Глава 1. Кавказский пленник

Хороший был день: июльский, солнечный, настоянный на мирной тишине и наполненный запахом разнотравья. В такие дни особенно хочется жить: полной грудью вдыхать пахучий летний воздух, подставлять лицо тёплому ласковому ветерку, и беспричинно радоваться, глядя на бегущие по небесной лазури белые барашки облаков. Хороший был день!

По горькой иронии судьбы именно в этот день меня повели на расстрел. В полдень заскрежетал замок, противно скрипнула дверь узилища, и на пороге показался Казбек – дальний родственник Иссы, моего нынешнего хозяина, вечно небритый и вечно злой. На плече у Казбека болтался потёртый и потерявший воронение автомат «АК». Как истинный горец, Казбек оружие любил и, несмотря на то, что автомат был ему ровесником, относился к нему бережно и никогда с ним не расставался.

– Пойдём, – буднично, без обычной злобы произнёс он и повёл стволом в сторону выхода. Я вздохнул и с трудом поднялся с соломенной подстилки, служившей мне постелью. Я не полностью оправился от последней экзекуции, поэтому движения мои были заторможенными, и к выходу я направился, подволакивая левую ногу.

– Давай, шагай вперёд, – вяло скомандовал конвоир, когда мы вышли за сложенный из необработанных камней забор. Дорога вела вниз, к ущелью, и не требовалось большого ума, чтобы догадаться, зачем он меня туда ведёт.

– Стой, – резко произнёс Казбек, когда я стоял лицом к пропасти. Мой конвоир чего-то ждал, возможно, когда я повернусь к нему лицом. Видимо, считал недостойным настоящего мужчины стрелять в спину пленнику.

– Хочешь, глаза завяжу? Не так страшно будет, – предложил начинающий палач.

– Не надо, – мотнул я головой. – Давай так!

– Не хочешь? А чего хочешь? Свой последний желаний говори.

– Можно, я отдышусь немного, а то у вас в зиндане вечно дерьмом воняет.

– Можно, – раздобрился чеченец. – Только, как у вас, у русских, говорят: «Перед смертью не надышишься». Возьми, покури перед смертью, – и он протянул мне самокрутку. – Тоже не хочешь? Зря! Анаша душу веселит. Ладно, дыши, пока я курю, – и щёлкнул зажигалкой.

Раньше это была моя зажигалка, настоящая «Zippo», но на краю жизни на такие мелочи перестаёшь обращать внимание.

Запрокинув голову, я бездумно смотрел на мирно скользящие по летнему небосводу белые барашки облаков. Всё, что окружало меня, казалось мирным, почти домашним, и никак не вязалось с тем, что должно произойти через пару минут. Я слышал, как за каменным забором кудахчут куры, и как в хлеву блеют овцы, как женщина прикрикивает на расшалившегося ребёнка, и как тот заливается чистым детским смехом. Хороший день, жаль, что он заканчивался, впрочем, как и сама жизнь.

– Надышался? – затаптывая окурок, поинтересовался Казбек. Глаза у него были пьяные и весёлые. Откуда-то прилетела стрекоза, сделала вокруг Казбека вираж и неожиданно уселась на мушку ствола.

– Да вроде того, – машинально отследив стрекозьи пируэты, ответил я с показной бравадой, хотя на душе было тоскливо и страшно. Кому хочется умирать в тридцать лет? Да никому! По большому счёту, и в пятьдесят под стволом стоять страшно, и в семьдесят, а уж умирать в молодые годы…

– Вот и хорошо, – беспричинно рассмеялся палач, и, привычно передёрнув затвор, не целясь, нажал на курок.

* * *

Удача, как и любовь стриптизёрши, вещь шальная и непостоянная, а посему рассчитывать на расположение этой ветреницы в мирное время глупо, а при ведении боевых действий – смертельно опасно.

Военная удача – явление ещё более непостоянное и абсолютно непредсказуемое. В любом случае надеяться на благосклонность двух этих ветреных сестёр так же глупо, как ожидать от вокзальной проститутки целомудрия.

Конечно, мою службу в Москве к боевым действиям в «горячей точке» не приравняешь, но и назвать её абсолютно мирной и безопасной у меня язык не поворачивается. Большой город таит в себе большие опасности, особенно если работа состоит в том, чтобы эти опасности не только выискивать, но и в обязательном порядке совать в них свой офицерский нос.

Удача долго шла со мной рука об руку, и мне грех жаловаться на судьбу: меня любили женщины, ко мне благоволил сам Президент, в тридцать лет я носил погоны подполковника, и непосредственное начальство мужественно терпело и прощало мне неуставные выходки. Как «офицер для особо ответственных поручений», я имел по службе массу привилегий, которые, в конце концов, завистники и тайные недоброжелатели мне же и припомнили.

«Последний козырь Президента», как любил в шутку называть меня Премьер, был бит, как только мой покровитель после очередных президентских выборов сошёл с политической сцены. В лучших традициях русского офицерства меня отправили служить на Кавказ. Официально – повысили в должности, неофициально – наглухо закрыли двери в кремлёвские кабинеты и отослали подальше от Москвы.

К переменам я отнёсся спокойно, но не потому, что обладаю несгибаемой волей и железным характером, а потому, что реально не представлял всю глубину этих перемен и весь трагизм своего положения.

Был месяц май, когда я, насвистывая какую-то незамысловатую мелодию, паковал походный баул. На самое дно я бросил пару упаковок с сухим пайком, четыре банки армейской тушёнки с этикеткой «Госрезерв», солдатскую фляжку с армянским коньяком, бритвенные принадлежности да пару сменного белья. Сверху аккуратно положил полевую форму вместе с наплечной кобурой. В отдельный кармашек под «молнию» спрятал документы, крупную сумму наличных и прощальный подарок коллег – швейцарский армейский нож с умопомрачительным набором лезвий, пилочек и других полезных приспособлений.

На этом сборы закончились. Сказать, что к тридцати годам я больше добра не нажил, было бы неправдой: у меня оставалась роскошная московская квартира, и надёжный, в хорошем состоянии, четырёхколёсный друг «Volvo».

После недолгих раздумий «друга» я продал, а квартиру, чтобы не пустовала, хотел сдать в долгосрочную аренду, но в последний момент передумал. Мне вдруг стало не по себе от одной мысли, что в родных стенах будут хозяйничать чужие люди.

В день отъезда, вернее, отлёта, мне стало по-особому тоскливо, и я, несмотря на раннее утро, «накатил» для храбрости и блеску глаз целый стакан армянского коньяка. В такси по дороге в аэропорт я почувствовал, что совсем опьянел, но это не помешало мне посетить расположенный рядом с залом ожидания бар, где я прилично добавил к утренней дозе, и чудом не пропустил свой рейс.

Сразу же после взлёта и набора высоты я заснул и проспал весь полет. Видимо, во сне я храпел, так как после пробуждения ловил на себе откровенно недовольные взгляды соседей.

Помассировав лицо ладонями и откровенно зевнув, я взглянул в иллюминатор, в надежде увидеть признаки местного колорита, но узрел только серый бетон взлётно-посадочной полосы. Тем временем стюардесса открыла люк, и пассажиры цепочкой потянулись на выход.

В зал аэропорта, где находился багаж, нас отвезли на автобусе. Ещё из окна автобуса среди толпы местных горожан я приметил встречающего.

– В аэропорту Вас встретит сотрудник регионального отделения ФСБ и отвезёт в гостиницу, где для Вас заказан номер, – сказал московский начальник на прощание, крепко пожимая руку.

Выйдя из автобуса, я решительно направился к запримеченному парню. Надо сказать, что коллег я узнаю сразу: они по-особенному держатся на людях – молчаливо и с достоинством, не забывая периодически прочёсывать обозримое пространство внимательным взглядом. Молодой коллега был не столь опытен, поэтому мне удалось подойти к нему с левого фланга незамеченным.

– Вы не меня встречаете? – вместо приветствия задал я вопрос. Я видел, как в его глазах вспыхнуло удивление. Видимо, он ожидал, что начальник, присланный из самой Москвы, будет гораздо старше и солидней.

– А Вы кто? – с нескрываемым недоверием в голосе поинтересовался будущий подчинённый. Я раскрыл перед его носом удостоверение и терпеливо ждал, пока он внимательно ознакомится.

– Меня предупредили, что Вы меня встретите, – небрежно добавил я, пряча в карман «корочки».

– Конечно, конечно! – вдруг засуетился визави. – У меня машина за углом. – Сейчас поедем.

– Как Вас зовут? – поинтересовался я, идя за встречающим.

– Алмаз, – обернувшись, бросил он через плечо и заискивающее улыбнулся.

– А отчество?

– Можно без отчества, – снова улыбнулся он. – Я ещё не седой аксакал.

– Уважаемый Кантемир Константинович, – тщательно выговаривая не самое удобное словосочетание, коим являются моё имя и отчество, обратился он, когда мы сели в тонированную «десятку», – хотите, я Вас по городу покатаю?

– Неожиданное предложение, – усмехнулся я.

– Почему неожиданное? – оживился новый знакомый. – Сейчас, в час заката, наш город особенно красив.

– Ладно! – согласился я, удобно устроившись на заднем сиденье. – Можно и город посмотреть, лишним не будет. Только я бы перед экскурсией чего-нибудь выпил, а то у меня после полёта голова что-то раскалывается.

– Это у Вас акклиматизация так проходит, – пояснил Алмаз и достал из бардачка плоскую металлическую фляжку. – Выпейте, полегчает! – протянул он фляжку мне.

– Что это? – отвернув пробку и втягивая носом персиковый аромат, поинтересовался я.

– Домашний коньяк, – охотно пояснил Алмаз. – Изготовлен из отборных персиков.

– У вас здесь персики растут?

– Нет. Эти персики росли в Абхазии, у меня там родственники. Вот они меня коньяком и снабжают. Да Вы пейте, не бойтесь! Коньяк хороший, не отравитесь. Проверено! – заверил новый знакомый, лихо выворачивая руль и выезжая на проспект. Я сделал большой глоток, потом ещё один. Коньяк действительно был вкусным и пахучим, но лучше мне не стало: неожиданно закружилась голова, и показалось, что я падаю в глубокую пропасть.

– Алмаз! – прохрипел я. – Что со мной?

– Всё нормально, – заверил необычный друг. – Акклиматизация!

Но в голосе его не было прежнего почтения, а последнее слово он произнёс с явной насмешкой.

Прежде чем упасть в тёмную пропасть беспамятства, я успел почувствовать, как чьи-то руки умело шарят по моим карманам, а потом сразу наступила тьма.

Очнулся я от острой боли в левом боку. Сознание было затуманено, но тошнота вместе с болью накатывала с завидным постоянством. Наконец я осознал, что лежу ничком на полу полутёмного сарая, лицом в соломе, а руки крепко связаны за спиной. При этом кто-то больно пинает меня по печени и требует, чтобы я поднялся. На мгновенье всё показалось дурным сном, но новый болезненный тычок заставил меня принять суровую реальность. Я попытался встать на колени, но ничего не получилось. После этого послышалась брань на чужом непонятном языке, и чьи-то руки, грубо схватив меня, поставили на ноги. Стоять также было затруднительно: голова кружилась, тело болело, словно его перед этим долго пинала толпа злобных карликов, а ноги казались ватными.

– Давай, Иван, ходи! Давай на выход. Быстро! – произнёс за моей спиной мужской голос, и тут же последовал удар в спину.

Так произошло моё знакомство с Казбеком – дальним родственником человека по имени Исса, которому Алмаз продал меня в рабство. В тот день Казбек был особенно зол и скор на расправу, видно, у него кончилась «травка», и он срывал злость на русском пленнике, то есть на мне. От удара прикладом автомата в спину я едва удержался на ногах.

– Я не Иван, – с трудом разлепив спёкшиеся губы, произнёс я.

– Все русские – Иваны, – философски заметил Казбек. – И ты тоже. – При этом он презрительно сплюнул мне под ноги.

Мой новый хозяин Исса встретил меня, сидя за столом. Это был мужчина полный сил, разменявший пятый десяток. К моему удивлению, перед ним был открыт ноутбук, и он сосредоточено тыкал пальцем в клавиатуру. Рядом с компьютером лежало раскрытое удостоверение сотрудника ФСБ – моё служебное удостоверение.

– Ты подполковник Каледин? – спросил он хорошо поставленным голосом, в котором не было ни малейшего акцента. Обычно так говорят люди, которым приходится много и подолгу выступать перед аудиторией. Отпираться было глупо, и я молча кивнул.

– Офицер… подполковник Федеральной службы безопасности, – продолжал вслух рассуждать Исса, – а попался, как… глупо попался. Какой ты после этого офицер? Ты не то, что свою страну защитить не можешь, ты себя не смог уберечь! Не удивительно, что наши полевые командиры бьют вас, и будут бить до тех пор, пока в российской армии служат такие профессионалы, как ты.

Произнося последнюю фразу, он презрительно скривил губы. Это было единственным, но кратковременным проявлением хоть какой-то эмоции по отношению ко мне.

– Раз ты не смог себя защитить, ты не мужчина, а значит, я могу относиться к тебе, как к рабу, – продолжил он. – Будешь у меня пасти овец, раз ты на большее не способен. Попытаешься сбежать – убью!

При этих словах стоявший рядом со мной Казбек довольно хмыкнул и зачем-то щёлкнул на автомате предохранителем.

– Всё! Давай, уходи, – махнул рукой мой новый хозяин и снова уставился в экран компьютера.

– Это дикость! – прохрипел я, когда Казбек попытался вытолкать меня из комнаты. – Вы считаете себя цивилизованным человеком, а по сути являетесь рабовладельцем.

Казбек опешил от моей наглости и перестал меня пинать. Он не привык, чтобы так разговаривали со старшим по возрасту и по положению. Несмотря на то, что в голове продолжала плавать наркотическая муть, которой меня опоил Алмаз, я успел отметить, что Исса не простой горец, и по социальному статусу находится гораздо выше своих родственников. Это подтверждала его развитая речь, дорогой костюм, из-под которого выглядывал воротник белоснежной рубашки, красивая ухоженная борода и аккуратная причёска, которую делал не местный цирюльник. Во всём облике чувствовался городской налёт. В этом я убедился, когда сумел рассмотреть его руки: чистые, ухоженные, с аккуратно подстриженными ногтями.

В ответ на дерзость мой новый хозяин зло сверкнул глазами и резко закрыл крышку ноутбука.

– Меня зовут Исса, – произнёс он, с трудом сдерживая гнев. – Мой род жил в этих горах задолго до того, как ваш царь Романов впервые сел в Москве на престол. Мои предки были настоящими воинами, многие из них погибли в бою до того, как в их бородах появилась первая седина, но ни один не покрыл себя бесчестием. Я имею два высших образования, и одно время преподавал экономику в Петербургском университете, но началась война, и я, оставив университетскую кафедру, вернулся на родину, чтобы защищать её! А кто ты такой, человек без роду, без племени? Зачем ты пришёл на мою землю?

Произнося последнюю фразу, он не сдержался и сорвался на крик.

– Ты обыкновенный наёмник, – немного успокоившись, продолжил Исса. – Тебе заплатили и отправили воевать. Ты действительно думал, что тебе разрешат просто прийти с оружием в чужой дом и навести свой порядок? Видимо, ты считал это своим долгом и в глубине души был готов умереть за свои идеалы, но умереть героем! А здесь тебя ждало бесчестие. И сейчас ты, русский офицер, стоишь передо мной в жалком виде и пытаешься уличить меня в нецивилизованном обращении с пленными? Ты не воин, ты наёмник, а значит, статус военнопленного тебе не положен. Так что будешь пасти овец, пока не сдохнешь, или пока тебя не выкупят родственники. Всё! Я так решил!

– Я приехал сюда не воевать! – выдохнул я в ответ. – И пришёл я не в твой дом, страна у нас одна, а значит, и земля у нас общая.

– Нет, русский, ты не прав, – ухватив бороду в кулак, произнёс чеченец. – Земля – не общественный сортир, и общей она быть не может. Она принадлежит тем, кто на ней живёт и может её защищать.

После этого он махнул рукой, и Казбек немилосердно вытолкал меня из хозяйского дома.

В тот день на работу меня не выводили. Видимо, Исса решил дать мне время оклематься после отравленного коньяка, и остаток дня, терзаемый похмельем и горестными раздумьями, я провалялся в хлеву на соломе.

Вот так я провёл свой первый день в качестве кавказского пленника. Впереди было шестьдесят четыре дня неволи, рабского труда и постоянных унижений. За это время я дважды пытался бежать. Дважды меня ловили и нещадно били.

Помню, как на третий день после второго неудавшегося побега, когда я был в состоянии передвигаться самостоятельно, и с трудом, но мог шевелить разбитыми губами, Казбек привёл меня в хозяйский дом.

Исса, как и в день нашей первой встречи, сидел за столом, но на столе перед ним вместо компьютера стояла большая расписная пиала с крепко заваренным чаем. Увидев меня, он отодвинул пиалу, и, не торопясь, достал из внутреннего кармана костюма дорогую сигару. Глядя, как он привычно вынимает сигару из алюминиевого футляра, как аккуратно обрезает кончик, я понял, что это не показной шик и что делает он это не в первый раз.

– Чего добиваешься? – буднично задал он вопрос, пытаясь раскурить сигару. – Смерти?

– Нет, – разлепил я разбитые губы и с наслаждением втянул в себя запах дорогого табака. За время плена я практически отвык от пагубной привычки, но, глотнув табачного дыма, вновь почувствовал труднопреодолимое желание закурить.

– Тогда чего? – уточнил Исса и снова выдохнул клуб ароматного дыма.

– Воли, – тихо выговорил я, так как во рту у меня всё пересохло.

– Два месяца назад ты бы сказал: «Хочу на свободу»! – покачал головой чеченец. – Теперь же просишь воли.

– А что, есть разница между этими понятиями? – с нескрываемой иронией уточнил я и попытался усмехнуться, но скривился от боли: разбитые губы не позволили.

– Существенная, – заверил Исса и специально выпустил в мою сторону струю ароматного табачного дыма. – Помнишь выражение «Свобода есть осознанная необходимость»? Так вот человек не сразу, но со временем, осознал необходимость политических свобод, экономических, потребовал свободу выбора, свободу передвижения, ну и так далее. Согласись, в понятие «свобода» мы вкладываем не только личную независимость, но и целый набор политических требований. Так что свобода – скорее понятие социально-политическое. Воля – понятие строго индивидуальное, подразумевающее под собой не только личную свободу, но и свободу от обязанностей, которые на человека накладывает общество. Поэтому когда человек устаёт от диктата общества, он не просит демократических свобод, он просит воли.

– Приятно поговорить с образованным человеком, хоть он и рабовладелец, – сквозь зубы зло произнёс я. – Только мне сейчас философские изыскания по барабану. Я всё равно сбегу. Немножко оклемаюсь и сбегу.

Я ожидал вспышки гнева, но Исса на удивление вёл себя спокойно:

– Помнишь, во время нашей первой встречи я пообещал расстрелять тебя, если вдруг надумаешь сбежать?

– Как не помнить? Такие обещания захочешь забыть, да не забудешь, – хмыкнул я, и со второй попытки всё же скривил губы в усмешке.

– Разумней и выгодней было бы тебя перепродать, хоть какая-то от тебя была бы польза, – игнорируя мою реплику, продолжил чеченец, – но я дал слово, а настоящий мужчина должен выполнять обещание. Поэтому я тебя расстреляю, но не сейчас. Третьего шанса у тебя не будет: или ты продолжаешь работать на меня, или Казбек ведёт тебя к ущелью и пускает в расход. Свободу выбора я оставляю за тобой, а теперь пошёл вон!

Не буду лукавить: речь Иссы на меня произвела сильное впечатление, и не только на меня. Даже Казбек, когда вёл меня к месту заключения, был тих и задумчив. Казбек считал себя воином, и предстоящая роль палача ему явно претила.

Перед тем как закрыть за мной дверь, он помедлил, а потом, глядя куда-то в бок, произнёс: «Слышишь, русский? Не надо бегать! Хозяин слово дал, а он слово держит. Тебя всё равно поймают. Лучше потерпи, всё в руках аллаха, может, образуется». У него был такой вид, словно он хотел предупредить меня о чём-то, но не решался.

Через мгновенье из хозяйского дома раздался гортанный окрик, и мой конвоир торопливо навесил на двери замок.

Третий раз я бежал через две недели после достопамятного разговора с Иссой. Была пятница и все правоверные находились в небольшой местной мечети. Сам Исса уже три дня как был в отъезде, поэтому в поведении домашних, включая моего постоянного конвоира и надсмотрщика Казбека, чувствовалась некоторая расслабленность.

Говоря откровенно, у меня не было никакого плана побега. Я не знал, в какой республике я нахожусь: в Чечне, Ингушетии или в Дагестане. Я не знал плана местности, не знал, где ближайший населённый пункт, не знал названия села, в котором меня держали. Местные, за исключением Иссы и Казбека, со мной не общались, а никаких дорожных указателей в районе моего пребывания не было.

Весь побег заключался в том, что я тупо шёл вниз по единственной имеющейся дороге до тех пор, пока на потрёпанном «УАЗике» меня не настигали люди Иссы. Потом преследователи становились в круг и начинали отрабатывать на мне приёмы рукопашного боя. Вдоволь натешившись, они забрасывали меня в багажный отсек и везли назад, к хозяину.

Такой сценарий повторялся два раза. Третий мне удалось пройти километров пять, прежде чем я услышал за спиной знакомый звук мотора и дребезжащей подвески. К моему удивлению, в машине кроме Казбека и водителя никого не было.

– А где остальные? – глупо поинтересовался я у своего преследователя.

– Пятница, все на молитве, – почти дружелюбно ответил Казбек. – А тебе что, меня мало? – и, не дожидаясь ответа, коротко, без замаха, врезал мне кулаком в солнечное сплетение. Удар был неожиданным и сильным, поэтому я не удержался на ногах и, согнувшись, рухнул в придорожную пыль.

– Я же тебе говорил: не бегай! Всё равно поймаем, – подытожил он, и, схватив меня за шиворот, поволок к машине. Напоследок, когда я неуклюже забирался в багажник, он решил поторопить меня, для чего от всей души врезал мне прикладом по левому бедру. На этом, к моей большой радости, экзекуция закончилась, и меня повезли обратно в село.

Два дня в ожидании приговора я безвылазно просидел в хлеву. Меня перестали выводить на работу и перестали носить еду. Правда, к вечеру, после моего принудительного возвращения, закутанная до самых глаз в платок женщина под присмотром Казбека принесла мне ведро воды. Этим всё и ограничилось.

Казбек пришёл на третий день, в полдень.

– Пойдём, – буднично, без обычной злобы, произнёс он и повёл стволом в сторону выхода. Тяжело вздохнув, я с трудом поднялся с соломенной подстилки, служившей мне постелью. Я не полностью оправился от последней экзекуции, поэтому движения мои были заторможенными, и к выходу я направился, подволакивая левую ногу.

… – Надышался? – затаптывая окурок, поинтересовался Казбек. Глаза у него были пьяные и весёлые. Откуда-то прилетела стрекоза, сделала вокруг Казбека вираж и неожиданно уселась на мушку ствола.

– Да вроде того, – машинально отследив стрекозьи пируэты, ответил я с показной бравадой, хотя на душе было тоскливо и страшно.

– Вот и хорошо, – беспричинно рассмеялся палач, и привычно передёрнув затвор, не целясь, нажал на курок.

Патронов Казбек не жалел, поэтому очередь получилась длинная и нерезультативная: пули прошли высоко над моей головой. После чего несостоявшийся палач деловито поставил автомат на предохранитель, а сам автомат привычно закинул за спину.

– Пойдёшь по дороге вниз, – неожиданно спокойным тоном произнёс он. – Через семь километров будет село. Зайдёшь в дом под красной черепицей, он третий с краю, не перепутаешь! Спросишь Руслана Дзгоева, передашь ему от меня привет. Руслан тебя спрячет.

– Зачем? – опешил я от неожиданного инструктажа.

– У него дождёшься своих. За тобой скоро приедут. Да отойди ты от края! – неожиданно прикрикнул он. – Ещё не хватало, чтобы ты сейчас вниз свалился.

– Зачем ты это делаешь? – допытывался я, не веря в случившееся. – Если Исса узнает, тебе конец!

– Не узнает! – усмехнулся Казбек. – В селе стрельбу слышали, ущелье глубокое, на дне горная речка бежит – вода быстрая, твой труп далеко унесла бы. Да и кто проверять будет?

– Вот уж не ожидал, что такой добренький!

– Я не добрый, – сверкнул глазами Казбек. – И мне твоя жизнь – тьфу! Просто мне уже тридцать пять, а я до сих пор не женат. Твои люди через посредника вышли на меня, предложили хорошие деньги. Очень хорошие! Они, конечно, могли договориться и с Иссой, но он жадный и запросил бы гораздо больше. Да и надоело мне на него ишачить. Деньги есть – Казбек теперь сам хозяином будет, – заговорил он о себе почему-то в третьем лице. – Прощай, Иван. Больше мне не попадайся! В следующий раз не промахнусь.

И он, не оборачиваясь, пошёл по просёлочной дороге вверх, в сторону села. Я тоже пошёл по этой же дороге, только в противоположном направлении, вниз.

Странно как-то заканчивался этот погожий летний день: я со своим бывшим врагом шёл по одной дороге, только пути у нас были разные.

 

Глава 2. Странная командировка

Вот уж никогда бы не подумал, что моим спасителем окажется мой бывший начальник, генерал-лейтенант ФСБ Владимир Афанасьевич Баринов. Если бы меня попросили охарактеризовать его тремя словами, я бы сказал, что Владимир Афанасьевич – сухарь, педант и трудоголик. Одним словом – профессионал высшего класса. С Бариновым я проработал в тесном контакте несколько лет, и для себя сделал вывод, что, по большому счёту, он умница, хотя и любит побрюзжать. Сотрудники центрального аппарата ФСБ были твёрдо уверены в том, что автором широко известного в узких профессиональных кругах афоризма «Жизнь коротка, а дел ох как много!» является не кто иной, как Владимир Афанасьевич.

Когда меня переводили из Центрального аппарата на Кавказ, Баринов находился на лечении в ЦКБ. У новоизбранного Президента прорезался реформаторский зуд, и родную «контору» трясло так, что звёздочки градом сыпались с генеральских погон. После очередного организационного приказа, предусматривавшего целый комплекс мер направленных на то, чтобы деятельность ФСБ сделать «…более прозрачной и подконтрольной представителям государственной власти», Владимир Афанасьевич слёг с сердечным приступом, а вскоре настал и мой черед. Мои тайные недоброжелатели состряпали приказ и, выбрав удобный момент, подсунули на подпись Директору ФСБ. Конечно, Павлу Станиславовичу Ромодановскому моя фамилия была знакома, но, видимо, его сбила с толку формулировка о моем повышении в должности, а то, что эта должность находилась в Северокавказском округе, прошло мимо его внимания.

После выхода из больницы Баринов скрупулёзно просмотрел все документы, которые поступили за время его отсутствия и, конечно, обнаружил рапорт начальника регионального отделения ФСБ в городе Минеральные Воды о моём исчезновении.

