелище ужасное. Я видел такое только один раз, и, поверь, забыть это невозможно. Наши группы патрулируют окраины города от сумерек до сумерек, чтобы убирать Представителей. Это и есть та самая работа, о которой тебе никто не говорил.
Мы помолчали.
— И как их убирают?
— Оружие на них не действует. Понимаешь?
— Начинаю… — Я задумчиво кивнула, уперевшись щекой в ладонь.
— Вот и умница, — он протянул мне сигарету, которую я автоматически прикурила.
Шеф чуть улыбнулся, разглядывая меня. А я пыталась понять и принять все, что он мне только что рассказал. Так вот в чем моя задача — убивать неких существ, которым даже названия нет… Неудивительно, что мне так долго ничего не говорили!
— Ну что скажешь? — Шеф чуть наклонил голову и улыбнулся.
Я затянулась и выпустила несколько колечек.
— Знаете, Шеф, можете считать меня аморальной, но мне совершенно не претит мысль об убийстве неких невнятных тварей, которые угрожают моему городу.
Он рассмеялся:
— Вот уж не ожидал! Обычно приходится долго втолковывать, что это необходимо, и объяснять, что другого пути нет! А тут — полная готовность!
— А что, — я пожала плечами, — это моя работа, все равно я ни на что другое не пригодна! Куда деть оборотня!
— Ну некоторые в цирке работают. Знаешь, фокусы, где была девушка, а стал тигр?
Я рассмеялась.
— А я-то всегда гадала, как это делается…
— Ладно, шутки в сторону, — Шеф встал с кресла, и я невольно поднялась вместе с ним. — Ты все поняла?
— Да.
— Тогда собирайся — мы идем Вниз.
17
Накинув извечный плащ и оправив рукава белоснежной рубашки, Шеф вышел из кабинета, пропуская меня вперед. В глаза бросилось то, что на этот раз он погасил в нем свет и запер дверь, но вертевшийся на кончике языка вопрос я решила не озвучивать.
Вопреки моим ожиданиям, мы пошли не через главный вход, а свернули налево, к черному.
— Тут ближе, да и светиться лишний раз не хочу, — пояснил Шеф, открывая дверь и давая мне проскользнуть у него под рукой. На мгновение я почувствовала запах его одеколона — резкий и притягательный, ветром и морем, который тут же исчез.
Мы спускались вниз пролет за пролетом, и я невольно вспомнила тот первый день, с которого все началось, когда Оскар почти бегом тащил меня вверх по этой лестнице.
— Откуда здесь все-таки свет? — не удержалась я. — Меня уже давно мучает этот вопрос!
Шеф улыбнулся — хоть и не совсем четко, но я все же видела его лицо.
— Ах, Чирик-Чирик, когда же ты поймешь! Нет здесь света! Только пара окон под потолком — это ты так видишь!
Я только вздохнула — удивляться уже устала.
Мы вышли под легкий моросящий дождик, и я инстинктивно втянула голову в плечи. Подул долгий холодный ветер, пробирающий до костей, и я запахнула плотнее свою куртку. В городе начиналось утро, и ночная мгла, совершенно непроницаемая в это время года, начинала отступать. Глазу это еще было незаметно, но уже чувствовалось — по запаху, по звуку шин автомобилей, по спешащим куда-то людям. В зданиях там и тут уже был включен свет, и желтые окна напоминали пробитые карточки «на работу явился». Оранжевые фонари высвечивали редкие снежинки — потепление закончилось, зима вернулась в Питер.
— Идем, — Шеф взял меня за руку повыше локтя и потянул в сторону.
Я пыталась предположить, где же может находиться таинственный переход в теневой Петербург, и обшаривала глазами окрестности. Ничего эдакого на глаза не попадалось. Обыденность начинающегося дня вообще портила все впечатление. Думать о переходе в другой мир, глядя как закутанные в ватники торговцы раскладывают на лотках свои безделушки для туристов, было откровенно трудно. Да еще и пальцы отмерзали.
Шеф с легким интересом наблюдал за мной, а я — за ним. От ветра у меня в глазах стояли слезы, которые стекали по щекам вниз, а кончик носа покраснел и отмерз. Зато моему начальству все было нипочем: волосы слегка растрепало, но как-то изящно, полы плаща героически бились за спиной, а надвигающийся мороз его, кажется, вообще не касался.
— Это что, секретная тепловая техника? — заныла я, когда выяснилось, что даже мои теплые и в общем-то довольно густые волосы не спасают уши от холода. — Я тоже хочу-у-у…
— Мне очень жаль, но нет, — Шеф слегка приобнял меня за плечи, чтобы я не сбилась с курса, потому что под порывами ветра меня постоянно сносило куда-то влево, — это просто особенности моего организма. Я мерзну, начиная от минус сотни градусов.
Я завистливо взвыла. Я люблю Питер, но погода сводит меня с ума.
Мы подошли к Александровской колонне, и я в нерешительности остановилась.
— Нам что, сюда? — Я обернулась к ухмыляющемуся Шефу, выставив в сторону колонны замерзший палец. Желтые ограждения доставали мне примерно до пояса и дополняли ситуации абсурдности.
Он кивнул:
— Прыгай, нам к самому подножию.
Оглядевшись по сторонам, мы как могли аккуратно перепрыгнули заграждения. Хоть со стороны это и выглядело совершенно дико, но волновались мы зря: утренний народ не видит ничего дальше своего носа. Я, кажется, вполне могла совершить тут свое полное превращение — и то меня бы никто не заметил.
Подойдя вплотную к гранитному постаменту, я приложила руки к обжигающе-холодной поверхности и задрала голову вверх. На лицо и ресницы мгновенно осели снежинки. Отсюда, снизу, колонна казалась гигантской и из-за несущихся на ее фоне туч являла собой грозное зрелище. Кому-то за моей спиной грозил ангел, перехватив крест в другую руку…
— Садись, нам надо подождать еще немного, — я посмотрела вниз и с удивлением обнаружила, что Шеф уже грациозно расположился на ступенях, подняв воротник плаща и разложив полы рядом с собой. Он пригласительно похлопал по ступеньке рядом и потянулся за сигаретами. Сидеть на граните зимой — это просто кошмар любой мамы, но я все-таки опустилась рядом с начальством, онемевшими пальцами принимая сигарету.
— Долго нам ждать? — Я попыталась прикурить, но не чувствовала пальцев, и Шеф, картинно вздыхая, отнял у меня зажигалку.
— Еще минут пятнадцать, — он щелкнул запалом, — ты сама заметишь, как появится первая группа.
Я попыталась представить, как из воздуха появляются пять человек, а потом так же в никуда исчезают еще пять, и никто этого не замечает, но воображение отказало.
Время шло. Как всегда, когда надо, чтобы оно двигалось быстрее, тянулась каждая секунда. Шеф сонно смотрел по сторонам, я курила и ежилась, пытаясь из замерзшего оборотня сжаться в теплый комок.
Первыми вестниками сумерек оказались фонари. Еще недавно светившие в полную мощь и как будто скрашивающие своим светом окружающий холод, они стали затихать и вдруг потухли совсем.
— Отойдем, — Шеф встал первым и помог подняться мне.
Мы отошли от ступеней чуть назад, прижавшись спинами к заграждениям. Я чувствовала себя откровенно глупо, но какая-то часть меня, наверное недополучившая в детстве сказок на ночь, все же с замиранием ждала, что вот сейчас случится чудо!
Шла минута, вторая. Ничего не происходило.
Она появилась первой, прямо перед нами, и сразу же отскочила в сторону, замерев в полубоевой стойке. Крепко сбитая девушка, на вид чуть старше меня, с ежиком ярко-розовых волос и пирсингом где только можно. Спортивная розово-серая куртка и широкие камуфляжные штаны. Просто взяла — и появилась в нескольких сантиметрах от гранита постамента, будто завершая прыжок. От неожиданности я вскрикнула и прижалась к Шефу, который только тихо засмеялся. Увидев начальство, она мгновенно вытянулась по струнке и козырнула. И хоть весь вид ее сейчас говорил о верности правилам, что-то в том, как она отдала честь, говорило о бунтующей натуре. Ай да Шеф — у таких натур заслужить уважение куда сложнее.
— Вольно, Зена, — улыбнулся он, — как там?
Зена переступила в обманчиво-расслабленную стойку и бойко отчиталась:
— Ничего особенного, Александр Дмитриевич, все как всегда. Нашли одного «глухаря», но он быстро в туман ушел, трогать не стали, чтобы не баламутить. Черт, правда, хотел за ним погнаться, но отговорили.
Из всей фразы я поняла только имя начальства.
— Это про что она? — прошептала я на ухо Шефу, стараясь не выглядеть полной идиоткой.
— «Глухарь» — это неактивный Представитель. Тот, который пытается выйти на границы города, но еще толком не обрел разум и в принципе неопасен. Трогать его не стали правильно, это только лишний риск. Иногда таких «глухарей» бывает достаточно просто спугнуть. Ну а Черт — это кличка. Капитан группы, он тебе понравится.
Я кивала, впитывая информацию. Похоже, жаргон групп придется учить отдельно, по бумажке. Меж тем Зена исчезла — Шеф кивнул, отпуская ее. Через мгновение, впрочем, появились еще двое: очень высокая девушка в зеленом плаще, будто сошедшая с иллюстраций к «Властелину колец», и высокий, этакий «шкаф с антресолями», улыбчивый парень с ежиком ненатурально коричневых волос, затянутый в трещащую по швам косуху. Девушка чинно склонила перед Шефом голову, парень козырнул — очень похоже на Зену, только более вольно, как-то озорно. Среди всех этих раскланиваний мне вдруг стало неловко от своих почти дружеских отношений с Шефом: для всех он — высочайшее начальство, а я тут запросто стою рядом с ним и вообще кофе пила. При воспоминании о кофе мысли как-то сами собой перескочили на виски у него в кабинете и мое кратковременное опьянение, а оттуда — на «лекарственный» поцелуй. Я вспыхнула и опустила глаза.
Шеф, видимо, истолковал это по-своему и, чуть наклонившись ко мне, стал разъяснять, кто здесь кто:
— Девушка — Крапива, она лекарь. Очень хороший, кстати. Парень — Михалыч, второй в группе оборотень. Как нетрудно догадаться, медведь. Зена, к слову, первый в группе, если что, замещает капитана и вообще служит ему хорошим тормозом. Он у нас талантливый и лидер отличный, но его часто тянет на приключения, правда в одиночку. В общем, в паре они работают замечательно.
Я кивнула, краем глаза следя, кого еще явит Столб.
Он не заставил долго ждать: со ступеней сошел, выбрасывая вперед ноги в «казаках» и замирая на каждой ступени, мужчина лет тридцати. Голова его в ковбойской шляпе была наклонена, будто он к чему-то прислушивался, мягко вьющиеся рыжеватые волосы вольно раскинулись по плечам в кожаном пиджаке. Руки засунуты в карманы, в зубах зажата трубка. Он бы, может, и выглядел нормально, но обилие псевдокрутых деталей делало его скорее смешным, чем интересным, а узость кости только усиливала ощущение нелепости. Он спустился по ступеням вниз и только потом поднял голову. Медленно вынул изо рта трубку и, осклабившись, гротескно поклонился Шефу.
— Здрасте вам, — я ожидала, что меня обдаст запахом табака, но не почувствовала ничего — кажется, его трубка даже не была зажжена.
— Знакомься, — обратился ко мне Шеф, — это наш Неуловимый Джо.
Я невольно прыснула в воротник, вспомнив бородатый анекдот. Джо перевел на меня взгляд. Красивого орехового цвета глаза излучали такой силы презрение, что я второй раз за полчаса подалась к Шефу. Тот же, к моему вящему удивлению, тепло улыбнулся Джо и кивнул в сторону арки:
— Спасибо, Джо, можешь идти.
Ковбой крутанулся на каблуках и излишне громогласно зацокал прочь, чуть сгорбившись и отмахивая правой рукой.
— Какой неприятный, — все же не удержалась я, — и как вы с ним еще так ласково!
Шеф рассмеялся:
— Ну а что мне с ним, в гляделки играть, кто круче? Некоторых особей неприятие их правил игры задевает куда как больше, чем сама победа. Он у нас вообще странный. Говорит, что с Дикого Запада, поезда грабил с товарищами. Их подстрелили, а он вот жив остался. Но тогда он уже должен полную трансформацию выдавать. В общем, он либо даун превращения, либо врун. Что хуже, выбрать так и не смог, в итоге завис, напуская на себя значительный вид.
Я невольно скривилась: такие люди были мне знакомы. Обычно у них просто не хватало духу признать свои комплексы, вот и строили из себя невесть что.
Почти сразу за Джо появилась дама, которую тут же хотелось отправить на ролевку. Длинные распущенные волосы охватывал витой обруч, на лоб спускалась круглая бляшка. Голые руки были увешаны браслетами и фенечками, на груди висело великое множество амулетов — от молота Тора до звезды Давида. На барышне были зеленые шароварообразные штаны и яркая розовая кофта в оранжевый цветок, из тех, что продают в этнических магазинах. Довершали этот кислотный ансамбль простые черно-белые кеды.
— Велирель — штатный эмпат, — пояснил Шеф, пока барышня, не вынимая рук из карманов, бросила «В Багдаде все спокойно!» и шутливо-строевым шагом отправилась в сторону арки.
— Зоопарк! — не выдержала я, хотя эмпат и казалась дружелюбной. — Как вы их только всех терпите?!
— Я-то что, мы вплотную редко видимся, а вот как их терпит Черт — вот это тайна, — вздохнул Шеф, — а вот, кстати, и он.
Я повернула голову, ожидая увидеть очередное позеристое чудо, но на ступенях, обнажив в широкой улыбке белоснежные зубы, стоял совершенно обычного вида юноша. Смуглая кожа, вьющиеся волосы, доходящие почти до плеч, смеющиеся глаза-маслины — он мог бы сойти за младшего брата Оскара, только черты лица были не столь чеканными, скорее мальчишескими. Он был едва ли выше меня, то есть Шефу доходил примерно до плеча, но из всего него буквально толчками исходила неизрасходованная энергия — так часто бывает с невысокими людьми.
— Привет, босс! — Махнув около виска двумя пальцами, он быстро спустился по ступеням и, картинно выпятив грудь, отчеканил: — Ничего значимого не произошло!
— Опять за «глухарем» погнался, — Шеф серьезно покачал головой, но в глазах его плясали черти. — Ай-ай-ай…
— Виноват — исправлюсь! — гаркнул Черт и вдруг резко сдулся. — Тьфу ты, не могу я долго воздух в легких держать!
Судя по всему, я присутствовала при старом ритуале, который оба знали наизусть. На фоне последних господ простота Черта казалась почти трогательной.
— А это у нас кто? — Капитан кивнул в мою сторону и подмигнул мне.
— А это у нас новенькая, — Шеф сделал ударение на слове «у нас» и приподнял бровь — видимо, настоящий диалог велся не словами, а интонацией и мимикой, — думаем вот, куда определять.
— С удовольствием возьму под свою опеку, — разъехался в улыбке Черт.
— Кто бы сомневался, — фыркнул Шеф и хлопнул капитана по плечу, — ладно, вольно. Дуй отсюда.
Козырнув, Черт легко перемахнул в прыжке ограждение и исчез в наступающей серой хмари.
— Ну что, готова? — испытующе посмотрел на меня Шеф.
Я кивнула.
— Тогда советую зажмуриться — можно ослепнуть, бывали случаи. Слишком быстро и много непонятно чего проносится мимо.
Я ойкнула и зажала рот руками. Шеф ухмыльнулся.
— Все вы такие — пока не напугаешь как следует, ничего не делаете. Так, теперь дальше. Первый раз ты туда смогла бы пройти самостоятельно… черт его знает когда.
— Не поняла-а? — обиженно протянула я.
— Сейчас попробую объяснить на пальцах, — Шеф прислонился плечом к постаменту и задумчиво приложил длинный палец к резным губам, — вот смотри. Есть человек. Если его ничему не учить, а просто дать жить, то рано или поздно он поймет, что есть письменность и что надо учить буквы и читать книги. Понятно? Умница. А мы как бы берем и подкладываем ему букварь и прописи и еще учителя подсовываем, а потом еще параллельно начинаем курс английского. Ага?
— Ага, — согласилась я, — только я не поняла, как вы мне будете подкладывать преподавателя английского, раз сами не знаете, когда я туда попаду.
— Тут все просто. Я могу переместиться. Ты тоже сможешь после первого раза — эту дорогу никогда не забудешь, даже если захочешь. М-да, так вот, — он оттолкнулся плечом от гранита, встал прямо и одернул плащ, — мне надо будет просто тебя обнять — и мы оба переместимся.
Я невольно отпрянула. Не то чтобы мне так претила мысль оказаться в объятиях Шефа, просто сама форма процесса несколько… смущала своей неформальностью. Воображение быстренько нарисовало Шефа и Оскара, обнимающих по очереди половину служащих Института и так транспортирующих их вниз.
— И что, только так и можно? — Я даже не пыталась скрыть сомнения в голосе.
На мгновение он замялся:
— Ну или долгие тренировки и познание себя…
— Ой, не, хватит с меня тренировок! — взвыла я. — Я на все согласна!
— Тогда вперед, — улыбнулся Шеф, делая шаг ко мне.
Я невольно постаралась сжаться, натянув рукава на отмерзшие пальцы, и все равно чувствовала себя ужасно неловко.
— Не бойся, это не больно, — он поднял руки и осторожно сомкнул их кольцом за моей спиной, медленно сводя. — Только не забудь закрыть глаза.
Я опустила взгляд вниз, невольно отмечая контраст между его туфлями и своими кедами. Щеки ощутимо начинали пылать — кажется, я в жизни не чувствовала себя глупее. Шеф двигался осторожно и медленно, явно понимая, что я чувствую. По мере того, как его руки сжимались вокруг меня, мне приходилось все ближе и ближе подходить к нему, краснея все гуще и гуще.
— А нас точно никто не видит? А то глупо как-то, — я подняла на него глаза, пытаясь разглядеть выражение лица, — хотя бы капля такой же неловкости, которую испытывала я, и мне сразу станет легче. Но нет, как будто он каждый день по роте девушек обнимает и утаскивает в другие миры.
— А что тут глупого? Ну подумают, что мы влюбленная парочка, — совершенно спокойно заметил он.
Я вскинула на него полный возмущения взгляд: он еще и издевается надо мной!
— Все, затихни.
Одна его рука легла мне на спину, вторую он положил на затылок. Полыхающими щеками я ощущала его холодный от падающего снега плащ.
— Закрыла глаза?
Я кивнула.
— Не бойся, — прошептал он мне в самое ухо. А потом мир вокруг нас взорвался.
Я не знаю, как описать то, что я чувствовала. Всего несколько мгновений, но эти ощущения я не забуду никогда. Я как будто была в центре бури, все вокруг бушевало и куда-то летело, я чувствовала, как дикая сила проносится рядом со мной, будто я была в центре торнадо, — и единственное, что оставалось на месте и вселяло каплю уверенности, — ощущение холодной ткани у лица и кольца рук за спиной. Я вдруг поняла, что кусаю губы, а пальцы до боли сжаты, вцепившись в отвороты плаща.
В первый момент я попыталась дернуться и посмотреть, что же происходит, но Шеф не дал мне, прижав мою голову к себе.
Мое сознание судорожно пыталось понять, что же происходит, и еще секунда этого непонятного состояния между «здесь» и «нигде» — и я бы запаниковала, но тут все вдруг закончилось. Мир вокруг остановился, дикий ветер, который, как мне казалось, бушевал вокруг, мгновенно улегся. Я продолжала стоять, крепко зажмурившись и не отпуская холодной как лед успокаивающей ткани. Откуда-то сверху раздался тихий смешок.
— Плащ уже можно отпустить, прилетели.
Я сглотнула, все еще не раскрывая глаз. Медленно разжала сведенные пальцы. Кольцо рук за моей спиной тут же исчезло, и от неуверенности я открыла глаза.
Шеф стоял в шаге от меня и, чуть наклонив голову, изучал мое состояние с полуулыбкой на изогнувшихся губах. Я несколько раз моргнула, стараясь привести голову в порядок и не видя ничего вокруг, кроме него. Да, это мой начальник, привычный, уже почти родной — вот от него и будем отталкиваться… Я прищурилась, потом помотала головой, пытаясь понять, что не так. Понять не получалось, но разница чувствовалась совершенно отчетливо — так, ища различия между двумя картинками, наши глаза цепляются за что-то, но мы еще не можем заметить эту деталь.
Меж тем с Шефом совершенно точно что-то было не так. Он как-то неуловимо изменился, отличаясь от того парня, которого я привыкла видеть в НИИДе, как законченная картина отличается от чернового наброска.
— Аэ… — выдавила я, старясь вложить в это все свои многочисленные вопросы.
— Да, закономерная реакция, — он откинул полу плаща, вынул из кармана брюк сигареты и закурил. Я немедленно захлопала в воздухе пустой ладонью. Он протянул мне пачку и зажигалку.
Шеф хмыкнул и повернулся влево, ожидая, пока я закурю. А я все не сводила с него удивленных глаз, никак не понимая, что же именно в нем изменилось. Лицо вроде бы было то же, но… Он будто повзрослел в одно мгновение, исчезла та слащавость, что раздражала меня все это время. Черты стали жестче, движения — более плавными, поменялась даже осанка. Передо мной стоял уже не юнец, с которым я считалась по необходимости, а кто-то, кто только выглядел молодо, и, сколько лет скрывалось за этими голубыми глазами, я уже не рискнула бы предположить. Сигарета так и повисла не прикуренной в моих пальцах, а рука замерла на колесике зажигалки.
В тот момент, когда я подняла на него затуманенный еще взгляд, внутри меня что-то вспыхнуло тупой, безысходной болью. Усталой, безнадежной. Захлестнуло, спутав мысли, заставив сердце сбиться с ударами, выступив быстрыми слезами на глазах, — и тут же прошло.
Я чуть покачнулась, приходя в себя, оторопело взглянула на Шефа. Он смотрел куда-то в сторону и сейчас повернулся ко мне, улыбнувшись. Я подняла на него взгляд — и замерла. Его глаза больше не казались мне человеческими, а их выражение заставило все внутри сжаться. Как я могла принимать это существо за человека все это время?! Нет, зрачки не стали вертикальными, и радужка не поменяла цвет, но сейчас я ясно видела, что передо мной стоит кто-то намного больший, чем можно предположить.
— Все в порядке? — Он приподнял светлые брови.
— Да, — я кивнула и повернулась, пытаясь прогнать это странное ощущение, слепящим холодом отдающееся в позвоночнике.
Откуда-то подул легкий ветерок, невесомо шевелящий волосы и остужающий кожу.
Вокруг царила ночь. Не та, что пугает и таит в себе страхи, но та, что заставляет кровь бежать быстрее, а сердце — сжиматься от счастья сиюминутного покоя. Звезд не было — низкое темное небо, словно навсегда затянутое тучами, сквозь которые шел легкий незаметный свет как от луны. А к нему, к этому близкому и зовущему небу, со всех сторон тянулись дома, красивее которых я не видела в своей жизни. Высокие и изящные, они будто в любое мгновение готовы были оторваться от земли и взлететь, устремившись вверх шпилями. Темные окна придавали им нежилой и оттого непошлый изначальный вид. Только тут я поняла, что дом не должен быть заселен, — только так он остается произведением искусства. Резные фасады, высокие окна, балконы, барельефы, всюду затейливая и изящная лепнина, двери в несколько человеческих ростов — и этажи, этажи! Они уходили ввысь, и я не могла сосчитать их. Все выглядело так, как если бы небоскребы начали строить в 18 веке…
Я не смела дышать, боясь спугнуть то ощущение «я дома», которое вдруг накрыло меня с головой. Глаза защипало, мне вдруг захотелось плакать, подбежать к любому дому, прижаться к нему и прошептать: «Я вернулась…» Только теперь мне стало понятно, что ни та комнатка с выцветшими обоями, в которой я прожила почти всю свою жизнь, ни моя новая квартира, сошедшая со страниц каталогов, не были моим настоящим домом. Они были лишь тенью его тени. Как же теперь, видя настоящий дом, я смогу вернуться туда?
Я сделала шаг вперед, и тонкая подошва не скрыла от меня булыжников мостовой — здесь не было асфальта, только ровные и гладкие камни. Темные, с редкими прожилками вовсе черного цвета. Да, разница в цвете здесь определенно была, но незаметная, и отличить издали синий от коричневого было невозможно. Но как это радовало глаза! Я поняла вдруг, как устали они от обилия красок, от дневного света, слепящего и всепроникающего. Здесь хотелось смотреть просто для того, чтобы дать им отдых и обрадовать. Каждый взгляд вокруг дарил чувство невыносимого счастья, такого, что хотелось смеяться, но было страшно разрушить смехом его полноту.
Миллион запахов витал в воздухе, пробуждая в мозгу мимолетные, но почему-то очень родные картины, которые я даже не успевала осознать. Мне просто хотелось дышать и дышать, чувствуя этот волнующий запах, — именно он и мерещился мне по утрам, еще до всей этой странной истории, навсегда изменившей мою жизнь, именно его я пыталась прогнать дымом сигарет, не в силах смириться с тем, что никогда не смогу сюда попасть.
Только тогда он был в десятки, сотни раз слабее. Я прикрыла глаза и просто пошла вперед, доверившись своему обонянию, которое здесь стало еще острее.
Я успела сделать только два шага, как на плечо мне легла твердая холодная рука.
— Открой глаза. Продышись и просто прими, иначе ты уже никогда не вернешься.
Я попыталась вырваться, но Шеф держал неожиданно крепко.
— Давай, ты сможешь.
Он говорил спокойно и уверенно, и вера в его слова вдруг стала сильнее этого влечения. Было в его голосе что-то, что заставляло слушаться.
Я постаралась дышать спокойнее, несколько раз нарочно сильно моргнула. Постепенно становилось легче.
— Как с тобой, оказывается, сложно, — покачал головой Шеф, продолжая придерживать меня за плечо на всякий случай, — как ты остро реагируешь!
— Да? — Я обернулась на него и вздрогнула, все никак не в силах привыкнуть к его «новому» облику. — Но вы же сами говорили, что город влечет…
— Но не до такой степени. Обычно люди просто с трудом отсюда возвращаются, иногда кто-то немного расклеится. Но вот так, чтобы просто закрыть глаза и пойти, — такое я впервые вижу.
Я пожала плечами.
— Да я что-то тут вообще… не в себе. Может, со мной что-то не так, а, Шеф?
— Да и я вот думаю… — Он задумчиво провел пальцем по резко очерченным губам. Нет, кажется, я никогда не привыкну к тому, что теперь его лицо отдается далекой болью и где-то в глубине памяти, будто за бетонной стеной. — Ладно, пошли прогуляемся, может, тебя со временем отпустит.
Руку с моего плеча он так и не снял.
Мы медленно шли по улицам. Постепенно мне становилось легче, и то безумное влечение, которое я ощутила вначале, ослабело. Город все равно звал и вызывал ощущение щемящей радости, но я уже ровно держалась рядом с Шефом и не повторяла попыток куда-то убежать.
Он изредка смотрел по сторонам, мое состояние интересовало его явно больше, а для меня все было внове. Нижний Питер отличался от Верхнего, привычного, больше чем я думала, и дело было не только в зданиях. Здесь почти не было деревьев, однако город не казался мертвым, совсем наоборот — он будто весь был живой, будто слово «камень» приобрело здесь другое значение.
Верхний Город был совершенно плоским, Нижний — холмистым. Я настолько не привыкла спускаться куда-то, что первая же улица — мощеная горка — повергла меня в ступор, что в свою очередь повергло Шефа в хохот. Видимо, физиономия у меня было конкретно растерянная. Однако я была в восторге — оказалось, что где-то глубоко внутри меня кто-то очень любил спускаться под горку, а подъем совершенно не отнимал сил, так что я бодро шагала вперед, едва успевая крутить головой и смотреть по сторонам. Я никак не могла перестать удивляться тому, насколько местные здания красивее и грациознее того, что было Наверху, хотя и тот город считается музеем. Однако все они были темными и какими-то далекими, словно силуэты. И ни одно я не могла бы в точности описать, стоило лишь отвести от него взгляд.
— Шеф, я давно хотела спросить…
— М? — Он наконец уверился в моей вменяемости, и сейчас его руки были в карманах брюк, но складка между бровей залегла явно по моей вине.
— Почему в Институте у всех прозвища?
Он поднял на меня взгляд. Черт, все такой же — каждый раз, взглядывая на него, я надеялась, что он изменится, и мое сердце перестанет екать.
— Хороший вопрос. Видишь ли, большинству в НИИДе давно перевалило за сотню. За это время сформировалось мнение о них, появились какие-то истории, байки. Прозвище ведь говорит нам намного больше, чем имя. Которое, кстати, совсем не все хотят вспоминать. Для кого-то настоящее имя связано с семьей, и это совсем не всегда радостные истории. В те времена, когда начинали превращаться эти еще люди, религиозность была намного более распространена. И принять, что твоя дочь или сестра чем-то отличается от всех остальных, причем отличается резко и странно, было намного сложнее. Куда проще списать все на одержимость, злой дух и происки дьявола. Многие просто бежали из дома, спасая свои жизни. И для своих семей они умерли.
— О!.. — Я замолчала, следя как туман легкой пелериной проплывает вокруг нас. — Никогда не думала, что все так… сложно. Оказывается, мне еще повезло.
— И еще как, — кивнул Шеф.
— А у меня тоже будет прозвище? — вдруг вырвалось помимо моей воли. Ну вот, что за детский сад!
— Будет, — коротко хохотнул Шеф, — смотри только, чтобы не как у нашего Джо вышло.
— Да уж! — Я ступила на выгнутый деревянный мост, находящийся примерно на месте нашего Аничкова. Зеленые перила змеились под руками, рисунок ограды, казалось, двигался, как живой. На постаментах стояли кони — но без людей, а из спин у них вырывались крылья.
— А вы? — Я оглянулась на шагающего рядом Шефа. — Вас ведь тоже по прозвищу называют. Чтобы получить такое, наверное, много лет потребовалось.
— Насколько много?
— Пытаетесь понять, сколько, я думаю, вам лет?
— А если и так, — он озорно улыбнулся, аккуратно придерживая меня за плечи, чтобы я повернула.
