Они ехали на юг, потом на восток, переехали мост Нанпу под которым чёрной толстой верёвкой струилась река. С обеих сторон тугие комки городского света. Сама по себе Хуанпу — провал. Ни жизни. Ни движения. Громадный угольно-чёрный топор, рассёкший Шанхай напополам.
Пиао ведёт медленно, осторожно, постоянно бросая взгляды в зеркала заднего обзора. Шишка ни разу года за четыре не видел, чтобы Босс сидел за рулём. Он не задаёт вопросов, незачем. Ответов всё равно не будет. Под колёсами улица Падун. По обе стороны стальными шипами высятся краны. Тысячи кранов. Тысячи иностранных компаний стремятся застолбить место в свежеобразованной рыночной экономике. Подпитываясь могучим экономическим возрождением. Пять миллиардов долларов инвестиций плещутся вокруг с маниакальной прямотой пограничного города. Великий Скачок Вперёд… торговый и банковский центр мира к 2010 году. Сказочное место тысяч обещаний; мечтаний, вознёсшихся в ночное небо в форме бетонных башен, усеянных и пронзённых холодным светом. Старший следователь качает головой… Неужели нельзя делать деньги в более приличной обстановке? Пиао выходит из фургона, ботинком тут же въехав в кучу собачьего говна.
— Тфу ты!
Обтирает ногу о проволочный заборчик на углу бесконечной стройплощадки. Джунгли бамбуковых лесов переплетаются с полосами тусклого света. Коричневая земля навалена большими гнойниками. Глубокий канал с грязной вонючей водой, украшенной нефтяной радугой. Он устал, но стоит зажмуриться, и перед ним появятся их аккуратно обрезанные пальцы. Их разбитые лица. Тёмные, пустые колодцы на месте глаз. Он не жмурится.
Он просовывает руку в опущенное перед Яобанем стекло. Тот кладёт ему в ладонь плод танцев фотографа. Четыре плёнки, сто двадцать кадров, качественных и вдумчивых. Пиао убирает их в карман, бровями изображая вопрос. Шишка качает головой. Семь звонков, ни больница, ни университет не примут бедняг, которых они выкопали из ила Хуанпу.
— Ну пиздец, — только и говорит Пиао.
По проложенным доскам он идёт к новому таксофону. Короткая беседа. Оживлённая, но короткая. Он возвращается к машине быстрей, чем Шишка успевает раскурить сигарету. На десять фен беднее и на тысячу юаней довольнее.
— Твой брат… — Пиао прерывается, чтобы тоже прикурить сигарету «Китайская марка» от потёртой зажигалки Яобаня. — …он же учится в Университете?
— Ну… — Яобань затягивается, целуя никотиновые облака, — …у него сейчас годовое исследование человеческой репродуктивной системы. В его рамках он как никогда приблизится к сексу… — Смех. Вспышка ампутированного дыма, плевок и табачная дымка, — …так что он едет в Америку на три месяца, программа по обмену с серьёзной больницей в Нью-Йорке. Везунчик, сволочь. Я слышал, что в Америке женщины при этом не выключают свет. Да мне хотя бы при этом в том же доме быть, на хуй…
Он снова смеётся. Пиао затягивается. У сигареты вкус чего угодно, кроме сигареты.
— Парень знает своё дело туго.
— Лучший в классе, пацан — мозг. Силён на голову, зато снизу никакой…
Яобань хватает себя за промежность, улыбается. И сигаретой подпаливает китель.
— Твоя противоположность?
Шишка кивает, смех его неловко гаснет. Ему польстили или оскорбили? С Боссом никогда не скажешь наверняка. Убрав руки с промежности, он разглядывает ожог на кителе. Тот вольготно расположился среди толпы собратьев.
— Иди звони ему. Скажешь, мы за ним заедем. Где он живёт?
— На улице Вэньань. Но зачем?
— Через час, на Сицзан Лу. На мосту, где он пересекает Усонцзян.
— Но зачем он нам нужен?
Старший следователь выбрасывает недокуренную сигарету в окно. Кладёт потную алюминиевую монетку в пять фен в руку Яобаню.
— Иди звони. И пусть берёт с собой всё, что нужно для вскрытия трупа. Тебе всё ясно?
— Босс, но у него же нет прозекторского опыта. Он же гинеколог!
Пиао тянется через него и распахивает ему дверь. Шишка понимает, что дальше спрашивать бессмысленно. Он уже на полпути к таксофону, когда старший следователь кричит ему.
— И скажи, пусть помалкивает. Мы уже выловили из Хуанпу недельный план по трупам.
Начинается дождь. Нормальный дождь, вроде бы вялый, мелкий, но как-то умудряется за пару секунд промочить всё, до чего дотянулся. Яобань бежит по доскам, его жопа болтается, как матрос в гамаке во время шторма. Крупная мишень. До таксофона он добирается мокрым насквозь. Бурчит.
— Надеюсь, ему не придётся ждать нас под дождём…
Продолжает ворчать. Ему за шиворот катятся тяжёлые капли. Влага просачивается через тонкий китель. С бурчанием он набирает номер.
Дождь прекращается, едва Яобань вешает трубку и идёт назад к фургону. Утирая рукавом широкий лоб. Рукав размазывает больше воды, чем вытирает.
— Заебись, — комментирует он.
Улица Янгао огибает Деловую Зону Падун, теряясь в тени. Небоскрёбы, частью достроенные, частью нет, образуют её зазубренный край. Как тупые иглы, тянущиеся к беременным облакам.
