Вопросы и ответы

11 ноября 1920 года командующий войсками Южного фронта Фрунзе, стремясь избежать дальнейшего кровопролития, обратился по радио к Врангелю с предложением прекратить сопротивление.

Врангель не ответил на предложение Фрунзе и утаил его от своих войск.

В ночь с 11 на 12 ноября советские войска прорвали оборону врангелевцев на Перекопском перешейке и заставили белогвардейцев бежать к портам Крыма.

12 ноября советские войска заняли Севастополь.

16 ноября — Керчь.

Белогвардейцы оставили разграбленный и полуразрушенный Крым и бежали за границу.

20 ноября 1921 года Землячку демобилизуют из армии и тут же избирают секретарем Крымского областного бюро партии.

Надо налаживать жизнь…

Ох как все непросто в истерзанном Крыму! Трудно наводить порядок в разрушенном доме.

Вот каким предстал Крым перед вновь избранным секретарем обкома: взорванные дворцы и дачи, следы вандализма — убегающая буржуазия действует по принципу: если не себе, то и никому другому, — сожженные окраины, вытоптанные виноградники и вырубленные сады, разрушенные доки, в портах разграбленные пакгаузы и склады, повсюду развороченные тюки и ящики, остовы машин и броневиков, брошенных беглецами, а в горах и туннелях — ошметки белогвардейских частей и бандиты.

А главное — люди, измученные, изверившиеся, испуганные. Всем надо ответить, всем помочь…

К ней обращались поминутно. Приезжали, звонили по телефону, слали запросы по почте.

Из Симеиза просили совета:

— Виноградники поражены филоксерой. Что делать?

— А что такое филоксера?

Когда Землячка чего-нибудь не знала, она не стеснялась в этом признаться.

— Виноградная тля.

— Свяжитесь со мной завтра утром.

В течение дня Землячка выясняла, что рекомендует наука для борьбы с филоксерой, потом искала серу по всему Крыму — и нашла два вагона в Джанкое, приказала отпустить серы, сколько понадобится.

Запрашивали из Феодосии:

— Пограничники задержали ночью на рейде две турецкие фелюги — турки приняли на борт группу татарских националистов и русских белогвардейцев и собирались выйти в море. При обыске у беглецов отобраны золото и драгоценности.

В таких случаях консультаций Землячке не требовалось.

— Фелюги отпустить, сейчас нам конфликты с турками ни к чему, но до этого заглянуть в каждую щель, в каждую бочку, чтоб никто из врагов не улизнул, составить поименные списки и сдать беглецов в ЧК, ценности актировать и передать в государственный банк.

С такой «филоксерой» ей легче было бороться.

В Ливадии в царских подвалах обнаружили запасы старых вин.

— Пустить в продажу или уничтожить?

— Не торопитесь. Опечатайте подвалы, поставьте охрану, запрошу Москву, там решат.

Ялтинский совет предлагает:

— Разрешите пустить на слом разрушенные дворцы и дачи? Кирпичи и железо отдадим трудящимся, пускай ремонтируют свои халупы, а картины и мебель распределим по школам и учреждениям.

— Не разрешаю, — отвечала Землячка. — Дворцы и дачи мы восстановим, трудящиеся будут в них отдыхать, а картины в этих дворцах могут быть такие, что им самое место в музеях, — не раздавать, а взять на строжайший учет.

В Бахчисарае решили покончить с разведением лучших сортов табака:

— Табак — утеха буржуазии, пролетариат предпочитает махорку.

Но Землячка знала, какое значение для сельского хозяйства Крыма имеет табаководство.

— Пролетариат курил махорку потому, что у него средств не было на папиросы, так что вы не для буржуазии, а для пролетариата увеличивайте плантации табака.

Севастополь бил тревогу:

— Задержаны сотни беспризорных подростков. Все — воры и хулиганы. Временно разместили их в пакгаузах порта. Грозят все разнести, бунтуют, требуют, чтобы их распустили…

— Не воры и хулиганы, а жертвы гражданской войны, — поправляла Землячка, стараясь не повышать голоса. — Поймите: плохих детей нет, есть плохие опекуны. Я еду к вам.

Она без промедления ехала в Севастополь.

Пакгауз… Толпа грязных шелудивых мальчишек. Темные чумазые лица. Сверкающие большие глаза. Недоверчивые ненавидящие взгляды. Взрывчатка!