— Ну, судя по тому, как просто вы общаетесь с Оскаром, — вряд ли сильно меньше. С другой стороны, выглядите вы моложе, значит, все же сильно младше.
Я посмотрела на него, пытаясь понять, верны ли мои рассуждения, но мой дорогой начальник опять сотрясался от беззвучного хохота.
— Нет, ну что вы, что вы смеетесь надо мной?! — Я всплеснула руками. — Я же совсем недавно вообще все это узнала, мне же надо руководствоваться хоть какой-то логикой!
Шеф легко опустил руку мне на плечо:
— Ладно, не дуйся. Просто ты даже не можешь представить, насколько далека от истины. — Он улыбнулся, и я снова вздрогнула, наткнувшись на этот взгляд.
Мы встали, следя, как под нами плещется черная, как мазут, вода.
— Это Фонтанка? — Я пораженно смотрела на непривычно бурную и глубокую реку.
— Здесь нет такого разделения на реки, как Наверху, — Шеф облокотился на перила рядом, — это просто одна Река. Без названия. Дикая. Падать в нее не советую.
Я зябко передернула плечами. Черная вода завораживала, как будто притягивая к себе, но казалась какой-то… хищной.
— Я слышал, что она питается местными жителями, — протянул Шеф, глядя вдаль.
— Она что? — Я подскочила на месте. — Кем?!
— Местными жителями, — он повернулся ко мне, — ты их просто не видишь. Иногда их можно заметить краем глаза, особенно если привыкнуть к этому месту. Такие неясные тени…
Я медленно, просчитывая каждое движение, обернулась. И вздрогнула — мимо меня проскользнуло что-то, напоминающее темный порыв ветра. Я дернулась, резко отступая назад, и уперлась спиной в перила.
— Не пугайся, — Шеф ободряюще похлопал меня по спине, — я же тебе говорил про призраков этого места. У них своя жизнь — мы ее просто не видим. А они не видят нас. Или не помнят…
Он вдруг замолчал, излишне внимательно разглядывая потемневшие доски моста у себя под ногами. Успокоив дыхание, я сочувственно взглянула на него — наверное, он искал ее здесь. Пытался понять, который из этих бесплотных призраков — она…
Шеф кивнул мне, предлагая идти дальше. Улицы змеились во все стороны. Какие-то из них казались скорее сельскими дорогами, с утоптанной землей вместо брусчатки, какие-то были обшиты деревом, что выглядело довольно странно. Теперь я там и тут замечала неясные темные тени — но стоило лишь повернуть голову, как они пропадали из вида.
— Шеф, — решилась я, — а вы… искали ее?
Он молчал так долго, что я успела пожалеть о заданном вопросе.
— Искал, — какой-то камешек, подпрыгивая, полетел прочь от удара черного ботинка, — хотя это и было бессмысленно.
Мы снова замолчали. Я рассматривала окружающие здания, и, чем дальше от центра мы уходили, тем более странными они становились: какими-то оползшими, как подтаявшее мороженое, или, наоборот, ощетинившимися непонятными шипами, словно диковинный дикобраз.
— Пора возвращаться — скоро рассвет, — Шеф кивнул на небо, — приглядись.
Только сейчас я заметила, что воздух вокруг будто поредел и стал серым — на Нижний Город спустились сумерки.
— Так быстро? — искренне удивилась я.
— Есть мнение, что время здесь течет несколько иначе, — Шеф развернулся. — К тому же дни Наверху сейчас короткие — ноябрь все-таки!
Здесь, внизу, было тепло, и я совершенно забыла, что в Верхнем Питере сейчас почти зима.
— А здесь всегда лето?
Шеф кивнул:
— Один из немногих плюсов. Всегда тепло.
— А как мы будем возвращаться?
— Увидишь, — он улыбнулся.
Мы довольно быстро вернулись на площадь, и я встала как вкопанная: ровно в центре, там, где в нашем Городе стоит Александрийский столб, сейчас переливался короткими вспышками столб света.
— Что это?! — Я оторопело разглядывала поток золотисто-белого света, вырывающийся прямо из брусчатки и уходящий куда-то в темное небо.
— У нас принято называть это Рассветом, — Шеф ободряюще положил руку на плечо, — название, конечно, дурацкое, но так уж вышло. Пора возвращаться.
Короткая буря, уже не такая мучительная, как в первый раз, — и мы снова у Александрийского столба, поспешно отходим друг от друга.
В Верхнем Городе снег и предрассветная хмарь. Какая-то группа, поочередно козырнув Шефу, уходила на смену. Все было настолько другим, что не верилось в существование иного города, здесь, совсем рядом.
Я расправила воротник и подышала на мгновенно заледеневшие пальцы. Подняла глаза — и снова вздрогнула. Шеф остался таким же, как был там, Внизу! Я почему-то была уверена, что стоит нам вернуться, и все будет как раньше. Снова голливудский мальчик будет поить меня кофе! Но… он был таким же.
— Ну что, — он улыбнулся, доставая из кармана сигареты и прикуривая, — топай спать. Я позвоню, когда будешь нужна.
Я кивнула. Мы медлили. Он смотрел на меня, будто смеясь, только огонек сигареты освещал лицо при каждой затяжке, делая его более резким и немного страшным. Я уже совсем было собралась идти, как вдруг решилась:
— Шеф, как вас зовут на самом деле?
Падали долгие свинцовые мгновения. Он вглядывался в мое лицо, и впервые я увидела нерешительность.
— Шеферель. Только это большой секрет.
Он снова улыбнулся и быстро зашагал в сторону черного хода в Институт.
18
Под желтыми фонарями кружился дождь. У меня кружилась голова. От того, что не выспалась, что проглотила пять чашек кофе и выкурила пачку сигарет. От того, что внизу не ждал теплый «мерседес». От того, что весь город пропах мокрой травой, хотя вокруг не было ни травинки. От того, что потемневшие дома вечернего Петербурга так остро напоминали Нижний Город, в который хотелось вернуться — мучительно, щемяще, до дурноты.
Я натянула на голову капюшон и шагнула в темноту — вокруг раскинулась наша, скучная и пресная, по сравнению с той, которую я знала, ночь. Сегодня мне предстояло под взглядом Оскара показать все, на что я способна, и вступить в одну из групп. Только бы не к Жанне — это было все, о чем я могла думать.
Я шла по темному проспекту, сдувая с носа набегающие капли дождя и поплотнее засунув руки в карманы куртки. С моего первого появления в Нижнем Городе прошло всего несколько дней, и я бы предпочла еще хотя бы пару раз побывать там и освоиться, прежде чем уходить туда с группой на дежурства, но Шеф все решил за меня. Он вообще не проявлялся эти дни, и его силуэт, исчезающий в мороси вечернего дождя, почему-то так и стоял у меня перед глазами. Я валялась на своей огромной пустой кровати, ела, спала и изучала прелести ванной комнаты день за днем, изнывая от безделья. Мобильник молчал как партизан, так что и ему чуть было не пришел конец через убиение об стену, когда он вдруг тихо прошуршал пришедшей от Шефа эсэмэской.
То, что он написал, а не позвонил, было само по себе странно. Но больше всего удивляла интонация и лаконичность: «В НИИД быстро. Машины нет, давай пешком. Сразу ко мне». Может быть, Шеф относился к тому разряду людей (тут я хмыкнула), который напрочь не умеет писать эсэмэски? Передо мной встал образ начальника — что тот, прежний, что этот, с которым я уже начинала смиряться, — и словосочетание «что-то не уметь» к нему вообще никак не подходило. Значит, намеренно. Ну что я ему-то сделала?!
Холодный воздух забирался под капюшон и впивался в щеки, уши, нос… Сапоги, рассчитанные на машину, а не на лужи и слякоть, уже давно промокли, джинсы тоже зачерпывали достаточно воды с тротуара, и мокрое пятно уже подбиралось к коленям. Что там за срочность, что надо меня выдергивать среди ночи, и что за кризис, что меня лишили машины?! Пальцы уже как ледышки, и я надеюсь только, что их кошмарно срочное дело подождет чашку кофе. Иначе я совершенно отказываюсь существовать.
Желудок противно ноет, напоминая, что мы с ним забыли поесть. И еще — что меня ждет испытание. Я даже не знала точно, в чем оно заключается, но внутри заранее зрела паника. Ладно, положим, Оскара я не боюсь. Шефа — тем более, сколько кофе вместе выпито! Я вдруг поймала себя на том, что никак не могу перестроиться и называть его полным именем, хотя что-то в отношении него точно изменилось. Стоило вспомнить о нем, тронуть нёбо языком, произнося финальную «ль…» его имени, — и будто снова опаляет сознание мгновенной вспышкой безысходной боли. Она отдавалась тяжелым камнем под сердцем вечером, когда серое солнце опускалось с серого неба; когда свет фар отражался в окнах дома напротив и бил мне в глаза; когда я вытягивала руку из окна, ловя капли дождя, она на мгновение стискивала мне сердце, не давая дышать, — и так же исчезала.
Поэтому я старалась не думать о нем.
Хлюпая промокшими сапогами, я прошлепала по лестнице наверх, злорадно представляя, какие дивные следы остаются на синем ковролине, и свернула к Шефу. Замерла у прикрытой двери, занеся отмерзающую руку в паре сантиметров от двери.
— Входи.
Вот так. Вот так всегда.
— Вызывали? — Я всунулась в кабинет, намереваясь смотреть куда-нибудь в сторону, чтобы только не встречаться с ним взглядом, но как-то само собой получилось, что подняла глаза. И снова вздрогнула — сколько мне еще привыкать к тому, что теперь для меня он больше, чем парень с рекламы?
Босс в кои-то веки сидел не на столе, а за ним, брови его были сурово сведены, так что на молодом лбу залегла складка. Привычная белая рубашка и плащ, который он даже не снял.
— Проходи, — Шеф переложил какие-то исписанные листы и подтолкнул один ко мне. — Прочитай и подпиши.
Я плюхнулась в кресло у стола и уткнулась взглядом в бумажку, пытаясь понять причину его перемены ко мне. Вспомнилось, как вдруг резко исчез из моей жизни Оскар — на долгих два месяца, показавшихся мне вечностью. Пусть он вроде бы и вернулся, но все равно я его почти не вижу. Если теперь еще и Шеф, это будет уже слишком! Я, покусывая губы, обдумывала возможность задать ему вопрос в лоб, но тут голос начальства выдернул меня из задумчивости:
— Боже мой, Черна, сколько можно читать пять строчек?!
Автоматически вжав голову в плечи, я наконец прочитала текст. Ну да, приказ о моем назначении в группу 5. Казенным и сухим языком, который и читать-то сложно. Параллельно указывалось, что мне присваивается воинское звание «рядовой». Я пожала плечами и подписала приказ.
Шеф взял у меня лист, все так же не поднимая глаз, и оставил свою подпись, больше похожую на вышивку бисером по шелку.
— Осталось только Оскара, — Шеф встал с кресла, придерживая полу плаща, и, не поворачиваясь, кивнул мне: — Идем.
Шел он неожиданно быстро и широко, так что пришлось чуть ли не бежать следом, краем глаза отмечая непривычную гудящую тишину — как будто много человек разом говорили очень тихим шепотом.
Шеф распахнул дверь с золотой табличкой, и мы вошли в кабинет Оскара. Я думала, что там будет пусто или только он один, но большой круглый стол, который я помнила с первого дня здесь, оказался весь занят. Я узнала лисичек, Черта и Крапиву, остальные пять существ были мне незнакомы.
Все они сидели опустив головы и ничего не говоря.
— Оскар, — Шеф кинул лист с приказом на стол, и я только сейчас увидела Оскара, отступившего от окна к столу. Смотреть на него было почти больно: осунувшийся, с недельной, наверное, щетиной, почти черными синяками под глазами, он казался тенью того мужчины, который когда-то помахал мне у арки Главного штаба.
Устало потерев глаза, он постучал рукой по столу, кто-то кинул ему ручку. Размашистая, на пол-листа, подпись и усталый голос:
— Теперь ты состоишь в пятой группе под командованием Черта.
Я перевела взгляд на только что обретенного начальника, но он даже не взглянул в мою сторону. Ссутулившись и уронив голову между выставленных на стол рук, он только едва заметно кивнул. Крапива подняла на меня глаза, и я увидела, что они покраснели от слез, да и сейчас полны ими. Я недоуменно смотрела то на Оскара, то на Шефа, чувствуя себя на редкость глупо: что-то явно случилось, причем что-то ужасное, а я ничего не знаю и, может быть, сейчас только делаю всем еще хуже своим непониманием.
Наконец Оскар вздохнул и, гоняя сильными пальцами лист с моим приказом туда-сюда по столу, выдохнул:
— Сегодня погибла Зена. В тумане необыкновенная активность. Мы не можем выпустить неукомплектованную по составу группу, так что тебя пришлось включить до окончания обучения.
Я никогда не знала, что говорить в таких случаях. Канонизированное «Мне очень жаль» всегда казалось мне глупым и пустым. Так и чудилось, что вот сейчас кто-нибудь сорвется и наорет: «Чего тебе жаль?! Что ты понимаешь?!» — и будет прав. Потому что это пустые слова, в которых нет ни капли чувства.
Так что я просто стояла и переводила ошеломленный взгляд с одного на другого, пытаясь понять, как мне себя вести. Мяла пальцами край расстегнутой куртки и надеялась найти хоть одни глаза, которые смотрели бы сейчас на меня, чтобы подсказать, что делать, а не в сторону, будто боясь признать свою вину. Но все было бесполезно. Все сидели, не шелохнувшись, и даже мой чуткий слух не улавливал никаких звуков, кроме далекого тиканья неизвестных часов. Где-то за моей спиной прислонился к стене и замер Шеф. Оскар в сотый раз проглядывал лист с приказом о моем назначении. Лисички очень похоже, почти синхронно, то прикусывали губы, то поправляли пряди волос, что казалось неуместно смешным, если бы не было так естественно. Черт так и сидел, прячась в стол, будто тот мог его защитить. Остальные оборотни за столом только изредка моргали и мельком переглядывались.
Тишину нарушил Оскар:
— Так, — он тяжело вздохнул, растирая внезапно выступившие на лбу морщины, — сейчас все в зону отдыха, сбор здесь же через…
Он вдруг замолчал, бросил беглый взгляд в окно — разноцветные бисеринки на черном полотне — и опустил голову. Я впервые увидела главного оборотня страны в замешательстве — и это просто вышибало почву из-под ног.
— Встречаемся за полтора часа до утренних сумерек, придется разобрать ситуацию, — вдруг послышался голос у меня за спиной, и я с удивлением отметила, что Шеф был не расстроен, не выбит из колеи, а собран и серьезен. Казалось, он не переживал потерю одного из лучших бойцов, а просто перестроил поведение на вариант более сложной ситуации.
Все кивнули и, как будто разом очнувшись, встали со своих мест. Сидеть остались только Крапива, почти растворившаяся в своем капюшоне, и Черт, так и не шелохнувшийся с момента моего появления в кабинете. Я неуклюже переминалась с ноги на ногу, поглядывая на безразличного Оскара. Вспомнилась Зена — воистину, она наводила на мысль о королеве воинов! Как ни странно, смерть всегда забирает именно таких — пышущих жаром, жизнью и силой.
Я подумала, что не знаю, как умирают оборотни. С нашей безумной регенерацией… воображение мгновенно нарисовало парочку ситуаций, в которых регенерация не поможет, — меня затошнило. Сделав несколько шагов назад в поисках какой-нибудь опоры, я уперлась в Шефа.
— Ой, — я повернулась, намереваясь извиниться, но наткнулась на его ледяной взгляд и замолчала.
— Через десять минут чтобы была у меня, — и только край плаща мелькнул за дверью кабинета.
Я бросила последний взгляд на Черта и Крапиву и вышла.
Идти к Шефу первый раз в жизни не хотелось. Общее напряжение и тяжесть давили на меня бетонной плитой, и я наконец поняла, насколько точно это выражение. Весь Институт притих, и без того редкие сотрудники пробегали мимо, испуганно косясь на меня и торопясь скрыться за углом. А я стояла в метре от кабинета Шефа и поглядывала на табличку «Александр Дмитриевич, глава Института». Он вселял в меня ощущение… жути. Не страха, от которого орешь, срывая горло, а именно жути. От которой холодный пот — и тот сбегает куда подальше по твоему же позвоночнику. Я поняла, насколько обманчива может быть внешность — неужели этот человек, от звука голоса которого мутилось в мозгу, мог казаться мне мягким, веселым и несерьезным пареньком? И дело было даже не в той перемене, которая произошла с ним в Нижнем Городе и которую я видела теперь постоянно. Просто произошла ситуация, в которой обнажается сущность, — и его сущность меня пугала.
Дверь кабинета открылась, на стену легла тень.
— Долго ты собираешься тут стоять? — Голубой рентгеновский луч, белые пальцы обхватывают дерево двери. Будто горло жертвы, которую вот-вот задушат, но пока еще ласкают.
Я мотнула головой, с трудом отводя взгляд, и, прошмыгнув внутрь, упала в черное холодное кресло. За моей спиной мягко щелкнули замки.
Я ожидала услышать шаги Шефа, но их не было — только чуть скрипнули петли двери, когда он о нее оперся.
Пару минут я просидела, не шевелясь, но потом все же рискнула обернуться — чтобы снова порезаться об этот взгляд. Шеф стоял, прислонившись к двери, убрав руки за спину и чуть закинув голову. Из-под светлой челки две льдинки следили за каждым моим движением. Я невольно вздрогнула — этот черный силуэт на фоне красного дерева пугал меня.
— Что?
Молчание.
— Послушайте, — решилась я, — я понимаю, что случилось ужасное и что погиб ценный сотрудник и, наверное, старый друг, но чем я виновата? Почему вы на меня так смотрите?
К моему удивлению, его левую щеку разрезала хищная улыбка.
— Оскар никогда не ошибался.
Я непонимающе моргнула.
— Почти всех здесь он подобрал сам, я говорил тебе, — Шеф наклонял голову то вправо, то влево, будто разглядывая меня. — Поэтому в каждом был уверен. А я говорил ему, что так делать стоит совершенно не всегда.
Он наконец отошел от двери и медленными шагами пересек кабинет, начав бездумно разбирать какие-то бумажки на столе. Я не отрывала от него взгляд, ожидая продолжения. И тут до меня начало доходить:
— В-вы ч-что, — от волнения я начала заикаться, — считаете, что я тут что-то могла сделать?!
— Сама посуди, — Шеф повернулся ко мне, и его глаза недобро блеснули. Как лезвие на солнце. — Появляешься ты, все идет неплохо. По мере того, как ты набираешься опыта, активность тумана внизу начинает повышаться. Незначительно вначале — мы даже не обращаем внимания. Первое посещение — и с нахлынувшими на город Представителями едва удается справиться. А через несколько дней гибнет один из лучших и перспективнейших сотрудников, которого даже задеть-то толком ни разу не могли. Что скажешь?
Он замолчал, ожидая моей реакции. Я похолодела. Ощущение было такое… его просто невозможно описать. Да, доводы звучали обоснованно, я бы на его месте тоже заволновалась и обратила внимание, но я-то, я-то знала, что совершенно ни при чем! Стало горько, в горле застрял ком, и я подумала только, что не хватало мне еще сейчас разреветься как девчонке. Но было обидно, просто ужасно, безумно обидно! После всех дней, проведенных в зале с этой чертовой грушей, после кофе, приносимого нам с Жанной, после того спасения и рук Оскара, ловящих меня, падающую с потолка, — это было больно. Понимать, что раз ты попала под подозрение, то, даже пусть ты и правда ни при чем, к тебе уже никогда не будут относиться как раньше. Не будут доверять. Ты всегда будешь под пристальным вниманием. Я невольно прижала руку ко рту: так вот почему меня определили в 5 группу! Напряженные и подозрительные из-за гибели Зены, все в ней сейчас будут следить за каждым моим шагом, ища прокол, и, скорее всего, найдут. Даже если его не будет — просто найдут к чему придраться. Ведь они не дураки и тоже провели параллели.
Я вскочила:
— Если вы считаете меня… я не знаю даже кем, вражеским шпионом, то так и скажите! А не ходите вокруг да около! — Кажется, меня трясло. — Мне нечего скрывать, и я отвечу на любой ваш вопрос! Что до Нижнего Города, то вы там были вместе со мной и видели все, что я делала и куда ходила! Мне… мне оскорбительно слышать ваши подозрения, хотя я и понимаю вашу позицию! Но я совершенно невиновна и могу поклясться чем угодно!
Когда я замолчала, слова будто повисли в воздухе, медленно растворяясь. В ушах стучала кровь, щеки пылали, а ногти впились в ладони. И точно — меня колотило крупной дрожью.
На этот раз я вцепилась в Шефа взглядом. Надеюсь, в нем было достаточно негодования. Пусть устраивают мне любые тесты и допросы — я невиновна и знаю об этом!
Шеф смотрел на меня несколько секунд, потом вдруг улыбнулся — почти тепло, — сделал шаг ко мне и обнял. От неожиданности я чуть не плюхнулась обратно в кресло, но он легко придержал меня под руки. Я подняла на него недоуменный взгляд: только что он практически открыто выдвигал мне обвинения в смерти своей сотрудницы, а теперь объятия?! Но слова негодования застряли у меня в горле, потому что с ним снова произошла удивительная перемена: нет, он не превратился в того же мальчика с картинки, каким был. Он так и остался существом без возраста, сильным и опасным, но теперь эта опасность была направлена куда-то в сторону, а проступающая во взгляде и движениях сила превратилась из атакующей в защищающую — словом, мне вдруг безумно захотелось прижаться к нему и закрыть глаза, и я знала, что не будет мне места сохраннее, чем в его руках…
«Что за сопли!» — одернула я себя и поспешно высвободилась.
— Александр Дмитриевич, — я специально использовала его официальное имя, — что происходит, в конце концов?!
— Милый ребенок, — Шеф улыбнулся, взъерошив мне волосы, и в одно движение оказался на своем прежнем месте, — ты так мило оправдывалась, я чуть не прослезился.
И он отвернулся к столу, снова уткнувшись в какие-то бумаги. Будто ничего и не было. Будто секунду назад я не чувствовала запах ветра и моря от его плаща, холодящего мои щеки.
Я обессиленно опустилась в кресло, бормоча под нос что-то совершенно непечатное. Ну что за черт?!
Было тихо — только шелест бумаг в его легких пальцах да мое сердитое сопение. Прошла минута, вторая, третья. Мне уже даже злиться на него надоело. Ну вот и зачем я тут? А что, если он все равно мне не верит?
— М, — издал наконец Шеф, задумчиво приложив палец к губам и быстро пробегая глазами какой-то документ.
Я встрепенулась. Зря, все продолжалось так же. Еще несколько минут тишины.
Наконец, мое терпение лопнуло. Я встала с кресла и решительно повернула к двери, скосив на Шефа внимательный взгляд. Будто меня тут и нет вовсе, а он просто один читает у себя бумаги. Отлично! Я взялась за ручку.
— Куда пошла? — раздалось у меня из-за спины. — Я тебя еще не отпускал.
— Вы наговорили мне бочку арестантов, — сказала я, не оборачиваясь, — заставили оправдываться глупейшим образом и все равно, кажется, мне не верите. Тупо сидеть и ждать, когда вы начитаетесь, я не намерена. У меня теперь есть капитан, у него сбор через… — Я попыталась сориентироваться во времени. — В общем, я должна быть там!
Я взялась за золотистую ручку двери. Даже успела на нее нажать и потянуть на себя…
— Я сказал, ты никуда не пойдешь, — раздался голос у меня над ухом, и я ясно услышала в нем шипение. Вздрогнув, я отпустила ручку от неожиданности и замерла, боясь повернуться. Дежавю. Такое уже было. Картинка вспыхнула перед глазами, нарисовавшись так четко и ясно, что у меня даже перехватило дыхание. Я говорю Оскару, что не готова биться непонятно за что, и пытаюсь уйти — а смуглая рука захлопывает приоткрытую мной дверь с такой силой, что на дереве почти остаются следы. А потом… Потом они спасают меня, оба, — и я вишу на шее Оскара, умоляя простить меня и взять обратно.
Нет уж. Я не собираюсь повторять свои ошибки.
Так я и стояла, выхватывая взглядом то рисунок дерева на двери, то отражение лампы в блестящей ручке и боясь повернуться.
— Ну что, — прошелестело у меня над ухом, — стоишь, никуда не собираешься?
Я осторожно покачала головой.
— Вот и умница. Хорошая девочка.
Я кивнула. Да, я очень хорошая, не надо меня… есть. В очередной раз я задумалась, кто же такой Шеф.
— Вольно, — раздалось уже издалека, уже простым человеческим голосом, просто усталым. Я обернулась. — А теперь сядь и слушай меня. Внимательно.
Шеф кивнул мне на кофемашину в углу, к которой я бросилась со всех ног. Кофе не дают варить тому, кому не доверяют. Значит — доверяет. Значит — все в порядке.
Повоевав с кнопками, я все же осилила сатанинское отродье и обернулась в поисках кружек. Даже если всего одной — пусть. Это уже не главное.
— Они в шкафу, найдешь? — Шеф держал в одной руке документ, который продолжал читать, а двумя пальцами другой взял за спинку второе кожаное кресло и ставил сейчас, не глядя, рядом с моим. Весило оно килограммов десять, не меньше. Я поспешно закрыла рот и ринулась к шкафу.
— Мне надо было услышать, что ты скажешь, и я не собираюсь извиняться.
Кто бы сомневался. Мы сидели, пили уже вторую кружку кофе на каждого — первая была просто проглочена, чтобы не заснуть, — и Шеф даже разрешил мне курить в кабинете.
— Происходит и правда что-то странное. Город среагировал на твое появление. Это безусловно, — Шеф отхлебнул кофе, на мгновение сведя брови в одну пшеничную линию, — но никто и не думал никогда, что ты могла как-то повлиять на смерть Зены.
Даже я дернулась, когда услышала это словосочетание, — а ведь видела ее всего один раз, несколько минут. А он говорит так, будто это его ни капли не трогает. Не верю.
— Туман действительно несколько повысил активность с тех пор, как ты появилась. Поэтому я и пошел с тобой вниз — посмотреть, что будет. А Оскару, предвосхищая твой вопрос… и закрой рот… и не пепели меня взглядом… так вот, Оскару и правда было не до того. Город дернулся, встретив тебя, а ты — его. Но ничего кардинально ужасного не произошло. Так что — успокойся, ты вне подозрений.
— А зачем вам надо было услышать, что я скажу?
— А интересно было, — Шеф прикурил сигарету, она на мгновение выхватила красным его лицо, — я, знаешь ли, любопытная тварь.
— Да уж, — не сдержалась я, но тут же прикусила язык. Босс, слава богу, сделал вид, что ничего не слышал. — А что думают остальные?
— Успокойся, там тоже не дураки, — Шеф улыбнулся. Устало, но тепло. От его перемен можно было с ума сойти, я уже переставала их отмечать. — Никто против тебя ничего не имеет. Черту, сама понимаешь, не до того. Они с Зеной в паре уже лет… — Он прищурился, вспоминая: — Лет семьдесят работали. Это слаженная пара, которая понимала друг друга без слов. Так что это тройной удар: по нему как по личности, как по команде в целом и как по капитану. Сейчас формально место Зены займет Михалыч, он как раз за ней по силе шел. Но это ненадолго. Контакт важнее, эта замена только на первых порах, чтобы не дать группе сильно упасть в силовом варианте.
Я кивала, прихлебывала кофе и старалась ничего не пропустить.
— …Ее место займешь ты.
Я поперхнулась:
— Я-а-а?! Да вы что?! Шеф, я вас уважаю и все такое, — я стукнула кружкой по столу, наплевав на круглый мокрый след на дорогом дереве, — но тут вы просто что-то несусветное несете! Сами же только что сказали, сколько времени они вместе пробыли, что это была сработавшаяся пара и что…
— Замолкни, — он выставил вперед ладонь, и я послушно заткнулась. — Пройдет немало времени, прежде чем Черт придет в себя. Я это прекрасно знаю. Но сейчас у него новенькая — ее надо обучать, о ней надо заботиться. Поневоле у вас будет налажен контакт. И сила тут как таковая не нужна. Я знал группы, где капитаны вообще работали с эмпатами, а с них толку в бою… как с пантеры молока.
Скептически слушая объяснения Шефа, я между делом отметила, что это только что явно был выпад в сторону Оскара. Сколько ж они общаются уже, что так друг друга «любят»?
— В общем, так, — Шеф хлопнул рукой по кожаному подлокотнику, — покрутись тут еще полчаса, в комнату отдыха группы пока что не суйся, у них там общее горе, и ты будешь только раздражать. Общение начнете с планерки. Вливайся в коллектив, специально ничего не делай. Все само получится. Но характер свой и норов спрячь куда подальше. А то я сам приду с ним разбираться.
Он встал, и я невольно вскочила следом. Шеф хмыкнул, смерив меня оценивающим взглядом:
— Тебе придется после каждой смены заходить ко мне и лично отчитываться. Чтобы я был в курсе, как там у вас дела идут. Поняла?
— Поняла!
— Умница. Топай пока что, поешь где-нибудь. Силы тебе понадобятся, тебе сегодня превращаться.
Я нервно сглотнула. Волновалась ли я? Еще как! Работать в группе, превращаться… Страшно не то, с чем придется столкнуться, а то, что подумают окружающие.
Я уже почти вышла, когда меня нагнал негромкий голос:
— И никогда не пытайся уйти, если тебя еще не отпускали. Я — не Оскар, нежничать не буду. А вот теперь можешь идти.
Я покраснела и выскочила за дверь.
19
Когда ситуация для тебя новая, возникает масса вопросов, о которых ты бы раньше ни за что не задумался. Вот например: первой мне приходить на сбор у Оскара или последней? Куда садиться за столом, вдруг все места уже «разобраны», и кто-то на меня обидится? А положение у меня и так шаткое.
Словом, я кружила недалеко от кабинета, как несколько часов тому назад у кабинета Шефа, и задавала себе миллион самых глупых и неожиданных вопросов. Жаль, что я появилась в группе при таких обстоятельствах. Наверное, в другой ситуации меня бы встретили радостно, и этот день запомнился бы мне на всю жизнь. А тут… рассеянный кивок да пара хмурых взглядов.