— Как зовут?
Пиао поправляет зеркало заднего вида, разглядывая внутренности фургона; вопрос скопился у него на бровях и направлен на двух сотрудников БОБ, неловко, мучительно взгромоздившихся на сваленные гробы. Те не отвечают. Старший следователь впервые обратился к ним с того момента, как они отъехали от берега Хуанпу. Шишка ненавидит молчание так же, как переваренные макароны. Как женщин с золотыми зубами. Он отвечает вместо них.
— Старого пса — Синь. Щенка — Вэньбяо.
Пиао опять смотрит на дорогу, на главную артерию нового района… пылающую фонарями, но лишённую тока жизни. Чувствует, как морщится, когда фары выхватывают зелёный отсвет риса-падди, раздавленного в острых зубах бетонных пиков. Древний и новорожденный, он молчаливо борется с тяжёлой техникой и потоком долларов.
…но это рис всегда будет питать рабочую силу, помогать нам в Великом скачке вперёд, создавать…
Интересно, есть ли в новой эпохе место для таких слов, как рисовое поле? Будет ли ему где расти, чтобы выполнить обещание? Тени углубляются, и они въезжают в пространный тоннель темноты.
— Считайте себя на специальном задании. Это значит, что вы отчитываетесь только передо мной. Рассказывать о том, что вы видели, запрещается. О том, что слышали — тоже. Ни о чём, что может относиться к этому делу. Ни с кем. Это доступно?
Он смотрит в зеркало. Сидящие в фургоне кивают как собачки, показывая, что им всё понятно.
— Отныне и пока дело не закрыто, ваши глаза, уши и мысли принадлежат мне…
И снова стреляет глазами в зеркало. Те опять кивают. Яобань хорошо поработал. Они ему подходят. Седой старый пёс, спит и видит себя на пенсии. Пахнет трубочным табаком и газетами трёхдневной давности. И щенок, молоко на губах не обсохло. Слишком старый и слишком молодой, чтобы Служба Безопасности или Партия решили завербовать их в информаторы.
—..и никому не рассказывать об этом деле. Никому. Даже жене.
Синь кивает. Вэньбяо поднимает руку, как в школе, когда хочешь выйти в туалет.
— Я не женат, товарищ следователь. У меня и девушки нету, если честно.
Улыбка растягивает уголки губ, но Пиао гонит её, вжимая ногу в акселератор.
— Это ничего, — говорит он, и шёпот теряется в топях рёва двигателя. — …тёмный континент, женщины. Самый тёмный континент.
Городские хамелеоны.
Высотки с жалюзи на окнах. Резкий отсвет неона пляшет на лобовом стекле и на лице у старшего следователя, постоянно меняя цвета. Пиао ненавидит Пудун. Он ненавидит Шанхай, как можно ненавидеть старую блядь, знакомо, привычно, даже с душевной теплотой. Но эта молодая шалава, безвкусно накрашенная и раскинувшая ноги на всё восточное побережье… её можно ненавидеть лишь холодно и яростно, с беспристрастием, в котором отражается её сталь и бетон. Она не вписывается, но приходит и остаётся… и ебёт тебя.
Он смотрит на часы, поддельный Ролекс. В щелях проглядывает серый металл. Брат Яобаня наверное уже подходит к мосту через Усонцзян, и плод его собственного звонка тоже падает с ветви. Не выезжая на центральные улицы, он выруливает на север.
Они подбирают студента, Паня Яобаня, на въезде на мост. На брата он ничуть не похож. Тощий, высокий, в очках… чахлый росток фасоли, на фоне пончика детектива Яобаня. И запах другой. Пахнет не застарелым потом и поспешно сожранным хуньдунь тан, супом из равиоли, на который подсели все сотрудники БОБ, особенно в серые часы патрулирования, как ощущается, не принадлежащие ночи… и дню тоже. Нет, он испускает чужеродные ароматы. Поддельных американских кроссовок. Антисептической жидкости для рук. Свежестиранных джинсов. И кока-колы на губах. Забираясь в фургон, он говорит:
— Это нормальное расследование? Официальное дело?
Яобань чуть не блюёт от смеха, когда его брат-студент подпрыгивает с наваленных гробов, на которые сел, едва не проломив себе череп о крышу фургона. Босс смотрит через плечо, указывает на гробы и отвечает, просто и без затей.
— Официальное. Официальнее просто не придумаешь…
И добавляет, заливая в бак дизельное топливо.
— …обычно мы не раскатываем по городу с восемью трупами вместо сидений, если это не очень официальное дело.
Студент больше вопросов не задаёт. Он решительно собирается ехать стоя… весь извилистый путь до Пато Янпу и гнойного порта, вспучившегося на берегу реки.
Рана на небе, ярко-алая… прямо на горизонте. Шар солнца вылезает в неё украдкой, как уличная кошка. Старший следователь смотрит, не выпуская руля. Смотрит, скользя между знаками «стоп» натыканных складов и вышек, которые усеивают обе стороны Хуанпу на семнадцать миль, до места слияния с Чанцзян, Длинной рекой… могучей Янцзы.
