(Двадцать лет назад)

«Нью-Йорк таймс»

(начало см. в начале второй части)

– Напрашивается вопрос: каково будущее для девочки, которой нельзя контактировать с другими людьми?

– Для начала, никаких командных игр, – говорит доктор Бенефилд. – И да, мисс Дженкинс надо быть очень осторожной, обнимая дочь или касаясь ее, чтобы не задеть кожу, неприкрытую тканью. Аллергии непредсказуемы, и на случай полагаться нельзя. Сегодня просто сильная сыпь, а завтра – анафилактический шок. Это вопрос жизни и смерти.

– Пугающая перспектива для любого ребенка, но что будет, когда она станет старше? Я говорю о мальчиках, об обычных этапах взросления, через которые проходит любой подросток: ходить за ручку, впервые целоваться, первый сексуальный опыт.

Доктор Бенефилд заерзал в кресле.

– Иногда наука идет вперед семимильными шагами. Абсолютно возможно, что при должном внимании и исследованиях для состояния Джубили найдется какое-нибудь лекарство в ближайшие пять или десять лет.

– А если нет?

Он кашлянул.

– Тогда да, контакт с другими людьми останется для нее невозможен.

– Тогда никаких поцелуев? – Я уточняю: – И никакого секса?

– Именно так. – Доктор Бенефилд коротко кивнул.

Сложно представить себе такую жизнь, и очень многие проводят сравнения между случаем Джубили и фильмом 1976 года «Под колпаком», в котором снялся Джон Траволта. Сюжет был вольным пересказом биографии Дэвида Веттера и Теда ДеВита, мальчиков с удивительно слабой иммунной системой – любой контакт с водой, едой или одеждой, которые не были простерилизованы, мог их убить. Мальчики были обречены на жизнь в стерильных комнатах всю свою короткую жизнь (Веттер прожил тринадцать лет, ДеВита дожил до своего восемнадцатилетия).

Когда я упомянул мальчиков, доктор закивал, будто бы не впервые слышал об этой аналогии.

– Но тут совсем другие обстоятельства. Джубили может выходить в мир, просто ей нельзя ни с кем контактировать.

Конечно же, он имел в виду контактировать в физическом смысле, но мне показалось, что это оговорка по Фрейду. Ведь если вы не можете коснуться, обнять или поцеловать кого-то, что это за контакт получается?

Прямо сейчас Джубили не до всех этих болезненных жизненных вопросов. Когда мы уже почти закончили наше маленькое интервью, она доделала домашнюю работу, посмотрела на маму и спросила, можно ли ей пойти почитать.

Эта история – одна из особых статей о здоровье, посвященных внезапному росту детских аллергий в мире, в том числе и таких вот редких случаев. На следующей неделе читайте «Мальчик, который не мог видеть солнце».

 

Глава двадцать третья

Джубили

Если бы полгода назад мне сказали, что я скоро буду мчаться глубокой ночью по шоссе в другой штат в новогоднюю ночь в машине с мужчиной и десятилетним мальчиком, я бы смеялась до слез (после легкого приступа паники при мысли о том, что я покину дом). Но, видимо, полгода назад мне никто не мог этого сказать, потому что полгода назад я была одинока.

А теперь? Очевидно, что я не одна, но у каждого дорожного знака, который мы проезжали, я все больше жалела, что не приберегла ту таблетку успокоительного, которую Мэдисон дала мне на Рождество.

Я мельком глянула на Эрика, он был напряжен с тех пор, как ответил на звонок. Повесив трубку, он тут же пошел заводить машину, вырулил от дома Конни и поехал через Линкольн как одержимый. Пока мы не доехали до заброшенных, заросших полей для гольфа, я и не понимала, что он не везет меня домой, и вот тогда я запаниковала. Как раз тогда, когда я уже было думала, что начинаю привыкать к новым местам вне дома, когда я решила, что уже почти преодолела свою агорафобию, я оказалась запертой в жестянке, мчащейся куда-то за пределы города. Тогда я поняла, что еще и близко не знала, насколько силен мой страх.

– Кажется, – пискнула, – я еду с вами?

Локоть Эрика уперся в дверцу так, что пальцами он перебирал волосы. Задумавшись, он почти не смотрел на меня, когда я заговорила, а потом его глаза округлились.

– Твою мать! – но машина не сбавила ход. – Я и не помнил… Все, о чем я думал, – как скорее добраться до Элли. Хочешь, я развернусь?

Я-то хотела, но поняла, что он этого не хочет.

– Нет, все в порядке.

– Уверена? Я могу остановиться на следующем съезде. Вызвать тебе такси?

Оказаться в незнакомом месте пугает меня еще больше, чем ехать невесть куда с Эриком и Айжей.

– Нет-нет, все хорошо.

Он кивнул и опять вцепился в волосы.

– Что случилось? – тихо спросила я.

Эрик вздохнул, прежде чем ответить.

– Передозировка наркотиков. У Элли был приступ.

– Боже. От чего?

– Я не знаю. Я знал, что она иногда курила травку, но не думал… Мне казалось, что на этом она остановилась. Черт побери! Я же говорил Стефани… – Мысли начали его уводить.

Я подождала несколько минут, а потом спросила:

– Она в порядке? Будет в порядке?

– Я не знаю.

Где-то через час мы остановились заправиться и купить что-то перекусить, но остальная часть нашей пятичасовой поездки прошла почти в полной тишине. Где-то в три часа утра, когда мы пересекли границу Нью-Гэмпшира, Айжа спросил:

– Ты знала, что Венера проходит свою орбиту за двести сорок три наших дня, но вокруг Солнца обходит всего за сто двадцать пять дней. Таким образом, день на Венере длиннее, чем год.

Я пытаюсь вспомнить, что учила о Венере в школе, но на ум приходил только тот ужасный рассказ Рэя Брэдбери, где девочку заперли в чулане.

Когда мы доехали до больницы, Эрик припарковался прямо перед входом, под табличкой «Только для скорой помощи», и выпрыгнул из машины. Раз он взял ключи, у нас с Айжей не было выбора, кроме как идти за ним, в холод. Мы догнали его у лифта. В маленькой коробочке толпились еще несколько людей, так что я задержала дыхание, пытаясь занимать как можно меньше места. Как раз в тот момент, когда мне показалось, что стены сдвигаются, лифт звякнул на пятом этаже, и Эрик вышел. Он посмотрел в обе стороны и кивнул, будто заметил что-то знакомое слева, пошел туда. Посередине коридора женщина встала с пластикового стула, будто бы она нас ждала.

– Как она? – спросил Эрик, еще не дойдя до женщины.

– В порядке. Она будет в порядке.

Эрик кивнул, но я почувствовала, как от него исходит волнение.

– Почему ты тут, снаружи? Мне можно к ней?

– Она сейчас спит. Я дала ей отдохнуть.

– Стеф, что случилось?

– Я не знаю. – А потом она перестала держать лицо и вдруг стала выглядеть очень усталой. Измотанной даже. Они оба сели на стулья у двери. – Кажется, они думали, что курят обычную травку, но один из ребят принес вместо нее синтетику. Полиция сказала, что это К2, но одна из девочек назвала это спайсом. Я поискала в интернете – ужасная штука. Но она не знала, Эрик. Она не знала. – По ее щеке стекла крупная слеза. А потом, будто бы она только что позволила себе осознать события дня: – Боже, она ведь могла умереть.

Эрик обхватил ее и дал выплакаться, шепча в волосы:

– Все хорошо… Она не… Она в порядке.

Женщина прижалась к нему.

Эта сцена была такой интимной, что я отвернулась к большому рисунку в раме, висящему на стене. На нем восковыми мелками было нарисовано дерево, и детской рукой приписано «Эдна, семь лет». Я смотрела на него, будто это была «Мона Лиза», и я никогда не видела ничего столь же шедеврального. И неистово моргала. Глаза вдруг начало жечь, и я знала, что это не из-за Элли.

Я стеснялась признаться даже себе в том, что ревную. Я в больнице, где дочь Эрика чуть не умерла, а все, о чем я могла думать, – тепло его рук и как я хотела, чтобы они обнимали меня. Касались меня. Как я хотела ощущать его дыхание на моих волосах. И как несправедливо то, что я никогда не смогу ощутить прикосновение его щеки к моей, его кожи к моей.

– А ты кто?

Вопрос развернул меня лицом к Стефани.

– Ой, привет, я…

– Это моя подруга. Она библиотекарь.

Вот это объяснение.

– Она была в машине, когда ты позвонила, а я даже не… я запаниковал.

– А, – ответила Стефани, впрочем, складки на ее лбу никуда не делись, она была в смятении от того, что я тут. – Привет, Айжа, – перевела она взгляд на него. – Ты подрос.

Он на нее не смотрел. Стефани кивнула, будто бы ожидала этого. И повернулась к Эрику:

– В общем, Элли заснула только минут тридцать назад, так что думаю, что она проспит все утро. Доктор сказал, что они, скорее всего, выпишут ее сегодня или завтра с утра. Он просто хочет проверить, что приступ… Что они держат все под контролем. Почему бы вам не пойти домой, поесть чего-нибудь, отдохнуть. Я знаю, что у вас позади долгий путь.

– Длиннее орбиты Венеры вокруг Солнца, – пробормотал Айжа.

Я закусила губу, чтобы не улыбнуться.

– Нет, я никуда не поеду. Пока ее не увижу.

Стефани вздохнула.

– Хотя бы отвези их домой. Айжа вон как устал.

Она уже второй раз это сказала, но только теперь мне стало любопытно. Домой. Ясно, что мы не поедем домой к Стефани. Кажется, они смогли остаться в хороших отношениях после развода, но это все равно было бы странно.

Но я ничего не сказала, пока мы спускались в лифте, шли к машине (которую, к счастью, не эвакуировали за те пятнадцать минут, что нас не было). Ехали мы тоже в тишине, несомненно Эрик думал только о своей дочери.

Когда первые лучи солнца показались в ночном небе, мы подъехали к небольшому, обитому желтым дому в стиле кейп-код, чуть позади на крыше виднелась кирпичная труба. Хотя дороги были вычищены, на дорожке к дому лежал снег. Эрик припарковался на улице, и мы гуськом пошли к передней двери.

Я ждала, что внутри будет тепло, но когда мы вошли, оказалось, что там едва ли не так же холодно, как на улице.