Владимир Афанасьевич тут же направил в Мин. Воды бригаду лучших сотрудников из Центрального аппарата, которые вместе с местными товарищами быстро провели следственно-оперативные мероприятия, и выяснили, что последней меня видела продавщица из газетного киоска.

Молодая женщина заинтересовалась моей брутальной внешностью, и хорошо запомнила, как я вместе с мужчиной примерно двадцати пяти – тридцати лет сел в тонированную «десятку».

После просмотра записей камер видеонаблюдения установили номер тонированной «десятки» и имя владельца автомобиля. Им оказался ранее судимый за грабёж житель Пятигорска Алмаз Санжеев, которого я так опрометчиво принял за встречавшего меня сотрудника местного отделения ФСБ.

Автомобиль в Пятигорске отыскали быстро, но оказалось, что Санжеев его продал другому владельцу, а сам как в воду канул. На этом ниточка обрывалась. Тогда Баринов напряг всю имевшуюся в округе резидентуру. Операция проводилась в течение двух месяцев, и в ходе её проведения была обнаружена дюжина военнослужащих, которые пропали без вести, а некоторые и вообще уже не числились в списках живых. Все они, как и я, находились в рабстве у местных жителей.

Однако моё местонахождение для родной «конторы» продолжало оставаться неизвестным. Тогда старший оперативно-следственной группы полковник Калинин вышел на связь с Бариновым и предложил разыграть необычную оперативную комбинацию. Баринов его внимательно выслушал и дал «добро».

Вскоре по Минеральным Водам, Пятигорску и Владикавказу прошёл слух, что на территории кавказских Минеральных Вод пропал офицер ФСБ – сын высокопоставленного московского чиновника, и что безутешный папаша якобы громогласно заявил, что не пожалеет никаких денег, лишь бы вернуть сынка живым и по возможности здоровым обратно на Рублёвку.

Через неделю в местное отделение ФСБ позвонил неизвестный, который сообщил, что у него есть информация о предположительном нахождении пропавшего офицера ФСБ, и что он за небольшой процент от вознаграждения согласен быть посредником между оперативниками и нынешним хозяином проданного в рабство россиянина. Местные товарищи информацию тщательно перепроверили, установили личность предполагаемого посредника, и лишь после этого вышли с ним на прямой контакт. Посредник не соврал, и его наводка дала положительный результат. Однако напрямую с бизнесменом из Грозного Иссой Усмановым решили не контактировать, а подкупили его дальнего родственника Казбека Адашева, который и устроил мне побег.

После освобождения меня целый месяц лечили в ведомственном госпитале от физического и нервного истощения, а после выписки из госпиталя ещё на две недели отправили поправлять здоровье в одной закрытой черноморской здравнице.

Мои недоброжелатели не зря называли меня «офицером для особо интимных поручений». После недельного отдыха на берегу ласкового южного моря я взбодрился, вновь ощутил вкус к жизни, и как результат одновременно закрутил сразу два романа: один с медсестрой – жгучей брюнеткой по имени Галя, второй – с грациозной рыжеволосой официанткой Светой. После того, как оба бурных романа закончились двумя не менее бурными выяснениями отношений, я понял, что здоров.

Видимо, до Баринова дошли слухи о моих черноморских похождениях, и он не дожидаясь окончания курса лечения, отозвал меня в Москву.

– Имейте в виду, подполковник, что Вы подчиняетесь мне, – по обыкновению брюзжа, заявил Владимир Афанасьевич.

В ответ я что-то промямлил о своём новом месте службы в городе Минеральные Воды, куда, правда, так и не добрался.

Выслушав мой детский лепет, Баринов криво усмехнулся, и заявил, что с момента выписки из госпиталя я официально нахожусь в служебной командировке, в связи с чем откомандирован из территориального отделения ФСБ города Мин. Воды в город Москву, Центральный аппарат ФСБ, в распоряжение генерал-лейтенанта Баринова В.А.

– Можете сходить в финансовый отдел и получить командировочные, – проскрипел заместитель Директора. – Я распорядился.

Вот так неожиданно я снова оказался в Златоглавой. Оставалось узнать, зачем меня Баринов вытянул с периферии. Однако за этим дело не стало: верно в народе говорят, что работа дураков, простите, оперативников, любит, поэтому скучать им не приходится. Я не успел потратить и десятой доли из той суммы, что причиталась на командировочные расходы, как Баринов снова вызвал меня к себе в кабинет. Словно заботясь о моей нравственности, генерал назначил очередное рандеву как раз в тот момент, когда я готовился к долгожданному ужину при свечах с одной молодой и прелестной особой.

Десять дней назад, несмотря на служебную занятость, я выкроил время и выбрался в Алмазный фонд, где проводилась выставка холодного оружия XVIII века. Я не являюсь экспертом в этой области, но такие вещи стараюсь не пропускать, тем более что экспонаты были не только из музейных запасников, но и из собраний частных коллекционеров. И в тот самый момент, когда я наслаждался созерцанием наградной офицерской шпаги с позолоченным эфесом и какой-то витиеватой надписью на клинке, за моей спиной раздалось вежливое покашливание.

Обернувшись, я встретился взглядом с кареглазой шатенкой, которую держал под руку мой старый товарищ Мишка Семигайлов. Зря он это сделал! Видит бог, когда Мишка знакомил меня со своей подругой, которой едва доставал до плеча, я ничего худого не замышлял, но я всё-таки мужчина, поэтому не мог не отметить (про себя) её стройную осанку, горделиво задранный пикантный носик, соблазнительно приподнятую грудь и полные, цвета спелой вишни, слегка приоткрытые губы. Ему бы сделать вид, что не заметил старого знакомого и пройти мимо, но Михаил так поступить не смог: подвело интеллигента воспитание!

Мишка был работником МИДа, и с ним я познакомился лет пять назад, когда по заданию родной «конторы» ненадолго выезжал в страну с сухим и очень жарким климатом. В это время Семигайлов в нашем посольстве был не то вторым, не то третьим советником по культуре. Сошлись мы с ним на почве любви к «гимнастике ума», то бишь к шахматам. Он был хорошим шахматным партнёром, большим эрудитом и замечательным рассказчиком. Короче, в стране, где прогулки вне территории посольства опасны для жизни и вредны для здоровья, наши шахматные турниры были для меня единственной отдушиной.

– Катенька, это мой старинный товарищ, Кантемир, – представил меня Мишка, и попытался заглянуть своей подруге в глаза. Сделать ему это не удалось из-за разницы в росте, и к тому же Катькин взгляд в это время был устремлён на меня.

– Воронцова, – немного нараспев произнесла она и манерно протянула мне руку.

– Каледин, – представился я и галантно изогнулся в полупоклоне. В тот миг, когда я губами коснулся её запястья, в моём сознании окончательно сформировалось предчувствие очередной любовной авантюры, отчего тоскливо заныло в груди. Наверное, что-то подобное испытывает пьяница накануне очередного запоя.

Дальнейшее моё знакомство с коллекцией холодного оружия проходило в компании Семигайлова и его очаровательной подруги. Мишка, почувствовав конкуренцию, заливался соловьём, но Воронцова слушала его невнимательно. Переходя из зала в зал, я всё чаще ловил на себе её откровенные взгляды. Я не прыщавый юнец в период полового созревания, и хорошо знаю, что означают этот брошенный искоса взгляд. Да простят меня женщины, но такие взгляды для меня понятней любых слов: это откровенный намёк на продолжение знакомства в более приватной обстановке. Женщина, может, и сама не в полной мере осознала произошедшие в её душе подвижки, а природа сделала за неё всё сама. Поэтому когда возле витрины с обширной экспозицией кавказских кинжалов Катенька вроде бы случайно обмолвилась, что в пятницу вечером – единственно свободное время от массажа и фитнеса – она любит посещать итальянскую пиццерию на Старом Арбате, я понял, что старого товарища и партнёра по шахматам я точно потерял.

Наша первая с Катериной встреча, как и планировалась, прошла в помещении итальянской пиццерии – территории нейтральной и к амурным похождениям никак не располагающей. Назвать этот вечер томным у меня язык не поворачивается. Скорее он напоминал разведку боем: обе стороны присматривались друг к другу, осторожно, под видом светской беседы, задавали наводящие вопросы и со скучающим видом пытались угадать, насколько новый партнёр будет хорош в постели.

Вторая встреча состоялась в «Современнике». В тот вечер давали «Пигмалиона» Бернарда Шоу и мы с Катериной, изображая завзятых театралов, с умным видом пялились на сцену, изредка отпуская глубокомысленные замечания. В этот памятный вечер мне было позволено взять её за руку.

После того, как все внешние приличия были соблюдены, третье свидание должно было состояться у меня на квартире, и пройти при свечах за изысканно накрытым столом. Что ждёт меня после ужина, я не загадывал, но что-то подсказывало, что этой ночью Катенька будет сладко посапывать курносым носиком, доверчиво уткнувшись в моё плечо.

Я это так явственно себе представлял, что когда услышал в трубке вечно недовольный голос Баринова, у меня от обиды аж челюсть свело. И хотя с начальством спорить не принято, я промямлил про званый ужин и про гостей.

– Званый ужин? – проскрипел Баринов, и мне послышались в его голосе нотки удивления. – Выдайте присутствующим угощение сухим пайком, а сами через полчаса будьте добры быть у меня в кабинете!

Вот и пойми его: шутка это или приказ! И ведь не объяснишь этому сухарю, что Катерина не из той категории женщин, которые молча выслушивают твоё сообщение об изменении планов на вечер и, кусая от досады губы, бормочут что-то успокаивающее, дескать, ничего страшного, встретимся в следующий раз.

На всё про всё у меня полчаса. Значит, закуски обратно в холодильник, шампанское – в бар, хорошее настроение и несбывшиеся надежды – на помойку!

Несмотря на то, что я вызвал такси (свою машину перед отъездом я продал), я опоздал на целых двадцать минут: пробки! За что получил от начальника небольшую «головомойку» и очередную порцию нравоучений.

– Пробки? – жёлчно переспросил иезуит в генеральских погонах. – Да что Вы говорите? Неужели? А почему я на службу никогда не опаздываю?

В ответ я чуть не брякнул про персональный автомобиль с проблесковым маячком, прозванный в народе «синим ведёрком», но вовремя сдержался.

– Скажите, подполковник, что Вы знаете об алмазах? – перешёл к делу Баринов.

– Знаком в общих чертах, – не задумываясь, выдал я. – В основном по выражению: «Сейчас я вам покажу небо в алмазах»!

– На меня намекаете? – проскрипел генерал, но обыкновенной желчи в голосе я не уловил. – Зря! Я Вам, подполковник только добра желаю. Однако вернёмся к нашим баранам…

– На меня намекаете, – не утерпел я. – Зря! Ведь всё, что я делаю – от моего неумного желания быть благодарным.

– Я вижу, Каледин, что Вы окончательно выздоровели, раз осмеливаетесь хамить старшему по званию и должности. Отчасти меня это радует.

– Почему только отчасти?

– Да потому, что вчера сам Премьер интересовался вашим самочувствием. Теперь я с чистой совестью могу доложить, что Вы снова в строю бойцов невидимого фронта.

– Это потому, что меня никто на фронте не видел?

– Хорошая шутка. Жаль, что сейчас нет штрафных батальонов, а то бы я Вас туда сослал за дерзость! Причём немедленно! Как зовут ту особу, с которой я Вам помешал встретиться, и Вы в отместку брызгаете на меня ядом?

– Екатерина! Екатерина Воронцова.

– Екатерина Николаевна? Дочь Николая Аркадьевича?

– Чья она дочь сказать не могу, так как до знакомства с родителями дело у нас с ней ещё не дошло.

– Вы уже отменили званый ужин?

– Пришлось, в связи с внезапным вызовом на службу.

– Вот что подполковник, возьмите мою машину и немедленно езжайте к ней. Не забудьте по дороге купить цветов. Считайте, что это приказ! Скажите, что это я, старый дурак, сорвал вам свиданье, и передайте мои извинения.

– Владимир Афанасьевич, Вы знакомы с Воронцовой?

– Не только с ней, но и с её семьёй в целом.

– А как же алмазы?

– Надеюсь, что «небо в алмазах» покажет Вам госпожа Воронцова, конечно, при условии, что Вы, наконец, остепенитесь и женитесь на ней.

– О свадьбе речь не идёт. Мы едва знакомы.

– Если будете стоять передо мной столбом и дальше тянуть время, тогда, подполковник точно останетесь в девках.

Наше дело солдатское: получил приказ – умри, но выполни! Поэтому я был вынужден подчиниться генеральскому диктату и воспользоваться персональным автомобилем заместителя Директора ФСБ. Водителя Баринов уже проинструктировал по телефону, потому что как только я захлопнул дверцу, он привычно включил спецсигнал и рванул по встречной полосе.

Эх, побольше бы таких приказов!

* * *

Всё произошло так, как я и ожидал: вечер удался на славу, и Катенька исчезла из моей постели под утро, когда я, утомлённый и счастливый, спал и видел розовые сны. Проснувшись, я нашёл записку, написанную округлым девичьим подчерком:

«У тебя во сне довольно глупая улыбка, – писала прелестница, – но мне она жутко нравится! Целую! Катя».

Она ушла, не прощаясь, по-английски, а подушка ещё долго хранила запах её духов.

В воскресенье рано утром меня разбудил звонок. Это был тот редкий случай, когда я проснулся в своей постели один. Накинув халат и бормоча проклятья на голову раннего визитёра, шаркая шлёпанцами, я направился открывать дверь. К моему большому удивлению, на пороге стоял тот, кого я меньше всего хотел бы видеть в это раннее воскресное утро: Семигайлов Мишка. Он был собран, решителен, и напоминал сжатую до крайности пружину, а на его умном лице крупными буквами проступало слово «месть».

– Надо поговорить, – решительно заявил дипломат.

– Уверен? – глядя на него сверху вниз, уточнил я.

– Более чем, – заверил меня незваный гость и, отодвинув меня в сторону, не снимая обуви, прошёл в квартиру.

Меньше всего мне сейчас хотелось бы драться со старым товарищем, тем более что Мишка значительно проигрывал мне как в весе, так и в физическом развитии вообще. Это была бы не драка, а «избиение младенцев». Это понимал и сам визитёр.

Пройдя на кухню, он без приглашения сел к столу и неторопливо закурил. Примерно минуту он курил молча, сбрасывая пепел в пустую кофейную чашку.

– Ты о чём-то хотел поговорить, – прислонясь к косяку, вежливо напомнил я ему.

– Подождёшь! – грубо ответил дипломат, не глядя на меня. Я ждал. Когда сигарета догорела до самого фильтра, он утопил окурок в кофейной жиже и впервые взглянул на меня:

– В тот день, когда я узнал, что Катерина ночевала у тебя, моим самым первым и естественным желанием было набить тебе морду! – произнёс он сквозь зубы.

– Будешь пробовать или поверишь мне на слово, что ни к чему это хорошему не приведёт? – спросил я, не меняя позы.

– К моему великому сожалению, ты прав, но врезать тебе очень хочется, даже сейчас!

– Знаешь, Мишка, я, конечно, негодяй, и, возможно, пару оплеух заслужил, но я не Христос, и если меня бьют по правой щеке, я в ответ бью ногой в промежность, а не подставляю левую щёку.

– Ты не просто негодяй, – процедил Семигайлов, – ты самодовольный негодяй! Ты даже сейчас красуешься и при этом уверен, что ничем не рискуешь! А ведь я мог задействовать свои связи, и тебя убрали бы из Москвы в два счёта!

– Не получится, – грустно улыбнулся я. – Вот уже четыре месяца, как я не служу в Москве. Осмелюсь напомнить: я здесь в командировке, а «порт моей приписки» – город Минеральные Воды.

– Ты хоть понимаешь, что разрушил мою жизнь?

– Нет! Я только приблизил концовку твоей любовной драмы: у тебя с Воронцовой всё равно ничего бы не получилось.

– Тебе видней! – хмыкнул Мишка. – Ты же у нас эксперт по этой части – «офицер для сугубо интимных поручений»!

– Я даже не уверен, что у меня с ней всё сложится, – продолжил я, пропустив его колкость мимо ушей. – Катенька относится к категории женщин-кошек. Она красива, умна, грациозна, но у неё нет и не будет хозяина. В этой жизни она гуляет сами по себе, и если даже греется возле чьего-то очага, то поверь мне – это ненадолго.

– Тогда зачем ты с ней связался?

– Затем же, зачем и ты: в очередной раз попытать счастье, в надежде, что на этот раз уж точно повезёт!

– Да… – обиженно протянул Мишка. – Счастье в любви – это лотерея, только мне в эту лотерею что-то не везёт!

– Признаться, мне тоже.

– Да ладно врать! Тебе грех жаловаться: ты же у нас «дамский угодник»!

– Мне надо тебе объяснять, что любовная интрижка и семейное счастье – это две большие разницы, или сам догадаешься? Ты зачем ко мне пришёл – морду бить? Я уже сказал, что это у тебя не получится.

– Я и сам не знаю, зачем, но не прийти я не мог. Я сейчас уйду, но перед тем, как уйти, я тебе поведаю одну короткую историю.

– Валяй! Я весь во внимании, – усмехнулся я, и, отлепившись от косяка, сел за стол рядом с гостем.

– Три года назад, после того, как мы с тобой расстались, меня из страны с жарким и сухим климатом перебросили для работы в только что отрывшееся посольство на самом краешке земли.

– В Японию?

– Да нет, в Южно-африканскую республику.

– Ты прав, дальше уж некуда.

– Так вот, через пару лет моей работы на новом месте вызывает меня к себе посол, и говорит, что из Москвы прилетает по служебной надобности какая-то «шишка» из Аппарата Президента. Курировать этого московского гостя во время его пребывания, а говоря по-русски – быть его нянькой, телохранителем и гидом в одном лице, поручили мне. Угадай с трёх раз, кто оказался в роли этого чиновника?

– Дай-ка подумать! Ну, если учесть, что твой визит ко мне связан с Катериной, то, по всей вероятности, это был кто-то из её родственников, возможно даже её отец, Николай Аркадьевич Воронцов.

– Сознайся, что ты знал об этом ещё до того, как я открыл рот.

– Отнюдь! Я не знаю Воронцова в лицо, не говоря уже о его месте работы. Я всего лишь предположил, и, судя по твоей реакции – бинго!

– Да уж, в сообразительности тебе не откажешь. Так вот, стал я Николая Аркадьевича сопровождать на различные деловые встречи, но чаще всего это были встречи с владельцами алмазных рудников. О чём они там говорили, я не знаю – он меня тогда чаще в роли шофёра использовал.

– Он так хорошо говорит по-английски, что обходился без переводчика?

– Не знаю, как у него дело обстоит со знанием иностранных языков, но переводчик ему был абсолютно не нужен, так как владельцы алмазных копей свободно изъяснялись на русском языке, правда, с ярко выраженным кавказским акцентом. В тот год чеченские эмиссары активно вкладывали деньги не только в покупку алмазных рудников, но и в разработку новых алмазных месторождений.

– И при чём здесь господин Воронцов?

– Точно не знаю, но через полгода после его отъезда началась Вторая Чеченская компания. Улавливаешь?

– Не очень. Если ты помнишь, Вторую Чеченскую начали мы, а не чеченцы. Если же ты намекаешь на причастность Воронцова к контрабанде алмазами, то с таким же успехом его можно подозревать в шпионаже в пользу марсиан.

– Я рассказал, а ты делай выводы сам.

– Браво, Михаил! Вот что значит хороший шахматист! Если помнишь, в шахматах подобная ситуация называется «цугцванг»: любой мой последующий ход, каким бы он ни был, ведёт только к ухудшению создавшейся ситуации. Значит, я сейчас должен, как истинный контрразведчик, уцепиться за полученную от тебя информацию, и с благословления своего высокого начальства начать разработку будущего тестя? Или я должен сделать вид, что ничего не случилось, и продолжать встречаться с дочерью человека, подозреваемого если не в государственной измене, то, как минимум в контрабанде драгоценностей! Однако после того, что я уже знаю, прежней идиллии между нами быть не может, и ситуация медленно, но верно начнёт сползать к разрыву отношений. Браво, Миша! Это даже круче, чем если бы ты набил мне физиономию.

Он ушёл, не попрощавшись. Говорят, что это английский стиль, а по мне так это самое настоящее свинство!

 

Глава 3. Контрольный выстрел

Так уж случилось, что через три дня после разговора с Семигайловым, Воронцова убили прямо на моих глазах.

Был час заката – самое ненавистное мною время суток. По мне лучше глухая полночь, чем медленное угасание дня. Есть в этом какая-то безысходность. Помнится, Достоевский утверждал, что именно в этот предвечерний час самоубийцы решаются привести в исполнение свой смертельный замысел.

Так или иначе, но для меня в тот день это был час расставания. Мы сидели с Катей в её скромном темно-сером «Пежо», припаркованном во дворе её дома на Кутузовском, и я всё не решался выпустить её узкую ладошку из своей руки. Словно предчувствуя беду, она нервничала, и всё порывалась уйти домой. Я видел, что моей девушке не до амурных утех, но, сам не зная почему, продолжал её удерживать. Возможно, это был обыкновенный мужской эгоизм.

За пару минут до трагического происшествия она вдруг успокоилась и даже склонила свою прелестную головку на моё плечо. Буквально через минуту она встрепенулась и, глядя в окно, тихо произнесла: «Ну, вот, дождались – папа приехал».

Я взглянул на подъехавший чёрный «Мерседес» представительского класса и на стоящего рядом с открытой дверцей водителя. Из салона автомобиля неторопливо, с достоинством, выбрался крупный мужчина с породистым лицом, на котором застыло выражение государственной значимости, помноженное на многолетнюю усталость руководителя высокого ранга. Весь его вид как бы говорил: «Эх, не цените вы меня! А я ведь для России ни сил, ни здоровья не жалею! Плебеи! И это ради вас я жилы из себя тяну, жизнь себе укорачиваю»!

Мужчина не успел расправить плечи и вздохнуть полной грудью, как из переулка на большой скорости вдруг выскочила ярко-жёлтая спортивная «Хонда» с двумя сидящими на ней мотоциклистами. Оба седока были в тёмных однообразных спортивных костюмах и каплевидной формы шлемах, которые придавали им некое сходство с инопланетянами. «Хонда» рыкнула форсированным движком и в следующее мгновенье оказалась рядом с «Мерседесом».

Выстрелов я не слышал, но хорошо рассмотрел, как дважды дрогнул пистолет в руке сидящего за спиной байкера пассажира, как Воронцов, неловко взмахнув руками, упал рядом с машиной, и как киллер, изогнувшись, произвёл третий – контрольный – выстрел в голову жертвы. Несмотря на то, что я не видел лица стрелявшего, а его фигура была скрыта под надетой поверх спортивного костюма просторной кожаной курткой, я готов был поклясться чем угодно, что это молодая женщина. Не бывает у мужчины такой грациозной пластики, даже если он мастер спорта по гимнастике.

В этот момент рядом со мной раздался какой-то неясный клёкот – это Екатерина попыталась что-то произнести, но слова застряли у неё в горле, и она с побелевшим лицом и широко раскрытыми от ужаса глазами взирала на происходящее. Я закрыл ей глаза ладонью и рывком притянул к себе. Тем временем убийца распрямился, ухватился левой рукой за талию водителя и неожиданно встретился глазами со мной. Я навсегда запомнил этот холодный, словно змеиный, немигающий взгляд. В нём не было ни гнева, ни жалости, ни блеска от избытка в крови адреналина. В нём вообще не отражались никакие эмоции. Это был мёртвый взгляд – взгляд человека, который переступил запретную черту, и теперь у него не осталось никаких желаний, кроме желания убивать. А ещё мне запомнился медленно понимавшийся увенчанный ребристым цилиндром глушителя ствол пистолета. Между нами было метров двадцать, когда он (или она), не целясь, нажал на курок. Вряд ли он хотел (или хотела) меня убить. Скорее убийца выстрелил для острастки, но психологического эффекта он добился: пуля ударила в зеркало заднего вида и я, сжавшись, так и не смог заставить себя выскочить из машины, и, выхватив из наплечной кобуры табельное оружие, открыть огонь на поражение.

В следующее мгновенье я вспомнил, что пистолета, ни даже пустой кобуры, при мне нет. Табельный «ПМ» перед отъездом к новому месту службы я, как и положено, сдал в «оружейку», и вплоть до сегодняшнего дня был безоружен, так как командировочным лицам оружие не положено.

В это время Екатерине удалось, наконец, глотнуть воздуха, и она заголосила надрывно и пронзительно, как умеют рыдать только русские женщины, у которых горечь потерь, впитавшись в кровь и плоть ещё со времён татаро-монгольского ига, передаётся по наследству.

Всё это я подробно описал в рапорте на имя Директора ФСБ, после того, как меня перестали допрашивать милицейские следователи. Вообще-то по неписаному закону сотрудники милиции меня допрашивать не могут, но в той ситуации было не до соблюдения формальностей, так как я – единственный свидетель, который мог профессионально и в деталях описать покушение.

Поздно вечером выйдя на улицу из знаменитого здания «Петровка-38», или МУР, я отправился на Лубянку. Несмотря на позднее время, моя родная «контора» гудела, как растревоженный улей. Оно и понятно: убийство сотрудника Аппарата Президента автоматически становится на контроль у чиновника самого высокого ранга. Я только зашёл в приёмную заместителя Директора, как дежурный офицер сообщил мне, что генерал-лейтенант Баринов ждёт меня. Не меняя темпа ходьбы, я почти влетел в кабинет Владимира Афанасьевича и протянул написанный мной рапорт. Генерал внимательно прочитал его, кивнул головой и спрятал рапорт в папку.

– И как это Вам, подполковник, удаётся оказываться в нужное время в нужном месте? – монотонно проскрипел мой непосредственный начальник, но привычной желчи в голосе я не уловил. – Оружие и мотоцикл марки «Хонда» обнаружили в двух кварталах от места происшествия, – глядя поверх моей головы, добавил генерал. – Однако пользы от этого ни на грош: мотоцикл, как водится, числится в угоне, а пистолет оказался китайским «ТТ», без трёх патронов в обойме и без единого отпечатка пальцев. Оружие долго хранилось где-то на складе: оружейная смазка не успела запылиться. Видимо, пистолет приобрели с единственной целью – специально для покушения на Воронцова. Надеюсь, в рапорте Вы всё указали точно и ничего не упустили?

Что я мог сказать в ответ? Разве можно скупыми строчками служебного рапорта передать состояние молодой женщины, у которой на глазах застрелили отца? Какими словами описать ту жуткую картину, когда она каталась по земле и выла, словно подстреленная волчица, а я вместе с дюжим фельдшером с трудом пытался удержать её, чтобы молоденькая медсестра смогла отыскать вену и вколоть успокоительное? Как передать страх смерти, который ты испытываешь под дулом пистолета в ожидании рокового выстрела, и как в этот момент тебе до боли не хочется, чтобы твоя фотография на Стене Памяти пополнила печальный ряд сотрудников, погибших при выполнении задания?