Ужасно хотелось спать. Глаза горели с недосыпа, свет встроенных в потолок ламп резал как ножом. Я подумала, что никогда не видела тут комнат отдыха для групп, или как оно там называется. Мне бы сейчас не помешало забиться как раз в какое-нибудь такое место и подремать пару-другую часов. Да, я ночное существо, как и все мы, но, если ты еще и днем не спишь, терзаясь сомнениями, почему никто из начальства тебе не звонит…
Я зевнула и решила выпить еще кофе. Шатаясь и щурясь, я прошла по коридору, повернула и уже даже занесла руку на уровень какой-то кнопки с аппетитной подписью…
В нос ударил резкий, сшибающий с ног приторно-сладкий запах. Никакие духи в жизни не могли вызвать такую тошноту, и я в очередной раз прокляла свой слишком чуткий нос — никогда еще я не чувствовала перегар так остро!
Узкая рука с ломким запястьем, рыжеватые кудри, рассыпанные по плечам, и надвинутая на глаза ковбойская шляпа — передо мной, упершись в автомат, стоял Неуловимый Джо, и он был в стельку пьян.
Я резко затормозила, боясь пошевелиться, боясь, что, обнаружь я свое присутствие, будет хуже. Он явно не ожидал увидеть здесь никого в ночной час.
— А тебе что надо? — не поворачиваясь и водя вверх-вниз по кнопкам выбора пальцем с длинным ногтем, хрипло спросил Джо.
Я уже хотела было извиниться, промямлить что-то и быстренько скрыться за поворотом, но тут во мне что-то проснулось. Пусть я и рядовой, но такой же оборотень, как и он, и имею здесь такие же права.
— Видимо, то же, что и вам, — огрызнулась я, подходя ближе, — кофе. И побольше.
Джо резко и неприятно каркающе засмеялся. Звук гулко отразился от стен и будто утонул в мягком синем ковролине у нас под ногами.
— Тогда у нас разные цели, деточка.
Меня передернуло — я с детства не выносила обращения «деточка», «милочка» и все в таком духе.
— Что ж, могу только порадоваться, что нам с вами не по пути!
Его лицо скинуло с себя улыбку, как маску, и застыло тупой злобой.
— А ты не зарываешься, дет-точка? — произнес он тихо и в то же время очень четко. Я не могла поверить своим глазам: секунду назад он едва мог стоять на ногах, упираясь в автомат с кофе, а сейчас замер, чуть согнув ноги в коленях, что, я уже знала, было боевой стойкой. Нападать на новобранца, на своего?! Он что, с ума сошел?!!
Я невольно сделала шаг назад, лихорадочно соображая, что делать. За драку со своим же по головке меня точно не погладят, пусть я даже буду канючить: «Он первый начал!» Да что вообще тут происходит, почему боец позволяет себе напиться до невменяемого состояния и нападать на младшего?!
Тем временем Джо, обнажив в гримасе искусственной радости желтоватые острые зубы, шел на меня. Я попыталась абстрагироваться от надвигающейся угрозы в лице чокнутого оборотня и вспомнить, как на тренировках Жанна заставляла меня превращаться по щелчку пальцев. Вот она, опасность, пора применить навыки! Но ярость куда-то спряталась, осталось только удивление нелепости ситуации.
— Думаешь, если тебе начальство слюни подтирает и подгузники меняет, когда ты обосрешься со страха, так и все будут? — спросил он почти ласково.
Меня будто обдало кипятком. Тело вдруг стало горячим, и я почувствовала, как огненными струями бежит по нему кровь. Крылья рванули кожу, вспарывая одежду и вселяя в мое горящее от ярости «Я» ликующее ощущение мощи. Краем уха я услышала звон разбитого и летящего вниз стекла — коридоры Института не были рассчитаны на превращение. Руки отяжелели и будто бы стали больше — натренированные многочисленными занятиями с Жанной, выступили когти. А теперь взять себя в руки…
То, что кипело внутри меня, норовя выплеснуться наружу и разнести все вокруг, стало постепенно утихать. Немного, совсем чуть-чуть — и я почувствовала, как замерло в изменении тело. Я готова была дать отпор! Ну в теории, конечно…
Однако все было совсем не так просто. Напротив меня, пригнувшись в преддверии прыжка и ощерившись плоской рыжей мордой, замерло нечто. Обнажившиеся в оскале желтые крепкие клыки явно могли разгрызть кость без особых трудов, а темные глаза дышали злобой. Шляпа валялась на полу у его ног, сбитая проросшей на голове щеткой рыжей шерсти. Голова оборотня была чуть согнута вниз, будто целясь мне сразу в горло, лапы с изогнутыми когтями протянуты вперед. Я попыталась собрать образ воедино — это явно был не волк, что-то другое, но безумно похоже…
— Пес! — удивленно вырвалось у меня.
Да, передо мной стояла недоделанная рыжая псина, каких десятки бегает по деревенским дворам. Джо взревел и бросился вперед — кажется, я задела за больное. Крылья, как и всегда, сработали быстрее сознания, и я взлетела вверх, под самый навесной потолок, обжигая кожу о нагревшиеся лампочки. С глухим рычанием псина разогнулась в полный рост, оказавшийся заметно превышающим его человеческий — около двух метров, — и попыталась достать меня когтистой лапой. Я, недолго думая, собрала пальцы в пучок и, как учила Жанна (вот уж не думала, что буду вспоминать ее с такой благодарностью!), резко ударила ему в лапу. С коротким рыком Джо отдернул ее и опустился, сверля меня снизу ненавидящим взглядом. Я с горечью заметила, что не причинила ему толком никакого вреда, только немного поцарапала. Чертов пес, что же делать? А ситуация меж тем была совершенно патовая: он меня не может достать, но и из угла не выпускает.
Где-то слева хлопнула дверь, раздались чьи-то приглушенные голоса и тут же резко оборвались. Мы оба повернули головы на звук, и…
— Да демоны вас забери, что это такое?! — Смуглый Черт даже побелел от ярости, и я заметила, как его волосы начинают превращаться в шерсть. К счастью, он быстро взял себя в руки. За его спиной стояли неодобрительно посматривающий на нас Михалыч и Крапива со все еще заплаканными глазами.
С утробным рычанием Джо поднялся на две лапы и начал принимать человеческую форму. Сначала изменилась голова, затем и шерсть превратилась в волосы… Наконец человек, сплюнув в мою сторону, наклонился за шляпой, отброшенной в угол, и, не торопясь, надел ее привычным жестом. Чиркнул по мне взглядом, и я тихо зашипела — глаза остались прежние, звериные, злые.
— А тебе что, приглашение нужно на линованной бумаге?! — повернулся Черт в мою сторону.
— Я… — начала было я, но махнула на все рукой, аккуратно опустилась на пол и, прикрыв глаза, нашла в себе точку гармонии. Дернулось тело, задрожали руки — и только разорванная куртка напоминала о недавней метаморфозе. Я часто дышала, исподлобья поглядывая на начальство.
Черт переводил взгляд с меня на Джо и обратно, оторопело покачивая головой.
— Ну… ну у меня просто слов нет… — наконец выдохнул он и оглянулся на Михалыча, будто ища поддержки. Тот едва заметно кивнул и тихонько вздохнул. — Я от вас в шоке. Надо же было… — Черт оборвал сам себя и махнул рукой. — Так. После собрания с Джо я поговорю сам, а Черна к Александру Дмитриевичу. Пусть он с тобой разбирается.
Я кивнула, опустив голову. Отлично начинается работа в группе — с выговора. Черт завернул по коридору в кабинет Оскара, все последовали за ним. Я смотрела под ноги и на стены, боясь поднять глаза и встретиться с чьим-то неодобрительным взглядом. Рядом раздалось покряхтывание, будто гиена смеялась, приступая к обеду, — Джо, прикусив чубук трубки, смеялся, глядя на меня. Одними губами — его взгляд хотелось посадить на цепь.
Расселись быстро, без суеты, не выбирая мест и не пересаживаясь. Если еще полчаса назад я думала, как бы так сесть поудачнее, то теперь я только старалась оказаться подальше от Джо. В итоге он оказался через пару нелюдей от меня, боком — не идеально, но все равно лучше, чем сидеть рядом или под его мерзким кусающим взглядом.
Слева от меня оказалась тетка-эмпат, чье лицо не выражало ни скорби по Зене, ни хотя бы вежливой грусти. Оно было полнощеко и равнодушно, с иногда проявляющимся и тут же исчезающим рассеянным интересом.
Справа воздвигся Михалыч, и так огромный, а уж рядом со мной и вовсе казавшийся великаном. Если эмпат (которую, как я заметила, все называли просто Вел) хотя бы скосила на меня любопытный взгляд, то Михалыч даже не позаботился о том, чтобы не задеть локтем. Я поерзала на дубовом стуле, чувствуя себя намного неуютнее, чем надеялась.
Черт опустился напротив Джо, обведя нас усталым взглядом и проверяя, все ли на месте. На мне его взгляд чуть дрогнул — мое появление, видимо, лишний раз напомнило о его причинах. Последней в кабинет вошла Крапива, все в том же зеленом плаще, только на этот раз капюшон был опущен на плечи, и я увидела длинные огненные пряди, уходящие под плащ. Она нерешительно замерла на пороге, ища себе места, но свободный стул был только рядом с капитаном. Черт бросил взгляд на него и кивнул.
— Это всегда было место Зены, — вдруг шепнула Вел и снова уперла в никуда скучающий взгляд. Я удивленно повернулась к ней — я никаких пояснений не просила, но она явно хотела поговорить. Что ж, удачно.
— Я примерно так и подумала, — шепнула я краем рта, косясь на Черта.
Мы снова замолчали.
— Чего вы с Джо сцепились? — снова прошептала Вел.
— Кофе не поделили, — тихонько усмехнулась я, надеясь, что никто не заметил моей полуулыбки.
Вел так же тихонько хрюкнула в сложенные у лица руки. Звякнули многочисленные браслеты.
— Не переживай, с ним вообще только Зена ладила, — снова прошептала она, делая вид, что поправляет лезущую в глаза прядь.
— Поэтому он напился? — прошептала я, уже почти в открытую повернувшись к ней.
— Напился? — почти в полный голос воскликнула Вел, но тут же притихла под осуждающим взглядом Михалыча.
— Ну да, — прошипела я, — он был пьяный в дребеня, когда я на него наткнулась.
— И смог превратиться? — Брови эмпата поползли вверх. Я кивнула. — Мистика…
Что ж, похоже, она совсем не так плоха, как показалась мне в первый раз. Давали знать о себе давние предубеждения.
— Прошу прощения, господа, — в кабинет вошел Оскар, и все сразу замерли, распрямив спины и следя за ним внимательными глазами. — Как бы ни было это неприятно, но нам необходимо разобрать ситуацию, чтобы впредь не допускать таких ошибок.
Черта едва заметно передернуло.
— Итак, — Оскар вздохнул и прислонился к стене за спиной капитана, — давайте по порядку. Начнем с Черта.
— Обычное дежурство, — бесцветно начал он, — мы патрулировали западную границу. Общая активность повысилась, конечно, как и было в последние дни, но всплесков не было. Ничего, что могло бы… действительно встревожить. Смена уже скоро заканчивалась, на точке оставались Зена и Джо, Вел, как всегда, была посередине.
Я заметила, как Вел заерзала на стуле при упоминании своего имени, и не зря — желтые глаза остановились на ней.
— Вел?
— Ничего сверхнового, как и сказал Черт, — она пожала плечами, — активность была на общем повышенном уровне, но так уже последние дни, я не стала обращать внимания.
Оскар кивнул.
— Всплеск прошел резко, я не смогла даже засечь повышение, — продолжала эмпат, и тон ее стал виноватым, — просто резкий пик — и снова общий уровень, будто ничего и не было. Я крикнула, но уже было…
— Хорошо. — Оскар перевел взгляд на Джо. — Рассказывай.
Прежде чем начать, пес пару секунд смотрел на Оскара, будто пытаясь прожечь его взглядом, но это было бесполезно — тот только недоуменно дернул бровью.
— Мы патрулировали предел, — хрипло начал Джо, — все было нормально. Потом я заметил у одного из домов сгущение тумана и пошел посмотреть, что там.
— Стоп, — Оскар отделился от стены и приподнял руку, — а вот тут поподробнее. Зена тебе ничего не сказала?
Джо опустил голову, потом поднял и, глядя в глаза Оскару, произнес:
— Она велела мне вернуться.
Молчание было дольше положенного лишь на мгновение.
— Почему ты не вернулся? — спросил Оскар совершенно спокойным голосом.
Джо молчал. Я осторожно обвела присутствующих взглядом. Ничего не выражающий Михалыч — спокойная собранность. Крапива смотрела на Джо ненавидящим взглядом, полным горечи. Черт сидел с виду спокойно, только вены проступили на подпирающих подбородок руках. Вел чуть приподняла брови и скосила на меня выразительный взгляд. Я скорчила непонимающую гримасу.
— Зена как-то спасла Джо. С тех пор он не мог себе простить, что женщина оказалась не только сильнее его, но и оказала ему услугу, — прошептала она, пряча за поднятыми к губам руками лицо, — он постоянно старался доказать, что не хуже. Ну вот, похоже…
Она вдруг оборвала себя и дернулась в сторону от меня, склонив голову и делая вид, что очень занята своими браслетами. Я подняла голову и побледнела — на нас смотрели желтые глаза.
— Черна после заседания к Шефу, — обронил Оскар и снова повернулся к Джо. Но его опередил Черт:
— То есть ты признаешь, что ослушался приказа? — В его голосе прозвучало что-то такое, что мы все осели и притихли, и даже Оскар встревоженно повернулся к капитану.
Джо выдержал взгляд в упор:
— Да.
— Ты отстранен, — бросил Черт.
— Группа будет не укомплектована, — возразил оборотень, белея.
— Найдем замену, — уронил Оскар из темноты над ними, и оба притихли, остыли. — С вопросом комплектации понятно. Нам необходимо разобрать ситуацию. Что было дальше?
— Она побежала за ним, — вдруг вступила в разговор Крапива, несмотря на то что Оскар ее еще не вызывал. Она смотрела в одну точку, и огненно-рыжие волосы казались выражением ее мыслей. Ее никто не прервал, и она продолжила: — Зена перекинулась и побежала за ним, постоянно его окликая и веля остановиться. Он отвечал, что все нормально, он справится. Но тут туман сформировался… в нескольких Представителей.
Удивленно дрогнули брови Оскара, ахнула Вел, прикрыл глаза Черт. Я, опять ничего не понимая, посмотрела на капитана, но Оскар перехватил мой взгляд и объяснил:
— Представители не собираются группами. Это для них несвойственно, и еще ни одного такого случая я не встречал, — стало понятно, что если уж Оскар не встречал, то такого и быть просто не может, — минимальное расстояние между ними — около 5 метров.
Я кивнула и, как и все, вновь повернулась к Крапиве.
— Один коснулся Джо, но Зена с разбегу выбила его из лап Представителя. И увязла сама.
Крапива замолчала, опустив голову и завесив лицо волосами. Вел поморщилась и шепотом пояснила:
— Они были подругами, и Краппи очень переживает. На грани истерики вообще. А я это все чувствую.
— Что ты делала в это время и что пыталась сделать? — уточнил Оскар, не обращая внимания на разбитое состояние группового врача.
— Я быстро осмотрела Джо, как только он оказался свободен, видимых повреждений не было, — продолжала она, не поднимая глаз, — и я… Я…
— Продолжай, — надавил Оскар.
— Я попыталась связаться с остальными, но, когда они подошли, было уже поздно… — Крапива чуть слышно всхлипнула. — А пока… Я… я не имела права вмешиваться…
— Правильно, — вздохнул Оскар, прикрыв рукой глаза, — все правильно. Дальше.
— Когда мы подошли, — вступил в разговор Михалыч, переложив руки на груди, от чего, казалось, вокруг колыхнул воздух, — ее уже не было.
— Джо?
— Ее утащило в туман быстрее, чем я успел оглянуться, — хмуро ответил пес, — у меня был небольшой порез на предплечье, я обработал его и сразу повернулся, чтобы помочь, но… ее уже не было.
— Подведем итоги, — Оскар оперся о стол и посмотрел в окно, где чернота становилась чуть светлее. — Второй по силе оборотень в группе погибает от нескольких Представителей, появившихся разом в одном месте, из-за того, что последний по силе ослушался приказа и полез туда, где его возможностей явно не хватало.
Джо молчал, только ноздри раздувались от сдерживаемого гнева.
— Хорошо. Черт — останься для инструктажа, Черна — уже сказано, остальные свободны. Сбор через полчаса.
С нестройным шумом отодвинулись стулья. Не глядя друг на друга, вышли из кабинета. Я оглянулась: усталый Оскар оперся о стену, и даже глаза его будто потускнели. Черт, отвернувшись ото всех, молча смотрит в окно.
— Мо-ло-дец! Нет, ну правда, я не понимаю, тебе что, так нравится мой кабинет? Так ты бы так прямо и заходила, не надо искать повода! Ну правда, Чирик, в следующий раз ты разнесешь мне весь НИИД, чтобы на кофе напроситься?
Шеф сидел за столом, откинувшись в кресле, курил трубку и откровенно издевался. Я стояла на пороге, ожидая, когда поток его измывательств закончится, и смотрела на свои сапоги. Опять я на работе сутками, обувь на мне просто истлеет. Были промокшие кеды за шестьсот рублей, стали промокшие сапоги за шесть тысяч. А я все так же стою в кабинете начальства и жду, когда меня отчитают.
— Что ты молчишь? — весело спросил меня начальник, будто он мне тут анекдоты рассказывал, а я почему-то не смеялась.
— А что мне говорить? — вскинулась я. — Вы все равно скорее всего уже все знаете! И я никому тут не докажу, что это пес начал меня задирать первым!
Шеф задумчиво выпустил дым через нос, став дико похож на дракона.
— Ну, положим, я и правда все знаю. И про то, что он просто искал, на ком бы сорваться, и нашел самого слабого, и про то, что пьян был… И вообще. Ладно, — он хлопнул рукой по столу, как бы заканчивая разговор, — иди, скажи, что я устроил тебе жесткую выволочку. И держи глаза на макушке!
— Где?! — ахнула я.
— Ну ты меня поняла, — Шеф уже склонился над бумагами.
— А черт вас знает, какие вы тут трансформации придумаете, — пробубнила я под нос и вышла в коридор.
А на выходе меня уже ждал Черт.
Я открыла было рот, чтобы извиниться за драку с Джо, но он только махнул рукой и сразу заговорил:
— Мы начинаем в совершенно авральном режиме, так что технику поведения буду тебе рассказывать сейчас, пока время есть. И лично я не отказался бы от чашки кофе.
Я кивнула, и мы уже привычной дорогой завернули к автомату. Хоть меня и передернуло при воспоминании об инциденте с Джо, по коридору распространялся такой дивный аромат кофе и сливок, что устоять было просто невозможно.
Черт привычно ткнул в кнопку и привалился к стене — у меня вообще создалось впечатление, что он едва на ногах стоит.
— А разве вам сейчас не полагается отдых? — Я рискнула начать разговор.
Черт выдернул себя из задумчивости и пару мгновений непонимающе хмурился на меня, пытаясь понять, кто я такая. Потом помотал головой, ополовинил одним глотком чашку кофе и кивнул:
— Полагается. Но Оскар тут у нас недаром главный. Он еще и психолог. Отпусти он сейчас группу по домам отдыхать — начнутся сопли и переживания. Ты Крапиву видела, она вообще едва на ногах держится. Они подруги… были. Ей досталось больше всех — она же не имела права вмешиваться.
— А почему, кстати? — Я задумалась над выбором между «шоколадом» и «кофе».
— Тебе Оскар уже, наверное, объяснял, что обычное оружие, как то: пистолеты, гранатометы и танки — Представителей не берут? Думаю, понятно, что стрелять в туман, даже живой и плотный, несколько бесполезно?.. Вот и отлично. А теперь представь, что может сделать обычный человек. Да, не забывай, Крапива хоть и врач — но человек. Справиться чисто физически могут оборотни, вампиры да еще там парочка видов…
Я вопросительно приподняла брови, но капитан снова махнул рукой:
— Они в рейдах практически не участвуют, так что тебе знать пока что необязательно. Хотя теперь, с повышенной активностью, демон знает, что там будет с группами… — Он сонно поводил пластиковой ложечкой в чашке. — Знаешь, Черна…
Он замолчал. Я уже была готова окликнуть его, ожидая продолжения инструктажа, но капитан сам продолжил — глухо, медленно:
— Знаешь, мне кажется, что теперь уже ничего не будет как раньше. Наша работа была странной, интересной, временами опасной — раны от Представителей для нас губительны, — но никогда не была смертельно опасной. Мир изменился. Я тут довольно давно, больше сотни лет — и никогда такого не было.
Он смотрел в сторону, на разбитое моим крылом стекло, которое еще не успели заменить. А я смотрела на него и думала, как странно слышать от совсем молодого мужчины, что он тут «больше сотни лет». Как странно, что мы сейчас стоим тут и пьем кофе, и гнет чуждой смерти давит на меня невыносимой тяжестью непонимания их скорби, а еще несколько месяцев назад Шеф и Оскар шутливо спорили тут же, сколько кофе мне можно. Как странно, что нелюдь, которого я вижу второй раз в жизни, вдруг разоткровенничался со мной, будто мы давние друзья. Неужели старый интриган Шеф был прав?! Черту нужна замена, пусть он и сам еще этого не понимает, и вот я тут как тут — со мной надо проводить инструктаж, надо учить жить и смотреть, чтобы я не влипла в историю. О, Шеферель, знать бы только, что ты задумал…
— Ладно, дальше. — Черт хлопнул по автомату, требуя добавки. — Крапива, как ты уже поняла, врач. Соваться она не имеет права, потому что все равно толку от нее мало, а помощь как от человека бывает неоценима. Запомни сразу: если она говорит, что это надо обработать, даже если там крохотная царапина, — сиди и не дергайся! Ей лучше знать, а просто так отвлекать оперативника она не будет. Это понятно?
Я поспешно закивала — тон у Черта был хоть и усталый, но суровый.
— Вот и хорошо. А то знаю я эту вашу браваду молодежную — а потом в больницу, заражение…
— Заражение? От чего? — не поняла я.
— Видишь ли, я в химии не силен, — Черт почесал в затылке. — Это лучше к Оскару, он у нас гуру по всем вопросам. В общем, туман сам по себе безвреден. Но когда он формируется, то обретает некоторые свойства… А, демон его знает! Короче, он выделяет яд — считай так для простоты! Разлагает кожу на ура, небольшой порез может обернуться настоящей раной. И что хуже всего — тормозит регенерацию. Поняла? Слушаться будешь?
— Буду! — Я спешно проглотила остатки шоколада и, с молчаливого согласия Черта, закурила.
— Так, что еще… Фиксированных пар у нас нет, работаем все вместе на одном отрезке с некоторым разбросом. Недалеко от слабого обычно есть сильный, так что смирись: тебе ближайшее время — если ты у нас, конечно, не вундеркинд, как Жанна, — предстоит патрулировать с Михалычем. Если возникает ситуация, типа… Зови меня. Связь через Вел — работа эмпата как раз в том, чтобы чувствовать активность тумана, предупреждать о ней и поддерживать связь между нами.
— Она что, мысли читает?! — От удивления я чуть дымом не подавилась.
— Нет, — Черт наконец слабо усмехнулся, — но эмоции чувствует хорошо, одного от другого нас легко отличает. Словом, если чувствует волнение от кого-то, то посылает… А, демон! Не знаю я, как это работает! Но в какой-то момент ты просто чувствуешь, что тебе надо туда или к тому. В общем, положись на наших женщин — они свою работу знают. По идее, после такого всплеска всегда затишье, что для тебя как раз подходит. Но все равно — не высовывайся. Считай, что это приказ!
— Есть! — вырвалось у меня, и я сама даже встала как-то ровнее.
Черт чуть улыбнулся:
— Вольно! Боец… Докатились, буквально из-за парты выдергивать приходится. Ладно! Так, теперь вот еще что. Группа без Джо и правда некомплект, хоть и должно быть тихо. Но Оскар решил перестраховаться, а я всегда его слушаюсь, так что у нас будет вампир.
— Вампир?! — ахнула я. И сама же засмеялась над собой: ну да, оборотни для меня уже суровые будни, а вампиры — кошмар из ужастика.
— Вампир-вампир, — Черт снова улыбнулся, его лицо мгновенно стало моложе от одного этого блика улыбки, а я в очередной раз подумала, что Шеф — старый интриган, — зовут Виктор.
Я подозрительно прищурилась.
— Успокойся ты, — Черт хлопнул меня по плечу, и я невольно присела, — вампиры не едят нечисть. Невкусно, говорят. Так что не дергайся — не съест. Тип не то чтобы самый приятный, но покажите мне вообще приятного вампира! Лезть к нему не советую.
— Да больно надо, — пробурчала я, задетая тем, что вокруг этого вампирюги разводят такие церемонии.
Черт кивнул:
— И еще он… ну, в общем, сама увидишь. Вроде бы все, — он похлопал себя по карманам, ища зажигалку, — будут вопросы, спрашивай меня или Михалыча, всегда ответим. Сегодня у тебя функция скорее наблюдательная. Все, можешь идти, не опоздай.
Я кивнула и пошла к выходу — сначала быстро, потом медленнее. Слова капитана я расценила скорее как намек «Оставь меня одного», чем простое разрешение удалиться. У поворота я оглянулась. Черт курил, глядя куда-то в сторону, и дым красиво поднимался от его темного силуэта к белому потолку.
20
Нет ничего хуже зимнего утра. Зимняя ночь несет в себе искреннюю стужу, настоящую темноту и что-то такое, первобытное, чего нет больше никогда. Что заставляет найти любой огонь, пусть даже в зажигалке, и вспомнить, что он приручен. Что он тут — в любой момент, когда только пожелаешь, что никто не погибнет, если огонек вдруг погаснет…
В зимнем утре есть только хмарь, холод и железный привкус рассеянной ненависти.
Я стояла у Столба и ждала остальных. Кроме меня не было никого, но я подумала, что лучше уж подожду тут — меньше вероятность влипнуть в очередную историю.
Вокруг постепенно начинало сереть. Мне невольно вспомнились тяжелые подъемы в школу, безрадостные дни, унылые вечера — и острая тоска по другой жизни.
— Уже пришла!
Я вздрогнула и узнала Вел — как и в первый раз, она была всего лишь в легкой блузке и несусветной расцветки шароварах.
— Да, — я поежилась от холода, — заранее. Решила подождать тут, чтобы ни на кого не нарваться.
— Мудро, — Вел открыла сумку и быстро, привычными движениями скрутила самокрутку. — Все сейчас и так на взводе, еще один инцидент может стать последней каплей.
Я кивнула, чувствуя себя виноватой в стычке с Джо, хотя, в общем, он действительно начал первым. Вел молча вглядывалась в темноту.
— О, вот и Михалыч, — через пару минут она кивнула в сторону, и я действительно различила огромную фигуру медведя. — Никогда не опаздывает.
— Ты его давно знаешь? — Я затушила сигарету о серый снег и тут же прикурила другую. Ужасно хотелось согреться.
Вел смешно почесала нос большим пальцем и торопливо затянулась.
— М… Он меня втянул во все это. И было это двадцать лет назад. — Она опустила голову и носком мягкого мокасина пинала снег под ногами. — Так что давно. Хотя для вас, оборотней, это вообще не цифры. Он и тогда такой же был.
— Для меня цифры, — я нервно хихикнула, — мне всего двадцать пять. А двадцать лет назад я еще мультики по телевизору смотрела.
— Это ты пока молодая, — махнула рукой эмпат, и ее браслеты снова зазвенели, — а потом годы полетят и оглянуться не успеешь. Вот на Черта посмотри, ему знаешь сколько лет?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю, — покачала головой Вел, — а выглядит на двадцать. А уж точно ему не меньше двухсот.
Мы помолчали. Я вдруг почувствовала себя виноватой в том, что почти навсегда останусь молодой, а Вел — постареет. Чувство было… новым.
Потихоньку подошли остальные: в отдалении я заметила Крапиву — зеленый плащ и высокий рост выделяли ее из любой толпы. Что ж, для врача так, может быть, и лучше. Неподалеку, о чем-то думая, курил Черт. Вид у него был изможденный, но уже не такой убитый, как недавно. То ли боль притупилась, то ли другие заботы забили голову.
Черт махнул рукой, Крапива и медведь подтянулись к Столбу.
— Ну что, все готовы? — Он закусил зубами сигарету и попытался растянуть ворот свитера. На задранном подбородке стала видна черная щетина. — Тогда можем отправляться. Михалыч, на тебе доставка Чирика. Я знаю, она с Александром Дмитриевичем уже прыгала, но я боюсь ее одну отпускать на второй раз.
— Но нас же мало, — вякнула я, — нас же всего пятеро.
Слова вырвались сами собой, и я поняла, что появления вампира ждала с кошмарным напряжением.
— Нет, — раздалось у меня за спиной, — вас уже в самый раз.
Не знаю, показалось ли мне или и правда все вздрогнули, а Черт чуть поморщился, или мое воображение разыгралось больше, чем следовало. Но я точно подпрыгнула на месте — а еще гордилась, что научилась владеть своим телом! Вот тебе и пожалуйста…
Я не знаю, где на площади можно найти тень, но он вышел прямо из тени. Отделился от нее тонким высоким силуэтом и подошел к нам — легко, не проминая налетевший на брусчатку снег, и преувеличенно быстро. Нереально быстро.
— Позер, — услышала я шепот Вел.
— Я все слышу, — проговорил вампир, и, хотя фраза подразумевала улыбку, на его бледном лице она не мелькнула ни на секунду. Даже в глазах.
— Знакомьтесь, Виктор, — Черт встал рядом со мной, и мне буквально захотелось броситься ему на шею в приступе благодарности, — это наша новенькая, Черна.
— Я знаю, — спокойным голосом оборвал Черта вампир, сверля меня взглядом тяжелых, с огромной черной радужкой глаз.
Я сглотнула. Было неуютно. Было страшно. Было противно. От собственного страха, от того, что в разговоре вампир доминировал над капитаном. И от того напряжения, которое я чувствовала в стоящем рядом Черте.