– Нужно включить отопление, – себе под нос пробормотал Эрик. – Включить воду, воткнуть холодильник в розетку.

Он составлял план действий, пока я пыталась осознать тот факт, что тут никто не живет.

Эрик занялся домом, мы с Айжей пошли на кухню. Он воткнул планшет в розетку и положил его на стол.

– Айжа, – шепотом позвала я.

Он посмотрел на меня.

– Чей это дом?

Он вытянул голову, наморщил нос, приоткрыл рот, будто бы я совсем выжила из ума.

– Эрика. – И, подумав, добавил: – Ну и мой, наверное.

– Но вы же живете в Нью-Джерси. Он продает этот?

– Нет, – отрезал Айжа, будто бы он сказал все, что хотел. Как будто от этого становилось понятнее.

– Айжа, – чуть жестче спросила я, – зачем Эрику этот дом?

Его брови похожи на положенные круглые скобки.

– Потому что мы в нем живем, может? Нью-Джерси – это временно. На шесть месяцев. Из-за его работы.

Он куда-то ушел по коридору, наверное, к себе в комнату, а я осталась стоять, разинув рот от услышанного. Эрик живет в Нью-Гэмпшире, и это означает… Эрик уедет. Колени вдруг оказались не в силах удерживать мой вес и подогнулись. Обеденного стола тут не было, так что я просто опустилась на плитку, на которой стояла.

– У меня тут особо нечем позавтракать, но вы оба сейчас скорее всего страшно хотите прежде всего спать. Чуть позже вам сойдет пицца или китайская кухня. Они привозят на дом. – Голос Эрика прорывается через туман моих мыслей. – Джубили? – позвал он, увидев меня. – Ты в порядке?

Я подняла глаза на него. Руки лежали на коленях. Он выглядел таким крепким, таким надежным. Совсем не похожим на иллюзию. Но теперь я знала, что он и есть иллюзия.

– Да, просто устала.

– Ну конечно, ты устала, – искренне сказал он. – Прости меня, пожалуйста. Поверить не могу, что притащил тебя сюда. Втянул во все мои проблемы.

– Все в порядке. – Я положила голову обратно на руки. Было чувство, что меня вот-вот стошнит.

– Ты не в порядке. – Он подошел ближе. – Ты болеешь, а я тебя сюда привез. Боже, я такой идиот. Что я могу для тебя сделать? Что тебе нужно?

Ты, – хотела ответить я, – мне нужен ты.

Но я молчала. Я двадцать семь лет прожила без него. И еще столько же проживу.

– Правда, со мной все хорошо. – Я заставила себя встать.

– Уверена?

Я кивнула.

Он стал изучать мое лицо, и я точно знала, что он мне не верит, но настаивать не стал.

– Ладно. В общем, чувствуй себя как дома. Меню доставки лежат в верхнем ящике слева от раковины. Я включил воду, но если ты хочешь принять душ, придется подождать, пока вода согреется. Полотенца в моей ванной комнате. Чистые простыни в кладовке. Сегодня можешь спать в моей кровати.

Я кивнула, но глаз на него не подняла. А потом он ушел.

В гостиной стояли два диванчика, на которых мы с Айжей расположились, когда Эрик ушел. Айжа включил телевизор, но уснул через несколько минут, так что я осталась наедине со своими мыслями, они все еще скакали после того, что мне сказал мальчик.

Сначала я была в бешенстве: как Эрик мог не сказать мне, что уедет? Как он мог позволить мне так с ним сблизиться, чтобы мне было так хорошо? Потом здравый смысл взял свое, и я вынуждена была признать правду: а с чего вдруг ему мне говорить? Он мне ничего не был должен. Я просто девушка, которую он подвозит домой последние несколько месяцев. То, что он сказал Стефани, все еще звучало в моей голове. Я просто библиотекарь. Друг. И вдруг я так смутилась от того, что думала о большем. Но тут вступила другая часть разума: он пытался меня поцеловать. И прошлая ночь, его руки. Его руки были… там, где они были. Я потрясла головой в надежде избавиться от этого воспоминания. Нет, это же вообще ничего не значит. Я достаточно взрослая, чтобы понимать, поцелуй – это не договор. А поцелуи, которых не было, значат еще меньше. Рука на моей груди, поверх одежды? Да пятнадцатилетки дальше заходят под трибунами на футбольных матчах. Поверить не могла, что так много надумала. Это было приятное мгновение, но все, что это было, – мгновение. Это ничего не значит. Я поняла, что с Эриком я видела то, что хотела видеть все это время, на что я надеялась? Меня нельзя трогать – ни под одеждой, ни как еще. И он это знал – так как мы могли стать чем-то большим?

И правда, мне стоило бы догадаться о том, что он уедет. И даже не потому, что он хороший отец и, очевидно, выберет быть рядом с дочерью, но еще и потому, что, как говорил мистер Уолкотт: «Ищите закономерности». Конечно, он говорил о решении задач по математике, но в жизни эта стратегия тоже работает. Закономерность такая: уходят все. Или даже еще точнее: от меня уходят все. И я это говорила не в том печальном и исполненным жалости к себе смысле, в котором это может прозвучать (хотя я признавала, что на самом деле я жалуюсь, грущу и жалею себя). Это просто факты. Закономерности моей жизни. Отец. Мама. Черт, да даже Луиза. Если я вдруг понимала, что к кому-то привязалась, надолго этот человек рядом не задерживался. Уверена, что уход Мэдисон – это тоже просто вопрос времени.

Видимо, в какой-то момент моих размышлений я заснула, потому что потом я проснулась, не понимая, что происходит, на диване. Телевизор все так же был включен. Айжа проснулся и смотрел его.

– Который час? – спросила я, отметив, что горлу стало лучше. Хоть что-то.

– Пять.

– Вечера? – Я удивилась, что проспала так долго.

– Ага. Я умираю от голода.

– Я тоже.

Я пошла за меню доставки на дом, и уже через полчаса мы с Айжей поедали жирную лапшу в каком-то слишком сладком соусе, сидя на полу в гостиной. В комнате рядом с кухней был обеденный стол и стулья, но оттуда не было видно телевизор, а Айжа хотел показать мне «Людей Икс». Он показал мне, кто такая Джубили, когда она появилась на экране.

– Тут она не главная героиня. – У него рот битком был забит рисом. – Или в двух следующих, но у тебя большая роль в «Люди Икс: Апокалипсис». Ну, не у тебя. Но ты поняла.

– Апокалипсис, да? Звучит не очень многообещающе.

Когда «Люди Икс» закончились, Айжа стал переключать каналы, остановившись на «Дискавери». Шла какая-то передача о тайнах океана, подводная камера показывала крупным планом голубого кита, который пропускал планктон через свой ус.

Увидев китов, я кое-что вспомнила.

– Ты знал, что исследователи нашли кита, который поет на тон выше любого другого кита в мире? Они измерили звук в герцах или чем-то таком. В общем, он плавает по океану один-одинешенек и не может общаться с другими китами.

– Правда?

– Ага. Прочла в интернете несколько лет назад. Мне кажется, это одна из самых печальных историй о животных, известных мне.

Айжа с минуту молчал, а потом ответил:

– Это не самая печальная.

– Нет?

Он выпрямился на диване.

– Знаешь, как умирают коалы?

Я прищурилась, пытаясь вспомнить все, что я знаю о коалах.

– Нет, не знаю.

– Их зубы приспособлены для того, чтобы есть листья эвкалипта, так? Но за годы поедания они стесываются до пеньков так, что коалы больше не могут жевать, и они умирают от голода.

– Правда?

– Да. Думаю, что это вот грустнее всего.

Я задумалась.

– Ты знаешь, что шимпанзе не умеют плавать?

– Вообще-то это неправда.

– Стоп, это как?

– Ага. Это распространенный миф, но несколько лет назад пара ученых засняла плавающих шимпанзе. Так что они умеют плавать. Просто обычно предпочитают этого не делать.

– Надо же. – Меня и вправду это удивило. – Впрочем, я читала о том, что если один из них упадет в реку, например, то второй прыгнет туда же, чтобы спасти сородича, даже если оба они в результате погибнут. Такое в паре зоопарков случалось – обезьяны тонули во рвах, окружавших их вольеры.

Айжа кивнул.

– Я всегда думала, что это действительно грустно. И немного мило.

Мальчик еще чуть помолчал.

– Я все еще считаю, что коалы круче.

Я улыбнулась его ходу мыслей и вернулась к просмотру передачи.

А потом на меня накатила новая волна печали, я поняла, что когда Эрик уедет, Айжа уедет с ним.

Я не верила в спиритические сеансы, но, оставшись в комнате Эрика посреди ночи, я поняла, почему медиумы в кино просят принести что-то личное – футболку, кошелек, украшения. Будто бы в этих вещах еще осталась частичка человека. Поэтому я всегда чувствовала присутствие матери, когда заходила в ее комнату. И поэтому сейчас я ждала, что передо мной вот-вот появится Эрик, хоть я и знала, что он все еще в больнице. Я разделась и приняла душ в его ванной комнате, изо всех сил пыталась игнорировать, что вот тут же стоит он, та же вода омывает его впадинки и округлости, те же полотенца касаются его в тех местах, которых я никогда не видела.

Что я здесь делала? В Нью-Гэмпшире? В его доме? С тем, что постоянно напоминало, что у меня этого никогда не будет, ни при каком раскладе. Мне вдруг так захотелось домой. Это такое сильное желание, что я думала о том, чтобы вызвать такси, невзирая на стоимость пятичасовой поездки, несмотря на то, как неудобно мне будет на заднем сиденье незнакомой машины, за рулем которой будет незнакомый мне человек. Я просто хотела убраться отсюда.

Но потом я вспомнила об Айже в соседней комнате. Я не могла оставить его одного.

Я вытерлась и наскоро оделась в футболку и штаны, которые нашла в его ящике (сначала я их обнюхала, чтобы убедиться в том, что они чистые и у меня не будет реакции; от них пахло стиральным порошком). Застелила матрас свежей простынью, забралась на кровать и закрыла глаза, но уснуть не могла. Эрик был повсюду. Его запах, его вещи, отпечаток на матрасе, где он постоянно спал, – его присутствие почти можно было ощутить. Оно как воздух – повсюду, но коснуться его невозможно.