Теперь уже хмурый, Пиао ведёт фургон мимо старого склада. Лишь убедившись, что в тенях не прячутся другие тени, он выруливает на подъездную эстакаду. Гигантская сетка света падает на жёлтую кирпичную стену, когда фары светят через дырявые железные ворота. Три вспышки фар, стены будто отпрыгивают… и в углу погрузочной площадки открывается дверь. Пиао въезжает, разворачивает фургон и задом сдаёт к одной из площадок. Вышедший человек тянет цепь. С каждым рывком и с каждым изгибом его спины металлическая стена погрузочной площадки на дюйм поднимается вверх. Её заменяет свет, ослепляюще белый. Синь и Вэньбяо выпрыгивают из задних дверей фургона. Студент бьётся головой, когда прыгает в озеро света. Косится на кроссовки и сгибается под грузом двух сумок с инструментами. Хрипло кашляет. Вокруг разливается вонь выхлопных газов; на погрузчике подъезжает человек, чьё лицо теперь ясно видно в резком свете. Узкие губы. Единая чёрная полоса глубоких глаз. Покрышки визжат, когда он несётся к паллете, на которую нагружены гробы.
— С дороги… с дороги.
Студент, Пань, отпрыгивает вбок. Машина неуклюже скачет там, где он шёл. Поднимает зубья, нацеливаясь на паллет с четырьмя гробами. Закрывает собой свет… и длинная тень несётся следом за ней обратно на склад. Пиао и Яобань отходят подальше, к кабине фургона.
— Это что за ёбаная обезьяна?
Шишка кивает на погрузчик, чётко вырисовывающийся на белом фоне. Забравшись на платформу, старший следователь заглядывает в ворота, рассматривает подъезд. Глаза щурятся. Тени исчезли, камни мутно поблёскивают под шквалом света. Чешуя дракона освещает путь к их дверям.
— Пиздец, можно было рекламу в газету давать, — шепчет он.
— Извините, Босс, что это было?
Протянув руку, Пиао затаскивает детектива на платформу… думая о свиной туше, или о половинке коровы.
— Я сказал, что эта «ёбаная обезьяна» — мой двоюродный брат…
— Бля, извините, Босс, я не знал, он на вас не похож совсем.
— …со стороны матери.
Глубокие воды. Опасные воды. Яобань извиняется, и помогает остальным загрузить оставшиеся гробы на пустой паллет.
Окно в заднюю часть фургона покрыто грязью, из верхнего левого угла змеится трещина… и всё равно Пиао ясно видит, что черты лица у двоюродного брата не китайские. Как минимум примесь чужой крови. Скруглённые глаза синего цвета. Тонкий острый нос. Кожа слишком розовая, слишком белая для потомка жителей Китая. Как похож на отца. Пиао плюёт на землю. Его отец… поток нахальных американских генов заставил потесниться пару сотен поколений китайцев. Так легко. Черт, матери словно и нет совсем. Унаследовал только дары и проклятия дипломата на длинном и непривязанном поводке. Голубоглазый озабоченный янки, отрывающийся в конфетном магазине безнаказанности. Никакой ответственности. Позволял себе всё, в чём раньше отказывал. Было ли это ломаное отражение в окошке лишь плачевным результатом этого союза? Отрыжкой обожравшегося нахала?
Стыд, он клеймит, он пожирает, как рак. Стыд, пища, которой побрезгует даже ворона. Пиао захлопывает ногой дверь фургона и идёт следом за вторым паллетом в поток света.
Корпорация импорта-экспорта мясопродуктов «Мост Янпу».
Громадные внутренности склада… четыре полосы железных столов, протянувшиеся на всю длину. Над каждым из них бегает цепь, карусель мясных крючков, которые должны перевозить туши животных от рабочего к рабочему. Действие за действием. Спустить кровь. Выпотрошить. Вымыть из шланга высокого давления. Обвалить. Взвесить. Разделать. А там их уже ждёт упаковочная секция в конце помещения. А дальше — река и грузовые холодильники ожидающего судна. Кровь и отходы, побочные продукты забоя катятся по узким канавам, тянущимся по обе стороны каждого стола. Текут по полу. Сливаются, местами жидкие, местами твёрдые, в большие решётки, ведущие к трубам. И так вот прямо в Хуанпу. В загруженное время, под новый год, день труда или фестивалей фонарей и драконьих лодок… воды Хуанпу вокруг склада окрасятся в красный. День и ночь… красные.
— Кладите их на центральный стол.
Синь стонет, принимаясь за работу. Вэньбяо поднимает трупы. Отводит глаза. Пытается сдерживать дыхание, стиснуть ноздри. По целлофану размазалась кровь. Лужицы речной воды цвета мочи. И стоит их развернуть, разливается облако вони. Вони, которая терялась в жирной грязи берега, в холоде воды, но теперь ожила… сладкая, горькая, земляная. Вонь, сопровождающая каждую закончившуюся жизнь. Запах рождения. Запах смерти.
Они лежат на целлофане на железном столе. Трупы на целлофане. Ступни к голове. Ступни к голове. Восемь раз. Восемь карикатур на человеческое тело. Сорок четыре фута человека, издырявленного и выкинутого.
Чьи-то дети. Чьи-то малыши.
Пиао плюёт в сток и вдыхает, долго и глубоко. У вони есть вкус, подпись к каждой смерти, рядом с которой он стоял. Деваться некуда; выложенные трупы атакуют каждый орган чувств, загоняя людей фактически под гипноз. Деваться некуда.
Злость начинает вскипать на самом краю уровня слышимости. Он её не понимает. Он так переживает за эти растерзанные трупы, или просто настала пора вытащить голову из озера говна, где он тонул все эти годы? Пора встать и бороться? Непонятно. И это непонимание, от него ещё хуже.
