— Облизываешь кожу вот так, допустим, у основания большого пальца и трешь ребром ладони… Ну? Ты слышишь запах смерти?

— Чепуха какая-то. Игрушечки детские. И не стыдно тебе в твоем возрасте?

— Ну?

Голос и жест Патриции были повелительны. Она вытянула руку и ее собеседник отстранился.

— Ну?

Лицо молодой женщины напряглось, и М. Франс, повинуясь, коснулся губами ее руки.

— Ничего не чувствую, — засмеялся он. Смех прозвучал натянуто, даже фальшиво.

Он смотрел на нее озабоченно и беспокойно, словно был ей близким родственником. Но ведь он столько лет жил подле Патриции. Когда она родилась, он уже работал в замке.

Времена переменились. Теперь только они двое остались в старом доме. Господи, что еще придет ей в голову? Столько лет он терпеливо и с нежностью выносил ее капризы, нервные срывы, внезапные смены настроения, депрессии, подвижный темперамент, странные уклоны которого тревожили его все больше и больше.

Неужели наступил очередной «период кризиса», как это происходило все чаще и чаще после несчастного случая, так страшно отметившего ее жизнь?

Сейчас Патриция притворялась рассерженной, но, кажется, только притворялась. Он склонился, одной рукой обнял ее за спину, другую бережно продел под парализованные ноги и вознес ее с кресла как ребенка. Она спрятала худое свое лицо у его плеча, и слезы потекли по бледным щекам. Медленно и осторожно он подошел к кровати и устроил ее поудобней. Она села, опершись на ладони, и, улыбаясь, посмотрела на него.

— Как я тебя люблю, Франс. Какой ты терпеливый, добрый и сильный. Как хорошо ты исполняешь роль верной собаки, стражника. Ты моя ласковая прирученная горилла.

Она погладила его по щеке, и он обрадованно заморгал.

— Что бы со мной было, если бы не ты! Слава Богу, я умру прежде тебя — ведь я такая больная и жалкая, а ты такой большой и сильный. Женщины смотрят на тебя с удовольствием. И ты станешь свободен. Девушка вроде меня — это ужасно, это же цепь, кандалы. А ты любишь, простор, лес. Ты обожаешь лошадей, знаешь всякую лесную траву. Была бы на свете справедливость, ты был бы хозяином замка. Правда, ты и так хозяин, потому что владелица — я.

М. Франс нежно приложил ладонь к губам Патриции. Она ее укусила. Он поглядел на красноватый след и улыбнулся. Она порывисто обняла его.

— Какие забавные мы с тобой!

Замок был запущен, но производил внушительное впечатление. Он находился в сердце странной пустынной живописной области. Его два главных строения расходились под прямым углом, образуя защиту от северных ветров и дождей. Он был причудлив и романтичен — воображение невольно населяло солнечный внутренний двор кавалерами и дамами упоительных времен. В центре скопления коричневых крыш разного отвеса и высоты вздымался, напоминая древнюю военную машину, куб усеченной башни.

Глубокий ров, огражденный ажурной решетчатой балюстрадой, огибал двор замка. По дну этого рва тянулась железная дорога, и над ней висел узкий мостик с каменными парапетами, который уходил в заросшую бурьяном тропинку, пропадавшую в лесу.

Северные стены замка, изъеденные ветром и сыростью, вздымались над большим озером, по берегам которого теснились суровые и мрачные ели.

Этим утром, как, впрочем, и во все другие дни, Патриция велела везти себя в кресле на колесиках в дальний угол двора, что почти нависал над железной дорогой. Отсюда, с расстояния не более ста метров, она могла видеть станцию и всегда пустынную платформу. Поезд останавливался здесь только по просьбе пассажиров. Но никто в этом захолустье не высаживался, и никто не имел намерения уезжать. Когда-то в этих краях производили вырубки и рабочие редко-редко вносили оживление, загружая вагоны крепежным лесом. Но с той поры прошло года два или три, и Патриция — досужая наблюдательница — более никого и никогда не замечала.