 

Глава двадцать четвертая

Эрик

Элли одновременно выглядела и старше, и младше, если такое было возможно. В ее вытянутых утюжком волосах теперь виднелись голубые прядки, того же цвета, в который окрашивались ее губы, когда она летом ела то, без сомнения, химическое мороженое. Ежевичное, ее любимое, было как раз такого неведомого цвета.

А еще она была крошечная, невозможно крошечная на этой больничной койке, будто Алиса в Стране Чудес, которая только что выпила уменьшающее зелье, плечики свернулись, тельце провалилось в тонкий матрас.

И тут я обратил внимание на ее нос, где в изгибе ноздри поблескивал крошечный бриллиантик, пытаясь успокоиться и не получить инфаркт от того, что Стефани разрешила ей пирсинг. Ну, хотя бы не татуировку.

И пока я ее рассматривал, вздыхая от облегчения, что в ее теле все еще есть жизнь, и неважно, как она его украсила, она посмотрела на меня холодным и неприступным взглядом. Я стал ждать. Она все еще ненавидит меня? Я так боялся сказать что-то не то. А потом она вдруг прошептала:

– Папочка. – И, кажется, у меня подломились колени.

– Элли.

– Папочка, прости меня, пожалуйста. – Ее лицо сложилось, как аккордеон, начиная со лба. По щекам потекли слезы.

– Ох, милая. – Я обнял ее. Сев на краешек больничной койки, я дал ей выплакаться в мое плечо. Я гладил ее синие волосы, пока бурные всхлипывания не стихли.

Она отстранилась от меня и села, вытерев нос тыльной стороной ладони. Я протянул коробку салфеток с тумбочки.

– О чем ты только думала? – спросил я, заправив ей за ухо непослушный локон.

– Не знаю. – Она опустила взгляд. – Дарси сказала, что это похоже на обычную травку.

– Да даже если травка, Элли. Это на тебя непохоже, – говорил я, вытащив голубую прядь из-за ее плеча, словно в подтверждение своих слов.

Она отстранилась, в глазах вспыхнул гнев.

– Ты не знаешь, какая я.

Я опустил руку. Посмотрел на нее. Дал ее словам повиснуть в воздухе.

– Ты права. Я не знаю, какая ты. Уже нет. Но Элли, я пытаюсь. Я действительно хочу это узнать.

– И как же? Читая всякие идиотские книжки? – язвила она.

– Да, читая всякие книги. – Я изо всех сил старался сохранять спокойствие в голосе. – Читая твой дневник. Особого выбора у меня не было, не так ли? Ты со мной даже не говорила.

– Интересно, с чего это вдруг. – Она закатила глаза и скрестила руки на груди.

– Элли, я знаю, что я сказал, это ужасно, но мне очень жаль. Я уже сто раз извинился. Знаешь, иногда люди говорят то, что на самом деле не имеют в виду. Бывает. Люди ошибаются. Я ошибся.

– Ты думаешь, что это из-за того, что ты сказал?

– Ну да. – Я выпрямился. – Разве нет?

Она фыркнула.

– Боже. Мама права. Ты и в самом деле не понимаешь ничего в чувствах.

Я пытался не обращать внимания на этот выпад и ждал, когда она продолжит. Но она молчала. Просто отвернулась к окну, будто бы уличный фонарь – какое-то удивительное чудо света, которое она никогда прежде не видела.

– Ты еще что-то…

– Ты меня бросил! – вскричала она, от чего я подпрыгнул. – Бросил! Ты говорил, когда вы с мамой разводились, что всегда будешь рядом. Просто не в том же доме. Но тебя не было!

Я сразу же вспомнил Джубили. Ее сложившееся тело, поникшие плечи, то, как она сидела на пассажирском сиденье моей машины, говоря о предательстве матери. Так вот как себя чувствовала Элли все это время? Эта мысль встревожила меня.

– И ты взял с собой его!

– Айжу?

– Разве не этого ты всегда хотел? Сына. Кого-то не столь проблемного и эмоционального. Ребенка, которого просто понять. Ты забрал его, а потом уехал вообще. Чтобы наслаждаться легкой жизнью без меня.

Мои глаза округлялись все больше и больше, с каждой следующей фразой, что вырывалась из ее рта. Я даже и не знал, с чего начать, когда наступил мой черед говорить.

– Айжа отнюдь не беспроблемный и неэмоциональный. И думаю, что ему со мной повезло еще меньше, чем тебе, если тебе от этого станет легче. А работа, из-за которой я переехал? Это всего лишь временный контракт. На полгода. Разве твоя мама тебе об этом не сказала?

– Да. Но все так говорят, а потом оказывается, что ты хорошо справляешься, и тебя просят остаться.

– С чего ты так решила?

– Так Дарси говорит. Ее отец уехал отсюда на работу «по временному, годовому контракту».

Она выделила слово «временному» в кавычки, изобразив их жестом, и меня поразило, насколько по-взрослому это выглядело. Интересно, этому ее тоже Дарси научила?

– И вот уже два года, как он даже не собирается возвращаться.

«Только бы это оказалось временно», – подумал я, но вовремя прикусил язык.

– Ну, это точно временно. Я замещаю коллегу, пока она в декрете, и она скоро вернется. Это переходный период. Кроме того, даже если бы меня попросили остаться, я бы никогда этого не сделал. Я никогда бы тебя не бросил. Ни за что.

Она шмыгнула носом.

– Даже если бы тебе предложили стать партнером?

Я посмотрел в ее грустные глаза. Сережка-гвоздик в носу поблескивала при флуоресцентном свете. И с полной уверенностью я ответил:

– Даже если бы мне предложили стать партнером.

Она коротко кивнула и уставилась на свои руки. Я не знал, куда идти сейчас. Я не знал, поверила ли она мне. Я не был уверен, что смогу исправить все то, что так безрассудно натворил. Но я точно знал, что перееду обратно так быстро, как получится. И что я никогда больше ее не оставлю. И вот тогда, уже второй раз в этой больничной палате, я подумал о Джубили.

Я добрался до дома около трех ночи, до смерти уставший, хотя я и смог подремать, сидя в кресле днем. В доме было темно, но, слава богу, теплее, чем когда я уходил. Идя по коридору, я заглянул в комнату Айжи, он спокойно спал на кровати. Я пошел дальше, старые половые доски скрипели под ногами. Пока шел, расстегивал рубашку. До меня донесся резкий запах, напоминая о том, что я почти сорок восемь часов не был в душе, но сейчас у меня не было сил что-то с этим поделать.

Я подошел к изножью своей кровати и встал там. Джубили, как и Айжа, сладко спала под одеялом. Меня к ней тянуло, будто мы играли в перетягивание каната. И мне так хотелось ей поддаться. Забраться в кровать рядом с ней, вытянуться около нее, почувствовать жар ее кожи, биение ее сердца. Интересно, она тоже об этом думала?

И вдруг меня переполнило желание это выяснить. Узнать, одинок ли я в своих чаяниях, подобно маяку в пустом море.

– Джубили, – шепнул я. Все вены напряглись в ожидании ее ответа. Она не пошевелилась. Я попробовал еще раз. – Джубили.

Я смотрел на нее в темноте, мог различить только лицо в изгибе моей подушки. Я подошел к другой стороне кровати, раздумывая. В теории, два человека могли спать на одной постели такого размера и ни разу не коснуться друг друга за ночь. Уж я-то знаю – мы со Стефани успешно избегали друг друга в такой вот кровати несколько месяцев.

Но сама мысль о Джубили на расстоянии вытянутой руки, волны ее волос касаются меня, как океан омывает берег. Я взял запасную подушку, плед и растянулся на ковре у кровати, вслушиваясь в ее дыхание и ожидая, когда же придет сон. Но его пришлось ждать очень и очень долго.

На следующее утро я встал до того, как все проснулись, и побежал в магазинчик на углу за кофе и пончиками. Когда я вернулся, Джубили на кухне наливала в стакан воду из крана.

– Привет. – Я поставил кулек на стол.

На ней была одна из моих белых маек и тренировочные штаны. Даже с резинкой, подвернутой три или четыре раза, они все равно с нее сваливались.

– Привет, – ответила она и выпила воду.

– Эм, мне придется вернуться в больницу. Помочь Элли выписаться и добраться до дома. А потом мы можем ехать. Так пойдет?

– Конечно. – В этом слове послышался холод. Я никогда не слышал от нее такого тона, и меня это насторожило. – Можно я воспользуюсь твоей стиральной машиной?

– Разумеется. Все, что понадобится. Ой, я вот еще пончики купил. – Я похлопал по пакету. – Передашь Айже?

– Ага. – Она опять подставила стакан под кран.

Я собрался уходить, не зная, что и сказать. В конце концов, я притащил эту женщину через несколько штатов в свой дом в Нью-Гэмпшире, посреди ночи, без предупреждения – я бы тоже от такого был не в восторге.

Я попрощался с Элли сдержанными объятиями и обещанием, что буду приезжать через выходные, пока не вернусь в феврале насовсем.

– Отвечай на мои сообщения. – Я строго, по-отцовски на нее посмотрел.

– Только если ты перестанешь присылать дурацкие.

– Вот на это я бы на твоем месте сильно не рассчитывал.

Она ухмыльнулась, и, хоть мне и хотелось закричать: «Больше никаких наркотиков! Никакой Дарси! Домашний арест!», я решил, что лучше все закончить на позитивной ноте. Кроме того, Стефани удивительным образом была согласна на то, что Элли стоит посидеть дома месяц, так что я хотя бы мог быть спокоен, что она в ближайшем будущем будет ходить только в школу. По дороге обратно в Нью-Джерси Айжа стучал по экрану, играя в какую-то игру, пока я отпускал переживания всех последних дней, вместе со смертельной усталостью. И только на полпути я осознал, что все это время Джубили молчала. Не сказала ни слова с тех пор, как я посадил их в машину у дома.

– Ты позвонила в библиотеку? – спросил я, поняв, что она, скорее всего, сегодня открыта, и Джубили пропустила рабочий день.

– Да. Шайна вышла вместо меня. – И тут же отвернулась к деревьям и заснеженным холмам, которые мы проезжали.

– Слушай, прости еще раз за то, что тебя во все это втянул. Но я рад, рад тому, что ты была рядом. – Я кашлянул.