Встретили Землячку криками и бранью.

— Не будем здесь сидеть! Начальница! Гони хлеба! Пожжем мы тут все…

Визгливый голос прокричал частушку:

Комиссар залез на тополь,

Испугался и залез -

Мы разграбим Севастополь,

Подадимся в Херсонес!

У входа валялся ящик, она поднялась на него, прикрикнула:

— Молчать!

Что за сила заключалась в этой сердитой хрупкой женщине?

Мальчишки смолкли.

— Хлеб надо заработать! Объявляю вас трудовым ремонтным отрядом. Поедете от Севастополя специальным поездом, будете восстанавливать железнодорожный путь, а по приезде в Москву явитесь с моим письмом к товарищу Дзержинскому. А сейчас идем за хлебом.

Как и в армии, она не обернулась, а прямо пошла к выходу.

Рядом с ней находился работник Севастопольской военной комендатуры.

— Где тут ближайшая пекарня? — негромко спросила она. — Ведите нас.

Она привела горланящую беспорядочную толпу к пекарне и приказала выдать каждому по фунту хлеба.

Потом повела их обратно, в пакгауз, твердо сказала, что в поезд их посадят не позже, чем через день или два, каждый день будут выдавать по фунту хлеба. Пока поезд с ребятами не отошел от Севастополя, кое-кто убежал, но большинство все-таки поехало в Москву.

Потом был звонок из Москвы. Звонила Стасова, старая большевичка, до недавнего времени секретарь ЦК, работающая сейчас в Коминтерне.

— К вам просьба, Розалия Самойловна. В Москву приехал товарищ Мюллер. Из Германии. Гамбургский металлист, спартаковец, активист компартии. Приехал по делам и захворал. Врачи определили чахотку. Надо его подлечить, советуют Ялту. Посылаем к вам, возьмите его под свое наблюдение.

Свой день Землячка заканчивает как обычно, к вечеру она просит подать к подъезду «бенц», старый латаный-перелатаный автомобиль, брошенный в Севастополе бежавшим за море врангелевским генералом.

Что может быть красивее серпантинов Южного Крыма?

Крутые обрывы, густые леса, низкорослые сосны, растущие на скалистых выступах, непролазные кустарники. Леса и скалы. Красиво.

Но взгляд Землячки проникал дальше.

Садовники. Виноградари. Виноделы. Рыбаки. Чабаны. А на восточной оконечности полуострова — металлурги. Всех надо обеспечить работой, создать сносные условия жизни…

В Ялте Землячка велела шоферу везти ее в горсовет.

— Зданий в городе пустует много? — осведомилась она.

— Хороших — много. — Председатель усмехнулся. — Вся буржуазия утекла.

— Пойдем посмотрим, — предложила Землячка. — Тем временем пусть соберут всех врачей, какие есть в городе.

В сопровождении председателя горсовета она придирчиво осматривала дом за домом, пока не остановила выбор на большом благоустроенном особняке.

Затем она встретилась с врачами — это были частнопрактикующие врачи, среди них оказались и владельцы санаториев.

Держались они непринужденно, но впечатление это было обманчиво, все были в тревоге, ходили слухи, что большевики собираются отправить врачей в Сибирь бороться с эпидемией сыпного тифа.

Землячка уловила это настроение и с первых же слов постаралась его развеять.

— Приношу извинения… — Она не знала, можно ли назвать их товарищами, чего доброго, еще обидятся. — У нас просто нет времени встречаться с каждым из вас на дому. Но у нас к вам просьба. Советская власть намерена превратить Крым во Всероссийскую здравницу. От имени Советской власти приглашаю вас поступить на государственную службу. Без учителей и врачей невозможно наладить нормальную жизнь.

Под конец она сказала:

— В ближайшие дин в Ялту приедет немецкий коммунист товарищ Мюллер. Помещение мы уже нашли — дом миллионера Костанди. На первое время нужны хотя бы два врача — кто возьмется? Будут еще больные. Нуждаются в лечении бойцы Красной Армии, пришло письмо из Горловки, оттуда пришлют шахтеров.

Врачи успокоились: их уважительно просят вернуться к своим обязанностям.

В эту ночь возник один из первых советских санаториев на Южном берегу Крыма.