Ничего этого я генералу не сказал, да и не следовало об этом говорить, так как расследованию эти детали не помогут, а лишние эмоции у нас в «конторе» не в чести. Вместо этого, прокашлявшись, я внезапно охрипшим голосом произнёс: «За три дня до покушения мне случайно попала в руки информация о том, что погибший Воронцов накануне Второй Чеченской компании активно встречался в ЮАР с чеченскими эмиссарами, которые прибыли в Йоханнесбург для покупки алмазных рудников».

– Как одну из рабочих версий, эту информацию принять можно, – после короткого раздумья заключил Баринов. – Хотя контрабанда алмазов по маршруту «ЮАР – Чечня – Азербайджан – Турция» нами давно отслежена, механизм реализации известен, и вообще – это секрет Полишинеля! Вряд ли через столько лет кто-то из организаторов алмазного трафика стал бы убивать Воронцова, даже если предположить, что он причастен к контрабанде драгоценностей. Нет, здесь что-то другое.

– Владимир Афанасьевич, или Вы что-то знаете, или я плохой оперативник!

– Оперативник Вы неплохой, и кое-какая информация имеется, но непроверенная. По первоначальным прикидкам наших аналитиков, к убийству Воронцова может быть причастен некий преступный авторитет, проходящий у нас в оперативной разработке под псевдонимом Таненбаум.

Таненбаум личность была необычная, я бы сказал – таинственная. В отличие от наших доморощенных криминальных авторитетов и их «шестёрок», которых мы знаем наперечёт, и фотографии которых в фас и профиль хранятся вместе с перечнем их особых примет в оперативно-розыскных делах, Таненбаума никто и никогда не видел. Нет, конечно, он не невидимка, и, по всей вероятности, его видят ежедневно, но никто не знает, что этот человек не кто иной, как знаменитый преступник по кличке (фамилии) Таненбаум. Ни в милицейской, ни в «конторской» базе данных об этом человеке ничего нет. За ним тянется целый шлейф тяжких, хорошо спланированных, профессионально исполненных и, как следствие, нераскрытых преступлений. Однако ни один свидетель, ни по одному уголовному делу, не мог дать его описания. Информация о нём поступает обрывочная, полная слухов и противоречий. С уверенностью можно сказать одно: Таненбаум существует!

– Таненбаум переключился на политические убийства?

– А кто Вам, подполковник, сказал, что это убийство политическое, и с чего Вы решили, что этот самый Таненбаум был непричастен к «мокрым» делам? Мы же о нём мало что знаем. Возможно, у него целая сеть исполнителей заказных убийств в различных точках нашей необъятной Родины.

– Вы правы, возможно, убийство Воронцова не связано с его политической и профессиональной деятельностью, возможно, имеет место банальный «бытовой заказ».

– Вот Вы с этим и разберитесь.

– Это приказ?

– А разве я когда-то Вас о чём-то просил? Работать будете, как всегда, один и, как всегда, не афишируя свою деятельность для широких народных масс и, разумеется, всё, что добудете – не для печати. Докладывать будете только мне.

– Я так понимаю, что моя командировка в Москве затягивается на неопределённое время?

– А Вас, подполковник, что, на Кавказ в родной аул потянуло?

– Да не особо, – сознался я, вспоминая изведанное на собственной эпидерме знаменитое «кавказское гостеприимство». – Если разрешите, я хотел бы кое-что уточнить.

– Что именно?

– Помните, когда Вы отозвали меня с берегов Чёрного моря, то спросили, что я знаю об алмазах?

– Я, подполковник, хоть и имею за плечами выслугу лет равную вашему возрасту, но, к счастью, склерозом не страдаю, поэтому все распоряжения отдаю в трезвом уме и здравой памяти.

– Означало ли это, что я должен был получить совершенно другое задание?

– Возможно.

– А когда Вы узнали, что у меня свиданье с дочерью ныне покойного Воронцова, то неожиданно прервали встречу и даже предоставили мне свой персональный автомобиль, чтобы я успел на свидание.

– Вас что-то смущает?

– Откровенно говоря – да! Если сопоставить наш разговор об алмазах и моё знакомство с Екатериной Воронцовой, то невольно напрашивается вопрос: а не предусматривало ли моё несостоявшееся задание разработку отца Екатерины, Николая Аркадьевича Воронцова, в плане контрабанды алмазов?

– Я же Вам, подполковник, сказал, что дело о контрабанде алмазов закрыто. В нём нет никаких неясностей.

– Сейчас, после трагической гибели Воронцова, дело, возможно, и закрыто, потому что со смертью предполагаемого главного фигуранта не осталось никаких неясностей.

– Какой ответ Вы, подполковник, хотели бы от меня услышать?

– Правдивый.

– В нашем деле правда не всегда является реальным отражением сложившейся ситуации, и Вы это хорошо знаете. В тот самый день, когда я прервал ваши амурные похождения в санатории, мне поступила оперативная информация о том, что одного высокопоставленного сотрудника Аппарата Президента пытаются шантажировать. Как Вы уже догадались, этим сотрудником был Воронцов. Однако сам Воронцов о факте шантажа помалкивал, поэтому чем его шантажировали, и с какой целью, было неясно. Зато нам стала известна фигура шантажиста.

– Таненбаум?

– В сообразительности Вам, подполковник, не откажешь! Вы правы: шантаж вёлся пока неустановленными лицами, но по прямому указанию Таненбаума.

– Так мне искать убийц Воронцова или таинственного шантажиста?

– Практически контрабандные алмазы, шантаж Воронцова и его убийство – одна большая проблема, но я бы Вам советовал сосредоточить свои усилия на шантажисте, а рядовых исполнителей пускай ищут сыщики из МУРа. Сегодня можете отдохнуть, а завтра, – произнося эту фразу, генерал бросил взгляд на свои золотые наручные часы, подаренные ему на пятидесятилетие лично Директором «конторы», – вернее, уже сегодня, представьте мне план оперативно-розыскных мероприятий. Всё! Можете идти.

Проснулся я ровно в шесть часов утра, вместе с боем курантов, и, несмотря на то, что поспать мне удалось менее пяти часов, чувствовал я себя довольно бодро. Только на душе был неприятный осадок, словно я вчера совершил что-то неприличное и попытался это скрыть, но все знакомые узнали о моём нелицеприятном поступке, и теперь, бросая в мою сторону укоризненные взгляды, молча меня осуждают.

Стоя под упругими струями горячего душа, я мысленно пытался себя оправдать, но у меня плохо получалось.

– Виновен! – сказал я сам себе и закрыл горячую воду. Растираясь до красноты махровым полотенцем, я холодным рассудком прикидывал, что можно было сделать во время вчерашнего покушения. Итак, киллер выстрелил три раза, значит, в обойме у него оставалось всего четыре патрона. Была ли у него при себе запасная обойма – это вопрос. Он же шёл для выполнения единичного «заказа», а не в лобовую атаку на засевшего в окопах противника. Здесь перестрелка не предусматривается, здесь достаточно одного-единственного точного выстрела, и если пуля попала в голову, то можно обойтись без контрольного. К тому же даже при наличии запасной обоймы для перезарядки пистолета ему потребовалось бы секунды три-четыре. За это время я успел бы пробежать разделявшие нас двадцать метров и с разбегу нанести ногой удар в плечо, а если бы повезло, то и в голову. Дальше киллер падает на землю, а я падаю сверху. Вряд ли второй участник покушения вступил бы в борьбу, скорее всего – дал по газам и постарался бы скрыться.

Этот план хорош и реально выполним при условии, что убийца истратил бы на меня оставшиеся в обойме четыре патрона, когда я зигзагами и короткими перебежками пытался приблизиться к нему на расстояние удара, и при этом четыре раза умудрился промахнулся. Последнее допущение маловероятно. К тому же кто сказал, что у второго участника покушения не было оружия? Возможно, он просто его не доставал, так как ситуация складывалась для них более чем благоприятно: клиент мёртв, охраны нет, погони тоже, свидетели морально деморализованы! Эх, все мы сильны задним умом! Вчера такой расклад мне некогда было делать, да и не был я, честно говоря, готов к такому повороту событий.

Из душа я вышел не такой понурый: даже поверхностный анализ ситуации показывал, что у меня реально не хватило времени на выработку правильного решения и на его молниеносную реализацию. Это означало, что Воронцов был обречён. Возможно, наличие профессиональных телохранителей изменило бы ситуацию, и Николай Аркадьевич ещё годик-другой послужил бы стране, которая не смогла (по его мнению) оценить его заслуги по достоинству. Хотя среди профессионалов упорно бытует мнение о том, что если клиента «заказали», то его рано или поздно «исполнят», невзирая на наличие хорошо обученной и профессионально натасканной охраны.

После чашки чёрного кофе я, как рядовой гражданин, на метро отправился на службу, чтобы, запершись в служебном кабинете, набросать в секретной рабочей тетради план оперативно-розыскных мероприятий по обнаружению и поимке гражданина Таненбаума. Терпеть не могу это никому ненужное бумаготворчество! Ни один из великих сыщиков, даже если он существовал только на страницах авантюрного романа, не занимался такой ерундой. Обладая минимумом информации, они без всякого плана, за счёт своего интеллекта, наработанного годами опыта, а порой и просто идя на поводу своей гениальной интуиции, выходили на след преступника, и как хорошо натасканные легавые начинали гон. Великому Конан Дойлю никогда бы не пришла в голову мысль описать сцену, где Шерлок Холмс, дождливым осенним вечером играя на скрипке, мучительно думает, какие ещё пункты включить в план оперативно-розыскных мероприятий по поиску профессора Мориарти. А наутро «легенда сыска», не выспавшийся и помятый, на скорую руку выкурив трубку, торопится в Скотланд-Ярд, чтобы утвердить этот план у инспектора Лестрейда.

Будь моя воля, я бы весь план уместил в трёх пунктах:

пункт № 1. Розыск преступника по кличке (фамилии) Таненбаум;

пункт № 2. Арест или ликвидация (это уж как получится) Таненбаума;

пункт № 3. Доклад высокому начальству об аресте (ликвидации) находившегося в розыске криминального авторитета по кличке (фамилии) Таненбаум.

Самое приятное – заслуженные награды в виде ордена «Мужества» с присвоением внеочередного специального звания «полковник ФСБ» или, на худой конец, получение крупной денежной премии, я, разумеется, оставил за рамками своего «гениального» плана.

Однако этим утром засесть за составление плана оперативно-следственных мероприятий мне было не суждено. На выходе из метро станции «Лубянская» меня перехватили двое молодых людей спортивного телосложения с цепким взглядом и пистолетом в кобуре под левой мышкой. Последнее я определил намётанным глазом по характерно топорщившимся пиджакам. Сверкнув служебными «корочками», они вежливо предложили меня сесть в «Мерседес» представительского класса, точно такой же, на котором ездил покойный Воронцов. Автомобиль стоял в метрах пятнадцати от входа в метро, и пока я, изображая нерешительность, медленно преодолевал эти метры, пытаясь «прокачать» возникнувшую ситуацию, мозг мой включился на полную мощность:

«По всему видно, что угрозы для жизни и здоровья мне эта встреча не несёт, но и хорошего от неё ждать не приходится», – прикидывал я на ходу.

Я уже знал, что в кожаном салоне автомобиля меня ждёт какой-то высокий чин из Администрации Президента. Кто именно – не столь важно, ключевое слово здесь – «ждёт». Почему из Администрации Президента? Как любил говорить автор дедуктивного метода: «Элементарно, Ватсон»! Номер автомобиля той же серии, что был на служебном автомобиле Воронцова, да и отличается от Воронцовского лишь на единичку. По всей вероятности, эти два «Мерседеса» из одного правительственного гаража. Настораживает то, что они решили перехватить меня по пути на службу, а это значит, что беседа будет носить неофициальный характер, и в конце этой аудиенции, хочу я этого или нет, но меня к чему-то принудят.

Это я уже проходил, и не один раз. Я даже знал, каким тоном со мной будут разговаривать. Эту уважительно-доверительную тональность я сам использую, когда необходимо завербовать человечка. Во время вербовки я сама доброта во плоти, я просто излучаю флюиды участия и заботы о ближнем.

– Единственным моим желанием сейчас является желание помочь и вытащить тебя из беды, – говорю я вербуемому, – но я не смогу этого сделать, если ты не будешь мне доверять!

Вербуемое лицо вслушивается в задушевные обертоны моего голоса и медленно, но неотвратимо начинает «плавиться». В конце «дружеской» беседы мой собеседник ставит подпись под документом о негласном сотрудничестве со мной, то есть с «конторой», получает оперативный псевдоним, и мы, уже с ним на равных, оговариваем условия связи.

Интересно, на чём сегодня меня будут ловить? За последствия я не боялся, так как с Бариновым мы давно оговорили мои действия в подобной ситуации.

– К тебе, как к «офицеру для особо ответственных поручений», сильные мира сего и их подопечные будут проявлять повышенное внимание, – монотонно поучал меня генерал. – Многие из них захотят заполучить тебя в свои сторонники. Осторожно, но настойчиво они начнут обрабатывать тебя. Это может быть компромат по службе или «медовая ловушка». Для тебя, вероятней всего, они припасут связь с очень красивой, но замужней женщиной. Причём замужем она будет за очень высоким чином, возможности которого стереть тебя в порошок значительно превосходят твои шансы на выживание.

Здесь Владимир Афанасьевич сделал многозначительную паузу и посмотрел на меня так, словно я уже лежал в лакированном гробу в парадной офицерской форме в окружении печальных родственников, немногочисленных коллег и многочисленных любовниц.

– Самые нетерпеливые из них постараются тебя купить, и за ценой не постоят, – продолжил он монотонным голосом, отринув от себя виденье моей безвременной кончины. – Думаю, что мне не надо говорить тебе, о том, что ты ни в коем случае не должен быть завербован из корысти. Никто не поверит, что такой человек, как ты, позарился на деньги. Ты должен «сломаться» на компромате – это достоверней всего: блестящий офицер не хочет жертвовать карьерой, поэтому принимает условия навязанной ему игры.

В салоне на заднем сиденье ждал мужчина, который являл собой копию перехвативших меня возле метро мальчиков. Только это была постаревшая копия, лет на двадцать пять, а в остальном то же самое: тот же внимательный проникающий в душу взгляд, та же офицерская выправка, скрытая под гражданским платьем, и такая же неброская аккуратность в одежде. Вот только костюмчик на нём гораздо дороже, чем на его молодых коллегах, да и под мышкой не было кобуры с пистолетом. Пистолет ему давно ни к чему, потому как он давно на другом, более высоком административном уровне, и оперативной работой если и занимается, то только для себя, так сказать, для души, по старой памяти.

Секунд двадцать мы изучали друг друга, потом он протянул мне руку для рукопожатия:

– Здравствуйте, полковник, – произнёс чиновник приятным баритоном. – Я так понимаю, что представляться мне не надо.

– Здравствуйте, – ответил я и пожал его маленькую, но твёрдую, словно из железа, ладонь. – Моё специальное звание – подполковник ФСБ, – поправил я собеседника.

– Я знаю, – улыбнулся он в ответ. – Только это условности. Рано или поздно, а третья звезда Вас всё равно настигнет.

– Хорошо, если на погоны, хуже, если на обелиск.

– Чёрный юмор? С каких пор любимчик Президента и фортуны так мрачно шутит?

– У Президента я давно не в фаворе, и Вы это знаете, фортуна – девушка капризная, а шучу я так после командировки на Кавказ.

– Ну, как же, как же, наслышан! Докладывали мне тут на днях и о вашем похищении и о чудесном освобождении. Так что Вы зря на фортуну пеняете, эта девушка к Вам благоволит по-прежнему.

– Чуда в этом, как Вы понимаете, никакого нет, а есть грамотно подготовленная и успешно проведённая моими коллегами операция. Нестор Петрович опережая события, смею предположить, что Вы меня пригласили не для того, чтобы из первых уст узнать подробности моего освобождения.

Нестор Рождественский – советник новоизбранного Президента по вопросам национальной безопасности, едва заметно кивнул коротко стриженой головой, и улыбка тронула его узкие, почти бескровные губы.

С лейтенантских погон и вплоть до самого назначения на нынешнюю должность генерал-лейтенант Рождественский исправно тянул нелёгкую служебную лямку военного разведчика в Главном Разведывательном Управлении. По давно укоренившейся традиции, ГРУ и ФСБ являлись заклятыми друзьями-соперниками. Может быть поэтому, а может, в силу служебных обстоятельств, но особо тёплых и доверительных отношений между нашими ведомствами никогда не было. Но, видимо, сегодня не до старых распрей, сегодня я ему для чего-то нужен. Поэтому и поймал он меня при выходе из метро, поэтому и тратит на меня своё драгоценное время. Видимо, игра стоит свеч.

– Ну, если Вы такой нетерпеливый, давайте перейдём к делу, – произнёс советник Президента и, расстегнув пуговицу на пиджаке, сел удобней. – Вы, конечно, знаете, что ежемесячно Директор вашей «конторы», многоуважаемый Павел Станиславович, готовит для Президента обзорную справку по самым «горячим» и актуальным вопросам. Реально справку готовит Баринов, а Павел Станиславович только визирует – оно и правильно, у Директора и без того уйма дел. Мне же известно, что большая доля информации по «закрытым» особо важным делам, о которых знает только очень узкий круг доверенных Президенту лиц, исходит, как правило, от Вас, полковник. Смею заметить, что с некоторых пор я допущен в этот «кремлёвский клуб», и имею законное право на ознакомление с «закрытой» информацией.

– Искренне рад за Вас! – продолжал дерзить я, пытаясь вывести собеседника из душевного равновесия. В гневе человек более открыт и, как правило, предельно откровенен.

Однако Рождественский был тёртым калачом, и мои мальчишеские наскоки игнорировал.

– Просто блестящая карьера! – продолжал наседать я. – Не подскажите ли рецепт карьерного успеха?

– Вам-то зачем? У Вас, полковник, судя по вашему неприкрытому хамству, с покровителями всё в порядке.

Честно говоря, хамить мне и самому было противно, но по «легенде» я должен был вести себя именно так.

– Очень, знаете ли, хочется отрастить крылья, – продолжал я, – ну прямо как у Вас, и войти в число небожителей.

Я ожидал бурной реакции, замешанной на крутом генеральском гневе, но Рождественский молчал.

– Я хотел Вам, полковник, сообщить кое-какую информацию конфиденциального характера, разумеется, в обмен на маленькую услугу с вашей стороны, – произнёс он ровным, почти лишённым эмоций голосом, и застегнул пуговицы на пиджаке, – но не будем торопить время. Сегодня я увидел то, что хотел, и на этом можно нашу первую встречу закончить. До скорого свидания, полковник!

«Мерседес» вместе с генералом ГРУ и советником Президента в одном лице давно растворился в утреннем потоке машин, а я стоял возле выхода из метро, пытаясь осмыслить нашу беседу. Мои размышления прервал вызов мобильного телефона, который по тональности и нарастающей громкости напоминал звук падающей авиабомбы. Так я обозначил вызов Баринова. Видимо, генералу не терпелось узнать, о чём я беседовал с представителем конкурирующей организации, машину которого отследили, как только она появилась в районе Лубянки.

 

Глава 4. Потёмки чужой души

После похорон отца Екатерина словно занемела. Странности в её поведении я заметил ещё на поминальном ужине: Катя вдруг перестала плакать, с лица исчезло выражение скорби, и она активно стала кого-то высматривать среди родственников и сослуживцев отца, пришедших в ресторан помянуть добрым словом усопшего. Я сидел рядом с ней, и, несмотря на обильно накрытый стол, не ел и почти не пил. Мне, как говорится, кусок в горло не лез, а тут ещё и странное поведение Кати.

– Кого ты всё время ищешь? – вполголоса спросил я, наклоняясь к розовому аккуратному ушку.

– Тихо! Тсс! – с серьёзным видом произнесла Екатерина и приложила палец к губам. – Он скоро должен подойти!

– Кто он? – продолжал допытываться я, и с подозрением посмотрел на подругу: было что-то в её поведении странное, я бы даже сказал – пугающее.

– У него всегда много работы, – не обращая внимания на мой вопрос, с совершенно серьёзным видом продолжала она, – но папа всегда приезжал домой к ужину.

Не дожидаясь конца поминок, я исхитрился шепнуть о состоянии Екатерины находившемуся в ресторане доктору. Работающий в ЦКБ доктор Филиппов Катю знал ещё с младенчества, так как был «закреплён» за семьёй Воронцовых, и фактически являлся их домашним доктором. Он всё понял с полуслова, и, осторожно взяв Катю под локоток, куда-то увёл.

Домой Екатерину из больницы отпустили через десять дней после появления первых признаков выздоровления, да и то только по настоянию её матери, Варвары Николаевны, женщины умной и властной. Будь Катя простой среднестатистической девушкой из народа, её продержали бы в «Кащенко» месяца три, а то и больше, но Варвара Николаевна подключила все свои связи, и Катю с большим трудом, но выписали домой под неусыпный контроль лечащего врача и домашних.

После выписки Варвара Николаевна сама позвонила мне и попросила приехать к ним на Кутузовский.

– К несчастью, мы с вами не успели познакомиться, – хорошо поставленным голосом произнесла она. – Катенька не успела мне представить Вас, но я знаю, что Вы её друг. Не буду скрывать, я навела о Вас справки. Вы же понимаете, что мне, как матери, не всё равно, с кем общается моя дочь! Меня приятно удивил тот факт, что, оказывается, Вы из приличной московской семьи, и о Вас ходят таинственные слухи даже на самом верху. Кантемир, Вы заинтриговали меня, поэтому я хотела, чтобы Вы бывали у нас чаще, как только позволит Вам ваша секретная служба. Поверьте, это очень важно – Катеньке сейчас нужны исключительно положительные эмоции.

Судя по вступительному монологу, в общении с окружающими Варвара Николаевна предпочитала глаголы повелительного наклонения. Её не интересовало моё согласие. Вопрос, по её мнению, был уже решённым, и я должен был быть счастлив, что мне разрешили переступить порог «родового гнезда» Воронцовых. Что же касается моих московских корней, то в столицу я впервые попал в четырнадцать лет, после того, как мой отец, военный инженер, помотавшись по дальним гарнизонам двадцать лет, наконец-то получил назначение в подмосковную Кубинку. Вот в чём Варвара Николаевна оказалась права, так это в том, что я из приличной семьи. Мой дед по линии отца – царский офицер Дормидонт Каледин был репрессирован в сороковом году прошлого столетия, как только отпала нужда в военспецах. Дед по материнской линии, Елизар Ведищев – недоучившийся студент Петербургского политехнического университета и романтик революции, увлёк за собой на строительство Магнитки десяток революционно настроенных комсомольцев, где впоследствии и был изобличён бдительными сотрудниками ЧК как вредитель, и расстрелян годом раньше, чем Дормидонт Каледин.

В наименьшей степени меня сейчас волновали сплетни вокруг моего имени, которые продолжили циркулировать с новой силой, особенно после моей неудачной поездки на Кавказ. В результате моё позорное пленение обросло слухами и невероятными домыслами, в свете которых шестьдесят четыре дня в затхлом зиндане, приобрели оттенок романтического приключения, а сам я приобрёл ореол героя и мученика в одном лице. Вероятно, благодаря этому я числился в перспективных женихах для дочерей дам высшего света, что в свою очередь повлекло благожелательное расположение ко мне госпожи Воронцовой.

Однако состояние моей Катеньки продолжало оставаться стабильно угнетённым: она ни с кем не разговаривала, а если и говорила, то односложно – «да» или «нет», пугалась резких звуков, которые, по её словам, напоминали выстрел, и ежедневно просила, чтобы её отвезли на могилу к отцу. На кладбище она долго разговаривала с портретом на чёрном мраморном обелиске, и много плакала.

Доктор Филиппов считал, что эти поездки на кладбище, образно говоря, вгоняют в гроб саму Екатерину. Она с каждым днём всё больше замыкалась в себе, что, по мнению эскулапа, являлось плохим признаком.

– Девушка сейчас живёт в своём замкнутом мирке, который, по всей вероятности, написан в её воображении мрачными красками, – пояснял Варваре Николаевне доктор. – Надо как-то отвлечь её от грустных мыслей и вывести из психологического ступора.

– Вы врач, Вы и выводите! – раздражённо отвечала вдова.

– Я не специалист по психическим заболеваниям, – слабо оборонялся Филиппов. – Я могу дать только общие рекомендации, и вообще должен Вас, уважаемая Варвара Николаевна предупредить, что если в течение недели состояние больной не улучшится, я вынужден буду настаивать на её возвращении в стационар.

После таких бесед мать Катеньки горестно заламывала руки и щедро осыпала упрёками всю российскую медицину, не делая различий между платными и бесплатными сферами её деятельности.

Это случилось в конце первой недели сентября: поздно вечером в пятницу Варвара Николаевна позвонила мне и просила (если судить по тональности голоса, то приказала) сопровождать её и Катеньку в субботней поездке к знахарке.

Ранним субботним утром я, Катенька, Варвара Николаевна, и её персональный водитель втайне от доктора Филиппова, выехали в Царицыно.

Во время поездки Варвара Николаевна снизошла до разъяснений, и тихим голосом поведала мне, что одна её старинная подруга устроила встречу со знаменитой знахаркой, которая практикует редко, но уж если берётся за дело, то гарантирует выздоровление и берёт за это очень дорого. Никто не знает, где она живёт, так как знахарка у себя дома никогда клиентов не принимает, и снестись с ней можно только через особо доверенных лиц. Нам встречу таинственная ведунья назначила ровно в двенадцать часов пополудни, на берегу Царицынского пруда возле домика смотрителя.

Машину на территорию парка не пустили, и остаток пути – добрые три версты, нам пришлось идти пешком. Впрочем, прогулка не была обременительной, скорее наоборот: осень щедро одарила клёны позолотой и багрянцем, отчего весь парк, подсвеченный нежарким осенним солнышком, напоминал ожившие полотна Левитана. И чем дольше мы шли через парк по ухоженной тропинке, тем больше проникались обаянием ранней осени, и тем громче и откровенней звучало наше восхищение истинно русским пейзажем. Даже Катенька посвежела, и робкая улыбка иногда трогала её скорбно изогнутые губы.

За пять минут до полудня мы подошли к аккуратному, словно игрушечному домику смотрителя.

– Не торопится что-то знахарка, – нараспев произнесла Варвара Николаевна, обмахиваясь картой Государственного архитектурно-музейного заповедника «Царицыно», словно веером. В это мгновенье на изогнутом, словно радуга, мостике появилась высокая худощавая женщина, одетая во всё чёрное. Опираясь на деревянную трость и прихрамывая на левую ногу, незнакомка неторопливо начала движение в нашу сторону.

Чтобы не показаться невежливыми, мы тоже двинулись ей навстречу.

– Меня зовут Ядвига Траяновна. – с достоинством произнесла ведунья, остановившись в трёх метрах от нас, и гордо задрала вверх острый подбородок. Варвара Николаевна в ответ хотела представить нас, но знахарка сделала предостерегающий жест рукой и шумно втянула похожим на орлиный клюв носом в себя воздух.

