Обыкновенное зеркало
Каждому революционеру постоянно сопутствовала угроза тюрьмы и каторги. Но такова участь революционера — рисковать собой ради великого дела.
Землячка обосновалась в Питере, частенько выезжая оттуда по поручению Центрального и Петербургского комитетов партии в различные города России. Она твердо стояла на ленинских позициях, уважение к ней росло, и в октябре 1903 года Землячку кооптировали в ЦК — доверие партии обязывало ее работать еще напряженнее.
Не прошло и года после Второго съезда, как появилась знаменитая ленинская книга «Шаг вперед, два шага назад». Она сопутствовала Землячке во всех ее поездках.
Ленин призывал партию к единству, но к единству на принципиальной основе: партия не дискуссионный клуб, а боевая организация единомышленников.
После съезда раскол произошел среди самих искровцев. Началась ожесточенная борьба между большевиками и меньшевиками. Дезорганизаторская работа меньшевиков подрывала единство действий рабочего класса, а революционная обстановка в стране требовала сплочения сил.
Надо было действовать.
В августе 1904 года близ Женевы собрались девятнадцать единомышленников Ленина, и Землячка была в их числе.
Работой совещания руководил Ленин.
Совещание приняло написанное Владимиром Ильичем обращение «К партии», провозгласившее необходимость созыва Третьего съезда РСДРП, который обуздает меньшевиков и изберет новое руководство. Необходимо было довести обращение до сведения всех партийных организаций в России и провести выборы делегатов.
С этим обращением Землячка поспешила на родину.
Охранное отделение знало о совещании большевиков в Швейцарии и понимало, что большевистские агенты устремятся из Женевы в Россию.
По всей границе шла усиленная слежка. Осматривались поезда и пароходы, велось наблюдение за контрабандистами, принимались все меры к тому, чтобы перехватить инструкции и воззвания, которые могли быть посланы из-за границы.
Землячка ехала поездом, она выглядела молодой обеспеченной дамой, возвращающейся после заграничного вояжа домой.
На пограничной станции в ее купе постучали.
Несколько жандармов, таможенники, и с ними две женщины для «личного обыска».
— Простите, сударыня…
Вели себя жандармы и таможенники пристойно, но осматривали пассажиров тщательно, в чемоданах и саквояжах перебирали каждую принадлежность туалета.
Однако дама больше всего, кажется, была недовольна тем, что не успела привести себя в порядок. Все смотрелась в зеркало и прихорашивалась. То поправляла прическу, то пудрилась.
В белье никаких бумаг, книги в картонных обложках, ничего не вклеишь, чемодан без двойного дна…
Землячка отодвинула зеркало к окну.
— Ну как, господа?
— Все в порядке, сударыня…
Она переехала границу без осложнений, как тщательно ни осматривали ее вещи полицейские.
Их внимание не привлекло разве что только зеркало — взятое в дорогу обыкновенное зеркало из толстого стекла, укрепленное четырьмя винтиками на деревянной дощечке. Такие зеркала обычно стоят на комодах. Это зеркало спустя несколько десятков лет украсило стенд московского Музея Революции как одна из реликвий опасной подпольной деятельности.
Полицейским было невдомек, что между дощечкой и стеклом находится ленинское обращение «К партии», предназначенное для распространения в России.
Землячка в целости и сохранности доставила его в Москву, и в тот же день оно было передано в подпольную типографию Московского комитета.
Невидная работа
Поклонников революционной романтики мало что могло привлечь в такой деятельности: ни таинственных заговоров, ни эффектных покушений, ни головоломных побегов. Все совещания да совещания, ездит Землячка из города в город, ходит по малознакомым квартирам, встречается с малознакомыми людьми и все убеждает их в правильности того, что изложено в книге Н.Ленина «Шаг вперед, два шага назад»…
А ведь по сути речь шла о судьбе России, о судьбе революции.
Много лет спустя Землячка писала о тринадцати комитетах, которые ей удалось объездить за три месяца. Московский, Рижский, Петербургский, Тверской, Тульский, Бакинский, Батумский, Тифлисский, Кутаисский, Екатеринбургский, Пермский, Ярославский, Вятский…
Перечисляя города, которые пришлось посетить за время бесконечных разъездов, и комитеты, в заседаниях которых приходилось участвовать, она не упомянула Самару — вероятно, запамятовала.
Но товарищам по партии запомнился приезд Землячки в Самару.
Она приехала под вечер. В памяти у товарищей не сохранилось, в каком обличье появилась Землячка на вокзале — то ли в обличье сухой чопорной дамы, то ли простолюдинки, повязанной скромным платочком.
Она умела скрываться от полиции. Об этом свидетельствует хотя бы то, что, посетив за три месяца полтора десятка подпольных организаций, она не только не попалась в руки охранки, но даже не привлекла к себе внимания, после ее посещений не произошло ни одного провала.
У нее была хорошая явка, но она все же покружила по городу, прежде чем явилась на квартиру к Григорию Иннокентьевичу Крамольникову.
— Ох, до чего кстати, Розалия Самойловна, — обрадовался тот. — Ждем не дождемся!
— Товарищ Осипов, — поправила Землячка.
Такова была на этот раз ее партийная кличка.
— Не совладать с меньшевиками, — пожаловался Крамольников. — Берут верх. Бьемся, бьемся, не можем переубедить. Почти весь комитет на стороне меньшевиков.
— Об этом еще поговорим, — бесстрастно отозвалась Землячка. — Лучше скажите, где я буду ночевать?
— Хозяйка хорошая, — заверил Крамольников. — Сейчас отведу.
Он повел ее глухими переулками на квартиру.
— Первая богомолка на весь район, — объяснил по дороге. — Полиция к ней не заглядывает, она вне подозрений, только уж и вы…
— Григорий Иннокентьевич! — воскликнула не без юмора Землячка. — Неужели вы думаете, что я способна бросить тень на свою репутацию?
— Я к тому, — объяснил Крамольников, — что на квартиру к вам приходить нельзя никому.
— Не беспокойтесь, — заверила Землячка. — Мы с хозяйкой споемся.
У Крамольникова был для Землячки сюрприз:
— Вы знаете, что в Самаре товарищ Цхакая?
Землячка с любопытством обернулась:
— Как он сюда…
— Проездом.
Михаил Григорьевич Цхакая был видный партийный деятель. Он стал социал-демократом почти одновременно с Землячкой, вместе с нею работал в Екатеринославе, создавая первые социал-демократические организации, а с 1903 года руководил Кавказским комитетом.
У Землячки с ним добрые отношения, к тому же она собиралась на Кавказ.
— Как же нам увидеться?
— На заседании комитета, — посоветовал Крамольников. — А когда собраться?
— Чем скорее, тем лучше, — отвечала Землячка. — Задерживаться в Самаре я не хочу.
— Завтра утром? — предложил Крамольников.
— Отлично, — согласилась Землячка.
— Вот я и пришлю за вами Михаила Григорьевича.
Он довел ее до квартиры. Хозяйка осмотрела Землячку пытливым взором и осталась довольна строгим видом постоялицы.
— Живите сколько хотите. Григорий Иннокентьевич — рекомендатель солидный. Только гостей попрошу не водить.
Крамольников еще раз заверил хозяйку: гости к постоялице ходить не будут, приехала она по поводу наследства, наведет нужные справки — и уедет.
В узкой комнате высокая постель с грудой подушек, в углу теплится лампадка, на стенах лубочные картинки назидательного содержания — вполне подходящее помещение для большевистского эмиссара.
Землячка утонула в пуховиках и сразу заснула.
Ее разбудило легкое постукивание. Она подняла голову, взглянула на часы. Всего пять утра! Сперва она не разобрала, где стучат. Дребезжало стекло. Она приподняла занавеску. Чернобородый мужчина делал ей выразительные знаки. Она даже испугалась и лишь секунду спустя сообразила, что это Цхакая.
Он погрозил ей пальцем — тише! — хотя она не произнесла ни слова.
Опустила занавеску, быстро натянула платье, приоткрыла раму.
— Михаил Григорьевич, до чего ж вы обросли!
Все обращались к Цхакая по имени, но Землячка не могла привыкнуть к такой манере и всегда называла кавказских товарищей по имени-отчеству. Удивилась же она тому, что со времени последнего свидания Цхакая отпустил пышную бороду.
— Конспирация, — объяснил он, хотя с бородой был гораздо приметнее.
Землячка прислушалась — за стеной тишина, хозяйка, должно быть, спит.
— За вами, — сказал Цхакая. — Выходите.
Землячка показала на часы.
— Пять часов!
— Вот именно, — подтвердил Цхакая. — Не хочу, чтобы меня видела ваша хозяйка, к тому же нам за город.
Самарцы сошлись на свое собрание в пригородной роще — летом тут происходили многолюдные гуляния, но сейчас в роще никого.
Сентябрь, листья на березах тронуты желтизной, с Волги слышны гудки пароходов, в воздухе носятся нити паутины.
На опушке, прислонившись к пеньку, сидел парень в розовой косоворотке и бренчал на балалайке.
Он издали еще приметил приближающуюся пару.
— Огонька не найдется? — обратился он к мужчине. — Курить больно охота!
— Свои надо иметь, — без промедления отозвался тот. — На всех не напасешься!
Парень улыбнулся и балалайкой указал себе за спину.
— Проходите, товарищи.
Это был сторожевой пост.
Человек тридцать расположились на лужайке, на траве расстелена газета, и на бумажной этой скатерти расставлены бутылки с пивом и тарелки с жареной рыбой и ветчиной.
Навстречу поднялся Крамольников.
— Товарищ Осипов, — представил он Землячку. — Приехала к нам по поручению Бюро комитетов большинства.
Собравшиеся хмуро посматривали на гостью.