Было поздно, когда председатель горсовета проводил Землячку на набережную, в «Ореанду», лучшую ялтинскую гостиницу, — возвращаться ночью в Симферополь было небезопасно, в горах еще бродили остатки врангелевской армии.

— Если что понадобится, звоните, — предупредили ее. — Но одна в город не выходите. Мало ли чего…

Ужин ей принесли в номер, она поужинала и легла.

Но голоса за окном, шарканье прохожих не дают Землячке заснуть.

Она встает с кровати, подходит к окну, отдергивает тяжелую штору, распахивает пошире рамы.

Ночь вливается в комнату.

Нет, не о делах, которыми ей предстоит завтра заниматься, думает Землячка, все ее текущие заботы отходят в сторону, она дышит ароматом цветущих каштанов, вслушивается в неумолкаемый шум волн.

Одевается, выходит в коридор, спускается по лестнице.

По мостовой прогуливаются девушки, молодые люди бренчат на гитарах, кто-то хохочет на пляже, кто-то купается в темноте, жизнь идет своим чередом, и никому из этих гуляк нет деда ни до филоксеры, ни до бандитов, ни до выпечки хлеба, за которым завтра эти гуляки устремятся в булочные.

И сама Землячка просто дышит морским воздухом, смотрит на звезды и думает о том, как бы хорошо сейчас плыть на пароходе и слушать музыку.

Она медленно идет вдоль набережной, доходит до мола, всматривается в темноту.

Море во мраке ночи сливается с небом, и только огонь маяка дрожит в воде золотыми каплями.

Как ни хорошо здесь, но утром все-таки придется вернуться в Симферополь.

Лениво идет она обратно вдоль темных домов.

Но что это? Дом как дом, не освещено ни одно окно, дом спит. Но откуда-то из-под земли, из забранных решетками выемок в тротуаре, сделанных для проникновения света в подвальные окна, просачивается тусклый свет.

Что там может происходить в этом подвале? Бандиты или сектанты? Она решительно входит во двор. Разыскивает вход в подвал. Чугунные перильца. Ступеньки…

Землячка спускается. Одна. Она всегда отличалась редким бесстрашием. Бесстрашием и настойчивостью.

Годы подполья научили ее преодолевать в себе всякий страх, иначе она не могла бы ни переходить границу, ни доставлять оружие, ни печатать нелегальную литературу. Рукой она нащупывает железную скобу и рывком распахивает дверь.

Две свечи… Какие-то подростки. Сидят прямо на каменных плитах. Землячка всматривается. Перед ними разбросаны карты. Минуту и Землячка, и те, что сидят на полу, безмолвно рассматривают друг друга.

— Что за сборище? — нарушает молчание Землячка. — Кто разрешил вам здесь собираться?

Откуда это у нее? Оказывалась среди незнакомых людей, среди враждебных людей, и если видела, что надо вмешаться, без колебаний шла наперекор, и ей почему-то подчинялись.

Она так и не может решить — собрались ли здесь играть в карты или это только видимость. Она понимает, что отвести эту компанию в милицию ей не удастся, окажут сопротивление, а то еще и убьют.

— Немедленно по домам, — строго говорит она.

Неожиданно для самой Землячки все поднимаются, проходят мимо незнакомки, шаркают по лестнице.

Землячка выходит вслед за ними. Она ждет, когда они растворятся во мраке, и возвращается в гостиницу.

Ей уже ни до цветов, ни до звезд, ни до моря. Рано утром она выговаривает председателю горсовета за то, что на ночь город остается без надзора.

— Так у вас постоянно будут возникать всякие притоны; проверьте все пустующие подвалы, используйте их под склады, заприте, оберегайте общественный порядок…

И вот старый «бенц» мчит уже в Симферополь, и тысячи забот вновь обступают ее со всех сторон.

 

Единство

Год напряженной, сумасшедшей работы по восстановлению Крыма, и затем Землячку переводят в Москву, которую она так хорошо знает и которой отданы многие годы ее жизни.

Ее избирают секретарем Замоскворецкого районного комитета партии, одного из опорных пролетарских районов столицы, района, где на партийном учете состоит Ленин.

В течение двух лет Землячка не расстается со своим районом, много времени проводит в рабочей среде, часто выступает на фабриках и заводах.