По крайней мере стоило бы знать, почему ты идёшь на самоубийство. Разобраться для начала, а?
Чай… сладкий, крепкий. Его аромат вымывает из ноздрей запах смерти. Он тянется к кружке. Лицо Мао, исцарапанное, выцветшее, но всё равно лучезарное, смотрит на него из-под тусклой глазури. Пиао разворачивает кружку, и через облако пара смотрит, как студент привалился к замызганной, нештукатуреной, заляпанной кровью стене.
— Вот это ваши…
Пиао дёргает лицом Мао в сторону восьмерых. Чай выплёскивается на пальцы.
— Прямо сейчас?
Старший следователь видит печать страха на пересохших губах Паня. В его бегающем взгляде. В резкой волне, ворвавшейся в его запах.
— …ну там где-нибудь в течение недели. Они-то никуда не денутся, но нам надо знать, что и как с ними…
От души глотает из кружки с Мао. Чай сладкий, слишком сладкий. Сейчас какой-то неудачный момент для переслащённого чая.
— …и нам ещё как-то надо ловить убийц.
Тот снова облизывает губы. Ещё один взгляд, вороватый, как у кролика, через плечо Пиао на тела.
Блядь… это же его первые трупы. Он раньше никогда никого не вскрывал.
— Я думал, тут только один. Брат говорил, надо вскрыть одного.
— Нет, нет, их определённо восемь. Впрочем, считай, что он один. Один, просто восемь раз. Так что не разглядывай всех, сосредоточься на том, с кем работаешь. Этот урок я усвоил давным-давно…
— В университете нас как-то не учат полицейской психологии и не тренируют по вашим методикам.
— В полиции нас тоже не учат полицейской психологии и не тренируют. Я усвоил этот урок, когда работал кассиром у дяди в ресторане рядом с парком Ичуань. По вечерам там всегда начинались драки и тарелки с жареной лапшой летали по всему залу. А дядя стучал меня по голове костяными палочками, приговаривая, смотри на кассу, и на деньги клиента. Касса, деньги клиента. Остальное тебя не касается.
Студент пытается улыбнуться. Тщетно.
— Но у меня нет опыта. Раньше я никогда не исследовал мёртвых людей. Я учусь на гинеколога.
— Да, твой брат объяснил мне. Ладно, они мёртвые, но с исследованием живых никакой разницы нет. Смотри, в этом есть своя приятная сторона — никто не будет жаловаться, что у тебя холодные руки.
Пиао одной рукой берёт его за плечо, подталкивая к столу. Ручейки грязно-красной воды бегут с плоти по целлофану и дальше в жёлоб.
— Детектив Яобань, сделайте брату чаю. Это самое малое, чем мы можем помочь нашему новому судмедэксперту.
Они идут вдоль ряда тел; у студента под весом сумок белеют костяшки пальцев. Старший следователь берёт руку Паня в свою. Распрямляет пальцы, высвобождает сумки и кладёт на стол. Так аккуратно, что ступни последнего трупа касаются дерматина. Ярко-золотистая молния. Пиао расстегивает обе сумки, раскладывая их содержимое. Полотенца, антисептик для рук, пачку хирургических перчаток, скатанный футляр с хирургическими инструментами: скальпелями, зондами, струбцинами… фонарик, предметные стёкла, большую лупу, пачку пакетиков с молнией, термометры, стерилизационную жидкость, тампоны. Но большую часть сумок заполняют книги. Толстые, многостраничные тома. Справочник по анатомии. Судмедэкспертиза. Книги потоньше, с описаниями посмертных изменений в организме. Расчёт времени смерти… охлаждение, разложение, трупное окоченение, гусиная кожа, цианоз. Смерть и её слалом по вселенной посмертных процессов. Напечатано всё чёрной краской по белой бумаге… очень по-больничному. Под обложкой нет трупов, ни клочка кожи. Нет запаха. Нет потёков вонючей кровавой воды.
— Для начинающего впечатляет. Ву обходился градусником, парой пинцетов, пакетом и запасными носками…
Студент ещё раз пытается улыбнуться; на его лице рождается гримаса. Пиао уходит в крошечный кабинет.
— …постарайся, пожалуйста. Нам нужно получить представление о причине смерти. Времени смерти. Неплохо бы понять, какого они были возраста. Может, какой национальности. Совсем хорошо — какой жизнью они жили…
Старший следователь скрывается в кабинете… твёрдые деревянные стулья и неокрашенные стены. Ищет, откуда бы налить чаю. Меняет кружку. Разворачивает сияющего Мао лицом к стене, берёт другую, с видом Гонконга в потёках и чаепитиевых кольцах танина.
— …вид смерти разъедает душу. Никто из нас не способен привыкнуть к нему, что бы мы ни говорили…
Набирает полный рот чая.
— …и выносить его можно только из-за того, что появляется шанс поймать убийцу. Стремление к правосудию подавляет желание сблевать. Так что думай об убийцах, это всегда помогает…
Ещё один глоток чая. Интересно, почему вторая чашка всегда кажется вкуснее первой?
— …думай о пиздюках-убийцах.
Речная грязь отваливается. Глиняные куклы пробуждаются. Рука Яобаня ведёт струю воды. Водопад являет миру скрытое, будто полная луна пробивается из-под толстого покрова облаков.
