Глава 1

Бог мой, как несется время! Без оглядки! Хоть бы тормознуло разок — какое там! Все быстрее и быстрее: месяц теперь, как день, год — как неделя. И сам ты несешься вместе с ним, и не замедлиться, не остановиться уже.

Вот и мальчики выросли: Кейну семнадцать, Эйблу скоро шестнадцать. Последние годы… они пролетели так быстро.

Да, время летит… — простая истина, которую с годами каждый из нас открывает для себя заново.

Брендон поставил точку и вздохнул. В который раз он уже садился за свои мемуары или что-то вроде того. Потребность выразить себя в воспоминаниях и размышлениях зрела давно. Но последние год-два стала теребить все настойчивее. Теперь она прямо «зудела» в нем. Брендон пробовал начинать, делал отрывочные записи, но, как всегда, за неимением времени, откладывал на неопределенное «потом».

Кроме того, ему не хватало элементарного умения, а подчас и терпения. Хотелось писать емко и выразительно, а получалось расплывчато, нудно и длинно. А главное — ни о чем. Яркая, экспрессивная мысль на бумаге вдруг начинала растекаться, блекнуть, пока не потухала совсем. Поэтому работа быстро заходила в тупик. Продолжая оправдывать себя вечным цейтнотом, Брендон уже понимал, что без профессиональной помощи ему не обойтись.

Конечно, его всегда бы вдохновила и поддержала супруга Глория — верная спутница и помощница во всех его начинаниях. Но последнее время Глория часто жаловалась на недомогание, а именно теперь проходила обследование в клинике. Поэтому Брендону не хотелось озадачивать ее своими мемуарами, да и по ряду других причин… Тем более что в воспоминаниях он собирался затронуть и глубоко личные мотивы.

Кому в результате будет адресована его книга, Брендон и сам толком не знал. Лучше сказать, так далеко не загадывал.

«В конце концов придется приглашать человека со стороны. Впрочем, с этим пока торопиться не стоит…» — так размышлял известный адвокат Брендон О’Брайан, сидя летним вечером в загородном доме, некогда принадлежавшем его давнему другу, писателю Стивену Кларку, за рабочим столом последнего.

После трагической гибели младшей дочери Аманды вдова Стивена Лиз не захотела больше жить в этом доме. Брендон не собирался тогда обзаводиться недвижимостью — у него была прекрасная вилла в живописном пригороде — и приобрел его только в память о друге — просто не мог представить, что у дома появится другой владелец.

Лиз с детьми — Лиззи и Стиви — сначала снимала квартиру в городе, потом перебралась в небольшой городок *…-таун, где жили раньше ее родители — мать с отчимом. Но как только дети подросли, они сразу же потянулись обратно. Лиззи, которой теперь было почти семнадцать, поступила в медицинский колледж. Стиви какое-то время болтался туда-сюда на выходные, не прочь поразвлечься в большом городе, а с начала учебного года перевелся в среднюю школу, находящуюся неподалеку. Они, не сговариваясь и не спрашивая разрешения Брендона, стали жить в своем прежнем доме. Впрочем, О’Брайан не только не имел ничего против, но даже радовался этому — детей друга он всегда любил, как своих собственных.

Здесь же теперь жили и его приемные сыновья — Кейн и Эйбл Дадли. После гибели их матери, в которой Брендон, мягко говоря, сыграл не последнюю роль, мальчишки — одному было тогда восемь, другому семь лет — остались практически сиротами. Брендону не составило большого труда добиться опеки над ними. Но и он сам, и Глория считали их своими приемными детьми и воспитывали как родных. Тем более что сыновья Брендона — Тимоти и Джеффри — давным-давно выросли и крепко стояли на ногах, обоим уже перевалило за тридцать.

Ребята — дети Брендона и Стивена — были примерно одного возраста, к тому же приходились друг другу родственниками: их матери являлись сестрами по отцу. Все вместе они составляли неплохую компанию. Брендон был счастлив. Пожалеть он мог только о том, что не очень-то часто общается с ними. И уже не в состоянии — в силу большой разницы в возрасте — разделять их интересы. Полвека — срок немалый!

Брендон снова вздохнул и посмотрел через окно в сад. Прежде чудесный и благоухавший розами, сад был сильно запущен. Брендон постоянно бранил себя за это и давал одно за другим торжественные обещания привести его в должный вид, наняв хорошего ландшафтного дизайнера. Но, в общем-то, О’Брайану нравилась эта запущенность, словно напоминавшая ему о прожитых годах, о той же быстротечности времени, а, может быть, и о вечном…

Дверь с шумом распахнулась, и на пороге — как всегда, без стука — появился вечно спешащий и расхристанный Стиви: помятая рубашка, торчащие во все стороны рыжие вихры.

— Ну что, прочел? — выпалил он, не здороваясь — не из-за невоспитанности, а скорее в целях экономии времени.

Брендон иронично глянул на него и взял в руки лежавшую на столе книгу.

— Полистал я… твою повесть… — начал он, перебирая пальцами страницы.

— Это уже вторая, — хвастливо перебил его Стиви.

— Да, — снисходительно улыбнулся Брендон. — Ты извини… но до уровня отца тебе пока далеко.

Стиви виновато пожал плечами и плюхнулся на стул, стоявший рядом со столом.

Стивен-младший очень походил на Стивена-старшего — тот же взрывной темперамент, тот же внимательный взгляд зеленоватых глаз. Мальчик был немного ниже и плотнее, чем отец в его годы. Пожалуй, из Стивена-младшего мог бы получиться отличный тяжеловес. Сейчас он нетерпеливо заерзал в ожидании, когда Брендон полностью выскажется.

— Но в целом, — продолжал Брендон, — мне понравилось. Ты пишешь азартно. В твоей фразе — экспрессия, задор молодости. Ты смотришь на мир жадными глазами. Что мне, к сожалению, уже недоступно…

— Спасибо, — радостно заулыбался Стиви.

— Не за что. Но скажи по секрету: как ты научился писать?

Стиви недоуменно вскинул брови.

— Я никогда не видел тебя с книгой в руках, — пояснил свою мысль Брендон.

— Ага! — мотнул головой Стиви. — Не люблю «кирпичи». Я принимаюсь только за такую книгу, какую смогу осилить за вечер. Роман, скажем, страниц в триста я читать не стану — все равно до конца не доберусь.

— Кажется, я понимаю: надолго погрузиться в чужой мир… для этого надо затратить много энергии.

— Точно! — подхватил Стиви. — Гораздо легче пребывать в мирах «собственного производства» — там интереснее!

Брендон слабо улыбнулся, поглядев в сторону: что-то похожее он слышал в свое время и от Стивена-старшего.

— Тебе, наверное, лучше взять псевдоним, — посоветовал он.

— Зачем? Я — Стивен Кларк-младший. Простенько и со вкусом!

— Будешь эксплуатировать отцовскую популярность?

— Книг отца давно никто не читает. Повод вспомнить, — парировал Стиви.

— Но учти: твои должны быть не хуже, — покачал головой Брендон. — Вас неминуемо станут сравнивать.

Стиви согласно кивнул.

— Ты ведь хорошо знал отца, верно? — вдруг спросил он.

Брендон непонимающим взглядом уставился на парня. Ответить утвердительно означало не сказать ровным счетом ничего.

Знал ли он Стивена Кларка? Хорошо ли его знал?

Это случилось более тридцати лет назад, в начале восьмидесятых. О’Брайану был определен тогда новый подзащитный. Брендон сам не выбирал — взять именно это дело его настоятельно попросили. Готовясь к работе с новым клиентом, Брендон не то чтобы волновался… но отчего-то чувствовал себя не совсем уверенно. Словно знал, что эта встреча повлияет на всю его судьбу.

На пропускном пункте *…ской тюрьмы О’Брайану сказали, что сейчас время обеда и его клиент в столовой, так что придется немного подождать. Это удивило адвоката: таких преступников обычно до суда из одиночки не выпускают.

Начальник тюрьмы, мистер Палмер, по случаю оказавшийся поблизости и немного знавший Брендона, любезно предложил ему скоротать время, осмотрев новое помещение столовой. Брендону ничего не оставалось, как согласиться, и они отправились в неблизкий путь по коридорам и лестницам старинной тюрьмы. К просторной столовой, занимавшей в высоту два этажа, вверху примыкал пункт охраны, куда и прошли О’Брайан с начальником.

Оказавшись у застекленного окошка, Брендон глянул вниз. И прямо в поле его зрения оказался крупный, видный парень совсем не криминальной наружности, сидевший вполоборота за центральным столом. Он неспешно ел, пил, разговаривал с соседом.

«Вот и этот что-то совершил…», — печально подумал Брендон.

Пока начальник нахвастывал, как шикарно живется его подопечным, Брендон, слушая вполуха, продолжал смотреть вниз.

— Шведский стол? — машинально переспросил он.

— Да, почти, — радостно подтвердил начальник. — На еду отводится тридцать минут, а за это время можно три обеда съесть!

Брендон кивнул и обвел еще раз взглядом столовую, остановившись на двух-трех колоритных фигурах.

— И который же из них мой? — не удержавшись, спросил он.

Вопрос немного удивил начальника, но Брендон тут же отговорился, что, имея в работе сразу несколько дел, не успел по одному фото запомнить нового клиента.

Начальник понимающе кивнул и указал Брендону на того самого парня:

— Вот он — доскребывает тарелку.

Брендон замолчал, глядя округлившимися глазами.

— Что, много всего натворил? — спросил начальник.

— Да… — тихо ответил Брендон, про себя подумав: «Не столько много, сколько страшно…»

Парень внизу небрежным жестом поправил густые волосы и, словно что-то почувствовав, поднял голову и посмотрел в сторону Брендона — взгляд ясный, прямой, чуть насмешливый.

Брендон был снова потрясен: с момента преступления прошло всего три дня! Ну не может хладнокровный убийца так смотреть! Наверное, именно в ту самую минуту и зародилась в его душе уверенность в невиновности Стивена.

Уже подходя к камере, Брендон замедлил шаг. Стив, лежа на животе, читал журнал. Но вдруг, отбросив его в сторону, несколько секунд лежал, уткнувшись лицом в подушку. Потом резко встал и привычным движением откинул волосы со лба.

«На людях ему легче, чем наедине с самим собой», — подумал Брендон, входя в камеру…

О’Брайан снова перевел взгляд в окно.

— Разве нет? — переспросил Стиви.

Вопрос мальчика оторвал Брендона от воспоминаний. Ему пришлось сделать над собой усилие, прежде чем он произнес:

— Что ты хочешь узнать об отце?

— Я ведь его не помню, совсем… А все говорят: так похож… — усмехнулся, опустив глаза, Стиви.

— Верно, — кивнул Брендон.

— Каким ты его запомнил?

— С дымящейся сигаретой во рту, — пошутил Брендон. — Твой отец много курил. Ты, в отличие от него, внимателен к своему здоровью. Это похвально.

— То, о чем он пишет в последнем романе, — правда?

— И да, и нет — как любая литература. Мама же тебе, наверное, рассказывала.

— Мама — это другое, — отмахнулся Стиви.

— Понимаю. Хочешь знать мужской взгляд.

Стиви коротко кивнул.

— Он был хорошим человеком, — выдержав паузу, произнес Брендон, — честным, смелым и надежным.

— А еще? — продолжал допытываться Стиви.

— Отчаянным парнем был твой отец, вот что, Стиви! — весело заключил Брендон. — Как-нибудь я расскажу тебе… А сейчас… — он многозначительно посмотрел на часы, — извини.

Стиви исчез так же быстро, как и появился. Брендон с улыбкой поглядел ему вслед.

Надо же: парню только минуло пятнадцать, а он уже метит — по стопам отца — в писатели! Впрочем, книжка, которую он накропал и умудрился издать, не так и плоха. Может быть, посоветоваться с ним? Не лишено смысла.

 

Глава 2

Да, мальчишки подросли… Я и не заметил, как они из нежных розовощеких ангелочков вдруг превратились в жестких, колючих вонючек, норовящих сделать все наперекор. Впрочем, я слишком строг к ним — парни растут толковые, и каждый уже личность.

Я не сумел спасти их отца, лишил их матери. Но я сделал все, чтобы они никогда больше не знали горя. Дал им новую семью, дал им любовь — всю, на какую был способен.

Так думал теперь о своих приемных сыновьях Брендон. Мальчики еще учились в школе, но О’Брайан намеревался дать им хорошее образование, рассчитывая, что оба продолжат обучение в престижных вузах.

Сам Брендон был не против, чтобы они пошли по его стопам, как сделали в свое время его старшие сыновья. Но давить на парней не собирался, предоставив им возможность самим выбрать, чем заниматься в будущем.

Оба брата — светлые шатены среднего роста — имели спокойные, ровные черты лица, разное выражение которого — мягкое, располагающее у Эйбла и напряженное у Кейна — делало их совершенно непохожими. Оба были худощавы, но Кейн казался более мускулистым. Общего между двумя братьями было только то, что они росли и воспитывались вместе. В остальном же Кейн и Эйбл были, как день и ночь. Иногда казалось, что это дети разных родителей.

В первую очередь, братья Дадли имели диаметрально противоположные интересы. Эйбл с детских лет увлекался рисованием. Кейн же не мог долго усидеть на одном месте — его привлекали подвижные игры, не требующие, впрочем, серьезной подготовки. Он любил беготню, поэтому играл в регби, футбол, бейсбол, в которых его больше всего заводили свалки, потасовки.

Немудрено поэтому, что Кейн и Эйбл никогда не были особенно близки.

В детстве несхожесть братьев часто порождала между ними конкуренцию: из-за одобрения со стороны родителей, сверстников, а теперь, когда они повзрослели, — и из-за внимания девушек…

Брат и сестра Кларк и братья Дадли знакомы были с самого нежного возраста. В школьные годы они часто проводили вместе летние каникулы и резвились, как все дети: бросали мячик в корзину, гоняли на великах, плескались в бассейне, а потом лупили друг дружку. И в этих потасовках, как часто случается, единственной среди них девчонке, Лиззи, доставалось больше остальных.

Так продолжалось вплоть до того возраста, пока гормоны не взбунтовались в их крови, превратив в одночасье из ватаги ребятишек в трех юношей и девушку. Именно в этом возрасте все и оказались, наконец, под одной крышей — в доме Брендона.

…Они проснулись в одно и то же время, поглядев недоуменно друг на друга, будто удивленные тем, что очутились в одной постели.

— Эйби, я должна сказать тебе, — начала Лиззи, поднимая руки, чтобы собрать в пучок рассыпавшиеся по плечам волосы, — ты у меня не первый…

Эйбл молча уставился на нее.

— Я тебя сильно огорчила?

— Нет… — пробормотал он. — Думаю, для меня это не так важно.

— А хотел бы знать, кто был у меня первым? — хитровато улыбнулась Лиззи.

Эйбл замер в нерешительности, закусив нижнюю губу.

— Сказать тебе его имя? — настаивала Лиззи.

— Нет… Не знаю… Скажи! — Эйбл приподнялся на локтях.

— Это был Стиви!

— Какой еще Стиви?

— Стивен — мой брат.

— Бог мой! — опешил Эйбл.

— В этом не было ничего дурного, поверь мне, — заторопилась Лиззи. — Ну, как игра — всего пару раз.

Он сел на кровати и опустил глаза.

— Да говорю же тебе: это было чем-то вроде игры, — повторила она.

— Ну да, вы поиграли на лужайке в мячик, а потом залезли вместе в постель.

Лиззи замотала головой:

— Понимаешь, мы просто решили попробовать. А Стиви, он с детства такой сильный — он с налета овладел мной. Было здорово! Но потом кровищи полило — тебе не передать! Мы не знали, как ее остановить. Но, слава богу, все обошлось. И мы потом, как преступники, втихаря отстирывали и отмывали отовсюду пятна. Смех!

— У Стиви есть девушка, — серьезно посмотрев на нее, сообщил Эйбл.

— Ха! У него их всегда полно. — Лиззи привстала. — Ты не думай, — мягко добавила она, — мы же только попробовали. Когда оба еще ничего толком не знали и не умели. Нам было просто интересно, понимаешь?

Эйбл спустил ноги на пол и угрюмо молчал.

— Ты что, расстроился? — Лиззи погладила его по волосам. — Но ведь я у тебя тоже не первая? Да?

— Не первая… — нахмурился Эйбл, сидя спиной к Лиззи. — У Стивена большой член? — вдруг выпалил он.

— Ай-я-яй, какой «хлебный» вопрос! — расхохоталась Лиззи. — Если тебе так важно знать: то да, большой. Стиви вообще крутой парень — весь в отца. Ему, наверное, нужна для счастья сотня красоток, которых он станет ублажать в свободное время от работы где-нибудь… в шахте! Или нет — лучше на галерах! — Она снова рассмеялась и обняла Эйбла за плечи. — Не стоит тебе с ним тягаться — Стиви сомнет любого.

Эйбл сразу припомнил, что в детстве как раз Стиви часто влетало от братьев Дадли, которые были на год-два старше его. Но за последние пару лет Стиви действительно здорово возмужал.

— Даже Кейна? — спросил он.

— При чем тут Кейн? — насторожилась Лиззи.

— Ну, он тоже не слабак, — пожал плечами Эйбл. — А с осени вроде боксом решил заняться.

— Да, здорово их вместе на ринг — Кейни и Стиви!

На минуту оба замолчали. Лиззи встала, подошла к зеркалу, продолжая налаживать прическу. У Лиззи от природы были прекрасные волосы — густые, пшенично-золотистые, которые она чуть ли не с десятилетнего возраста стала осветлять до слепящей белизны, превратившись таким образом в закоренелую блонди — со всеми вытекающими.

— В конце концов, мы с тобой тоже брат и сестра, — подытожила она.

— Не совсем, — покачал головой Эйбл. — По-моему, Церковь так не считает…

— Это смотря какая Церковь. Ну ладно, хватит об этом! Молодость дана для счастья, а не чтоб голову ломать.

В этих словах была вся Лиззи. Она не любила отягощать себя условностями и без конца оглядываться на прошлое — эту ценную привычку дочь позаимствовала у отца. А еще она унаследовала от родителей сильный оптимистичный характер. Лиззи скользила по жизни легко и изящно, не прикладывая к тому особых усилий, — обо всем позаботилась природа.

С недавних пор — еще до их первой ночи — Эйбл стал ревновать Лиззи ко всем подряд, включая родного брата, который, впрочем, не обращал пока на нее особого внимания.

«Раз я ревную — это точно любовь, — вздохнув, подумал Эйбл. — А теперь еще и Стиви… Вот незадача!»

— Напишешь мой портрет? — спросила вдруг Лиззи.

— Я… попробую, — растерялся Эйбл.

— Что значит «попробую»? Ты меня любишь или нет? — возмутилась Лиззи. — Настоящий — маслом!

— Думаю… скоро смогу, — немного помолчав, ответил Эйбл.

— Да ладно уж! Я и на карандаш согласна, — успокоила его Лиззи, все еще прихорашиваясь у зеркала.

Эйбл снова поглядел на нее и впервые за это утро улыбнулся.

Днем того же дня Лиззи, прособиравшись несколько часов, вышла наконец из дома, вскинув на плечо ярко-оранжевую сумку. Когда она была уже на полпути к калитке, та резко распахнулась и появился Кейн — тоже с сумкой, только спортивной, на плече. Поравнявшись с Лиззи, он задержал кузину, крепко сжав ее руку в запястье.

— Куда так поздно, крошка?

— Фу, как ты вульгарен! — бросила Лиззи, пытаясь высвободиться.

— Вульгарен? Самое то! — усмехнулся Кейн. — Прогуляемся вечером?

— Что еще за новости? Гуляй со своей Свинкой Пеппой: Джилл, Джинни, или как ее там…

— Пеппа уехала. — Кейн отпустил ее руку.

— Вот оно что! — прыснула Лиззи. — А на безрыбье и рак рыба, так?

Кейн хмыкнул в ответ.

— Короче, отстань — у меня экзамены на носу. — Лиззи перевесила сумку на другое плечо. — И вообще, я опаздываю. — Она развернулась и поспешила прочь.

А Кейн зашагал к дому, самодовольная улыбка долго не сходила с его губ.

О’Брайан сегодня работал в своем загородном доме, что случалось, как правило, накануне ответственного процесса. Мальчишки расшумелись наверху, о чем-то споря. Брендон на минуту отвлекся от бумаг и, подняв голову, посмотрел на лестницу, ведущую на второй этаж. По ней, рассеянно поглядывая по сторонам, спускался Эйбл. Он даже не заметил Брендона и, чуть помедлив у входа, вышел из дома. Через пару секунд неугомонный Стиви сбежал по лестнице, выкрикивая на ходу что-то несвязное, и пулей вылетел в дверь. Шум наверху сразу затих.

Брендон открыл файл, в котором вел личные записи, и набросал кое-какие пришедшие в голову мысли. Потом удовлетворенно вздохнул и снова погрузился в работу.

 

Глава 3

Эйбл несомненно талантлив, но недостаточно усерден. Впечатлительный парень — живет одними эмоциями. Что ж, простительно в его возрасте. А вот Кейн трудолюбив, всегда добивается поставленной цели. Прекрасные качества! Пожалуй, в жизни он добьется большего. Стиви — тот вообще молодец. И Лиззи… такая славная девушка!

Лиз-младшая была копией Лиз-старшей. Обе они — мать и дочь — представляли собой хрупкие светлоглазые создания. Казалось, подуешь на них — и они запорхают и полетят на солнечные поляны, усыпанные цветами, — туда, откуда они родом.

С самых юных лет Лиззи Кларк не могла пожаловаться на отсутствие внимания со стороны противоположного пола. Но как-то так получилось, что именно сейчас она оказалась «не у дел». Эйби она в расчет не брала, расценивая близость с ним как очередной «эксперимент» на тернистом пути обретения взрослого опыта.