У нее не проходит ощущение, что она на войне, как в том девятнадцатом году, когда Тринадцатая армия то отступала, то наступала. Следует постоянно быть начеку, предвидеть опасность и не дать врагу застать себя врасплох.

Еще не закончилась гражданская война, как фракционеры всех мастей повели наступление на Ленина.

В конце 1920 года троцкисты распространили брошюру своего честолюбивого шефа о задачах профсоюзов — нарушая общепринятые нормы партийной дисциплины. Троцкий вынес дискуссию за пределы Центрального Комитета на широкое обсуждение.

Пренебрегая единством партии, вопреки интересам страны, в атмосфере недовольства и колебаний крестьянства, оппортунисты решили взорвать партию изнутри.

Они хотели превратить профсоюзы в придаток государственного аппарата: профсоюзы, считали троцкисты, должны действовать на своих членов не средствами убеждения, а средствами принуждения, что в конечном счете, утверждал Ленин, привело бы, по существу, к ликвидации профсоюзов как массовой организации рабочего класса.

Ленин же, наоборот, говорил, что профсоюзы являются приводным ремнем от партии к массам; их первостепенная задача, утверждал Ленин и все стоявшие на той же позиции большевики, — воспитание масс, борьба за повышение производительности труда, укрепление производственной дисциплины; профсоюзы — это прежде всего школа коммунизма.

Началась дискуссия.

«Троцкий меня упрекал… — говорил Владимир Ильич, — что я срывал дискуссию. Это я зачислю себе в комплимент: я старался сорвать дискуссию в том виде, как она пошла, потому что такое выступление перед тяжелой весной было вредно».

Разруха в промышленности, недовольство крестьян, происки меньшевиков. Кронштадтский мятеж, надвигающийся голод — вот каковы были компоненты этой тяжелой весны, и справиться со всеми этими бедами могла только партия, сильная своим непоколебимым единством.

Затем в дискуссию включились Бухарин, Ларин, Сокольников, Сапронов, Шляпников, Игнатов, десятки уклонистов и фракционеров, и каждый сколачивал собственную группу и выступал с собственной «оригинальной» платформой.

На Десятый съезд Землячка была делегирована еще Крымской организацией.

Уже в момент регистрации ее поразила суета, которую затеяли оппозиционеры.

У столов, где депутаты оформляли документы, кружились какие-то личности. Въедливый интеллигент в пенсне и с кудрявой бородкой торжественно раздавал брошюру Троцкого, остроносенькая девица в красной косынке с милой улыбкой вручала брошюру Бухарина, а угрюмый парень в черной косоворотке, демонстративно одетый под рабочего, грубовато совал всем брошюру Коллонтай.

Землячка приняла все брошюры — что ж, с этим обилием мнений следовало ознакомиться — и пошла по кремлевским залам искать знакомых.

Со всех концов страны прибыло на съезд около тысячи делегатов.

Землячка внимательно присматривалась к участникам съезда. Рабочие, крестьяне, инженеры, учителя, солдаты, люди самых разнообразных профессий, разных национальностей, разной культуры, высокообразованные и почти неграмотные…

Но всех их объединял Ленин.

Землячка шла по залам и видела множество знакомых и незнакомых лиц.

Слонялись среди делегатов и авторы всяких хитроумных брошюр; с важным видом расхаживал Рязанов, в чем-то убеждал собеседников Ларин, от группы к группе переходили Шляпников и Коллонтай…

Землячку Коллонтай миновала, они недолюбливали друг друга, уж очень разные это были натуры, бесполезно было пытаться настроить Землячку против Ленина. Землячка не любила тратить слова попусту, а Александра Михайловна была по-женски словоохотлива и только легкомыслием можно было объяснить ее попытку обвинить Ленина!

В своей брошюре, выпущенной к съезду, Коллонтай писала, что русский пролетариат влачит в Советской России «позорно-жалкое существование», а в прениях по докладу Ленина заявила, что «его доклад мало кого удовлетворяет»!

Десятый съезд, один из важнейших съездов в истории партии, открылся 8 марта 1921 года.

Ленин сделал на съезде три доклада — о политической деятельности ЦК, о замене разверстки натуральным налогом и о единстве партии и анархо-синдикалистском уклоне, и каждый из этих докладов был политическим событием.