– Горьким миндалём пахнешь, – без каких-либо предисловий произнесла она. – Горе у тебя, тяжело тебе, но пока ты в моей помощи не нуждаешься. А этот молодец и вовсе сюда случайно попал! – кивнула она в мою сторону. – Молод он и здоров, русским духом в нос так и шибает! Давно я такого чистого русака не встречала – обмелела порода, поисчерпалась, испоганилась кровью иноземной!

– Да что Вы такое говорите, бабушка! – не выдержал и вспылил я. – Это же неприкрытый национализм!

– А что чую, то и говорю! – зло ответила старуха. – И не бабушка я тебе вовсе! Твоя бабушка мне в праправнучки годится.

– Простите Ядвига Троновна! – попыталась вставить своё слово госпожа Воронцова. – Мы только хотели…

– Траян! – перебила её ведьма.

– Простите, что? – с удивлением переспросила Варвара Николаевна.

– Моего отца звали Траян. Это означает – Третий сын. Он действительно был третьим сыном Ольгерда Рыжебородого – так звали моего непоседливого предка, который пришёл на Русь из Скандинавии, как раз в тот год, когда ваш воевода Александр на Чудском озере немецкие и ливонские полки под лёд пустил. Ну, да не об этом сегодня речь. Подведи, мамаша, дочку ко мне!

– Её Катей зовут, – попыталась наладить диалог старшая Воронцова.

– Мне её имя без надобности, – скривилась ведунья. – Впрочем, как и твоё тоже. Я хочу ей в душу заглянуть.

Всё это время Катенька, равнодушно наблюдая за нашими препирательствами, тихонько стояла в сторонке. Я взял её под локоток и осторожно подвёл к Ядвиге. Ведунья снова шумно втянула носом воздух, и по-птичьи наклонив голову набок, заглянула девушке в глаза.

– Ух! – через мгновенье выдохнула целительница и, приложив к своей морщинистой щеке ладошку, по-бабьи закачала головой. – В душе-то у тебя, девушка, муть непроглядная! Словно кто в молоко чернил плеснул и грязным посохом разболтал. У вас, у людей, эта болезнь депрессией зовётся.

– Спасибо, Ядвига Траяновна! – не скрывая ехидства, произнесла госпожа Воронцова. – А то мы до вашего диагноза всё гадали, чем это у нас Катенька мается!

– А коль знали, то чего ко мне припёрлись? – бесцеремонно уточнила ведунья. – Хвороба эта не по моей части, и ворожба здесь не поможет.

– А что поможет? – наседала вдова.

– Не что, а кто! – назидательным тоном произнесла знахарка. – Вон к нему обращайся, – кивнула она в мою сторону. – Его проси. Всё в его власти!

– Я думала, травками какими-нибудь полечите, – упавшим голосом произнесла Варвара Николаевна. – Да Вы не сомневайтесь, мы хорошо заплатим.

При этом она неодобрительно покосилась в мою сторону: отдавать дочку на «лечение» молодому, да ещё холостому мужчине, ей ой как не хотелось.

– Есть и травки, есть и корешки, даже жабья кожа имеется, – усмехнулась ведьма. – Только доброе слово да любящее сердце посильней моих заклинаний будут.

– С вами, Ядвига Траяновна, поговорить – как меду напиться! – не скрывая иронии, перебила её Воронцова. – Только вынуждена Вас прервать. Слушать цитаты из русских народных сказок нам больше некогда! Сколько мы Вам должны?

– Ничего ты мне не должна, – ледяным тоном произнесла знахарка и пристально посмотрела на вдову своим чёрным глазом, на дне которого затаилась недобрая искорка. – Ты ведь хотела узнать, что тебе с дочкой делать? Я тебе совет дала, а за совет я денег не беру.

– Очень дельный совет! – презрительно хмыкнула Варвара Николаевна и, подхватив дочь под руку, потащила по тропинке обратно. – Только следующий раз, когда соберётесь давать советы, воспользуйтесь телефоном, а не тащите людей, чёрт знает куда, – продолжала ворчать старшая Воронцова.

– Напрасно, Варвара, ты чёрта помянула, – раздался ей вслед голос ведуньи. Обернулись мы, а знахарки-то и нет! Пропала Ядвига Траяновна – внучка Рыжебородого Ольгерда, словно и не было её вовсе.

Не знаю, повлиял ли на поведение Варвары Николаевны совет таинственной знахарки, но только в доме у Воронцовых я стал бывать ежедневно. С Катей я проводил всё свободное время, читал ей вслух любовные романы, рассказывал смешные случаи из своей жизни, а иногда просто брал её ладошку в свои руки, и мы сидели с ней молча, глядя друг другу в глаза.

Время лечит! Через неделю Катенька неожиданно для доктора Филиппова и к нашей всеобщей радости пошла на поправку. Наш эскулап даже разрешил вывозить её в город. Я с удовольствием посещал с Катериной театры и концерты эстрадных звёзд. У Филиппова было только одно условие: эстрадная программа должна быть весёлой, а спектакль не должен быть трагедией.

Примерно через месяц после поездки в Царицыно чудесным субботним вечером мы с Катенькой в антракте прогуливались в фойе театра оперетты. В тот вечер давали «Весёлую вдову» Кальмана.

Неожиданно моё внимание привлекла высокая стройная женщина в длинном вечернем платье. Если бы не орлиный нос и не хромота, я никогда бы не узнал в пожилой леди знахарку с берегов Царицынского водохранилища. В тот вечер она скорее напоминала злую мачеху из сказки о Белоснежке. Её черные густые волосы были мастерски уложены в высокую причёску, косметика на лице выгодно подчёркивала демонический взгляд, в ушах, словно две капельки крови, алели два крупных оправленных в белое золото рубина, а пальцы унизаны золотыми перстнями старинной работы.

– Вижу, – вместо приветствия произнесла она, подойдя к нам. – Вижу, что узнал ты меня, юноша. Вижу, что совету моему внял, и спутница твоя на поправку пошла. Дай-ка я тебе, красавица, в глазки загляну, – и она, протянув руку, взяла Катю за подбородок.

– Может, хватить комедию ломать? – не вытерпел я и, схватившись за украшенную тяжёлым золотым браслетом кисть, убрал от Катиного лица.

– Ваше поведение предосудительно! – звенящим от негодования голосом произнесла женщина. – Потрудитесь объясниться, молодой человек!

– Легко! – процедил я сквозь зубы, чувствуя, как внутри меня закипает злость. – Никакая Вы не ясновидящая и не знахарка! Вы на неё не похожи!

– Не знаю, кто сказал тебе, что я будущее предсказываю – это точно не моя сфера деятельности, а вот что касается знахарства, то тут ты, парень, погорячился! – немного успокоившись, ответила целительница. – Я своё дело хорошо знаю, а что касается образа… Скажи-ка мне юноша, а как ты знахарку представляешь? Наверное, в образе неопрятной старухи с длинными седыми патлами, в длинном чёрном балахоне, с вороной на плече и с зажатым в руке пучком целебных трав!

– Не знаю, как она выглядит, во всяком случае, не так, как Вы сейчас.

– Я плохо выгляжу?

– Выглядите Вы великолепно, но не как знахарка. На Вас платье дорогое, наверное, тысяч пять стоит.

– Ошибаешься: пятнадцать, и не долларов, а евро! А про украшения я вообще молчу – по нынешним меркам им цены нет!

– Значит, знахарство сейчас прибыльный бизнес?

– Не жалуюсь! По крайней мере, на билет в первый ряд и на бокал шампанского в антракте хватает.

– Ядвига Траяновна… – неожиданно вступила в разговор молчавшая до этого Катя.

– Яга! – перебила её целительница. – Зови меня девочка Ягой! Ядвигой я представляюсь, чтобы люди не пугались, так что для тебя, девочка, я Яга Траяновна, но упаси тебя Создатель назвать меня Горыновной!

– С ума сойти! – воскликнул я, и от избытка чувств всплеснул руками. – Баба Яга в умопомрачительном вечернем платье, с шикарной причёской и макияжем, проводит субботний вечер в оперетте!

– Почему бы и нет? – пожала плечами ведьма. – Я люблю Кальмана.

– Только не говорите, что Вы знали его лично!

– Не скажу, потому как из России я редко куда выбираюсь. Сила моя здесь, а на чужой стороне я быстро слабею и свои чудодейственные способности теряю. Опять не веришь?

– Не верю! – закрутил я головой.

– Значит, чтобы ты поверил, я должна прилететь сюда в ступе с метлой и, постучав костяной ногой о стойку бара, потребовать фреш из свежевыжатой жабы, а своему спутнику, чёрному коту, блюдце со сметаной? Это фольклор, юноша! Литературный штамп! Мы, колдуны, да и ведьмы, испокон веков среди вас, людей, жили: в детстве в школу ходили, потом в институтах обучались, некоторые даже диссертации защищали, но это так, на потребу гордыне. Обычно, когда мы в полную силу входим, то становимся затворниками, и живём отдельно от мирской суеты, и не потому, что нам есть, что скрывать. Просто нам с вами жить и общаться становится неинтересно. По сравнению с нами вы – дети малые!

В это время раздался резкий звонок, оповещая окончание антракта.

– У меня есть время до третьего звонка, – обыденно произнесла Яга. – Спрашивай, девочка!

– Вы только не обижайтесь Ядвига Траяновна, но я ещё при первой встречи хотела спросить: почему Вы хромаете, а когда Вы сказали, что ваше настоящее имя Яга… У Вас что, действительно костяной протез?

Я впервые видел, как смеётся ведьма: звонко, от всей своей таинственной души, показывая зубы без признаков кариеса и без единой пломбы.

– Насмешила ты меня, девочка, – утирая слёзы, произнесла Яга. – Ладно, смотри! – и с этими словами она чуть-чуть приподняла подол вечернего платья, обнажив две нормальных женских ступни, упакованные в лакированные туфли-лодочки.

– Хромать я начала после того, как в тридцать седьмом на Соловки в лагерь угодила. Зимой кормить заключённых вообще плохо стали, начался голодомор. Вот моя бывшая товарка Верка Прохорова, упокой Создатель её грешную душу, решила у меня ночью пайку выкрасть, а я не дала. Верка от голода совсем обезумела, поэтому за нож схватилась и мне по сухожилию полоснула. С тех пор и хромаю.

В этот момент прозвенел третий звонок.

– Прощайте Ядвига Траяновна. – с чувством произнесла Катя и прикоснулась кончиками пальцев к её обтянутой коричневой от старости кожей ладони.

– Прощай девочка! И помни мой наказ: унынье – грех! Всё у тебя ещё будет – и любовь, и семья, и детишек нарожать успеешь!

– Прощайте, – сухо произнёс я.

– До свиданья, юноша! – усмехнулась ведьма. – Я хоть и не ясновидящая, но чую, что мы с тобой ещё встретимся. Ах, как русским духом пахнет! Даже слюнки текут! – и она, не стесняясь, с наслаждением втянула носом воздух.

 

Глава 5. Кофе-брейк на берегу Невы или Бесплатных пирожных не бывает

Когда я начинаю работать по порученному делу, то названия дней недели теряют смысл. В этот период я ориентируюсь только на числа месяца, а все дни сливаются в сплошной серый понедельник, который будет длиться до тех пор, пока я не распутаю очередную головоломку и не призову виновных к ответу. После победного рапорта начальству сразу же наступает воскресенье, которое может длиться до тех пор, пока Родина снова не позовёт меня на подвиг.

Так было до тех пор, пока мой покровитель находился в президентском кресле. Однако в этом подлунном мире нет ничего постоянного. С некоторых пор правила игры для меня поменялись, и не в лучшую сторону. Мне ясно дали понять, что о прежних привилегиях я могу забыть. Нынче я, как простой смертный, делю каждую неделю на пять рабочих дней. Каждый понедельник я «умираю» от одной мысли о том, как ужасно далёк от меня праздник по имени «пятница» и каждый вечер пятницы, если я его не встречаю на службе, подобно птице Феникс вновь возрождаюсь из пламени страстей и желаний, накопившихся в моей грешной душе за неделю.

Этот понедельник начался с очередного визита в кабинет к Баринову. Вообще-то я не привык, чтобы меня так часто вызывали на «ковёр» к начальству, но нынче я у судьбы не в фаворе, так что приходится терпеть.

– Через три дня в Санкт-Петербурге открывается международный экономический форум, – огорошил меня начальник, как только я ступил на порог кабинета. – Вы, как финансовый аналитик консалтинговой фирмы «Финанс-групп-корпорейшэн» завтра летите в Петербург. Билет на ваше имя заказан, с аккредитацией вопрос улажен, пропуск получите перед отлётом. Жить будете в гостинице «Прибалтийская», номер «люкс».

– Цель поездки? – невинно осведомился я.

– Пивка попить местного разлива! – ехидно заявил Баринов.

Я мужественно молчал, ожидая, что начальство само разъяснит причины своего утреннего неудовольствия и моей срочной командировки.

– Если Вы думаете, что у меня с утра разыгралась подагра, то смею Вас заверить, что Вы крупно ошибаетесь! – словно читая мои мысли, заявил генерал. – Вот, возьмите, ознакомьтесь, – и он ловко, словно банкомёт игральную карту, запустил по полированной столешнице кожаную папку. Я поймал её левой ладонью и, раскрыв, углубился в чтение.

Это было агентурное сообщение. Агент «Вальтер» сообщал, что «… по непроверенным данным, в период с 14 по 17 сентября сего года разрабатываемый фигурант будет находиться в Санкт-Петербурге среди участников международного экономического форума. Цель и длительность пребывания на форуме неизвестны».

Теперь мне стала понятна причина недовольства начальника: выражения «по непроверенным данным» и «цель пребывания неизвестна» выведут из себя любого руководителя.

– Жаль, что телесные наказания отменены, – с чувством произнёс я. – Я бы за такие сообщения ввёл наказания розгами! Так и хочется взять за грудки этого самого «Вальтера» и спросить: «Ты какого хрена такую информацию в Центр направляешь? Ты сначала проверь то, что тебе «сорока на хвосте принесла», потом перепроверь, разузнай всё, что можно, и особенно то, что нельзя, а уж потом донесение строчи»!

– Это тот редкий случай, когда я с Вами, подполковник, согласен. Однако оставить сообщение Вальтера без внимания мы не можем, тем более что упомянутый им в донесении разрабатываемый фигурант – это наш с вами пресловутый Таненбаум. Поэтому я вынужден Вас в срочном порядке отправить на форум. Вопросы есть?

– Есть. Фирма «Финанс-групп-корпорейшэн» – это классические «Рога и Копыта»?

– Фирма существует реально, зарегистрирована на Каймановых островах, имеет филиалы в Тайланде, Токио, Берлине. Её владелец Марк Шлифман – выходец из бывшего СССР, а ныне подданный Её Величества Английской королевы, на днях собирается открыть представительство фирмы в Москве. Наши сотрудники навели справки: никто из работников этой фирмы заявку на аккредитацию для участия в работе форума не подавал, так что встретиться со «своими» сослуживцами Вам, подполковник, не грозит. В случае форс-мажорных обстоятельств можете заявить, что Вы представитель только что открывшегося Московского филиала. Никто эти данные проверять не будет, это ведь форум – сиречь собрание финансистов и всякой «левой» публики, слетающейся на подобные мероприятия в надежде чем-либо поживиться. Успокаивает одно: если Таненбаум сам будет на этом мероприятии, то неприятностей в виде провокаций или террористического акта с его стороны нам ждать не следует. Он же не мелкий провокатор и не террорист-смертник. Это, конечно, не исключает попыток других террористических организаций испортить нам праздник, но скорее всего форум пройдёт мирно, без каких-либо эксцессов. Ваша задача, подполковник, по возможности обозначить круг подозреваемых лиц, среди которых может вращаться Таненбаум, и если очень повезёт, то хотя бы в общих чертах разузнать о планах нашего подопечного на ближайшее время. Ведь не зря он просочился на мероприятие международного масштаба!

– Видимо, у него на форуме свой интерес! – предположил я. – Возможно, встреча с нужным ему человеком. Возможно, Таненбаум бизнесмен, и хочет подсуетиться для заключения выгодной сделки.

– Если оставить в стороне вопросы бизнеса, то сам собой напрашивается вопрос: «Почему ему надо встречаться именно на форуме»? Есть риск засветиться или, по крайней мере, попасть в число подозреваемых.

– Видимо, у него хорошее прикрытие, и его присутствие на форуме выглядит вполне закономерным, – несмело предположил я. – Вероятно, идущий к нему на встречу человек – это участвующий в работе форума иностранец: деловые переговоры в кулуарах форума – обычная практика, и встреча с ним не вызовет никаких подозрений. Возможно, никакой встречи и не планируется, а Таненбаум всего лишь один из нескольких сотен специалистов, привлечённых для подготовки и проведения форума. Как ни фантастически это звучит, но, может быть, он простой официант или сотрудник охранного агентства, или журналист.

– Всё может быть! – философски изрёк Владимир Афанасьевич. – Может быть, вся наша затея с поиском Таненбаума на форуме – холостой выстрел, но сделать его надо! Кстати, а как поживает наш общий друг?

– Рождественский?

– Он самый. Возможно, есть смысл посвятить его в нашу задумку.

– Не будет ли это выглядеть навязчиво? К тому же он упоминал о какой-то небольшой, по его словам, услуге. Мы не знаем, что он попросит в обмен за информацию.

– У Вас всегда есть шанс отказаться от его предложения, так что попробуйте, – и генерал протянул мне листок с номером сотового телефона.

Позвонил я глубокой ночью, не из вредности, а чтобы у моего будущего куратора создалось впечатление, что прежде чем позвонить, я всю ночь не спал и принял окончательное решение только под утро. К моему удивлению, голос собеседника был бодрым. Не знаю, чем он ночью занимался, но в постель явно не ложился.

– Это Каледин, – с хрипотцой произнёс я, стараясь, чтобы в обертонах моего голоса звучали нотки неуверенности.

– Чем обязан, полковник?

– Надо бы встретиться.

– Я подумаю над вашим предложением.

– Не сочтите за дерзость, но времени на принятия решения осталось мало – завтра, точнее, уже сегодня, я улетаю в Петербург.

– Счастливого полёта, полковник! Надеюсь, Петербург Вас встретит солнечной погодой.

– Нестор Петрович я очень редко обращаюсь к кому-либо за помощью, и если Вы мне сейчас откажете, я при встрече не подам Вам руки!

– Не кипятитесь, полковник. Я не сказал своего последнего слова. Вы когда вылетаете в Питер?

– У меня билет на рейс № 485 в семнадцать тридцать, прибытие в восемнадцать двадцать пять.

– В таком случае предлагаю встретиться в восемнадцать тридцать.

– Где?

– В Пулково. В зале для получения багажа. До встречи.

На этом разговор оборвался. Я взглянул на часы: было без четверти четыре.

– Надо поспать, чтобы завтра голова была ясной, – сказал я сам себе и с наслаждением растянулся на своём холостяцком ложе.

Нет, в холостяцкой жизни есть маленькие прелести.

* * *

Как и пожелал накануне Нестор Петрович, Петербург меня встретил закатным солнцем и осенней сыростью, нагоняемой на город ветрами со стороны Финского залива. Не успел я взять ручную кладь, как ко мне подошли два вежливых молодых человека, или, как я их мысленно обозвал, «двое из ларца – одинаковых с лица». Они были чем-то похожи между собой и в то же время какие-то безликие, сливающиеся с толпой молодые люди.

– Вас ждут, – вместо приветствия сказал тот, что справа.

– Пройдёмте, – вежливо предложил тот, что слева, и потянулся за моим багажом. Я с удовольствием отдал свой армейский баул и зашагал вместе с ними на выход. Как я и предполагал, на стоянке нас ждал чёрный (любит номенклатура этот цвет) «Мерседес».

– Прошу Вас, – лишённым эмоций голосом произнёс Правый и услужливо открыл заднюю дверцу авто.

Нестор Петрович, как и прошлый раз, ожидал меня на заднем сиденье, расстегнув пуговицы пиджака.

– Поехали, – дал команду Рождественский после того, как мы пожали друг другу руки, и водитель плавно тронул автомобиль с места.

– А куда мы едем? – с равнодушным видом поинтересовался я.

– В гостиницу, – так же равнодушно ответил Нестор Петрович. – Мы с вами поселимся в одной гостинице, только на разных этажах. У Вас ведь номер в «Приморской» заказан?

– Значит Вы в курсе, что я еду на форум?

– Минуточку, – сказал Рождественский и нажал вмонтированную в спинку кресла водителя кнопку. – Вот теперь можно продолжать разговор, – улыбнулся советник президента, после того, как звуконепроницаемое стекло отделило заднюю часть салона автомобиля от водителя. – Конечно я в курсе того, что Баринов направил Вас на форум. Это просто: после того, как Вы сообщили мне, что улетаете в Питер, я проверил список гостей и аккредитованных на форуме журналистов и выудил вашу фамилию. Оказывается, Вы у нас ещё и финансовый аналитик, – улыбнулся Рождественский. – Что же Вы фамилию не поменяли, раз уж сменили род деятельности?

– На форуме будет много москвичей, и, столкнись в кулуарах с кем-то из знакомых, я бы не смог объяснить, почему участвую в работе международного мероприятия под чужой фамилией. Могли возникнуть осложнения.

– Допустим, – согласился советник президента. – Так зачем я Вам понадобился?

– Я попал в трудную ситуацию, – выдохнул я всю фразу сразу и, зябко передёрнув плечами, стал нервно потирать ладони. Этот жест я подсмотрел в одном забытом советском кинофильме. Актёр, игравший талантливого конструктора, нашёл эту скупую, но очень точную жестикуляцию, призванную отразить его сильные душевные переживания.

– Вы же знаете, что нынче я не в фаворе у нового Президента, – начал я заранее спланированный скулёж. – Стоит мне ещё разок оступиться, меня точно сошлют, но уже не в тёплые Минеральные Воды, а куда-нибудь в Магадан или на Камчатку. Баринов, конечно, за меня заступится, но он всего лишь заместитель, и вряд ли сможет надёжно прикрыть меня в случае очередного провала.

– А почему Вы, полковник, заранее настроены на неудачу? Вы даже не приступили к выполнению задания.

– В том-то и дело, что я впервые не знаю, как это задание выполнять! – эмоционально воскликнул я и в недоумении развёл руками. – Понимаете, в «контору» поступила непроверенная информация о том, что на форум пожалует фигурант громких и до сих пор нераскрытых уголовных дел некий Таненбаум. Видимо, информация дошла до самого Директора, потому что Баринов заявил, что мы это агентурное донесение игнорировать не можем, и отправил меня проверять достоверность информации на месте событий, то есть откомандировал на форум. Одним словом – крутись, как хочешь, но свою репутацию «офицера для особо ответственных поручений» подтверди на практике! Сами понимаете, чтобы мне опять закрепиться в Москве, нужен результат, и не просто положительный результат, а результат, венчающий блестящую оперативную разработку.

– Так уж и блестящую? – улыбнулся Нестор Петрович.

– Пусть не блестящую, но неординарную – точно!

– И тогда Вы вспомнили о моём предложении?

– И тогда я вспомнил о Вашем предложении поделиться информацией.

– Молодец, полковник! Сам додумался, или Баринов подсказал?

– Сам. Баринову нюансы знать ни к чему. Ему подавай готовый результат!

– Допустим, я тебе поверил, – неожиданно перешёл на «ты» Рождественский, и тональность его голоса стала чуточку теплее. – И как дальше ты представляешь наше негласное сотрудничество?

– Вы помогаете мне, я делаю ответный ход, в смысле что-то делаю для Вас, после чего мы разбегаемся в разные стороны, как опостылевшие друг другу супруги, что впрочем, не исключает разовых акций взаимопомощи!

– Пусть будет так! – по-доброму улыбнулся мой искуситель и протянул ладонь для рукопожатия. Я с чувством пожал его железную ладошку, тем самым давая понять, что выработанное сейчас соглашение о взаимопомощи, я обязуюсь выполнять безукоризненно.

– Я сейчас немного в замешательстве, – задумчиво произнёс Нестор Петрович. – Видишь ли, об интересующем тебя Таненбауме у меня ничего нет. При первой встрече я хотел поделиться информацией, касающейся покушения на Воронцова.

– Моё начальство считает, что Таненбаум причастен к разработке этого покушения, так что мне любая информация, как говорится, в радость.

– Тогда слушай! Через день после убийства Воронцова в Министерство Обороны из МУРа пришёл запрос. Смысл которого сводится к установлению личности неизвестного молодого мужчины в чёрном спортивном костюме, обезображенный труп которого был обнаружен в Кунцевском лесопарке. Кисти и лицо сожжены кислотой из аккумулятора, так что по отпечаткам пальцев личность идентифицировать не удалось. Милицейские сыщики предполагают, что это труп одного из двух киллеров, «исполнивших» Воронцова.

– В таком случае это водитель, а не стрелок.

– Почему не стрелок? Откуда такая уверенность?

– Стреляла девушка или молодая женщина, спортивного телосложения. Лица я её не видел, только глаза, но могу предположить, что она не старше двадцати пяти лет.

– Вот что значит профессионал! – похвалил меня Нестор Петрович и от удовольствия крякнул. – Стоя под стволом, запомнить такие характерные детали не каждому дано.

– Чтобы запомнить происходящее, мне не потребовалось никаких дополнительных усилий, всё произошло само собой, – вздохнул я и посмотрел прямо в глаза собеседнику. Это не произвело на него никакого впечатления, он жаждал продолжения рассказа. – Я и сейчас, закрыв глаза, словно в замедленном кино чётко вижу двух седоков на «Хонде» в одинаковых спортивных костюмах, вспышку выстрела, вижу, как отходит затвор в крайнее заднее положение и как, кувыркаясь, выбрасывается из пистолета пустая гильза.

– Вы сказали, что запомнили глаза исполнителя.

– Да, взгляд этой женщины я узнаю среди толпы и в любое время суток.

– Очень выразительный?

– Не совсем так. Я бы сказал, характерный взгляд для человека её профессии: пустой бездушный взгляд живого мертвеца.

– Ну, полковник, что-то Вы в беллетристику ударились! Скажите просто: холодный взгляд профессионала.

– Не буду спорить, но если Вам, Нестор Петрович, «повезёт», и следующий раз под её выстрел попадёте Вы, то тогда Вы согласитесь, что я был прав.

– Типун на Ваш грешный язык, полковник. Не дай бог, ещё беду накликаете! Я после проведения полутора десятков боевых операций на чужой территории остался жив, а Вы мне в мирной Москве роковой выстрел пророчите!

– Не такая уж она и мирная, наша Москва. Ни дня без бандитских перестрелок не проходит. Так что Вы хотели поведать насчёт мёртвого киллера?