И когда Кейн вдруг стал за ней ухлестывать, Лиззи, конечно, немного поломалась для вида, но вскоре решила: чем не вариант? Хотя бы на время…

А для Кейна завоевать Лиззи было сейчас лишь очередным способом самоутвердиться, показать свою крутость и напомнить всем, кто здесь старший. К тому же он считал, что это и труда-то не составит, — в чем почти не ошибался. Но прежде чем — как он сам выразился в разговоре с приятелем — «опрокинуть сестренку в койку», Кейн выдержал недельный период старомодного ухаживания. Зачем — неизвестно: Лиззи и так уже не могла дождаться заветного момента.

Опустив руку ей на плечо и за час не произнося более двух слов, Кейн водил Лиззи по каким-то пустынным улицам и темным закоулкам, небезопасным даже в светлое время суток. Потом затаскивал ее в бары с сомнительной репутацией, угощал крепкими напитками, от которых Лиззи с хохотом отказывалась.

Отправляясь на прогулку по криминогенным районам, да еще в обнимку с девушкой, Кейн балансировал на грани, ежеминутно рискуя вляпаться в какую-нибудь историю с плачевным финалом. Но его как будто манила преступная среда, завораживала своей скрытностью и непредсказуемостью. Оказаться лицом к лицу со смертельной угрозой — сколько же тут адреналина!

А Лиззи просто парила в облаках. Пугаться ей было нечего — от Кейна исходила такая грубая надежность, рядом с ним она чувствовала себя как за каменной стеной.

Первым эту любопытную новость заметил Стиви. Да и как тут не заметишь, проживая в одном доме в комнатах напротив. То, что Кейн вдруг переключился на его родную сестру — и, похоже, с далеко идущими последствиями, — Стиви расценил как личное оскорбление. И сразу же, не удосужившись постучать, распахнул дверь сестриной комнаты.

Лиззи стояла у окна.

— Чего тебе? — обернувшись, недовольно бросила она.

— Позволь спросить: с какого это перепугу ты поменяла Эйбла на Кейна? — без всяких предисловий начал он.

Лиззи оторопела от удивления.

— Кейн меня любит… — только и выговорила она.

— Любит?! — воскликнул Стиви. — Ой, не смеши! Зачем только Эйблу голову морочила? Он же, бедняга, втрескался в тебя до беспамятства!

— Не лезь! Сама разберусь.

— Конечно, что тебе до Эйбла, до его чувств? Он натура утонченная — а тебе бы что-нибудь простенькое, незамысловатое!

— Не твое дело! — взвилась Лиззи.

— Как раз мое! Я тебе брат или нет?

— Хам ты, а не брат!

Стиви на это только нервно вздохнул, взъерошив рукой свою непослушную шевелюру.

— Кейн все делает только ради спортивного интереса. Для него все девчонки — потаскушки, а ты очередная!

— Ты отвратителен! — взвизгнула Лиззи.

Но Стиви не унимался:

— Кейн мне сам говорил: «Мне что та девчонка, что эта — как картофелины в мешке — без разницы!»

— Заткнись! Не хочу больше слушать! — Лиззи принялась выталкивать Стиви, глаза у нее уже были на мокром месте.

Стиви перешел на крик:

— Он с тобой поматросит и бросит!

— Уходи! Убирайся! Видеть тебя не хочу! — Она с силой толкнула брата и захлопнула дверь.

Стиви, никак не ожидавший такого отпора, отскочил к противоположной стене коридора. Впрочем, еще больше он был удивлен недальновидностью сестры. Но, может, она еще одумается…

Ни для кого не было секретом, что Кейн портит девушек одну за другой. Но никто не посмел бы обвинить его в насилии — девчонки сами гроздьями вешались парню на шею, порой жестоко соперничая между собой за его внимание.

Хотя Кейн Дадли и не выглядел суперменом, в нем присутствовало крепкое мужское начало, неуемная брутальность, на которую женщины велись, как мухи на мед.

Поняв, что сестру ему не вразумить, Стиви это так не оставил и как-то утром вызвал Кейна на откровенность. Но разговора у них не получилось — все быстро перешло в потасовку. В результате они изрядно поколотили друг друга. Но Стиви все же решил, что пострадал не зря, и притормозил развитие этой постыдной, как он считал, интрижки.

Стиви, с его творческими задатками, сразу понял, что чувства Эйбла к его сестре глубоки и возвышенны. А тот, увидев, что Кейн стал оказывать Лиззи значительно больше внимания, чем прежде, сначала насторожился, потом впал в панику. А вскоре Эйбл и вовсе затихарился, ушел в себя, точно испуганная улитка в свою раковину. Все свободное время он теперь просиживал дома, рисуя предмет своего обожания по памяти или просто глядя в окно. Но наконец, в один прекрасный день отважился и остановил в гостиной как всегда спешащую Лиззи.

— Привет!

— Привет-привет! — бросила она на ходу. — Мне некогда.

— Ты обещала… как-то сказала, что можешь мне попозировать… — волнуясь, начал он.

Лиззи польщенно улыбнулась:

— Да… ты же хотел написать мой портрет…

— Это ты хотела, — поправил ее Эйбл.

— Я портреты не пишу! — поддела его Лиззи.

— Конечно… — смешался Эйбл. Потом, подняв голову, с надеждой посмотрел на нее: — Ну… ты согласна?

— Какая же девушка не соблазнится на такое предложение? — хмыкнула Лиззи. — Сегодня, в семь вечера, идет?

— Идет! — с восторгом отозвался Эйбл.

…Лиззи, стараясь не шелохнуться, сидела на диванчике вполоборота к Эйблу и время от времени коротко вздыхала, пока юный художник увлеченно трудился.

Наконец Эйбл отложил карандаш и потер уставшую от напряжения руку.

— Закончил? Покажи, — нетерпеливо тряхнула головой Лиззи, — что там у тебя вышло.

Эйбл медленно, словно нарочно оттягивая момент, откнопил лист от этюдника и, присев рядом на диван, протянул Лиззи набросок.

Та долго молча разглядывала рисунок.

— Ну как? — не выдержав, спросил он.

— Чудо! Чудо, как похоже! — Лиззи никак не могла налюбоваться на собственное изображение.

— Нравится?

— Ах, какая же я… — только и могла произнести она. — Какая же я красивая!

Эйбл взял ее тоненькую ручку и положил себе на грудь.

Лиззи улыбнулась:

— Я слышу твое сердце.

Он кивнул:

— Это тот орган, который тебя любит.

— Да? — хихикнула она. — Мне казалось, меня любит совсем другой орган…

— Нет: именно в сердце, в нем вся моя любовь к тебе.

Лиззи смущенно пожала плечами.

— Какие у тебя глаза сегодня удивительные — изумрудные! — продолжал Эйбл.

— Только сегодня?

— Нет… но сегодня — особенно…

В следующий раз Эйбл показал Лиззи другие свои наброски, от которых та пришла в полный восторг. И они стали почти каждый вечер уединяться в его комнате, иногда захватив с собой что-нибудь перекусить.

Кейн долго будто ничего и не видел, но когда до него дошло, что Лиззи часами просиживает у Эйбла, он побагровел. Подобную наглость Кейн Дадли не потерпел бы ни от кого, а уж от младшего брата — и подавно.

Через пару дней, когда Лиззи уже готовилась ко сну, как всегда расчесывая перед зеркалом свои шелковистые волосы и довольно улыбаясь при этом, вдруг раздался стук в дверь — робкий, едва слышный. Лиззи насторожилась и повернула голову. Стук повторился, но намного сильнее — он теперь напоминал рев отчаяния. И не успела Лиззи еще рта открыть, как дверь распахнулась и в нее буквально ввалился Эйбл. Вид у него был неописуемый — точно он извалялся в сточной канаве. Сделав несколько нетвердых шагов по комнате, он с размаху плюхнулся на кровать.

— Ай! — вскрикнула Лиззи.

Повернув голову в ее сторону, Эйбл пробормотал что-то нечленораздельное, что, видимо, могло означать: «Извини, пожалуйста, я сейчас уйду».

— О господи! — Лиззи поднесла ладонь к губам. Она подошла чуть ближе, разглядывая двоюродного брата.

Все лицо Эйбла затекло от кровоподтеков, распухло так, будто его атаковал рой пчел.

— Эйби… кто тебя так?

— Рука-а… — не отвечая на ее вопрос, простонал он.

Лиззи поджала губки:

— Как же теперь мой портрет?..

— Ничего… — ответил после долгого молчания Эйбл. Он с трудом приподнялся и сел на кровати. — Ничего — это ведь правая. А я левой пишу…

— Это Кейн, да? — Лиззи подсела к нему. — Скажи: Кейн?

— Он убьет меня… — тихо, в сторону прошептал Эйбл. Потом с трудом повернул к ней голову: — Папе не говори…

Итак, Кейн восстановил свои единоличные «права» на Лиззи. Пора было переходить к активным действиям…

 

Глава 4

Жизнь есть экзамен, экзамен на выживание. И хорошо, если посредством теста, где для тебя приготовлены несколько возможных вариантов. Может быть, вспомнишь, какой из них верный, или повезет — и просто угадаешь. А если по традиционным билетам, аккуратно разложенным рубашками кверху?.. Ты тянешь к ним дрожащую руку и знаешь, что сейчас тебе точно не поздоровится. Ведь из доброй сотни билетов выучить ты успел только половину…

Всю неделю О’Брайан готовился к очередному процессу, поэтому провел ее, по обыкновению, в своем загородном доме. Где находился муж, там старалась быть и миссис О’Брайан. Ну, может, только за исключением кратковременных отъездов Брендона по делам в другой город или штат. Или же из-за периодически возникавших у нее самой проблем со здоровьем. А также того периода, когда дети еще были слишком малы, чтобы надолго оставлять их без присмотра. Но Глория и здесь была на высоте и всегда, как с родными, так и с приемными детьми обходилась сама, без няни. К счастью, последние пару лет жизнь снова вернулась в спокойное русло, дети подросли. И Глория уже не терзалась мыслью, будто недостаточно времени уделяет мужу.

К концу этой недели Брендону вновь потребовалось на время отлучиться. А Глория, не имея особо важных дел, осталась в загородном доме, с привычным нетерпением ожидая его возвращения.

…Глория проснулась еще до того момента, как одеяло вдруг отлетело в сторону и две холодные ладони, скользнув под ночную рубашку, легли на ее грудь… И еще не успев открыть глаза, она поняла: это не Брендон… А когда их открыла, онемела от ужаса: в тусклом свете настенного ночника Глория различила неясные, но хорошо знакомые черты… слишком знакомые…

Над ней склонился ее старший приемный сын!

Глория инстинктивно раскрыла рот, но Кейн тут же прикрыл его рукой.

— Тсс! Тихо! — зыкнул он уже вполне мужским голосом. — Молчи, глупая! Все хорошо. Сейчас будет хорошо.

«Господи, мне это снится?!» — промелькнуло у нее в голове.

Но если это был сон, то сон до невероятности реальный!

Кейн отнял ладонь от ее рта и тут же принялся ласкать Глорию, то и дело упираясь набухшим членом в ее лоно. При этом Кейн оказался абсолютно нагим, что, несмотря на абсурдность ситуации, подействовало на Глорию опьяняюще.

Сейчас следовало бы сопротивляться, кричать, звать на помощь. Но все слова вдруг куда-то пропали. А вместо них у нее вышло лишь протяжное: «А-а-аххх!»

Кейн действовал энергично и умело, его ледяные ладони, дразня, скользили вдоль всего ее тела. В считанные минуты он довел приемную мать до полуобморочного состояния.

Глория распласталась на кровати, раскинув руки в стороны, и учащенно дышала, заглатывая ртом воздух. И в какой-то момент почувствовала, что полностью теряет над собой контроль. Вцепившись ногтями в простыню, она со стоном выдохнула:

— Кончить… Кончить!..

Кейн на мгновение замер, потом широко улыбнулся:

— Сейчас, сладкая!

Он сдвинул Глорию к краю кровати, сам встал рядом на колени, закинул ее ноги себе на плечи и, опустив голову, активно заработал языком. Глория изогнулась всем телом, задрожала и улетела в такой запредельный оргазм, из которого вскоре свалилась в сладкое беспамятство. И когда приемный сын одним рывком вошел в нее, с радостью ощутив ритмичные сокращения ее плоти, Глория уже мало осознавала происходящее.

Закончив дело, Кейн быстро натянул на себя джинсы и вышел, оставив Глорию лежать в полной прострации.

Она и вправду будто перестала соображать. Ее не посещали ни вполне уместные сейчас мысли о противоестественном поступке приемного сына, который, уходя, вырастившую его женщину запросто щелкнул по носу: «Ну, прощай, детка!» Ни мысли о первой и невольной измене мужу. Ни о практически двойном грехе, совершенном при полном ее непротивлении.

Ничего такого не было.

И когда туман, царивший в ее голове, стал понемногу рассеиваться, первое, что пришло Глории на ум, было: «Наверное, так же было бы, если бы со Стивеном…» Она глубоко вздохнула и зажмурилась.

Каждый раз, вспоминая Стивена Кларка, Глория чувствовала, как ее окатывает волна трепетного волнения. Этого мужчину она не могла забыть многие годы, о близости с ним — уже давно умершим! — в глубине души грезила до сих пор.

Да, именно таким представляла она себе секс со Стивеном — ослепительно-ярким, ни на что не похожим! Или как лететь вниз головой с обрыва!..

Уже поздней ночью, когда все в доме давно спали, Глория на цыпочках прокралась в гостиную и, открыв бар, залпом опрокинула две рюмки виски. Потом так же, крадучись, вернулась в свою спальню и, плотно притворив дверь, закрылась на защелку.

Алкоголь, однако, не оказал должного воздействия. До утра Глория просидела на кровати, обхватив колени руками, ее бросало то в жар, то в холод.

Весь следующий день до самого вечера Глория провела взаперти, ошарашенная, сбитая с толку. Впрочем, ни голода, ни жажды она не ощущала, бесконечно перебирая в памяти события прошедшей ночи.

Жизнь в один миг перевернулась для нее. Как быть дальше? Как теперь вести себя? Нет и речи о том, чтобы рассказать о случившемся Брендону. А вот о мотивах поступка Кейна она как-то и не задумывалась — гормоны молодости!

Да, случившееся ужасно, немыслимо! Но куда более ужасным оказалось то, что Глория вспоминала все почти что с восторгом. Она хорошо понимала это, но ничего — ничего! — не могла с собой поделать.

Секс с мужем всегда был таким размеренным… чересчур деликатным, что ли… а лучше сказать: регламентированным. И давно стал обыденным явлением — ни высоких взлетов, ни новых открытий… А как может быть иначе после стольких лет брака?

Несколько раз в течение дня она подходила к зеркалу, рассматривая себя с разных сторон. В свои шестьдесят два Глория все еще выглядела привлекательно и знала это. Она изредка со вздохом вскидывала глаза на дверь, но никто к ней так и не постучался.

Только к вечеру Глория рискнула отправиться на кухню, больше всего при этом опасаясь натолкнуться на Кейна. Но, слава богу, обошлось.

Брендон возвратился через день.

В последние годы они с мужем бывали близки не так уж часто — случалось, что и не чаще раза в месяц — все-таки молодость давно миновала. Однако уже в следующий уик-энд Брендон многозначительно обнял жену, и Глория сначала невольно отстранилась, но потом, взяв себя в руки, сослалась на плохое самочувствие. Когда же Брендон еще через неделю стал деликатно настаивать на своем праве, Глория скрепя сердце согласилась, но далось ей это с трудом.

…Глория лежала неподвижно, а тело ее никак не отзывалось на привычные мужнины нежности. Как она и предполагала, осторожные ласки Брендона казались ей теперь чуть ли не проявлением слабости, даже инфантильности. Так хотелось вновь испытать те запредельные ощущения, которые она познала с приемным сыном… Но с мужем, увы, это было невозможно…

«Господи, а если Брендон что-нибудь заподозрит?! — вдруг подумалось ей. — Но что? Все равно того, что случилось, ему даже не представить!.. — Глория закрыла глаза. — Но почему же руки у него всегда такие теплые?..»

Брендон, как истый джентльмен, привык сначала доставлять удовольствие жене, а потом уже думать о своем собственном. Видя, что Глорию ему никак не завести, он прибег к самым интимным и редко практикуемым ласкам. Но и тут ему пришлось усердно потрудиться, прежде чем Глория наконец кончила — измучившись сама и изрядно утомив Брендона.

Встречи с Кейном Глория теперь боялась как огня и старалась избежать любыми способами. После возвращения Брендона из служебной поездки она как можно дольше оставалась в городе, изобретая для этого всевозможные предлоги. А если приходилось ночевать в загородном доме, Глория, ложась спать, запирала дверь. Время от времени про себя вздыхая — то ли оттого, что не представляла, как объяснит это мужу, если тому понадобится зайти к ней, то ли оттого, что все закончилось…

Но Кейн и сам, видно, не горел желанием попадаться приемной матери на глаза. Как ни странно, он все еще водил за нос Лиззи Кларк.

Наконец они встретились в середине дня на дорожке, ведущей к дому, — на этот раз случайно.

— Ну что? Любишь меня? — гаркнул Кейн, едва поравнявшись с Лиззи.

— Люблю! — выдохнула она.

— Тогда пошли! — без обиняков скомандовал он.

Из своего не столь богатого сексуального опыта Лиззи усвоила одну истину: чтобы девушку считали порядочной, ей, как бы она ни желала своего партнера, следует сначала немного поломаться и потомить его.

С Кейном все вышло иначе. Лишь только их обнаженные тела соприкоснулись в постели, как все эти девичьи заморочки тут же улетучились из ее головы. Лиззи отдалась Кейну без оглядки. Близость с ним была похожа на яростные гонки и не шла ни в какое сравнение с тем, что ей приходилось испытывать с другими парнями. Ей казалось, будто она несется на взбесившейся лошади, а вслед ей летит: «Давай, Лиззи! Давай, детка, вперед! Не отставай!»

Оказавшись полностью во власти Кейна, Лиззи уже начала задыхаться от этого сумасшедшего бега, когда ее накрыл двойной, тройной, нет — десятикратный оргазм! Целый фейерверк оргазмов!

Кейн шумно выдохнул и, раскинув руки, плашмя повалился поперек нее, но Лиззи даже не шелохнулась — она была измождена и удовлетворена, как еще ни разу в жизни…

Вечером того же дня Лиззи легкой тенью проскользнула в комнату Кейна. И хотя тот встретил ее удивленной улыбкой, прогонять, естественно, не стал. И все у них пошло опять, как по нотам — до самого рассвета.

После этой ночи Лиззи решила, что так будет всегда, что Кейн Дадли — ее счастье навеки. Она уже мысленно видела себя в белом платье…

…А всего через месяц их «страстной любви» Кейн соблазнился другой девчонкой — из соседней школы. Лиззи он, не задумываясь, сказал, что уезжает со школьной командой на тренировки, а сам на время перебрался к новой подружке, которая жила с бабушкой, не видевшей дальше собственного носа. Лиззи пригорюнилась и принялась считать дни до его возвращения.

Но вскоре «разведка» — как всегда, в лице ближайшей подруги — донесла, на каких тренировках пропадает Кейн. Лиззи пришла в ужас и решила, что должна убедиться во всем сама. Ради этого она пропустила не одно учебное занятие. Правда, к тому времени Кейн уже вернулся домой, успев расстаться и с новой подружкой. А Лиззи, до сих пор не верящая в его измену, чуть не вылетела из колледжа. Пару недель ей пришлось заниматься сутками напролет, чтобы сдать экзамены.

Едва только начались каникулы, Лиззи демонстративно вновь обратила свое внимание на Эйбла, рассуждая так, что, если Кейн все еще любит ее — в чем она не сомневалась, — он тут же «отвоюет» ее у брата.

Но время шло, а «воевать» за Лиззи никто не собирался…

 

Глава 5

Какие странные, неожиданные повороты делает иногда судьба! И если на какое-то время она дает нам передышку и жизнь, казалось бы, входит в спокойное русло — течет тихо и размеренно, — это как раз верный признак того, что новый поворот не за горами…

В самом начале лета, поздно вечером у О’Брайана раздался звонок — определитель номера показывал телефон миссис Кларк.

— Брендон!.. Ах, Брендон, помогите мне! Этот подлец… Подлец! Он написал, что я… — По голосу Лиз Кларк О’Брайан сразу понял, что она в слезах. И как всегда, сразу из ее слов трудно было разобрать, о чем идет речь. — Низкий, жалкий человек! Ах, боже мой, за что мне это?!

Брендон вздохнул, набираясь терпения. Выдержав весь поток смачных обвинений, которые Лиз обрушила на голову неизвестного «подлеца», Брендон смог наконец уяснить истину. Заключалась последняя в том, что некий Джек Хаггерс — литагент покойного Стивена Кларка — вздумал на старости лет разродиться мемуарами, в которых умудрился опорочить и самогó писателя, и его жену.

— Защитите мою честь и достоинство! Я хочу получить от подлеца пятьдесят миллионов долларов! — завершила свою гневную тираду Лиз.

— Не совсем реальная сумма… — ошарашенно выдохнул Брендон.

— Почему? Я недавно читала… — И Лиз, цитируя статью из бульварного журнала, стала перечислять, кто из звезд Голливуда, когда и по какому поводу отсудил у своего ответчика кругленькую сумму. — Пятьдесят — это еще немного, там есть и пятьсот, и больше!

— Возможно, это опечатка… или шутка, — подтрунил О’Брайан.

— Не расстраивайте меня, Брендон! Я в таком ужасе! Вы должны защитить меня. И наказать негодяя! — Лиз была близка к истерике.

— Хорошо, — согласился он, не имея больше сил выслушивать экзальтированные речи миссис Кларк. — Я постараюсь заехать к вам в конце недели. И мы поговорим обо всем с глазу на глаз.

Нажимая на кнопку отбоя, О’Брайан уже знал, что сначала ему придется самому ознакомиться с «трудом» Хаггерса, а потом выяснить, было ли у того хоть малейшее основание наводить тень на плетень.