– Да ничего, – перебила она меня. – Ничего такого.

– Да, но… – Я пытался подыскать слова, но на ум ничего не приходило.

– Правда. Все в порядке. – Она явно закончила диалог.

И тут я подумал: вдруг я все это время понимал ее неправильно? Взгляды, румянец, ощутимое напряжение между нами. Неужели я все это выдумал? Неужели меня так ослепила моя собственная симпатия, что я принял ее за то, что я ей нравлюсь? И тогда я вспомнил слова Элли, они застряли у меня в голове, как камушек в ботинке: ничего не понимаешь в чувствах. Но я же был в ее комнате, касался ее щеки пальцами в перчатках, ее ключицы, ее идеальной круглой груди, и я знал, знал, что она тоже это чувствовала.

А что потом? Мы никогда об этом не говорили. Ни об одном из этих моментов, кроме той ночи в библиотеке, когда она упомянула некое возможное лечение, которое, может, будет проходить, а может, и нет. И думал о том, что сказала мне Конни: как я всегда хотел то, чего не могла получить. Может, мне пора было признать истинную суть этой ситуации: я хочу Джубили и не могу ее получить. И, может, Джубили просто на шаг меня опережала и уже поняла то же самое.

Когда мы наконец добрались до Линкольна, я предложил заехать в аптеку, купить ей лекарства или суп, кажется, ее простуда проходила, но я бы чувствовал себя виноватым, если бы не спросил.

– Я всего лишь хочу домой.

Я кивнул.

– Я просто обещал тебе бульон. – Я надеялся вызвать улыбку. – Не люблю нарушать обещания.

Она не ответила. Дальше мы ехали в тишине.

Я заехал на дорожку у ее дома и поставил коробку передач в режим парковки. Она потянулась было к ручке двери, и, прежде чем я понял, что делаю, я коснулся рукава ее пальто. Она отдернула руку, будто бы моя кисть была пастью королевской кобры.

– Что ты делаешь? – Она посмотрела на меня впервые с тех пор, как мы выехали из Нью-Гэмпшира.

– Ничего. Я не… Прости. Просто… – Я сделал глубокий вдох, пытаясь усмирить отчаяние, опутывающее меня, словно лиана. – До завтра?

– Нет.

– Что? – Мои брови поползли вверх.

– Меня больше не надо возить.

– Конечно, надо. Все еще холо…

– Я не какая-нибудь кисейная барышня в беде, которую надо спасать! – вскричала она, и из машины словно разом исчез весь воздух. – Не нужен мне суп, не нужно чинить мою машину, не нужно возить меня домой! Все было отлично до тебя, и теперь все тоже будет в порядке.

Я замер, слишком ошарашенный, чтобы двигаться, чтобы ответить.

Она посмотрела на свои ладони, лежащие на коленях, а когда опять заговорила, ее голос был тихим-тихим:

– Ты уже сделал более чем достаточно. Спасибо.

Дверь открылась, и она мигом исчезла.

Я сидел, не зная, сколько времени прошло, пока не услышал, как Айжа зовет меня с заднего сиденья.

– Эрик?

Я посмотрел в зеркало заднего вида, встретив его взгляд, его глаза такие же огромные, как и мои.

– Я могу продолжать ходить в библиотеку? – спросил он дрожащим голосом.

– Не знаю, дружище, – ответил я, отъезжая от дома Джубили. – Мне так не кажется.

 

Глава двадцать пятая

Джубили

Я не смогла уснуть в ту ночь. И на следующую. Да и как бы я это сделала, если все время у меня заевшей пластинкой в голове крутились мои слова и перед глазами стояло лицо Эрика, которому больно.

Обессиленная, я медленно делала свои привычные утренние дела: умывалась, натягивала термобелье. В сердце кольнуло, когда я вспомнила, что Эрик ответил мне в библиотеке той ночью, когда я сказала, что оно на мне: ты пытаешься меня соблазнить? Интересно, сколько еще мне нужно будет проходить через это, сколько всего мне о нем напомнит, как он занял вдруг столько места в моей жизни.

Я хотела сказаться больной на работе, но мне нужно было как-то отвлечься.

День еле тянулся, и было такое ощущение, что весь мир решил мне напомнить о том, что все пошло наперекосяк. Гольфист-подушечник, Майкл, с которым мы едва ли обменялись парой слов, вдруг решил узнать, где Луиза.

– Она решила отдохнуть какое-то время? Я ее давно не видел.

Я вдруг заметила, что когда он стоял, а не сидел, скрючившись, за компьютером, в нем что-то было. Если бы вы встретили его на улице, никогда бы не подумали, что он целый день напролет сидит в библиотеке на подушечке.

– Ее уволили. Городской совет сократил финансирование.

Он пристально на меня посмотрел карими глазами. И я поняла, что он подумал о том же, о чем и все остальные: почему убрали не меня?

– Да уж, дело – дрянь, – ответил он.

Я отозвалась каким-то невнятным звуком и опустила взгляд на книги, которые разбирала, в надежде, что он поймет намек и уйдет.

– О, вот эта вот – отличная книга, – показал он на ту, что была в моей правой руке. Я посмотрела на обложку. «На дороге» Джека Керуака. Я ее не читала.

– Правда? – Я удивилась, что он вообще читает. Что он занимается чем-то еще, кроме игры в этот дурацкий компьютерный гольф.

– Правда. – В глазах у него появилась печаль. – Это была любимая книга моего отца.

Я снова посмотрела на книгу, а когда подняла взгляд, его уже не было.

В четыре тридцать открылась дверь, и краем глаза я заметила, что пришел Айжа. Я к нему повернулась и поняла, что это какой-то другой мальчик, такого же телосложения, с блеклыми каштановыми кудрями, которые так отличались от копны цвета воронова крыла у Айжи. И вот это меня почти доконало окончательно. Я была так зла на Эрика, так хотела стереть его из своей жизни, что не подумала об Айже. Что он обо мне скажет? Я чуть не позвонила Эрику, чтобы убедить его в том, что Айжа может, как и раньше, приходить в библиотеку. Но так и не решилась. Как бы я ни скучала по мальчику, так даже лучше. Полный разрыв.

Но если так, то почему же всю следующую неделю, когда открывалась дверь, у меня сердце колотилось в груди, надеясь, что это кто-то из них. Эрик или Айжа. К концу января я сдалась, приняв тот факт, что все действительно кончено, что бы между нами ни было, и наконец перестала смотреть на дверь, веря, что сейчас в нее ворвется Эрик, как какой-то голливудский герой-любовник. И вот тогда он пришел. Не Эрик. Донован.

Я трижды моргнула, когда его увидела, пытаясь осознать то, что он здесь, то, что он в костюме, то, что это вообще он. Для меня Донован существовал только как мальчишка на школьном дворе, в отвратной бейсболке, губы которого подарили мне первый и единственный поцелуй в моей жизни, наглый подросток, который на спор чуть меня не убил.

Время замедлилось, пока он шел ко мне, и сначала я думала, узнает ли он меня вообще, а потом прикидывала, успею ли добежать до задней комнаты и спрятаться. И план бы сработал, если бы я чувствовала свои ноги.

– Джубили, – ответил он на мой первый вопрос медовым голосом. Тембр стал ниже, но я все равно узнала бы его где угодно. Он стоял перед стойкой, и я чувствовала, как он изучал меня от макушки и до кончиков пальцев, укрытых перчатками. Вся сила воли уходила на то, чтобы делать вид, что меня не беспокоит такое разглядывание.

– Мэдисон сказала, что ты тут работаешь. – По его лицу медленно расползлась улыбка. – Я просто пришел в этом убедиться. Прости, что это заняло у меня так много времени.

Только Донован мог думать все это время, что я ждала, когда он придет, что его все везде ждут.

– Хорошо выглядишь. – Его комментарий застал меня врасплох, особенно потому, что он вдруг отбросил всю наигранность. Это прозвучало не мерзко и грязно, но я помнила, что Мэдисон рассказывала о его внебрачных похождениях, и уверена, что Донован возвел комплименты женщинам в ранг науки.

– Спасибо, – ответила я, с огромным облегчением заметив, что пусть сердце и заколотилось, горло уже не сжималось. Мне не важно, что он думал. Уже нет.

Я бы хотела ответить ему встречным комплиментом, но он, честно говоря, выглядел так же. Более старшая, надувшаяся версия мальчика со школьного двора. И брюки сидели теперь там, где положено, а не сползали, демонстрируя всем логотип на трусах, как это было в старших классах.

– Ладно, не буду тебя задерживать. Просто хотел сказать, что рад тому, что у нее получилось все это для тебя сделать.

– Кому? – Кажется, я упустила какую-то часть нашей беседы.

– Мэдисон.

А, ну да. Видимо, он знает, что она помогла мне получить эту работу.

– Боже, она столько лет чувствовала себя виноватой.

Я покачала головой, вот теперь я точно что-то упустила.

– Погоди, ты о чем?

– Тот спор. – Он так сказал это, будто бы все сразу должно было стать понятно. – Знаешь, это ведь полностью была ее идея. Боже, когда она услышала, что ты на самом деле умерла, – не знаю, кто распустил этот безумный слух, – я думал, что она с катушек съедет. – Он засмеялся. – Впрочем, это все было так давно. Столько воды с тех пор утекло, да?

Я похолодела. Мэдисон. Это же бессмысленно – он был ее парнем. С чего вдруг ей хотеть, чтобы он меня поцеловал? Но потом вдруг все встало на свои места. То, почему она так отчаянно хотела мне помочь, когда мы столкнулись на заправке. Как легко я получила эту работу, хотя Луиза говорила, что вакансия была открыта уже четыре месяца… Стоп. Луиза.

Я прищурилась на Донована:

– Почему уволили Луизу?

– Какую еще Луизу?

– Она тут библиотекарем работала. Ее уволили несколько недель назад.

– А, точно. Кажется, технически, это моя вина. Хотя я и не знал, как ее зовут. Мне позвонила Мэдисон, она страшно волновалась, говорила, что бюджет урезают и директор вот-вот тебя уволит, а этого нельзя допустить, тебе очень-очень нужна эта работа. Банк передает по десять тысяч каждый год в фонд библиотеки, так что я просто позвонил кому нужно и сказал, что если тебя уволят, денег им больше не видать. Я не был уверен, что это сработает, потому что десять тысяч – не такие уж и большие деньги. Но сработало. – Он пожал плечами. – Это было меньшее, что я мог сделать.