И еще меня разглядывали как бифштекс. Виктор без всякого стеснения разглядывал меня в упор, сантиметр за сантиметром, с совершенно бесстрастным лицом, на котором мне, однако, мерещилось отвращение. А я видела только его глаза — наверное, даже красивые, но холодные и пугающие. Неестественные зрачки затягивали, будто вводя в гипноз, и мне вспомнились рассказы про «песнь» вампиров, которой они заманивают свою жертву, постепенно вводя ее в транс.
Кажется, Черт тоже заметил, что я перестала дышать, потому что мои пальцы вдруг сжало стальной хваткой, и я чуть не завыла от боли. Однако этого хватило, чтобы оторваться от вампира и прийти в себя. Я покосилась на капитана — его лицо было напряжено, едва заметно вздрагивали ноздри.
— Виктор, что вы…
— Спокойно, капитан, — снова оборвал его вампир тем же бесцветным голосом, и я поняла, что он все еще смотрит на меня, — я просто смотрю, с кем мне придется работать, пока вы тут между собой грызетесь, как звери. Мне же надо знать, что за кадры воспитывает ваш Институт.
Стало ужасно гадко. Хотелось что-то сказать, но в голову, как назло, не приходило ни одной достойной шпильки. Я точно знала, что потом придумаю сотни ядовитых ответов, но сейчас было пусто и звонко — как в хрустальном бокале.
Сделав над собой неимоверное усилие, я осторожно подняла глаза и сама стала разглядывать вампира.
В общем и целом он выглядел как обычный человек, одетый во все черное. Вельветовые брюки, расклешенными краями прикрывающие острые носки туфель, мягкий бесформенный свитер и широкий шарф, небрежно замотанный вокруг шеи и заброшенный на плечо. Типичный представитель богемы — художник или поэт. Понимая, что вот-вот снова встречусь с ним взглядом, я подняла глаза выше, пытаясь разглядеть его лицо.
Кожа и правда была удивительно бледная, почти белая — тут книги и фильмы не соврали. Острый подбородок без следов растительности, изящные тонкие губы, вовсе не красные, против моих ожиданий, а лишь немного ярче кожи. Высокие узкие скулы, нос с горбинкой и хищно вырезанными ноздрями. А дальше — глаза. Эти страшные, рушащие весь невинно-романтический образ глаза, пугающие настолько, что я не могу даже сложить воедино все черты его лица и понять, наконец, как он выглядит. О, глупые, глупые девчонки, начитавшиеся Энн Райс! Если бы хоть раз вы увидели настоящего вампира, изящного и утонченного убийцу, в котором человеческого еще меньше, чем в нас, то орали бы по ночам от страха до конца жизни!
Голова закружилась, меня замутило и, несмотря на холод, бросило в жар. Рука автоматически потянулась к горлу, и, прежде чем я поняла, что делаю, я со всей силы рванула ворот.
В стрессовых ситуациях в человеке просыпаются скрытые от него силы — он начинает двигаться быстрее, видеть четче и поднимать тяжелее. Что уж говорить о нас, нелюдях, чьи инстинкты и так обострены почти до предела.
Секунду назад мне еще было плохо и казалось, вот-вот стошнит прямо перед лицом вампира. Но дурнота вдруг отступила, а до мозга, наконец, дошло понимание сделанного. Я только что оголила шею с пульсирующими (я чувствовала, как сильно бьется кровь) венами менее чем в метре от вампира. Молодец. Шеф меня точно похвалит. Если я выживу.
Дальше все было очень медленно. Группа у меня за спиной еще не успела понять, что случилось. На лице Черта только проступало понимание моей дикой глупости. Казалось, сейчас есть только я и вампир передо мной.
Выражение полной бесстрастности вдруг соскользнуло с его лица, и на мгновение на нем проступил дикий азарт. Ноздри дрогнули, ловя мой запах, а тело на миллиметр дернулось вперед. Глаза больше не сканировали мое лицо — они впились в подставленное горло. Он почти не изменился, но и этого хватало, чтобы понять, в какой опасности я нахожусь. Я видела, как он умеет двигаться. Я бы разве что булькнуть успела.
Через секунду вампир уже взял себя в руки. Его взгляд обдал меня холодом, а губы презрительно скривились:
— Зря стараешься, животное, мы не едим нелюдей. От вашей крови дурно пахнет.
— А мне казалось, вам понравилось, — вдруг произнесла я и с ужасом заметила в своей интонации иронию. Боже, что же я несу!.. Я была словно мышка, которой пренебрегла кошка, а она возвращается и спрашивает, неужели цвет шкурки не тот.
Его глаза чуть дрогнули, сузившись, и снова распахнулись.
— Ты не волк, верно? — спросил он, и я с удивлением поняла, что его голос смягчился.
Я быстро помотала головой и добавила:
— Летучая мышь.
Вампир издал звук, который должен был бы означать хмыканье, если бы он умел улыбаться.
— Забавно. Летучие мыши издавна считались нашими союзниками, — он внимательно посмотрел на меня, будто в его словах скрывался двойной смысл, и от того, что я сейчас отвечу, зависело все наше совместное будущее.
— Да, я слышала об этом, — промямлила я, лихорадочно пытаясь придумать что-то более многообещающее, — думаю… это так и есть.
Вампир еще раз смерил меня взглядом, но в нем уже не было того глухого презрения, что раньше. Он едва заметно фыркнул, а губы чуть изогнулись в подобии улыбки.
И тут все снова стало двигаться как раньше. За спиной почти хором ахнули Вел и Крапива, Черт резко дернулся, переводя взгляд с вампира на меня и обратно. Но тот уже незаметно сделал шаг назад, и его поза перестала походить на готовность к броску. Черт непонимающе округлил глаза. Я пожала плечами, так же удивленно глядя на него.
Виктор поднял глаза на капитана.
— Не такая дура, как кажется, — произнес он, и его губы снова чуть дрогнули.
Я облегченно выдохнула. Пронесло.
Прошло всего несколько минут, но я уже чувствовала себя вымотанной. Черт подтолкнул меня ближе к Михалычу, и если вначале я не была в восторге от медвежьих объятий для переноса вниз, то сейчас чуть ли не сама прыгнула ему на шею — так хотелось почувствовать рядом живое тепло. Но, к моему удивлению, Михалыч просто взял меня за руку.
— И что, этого достаточно? — Я удивленно закинула голову, глядя на медведя.
— Ну можешь глаза прикрыть, у некоторых голова кружится, — поразмыслив, посоветовал оборотень.
О как. Хорошо, что первая к нему не кинулась, — поди потом объясни, что я ничего такого в виду не имела.
— Э… — Я почесала в затылке свободной рукой. — Я, видимо, Ше… Александра Дмитриевича немного не так поняла.
Медведь кивнул.
Первым прыгнул Черт — так и полагалось капитану. Дальше прошли Крапива и Вел, последним должен уходить второй по силе оборотень, но, поскольку Михалыч был сегодня пристегнут ко мне, замыкающим остался Виктор.
— Ты готова? — пробасил медведь, подходя вплотную к ограде Столба.
Я ни черта не была готова. Шефу можно было показать, что я боюсь, что мне не по себе или еще что-то. Рядом с ним еще можно было позволить себе быть маленькой девочкой, непонимающей и испуганной. Но тут я — уже полноправный член группы, взрослый и равный. И мои страхи и неуверенность никого не касаются. Так что я кивнула, покрепче вцепившись в горячую руку медведя.
Мы разом перепрыгнули заграждение, сделали шаг вперед, Михалыч скомандовал:
— Глаза! — И все опять взорвалось.
Не сказать чтобы я прямо боялась прыжка в Город, но немного нервничала. Из памяти еще не стерлось то чувство боли, которое я почувствовала в прошлый раз. А что, если сейчас будет так же? И не перед Шефом — а перед чужими людьми!
Все оказалось примерно как в первый раз, даже немного проще. Я знала, что увижу, когда открою глаза, а теплая лапа Михалыча (слово «рука» тут как-то не подходило) вселяла некоторую уверенность. Все стихло в одно мгновение, и мне под ноги бросилась земля, будто желая повалить навзничь. Я пошатнулась, но медведь поймал меня и придержал за плечи.
— Прилетели, — услышала я над собой его густой бас, — можешь открывать.
Все еще держа его за руку для верности, я осторожно приоткрыла один глаз, потом другой. Ночь и темнота — все как я и помнила. Я потянула носом воздух, и голова у меня снова закружилась. Нет, не так я помнила этот Город, это блаженство — в тысячу, тысячу раз слабее, скучнее и преснее! Как влюбленный, живущий воспоминаниями о первом свидании и вдруг встретивший ее на улице, я едва не теряла голову от счастья и радости. Этот Город пьянил, обнимал, манил куда-то в темноту своих улиц, звал миллионами запахов, обещал что-то неведомое и в то же время удивительно свое и родное!.. Я была дома…
— Да, держи ее крепко, — полунасмешливый голос Черта частично вернул меня к реальности. Я мотнула головой и обнаружила, что до сих пор сжимаю руку медведя.
Проследив за моим взглядом, Михалыч усмехнулся:
— Да, вцепилась конкретно. Знать, сильно тебя здесь прижимает!
Я смущенно кивнула и перевела взгляд на Черта.
— Значит, так, слушай меня, — он закинул в рот сигарету и сейчас сосредоточенно пытался совместить ее кончик и пламя зажигалки, — от Михалыча не больше чем на два метра. Без разрешения никуда — подчеркиваю — никуда — не лезть. Даже если кажется, что там спокойно, как у мамы под кроватью. Ходи, смотри, слушай, вникай. Но не лезь. Ясно?
— Ясно, — я бодро кивнула, борясь с желанием подергать, как ребенок, Михалыча за руку, чтобы мы шли быстрее.
— Все готовы? — Капитан повернулся к группе.
Я взглянула на остальных. Крапива спустила наконец капюшон, и ее огненные волосы почти что светились в темноте Города. Никогда не стихающий здесь ветер мягко дотрагивался до ее лица, и оно становилось спокойнее, даже краснота сошла с заплаканных глаз. Она поймала мой взгляд и слегка кивнула — то, чего я ждала еще в кабинете Оскара. Признания и ободрения. Я чуть улыбнулась ей в ответ. Вел деловито вставляла в уши розовые капельки наушников.
— Ей так лучше «ловится», — пояснил Михалыч, следя за моим удивленным взглядом, — это еще не все.
Справившись с наушниками, Вел вытащила из кармана что-то типа прищепки и прицепила на нос.
— А это что?! — ахнула я.
— Ее еще и запахи местные сбивают, — хмыкнул Михалыч, — тяжелая работа у человека.
Вампир стоял чуть в отдалении, сложив руки на груди и с выражением непередаваемой скуки на лице. Поймав мой взгляд, он чуть сощурил глаза и снова отвернулся. Меня передернуло, и я еще ближе придвинулась к медведю.
— Все, тогда начали, территории свои знаете, сбор у Рассвета, — Черт кивнул, махнул мне рукой и скрылся в одном из переулков.
Сначала казалось, что все так же, как и прошлый раз, — даже крепость руки Михалыча напоминала хватку державшего меня в тот раз Шефа. Мы довольно быстро шли по главной улице, и я едва успевала смотреть по сторонам, стараясь получить удовольствие от каждого пройденного метра.
— Почему мы так спешим? — не выдержала я, когда медведь в очередной раз дернул меня за руку, подгоняя.
— Потому что в тот раз ты была на увеселительной прогулке, а сейчас ты на работе, — оборотень быстро взглянул по сторонам и нырнул в какой-то неприметный переулок. Черные каменные стены, узкие высокие окна, переплетение каких-то веревок у крыши — мы словно оказались в каком-то восточном городе с их вечными петлями улиц.
Едва не задевая боками стены, мы пробежали переулок и вдруг вышли на широкую улицу, которая казалась ярче остальных.
— Что это за место?
— Вторая по значимости улица Города, — бросив по сторонам быстрый взгляд, будто опасался машин, медведь потащил меня на другую сторону. Мы уже почти ступили на тротуар, когда я поняла, что было не так.
— Люди?!
Вначале я просто не могла их заметить. Но вся улица была заполнена теми силуэтами, что я видела в прошлый раз. Я рванулась вперед к одному из них — и он просто прошел сквозь меня, как будто призраком была я.
— Что?.. — Меня вдруг замутило, и я прислонилась спиной к стене ближайшего дома. Мимо неслышно летели темные силуэты.
Где-то наверху вздохнул Михалыч.
— Впечатление гнетущее, я знаю. Иногда их больше, иногда меньше.
Я похлопала себя по карманам в поисках сигарет, вытащила пачку.
— Нервная у нас все-таки работа, — я кое-как прикурила, с наслаждением выпуская дым в ночной воздух.
Медведь оперся могучей рукой о стену дома и пожал плечами:
— Работа как работа. У каждого своя. Нефть добывать, я тебя уверяю, тоже не сахар.
— Ну они там под землей, — я потыкала вниз сигаретой, — хотя бы не встречают непонятных человекоподобных образов!
Повисла тишина. Я опасливо подняла взгляд на медведя. Он приподнял брови.
— Не надо. Не рассказывай мне, что они там встречают. Я по ночам орать буду, а живу одна, успокоить меня некому. Не надо, — я отлепилась от стены, глубоко вздохнула и кивнула: — Пойдем!
— Нам до конца и чуть направо, — махнул рукой вперед Михалыч, — улица довольно длинная, но ходить здесь легко, ты заметила?
Я рассеянно кивнула, убирая волосы от лица.
— Когда я тут была прошлый раз, призраков не было.
— Никто не спешил с объяснениями, да? — Медведь покосился на меня, продолжая тяжело ступать по брусчатке тротуара.
Я развела руками:
— Никто же не думал, что мне придется начинать так быстро.
— Мы предполагаем, а Бог — располагает, — и Михалыч вдруг истово перекрестился, глядя куда-то в сторону. Я чуть не споткнулась от удивления. Еще ни от кого в НИИДе я не слышала слов о Боге.
Начальство ничего не говорило. Однако наше положение «нечисти» (вампиры и оборотни наводили на мысль именно об этом слове) как-то не предусматривало теплых отношений с Богом и церковью. Лично я ничего не имела против, но сложившиеся за много веков стереотипы в отношении тех же оборотней предлагали серебряную пулю в качестве благословения.
А тут оборотень крестится.
Заметив мой удивленный взгляд, медведь улыбнулся, и я впервые увидела на его лице искреннюю радость. Смущало только то, что именно такую ее разновидность я видела у фанатиков-иеговистов.
— Удивляет, что я крещусь?
— Есть немного, — я смущенно хмыкнула, прикуривая новую сигарету. — Мы же вроде нечисть…
— Нет, — Михалыч улыбнулся, будто разговаривал с маленьким, непонятливым ребенком, — все мы Божьи твари. И если Господу нашему угодно было создать нас такими — значит, на то Его Промысел высочайший был. И все мы лишь по милости Его существуем, а если были бы противны природе Его и оку Его всевидящему, то и не было бы нас никогда или же умерли бы в одночасье…
Ого.
Я ничего не имею против верующих людей. Но от медведя явно несло фанатизмом, я почти физически ощущала этот запах легкого безумия. Такие не просто говорят — они норовят обратить на свою сторону и не принимают никакую другую точку зрения. И дело даже не в вере. В каждом деле есть свои фанатики — здесь важна не форма, а содержание.
— А почему тогда инквизиция гнала таких как мы на костер? — рискнула я, готовая в любой момент отскочить в сторону, — Михалыч больше не вызывал у меня ощущения безопасности и комфорта.
— Что ж тут поделаешь, все мы всего лишь люди. И Его мудрости нам никогда не достичь, — медведь развел в стороны огромными руками и приподнял плечи. На шее тускло блеснула золотая цепочка. Как я раньше не заметила?
— То есть ты хочешь сказать, что все эти костры — просто ошибка людей? — уточнила я, не замечая, как впиваются в ладони ногти.
— Да, — кивнул Михалыч, — что ж тут сделаешь!
— Но если мы все — Его дети, — продолжила я, закусив удила, — то почему же Он не защитил нас?
Медведь резко остановился. Настолько, что я успела сделать несколько шагов вперед по инерции и только потом остановилась и оглянулась. Его лицо потемнело, взгляд налился свинцом, а по скулам заходили желваки.
— Ересь несешь, сестра моя во Христе!
Спина отдалась глухой болью. Неужели я настолько испугалась, что тело приготовилось к трансформации?! Ну уж нет, вторая драка за сутки в мои планы не входила, к тому же медведь — не Джо, этот меня завалит в два счета, я и превратиться не успею, не то что взлететь!
Я сделала несколько шагов назад. Если придется улепетывать от взбесившегося оборотня, то бежать надо через улицу, надеясь, что мое тело сможет совместить бег и трансформацию… Почему, стоит мне остаться с кем-то в паре, обстановка накаляется почти до драки?!
— Прости, я не хотела, — я примирительно выставила вперед руки, глядя ему в глаза. Будем надеяться, что медведь — не собака. — Я просто правда не понимаю этого. Я вообще не слишком сильна в… религиозной… теории.
Пару секунд Михалыч сверлил меня диким взглядом, будто проверяя, можно ли верить моим словам, потом чуть расслабился. Едва заметных изменений его осанки хватило, чтобы понять — буря миновала.
— Дитя ты неразумное и малое еще. Не ведаешь, что творишь, — назидательно произнес оборотень, помахивая перед моим носом указательным пальцем чуть не в пол моей руки. — Потому прощаю тебя я и Бог простит в милости Своей безграничной. Но впредь же думай, что говоришь…
Я поспешно кивнула и развернулась, подстраиваясь под широкий шаг медведя. Остаток пути до границы был посвящен ликвидации моей религиозной безграмотности.
Спешащие куда-то темные силуэты вскоре перестали меня так волновать. Я и сама уже не могла понять, почему так остро среагировала на них, — ну живут и живут себе люди своей, нижней, жизнью. Как я поняла из разрозненных объяснений Михалыча, перемежающихся вознесением хвалы Всевышнему, здесь тоже был свой день и своя ночь. Только для нас они мало различались — или не различались вообще. Когда мы пришли сюда с Шефом, здесь была местная ночь, и поэтому улицы были так притягательно пустынны. Сейчас же был день, и мы постоянно встречали то тут, то там темные силуэты.
Я уже начинала немного уставать от однообразной ходьбы, когда вдруг что-то у меня внутри дернулось, я подняла глаза вверх и замерла, пораженная: передо мной был дом, в котором я когда-то жила. Там, Наверху.
— Это же… — Я не смогла договорить и только перебегала взглядом от окна к окну, от балкона к барельефу, не веря своим глазам. — Я тут жила!
Я бросилась к нему, не до конца понимая зачем, но полная желания открыть дверь, войти внутрь — и остаться навсегда.
Сзади раздалось неразборчивое ругательство и тяжелые шаги медведя, но я уже рванула дверь подъезда.
Просторный холл, намного больше и светлее, чем был на самом деле. Такой же клетчатый узор плиток под ногами, и даже лифт в глубине. Мягкий свет от двух лампочек без абажура — Наверху такое было бы невозможно, но здесь все было иначе, и даже глаза не резало. Двери квартир на первом этаже — знакомые, свои. Зеленые стены. Я подняла голову — ввысь, теряясь где-то в небе, уходила широкая лестница, ведущая на верхние этажи. Забавно, у нас их было всего семь, но тут им не видно конца, а с крыши явно можно шагнуть прямо в небо…
Я улыбнулась и сделала шаг вперед, уже протягивая руку к кнопке лифта.
— Стой, — мне на плечо легла тяжелая рука, — ты туда не пойдешь.
— Это еще почему? — Я возмущенно дернула плечом, пытаясь скинуть руку медведя, но не тут-то было. — Это мой дом, между прочим.
— Нет, не твой. Твой дом — Наверху, — с мягким нажимом проговорил Михалыч, — а это дом кого-то другого.
— Да я тут каждую щербинку знаю! — Я все-таки умудрилась вывернуться и бросилась вперед, надеясь, что успею запрыгнуть в кабину лифта раньше, чем он меня догонит.
И ничего не получилось.
Я не наткнулась на невидимую стену, которую так любят описывать фантасты, нет. Я просто не могла заставить себя сделать шаг. Мне было просто некуда идти, будто я пытаюсь войти в картину. Буратино, пытающийся есть из нарисованного котелка. Я оторопело оглядывалась по сторонам, надеясь найти какой-то другой вход, но снова будто уперлась в отражение зеркала…
— Бесполезно, — вздохнул Михалыч у меня за спиной, и в его голосе послышалось сочувствие, — многие уже пытались. Не ты первая.
Ну да. Конечно. Я опустила голову и с силой потерла лоб. По Городу уже лет двести ходили нелюди, и, конечно, они встречали свои дома.
— Что это такое? — тихо спросила я, обводя глазами знакомую парадную. Почему-то было очень грустно.
— Это только отражение твоего дома. Ты не можешь сюда попасть. — Медведь встал рядом со мной и, сложив на груди руки, обводил взглядом холл. — Ну по лестнице ты бы пробежала, может, несколько ступеней. А дальше — нет.
— А что было бы? — Я смотрела на лестницу, ведущую куда-то в облака. На стертые края ступеней, промятые с одной стороны, на сколотые грани…
— А ничего. Чернота, туман — и такая же невозможность сделать шаг, как и тут. — Медведь снова вздохнул. — Жаль, что тебя не предупредили.
— Я смотрю, меня о многом не предупредили, — я невесело ухмыльнулась. Странное ощущение потери своего дома, «брошенности» вдруг навалилось душащим ватным одеялом из детских кошмаров — когда темно, воздуха уже не хватает и никак не найти края. Наверное, так же себя чувствовал Питер Пен, когда вернулся домой и нашел в своей кроватке другого ребенка.
Я вяло толкнула дверь, мы медленно вышли на улицу.
— Повезло, что я успел дверь за тобой поймать, — Михалыч сочувственно смотрел на меня, — я сам бы не смог открыть чужой дом.
— Да? — из вежливости удивилась я. — И что бы было?
— Ну, как вариант, ты бы там так и стояла, пытаясь войти. До самых сумерек.
Меня передернуло. Одно правило Нижнего Города я усвоила четко: кто не вернулся в сумерки, не вернется уже никогда.
— А потом?
— А потом скорее всего вошла бы, — Михалыч потер подбородок, покрытый жесткой кофейной щетиной, — потому что стала бы одной из них.
В желудке стало пусто. Что можно стать одной из них, я знала и так. Но одно дело просто знать, и совсем другое — видеть этих желейных полупрозрачных призраков.
— Нет, спасибо, — я нервно хихикнула и нервно щелкнула зажигалкой, — я лучше пешком постою. Что еще меня ждет? Говори уже сразу.
— Ну, — Медведь потер шею, занемевшую от необходимости смотреть на меня сверху вниз, — вроде так ничего страшного и нет. Вот разве что на Представителя наткнешься — они мерзкие твари.
Я рассеянно покивала. А мне-то казалось, что я стала крепка, и никакие житейские трудности меня не сломят. А тут чуть что — и я почти в обмороке. Укрепляя тело, я забыла про дух.
Какая-то мысль крутилась в голове, не давая себя поймать, и я даже начала морщиться, как от назойливой мухи. Мы шли вперед, уже немного сбавив темп. Даже Михалыч прекратил свои религиозные излияния и молчал, только периодически поглядывая, все ли со мной в порядке. Подняв воротник, я тупо шла вперед, не восхищаясь красотой Города и не замирая от счастья, а просто отмахивая метр за метром. Это место вдруг перестало вызывать во мне прежний трепет. Я все равно чувствовала себя здесь как вернувшийся из долгого отъезда путник, но восторг пропал — путник увидел пыль в углу и толстощеких тараканов.
Мрачный реализм подсказывал, что впереди меня ждет еще какая-то пакость. Раз Шеф забыл мне сказать о такой насущной вещи, как «повторяющиеся» дома, то что еще он мог забыть? Даже думать не хотелось.
— А как они выглядят?
— Кто? — От неожиданно порванной тишины Михалыч даже не сразу понял, о чем я говорю. — А… Представь себе туман в человеческой форме. Вот примерно так.
Я почесала затылок:
— Звучит не так чтобы страшно, но наверняка опять какая-то мерзость окажется, да?
Михалыч вздохнул и чуть дернул уголком губ, будто начал улыбаться и вдруг передумал. Движение получилось каким-то извиняющимся.
— Я тебе честно скажу: приятного мало. Даже очень мало, — он приподнял воротник косухи и зашагал быстрее. Будь я человеком, мне пришлось бы бежать, а так я просто подстроилась под его шаг. — Я когда на первую смену свою попал… — продолжал Михалыч, — …сколько ж это лет-то назад было, погоди… ладно, давно в общем… так вот, потом еще месяц мутило. Гадость это, что уж тут говорить. И хуже всего знаешь что?
Я подняла на него взгляд. Надеюсь, в нем отражалась вся глубина моего горя.
— Что? — спросила я без всякого энтузиазма и желания слышать ответ.
— Что ты это должна кусать, — с чувством произнес Михалыч, и по его интонации я поняла о Представителях гораздо больше, чем по словам, — своим собственным ртом. Которым до этого завтракала. Понимаешь?
— Кажется, да, — меня уже перекосило, — я такими темпами скоро жалеть начну, что не мобильники все еще продаю.
— Ничего, — хохотнул развеселившийся медведь, — ты, главное, запасы геля для душа пополняй вовремя — мыться будешь после каждой смены как остервенелая, чуть кожу не сотрешь.
Я тихонько заскулила.
— А другого пути для оборотня точно нет? — Слышал бы меня Оскар, не собрать бы мне костей.
— Спокуха, — хмыкнул Михалыч, — это поначалу у всех такая реакция. Потом привыкаешь.
По моему выразительному молчанию он, кажется, понял, что верится мне с трудом.
— Я больше чем за сто лет не нашел, — вздохнул посерьезневший оборотень, и его косуха тяжело качнулась вверх-вниз. — Хотя искал.
На несколько мгновений повисла тишина.
— Я видел только одного оборотня, который не занимался всем этим, а смог оставаться в стороне, — продолжал медведь, — но он был священником.
— Священником?! — Я чуть не споткнулась.
— Да. Белый волк. Его, как и всех нас, нашел Оскар. Подробностей не знаю. Но он не пошел с нами. Знаю только, что он отправляет к нам верующих, если случается им оказаться… нелюдями.
Я заметила, с каким трудом он произнес последнее слово. Но как же еще называть нас, если людьми мы уже не являемся?
— Тебе тяжело смириться со своей природой? — рискнула я.
Медведь повернул голову и несколько секунд внимательно меня разглядывал.
— А тебе?
— Не знаю, — я пожала плечами, не вынимая рук из карманов, — моя жизнь была пуста, сера и скучна. Теперь я знаю о мире больше и живу в шикарной квартире. А то, что у меня крылья растут, стоит испугаться как следует… Я это просто принимаю как плату за все хорошее, что со мной случилось.
— Ишь ты, — грустно усмехнулся Михалыч, — какая молоденькая, а какая умная!
Я потупилась:
— Просто… оно и правда того стоит.
— Хорошо, если так, хорошо, — медведь как-то вдруг погрустнел, и на его вечно молодом лице на секунду проступили все прожитые им годы, — жаль только, что у нас нет права выбора…
Мы прошли еще совсем немного, когда улица вдруг просто оборвалась. Она шла, со своими домами, черными силуэтами уходящими в небо, — и вдруг ее нет, а впереди только камни и песок, затерянный неуютный пустырь.
— Направо, — скомандовал Михалыч.
Там было еще хуже. Песок, постепенно сменивший брусчатку, — и тот кончился. Впереди стелилась темнота и… туман.
— Вот он какой… — прошептала я, застегивая молнию куртки. Вроде ничего особенного, просто туман и туман, — но какое-то странное ощущение опасности, какой-то тоски вдруг наполнило душу, и захотелось уйти отсюда как можно скорее. Убежать, не оглядываясь, дальше отсюда, дальше!
Я невольно отступила на шаг назад.
— Ничего, ты привыкнешь, — теплая рука легла мне на плечо, подбадривая, — это поначалу тяжело. Потом станет легче.
— Что-то непохоже, — произнесла я.
И тут в тумане перед нами что-то зашевелилось.
21
Чего боятся люди? Вора в подъезде. Наркомана, которому не хватает на дозу. Домушников, которым проще прихлопнуть, чем связывать. Маньяков с ножом и кровавыми фантазиями.
Обыденных вещей.
Чего боятся те, кто не боится этого? Кто легко может размазать вора по стенке, оторвать грабителю руки и сломать пополам хребет самого кровожадного маньяка?
Они боятся того, что видели. Что снится им по ночам, что заставляет просыпаться в холодном поту, вздрогнув всем телом, и еще несколько минут не понимать, где ты и кто ты, и не верить, что все это — просто сон, просто страшный сон.
И они, стесняясь сами себя, идут и зажигают свет по всей квартире — просто чтобы убедиться.
Что никого нет.
Туман перед нами вдруг изменился. Его прямое течение, рассеянное и ненавязчивое, вдруг изменилось, и я почувствовала, как напрягся стоящий рядом со мной Михалыч. Я еще не понимала, что происходит, но холод в позвоночнике уже отдавался зудящей болью в лопатках, заставляя сделать шаг назад.
Вы никогда не чувствовали, что сейчас случится что-то плохое? Вы еще не знаете, что именно, но подсознание отчаянно пытается докричаться до вас и остановить, заставить развернуться и убежать. Все это я чувствовала сейчас в полной мере. Только в удесятеренном объеме. И это была моя работа.
Я все же кое-как взяла себя в руки и осталась стоять на месте. Не знаю, как можно объяснить это словами, но я чувствовала, как внутри меня бушует сила, вызванная страхом и грозящая вот-вот выплеснуться наружу, превратив меня в странное и нелепое, но отнюдь не такое беззащитное, как человек, существо.
Будто в ответ на мои мысли, Михалыч прошептал:
— Будь готова. Тут что-то не так.
Я кивнула, не заботясь о том, видит он меня или нет.
И тут туман расступился, являя нам то, что стало нашей работой.