Черты идеальны, черты несовершенны. Челюсть, которая была квадратной, требовательной. Гордые, прежде ясно очерченные скулы. Брови, сужающиеся осторожными мазками. Волосы, полуночно чёрные, разметались, налипли на гладкий лоб. Тень щетины. Прыщ. Родинка. Бледная, призрачная полоса старого шрама.
И увечья.
Пиао идёт за студентом, студент идёт за Шишкой от трупа к трупу… и к следующему трупу. Яобань бурчит и бурчит.
— Мамочка. Мамочка. Мамочка.
А водопад из шланга обнажает ужасы. Ужасы.
Студент медленно подходит к первому телу. К первому телу. Медленно.
Никто никогда не бежит к своему первому трупу.
У него потеют руки. Первая пара хирургических перчаток лопается. Он сосредоточенно разглаживает вторую пару. Потом протирает очки. Всё, чтобы оттянуть начало работы.
Не хочет начинать… никто никогда не хочет начинать.
Ещё один рефрен от Шишки. Губы у него дрожат… когда вода очищает, являет миру, крестит глубокие провалы ран.
— Мамочка. Мамочка. Мамочка.
Старший следователь достаёт записную книжку.
Не смотри на них. Не смотри на них, смотри дальше и глубже. Сконцентрируйся на мелочах. На том, что вроде бы тут правильно, но выделяется… выбивается. На мелочах, которые убийцы не успели зачистить. Не такие очевидные, как отпечатки пальцев, лица, глаза, зубы, но не менее говорящие. Не забудь… убийство для убийцы — средство, ведущее к цели, указатель на дороге к конечной остановке. Взглядом он уже сосредоточился на тех далях, когда только готовился убить. Работал ножом. Кувалдой. Болторезкой. Так что тебе помогут мелочи… что-нибудь найдётся.
Новая страничка в записной книжке Пиао. Первый заголовок…
Хуанпу 1… X1.
X1… ЖЕНЩИНА. АЗИАТКА. ПРИМЕРНЫЙ ВОЗРАСТ: 25. РОСТ: 168.
Волосы чуть выше плеч, дорогая стрижка. Привлекательная, хорошая фигура. Ухоженная. Брови выщипаны. Уши проколоты. Ногти на ногах покрашены (в красный), педикюр. Волос на теле нет. Татуировка на задней части левого плеча (бабочка)… новая, не потускневшая. Руки, колени… мягкие. Следов ручного труда нет. Думаю, она иностранка. Проверить базы данных… Лусиншэ. Ещё CTS и OCTS. В иностранном отделе проверить визу, разрешение на перемещение по стране. Она могла приехать в частном порядке. Проверить CITS. Что знает шестой отдел?
Х2… МУЖЧИНА. АЗИАТ. ПРИМЕРНЫЙ ВОЗРАСТ: 23. РОСТ: 172.
Короткая стрижка. Недавняя, неаккуратная. Порезы ножниц или бритвы на задней части шеи и верхушке левого уха. Бывший наркоман. Старые следы иглы, повреждённые вены на левом и правом предплечье. Родинка диаметром 2,5 сантиметра на передней стороне правого плеча. Восьмисантиметровый шрам над лобковой зоной. Операция на грыже? Служил в армии или отсидел. Проверить базу данных БОБ. Проверить Май Линь Хуа, освобождённых из муниципальной тюрьмы.
Краем глаза Пиао видит, как студент на цыпочках ходит вокруг стола. Вокруг женщины, X1. С градусником в руках. В конце концов засовывает его в анус жертвы…
Х3… МУЖЧИНА. ЕВРОПЕОИД: ПРИМЕРНЫЙ ВОЗРАСТ: 27. РОСТ: 182.
Волосы светлые. Вьющиеся до плеч. Спортивно сложен. Накачан. Во рту остатки брекетов. Наверно американец. Только американцы настолько уверены в себе, чтобы носить брекеты в 27! Шрамов нет… но несколько глубоких царапин на обоих предплечьях. Загорелое лицо и руки примерно на 10 сантиметров над локтями. Загорелые ноги чуть выше колен. Колени, локти… кожа тёртая, мозолистая. Грубая кожа и мозоли на обоих ладонях и том, что осталось от пальцев. Если он так загорел, наверняка всё лето работал на свежем воздухе. Строитель? Слишком молодой, чтобы работать архитектором в серьёзном проекте… Землемер? Каменщик?
Проверить Лусиншэ и CTS. Визу и разрешение на перемещение по стране… проверить иностранцев, работающих на строительстве. Такие светлые волосы… он выделялся из толпы, несложно будет вычислить. Так же проверить шестой отдел.
…вытаскивает градусник из ануса и протирает антисептиком. Крутит перед светом, ищет серебристо-белый столбик ртути, для расчёта «пика вероятности»; оценка времени смерти. За шестьдесят минут тело остывает на полтора градуса Цельсия. Вспоминая воду Хуанпу, такую холодную… можно удвоить скорость остывания. Вспоминая их наготу, такую холодную… голый труп остывает опять же в два раза быстрее одетого. На ощупь они стали бы холодными за пять-шесть часов. За семь-восемь температура их тел сравнялась бы с температурой среды, где их нашли. Ледяными, как грязные воды Хуанпу.
Х4… МУЖЧИНА. АЗИАТ. ПРИМЕРНЫЙ ВОЗРАСТ: 40–45. РОСТ: 160.