«Товарищ Осипов» слегка поклонилась, обвела всех взглядом, еще раз поклонилась и неуверенно оглянулась — хорошо бы присесть, а присесть, кроме как на траву, некуда, но тут кто-то подкатил небольшую чурку, кто-то развернул и накинул на чурку носовой платок, и «товарищ Осипов», слегка вздернув юбку, осторожно опустилась на предназначенное ей место.
Она раскрыла сумочку и извлекла зеркало, несколько громоздкое для дамской сумочки.
— Мой тайник.
Привычным движением просунула между стеклом и дощечкой шпильку и вытолкнула тонкую бумажку.
— Мой мандат, товарищи.
Кто-то потянулся за мандатом, прочел.
— Мы бы предпочли мандат от ЦК или от «Искры». Так бы лучше…
ЦК к тому времени состоял из примиренцев, а редакция «Искры» находилась в руках меньшевиков.
— Я представляю большинство, — твердо сказала Землячка. — Позвольте доложить…
Ее прервали, засыпали вопросами, вопросы все были с подковырками, занозистые, из меньшевистского арсенала.
Землячка заговорила о внутренней борьбе в партии, о конфликте кружковщины и партийности, требованиях партийной дисциплины, о выходе из кризиса, о созыве Третьего съезда.
Она услышала много обидных слов. Почти все члены Самарского комитета настроены были против съезда, правомочность Бюро комитетов большинства подвергли сомнению.
Она предложила продолжить обсуждение вопроса о съезде на следующий день.
Собрание Самарской организации продолжалось три дня, и все эти три дня переубеждала Землячка самарцев — неприятных вопросов задано было множество, но в конце концов самарцы постановили послать на Третий съезд делегата и отдали мандат большевику Крамольникову.
На третий день с ней уже не спорили, а рассказывали о трудностях и просили советов — как распределить силы, как развернуть работу…
И Землячка, вспоминая беседы с Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной и в Мюнхене, и в Женеве, и в Лондоне, делилась опытом партийной работы.
— Мы должны довести революционную организацию, дисциплину и конспиративную технику до высшей степени совершенства, — наставляла она. — Необходимо, чтобы отдельные члены партии или отдельные группы членов специализировались на отдельных сторонах партийной работы, одни — на воспроизведении литературы, другие — на перевозке из-за границы, третьи — на развозке по России, четвертые — на разноске в городах, пятые — на устройстве конспиративных квартир, шестые — на сборе денег, седьмые — на организации доставки корреспонденции и всех сведений о движении, восьмые — на ведении сношений…
Это последнее заседание больше походило на занятие по изучению техники конспиративной работы.
— Такая специализация требует, — заключила Землячка, — гораздо больше выдержки, гораздо больше уменья сосредоточиться на скромной, невидной, черной работе, гораздо больше истинного героизма, чем обыкновенная кружковая работа.
День рождения
И так изо дня в день: вокзалы, поезда, вагоны, тусклые свечи в фонарях, случайные попутчики, фальшивые разговоры — всегда фальшивые, потому что никогда нельзя быть тем, кто есть ты на самом деле, — извозчики, гостиницы, постоялые дворы, чьи-то квартиры, то чистые, то грязные, чужие диваны, кушетки, кресла, два-три дня в незнакомом городе, встречи, явки, переговоры — и снова в путь, опять поезд, вагон, и мелькающие за окном вагона водокачки, дома и деревья, уносящиеся прочь, назад, в темноту…
Ей постоянно приходится менять свое обличье. То она гувернантка, едущая на новое место. То жена чиновника, получившего повышение по службе, то вдова…
Однажды ей пришлось назваться даже невестой.
Какой-то дотошный господин слишком уж пристально вглядывался в нее. Сосед по вагону. Она ехала во втором классе. Сравнительно молодой и любезный господин с каштановыми бачками и в такого же цвета, как и волосы, каштановом пальто и каштановой шляпе принялся настойчиво интересоваться своей попутчицей: и кто она, и куда едет, и по каким надобностям. И расспрашивал как-то очень уж профессионально. Впрочем, своей профессии он не скрывал.
— Товарищ прокурора Похвистнев, — сразу же представился он попутчице. — Ваше присутствие, сударыня, избавляет меня от дорожной скуки. Простите, но не встречались ли мы в Петербурге?
К счастью, не встречались, подумала Землячка и неожиданно для самой себя ответила:
— Возможно. — И назвала фамилию сенатора, промелькнувшую как-то в газете. — Вы не бываете у фон Нордстремов?
— У фон Нордстремов? — уважительно переспросил товарищ прокурора.
— Это мой дядя, — пояснила Землячка и скромно добавила: — Двоюродный дядя…
— О!… — еще уважительнее воскликнул товарищ прокурора и тем более заинтересовался попутчицей.
— Осмелюсь поинтересоваться — куда и к кому?
Ох, как опасно ответить невпопад! Назовешь город, а окажется, что прокурор едет туда же. Предложит свои услуги… Соседи по вагону прислушивались к их разговору. Актерство несвойственно было Землячке, но какому подпольщику не приходится актерствовать, и часто от умения перевоплощаться зависит не только удача в деле, но и сама жизнь. На нее снизошло вдохновение. Она запнулась, соображая, что бы соврать. Заминку тоже следовало оправдать.
— Невеста… — произнесла она вдруг, смутилась и бессвязно продолжила: — Семейные обстоятельства. Моему жениху… — И замолчала. Все всем стало понятно, и в том числе, разумеется, товарищу прокурора Похвистневу. Семейные обстоятельства привели молодую женщину в этот вагон. Но кто станет рассказывать случайным попутчикам о своих семейных обстоятельствах?… И кто позволит себе о них расспрашивать?
Землячка благополучно доехала до Ярославля, окруженная вниманием попутчиков.
— Желаю счастья, сударыня, кланяйтесь своему жениху, — сказал при расставании товарищ прокурора, стоя на ступеньках вагона и подавая своей попутчице легкий ее саквояж.
Сам он следовал дальше.
Землячка вышла на перрон.
Ее не должны были встречать, но отсутствие встречающих могло вызвать подозрение у тех, кто остался в вагоне. Она оглянулась и направилась к стоявшим поодаль респектабельному господину и нарядной даме.
Что им сказать? Что им сказать, чтобы они не выразили удивления, а, наоборот, заговорили с ней, как со старой знакомой?
— Извините, — быстро проговорила Землячка, подходя к ним. — Меня преследует какой-то настойчивый господин, у вокзала ждет экипаж, я вас очень прошу, не откажите проводить до экипажа.
И случайные прохожие, к которым обратилась Землячка, не отказали незнакомой даме в любезности, господин предложил ей руку, а сама Землячка тем временем оживленно говорила его спутнице о неприятностях, которые подстерегают даму в пути.
Экипажа у вокзала не оказалось. «Должно быть, опоздала телеграмма», — пробормотала Землячка, поблагодарила своих спасителей и наняла извозчика. "Мытная улица, кондитерская «Жорж Борман» — то была явка, где после обмена паролями она должна была получить «хороший» адрес. В кондитерской Землячка спросила Леночку, одну из продавщиц: «У вас есть шоколад „Миньон“?» Леночка испытующе смотрит на покупательницу: «У нас есть „Миньон“ из Москвы, от Эйнема». — «Свешайте, дорогая, полфунта». Леночка подает покупательнице сверток и вполголоса произносит: «Пименовский переулок, дом Воскобойникова, спросите Алексея Павловича».
С шоколадом и саквояжем Землячка выходит на улицу. Снова нанимает извозчика.
Пименовский переулок находится на рабочей окраине города. Прохожих там мало, но все же они есть. Женщины в платочках и с кошелками, мужчины в картузах и куртках. Нарядная дама, разыскивающая дом Воскобойникова, не может не привлечь внимания.
Извозчик вопросительно оглядывается.
— Все, все, голубчик, мне никто тут не нужен, — ласково объясняет дама. — Воспоминания детства. Я жила тут когда-то. Когда еще была девочкой. Я тут от поезда до поезда. Захотелось посмотреть на эти места. А знакомых здесь у меня нет. Теперь обратно, на вокзал.
Такие дамочки попадались извозчику не раз — мотаются, мотаются по городу, а потом, смотришь, никуда им не надо.
На вокзал, так на вокзал.
Землячка расплачивается с извозчиком — не слишком щедро, но и не слишком скупо, чтобы не запомнил, так, обычная пассажирка.
Она проходит в «дамскую комнату», запирается, и через несколько минут из двери выходит уже не нарядная дама, а скромная мещанка.
Вместо шляпы с гирляндой из блеклых фиалок на голове ее серый ситцевый платок. Саквояж, который она небрежно и утомленно внесла в комнату, она выносит уверенно и привычно, только теперь этот купленный в Берлине элегантный саквояж как-то обвис в ее руке и похож на старую домашнюю сумку. Да и накидка обвисла, точно она с чужого плеча.
Идет она медленно, и тот, кто взялся бы ее преследовать, должен был бы ползти, как черепаха. Но прохожим не до нее, все ее обгоняют.
Землячка уверенно сворачивает в Пименовский переулок. Она не спрашивает встречных прохожих, где здесь дом Воскобойникова, идет по одной стороне, потом по другой, покуда ей не попадается на глаза дощечка с надписью «Собств. дом Н.И.Воскобойникова».
Землячка дергает железную ручку в калитке. Неторопливые шаги, калитка распахивается. Мужчина лет сорока, в неподпоясанной косоворотке, светлые усы, голубые глаза, пытливо смотрит на Землячку.
— Мне нужен хозяин этого дома.
— А я и есть хозяин.
— Я от Леночки.
— От какой Леночки?
— Из кондитерской…
Он с любопытством еще раз оглядывает Землячку.
Хозяин ведет ее в «залу», так в мещанских жилищах называют самую парадную, часто единственную прилично обставленную комнату в доме.