С натяжкой это можно было назвать человеческой фигурой. Сгорбленной и скрюченной. Я вгляделась в Представителя и едва смогла сдержать тошноту, подступившую к горлу. Он будто бы весь состоял из буро-сизой слизи, сформировавшейся в подобие человеческого тела. Голова низко посажена на плечи, будто бы даже вбита в них. Вместо волос с нее свисали непонятные отростки, больше напоминающие безжизненно обвисшие щупальца. Впадины глаз слегка поблескивали даже в темноте, будто существо и правда видит. Та часть, где у человека находятся нос и челюсть, лишь немного выдавалась вперед, зияя большим, с пол-лица, провалом, затянутым все теми же мертвенными щупальцами, неравномерно тянущимися вниз и уходящими куда-то в вогнутую грудь. Согнутые в локтях руки висели впереди, будто были переломаны во всех суставах, кроме локтевых. Сглаженная, не рельефная кисть заканчивалась все теми же мерзкими отростками, которые отдаленно напоминали пальцы. Разница заключалась в том, что они не имели какой-то длины, а просто тянулись вниз, в туман, под ноги этого существа. Выставив свои искалеченные руки вперед, Представитель медленно, покачиваясь, двигался к нам.
У меня не было сил, даже чтобы выдохнуть или сказать хоть что-то. Его отвратительная неуместность была настолько чуждой этому прекрасному городу, что я почти не верила своим глазам. К тому же он двигался совершенно бесшумно, что только добавляло мне неуверенности в реальности происходящего.
— Вот черт! — Михалыч резко отодвинул меня в сторону и назад, начиная превращаться. — Куда ж их столько?!
Пытаясь справиться с внезапным приступом тошноты, я вдруг представила, что несколько таких существ схватили Зену… В глазах потемнело, меня согнуло, и желудок попытался выплеснуть наружу все, что в нем было. Превозмогая отвращение, я повернула голову, чтобы посмотреть, что происходит, надеясь увидеть только довольную морду медведя, но вместо этого…
Михалыч, если это существо еще можно было так называть, стоял на задних лапах, выставив вперед передние, и тупо смотрел перед собой. Он был сейчас раза в полтора выше своего обычного роста, поросший бурой шерстью и огромный, как гора. И совершенно недвижимый. Потому что перед ним стоял собственной персоной Шеф.
— Шеф?! — ахнула я. Такие проделки были вполне в его духе, он мог устроить мне такое испытание на стойкость, но Михалыч… Зачем было вмешивать его?
Я поплелась в сторону начальства, надеясь, что у меня хватит сил въехать ему куда получится. Всему есть границы, и мой обожаемый Шеф их явно перешел. Он сделал шаг вперед, протянув одну руку к медведю, будто приглашая его танцевать, на лице блуждала задумчивая улыбка…
Что-то мелькнуло у меня перед лицом, заслонило на мгновение оборотня и остановилось в полуметре от него. Я не поверила своим глазам и поняла, что сейчас закричу, потому что перед моими глазами стоял Виктор, придерживая Шефа за выгнутую наружу спину и погрузив клыки ему в горло. На лице Шефереля застыло искреннее удивление и непонимание, перемешанное с болью.
Одно смазанное мгновение — я вишу над землей, крылья вспарывают воздух, а вампир держит меня за горло, выставив руку вбок. Он отрывается от тела, и оно исчезает в тумане.
— Прекрати орать.
Я ору? Да, оказывается, я и правда ору, что есть мочи, обдирая горло и оглушая сама себя. Я не вижу, что на самом деле находится передо мной, у меня перед глазами до сих пор стоит удивленное лицо умирающего Шефереля, и сердце раздирает такая боль, что я, кажется, разорву саму реальность вокруг себя, лишь бы ее не было.
— Прекрати орать, — повторяет все тот же голос, и я понимаю, что убийца обращается ко мне. Взгляд чуть проясняется, и я вижу серьезное и злое лицо вампира. Руки сами тянутся к нему, и я разрываю воздух рядом с собой, пытаясь дотянуться и выцарапать ему глаза, раскроить лицо вечной улыбкой от уха до уха.
— Это не он. Ты слышишь меня?! — Вампир встряхивает меня, и все мое тело вздрагивает, будто я ничего не вешу, и в этот момент я осознаю его силу. — ЭТО НЕ ОН!!
Кажется, что-то обрывается вокруг. Через пару мгновений я понимаю, что оборвалась я сама: кончился воздух в легких, свело судорогой горло, и я замолчала.
— Вот так. Сейчас я тебя опущу, — я начинаю чувствовать его пальцы на своей шее и понимаю, что мне должно быть больно, но боли нет, — и все объясню. А ты не ори. А мне надо осмотреть медведя.
Ноги касаются земли, и я пытаюсь встать на них, но почему-то падаю. В этот момент кто-то подхватывает меня сзади под руки, осторожно и ловко, не сминая крыльев, и шепчет что-то в ухо, но я разбираю только раза с третьего:
— Все в порядке. Это правда не он. Все хорошо. Слышишь? Это не он. Шеф жив.
Я понимаю, что меня держит под руки Черт, и по тому, какое горячее дыхание я чувствую на щеке и как нечетко он произносит некоторые буквы, делается ясно, что он сам частично превратился. Щеку мне колет жесткая щетина, я опираюсь на него, чуть не падая, но покрытые черной шерстью лапы держат сильно, и я остаюсь стоять.
— С ним все в порядке, — констатирует вампир. Медведь лежит на земле, и Виктор просто переступает через него. — Повреждений нет. Только сильный шок и что-то вроде гипноза. Думаю, скоро придет в себя.
Он подходит ко мне, пытаясь посмотреть в глаза, но я не могу удержать на нем взгляд, голова падает, крылья беспомощно пытаются биться за спиной, прижатые телом черного волка.
— Тащи ее наверх, — командует вампир, и Черт почему-то не возражает, — давай к Рассвету, я тут разберусь пока что.
Краем глаза я вижу какие-то неясные фигуры, мне кажется, что это Крапива и Вел, потом — что это Представители, и я начинаю дергаться, но волк шепчет мне на ухо: «Все хорошо…» — и я наконец сдаюсь. Мы идем куда-то вперед, я едва переставляю ватные ноги, но меня держат. В этот момент я замечаю, что воздух начинает сереть и мир куда-то уносится.
22
— Одна женщина овдовела молодой — ее мужа на охоте убил волк. Погоревав сколько положено и соблюдя все необходимые условности, она стала жить дальше. Ходила в лес, вела хозяйство. И вот однажды она зашла в лес дальше обычного, И тут ее окружила стая волков. Она уже собралась было принимать страшную смерть, потому что бежать было бесполезно, но попыталась влезть на дерево. С дерева ее, конечно, стащили и прижали к земле. И тут случилось странное: из леса вышел другой волк. Совершенно черный и порядочно больше всех остальных. Он подошел к ней и… мм… гхм… совершил… э… ну понятно, в общем. Через пять месяцев она родила ребенка. Который по достижении половой зрелости стал превращаться в волка. М-да… Считается, что отсюда и пошел ген оборотничества, который со временем распространился по свету… Тебе неинтересно? — Шеф отложил трубку и повернулся ко мне.
— Про зоофилию-то? Как может быть неинтересно! — Я вздохнула, продолжая разглядывать рисунок стен в кабинете Шефереля. Это был модный вариант, будто рабочие забыли разровнять штукатурку, а потом просто покрасили все, сделав вид, что так и надо.
С того момента, как я увидела Представителя, прошло уже три дня. На дежурства я не ходила, «восстанавливая нервную систему», как заявил Черту Шеф. Мне было безумно стыдно за себя — я даже оборотнем оказалась паршивым. Я и тут умудрилась все испортить до такой степени, что меня пришлось волочь Наверх самому капитану! Виктор, конечно, вывел группу наверх, ничего сложного в этом не было, но теперь я больше всего боялась столкнуться с ним где-нибудь в коридоре — после нашей дивной сцены знакомства я так капитально сбросила все свои «призовые очки». Об Оскаре я вообще молчу.
Шеф вздохнул и покачал головой:
— Чирик, к чему весь этот скепсис? Это легенды твоего мира. Ты же читала Библию, верно? Знаешь про Ноев ковчег, надо знать и про все остальное.
Я фыркнула, продолжая разглядывать стену. Она была вопиюще чистой — будто целое стадо уборщиц вылизывало ее каждый день.
— Я и в ковчег-то не особенно верю. А уж в то, что один мальчик умудрился разнести ген по всему свету, — и подавно. К тому же сложно представить толпу молодых вдовушек, радостно сношающихся со всеми видами животных! Особенно, — я покосилась на начальство, — с летучими мышами.
Шеф неодобрительно выдохнул:
— Ну что ты за человек…
— А я оборотень, — огрызнулась я.
— …неважно, — нахмурился он, — не перебивай. Во-первых, ты плохо слушала Оскара — достаточно занести ген, дальше работает подсознание. Во-вторых… Слушай, что с тобой?
— Я просто чувствую себя совершенно никчемной, понимаете? Я и будучи человеком ничего из себя не представляла, так и оборотень из меня не удался. Ну что такое, все нормально делают свою работу, а я не могу ничего сделать и только постоянно во что-то влипаю, и постоянно меня кому-то приходится спасать! Мне стыдно, в конце концов! Ну что мне делать?.. — Я подняла на Шефа несчастные глаза, надеясь увидеть в его глазах сочувствие и понимание…
…и наткнулась на две ледышки.
Его красивые губы скривились в презрительной гримасе.
— Пострадай где-то в другом месте, а то у меня сегодня эмо-угол не прибран, — его улыбка резала не хуже ножа.
Мне будто дали обухом по голове. Какое-то мгновение в ушах еще звучали его слова, а я сама смотрела на него, пытаясь понять, всерьез ли он говорит, — но через секунду уже вылетела из кабинета, едва сдерживая слезы.
Мне повезло: в коридоре почти никого не было. Я почти побежала по коридору куда-то в сторону, не разбирая дороги, стараясь только оказаться подальше от его кабинета и надеясь не встретить никого из знакомых. Вспомнилось, как он вместе с Оскаром спас меня, как успокаивал, отпаивая виски, как заглядывал на тренировки, — все казалось мне теперь пустым и смешным до горьких слез.
Я, вечное пустое место, надеялась, что, оказавшись среди таких же, как я сама, найду друзей. Надеялась, что эти люди, заботящиеся обо мне и ставшие моими учителями, станут и моими друзьями. Нет, они просто мои начальники — добрые и сердобольные, внимательные и приветливые, — но начальники. Я вдруг поняла, что совершенно одна, — даже среди себе подобных оказалась в средней массе никчемности. У меня был шанс начать жизнь заново — но я его упустила.
Заплакать не получалось, хотя очень хотелось. Я ругала себя за эту слабость как могла, объясняя, что я теперь не просто школьница, которая может выказывать свои эмоции как угодно, — бесполезно, слезы сводили горло, жгли глаза и не хотели отступать. Сколько бы я ни закаляла свое тело, внутри я осталась все той же слабой и слезливой девчонкой. Кто примет меня такой? Всем нужна глыба камня — как Жанна. Или бездна обманчивого обаяния — как Шеф. Или незаменимый Оскар. А я не нужна никому.
Я обвела взглядом пустой холл Института — внешней стены не было, только перила, и с пятого этажа мне были видны панорамные окна и пост Мыши. В НИИДе было на удивление тихо — видимо, одни ушли, другие еще не вернулись, а офисные уже разошлись по домам.
Постепенно я успокоилась, только мерзкий осадок на душе так и обвис сорванной паутиной. Она будто облепила все внутри и не давала выпутаться из ощущения «я самая несчастная», каким бы глупым оно ни было.
— И что это у нас тут происходит?
Я вздрогнула. Я так удачно избегала его эти дни, придумав кучу язвительных и остроумных выпадов, — и вот сейчас Виктор застал меня одну, обиженную, брошенную и почти плачущую.
Собрав волю в кулак и сжав пальцами край брючины, я повернулась к вампиру. Он стоял в полутьме коридора, прислонившись к стеклу и изящно изогнувшись. Черные брюки, черный свитер с закрытым горлом — кажется, это его личная униформа. По белому лицу растеклась недобрая, хищная улыбка, глаза глухо поблескивали в темноте.
— А что, здесь запрещено находиться? — попыталась съязвить я, одновременно нашаривая пачку сигарет по карманам. Несчастья преследовали меня даже здесь — она осталась в кабинете Шефереля.
— Здесь запрещено курить, — улыбнулся вампир, — но если вы на грани слез, то, наверное, можно.
Он протянул мне пачку и зажигалку. Крепкие Diablo. Вот уж воистину…
Я благодарно кивнула и затянулась, почти закашлявшись. Кажется, вампир был не такой уж сволочью. Неужели я обманулась на его счет?
Мы помолчали. Он неприкрыто разглядывал меня, я смотрела в сторону. Думать, что я могу вызвать у него какой-то интерес, помимо обеденного, было глупо, но я все равно начала краснеть.
— Обидели? — спросил он с усмешкой, но в голосе проскользнула нотка сочувствия.
Я пожала плечами, не поднимая головы:
— Я просто дура.
Он тихо засмеялся:
— Самокритика обычно не входит в число женских добродетелей, поздравляю, — и встал рядом, оперевшись о металлический поручень, идущий вдоль края этажа.
Я чуть улыбнулась — настроение начало исправляться. Я искала кого-то, с кем можно было бы разделить свою обиду, но он, кажется, сам нашел меня…
— Приятно видеть, что кто-то относится к себе трезво, без иллюзий, — продолжил вампир, глядя вниз, — а то каждый почему-то считает себя чем-то особенным. Каждый — никто, лишь молекулы серой массы. Вот, например, тот же этот ваш ген оборотничества, — последние слова он будто выплюнул. — Он делает человека другим, особенным? Ничуть не бывало. Все, как были, так и остались никем — просто жизнь стала немного сложнее. Он не приносит индивидуальности. Ее приносят время и опыт, возраст. Которого у большинства, — он обернулся ко мне, и разница между его улыбкой и холодностью, его глаз на мгновение ослепила меня, — нет.
Я моргнула раз, потом другой. Нет, он вовсе не собирался мне посочувствовать. Лишь поиздеваться. Добавить к тому, что уже заметил. Он просто играет со мной.
Я сжала кулаки до того, что в ладони впились короткие ногти, — какая ирония, то я не могла заплакать, а сейчас чувствовала, что злые слезы вот-вот хлынут. Нет, только не при нем, только не сейчас!
— Ну-ну, не надо плакать! — Виктор ухмыльнулся, изящно разгибаясь во весь свой немалый рост. — Жизнь оказалась не так сладка, как думалось, да, малышка?
Я ненавидела в этот момент не столько его, сколько себя — за то, что не смогла сдержаться. Я все-таки заплакала, сминая в пальцах затухшую сигарету, и глупым, прерывистым голосом крикнула:
— Спасибо, я никак не могла заплакать, а от этого очень больно горлу. Вы мне очень помогли!
И выбежала мимо него.
Он что-то еще тихо сказал мне вслед, но оборачиваться и переспрашивать, нарываясь на новую гадость, просто не было сил.
Я выскочила на улицу в чем была: легкий свитер и тонкие джинсы, — жизнь в казенном «мерседесе» меня избаловала. Лепил крупный мокрый снег, и я совершенно не представляла, куда мне деться. Возвращаться наверх за одеждой — немыслимо. Вызвать машину и ждать ее внутри — немногим лучше, вдруг наткнусь на кого-нибудь? Я пошарила по карманам — кое-как наскреблось около пятисот рублей.
Обняв себя за плечи и стараясь не дрожать, я тщетно вглядывалась в лица спешащих в этот поздний час людей. Это только в кино бывает, что заплаканную, издерганную героиню вдруг встречает мудрый старичок или приветливая старушка, невзначай роняющая судьбоносную фразу. В жизни никто даже не покосится на зареванную полураздетую девушку, шарящую встревоженными глазами по улице.
Увидев впереди светлый джип, я автоматически подняла руку.
— До Большевиков довезете?
— Привет, — улыбнулся мне лысоватый водитель, — что на этот раз?
Я смущенно улыбнулась. Судьба все же существует: он вез меня от Института домой, когда я вот примерно так же глупо поссорилась с Оскаром.
— Ладно, — он махнул рукой, — садись, потом расскажешь.
Запрыгнув в теплый салон, я вытащила из кармана телефон и на секунду замерла. Закрыла глаза и набрала знакомый номер.
— Чирик? Что-то случилось?
Мама-мама. Твоя знаменитая интуиция.
— Можно я приеду?
— Конечно! — В ее голосе слышалось настоящее волнение. — С тобой все нормально?
— Почти, — я через силу улыбнулась и прерывисто вздохнула, — на работе неприятности…
— Понятно, — голос у нее был теплый и будто успокоившийся. Наверное, матери всегда считают, что главное здоровье, а все остальное ерунда. — Приезжай, разберемся. Кофе ставить?
— А то! — Я чуть не расплакалась от облегчения, от этих привычных фраз, которые, казалось, уже стерлись из памяти.
— Когда тебя ждать?
— Вообще-то я уже еду, — смущенно покосившись на водителя, призналась я.
Я облегченно откинулась на сиденье. Некоторое время мы ехали молча, вглядываясь в свет огней сквозь запорошенное снегом стекло. Я даже почти забыла о том, куда и почему еду, когда водитель, покосившись на меня, решил завести разговор:
— Вы бы хоть погоду выбирали поприятнее, когда ссориться с молодым человеком. А то в тот раз дождь, в этот — снег, — и он тихо засмеялся.
Я улыбнулась. Повисло молчание, но он все продолжал коситься на меня, и это начинало раздражать.
— Простите, что задаю нескромный вопрос, — он замялся, — вы что, операцию сделали за это время?
— Какую операцию?! — Я аж подскочила на кресле, вытаращившись на него во все глаза.
Он чуть покраснел, смущенно кашлянув:
— Простите, дурацкий вопрос, — он резко повернул руль, и машину чуть повело на скользкой дороге, — просто вы очень изменились, я вас едва узнал. Только по глазам.
— Я? Изменилась? — Я невольно тронула себя пальцами за лицо. Вроде бы все было как всегда.
— Ладно, забудьте, — он махнул рукой, смущенно улыбаясь, — я, наверное, чушь несу…
Я пару минут удивленно смотрела на него, потом помотала головой и уставилась в окно. Седина в бороду, бес в ребро.
Приехали мы довольно быстро. По пути он несколько раз пытался завязать разговор, подтрунивая над моей привычкой ругаться по ночам и садиться в незнакомые машины, но разговор не клеился, и я не могла дождаться, когда мы уже окажемся на месте.
— Кстати, на этот раз у меня все-таки есть деньги, — попыталась пошутить я, вытаскивая из карманов три сотенные бумажки, но он только замахал на меня руками:
— Такую девушку отвезти — одно удовольствие, — он снова покраснел, — сколько времени-то прошло?
— Полгода, — я торопливо отстегивала ремень безопасности, надеясь как можно скорее смыться из этой машины. Обстановка перестала мне нравиться.
— Ну что, до встречи через полгода, — он улыбнулся. И когда я уже захлопнула дверь, прыгнув в ледяную жижу у поребрика, добавил: — И все-таки вы изменились.
Родной двор быстро напомнил о моем прошлом приключении. Даже стало забавно — теперь я смогла бы справиться с ними и сама, без чужой помощи. Ежась от холода, я быстро пошла наискосок, поглядывая по сторонам, — мне даже хотелось, чтобы кто-нибудь попытался на меня напасть, — обида на Шефа бурлила во мне, да и новые умения хотелось проверить не на груше в зале, а на живом человеке, но двор был пуст. Стихший в бетонной коробке ветер едва шевелил ветки наших чахлых деревцев и какие-то извечные мусорные пакеты.
Странное это ощущение — возвращаться в дом, который уже не твой. Вроде бы все как раньше: и выщербина на двери лифта, и «Дима-лох» на стене, — все такое же, каким я видела это несколько лет подряд. И все же неуловимо другое. Я на мгновение вспомнила расторопного Ипполита, ковровую дорожку и незаметную прислугу — и мне стало почти грустно от того, что жизнь бывает такой разной.
Впервые за много лет домой мне пришлось звонить — ключи я забыла в Институте — это оказалось довольно странно. Я будто пришла не к себе домой, а в гости. Торопливые шаги, щелканье замка…
— Привет… — Мама смотрела на меня поверх очков, и ее губы сами собой расплылись в улыбке. — Проходи.
Я улыбнулась, прошла внутрь и с облегчением скинула мокрые сапоги.
— Как хорошо дома!
Наша маленькая прихожая с вечной стопкой книг «на выброс» у двери, и вешалка с давно не нужными пальто, и даже оторванный угол обоев, который я помню уже лет 7,— все было таким родным и своим!
— Кофе будешь? — крикнула мама из кухни, пока я пыталась найти под вешалкой свой старые тапочки. Каждая мелочь вызывала в душе волну тепла — я дома.
— Ага! — Пройдя в темную кухню (мама не любила вечерами включать полный свет), я по привычке втянула воздух: запах кофе, чуть-чуть старыми книгами от стоящего рядом шкафа, едва уловимая нотка табака… Запахи дома.
Вот странное дело. У меня дома все сверкает и блещет, у половины вещей я даже не знаю назначения. А тут все старенькое, обветшалое, и вроде бы всему пора на помойку, но какое удивительное ощущение уюта оно создает! Я медленно провела рукой по скатерти на столе и улыбнулась.
— Ты чего? — Мама поставила передо мной высокую кружку с дымящимся кофе. — Странная какая-то…
— Да так, — я засмеялась, привычно перекидывая волосы на одну сторону, — что-то на лирику потянуло.
— Бывает, — она прихлебнула кофе из своей извечной высокой чашки, сто лет назад привезенной единственной подругой откуда-то из Чехии.
Некоторое время я просто пила кофе большими глотками, то и дело обжигаясь и морщась. Мама пристально меня разглядывала, чуть хмурясь.
— Сколько мы не виделись? — В ее голосе не было и намека на обиду, но мне вдруг стало стыдно.
— Ну, — я отставила кружку и прислонилась спиной к стене, — месяца три, наверное…
— У тебя волосы потемнели.
Я удивленно взглянула на маму.
— И лицо стало уже. И бледнее. Много работаешь? — Я кивнула. — И вообще… Ну-ка встань.
Я послушно выбралась из угла и встала во весь рост, стараясь не сутулиться и обеспокоенно поглядывая то на себя, то на нее. Мама закусила прядь волос, как всегда делала в задумчивости, и промеряла меня взглядом сантиметр за сантиметром. Через пять минут этой молчаливой пытки я не выдержала:
— Мам, ну что такое?! Скажи уже!
Она молча встала, зажгла люстру и подтолкнула меня к зеркалу в шкафу:
— Чирик, ты изменилась.
Не могу сказать, чтобы я прямо не видела себя вообще все это время. Видела, конечно, — бегом, опаздывая на работу, только проверить, не на левую ли сторону рубашка, чистые ли джинсы. Волосы не дыбом — и ладно, побежали. Вся моя жизнь последние месяцы выражалась в одном простом слове: «бегом». Мне некогда было себя разглядывать.
Я себя не узнала. Я привыкла видеть в зеркале плотноватую девушку с серыми волосами и серыми глазами, с болезненно-желтоватой кожей и неловкими движениями, будто навсегда застрявшую в переходном возрасте, когда всех частей тела слишком много.
Сейчас передо мной стоял кто-то совсем другой. Оказывается, я похудела — это было первое, что бросилось в глаза. Обычно в отражении зеркала я видела меньший кусок комнаты, чем сейчас. Прикидывая на глаз, я с 48-го размера одежды перешла на 42-й или даже 40-й. Кажется, я даже стала чуть ниже ростом. Но это были мелочи. Мое лицо, мои волосы, глаза — все это изменилось. Обсыхая в машине, я стянула с волос «резинку», и сейчас они рассыпались по плечам, немного вьющиеся и совершенно черные — как у мамы. Кожа была бледной, но не того болезненного оттенка, к которому я привыкла, а скорее молочной, почти вампирьей. Но больше всего меня поразили глаза. Они стали черными. Настолько, что я не могла различить зрачок, сколько ни вглядывалась. И еще они стали больше. Я долго разглядывала новую себя, пытаясь понять и принять, что эта девушка в зеркале — я.
Еще год назад я бы почку отдала, чтобы выглядеть так. А теперь все это мне предоставляется просто так, даже не за «спасибо»! Стало понятно, почему с меня постоянно сваливалась одежда: если я так стремительно худела, то она просто не успевала быть мне впору.
— Ой… — Я медленно отползла от зеркала к стене и сползла по ней на пол. — Что-то у меня голова закружилась…
— Хосспади! — Мама подхватила меня под руку и тихонько поставила на ноги. — А легкая ты какая!
Я уже открыла рот сказать: «Это потому, что у меня кости полые», — но вовремя закрыла.
Она усадила меня на стул и сунула под нос нашатырь. Резкий запах опалил носоглотку, я закашлялась, на глазах выступили слезы, зато перестала кружиться голова, и туман в ней рассеялся. Мама внимательно смотрела на меня, и в ее взгляде читались сразу все вопросы обеспокоенной матери.
Я кое-как улыбнулась и отодвинула бутылку:
— Убери эту гадость! Я сейчас от нее в обморок упаду!
Бутылку она отставила, но взгляд не смягчился.
— Чирик, что с тобой происходит?
— Мам, — я подняла на нее страдальческие глаза, — если бы я только могла тебе сказать…
Минуту мы играли в гляделки: она — в требовательные, я — в несчастные.
— Ладно, — она сдалась и, хлопнув ладонью по столу, кивнула в сторону балкона: — Пошли покурим. Расскажешь, что можешь.
Прошел уже не один час, а мы все так же стояли, завернувшись в один огромный плед, совсем как раньше, и курили, говоря обо всем. Она задавала вопросы, я пыталась отвечать, не нарушая клятву секретности.
— Ты работаешь в госструктуре?
— Ну… В общем, да.
— Это опасно?
— Ну… В общем, нет.
Вьется в небо сигаретный дым.
— Тебе нравится?
Пауза.
— Да.
— А почему так неуверенно?
— Вначале нравилось очень, а теперь… Поцапалась с начальством.
— Оно плохое?
— Оно просто замечательное! Оно поит меня кофе, выделило мне машину и квартиру, оно заботливое и внимательное…
— И что же тогда?
— Не знаю… Он просто стал вдруг другим. Чужим.
— Он?
Тихий смех.
— Ну да, он. Мой начальник. Их у меня вообще-то два, но вот сегодня я поцапалась именно с ним. С самым старшим.
— Сколько ему лет?
— Если бы я знала! На вид чуть младше меня.
— Младше?
— Это только на вид. Знаешь, у него такие глаза…
— Какие?
— Как ледышки. Как старые ледышки из Антарктиды.
— Значит, не все так просто.
Молчание, дым и хлопья снега.
— Знаешь, я на задании налажала.
— Сильно?
— Сильно. Возвращаться стыдно.
— Так, может, бросить?
— Ни за что!
Тихий смех, дым и снег.
— Значит, тебе там нравится все-таки?
Вздох, молчание.
— Значит, да.
Тишина, дым и снег…
Мы уже вошли с балкона в комнату, замерзшие, но довольные, с хлопьями снега на волосах и пледе, когда вдруг зазвонил мой мобильник.
— В Институт. Быстро. Машина будет через пять минут. Сразу к Оскару. Общее собрание, — отчеканил холодный голос Шефа, и я вдруг поняла, насколько рада слышать его. Даже таким. Здесь, вдали от работы, вдали от моей новой жизни, я поняла, как она дорога мне. Пусть и такая, временами тяжелая, — зато моя.
Мама, стряхнув снег и развесив плед на спинках двух стульев, вопросительно приподняла бровь.
— Это… — Я замялась, пытаясь объяснить. — Мне надо бежать… Прости.
Я беспомощно развела руками. Или она меня поймет, или нет.
Она улыбнулась, кивнула.
Я побежала в прихожую надевать не успевшие высохнуть сапоги. Мама прислонилась к косяку и разглядывала меня, пока я прыгала на одной ноге, матерясь на молнию.
— Никак не могу привыкнуть, что ты такая.
— Я сама не могу, — я сдула в сторону мешающую прядь, — но мне нравится.
— Я думаю! — Она хихикнула.
— Ну я пошла, — я взялась за замок и оглянулась. — А что ты ремонт не сделаешь? Я же тебе деньги высылаю!
— Не хочу, — мгновенно надулась она, — мне и так хорошо.
— Консерва, — покачала я головой, раскрывая дверь.
Уже когда я стояла у лифта, меня догнал ее вопрос:
— Чирик, а кто это тебе звонил?
Я обернулась:
— Он. Ну мой шеф.
Двери лифта открылись, и я ступила внутрь, когда до меня долетел ее тихий насмешливый голос:
— Ну да, просто шеф, конечно…
23
Сбор был назначен в одном из подвальных актовых залов. Я поспешила вниз, стараясь выкинуть из головы засевшую занозой лубочную картинку счастливой пары — хоть в каталог модной одежды вставляй — Шефа и Айджес. И ее улыбки. И огромного бриллианта. И я уже представила себе идеальную свадьбу.
— Ой, кого я вижу! — раздался позади меня женский голос, и я уже собралась было получить новую порцию ядовитой иронии, но это была Вел — как всегда обвешанная чертовой кучей непонятных амулетов и лохматая как банши. Она как раз прошла один лестничный пролет и увидела меня. На этот раз ее парусиновые штаны были ярко-голубого цвета, а рубашка в стандартный индийский «огурец» — снежно-белой.
Только я успела выдохнуть, как взгляд мой опустился на туфли ядерно-красного цвета — Вел неисправима.
— Куда ты пропала? — Она нагнала меня и улыбнулась, автоматически поправив и без того нормально сидящие очки с толстыми стеклами. — Я даже волноваться начала.
Я махнула рукой:
— Меня блюли. Как и всегда. А вот ты мне скажи, откуда у тебя очки?
— Очки? — Эмпат сняла их с носа и покрутила в руках, как будто видела впервые. — Вообще-то из тумбочки. Я их с седьмого класса ношу.
Я недоуменно подняла бровь.
— Правда-правда, — она водрузила оправу обратно и вдохновенно взмахнула в воздухе пухлой рукой, — ты наверняка знаешь, что слепые люди лучше слышат?
Я кивнула.
— Это как бы эффект замещения, — продолжала Вел, пока мы спускались вниз по обитым все тем же синим ковролином ступеням, — где-то убавилось, значит, где-то прибавилось. Вот и у меня так же, только когда хуже вижу, я лучше чувствую.