Лысеющий… остатки волос коротко острижены. На левом предплечье татуировка дракона. Шрамы охватывают запястья и лодыжки. Тюрьма/психиатрическая лечебница? Проверить как Х2.
Х5… МУЖЧИНА. АЗИАТ. ПРИМЕРНЫЙ ВОЗРАСТ: 29. РОСТ: 175.
Волосы до плеч, рыжее мелирование. На правой брови шрамик. На плечах и предплечьях обеих рук татуировки. Правая рука, сверху вниз… Нож, пронзающий змею, якорь и верёвка, имя (Чжэн), четыре фигуры Сянци, Ма и Пао. Левая рука, сверху вниз… Золотой Дракон, кинжал, воткнутый в сердце, четыре фигурки Сянци, цзюй и цзян… имя (Емань?). Не наркоман. Проверить иностранный отдел БОБ. Проверить портовые базы данных. Моряк… торговец, рыбак? Проверить прибывших из Гонконга.
Пальцы в резине очищают разорванные губы. Дрожащий зонд зависает над переломанными зубами, изредка ныряя вглубь. Считает. Измеряет. Оценивает стёртость. Осматривает в надежде найти в зубах что-нибудь необычное, например, следы редкого лечения. Одонтологическую визитку, которая подскажет, где копать. Дрожащей рукой раскладывает результат работы кувалды в правильном порядке…
Х6… МУЖЧИНА. АЗИАТ. ПРИМЕРНЫЙ ВОЗРАСТ: 30–35. РОСТ: 167.
Тюремная стрижка, очень короткая, пятисантиметровый шрам на затылке, по центру головы. Лицо сильно повреждено. Ещё один шрам идёт по переносице. Бывший наркоман… застарелые следы иглы, повреждённые вены на левом предплечье. Нет правой мочки уха. Проверить как Х2/Х4.
X7… МУЖЧИНА. ЕВРОПЕОИД. ПРИМЕРНЫЙ ВОЗРАСТ: 45. РОСТ: 178.
Рыжие волосы, седые виски. Стрижка под воротник. Избыточный вес… ожирение. Загорелый (см. Х3). Руки, колени, локти… мозолистые. Белые следы трёх колец, снятых с правой руки. Следы давления на переносицу и за обоими ушами — носил очки. Старый шрам, вертикальный, восемь сантиметров, на левой берцовой кости. След шрама за обоими ушами… косметическая операция? В базе Лусиншэ проверить визу и разрешение на перемещение по стране. CTS/OCTS. Как Х3… приехал работать? Мог приехать и в частном порядке. Проверить CITS.
…распад АТП после смерти. Количество аденозина фосфата растёт. Лактаты и фосфаты накапливаются в повышенных количествах. В мышцах нарастают физические изменения, волокна укорачиваются и застывают. Мускулы становятся выпуклыми, твёрдыми… и конечности застывают. Трупное окоченение… мышцы застывают от наплыва лактата; его становится в десять раз больше, чем при жизни. А если вспомнить воду Хуанпу… холодную. Вспомнить, что они обнажены… Наступление окоченения должно было замедлиться… подвижность тел сохранится дольше. Но как приходит ночь… так же должно наступить окоченение. Сначала застывает лицо, в первые десять часов. В следующие пять часов оно расползается по плечам, по рукам. Наконец доходит до больших мышц ног. Двадцать часов, наступает полное окоченение… и держится ещё четыре дня.
Лицо девушки. Застывшее. Шея, плечи и руки тоже схвачены окоченением. Тело ниже и длинные ноги по-прежнему подвижны. От пятнадцати до двадцати часов; она погибла 15–20 часов назад.
Х8… МУЖЧИНА. АЗИАТ. ПРИМЕРНЫЙ ВОЗРАСТ: 25. РОСТ: 168.
Волосы коротко острижены. Множественные шрамы на обоих запястьях… похоже на многочисленные попытки суицида за долгое время… Татуировка на правом плече… два перекрещенных меча поверх имени (Шэнь?). Множественные порезы бритвой на задней части бёдер и ягодицах. Самоистязание? Полная проверка в Лусиншэ. Так же тюрьмы, лагеря, психиатрические лечебницы.
Пиао отказывается от кофе, предпочитая ещё выпить сладкого чая. Кофе, такой американский, такой простой и безыскусный.
Размешивает сахар. Смотрит, как останавливается водоворот. Пьёт. В некоторых делах надо руководствоваться самыми неуловимыми подозрениями. Увидеть полёт ощущений. Поймать их, положить на твёрдую поверхность и вонзить в них иглу… и посмотреть, потечёт ли кровь. Сейчас кровь течёт. Именно такое дело.
В кружке ничего не осталось, кроме слоя чёрных листьев. Пиао ставит её на железный стол. Ощущения начинают формироваться. Он видит восемь трупов в новом свете. Не восемь вместе, а две вполне различимые группы по четыре. Х2, Х4, Х6 и Х8… заключённые, от которых так и несёт тюрьмой, психушкой или исправительными лагерями. Выносом параши и мельканием бритвы вокруг жопы, когда моешься в душе. Её ледяное лезвие вспарывает потоки крови, текущие по ногам. От них несёт трусами, которые носила и пачкала сотня мужиков до них.
X1, Х3, Х5 и X7… с ними у старшего следователя прояснения пока не наступило.
