Новый цементный пол изобиловал буграми и выемками. Балконная решетка была испещрена ржавчиной во многих местах. Тремя этажами ниже отливал серебром живописный изгиб реки. Снаружи окно комнаты не особенно радовало глаз: краска облупилась, с переплетов там и сям обсыпалась замазка. Сторонний наблюдатель, стоя на земле, мог бы заметить грязную пустую бутылку на балконе. Странно для респектабельного отеля, расположенного в столь чудесной долине.

Неттесгейм ушел с балкона и сел на кровать. Он неторопливо стянул туфли, потом лег, сунув ладони под голову, и принялся размышлять.

Надо купить газет, пообедать в городе, но прежде всего надо разобрать чемодан и достать синий костюм. Этих людей он повидает завтра…

Пока он так лежал и размышлял, яркое голубое небо и округлый зеленый холм вдалеке подернулись акварельной дымкой. Дорожная усталость взяла свое: приятная истома отяжелила тело, мысли расползлись неясными намерениями, Неттесгейм задремал и под конец заснул.

Вечерняя свежесть пробудила его. Он вскочил, прошел на балкон и облокотился на перила, созерцая окрестности. Река, что казалась светло-серебристой двумя часами ранее, мерцала в закатном свете мрачной полированной сталью. Шорохи и смутную разноголосицу прорывал довольный рокот лихтера, спускающегося по течению, потом тяжелое сопение идущего в обратном направлении буксира. Ветерок поднимал к балкону тонкие и терпкие ароматы вечерней долины. Тремя этажами ниже, под каштанами с обстриженными верхушками, оркестр играл что-то знакомое и скучное для запоздалых клиентов. Эта вялая мелодия не то чтобы портила настроение, но, скорее, неприятно рассеивала. Подъем, облегчение, ощущение свободы — все, что испытал Неттесгейм, когда после полудня открыл балкон на панораму широкой цветущей долины, постепенно улетучилось, и вместе с наступающей ночью подкралась тоска и разочарованность. Он так жаждал отдыха, а сейчас его удручало одиночество.

Он повернулся спиной к реке, шагнул в синий сумрак комнаты, закрыл балконную дверь, задернул шторы и протянул руку, отыскивая на ощупь шнур выключателя над кроватью.

В момент, когда зажегся свет, случился пустяковый инцидент, который, однако, чуть-чуть изменил атмосферу и даже отношения комнаты с внешним миром.

С легкого, очень белого одеяла какая-то штучка, напоминающая темный шерстяной клубок, скатилась под голубое плюшевое кресло. Слово «скатилась» не слишком точно выражает действие. Нечто, напоминающее клубок, подпрыгнуло или слетело, словно крохотный котенок или птичка. Единственным живым существом, которое ассоциировалось с этим гибким, теневидным, ворсистым или волосатым комочком, была, вероятно, летучая мышь. Неттесгейм наклонился, чтобы заглянуть под кресло, но ничего не обнаружил. Он уселся, заинтересованный и даже заинтригованный необычайной легкостью и плавностью движения этого маленького объекта, который, казалось, обладал волей и целенаправленностью.

Откинувшись в глубоком кресле, он машинально гладил плюш. Все-таки он плохо рассмотрел эту штучку. И тут ему послышалось внизу, на полу, под креслом, легкое быстрое дыхание, чуть прерывистое, словно у затаившегося грызуна.

Он поднялся и решил внимательно обследовать пол под креслом. Но каркас был слишком низкий, и, хотя Неттесгейм почти растянулся на ковре, рассмотреть ничего не удалось. Прерывистое дыхание слышалось теперь явственно. Он поостерегся сунуть руку под каркас и предпочел отодвинуть кресло от стены. Это ему удалось, но крохотное «нечто» тут же проскользнуло между ног, пронеслось в другой угол и забилось в щель под комод; чтобы расположиться либо распластаться там, требовалось гибкость действительно изрядная.

Он преисполнился уверенности, что эта штучка, ловкая и быстрая, которую он тщетно пытался разглядеть, одарена разумом и хитростью. Он застыл напряженный, внимательный, встревоженный. Ничего. Даже не слышалось дыхания. Только странный запах все отчетливей ощущался в комнате. Запах не распознавался сразу, но возбуждал смутные воспоминания. Да. Сад деревенского кюре под июньским солнцем. Он там читал на скамейке у газона, окаймленного кустами букса.