Я смотрела на него, не в состоянии скрыть своего шока.

– Ты, ты и вправду… нечто, – медленно проговорила я.

– Что же, спасибо. – Он улыбнулся и одернул лацканы пиджака.

– Мэдисон говорила, что ты придурок, но ты и вправду именно такой.

Его улыбка исчезла.

– Эй, вот обзываться не надо. Я старался как лучше.

– Да? А тогда, целуя школьницу-изгоя, ты тоже делал как лучше? Послушай, в следующий раз, когда ты решишь устроить аттракцион неслыханной щедрости, пожалуйста, не втягивай меня в него.

– Джубили. – Его голос стал мягче. – Прости меня. Знаешь, тогда я был мелким засранцем. Я это признаю. Но я никогда не хотел… я не знал.

Он посмотрел в пол и напустил на себя вид невероятной печали.

– Ты никогда не была изгоем. – Он говорил так тихо, что я вынуждена была податься к нему, чтобы разобрать слова. – Не для меня. – Вдох. Выдох. – Мэдисон услышала, как я говорил, что считаю тебя… горячей, или что-то в этом духе. Красивой. И она взбесилась. Приревновала. Я думаю, это был ее план мести или что-то такое. Мне никогда не стоило идти у нее на поводу.

– Да. Не стоило. – Я пыталась добавить нажима в свои слова, но понимала, что могу только обернуть их гневом, как ленивая рукодельница, что оторачивает край кружевом. У меня вдруг не осталось сил бороться. Голова пошла кругом от этой новой информации и старых воспоминаний, но больше всего – от печали из-за того, какими жестокими могут быть старшеклассники, да и взрослые. Даже взрослые еще хуже. Поступки беспечного незрелого подростка я могу простить, но это? Знать, что она подружилась со мной только из чувства долга, что она лгала мне все это время, – это отчего-то еще больнее, чем то, что она совершила в самом начале.

Донован помотал головой, а потом опустил ее, так, будто бы от земли к нему тянулась невидимая веревка.

– Если я могу для тебя что-то сделать…

– Думаю, ты уже достаточно сделал, – ответила я, но беззлобно. Наши глаза встретились, даже если он все еще и был засранцем, я его простила. Я осознала, что он просто не имел для меня никакого значения. Больше нет.

Один из плюсов жизни в одиночестве – никто не видит, как жалко ты себя ведешь. В тот вечер я проигнорировала три звонка от Мэдисон: два на мобильный и один на домашний телефон (думаю, что это была она, хотя это мог быть и очередной телефонный опрос о вкусах мороженого), а потом устроила целый праздник жалости к себе. Какой же наряд я для этого выбрала? Толстовку Эрика, которая уже им не пахла с тех пор, как я ее постирала, но я все равно уткнулась носом в ее воротник, вдыхая воспоминания о нем. А потом я пошла на кухню и нажарила кучу французских тостов, будто бы я готовила на семью из шести человек, и взяла их с собой на диван. Я включила телевизор, одной рукой запихивала в рот хлеб, а другой переключала каналы, пока не дошла до документального фильма о проекте «Монтаук». Я тут же перестала жевать, инопланетяне напомнили мне об Айже, и вот я уже рыдала, размазывая по лицу сопли, слезы смешивая с коричным сахаром на моих губах.

Я скучала по нему больше, чем сама того ожидала. И по Эрику тоже, хоть и сама себя за это ненавидела. Это было так жалко, так по-девчоночьи, будто бы я снова в старшей школе и поверила Доновану. И вот к чему это привело. Но больше всего я ненавидела, что сейчас я чувствовала себя более одинокой, чем за все девять лет, когда я действительно была одна. Как бы я хотела никогда не выходить из дома. И пусть бы кончились деньги, потом еда, а после я бы просто умерла от голода. Меня бы нашли, только когда за неуплату счетов меня надо было бы уже выселять. Может, я бы даже опять попала в «Нью-Йорк таймс», так и видела заголовок: «Девочка, которую нельзя трогать, умерла на гигантской горе книг». Обессиленная, я вытянулась на диване, натянув ворот толстовки на мокрый нос. Меня успокаивала лишь одна светлая мысль во всей этой безнадежности: я хотя бы узнала про Эрика до того, как попробовала иммунотерапию. Поверить не могла, что думала о ней. А что, если бы она сработала?! Конечно же, он бы этого не застал. Он бы уже давно был в Нью-Гэмпшире. Но ведь в теории, если бы мы могли касаться друг друга, если бы я чувствовала его крепкие объятья, то как колет мою щеку его щетина, почувствовать его сухие, обветренные губы, вместо того чтобы все это воображать, так было бы гораздо тяжелее. Правда ведь?

Я схватила ткань толстовки и стала ее сжимать, крепче и крепче, надеясь, что дрожь напряжения в моей руке как-то облегчит опустошающую боль от растущей дыры в груди.

Но этого не произошло.

В воскресенье меня разбудил громкий стук в дверь. Я знала, что это Мэдисон. Я уже четыре дня игнорировала ее звонки, и вчера она пришла в библиотеку, пока я была в задней комнате. Я попросила Роджера сказать, что меня нет.

– Но я уже сказал ей, что ты тут, и я тебя позову.

– Тогда соври, что ты ошибся.

Он закатил глаза, но выполнил просьбу. Я знала, что когда-нибудь придется с ней встретиться, и мне пришло в голову, что сейчас – такое же подходящее время, как и любое другое. Уж лучше, чем устраивать скандал в библиотеке.

Я сбежала по ступеням и открыла дверь…

Эрику. Он оглядел меня, начиная от округлившихся глаз, открывшегося рта, а потом и ниже.

– Милая кофта.

Черт. Пожалуйста, скажите, что на мне не его толстовка, только не опять она. Я посмотрела вниз и выдохнула. Я надела толстовку с ЭмСи Хаммером, которую купила на интернет-аукционе, когда у меня было ироничное настроение. На ней большими буквами красовалось «Тебе нельзя это трогать».

– Что ты тут делаешь?

Он снял шапку и держал ее в вытянутой руке, так что он фактически стоял у меня на крыльце с протянутой рукой. Не знаю почему, но мне это показалось забавным.

– Мы с Айжей… возвращаемся в Нью-Гэмпшир. На следующей неделе.

– Я знаю.

– Откуда?

Я пожала плечами:

– Поняла как-то.

– Слушай, я просто… можно я войду? Мне нужно кое-что сказать.

Я уставилась на него, зная, что будет тяжелее, если я пущу его, но еще я не просто хотела, чтобы он вошел, больше всего на свете я хотела, чтобы он остался. Я отошла от двери и открыла ее шире.

– Ладно. – Я прошла в гостиную. Он за мной, и каждый его шаг ускорял ритм моего сердца.

Я села в кресло, не оставив ему выбора, кроме как сесть на диван. И он сел. С минуту смотрел на пепельницу на кофейном столике, а потом спросил:

– Почему ты на меня так злишься?

Он спросил это так спокойно, что у меня внутри что-то взорвалось.

– Ты меня обманул!

Его брови взлетели вверх.

– Что? Как?

– Ты мне никогда не говорил! Что уедешь. Я не знала! Все эти недели – как ты мог мне не сказать?

– Не знаю. Кажется, я об этом не думал даже.

Я в ярости открыла было рот, но он поднял ладонь.

– Нет. Это не… я не это имел в виду. Видимо, я не хотел об этом думать.

А потом он посмотрел на меня, будто бы только что увидел с тех пор, как я открыла дверь.

– Стоп. А почему это вообще для тебя важно?

– Как это «почему важно»?

– Я это и имел в виду. – Теперь я в его глазах мишень. И он будет бить без промаха.

Я не выдержала его взгляда.

– Мы просто очень сблизились… с Айжей.

– А-а-а. – Он опустил глаза. И плечи. – Я так и подумал.

Я еле сдержала крик.

– Ты такой… невозможный!

Он мигом поднял голову.

– Я? Я?! Да я… – Эрик хмыкнул. – Я даже не…

– Что я должна была тебе ответить? – перебила я. – Что каждый раз, когда ты смотришь на меня, касаешься меня этими дурацкими перчатками, я забываю, как дышать? Что я отчаянно хочу ощутить своей кожей твою, даже если это меня убьет, в буквальном смысле этого слова? Ты это хотел услышать? – Я глубоко вздохнула, и тут же накатило облегчение, хоть мне и захотелось броситься под диван и спрятаться там. Но слова уже вылетели, и их было не поймать.

– Да. Потому что, даже несмотря на то, что ты, очевидно, самая упрямая женщина из всех мне знакомых, на то, что ты так и не научилась укрощать свою гриву при помощи расчески, на то, что у тебя в голове куча бессмысленных и бесполезных фактов, все, чего я хочу, – касаться тебя своими дурацкими перчатками.

– Это должно было быть комплиментом?

– Нет. Но вот это – да: поездка с тобой до дома – лучшая часть моего дня. Любого дня. И несмотря на бардак у тебя на голове, или, может, из-за него, черт, да я понятия не имею, – ты красивее любой другой. Более того, ты каким-то образом стала лучом света в темном и узком тоннеле, которым была моя жизнь последние годы. И я не хочу тебя отпускать.

Дыхание перехватило.

– Не хочешь?

– Нет.

К глазам подступили слезы, и мы смотрели друг на друга, между нами повисла тяжелая тишина. Я ждала, что меня захватит эйфория – огромная радость от того, что я знаю, что все это было не в моем воображении, что он чувствует то же, что и я. Но она не пришла.

– Что же, это все равно не важно. – Ярость опять взяла свое.

– А что с лечением?

– А что с ним? – огрызнулась я.

– Ты не хочешь хотя бы попробовать?

– И в чем смысл? – спросила я, хотя еще меньше месяца назад, когда сама мысль о том, что я не смогу коснуться Эрика, казалась невыносимой, я почти на него согласилась. Почти. – Ты что, будешь сидеть и ждать в этом своем Нью-Гэмпшире, пока оно сработает?

– Да, почему бы и нет? Он всего в пяти часах езды. Мы бы могли и дальше видеться.

Хоть я и была польщена, я знала, что он все еще цеплялся за мечту, с которой я жила последние несколько месяцев. Пора уже было принять действительность.