Женщина, похожая на китаянку так же, как поддельный фарфоровый баошихун «бычья кровь» династии Мин. Два европеоида, скорее всего американцы. Их жизни, тайны и их смерти… выписаны шрифтом Бройля мозолями на руках. И китаец. Скорее всего шанхаец. Таких Пиао видит пачками на любом перекрёстке улица Наньцзин. Лицо, которое всегда наполовину в тени. Дракон чёрного доллара раздувает живот. Поддельный одеколон рекой течёт по шее, затянутой в тесный воротничок. Большой дядька… «Пузырь на ножках».
Пиао ходит по кабинету, медленно, не торопясь… слишком короткий поводок для тех, кто привык думать. Он останавливается у открытой двери. Взгляд скользит по полу склада. По столам. Трупам. Что-то ведь объединяет и этих четверых. Какая-то связь, достаточно сильная, чтобы они подошли для некоей обшей цели. Она пронизывала их жизнь, стала причиной смерти… а теперь прячет их тайну. А четвёрка с тюремными причёсками, какой общий знаменатель стоял в их уравнении?
Он снова бродит, натягивая поводок. Так, что задыхается. Эти две группы, что, кроме смерти и цепей, объединяет их? Что связывает четырёх бледных тюремных призраков с четырьмя загорелыми? Четырёх, претерпевших множество унижений, с четырьмя баловнями? Пиао знает только один достаточно сильный поток, тот, который состоит из хрустящих зелёных банкнот. Целое море хрустящих зелёных банкнот.
Четыре убийства стоят этого моря.
— Ладно, Чэн, я поехал. Надо поспать, а потом как-нибудь увязать всё в систему… поговорю с Шефом. Да, надо всё-таки где-то разместить трупы. Не оставлять же их у тебя на складе, посреди туш свиней.
Двоюродный брат улыбается хищным оскалом, но при том на зависть блестя глазами.
— Я рад, что ты обратился ко мне, Сунь Пиао. Мы с Чэнь, почитай, год тебя не видели, с тех пор, как уехал Линлин. Дети по тебе скучают…
От мыслей о доме Пиао всегда становилось больно, как сейчас. Старший следователь глотает комок в горле. Не может сказать не слова. Брат почувствовал этот шквал боли, и принялся говорить ещё быстрее.
— …заходи в гости, пообедаем вместе. Детям понравится, Чэнь будет рада. К тому же у меня пылится ящик французского вина с одного кораблика. Надо бы проредить ряды бутылок, а без тебя за него браться несподручно.
— Я-то не против, совсем не против. Но вряд ли вы захотите видеть меня у себя в доме, когда от этого расследования пойдёт волна.
Глаза Пиао метнулись к трупам. Восемь тел. Брат смотрит туда же; тысячи вопросов вертятся у него на языке, но он знает, что старший следователь не ответит ему. Лучше просто всё забыть, ради собственного блага. Чэн кладёт руку на плечо Пиао. Почти невыносимая поддержка.
— Бред. Семья это семья. Политика это политика, надо относиться к ней соответствующе, смыть её к чёрту в унитаз за компанию с говном…
Боль нахлынула, и отхлынула. Старший следователь улыбается.
— …у меня есть друзья среди деятелей Партии. Сунь, может, они помогут чем? Есть даже контакт в Политбюро, в самой кормушке…
Старший следователь молчит. Но взгляд, взгляд… Чэн хорошо его знает, видит его каждый день на бойне, в миг, когда кувалда уже летит в лоб. Перед тем, как нож аккуратно пройдётся по тёплому горлу животного. Перед тем, как крови хлынуть потоком.
— …бля. Настолько погано? Думаешь, их смерть…
— Слушай, мне надо идти. Передавай привет Чэнь и детям. Насчёт вина посмотрим, но попозже. Пусть хотя бы самое дерьмо с этого дела схлынет…
— Сунь, если тебе нужна какая-то помощь…
Но старший следователь уже развернулся и уходит… не смотря назад, ничем не показав, что слышит слова брата.
Студент Пань до сих пор возится с женщиной. Глаза его прикипели к разверстой ране, которая словно воплощает в себе всё, чем та была и чем теперь стала.
— Жди, пока он доработает.
Шишка кивает, когда Пиао проходит мимо, тень его раскинулась на пандусе, и на мозаике булыжника. Яобань ёрзает телесами на фиберглассовом гробу, куда он взгромоздился, бурчит. Ближе придвигает тарелку с едой к жирным губам. Мелькающие палочки запихивают в рот жареную лапшу.
— …мой двоюродный брат покажет тебе, где тут холодильник. Уберёте трупы туда…
Тот снова кивает. Палочки так и мелькают.
— …а потом езжай домой. По дороге забросишь своего брата и Синя. Мой брат и Вэньбяо пусть ждут тут, пока я договорюсь с Шефом Липингом…
Яобань снова кивает. Лапша свисает изо рта. Вылитый новогодний серпантин на утро после праздника.
— …я пару часов посплю, потом буду искать Липинга.
Шишка снова кивает, отводя тарелку от лица. Во рту у него мясорубка. Открытые горные работы.
— У Шефа роскошная хата на Тайлю, да? Ему вроде как помог двоюродный брат, министр.
— Хуй его знает. В гости он меня не приглашал. Бухает он обычно со старшими по званию.
— Таким товарищам только большие товарищи настоящие товарищи?
Слова Шишки ранят. Мысли Пиао улетают в Пекин. К блестящим чёрным машинам. К потерянной женщине, к жене… её лицо быстро тает. И приходит боль. Стремительная, как пикирующая чайка, и упорная, как попрошайка, оценивший толщину кошелька.