– А Вы молодец! Нить разговора не теряете! Так вот, надо отдать должное доблестным сотрудникам МУРа, но они «зацепились» за одну малоприметную деталь – татуировку на левом плече покойного. Татуировку пытались при жизни вывести, но неумело, поэтому сыщики смогли разобрать, что первоначально рисунок состоял из военно-морского флага и даты срочной двухгодичной службы. Ещё на трупе обнаружен шрам от внутриполостной операции – типичный аппендицит. По мнению патологоанатома, операция могла быть проведена в военном госпитале. Оставалось поднять данные на матросов-срочников, которые лежали в этот двухгодичный период в госпитале с аппендицитом, и установить номера частей. После чего найти и опросить сослуживцев и командиров подразделений. Кто-нибудь да вспомнит матросика, у которого была на плече такая татуировка, и который при этом валялся в госпитале. Работа не на один день, но установить личность с большой вероятностью можно. Кроме того, рассматривая фотографию трупа, я заприметил ещё кое-что: татуировку на левой руке между средним и указательным пальцем – три креста или, точнее, три икса. Иногда матросы срочной службы так отмечали боевые походы. Значит, наш покойник трижды за время срочной службы был в дальнем плаванье. Я накануне отлёта на скорую руку пообщался с одним адмиралом, нынче он депутат в Государственной Думе, так он сказал, что не каждому матросу-срочнику так везёт.

– Значит, он был специалистом какой-то редкой профессии, – предположил я.

– Верно мыслите, полковник! Я тоже склоняюсь к этой версии. Скажу больше: догадываюсь, какой именно профессии!

– И какой же?

– Самые востребованные в дольнем походе – боевые пловцы. Именно они охраняют суда на стоянках в иностранных портах, и именно владеют специальной подготовкой рукопашного боя, как в воде, так и на суше. Такие люди, как правило, отравлены избытком адреналина, и после увольнения со срочной службы с трудом находят место в мирной жизни. Если такой морячок не пристроился в пожарные или испытатели, или, на крайний случай, не уехал воевать контрактником в «горячую» точку, то его жизненный путь рано или поздно приведёт к криминалу.

– То есть, Вы хотите сказать, что круг сужается, и остаётся проверить только спецподразделения Военно-морских сил?

– Именно это я и имел в виду, но Вы сами знаете, что этот вариант может оказаться как выигрышным, так и «пустышкой». Больше мне Вас, полковник, порадовать нечем.

– Как говорится, и на этом спасибо! – улыбнулся я и протянул руку. Рождественский пожал мою ладонь как раз когда автомобиль мягко остановился возле центрального входа в «Приморскую».

– Приехали, – произнёс советник президента, тем самым давая понять, что аудиенция закончена.

– Погодите! – опешил я. – А как же второе условие нашей сделки?

– Второе условие? – застёгивая пиджак на все пуговицы, уточнил собеседник. – Нет никакого второго условия, – улыбнулся генерал. – Как нет второй истины!

Дверь автомобиля мягко захлопнулась, и я остался в салоне один. Водитель терпеливо ждал снаружи. Я выждал пару минут, чтобы не «светиться», после чего резво покинул автомобиль и, быстрым шагом преодолев лестницу, скрылся в холле гостиницы.

Заполняя на стойке карточку гостя, я терялся в догадках, что взамен за свои услуги потребует от меня Рождественский. В том, что это будет, я не сомневался: уж кто-кто, а я точно знал, что в нашем ремесле бесплатных пирожных не бывает!

* * *

Оратор заметно нервничал. Экономист от бога, он не был публичным человеком, поэтому на трибуне чувствовал себя неуютно. Несмотря на неуверенное поведение и частые оговорки, аудитория ловила каждое слово. Я не был исключением, потому что знал академика Силуянова как крупнейшего теоретика и эксперта по вопросам современной мировой экономики.

– Если кто-то считает, что вопросы преодоления экономического кризиса – дело сугубо частное, то есть каждое государство самостоятельно решает их, как умеет, то он глубоко заблуждается, – продолжил оратор, поминутно косясь в текст выступления и без нужды поправляя остатки шевелюры на гениальной голове. – В современном мире плотность и взаимопроникновение экономических связей между государствами достигли такой концентрации, что проявление любого «нездорового чиха» экономики даже маленького островного государства в той или иной мере отражается на всей мировой экономической системе. Поэтому я ещё и ещё раз вынужден подчеркнуть, что ситуация в Греции – не тот случай, когда «спасение утопающего – дело рук самого утопающего»!

Здесь академик перевёл дух и окинул взглядом внимавшую каждому слову аудиторию. Зал терпеливо ждал продолжения лекции.

– Давайте перейдём к самому неприятному, но вполне вероятному варианту развития событий: правительство Греции объявляет дефолт и выходит не только из Европейского экономического союза, но и из зоны евро. Повторяю – это наихудший вариант. Итак, чем это грозит остальным европейским странам? Возможно, кто-то из специалистов и не согласится со мной, но я считаю, что последует «цепная реакция» или, как любят выражаться журналисты, эффект «домино». Экономика Европы распадётся на острова и островки относительного экономического благополучия, всё остальное потонет в пучине разразившегося кризиса. Но это будет уже другой кризис: более сильный, более жёсткий, и более продолжительный, и сравнить его можно будет разве с Великой депрессией тридцатых годов прошлого века. Этот кризис разрушит все наработанные веками экономические связи, страны Европы захлестнёт гиперинфляция: деньги обесценятся до состояния туалетной бумаги, как было в начале ХХ века в Германии, банковская система рухнет. Экономика ведущих европейских стран не сможет послужить локомотивом, который вытащит старушку Европу из трясины кризиса. Европейский экономический союз и зона евро рухнут, так как торговать будет нечем, да и не с кем! Все страны в один момент станут банкротами.

Вы спросите меня, что в этой ситуации ждёт Россию? Отвечаю: ничего хорошего. Потребление газа и нефти сведётся к минимуму: зачем делать из нефти бензин, если автомобили не покупают? Цена за баррель нефти упадёт до восьмидесяти, а возможно и до шестидесяти долларов. Не секрет, что государственный бюджет свёрстан из расчёта получения прибыли в размере сто двадцать долларов за баррель. Экономика России будет напоминать наркомана в период абстиненции: нефтяная игла есть, а очередной дозы нефтедолларов нет! Наступит экономический коллапс, который чреват агонией власти и последующим распадом Российского государства на удельные нефтегазовые, угольные и лесные княжества, со своей валютой, маленькой, но боеспособной армией; и всем этим будет управлять горстка амбициозных политиков, которых будет заботить только собственное благополучие, а не проблемы России. Да и государства такого уже не будет. Я сейчас не говорю об экономических потерях, которые будут более чем впечатляющими. Я заостряю ваше внимание на том, что при децентрализации такого крупного государства, как Россия, выживут немногие. Выживут те, кто будет в составе одного из упомянутых мной княжеств. Остальные обречены на вымирание.

Здесь оратор сделал паузу и перевёл дух. Зал, заворожённый страшной картиной апокалипсиса, молчал.

– Резонно возникает вопрос: «А возможно ли избежать такого апокалипсического сценария»? Отвечу однозначно: возможно! Однако это налагает на каждое государство определённые обязательства. Господа, для спасения Греции нужны не просто деньги, нужны большие деньги! Это как раз тот случай, когда надо расстаться с частью своих накоплений, чтобы не потерять всё нажитое непосильным трудом! Россия тоже не останется в стороне. От имени Президента мне поручено довести до участников высокого собрания, что уже завтра мы можем перевести заём, сумма которого обеспечит жизнедеятельность Греческого государства в течение трёх месяцев, конечно, при условии жёсткой экономии. Однако для этого нужно проявление политической воли. Я имею в виду положительное решение о помощи Греции всех участников саммита, всех без исключения. Господа, сегодня мы все в одной лодке!

При этом докладчик непроизвольно сделал жест рукой в сторону VIP-зоны, где находилась и наша российская делегация во главе с Президентом. Я не видел, но знал, что где-то на расстоянии вытянутой руки рядом с Президентом находится и его советник по вопросам безопасности – бывший генерал ГРУ (хотя говорят, что бывших не бывает) и мой новый знакомый Нестор Рождественский. Возможно, где-то рядом с ними, а может и рядом со мной, сидит человек, ради которого я сюда и прилетел.

От этой мысли мне стало тошно, и я непроизвольно закрутил головой. Однако в поле зрения попадали люди, которых к личности Таненбаума отнести было нельзя даже теоретически: убелённые сединами светила российской науки и рядом с ними представители властных структур.

В перерыве я мелкими глотками пил в баре довольно сносный кофе. Мне было известно, что завтра в полдень после двадцатиминутного доклада Президент вместе со своей свитой покинет саммит, а это означает, что никакой информации, по всей вероятности, в ближайшие три дня я от своего новоприобретённого друга не получу.

Так и случилось. После отъезда Президента я мужественно ещё два дня слонялся по семинарам, пил в баре кофе, подолгу глотал табачный дым в курилке, и слушал, слушал и слушал. При этом я ещё активно крутил головой, вглядывался в лица участников саммита и наивно пытался найти хотя бы какую-нибудь подсказку.

Однако госпожа Удача в тот период была ко мне не особо благосклонна, и к концу третьего дня от умных разговоров и глубокомысленных предсказаний дальнейшего пути развития стран «двадцатки» меня, честно говоря, уже мутило.

В Москву я прибыл первым рейсом экспресса «Красная стрела» и сразу направился на доклад к Баринову. Владимир Афанасьевич внимательно меня выслушал, после чего молча протянул мне папку, в которой находились наиболее важные донесения. В папке был один лист с машинописным текстом и фотография молодого человека, переснятая из личного дела.

– Это Акулов, – пояснил генерал, не дожидаясь, когда я вчитаюсь в текст сообщения. – Владимир Иванович, двадцать четыре года, военная специальность – боевой пловец. Родился и до момента призыва на срочную службу в ВМФ проживал в Петербурге. После увольнения в запас вернулся в Петербург, где и сошёлся с криминальной группировкой, которая промышляла рэкетом, но не брезговала и заказными убийствами. Это его тело обнаружили в Кунцевском лесопарке. Рождественский «слил» Вам, подполковник, информацию, которая ничего не стоит. Тем более что на момент вашей с ним встречи этой информацией мы уже владели. Единственная польза от вашей командировки – это то, что Вы теперь «на крючке» у Рождественского.

Я неловко переминался с ноги на ногу. Получалось, что «холостой выстрел», о котором предупреждал меня Владимир Афанасьевич, всё-таки прозвучал. Ценность от моей командировки в Северную столицу оказалась нулевая. Разыграть вариант с моей вербовкой можно было и в Москве.

– Продолжайте работать дальше, – отдал короткое распоряжение генерал и уткнулся носом в лежащие перед ним бумаги.

Покидая генеральский кабинет, я думал о том, что в течение многих лет знаю Баринова, как профессионала экстра-класса, но при этом он всегда был «сухарём», и его манера общаться с подчинёнными меня всегда почему-то задевала. Не к месту вспомнился старый анекдот про генерала, который распекал не слишком расторопного офицера:

– За что Вам, товарищ лейтенант, деньги платят? – сурово вопрошал генерал.

– За службу! – молодцевато отвечал лейтенант. – Если бы платили ещё и за работу, то я бы работал!

Проходя мимо дежурного офицера, я горько усмехнулся: за что государство платило мне последние четыре месяца зарплату и ещё плюс командировочные, я объяснить не мог.

 

Глава 6. Гарант конституции

Пристыженный за свою никчёмность и бездеятельность, я, полный решимости засесть за план следственно-оперативных действий, незамедлительно направился к себе в кабинет.

– Здравствуй, дом! – нарушил я простуженную сквозняками тишину кабинета, подражая мультяшному герою Карлсону, который был прописан на одной из Стокгольмских крыш, и проживал там же, по месту прописки.

В кабинете я бываю нечасто, поэтому, компенсируя длительные отлучки, пытаюсь проявлять повышенное внимание к вещам, которые меня заждались: персональный покрытый тонким слоем пыли компьютер и одиноко стоящий на подоконнике кактус.

Сняв пиджак и засучив рукава рубашки, я протираю припрятанной в письменном столе фланелькой от пыли компьютер и сам стол, и иногда поливаю кактус, который мне напоминает самого себя: он, так же, как и я, одинок, колюч в общении, и может долго не пить. Честно говоря, казённый стиль кабинетных интерьеров в «конторе» давно наводит на меня зелёную, как стоящий в углу кабинета сейф, тоску.

Обои в кабинете изначально были кремового цвета, и на их фоне покрашенный масляной зелёной краской сейф смотрится, как клякса на белой скатерти.

Из внутреннего протеста против казённого духа нашего учреждения я купил у художников на Арбате картину городского пейзажа и повесил у себя. Однако то, что на полотне при дневном освещении смотрелось свежо и оригинально, в кабинете приобрело какой-то зловещий подтекст: кровавый отблеск затухающего заката на редких перистых облаках, тёмные глазницы притаившихся в полумраке домов и полное отсутствие на улицах прохожих делало картину депрессивной и тяжёлой для восприятия.

Однажды, работая с подследственным у себя в кабинете, я был вынужден оставить его под контролем конвоира, а сам срочно явиться по какому-то второстепенному вопросу к начальству на «ковёр». Вернувшись в кабинет через полчаса, я застал подследственного морально раздавленным. Утратив первоначальный запал, он как заворожённый смотрел на висевшую у меня за спиной картину.

– Чем дольше я смотрю на это полотно, тем мне всё сильнее хочется застрелиться, – без предисловий заявил он, как только я переступил порог кабинета. – Это чьих кистей творенье?

– Рембрандт, – не моргнув глазом, соврал я. – «Тайная стража». Разумеется, копия, но довольно старинная и к тому же дорогая, – продолжал я импровизировать, в надежде разговорить подследственного.

– Что-то я не слышал о такой картине, – удивился подследственный, чьё образование составляло десять классов и две краткосрочные «ходки» в зону за мошенничество антиквариатом. Это давало ему основание считать себя знатоком в области живописи.

– Ну как же Вы, знаток ранних голландцев, и не слышали? – сознательно польстил я ему, пытаясь удержать наметившийся диалог. – По свидетельству современников, Рембрандт задумал целую серию картин под условным названием «Городские легенды», но успел написать только две: первая – всемирно известный «Ночной дозор», и вторая, недавно открытая российскими искусствоведами – «Тайная стража».

– А где сама стража? – продолжал удивляться подследственный, потрясая татуированными пальцами.

– В том-то вся прелесть полотна, – продолжал я вдохновенно врать, радуясь наметившемуся в общении прогрессу. – Стража-то тайная! Видите, её на картине нет, но каждый мазок, каждая деталь картины как бы говорит, что за каждым тёмным оком, за каждым кустом и каждым углом тщательно прописанного здания она есть! Чувствуете?

– Феноменально! – выдохнул подследственный. – Полная депрессуха! Я такой раньше не встречал. Продайте, я Вам за неё хорошие деньги дам!

– Не могу, – с сожалением произнёс я. – В ходе следствия наша с вами сделка может быть расценена как взятка. Вот закончится следствие, отсидите пару годков, потом вернётесь в Москву, тогда и поговорим.

– Всего лишь пару лет? – повеселел подследственный. – Что же Вы мне об этом сразу не сказали! Я-то думал, мне «расстрельная» статья «ломится», а пару лет я не то, что отсижу – на одной ноге простою! Легко!

И после этого короткого спича мой подследственный стал давать показания. Не знаю, какое наказание ему определил суд, но ко мне он с тех пор не являлся. Я же, вдохновлённый успехом, прикрепил к раме аккуратную ламинированную табличку «Тайная стража. Автор неизвестен».

После этого случая картина не раз помогала мне снять ненужную в общении с фигурантами напряжённость и вывести разговор на уровень доверительного общения.

Закончив ритуал уборки стола и поливки растения, я с размаху опустился в кресло, которое жалобно скрипнуло, но вес выдержало. Однако заняться сочинительством требуемого начальством плана в этот день так и не удалось. Я уже занёс руку, чтобы начать марать листы с грифом «сов. секретно», как зазвонил телефон внутренней связи.

– Каледин, – сухо представился я, сорвав с аппарата трубку. Разговор был предельно коротким: дежурный офицер сообщил, что меня срочно вызывает Директор ФСБ.

В нашей организации можно прослужить до самой пенсии и ни разу не переступить порога директорского кабинета. Я этой служебной «благодати» имел счастье вкусить уже не один раз. Честно говоря, завидовать здесь нечему: каждый вызов «наверх» влечёт за собой большую головную боль и трудновыполнимое задание в придачу.

В кабинете, кроме самого Ромодановского, находился ещё и Баринов, на лице которого лежала гримаса явного неудовольствия. Я, как положено, представился и остановился на пороге кабинета.

– Проходите, подполковник, – колыхнувшись своей массой, произнёс Ромодановский и указал рукой на стул, расположенный напротив Баринова. Владимир Афанасьевич демонстративно отвернулся и стал с преувеличенным вниманием рассматривать портрет новоизбранного в марте Президента. Такое поведение непосредственного начальника меня удивило, и я насторожился ещё больше. Ничего хорошего от этого вызова я не ждал, поведение Баринова наглядно это доказывало.

– Вас, подполковник, хочет видеть Президент. Лично!

В голове у меня одновременно возникли сразу два вопроса: первый – «зачем», и второй – «когда».

– Когда? – задал я второй вопрос.

– Сегодня, – кивнул своей крупной головой Директор. – Нам с вами назначено ровно на 15 часов. Форма одежды – повседневная. Аудиенция будет короткой, поэтому на вопросы отвечать сжато, по существу. Отъезд в половину третьего. Вам всё ясно?

– Так точно!

– Можете идти.

За время моего разговора с Директором Баринов не проронил ни слова. Даже когда я выходил из кабинета, он упорно продолжал смотреть на портрет Президента.

* * *

Форму я надеваю крайне редко – такова специфика нашей профессии. Большую часть службы я проходил в костюме, светлой рубашке и однотонном неброском галстуке. Чтобы переодеться, мне пришлось ехать домой. Раньше, до перевода в Минеральные Воды, у меня в кабинете в шкафу находилось два комплекта формы: повседневная – на случай вызова к высокому начальству, и полевая – на случай срочного вылета в «горячую точку». После начала Чеченской компании полевую форму я надевал гораздо чаще, чем повседневную.

Дома я побрился ещё раз, принял душ и с наслаждением бросил утомлённое службой тело на диван. После получасовой дрёмы я зевнул и, не поднимаясь с дивана, натренированным движением вытащил из-под него утюг: срочно погладить рубашку. Времени, как говорится, был целый воз, поэтому я не преминул отпарить ещё разок брюки и навести на туфлях глянец. Всё это я проделываю легко, можно сказать – профессионально.

За час до назначенного срока на меня из зеркала уверенным взглядом смотрел душка-военный.

– Хорош! – сказал я сам себе и отправился навстречу судьбе.

Почему-то бытует мнение, что все встречи с Президентом проходят обязательно в Кремле. Это далеко не так. В Кремле проходят только официальные встречи, а также праздничные застолья и наградные мероприятия с большим скоплением журналистов и кандидатов на медаль, отличившихся в мирном труде и ратной службе.

– Президент сегодня инспектирует дивизию имени Дзержинского, – поведал Ромодановский, как только мы сели в его служебный лимузин. – У нас будет минут пятнадцать, не больше!

– Зачем я ему понадобился? – вздохнул я и с надеждой взглянул на Директора.

– Скоро узнаем, – не глядя на меня, ответил Ромодановский и стал кому-то названивать по телефону.

В расположение дивизии мы прибыли во время обеденного перерыва высокой комиссии. Я ожидал увидеть мечущихся по штабу с выпученными глазами от усердия майоров и полковников, но, к моему удивлению, дивизия выглядела так, словно весь личный состав вместе с писарями и поварами выехали на ученье куда-то на далёкий полигон. Однако служба в дивизии была организована чётко: нас встретили, и дежурный офицер сопроводил наш лимузин до штаба, где в это время находился Президент.

Я уже говорил, что моя служба сложилась таким образом, что жать руку руководителю государства и Гаранту Конституции мне приходилось неоднократно. По молодости лет и по неопытности я этим гордился, и лишь впоследствии понял, что близость к сильным мира сего часто оборачивается проблемами, опасными для жизни и вредными для здоровья.

Предыдущий Президент был человек порядочный, и меня в беде никогда не бросал, даже тогда, когда я пару раз не очень удачно выполнил его прямое поручение: в первый раз это грозило международным скандалом, а во второй – существенным снижением его рейтинга. Однако он не отмежевался от меня в сложной ситуации, и сделал всё, чтобы я, образно говоря, «вышел сухим из воды». Не всем в окружении Президента это понравилось и, неожиданно для себя, я оказался втянутым в интриги самого высокого, кремлёвского, уровня. Тогда я и понял, что, даже находясь в Кремле, надо помнить о солдатской поговорке: «Подальше от начальства, поближе к кухне»! Это нехитрый рецепт гарантировал хорошее здоровье и незапятнанную совесть.

Нынешнего Президента я близко не знал, поэтому терялся в догадках, что от него ожидать. В юности новоизбранный Гарант Конституции занимался боксом – это знали все, как и то, что пересекавший его левую бровь шрам получен не на спортивной арене, а в самой что ни на есть настоящей драке. Однако не все знали, что в бою он был беспощаден, и соперников добивал без малейшего сожаления. Наверное, именно такой человек – жёсткий и бескомпромиссный – и должен был пробиться на Олимп российской власти. Глядя на его коренастую фигуру, короткий седой ёжик волос и на пружинистую походку, я никак не мог отделаться от ощущения, что он и в Кремле ведёт себя так же, как и на ринге, и горе тому, кто попадёт под его удар!

Свою предвыборную кампанию будущий Президент построил в наступательном стиле и провёл очень агрессивно, поэтому зарубежная пресса после проведения инаугурации выразилась однозначно: «Нынешний Президент не вошёл в Кремль, он въехал на танке»! По мне, довольно точное сравнение.

Однако в эту минуту меня больше волновали не деловые, а моральные качества Президента. Говоря проще, волновал один вопрос: могу ли я надеяться на то, что нынешний Гарант Конституции прикроет меня в трудную минуту? В нашем деле доверие играет большую роль. Лично я готов отправиться хоть в пекло, хоть к черту на рога, зная при этом, что мой тыл надёжно защищён. И если предчувствия меня не обманули, то я ему понадобился неспроста, и в ближайшее время меня ожидают если не перемены в судьбе, то перемены в службе – точно.

Ждать пришлось недолго. В импровизированную президентскую приёмную, бывшую до этого дня рабочим кабинетом командира дивизии, вошёл Президент и его помощник. Увидев нас, помощник бегло заглянул в свои записи и что-то шепнул на ухо Президенту. Глава государства понимающе кивнул и направился в нашу сторону. Мы с Директором вытянулись во фрунт и взяли под козырёк.

– Подполковник Каледин, – коротко представился я, после того как Президент, поздоровавшись с Ромодановским, пожал руку мне. Ладонь Гаранта Конституции была твёрдой, а рукопожатие крепким. На короткое мгновенье он задержал мою ладонь и пытливо заглянул в глаза. Готов поклясться на Уставе гарнизонной и караульной службы, что в его глазах был далеко не праздный интерес.

– Товарищи офицеры, прошу садиться, – произнёс Президент. Для грузного Ромодановского это было проблематично, поэтому он тяжело вздохнул и указал глазами на стоящий возле стены кожаный диван. Президент его понял и утвердительно кивнул. Директор шумно опустил тело на скрипучие пружины, а я, продолжая держать спину прямо, примостился на краешке стула возле Т-образного стола.

– Я пригласил Вас, Павел Станиславович, чтобы из первых уст узнать о ходе расследования по убийству Воронцова, – произнёс Президент и положил локти на полированную столешницу. – А заодно и познакомиться с вашим молодым коллегой, о котором мои помощники прожужжали все уши.

Я видел, как у Директора непроизвольно дёрнулся уголок рта. Это означало, что он поймал собеседника на лжи. Пусть даже и не ложь, а всего лишь маленькое преувеличение, но натренированный мозг контрразведчика автоматически это отметил.

– Разрешите доложить? – и Ромодановский раскрыл принесённую папку. Президент милостиво кивнул. Директор сжато и по существу доложил о ходе расследования. Про себя я отметил, что справка подготовлена профессионально. В ней не было ничего лишнего, никаких неопределённостей и оговорок – только проверенные факты, которые были поданы в такой последовательности, что даже у меня создалось впечатление, что личный состав Центрального аппарата ФСБ не спит, не ест, а озабочен лишь одним – поимкой преступника. По лицу Президента было видно, что докладом Ромодановского он остался доволен.

– Судя по вашему докладу, поимка преступника – всего лишь вопрос времени, – улыбнулся Президент.

– Поимка преступника – всегда вопрос времени, – заметил Директор.

– Тонко подмечено, – согласился Президент, вложив в слова максимум сарказма. – Надеюсь, что Вы, Павел Станиславович, не будете с этим тянуть.

– Так точно! Не будем! – затряс щеками Директор. – Вот, подключили к этому делу одного из самых опытных сотрудников, подполковника Каледина, – кивнул в мою сторону Ромодановский, умело переключив внимание Президента со своей персоны на меня.

– Да-да, я слышал о вашем герое! – соглашаясь с Директором, кивнул Президент, продолжая внимательно разглядывая меня. – Правда, что Вас называют «офицером для особо ответственных поручений»?

Последняя фраза относилась уже ко мне.

– Правда! – вскочил я со стула.

– Сидите, – махнул рукой Президент. – Мы с вами здесь не на параде. И за что Вы, подполковник, получили такое необычное прозвище?

– За выполнение заданий, порученных мне лично Вашим предшественником, – отчеканил я.

– И много у Вас было таких заданий?

– Немного, но…

– Достаточно, чтобы свернуть себе шею! Так? – уточнил Президент.

– Эта неприятность подстерегает каждого из нас на любом задании, даже на самом элементарном. Такая работа! – подытожил я и скромно потупил глаза.

– Вы называете смерть неприятностью? – удивился высокопоставленный собеседник. – Интересная точка зрения!

Возникла небольшая пауза.

– У него есть ещё одно прозвище, – выдохнул Директор, который, как опытный царедворец, тонко почувствовал, что пауза затягивается. – «Последний козырь президента».

– Неужели? – глядя на меня, произнёс Президент и в задумчивости машинально забарабанил пальцами правой руки по крышке стола.

– Признаться, первый псевдоним, назовём это так, мне понравился больше. Последний козырь, как и последний патрон, подразумевает крайне невыигрышную ситуацию. Ну а что касается козыря… Надеюсь, подполковник, Вы в «моей колоде»?

– Я всегда в Вашем распоряжении! – снова вскочил я со стула.

– Именно эти слова я и хотел от Вас, полковник, услышать, – улыбнулся Гарант Конституции. – Возможно, Вы мне скоро понадобитесь.

– Прошу прощения, господин Президент, но Вы оговорились: Каледин – подполковник ФСБ, – умело подыграл Директор.

– Был подполковник, да весь вышел! – с довольным видом произнёс Президент и поднялся из-за стола. – Сегодня мной подписан закрытый Указ о награждении подполковника Каледина орденом «Мужества» – за стойкость и героизм, проявленные при выполнении специального задания на территории Северокавказского округа и присвоении ему внеочередного специального звания «полковник ФСБ». Поздравляю, полковник! Вы далеко пойдёте!

