В день отъезда трое москвичей отправились прощаться в лесничество. Лида, Венька, Василий, Перфилов — всем им хотелось пожать руку, поблагодарить, пожелать самого доброго…
Юра с чего начал, тем и кончил — зашел в каморку под лестницей.
Василий обрадовался:
— Ты нужен. С тобой хочет поговорить один человек. Просил разыскать.
— Кто такой?
— Увидишь.
Повел Юру на второй этаж, открыл дверь в чей-то кабинет.
— Заходи.
У окна стоял человек в военной гимнастерке без погон. Юре показалось, что они встречались.
— Здравствуйте!
Ба, охотник! Тот самый, который помешал разговору Юры и его товарищей с сектантами.
Без особого энтузиазма пожал Юра протянутую руку.
— Вы нам чуть всю музыку не испортили, — весело сказал незнакомец. — И зол же я был на вас!
— Не понимаю.
— Для того и пригласил, чтобы объяснить.
Указал на диван, сел рядом:
— Э-эх, вы!
— Что я?
— Кустарь-одиночка.
— Это как понимать?
— Догадываетесь, где я работаю?
— Теперь догадываюсь.
— Лида не сказала?
— Нет.
— Дисциплинированная девушка. Конечно, вы правильно поступили, что искали свою… Кем она вам приходится? Подруга?
— Товарищ.
— Правильно, говорю. Но нам чуть не испортили всю музыку. Мы этими истинно православными христианами давно интересуемся. Знаете, что это за секта?
— Знаю.
— И что же знаете?
— Морочат людям головы. Сбивают с пути неуравновешенных девушек…
— Не только. Тащат людей в прошлое. Враждуют с нашим обществом. Ждут войны…
— А я чем помешал вам?
— Игрой в Шерлока Холмса. Прятаться эти люди умеют, недаром зовутся скрытниками. Не случайно же появился я в лесу и заступился за этих «грибников». Они было взволновались, но, кажется, успокоились. Решили, что спасали вы лишь свою барышню. А что было бы, если бы распался весь их университет? Опять ищи по всему свету! Главный козырь Елисея — создание собственного агитпропа. Сразу сделали бы далеко идущие выводы и ускользнули… Ведь люди людям рознь. Есть верующие, искренне верующие, таких большинство, им надо помогать выбраться из трясины. Но есть деятели другого склада среди их наставников. И опять же не все. Елпидифор, например, тот на самом деле фанатик, всю жизнь провел в тайниках, у него уже давно не все дома. А вот Елисей и еще кое-кто, эти и хитрее и подлее. Пользуются простодушием людей и обделывают свои делишки. Вербуют рабов божьих, а превращают в собственных рабов. Елпидифор-то действительно воображает, что спасает христианские души, а Елисей… Неизвестно еще, чем грозило знакомство с ним вашей Тане!
— Так что же мне надо было делать?
— Обратиться к нам, а не самостийничать.
— Но я не особенно напортил?
— Будем надеяться.
— Теперь-то вы их разоблачите?
— Все в свое время. Не так это, кстати, просто…
— А я не могу быть вам полезен?
— Одну жертву вы спасли, теперь закрепляйте успех. Пока у вашей Тани только порыв, а ее надо сделать сознательной атеисткой…
Собеседник Юры прошелся по комнате, остановился, вдумчиво посмотрел на юношу:
— Вот что, Юра, дам я вам один совет. Если хотите, совет старшего товарища, совет коммуниста. У нас в государстве религия — дело частное. Никому не возбраняется верить хоть в бога, хоть в черта, государство в эти дела не вмешивается. Но для партии религия не частное дело. Ленин говорил, что религия есть один из видов духовного гнета, что людей приводит к религии какая-нибудь беда, нужда, одиночество, и коммунисты не могут безразлично относиться к темноте, в которой оказываются люди вследствие своих религиозных верований. За людей надо бороться, помогать им улучшать свою жизнь и в самом высоком, духовном, и в самом, так сказать, обыденном, житейском, материальном смысле. Все взаимосвязано. Настоящий человек не может быть счастлив, если кто-то рядом несчастен…
Собеседник Юры вдруг перешел на ты, заговорил совсем задушевно.