Пройдет много лет, и потомки оценят гениальную прозорливость Ленина, думала Землячка. Предлагая перейти к новой экономической политике, он заглядывал на многие десятилетия вперед.

Десятый съезд работал в течение девяти дней, из них Землячке особенно запомнилось четырнадцатое марта.

Оппозиция собиралась дать бой Ленину по вопросу о единстве партии и роли и значении профсоюзов…

Двенадцатое заседание съезда. Выступает Ленин… До него говорил Троцкий, как всегда звонко, фразисто и самонадеянно. Владимир Ильич не оставил от аргументов Троцкого камня на камне.

Съезд подавляющим большинством голосов принял ленинскую платформу.

Единство партии заботило большевиков превыше всего — единство партии предопределяло строительство социализма. Чтобы обеспечить единство, нужно было принять особые меры, требовалось особое решение.

Ленин решил собрать делегатов съезда, членов партии с дореволюционным стажем, на отдельное совещание.

Оно состоялось в одном из залов Кремля в перерыве между двенадцатым и тринадцатым заседаниями.

На совещании присутствовало около двухсот человек. Ленин произнес две речи — вводную и заключительную, стенограммы не велось, но известно, что Ленин предложил старейшим коммунистам обсудить проекты двух написанных им резолюций — «о единстве партии» и «о синдикалистском и анархистском уклоне в нашей партии».

Участники совещания единодушно поддержали Ленина.

Было решено седьмой параграф резолюции не публиковать. В нем говорилось, что «съезд дает ЦК полномочия применять в случаях нарушения дисциплины или возрождения или допущения фракционности все меры партийных взысканий вплоть до исключения из партии, а по отношению к членам ЦК перевод их в кандидаты и даже, как крайнюю меру, исключение из партии».

Это была крайняя мера, и Ленин выразил надежду, что применять этот пункт, хотя он и необходим, не придется.

Участники совещания запомнили, что Ленин сравнивал этот пункт с пулеметом, говоря, что против раскольников следует поставить пулеметы.

Всем было ясно — даже оппортунистам! — что Ленин и партия едины.

Делегаты расходились по домам, по гостиницам, по общежитиям.

Землячке тоже не терпелось поскорее очутиться в своей квартире, попасть в заботливые руки сестры, поужинать, лечь и еще раз подумать обо всем, что происходит на съезде…

Но подошли однополчане, политработники Тринадцатой армии, все были под впечатлением выступлений Владимира Ильича.

Наконец они расстались, и Землячка медленно пошла к выходу, она уже не в силах была торопиться.

Шла и думала о пулеметах. Ей понравилось это сравнение, на фронте она видела, какой урон противнику наносит пулеметный огонь, и такими партийными пулеметами она считала неотразимые высказывания Ленина.

Она шла через опустевшие залы Кремлевского дворца. Служители гасили люстры, искрились лишь хрустальные подвески настенных канделябров.

«Пора уже, пора, — подумала она и ускорила шаг. — Всегда я ухожу последней…»

Подошла к лестнице и увидела Калинина и Сталина.

Они оживленно разговаривали, но Сталин сразу заметил Землячку и поздоровался.

Она остановилась, пожала им руки.

— Ну как? — шутливо спросил Сталин. — Вы не собираетесь переходить в оппозицию?

— Как только они смеют?! — возмутилась Землячка. — Обвиняют партию в администрировании!

— А что им остается делать? — лукаво возразил Сталин. — Банкроты всегда обвиняют в своем банкротстве других.

Калинин засмеялся.

— Но это им мало помогает!

— А Троцкий?! — продолжала Землячка. — Блокируется со всеми, лишь бы против Ленина.

Сталин слегка прищурился.

— Ну, эта фигура ясная.

— Вы так думаете? — возразила Землячка. — А по-моему, совсем неясная.

— Почему же? Я вам скажу, кто он такой. — Сталин иронически пошевелил губами, усмехнулся и лаконично сказал: — Средневековый кустарь, возомнивший себя ибсеновским героем.

Кивнул, прощаясь, Землячке и пошел с Калининым дальше.

Два года как Землячка в Москве. Она часто бывает на предприятиях района. В разговорах ее обычно расспрашивают о Ленине. Она вспоминает Десятый съезд и пересказывает своим слушателям ленинские выступления. Идеи Десятого съезда служат ей в работе путеводной звездой.