Стол, покрытый суконной скатертью, горка с посудой, гнутые венские стулья, фикусы перед окнами, ряднинная дорожка через всю комнату.
Хозяин чувствует себя несколько скованно. Он знает, что в город должен приехать представитель БКБ, Бюро комитетов большинства, органа, созданного по инициативе тех провинциальных комитетов, где большевики не утратили своего влияния.
Он выжидательно молчит.
Землячка протягивает саквояж хозяину дома.
— Положите куда-нибудь. Давайте знакомиться. Вас как по имени-отчеству?
— Николай Иванович.
— Николай Иванович Воскобойников, — отчетливо произносит Землячка. — Работаете на лесопильном заводе?
Хозяин дома утвердительно кивает.
— Большевик?
Воскобойников улыбается.
— Да уж никак не объединенец.
Улыбается ему и Землячка. Перед нею один из тех ярославских большевиков — Землячка слышала о нем еще в Петербурге, — на кого можно здесь опереться.
— Землячка, — называет она себя. — Я сейчас предъявлю вам свои полномочия.
Воскобойников с интересом вскидывает глаза на Землячку, он тоже, видимо, слышал о ней, но не делает никаких протестующих жестов — мол, я и так вам доверяю, мол, излишние формальности ни к чему — установленный порядок должен быть соблюден.
Землячка извлекает из кармана своей пелерины большое дамское портмоне из серой замши, достает перламутровую пудреницу, нажимает кнопочку и подает Воскобойникову листок папиросной бумаги — свой мандат, скрепленный печатью Петербургского комитета Российской социал-демократической рабочей партии.
Дорого бы заплатили в охранке за оттиск этой печати!
Воскобойников внимательно изучает бумагу.
— Слышал я о вас, — говорит он, возвращая документ. — У нас в Ярославле твердое мнение за съезд.
Землячка довольна, что Воскобойников имеет о ней хоть какое-то представление, но на всякий случай предупреждает:
— Вот что, Николай Иванович, для членов комитета я — Землячка, но для остальных — Зинаида Ильинична Трелина. Береженого, как говорится, бог бережет.
Хозяин распахивает дверь в соседнюю комнату.
— Располагайтесь.
— Когда же вы думаете собраться?
— Сегодня отдохнете, а соберемся завтра к вечерку, после работы, раньше не успеем оповестить.
— А у вас тут…
— У нас тут чисто, — подтверждает Воскобойников. — Полиция не заглядывает сюда, нет причин. Все же на улицу советую не показываться — соседи, да и мало ли что, лишний интерес ни вам, ни нам ни к чему.
Почти два дня проводит Землячка в семье Воскобойникова.
Жена приезжую не расспрашивает ни о чем, зато дети засыпают ее вопросами — кто она, откуда, зачем приехала. Землячка отвечает, что она учительница, едет на работу в деревню, старшей девочке помогает решить задачи, младшим рассказывает сказки Андерсена.
На второй день к вечеру в доме Воскобойниковых поднимается суета. Хозяйка вместе с пришедшей к ней женщиной жарит пирожки и котлеты, нарезает и раскладывает по тарелкам колбасу, селедку, огурцы, накрывает в зале стол; вернувшийся домой хозяин достает рюмки, откупоривает бутылки с водкой и пивом…
Не слишком-то одобрительно смотрит гостья на все эти приготовления. Дело слишком серьезное для того, чтобы сочетать его с застольем.
— Это по какому же поводу? — осторожно спрашивает Землячка у хозяйки, указывая на стол.
— А Коленькино рожденье, — радостно откликается хозяйка. — Завсегда отмечаем.
Ответ хороший, но Землячка улучает минуту и негромко осведомляется у хозяина:
— Сегодня у вас действительно день рождения?
— Какое там! — Воскобойников усмехается. — Товарищи соберутся по тому самому делу, по какому вы и приехали.
Землячка укоризненно покачивает головой.
— Тогда зачем все это? Неужели вы так всегда обставляете свои собрания?
— Зачем? — возражает Воскобойников. — Мы и в мастерских собираемся, и на бережку, и даже возле церкви, но сегодня случай особый, не хотим вас казать посторонним, да и не ровен час зайдет кто — такая хорошая видимость.
И все-таки Землячке не по сердцу докладывать о проблемах, волнующих партию, за столом, уставленным бутылками.
Один за одним начинают сходиться гости.
Собирается человек двадцать, и среди них только две женщины. Приезжую знакомят со всеми. Куркин. Славцов. Прохоров. Кое о ком она слышала в Петербурге. Учительница Крапивина — одна из лучших пропагандисток в ярославской организации. Савельев недавно вернулся из ссылки. Тихонов…
В комнате становится тесно.
— За стол, друзья, за стол, — приглашает гостей хозяин. — Накладывайте. Что бог послал… — Он указывает Землячке место рядом с собой. — Зинаида Ильинична… — Разливает по рюмкам водку. — По одной, для бодрости…
Приезжая смотрит не слишком одобрительно.
Однако Воскобойников не замечает или не хочет замечать взгляда Землячки, он выпивает свою рюмку, закусывает огурцом и стучит вилкой по тарелке.
— Так вот, товарищи, к нам приехал представитель Бюро комитетов большинства, избранного на Северной конференции, а попросту представитель товарища Ленина… — Он сразу становится строгим, наклоняется через стол, отбирает у кого-то бутылку. — Внимание, товарищи, дело сурьезное. Хоть я и хозяин, с ужином придется повременить.
Землячка встает.
— Позвольте мне прочесть вам письмо товарища Ленина. — Она достает из кармана сложенный листок, расправляет его.
— А вы сидя, сидя, Зинаида Ильинична, — советует Воскобойников. — Ужин есть ужин, заглянет кто ненароком в окно, а тут речи говорят.
Сидя так сидя. Должно быть, Воскобойников прав. Землячка садится и читает «Письмо к товарищам», изданное отдельной листовкой и посвященное выходу газеты «Вперед». Потом она рассказывает о дезорганизаторской деятельности меньшевиков, знакомит с решениями Северной конференции. Говорит о значении и важности предстоящего съезда.
Разговор шел начистоту. В Ярославле многие были в курсе дела, а тем, кто был еще недостаточно подкован политически, — тем найти правильный путь помогало пролетарское классовое чутье.
Всех, кто колебался и повторял доводы меньшевистской «Искры», разубедили, созыв съезда одобрили и постановили делегировать на съезд большевика.
Застолье не помешало, и когда после всех разговоров и споров кто-то запел:
Нелюдимо наше море,
День и ночь шумит оно…
— и все дружно подхватили песню, Землячка, вполне удовлетворенная результатами сегодняшнего собрания, с усталой улыбкой наклонилась к Воскобойникову и сама попросила:
— А что, Николай Иванович, придется отметить успех! Налейте-ка и мне полстакана пива…
Драгоценные письма
Объехав провинцию, Землячка вернулась в Петербург. Надо было достать для партии денег — об этом ей не раз напоминали из-за границы, проследить за транспортировкой литературы в Россию и, наконец, организовать отъезд делегатов на Третий съезд.
В Петербурге Землячка жила на птичьих правах. Фамилия не своя, имя-отчество тоже, но она к этому привыкла и даже не слишком волновалась — паспорт у нее был хороший.
На квартиру тоже нельзя жаловаться, квартира вне подозрений. Ее рекомендовала сама Мария Петровна Голубева, а уж Мария Петровна по части конспирации считалась великим докой.
Уже полгода как Землячка поселилась у Савичевых. Сам Петр Евгеньевич Савичев служил в частном банке помощником бухгалтера, жена его Нина Васильевна вела домашнее хозяйство, двое детей учились в гимназии — Леночка в пятом классе, Вася во втором.
Савичевы снимали квартиру в одном из доходных домов по Садовой, однако плата за обучение детей в гимназии пробивала в семейном бюджете такую брешь, что одну из комнат приходилось сдавать.
И хотя себя Савичев в революционерах не числил, но среди его знакомых было два или три большевика, он знал об этом и при случае сказал одному из них:
— На баррикады я уже едва ли пойду, однако понимаю, что происходит в России, и если понадобится моя скромная помощь…
Вот его и попросили приютить работника партии — не безвозмездно, за квартиру будут платить, но квартирант должен быть уверен, что не только никто в семье Савичевых не станет им интересоваться, но что его будут даже оберегать от чужого любопытства, если оно вдруг обнаружится.
— У Савичевых вам будет спокойно и безопасно, — сказала Мария Петровна. — На бесчестный поступок эти люди не пойдут.
И в самом деле полгода Землячка жила у них спокойно, делами ее они не интересовались, а когда она внезапно исчезала на неделю-другую из Петербурга, вопросов ей никто не задавал.
Для всех, кто спросил бы о квартирантке Савичевых, имелась вполне убедительная версия: Надежда Яковлевна — так она теперь звалась — работает секретарем у адвоката Малянтовича и нередко сопровождает его в поездках по провинции. Видный присяжный поверенный Малянтович, известный своими либеральными воззрениями, согласился в случае чего подтвердить, что Надежда Яковлевна — да, действительно, служит у него в секретарях.
А ведь за одну только осень Землячка объездила множество городов. Рига, Тверь, Москва, Тула, Ярославль, Вятка, Пермь, Екатеринбург, Баку, Тифлис, Кутаис, Батум.
Десятки поездок, сотни встреч. Непонятно, как только она справляется со всей своей работой!
И все время идет как бы по лезвию ножа…
Вчера дома Землячка зашла в столовую Савичевых, взять из буфета чашку, видит — у окна Леночка с книгой, так зачиталась, что даже не заметила квартирантку.
Землячка поинтересовалась:
— Чем это вы так увлеклись, Леночка?
Девушка с трудом оторвалась от книги:
— Читаю «Квентина Дорварда» и завидую, в какое интересное время жили люди. Приключения, опасности, тайны…
— А сейчас, думаете, жизнь скучнее?