Сегодня, однако, ей послышалась в свистке паровоза иная интонация — радостная и живая, возвещающая приятную неожиданность. Ее сердце беспокойно забилось, и, когда она увидела клуб дыма над деревьями, ей показалось, что пульс и дыхание машины изменились. Вот из-за поворота вылетел паровоз, постепенно умерил скорость, остановился… Так и есть… Событие! Кто-то выскочил на платформу — молодой и ловкий человек с чемоданом. Он перекинулся несколькими словами с проводником, посмотрел, как тот взбирается на площадку последнего вагона, и, оставшись в одиночестве, принялся изучать пейзаж.

Кто он такой? И зачем он сошел с поезда в этом месте?

Он повертел головой, принюхался к ветру, словно дикий зверь, чувствительный к малейшему намеку на опасность, и решительно направился к замку. Высокий, в развевающемся легком пальто, в откинутой на затылок шляпе, небрежно помахивающий чемоданом.

М. Франс, должно быть, заметил его, так как прибежал и встал за Патрицией, держась за спинку кресла и всем своим видом выражая готовность к защите. Своей сосредоточенной настороженностью они курьезно напоминали отца и дочь, не знающих, чего ожидать от неизвестного посетителя.

Приезжий поставил чемодан, снял шляпу и дружелюбно улыбнулся. Симпатический ток мгновенно возник между ним и Патрицией, хотя она абсолютно не представляла, зачем он пожаловал в замок. Он, разумеется, мог быть кем угодно — журналистом, художником, агрономом, рыболовом, радиомастером… но прежде всего он был путешественником, человеком, воплощающим для Патриции авантюру, которую бедная девушка бессознательно ждала долгие годы и которая столь неожиданно вспыхнула в ее одиночестве.

Несмотря на скрытую враждебность М. Франса, что угадывалась в молчании, нахмуренном лице, а также в нежелании подчиниться знаку хозяйки и отнести поставленный на землю чемодан, Патриция приветливо встретила незнакомца. Она сразу прервала его объяснения.

— Мы поговорим об этом позже, месье. Гостеприимство — с давних пор главная добродетель нашей семьи. Кто приходит издалека, всегда может рассчитывать на нашу дружбу. Милости прошу… М. Франс, мой мажордом, покажет вам комнату. Желаете ли вы что-нибудь?

М. Франс упорно молчал.

— Видите ли, — начал незнакомец, — я приехал починить затвор водосброса. Сейчас объясню, что мне нужно.

Мажордом моментально успокоился. Он давно уже просил прислать специалиста. Он все понял и решительно схватил чемодан. Он терпеть не мог неясности.

Патриция повернула кресло и посмотрела в направлении замка, куда шагал незнакомец, сопровождаемый М. Франсом.

Она с удовольствием созерцала походку и статную фигуру молодого человека.

Когда они вошли в большое угрюмое здание, на ее лице появилась неопределенная улыбка.

* * *

Несколькими часами позднее путешественник катил Патрицию в ее кресле на колесиках. Прогулка совершалась осторожно, поскольку дорожки не были расчищены — всюду буйствовали сорняки и крапива. Потихоньку они приблизились к озеру.

— Знаете, я Бог знает сколько времени сюда не заглядывала. Прямо-таки экспедиция. Ведь меня катали на площадке перед замком или во дворе. М. Франс слишком занят, чтобы возить меня далеко.

Захваченные мрачной красотой пейзажа, они молча смотрели на широкую водную поверхность, подернутую сизо-лиловой рябью, где мерцало отражение хмурого неба в бледных просветах. Вдали, на другом берегу, над водой навис плотный ряд высоких черных елей, словно образуя неприступную фортификацию. И до самого горизонта виднелись холмы и лесистые плато.

— Можно подумать, что мы в Канаде, — сказал путешественник.

В этот момент отчетливый образ возник в памяти Патриции. Десять лет назад, еще перед несчастным случаем, она стояла здесь и держала руку маленького мальчика.