Борьба за единство партии не прекращается, можно сказать, что оппортунизм как явление разгромлен Лениным, но то тут, то там подают голос всякие недобитки, и с ними предстоит еще долгая и сложная борьба. Землячка хорошо помнит ленинские слова о том, что партия — это не дискуссионный клуб.

Общение с Лениным — это ее богатство, и стоит спросить у нее что-либо о Ленине, как она сразу видит его перед собой…

В последний раз Землячка видит Владимира Ильича на Одиннадцатом съезде партии.

Четыре раза выступил он на съезде, и каждое его выступление поражало глубиной анализа, остротой мысли, дальновидностью.

Все тот же необыкновенный Ленин, каким она знает его вот уже двадцать второй год.

И все-таки он казался ей еще нежнее и одухотвореннее. Да, нежнее! Он был и строг, и жесток, и насмешлив. С оппозиционерами в своем докладе он расправился как-то походя, под всеобщее одобрение и смех съезда смел их, как сметают фигуры с шахматной доски после удачной партии. Да, это был прежний убежденный и неумолимый Ленин. И в то же время он весь как бы лучился нежностью. Землячка искала про себя подходящие слова. Отцовской нежностью. Все время ощущалась любовь Владимира Ильича к своей партии, к народу.

На этот раз она как-то особенно остро ощущала его человечность…

Он не подавал вида, что болен, а был болен. Об этом знали многие. Он сам и в письмах и в разговорах по телефону не раз уже говорил о своей болезни. И если говорил сам, значит, это было серьезно. Несмотря на это, он пришел на съезд партии и активно участвовал в его работе.

Его могучая воля и непоколебимый авторитет цементировали и сплачивали всех пятьсот делегатов съезда, представлявших свыше полумиллиона членов партии. И ответная волна любви шла от делегатов к Ленину.

А Розалии Самойловне почему-то вспомнился Второй съезд, пятьдесят его участников, мучной склад, окно, задрапированное красной материей, и за столом Владимир Ильич…

Какой же он все-таки человечный человек!

Год назад до Ленина дошли слухи о том, что могилы Плеханова и Засулич заброшены, и Владимир Ильич тут же написал в Петроград о том, что надо привести могилы в порядок и поторопиться с открытием памятника Плеханову.

В такое тревожное время, перегруженный государственными заботами, Владимир Ильич не забыл тех, с кем когда-то создавал революционную марксистскую партию.

Самой Землячке в апреле исполнится сорок шесть лет, всегда она отличалась сдержанностью и даже суровостью, но сегодня она разделяет волнение и страстность самых молодых участников съезда, когда, закрывая съезд, Ленин говорит о том, что нет в мире сил, которые могли бы повернуть историю вспять:

"Коренное и главное, что мы приобрели «нового» на этом съезде, — это живое доказательство неправоты наших врагов, которые не уставая твердили и твердят, что партия наша впадает в старчество, теряет гибкость ума и гибкость всего своего организма.

Нет. Этой гибкости мы не потеряли.

Когда надо было — по всему объективному положению вещей и в России и во всем мире — идти вперед, наступать на врага с беззаветной смелостью, быстротой, решительностью, мы так и наступали. Когда понадобится, сумеем это сделать еще раз и еще не раз.

Мы подняли этим нашу революцию на невиданную еще в мире высоту. Никакая сила в мире, сколько бы зла, бедствий и мучений она ни могла принести еще миллионам и сотням миллионов людей, основных завоеваний нашей революции не возьмет назад, ибо это уже теперь не «наши», а всемирно-исторические завоевания".

Заключительную речь на Одиннадцатом съезде Ленин произнес 2 апреля 1922 года.

А в мае болезнь Ленина обостряется, работать становится все труднее, и весь 1923 год проходит в напряженной борьбе с болезнью.

Но новый, 1924 год начался хорошо.

С наступлением солнечных зимних дней Владимир Ильич ездил в санях в лес в сопровождении охотников. Во время прогулок был оживлен и весел. На святки в Горках была устроена елка, позвали в гости деревенских детей, и Владимир Ильич присутствовал на празднике, был в хорошем настроении и заботился, чтобы детей ни в чем не стесняли…

Здоровье Владимира Ильича шло на поправку, и это было самое главное.