— Какое может быть сравнение!
Землячка покачала головой, взяла чашку, ушла к себе.
Что она могла сказать Леночке? Что жизнь в двадцатом веке такая же беспокойная, как в пятнадцатом?
Во владениях Людовика Одиннадцатого смельчаков подстерегали ловушки, западни, капканы; малейшая неосторожность — и не уйти от ножа или секача.
Во владениях Николая Второго людей подстерегают не меньшие опасности. Утрать бдительность на мгновение и сразу очутишься в тюрьме или на каторге.
А ведь просто невозможно все время находиться в нервном напряжении — сдают иногда нервы, любой человек нуждается в отдыхе, тишине и покое.
Впрочем, что касается тишины, тишиной она на сегодняшний вечер обеспечена. Сидит она за столом, перед ней чашка чаю, сборник «Знания» с новой повестью Горького…
Ей и вправду надо отдохнуть. Всего два дня как она отправила в Женеву отчет о своих поездках и резолюции нескольких комитетов — все они высказались за съезд. Скольких же трудов стоило разгромить сторонников ЦК, захваченного меньшевиками!
Вечер. Тишина. Чай давно остыл. И к книге не прикоснулась. Все мысли ее — о предстоящем съезде.
В передней звонок.
— Надежда Яковлевна, — слышит она голос Нины Васильевны. — Вас тут спрашивают.
Кто бы это мог быть?
В голосе Нины Васильевны не заметно волнения. Землячка тоже не позволит себе его обнаружить.
— Вас просят сюда…
— Заходите.
Возле вешалки — девчушка лет шестнадцати, в драповом пальто, в шерстяном рыжем платке, завязанном на спине узлом.
Девчушка вскидывает на Землячку ясные голубые глаза.
— Надежда Яковлевна?
— А ты откуда знаешь меня?
— Да уж знаю, — говорит девчушка. — Я от Марии Петровны, наказывала она вам завтра к ней чай пить, день ангела у ихней племянницы, часам к пяти, беспременно.
Землячка улыбается.
— Буду.
Ночью Землячке не спится.
Что заставило Голубеву вызвать ее к себе? Чей-нибудь провал? Новые козни меньшевиков?…
Она рада бы пойти к Голубевой с утра, но у конспирации свои непреложные законы, и точность — один из главных. Пять часов — это не четыре и не шесть, а именно пять — ни поторопиться нельзя, ни опоздать.
Днем у Землячки две встречи: с рабочими на Обуховском заводе, надо получить от них корреспонденцию о положении дел на заводе для новой газеты, которая должна вот-вот выйти в Женеве под редакцией Ленина, и с товарищами из Баку, поделиться с ними своим опытом транспортировки литературы из-за границы.
Спокойно, не торопясь, сделала все, что наметила, и отправилась на Монетную. К пяти.
Малая Монетная, девять-а, квартира Голубевой.
Одна из самых засекреченных и самых верных большевистских квартир, не квартира — крепость, старательно оберегаемая Петербургским комитетом от всех случайных и недостаточно проверенных посетителей.
Мария Петровна заметный человек в Петербургской организации.
Квартира ее — заповедное место, только самые проверенные большевики знают этот адрес, — забегая вперед, скажем, что она пользовалась таким доверием партии, что именно у нее находилась в 1906 году штаб-квартира Ленина.
Поэтому Землячка не сомневалась, что только дело чрезвычайной важности могло заставить Марию Петровну вызвать ее к себе.
Как требовала предосторожность, Землячка прошлась вдоль всей Монетной, сперва по одной, а потом по другой стороне улицы. Как будто все спокойно.
Но вот и пять… Землячка вошла в подъезд, позвонила. Дверь открыла сама Мария Петровна.
— Заходите, Розалия Самойловна. Раздевайтесь.
— Ко мне вчера приходила девушка от вас, — начала было Землячка. — Где это вы нашли такую?
Голубева ответила неопределенно:
— Знакомая.
— А не опасно?
— Если посылаю, значит, не опасно, — уверенно произнесла Голубева. — Наши будущие кадры.
Землячка вошла в столовую. Стол накрыт, кипит самовар. На скатерти — вазочки с вареньем, с печеньем. Все, как следует быть.
— Зачем я вам, Мария Петровна?
— Чай пить.
— А все-таки?
— Важное дело, конечно.
Однако в голосе Голубевой Землячка не уловила тревоги, наоборот, в голосе ее звучала улыбка.
— Не томите же…
— Еще не все собрались.
— А вы еще кого-нибудь ждете?
— Сейчас появятся — Рахметов и Папаша.
Рахметов — это Александр Александрович Богданов, а Папаша — Максим Максимович Литвинов. В эти дни их с Землячкой объединяет подготовка к съезду, все трое — убежденные сторонники Ленина.
Но если все трое приглашены на этот час к Голубевой…
— Что все-таки случилось?
А вот и Богданов с Литвиновым.
До чего же разные люди! Богданов врывается в комнату, точно ждут его здесь враги, и он собрался их сокрушить, а Литвинов входит небрежно, не спеша, будто случайно сюда попал и, если что не так, извинится и тут же уйдет обратно.
Оба, как и Землячка, видимо, удивлены приглашением Голубевой.
— Чаю? — не без лукавства предлагает хозяйка.
Литвинов вежливо наклоняет голову.
— С удовольствием.
А Богданов, наоборот, еле сдерживается.
— При чем тут чай? Говорите: в чем дело?
Однако Голубева медлит — гости вынуждены усесться — потом разливает чай, придвигает чашки.
Все трое вопросительно смотрят на хозяйку.
— Письмо, — произносит наконец Голубева. — Из Парижа. Сейчас принесу.
Выходит из комнаты и тотчас возвращается, в руке конверт.
Негромко и чуть торжественно читает:
— "От Ленина личное Рахметову, Землячке, папаше".
Она отдает конверт Богданову, тот нетерпеливо достает письмо, развертывает, и так же нетерпеливо встают со своих мест Землячка и Литвинов, подходят к Богданову и втроем склоняются над письмом.
Письмо от Ленина!
Как важно, как важно знать его мнение, познакомиться с его оценкой текущих событий…
"3.XII.04.
Дорогой друг! Я получил известия о приезде М.Н. (сам не видал его) и заключил из них, что дела у нас совсем неладны. Получается опять какой-то разброд между русскими и заграничными большевиками. А я по опыту 3-х лет знаю, что такой разброд чреват дьявольским вредом для дела. Разброд этот я усматриваю вот в чем: 1) затягивают приезд Рахметова; 2) переносят центр тяжести с здешнего органа на другое, на съезд русский OK etc.; 3) попустительствуют или даже поддерживают какие-то сделки ЦК с литературной группой большинства и чуть ли не идиотские предприятия русского органа. Если мои сведения об этом разброде верны, то я должен сказать, что злейший враг большинства не придумал бы ничего худшего. Задерживать отъезд Рахметова прямо непростительная глупость, доходящая до предательства, ибо болтовня страшно растет, и мы рискуем потерять необходимую здесь величину из-за ребячески глупых планов чего-то сейчас же смастерить в России. Оттягивать заграничный орган большинства (для которого недостает только денег) еще более непростительно. В этом органе теперь вся суть, без него мы идем к верной, бесславной смерти. Во что бы то ни стало, ценой чего угодно надо достать деньжонок, хоть пару тысяч что ли, и начать немедленно, иначе мы режем сами себя. Возлагать все надежды на съезд могут только безнадежные глупцы, ибо ясно, что Совет сорвет всякий съезд, сорвет еще до созыва. Поймите меня хорошенько, ради бога: я не предлагаю бросить агитации за съезд, отказаться от этого лозунга, но только ребята могут ограничиваться теперь этим, не видя, что суть в силе. Пусть резолюции о съезде сыпятся по-прежнему (почему-то объезд М.Н. не дал ни одного повторения резолюции, это очень и очень жаль), но не в этом гвоздь, неужели можно не видеть этого? ОК или бюро большинства необходимо, но без органа это будет жалкий нуль, одна комедия, мыльный пузырь, который лопнет с 1-ым провалом. Во что бы то ни стало орган и деньги, деньги сюда, зарежьте кого хотите, но давайте денег. Организационный комитет или бюро большинства должно дать нам полномочия на орган (поскорее, поскорее) и объезжать комитеты, но если бы ОК вздумал сначала поднять «положительную работу» и отложить пока орган, то нас зарезал бы именно такой идиотский Организационный комитет. Наконец, издавать что-либо в России, входить хоть в какие ни на есть сделки с поганой сволочью из ЦК значит уже прямо предательствовать. Что ЦК хочет разделить и раздробить русских и заграничных большевиков, это ясно, это его давний план, и только самые желторотые глупцы могли бы попасться на эту удочку. Затевать орган в России при помощи ЦК — безумие, прямое безумие или предательство, так выходит и так выйдет по объективной логике событий, потому что устроители органа или популярного органа окажутся неминуемо одураченными всякой паскудной гнидой вроде Центрального Комитета. Я это прямо предсказываю и заранее махаю рукой совершенно на таких людей.
Повторяю: в первую голову должен идти орган, орган и орган, деньги на орган; расход денег на иное есть верх неразумия теперь. Рахметова надо немедленно вытащить сюда, немедля. Объезжать комитеты надо прежде всего для корреспонденции (это непростительно и позорно, что до сих пор мы не имеем корреспонденции!! это прямо позор и зарез дела!!), а вся агитация на съезд должна быть лишь попутным делом. С ЦК все комитеты большинства должны немедленно порвать фактически, перенося все сношения на ОК или бюро большинства; этот ОК должен немедленно выпустить печатное извещение о своем образовании, немедленно и обязательно опубликовать это.