– Эрик, ты сам себя послушай! Весь твой мир там, твоя дочь там. А мой – тут. Даже если забыть об этом, доктор Чен сказала, на то, чтобы только выделить белок, может уйти год, я уж не знаю, сколько уйдет на лечение. А если оно никогда не поможет? Ты просто будешь ждать вечность, не жить дальше? – Я вздохнула, какая-то часть гнева ушла. – Я и не ожидала, что ты будешь ждать, я бы тебе этого никогда не позволила.

– Тогда сделай это для меня! – взорвался Эрик. – Сделай для себя самой. Перестань проживать жизнь так, будто ты до жути ее боишься, отгораживаясь от всех в доме с книгами. Ты заслуживаешь большего, Джубили! Боже, ты заслуживаешь гораздо большего.

Я ошарашенно смотрела на него. Я уже открыла рот, чтобы накричать в ответ: как он посмел указывать мне, как жить? Но вдруг я увидела его оливково-зеленые глаза, страсть в них, ту же боль, что и в моих, – и мне вообще расхотелось ругаться.

В горле застрял ком.

– Я буду по тебе скучать. – Глаза наполнились слезами, все поплыло.

– Но тебе не нужно, ты же знаешь. Мы можем общаться и дальше. Я буду звонить. Писать электронные письма. Я хочу знать, как ты. Чем ты занимаешься. – Он улыбнулся и добавил: – Что ты читаешь.

Я впитывала его слова. Это звучало так притягательно: остаться в его жизни. Слышать его голос в трубке. Но я поняла, что хочу не только его голос. Мне не нужна часть. Как бы алчно это ни звучало, но я хочу его целиком. И не могу его получить. А кто-то другой неизбежно сможет. Что будет, когда он начнет с кем-нибудь встречаться? Я должна буду улыбаться и реагировать так, как любой другой из его друзей? Одна эта мысль выбивает меня из колеи.

Я медленно качаю головой:

– Я не могу. Я просто… не могу.

Я хочу рассказать ему почему, объяснить, что это будет нечестно по отношению ко мне, точнее, по отношению к нему самому, но что это изменит? Жизнь – нечестная штука. Беспощадная и жестокая. Видя боль в его глазах, я поняла, что он тоже об этом знает не понаслышке.

Он медленно помотал головой, как лодка, качающаяся на волнах. И прижал руки к лицу. Я разглядывала их: костяшки, выпуклые вены от пальцев до запястий. И чувствовала последний укол в сердце: мрачной, опустошающей уверенностью я осознала, что никогда не почувствую их на своей коже.

– Что ж, тогда это все. – Он словно подвел черту, я знала, что к этому все шло, но все равно не была готова.

Боль началась в сердце, а потом перешла в кости, в конечности, как вибрация гонга, в который ударил какой-то великан. И тогда я поняла, что никогда не знала, что такое боль. Не до конца. Ни когда дети дразнили меня, сидящую на скамейке в одиночестве, ни когда Донован поцеловал меня и поджег мое горло, перекрывая воздух, ни когда умерла мама. Ни разу до этого момента, когда я смотрела Эрику в глаза и чувствовала абсолютную несправедливость того, что это конец, когда у нас и начала-то не было.

– И что нам теперь делать? – Голос сорвался от переживаний. Меня уже не беспокоило, что из моих глаз на ковер льется вода.

Эрик встал, и я знала, что это оно. Это прощание. И я почти пожалела о том, что он вообще пришел. Почти.

– Теперь. – Его глаза потемнели, когда он схватил плед, перекинутый через спинку дивана. Он потихоньку начал его разворачивать. В каждой руке он держал по углу. – Теперь я тебя задушу.

Я инстинктивно дернулась назад, не понимая, а потом вспомнила наш диалог в машине. Как я все ревела и ревела из-за мамы.

Я хмыкнула, и вот я уже смеялась вовсю.

– Давай сюда, – позвал Эрик.

На трясущихся ногах я подошла и упала в плед, в его руки. Он завернул меня, как шаурму, и крепко обнял. Мои плечи сотрясались от хохота, но он не отпускал. Не отпускал и тогда, когда его плечи затряслись в такт моим. Не отпускал даже тогда, когда оба мы уже не смеялись.

 

Глава двадцать шестая

Эрик

Когда в десятом классе я пришел домой со свидания с Пенни Джованни, моя мама ждала меня за кухонным столом с чашкой кофе. При ее невероятной мудрости она почувствовала, что что-то не так. Я признался, что меня расстроило то, что она не дала подержать ее за руку, и думал, что это со мной что-то не так (разумеется, это было до того, как я понял, что именно со мной было не так в глазах Пенни – мой пол). Мама развеяла все мои сомнения. «Главное в любви – уметь ждать», – сказала она, и эта логика устроила мое рациональное мышление. Это меня успокоило. И развеяло мифы о трепещущих сердцах и бабочках в животе, о которых девчонки все время говорили в книгах и фильмах.

Но только выйдя из дома Джубили, я понял, что она имела в виду, что главное в отношениях – уметь ждать. Потому что любовь – это то, что появляется, когда ты совсем ее не ожидаешь, когда ты ее не ищешь, посреди библиотеки маленького городка в образе растрепанной женщины в ночной рубашке. И на умение ждать ей абсолютно наплевать.

– Я нашла вам терапевта в Нью-Гэмпшире, который отлично подойдет Айже, – сказала Дженет, протягивая мне карточку. – Он сильно продвинулся вперед, и я не хочу, чтобы он вернулся к начальному состоянию.

– Разумеется, этого не будет. – Я взял визитку и чуть выпрямился, чтобы положить ее в задний карман. – Я позвоню, как только мы обустроимся.

Прогресс Айжи заключался в том, что теперь я мог рассказывать ему истории про отца. Над некоторыми из них он даже смеялся (например, над тем, что как-то на четвертое июля Динеш съел тридцать шесть хот-догов на спор, думая, что он побьет рекорд чемпиона Кони-Айленда, и следующие три дня его тошнило). Также, насколько я знаю, он больше не практиковался в телекинезе и не пытался контролировать электричество (я боялся, что ему это придет в голову после случая в библиотеке). Возможно даже, мы уже пережили эти эксперименты, и мне от этого становилось легче.

Но его большие карие глаза были все еще подернуты печалью, и иногда, по ночам, я даже слышал, что он плачет. Хотя, если уж быть честным, с тех пор как я ушел от Джубили, я тоже особо не веселился. Моя мама назвала бы нас парой недотеп.

– Сколько обычно длится эта… скорбь? – Я не знаю, спрашивал ли для Айжи или для самого себя.

Она по-доброму улыбнулась, хотя губы были сжаты.

– Дольше, чем вам кажется. Со временем становится лучше, но до конца она никогда не проходит.

Я кивнул.

– Продолжайте общаться. И просто будьте с ним рядом. Как вы это и делаете.

Я уперся руками, будто рычагами, в колени и встал.

– Ну что же, спасибо вам.

Как нужно прощаться с психотерапевтом? Пожать руки? Нам нужно обняться? Я решил просто слегка помахать.

– Вы очень помогли. Нам обоим.

Она кивнула.

– Я просто делаю свою работу.

Я пошел к двери и потянулся к ручке.

– О, Эрик, – донеслось из-за моей спины.

– Да? – Я обернулся.

– Это по поводу Джубили. – Я замер. – Думаю, Айже пойдет на пользу попрощаться с ней. Он кажется расстроенным, когда говорит о ней и о том, как внезапно кончилась их дружба. Полагаю, они сильно сблизились.

Она прищурилась, и я задумался, сколько же она знает или хотя бы подозревает. Я кивнул и поднял ладонь в знак благодарности.

– Спасибо, – еще раз произнес я.

По дороге к машине я вытащил телефон и набрал сообщение Элли. Я писал ей каждый день, хоть она и не всегда отвечала. Некоторые сообщения серьезные, а некоторые больше похожи на это:

Думаю проколоть нос. Что лучше: кольцо или гвоздик? Папа.

Сунув телефон обратно в карман, я повернулся к Айже.

– Закажем пиццу на ужин? – спросил я, когда мы оба сели в машину.

– Мне все равно, – пробормотал он, застегивая ремень безопасности.

Несколько минут мы ехали молча. Я было пожалел о том, что заехал в офис Дженет перед отъездом, но я знал, что она была права. Я не мог просто задвинуть отношения Айжи и Джубили под коврик, как бы сильно я ни хотел забыть ее. Двигаться дальше. Это нечестно по отношению к Айже.

– Эй.

Он поднял голову.

– Ты же знаешь, что это не Джубили виновата в том, что тебе пришлось перестать ходить в библиотеку?

Он поднял бровь:

– Разве?

– Нет. Это из-за меня.

Он не спросил почему, и я этому только рад.

– Я знаю, что она по тебе скучает. Хочешь попробовать заскочить к ней до отъезда?

Айжа закусил губу и уставился в окно. И через несколько минут ответил:

– Да, хочу.

– Хорошо. – Я был в ужасе от того, что придется снова прощаться, но в то же время умирал от желания увидеть ее. – В субботу поедем.

У меня завибрировал телефон, и я вытащил его, когда мы остановились на следующем светофоре.

Боже, какой же ты дурила.

Я улыбнулся.

– А что с Руфусом? – спросил Айжа в тот же вечер, когда мы паковали последние коробки на кухне. Я написал «кофейные чашки» большими черными буквами на одной из них, чтобы второй раз их не потерять.

Пес затявкал, когда услышал свою кличку.

– А что с ним? – Я закрыл коробку.

– Думаю, мы должны его оставить. С ней.

Пауза.

– С кем? – спросил я, хотя прекрасно знал ответ.

– С Джубили.

– Почему?

Он пожал плечами.

– Она его любит, – медленно ответил мальчик. А потом наклонил голову и добавил: – Боюсь, без нас ей будет одиноко.

Киваю. Я эгоистично, ревниво боюсь как раз обратного. Боюсь, что без нас ей одиноко не будет.

– Да, дружище. Мы можем отдать ей собаку.

Руфус загавкал. Решено.

В субботу вечером я остановил машину у дома Джубили, но не на подъездной дорожке, решив, что я просто больше не могу ее видеть. Не с глазу на глаз.

Айжа выскочил и открыл дверь, чтобы забрать Руфуса.