В тот же вечер О’Брайан принялся за чтение.

«И кто станет читать подобную муру?» — подумал он, открывая тощую книжонку в мягком переплете, только что доставленную из магазина. Он пролистнул пару страниц, пробежал глазами текст, сразу отметив, что слог резвый, живой, с желтизной, но не без юмора. Брендон стал искать место, где могло говориться о Лиз. Книжка, как и следовало ожидать, оказалась конъюнктурной, но увлекательной. Читая главу за главой, Брендон не заметил, как проглотил ее всю целиком.

Лиз появлялась на страницах воспоминаний лишь дважды, но в весьма неприглядном виде. Сначала автор, насмехаясь над легкомыслием миссис Кларк, сообщал, что она изменяла мужу направо и налево, откликаясь на зов первого встречного. А уже через абзац Джек Хаггерс запросто называл супругу Стивена Кларка своей бывшей любовницей, недвусмысленно намекая, что вторую — погибшую — дочку Лиз прижила именно от него.

Да, это уже серьезно…

Притом ни одного слова, порочащего Стивена, Брендон, как ему показалось, не обнаружил. От этого он облегченно вздохнул.

Впрочем, шокирующей новостью стало для Брендона уже то, что Аманда, возможно, не была дочерью Стивена. Да и про измены Лиз тот никогда ему не говорил. Так что считать, будто друг его никак не задет, все же нельзя… Придется вправить этому вонючке Хаггерсу мозги!

Добравшись в выходной до Лиз, в ее *…таун, О’Брайан начал без обиняков:

— Если вы станете судиться, то весьма вероятно, что для подтверждения вашей правоты придется эксгумировать тело Аманды. Вы пойдете на такое?

— Нет!.. Да!.. Я не знаю! — Лиз села на диван и обхватила голову руками. — Ах, боже мой! Ну придумайте что-нибудь! Вы ведь все можете!

— Вы уверены? — вскинул на нее глаза Брендон. — Есть у этого Хаггерса какие-нибудь слабости?

— Он игрок.

— Вот как? Не предполагал… — Брендон сел в кресло напротив Лиз и задумался.

Выходит, наш писака проигрался подчистую, а эти скандальные, выпущенные немалым тиражом мемуары, в которых он оплевал многих известных беллетристов, принесли ему неплохие денежки. Ответственности он не боится — его и Лиз дочь давно мертва. И вправду подлец! Опасен ли он будет впредь? Стоит ли с ним вообще связываться? Надо отговорить Лиз, пока та не натворила глупостей. А то как бы «Дело о защите чести и достоинства» не превратило вдову Кларк в мишень для насмешек и порицания.

— …Я была беременна Амандой, когда умер Стив, — продолжала Лиз. — Всего второй месяц… Я даже не успела сказать ему… Тест оказался положительным, но я еще сомневалась… — Глаза у нее вмиг покраснели, из них закапали слезы. — Потеряв мужа, я была в отчаянии. А потом все эти подозрения, допросы, разбирательства… Вы же помните…

Брендон понимающе кивнул.

— Я хотела сделать аборт, — всхлипнула она, — но вы отговорили меня. Ведь это вы отговорили меня, Брендон?

— Я не помню, — честно признался он.

— А теперь я думаю: может, лучше бы я его сделала…

Брендон опустил глаза:

— Понимаю вас. Смерть детей — это, наверное, самое страшное. Но подумайте: у вас выросли чудесные дочка и сын.

— Да, сделала бы аборт — и не было бы кучи проблем. — Лиз ладонью смахнула с лица почти уже высохшие слезы. — Вот ведь дура какая! И этот подонок не доставал бы меня сейчас. Какой подонок, а?.. Вам он понравился? — по-собачьи склонив голову набок, вдруг спросила она.

Брендон с сомнением уставился на Лиз, в который раз подивившись витиеватости ее мыслей.

«Все же не до такой степени был слеп от любви Стивен, чтобы не видеть, насколько глупа его жена, — подумалось ему. — Неспроста он никогда не давал ей читать свои романы. Да и прочла ли она за всю жизнь хотя бы одну книгу?»

— Ну ведь понравился же? — не отставала Лиз.

— Кто, простите? — потряс головой Брендон.

— Хаггерс. Он красивый такой, правда?

— Я с ним не знаком.

— Жаль… — хмыкнула Лиз и на минуту задумалась. — Стив ушел так неожиданно… — снова начала она. — Брендон, вы очень любили моего мужа, правда же?

Брендон удивленно глянул на нее, потом медленно опустил глаза.

— Да, — тихо произнес он.

— Конечно, я знаю. Поэтому-то я с вами так откровенна. — Лиз шмыгнула носом и приложила платок к глазам. — Аманда родилась недоношенной, много болела. Я долго не могла прийти в себя. В общем… после смерти мужа, вы понимаете… у меня больше не было секса. Просто… просто казалось, что ни с кем уже не будет так, как с ним…

— Думаю, Стивена трудно заменить… во всем, — кивнул Брендон.

— Боялась, что ни с кем не смогу… кроме Стива… — пролепетала она. — И боялась кому-нибудь сказать об этом…

Брендон замолчал, шокированный откровенностью Лиз.

«Что это: способ вызвать сочувствие или приглашение в постель?» — подумал он, настороженно ожидая, что она скажет дальше.

— Мне так тяжело, Брендон… — С этими словами Лиз поднялась, подошла к сидящему в напряженной позе Брендону и, обхватив его голову руками, прижала к себе. При этом низ ее короткой кофточки задрался и обнаружилось, что она… без лифчика…

У Брендона все поплыло перед глазами, руки будто сами собой поднялись. Он обхватил ее располневшие с возрастом, но еще достаточно упругие груди. Лиз зажмурилась и глубоко втянула в себя воздух.

«Это будет ошибкой!» — строго прошептал ему рассудок.

— Нет, Лиз, нет! — Брендон резко отстранил ее. — Я никогда не заменю Стивена — даже вряд ли смогу напомнить его. — Он поднялся.

Посмотрев на стоящую перед ним и ангельски улыбающуюся Лиз, Брендон понял, что если он еще раз притронется к этой женщине, все неминуемо закончится близостью.

В эту секунду в кармане у Брендона затарахтел мобильник.

«Спасение!» — промелькнуло у него.

— Извините, я должен идти, — бросил он Лиз. — Я позвоню на днях. — И, на ходу отвечая на звонок, поспешно ретировался.

Брендон ехал от Лиз растревоженный. По пути он стал припоминать свое прошлое и быстро пришел к выводу, что — если не считать нескольких эпизодов до брака, — жене своей он никогда не изменял.

«Один Стивен… — подумал Брендон. — Но он не в счет… Стивен — это другое, совсем другое…»

И хотя с Лиз у него сегодня ничего не произошло, Брендон чувствовал себя сейчас неуютно. Словно провинился перед Глорией.

В понедельник, сидя у себя в кабинете, Брендон начал в уме прикидывать, сколько времени займет улаживание этого дела. Получалось, что немало… Он нетерпеливо повертел головой и тут же решил посоветоваться с Кристофером Литгоу.

Еще десять лет назад, после истории с похищением детей Кларков, которую виртуозно распутал Литгоу, бывший тогда его помощником, О’Брайан — от чистого сердца — предложил тому стать его компаньоном. Предложение нешуточное и по-королевски щедрое. Но Литгоу сразу же решительно отказался — он собирался открыть собственную адвокатскую контору. Из-за чего Брендон не столько обиделся на него, сколько расстроился, понимая, что лучшего напарника ему не найти. Впрочем, они после этого еще долго работали в тесном сотрудничестве и не раз помогали друг другу и советом, и делом.

Как и в прежние годы, Литгоу — теперь уже адвокат с именем — в делах сыска оставался незаменим. Ему всегда удавалось в одиночку добывать самую точную информацию, причем в кратчайшие сроки.

Вспомнив про Кристофера, Брендон не стал тянуть и, набрав его номер, быстро изложил суть проблемы. Литгоу ответил, что загружен сейчас под завязку, но тем не менее постарается помочь.

Двух дней не прошло после их разговора, как Литгоу позвонил О’Брайану и сказал, что после обеда заедет к нему в контору. После обмена приветствиями и крепкого рукопожатия Брендон и его бывший помощник сели друг против друга за низенький столик со стеклянной столешницей. Молодой клерк подал им кофе.

И Кристофер Литгоу, без лишних предисловий, рассказал следующую историю. Про одного старого писателя, литагентом которого также был Джек Хаггерс. Писатель был болен, детей не имел, от него ушла жена, он спивался. Но у писателя имелся шикарный особняк, плюс приличное состояние. Хаггерс подослал к нему свою любовницу — под видом соцработника или помощницы по хозяйству. Девица старикашку вмиг окрутила, и тот переписал все добро на нее, после чего оказался на улице и очень скоро закончил свои дни в третьеразрядной психушке.

— То, что надо! — восторженно воскликнул Брендон. — Понимаю, что честные свидетели, которые подтвердят это, у вас уже на примете?

Литгоу в ответ лишь коротко вздохнул и вскинул глаза вверх.

— Сногсшибательно, Литгоу! — продолжал Брендон. — Сколько вас знаю — не перестаю удивляться вашему криминалистическому чутью!

— Спасибо, — скромно ответил тот.

— Но как вам это удается?

Литгоу пожал плечами:

— Главное — это найти нужную ниточку. Ну и… потянуть за нее…

— И вся история распутается сама собой, — завершил за него Брендон. — Это талант, Крис! Что бы вы мне ни говорили — талант!

Польщенный Литгоу ответил улыбкой.

Прежде чем распрощаться, они перебросились еще парой слов на другие темы.

Когда Литгоу ушел, Брендон расслабленно откинулся в кресле. Теперь он уже не беспокоился по поводу «Дела о защите чести и достоинства Лиз Кларк», собираясь поручить его одному из своих помощников. И про себя даже усмехнулся: ну и достанется этому Хаггерсу! Поделом!

А еще неделю спустя О’Брайан получил от Литгоу дополнительную информацию. Тот разыскал двух женщин, служивших полтора десятка лет назад в семье Кларков домработницами. Обе дамы, которые не были между собой знакомы, в задушевной беседе поведали Кристоферу о, мягко говоря, не совсем безупречном прошлом миссис Кларк. Услышав это, Брендон округлил глаза. Но Литгоу тут же пообещал ему, что задачу разобраться как с Хаггерсом, так и с Лиз Кларк, он берет на себя. Брендон облегченно вздохнул — прямо гора с плеч! И что славно: в ближайшее время не придется общаться с Лиз…

 

Глава 6

Только потеряв друга, осознаешь, как много он для тебя значил. Более того — с годами начинаешь понимать, что заменить его кем-то невозможно. Все равно что пришить чужую руку или ногу взамен утраченной — она, может быть, и прирастет, и даже будет действовать, но так и останется чужой… Утешением служит лишь то, что когда-то в твоей жизни был настоящий друг…

Возможно, в этой последней записанной им мысли Брендон оказался излишне категоричным. И если исходить из сентенции: «Друг — это тот человек, на которого ты можешь положиться, как на себя самого», то как нельзя лучше под это определение подходил теперь Кристофер Литгоу.

Следуя назиданиям О’Брайана, Литгоу, как верный его ученик, к любому новому делу старался подойти максимально объективно, категорически отрицая бытующую в профессиональном кругу американских юристов поговорку: «Сначала ты должен преуспеть, а потом уже стать честным».

Кристофер Литгоу трудился, что называется, не за страх, а за совесть, делу своему был предан фанатично. Только честность и беспристрастность являлись для него главными в работе, что требовало немало мужества и затрат чисто физической энергии.

Вероятно, именно поэтому Кристофер — мужчина весьма привлекательный — к тридцати пяти годам все еще не был женат. Его нельзя было назвать монахом — женщины эпизодически появлялись в его жизни. Но, положа руку на сердце, нужно сказать, что с ними Кристоферу стойко не везло.

Ему и повстречать-то их было негде и некогда. С утра до позднего вечера — работа, в выходные, как правило, тоже работа, или — если повезет — выспаться. А те женщины, с которыми он ежедневно общался, являлись в основном его коллегами. Это были волевые, амбициозные особы, уверенно шествовавшие по карьерной лестнице, — на амурные дела они могли выделить лишь крохи своего драгоценного времени.

Сам же Кристофер был твердо убежден, что настоящий мужчина, выбирая между любовью и делом, которым занимается, всегда предпочтет последнее. Но вот женщина, отказавшаяся от любви ради карьеры… Правильно ли она поступает?

Оставались только клиентки…

* * *

Лиззи Кларк, не слишком часто навещавшая мать в последнее время, приехала к ней в этот уик-энд. С дороги она немного отдохнула, понежившись в ванне. Потом, как обычно, часа два прихорашивалась, намереваясь провести вечер в местном молодежном клубе.

Войдя в гостиную, Лиззи обнаружила там матушку, сидящую в кресле, в компании не совсем обычного гостя — она застала конец их разговора.

— Я постараюсь…

— Да, я знаю, Брендон мне говорил: вы все можете, абсолютно все!

Лиззи чуть удивленно глянула на Кристофера Литгоу, потом приветственно кивнула. Тот, привстав, ответил ей тем же.

До этого Литгоу был лишь мельком знаком как с Лиз Кларк, так и с ее дочерью — по сути дела, их как-то друг другу только представили. Переведя взгляд с Лиз-младшей снова на Лиз-старшую, он про себя откровенно подивился их внешней схожести — казалось, это вариант одного и того же человека, только в разном возрасте.

С появлением Лиззи беседа сама собой прервалась. Впрочем, все необходимое они с миссис Кларк уже обсудили, и Литгоу поторопился откланяться. Чем Лиз осталась чуточку раздосадована — как-то некстати вошедшая дочь помешала перевести разговор в более неформальное русло.

У миссис Кларк не было сегодня в планах обаять адвоката Литгоу, но она теперь жила почти затворнически и временами ей и вправду становилось нестерпимо одиноко…

Лиззи, выйдя из дома следом за Литгоу, нагнала того, когда он уже открывал дверцу своей машины.

— А вы правда все можете? — склонив голову набок, спросила она.

— Ну… к примеру? — чуть стушевался он.

— Да так… мне бы надо проследить за одним человеком…

— О, это не ко мне, — поспешно отговорился Литгоу. — Насколько мне известно, один из сыновей мистера О’Брайана — специалист в этом деле.

— Да? — вздохнула Лиззи. — Тогда спрошу у него.

Она улыбнулась Литгоу своей дежурной улыбкой, потом поправила волосы рукой и, не прощаясь, застучала каблучками в противоположную сторону.

Кристофер сел за руль и проводил ее взглядом в зеркальце заднего вида. Ему вдруг подумалось, что чего-то в его жизни явно не хватает. Может быть, даже простого, непринужденного общения… не говоря уже о большем…

Литгоу вышел из своей серебристой «мазды» и направился к небольшому двухэтажному дому без ограды и палисадника.

Кристофер Литгоу всю жизнь ездил только на «мазде». Почему — он и сам не знал. Возможно, в память о своем первом, еще родителями подаренном авто, которое «трагически погибло» — пало жертвой его усердных поисков истины.

Брендон О’Брайан также был верен одной-единственной марке автомашин — «мерседесу», — поменяв их на своем веку уже бессчетное множество. Эту за океаном сделанную машину с экзотическим женским именем — может быть, подсознательно тяготея к заложенному в нем смыслу — он с юности предпочитал давно подобающим ему отечественным «линкольну» или «кадиллаку».

Что ж, у каждого из нас свои слабости…

Отправляясь к Джеку Хаггерсу, Литгоу имел лишь самые общие представления о нем: что тот не был женат, жил последнее время анахоретом, а все деньги просаживал в казино. Кристофер успел только за ночь пролистать его книжку, отметив в ней нужные места.

Домик Хаггерса, расположенный в ближайшем пригороде, со стороны выглядел весьма симпатично. Стены песочного цвета увивали лианы девичьего винограда. Литгоу взбежал по ступенькам и позвонил.

Дверь — через солидный промежуток времени — отворил унылого вида седоватый мужчина — в прошлом, видимо, яркий брюнет, — небритый и небрежно одетый. Черты лица его еще хранили следы былой привлекательности, впрочем, давно утраченной.

Хозяин молча уставился на незваного гостя.

— Добрый день! — поспешил начать Литгоу. — Мистер Хаггерс, если не ошибаюсь?

— Чё надо? — услышал он в ответ.

Столь нелюбезного приема Литгоу не ожидал. Он откашлялся и отрапортовал:

— Адвокат Кристофер Литгоу, адвокатская контора «C&L». Я представляю интересы моей клиентки Лиз Кларк.

Хаггерс сделал кислую мину и сплюнул в сторону. Приглашать гостя пройти в дом он, похоже, не собирался.

Пока Литгоу обдумывал, как дальше повести разговор, хозяин снова его огорошил:

— Можешь одолжить немного — хоть пару сотен?

— Н-нет… — замотал головой Литгоу. — Я не ношу с собой наличные.

— Как обычно! Ну тогда чек, или на карту мне сбросишь?

— Боюсь, что… — только открыл рот Литгоу.

— Пшёл вон! — И дверь перед его носом с треском захлопнулась.

Литгоу покачал головой и побрел обратно несолоно хлебавши. Время было потрачено впустую. Но зато теперь понятно, что денег с Хаггерса стрясти вряд ли удастся. В какой-то момент адвокату даже стало жаль этого опустившегося типа. Честно говоря, его книга не очень-то удивила Литгоу. На своем веку он и не такое видывал. А еще учитывая то, что отношения писаки и миссис Кларк — тоже темная история… Короче, Литгоу про себя решил, что рыть землю здесь не станет.

Однако очень скоро, даже не прилагая особых усилий, он все же прижал Джека Хаггерса к стенке. Адвокат заставил его принести публичные извинения миссис Кларк, выступив с опровержением в ряде периодических изданий. Не отходя от буквы закона, Литгоу мощно надавил на издателя, выпустившего книжку Хаггерса, который и так терпел немалые убытки из-за падающих с каждым днем продаж. Издатель, испугавшись за собственную репутацию и в страхе потерять еще больше, спешно отозвал и уничтожил оставшуюся часть тиража, удалил электронную версию и расторг договор с писателем. В результате чего Хаггерс остался без обещанных ему авторских отчислений, а лучше сказать, на бобах. Все это так сильно отразилось на финансовом положении новоявленного мемуариста, что тому пришлось продать свой милый домик и переехать в скромное съемное жилье. А вскоре и вообще покинуть штат — видимо, в поисках лучшей доли.

Уезжая, Хаггерс все же не преминул позвонить Литгоу в контору и наговорить тому кучу гадостей. На все его беззубые угрозы Кристофер Литгоу в ответ только от души рассмеялся.

Что ж… нажить врага намного проще, чем приобрести друга. А с его профессией — особенно. Но, может, оно и к лучшему. Да и много ли у человека должно быть друзей? Один-два, максимум три…

Мог ли он считать другом, например, Брендона? Скорее — старшим товарищем… может быть, наставником — ведь О’Брайан чуть ли не вдвое старше его самого. Но, по большому счету, наверное, да. Тем более что, кроме Брендона, Кристоферу и назвать-то было некого…

Обращаясь к Кристоферу Литгоу с необычным вопросом, Лиззи, естественно, имела в виду старшего из братьев Дадли. Она терялась в догадках, кем же сейчас увлечен Кейн. Подозрения падали то на одну девушку, то на другую.

Лиззи днем и ночью подкарауливала Кейна, устраивала засады, как-то раз целую ночь просидела в кустах в парке. Но так ничего и не добилась. На все вопросы, почему она отключила сотовый, а домой вернулась лишь под утро, Лиззи, опустив глазки, отвечала, что допоздна занималась у подруги, где потом и заночевала, а телефон забыла зарядить.

Теперь, подстегиваемая ревностью, Лиззи была уже готова на любые решительные шаги. А ревность, как известно, — чувство безжалостное, разрушительное… В ней таится страшная сила, не всегда нам подвластная.

Наконец, окончательно вымотавшись, Лиззи подошла к Кейну и спросила напрямик: «Что случилось?» На что Кейн откровенно заявил: «Наши пути разошлись, детка». Короче, все вышло в точности, как предупреждал сестру Стиви, и даже намного раньше, чем тот мог предположить.

Но Лиззи была не из тех девушек, которые любую проблему заливают потоком слез. Она решила, что подобного предательства не простит. И действовать надо теперь радикально.

«Мстить буду жестоко!» — сказала она себе.

А Кейн после окончательного разрыва с Лиззи словно с цепи сорвался. Взрослея не по дням, а по часам, он становился все более неуправляемым. Порой казалось, что парень не в силах справиться сам с собой.

Может быть, именно последнее привело к тому, что Кейн стал вдруг регулярно напиваться. Но в пьяном виде делался абсолютно неадекватным — по любому поводу и без устраивал драки, грязно сквернословил. А как-то раз попался на воровстве модных гаджетов у своих одноклассников — попросту не хватало денег на выпивку.

У Брендона теперь постоянно болела голова от его выходок. Из школы Кейна не выгнали только благодаря деятельному вмешательству приемного отца. Лиззи тоже начала удивлять Брендона: она ходила нахмурившись, словно что-то обдумывая, стала резкой в общении. Перемена в ее поведении сильно бросалась в глаза.

Все эти домашние неурядицы крайне печалили Брендона. Он и подумать не мог, что куда бóльшие печали еще впереди…

 

Глава 7

Выбор — пожалуй, самое тяжелое, что уготовано в жизни… В том, чтó мы выбираем, каждый из нас проявляется ярче всего. И как бы мы ни поступили, это все равно сопряжено с неминуемой потерей. Скажем «нет» — и упустим какие-то возможности, скажем «да» — и тоже что-то навсегда потеряем…

Перечитав написанное, Брендон вновь погрустнел. Всё избито, всё фальшь! Опять он не сумел адекватно выразить захватившую его мысль. А если дать отрывки Глории, посмотреть, что скажет она? Подумав о жене, Брендон отвлекся от своих воспоминаний и огляделся: Глории, похоже, опять не было дома…

Миссис О’Брайан уже давно беспокоили различные недомогания. После сорока лет, недостаточно гладко пройдя возрастную перестройку организма, она стала постоянной клиенткой докторов и аптек. Последние же несколько месяцев Брендон вообще редко видел жену дома.