Если мы не устраним этого начинающегося разброда большинства, если мы не столкуемся об этом и письменно и (главное) свидание с Рахметовым, тогда мы все здесь прямо махнем рукой и бросим все дело. Если хотите работать вместе, то надо идти в ногу и сговариваться, действовать по сговору (а не вопреки сговора и не без сговора), а это прямо позор и безобразие: поехали за деньгами для органа, а занялись черт знает какими говенными делами.
Я выступаю на днях печатно против ЦК еще решительнее. Если мы не порвем с ЦК и с Советом, то мы будем достойны лишь того, чтобы нам все плевали в рожу.
Жду ответа и приезда Рахметова".
В три пары глаз прочитывают они письмо и снова возвращаются к нему. Ленин сердится, да какой там сердится — ругается!
Литвинов испытующе смотрит на Богданова:
— Так как же, Александр Александрович?
Богданов краснеет от волнения.
— Надо ехать.
— Вот то-то!
Письмо мало радует, Ленин упрекает всех троих в том, что они отвлеклись от основной поставленной перед ними задачи.
Литвинов опять смотрит на Богданова.
— А вообще?
— Надо подумать, — сумрачно отвечает Богданов. — Пусть каждый все обдумает, а завтра соберемся и посоветуемся.
Землячка смотрит на своих товарищей… И на них и на себя она смотрит как бы со стороны. Состоят они в одной партии, объединены одним делом, стремятся к одной цели, а какие же они разные люди…
По возрасту они все — сверстники. Только Голубева старше, четыре с половиной десятка у нее уже за плечами и тридцать лет из них посвящены опасной конспиративной работе. Убеждения у нее твердые, она стойкая большевичка, техник великолепный. Вот и сегодня — получила письмо, собрала всех, кого оно касается, и все сделает, чтобы выполнить полученные указания…
Самой Землячке столько же лет, сколько Литвинову — двадцать восемь, Богданову тридцать один, да и Ленину всего тридцать четыре…
Но вот поди ж ты! Насколько Ленин мудрее. Его партийная кличка говорит о многом: «Старик». Он старше всех их. Не по возрасту, а по силе авторитета… Учитель! Для Землячки Ленин — учитель, и поэтому его упреки и замечания она воспринимает особенно болезненно.
Землячка пытливо вглядывается в своих собеседников: как они приняли письмо Ленина?
Богданов размышляет и готов вступить в спор, Литвинов сразу же прикидывает, какие практические выводы надо сделать.
— До завтра? — спрашивает Богданов.
Землячка согласно кивает.
— Пожалуй, утро вечера мудренее.
Первым уходит Литвинов.
Богданов останавливается возле Землячки.
— Пошли?
Голубева придерживает Землячку за локоть.
— Я еще побуду немного.
Ушел и Богданов.
Голубева ласково улыбается.
— У меня для вас есть еще… Письмо. Лично вам.
Землячка умеет себя сдерживать, но тут почувствовала, что волнуется, а ей очень не хочется, чтобы Голубева это заметила.
— Давайте, — сказала она и спрятала письмо в рукав кофточки. — Прочту дома.
Ей не хотелось читать письмо даже в присутствии Голубевой — лично ей, значит, и читать его она будет лично.
Ночью, одна у себя в комнате, читает она и перечитывает ленинское письмо.
"Землячке от Старика
10.XII.04.
Только что вернулся с рефератной поездки и получил Ваше письмо No 1. С Русалкой говорил. Получили ли мое ругательное письмо (посланное и папаше и Сысойке)? Что касается состава ОК, то я, конечно, принимаю общее решение. По-моему, необходимо не тянуть в дело Рядового, а немедленно выслать его сюда. Затем обязательно организовать особую группу (или дополнить ОК) для хронического объезда комитетов и поддержки всех сношений между ними. Сношения у нас с комитетами и с Россией вообще крайне еще недостаточны, и надо все усилия приложить для развития корреспондентской и простой товарищеской переписки. Почему не связываете нас с Северным комитетом? с московскими типографщиками (очень важно!)? с Ряховским? с Тулой? с Нижним? сделайте это немедленно. Далее, почему комитеты не посылают нам повторительных резолюций о съезде? это необходимо. Я побаиваюсь сильно, что Вы слишком оптимистичны насчет съезда и насчет ЦК: из брошюры «Совет против партии» (вышла уже) вы увидите, что они идут на все и вся, на проделки черт знает какие из желания сорвать съезд. По-моему, это прямая ошибка, что ОК не выпускает печатного извещения. Во-1-х, извещение необходимо, чтобы противопоставить наш открытый способ действия тайной организации меньшинства. Иначе ЦК непременно поймает вас, воспользуется ультиматумами Сысойки и заявит о вашей «тайной» организации: это будет позор для большинства, и всецело виноваты будете в этом позоре вы. Во-2-х, печатное извещение необходимо, чтобы известить массу партийных работников о новом центре. Никакими письмами никогда вы не достигнете этого даже приблизительно. В-3-х, заявление о сплочении комитетов большинства будет иметь громадное нравственное значение для успокоения и ободрения унывающего (особенно здесь за границей) большинства. Этим неглижировать было бы величайшей политической ошибкой. И поэтому паки и паки настаиваю, чтобы тотчас после северной конференции бюро большинства (или ОК большинства комитетов) выпустило печатное заявление с ссылкой на согласие и прямое поручение комитетов Одесского, Екатеринославского, Николаевского, 4 кавказских, Рижского, СПБ., Московского, Тверского, Северного и т.д. (может быть, Тульского + Нижегородского), т.е. 12— 14 комитетов. Делу борьбы за съезд это не только не повредит, а громадно поможет. Ответьте мне немедленно, согласны ли или нет. Насчет земской кампании усиленно рекомендую издать в России немедленно и открыто (без глупого заголовка «для членов партии») и мою брошюру и письмо редакции «Искры». Может быть, напишу и еще брошюрку, но полемику с «Искрой» обязательно переиздать. Наконец, особенно важное и спешное: могу ли я подписать здешний манифест о новом органе именем организационного комитета комитетов большинства (или лучше Бюро Комитетов Большинства)? Могу ли я здесь выступать от имени бюро? назвать бюро издателем нового органа и устроителем редакционной группы? Это крайне и крайне необходимо и спешно. Отвечайте немедленно, повидавшись с Рядовым, которому скажите и повторите, что он должен ехать тотчас, немедленно, без отлагательства, если не хочет провалить себя и страшно повредить делу. Болтают невероятно везде за границей: я сам слышал, будучи на рефератах в Париже, Цюрихе и т.д. Последнее предостережение: либо удирать сюда тотчас, либо губить себя и на год отбрасывать назад все наше дело. Я здесь никаких ультиматумов о съезде никому предъявлять не берусь и не буду, ибо это вызовет лишь насмешки и издевки; ломать комедии незачем. Вдесятеро чище и лучше будет наша позиция, если мы открыто выступаем с бюро большинства и открыто выступаем за съезд, а не с какими-то закулисными глупенькими переговорами, которые в лучшем случае послужат только для проволочки дела и для новых интриг со стороны Глебовых, Конягиных, Никитичей и прочих гадов. Здесь все большинство мечется, мучается и жаждет органа, требует его повсюду. Издавать нельзя без прямого поручения бюро, а издавать надо. С деньгами принимаем все меры и надеемся достать: доставайте и вы. Ради бога, давайте скорее полномочие издавать от имени бюро и печатайте листок о нем в России".
Рахметов, Рядовой, Сысойка — это все псевдонимы Богданова, постороннему не понять, о ком идет речь.
Ленин высказывает недовольство, сердится, упрекает, но его откровенность нельзя не ценить.
Следует хорошо обо всем подумать.
Спустя четыре дня, 13 декабря, Землячка пишет ему пространный ответ:
"Ваше письмо от 3.XII и 10.XII я получила…
Разброд, который вы констатируете, сильно преувеличен. Мы расходимся в деталях.
Вы говорите: «поехали в Россию за деньгами и занялись черт знает чем…» Я не отношу эту фразу к себе. Неужели завоевание 15 комитетов — это черт знает что? Я спросила бы тогда, что вы сделали бы. без этих 15 комитетов? Повторяю, я не отношу эту фразу к себе. С первой минуты по приезде в Россию и до последней минуты (на конференции) северных комитетов я указывала на необходимость идейной подготовки к съезду, при развитии плана действий бюро и литературной группы на первый план выдвигая необходимость создать орган к съезду. К съезду я не стану относиться оптимистически до того момента, как нам удастся соединить действительно партию под одним идейным руководством. При объезде я очень энергично связывала с вами комитеты и частных лиц, всячески поясняя им необходимость посылки вам корреспонденции и возможно большего ознакомления вас с положением дел. Отсутствие живой переписки между вами и ими для меня необъяснимо. Чтобы закончить с этим, скажу вот что: 1) вопрос об органе являлся и является для меня вопросом наибольшей важности; 2) но предполагаю, что разделение труда необходимо (за 4 мес. мне пришлось почти одной вынести колоссальную работу, и естественно предположить, что одно физическое лицо не может разорваться на 10 частей), я взяла на себя ту часть работы по устройству органа, которую следовало выполнить при объезде комитетов: я готовила комитеты для поддержки органа (я просила бы вас просмотреть резолюции о литературной группе Ленина). Все остальное, я полагала, делалось вами. Больших денежных связей у меня сейчас нет. Всякие поступления по мелочам, денежные взносы я направляла к вам, о чем вам своевременно сообщала. Что касается комитетов, то они с ЦК порывают.
За исключением папаши, все мы, близкие друзья ваши, так смотрим на этот вопрос.