«Если не убьют!» – подумал я про себя, с чувством пожимая руку Президента. Я, конечно, этих слов не сказал, но, чёрт возьми, если бы кто знал, как хотелось!

 

Глава 7. На щите

Вот так, нежданно-негаданно, я стал героем дня и новой волны кремлёвских сплетен. Случись это на пару лет раньше, я, наверное, радовался бы, как ребёнок. Теперь же, после командировки на Кавказ, я стал более вдумчиво и с изрядной долей подозрения относиться ко всему, что касалось меня лично, особенно к незапланированным переменам.

Новоизбранный Президент элементарно меня покупал. Наверное, что-то подобное происходило с фаворитами в веке осьмнадцатом, только там чаще презентовали деревеньки с крепостными крестьянами по завершению победных баталий, меня же одарили досрочным званием и орденом ещё до того, как я вступил на поле брани. Последнее приобретение, в виде ордена, меня явно смущало: не видел я особого героизма в том, что по собственной глупости попался чеченцам в плен и просидел в зиндане больше двух месяцев. Мне элементарно повезло: видимо, Президент готовился к новым политическим (и возможно, не только политическим) схваткам, поэтому обновлял свою команду.

Это был тонкий и хорошо продуманный ход с его стороны. Указ о моем награждении хотя и был «закрытым», то есть доводился до очень узкого круга посвящённых, но при этом должен был послужить гарантированным источником утечки информации, которая, по задумкам кремлёвских аналитиков, рано или поздно должна просочиться в стан политических противников Президента. Запланированная информационная утечка была призвана показать оппозиции, что Президентскому полку прибыло, точнее, прибыл свежеиспечённый полковник и орденоносец Каледин – герой Чеченской компании и надёжная опора Гаранта Конституции! Моё имя намеревались использовать в пропагандистских целях.

Помешать этому я не мог: не буду же я публично со скандалом отказываться от внеочередного звания и престижной награды. Позволь я себе нечто подобное, я бы автоматически выпадал из «колоды» Президента, и завтра, а может даже и сегодня вечером, пил бы чай в плацкартном вагоне поезда «Москва-Владивосток», который уносил бы меня к новому не обжитому месту службы.

Можно было обойтись и без щедрого президентского подарка, так как по службе и в соответствии с воинской Присягой я обязан защищать основы Конституции и государства. Однако Президент поступил дальновидно: одно дело – служебная обязанность, другое – личная преданность или, как говорят на Востоке: «Не пожалей кусочка лаваша, и враг твоего врага станет тебе другом»! Психологи называют это «мотивацией».

Первой меня поздравила Варвара Николаевна, которая просто лучилась счастьем. Глядя на неё, можно было подумать, что это ей, а не мне Президент присвоил полковничье звание, и именно на её массивную грудь с лёгкой президентской руки упала высокая награда. Видимо, «источник», близкий к кремлёвским кругам, успел в красках описать ей, что происходило со мной пару дней назад в дивизии имени Железного Феликса, и ещё что-то присовокупить от себя.

Позднее я сам в этом убедился: народная молва перенесла мою встречу с Президентом из дивизии внутренних войск непосредственно в Кремль, где, по свидетельству «очевидцев», Президент, узнав о моих «подвигах», чуть ли не пустил слезу и тут же навесил мне орден, который, за неимением свободного, снял с кителя министра обороны. В общем, мещанский бред, но людям нравится.

Катенька была более сдержана. Она тихим голоском проворковала мне слова поздравления и по-детски ткнулась носиком в мою щеку. В последнее время я стал замечать, что отношение Екатерины ко мне меняется: чем больше я нахожусь рядом с ней, тем больше она во мне нуждается. Казалось бы, чем не повод для радости? Но я-то видел, что теперь Катя смотрит на меня иначе, чем в день нашей первой встречи. Тогда из-под опущенных длинных ресниц прорывался хищный взгляд уверенной в себе молодой женщины, теперь же это был взгляд маленькой девочки, ищущей защиты у старшего брата.

Такая метаморфоза меня не радовала и, будь на её месте другая девушка, я бы быстро всё поставил на свои места. Однако резкое обращение с пациентом, недавно выписанным из «Кащенко», коим являлась моя Катя, было недопустимо, поэтому приходилось терпеть и продолжать играть роль заботливого родственника.

Тем временем в моей службе произошли заметные перемены: Директором ФСБ был издан приказ о моём отзыве из регионального отдела ФСБ г. Минеральные Воды и зачисление в штат Центрального аппарата.

– Всё в этом мире возвращается на круги своя! – громко произнёс я, входя в родной кабинет уже на вполне законном основании.

Забросив кобуру вместе с табельным оружием в стоящий в углу кабинета ядовито-зелёный сейф, я расправил плечи, глубоко вздохнул и неожиданно почувствовал себя в казённой обстановке служебного кабинета по-домашнему уютно.

– Эх, гулять, так гулять! – махнул я рукой, и на радостях обильно полил водой из графина кактус. На этом моя кабинетная работа закончилась: позвонил сотовый телефон и хорошо знакомый мужской голос предложил встретиться.

Очередное рандеву с Рождественским сильно напоминало нашу первую встречу: тот же лимузин, та же приватная обстановка автомобильного салона, и тот же неистребимый запах хорошо выделанной кожи. Поза у моего собеседника тоже осталась без изменений, только строгий костюм он сменил на чёрный смокинг и белую манишку.

– Через час приём в английском посольстве, – пояснил он, видя моё удивление. – Ничего не поделаешь – дресс-код!

– Вы похожи на постаревшего агента ноль-ноль-семь. – сказал я после того, как мы пожали друг другу руки.

– Мне бы это польстило, если бы не прилагательное «постаревший», – улыбнулся советник президента. – А вообще-то Вы, полковник, правы: на всех сотрудниках всех разведок мира лежит незримая печать, и люди, сведущие в нашем ремесле, легко отличают истинного дипломата от агента, работающего под дипломатическим прикрытием. Однако это лирика. Я хочу поздравить Вас, полковник! Третья звезда, как я Вам и предсказывал, скатилась на ваши погоны.

– Благодарю Вас, но думаю, что необходимость нашей встречи продиктована не только этим событием.

– И этим тоже! – вновь улыбнулся собеседник и по-свойски похлопал меня по плечу. – Ну, а если серьёзно, то, мне помнится, в нашу прошлую встречу, Вы интересовались планами некого господина по кличке Таненбаум.

– Не знаю, фамилия это или кличка, но меня он и сейчас очень даже интересует.

– Тогда предлагаю обменяться информацией.

– Чудесное предложение! Жаль, что мне Вам взамен предложить нечего.

– Не прибедняйтесь! Раз мои люди сумели за короткий срок кое-что раздобыть, то и ваши профессионалы что-нибудь да принесли в клюве.

– Я не прибедняюсь. На сегодняшний день мне похвастаться нечем. Правда, наши аналитики считают, что в Петербурге Таненбаум на форуме был, но в силу своей служебной необходимости. Возможно, он там был как журналист, или сотрудник охранного агентства, или в качестве аналитика – мы же с вами не знаем, кто он на самом деле.

– В том, что Вы говорите, есть своя логика. Однако не думаю, чтобы Таненбаум стал рядиться под мелкого клерка. Он не пешка, он ферзь! По крайней мере, он так считает. Судя по той обрывочной информации, которой мы располагаем, человек он незаурядный и, вероятней всего, смог в нашем обществе сделать неплохую карьеру. Ну да не будем гадать на кофейной гуще. Если у Вас на обмен ничего нет, позвольте мне довести до Вас информацию, так сказать, авансом. По моим данным, Таненбаум собирается с группой единомышленников выехать по туристической визе за рубеж.

– И вы знаете, куда именно?

– Знаю, в Германию. Я далёк от мысли, что это рядовая туристическая поездка. Наши аналитики считают, что спектр его интересов чрезвычайно широк: начиная от организации наркотрафика до подготовки и проведения террористического акта.

– Сомневаюсь, чтобы такой опытный преступник стал подставляться под удар, лично участвуя в терроре.

– Я тоже так считаю. Кроме того, в торговле наркотой ранее Таненбаум замечен не был, и вряд ли его кто-то там ждёт с распростёртыми объятиями: рынок давно поделён. Нет, здесь определённо что-то другое: возможно, налаживание деловых контактов. Но с кем и с какой целью? Как говорил мой дед: «Все беды от недосыпа и перепою»! Я бы добавил: и от недостатка информации. В наших с вами логических построениях нет отправной точки: не от чего оттолкнуться. Как Вы считаете, коллега?

– Я считаю довольно странно, что советник президента проявляет живое участие к поимке опасного преступника. Таненбаум, конечно, не мелкий воришка, но и Вы не рядовой опер. В чём ваш интерес, Нестор Петрович?

– Хорошо, давайте расставим все точки над «i», – после короткой паузы произнёс Рождественский. – Вы правильно заметили: я советник президента, но я советник по безопасности, а это, знаете ли, довольно объёмное понятие. Открою вам очередную государственную тайну: наши аналитики опасаются, что этот уголовник, возомнивший себя современным профессором Мориарти, замыслил что-то грандиозное, и реализация его криминальных замыслов может сильно ударить по репутации действующего Президента, вплоть до импичмента! Поэтому, несмотря на то, что все спецслужбы и силовые министерства «роют носом землю» в поисках господина Таненбаума, я вынужден лично курировать этот вопрос. Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство?

– Вполне!

– Ну а мой личный интерес – быть на шаг впереди спецслужб: я так привык работать. Вот для этого Вы мне и нужны.

Последнюю фразу он произнёс в иной интонации, словно подводя черту под нашим негласным договором. В ответ я кивнул и стал выбираться из лимузина.

– К сожалению, моё время истекло, – произнёс он скороговоркой, наблюдая за моими телодвижениями. – Прошу прощения – дела! – и он протянул мне руку.

– Привет английскому послу! – не удержался и съязвил я напоследок. Рождественский на мгновенье задержал мою руку в своей и, пристально глядя в глаза, произнёс. – Передайте Баринову: пусть прекратит подозревать меня во всех смертных грехах.

– Он не в курсе наших с вами взаимоотношений, – уверенно солгал я, и ни единый мускул не дрогнул на моём лице.

– Не надо лукавить, полковник! Я не наивный юноша, чтобы поверить в то, что на встречу со мной Вы явились без санкции своего начальника. Так и передайте ему, что сегодня мы с вами играем в одной команде – команде Президента.

 

Глава 8. Гость из Страны Теней

С юных лет я часто вижу один и тот же сон: я ползу по вертикальной стене, и нет ей конца. Мои движения легки, уверенны, и мышцы охотно отзываются на приказания мозга – ухватиться за выступ, подтянуться, найти опору и поставить на неё ногу. И так без конца! Мне не страшно, даже интересно: а что же там, за стеной? Подогреваемый любопытством, я, не чувствуя ни усталости ни страха, карабкаюсь по бесконечному сложенному из необтёсанных валунов ограждению. Наконец где-то в небесном мареве начинает смутно вырисовываться край поистине сказочной стены. Однако я почему-то не чувствую радости и, чем ближе окончание странного марафона, тем сильнее на меня наваливается усталость и безразличие. Мне уже не хочется ни знать, ни видеть, что скрывается за каменной оградой, и я всё медленней переставляю ноги и цепляюсь за валуны.

Заканчивался сон всегда одинаково: допустив ошибку, я срываюсь со стены и лечу в бездну.

Нельзя сказать, что сновидение меня преследует, но накануне важных в жизни событий посещает с завидной регулярностью. С годами я стал замечать, что чем старше я становлюсь, тем ближе подбираюсь к краю каменного забора. Последний раз, перед тем как сорваться вниз, я успел пальцами коснуться последнего валуна.

Сон в эту осеннюю ночь не был исключением: я снова сорвался вниз, как только коснулся пальцами края неотёсанного валуна.

После пробуждения я не стал валяться в постели и гадать, что пророчит странное сновидение, а отправился в ванную комнату, где с наслаждением принял контрастный душ. Кровь по венам заструилась быстрее и настроение, несмотря на осеннюю хмарь за окном, заметно улучшилось.

– Не всё так плохо! – сказал я сам себе. – Я снова в Москве, меня повысили в звании, наградили орденом, а то, что сон пророчит значительные в жизни перемены, то чему быть – того не миновать!

Оторвавшись от чашки с кофе, я машинально посмотрел в окно: где-то там, в предутреннем сумраке, в неведомом мне уголке Москвы, копошился таинственный и зловещий Таненбаум. Почему-то мне он представлялся в образе огромного мерзкого паука, плетущего чёрную, как ночь, и ядовитую, как плющ, паутину.

Дальнейшему составлению психологического портрета преступника помешала соловьиная трель сотового телефона: именно на эту мелодию я настроил звонки от незнакомых абонентов. Я откинул крышку телефона и, прежде чем ответить на звонок, взглянул на фосфоресцирующие в утреннем сумраке электронные часы. Было ровно шесть часов утра.

– Слушаю Вас, – сухо бросил я в телефонную трубку, так как номер вызывающего был незнаком.

– Привет! – задорным мужским голосом поздоровалась телефонная трубка. – Ты дома?

– А где я могу быть в шесть часов утра? – задал я встречный вопрос, лихорадочно гадая, кому принадлежат такие знакомые и в тоже время хорошо забытые обертоны мужского голоса.

– Да мало ли где! – продолжил неузнанный собеседник. – Может, уже на службе, или ещё на службе – как тебе больше нравится, а может и в ночном клубе.

– Я никогда не сижу в клубе до рассвета, поэтому в настоящий момент дома, – недовольно фыркнул я.

– Чудесно! – обрадовался собеседник. – Я сейчас к тебе подъеду.

После странного обещания диалог оборвался. Я взглянул на часы: разговор занял не больше минуты, и самое неприятное в сложившейся ситуации было то, что я так и не понял, кто сподобился посетить меня в шесть часов утра.

– Странное время для визита, – пробормотал я и стал готовиться к приходу гостя.

Гость не заставил себя ждать. Через полчаса дверной звонок в прихожей коротко звякнул, и на пороге квартиры появился Игорь Сафонов – мой одноклассник, которого я не видел пятнадцать лет.

С первого взгляда я понял, что годы пошли Игорю на пользу: из типичного прыщавого «ботаника» он превратился в брутального красавца-мужчину со спортивной фигурой и приятным открытым лицом, покрытым чужеземным бронзовым загаром.

– Судя по одежде и по загару, на Родине ты недавно, – сказал я вместо приветствия, окинув его внимательным взглядом. Это была мелкая месть за ранний визит, от которой я не мог удержаться.

– В точку! – улыбнулся Игорь, и я отметил, что над его зубами трудился не московский дантист. – Я только что из Шереметьева.

Я отступил в прихожую, и школьный приятель наконец-то перешагнул порог квартиры. После этого мы, как водится, обнялись и радостно похлопали друг друга по плечам.

– Раздевайся! – сказал я, доставая из гардероба «дежурные» тапочки. – Сейчас я тебя кормить буду, правда, не знаю, чем! Твой визит для меня полная неожиданность.

– Не напрягайся! – снимая плащ, посоветовал ранний гость. – Чашка кофе и бутерброд с «докторской» колбасой подойдёт.

– С «докторской»? – подчёркнуто удивился я. – Ну теперь-то я вижу, что ты соскучился по Родине!

– И по Родине, и по колбасе, – ответил Игорь, радостно потирая руки.

– Может, коньячка армянского, так сказать, для блеска глаз?

– Если граммов по пятьдесят, не откажусь, но ведь тебе сегодня ещё на службу.

– Может, да, а может, и нет, – неопределённо ответил я и полез изучать содержимое холодильника.

Через час мы с Игорем допивали бутылку «Арарата», который закусывали лимоном и бутербродами с «докторской». Планируемые пятьдесят граммов «для блеска глаз» обернулись полновесной бутылкой и задушевной мужской беседой.

– Ты вообще откуда? – задал я гостю вопрос, когда в голове возникла приятная тяжесть, а в душе – невероятная лёгкость.

– Если ты имеешь в виду это, – и гость коснулся пальцем загорелой щеки, – то это из Малайзии, я там целых три недели местный филиал инспектировал. А если имеешь в виду, где я зарабатываю деньги, то я самый настоящий «белый воротничок»: у меня своя посредническая фирма.

– Наверное, зарегистрированная где-нибудь на Сейшельских островах?

– Правильно! – удивился Игорь. – Именно там, а филиалы разбросаны по всей Азии.

– Да ты, оказывается, не «белый воротничок», ты настоящая «акула капитализма»!

– Если судить по годовому обороту фирмы, то ты прав: я действительно обеспеченный человек, даже по меркам западного мира.

– Неужели миллионер? – искренне удивился я.

– Миллион – магическое для россиян число! – усмехнулся одноклассник и по совместительству капиталист. – Рубикон, после которого жизнь окрашивается в радужные тона! Да ничего подобного! – навалился грудью на стол ударник капиталистического труда. – Вот у меня этих миллионов… несколько! Причём не в рублях, а в твёрдой валюте.

– В юанях, что ли? – рассмеялся я.

– Зря смеёшься! – фыркнул Сафонов. – «Китайский дракон» только поднимает голову, а вот когда придёт время и он встанет на крыло…

– Тогда от «американского орла» полетят перья! – перебил я напыщенный спич гостя и с сожалением покрутил в руках пустую бутылку. – Может, продолжим?

– Нет! – закрутил головой Сафонов. – Достаточно!

– Достаточно для чего?

– Достаточно для хорошего разговора и чтобы не испытывать неловкости после долгой разлуки.

– Ты прав, дорогой товарищ! Кстати, а куда ты исчез сразу после выпускного?

– Ой, лучше не спрашивай! – махнул рукой Сафонов. – Да и что было – то быльём поросло!

Мой школьный друг явно что-то недоговаривал. Ещё в школе за ним водилась одна странность: Игорь мог найти общий язык и с зубрилой-отличником, и с местной шпаной. Причём он никогда ни под кого не подстраивался, а умудрялся найти для каждого нужные слова и нужную интонацию. К выпускному классу круг знакомых у Игоря был необычайно широк, но при этом у него не было ни одного близкого друга. Ещё Сафонов славился в школе склонностью к иностранным языкам, которыми в рамках школьной программы овладевал легко, и так же легко использовал знания на практике, когда, выдавая себя за студента-иностранца, пытался пройти в инвалютный ресторан.

В конце выпускного вечера, когда весь наш 10 «В» класс над Москвой-рекой встречал первый рассвет своей взрослой жизни, Сафонов куда-то пропал. Все мы отлично помнили, что Игорь вместе со всеми получил аттестат, потом наравне со всеми пил шампанское и гулял по ночным московским улицам, а потом куда-то пропал. И вот через пятнадцать лет, будучи состоятельным бизнесменом, он прилетает из Малайзии, и прямо с самолёта едет ко мне на мою новую квартиру, адреса которой я никому из одноклассников не давал, и в «Моссправке» его не добудешь.

– Кстати, а как ты меня нашёл? – невинным тоном осведомился я.

– Сорока на хвосте принесла. У тебя кофе есть? Я бы от чашечки чёрного с одним кусочком сахара не отказался.

– Какая такая сорока? – не отставал я.

– Ленка Вартанян. Помнишь её?

Худенькую армянскую девочку из параллельного класса с огромными выразительными глазами и напоминающий мелкий каракуль черными волосами я помнил хорошо. Вартанян всегда ходила в джинсах, и со спины её можно было принять за курчавого мальчика, вследствие чего успехом у противоположного пола Ленка не пользовалась, но это не мешало ей быть непременным участников всех школьных вечеринок. В отличие от коренных москвичей и москвичек, армянская девушка в совершенстве знала грамматику русского языка, и умело владела словом. Сочинения, написанные Вартанян, неизменно занимали призовые места на всех олимпиадах по русскому языку, поэтому я нисколько не удивился, узнав, что она поступила в Московский университет на факультет журналистики.

– Мы вместе с ней девять часов летели в бизнес-классе, – продолжил Игорь. – Она не преминула пересесть ко мне поближе, и по своей журналисткой привычке все девять часов выпытывала из меня всё, что накопилось за пятнадцать лет. Она-то мне и рассказала о твоих кавказских приключениях, и о том, что ты теперь самый молодой полковник в Центральном аппарате ФСБ, и о том, что Президент и Фортуна благоволят к тебе. Всё это меня заинтересовало, и я сказал себе: «Игорёк! А почему бы тебе не встретиться со старым школьным товарищем»? И вот я здесь!

– Потрясающе! – произнёс я с нескрываемой иронией и поставил турку с кофе на плиту. – Что ещё нашептала тебе эта «акула пера»?

– Последние московские сплетни и глупости разные…

– Какие такие глупости? Расскажи, мне интересно!

– Да разные. Например, что ты сейчас по личному приказанию Президента ловишь какого-то суперзлодея. – усмехнулся Сафонов.

Мне его усмешка не понравилась. Наверное, так мог усмехаться генеральный конструктор космических аппаратов, глядя на поделки из кружка авиамоделистов.

– Это глупость? – ощерился я.

– Нет, это сплетня, – ровным голосом ответил гость. – Снимай турку с огня, а то кофе убежит.

Я вынужден был последовать его совету.

– Выходит, теперь вся Москва знает, чем я занимаюсь? – не мог успокоиться я.

– Если об этом известно Ленке Вартанян, то, вероятно, в курсе не только Москва, но и гости столицы, – добил меня Сафонов, с явным удовольствием прихлёбывая горячий кофе. – Ну и, конечно, об этом знает тот, за кем ты гоняешься.

– Может, она тебе ещё и имя его назвала?

– Фамилию: Таненбаум.

– Класс! Просто супер! – в сердцах ударил я себя по коленке. – Скажи, Игорёк, а из твоей фирмы коммерческая информация тоже так утекает?

– Черта с два! Я никогда бы не стал тем, кем сейчас являюсь, если бы коммерческие секреты моих клиентов сочились как вода из щелястой бочки. Мне бы просто оторвали голову, и никто бы этому не удивился. У капиталистов с этим, знаешь ли, очень жёстко! Не побалуешь!

С этими словами он решительно отодвинул от себя опустевшую кофейную чашку. Мне вдруг некстати припомнилось, что это единственная кофейная пара, которая уцелела из кофейного набора, разбитого одной хорошенькой немкой из Саратова, в классическом припадке русской ревности.

– Слушай, Игорь, а ты из Москвы случайно не в Германию собрался? – неожиданно для себя озвучил я вопрос, который просто слетел с языка.

– В Германию! – удивился гость. – А ты откуда знаешь?

– Я не знал, я предположил.

– Ты меня сегодня вторично удивил! Неужели ты обо мне информацию собирал?

– Игорь, я финансовым мониторингом не занимаюсь, так что Вы, господин миллионер, мне без надобности. И что же тебя манит в стране колбасок и лучшего в Европе пива? Уж не полногрудая ли Гретхен с дюжиной пивных кружек в каждой руке? Ты, случаем, не на Октоберфест собрался?

– Пиво я не люблю, а в Германии задумал открыть Берлинский филиал своей фирмы. Мои сотрудники будут специализироваться на оказании консультаций и помощи при налаживании деловых контактов с русскими бизнесменами. Ты не поверишь, но если иностранец собрался завести в заснеженной и таинственной России свой бизнес – он беспомощен, как ребёнок! Он месяцами будет обивать пороги различных инстанций, вместо того чтобы дать кому надо «на лапу». Они нуждаются в посредниках, как слепец в поводыре. Это просто золотое дно!

– Рад за тебя! Поспать не хочешь?

– Хочу, но это я сделаю в самолёте – у меня через три часа рейс на Берлин.

– Игорь! Скажи честно, зачем ты ко мне приезжал? Неужели только для того, чтобы скоротать время между двумя рейсами?

– На тебя посмотреть! Можешь считать это приступом ностальгии, но я действительно хорошо провёл с тобой время.

– У тебя нет такого ощущения, что мы с тобой скоро опять встретимся?

– Скоро? Не уверен, но вполне возможно. Соскучишься – звони! – и он протянул мне белый прямоугольник визитной карточки, которую я, не глядя, спрятал в бумажник.

К семнадцати часам я получил официальную справку о том, что мужчина с паспортными данными Сафонова Игоря за последние три дня в Россию не въезжал, и сегодня государственную границу для вылета за рубеж ни в Шереметьевской таможне и ни в каком другом месте не пересекал.

Однако на этом сюрпризы не кончились: меня неожиданно вызвал Баринов.

– Интересуешься жизнеописанием своего школьного друга? – без предисловий спросил генерал.

От неожиданности я кивнул. Оказывается, Игорёк был нужен не только мне.

– Можешь ознакомиться. – проскрипел Баринов и протянул мне тоненькую папку.

В папке сиротливо лежали три заполненных машинописным текстом бланка. На одном из бланков была исполнена короткая, но заслуживающая внимания справка на моего школьного товарища. Ничего примечательного: типичная рабочая семья, приехавшая в конце семидесятых годов в Москву из провинциального города в надежде на лучшую жизнь. Дальше учёба в средней московской школе, и….

На этом сведенья о Сафронове обрывались. Информации о том, где он служил и служил ли вообще, где учился и чем занимался последние пятнадцать лет, не было никакой. На втором бланке была справка из паспортного стола о том, что родители Игоря в год его окончания средней школы выписались и выехали на заработки в Магадан. Справка из Магадана, свидетельствующая, что граждане Сафоновы в указанный период в Магадане не появились и в настоящее время такие лица не проживают, была выполнена на третьем бланке.

– Интересно? – ехидно осведомился Баринов.

– Очень, – серьёзно ответил я генералу, интуитивно догадываясь, что на этом сюрпризы не кончатся.

– Если интересно, то читай дальше, – и Баринов протянул мне листок факсимильного сообщения, на котором был ответ из г. Мелитополь на стандартный запрос о семье Сафонова. Текст справки был лаконичным и впечатляющим: Сафонов Иван Николаевич, Сафонова Ирина Сергеевна и их несовершеннолетний сын Сафонов Игорь Иванович 31 августа 1986 г. погибли в результате катастрофы теплохода «Адмирал Нахимов». Тела погибших найдены не были. К справке прилагались ксерокопии фотографий погибших, вернее, в то время ещё живых граждан Сафоновых. Фотографии форматом «9×12» видимо были пересняты и увеличены с «формы № 1» – карточки учёта по месту жительства. С расплывчатых фотографий на меня смотрели совершенно незнакомые мне люди.

– Возможно, родителей Игоря ты не знал, – вновь подал голос генерал, но своего школьного товарища ты же помнишь хорошо.

– Родителей Игоря я видел только один раз – на выпускном вечере, но это были совершенно не те люди, фотографии которых нам переслали, да и Игорь Сафонов из Мелитополя не имеет ничего общего с Игорем Сафроновым из Москвы. С Сафоновым я познакомился уже будучи учеником десятого класса.

– Получается, что в Москву он приехал через десять лет после своей безвременной кончины?

– Получается, что так! – удивился я.

– Значит, в год вашего с ним знакомства, юноше, который назвался Игорем Сафоновым, должно было исполниться семнадцать лет, – продолжал рассуждать вслух Баринов.