Я смотрел в темноту, как он идет по двору к двери, стучится и ждет. Над крыльцом зажегся свет. Открылась дверь. Руфус прыгнул на Джубили, почти сбивая ее с ног. Я удивился, когда вдруг понял, как же он вырос за эти несколько месяцев. Она села на корточки, он начал облизывать ей лицо своим розовым языком, и она хихикнула. Потрепала его шерсть, успокаивая, и вдруг стала серьезной, когда Айжа объяснил, зачем он пришел. Она покачала головой. Раз. Второй. А потом Айжа что-то сказал ей, чтобы ее убедить, и она закивала и улыбнулась. Потом вдруг она исчезла внутри, закрыв дверь. Я скорчился, будто бы мне дали под дых. Она даже не взглянула на меня. Не помахала. Интересно, неужели она забыла все всего за неделю? Может, ее чувства не такие сильные, как мои? Но тут я заметил, что Айжа стоял на месте. Не шел обратно к машине.

И я ждал с ним вместе, что бы потом ни случилось.

И вот дверь открылась. И в проеме стояла Джубили, держа в распахнутых руках простынь. Я было открыл рот, чтобы что-то сказать. Закричать. Предупредить, что Айжа ненавидит, когда его обнимают. Но было слишком поздно. Она обернула его в простынь и крепко сжала. Айжа – чудеса! – Айжа не двигался. Он просто стоял там и позволял себя любить.

Над его укутанной в простынь головой я видел глаза Джубили, она смотрела на машину, искала меня в темноте. Не знаю, видела ли она меня, но я так широко ей улыбаюсь, что щеки еще тысячу дней будут болеть. И думал о том, как же глуп я был, что не понял – из всех людей в мире только Джубили сможет его коснуться.

 

Глава двадцать седьмая

Джубили

Вместо того чтобы упиваться жалостью к себе, как я это делала почти все вечера на этой неделе после работы, в последнюю ночь я решила отвлечься, прочитав «На дороге». Книга оказалась так хороша, что я не спала до трех часов утра, пока глаза не стали закрываться. Как только в пятницу с утра я закончила последние несколько страниц, в библиотеку вплыла Мэдисон.

– Ты вообще где была?

Я опустила книгу. Посмотрела на нее. И спокойно ответила:

– Прямо здесь.

– Ой, вот не надо вот этого. Ты знаешь, о чем я. Ты не ответила ни на один из моих звонков и заставила Роджера мне соврать. Я же знаю, что в тот день ты была здесь.

Я откинулась на стуле и вздохнула. Я знаю, что столкновение было неизбежно, на самом деле я скорее удивилась, что оно затянулось так надолго.

– А где была ты? – я вернула ей вопрос. – Это же было аж две недели назад?

– Дети болели.

Мне тут же стало не по себе.

– Боже, они в порядке?

– Да, просто дерьмом заливают меня и все вокруг. – Она скорчила гримасу. – Началось все с Ханны, но дети – это как костяшки домино, так что в итоге заболели все.

– Мне жаль.

– Далеко не так, как мне, – ответила Мэдисон, и по ее взгляду я поняла, что она уже не о детях говорит. – Донован передал, что рассказал тебе все. Придурок.

– Это правда? – У меня еще есть кроха надежды на то, что он лгал.

– Да. – Она опустила взгляд.

– Почему ты это сделала?

– Ревновала.

– Ко мне? – Я хмыкнула. – Да у тебя в старшей школе было все. Я просто не понимаю, как такое возможно.

– Сама не знаю. Ты была такая хорошенькая, и весь этот флер таинственности. И Донован… ладно, это уже не важно. Это было глупо. Я была глупой.

– Жаль, что ты мне не рассказала. Жаль, что я узнала все от него.

– Я знаю. Мне надо было бы это сделать.

– Так хоть что-то из этого было искренним? Твоя дружба? Или это просто было из-за чувства вины, эдакий проект ошибок прошлого.

– Нет! Джуб, я… Хочу сказать, что да, началось все с этого…

Я ее перебила. Одно дело – думать так, а другое – когда твои подозрения подтверждаются.

– А, ради всего святого, Луиза? Ее же уволили. Она тут всю жизнь проработала. О чем ты думала вообще?

Она подавлена, не смотрит на меня.

– Я знаю, знаю. Мне так плохо. Клянусь, я что-нибудь придумаю.

Она подняла на меня глаза.

– Но ты должна понять…

– Думаю, что я все прекрасно поняла. И думаю, что разговор окончен.

– Джубили! – Она не сдвинулась с места, так что я неловко встала со стула и ушла в заднюю комнату, потому что я только туда и могла уйти. Она за мной не пошла. В голове гудело от злости, и из-за этого в носу защипало, к глазам подступили слезы, и вот они уже катились по щекам. Я чувствовала себя такой дурой. Из-за Мэдисон. Из-за отъезда Эрика и Айжи. Из-за всего. Будто бы я жила в какой-то школьной мечте, где самая популярная девочка хотела со мной дружить, где я могла влюбиться и начать встречаться с парнем, как обычная девушка.

– Повзрослей уже, – бормотала я себе, смущенная собственной наивностью. Боже, все было настолько проще, когда я была одна. Но, к счастью, кроме этой работы, кажется, я возвращалась к тому, с чего начала. С одиночества. И для меня это в самый раз. Безопаснее, если вдуматься. Я выпрямила спину, вытерла лицо и сделала глубокий вдох. А потом вернулась к стойке.

Мэдисон ушла.

Позже, расставляя книги на полках с биографиями, я заметила Майкла, гольфиста, он стоял у принтера и что-то бормотал себе под нос. Так странно видеть его не за привычным местом у компьютера, где он смотрел на дурацкий зеленый экран и делал первый удар или что там нужно делать в этой игре.

Я подошла поближе, чтобы узнать, в чем дело.

– Черт побери! – прошипел он и несильно ударил кулаком по принтеру.

От неожиданности я подпрыгнула. Он поднял голову.

– Ой, извини! – Он был похож на школьника, которого застукали, когда он рисовал на парте. Если бы это не выглядело так жалко, то было бы даже мило.

– Я могу чем-то помочь?

Он удивился, будто ему и в голову не пришло попросить о помощи.

– Да. Если можно. Я пытаюсь распечатать документ уже с полчаса, а бумага постоянно застревает. Я уже потратил доллара четыре четвертаками. Мне казалось, что принтер отдаст мне бумагу, но на нем написано, что он опять ее зажевал.

– Он у нас капризный, – вспомнила я слова Луизы, которая поделилась со мной этим секретом в первый мой день тут. Я наклонилась и открыла ящик, где мы храним бумагу. Майкл стоял рядом с лотком подачи бумаги принтера, так что я подняла на него глаза.

– Ты не мог бы чуть отойти назад?

Он отступает на шаг.

– Еще чуть.

Еще два шага.

– Спасибо. – Я заполнила лоток до самого верха. И обернулась к нему: – Он нормально не работает, если бумаги меньше, чем половина лотка. Такая у него причуда.

– А-а-а, для этого надо разбираться в технике. Вы бы хоть табличку повесили.

– Мы вешали. Несколько раз. Ее рвали, на ней писали. Однажды даже ее кто-то украл. Так что мы перестали пытаться.

– Ого. Безумие какое-то.

– Да уж. Слушай, давай я возьму ключи со стола и отдам тебе деньги, которые съел принтер?

– Нет, все в порядке. Не в деньгах дело, просто мне очень нужно было это напечатать.

– А что это? – Любопытство взяло верх. – Что-то связанное с той игрой?

Он смущенно опустил взгляд.

– Нет-нет, это с ней не связано. Это просто… бизнес-план.

– Правда? – Я удивлена тому, что у него есть амбиции вне игры. – А что за бизнес?

– Знаешь, где старое поле для гольфа за городом? Заброшенное?

– Да. – Я вспомнила, как мы глухой ночью ехали мимо него в Нью-Гэмпшир. С Эриком. Сглотнув, я выкинула его из головы.

– Я хочу его купить. Вернуть к жизни. Это отличное место. – Он посмотрел на меня, глаза сияли.

– Ого. Рада за тебя. Ладно, пойду за ключами.

Через несколько минут я вернулась, а он стоял у своего привычного места и ровнял стопку бумаги, видимо бизнес-план. Я открыла коробку с мелочью и набрала четвертаков на четыре доллара, положила их в пластиковый стаканчик, который я взяла со стола.

Я поставила мелочь рядом с ним.

– Вот, держи.

– Спасибо. – Он уже вернулся к игре.

Я какое-то время постояла рядом, пока любопытство не победило.

– Слушай, а почему ты сюда приходишь каждый день? Просто поиграть в эту игру?

Я смутилась сразу же, как задала вопрос, потому что не понимала, как грубо это может прозвучать.

– Прости, пожалуйста. Я не хотела…

– Нет, все в порядке, – ответил он. Но потом он просто продолжил смотреть в экран. Через долгие двадцать или тридцать секунд, когда я уже собралась уйти, он заговорил: – Мои родители умерли. В прошлом году. Мама от рака груди. А папа несколько месяцев спустя. Дурацкий несчастный случай.

– Автокатастрофа?

– Нет, он упал с лестницы, когда пытался почистить водосточные трубы. – Он тихо хмыкнул. – Мама всегда говорила ему нанять кого-то для этого.

– Боже, мне так жаль.

– Да. Как бы то ни было, мои родители были довольно известными людьми, так что потом мне звонили, заходили домой и на работу без предупреждения, чтобы проверить, как я, присылали мне всякие вещи, и в какой-то момент я уже не смог этого выносить. Соболезнования. Жалость. Так что я взял отпуск за свой счет. И однажды зашел сюда, чтобы спрятаться от всего этого. Так и стал приходить. Я не особо об этом думал, но, кажется, это оказалось хорошим способом отвлечься. В любом случае это было легче, чем быть с теми людьми. – Он махнул в сторону двери. – Наверное, это звучит немного безумно.

– Нет. Не звучит. Не для меня.

Он удивленно посмотрел на меня:

– Правда?

– Да.

Он кивнул.

– Отлично, – отвернулся обратно к монитору, а я пошла обратно к стойке, и уже второй раз за день у меня в глазах стояли слезы.