…Вы знаете, что я всегда отстаивала влияние заграницы на Россию (и в этом я солидарна со всеми близкими друзьями, в России сейчас живущими, за исключением папаши, с которым у нас вообще обнаружились некоторые разногласия). Но для проведения ваших планов (всегда ваших — моих), я буду всегда с вами, в этом пора уже перестать сомневаться. Но я прошу только об одном: посчитаться несколько с моим знанием русских комитетов…
Конференция северных комитетов предлагает кооптировать Алексея. Я считаю его одним из лучших кандидатов. Насколько успела узнать его (знаю его с марта), он вполне надежный человек. Но все же мало проверенный. Это меня несколько смущает, но я считаю необходимым на кооптацию его согласиться. Авдей, по всей видимости, провалился. Проверить это окончательно не удалось. Но мы мало сомневаемся в этом. Большая потеря! Освобождена Лиза, она совсем не в курсе дела и совсем одичала, но, несомненно, встанет на нашу позицию. Где Аркадий? Агитационную работу необходимо устроить (необходимо немедленно отправить в Саратов, Тулу, Урал — всюду просят). Могу только сама поехать, послать некого. Из кого устроить группу? Из имеющихся никто не подходит. Я умоляю всем святым для нас, чтобы Л-ов и Г-ов выезжали немедленно.
Тогда разделим работу, иначе я окончательно свалюсь. Теперь мне приходится выносить такую колоссальную работу, для которой не хватит никаких физических сил, несмотря ни на какой подъем нервов. Если Л-ов и Г-ов не выедут немедленно, вы рискуете очень многим. Я жду их во что бы то ни стало. Пусть займут денег: я верну немедленно. За границей им делать, на мой взгляд, нечего.
Уже несколько позднее из разных источников узнала, что сюда приехала для сбора денег на орган девица. Мне казалось невероятным, чтобы вы, прежде всего, не направили ее к нам. Вчера Мышь случайно узнала от Н.И., что ею получено письмо от вас, в котором вы уведомляете о выпуске первого No «Вперед». Письмо это она отказалась нам показать, заявив, что оно «лично» ей. Кроме того, она рассказала, что сюда приехало лицо для сбора денег на орган, что она его видала, познакомила его кое с кем. На вопрос Мыши, не свела ли она его с Землячкой, она ответила, что «они, верно, где-нибудь столкнутся». Я хотела бы избежать таких случайных столкновений. Я считаю этот факт присылки без уведомления нас бестактным. Вы не понимаете, в какое нелепое положение нас ставите. Если это желание действовать помимо нас явилось результатом вашего предположения о нашем неверном образе действий (вы думаете, что я и друзья агитировали здесь против органа), то я на это скажу, что считаю такую тактику в высшей степени вредной для дела. С другой стороны, заявляю вам, что при первом же требовании (как только пришлете Л. и Г.) я устраняюсь. Это тем более просто, что мне необходим хоть одномесячный отдых. Не дробите и так малые силы. Что касается Н.И., то о ней следующее: на днях ей был в комитете поставлен вопрос, пойдет ли она с нами на раскол, который является сейчас неизбежным, она ответила, что считает раскол вредным, и поэтому из комитета вышла. Поведение ее сейчас таково, что для нас стал несомненным ее переход к ЦК. Я нахожу в высшей степени бессмысленным адресование писем «лично» к ней. Я вошла неофициально в комитет, дела здесь крайне скверны".
Прямота и откровенность Ленина обязывают Землячку отвечать с такой же откровенностью и прямотой, она разговаривает с Лениным, как на духу, со всей искренностью высказывает свои обиды, свое негодование.
И в тот же день Ленин тоже отправляет Землячке письмо:
"13.XII.
Получили 2-ое письмо. 1-ое не дошло. Поздравляем с успешным началом похода на Букву и просим довести до конца. Орган налажен, думаем выпустить в январе. (Деньги нужны страшно. Примите немедленно все меры, чтобы выслать хоть 1-2 тысячи рублей, иначе мы висим в воздухе и действуем совсем на авось). Ответьте немедленно: 1) когда увидите Букву и когда надеетесь окончательно выяснить дело, 2) сколько именно в месяц обещал давать Буква? 3) говорили ли Вы Букве про Сысойку и что именно? 4) какой характер должно было иметь свидание Буквы с Чарушниковым (разговор ли с Сысойкой? общее знакомство? или передача суммы?)? состоялось ли это свидание и когда Вы узнаете про результаты?"
Не проходит недели, как Землячка посылает Ленину еще одно письмо, где лаконично сообщает о самых насущных делах.
"19.XII. Дорогие друзья! Мои письма вы получили. На днях виделась с Рахметовым. Оба мы требуем, чтобы Лядов и Гусев немедленно ехали сюда: они совершенно необходимы здесь. Я прошу их немедленно по получении этого письма выехать. Вы не представляете себе, каким -критическим является сейчас положение в России. Меньшинства наехало в Россию видимо-невидимо. ЦК-у удалось восстановить против нас многих. Нет сил для борьбы и закрепления позиций. Отовсюду требуют людей. Необходимо немедленно поехать по комитетам. Ехать некому. Я забросила бюро и ушла в местную работу, здесь дела из рук вон плохи… Нужны люди. Повсюду просят. Работать не с кем. Все переутомлены и разъехались на отдых: Мышь, Ирина, Бур (он едет к вам и все подробно расскажет вам).
Если немедленно не выедут Лядов и Гусев, мы потеряем, если не все, то многое. Всего лучшего. Пишите".
И спустя неделю посылает еще одно письмо, посвященное только делам, только делам…
Она вся под впечатлением встреч с Горьким — с Беллетристом, как называет она его в письме. Землячка ездила к нему в Сестрорецк. Не очень-то приятно просить денег, даже когда просишь не для себя, а для партии. Поэтому ехала она без большой охоты.
Зимою Сестрорецк мало оживлен — приморский курортный городок на берегу Финского залива. Широкие аллеи. Заснеженные сосны. Редкие прохожие. Зимняя тишина.
Она разыскала дом, еще из сада увидела в окне высокую сутуловатую фигуру Горького — он был предупрежден о приезде Землячки и, вероятно, ждал ее у окна.
Как только она вошла, от ее скованности не осталось следа.
В просторной комнате светло, солнечно, за стеклами искрятся сугробы, и сам Горький на редкость прост и как-то удивительно изнутри светел. Пряча под усами мягкую улыбку, он с интересом рассматривает свою гостью, о которой много и хорошо наслышан.
Серьезно и с полным доверием посвящает он Землячку в свои дела, передает деньги — и немалые деньги, потом принимается убеждать ее в том, что съезд партии нужно созывать в России, что Ленину необходимо вернуться на родину…
Обратно в Питер Землячка возвращалась в чудесном настроении, которое всегда остается после встречи с хорошим и умным человеком.
С таким же хорошим настроением писала она и свое письмо.
"26.XII. Дорогие друзья! Очень много беседовала в эти дни с нашим беллетристом, от которого получала деньги. Он окончательно перешел к нам и очень заботится о нашем благополучии. Он просит осведомить вас о следующем: 1) в прошлом году он вошел в соглашение с Парвусом, который взял на себя через посредство издательской фирмы Мархлевского издавать на немецком языке его произведения и ставить на берлинской сцене его пьесы. В течение года он должен был прислать беллетристу 50 000 марок. Денег этих беллетрист не получал, и когда потребовал отчет, то получил в высшей степени нелепые превратные отчеты. Объясняет он «отсутствием воли» и всякими другими глупостями. Беллетрист начинает против него процесс, просит осведомить об этом вас и через вас Германскую социал-демократию. В свою очередь, он напишет об этом Бебелю; 2) он настойчиво просит Старика переехать в Россию, берется самолично этим заняться. Просим ответить ему немедленно. Я нахожу очень важным, чтобы Старик ответил ему в форме личного письма; 3) он считает необходимым устроить съезд в России и берется устроить. Нужно, чтобы Старик завязал с ним личную переписку. Он заявил мне, что относится к нему как к единственному политическому вождю и это отношение я стараюсь здесь использовать. Укрепите это настроение личной перепиской с ним.
Ваши последние письма я получила и страшно обрадовалась им. Наконец-то радостное настроение и у вас наступило.
Дела у нас идут хорошо, побольше бы только людей для активной работы. Лучшие литературные силы и материальные средства мы оттянули у ЦК. Здесь дела в таком положении: меньшинство с разрешения ЦК устраивает собрание, и энергично, стараясь отобрать у нас связи. Сразу это удалось им, теперь связи возвращаются к нам. ЦК через организованное меньшинство передает литературу отколовшимся от нас районам. Сейчас здесь сил мало для взятия районов. Лучшие литературные силы Петербурга сосредоточены сейчас у нас. Техника крепко в наших руках. Наводним листками СПБург На днях удалось сманить к себе старого транспортера ЦК. Он многое внес нам по части транспорта и техники. Деньги тоже будут. Дайте встать на ноги. Скорее только людей! Здесь они необходимы. Вчера позвала Валентина в комитетское собрание для вручения ему резолюции о недоверии. Прижали его окончательно к стене. Плел по обыкновению чушь и разводил ее водой. По комитетам необходимо снова поехать, сделаем это по приезде Лядова и Гусева. Саратов, Тула и Урал просят приехать с документами. На Урал едет теперь один человек, с которым посылаю документы. Необходимо устроить поскорее конференцию восточных комитетов; сделаем это сейчас по приезде сюда людей. Всем вам мой горячий привет. М-цу мой привет. Ждем сюда подкрепления: из Нижнего, Северного и Риги приедут на днях лишние там люди. Освобождена Абсолют, со дня на день ждем освобождения Рубена".
В тот же день, 26 декабря, когда Землячка сообщала Ленину о встрече с Беллетристом, Ленин, в свою очередь, посылает Землячке хоть и деловое, но, можно сказать даже, ликующее письмо — со дня на день должен появиться на свет первый номер новой газеты большевиков.
"26.XII.04.