«Ты когда-нибудь был в Канаде?»

«Нет, — ответил мальчик, — но потом, попозже, я поеду туда. Я видел книги с картинками».

«Не надо говорить «потом» или «попозже». Зачем все откладывать на потом?»

Образ постепенно исчез. Она посмотрела на путешественника и тронула его за руку.

— Вы когда-нибудь были в Канаде?

Он покачал головой и засмеялся.

— Нет, но мы сейчас отправимся туда.

Он подкатил ее поближе к воде. Там стояла лодка. Он выбрал ржавую цепь и подтащил лодку почти к ее ногам. Бережно, как М. Франс, взял Патрицию на руки и устроил на сиденье. Она не испугалась ничуть. Да и что могло произойти? Она чувствовала себя в полной безопасности.

Лодка медленно удалялась от берега. Поначалу приходилось погружать весло в илистое дно и отталкиваться. Только через несколько минут он смог нормально грести.

Патриции вдруг страстно захотелось быть необычайно красивой. И отнюдь не только чтобы его обольстить. Почему-то его мягкость и дружеская заботливость вызывали вспышки неприязни в ее общей умиротворенности.

Кто-то на берегу кричал и махал руками.

— Это Франс, — сказала она. — Вернемся. Он, конечно, вне себя. Вечно ему чудится, что со мной что-то случится. Как будто со мной еще может что-то случиться.

Лодка описала длинную кривую и медленно поплыла к берегу.

Как-то во время другого променада Патриция принялась внимательно рассматривать старый дом. Стены в черных, серых и желтых подтеках и разводах порядком удручили ее.

— Надо привести в порядок водостоки. Дожди хлещут, хлещут, и всем на это наплевать. — И, признательно взглянув на своего гида, добавила: — Если бы не вы, я так бы ничего и не увидела, не узнала.

М. Франс появился из-за угла с ружьем за спиной. В сапогах и кожаной куртке он напоминал часового. Молодая женщина закричала:

— Надо починить водостоки. Тебе только и дела, что подглядывать за мной!

Высокий плечистый М. Франс удалился, ничего не ответив.

— Прямо-таки из сил выбивается, все за мной следит. Он говорит, что вы ему не нравитесь, что он вам не доверяет. Понятное дело, привык к одиночеству. Ваше присутствие раздражает его. И чего он боится? Вы ведь не съедите меня, правда?

— По-моему, вы не из тех, кого едят. Скорее, наоборот…

Она с подозрением взглянула на него, задумалась и вздохнула.

— Вы, должно быть, считаете меня сварливой брюзгой?

— Упаси Боже!

Но лгал он неумело. Он действительно так думал. Патриция не обиделась.

— Может, вы и правы. Ведь самое себя трудно разгадать. Иногда мимолетное слово открывает столько неожиданностей в собственном характере. В сердце живого существа гнездится столько мрака!

Он ничего не ответил и приналег на спинку кресла. Зловещим холодом веяло от прогулки больной женщины и ее компаньона в этом заброшенном, унылом, пустынном месте.

— Я бы хотел взглянуть на старую кузницу, — сказал он через несколько минут.

— На старую кузницу? Но она давно развалилась. Откуда вам известно про нее?

— Я прочитал в путеводителе об этой меланхолической и странной области. Расспрашивал здешних старожилов. Вы себе не представляете, как близко мне все это: замок, озеро, лес. Мы здесь словно в другом мире, в другой эпохе, не так ли?

Послышался паровозный свисток. Клуб дыма потянулся над верхушками деревьев.

— Поезд останавливается здесь только по желанию пассажиров, — заметила она. — Но желания нет ни у кого и никогда. Уже сколько лет я жду невероятного, и надежды были напрасны до того дня, когда вы…

Она вновь увидела его с чемоданом на платформе, когда поезд отходил, фыркая и чертыхаясь. Она сидела тогда в углу двора и не смогла скрыть от бдительного М. Франса радостной тревоги. И она помнит: когда путешественник прошел решетчатую ограду и увидел ее сидящей в кресле у корней огромной ели, на его лице отразилось сожаление и некоторый страх.