— Ты комсомолец, и, в общем, доказал, что ты настоящий комсомолец, выволок свою Таню из болота. Но теперь это надо закреплять, закреплять, помочь ей твердо стать на ноги. Ведь все у нее как будто началось с пустяков. Обиделась. Чего-то недопоняла. Пошла помолиться. Может быть, даже наперекор тебе. А тут — умный поп. Все так деликатно, ненавязчиво. А она девица с воображением, и чем дальше в лес, тем больше дров. Поп ее к богу зовет, в небесные сферы, а ей уже мало этого, в лес потянуло. Ну, а лес и есть лес, темнота. Самая доподлинная темнота эта секта. Связи с обществом порваны, документы уничтожают, мол, антихристовы бумажки, от службы в армии уклоняются, прячутся в тайниках, бегут в пустынные места… Попадешь к ним — не захочешь, а одичаешь; а уйти страшно, умеют запугать… — Он даже руку положил на плечо Юре. — И еще. Таня Таней, но не она одна нуждается в помощи. Присматривайся к окружающим: У Тани одна беда, у других другая. Прийти к людям на помощь, вовремя прийти — это и значит быть настоящим коммунистом.
Он пытливо посмотрел на Юру, и тот вдруг почувствовал, сколько у этого человека забот.
— Ведь все, что случилось, это и для тебя должно стать уроком!
— Спасибо.
— Ну, а теперь счастливого вам пути.
На этот раз, прощаясь, Юра пожал руку новому знакомому уже с искренним уважением и еще раз зашел к Василию.
— Ну как?
— Порядок.
И от всего сердца пригласил Василия к себе в гости, в Москву.
До отхода поезда оставалось время, и ребята бродили по Тавде, — вряд ли, думали они, им придется еще сюда попасть.
Городок поднимался в гору. Одноэтажные деревянные домики походили один на другой. Просторные улицы заросли травкой.
Юра и Таня шли, держась за руки. Петя деликатно от них отстал. Таня без устали рассказывала о Бескудникове, о Ярославле, о Тавде.
Лес подступал вплотную к городу. Березки стояли, как невесты, белые, чистые, нарядные.
— Я точно исповедуюсь, — задумчиво произнесла Таня. — Ничего не могу от тебя утаить.
— А я не поп, — обиженно сказал Юра. — Не хочешь — не говори.
— Тебе я не могу не говорить…
Лес возле города ничем не походил на суровую, темную тайгу, солнце било сквозь ветви, везде пушились кусты можжевельника.
Они вступили в заросли жимолости. Высокий кустарник сплошь был усыпан бело-розовыми цветами. Розовая пена лилась до земли. Таня нырнула и спряталась.
— Опаздываем на поезд!
Таня показалась среди цветов:
— Правда?
— Вот и нашел!
Она обхватила ветви, прижалась лицом к цветам. Юра хотел запомнить ее такой навсегда. Светлая, синеглазая, чистая, она действительно казалась каким-то существом не от мира сего.
— До чего красиво, — прошептала она. — Умереть можно среди цветов…
Юре стало страшно, точно она вправду могла умереть среди этих цветов, — такой хрупкой и нежной казалась она в розовой пене жимолости.
Он подошел к ней и, повинуясь безотчетному порыву, осторожно потянул через голову с тоненькой и такой беспомощной шеи шнурок с крестом.
— Зачем? — испуганно спросила Таня.
Он неуверенно подержал в руках шнурок с медным крестиком и повесил на ближнюю ветку.
— А ты знаешь, — сказал он, — что получится из этих цветов к осени?
— Что? — беспечно спросила Таня.