Сначала Глория легла в клинику на обследование, потом — чтобы провести курс омолаживающих процедур, потом — на несложную гинекологическую операцию и так далее. Все это не насторожило Брендона, а напротив, показалось само собой разумеющимся — с годами необходимо уделять здоровью больше внимания, особенно женщине.

Однако на деле все оказалось гораздо серьезнее…

Глория, как всегда, не хотела отягощать мужа своими проблемами и до поры до времени ничего ему не говорила. А когда скрывать уже не было возможности, она постаралась в самых светлых тонах обрисовать Брендону свое положение, суть которого сводилась к следующему: жить ей осталось совсем недолго.

Для Брендона это известие стало как гром среди ясного неба. К такому повороту судьбы он оказался совершенно не готов. Первым делом О’Брайан кинулся к врачам, у которых лечилась жена, — и те без тени сомнения подтвердили диагноз распространенного, неоперабельного рака в последней стадии.

Все случилось для него так неожиданно, что Брендон никак не мог в это поверить. Он стал предлагать жене лучшие клиники, знаменитейших специалистов, известные ему альтернативные методы лечения. На все советы мужа Глория отвечала полуулыбкой, а потом медленно качала головой.

О’Брайан вспомнил даже про своего старого знакомого Майкла Филдстайна, оперировавшего много лет назад Стивена Кларка. Брендон не без труда разыскал его, но тот уже, оказывается, разменял девятый десяток и давно отошел от дел. Его пространные советы, сводившиеся к тому, что «на все воля Божья», показались Брендону по меньшей мере странными.

Пока О’Брайан соображал, как заставить жену возобновить лечение, Глория методично приводила в порядок свои личные дела: разбирала бумаги, просматривала старые — начиная с университетских пор — рукописи, советовалась со своим адвокатом.

И вскоре, одним воскресным утром, миссис О’Брайан обратилась к мужу:

— Брендон, нам надо поговорить… — начала она. Уже в самóм ее тоне — приподнято-строгом — таилось недоброе. — Ты ведь помнишь мою маму?

Брендон коротко кивнул. Конечно же, он прекрасно помнил тещу — совсем не старую еще женщину, всегда оптимистичную и позитивно настроенную, умершую от рака в пятьдесят семь лет. Ему упорно не хотелось верить, что Глория может повторить судьбу своей матери.

— Она ведь боролась и верила до последнего, — продолжала Глория, — но сдалась сразу, как только начались боли. И я не хочу… Давай сделаем это раньше.

— Я… я не понимаю тебя… — опешил Брендон.

— Неправда! — строго осадила его Глория. — Ты просто отказываешься понимать. Вот и все.

О’Брайан, естественно, уже знал, о чем толкует жена, но все еще не мог произнести это слово вслух.

— Ты говоришь о…

— Да, — кивнула Глория, также не упоминая зловещего слова. — Я не собираюсь тянуть до последней минуты и хочу уйти раньше. — Она замолчала, ее долгий, испытующий взгляд пронял Брендона насквозь.

— Эвтаназия запрещена в нашем штате, — пробормотал Брендон, не заметив, как оно — это слово — оказалось наконец произнесенным.

— Разве мне это неизвестно? — горько усмехнулась Глория. — Но теперь врачей уже не преследуют, как раньше. Можно ведь сделать это в другом штате, хотя бы в Орегоне. В конце концов, выписать препараты из Бельгии или Голландии. Но… я не хочу никуда ехать. Попробуй договориться здесь.

Брендон в изумлении смотрел на жену. Глория говорила о собственной смерти так трезво и практично, будто обсуждала с ним модель нового авто или мебель для кухни.

— Дома это произойдет или в клинике, — деловито продолжала она, — мне безразлично. Но пусть все будет торжественно и красиво… Ну и, конечно, чтобы ты был рядом… Брендон, ты должен это сделать для меня, понимаешь?

— Да… — через силу выдавил он и тут же сам ужаснулся, что так быстро дал свое согласие.

Брендон хотел было возразить, но жена опередила его.

— Конечно, милый! — с восторгом воскликнула Глория. — Я знала: ты меня поймешь. Ведь я посвятила тебе всю свою жизнь!

В этой последней, по-театральному цветистой фразе Брендон уловил и едва заметную тоскливую нотку. И ему — может быть, впервые за все годы их супружества — подумалось: как же мало он любил, ценил свою умницу-жену!

— Нет, Глория! Нет! Никогда! Что же я буду делать без тебя?!

Глория медленно подошла к Брендону, положила руки ему на плечи.

— Жить, милый. Просто жить. Твоя вера поможет тебе.

— Ох, Глоу, не такой уж я истовый католик, чтобы надеяться на веру!

— И мальчики, — спокойно продолжала она. — Обещай мне, что вырастишь их достойными людьми.

Брендон отчаянно замотал головой в ответ, то ли подтверждая, то ли опровергая ее слова.

— Знаешь, — проговорил он после паузы, — мне подумалось… ведь мы прожили с тобой почти сорок лет… А сколько из них мы реально были вместе, наслаждались этим счастьем — просто быть вдвоем?

— Может быть, ты в своих трудах не так часто вспоминал обо мне, но я в своих мыслях всегда была рядом с тобой, — ответила Глория.

Брендон с любовью глядел на жену, не переставая удивляться, насколько же она мудрее, рассудительнее, чем он сам. И если не всегда и не во всем он следовал ее советам, так то было лишь глупостью с его стороны.

Он притянул Глорию к себе и обнял, зарывшись лицом в ее волосы.

«…Нет — это бегство! — размышлял Брендон, оставшись наедине с самим собой. — Но для нее — хрупкой, нежной — подобная боль будет запредельной. Она не заслужила такого испытания… А разве заслужил кто-то другой?..»

Сейчас Брендон припомнил, как много лет назад говорил об этом со своим другом Стивеном, когда тот, зажатый суровыми обстоятельствами, безуспешно пытался уйти из жизни.

— Почему я еще жив?

— Не знаю. Так угодно Богу.

— Но не угодно мне!

— Так нельзя, понимаешь? Раз тебя возвращают к жизни — значит, надо жить. А твои упорные попытки покончить с собой… это бегство. Ты не пытаешься решить свои проблемы — ты бежишь от них. Все мы испытываем боль… каждый свою… и каждый по-своему… Надо вынести и превозмочь эту боль, возвыситься над ней. Нет иного пути, Стив.

Прояснив для себя в подробностях юридическую сторону дела, Брендон вскоре отважился снова поговорить с женой. Как ни было ему это тяжело, Брендон, не подавая вида, с непроницаемым лицом стал растолковывать Глории, что эвтаназия — в любой стране мира — проводится только в отношении тяжелобольных, прикованных к постели, годами обездвиженных людей. Разрешение для ее проведения выдается двумя независимыми врачами и юристом.

— Никто никогда не подпишет его для тебя — по одному твоему желанию, — завершил он свою «лекцию».

— Милый, — тихо проговорила она, — мне кажется, ты отстал от жизни: уже приняты более либеральные законы, сделаны многие послабления…

— Только не в Америке, Глоу!

— Хорошо, — спокойно произнесла она, — едем в Европу. Мне бы не хотелось… но если нет другого выхода…

Он попытался еще что-то ей втолковать, привести какие-то примеры, на что Глория коротко ответила:

— Помоги мне уйти достойно, Брендон! Ты обещал это сделать.

С последнего двухдневного обследования Глория вернулась совсем поникшая — если в ней раньше и теплилась еще какая-то надежда, то теперь она погасла.

— Я подписала отказ от химиотерапии… — сообщила она мужу.

— Зачем?! — с сожалением воскликнул он. — Почему ты не хочешь бороться? Можно было хотя бы попробовать…

— Нет. Не хочу! — Это был ее окончательный ответ.

И сколько Брендон ни сопротивлялся, как ни пытался разубедить жену, она в своем решении осталась непреклонна. Вот так и получилось, что вместо того, чтобы заставить Глорию лечиться дальше, он дал себя уговорить и взялся за подготовку ее добровольного ухода.

Проблема эвтаназии, так же как и смертной казни, волновала Брендона всю жизнь. Уже не одно десятилетие на его веку человечество делилось на два непримиримых лагеря — сторонников и противников эвтаназии, умерщвления безнадежно больного. И О’Брайан всегда был в курсе полемики, регулярно то там, то тут разгоравшейся на эту тему.

«Но если казнь — это убийство, то эвтаназия — самоубийство!» — твердил он про себя.

Постепенно подспудная связь между смертной казнью и эвтаназией становилась для Брендона все очевидней. Самое страшное их сходство он видел в необратимости совершенного и отсутствии права на ошибку. Трудно ему было также смириться с мыслью, что в обязанность врача теперь входит отправлять своих пациентов в мир иной.

Но особенно четко О’Брайан осознавал тот факт, что нравственное и правовое развитие общества пока не позволяет законодательно закреплять ни то, ни другое. Всегда — всегда! — человек найдет лазейки для протаскивания угодного ему решения, всегда есть возможность подтасовки, намеренного искажения истины — и, таким образом, умерщвлен будет невиновный или имевший шансы на выздоровление.

И вот теперь судьба взваливала на его плечи этот страшный груз — он снова должен был сделать свой выбор! Впрочем… он его уже сделал, пообещав жене выполнить ее просьбу. К тому же Глория стала буквально таять на глазах, что и подстегнуло Брендона, заставило торопиться.

Он знал, что консультироваться в данном щекотливом вопросе ни с кем нельзя. Но со старшими сыновьями все же поговорил с глазу на глаз, съездив к ним, — оба теперь жили в других штатах.

На его удивление, известие о болезни матери оба сына восприняли на редкость спокойно, к ее мужественному решению отнеслись с пониманием.

Тим только спросил:

— Папа, ты все хорошо взвесил? — И на положительный ответ отца утвердительно кивнул.

Знал Брендон и то, что сознательно идет против закона, но даже не позволял себе думать об этом. Он должен сделать это ради своей Глоу — дорогой и нежно любимой.

О’Брайаны не стали больше советоваться ни с родственниками, ни с друзьями, рассудив так, что принять судьбоносное решение — сугубо личное их дело. Единственное, что теперь оставалось, — найти человека, который согласился бы помочь…

Посетив в очередной раз клинику, Глория вечером с улыбкой сказала мужу:

— Брендон, знаешь, мне сегодня намекнули… как следует поступить в моем случае… Ты даже можешь сделать это сам…

На эти слова Брендон так вытаращил глаза, что Глория рассмеялась:

— Во имя нашей любви, милый! — И нежно обняла его.

А еще через пару дней О’Брайану вдруг позвонил Майкл Филдстайн и без обиняков предложил такой вариант: он знает одного человека, который может в частном порядке, квалифицированно и без лишних вопросов провести эвтаназию. Этот медик был лишен лицензии за то, что помог своему безнадежно больному пациенту уйти из жизни, не выполнив при этом все положенные юридические нормы.

— Конечно, это несколько противозаконно… — постарался как можно мягче выразиться Майк. — Но я понимаю тебя, Брендон. Чего не сделаешь ради родного человека…

О’Брайан был просто ошарашен подобным предложением — он ни о чем таком Майка не просил, более того — не помнил, чтобы даже заикался ему об этом. Мог ли Майку кто-нибудь сказать? Абсолютно нереально! Ясновидение какое-то!

Но раз уж все так складывается…

Договорились со знакомым Майка быстро. Тот практиковал понемногу в своем доме в пригороде. Решено было, что присутствовать на «процедуре», как они именовали теперь эвтаназию, будут лишь самые близкие — то есть только Брендон и сыновья. Днем раньше приехали Тим и Джефф — дату с ними согласовали заранее.

День накануне намеченной «процедуры» супруги О’Брайан решили провести так, чтобы ничто не напоминало им о предстоящей разлуке.

С утра Брендон и Глория отправились на *…ское озеро и покатались на лодке. День выдался нежаркий, с легким ветерком и белыми пушистыми облачками, которые, как бы играя, то и дело закрывали-открывали солнце. Со всех сторон озеро обрамляли тонкоствольные сосны, струнами натянутые в небо. И казалось, что деревья, облака и небо, отражаясь в зеркальной водной глади, образуют с ней некое замкнутое, обособленное от внешнего мира пространство.

Брендон греб с усердием, решив тряхнуть стариной, и с непривычки натер на ладонях кучу волдырей. А Глория сидела молча, не двигаясь, с лица ее не сходила блаженная, отрешенная улыбка. Поездка на озеро напомнила обоим молодость. Так же они катались здесь в студенческие годы, когда еще и не думали о том, что станут мужем и женой.

— Ужас не в том, что умираешь, а в том, что даже в этот момент продолжаешь думать о жизни… — задумчиво произнесла Глория, едва они возвратились домой.

Брендон нахмурился, но ничего не ответил, только крепко обнял жену за плечи.

Когда Кейн и Эйбл вернулись из школы, они все вместе пообедали. Потом Глория прилегла отдохнуть.

А вечером супруги устроили себе ужин на двоих, заказав его в итальянском ресторане. Они выбрали феттуччини с морепродуктами, конкильони с икрой, карпаччо, пармскую ветчину и тому подобные деликатесы, покорившие обоих еще во время медового месяца, проведенного в Италии.

Подняв бокалы с кьянти, они посмотрели друг на друга влюбленными глазами. Даже от легкого вина Глория быстро опьянела и почти не притронулась к шикарным блюдам. Брендон, недолго думая, подхватил жену на руки, сразу с горечью ощутив, как сильно потеряла она в весе. Он и раньше без труда мог поднять ее, теперь же Глория показалась ему пушинкой.

Брендон отнес жену в ее спальню, положил бережно на постель. Глория повернулась бочком и, словно притомившийся херувим, сложила крест-накрест руки на груди. Даже сейчас, измотанная тяжелой болезнью, осунувшаяся, похудевшая, она оставалась для него любимой и желанной. Глория была уже очень слаба, но тем не менее благосклонно приняла его несмелое намерение. Брендон осторожно раздел Глорию. Он ласкал жену деликатно, долго, надеясь удовлетворить сначала ее. Но в какую-то минуту все же почувствовал, что не в силах сдерживаться… А потом уснул, обхватив жену обеими руками. Брендон так и не был уверен, смог ли в их последнюю ночь довести Глорию до оргазма, но сам он запомнил эту ночь навсегда…

…О’Брайаны вошли всей семьей. Между собой они не разговаривали — все уже было сказано, — словно боялись нарушить совершаемое таинство, позволяя себе лишь изредка обмениваться взглядами да легкими кивками.

Доктор уложил Глорию на кушетку с мягким матрасом, накрытым светло-сиреневым шелковым покрывалом.

«Фиолетовый — цвет траура… — в какой-то традиции… испанской? итальянской?» — промелькнуло у Брендона.

Он сел рядом на стул, взял жену за руку. Сыновья их стали поодаль.

— Я люблю тебя, — произнесла Глория.

— Я люблю тебя, — отозвался Брендон.

Повернувшись, он кивнул врачу, который тут же начал подготовку к «процедуре»…

…Врач тихо приблизился и замер, не решаясь нарушить трагическую торжественность момента. Потом, не дождавшись протеста со стороны Брендона, осторожно приложил стетоскоп к груди Глории, чуть раздвинув вырез шелковой блузки. Прошла долгая минута, прежде чем врач отнял стетоскоп и очень тихо произнес:

— Все, мистер О’Брайан…

Джефф и Тим, оба, как по команде, перекрестились, поклонились и вышли из комнаты. Кейн и Эйбл с перепуганными лицами, глядя на старших братьев, тоже перекрестились, но вразнобой, и вышли следом.

А Брендон все сидел неподвижно и держал жену за руку, не отрывая взгляда от ее лица. Доктор, естественно, не торопил его, не беспокоил — он стоял в противоположном конце комнаты, готовый в любую минуту оказать помощь своему только что овдовевшему клиенту.

Лишь спустя четверть часа Брендон вышел из оцепенения. Он еще сильнее сжал руку жены, поднес ее к губам и, не в силах больше сдерживаться, зарыдал…

Но тяжелее всего ему пришлось, когда он вернулся вечером домой и, приоткрыв дверь жениной спальни, посмотрел на пустую кровать. Пока Глория была в больнице, Брендон несколько раз спал именно здесь — так ему проще было справиться с бессонницей. Теперь у него и в мыслях не было лечь в эту постель. Брендон не пошел и в свою спальню, а спустился вниз, в гостиную, и, не раздеваясь, повалился ничком на диван.

Он лежал без сна и, казалось, без мыслей и видел перед собой только лицо жены — застывшее, с закрывшимися навеки глазами. Брендона не покидало ощущение, что он присутствовал сегодня при ее казни. Даже вещества ей ввели с теми же названиями и в той же последовательности!

Глория ушла из его жизни так внезапно… Нет, это он, он сам отпустил ее!

То, против чего он восставал всю свою жизнь, случилось вновь… Будто само собой свершилось — без его участия и помимо его воли. Нет, не то… — «произошло так, как должно было произойти»… И он был не властен…

«Господи, что же я наделал?!» — в отчаянии взвыл Брендон. Горе навалилось камнем и сдавило с такой силой, что он уже не мог дышать.

И именно в этот момент раздался спасительный зов мобильного. Брендон судорожно вдохнул и ответил на звонок.

— Да… да, я понял… сейчас приеду… Этого мне только не хватало… — пробормотал он, опуская руку с телефоном.

 

Глава 8

Никогда не поверю я тому, кто утверждает, будто изучил себя до самых до глубин и может с уверенностью сказать, как поведет себя в той или иной ситуации…

Но что бы ни случилось в жизни тяжкого, скверного, надо всегда помнить, что может быть еще хуже…

Болезнь и смерть Глории надолго отодвинули для Брендона проблемы с детьми, которым и раньше было предоставлено немало свободы. Как оказалось, преждевременно…

Летние каникулы Лиззи и Стиви провели в молодежных лагерях: она — в экологическом, он — в спортивном. Эйбл записался на интенсив в художественную школу и уезжал с группой на пленэр.

Дома оставался только Кейн, последнее время как будто немного присмиревший. Брендон имел весьма смутное представление, чем занимается на отдыхе его строптивый отпрыск, но, заезжая ненадолго в загородный дом и находя там Кейна трезвым, оставался спокоен.

На этот раз мистеру О’Брайану позвонили из полиции.

Отмечая окончание каникул и изрядно набравшись, Кейн с приятелем угнали машину, которую с ключом в зажигании оставил на пару минут незадачливый водитель, вышедший за пачкой сигарет. Накатавшись вволю, парни бросили авто на обочине. Но на их беду сыскались свидетели угона.

И опять Брендону пришлось приложить немало усилий, чтобы замять это дело. Но школу Кейна все же вынудили поменять, хотя ему оставался всего год до ее окончания. К несчастью, на этом проблемы с парнем не прекратились…

…Эйбл сидел на открытой веранде, выходящей в сад, и рисовал. Дверь приоткрылась, и из-за нее показалась Лиззи, только что завитые волосы рассыпáлись по ее плечам.

— Что ты здесь нашел? Это все надо выполоть.

— О нет! — воскликнул Эйбл. — Это же сортовые розы!

— Да? — Лиззи покрутила головой. — Что-то не вижу ни одной…

— Вот этот куст, — махнул он рукой вправо, — уже отцвел, а за тем, который дальше, нужно ухаживать получше, и он снова зацветет.

— А… ну да — нас учили в лагере: типа, прополка-подкормка?

— Не только, — усмехнулся Эйбл.

Лиззи потрясла своими кудрями.

— Сидишь тут, голые кусты рисуешь. А мой портрет? Когда он будет готов? Целое лето прошло.

— Летом у меня были пейзажи… — смутился Эйбл. — И я еще не решил, как…

— Мне все равно! — перебила его Лиззи. — Обещал — уж будь добр. Я тебе сколько позировала? Смехота!

— Просто… просто я еще не писал портретов… — Эйбл завороженно смотрел на Лиззи, любуясь ровным, бронзоватым оттенком ее загорелой кожи, ее золотистыми кудрями.

— Чтоб к моему дню рождения был готов! — скомандовала Лиззи, прикрывая за собой дверь.

Эйбл с улыбкой посмотрел ей вслед.

Через минуту дверь снова открылась.

— У меня к тебе еще… ммм… скажем так, задание. — Лиззи вышла на веранду и замолчала, многозначительно глядя на Эйбла. Тот был весь внимание. — Можешь достать мне… спидбол? — выпалила она. — Ну… или крэк на худой конец? Хоть немного?

Эйбл округлил глаза:

— Зачем?! Зачем тебе наркотики, Лиззи?! Послушай: не делай этого — даже один раз может все испортить.

— Ты-то почем знаешь? Пробовал уже? — отрезала Лиззи. — Я же не спрашиваю тебя, зачем ты каждое утро мастурбируешь в туалете.

Лицо Эйбла залила краска:

— Неправда!

— Ладно, я пошутила. И потом, мне восемнадцать уже будет, сама знаю! Да и кто тебе сказал, что это для меня… — хитро улыбнувшись, добавила она. — Так ты сможешь достать?

Эйбл медленно покачал головой.

— Ну и хрен с тобой! Обойдусь… Слышал, что Кейн отчебучил на прошлой неделе? — резко переменила она тему. — Совсем распоясался!

— Да, — кивнул Эйбл. — Но меня он больше не колотил…

— И не будет, — хмыкнула Лиззи. — Мерзкая сволочь! Он и дальше по головам пойдет — еще увидишь!

— Зачем ты так?