Я вопросительно посмотрела на нее.
— В смысле ты лучше слышишь нас?
— Точно. Так что я на смену всегда хожу так, а вот на такие мероприятия, как сейчас, — в очках. Надо же начальство разглядеть, — Вел хмыкнула, перескочив через пару ступенек.
— Кстати, а где ты была все эти дни? — Она обернулась ко мне с самым невинным видом. Невинным настолько, что стало ясно — она что-то знает.
— Изучала теорию! — Я решила не подавать вида. — Ты вот знаешь, откуда пошли оборотни?
— Ну, — Вел поправила очки, — кажется, там была одна веселая вдовушка, которая не брезговала симпатичными волками…
Я споткнулась от неожиданности и полетела вниз, но вовремя раскинула руки и, качнувшись назад, удержалась на крае ступеньки на цыпочках.
— Так это правда?!
Вел смотрела на меня с такой нескрываемой горечью, что я опомнилась, перенесла вес тела назад и наконец встала, как обычный человек, на две ноги.
— Вот в чем я вам, оборотням, всегда завидовала, — начала Вел, проигнорировав мой вопрос, — это вашему чувству равновесия. Даже Михалыч может так. Ну примерно так, конечно, габариты у него все же не те.
— Да ладно, — я хмыкнула и махнула на нее рукой, — ты не представляешь, какой я раньше была толстой и неуклюжей!
— Отчего же, просто отлично представляю, — тихо проговорила Вел и посмотрела куда-то в сторону.
И я вдруг поняла, каково ей. Она всю жизнь проработала рядом с оборотнями — быстрыми, ловкими существами, способными передвигаться неслышно и пройти по полностью сервированному столу, не задев и салфетки, — а она всегда оставалась полной и неуклюжей. Кто-то рядом с ней выиграл счастливейший билет в мировую лотерею, получив идеальное тело и абсолютные рефлексы, а она осталась человеком. День за днем, год за годом ее группа все быстрее и незаметнее исчезала в темных улицах Нижнего Города, а она, как и прежде, прятала среди волос цветные капельки наушников и закрывала глаза. Только двигаться становилось не легче, а тяжелее. Потому что она — человек и всегда им будет. Потому что ее тело дряхлело, а не наливалось новой, неизведанной еще силой. И так будет всегда. День за днем, год за годом.
Мы молчали, только я таращилась на ее белоснежную кофту и пыталась найти какие-то слова, которые, я точно знала, все равно не имели значения и не возымели бы действия, но без них я чувствовала себя окончательной сволочью.
Она заговорила первой:
— Проехали.
— Прости…
— Я сказала, проехали, — она повернулась ко мне, приспустив очки на кончик носа, и улыбка смягчила ее лицо. — От чего ты там так обалдела, что чуть с лестницы не свалилась?
— А… — Я нахмурилась, собираясь с мыслями. — Я просто думала, что вся эта история с разнесением гена по миру…
— Ты думала, тебе кто-то просто эротические сказки рассказывает? — Эмпат уже с трудом сдерживала готовый разлиться по лестнице смех.
Я опустила взгляд и почесала в затылке.
— Вообще-то я думала, что он просто издевается, — призналась я.
— Оскар — издевается? — Вел посмотрела на меня как на полную дурочку. — Это как-то не в его стиле.
— Да если бы Оскар! — Я вздохнула. — Меня Шеф теорией мучил!
— Э… Александр Дмитриевич? — Вел как-то подозрительно на меня покосилась. — Он ведет у тебя теорию?
— Ну, — я помахала рукой, — когда у него нет других дел. Хотя мне кажется, что у него их никогда нет.
Вел взглянула на меня несколько укоризненно.
— Я бы не стала так говорить, если ты их просто не видишь.
— Я вижу только, что он гоняет кофе у себя в кабинете да треплется с народом. А вот Оскар постоянно где-то мотается, что-то решает. И вид у него усталый.
— А может быть, АлеДми просто не устает, — ухмыльнулась Вел, глядя на меня поверх очков, — и быстрее все успевает?
— Надо же так извращенно его сократить, — фыркнула я и потопала вниз.
Стоило мне вякнуть на тему, зачем делать такой огромный зал под землей, как Вел снова указала на мою полную несостоятельность как мыслящего существа.
— Вообще-то, — приняв вид школьной учительницы, начала она и поправила невидимый узел на затылке, — нетрудно догадаться, что это…
— Что? — Я театрально хлопнула глазами.
Вел покачала головой с видом полного разочарования:
— Бункер.
— Бункер? Но зачем? То есть я понимаю, но… — Я привалилась к стене у входа. — Шеф же не собирается спасать весь город, верно?
Вел молчала и выразительно на меня смотрела. Я порадовалась, что народ еще не собрался и никто не видит мой умственный позор.
— А нелюдей так просто не убьешь, — продолжала я мыслительную цепочку. — То есть… Шеф подозревал, что нам может грозить РЕАЛЬНАЯ опасность?
Я посмотрела прямо на Вел, надеясь, что она опровергнет мои опасения. Потому что где-то в районе желудка стало склизко и холодно. Будь ты хоть трижды оборотень, храбрость и отвагу тебе в вены никто не впрыскивал! Особенно если ты девушка…
Эмпат, поджав губы, наматывала на указательный палец шнурок от кофты.
— Начальственное дело нам неведомо. И береженого Бог бережет, — она сделала паузу. — И еще куча подобных поговорок.
Она подняла на меня взгляд, и я вдруг увидела, что у нее где-то в глубине болотных глаз засел страх. Такой же как у меня — скользкий и приставучий. Только когда боится эмпат — это намного страшнее.
Я не успела заметить, как оказалась вплотную к ней, вцепившись пальцами ей в плечи и заглядывая в лицо:
— Ты что-то знаешь? Что-то чувствуешь?
— Отцепись, раздавишь! — Она недовольно передернула плечами, но я не ослабила хватку.
— Вел!
— Я ничего не знаю!
И тут до меня что-то стало доходить. Черт знал, что я осталась Наверху приходить в себя. Шеф говорил с ним лично. Вся моя группа знала, куда я делась и что со мной случилось. Вел не могла не знать.
— Вел, — я сделала шаг вперед, упирая ее в противоположную стенку, — где ты была эти три дня, пока не было меня? И не пытайся отпираться, я уже поняла, что с группой тебя не было!
На каких-то пару секунд в ее глазах вспыхнула настоящая ненависть — к моему упрямству, к моей требовательности.
— Ты ничем не отличаешься от них, — прошипела она, как будто кромсая мне лицо взглядом, — ты совершенно такая же, только маленькая еще — тоже все решаешь силой!
Она рванулась, и я отпустила. Именно отпустила — я смогла бы ее удержать.
Мы стояли по разные стороны коридора и смотрели друг на друга. Я не сводила с нее глаз, решив добиться своего любой ценой.
Вел чуть трясло, ее лицо пошло красными пятнами. Она кусала губы и смотрела на меня со злостью и… отчаянием? Я чуть не охнула, когда увидела ЭТО где-то в глубине ее взгляда. Да что же здесь происходит?!
Я сделала шаг вперед так медленно, как только могла в таком напряженном состоянии. Зудяще начинала болеть спина — крылья готовы вырваться наружу в любую минуту. Нет, надо учиться держать себя в руках.
— Вел, — я подняла руки и положила ей на локти. Мягко, успокаивающе. — Прости меня. Просто я… боюсь. Я ничего не знаю и боюсь.
Она молчала несколько секунд.
— Я тоже, — проговорила она шепотом, шаря взглядом по моему лицу, — тоже боюсь. Я не была с группой, ты права. АлеДми собрал нас сразу, как мы вернулись Наверх. Он сказал, что надо искать. Мы сидели почти безвылазно в кабинете, эмпаты вперемешку с вероятниками, и пытались увидеть.
Я непонимающе нахмурилась.
Вел раздосадованно причмокнула:
— Будущее состоит из вероятностей. У них есть проценты. Например, вероятность того, что кто-нибудь сейчас пройдет мимо нас и увидит странную картинку, которую мы являем, — она задумалась, прищурив один глаз, — 40%. Поняла?
Я кивнула.
— Есть люди, которые занимаются именно этими вероятностями. Это сложно и тяжело, поэтому им нужна подпитка. А мы, эмпаты, можем работать еще и как батарейки.
— То есть они просто смотрели в будущее и жрали вас? — ахнула я.
— В каком-то смысле, — кивнула Вел, — но мы тоже смотрели… Чирик, это уже детали и дебри. Но суть в том, — она снова понизила голос, — что таких сборищ уже давно не устраивали. Очень давно. А тут появился АлеДми, раздал всем ценные указания и даже не удивляться не попросил. Просто как будто так и надо. И улыбается так небрежно. — Вел передернула плечами: — Знаешь, иногда я его просто боюсь.
Я попыталась уложить в голове хронометраж.
— И в это же время он занимался со мной?
Вел снова кивнула:
— Вот поэтому я и удивилась. Что он и у тебя был, и у нас. Приходил отчеты принимать. А ты говоришь, бездельник.
Мне стало стыдно. Надо было задать главный вопрос, но голос не слушался, и во рту вдруг пересохло. Я смотрела на Вел, она — на меня. Мы обе поняли, что я спрошу. Она посмотрела мне в глаза и покачала головой:
— Ничего хорошего. Их главная говорила прямо с АлеДми и попутно закрывалась от нас, чтобы не болтали. Они же все сплошь засекреченные. Но даже я чувствовала…
Она снова замолчала.
— Что? — не выдержала я. — Что ты чувствовала?!
— Ужас, — Вел сглотнула, и я с удивлением заметила, что на глазах у нее выступают слезы, — ужас как в детстве, когда тебя одну запирают в темной комнате ночью, и ты слышишь шорохи, которых НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ.
У меня по спине побежали мурашки, а кожа натянулась так, что я вскрикнула и прижалась спиной к холодной стене.
— Стоп, — я вытянула вперед руку и помотала головой, — еще пара минут такого же разговора — и я превращусь. Тебе тут нужна летучая мышь?
— Нет, — Вел через силу хихикнула. Я была ей благодарна.
В зал мы вошли вместе, но все же на некотором отдалении — понимая, что обе психанули, мы все равно избегали смотреть друг другу в глаза.
Это было большое помещение с неожиданно низким навесным потолком и четырьмя дверьми по бокам, сквозь которые медленно стекались те, кого можно было для обобщения назвать «народом». Два широких прохода делили на три части ряды удобных мягких кресел с откидными сиденьями, часть из которых уже была занята; впереди виднелось небольшое возвышение с трибуной без микрофона, а за ним — неплотно закрытая дверь.
Я ожидала увидеть тут столпотворение, но, к моему удивлению, никто не стремился войти побыстрее, да и выражения тревоги я не увидела ни на одном лице, кроме своего.
— Они что, вообще не волнуются? — прошептала я, придвигаясь к Вел и продолжая разглядывать разношерстную толпу.
— Пофигисты и опаздуны. Чисто человеческая черта, — по голосу было понятно, что эмпат поморщилась. — Никогда не могут прийти все вместе и вовремя. На конец света — и то опоздают. Этого у них не вытравить, сколько бы лет они уже ни были нелюдями. А те, кто никогда людьми и не был, заразились от брата нашего хомо сапиенса.
Я оглянулась на Вел, стараясь не слишком откровенно ухмыляться.
— Ты говоришь так, будто сама не человек!
— Ну, видишь ли, — она сморщила нос и почесала переносицу, — моя повышенная эмоциональная чувствительность, будем называть это так, на самом деле является следствием некоего сбоя в организме, добавившего пару-тройку лишних нервных окончаний или хромосом. Короче говоря, я выхожу за рамки допустимых для человека погрешностей. И мне намного приятнее думать, что я не человек, поверь мне.
Я уже открыла было рот, чтобы поинтересоваться, чем же ей так не угодили люди, но Вел дернула меня в сторону, указывая на свободные места.
Я так и не переставала вертеть головой и глазеть по сторонам. Вряд ли когда-нибудь еще мне представится возможность посмотреть на всех участников Института сразу!
— Как думаешь, здесь все? — прошептала я, разглядывая группу женщин через проход от нас. Они выглядели странно до крайности и больше всего напоминали киношных цыганок, если бы те из всех цветов выбрали только черный.
— Едва ли, — Вел проследила за моим взглядом, — нравятся?
— Да! — Я с восторгом следила за ними, громко смеющимися, являя миру ровные белые зубы, и закидывающими головы с длинными, черными, ничем не схваченными волосами. Женщины разговаривали в полный голос, но ни слова было не понять — у них был какой-то свой, гортанный, немного каркающий язык. Я с удивлением заметила, что они совершенно не жестикулировали, хотя речь отличалась эмоциональностью. Но их руки! Унизанные широкими браслетами чуть ли не до локтей, они спокойно лежали на подлокотниках, а холеные кисти с длинными пальцами в ошейниках колец лишь легонько царапали обивку. На многих были кружевные перчатки до локтей без пальцев, и украшения были надеты прямо поверх ткани.
Одна из них, переговаривающаяся с соседкой, сидящей на ряд позади, вдруг вскочила с хохотом и в едином движении запрыгнула на сиденье своего кресла, обняв руками спинку совсем как школьница. Ее длинная юбка на какое-то мгновение взметнулась, и я с удивлением увидела высокие, за колено, сапоги почти без каблука. Они как-то совершенно не вязались с легкомысленным стилем всей остальной одежды — особенно со сползающей то с одного, то с другого плеча рубашкой, просто завязанной под грудью.
Видимо, я вылупилась как-то уж особенно откровенно, потому что Вел дернула меня за рукав, прошипев «Хватит!», но было уже поздно. Одна из женщин, та, что сидела в центре, сначала коротко прикрикнула на разбаловавшуюся товарку, а потом перевела взгляд на меня.
Ничего даже не было в этом взгляде такого особенного, как и в выражении лица. Но меня вдруг продрало холодом вдоль позвоночника. Я смотрела и смотрела в ее глаза — черные, с неразличимым зрачком. Такие большие… Во мне не оставалось ничего, тело куда-то исчезло, а я вся устремилась вперед, туда, к этим глазам…
Женщина вдруг скривила рот — кроваво-красные губы некрасиво изогнулись, стирая с ее лица всю притягательность, — и меня будто швырнуло обратно в кресло. Я непонимающе хлопала глазами, тяжело дыша, и все еще не могла сразу оторвать от нее взгляда.
— Нелюдь, — утвердительно произнесла она с легким оттенком презрения. И, несмотря на гвалт в зале, я четко расслышала ее слова.
Не успев даже понять, что делаю, я, как провинившаяся школьница на уроке, бездумно и почти виновато кивнула.
Женщина фыркнула и отвернулась, продолжая прерванный разговор со своей соседкой.
— Поздравляю, — ядовито прошипела Вел у меня над ухом, — ты только что познакомилась с ведьмами буквально вплотную. У тебя талант влипать в проблемы?
Я вспомнила первое нападение на себя, потом второе, когда Оскар и Шеф едва успели спасти меня, — и кивнула.
— Что это было? — пораженно прошептала я, стискивая пальцами виски — у меня начиналась адская мигрень.
— Зачарование, — Вел поморщилась, — как филолог могу сказать тебе, что звучит просто отвратительно, но суть передает. Была бы ты человеком… — Она сделала паузу: — В общем, хорошо, что ты не человек.
Я недоверчиво покосилась на эмпата… и тут до меня дошло.
— Ведьмы?! — Я чуть не подскочила на кресле. — Что, настоящие?!
Вел закатила глаза:
— Боже, почему ты дал оборотням вторую форму, но забрал мозги? — риторически вопросила она перегоревшую лампочку на потолке. — Ты можешь не орать так, а?
— Да-да, — я виновато закивала и перешла на шипение, которое искренне считала шепотом: — Настоящие, что ли?
— Нет, елы-палы, игрушечные! — Вел всплеснула пухлыми руками. — Конечно, настоящие, а какие еще?
— Я думала, их не существует…
— А я думала, оборотней не существует! — передразнила меня Вел, скорчив рожицу, и постучала пальцем с коротко остриженным ногтем мне по лбу. — Крылья отращивает чуть что, а еще думает, что чего-то в этом мире не существует!
— Ну просто… — Я в замешательстве запустила пальцы в волосы и почесала затылок, — я как-то больше представляла таких согбенных старушек с пучками травы у пояса и черными котами, знаешь.
Эмпат фыркнула, демонстрируя глубину моего ничтожества и безграмотности. Пару секунд я обиженно сопела.
— Вообще, ты путаешь кучу понятий, — смилостивилась наконец Вел, наклоняясь ближе ко мне и понижая голос: — То, что ты сейчас описала, больше похоже на знахарок, правда все равно очень… штампованно. Но они более или менее подходят под такой вариант. Седые волосы, травка у пояса, черные коты, ага, все такое. Живут в деревнях, и их обычно любят.
Она так выделила последнее слово, что я повернулась и посмотрела на нее внимательнее:
— Любят?
— Ну не так чтобы прямо, — Вел неопределенно помахала в воздухе рукой, — но уважают. Сама представь: глухая деревушка, случись что, куда побежит человек? Вот у него жена рожает, ребенок с ветрянкой слег, корова молока не дает. Куда он пойдет?
— К врачу? — робко предположила я.
— Тьфу, дура, — улыбнулась Вел, — нету врачей. Понимаешь? XVI век на дворе. Идут к знахарке. Она все сделает — и корову вылечит, и ребенка, и роды примет. Она нужна жителям, понимаешь? От нее благо. А если старушка в полночь куда пошла травки собрать — то хай идет, мало ли какие у нее свои надобности, на это глаза закроют. Мало того, некоторые знахарки умудрялись устроиться так, что еще и со священниками местными чуть ли не дружили — тогда вообще не жизнь, а малина! Но основная разница в другом. Знахаркой можно стать. Ведьмой можно только родиться.
Я непонимающе приподняла бровь.
— Тупое животное, — раздраженно затрясла головой эмпат, — объясняю. Каждая деревенская девка, которая, например, здоровьем хила или рожей не вышла, — короче, не берут ее замуж, могла пойти в ученицы — ну, если мозгов, конечно, хватало. Тут таланта не надо. И возможности их держатся в основном на знании силы трав да отваров. Таких настоящих, которые действительно что-то могут сделать сами, — безумно мало! И то там скорее где-то ведьмы проскальзывали в роду. А ведьмы, настоящие, — это чем-то сродни оборотням. Сложное сочетание генных и природных явлений, очень редко встречается. Силы — немереные почти. Конечно, они тоже на природу сильно завязаны, но они ничего могут не знать — и просто сделать. И делают все… по наитию. Чем и страшны. Никогда не знаешь, где граница их возможностей, где предел…
До меня начало доходить. Вел покивала в такт моим мыслям.
— Вот поэтому я тебе и говорила, что хватит таращиться. Радуйся, что у них на нелюдей все иначе действует.
— Уже радуюсь. Что там про них еще интересного, энциклопедия ты наша?
Вел фыркнула, как будто обидевшись на такое обращение:
— Ну… У них очень специфические понятия морали и всего прочего. Ценят только жизнь и свободу, причем только свою. К деньгам относятся более чем легко, можно сказать, не ценят… Поэтому на сделки с ними лучше не соглашаться. Да, они их охотно заключают с чужаками, хоть внутрь стаи и не пускают никогда. Что ты сделала такие глаза? Именно так их община и называется — стая. Поверь мне, определение более чем точное. У них удивительная сплоченность и обособленность одновременно, знаешь. То есть одна настоящая ведьма уже способна на многое, а уж на что способна целая стая… В случае чего это ОЧЕНЬ сильный противник. Поэтому и держатся вместе.
Вел замолчала.
— Говоришь как по писаному, — не смогла не усмехнуться я.
Вел пожала плечами и закурила:
— Поработай тут с мое — выучишь, с кем лучше не встречаться…
— …в темном переулке?
— …взглядом.
Не дожидаясь приглашения, я стащила сигарету из ее пачки и мельком глянула на ведьм. И поняла вдруг, кого они мне напоминали с самого начала, — стаю ворон. Да, именно стаю.
— Как же Александр Дмитриевич их в Институт затащил, раз они такие свободолюбивые? — Я выпустила дым в потолок, надеясь, что здесь нет датчиков пожарной сигнализации.
— Ну знаешь, — Вел улыбнулась, стряхивая пепел с сигареты. Он упал прямо на штаны, осев на них густым серым комом. Она попыталась его стряхнуть, но неудачно задела и в итоге размазала жирной серой полосой. — У него шикарная сила убеждения! На то он тут и главный. К тому же они не состоят в Институте, а только приписаны к нему — как вампиры.
Со стороны ведьм вдруг грянул смех, и я почувствовала, что Вел вздрогнула.
Я прикрыла глаза, пытаясь переварить массу свалившейся информации. Голова болела все сильнее.
— Знаешь, — я поморщилась от резкого «удара» в затылок, — мне иногда кажется, что уже пора заводить тетрадь. И конспектировать. Как на лекциях, правда. А то я путаться начинаю.
Вел хмыкнула и почесала подбородок.
— Вообще, это уже давно за тебя умные люди сделали. Здесь есть библиотека, — пояснила она моему хмурому взгляду, — только она засекречена. И, судя по тому, насколько дозированно наше начальство выдает тебе информацию о настоящем устройстве мира, тебе туда то-очно нельзя.
— Не дразнись — съем, — огрызнулась я, с силой массируя виски и медленно оглядывая зал в робкой надежде увидеть Крапиву — вдруг она смогла бы снять мне мигрень?
Вместо облегчения меня поджидал еще один удар по психике.
— Кто это? — прошептала я с нотками паники в голосе.
— Ну ты же хотела, кажется, увидеть тут всех участников Института, нет? — поддела меня Вел. — Вот теперь и не жалуйся, что видишь черт-те что. И на всякий случай, чтобы мозг не так остро на все реагировал, вспомни, что тебя как бы тоже нет на самом деле.
Я уперлась лбом в обивку кресла и глухо пробубнила:
— Спасибо, ты меня очень поддержала.
— Всегда пожалуйста.
Мы замолчали.
— Я просто думала, что уж этих-то точно не существует, — попыталась оправдаться я.
— Почему? — В голосе Вел сквозило ехидство.
— Ну не знаю, — я оторвала голову от кресла, еще раз быстро покосилась на пять рядов назад и отвела глаза, — как-то это уж слишком. Что дальше? Рыцари круглого стола? Меч в камне?
— Опять ты красное с зеленым путаешь, — вздохнула Вел, — король Артур и рыцари…
— Нет-нет, стоп! — Я выставила вперед руку, предупреждая попытку новой лекции. — Хватит! Я едва примирилась с существованием себя! А потом на меня свалились суккубы, ведьмы, знахарки…
— Эльфы, — поддакнула Вел, хитро кося на меня из-под очков.
— Совести у тебя нет, — я снова осторожно перевела взгляд на наших невольных соседей.
Почему-то примириться с существованием реальных эльфов было намного сложнее, чем с мыслью об оборотнях или даже почти всемогущих по рождению ведьмах. Я могла допустить многое, но… Эльфы? Остроухие духи леса, которыми стали друиды в пересказах молвы? Оправдания неверных мужей и жен? Стрекозиные крылышки, высокомерие, тончайшие узоры и несгибаемые луки…
Толкиен, картонные мечи, занавески.
Я открыла было рот, чтобы уточнить, чем меня еще может огорошить госпожа всезнайка, но…
…но меня обдало холодом. Я непонимающе обернулась к эмпату, но Вел, кажется, было еще хуже. Белая как простыня, она сидела, сморщившись, головой уперевшись в правую руку, а левой растягивая ворот. Очки съехали на кончик пухлого носа, рот был приоткрыт. Она тяжело дышала.
— Что?..
— Слишком много вампиров сразу, — выдохнула она, не открывая глаз, — сейчас пройдет.
Я оглянулась — в конце прохода действительно стояла группа вампиров. Издали они казались обычными людьми, разве что все одеты в черное, но от них будто исходило какое-то странное ощущение… жути. Как если бы я оказалась в кошмарном сне, и вот как раз в этот момент миловидная бабуля открывает рот с частоколом окровавленных зубов, и я знаю, что через секунду буду орать от страха.
Кажется, это почувствовали все, потому что только что гудевший разговорами зал как-то мгновенно притих и затаил дыхание. Как будто довольные произведенным эффектом, вампиры стояли, подняв головы и не смотря по сторонам. Прошло несколько бесконечно долгих секунд, прежде чем стоящий впереди группы — я почти мгновенно узнала Виктора — махнул рукой, чтобы все двигались за ним, и ушел в крайний левый блок сидений.
— Фух, — Вел шумно выдохнула и схватилась зубами за новую сигарету, — вот поэтому я их и не люблю. И еще потому, что позеры пафосные.
Часть зала, откуда уже ушли «позеры пафосные», ожила и снова начала о чем-то шуметь.
— Кажется, их никто не любит…
Эмпат затянулась до того, что ее пухлые щеки стали впалыми, — сигарета сгорела чуть ли не до фильтра.
— В любом обществе есть те, кого никто не любит. Даже в обществе «не-таких» найдутся «совсем не-такие».
— Наверное, тяжело им, — неожиданно для себя сказала я, поворачиваясь и ища глазами Виктора. Он сидел в центре, остальные сели вокруг него плотным черным кольцом.
— Может быть, — Вел прикурила новую сигарету, — но не спеши их жалеть.
Мы замолчали. Тишина оказалась какой-то неожиданно гнетущей.
— И вообще, их вон АлеДми любит, — Вел хмыкнула.
Я удивленно вскинула брови.
— Ну, — Вел смущенно почесала висок, — может, и не прямо любит… Но ему точно ни от кого ничего не делается. Ему вообще никогда ничего не делается — может быть, потому он у нас такой радостный постоянно и ко всем хорошо относится.
— Кроме меня, — пробубнила я, собираясь пожаловаться на свою нелегкую жизнь, но в этот момент позади кафедры открылась дверь. Быстро проскользнула Айджес, сев на первом ряду в уголке. Я заметила, как несколько голов автоматически повернулись за ней.
В проеме я увидела две замершие на мгновение высокие фигуры.
Когда в зал вошел Шеф, сердце екнуло. Когда я увидела за его спиной Оскара, оно сбилось с ритма и замерло. Он стоял, прислонившись к стене, и по тому, как касалось его тело штукатурки, как свешивались локти сложенных на груди рук, я видела, насколько он измучен. Оскар стоял, опустив голову, и его длинная челка бросала тень на лицо, скрывая от посторонних усталые глаза. Но моего зрения хватало, чтобы увидеть, как тяжело они смотрели вокруг — два желтых круга на черном фоне.
Пару секунд Шеф стоял молча, наблюдая за всеми. Потом сделал шаг вперед, положил руки на кафедру — и все вдруг разом стихли. Даже каркающие все время ведьмы замолчали. На какую-то долю секунды в зале повисла звонкая, натянутая тишина — такая возникает между объявлением войны по радио и звуком первой разорвавшейся бомбы.
— У нас жопа, господа.
Мне показалось, что что-то лопнуло. Наверное, мои нервы не выдержали напряжения — так же, как и пары десятков других существ в зале.
Шеф отошел от кафедры, пошарил по карманам, вытащил пачку и закурил. Я почти физически ощутила, как расслабились все в зале. Тут и там щелкали зажигалки, послышались робкие смешки. Я удивленно смотрела на начальство — разве так объявляют о том, что случилось что-то совершенно невообразимое?!
Шеф пустил в потолок струю белого дыма, снова оперся о кафедру и продолжал таким будничным тоном, будто собирался рассказать о проколотой шине — не более чем с досадой:
— В общем, туман ведет себя странно. Сначала это заметила одна группа, потом другая, теперь уже все. Представители стали пытаться выйти именно на территорию города. Мало того, — Шеф стряхнул пепел под ноги и, наткнувшись на несколько удивленных взглядов, пояснил: — Что, зря у нас, что ли, уборщицы зарплату получают?
В зале снова кто-то засмеялся. У меня брови норовили съехать на затылок.
— Он что, всегда так?! — прошипела я Вел, надеясь, что Шеф не заметит моего выражения лица.
Она приглушенно хохотнула:
— Ты еще не видела, как он о начале Второй мировой объявлял!
Я испуганно покосилась на эмпата.
— Рассказывали, — успокаивающе пояснила она.
— Так вот, — с нажимом произнес Шеф, и я затылком почувствовала, что он смотрит на меня. Я обернулась и состроила сожалеющую мину: — Представители стали менять форму и, возможно, сущность.
По залу прокатился удивленный выдох такой силы, что у меня колыхнулись волосы. Не иначе как тут присутствовала пара существ, с чьей грудной клеткой лучше было не встречаться в темном переулке.
— Да, — Шеф прикрыл глаза и досадливо покачал головой, — я, когда узнал, сначала тоже… удивился.
Кто-то коротко заржал, поняв, какое слово там должно было быть.
— В общем, эти твари стали принимать форму того, кого сложнее всего убить члену группы. Настраиваются обычно на одного, так что единственный верный путь борьбы с ними — работать в паре. Пока один… удивляется… второй уже уничтожает. Но теория — это не мой конек, на это у нас Оскар есть.
Шеф оглянулся за спину, как будто удостоверяясь, на месте ли оборотень. Тот улыбнулся половинкой рта, специально показывая клыки.
— М-да, злить его сегодня не советую, — прокомментировал Шеф, — загрызет же к черту.
— После собрания все капитаны ко мне в кабинет, — проговорил Оскар, — на инструктаж.
Мне показалось, что по мне только что пропустили ток. На какое-то мгновение я ослепла, вся целиком превратившись в слух, и ловила каждую частичку звука его голоса, каждое изменение интонации. И хотя оборотень уже давно замолчал, у меня в ушах еще стояло эхо его слов.
— М-да, — Шеф задумался, приложив палец к губам, — в общем, будьте осторожны. Это то, что я хотел сказать в частности. И даже если вы у нас калач тридцать тысяч раз тертый — все равно. Во что превратится эта тварь именно для вас — никто не знает. В родственника, ребенка или кого-то совершенно неожиданного…
Он перевел взгляд на меня, и у меня в животе все занемело. Ну конечно, он же в курсе. Но я не знаю, почему это случилось! Почему Представитель вдруг стал именно им!
— А одному нашему товарищу пришлось сражаться с животным, в которого он сам превращался, — продолжал Шеф, — оборотни могут представить, какой это сложный с эмоциональной точки зрения момент.