— Волчьи ягоды, — задумчиво сказал Юра. — Эти розовые цветочки превратятся в ядовитые волчьи ягоды.
Этот нежданный-негаданный телефонный звонок раздался в конце июня.
— Юра?!
— Хочу зайти к вам.
Кого угодно мог я ждать в тот день, но только не Юру. Да еще вместе с Таней!
Юра загорел, похудел, как будто даже немножко вытянулся, но, в общем, это был все тот же Юра. Гораздо больше меня интересовала его спутница.
Она подошла ко мне, как к старому знакомому, и первая протянула руку:
— Здравствуйте. Юра рассказывал мне о вас, а вам обо мне, вероятно, еще больше.
Юра принялся рассказывать о злоключениях Тани на Урале…
А она — улыбалась!…
— Ну, как? — поинтересовался я. — С богом покончено?
Таня помедлила.
— Не знаю, — нерешительно протянула она.
И я тут же увидел, как в глазах Юры мелькнула тень тревоги…
Они ушли, а мне почему-то вспомнился рассказ Юры о том, как он бродил с Таней по Тавде. Нет, не похожа она на Варфоломея, она существует сама по себе. Будь я художником, я бы нарисовал ее в зарослях цветущей жимолости…
И опять я подумал: «Что же все-таки толкнуло эту девочку к богу?…»
Сходила в церковь, познакомилась со священником, поиграла в богоискательство и… испугалась возмездия. Плохо было Тане? Конечно, плохо. А гордость не позволяет сказать об этом открыто…
За стеклами шкафов поблескивают корешки книг.
Малейшая вина виновата! «Бери в руки розги и секи. Секи шибче, секи, не смущаясь! Смело пиши всякое лыко в строку…»
Это иронизирует Щедрин.
А вот Достоевский: «Есть такие вещи, которые никогда не возьмешь силою… Вспомните басню — ведь не дождем, не ветром сдернуло плащ с путника, а солнцем…»
Доброты у нас подчас мало, доброжелательности друг к другу. Вот о чем нам надо подумать!
В данном случае никому другому, как Юре, и не дано спасти Таню.
Если он сумеет не напоминать, если сумеет забыть то, что произошло. Тогда и Таня сумеет забыть…
«Вот едет сейчас Юра в метро, — продолжал размышлять я. — В пестрой рубашке, в модных брючках, в узконосых ботиночках. Чистой воды стиляга! Какая-нибудь девица заглядится на него: с таким парнем можно и потанцевать, и посидеть в ресторане. Кто-нибудь из пассажиров постарше пренебрежительно скосит глаза и подумает, что перед ним „продукт времени“. Но никто не подумает, что Юра взаправдашний рыцарь, что он действительно продукт времени — продукт нашего времени, революционного, героического, романтического…»
На следующий день он не утерпел, забежал ко мне один.
— Ваше впечатление? — спросил он. — Как Таня?
— Юра, вы уверены, что ничто уже не повторится?
— Не знаю, но все-таки есть для нее нечто, что сильнее всякого бога, — раздумчиво сказал Юра. — Мы пришли к ней вчера домой, мамы ее еще не было. Таня посмотрела на меня, чуть улыбнулась и взяла со стола книгу. Раскрыла и показала свай комсомольский билет. Ей предстоит еще много неприятных объяснений, неизвестно, оставят ли ее в комсомоле, но билет свой она сохранила.
— А вы не боитесь, что достаточно ее ранить — и она снова…
— И это я понимаю, — согласился он. — Но я бы не простил себе, если бы оставил ее в беде.
— А вы действительно готовы связать с нею свою жизнь?
— Не знаю, — еще задумчивее сказал Юра и порозовел, как и тогда, когда впервые рассказывал мне о Тане. — Ничего я еще не знаю.
А я… я посмотрел еще раз на Юру и пожалел о том, что не у всех есть такие друзья.
1966