— Защищай-защищай своего братца! Видно, мало ты от него получил.

— Я не то хотел сказать… — Эйбл опустил глаза. — Ты замечаешь только отрицательные его стороны. А в людях и плохое, и хорошее — все вперемешку.

Лиззи пожала плечами, и оба на некоторое время замолчали.

— А как-то в детстве был случай, — снова заговорил Эйбл, — Кейн спас мне жизнь… ты, наверное, помнишь? — Лиззи покачала головой. — Мы отдыхали на озере, купались, и я вдруг хлебнул нечаянно воды и стал тонуть. Кейн схватил меня за руку и вытащил на берег, хотя сам тогда плавал не лучше меня.

— Ты до сих пор ему за это благодарен? — съязвила Лиззи.

Эйбл опустил голову, чуть усмехнулся:

— Не знал, что ты такая максималистка.

— Да, вся в отца! Все так считают, — хвастливо бросила Лиззи. — Хотя… помню я его смутно — мне было всего три года, когда его убили.

— Разве его убили? — удивился Эйбл.

— Да, так мама говорит. Правда, официальная версия другая, но мама почти уверена.

— Мою родную мать тоже, кажется, убили… — тихо произнес Эйбл.

— Ой, ну все, я пошла! Не по душе мне такие разговоры! — бросила Лиззи, снова исчезая в дверях.

Лиззи давно ушла, но Эйбл все смотрел в ту сторону и никак не мог сосредоточиться.

Его легко было отвлечь и никогда — заставить делать что-то по принуждению. У парня постоянно так случалось: то он жадно хватался за карандаши и кисти и несколько месяцев кряду рисовал много и самозабвенно, то вдруг забрасывал все, погружаясь на неопределенное время в откровенное ничегонеделание. Ему требовалась какая-нибудь встряска, чтобы вновь пробудилась его творческая энергия. Это могла быть туристическая поездка в горы, победа школьной бейсбольной команды или смерть домашнего хорька. Однако что станет «спусковым механизмом» в следующий раз, не знал никто, включая и самогó юного художника.

Теперь же мощным стимулом для творчества являлось для Эйбла его чувство к Лиззи, которое, несмотря на все препоны, только росло и крепло.

А еще у Эйбла в голове засело то, что Лиззи вдруг попросила его достать наркотики. Ее сумасшедшая просьба никак не выходила у него из головы. То казалось, что надо срочно что-то предпринимать, может быть, даже сообщить Брендону, то наоборот — что не стоит раздувать из мухи слона. Так промучился он несколько дней.

Наконец, поравнявшись со Стиви в школьном коридоре, Эйбл отважился на разговор. Но вместо того, о чем собирался говорить, вдруг произнес:

— Лиззи сказала мне, что вашего отца убили. Это правда?

— Лиззи сказала?! — прыснул от смеха Стиви. — Ты ее больше слушай! У нее же полный штиль в мозговых извилинах.

— Значит, нет?

— Нет! — отрезал Стиви. — И забудем об этом.

Стиви резко пресек разговор не потому, что эта тема его мало волновала, — скорее наоборот: она была для него из разряда болезненных и постоянно тревоживших. В любом случае, с кузеном, да еще в стенах школы, обсуждать ее он не собирался.

Эйбл же, так и не решившийся на откровенный разговор со Стиви, остался наедине со своими сомнениями.

 

Глава 9

Ничего бы я не имел против осени, особенно теплой, не дождливой, если бы за ней не маячила, как смерть, зима… Стив не раз повторял, что не доживет до старости. Кажется, теперь я понимаю, чтó он имел в виду.

«Благородная старость»… — тот, кто выдумал это, сам, конечно, еще не испытал на себе всех ее прелестей.

Старость — это ужас, кошмар, катастрофа! Нет, ни одно из этих слов не передает и малой толики того, что она собой представляет. Старость не смерть, она хуже смерти!

Не дай мне Бог дожить до слюнявой, колченогой, трясущейся старости!

Став вдовцом, Брендон вскоре не без удивления заметил, что жизнь его с уходом Глории не так уж сильно переменилась.

Была все та же трудная и бесконечно ответственная работа — работа, которой всегда было невпроворот. Именно она многие годы спасала его от любых напастей, от бесплодных размышлений, сомнений, да просто от плохого настроения. На все это работа не оставляла ему времени. И он рад был погрузиться в нее с головой.

Одна проблема теперь сильно Брендона тревожила: его хроническая бессонница стала приобретать злокачественные формы. Он мог всю ночь провести без сна: лечь в полночь, а подняться в шесть-семь утра, так и не сомкнув глаз.

Справляться с сонливостью, которая накрывала посреди дня, точно тяжелое ватное одеяло, было непросто. Брендон боролся с ней двойным эспрессо — до десяти чашек в день. Но все равно мог спонтанно отключиться на пару-тройку минут даже посреди важного разговора.

На его счастье, новая секретарша, принятая Брендоном в контору, оказалась весьма сообразительной особой. Она как могла спасала патрона в эти трудные моменты, переключая внимание на себя.

Джессике Винс — стройной тонконогой брюнетке с очень короткой стрижкой и в еще более короткой юбке — шел двадцать девятый год. Она умела себя подать и знала себе цену, но от природы была сдержанна, тактична и доброжелательна.

С шестнадцати лет Джесс — без особых, правда, успехов — подвизалась в модельном бизнесе. И мечтала со временем открыть собственное агентство. Но едва мисс Винс минуло двадцать три, модельеры с ней вежливо попрощались. Оставшись не у дел, Джесс горевала недолго и, поразмыслив, пришла к выводу, что пора ей заняться чем-нибудь более серьезным.

Год назад Джессика успешно окончила юридический колледж в *…-сити и могла бы претендовать на получение адвокатской лицензии, сдав предварительно экзамен. Но она не захотела делать карьеру юриста, имея слабое представление о «буднях юриспруденции», и решила начать, что называется, с нуля. Когда с первой же попытки Джесс нашла место секретаря в частной юридической конторе, она, посчитав это улыбкой Фортуны, была на седьмом небе от счастья.

Владелец конторы, Брендон О’Брайан, просмотрев портфолио претендентки, в котором ее опыт подтверждался одним только дипломом, начал разговор с того, что захотел выяснить, как мисс Винс относится к проблеме смертной казни. Джесс уверенно отрапортовала, что считает смертную казнь атрибутом позапрошлого века. После чего мистер О’Брайан сразу же поздравил ее с приемом на работу.

Новая секретарша быстро изучила все требования, предъявляемые к ее должности, попутно вникая во все нюансы деятельности конторы О’Брайана. А напряженный рабочий ритм, царивший здесь, сразу пришелся ей по душе. И начальник, заметив это, стал давать мисс Винс более сложные поручения.

Вскоре Джессика узнала, что патрон ее недавно овдовел. Кроме этого, он еще страдает жестокой бессонницей, чем, конечно, объяснялась его рассеянность, а иногда и резкость в общении. И Джесс решила, что Брендон нуждается в ее самой энергичной поддержке. Поэтому действовать надо безотлагательно.

На следующий же день, когда босс попросил ее зайти, Джесс, набрав побольше воздуха в легкие, распахнула дверь кабинета и решительным шагом подошла к начальническому столу.

Небрежно бросив на стол папку с бумагами, Джессика наклонилась вперед и провела ладонью по щеке Брендона.

— Помочь тебе? — недвусмысленно, с расстановкой произнесла она.

Брендон внимательно поглядел на секретаршу. В голове у него вдруг проскочила крамольная мысль, примитивности и грубости которой он сам изумился. Звучала, впрочем, эта мысль вполне определенно: «А слабó ей отсосать мне?»

— Нет, Джесс, не сейчас… — отстранил ее руку Брендон.

Секретарша капризно скривила губы, изобразив на лице вопрос.

— Не самое лучшее время, — пояснил он, — я только что плотно пообедал.

Отговорка выглядела такой неуклюжей, что Брендон тут же испытал неловкость. А Джесс, хмыкнув, выложила из папки бумаги и молча направилась к двери.

Брендон посмотрел ей в спину и вдруг ощутил такое мощное желание, какого уже давно не испытывал.

— Мисс Винс, постойте! — почти выкрикнул он.

Джессика замерла на месте. Брендон быстро встал и, подойдя к ней вплотную, обнял за талию. Так они стояли некоторое время — как дети, играющие в паровозик: она — с папкой в вытянутых руках, он — обхватив ее бедра.

Наконец, Брендон опустил руки ниже, Джесс порывисто вздохнула, папка с шумом шлепнулась на пол. Джессика мгновенно расстегнула блузку, Брендон рванул вверх бюстгальтер, зажал в ладонях ее маленькие, тугие грудки.

— Наклонись, — прошептал он, потянув за юбку.

— Ты хочешь в анус? — шепотом спросила она.

— Нет, я хочу тебя сзади.

Джесс послушно встала на коленки. И следующие несколько минут они радостно и шумно возились на полу, забыв о времени и пространстве. Потом, как по команде, вскочили и, точно нашкодившие юнцы, торопливо стали приводить в порядок растрепавшуюся одежду.

«Секс с секретаршей! Господи, до чего я докатился?! Даже дверь не запер! — ужаснулся Брендон, оставшись один. — Впрочем… К этому все и шло…»

Он сразу припомнил, что засматривался на свою секретаршу уже не первый день. Где бы они ни сталкивались, он — совершенно непроизвольно — вскидывал на нее глаза. И почти всегда встречал ее ответный — отнюдь не холодный — взгляд. И всегда, когда Джесс оказывалась рядом, настроение у Брендона поднималось.

А вечером дома, присев на диван в гостиной, Брендон опять вспомнил Джессику — она словно проплывала перед ним на экране телевизора, который он так и позабыл включить, — обнаженная, в самых откровенных позах… Его руки продолжали ощущать манящую упругость молодого тела, он чувствовал ее, обонял запах ее кожи…

«Ну, значит, так тому и быть!» — решил он, немного придя в себя.

Возраст Джессики Винс Брендон точно не помнил.

«Сколько ей — тридцать? Тридцать пять? — начал прикидывать он. — Да нет, пожалуй, меньше… Бог мой, да я ей в дедушки гожусь!» От этой мысли он пришел в замешательство.

До этого Брендон никогда не задумывался о своих годах — ни о тех, что прошли, ни о тех, что оставались. Всегда в делах, всегда активен, он всю жизнь был как бы «вне возраста». И тут — словно оступился на ровном месте, вдруг остро ощутив, что бóльшая часть жизни уже прожита и, хочешь не хочешь, близится «время собирать камни». Но готов ли он к этому?

Ирония состояла еще в том, что «официальным дедушкой» О’Брайан стал только недавно. Его старший сын Джеффри решил наконец обзавестись потомством, назвав своего первенца в честь деда — Брендоном.

Но сама Джессика, похоже, никаких неудобств от их «катастрофической» разницы в возрасте не испытывала. Когда на следующий день ее шеф в середине дня вышел из кабинета, Джесс встала из-за стола и, подойдя ближе, легко бросила руку ему на плечо. И Брендон, улыбнувшись, так же легко бросил ей:

— Пообедаем вместе?

Роман их разворачивался стремительно — так, будто был кем-то заранее срежиссирован. Они сразу стали понимать друг друга с полуслова. При встрече никогда не обсуждали работу, стараясь, чтобы профессиональные проблемы не отражались на личных отношениях. В интимной сфере тоже совпадение оказалось полным.

Так что и месяца не прошло, как Джессика Винс заняла в сердце и помыслах Брендона почти то же место, какое прежде занимала покойная жена.

Его продолжала смущать только разница в возрасте: тридцать восемь лет! Шутка ли сказать!

«Я гожусь ей в дедушки…» — Брендон гнал прочь эту мысль, но она настырно всплывала вновь, омрачая лучшие часы с Джесс.

Но, может быть, самое важное — зловещая бессонница ослабила вскоре свою хватку, так что он на какое-то время вообще забыл о ней. Если бы навсегда…

 

Глава 10

Если мы долго не вспоминаем о прошлом, это не значит, что оно перестает нас тревожить. Часто — ради собственного спокойствия — мы заставляем себя забыть о нем. Иногда это удается, на время… А потом прошлое неминуемо к нам возвращается, принося с собой боль — боль утрат, позднего раскаяния, несбывшихся надежд…

«Кажется, я начинаю подражать Стиву — перенимаю его манеру. Но лучше уж выразить себя чужим стилем, чем, потратив уйму времени, выкинуть все к черту!» — рассудил Брендон, закончив очередную запись. Он сохранил файл, закрыл папку и, подперев голову рукой, задумался.

«Надо будет поговорить с парнем, — вздохнул Брендон и тут же вспомнил: — Он ведь ждет моего рассказа, я давно обещал…» — И сразу набрал номер мальчика.

— Стиви, ты где сейчас? Чем занимаешься?

— Дома я, — ответил тот, что означало: он тут же, наверху. — Да ничем, в общем-то…

— Ты хотел как-то поговорить об отце…

Стиви не заставил себя долго ждать и ровно через минуту сидел перед Брендоном, раскрыв от нетерпения рот.

Брендон повел глазами, собираясь с мыслями.

— Твой отец, Стиви, — начал он, — на протяжении двадцати лет и до самой своей смерти был моим лучшим другом. Другом, о каком можно только мечтать. — Брендон замолчал на минуту — воспоминания наплывали, мешая сосредоточиться.

Они расстались так нелепо…

После трудного разговора и пощечины, которую он отвесил другу, Брендон сел в свою машину и покатил вниз по улице. А Стивен стоял и смотрел на его удаляющийся «мерседес», огни которого вскоре растаяли в темноте. Но даже свернув через полмили на перекрестке, Брендон чувствовал, что друг его все еще стоит там и смотрит ему вслед…

Брендон откинулся в кресле.

Стиви ждал, во все глаза глядя на него.

— Ставен Кларк был мужчиной крепкого сложения, — продолжил Брендон, начав с другого конца, — ростом почти шесть с половиной футов, а весом фунтов двести пятьдесят, не меньше. И был очень хорошо сложен, я бы даже сказал совершенен.

— Совершенства не существует, — вдруг встрял Стиви. — В мире нет ничего совершенного — базовый закон Вселенной!

— Ты так считаешь? — скептически посмотрел на него Брендон.

— Так говорит Стивен Хокинг — его слова.

— Не предполагал, что ты интересуешься физикой.

— Да нет, просто как-то в Инете прочел.

«Мудрая мысль, однако, — решил про себя Брендон. — Стоит запомнить — пригодится в работе».

— Понимаешь, Стиви… — снова заговорил он, — рождаются иногда люди с особым магнетизмом. Их энергетика так высока, что порой зашкаливает. В древности такими возможностями обладали, по всей вероятности, великие завоеватели, такие как Аттила или Александр Великий…

Стиви чуть не подскочил на стуле:

— Ты сравниваешь отца с Александром Македонским?!

— Ну… нет, конечно… — смутился Брендон, поняв, что чересчур увлекся в своем красноречии. — Просто я хотел сказать, что некоторым из нас от рождения отмерено больше, чем остальным. И твоего отца Бог одарил сполна.

Брендон отвел взгляд и в который раз подумал, что Стивен Кларк, при всех его положительных качествах, был человеком бесконечно противоречивым. Но и бесконечно притягательным. Человеком, которого невозможно было не полюбить… Даже Глория не смогла устоять перед очарованием Стивена. Глория… любимая и верная супруга… в результате положившая конец их дружбе, их близости…

Стиви, затаив дыхание, терпеливо ждал продолжения.

— У Стивена была потрясающая улыбка, ею он мог покорить любого, — снова заговорил Брендон.

— Был настоящим мачо? — лицо Стиви расцвело в улыбке.

«Ну вот: точь-в-точь, как у отца», — заметил про себя Брендон.

— Нет, мачо — это скорее тот, кто подчиняет, подминает под себя. Стивен не подчинял, он именно покорял, — пояснил он, подумав: «Какое все же многозначное слово „покорять“. Можно покорять своею личностью, а можно покорять страны и народы…»

— А как человек? — не унимался Стиви.

— Отец твой был натура порывистая, экспансивная.

— И я тоже!

— Он не жил, а горел, — продолжил Брендон, пропустив замечание Стиви мимо ушей. — Такие люди — спринтеры, они не рассчитаны на длинные дистанции, поэтому редко доживают до старости.

«А можно ли представить Стивена эдаким благообразным седовласым старцем? — подумалось ему. — Его — хулиганистого задиру? Чушь полная!»

— Но главное, Стивен Кларк был честен во всем, честен перед людьми и Богом. Ему я всегда верил безоговорочно и положиться на него мог, как на себя самого. — Он испытующе поглядел на мальчика: — Надеюсь, я понятно объяснил?

— Да… — протянул после короткого раздумья Стиви.

Брендон замолк на минуту, потом, вдруг вспомнив, добавил:

— А однажды — было это давно — Стивен даже спас мне жизнь, предоставив свою кровь для переливания.

— О! — воскликнул Стиви. — Такой эпизод есть в книге! Так, значит, адвокат Брент О’Райан — это ты?!

— Нет, — с улыбкой покачал головой Брендон. — Этот образ собирательный, как, впрочем, и все остальные. Не путай реальную жизнь с вымыслом, Стиви. Иначе настоящим писателем тебе никогда не стать — мне так кажется.

— Да, наверное… — согласился Стиви. — А вот тут… — Он вытащил из-за пазухи толстую книгу в яркой обложке, которую умудрился засунуть во внутренний карман пиджачка. — Это последний роман отца.

Брендон молча кивнул.

Стиви распахнул книгу посередине, отыскав нужное место по загнутому внизу страницы уголку.

— Послушай-ка. — Он набрал побольше воздуху и принялся читать — скороговоркой, без остановки:

Стэн рывком сбросил руку адвоката со своего плеча. О’Райан недоуменно вытаращился на него.

— Прости, — виновато проговорил Стэн. — Столько боли накопилось внутри…

— Ты… подвергался здесь насилию? — с сомнением предположил О’Райан.

— Нечасто… но было… — неохотно процедил Стэн.

— Я думал, такое случается только в кино, — покачал головой адвокат.

Стэн усмехнулся:

— В жизни много такого, что похлестче любого кино!

— Это заключенные… или охранники?

Стэн тяжелым взглядом посмотрел на него:

— Ты не представляешь, какое это унижение для мужика, когда его насилуют… Каким беспомощным идиотом чувствуешь себя в эту минуту. И только и думаешь: «Скорей бы умереть! Скорей бы умереть!»

Стиви прервал чтение и, прикрыв книгу, вопросительно поглядел на Брендона. Тот сделал недоуменное лицо, а потом вдруг громко расхохотался:

— А это, мой дорогой, уже неуемная фантазия беллетриста! И ничего более!

— То есть ты уверен, что на самом деле с отцом такого не было?

— Беллетристика, и еще раз беллетристика! — задорно выпалил Брендон. — Конечно, я не могу поручиться, что подобные факты полностью исключены в наших тюрьмах… Но то, что со Стивеном — ни при каких обстоятельствах! — такой номер не прошел бы, — руку даю на отсечение!

Стиви довольно улыбнулся — похоже, последнее утверждение Брендона показалось ему убедительным и понравилось больше всего.

— А то, что начальник тюрьмы страдал вуайеризмом и приводил к заключенным проституток?

— Очень сомневаюсь, что такое могло быть в действительности, — скептически улыбнувшись, ответил Брендон.

— Ну, тогда вот еще. — Стиви снова открыл книгу и зачитал второй отрывок:

— Что-то умирать сегодня совсем не хочется. Я, честно, думал все будет проще… — Произнесено это было с такой будничной интонацией, словно глагол «умирать» прозвучал здесь случайно, как оговорка, вместо чего-то обыденного, вроде «убирать» или «удирать».

Адвокат ошарашенно посмотрел на подзащитного и, не найдя, как ответить, лишь покачал головой — настолько то, что он сейчас услышал, разнилось с тем, что ему приходилось слышать от людей, находящихся в подобной ситуации.

Стиви остановился, чуть запыхавшись, и, подняв голову от книги, спросил:

— Это правда? Отец так говорил?

— Нет… — тихо проговорил Брендон, чувствуя, что опять, помимо воли, утопает в событиях многолетней давности…

За утренним кофе Брендон, как всегда, взял в руки свежую газету и на первой же странице обнаружил портрет Стивена Кларка, а над ним — набранную крупными черными буквами эпатажную надпись: «Смерть модного писателя: убийство или самоубийство?»

Ноги у Брендона онемели, он закрыл глаза и почувствовал, что куда-то проваливается…

Жена выхватила у него газету и, увидев под пугающим заголовком фото Стивена, побледнела так, что лицо стало казаться мраморным.

…Когда вечером Брендон, пошатываясь от усталости, возвратился домой и, плюхнувшись на диван, уставился в одну точку, у Глории хватило такта не задавать лишних вопросов. Она быстро подошла к домашнему бару и, налив рюмку виски, поставила перед мужем на столик.

Брендон выпил залпом. Жена стояла рядом, с тоской глядя на него.

— Мы не виделись полтора года… — наконец выговорил Брендон. — Я очень любил его, Глоу!

— Я тоже…

— Нет, я не помню таких слов, Стиви, — ответил Брендон. — Но Стивен вел себя мужественно. Не боялся ни смерти, ни боли.

— Из-за этого отец выжил? Потому что ничего не боялся?

— Нет, конечно, — усмехнулся Брендон. — Просто в тот день, во время казни, твой отец вытащил свой счастливый билет.

Стиви слушал внимательно и настороженно.

— Бывает, что выживают даже после удара молнии, — я читал, — кивнул он.

— Да, примерно так, — согласился Брендон.

— А тебе не кажется, что это было спланировано?

— Не понял, — мотнул головой Брендон.

— Недостаточное напряжение… Ну, что-то вроде теракта, что ли.

— Исключено! — парировал Брендон и, помолчав, добавил: — Говорят, каждому из нас выпадает в жизни шанс избежать неминуемой смерти. Возможно, это правда… — А про себя отметил, что друг его и здесь превзошел остальных, получив такой шанс не единожды.