— Вы ожидали меня, словно королева на троне…

И вдруг она услышала далекий-далекий голос, говорящий похожие слова.

Она помнит свои перевитые цветами волосы, ослепительную зелень, маленького мальчика у своих ног. Она помнит фразу:

«Я королева. Поцелуй мое колено».

И мальчик целует.

«А теперь пальцы на ногах».

И, предупреждая его порыв, она приказывает снять чулок и сандалию. Он смущается, снимает, целует. Потом они идут по лесу. Мальчик впереди. Он серьезно провозглашает: «Дорогу ее величеству!» Она идет следом, польщенная, оживленная, изобретающая новые причудливые игры, уберегающие его от пробуждения…

Она увидела жабу на дороге и попросила гида подкатить кресло поближе. Взяла свою палку с железным наконечником и пригвоздила жабу к сухой комковатой земле. Распластанное животное конвульсивно задергалось. Патриция улыбнулась, довольная и сосредоточенная.

— Как вы жестоки, — заметил путешественник. — Как вы любите причинять страдания.

— Нет, я просто люблю убивать. На мой взгляд, это освобождение. Жизнь — абсурдная вещь. К чему жизнь нелепой жабе?

Они остановились у старой кузницы на берегу ручья: прозрачная бурливая вода пела и прыгала по камням.

— Вы умеете свистеть? — спросила Патриция.

— Да. — Он принялся насвистывать «При свете луны».

— Нет-нет. Вот так.

Она просвистела пять нот. Это звучало как призыв. Три ноты восходящие, две нисходящие.

Путешественник повторил — сначала неуверенно, потом более четко.

— Прекрасный сигнал, — сказала Патриция. — Я люблю его слушать. Повторите еще, пожалуйста.

И маленький мальчик свистит от всего сердца, забавно вытянув пухлые потрескавшиеся губы. Патриция пытается имитировать, он заставляет начать заново, трогает пальцем ее выпяченные губы, показывает еще и еще раз. Она смеется, и ничего не получается. Наконец свист звучит чисто, и он, обрадованный, целует ей ладонь.

И говорит:

«Я хочу жениться на себе».

«Ты еще слишком мал».

«Позже я вырасту».

«Позже! Позже! Надо жить сейчас, сейчас!»

Она крепко хватает его, дурачась, строит страшные гримасы и неожиданно целует в губы.

«Вон! — кричит она и отталкивает его, растерянного. — Вон! Ты злой мальчишка. Уходи и не возвращайся!»

Она повернулась к путешественнику, который не мог уследить за ходом ее мысли:

— На следующий день начались новые игры и новые проказы с моей стороны. — Потерянная в своих воспоминаниях, она вновь просвистела пять нот. — Это мой сигнал. Это означало, что я приглашаю его играть.

* * *

И вот она верхом, и мальчик стоит рядом и снова целует ее ладонь.

«Я буду твоим пажом, королева».

И вот он идет, держась за уздечку. Она бьет хлыстом по его руке, чтобы его подбодрить, и пускает лошадь рысью. Мальчик старается не отставать, но лошадь забирает галопом. Патриция кричит: «Шевелись, лентяй, беги!» Она исчезает в тростнике, потом останавливает лошадь. Он, задыхаясь, падает и горько рыдает…

Она улыбнулась своим воспоминаниям. Молодой человек ничего не понял.

— Он был такой милый, — прошептала она.

Показалась парадная дверь. М. Франс, озабоченный, ждал их на пороге. Он спросил Патрицию, кто свистел. Терпеть не мог свиста.

— Зачем свистеть, зачем? — проворчал он.

Патриция рассказывала:

— Он любил цветы, букеты. Было в его вкусах что-то жеманное, женственное, возможно, двусмысленное. Почему-то, когда он приносил цветы, несмотря на его трогательный порыв, мне чудилось нечто похоронное: цветы, брошенные на крышку гроба, цветы, гниющие в могиле.

