Тарабрин оказался верен своему слову. В тот же день он переговорил с Жуковым. Жуков тоже не стал медлить, и без каких-либо оттяжек, как Анна и хотела, ревизия нагрянула на маслозавод.
В основном ревизии подверглась бухгалтерия завода, то есть Бахрушин, то есть собственный муж Анны… Санитарный врач достаточно придирчиво осматривал завод в установленные сроки, чистота соблюдалась на заводе неукоснительно. Масло и сыр, которые завод поставлял в Пронск и в другие города, — продукция его доходила даже до Ленинграда, — не встречали неодобрительных отзывов. Побольше бы такого масла и сыра! Таким образом, проверить следовало только отчетность, приход да расход, выяснить, сколько поступает на завод молока и куда оно девается…
— Раз уж проверять, так проверять, — сказал Тарабрин, и Жуков сказал обследователям примерно то же:
— Злоупотреблений как будто незаметно, но уж коли решили, поднимите всю отчетность, проверьте, так сказать, до конца…
Два дня шелестели на заводе бумагами, Алексей Ильич подавал всякие гроссбухи, в которые и сам-то заглядывал, пожалуй, впервые, и все было в порядке, все, как говорится, соответствовало. Но…
И вот акт комиссии уже на столе у Жукова, Жуков звонит Тарабрину, Тарабрин разыскивает по району Гончарову, и, поймав ее по телефону в Давыдовском совхозе, просит вечером, по возвращении, обязательно заглянуть в райком.
Тарабрин отменно вежлив, спокоен, может быть, чуть ироничен.
— Ваше желание удовлетворено, Анна Андреевна. Проверили маслозавод. Причем проверяли на совесть, это вам говорю я.
— Я знаю, Иван Степанович. Из райфо ведь Козловского посылали.
— А что — Козловский?
— Говорят, ни одной копейки не пропустит. Педант.
— Ну, не знаю, педант там или не педант, но все в порядке. Как говорится, в ажуре. Так, кажется, у бухгалтеров?
Анна вздохнула. Про себя облегченно вздохнула. И все-таки ей что-то не по себе.
— Но… — Тут последовала многозначительная пауза. — Есть разрыв между принятым молоком и выходом готовой продукции. В самое последнее время молока было принято больше, чем переработано.
— Значит, квитанции колхозам выдавались, а…
— Куда-то утекло. Бидоны дырявые.
— А может быть, колхозы не сдавали этого молока?
— Кто же в этом признается?
— Следовательно…
— Следовательно, недостача.
— Кто же несет ответственность?
— Бухгалтер Бахрушин. Ваш муж.
Тарабрин сказал это без подчеркивания, очень просто, как если бы говорил о постороннем для Гончаровой человеке.
Анна помолчала. Потом взглянула невесело на Тарабрина.
— Это преступление?
Тарабрин отрицательно замахал рукой.
— Нет, нет! Не волнуйтесь. Упущение… — Он участливо посмотрел на Анну, ему, наверно, искренне хотелось ее утешить. — Возможно, виновата спешка. Допускаю, что уж очень хотелось выполнить план. Так сказать, авансировали колхозы. Мы с Семеном Евграфовичем расцениваем это как служебное упущение. Не больше. Все отрегулируется…
Так она и знала. Она была уверена, что с выполнением плана что-то не в порядке. Формально в порядке, но на самом деле…
Ах, Бахрушин, Бахрушин! Алексей хотел жить со всеми в ладу. С тем выпьет. С другим согласится. Навыдавал квитанций. Люди не подведут. Он их вызволит, они его. Теперь, конечно, Бахрушин у всех в руках. Как поведешь себя, так и получишь…
Анна сплела кисти рук, принялась дергать себя за пальцы, точно стягивала с них несуществующие перчатки.
— А большая сумма, Иван Степанович?
— Да не волнуйтесь же, я вам говорю… — Тарабрин совершенно спокоен. — Все отрегулируется. Помаленьку погасят…
Он назвал сумму. Сравнительно невелика. Примерно, пять месячных окладов Анны. Незаметная сумма. Но и Бахрушин, и Анна находились под прессом. Теперь все зависело от доброго расположения людей. Разумеется, ей пойдут навстречу. В этом она не сомневается. Помогут Алексею свести концы с концами.
Тарабрин читал ее мысли.
— Сведет ваш Алексей Ильич концы с концами, отрегулирует…
План выполнен, обком доволен, Алексей отрегулирует. Удивительно, как все добры друг к другу. Но от этой доброты ей хочется плакать…
Анна встала.
— Что ж, Иван Степанович… Спасибо. Я подумаю, как поступить…
— Да никак не поступать! — Тарабрин дружелюбно протянул руку. — Ваш Бахрушин не так уж и виноват. Всем хочется выполнить план. Любыми средствами. Не подумал. Не стоит раздувать его ошибку, ваш авторитет нам дороже…
Но Анна уже знала, что делать. Она заторопилась домой.
Алексей находился в благодушном настроении. Сидел на порожке дома и кое-как наигрывал на баяне. Был как будто слегка навеселе. В последнее время Анна не всегда могла разобрать — под хмельком Алексей или ей это только кажется.
Она притронулась к баяну.
— Погоди. Что там у вас?
— Порядок.
— Но у тебя недочет?
— Разбалансируем.
Анна посмотрела на него сухими злыми глазами.
— Неужели тебе что-нибудь давали?