Брендон не стал говорить об этом Стиви, как не стал рассказывать и о том, что отец его был не дурак выпить. Впрочем, пьяницей Стивена тоже нельзя было назвать. Быстро взрывался от какого-нибудь незначительного замечания, но так же быстро отходил и никогда не обижался по пустякам. «Натура многогранная, неоднозначная», — так спустя много лет Брендон охарактеризовал для себя своего лучшего друга — всего в двух словах — коротко и ясно. Даже сам удивился.

«При таких качествах стать писателем Стивену было на роду написано, — решил Брендон. — Жаль только, что ненадолго…»

— А скажи, Стиви, чем вызван твой теперешний интерес к личности отца? — снова обратился он к мальчику. — Может быть, ты хочешь писать о нем?

— Писать? — немного удивился Стиви. — Нет, просто… хочу быть на него похожим — ну… не только внешне.

— Не советую, — покачал головой Брендон. — Себя надо искать, а не строиться под кого-то, даже если это самый близкий тебе человек. — Но сам при этом подумал: «А как же быть с тем, что свой коронный принцип „ничего не бояться и ни о чем не сожалеть“ Стивен Кларк позаимствовал, кажется, у одного из своих приятелей? Но, в любом случае, второго Стивена уже не будет, да и не надо!»

Стиви виновато улыбнулся на замечание Брендона, потом поерзал на стуле и хмыкнул:

— Жалко, что отец так рано умер. В детстве мне его не хватало…

— Это судьба, Стиви, — ответил Брендон. — От нее нам никуда не деться. И ты, невзирая на свой возраст, наверное, уже это понял.

Стиви с умным видом кивнул.

Да кто спорит — парень очень напоминает отца, унаследовав как положительные, так и отрицательные его качества. Но разница между ними все же есть, и весьма заметная. Наверное, все дело в воспитании, решил Брендон. Ведь если Стивен-старший с детских лет был предоставлен сам себе, лишен материнской заботы, то Стивен-младший вырос в любви и обожании, и в полном достатке в придачу. А женское воспитание? Оно на нем — к счастью! — практически не сказалось.

Когда Стиви ушел, прихватив книгу под мышку, Брендон встал, памятуя о своих бесконечных делах, прошелся по комнате из одного угла в другой, но потом снова сел за письменный стол.

Он ощущал сейчас что-то такое, что не мог передать словами. Опустошенность? Нет… Усталость? Тоже нет… Душу затопила беспредельная тоска, сожаление о чем-то ушедшем, невозвратимом… Были тут виной воспоминания об утраченном друге, о недавно покинувшей его жене, или ставшие регулярно посещать Брендона мысли о быстротечности времени и конечности бытия, или что-то совсем иное?..

Он потряс головой в надежде стряхнуть это непривычное состояние, которое никак не проходило.

«Надо срочно просмотреть последнее дело». — Брендон разбудил компьютер и, раскрыв нужную папку, углубился в чтение.

А Стиви, вдохновленный состоявшимся разговором, вернулся к себе в комнату и взялся за сочинительство. Но вопроса о последних минутах жизни отца он Брендону так и не задал, хотя собирался сделать это в первую очередь…

 

Глава 11

Каждому из нас выпадает в жизни ШАНС — каким-то счастливчикам даже несколько… Но чаще мы проходим мимо, не заметив его…

С упорным постоянством исправляем одни ошибки и тут же совершаем другие… Лишь постепенно и предательски медленно усваиваем нехитрую истину: есть вопросы, на которые не существует ответов… Только вот понимаем все это ближе к концу…

Повышенная чувствительность, даже ранимость, которые Брендон не утратил с годами, часто мешали ему в профессиональной деятельности. Эти простые человеческие качества для него как адвоката были скорее изъяном, нежели достоинством. Да и кто из его коллег страдал от избытка совести — пожалуй, единицы.

Профессия О’Брайана заключалась в поиске обходных путей, она постоянно заставляла идти на компромисс, что требовало от Брендона усилий на грани его нравственных возможностей.

И вот теперь, на склоне лет, он вновь подумал о том, тем ли делом всю жизнь занимался?

«А что было бы, если бы…? — не в первый раз спросил он себя. — Зачем я вообще пошел на юридический? Ах, да — папа настаивал. Он очень уважал юристов, считал их незаменимыми людьми. А я был не против. Ну а если бы отказался? Ведь все в жизни пошло бы по-другому. Корпел бы на какой-нибудь спокойной работенке. Трудно представить, но имел бы свободное время, которое убивал бы за каким-нибудь хобби. Но тогда не женился бы на Глории… И — что представить еще труднее — никогда не встретил бы Стивена…»

И снова Брендон пришел к неутешительному выводу, что путь, по которому мы следуем всю жизнь, предопределен свыше — и может быть, задолго до нашего рождения. Но главное, как бы мы тому ни противились, все равно пройдем по предначертанному нам пути.

Вступив в новые отношения с мисс Винс, О’Брайан, что называется, воспрянул духом, не переставая при этом терзаться сомнениями.

«В искренность ее чувств хочется верить… И с ней так хорошо! — думал Брендон о Джессике. — Вот только хорошо ли ей со мной?.. Ведь мы относимся, можно сказать, к противоположным возрастным категориям. А это и разный темперамент, и разные потребности. Впрочем… скорее отличаемся в силе проявления и того, и другого».

Рассуждая так, О’Брайан немного лукавил. Он по-прежнему оставался в строю — энергии его позавидовал бы и двадцатилетний. Но внутри себя Брендон все сильнее ощущал непреходящую усталость, которая росла от года к году, подпитываемая бесконечными проблемами.

Новая беда взялась ниоткуда.

Ни с того ни с сего на Кейна, как он сам посчитал, свалилось неимоверное счастье. Как раз накануне его дня рождения на пороге вдруг появился посыльный со свертком в руках. Посылка предназначалась Кейну Дадли, но отправлена была не по почте и не имела обратного адреса.

Кейн был немало удивлен. Не теряясь долго в догадках, от кого подарок, он вскрыл упаковку и удивился еще больше: внутри оказалась небольшая деревянная шкатулка, перевязанная голубой ленточкой с бантиком. На шкатулке красовалась надпись: «Happy Birthday!» А когда Кейн открыл ее, удивлению его уже не было предела.

Внутри он обнаружил два маленьких пакетика с белым порошком. Кейн взял в руки один пакетик, ковырнул его пальцем, принюхался, потом лизнул. Сомнений в том, что это такое, не оставалось… Не задумываясь о последствиях, Кейн сунул пакетик обратно в шкатулку и выскочил с ней из дома.

Уже через пару часов карман парня оттягивала солидная пачка купюр. А в глазах двоилось и троилось… Кое-как добравшись до своей комнаты, он плюхнулся на кровать. Упершись глазами в стенку, Кейн с удивлением наблюдал за причудливым перекатыванием мыслей в одурманенной голове. И скоро все вокруг него поплыло, превратившись в невообразимых форм люминесцирующие поверхности, которые извивались, перетекая одна в другую, закручивались волчком, дробились на бесконечные замысловатые орнаменты…

Он долго плавал в этой трансцендентной реальности, начисто потеряв ощущение времени и пространства. Но пробуждение после радужного сна оказалось горше тяжкого похмелья…

В тот же вечер к ним нагрянула полиция. Кейна подозревали в хранении и распространении наркотиков. Однако обыскав дом и перевернув в нем все вверх дном, стражи порядка ничего, кроме оболваненного до полусмерти парня и его перепуганных домочадцев, не обнаружили. Так или иначе, Кейна все равно задержали.

Брендон узнал об этом, еще находясь у себя в конторе, как раз накануне очередного судебного заседания, в котором он непременно должен был участвовать. Теперь Брендону пришлось буквально разрываться на части. Правда, из-за отсутствия улик Кейна на следующий день выпустили, и он на какое-то время опять присмирел.

На Эйбла же это происшествие подействовало катастрофически. У него началась настоящая депрессия. Не в состоянии поделиться с кем-либо своими догадками, мальчик все больше уходил в себя. Дело кончилось тем, что он больше месяца пропустил в школе и пришлось обращаться за медицинской помощью.

После полного обследования в клинике доктора заверили, что ребенок здоров, прописав ему при этом кучу таблеток. Эйбл снова отправился в школу, но успеваемость его упала до нуля.

О’Брайан и раньше не всегда понимал младшего приемного сына, не одобрял его пассивности. Ему хотелось, чтобы Эйбл поскорее определился с выбором, занял более твердую жизненную позицию. Теперь же Брендон просто терялся в догадках, как быть.

Стиви тоже не знал, чем помочь Эйблу, которого стал опекать, точно младшего братишку, хотя на самом деле был почти на год его моложе. Стиви считал, что тут, конечно, все дело в его сестре. Поэтому снова полез на рожон — отправился выяснять отношения с Кейном.

— На что тебе Лиззи? — набросился он на кузена, выходящего из своей комнаты. — Ты же не любишь ее! Правда ведь?

— Она мне сестра, — скороговоркой бросил Кейн и, отодвинув рукой преграждавшего дорогу Стиви, зашагал к лестнице.

Стиви нагнал его, но не успел и рта раскрыть, как получил по уху, да так, что из глаз у него искры посыпались, и он с воем присел, схватившись руками за голову.

А Кейн уже спустился и громко хлопнул входной дверью.

Решив начать с другого конца и подбодрить Эйбла, Стиви подошел к нему после тренировки:

— Не переживай! Все устаканится. Кейну же все время только новенькое подавай.

— Думаешь? — вяло отозвался Эйбл, направляясь в раздевалку. — Он упертый такой…

— Чего тут думать-то? Ясное дело: Лиззи ему на фиг не нужна! — Стиви энергично похлопал кузена по плечу.

А Кейн меж тем ходил хмурый и злой. Когда он перешел в другую школу, его исключили из школьной бейсбольной команды. В то время как Стиви и Эйбл в ней оставались. Его братья были здесь ни при чем и никак не способствовали его исключению, но Кейн все равно продолжал точить на них зуб.

И если для Стиви занятия спортом были способом поддержать форму, выпустить молодую энергию, то для Кейна спорт стал теперь самоцелью. Но и в боксерской секции, куда он заявился как-то в подпитии, парня живо выставили за дверь.

Обида копилась в нем день ото дня, готовая в любой момент выплеснуться наружу.

Через пару месяцев Кейн правдами и неправдами затесался опять в свою старую команду, но держали его теперь там за аутсайдера. Это, естественно, било по самолюбию, но он терпел. А в свободное время расслаблялся проверенным способом — наедине с бутылкой. И то, что Брендон давно перестал давать ему деньги на карманные расходы, ситуацию не изменило.

В один из уик-эндов, когда уставший под завязку Брендон, в надежде хоть на этот раз немного отдохнуть, приехал к вечеру в свой загородный дом, он застал там весьма живописную картину. Прямо посреди гостиной, на полу, раскинув руки в стороны и похрапывая, валялся пьяный в доску Кейн, а рядом с ним в такой же непринужденной позе валялись две пустые бутылки…

Брендон взвыл от негодования и принялся тормошить парня. И поступил явно опрометчиво. Потому что уже в следующую секунду Кейн рыгнул, как Везувий, залив содержимым своего желудка все «окрестности».

После этого вопиющего безобразия Брендон в который раз строго отчитал сына, поставив окончательное условие, что если тот не образумится, он перестанет платить за его обучение. И, надо сказать, угроза возымела действие: пьянки и прочие хулиганства снова прекратились.

Лиззи же, наоборот, последнее время повеселела и порхала, словно бабочка. Не так давно она открыла в себе новый талант и стала брать уроки вокала. Но так усердно начала практиковаться, что с непривычки надорвала голосовые связки.

Опечаленная, она сидела теперь на кровати и, глотая слезы, ковырялась в планшете. Потом стала рассылать всем жалостливые сообщения:

«У меня горе! Я потеряла голос!!!»

Первым, как и следовало ожидать, откликнулся Эйбл:

«Где же ты его потеряла? Не грусти! Мы его найдем!»

Лиззи хмыкнула, прочитав его сообщение. Но вслед за первым вскоре последовало второе послание, куда более экспрессивное:

«Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Что бы ни случилось: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Даже если меня уже не будет на свете, ты должна помнить: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Все на земле может перемениться и исчезнуть, одно это неизменно и вечно: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Оно ничему не подвластно, оно всегда и везде: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!..»

Прочитав послание Эйбла, Лиззи усмехнулась: «Ну и приторный же парень… Жуть, какой приторный!» Отвечать она не стала.

На какое-то время в доме воцарилось спокойствие, и Брендону удалось, наконец, перевести дух. Но при этом он никак не мог отделаться от мысли, что это затишье перед бурей.

Подождав еще немного, Брендон чуть успокоился и даже предложил Джессике съездить куда-нибудь отдохнуть. К его удивлению, та сразу назвала Италию. Но Брендон отказался — слишком много у него было связано там с Глорией… И он наугад упомянул Грецию, однако Джесс на это почему-то скептически улыбнулась.

В конце концов, они отправились на Багамы.

И все-таки уезжал Брендон с тревогой в сердце, даже несмотря на то, что миссис Кларк — впервые за много лет — согласилась приехать и последить за детьми.

Фешенебельный курорт встретил их, как полагается, с распростертыми объятьями. После многих месяцев напряженного труда и череды семейных проблем О’Брайан с головой окунулся в беспробудную праздность. И хотя неделя отпуска пролетела, как один день, Брендону и Джессике показалось, что они провели там целый месяц — медовый месяц…

Но на обратном пути Брендон опять занервничал. Однако в загородном доме он застал тишь да гладь да божью благодать. И даже идеальный порядок — что, впрочем, не было заслугой ни детей, ни Лиз Кларк, а приходящей домработницы.

Брендон щедро отблагодарил Лиз, но спровадить ее удалось с трудом. Миссис Кларк уезжала весьма неохотно, явно пытаясь найти предлог, чтобы остаться. Которого, к ее сожалению, не нашлось…

Распрощавшись с Лиз, Брендон прошелся по дому, заглянул в палисадник, потом в сад и сразу ощутил прилив сил и хорошего настроения. Поэтому оставшиеся пару свободных дней он решил посвятить своим мемуарам.

…Брендон второй день сидел за письменным столом, то листая распечатки, то щелкая клавишами компьютера, творческая энергия его с каждым часом шла на убыль, а собрать воедино разрозненные записи никак не удавалось.

О’Брайан, вздохнув, выключил комп, посидел некоторое время в тишине.

«Покажу-ка все это парню», — решил он наконец.

— Знаешь, Стиви, — начал неуверенно Брендон, когда мальчик появился перед ним, — я тут собрался кое-что написать… Не предполагал, что это вызовет у меня какие-то затруднения… Слава богу, предложение построить умею. Но, оказывается, произносить речи в суде намного проще, нежели хорошо и увлекательно писать.

— Не получается занимательного чтива? — хитро улыбнулся Стиви, садясь на диван.

— Какое там занимательного — выходит невообразимо скучно!

— Прости, а что, собственно, ты задумал?

Брендон вздохнул и откинулся на спинку стула.

— Видишь ли, сначала мне представлялось, что это будут воспоминания о пройденном пути… Теперь я уже не уверен… Думаю, все-таки это должна быть художественная книга, или лучше художественно-биографическая. Но так, чтобы реальные события в ней воспринимались как вымысел, а нафантазированное, наоборот, казалось очень жизненным.

— Так обычно и делается, — уверенно констатировал Стиви.

— Посмотри вот это, — продолжал О’Брайан, передавая Кларку-младшему папку с распечатками. — Здесь фрагменты рукописи. Скажешь, как на твой взгляд. А еще лучше — если попробуешь переписать пару страниц. Но только не стараясь мне угодить, ладно? Пиши так, будто это воспоминания твоего нового героя. Договорились?

— Здорово! — воодушевился Стиви, поднимаясь, чтобы взять рукопись. — Уже интересно!

— Не знаю, не знаю… — покачал головой Брендон. — Не исключено, что когда ты начнешь читать, твой энтузиазм быстро иссякнет.

Мальчик потряс папкой:

— А может, лучше на флешке?

— Нет, — категорично ответил Брендон, — в распечатанном виде текст выглядит совсем иным — он как бы материализуется.

— Ладно, — хмыкнул Стиви. — Я завтра утром лечу со школьной командой в Канаду. Захвачу в дорогу!

Разговор подходил к концу, когда у Брендона зазвонил мобильный.

— Привет, Крис! Как всегда рад слышать… — произнес он в трубку, жестом предлагая собеседнику подождать.

Тот послушно кивнул, уже подумывая, как бы убить эти пустые несколько минут. Но тут заметил, что Брендон замолчал и с силой прижал трубку к уху. В течение последующих секунд Стиви с удивлением наблюдал, как лицо О’Брайана меняется, на глазах превращаясь в безжизненную маску.

— Когда?.. Где?.. — пробормотал Брендон. Потом медленно опустил руку с телефоном. — Да, Крис… ты все узнаешь первым…

 

Глава 12

Большинство тех, кто мстит, оправдывает свои действия жаждой морального удовлетворения . Местью они пытаются освятить память погибших — любимых, родных. Но создают лишь больше проблем и несчастий, своим «ритуальным убийством» распахивая ворота ответным ненависти и мщению.

Если бы каждый из нас — по заповедям Христовым — видел в ближнем не врага, а брата, то месть перестала бы существовать. И вопрос о смертной казни отпал бы сам собой.

Поздним вечером в парке, что наискосок от их дома — с подозрением на насильственный характер смерти — было найдено тело Эйбла Дадли.

Вскрытие было назначено на следующее утро. Не дожидаясь его результатов, полиция занялась поисками убийцы.

Каким образом, находясь в это время в городе, первым о случившемся узнал Кристофер Литгоу, оставалось только догадываться.

…К сидевшим перед прозекторской, среди которых был и Брендон, вышел наконец патологоанатом — мужчина средних лет с властным выражением на гладко выбритом лице. Глаза четверых ожидавших мгновенно сосредоточились на враче.

— Добрый день, господа! — бодро начал он. — Есть ли среди вас те, кто впервые присутствует на вскрытии? Нет? Прекрасно. Начнем через четверть часа. Сейчас тело доставят из холодильника и подготовят к процедуре.

Врач исчез за дверью, а Брендон снова уперся взглядом в пол. Ситуация была настолько ирреальной, что он как бы отстранился от себя самого. Голова казалась совсем пустой, в ней бесконечно крутились однообразные, до идиотизма примитивные мысли:

«Эйбл — в холодильнике… потому что может испортиться… как мясо… как мясо… Эйби — мясо…»

Появившийся вскоре ассистент попросил всех войти. Присутствующие — коронер, его помощник и независимый наблюдатель — последовали за ним и встали вдоль стены.

Пройдя вместе с другими, Брендон сначала остановился у двери, уставившись на стол в центре комнаты, накрытый белой простыней. Потом решительно двинулся вперед. Он действовал совершенно автоматически, будто со стороны наблюдая не только за своими движениями, но и за мыслями.

Включили яркий верхний свет. Ассистент откинул простыню, и Брендон подошел еще ближе.

Да, это Эйбл, его мальчик, лежал перед ним. Юное, почти детское лицо… Длинные, прямо девчоночьи ресницы…

Врач копошился, выбирая нужный инструмент, а Брендон никак не мог оторваться от лица Эйбла. Наконец патологоанатом подошел вплотную к столу, держа наготове скальпель, его помощник стоял рядом, сжав в руках другой, устрашающего вида инструмент, — видимо, специальную пилу.

Брендон поднял голову и коротко посмотрел на него, потом повернулся опять к Эйблу, окинув взглядом все его тело.

«Абсолютно чистая, гладкая кожа. Никаких видимых повреждений… — Он вновь остановился на лице. — Нет, но это же какая-то нелепость! Глупая, беспощадная… нелепость!»

Брендон прижал руку к виску и вдруг почувствовал, что не может вздохнуть, в глазах потемнело. Он круто развернулся и еще до того момента, когда нож патологоанатома коснулся тела Эйбла, вышел из прозекторской.

Брендон появился в конторе только в середине дня и, не здороваясь, прошел в свой кабинет. Джессика вскочила и последовала за ним. Не дойдя несколько шагов до своего стола, он обернулся. Джесс стояла у дверей с немым вопросом в глазах.

Брендон, стиснув зубы и не двигаясь, молчал.

— Что? — наконец произнесла она.

Брендон вздрогнул, будто очнулся, услышав ее голос.

— Я был на вскрытии, — мертвенным тоном сообщил он.

— И?

— Перелом шейных позвонков с повреждением спинного мозга.

— Удар тяжелым предметом по голове, — констатировала Джесс.

Брендон неопределенно кивнул.

— Смерть наступила от асфиксии, — завершил он.

— Боже… Его задушили… — Джесс поднесла ладонь к щеке. — Это же спланированное убийство!

— Да, по всей вероятности…

— Но кто же, кто? И за что, Бренд?! Кому он мог перебежать дорогу? — в сердцах выпалила Джессика.

Брендон вздохнул и, повернувшись, посмотрел в окно. Ему и без этих вопросов было сейчас тошно.

Джесс мгновенно поняла свою ошибку. Подошла к Брендону, обняла его, прижавшись головой к его плечу.

…Брендон вошел в помещение полицейского участка и, подойдя к стойке дежурного, представился.

— Проходите сюда, пожалуйста, — сказал тот, махнув рукой налево.

Брендон направился было по коридору. Но тут навстречу ему вышел элегантно одетый улыбающийся мужчина средних лет.

— Добрый день, мистер О’Брайан! Хорошо, что вы сразу приехали. Я Нил Донован, адвокат обвиняемого, — представился мужчина, протягивая Брендону руку.

Тот, не говоря ни слова, машинально пожал ее.

— Он здесь, — адвокат показал на соседнюю дверь. — Я как раз предупредил его, что с ним будет говорить отец убитого.