Во мне росла идея предопределения: мне казалось, что мой юный друг не создан для долгого пребывания в этом мире. Я наслаждалась при мысли о его хрупкости, недолговечности, скором исчезновении — как некоторым доставляет удовольствие трогать пальцем родничковую ямку новорожденного. Вообще он будил во мне мысли и желания, невозможные, скажем, для старшей сестры, — глядя на него, мне хотелось отдаться сумасшедшей воле воображения. В некоторые минуты я ненавидела его, в другие пылко жаждала его присутствия. Признаюсь вам, этот мальчик разбудил во мне какой-то гибельный огонь.

Однажды — какой демон меня подвиг? — я пошла гулять к железной дороге. Меня всегда манили эти сверкающие рельсы, ведущие неизвестно куда. На высоком откосе росло много цветов, и я попросила моего маленького спутника набрать мне букет. Он бросился карабкаться по откосу, счастливый, что может сделать мне приятное. Он был грациозен и ловок, ак серна. Я показывала, где растут мои любимые цветы. «Там, там!..» — кричала ему и побуждала залезать на труднодоступные бугры и обрывы.

Его преданность раздражала мой каприз, я уже не знала, чего хочу, я хотела невозможного.

Это жестоко, сознаюсь, ведь он был так мал, так наивно услужлив. Но меня слишком волновала его гибкая подвижность, и я совсем не желала видеть его сидящим рядом. Его обаяние было столь повелительным, что я старалась любым способом сохранить дистанцию. Я хотела уберечься от него, вернее, от себя самой. И все просила влезть повыше, сорвать цветок в самом рискованном месте. Он забрался туда, засмеялся, но вдруг соскользнул, упал прямо на рельсы и остался недвижим. А я смотрела на него так, словно он ушел, пропал из моей судьбы, и не подумала подбежать к нему.

И тогда появился поезд… Я знала, что он проходит именно в это время. Я закрыла глаза. Бедного мальчика разрезали, разорвали колеса. Я была виновна в его смерти. Несомненно, я хотела этого. Может быть, неосознанно. Может быть, вполне сознательно.

Когда это произошло, мое тело забилось в чудовищной конвульсии наслаждения. Потом резкая боль сковала поясницу. С тех пор ноги отнялись.

Путешественник слушал внимательно. Он спросил:

— И сколько лет прошло?

— Десять.

— И вы ничего не сделали, чтобы избежать этой трагедии? Вы ведь стояли не так далеко. Наверное, можно было подскочить, протянуть руку. Играют с огнем иногда, но все же сохраняют контроль над событиями.

Патриция закрыла лицо. Она вдруг увидела, как все произошло на самом деле.

«Возвращайся. Здесь можно упасть».

И мальчик карабкается по откосу к тому месту, где она стоит. Он сунул букет в расстегнутый ворот рубашки. Смеется и пробирается вверх, цепляясь пальцами за траву.

«Какой ты проворный и гибкий! Как я люблю тебя!»

Она становится на колени, наклоняется к его лицу, которое приближается, ласкает волосы и губы, ищет букет в распахнутой рубашке.

И вдруг слышит паровозный гудок. Она в смятении. Она должна разом покончить с этой пыткой, с этим искушением. Мальчик прижимается к ней, она отстраняет его, поначалу спокойно. Потом проводит ладонями по его плечам и груди и неожиданно резко толкает. Он катится по откосу без жалобы, без крика.

М. Франс наблюдает сцену издали. Он подбегает и говорит: «Это несчастный случай. Несчастный случай». Чтобы ее убедить. Чтобы подсказать версию будущих объяснений.

Патриция потерла пальцами виски и чуть не разрыдалась.

— Какой кошмар! Какие ужасные воспоминания живут во мне!

— Перестаньте. Страдания, угрызения совести — к чему все это? Надо вырвать воспоминания, как злую траву.