Дорогой друг! Получил Ваше полномочие. На днях выступаю печатно по Вашему делу. На днях получил также протоколы северной конференции. Ура! Вы работали великолепно, и Вас (вместе с папашей, мышью и другими) можно поздравить с громадным успехом. Такая конференция — труднейшее дело при русских условиях, удалась она, видимо, отлично. Значение ее громадно; как раз кстати приходится с нашим анонсом о нашей газете («Вперед»). Анонс вышел уже. Первый No выйдет в начале января нового стиля. Теперь задача такова: 1) как можно скорее выступить в России с печатным листком о Бюро Комитетов Большинства. Ради бога не откладывайте этого ни на неделю. Это важно черт знает как.
2) Объехать еще раз комитеты юга (и Волги) и усиленно преподать важность всякой поддержки «Впереда».
Транспорт будет, пока есть папаша. Пусть он примет энергичнейшие меры к передаче своего наследства на случай провала.
Рахметова высылайте скорее из опасных мест на место его назначения. Скорее!
Когда будут деньги, пошлем много людей.
О питерском позоре (срыв демонстрации меньшинством) печатаем в No 1 «Вперед».
Скорее извещение публичное о бюро и непременно с перечнем всех 13-ти комитетов. Скорее и скорее и скорее! Тогда и деньги будут.
Жму крепко руку всем друзьям.
Ваш Ленин"
Наступает 1905 год, насыщенный многими историческими событиями: падение Порт-Артура, окончание русско-японской войны, начало революции в России, расстрел рабочей демонстрации Девятого января, Третий съезд партии, нарастание революционного движения, возвращение в Россию Ленина…
Но все это — впереди, а пока что повседневная кропотливая работа по сплочению партии.
Землячка переутомилась, она чувствует, что ее покидают последние силы…
Новогодняя ночь. В квартире Савичевых оживление. Нина Васильевна и Леночка накрывают на стол. В передней раздеваются гости.
А Землячка лежит с мигренью, голова раскалывается; ей нет еще тридцати, а ощущение такое, будто она совсем уже состарилась.
До нее доносится смех. Леночка приоткрывает дверь.
— Надежда Яковлевна, мама и папа просят вас к столу.
— Не могу, Леночка, я что-то совсем расклеилась.
За ней приходит Нина Васильевна.
— Надежда Яковлевна, вы нас обижаете: новогодняя ночь, а вы одна.
— Право, нет сил.
Тогда приходит сам Петр Евгеньевич.
— Как хотите, хоть через силу…
Приходится идти, нельзя обидеть хозяев, чего доброго еще подумают, что капризничает.
К ней хорошо относятся в этой семье — приветливо встречают, усаживают рядом с хозяином, и усилием воли она пытается скрыть головную боль.
Петр Евгеньевич придвигает к ней бокал.
— Нет, нет, — решительно отказывается Землячка. — Ланинской воды, как детям.
Весь вечер она не подает вида, как ей трудно, разговаривает с соседями по столу, пытается даже шутить, расплачиваться придется после.
Утром она просит вызвать врача.
— Нервное истощение, — констатирует тот. — Полный покой, отказ от всякой работы…
В третий день нового года Землячка пишет Ленину короткое сообщение о делах, жалуется на плохое состояние здоровья и требует приезда Лядова.
Пишет она о себе в третьем лице — революционеры часто прибегали к такой форме в деловых письмах да и легче взывать к жалости, говоря о себе как бы со стороны.
"Дорогие друзья! Землячка просит сообщить вам, что резолюции конференции северных комитетов могут быть вам напечатаны, все, за исключением той, в которой говорится относительно бюро и реорганизации его в организационный комитет. Эта последняя резолюция по желанию конференции может быть опубликована (во «Вперед») только после печатного открытого выступления бюро, т.е. после 9-го января. Об этом выступлении будет вам в свое время сообщено. Далее Землячка настоятельно просит Русалку во что бы то ни стало и немедленно ехать в Петербург.
Пишущая это письмо прибавляет лично от себя, что здоровье Землячки внушает самые серьезные опасения, со дня на день можно ожидать, что она окончательно и надолго сляжет. Поймите же наконец, что вы совершаете преступление, рискуя не только ее здоровьем, но и жизнью, и это совсем не слова. Если Русалка сейчас же не приедет сюда и не снимет с Землячки большую часть ее работы, то это будет самой возмутительной и ничем не оправдываемой жестокостью. Из местных этой работы некому передать. Убедительно прошу отнестись к этому самым серьезным образом".
Ей становится все хуже.
Нарушая конспирацию, товарищи из Петербургского комитета приходят к ней на дом.
Землячка — член Бюро комитетов большинства и принадлежит к числу немногих работников партии, кто во всех подробностях осведомлен о ходе подготовки к съезду.
Сведения поступают тревожные, меньшевики укрепляют позиции, надо усилить борьбу…
Через три дня Землячка отправляет Ленину еще одно письмо. Она не скрывает своего отчаяния, жалуется, зовет, просит…
«Дорогие мои! Не могу не поделиться с вами своим ужасным настроением. Давно уже не переживала такого отчаяния. Мы рискуем потерять один город за другим благодаря отсутствию людей. Получаю ежедневно кучу писем из разных мест, умоляют прислать людей большевиков. Сейчас получила нелепое письмо из Екатеринослава, они пишут, что если не вышлем сейчас людей и денег, мы потеряем Екатеринослав. А людей нет: один за другим уходят на отдых, а новых не прибывает. Меньшевики между тем повсюду укрепили свои позиции. Их ничего не стоит согнать с их мест, были бы только люди. Бюро из себя представляет фикцию, поскольку все мы заняты местными делами (здесь их по горло и работа налаживается. Питер останется за нами). А тут еще хворость моя Уже третий день не могу подняться. Непосильная работа сказалась на этот раз, кажется, уже окончательно, и я навряд ли встану. Ради бога людей скорее. Русалку умоляю немедленно выехать. Она должна немедленно меня заменить. Мне приходится лежа и в полубессознательном состоянии отдавать распоряжения. Это, конечно, не работа. Да и этому каждую минуту может наступить конец. Горячий привет. Обнимаю вас всех».
Силы Землячки на пределе, со дня на день она может окончательно выйти из строя…
Ее знобит с утра.
Осторожный стук в дверь.
Леночка вернулась из гимназии и спешит узнать, не нужно ли ей чего.
— Спасибо, Леночка, мне ничего не нужно.
— Вам тут цветы принесли, Надежда Яковлевна!
— Какие цветы?
— Не знаю. Посыльный из магазина. С букетом.
— Хорошо, я сейчас встану.
Землячка накидывает халатик, выходит в переднюю.
Там полутемно, и, действительно, кто-то протягивает ей букет.
— От кого?
— Из магазина.
Боже мой, да это же Коля… Коля Андреев! Отличный паренек. Рабочий, сирота. Его отец работал на Путиловском заводе, а теперь он кормит мать. Он еще не состоит в партии, но это только дело времени. Выполняет он множество партийных поручений. Тщательно и осторожно. Его давно уже можно принять, но сам он застенчив, а те, кто его знает, не торопятся с оформлением.
Придется разобраться, что это за цветы.
— Зайдите ко мне…
Она пропускает посыльного к себе в комнату, кладет на стол цветы — золотистые и желтые хризантемы — и плотно закрывает дверь.
— Что это за цветы, Коля?
Она уже не чувствует недомогания, появление Коли означает какую-то опасность, и внутренне она сразу мобилизовалась.
— Что-нибудь случилось?
— Не знаю. — Коля пожал плечами — он и в самом деле ничего не знает. — Послали меня. Из комитета. Человек приехал. У него к вам поручение.
— А цветы при чем?
— Сказали — иди, да так, чтобы комар носа не подточил. Я посоветовался — под каким предлогом? Кто-то сказал: будто посыльный, купи цветов и дуй.
— А деньги откуда?
Коля даже обиделся:
— Я же зарабатываю!
Землячка улыбнулась цветам.
— Ну спасибо. Так кому я нужна?
— Приехал из Швейцарии и говорит, что у него к вам поручение.
Упоминание Швейцарии взволновало Землячку.
— Что за поручение?
— Говорит, скажет вам лично.
Из расспросов выяснилось, что человек этот социал-демократ, рижанин, в комитет явился, соблюдая все правила конспирации, пароль ему известен, лишних вопросов не задает; он назначил Землячке свидание завтра, в двенадцать.
— Где?
— У Казанского собора. Будет ждать у ограды.
— Не хватает только пойти в собор!
— А он так и сказал — в соборе всего безопаснее.
— А он что, знает меня?
— Должно быть, нет, велел сказать, что будет на нем картуз из серого каракуля, а через плечо бинокль.
— А как же он меня узнает?
— Вы подойдете к нему и спросите: «Это вы привезли мне духи из Парижа?», он ответит: «А какие духи вы ждете?», а вы скажете… — Коля запнулся. — Извините, названия не запомнил. — Он извлек из кармана клочок бумаги. — Я тут записал. «Виолет де парм», — четко прочел он. — Извините, не мог наизусть.
Удивительное дело: чувствовала она себя совсем больной, да не то что чувствовала, она действительно больна, но вот возникла необходимость встретиться с кем-то, и сразу она взяла себя в руки.
Она пришла на условленное место за полчаса — никогда она не пренебрегала мерами предосторожности. Прошлась, осмотрелась…
Господин в каракулевом картузе с биноклем появился ровно в двенадцать.
Землячка еще раз посмотрела во все стороны — как будто нигде никаких лишних глаз.
Подошла.
— Вы привезли мне духи из Парижа?
— А какие духи вы ждете?
— "Violette de Parme".
Он протягивает ей руку.
— Товарищ Землячка?
О том, что она Землячка, он не должен бы знать.
— Я вас слушаю, — уклончиво отвечает она.