Алексей положил баян на ступеньку, в глазах его тоже мелькнуло злое выражение.
— Ты соображай, Аня, что говоришь! Себя не пожалел бы, так тебя пожалею. Что я — не понимаю, что ли…
— Значит, ты — ни в чем?
— Ну, выпивал иногда с людьми…
Бесполезно с ним говорить. Тем более сейчас. Анна пошла прочь, не заходя в дом. Алексей приподнялся.
— Ты куда?
— Христа славить!
Что с ним говорить…
Она и вправду пошла по людям, собирать, что дадут.
У Ксенофонтовых Евдокия Тихоновна бросилась ставить самовар. Она всегда была душевно расположена к Анне, а теперь, когда Анна стала секретарем, ее посещение вдвойне приятно.
— Я по делу, тетя Дуся. Мне нужны деньги.
— Что так?
Евдокия Тихоновна испытующе посмотрела на гостью.
— Нужно выручить. Одного человека. Очень нужно.
— А много?
Анна сказала. Евдокия Тихоновна всплеснула руками.
— Откуда же у нас таким деньгам!
— Сколько можно, — сказала Анна. — У меня есть платья, пальто. Шифоньер можно продать. Приемник…
— Впрочем, погоди… — Евдокия Тихоновна подумала. — Гришка должен скоро прийти…
Гриша тоже обрадовался Анне.
— Какими судьбами, Анна Андреевна?
Мать помешала ему говорить с гостьей, увела в комнату, которую когда-то занимала Анна.
— Гришка на мотоцикл копит, — сказала она, выходя обратно. — Завтра утречком сходит в сберкассу, в обед принесу…
Накопления Ксенофонтовых равнялись двум ее окладам. Анна долго думала — к кому бы еще обратиться. Ни у кого из ее знакомых не было таких денег. Ей пришла в голову отчаянная мысль — сходить к директору леспромхоза Ванюшину. Член бюро райкома, он держался в некотором отдалении от других членов бюро, но в спорах часто поддерживал Анну.
Утром она отправилась к Ванюшину.
— У меня просьба, Кирилл Савельич — без обиняков начала она, зайдя к нему в кабинет. — Мне нужны деньги. Порядочная сумма. Вы у нас местный Рокфеллер. Ну, не лично, конечно. Я не знаю, есть ли у вас лично. Но я рискнула. Очень нужны. Отдам через полгода. Это я предупреждаю…
Широкоплечий Ванюшин еще шире расправил плечи. Исподлобья взглянул на Анну. Он был громоздок, тяжел, круглолиц. Когда сердился — багровел, казалось, вот-вот его хватит удар.
— Сколько? — коротко спросил он.
Анна сказала.
— Погодите… — сказал он и вышел.
Анна провела в одиночестве минут пятнадцать.
Ванюшин зашел обратно, сел за стол, сунул руку в боковой карман, подал деньги.
— Вот, — сказал он.
Анна смутилась.
— Я предупредила. Смогу вернуть только через полгода, — сказала она. — Вы даже ни о чем не спросили…
Ванюшин недовольно на нее поглядел.
— И не спрашиваю. Когда товарищ просит, я помогаю. А не выясняю — надо ли помогать. Надо или не надо — это пусть другие выясняют…
К концу дня Анна появилась на маслозаводе перед Алексеем.
— Вот… — Она положила перед ним деньги. — Иди и внеси в кассу. Ты ничего не должен.
Алексей растерялся.
— Колхозы сдавали, они и рассчитаются, — забормотал он. — Это даже как-то…
— Я ничего не знаю, — сдавленным голосом произнесла Анна. — Я хочу быть уверенной, что ты никому ничего не должен. Ни от кого не хочу зависеть. Ни от чьей доброты.
Он нерешительно запротестовал:
— На это обратят внимание…
— У тебя недостача на сегодняшний день? — сказала Анна. — Вот иди и покрывай.
Он упирался:
— А как я проведу?
— Незаконные операции умел проводить? Сумей провести законную.
Об оконное стекло бился шмель. Жужжал как сумасшедший.
Алексей прикрыл шмеля ладонью.
— Ах, чтоб тебя!
— Отпусти, — сказала Анна. — Шмель не виноват.
Он швырнул шмеля за окно.
Она спросила:
— Вы куда деньги сдаете?
— В банк.
— Вечером покажешь квитанцию, — тихо сказала Анна. — А то так и знай, завтра еще одну ревизию пришлю… — Она поежилась. — Посадил семью на голодный паек. Отец! Тоже мне…
И не договорила.
Вечером Анна долго сидела в райкоме. Советовалась с Добровольским, о ком из механизаторов написать в газете. Так написать, чтобы и не перехвалить и остальных подтолкнуть. К ней заглянул Тарабрин. Веселый, оживленный. Прислушался.
— Правильно, — одобрил он. — Поднимите кое-кого перед уборкой…
— Между прочим, Иван Степанович, — сказала Анна, — Бахрушин внес деньги.
— Какие деньги?
Тарабрин не сразу понял. Он уже не думал о сводке.
— Недочет, который образовался на маслозаводе. Там была какая-то неясность. Не надо ему делать поблажек. Могут подумать, что из-за того, что он мой муж.
Тарабрин прищурился, ждал, что еще она скажет.
— Ни я никому не должна прощать, ни мне никто не должен, — сказала Анна. — Снисходительность, пусть даже из самых добрых побуждений, не одного человека привела к преступлению.