— Но я волочу прошлое за собой, — прошептала Патриция, трогая свои больные ноги, — словно жаба свое безобразие. К чему жизнь нелепой жабе?

Путешественник смотрел на нее с нежностью, он преклонил колени, взял ее руку и поцеловал глубину ладони.

— Вы красивы и грустны, Патриция. Будьте только красивой, прошу вас…

Он погладил лодыжку Патриции и случайно расстегнул ремешок сандалии.

Она вспоминает аналогичную роль погибшего мальчика.

«Я королева, поцелуй мне колено».

И он целует.

«Поцелуй пальцы ног…»

— Как забавно… — начала она, улыбаясь. Оборвала фразу и нахмурилась. — Мертвые надежды не возрождают.

— Надо всегда иметь новые надежды.

Он поднялся, сжал ее руки, посмотрел в глаза:

— Выше голову, Патриция. Надо убить прошлое.

— Вы очень внимательны и ласковы. Но зачем тревожить меня? Зачем вы вообще приехали? После вашего отъезда… Какое одиночество, тоска, зудящая горечь!

Он взял ее за плечо и легонько встряхнул.

— Нет-нет! Все переменится, вот увидите.

Он достал платок и завязал ей глаза.

— Не бойтесь. Это залог будущего.

Она улыбалась доверчиво и немного встревоженно.

Он очень бережно взял ее на руки.

Патриция представляла: «Я будто новобрачная…» Ей слышался свадебный марш в соборе, казалось, что путешественник поднимается с ней в огромный неф…

Путешественник остановился перевести дыхание возле балюстрады над железной дорогой.

— Вы устали, — прошептала Патриция. — Если вам тяжело, опустите меня.

Ей было хорошо. Она прижалась к его плечу и вдыхала его запах. Ей хотелось так оставаться долго, неизвестно сколько…

Послышался гудок паровоза.

— Поезд, — вздрогнула Патриция и невольно, словно защищаясь, протянула руку.

— Забудьте этот поезд раз и навсегда, — сказал он уверенным тоном. И ступил на мостик.

— Где мы? Я слышу скрип досок. Мы проходим над рельсами.

Он сделал еще несколько шагов и попросил:

— Поцелуйте меня.

Она не колеблясь поцеловала его сначала в щеку, потом в губы.

— Я слышу поезд.

— Надо излечиться, надо перестать его слышать… навсегда.

Он посмотрел на молодую женщину взглядом, исполненным нежности, сильно прижал ее к себе, потом, словно бы желая возложить ее на алтарь неизвестного божества, высоко поднял над парапетом и бросил в пустоту.

Патриция страшно закричала и осталась лежать на рельсах.

Путешественник на мостике перегнулся и смотрел на нее.

Во дворе появился беспокойный и ничего не понимающий М. Франс с ружьем в руках.

— Это несчастный случай! — крикнул путешественник.

Поезд достиг балюстрады, и в его грохоте исчезли все иные звуки. Когда тело Патриции пропало под колесами, путешественник отвернулся.

М. Франс, опираясь на пустое кресло, ошеломленно смотрел на путешественника, но с трудом его различал, возможно, из-за пелены паровозного дыма.

Он приложил ружье к плечу и прицелился. Но силуэт человека на мостике вдруг заколебался, заизвивался, расплылся смутным серебристым облачком.

М. Франс услышал топот ног по прогибающимся доскам. Теперь он ясно разглядел мальчика, раздвигающего кусты. Он узнал его.

Невидимый в листве мальчик просвистел пять знакомых нот.

Паровоз вдали огибал холм и тоже свистел. Те же самые ноты, тот же сигнал. Высокие, пронзительные ноты адским воем взорвались в голове М. Франса. Он кинулся к балюстраде, посмотрел вниз, увидел…

М. Франс отшвырнул ружье и побежал в направлении озера. Он не мог кричать, а только хрипел: «Пат-ри-ция… Пат-ри-ция…»