– Он и выглядел на семнадцать! – подтвердил я. – Хотя, если сейчас взглянуть на его поведение более пристально, то я припоминаю, что он был коммуникабельней любого из нас. У него отсутствовали юношеский максимализм и желание лидировать в коллективе, а ведь это так характерно для юношей его возраста. Он был очень общительным, но близкого друга у него не было, да и с девушками почему-то не дружил. Ещё у него была потрясающая способность к изучению иностранных языков.

– Иностранных языков?

– Да, именно так. Английский ему давался очень легко, а немецким и французским он овладел самостоятельно.

– А может, он уже знал эти языки? Отсюда и такая лёгкость в их изучении?

– Возможно, Вы правы. Кстати, перед отъездом Игорь сообщил мне, что улетает не куда-нибудь, а именно в Германию!

– Ну и что в этом особенного?

– По последней информации, которую мне устно передал Рождественский, Таненбаум тоже собирался в ближайшее время посетить Германию.

– Это ничего не значит, – замотал головой генерал. – Возможно, простое совпадение.

– Может, да, а может, и нет! Уж очень он удивился, когда я его спросил про Германию.

– А с какой целью он к тебе приезжал?

– Я его тоже об этом спросил, но он ушёл от ответа: сказал только, что хотел меня повидать, и в шутку сослался на приступ ностальгии.

– Тебе не кажется это странным: потратить на поездку из Шереметьева около трёх часов лишь для того, чтобы выпить с одноклассником бутылку виски.

– Коньяка! Мы пили коньяк.

– Не столь важно. Выпить коньяка и уехать обратно в аэропорт, а это ещё три часа езды – довольно сомнительное удовольствие. Вы что, были в школе закадычными друзьями? Хотя нет! Ты же говорил, что близких друзей у Сафонова не было. Тем более странно.

– Ясно лишь одно: человек, которого я знал как Игоря Сафонова, таковым не является. В течение года он легализовался в Москве, получил подлинный паспорт, прописку, аттестат о среднем образовании, а потом вдруг куда-то исчез, тем самым отправив годичную подготовку псу под хвост. Меня смущает его возраст – больно уж он молод для того, чтобы быть агентом иностранной разведслужбы.

– Он не молод, – задумчиво произнёс мой начальник. – Есть такая категория людей, по внешнему виду которых очень трудно определить истинный возраст. Существует даже поговорка: «Маленькая собачка до старости щенок»! По-видимому, Сафонов относится именно к этой категории людей. А вот его принадлежность к разведывательным службам какого-либо государства не факт. Сейчас, в эпоху дикого капитализма, многие крупные финансовые корпорации, да и мафиозные кланы, тоже имеют у себя на службе целые отделы, которые занимаются как техническим шпионажем, так и контрразведывательной деятельностью, вылавливая в своих коллективах засланных конкурентами «кротов». Секреты всегда хорошо продавались. Возможно, поэтому Сафонова готовили с дальним прицелом: после обучения в профильном ВУЗе внедрить в какую-то крупную корпорацию, но что-то пошло не так, и ему, а также его «родителям», приказали исчезнуть. Это, конечно, всего лишь версия…

– Но довольно стройная версия, – поддержал я начальника.

– Не замечал раньше за вами, полковник, такого грубого подхалимажа, – раздражённо произнёс Баринов, недовольный тем, что его перебили.

– Я хотел сказать, что эта версия имеет право на существование, точно так же, как и моя версия о том, что Сафонов – и есть пресловутый Таненбаум. – смущённо добавил я и потупил глаза.

– С такой же долей вероятности за Таненбаума можно принять меня или Вас! – хмыкнул Баринов. – Нет, здесь должен быть совершенно другой расклад! Какой именно, ещё не знаю, но интуитивно чувствую, что Сафонов к Таненбауму никакого отношения не имеет.

– Разрешите вопрос.

– Разрешаю.

– А каким образом мой школьный друг Сафонов попал в сферу наших профессиональных интересов?

– Обыкновенным. Служба собственной безопасности отличилась.

– За мной следят, потому что мне не доверяют?

– За вами следят потому, что Вас, полковник, оберегают! Вы же у нас на особом положении.

– Только не говорите, что я любимчик Президента.

– Не скажу. Нынешний Глава государства ещё не успел воспылать к Вам нежными чувствами, но, судя по последнему поощрению, близок к этому.

– Я могу идти?

– Уверен, что можете, – усмехнулся генерал и зарылся носом в бумаги, словно меня в кабинете уже не было.

 

Глава 9. Ценный свидетель

Я никогда не бывал за границей. Даже в годы Советской Власти близкая по идеологическому духу насквозь социалистическая Болгария оставалась для меня недоступной. Всё объяснялось просто: выезд за рубеж мне был противопоказан, так как я официально числюсь в списках «носителей совершенно секретной информации». Ответить, что именно такого секретного и совершенно секретного хранится в извилинах моего мозга, я затрудняюсь, но высокому начальству виднее, поэтому поле моей служебной деятельности ограничивалось Москвой – местом наибольшей концентрации государственных чиновников высокого ранга, и ближним Подмосковьем – местом их проживания и отдыха.

Я никогда не был ни в Англии, ни в Чехии, и не любовался великолепной архитектурой средневековых замков. Зато я неоднократно бывал на Рублёвке и в природоохранной зоне Московской области, где замки и дворцы современных нуворишей по размаху и причудам могут смело соперничать с архитектурными памятниками, находящимися под охраной ЮНЕСКО.

Мне не довелось гулять по ухоженным дорожкам парков Версаля, и я не сподобился лицезреть бессмертное собрание шедевров, которых касались кисти гениальных художников эпохи Возрождения, но я дважды бывал в загородных домах наших депутатов, и могу смело утверждать, что их внутреннее убранство ничуть не хуже самого Версаля. Правда, со вкусом у «слуг народа» бывают проблемы, и на одной стене рядом могут висеть исполненная в бело-голубых тонах «Жемчужная мечеть» кисти Верещагина и геометрически строго выверенная «Супрематическая композиция» Казимира Малевича, написанная преимущественно бордово-чёрными красками. И то, что эти два полотна сочетаются, как… в общем, никак не сочетаются, неважно. Важно, что одна из этих картин стоит дорого, а вторая очень дорого!

Изредка по служебной необходимости я летаю в Петербург, но дальше города Пушкина моя нога не ступала. Наверное, это плохо. Я, как и другие граждане нашего государства, должен иметь свободу передвижения, которая гарантирована мне Конституцией.

Однако не тут-то было! Наша работа накладывает на нас не только характерный отпечаток поведения, но и ограничивает наши права и свободы. На военном языке это звучит, как «… стойко переносить все тяготы и лишения службы». Я не скулю и не плачу: можно прожить жизнь и без золотых песков Болгарии и лазурного прибоя Сент-Тропе. Лично я так и живу: одиннадцать месяцев в году работаю в самом центре Первопрестольной, а отпуск провожу в ведомственном санатории на Черноморском побережье.

Поэтому я почти не удивился, когда в Берлин, без меня, как всегда – тихо и незаметно для окружающих, по соглашению с нашими немецкими коллегами, улетела группа сотрудников Центрального аппарата. В нашей организации не принято задавать лишних вопросов, но в этот раз я не удержался и спросил Баринова, с какой стати группа лучших оперативников так неожиданно сорвалась с места и улетела в места, которые, согласно международному праву, находятся вне нашей юрисдикции.

Баринов неодобрительно посмотрел на меня, пожевал губами, намереваясь провести со мной краткую беседу на тему соблюдения субординации, но потом раздумал и скупо произнёс: «Группа Мартынова будет работать по вашей тематике».

Это означало, что группа оперативников в составе пяти человек под командованием майора ФСБ Мартынова, с которым мы были в тёплых приятельских отношениях, будет искать в Берлине следы преступной деятельности Таненбаума, а если очень повезёт, то и самого Таненбаума.

– А может, было бы логично включить в эту группу и меня? – робко задал я генералу второй вопрос.

– Вы, полковник, мне здесь нужны, – не меняя позы, ответил начальник и протянул мне очередную папку с документами. – Ознакомьтесь и приступайте, а фрау с Александрплатц пока без Вас обойдутся, – закончил «сухарь» в генеральских погонах и подарил мне на прощанье ехидную улыбку.

С содержимым папки я ознакомился, будучи у себя в кабинете. Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать: на первом листе была справка на фигуранта по уголовному делу и пришпиленная к ней канцелярской скрепкой фотография, с которой на меня надменно смотрел мой бывший хозяин Исса Усманов. Примерно минуту я усиленно пытался сосредоточиться на тексте справки, но мысли прыгали, как перепуганные кролики, и я в который раз возвращался к началу текста. «Усманов… чеченец… уроженец города Грозного… два высших гуманитарных образования…» – продолжал шептать я, не понимая смысла произнесённых слов.

Потом, отложив папку, я позвонил в следственный изолятор. Дежурный вежливо ответил мне, что подследственный Усманов этапирован из СИЗО г. Грозного, и со вчерашнего дня содержится в «Матроской Тишине». Немного успокоившись, я вновь раскрыл папку, и не спеша стал вчитываться в каждую фразу. Через полчаса у меня сложилась целостная картина последних четырёх месяцев жизни и тайной деятельности моего «заклятого друга».

Как следовало из присланных копии материалов уголовного дела, удачливый бизнесмен из Грозного Исса Усманов был человеком состоятельным. Размах его коммерческой деятельности простирался от овцеводства до торговли людьми. Последнее, конечно, было недоказуемым, поэтому Исса с тугим кошельком и гордо поднятой головой гулял на свободе. Будучи человеком практичным, Усманов всегда старался извлечь выгоду не только из того, что было в его распоряжении, но и, воспользовавшись создавшейся ситуацией, не стыдился, когда предоставлялась возможность урвать кусок у конкурентов.

Говоря по-простому, Исса умел и любил делать деньги. Будучи дипломированным психологом, Усманов умело играл на человеческих страстях, поэтому очень удачно вложился в создание всероссийской лотереи, розыгрыш которой проходил еженедельно на телевиденье в прямом эфире. Данный коммерческий проект оправдал себя с лихвой, и деньги потекли в карман удачливого коммерсанта полноводной рекой.

Однако большие деньги имеют свойство портить человека. Хоть был Исса хитёр и осторожен, но сгубила властолюбца гордыня. Очень долго удача сопутствовала ему, успех и достаток пьянили, как молодое вино.

Всего на мгновенье поддался он искушению, но и этого мгновенья было достаточно, чтобы гордыня, словно яд, отравила его кровь и замутила здравый рассудок. И тогда показалось Иссе, что теперь он твёрдой ногой стоит на земле своих предков, и нет выше него никого, кроме Аллаха.

И чем больше оседало на его счетах денег, тем чаще стало ему казаться, что сидящий в Грозном Президент республики по молодости лет недостаточно опытен, что действия его поспешны, и что в решении проблемных вопросов он излишне горяч и недальновиден.

О своих сомнениях Усманов стал, не таясь, говорить не только с родственниками и своими сторонниками, но и с коммерческими партнёрами, которые не обязаны были хранить в тайне его политические амбиции.

– Да кто он такой? – горячо восклицал Исса, когда речь заходила о Президенте республики, и тут же сам отвечал на свой вопрос: – Мальчишка! Неуч, дорвавшийся до власти! Только и умеет, что тянуть деньги из Кремля. Я бы всё сделал более тонко и дипломатично!

Что именно он собирался сделать «более тонко и дипломатично», Исса не раскрывал, но и этих высказываний оказалось достаточно, чтобы действующий Президент республики обратил на него свой пристальный взгляд. Постепенно тучи стали сгущаться над головой Усманова, но отравленный гордыней Усманов этого не почувствовал. Со временем Исса твёрдо уверовал в своё высокое предназначение и, уже не стесняясь, называл себя будущим Президентом республики.

– Уж я-то смогу наладить экономику в республике, возродить банковскую систему и добиться от Федерального Центра налоговых льгот, – говорил в запальчивости владелец двух дипломов о высшем образовании. – Уж я-то сделаю из Чечни вторую Швейцарию!

Надо ли говорить, что это не могло понравиться законно избранному Президенту республики, и он дал команду министру МВД более пристально вглядеться в коммерческую деятельность нового кандидата в Президенты. Министр МВД, как и приказал Президент, «вгляделся», и с удивлением обнаружил целый «букет» нарушений, которые (при желании) можно квалифицировать, как явный криминал.

– Ай-яй-яй! – сказал министр и сокрушённо покачал головой. – И что же это у нас под самым носом делается? Кто такой Усманов? Почему он закон нарушает? Он что, совсем совесть потерял? Ай-яй-яй! Как нехорошо! Взять!

И Иссу тут же взяли под белые руки и сопроводили в одиночную камеру.

В камере усевшись на шконку, Усманов вдруг ясно понял, что власть – вещь сколь желанная, столь и опасная, и в процессе её обретения можно лишиться не только финансового благополучия, но и головы. Ведь недаром говорили старейшины, что «… древо власти цветёт ярче и плодоносит гуще, если его поливать кровью».

После первой встречи со следователем Усманов понял, что своё «древо власти» нынешний Президент Чечни намерен поливать не только его кровью, но, если потребуется, то и кровью всего его тейпа. И это не было преувеличением, так как со слов следователя выходило, что он, Исса Усманов, не только занимался незаконной коммерческой деятельностью, но и активно финансировал незаконные вооружённые формирования.

– Не было этого, гражданин следователь, – горячился Исса. – Признаю, что налоги не платил, всякие там разрешения на торговлю не оформлял, порой даже контрабандным товаром не брезговал, но боевикам денег не давал! Не было этого!

– Мне твоя контрабанда – тьфу! – недовольно морщился следователь. – У кого её сейчас нет? Ты давай колись, как деньгами бандитов подпитывал, как им оружие покупал, боеприпасы, средства связи. Давай говори, я всё запишу и даже оформлю, как явку с повинной. Обещаю! Будешь говорить – получишь минимальный срок. Будешь молчать… мой тебе совет: лучше сознайся, и будешь жить долго.

«А ведь он прав! – холодея от осознания своей незавидной участи, думал Исса. – Здесь я до суда точно не дотяну, если буду молчать. Надо как-то выправлять положение».

Ночью после допроса Исса не спал. Лёжа на шконке и уставившись глазами в бетонный потолок, он лихорадочно перебирал варианты собственного спасения и к рассвету выработал на первый взгляд парадоксальное, но единственно правильное в его ситуации решение.

– У меня есть информация государственной важности, – заявил он следователю с порога, когда утром его привели в следственный кабинет на очередной допрос.

– Очень интересно! – повеселел следователь. – Говори, я весь во внимании!

– Я буду говорить только с офицером Федеральной службы безопасности, – отчеканил Усманов и скрестил руки на груди.

– Мне будешь говорить! Ты мне всё скажешь! Мне, а не «федералу»! – завёлся следователь, почувствовав, что обещанное министром МВД повышение, в случае успешного завершения следствия, с каждой минутой отдаляется от его погон всё дальше и дальше.

Однако Усманов проявил выдержку, и ни на какие вопросы следователя больше не отвечал, а угрозы пропускал мимо ушей.

– Чёрт с тобой! – сдался следователь, понимая, что рано или поздно, но Усманов всё равно найдёт возможность снестись с ФСБ и в этом случае ему, милицейскому следователю, не поздоровится. – Будет тебе «федерал».

Оперативник из отдела ФСБ по Чеченской республике явился в изолятор рано утром. По его лицу было видно, что многого он от визита не ждал.

– Опять какой-то хитромудрый боевик решил облегчить свою участь, поэтому будет говорить много, но ничего конкретного так и не скажет, а потом будет долго торговаться за якобы имеющиеся у него «очень важные сведенья», – говорил его скучающий вид.

Всё это Усманов мгновенно «просчитал», глядя на хорошо выбритую скучающую физиономию, поэтому сразу огорошил заявлением:

– У меня есть сведенья, которые могут помочь в расследовании убийства чиновника из Аппарата Президента по фамилии Воронцов.

После этих слов скука мгновенно слетела с загорелого лица оперативника, и сам он стал чем-то напоминать взявшую след гончую. Расстегнув пиджак, он присел за стол и достал из кармана пачку дорогих сигарет.

– Курите, – предложил он подследственному, одновременно доставая из другого кармана диктофон. Усманов покосился на сигареты и, хотя курить хотелось до одури, предложение офицера игнорировал:

– Всю информацию касательно упомянутого мною преступления я дам только после этапирования меня в Москву, – громко произнёс Исса, слегка наклонившись к стоящему на столе диктофону, после чего откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

Оперативник был опытный, поэтому не стал наседать на подследственного.

– Это не в моей компетенции, – сухо произнёс он. – Однако я доложу о вашем заявлении вышестоящему руководству.

В ответ Усманов еле заметно кивнул и смежил веки, давая понять, что больше ни слова не произнесёт. Офицер ушёл, а Исса долго лёжа на шконке, гадал, насколько оперативно отреагируют местные контрразведчики на его заявление.

Ждать пришлось недолго. На следующее утро последовала команда «На выход с вещами», и в камеру он больше не вернулся. К концу дня его везли в душном «воронке» по осенним московским улицам, и он, усталый, но довольный, что его план сработал, даже не догадывался о том, что судьба готовит ему очередной неприятный сюрприз: встречу со мной.

Для визита в изолятор к подследственному Усманову я специально переоделся в новый, недавно приобретённый на премиальные деньги костюм, ослепительно белую рубашку, и подаренный Катенькой эксклюзивный галстук.

На следующее утро, с казённым выражением закоренелого службиста на хорошо выбритом лице, я решительно вошёл в кабинет СИЗО. Усманова привели минут через пять. Выглядел он похудевшим, немного нервным, но не сломленным. Таким он был до того момента, пока не встретился глазами со мной.

– Ты…! – только и смог произнести бывший рабовладелец и экс-кандидат в Президенты республики.

– Я! – отчеканил я голосом, в котором металла было больше, чем в наручниках, которыми были скованы руки подследственного. – Но я убедительно Вам советую в нынешнем Вашем положении обращаться ко мне на «Вы». Снимите наручники.

Последняя фраза относилась уже к конвоиру.

Я видел, как моё «воскрешение» из мёртвых ошеломило сына гор, но, надо отдать ему должное: держался он хорошо.

– Я не буду с Вами работать! – сквозь зубы произнёс он. – Ты, простите, Вы, лицо заинтересованное, и следствие вести будете субъективно. Я знаю закон!

– Нет никакого следствия, гражданин Усманов, и я явился к Вам не в качестве следователя. Вы сообщили, что имеете информацию касательно убийства гражданина Воронцова, я готов Вас выслушать.

– Я не буду говорить с Вами! – упорствовал подследственный. – Пусть придёт другой офицер!

– Исса! – почти задушевным тоном обратился я к бывшему мучителю. – Ты не в том положении, чтобы диктовать условия. Если у тебя есть что сказать – говори! В противном случае я докладываю, что информация, предоставленная тобой, оперативного интереса не представляет, и тебя завтра, нет – сегодня вечером, этапируют обратно в Грозный. Я понятно изъясняюсь?

После моих слов лицо Усманова стало бордового цвета, потом кровь отлила и проступила предобморочная бледность. Однако он справился с собой.

– Можно вопрос? – произнёс он тихим голосом. В ответ я молча кивнул.

– Как тебе… простите, как Вам удалось выжить?

Я бы мог не отвечать на вопросы подследственного, но мне надо было разговорить Усманова, поэтому, усмехнувшись, я произнёс:

– Повезло! Просто в тот памятный день обстоятельства сложились в мою пользу, и грех было этим не воспользоваться!

– Обстоятельства – это Казбек? – уточнил Исса. – Можете ничего не говорить! После вашей гибели, точнее, побега, он подозрительно быстро женился и уехал на Ближний Восток. Спрашивается: откуда у этого голодранца взялись деньги на свадьбу и поездку в Эмираты?

– Осуждаешь?

– Нет, к проявлению человеческой жадности я привык: ваши прапорщики продают оружие боевикам, боевики, в свою очередь, продают информацию о своих полевых командирах, так что всё в рамках закона.

– Какого закона?

– Закон о круговороте денег в природе, точнее, в человеческом обществе.

– И каков же главный постулат этого закона?

– Главный и единственный постулат этого закона в том, что всё в этом мире продаётся, вопрос только в цене.

– Где-то я об этом уже слышал, кажется, на Черкизовском.

– Можете насмехаться и дальше, но этот закон работает независимо от того, признаете Вы его или нет.

Я смотрел на философствующего Усманова, и втайне радовался тому, что клиент «поплыл». В моей душе не было злобы к этому человеку, хотя желание отомстить обидчику – нормальная реакция человеческой психики. Однако чувство долга взяло над старыми обидами верх, и сейчас моей главной задачей было если не подружиться с ним, то хотя бы найти общие точки соприкосновения.

– Хоть ваша теория и спорная, не могу не согласиться с тем, что рациональное зерно в ней присутствует, – сознательно польстил я подследственному и протянул ему серый цилиндрический футляр.

– Что это? – насторожился Исса, хотя прекрасно знал, что в алюминиевой упаковке находится сигара.

– Это мой Вам подарок.

– Подарок? Мне? С какой стати?

– Получается, что у меня теперь два дня рождения, и ко второму Вы в некотором роде причастны. Берите, не стесняйтесь, этот подарок от чистого сердца и вашей чести не уронит.

Исса помедлил несколько секунд, но потом решительно протянул руку и футляр с сигарой взял.

– Если не возражаете, вашим подарком я воспользуюсь в камере, – произнёс он после того, как, обнюхивая сигару, шумно втянул носом воздух.

– Как Вам будет угодно, а теперь, если Вы не возражаете, я хотел бы услышать от Вас информацию по убийству Воронцова.

– Вы правы, в моем положении глупо упираться, – согласился Усманов, пряча сигарный футляр в карман. – Но у меня к Вам есть просьба. Обещайте, что выполните её и меня не обманете.

– Я не могу обещать, пока не узнаю суть вашей просьбы.

– Ничего противозаконного, – закрутил головой Исса. – К тому же это в вашей компетенции. Вы же догадываетесь, что информацию по убийству Воронцова я согласился озвучить не из любви к Федеральному Центру, и не во имя торжества закона. Буду откровенен: комбинация была задумана мной ради того, чтобы выйти из-под юрисдикции республиканских властей. Я имею в виду нынешнее правительство Чечни.

– Не сошлись характером с Президентом республики?

– Что-то вроде того, а это, знаете ли, сильно влияет на здоровье.

– Неужели всё так серьёзно?

– Так серьёзно, что боюсь не дожить до суда. Поэтому прошу оставить меня в Москве, как фигуранта по уголовному делу – делу Воронцова.

– Я думаю, моё руководство пойдёт Вам навстречу, тем более что мы не хотим потерять в вашем лице ценного свидетеля. Вы ведь ценный свидетель?

– Думаю, что моя информация Вас заинтересует, хотя, конечно, решать Вам.

Полученная мной от Усманова информация должна была лечь на стол моего непосредственного начальника не позже полудня, но сбыться этому было не суждено.

 

Глава 10. Рождение мертвеца

Когда я вышел из СИЗО, на часах было без четверти одиннадцать. Я вздохнул полной грудью пахнущий после дождя озоном воздух и не торопясь зашагал по мокрой улице, усеянной опавшей листвой. Каждый раз после посещения следственного изолятора у меня неизменно появляется ощущение, что уж на этот раз я точно подцепил в его стенах палочку Коха.

Конечно, это лишь моё предубеждение, моя фобия. В изоляторе с этим очень строго: больные туберкулёзом содержатся и питаются отдельно от здоровых арестантов, и по теории вероятности легче заразиться в переполненном троллейбусе, чем в СИЗО. Однако вопреки всем здравым рассуждениям, после посещения СИЗО я сутки не могу избавиться от ощущения нечистоплотности, и сутки меня мучают фантомные боли в груди.

На очередном медицинском осмотре я рассказал об этом нашему терапевту. Сухонький старичок в белоснежном халате внимательно меня выслушал, укоризненно покачал головой и привычно закурил «Беломор».

– Если боитесь заболеть туберкулёзом, то, мой дорогой, им рано или поздно обязательно заболеете, – изрёк пожилой эскулап.

– Почему? – удивился я. – У меня что, предрасположенность к этому заболеванию?

– Нет у Вас никакой предрасположенности, – едко заметил медик, глядя на меня поверх очков выцветшими от старости глазами. – Но если будете об этом постоянно думать, то обязательно беду на себя накличете! Вот, помню, как на фронте было: если боец до начала атаки начинал ныть, то, как правило, этот бой для него становился последним. А вот если солдат перед боем начинал крыть матом и неприятеля и своё начальство, и по команде «в атаку» на бруствер вылезал злой, как чёрт, то такого бойца «безносая» сама сторонилась! Вот я сорок лет курю и ни о чём таком не думаю! – и он для пущей наглядности сунул мне под нос тлеющий окурок. – И при этом я точно знаю, что умру не от рака и не от туберкулёза, тем более что в моих просмолённых лёгких ни один микроб не выживет.

– Простите за бестактность, – перебил я словоохотливого медика. – Вы действительно знаете, когда и от чего умрёте?

– Когда – не знаю, – выдохнул он клуб голубоватого дыма. – Надеюсь, что не скоро, но умру я от сердечной недостаточности. Сердце у меня одно, а вас, больных, ой как много! А чтобы больной выздоровел, надо ему частичку собственного сердца отдать, это уж как водится! И вот когда отдавать будет нечего – я помру!

– А по-другому никак нельзя? – произнёс я неожиданно осипшим голосом.

– Не знаю, – как-то вяло ответил мой собеседник и загасил в блюдце окурок. – Может быть и можно, только я по-другому не умею!

Вспоминая этот разговор, я невольно подумал о том, что каждое дело, которое мне поручает начальство, отнимает у меня частичку меня самого – самые животрепещущие частицы моей души, километры нервов и много-много здоровья.

– А может, надо жить как-то иначе? – спросил я сам себя, продолжая брести по мокрой от дождя аллее и любуясь багряными клёнами.

Отвечать на собственный вопрос не хотелось, потому что в глубине своей грешной души я точно знал: иначе я, так же как и мой знакомый доктор, жить не смогу. Не смогу, потому что не знаю, как заниматься любимым делом вполсилы: вполсилы любить и ненавидеть, рисковать жизнью наполовину. Я привык: если дышать, то полной грудью, если бить, так наотмашь, а если пить, то до дна, невзирая на объём посуды и крепость напитка. Наверное, я максималист, точнее, максималист с авантюрной начинкой, а может быть и наоборот! Это уж как кому нравится.

Одна из моих подружек как-то сказала, что я не женюсь, потому что эгоист. Вот с этим я категорически не согласен: если я полностью отдаюсь работе, то не значит, что это я делаю на потребу собственному эго. Не женюсь я, потому что ещё не встретил и не полюбил ту единственную и неповторимую, которая волей небес предназначена мне одному.