Брендон кивнул и, рывком открыв указанную дверь, вошел в комнату.

Вся обстановка здесь состояла из небольшого квадратного стола посередине и двух стульев, на одном из которых сидел долговязый чернокожий паренек в наручниках.

Увидев Брендона, парень вытаращился на него и тут же быстро заговорил:

— Сэр, я не убивал вашего сына! Я только нашел его лежащим на траве. И вызвал полицию. И не подумал, что решат, будто я убил. Я только вызвал полицию, и все. Понимаете? — Подросток не сводил глаз со стоящего перед ним О’Брайана.

Тот поглядел внимательно и, ничего не ответив, вышел из комнаты.

— Парень не виноват, — произнес он, обращаясь к адвокату обвиняемого.

— Вы поверили тому, что он сказал? Все они твердят о своей невиновности. А потом оказывается…

— Я полвека работаю с преступниками, коллега, — ровным тоном остановил его Брендон и повторил: — Парень не виноват.

…Похороны состоялись на следующий день, но уже через час Брендон ничего не помнил. Все сразу же напрочь выпало из его памяти, точно он там и не присутствовал.

Вскоре для оформления страховки Брендону понадобились кое-какие документы Эйбла. Превозмогая себя, он поднялся наверх и открыл дверь в его комнату.

Остановившись на пороге, Брендон обвел комнату глазами и понял, что войти сюда для него тяжелее, чем видеть сына в гробу. Он долго стоял неподвижно, в задумчивости. Потом тряхнул головой, будто сбрасывая тяжелые воспоминания, и подошел к столу.

Нужные бумаги нашлись быстро — в вещах мальчика царил редкостный, так нехарактерный для художников порядок. Брендон повернулся к окну, у которого стоял этюдник. Справа на стене висела полка, где лежали аккуратно сложенные папки с рисунками. Рука невольно потянулась туда. Он снял несколько папок и стал их открывать одну за другой, просматривая эскизы, этюды, наброски, сделанные мальчиком за последнее время.

Брендон видел их впервые. Некоторые показались ему на удивление зрелыми, завершенными, другие же, напротив, чуточку наивными. Здесь было все: пейзажи, животные, натюрморты, портреты, эксперименты с цветом и формой. При взгляде на эти работы сразу становилось понятно: это были поиски — юный художник искал себя, свой путь…

Следующая папка, ярко-розовая, выделялась среди других — по углам ее красовались детские наклейки в виде сердечек. Брендон распахнул папку — с рисунка на него глянуло смазливое личико Лиззи Кларк. Папка Лиззи: она в фас, в профиль, полупрофиль — множество эскизов в различных позах. И, что сразу бросилось Брендону в глаза, ни на одном из них девушка не была обнаженной, самое большее — с голыми плечами. Но все-таки ясно виделось: позировала она и с обнаженной грудью. За самим портретом прочитывалось и все остальное… Как будто художник стыдливо умолчал о том, о чем и так легко было догадаться.

Удивительная вещь искусство: часто суть произведения скрыта не в поверхностном, обозримом, а как раз в том, что за его пределами…

Спокойный, уравновешенный мальчик, Эйбл Дадли для окружающих всегда оставался «вещью в себе». О’Брайану подумалось, что этим он напоминал своего родного отца, Виктора Дадли, который тоже прекрасно рисовал и с которым Брендону так и не пришлось познакомиться…

Брендон вдруг зажмурился и закрыл ладонью лицо. Из глаз ручьем полились слезы. Он вынул из кармана платок и торопливо обтерся.

…Частые косые полоски прочертили оконное стекло. Брендон стоял у окна своего кабинета, бессмысленно взирая на посеревшее небо. В голове была привычная уже пустота.

Теперь, просыпаясь утром, он долго лежал, не в силах подняться. За считанные дни Брендон постарел на несколько лет. Даже ссутулился — будто на плечи ему взвалили непомерный груз. А походка вместо уверенной, пружинящей стала тяжелой и нетвердой. По вечерам он, не ужиная, не заходя в душ, торопливо раздевался и падал на постель. Сил не хватало ни на что. Не хватало сил жить…

Как он теперь найдет того, кто убил его мальчика? Найти убийцу — его долг.

Конечно, тот беспомощный парнишка, которого схватила полиция, сразу записав в убийцы, виноват лишь в том, что умудрился родиться в неблагополучной семье из неблагополучного района. «Надо будет позвонить прокурору», — напомнил себе Брендон, потому что паренька отпускать пока никто не собирался.

Брендон давно уже опросил кого только можно, обратившись сначала к домашним с одним-единственным вопросом: когда они видели Эйбла в последний раз? Вопрос этот подействовал на всех удручающе.

— А как же… — пролепетала Лиззи, захлопав своими длинными ресницами. — Кто же теперь напишет мой портре-е-ет?! — И залилась слезами.

С ее матерью, Лиз Кларк, тут же случилась истерика, и она была уже не в состоянии изъясняться членораздельно.

А Кейн, как всегда резкий и немногословный, пожав плечами, бросил:

— Не помню. Я на тренировке был. Вообще-то, я к нему в охранники не нанимался.

Получалось, что в день и час убийства все родственники, а также соседи, школьные друзья-приятели были далеко от места преступления и ничем толком помочь не могли.

Стиви, которому Брендон, узнав о гибели Эйбла, сразу ничего не сказал, улетел на юношеские соревнования по бейсболу. Получив на следующий день горестное известие, он, несмотря на уговоры тренера, вернулся ближайшим рейсом. Не заезжая домой, Стиви вихрем ворвался в адвокатскую контору Брендона, прямо к нему в кабинет.

— Я найду его и убью!

— И сядешь в тюрьму до конца своих дней, — покачал головой Брендон, отрываясь от компьютера.

Глаза Стивена-младшего пылали ненавистью.

— Все равно! — отмахнулся он. — Даже отец отсидел за убийство всего пятнадцать лет.

— Пятнадцать лет — огромный срок, Стиви. Целая жизнь — такая, как твоя, например. К тому же отец твой был невиновен.

— Это ты так считаешь. Многим до сих пор кажется иначе.

Брендон устало поглядел на него:

— Многим? Кому же именно, позволь узнать?

— Ну… неважно…

— Нет уж, договаривай, — настаивал Брендон. — Я хочу знать, кто внушил тебе подобные мысли.

Стиви отвел глаза.

— В общем, я читал… читал об этом, — нехотя процедил он. — У мамы книжка лежала… воспоминания…

— Джека Хаггерса, — продолжил Брендон. — Теперь понятно.

— Ты откуда знаешь? — удивился Стиви.

— Не все то, что написано черным по белому, есть истина, мой мальчик, — вздохнул Брендон. — Автор этого пасквиля — а я эту книжонку иначе и не назову — бывший литературный агент твоего отца, принесший ему в результате одни неприятности.

Стиви обиженно притих. Брендон тоже замолчал. Слова парня его порядком расстроили: «Все-таки я надеялся, что являюсь для него бóльшим авторитетом. За этим юным максималистом нужен еще глаз да глаз. Особенно сейчас».

— И забудь думать о мести, — произнес он наконец. — Это не выход. Точнее, выход — для дикаря. Мы найдем убийцу, не сомневайся. И он будет наказан.

Брендон встал из-за стола. Стиви с сомнением поглядел на него.

— Обещаю! — закончил Брендон.

Теперь, стоя у окна, тупо уставившись на дома напротив, на залитую дождем мостовую, он уже сильно сомневался в том, что способен выполнить свое обещание.

Ему припомнилось, что мятежная натура Стивена Кларка тяготела к сильным, часто запредельным эмоциям — того же искала и в природе. Поэтому его друга всегда влекли мятежные стихии: вода, огонь, воздух. Стив обожал сильный ветер. В ветреную погоду у писателя всегда поднималось настроение, а творческая активность становилась небывалой — он мог работать сутками напролет.

Чего не мог сказать о себе Брендон. Непогода чаще навевала на него тоску, а сейчас, на фоне трагических событий, стала вгонять в настоящую панику.

Вошел Литгоу. Брендон повернулся и поглядел устало:

— Есть новости, Крис?

— Да. И неважные. Полиция вышла на след преступника.

— И?..

Литгоу, вскинув голову, отрапортовал:

— Предполагаемый убийца — брат убитого, Кейн Дадли. Ваш сын… — упавшим голосом завершил он.

— Что?! — взревел Брендон. — Бред… Нет, но это же бред! — Он диким взглядом вперился в Литгоу.

— Вероятность — девяносто процентов, — по обыкновению уточнил тот.

— Оставьте при себе свои проценты, Литгоу! — прокричал Брендон.

Он схватил мобильник, принялся судорожно набирать один номер за другим. Безрезультатно — все телефоны были недоступны. Брендон бросил мобильник на стол.

— Черт! Где Кейн?!

— Кейн Дадли… Его не могут найти уже вторые сутки. Похоже, пустился в бега, — виновато пожал плечами Литгоу. — Почувствовал, что круг сужается, и…

— Да вы затравили его! — снова заорал Брендон. — Почему я все узнаю последним?! Найдите мне его, Литгоу! Из-под земли достаньте!

— Сделаю все, что смогу, — как всегда лаконично отозвался тот.

— Я должен поговорить с Кейном до того, как его арестуют. Слышите?!

Литгоу кивнул и молча вышел.

А Брендон сел, обхватив голову руками.

— Боже мой, боже мой… — шептал он, все еще не веря услышанному.

 

Глава 13

Слава богу, Глория не дожила до этого. Она бы не вынесла… Глория, моя Глория… она так любила мальчиков… обоих… надеялась, что они вырастут достойными людьми. И просила меня помогать им во всем. А я отвечал ей, что так всегда и будет.

И вот теперь один из них, не успев возмужать, — в могиле. А второй — его убийца! Которого ждет наказание — и, вероятно, тоже смерть.

Ну как это вынести?! Разве я виноват в случившемся? Я же не… Да, виноват, конечно виноват…

Детали убийства — то, как и чем был убит Эйбл Дадли, — прояснились не сразу. Только когда коронер решил повторно осмотреть место преступления, в кустах нашли орудие убийства — бейсбольную биту. На ней сразу же были обнаружены неопровержимые, на первый взгляд, доказательства: кровь убитого и отпечатки пальцев чернокожего подростка.

Невезучий паренек, на которого первоначально пало подозрение, как раз и споткнулся об нее, проходя вечером через парк. Он, ударив ногу, от души чертыхнулся, поднял биту и отбросил далеко в кусты. При таких уликах парню ничего хорошего не светило…

Однако при тщательной повторной экспертизе на бите были найдены и другие отпечатки, пробив которые по базе, тут же вычислили Кейна Дадли. «Пальчики» у него сняли еще в тот раз, когда задержали по подозрению в хранении наркотиков.

Уже стали известны в подробностях результаты экспертизы, уже задержали Кейна, и тот дал первые признательные показания, а О’Брайан все еще отказывался поверить в очевидное. Его разум упорно отвергал жуткую реальность.

На этот раз Кристоферу Литгоу не удалось выполнить просьбу бывшего патрона и опередить полицию. Единственное, что оставалось, — это сообщить Брендону название тюрьмы, куда, после предъявления ему обвинения, был помещен Кейн.

…Брендон вошел в камеру и остановился перед сидящим на постели Кейном.

— Скажи мне только одно, — тихо произнес он, — «да» или «нет»?

Кейн в ответ прыснул и отвел глаза в сторону. Брендон вдруг почувствовал, что у него нет сил не только задавать вопросы, но и вообще говорить.

— Это из-за Лиззи? — с трудом выдавил он.

Кейн покачал головой:

— Этим и должно было кончиться. Мы всегда были соперники — с детства. Эйбла хвалили и гладили по головке, меня — только ругали и наказывали.

— Неправда! — вырвалось у Брендона.

Оба разом замолчали. Издали послышался звук тяжелых шагов, через минуту растворившийся на другом конце тюремного коридора.

— Кейн, мне будет очень трудно потерять тебя… — нарушил тишину Брендон.

— Ты о чем?

— Я всегда любил тебя не меньше, чем твоего брата, а скорее даже больше… Ты, вероятно, это чувствовал…

— Нет, не чувствовал… никогда… — глухо проговорил Кейн. — Я был к тебе привязан, но все время оставался настороже.

Предельное изумление отобразилось на лице Брендона:

— Почему?!

— Потому что ты убил мою мать!

— Это была самооборона, ты же знаешь, — скороговоркой ответил Брендон.

— Самооборона, да? — ухмыльнулся Кейн. — Ты не хилый мужик, Брендон. Скажи: какой вред могла причинить тебе женщина, если пистолет был у тебя?

Брендон остолбенел. Воспоминания подступили стеной.

Время тогда текло, будто в замедленной съемке, но отчетливым оставалось каждое мгновение. Как сейчас он ощущал тяжесть металла в руке, сжимавшей пистолет, гладкую поверхность корпуса… И сразу — оглушенность и резкая боль в плече, последовавшая за отдачей…

«Какая это была модель? Кажется, все тот же австрийский „Глок“…» — Брендон рукой нащупал стул позади себя и сел.

— Ты слабо представляешь, как все произошло, — с трудом произнес он. — На самом деле… Когда вы были маленькие, я не мог вам все рассказать.

— Как раз в детстве-то ты и навешивал нам лапшу на уши. Думаю, у тебя с моей матерью были свои счеты. Лиззи мне рассказывала об их маленькой сестренке, которая замерзла насмерть. А вину свалили на мою мать.

Брендон угрюмо молчал, уставившись в пол. Столько лет он гнал прочь эти страшные воспоминания. Не позволял себе даже приблизиться к ним! И вот теперь… Теперь он заново проживал те далекие, нестерпимо долгие секунды, когда пистолет, наконец, оказался у него в руках…

— Ну так как, Брендон? Значит, правда? — с усмешкой сказал Кейн. — Только вину-то, сам знаешь, надо сперва доказать! А ты палишь с бухты-барахты.

— Кейн… Я не считаю, что должен оправдываться… — потухшим голосом произнес Брендон. — Но если ты хочешь… я готов рассказать.

— Не надо! — зло отрезал Кейн.

Опять наступила тишина.

Брендон тяжело поднялся. Получалось, что они поменялись теперь ролями: не он допрашивал Кейна, а тот его. Но оставалось еще спросить самое важное…

В эту минуту парень глянул исподлобья:

— Ну, чего тебе еще?

— Почему ты молчал, пока тебя не прижали к стенке? Ты же знал: из-за тебя может пострадать безвинный человек!

— Считаешь меня за идиота? Кто же в здравом уме себя выдаст?

— Кто в здравом уме убьет собственного брата?!

— Я не хотел его убивать, — мотнул головой Кейн. — Так получилось…

Брендон оторопело уставился на сына. Эта последняя фраза докатилась до него, как эхо из далекого прошлого.

«Так получилось…» — буквально эти же слова он слышал из уст другого убийцы — Стивена Кларка.

«Так получилось…» — разве не то же самое мог сказать и он сам, застрелив мать Кейна?

Все, все повторяется! Все возвращается на круги своя.

— Рассказать подробности? — холодно спросил Кейн.

— Нет! — резко прервал его Брендон, потом тихо добавил: — Это верная смерть, Кейн. Тебя осудят.

— Я… несовершеннолетний, — неуверенно проговорил тот.

— Это означает лишь, что тебя не смогут казнить до исполнения двадцати одного года. И ты должен бы это знать.

— Что ж, — пожал плечами Кейн, — действуй, папочка! У тебя целых три года в запасе. Не ты ли все время повторял, что американский суд — это театр? Вот и сыграй теперь в нем хорошенько — с размахом.

— Я не стану защищать тебя, Кейн… Не могу, — тихо, но твердо сказал Брендон. — Твое дело возьмет Литгоу.

— Твой лупоглазый прихвостень, у которого я в прошлом году увел девчонку? — хихикнул Кейн.

— У Кристофера? — поморщился Брендон.

— У него сáмого. На твоей днюхе, — хвастанул Кейн, но, увидев выражение лица Брендона, быстро отговорился: — Да ни при чем я тут — она сама ко мне стала клеиться. Не пропадать же добру!

Брендон сокрушенно покачал головой:

— Неважно. Крис все сделает лучше меня.

— Мстишь за Эйбла?

— Ты ничего не понял, Кейн!

— Что ж тут понимать: было у отца два сына… да не стало — фью-ить! — ни одного! — мрачно сострил Кейн. — Хотя чего тебе горевать: у тебя еще два своих амбала.

— Замолчи! — не выдержал Брендон.

Он встал и уставился на серую тюремную стену, словно на ней надеясь найти аргументы, способные пробить другую стену — непонимания между ними. Из тюрьмы Брендон возвращался совершенно подавленный, не сказав сыну и половины того, что собирался сказать.

Передавая дело Кейна Кристоферу Литгоу, Брендон ни о чем конкретно его не просил. Объяснять ничего и не требовалось: Литгоу придется защищать сына своего бывшего патрона. Дело представлялось стопроцентно провальным, но отказаться от него Литгоу ни под каким предлогом не мог. Ведь О’Брайан очутился сейчас в тяжелейшей ситуации, являясь и потерпевшей, и заинтересованной стороной одновременно. Врагу не пожелаешь!

Адвокат принимался за работу, что называется, с камнем на сердце. Следуя своим принципам, он должен был подойти к делу непредвзято, что на этот раз вряд ли возможно. Ко всему прочему, Кристофер Литгоу был не просто знаком с Кейном Дадли, а знал того с детских лет.

«Ладно, — решил он, отправляясь на первую встречу с подзащитным, — сейчас надо задавать четкие вопросы, добиваться четких ответов. Все, пока достаточно».

Но начать разговор оказалось не так-то просто.

Они сидели за столом в комнате для свиданий и молча глядели друг на друга.

— Теперь твое дело буду вести я, — произнес Литгоу.

— Понятно, — буркнул Кейн.

Адвокат снова замолчал, пауза угрожающе затянулась. На лице Кейна начала проступать скептическая улыбочка.

Наконец Литгоу сбросил оцепенение.

— Расскажи все с самого начала, — как в прорубь нырнув, спросил он.

— Про что?

— Как все произошло.

— Сто раз уже рассказывал, — проворчал Кейн.

— Ничего. Теперь в сто первый — мне. Начни с того момента, как вы пришли с братом в парк. Все подробности, какие вспомнишь.

— Мы шли с тренировки, и Эйбл всю дорогу нудил, — нехотя начал Кейн. — Он опять не попал в состав команды на соревнования. Ну и стал валить на меня, будто я все так подстроил, чтоб его не взяли. А потом припомнил, как я то и дело увожу у него из-под носа девчонок. Короче, достал он меня. Я сказал ему, чтоб заткнулся. Но Эйбл только махнул рукой и пошел вперед. Я очень разозлился, схватил биту и со всего маху врезал ему.

— Ты был пьян? Или… наркотики?

— Нет.

— Ты собирался его убить?

Снова отрицательный ответ.

— Но ты же не просто оплеуху ему дал. Когда ты бил брата по затылку, о чем ты думал?

— Не знаю… — проговорил Кейн. — Я не метил в голову. Просто захотелось двинуть ему. Но там такой спуск небольшой… Наверное, Эйбл как раз сделал шаг вниз — вот удар и пришелся по затылку. Думаю, так.

— Зачем ты его задушил?

Кейн глянул на Криса исподлобья. Он явно не горел желанием делиться подробностями.

— Я спрашиваю: зачем? — ледяным тоном повторил Литгоу.

— Просто… просто помог… Что-то вроде эвтаназии… — ответил Кейн, голос его немного изменился, стал тихим и хриплым. — Когда Эйбл упал, я подошел и глянул. Он лежал на спине, выпучив глаза, и хрипел. Я сразу понял, что ему крышка, что я… — он остановился на полуслове и замолчал.

— Продолжай! — нетерпеливо выкрикнул Литгоу.

— …Тогда я встал на колени, обхватил его горло руками. Он дернулся пару раз и все… Но я еще подождал немного — для гарантии. Люди ведь сразу не умирают.

— Откуда тебе это известно? Из дешевого кино?

— Нет. Просто знаю. — Кейн помолчал, сглотнул и заговорил снова: — Потом вижу: глаза у него как бы затуманились. Ну, тогда я разжал руки.

— Дальше! — выдохнул Литгоу.

Кейн пожал плечами:

— Дальше я поднялся и пошел домой. Биту только забыл, — прибавил он со вздохом.

Литгоу нервно подергал галстук.

— Ладно. Хорошо. Хорошо, что все вспомнил, — резюмировал он. — Прокурор настаивает на проведении следственного эксперимента. Это в твоих же интересах.

— Не поеду туда, — глухо проговорил Кейн. — Не хочу.

— Поедешь, как миленький!

— Не указывай мне!

— Очнись, Кейн! — Литгоу с размаху ударил кулаком по столу. — Ты в тюрьме по обвинению в убийстве родного брата! Со всеми отягчающими! Ты хочешь жить или нет, сукин ты сын?!

— Сам себя спроси!

— Слушай, Кейн, если ты ни черта не соображаешь, то хотя бы не мешай мне. Ты привык, что все твои выходки сходили тебе с рук. Что отец выгородит тебя, вытащит из любой передряги… — Литгоу замолчал на минуту, потом, понизив тон, завершил: — Если тебя осудят, то считай, что твоя песенка спета.

— Да пошел ты, Крис!

— Нет! — вдруг рявкнул Литгоу.

Кейн воззрился на него, как на придурочного.

— Нет, — повторил тише адвокат. — Никуда теперь от меня не денешься. Будешь делать то, что я тебе велю, и говорить, что я скажу. Понял?

 

Глава 14

Добро и зло… Два взаимоперетекающих понятия… Их единство и борьба… Противоположности тождественны?

Где та зыбкая грань, что отделяет грешника от праведника, труса от героя, убийцу от спасителя? Определима ли она вообще? Ведь каждый способен так легко перешагнуть ее…

Брендон который день уже безвылазно сидел в кабинете загородного дома, полностью погрузившись в себя. Он не только не был в состоянии вернуться к работе, но даже не мог никого видеть. Джессика безуспешно пыталась до него дозвониться, но Брендон упорно не отвечал.