— Биркманис, — представляется он и еще раз настойчиво спрашивает: — Товарищ Землячка?
— Допустим…
— Я бы хотел в этом убедиться.
А как убедить? Паспорт у нее на другое имя.
— Я затрудняюсь…
— Вам должны быть известны имена латвийских социал-демократов.
— Да, — соглашается она. — Егер. Берзиньш…
— Этого достаточно. — На губах Биркманиса вежливая улыбка. — Пройдемтесь.
Они медленно идут вдоль великолепной ограды, созданной знаменитым архитектором Воронихиным.
Биркманис сворачивает к собору, поднимается по ступенькам, снимает картуз, входит в храм.
Землячка вынуждена следовать за ним.
Пока все, что он сказал, вполне убедительно.
— Извините, что я вас задерживаю, — вежливо произносит Биркманис, — но подарок, который мне поручено вам передать, очень дорог…
И он подает Землячке… Да, духи, те самые духи, о которых она его только что спрашивала, — блещущий лаком футляр лиловой кожи, внутри на лиловом атласе лежит флакон дорогих парижских духов.
— Это очень хорошие духи, — говорит Биркманис. — Когда вы будете приходить домой, я вам советую немножко поднимать подкладку, там вы будете находить еще один сюрприз. А теперь я пойду, я сегодня же возвращаюсь в Ригу. Желаю успеха.
Он слегка кланяется и не спеша удаляется, будто они совсем незнакомы.
Землячка смотрит ему вслед.
Вроде бы никто не видел, как он передал ей этот парижский подарок.
И тоже не спеша — так надо, так полагается — возвращается к себе домой.
— Куда это вы ходили, Надежда Яковлевна, ведь вы больны? — с упреком спрашивает ее в передней Леночка.
— К врачу.
Она запирается у себя в комнате, кладет на стол коробочку, отставляет в сторону флакон, осматривает футляр. Атлас нигде не поврежден, все в полном порядке.
Однако у нее опыт по этой части. С помощью небольших ножничек для ногтей отдирает обтянутый атласом картон. А если содрать шелк с картона? И вот он — листок! Тот единственный листок, который — и настроение, и выздоровление, и вдохновение…
"Получил Ваше сердитое письмо и спешу ответить. Напрасно Вы обиделись. Если я ругался, то, ей-богу, любя и притом с оговоркой: если верны сведения Лядова. Вашу громадную работу по завоеванию 15 комитетов и организации трех конференций мы ценим чрезвычайно, как Вы видели из предыдущего письма по поводу северной конференции. Без Вас мы не делали и не делаем ни шагу. Поехавшая в Питер девица обещала использовать ее личные связи для добычи денег, а Н.И. мы писали для Вас, а вовсе не помимо Вас (надпись: «личное» делалась исключительно против врагов). Недоразумение насчет писем к Н.И. разъясним ей тотчас же. Н.И., конечно, к черту.
За присылку адресов комитетам большущее спасибо. Присылайте, пожалуйста, еще. Гусева отправили, Лядов едет, когда будут деньги.
Лядов немного неверно изложил дело об органе в России, и я прошу извинить меня, если погорячился и обидел Вас.
Насчет открытого выступления бюро не стану больше спорить. Две недели, конечно, пустяки. Поверьте, что считаться с мнением России я намерен вполне и во всем безусловно и прошу Вас об одном серьезно: извещайте меня, христа ради, почаще об этом мнении. Если я виноват, что поддаюсь настроению заграничных большевиков, то виноват без вины, ибо Россия дьявольски мало и редко пишет. Выбору северной конференции подчиняюсь вполне и, ей-богу, охотно. Старайтесь достать денег и напишите, что не сердитесь.
Весь ваш Ленин".
История сохранила пять писем Ленина, адресованных Землячке.
Все эти письма написаны в течение месяца и они — лучшее свидетельство тому, что Землячка находилась в самом центре борьбы за единство партии и созыв Третьего съезда.
Но помимо советов и указаний по работе в этих письмах проявилось и личное отношение Ленина к адресату. Как всегда, он все понял и все извинил — к товарищам по партии он относился с величайшим вниманием и добротой — он точно почувствовал, как нуждается в его поддержке Землячка.
Драгоценны все письма Ленина, но это — последнее — ей дороже всех остальных, тепло этого письма будет согревать Землячку в течение всей ее жизни.
Она снова ощущает прилив сил, она в строю, впереди борьба, не время поддаваться унынию.
Дорога в Лондон
Землячка никому не говорила, что съезд состоится в Лондоне; для конспирации везде называла Петербург.
Сложен был путь делегатов, непросто добирались они от одного условного места до другого. Большинство делегатов было уверено, что Петербург — конечная цель путешествия. Но, увы, это было только начало Им предстояло перейти границу и только в Берлине получить направление в Лондон.
Г.И.Крамольников рассказывает в своих записках, как он ехал на Третий съезд.
Он имел адрес, по которому следовало явиться в Петербурге: Николаевская улица, дом No 33, квартира зубного врача Лаврентьевой. Такова была явка для делегатов съезда.
Крамольников поднялся по лестнице, позвонил. Дверь, как потом выяснилось, открыла сама Лаврентьева.
— Мы объединяемся в партию, — произнес Крамольников.
Это был пароль.
— Долой бонапартизм, — ответила Лаврентьева, и это был отзыв.
После такого обмена условными фразами Лаврентьева впустила Крамольникова в переднюю и дала новый адрес: Малая Монетная, дом 9а, квартира Марии Петровны Голубевой.
Землячка упоминает ее в своих письмах.
В 1904 году Голубева работала в Организационном комитете по созыву Третьего съезда, а в октябрьские дни 1905 года в ее квартире находился штаб Петербургского комитета, хранились револьверы и бомбы. Позднее Мария Петровна руководила подпольной типографией.
Голубева приняла Крамольникова, но и это был далеко не конец, Крамольников получил еще один адрес.
Только на третьей квартире Крамольников нашел представителя БКБ и встретился там с делегатом Северного комитета Романовым.
Представитель Бюро выдал Крамольникову и Романову на дорогу семьдесят пять рублей и приказал ехать в Ригу, дал новую явку, где они должны были представиться некоему Папаше — Максиму Максимовичу Литвинову.
Литвинов, непревзойденный мастер конспирации, подробно разъяснил, как перебраться через границу.
Да, все было как в детективном романе: ночь, граница, контрабандисты…
— Только я вас очень прошу, товарищи, не портите мне границы, — предупредил их Литвинов. — Не переплачивайте лишних денег, через границу приходится переправлять десятки людей.
Крамольников обиделся, а Романов так даже рассердился:
— Мы же профессиональные революционеры, неужели не знаем цену партийным деньгам?
В ответ Литвинов рассмеялся:
— Не сердитесь на скромного «техника», я тоже забочусь о партийной кассе. Больше восьми рублей с человека мы не можем платить контрабандистам, иначе они совсем разорят ЦК.
Границу перешли ночью, очутились в Германии. Не так страшно, как казалось, но все-таки страшновато.
На границе получили новую явку — в Берлин.
Пароль для Берлина был ироничен:
— От русского папы Льва Тринадцатого.
Позже папу Льва Тринадцатого упомянул Ленин в своей работе «Две тактики социал-демократии в демократической революции». Этот папа, умерший в 1903 году, пытался использовать влияние католической церкви против социализма, и в целях борьбы с рабочим революционным движением поощрял создание католических профсоюзов.
И только из Берлина делегаты получали уже направление в Лондон.
Сама Землячка ехала в Лондон, минуя транзитные пункты: она входила в число тех работников партии, которым с самого начала было известно место проведения съезда.
Лондон был для нее обжитым уже городом, во второй раз она ехала туда так же уверенно, как ездила в Саратов или Баку, знала, где остановиться, где пообедать и как с наибольшим смыслом использовать выпавшее на ее долю свободное время. Она не нуждалась в гиде и за несколько свободных дней до открытия съезда успела побывать и в Британском музее, и в Национальной галерее.
Но едва съезд начался, как он поглотил все ее внимание.
Третий съезд открылся в Лондоне 12 апреля 1905 года. В нем участвовало тридцать восемь делегатов от двадцати одного комитета крупных промышленных центров России.
Это был съезд большинства, меньшевики отказались от участия в нем, поэтому на съезде не велось лишних споров и ненужных дискуссий.
И, пожалуй, съезд этот больше всего был дорог Землячке тем, что провозгласил курс на вооруженное восстание.
Ленин, живший долгое время вдали от России, ощущал нарастание революции с еще большей остротой, чем приехавшие из России товарищи. Он высмеивал боявшихся революции меньшевиков.
Землячка наслаждалась, слушая острые высказывания Ленина. У нее самой был острый ум, характеру ее была свойственна беспощадность, а выступления Ленина не оставляли места для компромиссов.
В эти дни отчетливо проявилась одна из характерных особенностей Землячки: она не стремилась на первые роли, с достоинством выполняя обязанности практика и организатора партийной работы.
За Лениным шел весь съезд.
Съезд рассмотрел коренные вопросы развития революции, определил насущные задачи пролетариата и принял революционные решения.
Две недели напряженной творческой работы!
На Третий съезд Землячку делегировал Петербургский комитет, и ей было с чем вернуться в Питер — голосуя за предложение Ленина, она выполняла волю пославшего ее питерского пролетариата.
Съезд принял ленинское определение движущих сил революции и определил стратегию и тактику партии.
«Долгая и упорная борьба за съезд в РСДРП наконец закончилась. Третий съезд состоялся… — писал Ленин в „Пролетарии“. — Россия приближается к развязке вековой борьбы всех прогрессивных народных сил против самодержавия. Никто уже не сомневается теперь в том, что самое энергичное участие в этой борьбе примет пролетариат и что именно его участие в борьбе решит исход революции в России».