Следующие несколько недель Мэдисон была еще настойчивее: она звонила, писала и приходила без предупреждения в библиотеку и ко мне домой. Я пыталась не обращать на нее внимания, но она была невыносима. Наконец, однажды она подстерегла меня на крыльце, когда я возвращалась домой. Я поставила велосипед за забором и подошла к ступеням, не поднимаясь на них.

– Пожалуйста, уходи, – попросила я, доставая ключи из сумки.

– Нет, пока ты меня не выслушаешь.

Я скрестила руки на груди и посмотрела на нее.

Она вздохнула.

– Когда я увидела тебя на заправке, несколько месяцев назад, я была потрясена. Столько воспоминаний нахлынуло сразу, столько чувств, которые я годами пыталась забыть, особенно чувство вины за тот отвратительный, дурацкий спор и то, что он с тобой сделал. А потом ты сказала, что ищешь работу, да, я хотела помочь, я бы все для тебя сделала, чтобы исправить то, что натворила. Боже, когда я узнала о твоем состоянии, о том, как ты живешь, о том, что Донован говорил правду, – мне стало еще хуже. Так что да, может, сначала это и был проект ошибок прошлого, или как там ты его назвала, потому что я эгоистично хотела заглушить свою совесть.

На этих словах я хмыкнула и закатила глаза. Она вытянула руку, перебив меня:

– Я это признаю. Но Джуб, чем лучше я тебя узнавала, тем больше ты мне нравилась. А потом я была так рада тому, что у меня просто появилась подруга. Ты не представляешь, как тяжело мне было с тех пор, как мы с Донованом разошлись. Как говорится в таких ситуациях, друг познается в беде. И это правда. Оказалось, что многие люди были в моей жизни только потому, что они считали нас идеальной парочкой или потому что он стал большой шишкой в банке, а когда мы развелись, мне стало так одиноко. И тут появилась ты. И я была тебе нужна. Но оказывается, что и ты мне нужна. Больше, чем тебе кажется.

Я уставилась на нее, вдумываясь в ее слова. И поняла, что мне всегда казалось, что у Мэдисон миллион друзей, как это было в старших классах. Я и представить не могла, что она так же одинока, как я. Как и я.

Я закусила губу, не желая отпускать злость, я знала, что мне есть, на что злиться, но когда она посмотрела на меня, я поняла, что прощу ее. Что уже простила. Да и мистер Уолкотт всегда говорил, что на безрыбье и рак – рыба, а она – единственный оставшийся у меня друг.

– Господи Иисусе, Мэдисон. – Я опустила руки. – Может, ты уже уйдешь с моего крыльца?

В ее глазах печаль.

– Хорошо. – Опустив плечи, она спустилась.

– Вот не надо только всей этой драмы. Мне нужно, чтобы ты подвинулась, тогда я смогу открыть дверь и пустить тебя внутрь.

– Правда? – Ее голова тут же дернулась вверх.

– Да, правда.

– Ничего себе! Как бы я хотела тебя обнять.

– Не торопи события. Мы только что помирились. И, раз уж я твоя единственная подруга, думаю, не стоит отправлять меня прямиком в больницу.

Позже, когда мы расположились на диване с кружками кофе, а Руфус довольно улегся у моих ног, я рассказала ей об Эрике.

– Ох, Джуб. Это полный отстой.

Я горько усмехнулась тому, как точно она охарактеризовала ситуацию. А потом спросила ее о том, что вертелось у меня в голове с тех пор, как Эрик вышел из моего дома.

– Ты когда-нибудь жалела о том, что вообще встретила Донована?

Она раздумывала над ответом.

– Иногда да, – большой глоток кофе. – Но потом я смотрела на Сэмми, на Ханну и на Молли, и оказалось, что знакомство с ним – лучшее, что случилось в моей жизни.

Я кивнула.

– А если бы у вас не было детей? Если бы вы поженились, а потом он бы тебе изменил, а у тебя бы не было ничего?

– О чем ты спрашиваешь? Стоит ли любовь такого риска?

Я пожала плечами:

– Не знаю. Хотя да, думаю, что я спрашиваю именно об этом.

Очень долгий выдох, а в конце она хмыкнула.

– Слушай, иногда любовь – это полное дерьмо. Особенно если мы говорим о моей истории любви. Пошла бы я на это, если бы знала, что все вот так закончится? Я не знаю. Но в этом и суть. Никогда не знаешь, чем кончится. Любить кого-то, доверять ему. Это всегда рискованно. И есть только один способ проверить, стоит ли игра свеч.

Я задумалась над ее словами. И вдруг подумала о Майкле. И том, что он сказал в библиотеке: насколько легче становится жизнь, когда ты закрываешься от мира, от боли. Как я это делала долгие девять лет. А когда я наконец перестала прятаться, я встретила Эрика. И пусть это и было больно, пусть мне до сих пор больно, ежеминутно, ежесекундно, отказалась бы я от знакомства с ним? За все девять лет одиночества мне ни разу не было так радостно, так весело, как в те моменты, когда я была с ним рядом. Интересно, если я опять замкнусь в себе, закроюсь от мира и людей, что еще я пропущу тогда? И теперь я понимала, что Мэдисон права. Нужно было идти на риск.

В воскресенье я проснулась, выпустила Руфуса, съела яйцо на тосте, разрезанное на крошечные кусочки, – пусть моя агорафобия и отступила, я все еще боюсь подавиться и задохнуться. А потом встала перед дверью в комнату моей матери. Я оглядела все вокруг, будто бы хотела запомнить смятую постель, батарею флаконов с парфюмом на комоде, полные драгоценностей шкатулки, а потом принялась за дело.

Бóльшую часть утра и дня я разбирала вещи в ее кладовке, ящиках, разделяя все на три кучи: отдать, выбросить и оставить. Вещей, которые я хотела бы оставить, меньше всего. Руфус с любопытством за всем этим наблюдал с порога комнаты. Я разобрала постель, вытолкнув каркас и матрас в коридор, затем проделала то же самое с комодом и ночным столиком. А потом принялась за первую из ее шкатулок. Я знала, что все это – дешевка, все хорошее она забрала с собой на Лонг-Айленд, но я все равно разобрала все, словно просто хотела напоследок почувствовать в руках каждую цепочку и каждую сережку. Вспомнить, когда я в последний раз видела их на ней.

Вдруг на дне третьей шкатулки я нашла его – письмо, адресованное Кимберли Юнт в Фонтейн-Сити, Теннесси. Обратный адрес – адрес моей матери, мой, тот, по которому мы жили в том городке. Между ними двумя втиснулся черный штамп «вернуть отправителю». Я перевернула конверт и увидела, что он не распечатан.

Я смотрела на конверт. И думала, кто бы это мог быть. Она никогда не упоминала никакую Кимберли, даже когда мы жили в Теннесси, по-видимому, всего в нескольких километрах от этой женщины.

Я села на паркетный пол, подцепила большим пальцем клапан, легко разорвав старый клей. Вытащила сложенный тетрадный листок из конверта, расправила его. И начала читать.

Кимми,

Вики.

Я знаю, что ты не хочешь меня слышать, но ты не отвечаешь на мои звонки. И я тебя в этом не виню. Но сейчас мне просто нужен кто-то. И ты – самая близкая подруга из всех, что у меня были. Джубили – это моя дочь, так я ее назвала, может, ты это уже и знаешь, в общем, врачи говорят, что она больна чем-то ужасным. И мне очень страшно. Они говорят, что я не могу ее трогать. Что никто не может.

Она всегда была беспокойной девочкой, еще задолго до того, как начались проблемы. Она могла проснуться среди ночи и закричать так громко, как тебе не приходилось слышать. Доктор сказал, что ее мучили кошмары. Но я знаю, что это нечто большее – будто бы она проснулась, уже боясь всего мира вокруг. Будто бы она знала все еще тогда, еще до меня. И я думала, что во всем этом виновата я.

Я знаю, что ты не веришь в грехи, или в то, что Бог наказывает людей, или во что-то еще, но еще я знаю, что то, что я сделала, – неправильно, и, может, Джубили теперь за это расплачивается? Это карма или что-то в этом роде. А сейчас, когда началось все это, она еще больше нервничает, чем раньше, и я не могу ее в этом винить. Она меня близко к себе не подпускает.

Врачи говорят, что если я буду осторожна, если я надену перчатки, если не буду ее касаться, то все, наверное, будет в порядке. Но она так напугана.

Я купила в гипермаркете ночную рубашку – страшный старомодный саван с длинными рукавами какой-то километровой длины (не знаю, кто спит в таком, хотя, чуть подумав, я решила, что это как раз в твоем стиле, только не обижайся). Иногда по ночам, когда Джубили спит, я прокрадываюсь в ее комнату и обнимаю ее, осторожно, чтобы не разбудить, чтобы не коснуться голой кожей. О, как приятно она пахнет. Как моя малышка, хотя сейчас ей уже шесть лет. И это разбивает мне сердце.

Я не знаю, почему рассказываю тебе все это, может, потому, что тебе станет легче, когда ты узнаешь, как больно мне жить. И думаю, что я заслужила это, разрушив твой брак. Или, может, я просто хочу, чтобы ты меня пожалела. Бог знает, как сейчас мне нужен друг, пусть он и будет рядом только из жалости.

В любом случае, я заслужила. Прости меня.

Дойдя до конца, я перечитала его заново. А потом и в третий раз. И пусть это и пролило свет на то, кто мой отец, и на ту часть прошлого моей матери, которую я даже никогда не думала узнать, и я даже не была уверена, что хотела бы знать это, все, о чем я могла думать, – нелепая ночная рубашка, которую я нашла в ее гардеробе и надела на День всех святых. И я рассмеялась, хотя руки тряслись, а слезы катились по лицу. Моя мама – у которой было слишком много слишком тесных блузок, которая слишком много курила и которая была очень и очень далека от идеала – она обнимала меня. Она любила меня. Единственным способом, которым могла.

Наконец я собралась, встала с пола, взяла письмо мамы и положила в стопку вещей, которые хотела бы оставить, и вернулась к остальным вещам. Через несколько часов, когда мышцы заболели, я спустилась, удовлетворенная работой за день. Я села на диван, взяла книгу с одной из шатких стопок и решила провести остаток вечера за чтением, пока Руфус улегся у меня в ногах. Завтра я передвину свою мебель в ее комнату. Сразу после того, как позвоню доктору Чен.