Трость Неттесгейма лежала на столике с утренними газетами и шляпой. Хорошая тяжелая трость. Под набалдашником красивый серебряный кот выслеживал двух миниатюрных мышей. Неттесгейм безуспешно пошарил тростью между полом и комодом — удалось зацепить только паутину в углу у плинтуса. Он внимательно рассмотрел противный темно-серый пушистый клочок и снова почувствовал характерный запах букса. Значит, он все-таки задел это — возможно, поранил или по крайней мере царапнул. Снова сунул трость под комод, удвоил рвение, а попросту говоря, остервенело шарил и тыкал куда попало. И когда он вполне убедился в тщетности своих усилий, ворсистый пушистый клубок выкатился из какого-то укромного местечка, прыгнул на постель и… посмотрел на него. Да, в центре пушистого, волосатого, может быть, кожисто-перепончатого шарика блеснул глаз, который смотрел выразительно и зловеще.

Неттесгейм ринулся к постели, замахнувшись тростью. Удар пришелся мимо. Он хлопал тростью по одеялу и так и сяк, и наугад и прицельно — клубок отпрыгивал влево и вправо с необычайным проворством. Разозленный владелец трости совершенно потерял самообладание, отпрыгивал назад, вбок, колошматил со всей силой, выдохся наконец, повалился в кресло. Сердце стучало судорожно и беспокойно. Он вспомнил первую секунду, когда увидел это. Нет, здесь не просто инцидент. Он с тоской ощутил собственную уязвимость перед необяснимостью происходящего. Клубок принялся постепенно увеличиваться, словно его субстанция впитывала растерянность, гнев, страх Неттесгейма. Омерзительная волосатая перепончатость, казалось, распухала, нарастала слой за слоем. Она отнюдь не раздувалась, чтобы снова опасть, наподобие некоторых живых организмов, но видимо развивалась в объеме и весе. Это теперь напоминало волокнистый кокосовый орех, менее, очевидно, твердый и тяжелый, затем в течение нескольких минут зримо и плотно округлилось дыней, арбузом, тыквой…

Неттесгейма охватил ужас, откровенный и гадливый. Он сорвался с кресла, бросился к этой мягкой, округло распухающей пушистой массе, погрузил в нее руки, словно в податливую подушку: пальцы нащупали какой-то трепещущий и горячий центр, напоминающий сердце зверька или упругую косточку неведомого и ядовитого плода. Неттесгейм с торжествующим воплем вырвал его. Что это? Что-то насекомообразное, каучуковое, окраски мертвенно-белой, белесой, теплое на ощупь, величиной с детский кулачок, распространяющее резкий запах букса. Неттесгейм сбросил эту гадость на пол и наступил ногой — раздался слабый хруст, словно лопнуло круто сваренное яйцо, и растеклась беловатая жидкость. Но в то же время мягкие, гибкие нити, образующие в прихотливом взаимодвижении то ли лохмы паутины, то ли обрывки прозрачной ткани, клейко поползли по его рукам. По лодыжкам и голеням, извиваясь, тянулись тонкие, утолщающиеся с каждой секундой нитевидные, змеевидные щупальца…

Ему было уже не до гнева или злости: холод неминуемой гибели сдавил внутренности. Уже бессильный, уже фатальный пленник, он предался праздным наблюдениям: вот след от загашенной сигареты на краешке ночного столика; в головах кровати коричневатое пятно от раздавленной мухи; царапина на ботинке — когда он ее заполучил, эту царапину? Через окно отчетливо доносился рокот лихтера, спускающегося по течению. Он хотел сконцентрировать мысли на своей драме, но мозг не желал повиноваться, и вялая безразличная душа не рождала ни малейшего импульса борьбы.

Он делал жалкие, машинальные попытки освободиться, вырваться из гибких, стягивающихся в перепонки волос, которые обволакивали его гигантской креповой вуалью, с трудом выпрастывал одну руку, другую, однако легкость волокнистой массы оказалась обманчивой — страшная вегетация неумолимо и целенаправленно скручивала его тело. Горькое молчание опустилось над этой сценой — неуклюжие человеческие жесты медленно покорялись ритму чудовищного сжатия. Кричать не было сил — он упал на пол, съежился, как борец, пытающийся избежать гибельного захвата, и тем самым окончательно впутался в отвратительный кокон.

Он подумал о смерти совсем просто: сейчас исчезну и словно никогда не существовал. Когда произойдет это исчезновение — сейчас или чуть позже, — не все ли равно. Он еще сознавал, что его тело уменьшается, поглощаемое хищной, слоистой, волокнистой субстанцией, он примирился с невероятностью того, что он чем-то ассимилируется и в каком-то смысле переваривается. Он уже видел изнутри черные упругие наслоения, образующие кошмарный клубок, ощущал собственную пульсацию в его содроганиях, он в свою очередь превратился в ядрышко, в живое сердце этого…

За холмами поднялось солнце и ударило в окно комнаты. Тысячи лучей просеялись сквозь затянутые шторы.

Он мгновенно подпрыгнул и скользнул под кресло, когда открылась дверь…