Я честно попыталась представить, что передо мной стоит огромная летучая мышь. Кроме недоумения, никаких эмоций не возникло.
— Кроме того, теперь они стали заманивать участников групп в туман. На расстоянии пары метров от границы — вы должны помнить, что достаточно стоять в тумане всеми ногами, чтобы уже считаться за границей города, — они принимают образ раненого участника. Так что, господа, без необходимости в город не спускаться. Там у нас теперь только группы.
Он замолчал, прикуривая новую сигарету.
— Ну, в общем, вы поняли, жопа полная.
Кто-то согласно поддакнул.
— Я вам больше скажу, — Шеф почесал большим пальцем корни волос, — она неспроста. Туман не эволюционирует. Сколько я тут лет (а я тут долго), ничего не менялось. Значит, это спровоцировано. И я могу вам со всей ответственностью сказать, что спровоцировано не нами.
В зале стало тихо. Кто-то неловко ерзнул на кресле, но этот невольный шорох только подчеркнул всеобщее молчание. Слова Шефереля стали, наконец, доходить до присутствующих. Пусть они и были раскрашены шутливым тоном, но суть их была страшной: что-то изменило то, что не менялось никогда. И изменило не в лучшую сторону.
— В общем, господа, у нас появился реальный, материальный враг, — закончил Шеф, и мне вдруг показалось, что сиденье подо мной провалилось куда-то вниз.
Рядом тихо выругалась Вел. Тихо, но смачно. Я, не глядя, обхлопывала карманы в поисках сигарет. Также не глядя, эмпат протянула мне пачку. И, кажется, все присутствующие чувствовали себя примерно так же.
Шеф обвел нас насмешливым взглядом:
— Тихо, дети! — Он коротко хохотнул, и я вдруг увидела, что за этой напускной бравадой кроется растерянность, которой я никогда прежде у него не видела. — Раз враг реален, его можно убить. Чем мы и займемся. Пока что всё, все свободны до получения следующих инструкций. Капитаны — к Оскару, эмпаты и медики — понятно куда, сами знаете. Остальным ждать и не рыпаться.
Он повернулся к залу спиной, как бы показывая, что разговор окончен. Что-то сказал Оскару настолько тихо, что даже я не смогла разобрать, тот кивнул. Щелкнула зажигалка, выхватив из упавшей тени лицо Шефереля — он прикуривал очередную сигарету.
И тут я вспомнила, что Шеф курит только трубку. И что сигареты при мне он курил всего один раз, и тогда я едва могла узнать его.
И вот тогда мне стало и правда страшно.
24
Такого Мышь еще не видела. Глава оборотней появился из одной из боковых дверей, на ходу превратился и бросился через холл в левое крыло, оставляя на мраморном полу глубокие борозды от когтей. Люди и нелюди, проходящие через турникеты, шарахнулись в стороны, боясь быть снесенными разъяренной черной массой.
В ту же секунду на балюстраде верхнего этажа взметнулось что-то серое — и Шеф неслышно приземлился на мрамор холла, преодолев пять этажей одним прыжком. Мгновенно разогнувшись, он рванулся следом, нагнав оборотня в считанные секунды.
Все как по команде обернулись к Мыши, которая так же недоуменно таращилась в сторону обезумевшего начальства и теперь только развела руками.
— Война? — робко предположило небольшого роста существо с носом, отдаленно напоминающим собачий.
— Мм, — Мышь почесала в затылке, сдвигая серую кепку себе почти на нос, — нет. Когда была война, Шеф покуривал трубку и рисовал карикатуры на Наполеона.
* * *
В левом крыле огромного здания НИИДа располагался институтский госпиталь. Именно туда привозили тех, кто мог бы породить слишком много вопросов в обычных больницах. Когда-то туда вбежала пантера, измазанная в чужой крови, со смертельно раненой девушкой на спине…
Медсестры шарахались в стороны, вжимаясь в стены, когда Оскар и Шеф шли по коридору. Оскар уже принял человеческую форму, но все равно больше напоминал зверя. Шеф, идя с ним рядом, казалось, порождал за собой завихрения воздуха.
Двое мужчин завернули за угол, где наткнулись на врача — низенькое полное существо мужского пола, более обычного покрытое волосами. Белый колпак держался у него на сильно выдающихся вверх и в стороны ушах, зацепленный на груди стетоскоп свисал почти до самого пола — доктор едва доставал мужчинам до пояса. Боссы Института мгновенно остановились, чуть склонив головы, — крохотный врач не раз вынимал пули из Оскара и как-то даже зашивал Шефа.
Сейчас его внимательные черные глаза, больше напоминающие глаза грызуна, чем человека, были грустны. Он перевел взгляд с одного на другого, вздохнул и знаком велел следовать за собой.
— Не знаю, кому из вас стоит это говорить, а кого выгнать за дверь, — начал он, облокачиваясь о свой, созданный по его габаритам, стол.
— Мы оба, — Шеф коротко взглянул на Оскара, — она наша воспитанница.
Врач хмыкнул:
— Ах, Шеферель… Доигрались вы. Оба.
Из горла Оскара вырвался короткий рык, Шеф оглянулся на оборотня и шагнул к существу в колпаке:
— Что с ней?
Тот положил руки на стол, соединив кончики пальцев.
— Она привлекла слишком много внимания к себе, вот что. Две главные шишки Института возятся с какой-то девочкой-практиканткой! Да тут кто угодно задумается!
— Да что с ней?! — Оскар, не выдержав, хлопнул ладонью по столу врача. На дереве осталась вмятина.
— Да все с ней! — взорвался человечек, подскакивая на месте и крича оборотню прямо в лицо: — Все! Умирает ваша красавица! Прямое ранение в сердце!
Оскар коротко охнул и побледнел. Лицо Шефа стало каменной маской.
— Кто?
— Не знаю, — отмахнулся врач, — сами разбирайтесь. По отчету Дэвида — просто пьяный вампирюга в баре на Васильевском. Там есть это «Всевидящее око», вот они туда зашли — и все.
— Где Дэвид? — так же спокойно спросил Шеф, глядя куда-то поверх головы врача.
— В «ожидалке» сидит, — неприязненно дернул плечом человечек, — как привез ее, так и сидит с квадратными глазами.
— Пусть сидит, — Шеф перевел взгляд на врача. Тот невольно отступил. — Сколько?
Доктор опустил глаза на стол, торопливо поправил какие-то бумаги.
— Часа три, — он поджал губы, — была бы человеком, умерла бы на месте. А так ткань, конечно, пытается регенерировать, но рана слишком серьезная. Грубо говоря, мы только продолжаем ее мучения. Вот такой вот парадокс…
Он на мгновение отвернулся и посмотрел в забранное жалюзи окно. Уже светало.
— Она в сознании?
— Нет, — человечек повернулся к Шефу, — и слава богам.
* * *
То, что Шеф отправил меня на верхнее дежурство, было несправедливо. Он, как младенца, ограждал меня от любой опасности, запрещая не только играть со спичками, но и смотреть на огонь. Это бесило до такой степени, что я готова была биться головой о стены — если бы это помогло.
После заседания я некоторое время просидела в зале, наблюдая, как к Шефу подходят то одни, то другие существа, о чем-то тихо перешептываясь. Он кивал, улыбался и иногда пожимал им руку. Другие, наоборот, склоняли перед ним голову, как перед коронованной особой, и я в миллионный раз задавалась вопросом, что же такое Шеф.
Когда импровизированная аудиенция закончилась, он нашел меня взглядом в зале и махнул, чтобы я шла за ним. По пути он коротко чмокнул Айджес в щеку.
— Вот что, дорогая моя, — начал Шеф, когда за мной закрылась дверь его кабинета, — больше ты Вниз не ходок.
— Что?! — взорвалась я, чуть не взлетая на месте вертикально вверх — даже спину заломило от напомнивших о себе крыльях.
— Спокойнее, — усмехнулся босс, присаживаясь на край стола и закуривая, — а то ты мне начинаешь уже напоминать ту рыбку, которая, как поволнуется, так сразу в шарик превращается.
Я злобно зыркнула на него и попыталась взять себя в руки.
— Ну почему?!
— Потому что там творится черт-те что, — он развел руками в стороны, — и даже опытные сотрудники чувствуют себя настороженно и неуютно! Кто знает, что преподнесет нам Нижний Город теперь!
— Но я…
— Именно что ты, — оборвал меня Шеф, — тебе всего двадцать пять. А там теперь не по себе тем, кому уже по двести двадцать пять! Все, это не обсуждается, — он легко шлепнул по одной из бесконечных папок на столе, давая понять, что тема закрыта.
— И что мне теперь делать? — Я стервозно сложила руки на груди. — Помогать вам отчеты разгребать?
— И не надейся, — Шеф на мгновение прикрыл глаза и устало потер виски, — бумажки — моя стихия, я из них гнездо вью. Нет, ты пойдешь дежурить наверх.
— Наверх? — не поняла я, мгновенно растеряв всю свою стервозность. — Это как?
— Ты же не думаешь, что в городе не остается никого странного? Я тебе скажу: до черта и больше, — Шеф обошел стол, берясь за трубку телефона. — Вот за ними и будете приглядывать. Что-то типа патруля…
— Патруля?
— Именно, — он несколько раз повернул диск телефона, — могу тебе повязку «Дружинник» выдать.
Я хотела что-то возразить, но в итоге просто устало шлепнулась в одно из кресел, ожидая инструкций.
— Зайди ко мне, — сказал Шеф в телефон и положил трубку, — кстати, дежурить тебе с Дэвидом, поздравляю.
— Дэвидом? — Я не поверила своим ушам. — Вашим шофером?!
— Ну, — Шеф лукаво улыбнулся, — он еще и капитан Наземки.
В общем, вот так примерно и вышло, что мы с Дэвидом шли прочь от Института через Дворцовый мост, и я тихо ругалась себе под нос. Мокрый снег с дождем, приправленный ветром, дующим сразу отовсюду — наше фирменное питерское блюдо, — бил в лицо и глаза, заставляя щуриться и поднимать воротник.
Шофер шагал рядом легко и свободно, снег только припорашивал его темные волосы и оседал эполетами на плечах.
— Ты зря дуешься на сэра Алекзандера, — наконец заговорил он, когда мы перешли мост и оказались около Ростральных колонн, — он беспокоится о тебе и хочет добра.
— Добра он хочет! — огрызнулась я. — Нужно оно мне, его добро и его забота?! Да я всю жизнь прожила постоянно с оглядкой, постоянно ничего и никак не происходило! А тут — нате вам, давайте меня опять защищать! Он мне что, отец? Или, может, мама?!
Снежинки садились на мое разгоряченное лицо. Дэвид смотрел на меня с легкой иронией.
— А тебе, значит, надо на передовую?
— А почему нет? — Я засунула руки поглубже в карманы куртки. — Для чего я еще нужна? Умом не отличаюсь, вообще… ничем вообще не отличаюсь. А так у меня есть шансы сделать что-то, понимаешь?
Я взглянула на него. Кажется, Дэвид и правда пытался меня понять.
— Ну и, — я решительно шмыгнула носом, — да, очень хочется быть крутой теткой. Ну, знаешь, как Лара Крофт…
Дэвид помолчал. Мы подошли к самой Стрелке, врезающейся в Неву и будто вспарывающей ее.
— Ты ориентируешься на кино, — вздохнул он, — и совершенно не представляешь, что происходит на самом деле.
— Пока меня не будут подпускать — и не представлю.
Мы шли какими-то закоулками, которые Дэвид называл «университетские переулки». Они начинались как-то совершенно внезапно и уходили куда-то в темную глубь. За спиной был еще нарядный, светящийся центр, Стрелка и колонны, а повернешь голову — и только темнота. В которой что-то есть.
То, что темнота эта не пуста, точнее, наполнена не только старыми зданиями и растениями, до меня дошло, когда боковое зрение уловило какое-то легкое движение. Я дернулась, обернулась, пытаясь уловить неясный образ, но тщетно — меня снова окружал только ночной воздух.
Дэвид рассмеялся:
— А я все ждал, когда же ты заметишь!
— Замечу что? — недовольно пробурчала я, вглядываясь в ночь. Там что-то шевелилось, но на самом краю зрения, и стоило повернуть голову — замирало.
— Всех этих, — Дэвид вынул руку из кармана и широко обвел ей темноту вперед нас, — существ. Лепреконов, если угодно.
Я удивленно покосилась на него.
— Ну не буду мучить всякими подробностями, вот тебе историческая справка, — Дэвид подышал на замерзшие руки и спрятал их обратно в карманы. — Когда Петр I прорубил свое знаменитое окно в Европу, в Россию с ее медведями и балалайками хлынули не только товары и науки. Хлынуло все, что населяло Европу, — в том числе и европейская, если так мне будет позволено выразиться, нечисть. А чего бы нет, чем они хуже?
— А как же… — Я наморщила лоб, припоминая какие-то обрывки статей из маминых ученых томов, — привязка к земле и все такое?
— Молодец, — Дэвид улыбнулся, сворачивая в очередной проулок, — это, конечно, так. Сложность в том, что в мире нелюдей все обстоит примерно так же, как и в мире людей: сильный пожирает слабого. Нет, не в прямом смысле, конечно… Хотя иногда и в прямом, да. Ой, не зеленей лицом, пожалуйста! Так вот. Куда деваться этим слабым расам, если их выгнали со своих земель? И не забывай про фактор человека — эта тварюга влезет своими смертными сапожищами куда только может, разворотит все норы и сопрет все горшки с золотом в конце радуги, поверь мне!
Я с сомнением покосилась на «капитана Наземки» — еще один человек, не любящий свой род. Мне вспомнилась Вел, с удивительной злобой отзывающаяся о хомо сапиенсах. Было как-то странно и немного неприятно. Но Дэвид хотя бы говорил это с иронией, как будто шутил, оставляя возможность не воспринимать его слова всерьез и откреститься от мерзкого чувства гадливости.
— Куда мы? — спросила я, чтобы перевести тему.
— В гости, — Дэвид хитро улыбнулся, — только постарайся не смеяться над ними. Просто представь, что оказалась в «Сказках старой Англии».
Только я хотела заметить, что в этом мраке в гости можно разве что на кладбище зайти, как вдруг все изменилось.
Сначала неясно, затем все четче и четче, как медленно раскаляющиеся лампы, из темноты стал проступать небольшой домик. Низенькая дверь, крохотное окошко, деревянные срубы. Он весь светился теплым приглушенно-рыжим светом. Я ахнула, невольно останавливаясь.
— Нравится?
— А то! Такая красота. У нас бы тут была избушка на курьих ножках, — хмыкнула я, прибавляя шагу.
— У нас такого нет. Это в Москве.
Однако вблизи все оказалось еще интереснее. Стоило мне присмотреться, и стало заметно, что это никакой не домик, а лишь часть одного из факультетов СПбГУ со светящимся окном и явно закрытой обычно дверью — с уличной стороны на ней даже было написано что-то весьма красноречивое. Но как только я отводила глаза — все снова превращалось в милую уютную избушку. Я с интересом наблюдала за мгновенно проступающими и исчезающими отличиями, когда Дэвид положил мне руку на плечо:
— Ничего не ешь.
— Поче?.. — начала я, но он оборвал меня, вдруг громко с кем-то поздоровавшись: — Здравствуйте, Госпожа! — Он склонил голову и надавил рукой мне на затылок, заставляя тоже поклониться. Я осторожно перевела взгляд на дверь. В проеме, частично загораживая свет, стояла женщина.
Ростом она едва доставала Дэвиду до груди, спина согнута, а руки опираются на узловатую палку. Седые волосы гладко зачесаны назад и собраны в тяжелый узел. На плечи, поверх болотного цвета платья наброшена изумрудная шаль.
— Здравствуй, Дэ-е-евид, — протянула она, и ее незаметные губы растянулись в улыбке. Только усилием воли мне удалось не вздрогнуть: зубы были совершенно не человеческие и даже не звериные, к которым я стала привыкать, работая в НИИДе. Это был частокол мелких острых клычков, не различающихся по форме и наводящих на мысли об акуле. Мне вдруг ясно представилось, как вот это впивается в мое тело…
Кажется, я сглотнула несколько громче, чем собиралась.
— Кто это у тебя, Дэ-е-евид? — Старушка повернула ко мне тяжелую голову, казавшуюся слишком большой для ее тела — как и набалдашник ее клюки. Они вообще были как-то очень похожи со своей палкой. — Кто это у тебя-я? Новая игрушка?
Игрушка? У Дэвида? О чем они…
— Нет, — быстро перебил ее капитан, — она из Института. Работает на Шефереля.
Старушка хмыкнула, внимательно вглядываясь в мое лицо и давая мне возможность разглядеть ее. Она напомнила человека, очень и очень напоминала, — но в то же время не оставалось никаких сомнений, что люди у нее разве что мимо проходили. Надеюсь, не по дороге в духовку.
Глаза были слишком большими и слишком широко расставленными. Пара миллиметров — и она бы еще выглядела нормально, просто необычно. Но внешность ее только-только переступила за грань дозволенного смертному. Плоский широкий нос был так прижат к черепу, что почти не выделялся, если смотреть в профиль. Безгубый рот открывался провалом и был виден только когда она говорила — так казалось, что его вообще нет, а на месте губ лишь сморщенная кожа. А еще руки. Тонкие, почти подламывающиеся запястья, выглядывающие из широких рукавов, — и неожиданно крупные ладони с несоразмерно длинными, сильными пальцами и коготками вместо ногтей.
— Закрой рот своей девочке, Дэ-е-евид, — протянуло существо, поворачиваясь к нам спиной, — и проходите.
Дэвид зло зыркнул на меня:
— Могла бы и не пялиться, — прошипел он, за шкирку вводя меня в дверь.
В первый момент свет ослепил. Я зажмурилась, заслоняясь рукой от люстры. Дэвид шлепнул меня на стул и вновь обратился к существу. Она стояла в стороне, у чего-то напоминающего открытую печку, и помешивала деревянной ложкой в большой медной кастрюле.
— Простите ее, Госпожа, — он молитвенно сложил на груди руки, — она первый раз Наверху ночью.
— А-а-а, — протянула та, подхватывая кастрюлю и поворачиваясь к нам. — Дэ-е-евид, достань кружки.
Я проморгалась достаточно, чтобы наконец разглядеть помещение. Тяжелые дубовые столы и стулья, вся мебель сделана просто, но основательно. То, что я приняла за люстру, было огромным колесом с выставленными на нем свечками, прицепленным к массивному крюку на потолке за три толстые цепи. В общем, помещение более всего напоминало средневековый трактир в фэнтези-интерпретации.
Дэвид нырнул в грубо сколоченный, но очень внушительный на вид шкаф с посудой и тут же вынырнул с тремя тяжелыми кружками, наводящими на мысль о Баварии и пиве. Госпожа одобрительно кивнула и вылила в них содержимое кастрюли, аккуратно придерживая ее полотенцем. Жидкость была густой и искристой, как разведенный мед, туго наполнив кружки доверху.
Она подтолкнула кружки к нам и села напротив, не сводя с меня внимательных глаз.
— Ну с тобой, Дэ-е-евид, все ясно, — она сощурилась, глядя мне куда-то между бровей, — а вот с твоей девочкой…
— Госпожа, она не моя девочка, — снова поправил ее капитан.
Существо перевело на него насмешливый взгляд:
— Что это не твоя девочка, я вижу лучше тебя, Дэ-е-евид, — и она так сделала ударение на «не твоя», что я, кажется, покраснела. — Она уже…
— Госпожа! — прервал ее Дэвид.
Какое-то время они смотрели друг другу в глаза, и мне показалось, что воздух вокруг начал шипеть и плавиться, но Госпожа вдруг усмехнулась:
— Будь по-твоему, Дэ-е-евид.
Она снова повернулась ко мне:
— А ты нелюдь, — сказала она утвердительным тоном, — только что нелюдь делает Наверху?
— Приказ Шефереля, — снова встрял Дэвид, — личный.
— Ли-и-ичный, — протянуло существо, но на этот раз в ее голосе прорезались нотки удивления, — самого Шефере-е-еля…
Она отхлебнула из своей кружки. Капля скатилась вдоль резной ручки, упала на стол и тут же застыла светящимся озерцом золота.
— Сколько тебе лет, детка?
Я покосилась на Дэвида, тот едва заметно кивнул — мне наконец было даровано право голоса.
— Двадцать пять, — от долгого молчания голос сел, и я кашлянула.
— Что, всего двадцать пять? — Тонкие брови Госпожи поползли вверх. — Я уж думала, никого младше семидесяти и не встречу в своей жизни.
Она тихо закудахтала, что должно было означать смех.
— А что ж ты не пьешь? — вдруг спросила она, заметив, что я только кручу кружку в руках, но не притрагиваюсь к напитку. Хотя, признаться, очень хотелось — он так искрился и уютно бился о стенки. Я наклонилась, чтобы только ощутить запах, — и он оказался таким сильным, что у меня закружилась голова. Жидкость пахла и карамелью, и ванилью, и немного сливками, и чуточку медом — словом, чуть ли не всем сразу, что есть вкусного на свете.
Дэвид резко хлопнул меня по руке, и я уронила кружку обратно на стол. Она упала на бок, жидкость вылилась, мгновенно захлестнув весь стол, и через несколько секунд застыла, чуть светясь и тускло посверкивая. Я успела вскочить на ноги, как и капитан, и теперь оторопело смотрела на застывшую в полете каплю — она сорвалась с края стола, но еще не достигла пола — и так и осталась висеть в воздухе.
Дэвид выглядел разъяренным. На лбу у него вздулась вена, ноздри ходили ходуном, втягивая воздух, а спина стала напряженно-прямой.
Женщина медленно поднялась из-за стола и сделала шаг в нашу сторону, по комнате разливалось ее глухое шипение.
— Не надо. Поить нас. Расплавой, — раздельно произнес Дэвид, и по его тону было понятно, что он едва сдерживается, — или мне постоянно грозить Шеферелем?
Шипение продолжалось еще пару секунд, а потом стихло. Старуха ухмыльнулась, но в глазах ее застыла злоба.
— И правда, зачем мне ссориться с его высочеством…
— Мы уходим, — Дэвид резко схватил меня за руку и выволок наружу.
— Добро возвращаться, — послышалось нам в спины, и Госпожа тоненько, визгливо рассмеялась.
А снаружи было темно и холодно и бил косой жесткий снег.
— Да что ты за существо такое?! — сорвался Дэвид, и его едва заметный акцент совершенно пропал. — У тебя что, карма постоянно в неприятности влипать?!
Я попыталась оправдаться:
— А что это вообще за милая тетенька, с которой лучше не ссориться?! Что за «расплава»?! Почему ты вообще привел меня туда, где мне может быть опасно?!
— Да потому, что тут везде опасно! — взорвался капитан с новой силой. — Потому что это город такой, понимаешь?! И если ты так хотела быть крутой теткой из фильмов, тебе надо знать, что здесь водится и какие у него методы охоты! А ты повелась как девочка на первую же провокацию Госпожи!
— Я просто понюхать хотела!
— Поню-ю-юхать! — передразнил меня Дэвид, подходя ближе. — Оборотень решил понюхать опасную штуку! С вашим обостренным обонянием! МОЛОДЕЦ! Ты знаешь, что бы с тобой было, если бы не я?!
— О, если бы не ты?! — не выдержала я. — А может быть, если бы не имя Шефереля, а?!
Дэвид, набравший полную грудь воздуха для новой отповеди, неожиданно замолчал. Он смотрел на меня и пытался подобрать слова, но не мог.
— Да, — тихо произнес он, — имя Шефереля. Он может почти все в этом городе.
Повисла тишина. Накал страстей спал сам собой, и теперь мы явно выруливали на очередную секретную тире неприятную тему.
— Почему она назвала его «высочеством»? Почему она вообще про него знает, у нас в конторе он Александр Дмитриевич, да и ты зовешь его сэром Александром…
Дэвид вздохнул, потер лоб, поднял воротник куртки:
— Пойдем дальше, и я расскажу тебе, что могу.
Мы развернулись и зашагали в темноту.
— Что нас там еще ждет? — попыталась пошутить я, пока Дэвид собирался с мыслями.
— Ничего особенного нового, — рассеянно ответил он, — пара вампиров, может быть, несколько вольных оборотней.
Мимо проплыли арки истфака, голые деревья в корке снега и инея. Блеснула решетка у массивного здания Двенадцати коллегий. Оно было совершенно темным и спящим, и я с каким-то облегчением подумала, что хотя бы там никто не водится.
Раздавшийся с третьего этажа вой разорвал ночь на клочки и заставил меня подпрыгнуть на месте. Я поняла, что куртка и футболка испорчены, только когда сообразила, что вишу в воздухе, а крылья размеренно хлопают за спиной. Я виновато посмотрела вниз.
— Молодец, — Дэвид стоял, задрав голову и уперев руки в бока, — спускаться будешь?
Я с некоторым усилием взяла себя в руки и аккуратно приземлилась на плотно утоптанный снег.
— Что это было?
— Ты точно хочешь знать? — Дэвид поджал губы.
Я поспешно замотала головой и прикрыла глаза. На мгновение меня выгнуло дугой — и я снова стала обычным человеком. Правда, с прорванной в двух местах курткой.
Дэвид смотрел на меня со снисходительной усмешкой.
— Грозный киношный бабец, — хмыкнул он, растеряв остатки акцента.
— «Именем Шефереля!» — передразнила я его. — Давай уже рассказывай, что он у нас за птица.
— Этого никто не знает, вынужден тебя разочаровать, — Дэвид пожал плечами, не вынимая рук из карманов куртки, — но некоторым хватает и этого незнания, чтобы вести себя прилично.
Я покосилась на него, скептически выгнув бровь. Нет, ну я понимаю все, Шеф у нас крут неимоверно, но…
— А некоторым? — подсказала я.
— А некоторым, конечно, не хватает, — ощетинился Дэвид, — молодые в основном понимают только силу. И вот они как раз знают только, что есть в городе высшая сила, которая может надавать им по их магическим задницам по самое не могу. Знаешь, зарвавшийся вампир, упивающийся своей неуязвимостью, — это не очень здорово.
Я кивнула, мы шли дальше. В снегу оставались углубления от наших ног, и мне казалось, что мы где-то за полярным кругом: ровная, нетронутая гладь снега и две одинокие цепочки следов…
Я зябко повела плечами.
— Замерзла?
— Ага, — я потерла отмерзающий кончик носа, — вот в такие моменты я жалею, что не вампир.
Дэвид на мгновение остановился, оглядываясь по сторонам.
— По идее, мы должны тут все осмотреть, конечно, — он вдумчиво почесал чисто выбритый подбородок, — но, если я тебя заморожу и доведу до простуды, вряд ли Оскар меня по головке погладит.
Я усиленно закивала: тепло снаружи и внутри — это как раз то, что мне сейчас нужно!
— Ладно, — Дэвид махнул рукой, — пошли в бар. Он тут недалеко, у метро, там и отогреешься. И выпить нальют чего угодно.
— Бар?
— Да, для нелюдей. И всех прочих. Всех, кто в курсе.
— Ух ты! Я надеялась, что что-то такое должно быть! — Я прибавила шагу. — А как он называется?
— Ты знаешь, довольно странно. Ну то есть как минимум нелогично. Но когда бар назывался понятно и логично, а?
— Ну так?..
— «Всевидящее око».
Снег начал падать крупными хлопьями. Дэвид шагал вперед, я, чуть отстав, семенила следом.
— Дэвид, а что такое расплава?
— Знаешь что-нибудь про золото лепреконов?
— Ну, — я вспомнила что-то про радуги, но быстро отмела этот вариант, — кажется, оно не совсем настоящее?
— А точнее, совсем не настоящее. Не настоящее настолько, что они его РАСПЛАВляют и делают какой-то странный напиток, что-то типа эля. Да-да, эль — тоже не на ровном месте родился. Ну, в общем, что лепрекону счастье, то человеку — смерть.
— Но я же не человек.
— Да, но и не лепрекон же? Ну-ка, покажи уши! — Дэвид шутя поймал меня и убрал волосы в сторону. — Нет, не дури. Ты — животное.
— Ну ладно, пусть животное, — не унималась я, — но все равно же не человек…
— Ты все равно СМЕРТНА, понимаешь? А они — фактически нет. Они существа магические. А не жертвы мутации. Поняла?
Я задумалась.
— А вампиры?
— Вирус.
— Я знаю, но они же бессмертны. Яды не берут, все такое.
— А интересная мысль, — Дэвид даже приостановился, глядя куда-то поверх моей головы, — надо бы у Госпожи выпросить чарку, да и поднести Виктору!
Мы вместе хохотнули.
— А за что вы его не любите? — осмелилась я. — Ну то есть понятно, что их вообще мало кто любит, но просто…
На мгновение мне показалось, что передо мной захлопнулись тяжелые железные ворота — настолько переменился в лице Дэвид. Он опустил голову и посмотрел себе под ноги, утонувшие в толстом слое снега почти по колено.
— Это закрытая информация, Черна.
— Извините, я не хотела… — промямлила я. — Просто мне вот он…
— И тебе не советую, — прервал меня капитан, — просто так распространяться на тему того, кто тебе что. Все отношения и все происшествия внутри НИИДа, между прочим, секретная информация и вовсе не тема для дружеских бесед и сплетен. Может быть, я шпион, откуда ты знаешь?
Он повернул ко мне лицо. Ветер чуть шевелил черные волосы, припорошенные снегом, глаза зияли как две дыры, а лицо застыло каменной глыбой. Мне ощутимо стало не по себе.
— Да ну нет… — протянула я. — Не может быть, чтобы вы шпион…
— А почему? — Его голос был таких сухим и холодным, что мне показалось, будто меня только что уронили в снег и как следует изваляли.
— Но Шеф вам доверяет…
— Он может ошибаться, — Дэвид обрывал меня, как только я заканчивала фразу. Это было похоже на блицдопрос. — Что еще?
— Шеф не может ошибаться! — не выдержала я. — И кто это говорит? Человек, который его именем только что разрешил начинающуюся ссору!
Дэвид молчал и смотрел на меня. Он был настолько неподвижен, что казалось, превратился в статую и даже перестал дышать.
— Все ошибаются, Чирик, — он вздохнул, — даже твой ненаглядный Шеферель.
Дальше мы шли в полном молчании.