Он то принимался философствовать, отстранившись от окружающего мира, то вновь возвращался на грешную землю, разрываясь на части от скорби и печали. И, как бывает в подобной ситуации почти со всеми смертными, Брендон отчаянно рвался в прошлое — туда, где ничего еще не случилось и где такое даже невозможно было предположить.

И ведь все произошло как раз тогда, когда он почти не сомневался, что Кейн наконец образумился, перерос свои мальчишечьи закидоны, повзрослел…

Даже еще несколько дней назад, когда Эйбл был уже мертв и в воздухе витала фраза: «Mortis causa ignota», Брендон не был так несчастен, как сейчас.

Почва уходила из-под ног, и ухватиться было не за что.

Брендон О’Брайан никогда не был привержен философии. Даже в юности, в вузе — хотя учился весьма прилежно — чуть не завалил ее на ответственном экзамене. Его скорее можно было назвать жестким прагматиком — вернее, жизнь заставляла его быть таковым. Теперь та же жизнь резко развернула Брендона — лицом к лицу с вечными проблемами бытия, упорно подталкивая его к необходимости на собственном опыте поверять прикладную ценность краеугольных философских истин.

Моментами у него возникала классическая диссоциация — казалось, будто он видит все со стороны, не участвуя лично в происходящем. Потом это состояние медленно отползало, но тогда возвращалась дикая внутренняя опустошенность.

Брендон чувствовал себя не просто разбитым, а безнадежно старым. Чувствовал, как сдает не по дням, а по часам.

«Жестокая штука — жизнь. Вроде вчера ты еще был молод, полон сил… И представить не мог, что когда-нибудь будет иначе, — думалось ему. — И вот — на тебе: старость… навалилась, как темная морозная ночь…»

Даже если бы сейчас не существовало для Брендона моральных препон, не имелось бы под рукой безотказного Литгоу, все равно для борьбы в суде сил уже не оставалось…

Литгоу также был сильно поражен произошедшим и искренне сочувствовал О’Брайану, но быстро взял себя в руки и, отбросив эмоции, принялся за работу.

Прежде всего, он повторил для себя формулу: «Задача адвоката — противодействовать судьбе, а не идти у нее на поводу!» И, созвонившись со стороной обвинения, сразу же договорился о времени проведения следственного эксперимента, результаты которого могли многое решить — как в пользу обвиняемого, так и против.

Следственная комиссия прибыла в парк рано утром. Начали с осмотра местности, потом потребовали от Кейна детального объяснения.

«Задушил брата… Помог ему умереть… Господи, что он городит?!» — проносилось в голове у Литгоу.

А на Кейна тем временем сыпались вопросы:

— Поблизости были люди?

— Почему ты не позвал на помощь?

— Почему не вызвал медиков?

Но тот в ответ только пожимал плечами.

«Повел себя, точно дикарь в пустыне… Эвтаназия… — сокрушался адвокат. — Да, это нелегко будет объяснить».

— Здесь не суд! — вдруг заорал Кейн. — И плевал я на вас всех! На вместе взятых и по отдельности! Слышите — плевал!

«А это уже ни в какие ворота! — вывел для себя Литгоу. — Вся работа насмарку! Ну и болван!»

По окончании практически безрезультатного следственного эксперимента Литгоу сел в машину и, отдышавшись немного, закрыл глаза. Чувство было такое, будто закипают мозги. «Перегрелся на солнце, — подумалось ему, и тут же ответное: — Если бы!»

Так было ли все-таки убийство Эбла Дадли преднамеренным? Заранее спланированным, хладнокровно осуществленным? Нет, решил Литгоу, тогда это было бы идеальное убийство. А это уже небывальщина! Можно подробно все продумать, все до мельчайших деталей. Но жизнь всегда внесет свои коррективы. На деле обязательно что-то пойдет не так. И, чтобы совершить задуманное, придется действовать, принимая решения на ходу.

Да… легко обвинить преступника, куда труднее его понять…

А Стиви, едва только узнал, кто убийца Эйбла, не находил себе места. Даже не думая о том, чтобы идти в школу, он долго слонялся по улицам. В бешенстве, что до Кейна ему теперь не дотянуться, Стиви с каждой минутой распалялся все больше.

Вбежав в дом, он уже рвал и метал, пиная любой предмет, попадавшийся на пути, и на кухне перебил всю подвернувшуюся ему под руку посуду.

Наконец Стиви обнаружил, что Брендон в доме, и тут же со сжатыми кулаками ворвался к нему в кабинет.

— Убью! Убью гада! Задушу! Своими руками задушу! — брызгая слюной, заорал Стиви.

Брендон, сидя в задумчивости в кресле посреди комнаты, поднял глаза и молча уставился на него.

Понятно было, что парень не шутит. И если бы Кейн не сидел сейчас в тюрьме, то он вряд ли бы уже ходил по этой земле. Стиви бы постарался.

— А ты что, собрался его защищать?! — накинулся он на Брендона. — Только попробуй!

Брендон медленно покачал головой.

— Пусть его оправдают — пусть только посмеют! — продолжал кричать Стиви. — Его только могила исправит! Да что убить — убить мало! Пытать и пытать, пока не сдохнет, зараза! Или искалечить так, чтоб всю жизнь потом мучился!

Стиви орал и орал, надрывая глотку, и никак не мог остановиться. А Брендон с изумлением смотрел на парня.

«Кто и когда вложил в его голову такие мысли: что с преступниками надо поступать именно так — казнить их без суда и следствия? Что им нет и не может быть прощения… И это несмотря на то, что отец его — жертва несправедливого приговора… Или это у него врожденное?» — думал Брендон.

— Послушай, мой мальчик, — тихо начал он, когда Стиви на секунду умолк. — Ты говоришь сейчас о мести. Но месть — первобытное чувство, оно способно лишь заглушить собственную боль. Библейский принцип «око за око» приводит только к слепоте. Слишком много страданий принесено в наш мир буквальным следованием этому принципу.

Стиви нахмурился, но ничего не ответил.

— Мы же с тобой живем в цивилизованном обществе, — продолжал Брендон, — во времена торжества Правосудия. А это единственный способ восстановить справедливость.

Стиви вдруг топнул ногой.

— Ты… ты… — с натугой выговорил он, как будто все слова, имевшиеся у него в запасе, мгновенно иссякли.

Стиви тряхнул головой, развернулся и выскочил в коридор, напоследок с силой хлопнув дверью.

Брендон вздохнул, поглядев ему вслед. Он даже почувствовал угрызения совести из-за того, что вовремя не повлиял на парня — все-таки тот рос без отца. Но тут уж вряд ли удастся что-то изменить: Стиви упрям и непреклонен. А ведь до совершеннолетия ему еще расти и расти!

И Брендон решил, что за Стиви надо будет не только присматривать, но и, возможно, защищать от него же самого.

А Кейн Дадли, оказавшись в одиночной камере — чего раньше не смог бы представить и в страшном сне, — казалось, не сильно переменился. Во всяком случае, ни в лице, ни во внешнем его облике не было заметно признаков подавленности или отчаяния.

Хотя для обвиняемого Дадли о раскаянии речь не шла, в душу Кейна постепенно стала заползать тревога. С каждым новым днем, проведенным в камере, он становился все мрачнее. И если раньше его угрюмость могла сойти за мужественность или, в лучшем случае, за сосредоточенность, то теперь за ней читались только злоба и страх.

…Этот день выдался заметно прохладнее предшествующих. Кейн приложил руку к решетке, резко провел ладонью по ребристому металлу, с мазохистской радостью ощущая особый, в нутро проникающий холод. Он отнял руку, повернул ладонью к себе — никакой грязи, только отпечатался яркий красный след…

«Прутья тонкие, редкие — будто и не тюрьма… — разговаривал он сам с собой. — Кажется, что голова спокойно между ними пройдет. Ан, нет! Не проходит… Был бы я каким-нибудь плоскоголовым дебилом — пролез бы запросто».

Кейн рванул в злобе решетку, потом прислонился к ней лбом. Со двора через вентиляционную щель на него повеяло тоскливой осенней прохладой. На небе сквозь редкие облака проглядывало солнце.

«Хоть бы ветер стылый подул — и горячку бы снял и просквозил до костей. Заболеть бы, что ли, и сдохнуть? Да разве здесь дадут?»

Он поглядел вниз. Там рос высокий куст жимолости, маленькие ярко-зеленые листочки тянулись к самому окну.

«Так и льнут к тебе, — хмыкнул Кейн. — Кажется, захочешь — и легко ухватишь их в ладони. Но не тут-то было! Сколько руку ни тяни — не достанешь…»

Потом посмотрел вверх.

«Как быстро облака по небу бегут! Вокруг все тихо, ни одна ветка не колышется, а они — бегут. Куда торопятся? Точно опоздать боятся. — Он протяжно вздохнул. — …Вот и жизнь моя бежит… торопится… к концу…»

Так и проходили его дни в ожидании суда — в нескончаемых разговорах с самим собой или с воображаемым собеседником.

* * *

Спустя три дня О’Брайан наконец отправился в город. Подъезжая к своей конторе, он вдруг не узнал вывеску на ней: как будто буквы там съехали и поменялись местами… Брендон зажмурился, сгоняя наваждение, и посмотрел снова — буквы, точно испугавшись, сразу выровнялись.

Увидев входящего шефа, Джессика, вне себя от радости, кинулась ему навстречу. Но О’Брайан жестом руки остановил ее и, не говоря ни слова, прошел в свой кабинет. Через некоторое время Джесс все же позвонила ему и спросила, не хочет ли он просмотреть материалы по текущим делам и прочую документацию. Он согласился. Однако за несколько часов ни к одной папке так и не притронулся.

А к вечеру у Брендона дико разболелась голова. Он попросил у Джесс кофе покрепче, а та, заметив, что шеф сидит, зажав виски руками, предложила ему принять аспирин. На что Брендон резко ответил:

— Не надо!

«Не надо… У Стива тоже часто болела голова, но он почти никогда не пил лекарств, говорил: „Ничего… надо перетерпеть… и все пройдет“. И мне теперь… надо перетерпеть… надо только перетерпеть…»

Джессика ушла, но через некоторое время заглянула вновь.

Брендон с огромным трудом повернул голову в ее сторону, напрягся, силясь что-то сказать, но губы вдруг свело судорогой, а в глазах запрыгали синие искры. Опираясь руками о стол, он тяжело поднялся и… рухнул на пол…

 

Глава 15

А ведь Отец Наш Небесный не убил Каина — осудил, но не убил! Хотя Он, Всемогущий, имел полное на то право. А все потому, что Он — в первую очередь — Всемилостивый ! Ну а мы, грешные?..

Спросите себя, когда б любой из вас ощутил себя «отцом Каина», то разве смерти окаянного сына желал бы, не видя для него иного способа искупления своей вины? Нет же! Вы жаждали бы его искреннего раскаяния и воскрешения его души!

Не случайно же в Писании: «И сказал Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро». [44]

Первое, что он услышал, очнувшись, был встревоженный женский голос.

— Вернись! Вернись! — твердила Джессика, теребя его за руку.

«Вернуться? Откуда? Разве я уходил?» — Брендон открыл глаза.

Он видел перед собой Джесс, видел, как она склоняется над ним, чувствовал прикосновение ее рук, даже ощущал запах, исходивший от ее кожи, — с тонкими нотками фиалкового крема. Но ни одно из этих ощущений не вызывало в нем никаких ассоциаций. Его мозг просто констатировал окружающую действительность, утратив основную свою функцию — способность мыслить. Все тело стало каким-то ватным, онемевшим. Не удавалось пошевелить ни рукой, ни ногой.

Постепенно, с большим трудом Брендон припомнил имена близких — или как примерно они звучали.

Он понимал обращенную к нему речь, но не имел сил отвечать. Наконец очень захотелось пить. Брендон с усилием разлепил губы, собираясь сказать… Но тут, к его ужасу, вместо слов у него вырвалось какое-то протяжное мычание. Он попробовал еще и еще раз — с тем же успехом.

Это был шок! Брендон закрыл глаза и притворился спящим. Через некоторое время он и вправду уснул.

День проходил за днем, но состояние Брендона не улучшалось. Доктора твердили, что нужно время, а иногда попросту отмалчивались. А их пациент теперь был полностью погружен в себя.

Всю жизнь Брендон крутился как белка в колесе: бесконечная череда дел и обязанностей, вечная спешка… И вдруг… все вмиг остановилось! Он будто застрял в безвоздушном пространстве. Речь — его «конек», одна из главных составляющих его профессии… И это же надо, что теперь он лишен именно речи!

Потеряв способность говорить, Брендон и мыслить стал несколько иначе: скорее не словами, а образами. Если сделать скидку на то, что мысли его зачастую были путаны и отрывочны, то, глядя на заплаканную Джесс, думал он примерно так: «Ей кажется, я страдаю, я несчастен. А во мне нет уже ни капли тех чувств, которые, она уверена, меня переполняют. Нет ни отчаяния, ни сожаления, ни страха — страха скорой разлуки… Хочется только взять ее за руку, обнять — но и это уже недоступно… Бедная моя девочка! Как объяснить тебе, что я не мучаюсь и не тоскую? Я спокоен, как спокоен мой взгляд, устремленный на тебя. Я не страшусь конца, я все испытал в жизни: любовь и ненависть, дружбу и предательство, добро и зло. Я был безмерно, неподдельно счастлив, счастлив с мужчиной, и счастлив с женщиной… женщинами… Я продолжусь в детях и внуках. А еще я устал, чертовски устал…»

Брендон понимал, что не в состоянии передать Джесс и сотой доли своих мыслей, — только это его сейчас и беспокоило. Говорить он больше не пытался, кое-как приспособившись к общению через письмо.

А Джессике все время казалось, что Брендон хочет ей что-то сказать. Она часто вкладывала ему в руку карандаш, держала наготове пюпитр с бумагой. Но писал он, к сожалению, редко и немного — ему это действительно было очень трудно.

Впрочем, «писал» теперь означало, что в течение нескольких минут он дрожащей левой рукой пытался нацарапать на бумаге ряд неровных, прерывистых линий, в которых окружающие старались угадать нужную букву. Затем все повторялось: угадывалась еще одна буква, и еще, пока не становилось понятно все слово целиком. Иногда рука с карандашом замирала, и он как будто засыпал. Но через минуту-другую открывал глаза и вновь принимался выводить линии.

Вот и сейчас, заметив, что Брендон скребет ногтем простыню, Джесс поспешила подать ему карандаш и бумагу. Через полчаса он накарябал ей: «Люблю». И снова заснул.

Из оцепенения его вывел голос сына:

— Папа… Пап! Ты слышишь меня?

«Это Джефф. Голос Джеффа. Он крупнее и выше брата, но голос у него высокий. Даже слишком высокий».

И в самом деле, ораторствуя в суде, Джеффри в порыве эмоций, бывало, срывался на визг. Брендон, как-то раз присутствуя на заседании, где в качестве адвоката выступал его сын, наблюдал подобную ситуацию. После суда он попенял за это сыну, и тот обещал впредь держать себя в рамках. Но, как подозревал Брендон, это Джеффу не всегда удавалось. Впрочем, адвокатом Джеффри О’Брайан был неплохим, и отец признавал это.

— Ты слышишь меня, папа? — в который раз повторил Джефф.

Брендон давно проснулся, но глаз не открывал.

«Зачем? Чтобы посмотреть на сына измученным взглядом, а в ответ встретить его взгляд — сочувственно-настороженный, но вполне приличествующий ситуации?»

Постояв еще немного у его постели, Джефф тяжело вздохнул и вышел в коридор. Когда спустя некоторое время сын снова зашел в палату, Брендон не спал. Увидев Джеффа, он поскреб рукой по простыне, и когда сын подал ему лист бумаги и вложил в руку карандаш, нацарапал одно слово: «Джесс». С трудом разобрав кривые закорючки, Джеффри неопределенно кивнул и, захватив листок с собой, отправился на поиски брата, который должен был уже подъехать.

По больничному коридору навстречу ему торопливо шел Тимоти О’Брайан.

— Посмотри, — сказал Джефф, протягивая ему листок, — я правильно разобрал: «Джесс»?

Тим кивнул:

— Последняя папина любовь.

Джефф поглядел удивленно.

— Она работает у него в конторе, — пояснил Тим, — что-то вроде помощника адвоката или секретарши. Должна быть где-то здесь — днюет и ночует в госпитале. Пойду поищу.

Братья вместе направились по коридору к лифту.

— Да, Тим, если бы не папина болезнь, мы с тобой еще лет десять не увиделись бы.

— Лучше б мы встретились на его свадьбе, а не здесь… — вздохнул Тим.

— Думаешь, он не выкарабкается?

Затормозив у лифта, Тим снова вздохнул:

— Это парни его доконали. Папа столько сил вложил в их воспитание. Кто ожидал такого?

— Да, прескверно все… — пробубнил Джефф, глядя себе под ноги.

Они молча спустились в цокольный этаж клиники, где помещалось небольшое кафе для персонала.

Джессика сидела в дальнем конце зала. Тим направился к ней, но, не дойдя несколько шагов, в задумчивости остановился. Заметив сына Брендона, Джессика перестала копаться вилкой в салате и с тревогой посмотрела на него.

— Папа хотел вас видеть, — произнес Тим.

— Да-да. — Она торопливо встала.

— Ради бога, доешьте. Не думаю, что это так срочно, — попытался остановить ее Тим.

Но Джесс, оставив на столе почти весь салат и полчашки недопитого кофе, побежала к выходу. Она пролетела мимо стоявшего в дверях Джеффа, который с интересом наблюдал за ней.

— Послушай, — обратился он к брату, — я хоть и не успел ее толком разглядеть, но, по-моему, у них разница лет сорок, не меньше!

— Ну и что? — пожал плечами Тим.

Джесс вошла в палату. Брендон, по обыкновению, спал. Она села у изголовья, погладила его по щеке, наклонившись, поцеловала. Как только Брендон очнулся и глянул на нее потеплевшим взглядом, Джесс надела ему очки и подала пюпитр. На этот раз Брендон вывел: «Домой».

В тот же день Джеффри снова столкнулся с Джессикой у дверей палаты. Вскинув на него глаза, она замерла на мгновение, а потом скороговоркой произнесла:

— Он уснул. Все будет хорошо — он поправится!

— Да, конечно… — ошарашенно отозвался Джефф.

«Странная особа… — подумал он про себя. — Мы ведь с ней даже не знакомы».

Он хотел еще что-то добавить, но Джесс уже спешила по коридору к лифту.

— Вот… твоя книга. — Голос прозвучал сверху, справа.

Брендон приоткрыл глаза.

У кровати, крепко сжимая в руках папку с распечатками, стоял Стиви.

— Я тут… подправил кое-что… совсем немного.

Брендон попытался улыбнуться в ответ.

— Ты здорово пишешь… — продолжал Стиви. — Правда! Было интересно. — Он замолчал на минуту, а потом выпалил на одном дыхании: — И вот еще что: из твоей книги я наконец по-настоящему узнал отца. Как не смог бы узнать, даже если б прожил с ним долгие годы. Вот! — Стиви застыл с серьезной миной, соображая, требуется ли еще что-то добавить.

Брендон слабо улыбнулся и кивнул единственным доступным ему сейчас способом — моргнув.

В этот вечер он долго лежал без сна. Горестные, однообразные мысли текли, казалось, сами собой:

«Да, когда-то… давно… Стив говорил мне об этом… что каждому человеку известен час его ухода… когда и как он умрет… А как же я? Даже и сейчас… ничего не знаю… не чувствую… сколько еще осталось… и осталось ли вообще…»

В палате уже приглушили свет, а Брендон все смотрел прямо перед собой. Потом перевел взгляд на дверь.

…В дверях стоял молодой, пронзительно знакомый парень.

— Что ты так долго? Я уж заждался! — сказал он, задорно улыбаясь.

— Стив?! — выдохнул Брендон.

— Он самый! — мотнув головой, ответил тот.

Потом лукаво подмигнул и… исчез.

Брендон проснулся взволнованный.

«Стив… Я видел Стива…» — сразу же пронеслось у него в голове. И тут же: «Finis operantis… Я скоро умру».

Он подумал об этом совершенно спокойно, без тени страха или сожаления. Потом глянул в окно и равнодушно отметил: «Светает…», поймав себя на том, что ко всему вокруг стал совершенно безразличен.

Утром пришла Джесс, посидела молча, держа его руку в своей.

Брендон хотел рассказать ей о своем сне, но потом передумал. Не из-за мучительного труда, каким стало для него теперь общение. Просто… это не тот сон, который можно было передать словами. Да и сон ли?..

Брендон осознавал близость конца, но никакие эмоции больше не вспыхивали в душе. Да, время пришло… И он готов. Возможно, этот день станет последним…

Впрочем… Оставалось еще нечто очень важное, что цепко дежало его, не позволяя расстаться с этим миром. Он вдруг остро почувствовал это.

Брендон стал припоминать: что же еще он не сделал из того, что обязан был сделать? Это оказалось не так-то просто: мысли буксовали в отуманенном болезнью мозгу. Он принялся перебирать всю свою жизнь, начиная с юности — все, что еще в состоянии был вспомнить. Но перед внутренним взором всплывали лишь отрывочные эпизоды — случайные встречи, пустые разговоры. От бесплодных мыслительных усилий он устал, как от тяжелой работы. И, закрыв глаза, погрузился в спасительную полудрему.

Но когда днем пришел Литгоу, Брендон уже знал ответ.

По его знаку Кристофер подал ему принадлежности для письма и добрых полчаса терпеливо ждал. Затем взял в руки пюпитр и прочел написанное.

На листе бумаги на удивление четко и правильно было выведено: «Кейн должен жить».

А вечером Брендон безмятежно заснул, зная, что может больше не просыпаться…