— Товарищи Липинга в овраге кобылу доедают. Да и им самим закусят не подавятся.
Яобань от смеха выплёвывает непрожёванную лапшу назад в тарелку. Старший следователь видит его язык, похожий на брусок мостовой, залепленный детритом современной городской жизни. Смех утихает, Шишка снова возвращает тарелку к губам, продолжает запихивать лапшу в молотилку зубов.
— Хорошая лапша хоть?
— Ниибацца, Босс.
— Ладно, разбирайся тут, Яобань, и знаешь…
— Что?
— …самые вкусные куски сейчас у тебя на груди.
Шишка хватает понадкусанные ленточки измазанными пальцами и с ухмылкой отправляет в рот.
Спускаясь по пандусу, мигая от света, старший следователь клянётся, что никогда больше не будет есть лапшу.
Шанхайская компания «Forever Bicycle» производит в год три с половиной миллиона велосипедов. Поток хрома и гудков, который обрушивается на улицы, пока заводы возносят хвалу на алтарь нового экономического чуда. Велосипеды запруживают артерии города. В Америке ту же модель называют «Ловец ветра». Романтическое, героическое имя… имя скорости, воли, свободы. В Шанхае реальность обнажена, не прячется под одеждами романтики и героизма. Тут их зовут просто велосипеды Форевер.
Сейчас день… солнце, без борьбы увязшее в паутине смога. Ползёт над городом, пришибленным и настропалённым. Будто он чего-то ждёт. Словно хочет чихнуть, но никак не может.
Пиао сидит в такси, потерявшемся в море блестящих колёс и гудков, пока косяк велосипедистов несётся против течения, обтекая машины. Он матерится… водитель, запертый с ним за компанию, не обращает внимания: он продолжает размышлять, как обустроить Китайскую Народную Республику. Водопад слов. Водопад гудков. Полтора часа, чтобы проехать пару вонючих километров. Останавливаются, чтобы отдать в ателье на задней улочке сто двадцать фотографий в срочную проявку и печать.
Потом водитель такси будит его грубым толчком в плечо, велосипеды растеклись по городу ртутью; проблемы КНР никуда не делись; машина стоит перед домом.
Уже год, больше года… но до сих пор Пиао ждёт, что увидит на полу конверт. Конверт со штемпелем Пекина и аккуратными линиями такого знакомого подчерка. Писем нет. Это повторяется каждый день, и всё равно он не может поверить.
В городе, где средняя площадь жилья на человека чуть больше двуспальной кровати, квартира огромна. Гостиная. Кухня. Ванная. Две спальни. Для одного слишком много. Для одного… пространство, океан одиночества. Ему кажется, что он тонет в нём. На полке около кровати лицом вниз лежит фотография. Старший следователь поднимает её. Он держит в руках женщину. Такую маленькую, аккуратную. Защищает её, будто она может сломаться. Красавица? Нет, не это слово приходит в голову. Острота, лёд в её лице никак не вяжутся с «красавицей». И всё-таки она прекрасна. Прекрасна так, как может быть прекрасен городской ландшафт. Миндалевидное лицо в рамке сияющих угольно-чёрных волос, голова чуть откинута в сторону от него. Губы как у фарфоровой куклы, слишком идеальные для поцелуя. И глаза, которые не берут пленных. Чёрные, просто чёрные… с текучими полутонами. Странно, но злости в нём нет. И горечи. Он до сих пор её любит. Худший и самый бессмысленный осадок, который мог остаться на душе. Он кладёт фотографию назад на полку, лицом вниз, и садится за телефон. Сегодня суббота. Всё даётся очень, очень нелегко. Наконец он попадает на личную секретаршу Шефа Липинга. Немногословная женщина. Губы, сосущие лимон. Зашоренные мысли. И груди, уютные и нежные, как наковальня. Шефа Липинга нет в городе, она попытается найти его, но это займёт время.
Да ты не торопись, сука… делов-то, у нас в стране всего лишь растерзали восемь человек.
Она перезвонит старшему следователю. Что ж, он идёт в кухню, достать из холодильника Цинтао. Пиво, тёплое, на ощупь. Тёплое, как слёзы. Как же так выходит, что завод Шанхай Синь Чжун Хуа делает сорокаметровые ракеты, которые выводят спутники на орбиту, и при том выпускает холодильники, бессильные охладить даже бутылку пива? Лагер впивается в горло. Гладкий, как бритва. Хорошо. Холодным было бы вообще отлично. От пива навалилась усталость. Волна опустошения, с которой не справиться. Сон сморил его за пару минут. Бутылка Цинтао упала из рук на ковёр, остатки золотистого лагера образовали потихоньку впитывающуюся лужу.
Звонит телефон. Он спал два с половиной часа, по ощущениям как две с половиной минуты. Он сваливается с кровати, пытаясь дотянуться до трубки. Окончательно просыпается. Стоит на залитом пивом ковре.
— Блядь. Блядь.
Пинает пустую бутылку, запуливая её в коридор. Стягивает носок. Прижимает трубку к уху.
— Старший следователь Пиао, товарищ Шеф Липинг изменил расписание на сегодня и встретится с вами через три часа. Машина подъедет за вами через пятнадцать минут.
Трубку вешают. Пиао вытирает ногу простынёй.
— И тебе охуительного денька… — говорит он.