Откуда-то послышалась музыка. Она вдруг наполнила собой весь воздух вокруг, задурманила голову и повела куда-то… Что-то такое старое и спокойное, уютное, родное, отдающееся болезненной ностальгией…
Щека просто взорвалась резкой и острой болью. Я удивленно распахнула глаза, только поняв, что успела их закрыть.
— Приди в себя, у нас прорыв, — Дэвид махал правой рукой, которой только что отвесил мне пощечину, а левой уже лез в карман за мобильником.
Я ошеломленно таращилась на капитана, пока он торопливо набирал номер и коротко отдавал кому-то приказания в телефон.
— Прорыв. Да, опять там же… Да задолбало уже, знаю… Ага, пошлите кого-нибудь, пусть уже наконец перекроют… Ок, давай.
Он закончил разговор и посмотрел на мою молящую физиономию:
— Что?
— Все, — честно призналась я.
— Начнем с насущного. Бери платок, в него — снег. И к щеке. А то Шеферель с меня шкуру спустит за то, что я стажеров бью.
Я послушалась.
— А теперь теория, — Дэвид взял меня за плечи и немного развернул.
Мы стояли на небольшом бульварчике между Библиотекой Академии наук и каким-то непонятным, но столь же темным и неприятным зданием. Дэвид прищурился и указал на него рукой:
— Сколько этажей?
— Пять, — брякнула я и тут же поняла, что ошиблась. Мне казалось, что их пять, но стоило начать считать, и я сбивалась, перевалив за десять.
— Что за черт?
— Черт сейчас на дежурстве, так что не надо его дергать, — Дэвид хмыкнул. — Не припоминаешь таких мест, где не сосчитать этажей?
Я задумалась.
— Нижний?.. — неуверенно начала я, но Дэвид кивнул. — Нижний Город?! Но откуда он ЗДЕСЬ?!
Капитан снисходительно на меня покосился:
— А как ты думаешь, почему это называется «прорыв»? Такое бывает, хоть и редко. Но тут просто, — он вздохнул, — я бы сказал «заколдованное место», если бы лично не проверил всех, кто мог такую подлянку подложить.
— Так что, сюда прорывается Нижний Город?
— Технически — Верхний проваливается туда. Да, неприятно, я согласен. Но не смертельно, здание нежилое. Хотя все равно мало хорошего. Приглядись, что ты еще видишь?
Я подняла взгляд наверх, стараясь не слушать музыку — она манила гипнотически.
— Смотри боковым зрением, — посоветовал Дэвид, — от прямого оно все всегда удирает.
Я послушалась и стала смотреть немного левее. И тут я вдруг увидела — светящееся окно на верхнем этаже! Зашторенное легкой занавеской, оно светилось в окружающей темноте, я даже видела фигуры людей, находящихся в комнате.
По спине побежали мурашки.
— Мне страшно, — честно призналась я, — мне вообще иногда хочется закрыть глаза, проснуться и ничего этого не знать.
— Не пугайся, — Дэвид потрепал меня по плечу, — в этом нет ничего страшного. А в тебе говорит просто старая человеческая привычка пугаться всего, что непонятно.
— А почему здесь такое? А еще бывает где-то?
Дэвид пожал плечами и двинулся дальше.
— Если и бывает, то я не в курсе. А я в курсе всего. Так что — нет. А тут… Васька, ты знаешь, вообще такое место в городе. Если уж что-то может случиться, то оно случится тут, можешь не сомневаться.
Насколько я ориентировалась на Васильевском острове, а делала я это очень плохо, мы вышли на пешеходные линии. Дэвид провел меня дворами, и вскоре я увидела уходящий вдаль аккуратный бульвар, уставленный неимоверно высокими фонарями и изящными деревьями, укутанными в гирлянду цветных огоньков. Рассеянный свет от фонарей мягко спускался вниз, легко освещая дорогу, но оставляя достаточно места для теней. Снег вспыхивал так ослепительно, что я едва смогла побороть желание броситься искать в нем бриллианты.
— Красиво? — ухмыльнулся Дэвид.
— Не то слово, — выдохнула я.
Он с улыбкой наблюдал, как я ошарашенно кручу головой, пытаясь разглядеть все сразу. У нас в районе такого просто не было, а центр и так сверкал всеми огнями — только неоновыми.
— Ладно, животное. Пошли уже греться и пить, — он подмигнул мне и повел наискосок, туда, где сквозь стволы деревьев виднелось что-то пылающее черным и красным.
Вблизи оно и правда оказалось черным и красным — огромный черный глаз с вертикальным зрачком, полыхающий венозного цвета пламенем по краям. Он заменял первую «о» в слове «око» и выглядел неожиданно… натуралистично.
— Это тебе не неоновые лампочки! — гордо заметил Дэвид, как будто самолично участвовал в создании глаза.
Мы ненадолго притормозили у входа — Дэвид давал мне оглядеться. «Око…» пристроилось в здании «Кофе Хауза», буквально в нем самом — только чуть ниже. Вход со ступенями располагался правее, а вывеска «Ока…» вспарывала стеклянную витрину слева направо. Дверь была распахнута, оттуда светило чем-то оранжевым, неслась музыка и дикий гвалт.
— Пошли! Не дрейфь, — Дэвид толкнул дверь, — знакомство с любым миром начинается с мест, где можно выпить.
И мы шагнули внутрь.
Что и сказать, «Око…» не было похоже на приют Госпожи. Оно напоминало какой-то рок-клуб, заселенный только что отметившими Хеллоуин студентами. Я едва успевала крутить головой, с трудом догадываясь, кто же передо мной. Дэвид шел сзади, шепотом давая комментарии:
— Слева русалка… Да, та, на которую ты сейчас таращишься, с ядовито-зелеными волосами… Нет, если бы она отдала за ноги свой голос, было бы очень неплохо, поверь мне, он у нее совершенно мерзкий. Да, это привычная тебе публика — вампиры да пара оборотней… А вот это уже интересно, глянь. Видишь этого высокого парня в косухе?
Парень и правда был высок — около двух метров или даже выше того. Он был патологически черен — начиная с косухи и джинсов и заканчивая мелко вьющимися волосами, коротко остриженными во вполне мужественную стрижку. Большие, черные как маслины глаза, в которых так и плескалось веселье, дополняли облик.
— Приглядись, — шепнул мне Дэвид, — попробуй угадать.
Я присмотрелась, пытаясь найти в нем хоть что-то, что могло бы указать на расу или род. И тут…
— Рога, — пискнула я.
Дэвид рассмеялся, останавливаясь у углового столика:
— Не пугайся. Это просто фавн.
— Ага, «просто», — нервно хихикнула я.
Дэвид, не обращая на меня внимания, поднял руку, привлекая внимание фавна. Тот махнул в ответ и с готовностью стал проталкиваться сквозь шумящую толпу к нашему столику.
— Сатурн, познакомься! Это Чирик, она у нас новенькая в мире необычного, — мужчины переглянулись, явно проглотив пару комментариев.
— Очень приятно, — Сатурн чуть наклонился ко мне, протягивая узкую смуглую ладонь, — у нас тут дамы редкость.
У него был низкий бархатистый голос, в который хотелось зарыться лицом, как в любимый шарф, и густые черные ресницы, длинные настолько, что путались на кончиках.
Я улыбнулась и с удовольствием пожала протянутую руку. Она была неожиданно горячей, я невольно дернула бровями. Сатурн рассмеялся:
— Да, у нас температура тела выше, чем ваше тридцать шесть и шесть! Около сорока двух градусов. Вы-то вот еще что, а уж когда вдруг с вампиром столкнешься — они чуть не шипят!
Мы дружно прыснули: вампиров не любил никто, и доставить им неудобство считалось большой удачей.
— Ну, — фавн облокотился о наш столик и принял шутливую позу дамского угодника, — как леди наш мир необычного?
— Если честно, впечатляет, — я с силой потерла лоб.
— Еще бы.
— Да нет, — я пощелкала пальцами, пытаясь подобрать слова, — это как учиться в мединституте и читать учебники. А потом выехать на передовую и наткнуться там на лужи крови и развороченные трупы. Все иначе, хотя вроде бы и то же самое.
Сатурн выгнул густую бровь:
— Однако и аналогии у леди!
— Леди — суровая машина смерти, — встал на мою защиту Дэвид.
Ну да, при моем росте и с моей изменившейся конституцией я больше всего походила на «суровую машину смерти»! Так, дохлый «запорожец».
— А, — понимающе протянул Сатурн, — оборотень, значит…
Я кивнула:
— Да, летучая мышь.
Брови фавна поползли вверх:
— Ничего себе! У нас тут все больше волки да медведи. Ну пара тигров. Ну, — он шутливо козырнул, — Оскар Батькович своей эбонитовой персоной. Но чтобы летучая мышь…
Я смущенно улыбнулась — моей заслуги в этом не было фактически никакой, но все равно было приятно.
— А что это мы тут стоим как неродные? — спохватился фавн. — Что пить будете, гости дорогие?
— Я на дежурстве, — мотнул головой Дэвид, — так что мне кофе покрепче. А животному вообще пить не положено, так что…
— Наслышан, — важно покивал Сатурн. — Тоже кофе?
Я с благодарностью кивнула. Руки и нос у меня уже согрелись, но холод, казалось, засел где-то глубоко внутри, и чашка горячего кофе была бы в самый раз.
— Я мигом!
И фавн исчез в толпе.
Я расстегнула куртку — в баре было неожиданно тепло. Нашла сигареты и жадно затянулась, исподтишка наблюдая за публикой, частично укрытой от меня густым слоем сизого табачного дыма.
«Око…» больше всего напоминало какой-нибудь готический бар. Грохочущая тяжелая музыка, преобладающие черные тона в отделке помещения, более чем странные типы тут и там. Да, разница была лишь в том, что ЗДЕСЬ находились те, кем люд из бара мог только КАЗАТЬСЯ. Вампиры и пара оборотней уже не интересовали меня, я старалась разглядеть что-то новое. Внимание привлекла высокая, затянутая в кожу девушка с копной длинных, мягко вьющихся волос. Они были настолько черные, что казались провалом в окружающем мире. Матово-белая кожа почти светилась, огромные зеленые глаза смотрели печально и немного устало.
Я толкнула Дэвида локтем:
— Кто это?
— А… — он вздохнул. — Это суккуб.
— Еще один?! — Я мгновенно вспомнила Айджес с ее безупречной, но совершенно иной красотой.
— Почему бы нет? — Дэвид неотрывно следил за девушкой. — Ее зовут Сатрекс, и, говорят, она сестра Айджес.
Я чуть сигарету не выронила из пальцев.
— Сестра?!
— А что ты так удивляешься? — Мы невольно вместе проследили, как суккуб встала со своего места — небольшого диванчика, на котором сидела с ногами, — и прошла куда-то в глубь дыма, где, видимо, располагалась барная стойка.
Двигалась она совершенно удивительно — не так быстро, как вампиры, когда просто не успеваешь уследить за ними; не так, как оборотни — легко и будто танцуя. Она почти парила над полом, каждое движение было плавно и легко, наводя на мысль о потоках воды, мягко струящихся по шелку.
— Черна?
— А? — Я оглянулась, думая, что это Сатурн вернулся с моим кофе.
Передо мной стоял незнакомый невысокий парень с коротко остриженными и поставленными ежиком волосами. Его желтоватая кожа обтягивала череп так плотно, что я почти видела, как скулы переходят в зубы. Это был оборотень, и я бы сказала, что его просто трясло, как наркомана без дозы.
— Мы знакомы? — не поняла я.
Он двинулся так быстро, что я не успела даже толком осознать его движение. Просто на мгновение воздух между нами стал смазанным, а потом я увидела, что из меня торчит рукоятка ножа. Она ушла мне ровно под грудь, кажется зацепив ребра и что-то еще. Я моргнула, пытаясь зацепить Дэвида начинающей неметь рукой, но его не было рядом. Уши стремительно закладывало, рубашка намокала на глазах, становясь почти невыносимо теплой и липкой. Кто-то что-то кричал, я уже не могла разобрать — в ушах стоял неимоверный звон, пол и потолок куда-то улетели, перед глазами забегали черные мошки, дышать стало трудно — и перед тем, как чернота придавила меня, унося из бара, резкая боль вдруг взорвала мир вокруг. Я вскрикнула — и все исчезло.
Можно тренироваться очень долго. День и ночь, ночь и день — сутки напролет, месяцы, годы. Но какой бы удивительной реакцией ты ни обладал, какую бы груду кирпичей ни прошибал ребром ладони, ты не сможешь уйти от удара ножом в сердце с расстояния в двадцать сантиметров. Нож всажен в тебя по самую рукоять, и в этот момент ты думаешь только о том, что человек не смог бы этого сделать. У него бы не хватило сил. А вот у нелюдя — легко.
Может быть, только покидая мир, начинаешь понимать, насколько он на самом деле мал, и как просто добраться до всего интересного. И насколько ему наплевать, есть ты или нет.
25
Скрип двери.
Тихие шаги.
Попискивание приборов, жесткие крахмальные простыни и приглушенный свет. Щелкает выключатель — и он пропадает вовсе, только из окна едва пробивается серая хмарь, сквозь жалюзи рисующая рваные полосы на стене.
Веер темных волос, раскинувшийся по подушке. Белая как мел кожа. Заострившиеся черты лица. Плотно закрытые веки. Капельки пота над верхней губой. Сведенные, сжавшиеся в кулаки пальцы.
Белая простыня охватывает контуры тела, как будто обводя, и видно, какой хрупкой стала ее фигура. Она лежит на боку, и даже в этой недвижной позе проступают напряжение и боль. А слева, чуть ниже груди, виднеется сквозь простыню багровое пятно.
— Почему кровь?
— Регенерация. Тело пытается создать новые клетки. Сил не хватает, но кровь вырабатывается. Ты же знаешь.
Тишина. Где-то за окном просыпается город. Скользят по мокрым дорогам машины. Бегут на работу первые прохожие, подняв воротники. Где-то там Город живет своей жизнью. А здесь — жизнь заканчивается.
Они молчат. Смотрят на бессмысленные приборы, песочными часами XXI века отсчитывающие ее минуты.
— Какая глупость… — неожиданно для себя самого роняет оборотень и почти вздрагивает от звука собственного голоса. Его хозяин оборачивается к нему — черная фигура на фоне окна — и внимательно смотрит.
— Да, глупость, но так бывает.
Оборотень, не отрываясь, смотрит на нее, прожигает глазами каждый сантиметр тела, и на мгновение ему кажется, что он начинает сходить с ума. Белая постель, темные волосы, писк приборов — и невозможность что-то изменить.
Они стоят в тишине в ногах кровати и ждут — как будто должны отдать дань уважения, подождав с ней, пока…
— Мне очень жаль, Оскар… — Голос печален и тих, но в палате он звучит неожиданно гулко, раскатывается по полу и отражается от стен.
И оборотень срывается. Только что он стоял, сложив беспомощные руки на груди, — и вот они уже сжимают воротник плаща Шефереля, а сам он прижат спиной к стене.
— Тебе жаль?! ТЕБЕ ЖАЛЬ?! Да что ты понимаешь?! Ты же не знаешь, каково это — чувствовать! Ты же давно забыл, каково терять людей!
Оскар встряхивает Шефереля, оторвав от пола, и бьет спиной о крашеную стену, но лицо того совершенно спокойно и бесстрастно, в льдистых глазах немного сочувствия и безгранично — терпения. Он болтается как кукла в руках обезумевшего зверя, его тело послушно бьется в такт озлобленности на этот мир — такой странный, такой одинаковый.
— Ты стер память Нины, навсегда лишив ее даже шанса на нормальную жизнь, — а ведь выход можно было найти! Но тебе было так проще! Ты заставил меня дать тебе это сделать, ты заставил меня не возражать! Это моя ошибка, за которую я ненавижу себя все эти тридцать лет!
Снова глухой удар о стену — только взметнулись полы плаща да голова мотнулась из стороны в сторону. Шеферель молчит, он просто ждет.
— Я не дам тебе и тут пройти мимо, — глаза Оскара горят. Кажется, этот желтый свет вот-вот обратится в пламя. Голос срывается на рычание, и вместо зубов уже появились клыки. — Ты — ей — поможешь. Слышишь меня, рухлядь?! Слышишь?!
В следующую секунду он уже летит по полу в другой конец палаты, а Шеферель поправляет воротник и сощелкивает с рукава несуществующую пылинку. Он поднимает на оборотня глаза, и его губы чуть трогает улыбка:
— Во-первых, киса, никогда не называй меня рухлядью. То, что я тебя раз в десять-пятнадцать старше, не дает тебе права обзываться.
Он делает шаг вперед, подходя, и из угла на него бросается пантера. Она целится когтями в грудь, лапы вытянуты в прыжке, морда оскалена, клыки метят в горло. Шеферель ждет до последнего момента и резко выкидывает руку вперед, хватая ее за массивную шею. Зверь хрипит, на секунду повиснув на стиснувшей его руке, и в то же мгновение бьет по ней когтями. Четыре полосы мгновенно набухают кровью, она падает на кафельный пол тяжелыми алыми каплями. Шеферель отпускает, с досадой смотря на порванный плащ.
Он переводит взгляд на пантеру: оборотень припал к земле, уши прижаты, морда оскалена, хвост бьет по бокам — кажется, вот-вот посыплются искры.
— Ты зарвался, котенок.
Его голос спокоен, но оборотень знает, насколько обманчиво спокойствие этого существа. Он бросается вперед, надеясь опрокинуть его на спину, но в грудь ему ударяет кулак, и зверь падает на пол всем весом — удар силен, крошится кафель. Не дожидаясь, пока он встанет, Шеферель делает несколько шагов вперед, внезапно припадая на одно колено рядом с пантерой. Он оскаливается — во рту у него уже не зубы. В свете больничных ламп поблескивают длинные узкие клыки. Оскар как раз пытается встать и сам напарывается на них спиной — без единого усилия они прошивают шкуру. Брызжет кровь. Оборотень испускает дикий рык, пытаясь достать противника, но тот уже распрямился, одновременно уйдя назад и вбок — его не достать. На секунду он цепляется ногой за больничную тележку с инструментами, и этого оказывается довольно: Оскар бросается вперед, чуть наклоняя голову, Шеферель пытается защититься, но безрезультатно, пантера сметает выставленные вперед руки и погружает клыки в его бок. Шеферель не кричит — шипит, но это шипение рвет барабанные перепонки. Он бьется и пытается исцарапать зверю морду, но тот держит крепко, только машет головой из стороны в сторону…
Кровь льет с обоих вперемежку с потом, рычание и шипение заглушают друг друга. Ни один прибор не потревожен, все стоит на своих местах — только штукатурка и кафель сыплются под летящими телами…
Все прекращается внезапно. В одном углу поднимается с пола Оскар — все лицо в порезах, губы порваны, на груди кровоподтеки, волосы слиплись от пота и крови, и багровая струйка бежит по спине вниз, заливаясь за ремень брюк. Шеферель, чуть пошатываясь, поднимается с колен у другой стены. Его плащ изодран, на скуле длинная рана. Одну руку он прижимает к разбитой губе, второй пытается удержать бьющую из порванного бока кровь — она толчками просачивается сквозь его бледные узкие пальцы, стекая по штанине вниз. Оба прерывисто дышат, не сводя друг с друга яростных глаз.
— А ты… хорош… стал… — произносит Шеферель в перерывах между вдохами. — Но не стоит… забывать… кто учил тебя… драться…
Оскар поднимает с пола рубашку, отирает ей лицо, пытается прижать к прокушенной спине — в ней четыре узких, но очень глубоких дыры.
— Не думал, что ты выпустишь клыки, — замечает он, разглядывая следы крови на рубашке.
— Ты меня достал, — поясняет Шеферель, делая несколько шагов вперед. Он морщится при каждом шаге и чуть прихрамывает на левую ногу.
Мужчины смотрят друг на друга. Кажется, время замерло, и кровь гулко стучит у Оскара в ушах. Он пытается найти в этих ледышках, которые заменяют его хозяину глаза, хоть что-то, хоть какое-то проявление эмоций — тщетно, там только лед и ничего больше. Никто не знает, о чем думает Шеферель, чего хочет.
Внезапно его губы чуть кривятся — алая усмешка прорезает бледную щеку. Он подходит к кровати с левой стороны и подтаскивает к себе стул. С трудом, морщась, садится.
— Дай мне каких-нибудь тряпок, животное. Дело делом, но смешивать с ней свою кровь я не имею никакого желания.
Оскар судорожно оглядывается, но в палате пусто и чисто, если не считать оседающей в воздухе пыли от их драки. Он протягивает Шеферелю свою рубашку. Тот хмыкает, произнося что-то вроде: «С тобой тоже не хочу…» — но кое-как перетягивает ей порванный бок и встряхивает руками.
— А теперь сделай одолжение — не издай ни звука.
Шеферель откинул порядком набухшую кровью простыню и придирчиво осмотрел тело. В больнице Черну не стали переодевать, просто порвали футболку, чтобы освободить доступ к ране. Ниже груди девушка вся перемотана бинтами. Шеферель осторожно коснулся бурого бинта пальцами и недовольно поцокал языком.
— Как же тебя угораздило… — тихо произнес он, и Оскару показалось, что в его голосе проскользнуло сочувствие.
Шеферель поднял взгляд, вглядываясь в лицо Черны. Сжатые губы, сведенные брови, закрытые глаза. Казалось, она от чего-то пыталась отбиться, не хотела что-то видеть.
— Ты знаешь, где находится сознание, когда мы… умираем?
— Я же просил заткнуться, — резко бросил Шеферель через плечо. И продолжил после паузы: — Не в этом мире, насколько я знаю. И не в Нижнем. Миров слишком много, Оскар, и я не взялся бы ее ловить по ним.
— Но ты же можешь ей помочь? — вскинулся тот.
— Да я же просил тебя захлопнуть пасть! — Шеферель развернулся на стуле, прожигая оборотня яростным взглядом. — Я что, на непонятном тебе языке говорю?!
В палате снова повисла тишина.
Шеферель вздохнул, нахмурившись. Вряд ли кто-то в НИИДе видел его хоть раз таким серьезным. Он протянул вперед руки, резко и легко разорвал бинты. Под левой грудью темнела рана — аккуратная, но глубокая, с разошедшимися краями, постоянно выплевывающая наружу новую порцию темной густой крови. Пару секунд Шеферель смотрел на нее — а потом прижал рукой. Просто закрыл ладонью и наклонил голову, прикрыв глаза. Между его пальцев медленно стали проступать багровые полоски, потом побежали капли…
В комнате потемнело. Быстро, как будто снаружи кто-то закрыл черной тканью солнце. По палате прокатился порыв ветра, растрепав Оскару волосы.
От Шефереля стало исходить легкое свечение. Оно зародилось где-то в районе его головы, медленно растеклось по плечам, спустилось на грудь, охватило порванный бок, пробежало по протянутой руке — и замерло на ране. Пару секунд Черна лежала спокойно, а потом вдруг выгнулась со страшным хрипом, распахнув испуганные, слепо смотрящие вперед глаза. Она хватала ртом воздух и била руками по простыне, но телом продолжала прижиматься к руке Шефереля, как будто не могла от нее оторваться, как ни старалась. Напряженные ноги скользили по кровати, распахнутый рот хватал воздух. Шеферель продолжал сидеть рядом с ней, не двигаясь, только свечение от него стало расходиться по палате кругами, постепенно тая в окружающей хмари. Волосы трепал непонятный ветер, глаза были плотно закрыты, брови чуть нахмурены.
Оскар стоял поодаль и старался не двигаться, шокированно наблюдая за происходящим. Он переводил взгляд с Шефереля на Черну и не мог отделаться от ощущения, что что-то начинается. Что он сделал выбор, который повлечет за собой столько всего, что сейчас он даже представить этого не может. Он не дал этой девочке умереть — и, кто знает, что теперь будет? Теперь, когда она привязана к Шеферелю?..
Прижатая к груди Черны рука почернела, кожа на ней стала плотной и гладкой, без единого волоска, вместо аккуратных ногтей проступили твердые, завернутые крючьями золотые когти. Оскар невольно сжал руки, впиваясь ногтями в ладони, — ему стало… страшно.
И тут все кончилось. В палате мгновенно просветлело, Черна и Шеферель одновременно обессиленно упали — она на кровать, он на спинку стула. Оскар подскочил к начальнику почти мгновенно, ловя его ослабевшее тело. Тот кое-как улыбнулся, приоткрыв один глаз, — голова откинута на спинку стула, грудь ходит ходуном, пытаясь справиться с сердцебиением. Он поднял руку и убрал со лба волосы — она немного дрожала, но уже стала обычного человеческого вида.
— Я не знал, что это для тебя так… тяжело, — едва слышно прошептал Оскар, отводя глаза.
— Ничего, котенок, — Шеферель медленно похлопал его по придерживающей стул руке, — я оправлюсь.
Оба помолчали. Оскар — разглядывая лицо Черны, с которого медленно уходила бледность, Шеферель — снова устало прикрыв глаза и будто задремав.
— Что с ней теперь будет?
— Ой, что с ней теперь будет! — хохотнул Шеферель, поднимая голову и открывая глаза. — Ну в качестве страшной мести тебе могу сказать, что легко нам теперь не будет, а разгребать тебе.
Он улыбнулся и подмигнул оборотню:
— Помоги-ка старику встать, мальчик мой, — Оскар с готовностью протянул руку, и Шеферель с трудом поднялся со стула, опираясь на нее всем весом. Когда он распрямился, его еще немного покачивало.
— Я уж испугался, что ты истинный облик примешь, — улыбнулся Оскар. Улыбка вышла нерешительная, будто извиняющаяся.
— Ну еще не хватало! — фыркнул Шеферель, кое-как запахиваясь в порванный плащ. — Ты же знаешь, что тогда будет.
— Знаю… — Оскар грустно кивнул.
— Вот и я знаю, — Шеферель вздохнул.
Они снова замолчали. Шеферель стянул с бока скомканную рубашку Оскара, привязанную за рукава, и протянул оборотню. Его собственная белая рубашка была в уже покоричневевших кровавых разводах и почти полностью изодрана, но сквозь нее проглядывало гладкое — ни царапины — тело. Он сделал несколько шагов к двери, взялся за ручку:
— Оскар, ответь мне на один вопрос.
Оборотень поднял голову, внимательно глядя на своего начальника.
— Она точно не твоя дочь?
— Точно, — Оскар смотрел ему прямо в глаза, — я проверил. Правда, и не своего отца тоже.
Шеферель на секунду задумался, кивнул и вышел. Через пару минут следом за ним ушел и Оскар.
В это же время в другом крыле Института Дэвид, забравшись руками в волосы и сжав пряди, давал отчаянные и сбивчивые показания молчаливому Черту. Капитан Наземки сидел за гладким столом, то и дело хватаясь за сигареты, Черт стоял напротив него, не шевелясь, сложив руки на груди и иногда задавая отрывистые вопросы.
Через несколько часов он запер за собой дверь, оставив Дэвида наедине с пепельницей, поднялся на четвертый этаж и постучал в кабинет Шефереля. Вошел, коротко поклонившись, и сказал только одно слово:
— Ворон.
Шеферель кивнул, чуть улыбнувшись, и Черт вышел.
Еще через полчаса в баре «Всевидящее око» не осталось ни одной целой вещи, а посетители вжались в стены, с ужасом глядя на застывшую посреди этого хаоса пантеру. От нее валил пар, а хвост яростно бил по бокам. Она переводила взгляд с одного нелюдя на другого и скалилась. Посетители мысленно пытались просить богов о помощи — кто в кого верил или кто с кем был знаком. Все, кроме двоих — суккуба Сатрекс и фавна Сатурна. Они выступили вперед, глядя на пантеру. Та подняла на них тяжелый взгляд желтых глаз и кивнула.
Через пять часов где-то глубоко под землей, там, где двери и стены обшиты звуконепроницаемыми материалами, Оскар застегнул наручники на тонких желтоватых запястьях оборотня и пристегнул его к стулу. Он набрал в шприц немного жидкости из ампулы и вколол ее оборотню в шею. Тот дернулся, но промолчал.
— Ну что ж, Ворон, — Оскар сложил руки на груди и оперся о стол, — теперь ты ни в кого не превратишься. А еще у нас будет долгий разговор.
Оскар умел быть жестоким — очень. Острые когти вкупе с регенерацией собеседника могут стать причиной постоянной, нескончаемой боли и никогда — смерти. Через три часа Ворон, испещренный свежими, едва затянувшимися порезами от шеи до живота, сдался, и Оскар поднялся к Шеферелю на четвертый этаж. Он думал о том, что узнал, и о том, что сказала бы Черна, узнай она, как ему досталась информация. И очень надеялся, что она никогда этого не узнает.
Оборотень постучал и вошел, не дожидаясь ответа. Он закрыл за собой дверь и очень тихо произнес только одно имя:
— Доминик.
Шеферель приподнял брови и вздохнул.
Через пятнадцать минут весь Город был переведен на военное положение.
Через трое суток я открыла глаза.
Первое, что я почувствовала, — вкус крови во рту. Потом уже навалились мигрень, голод и боль под левой грудью. Но сначала был этот мерзкий железный привкус и отвратительный запах.
Дверь почти сразу открылась, и в нее проскользнуло что-то очень маленького роста в белом халате. Что-то напоминало грызуна с добрыми черными глазами, выглядывающими из-под врачебного колпака.
— Привет, детка, — улыбнулось существо, — я твой доктор. Зови меня Борменталь.
— Я что, выжила? — прошептала я пересохшими губами.
— Да, — Борменталь улыбнулся, — чудом.
Я посмотрела на него, и в этих добрых черных глазах плескалось знание, которое, я поняла, мне никогда не будет доступно.
— Вы ведь не расскажете, что это было за чудо, да?
— Нет, — улыбнулся Борменталь, кладя руку мне на лоб (для этого ему пришлось привстать на цыпочки), — давай-ка померяем температуру. — Он протянул мне градусник и, наклонившись, прошептал: — Но тяжелее всего было уговорить охрану не бежать на этот грохот…
Борменталь улыбнулся и приложил пухлый палец к губам. Это было все, что я могла узнать о своем чудесном исцелении.
Вот так закончился мой год в НИИДе, год новой жизни. Я думала, что он был тяжелым, — я просто не знала, что будет дальше. А если бы знала, наверное, предпочла бы умереть тогда на койке.