Два идущих навстречу громко разговаривающих кавказца прервали полет моих мыслей и вернули на грешную землю. То, что я узнал от Усманова, заставило меня по-новому взглянуть на ход нашего расследования. Меня и раньше не покидало ощущение, что наши с Бариновым хитрости для Таненбаума не являются секретом, и сам я в этом деле как одинокий игрок на залитом светом прожекторов хоккейном поле. Каждый мой жест, каждое обманное движение ни для кого не является обманом и все мои секреты – это секреты Полишинеля. Луч прожектора следует за мной неотступно, а в последнее время мне кажется, что я сам иду за лучом: меня элементарно направляют туда, куда нужно им или ему, но никак не мне.

– Надо выйти, исчезнуть из-под наблюдения, – мысленно приказал я себе. Приказать легко, а вот как реализовать это практически?

Вдруг послышался вой милицейской сирены, и через мгновенье из-за поворота на большой скорости вылетела ярко-красная, как пожарная машина, иномарка с густо тонированными стёклами. Всё, что происходило дальше, отпечаталось в моем мозгу, словно замедленное кино. Я видел, как водитель иномарки отчаянно пытался вписаться в поворот, и как машина на мокром асфальте, не слушаясь руля, пошла юзом в сторону автобусной остановки, на которой толпилась стайка девочек-первоклашек с огромными белыми бантами в волосах и яркими ранцами за спиной.

Я видел, как они, перепуганные, глядя широко раскрытыми глазами на несущуюся на них боком машину застыли от страха на месте, и как стоящий рядом с остановкой бетонный столб принял страшный по силе удар на себя. От удара автомобиль согнуло вокруг покосившегося столба как канцелярскую скрепку, через мгновенье раздался громкий хлопок и покорёженный автомобиль загорелся.

Пламя быстро охватило машину, и было ясно с первого взгляда, что проявлять героизм и соваться в костёр нет никакого смысла, потому что выживших в автомобиле нет. В это мгновенье воздух прорезал крик перепуганных детей, который странным образом в унисон совпал с воем милицейской сирены.

Мигая разноцветными огнями, милицейский «форд» лихо вылетел из-за поворота, и, резко погасив скорость, выкатился к автобусной остановке. Из автомобиля выскочили два милиционера, один из которых схватился за рацию, а второй с огнетушителем рванул к горящим останкам иномарки. Опорожнив в пламя содержимое огнетушителя, он вернулся к напарнику.

– Бесполезно! – прокричал он. – Вызывай пожарных! И, немного помедлив, добавил: «И труповозку тоже»!

Напарник кивнул и стал торопливо бормотать в рацию.

Я стоял у него за спиной, и из обрывочных фраз понял, что сотрудники милицейского экипажа преследовали красную иномарку, за рулём которой была пьяная молодая женщина, а на заднем сиденье спал её нетрезвый бой-френд. Пять минут назад её остановили на посту ГАИ, но после того, как хмельная красавица поняла, что «договориться» с сотрудниками ГАИ не удастся, она решительно утопила педаль газа и рванула с места.

Я расслышал фамилию погибшей, которую дежурный по рации сообщил инспектору, успев за время погони «пробить» по компьютеру данные на владельца автомобиля. Погибшую девушку звали Вероникой Судзиловской. Имя было мне незнакомо, но оно дало сознанию какой-то толчок, кратковременный, как искра, импульс, после которого что-то в моей душе повернулось, и я начал играть не по правилам.

Покачиваясь, словно пьяный, я подошёл к горящему автомобилю и стал на колени. Милиционеры среагировали быстро и под крики зевак оттащили меня в сторону. Однако за мгновенье до этого я успел сорвать с шеи цепочку и бросить в огонь.

– Слышишь, придурок! Ты что в огонь бросил? – сняв фуражку и утирая пот со лба, спросил сержант. Стоя на коленях с поникшей головой, я упорно молчал.

– Я тебя, идиот, спрашиваю! – повысил голос слуга закона. – Ты что в огонь бросил?

– Оставь его, Федоренко, – приказал ему лейтенант. – Видишь, он не в себе, да и что он мог бросить? Не гранату же?

– Да нет, не гранату, – подтвердил Федоренко. – Там что-то на цепочке было.

– Кольцо, – подал я голос.

– Чьё кольцо? – не понял лейтенант.

– Её кольцо, Вероники, – пробубнил я, не поднимая головы. – Эту машину, – кивнул я в сторону костра, – я подарил ей три года назад. А через месяц после моего подарка она ушла! Оставила кольцо на туалетном столике, и ушла.

– Вы утверждаете, что за рулём была ваша жена? – переспросил лейтенант, который быстро «прокачал» сложившуюся ситуацию.

– Да, утверждаю. Моя жена – Вероника Судзиловская.

– Точно, Судзиловская! – подтвердил сержант. – Мне сейчас эту фамилию по рации дежурный сообщил. Всё ясно!

– А мне не очень, – завёлся лейтенант. – И зачем это Вы, гражданин, обручальное кольцо в огонь бросили? Это что за обряд такой? Вы, случаем, у психиатра на учёте не состоите?

– Я три года носил её кольцо на груди, как талисман! Всё мечтал, что мы помиримся, станем жить опять вместе, и я ей кольцо верну. Вот, дождался!

– Складно поёшь, – недоверчиво произнёс лейтенант. – Только мне кажется очень подозрительным, как это ты вдруг оказался на месте ДТП, в котором по странному стечению обстоятельств погибает твоя бывшая жена.

– Нет здесь ничего странного, – быстро сориентировался я. – Мы договорились с ней встретиться, и что она меня подберёт на этой остановке.

– И она к тебе на встречу отправилась со своим хахалем? – встрял сержант.

– Про её парня я ничего не знаю. Мы с ней к нотариусу должны были ехать, жилплощадь делить.

В ответ лейтенант только шумно выдохнул и махнул на меня рукой.

– Сейчас «Скорая помощь» подъедет, – сообщил сержант Федоренко. – Может, его на обследование послать?

– С какого хрена его обследовать? – окрысился лейтенант. – Он что, пострадавший, или участник ДТП? Нет? Тогда пускай катится на все четыре стороны! Криминала за ним нет, а его семейные дела – это его личная головная боль!

В это время с воем подъехала пожарная машина, и пожарники, сноровисто размотав брезентовые рукава, принялись тушить то, что осталось от Вероники Судзиловской, её парня и подаренной несчастным мужем машины. Обо мне все тут же забыли, и я рванул за угол, к ближайшему банкомату: успеть снять деньги со счёта до того момента, как зафиксируют мою смерть.

* * *

Если кто-то не знает, то поверьте мне на слово: быть мёртвым очень удобно. После смерти с вас снимается вся ответственность. Ну, какой со «жмурика» спрос? Да никакого! Все его прегрешения списываются автоматически. Как пел незабвенный Владимир Семёнович Высоцкий:

«Обо мне невеста отрыдает честно!

За меня ребята отдадут долги»!

Долгов, кроме как перед Родиной, у меня нет. Ради неё я этот спектакль и затеял. Друзей и невесты, по большому счёту, тоже нет. Есть подследственные, знакомые, коллеги по работе, целый сонм юных морально нестойких прелестниц, а вот друзей, оказывается, нет. Я где-то читал, что одиночество – удел настоящих профи. Возможно, это действительно так, но как-то нехорошо получается, даже обидно! Выходит, что и за гробом идти некому, и доброе слово перед последним салютом произносить будет только мой начальник, да и то по казённой необходимости.

Впрочем, Катенька Воронцова возможно и прольёт пару горючих слезинок, но что-то мне подсказывает, что утешится она быстро. Ну да бог с ними со всеми, как-нибудь переживу! Точнее, уже пережил. Комплексовать и мучиться – удел живых, а я ныне пребываю в «Стране Теней». Однако даже у покойника, особенно такого, как я, есть обязательства.

С того момента, как я бросил в горящий автомобиль свой офицерский жетон с личным номером, который, кстати, не горит и не плавится, я автоматически выпал из списка живых. Впрочем, до времени «Ч», когда милицейские криминалисты среди пепла и праха в виде фрагментов обугленных человеческих костей обнаружат мой офицерский жетон и примут решение, что вторым погибшим при аварии был полковник ФСБ Каледин, у меня есть реальная возможность подготовить почву для закрепления этой версии.

После того, как я благополучно опустошил банкомат, сняв всю имевшуюся у меня на счету наличность, я вынул из сотового телефона сим-карту и раздавил её каблуком. Такая же участь постигла сотовый телефон и банковскую карту «Visa».

Всё! Теперь электронным способом меня отследить невозможно. Дальше необходимо организовать свидетелей, которые бы под присягой показали, что накануне моей безвременной кончины лично видели, как я садился в автомобиль красного цвета. Это несложно, надо только иметь терпение. Москва – город современный, и чего-чего, а уж иномарок в нём хватает!

Я занял позицию на обочине шоссе, которое примерно километр никуда не сворачивало, и меня было видно издалека. Минут двадцать стоя на обочине, я внимательно вглядывался в поток машин, пока не показался автомобиль красного цвета иностранного производства. По моим расчётам, свидетели вряд ли запомнят марку машины, так как всё их внимание будет обращено на цвет, поэтому подыскивать автомобиль один в один, нет необходимости.

Я просемафорил зажатыми в руке купюрами и нужная мне иномарка, как ручная, подъехала к бетонному бордюру. С водителем, франтоватым пареньком, мы сговорились быстро. Парень не прочь был подзаработать, поэтому через полчаса мы въехали в элитный посёлок «Алые паруса» и покатили прямо по центральной улице – улице Роз, к корпусу 3А, где расположена моя квартира. Когда я был жив, моим мимолётным подружкам очень нравился её номер – 69, который они расценивали как добрый знак предстоящих любовных утех.

Выйдя из машины возле своего подъезда, я специально задержался подольше, оговаривая с водителем условия оплаты, если последний согласится подождать. Нужно, чтобы как можно больше жильцов запомнили меня в последний день моей жизни рядом с красной иномаркой. Водителя никто из них видеть не мог, поэтому их будущие показания должны звучать примерно так: «Своего соседа Кантемира Каледина я последний раз видел (или видела) такого-то числа, примерно около 11 или 12 часов (точно не помню). Он вышел из подъезда с большой спортивной сумкой в руках, после чего сел в поджидавший его красный автомобиль. Марку автомобиля и номер назвать не могу, но помню, что машина была иностранного производства».

Из подъезда я вышел покачиваясь, с большим армейским баулом в руке, в недрах которого имелся необходимый минимум для перехода на нелегальное положение. Возле машины я споткнулся, и дверцу открыл со второй попытки. Пусть думают, что в машину я сел пьяным. Во время поездки я должен заснуть на заднем сиденье и смерть моя должна быть лёгкой, можно сказать, незаметной.

Интересно, поверит ли во всю эту историю Баринов? Этого на мякине не проведёшь! Хотя с первого взгляда вроде бы всё логично и укладывается в созданный мной образ плейбоя и гуляки. Однако старый лис в генеральских погонах вряд ли поверит в банальное дорожно-транспортное происшествие. Наверное, покрутит в руках мой закопчённый офицерский жетон и назначит проведение дополнительных экспертиз. Даже если он раскусит мой хитроумный план – не страшно. Он всё просчитает и поймёт. Возможно, меня будут искать, и возможно даже найдут, но в контакт со мной вступать не будут. Лично я поступил бы именно так. Главное, что для всех остальных, включая моего заклятого «друга» Таненбаума, я мёртв.

Когда я сел в машину, водитель на меня подозрительно покосился, но ничего не сказал.

– На Казанский, – отдал я распоряжение и откинулся на подушки заднего сиденья.

 

Глава 1. Без гарантии на успех

Вот уже месяц, как я живу на нелегальном положении. Если быть юридически точным, то я вообще-то не живу: месяц назад я погиб в банальном ДТП. В день имитации своей смерти я прервал все контакты с миром живых и ушёл в подполье. Сделал это я не для остроты ощущений, а с целью уйти из-под негласного контроля.

Накануне моей безвременной кончины меня не покидало ощущение, что за мной постоянно следят, и что с момента, когда мне поручили вести дело Таненбаума, из нашей «конторы» идёт утечка информации. Возможно, сведенья «утекали» и раньше, но остро это я почувствовал только когда занялся поисками таинственной личности по фамилии Таненбаум.

Я понимал, что противник играет со мной, как кошка с мышкой: ему нечего опасаться, так как обо мне он всё знал, мои ходы у него заранее просчитаны, записаны, и вероятней всего конец игры для меня был бы таким же трагичным, как и для несчастной мышки. Поэтому не стал дожидаться печального финала, и самовольно вышел из игры. Я ушёл тихо, нестандартно, к большому удивлению, а может быть и к сожалению моего непосредственного начальства и вопреки написанному Таненбаумом сценарию. Моя неожиданная смерть спутала ему планы, а это значит, что он вынужден перестраиваться и проявлять активность, что повышает его шансы «засветиться» перед компетентными органами.

Я же продолжу заниматься тем, чем и занимался при жизни: поиском злого гения современности, но уже без его контроля.

Вот такой мой план: рискованный и без всякой гарантии на успех. По большому счёту, не план, а самая настоящая авантюра, с попыткой реализации в надежде на русское «авось»! Авось кривая куда-нибудь да вывезет! Авось из этого что-то получится! Пусть надо мной смеётся старый лис Баринов и подобные ему умники, которые зубы сточили на оперативной работе, но я интуитивно, вопреки всем правилам и инструкциям, чувствую, что получится! Должно получиться! Иначе какой я тогда в президентской колоде козырь? Как какой? К сожалению – последний!

В последний день своей легальной жизни на красной иномарке я приехал на Казанский вокзал, после чего «зайцем» на электричке умудрился добраться до Тулы. На такие ухищрения мне пришлось пуститься, чтобы не «засветиться» при покупке билета и не «воскреснуть» раньше времени.

В частном секторе у одинокой старушки я снял маленькую, но чистую комнату, где и прожил целую неделю.

В свободное от осмысления роли спасителя Отечества время я посещал местную рюмочную «На посошок», где каждый раз был сильно пьян, чрезвычайно щедр и, как говорится «свой парень в доску». После третьего визита в это питейное заведение мне повезло: на лице у меня остался синяк, а на руках паспорт на имя гражданина РФ Токарева Василия Григорьевича, тридцатилетнего уроженца села Юрзовка Волгоградской области.

С Василием Григорьевичем, который месяц как «откинулся» из мест не столь отдалённых, мы сначала выпили, потом поскандалили, потом набили друг другу морду, после чего нам сам бог велел выпить на мировую и разойтись в разные стороны. В пылу сражения и братаний Василий Григорьевич, проходивший весь лагерный срок под кличкой «Дрыщ», не заметил, как его новенький паспорт перекочевал ко мне в карман.

Если верить новому знакомому, то зиму он намеревался коротать у родной тётки в Туле, а весной перебраться в Астрахань, где предполагал жить и работать сторожем на бахче.

Из этого я сделал вывод, что паспорт ему понадобится нескоро. Даже после обнаружения пропажи документа Василий Григорьевич ещё долго будет тянуть с его восстановлением, так как местное отделение полиции Дрыщ очень не любил, и, видимо, сотрудники ОВД платили ему той же монетой.

Переклеить фотографию на паспорте для меня было делом десяти минут. Обеспечив себя документами, я стал больше уделять внимание внешности: отросшие волосы сменили аккуратную офицерскую причёску, а на лице я отпустил «шкиперскую» бородку, после чего созданный мной образ явил из себя нечто среднее между свободным художником-авангардистом и подающим надежды молодым физиком-ядерщиком.

В таком оригинальном виде, да ещё с чужим паспортом, я вернулся на свою малую родину – в Москву!

Москва при встрече с вновь обретённым сыном всплакнула холодным октябрьским дождём и руками многоликой, вечно спешащей куда-то толпы, крепко по-матерински прижала меня к гранитной облицовке Казанского вокзала.

Пережидая непогоду, я укрылся под сводами железнодорожного буфета, где, согреваясь мутным, но горячим кофейным напитком, мысленно оттачивал детали своего стратегического плана. Именно здесь, возле потёртой буфетной стойки, судьба-злодейка и свела меня с Аделиной.

Аделина была квалифицированным работником общепита и находилась в том нежном сорокалетнем возрасте, когда девушка уже созрела для любви, а любви, как назло, и нет! Нет любви, хоть криком кричи, что, впрочем, Аделина по ночам и делала, лёжа в холодной девичьей постели.

Если верить самой Аделине, то до получения московской прописки она носила простое русское имя Авдотья и жила где-то под Рязанью неспешной жизнью довольной всем провинциалки. Так бы и прожила свой бабий век Авдотья в затерянном на Среднерусской возвышенности ничем не примечательном рабочем посёлке, но однажды чистым июльским утром почтальонка Глафира вручила ей письмо из известной юридической конторы. В письме незнакомые люди официально уведомляли госпожу Веселкову Авдотью Никифоровну в том, что после смерти её двоюродной бездетной тётки она, как законная наследница, получает в своё полное распоряжение однокомнатную квартиру в Марьиной Роще.

Счастливая наследница тут же собрала в чемоданчик своё барахлишко и, не мешкая, перебралась на новое место жительства. Через пару лет работы в сфере железнодорожного общепита бойкая рязанская девушка пробилась из официанток в буфетчицы. По-видимому, тогда-то и произошло превращения невзрачной провинциалки Авдотьи в городскую стерву по имени Аделина.

Мы встретились с Аделиной взглядами, когда я доедал пирожок с капустой и допивал второй стакан мутного кофейного напитка. В её взгляде было столько нерастраченной любви и нежности, что я едва не подавился. Глядя на меня, Аделина призывно облизнула полные губы и, подавшись вперёд, навалилась переспелой грудью на буфетную стойку.

– Девушка! – с придыханием обратился я к сорокалетней соблазнительнице. – Вы не подскажете, у кого можно комнату снять, чтобы не очень дорого и чтобы не очень далеко от центра?

На какое-то мгновенье Аделина прикрыла печальные, как у недоеной коровы, глаза, вслушиваясь в обертоны мужского голоса, потом широко распахнула ресницы, и вибрирующим от волнения голосом произнесла: «Командировочный»?

– Да вроде того, – выдохнул я, наклоняясь к её предательски зардевшемуся лицу.

– И надолго?

– Это уж как дела пойдут! Может, на месяц, может на два.

Аделина снова занавесила печальный взгляд накладными ресницами. Это, конечно, не тот беспроигрышный вариант, о котором она еженощно молила Деву Марию в надежде на её добросердечность и женскую солидарность, но сейчас два месяца рядом с молодым и к тому же очень даже привлекательным мужчиной казались одинокой буфетчице вершиной женских мечтаний.

– Есть один вариант, – с приятной хрипотцой произнесла ударница московского общепита и судорожно сжала в ладони плохо промытый гранёный стакан. – Да вот не знаю, подойдёт ли он тебе?

– А вот с этого места, пожалуйста, поподробней! – воскликнул я с показным энтузиазмом и придвинулся к моей спасительнице настолько близко, насколько позволяла буфетная стойка.

– Квартиру я тебе сдать не могу, сама обретаюсь в однокомнатной, но если ты не капризный, могу сдать угол. Это, конечно, не совсем удобно, зато бесплатно! К тому же я работаю посменно, и меня часто дома не бывает.

– На счёт оплаты я, кажется, ослышался. Это как так, бесплатно? – удивился я и словно бы случайно коснулся женской руки.

– Да нет, ты не глухой, – задушевно произнесла женщина и поощрила мои мужские ухищрения понимающей улыбкой. – Плату, конечно, с тебя я брать буду, но не деньгами. Я женщина одинокая, и в доме мужской руки не хватает! Ну, в смысле где-то гвоздь в стену вбить надо, или там, скажем, кран починить. Справишься?

– Такой расклад меня устраивает, только, если Вы не возражаете, я буду жить без прописки. Очень не хочется командировочные возвращать, а насчёт гостиничного чека я договорюсь.

– Да мне, собственно говоря, по барабану! – тонко заметила будущая квартирная хозяйка. – Если ты мужик непьющий, то живи и без прописки. Я ведь не миграционный инспектор и не участковый.

– Это Вы верно заметили: человек я малопьющий, но сегодня новоселье отметить не помешает, – прошептал я ей в розовое ушко.

– Ладно! – согласилась Аделина, окидывая меня внимательным взглядом. – Отметим. Через час у меня смена заканчивается, поедем ко мне, там и отметим.

Квартира новой знакомой была просторной, но отсутствие хозяина действительно чувствовалось. В глаза сразу же бросился старый неработающий дверной звонок.

– А кому надо, тот и без звонка до меня достучится, – пояснила Аделина, поймав мой выразительный взгляд. – Да и не ходит никто ко мне, разве что соседка за солью раз в полгода забредёт, – добавила она, продолжая бороться с замком. – Вот зараза! Опять заедать начал!

– Странная штука – жизнь! – удивлялся я, садясь в старенькое продавленное кресло. – Вот, например, Вы, Аделина – женщина привлекательная, можно сказать, аппетитная, а ни замок, ни звонок починить некому.

– Да тут не только звонок ремонта требует, – глубоко вздохнула хозяйка квартиры и стала разгружать сумку с провизией. – По-хорошему вся квартира в ремонте нуждается! А вот то, что я одинокая, то об этом я вас, мужиков, спросить должна. Какого рожна вам, кобелям, ещё надо? Сам ведь говоришь, что я баба привлекательная, – при этом Аделина выразительно качнула выдающимся бюстом. – А вот приманить никого не могу!

К моему удивлению, Аделина оказалась неплохой хозяйкой и через полчаса мы сидели с ней за накрытым столом и я, вдыхая аппетитные запахи приготовленных ею блюд, честно говоря, был близок к тому, чтобы предложить ей руку и сердце, хотя бы на время совместного проживания.

– Тебя-то хоть как зовут, гость дорогой? – наливая из графина водку, мимоходом поинтересовалась хозяйка.

– Василием, – ответил я, стараясь поймать на вилку ускользающий от меня маринованный рыжик. – Паспорт показать?

– Покажи! – неожиданно потребовала обделённая мужским вниманием буфетчица.

Я достал из нагрудного кармана паспорт и небрежно бросил на стол:

– Смотри!

Аделина беглым взглядом проверила все записи и с нескрываемым удовлетворением вернула документ мне.

– Надо же, да ты ещё и военнообязанный! – восхищённо произнесла она.

– И к тому же холостой! – добавил я. – Тебя ведь это интересовало.

– Да ещё и сообразительный, – подытожила Аделина, протягивая полную рюмку водки. – Давай, сообразительный, чокнемся и выпьем.

– Давай, – легко согласился я. – А за что пьём?

– Так за знакомство! – глядя мне прямо в зрачки, предложила знойная женщина.

– Ну, тогда со свиданьицем, – подыграл я ей и лихо опрокинул рюмку в рот. Холодная водка сначала обожгла пищевод, а потом тёплым ручейком растеклась по венам.

– Закусывай! – скомандовала собутыльница и пододвинула тарелку с горячим.

– Пахнет аппетитно, – заявил я, с удовольствием втянув в себя запах приготовленного мяса. – А как называется сей деликатес?

– Телятина с овощами, приготовленная на пару, – без запинки произнесла Аделина, и я без труда догадался, чем одинокая женщина заполняет длинные зимние вечера. Мясо было действительно вкусным: сочным и нежным, а гарнир приготовлен так умело, что каждый входящий в него ингредиент сохранял первозданный овощной вкус.

– Да ты, оказывается, мастерица, – похвалил я её и ухватил графин за горлышко. – Давай по второй накатим!

– А давай! – махнула рукой мастерица и пододвинула свою рюмку. И мы «накатили», потом ещё по одной, потом ещё и хотя закуска была отменной, водка медленно, но верно делала своё коварное дело.

Проснулись мы с Аделиной на следующий день поздно, причём лёжа полностью обнажёнными в её девичьей постели, которая представляла собой полноценную двуспальную кровать. Вокруг нашего брачного ложа в живописном беспорядке были разбросаны предметы нашей с Аделиной одежды.

– Ну, ты, парень, и хват! – то ли с осуждением, то ли с затаённым восторгом произнесла Аделина, поглаживая себя по пышной груди. – Добился-таки своего: затащил невинную девушку в койку!

– Насчёт того, что затащил, не отрицаю, – расчёсывая пятерней волосы, согласился я. – К тому же ты сама сказала, что на полу будет неудобно, а вот насчёт того, что я повинен в утрате твоей невинности, здесь бы я поспорил.

– Не заморачивайся! – усмехнулась сорокалетняя девушка. – Насчёт невинности я так, для красного словца. Соку хочешь?

– Лучше пиво.

– Будет тебе и пиво! В холодильнике есть и чешское, есть и родное «Жигулёвское». Ты что предпочитаешь?

Пока я ополаскивал горящее нутро холодненьким «Жигулёвским», Аделина накинула лёгкий халатик и сноровисто прибрала остатки вчерашнего пиршества.

– Я не помню, ты вчера говорила, когда тебе на работу? – невинно поинтересовался я.

– До этой темы мы с тобой вчера как-то не успели дойти, потому что ты настоял на тайском массаже.

– И кто кого массировал?

– Трудно сказать, но мне понравилось. Тебе-то самому на работу надо? Если Москву плохо знаешь, то я и подсказать могу.

– Я человек командировочный, – серьёзным тоном произнёс я, делая очередной глоток горьковатого напитка. – Поэтому день отъезда и день приезда засчитываются, как один день. Сегодня могу повалять дурака, а вот завтра надо в одну хитрую организацию смотаться.

– А ты по жизни чем вообще занимаешься, командировочный? – осведомилась напарница ночных утех, подавая мне брюки.

– Работаю, – без запинки ответил я, лихорадочно решая, кем бы я мог работать в городе-герое Туле.

– Это понятно, что не бомжуешь, – согласилась Аделина. – Одёжка на тебе приличная, да и сам ты мужик лощёный. Наверное, в начальниках ходишь?

– Я работаю на заводе, – понизив голос, произнёс я серьёзным тоном. – На знаменитом Тульском оружейном заводе.

Судя по всему, упоминание об оружии на женщину произвело впечатление.

– А работаю я там ведущим инженером-конструктором. – гордо произнёс я очередную ложь, чем окончательно «добил» Аделину. – Сама понимаешь, что большего я тебе сказать не могу, а куда мне идти и когда, я сам знаю, потому как учился я в Москве, и город мне хорошо знаком.

– Ну-ну, – только и произнесла хозяйка, и с обиженным видом удалилась на кухню, откуда через минуту донёсся шум воды в раковине и позвякивание посуды.

После обеда Аделина ушла на работу на Казанский вокзал. Я, оставшись в квартире один, решил свободное время употребить с пользой.

Для начала я сходил в ближайший супермаркет, где приобрёл набор инструментов и новый электрический звонок, нашпигованный щемящими душу мелодиями из старых советских кинофильмов.

С установкой звонка и его подключением я справился быстро, а вот с замком вышла незадача. Аделина оставила мне от входной двери второй экземпляр ключа, которым я и попытался разработать механизм замка, но ключ в замке заклинило напрочь, поэтому срочно пришлось вызывать дежурного слесаря. Прибывший по вызову мастер был с похмелья и явно не в духе, но после презентованной мной бутылки пива и небольшого вознаграждения ожил и живо взялся за починку замка.

– Ты хозяин, как хошь, а замок нужон новый! – авторитетно заявил он после того, как вынул из замочной скважины ключ, а сам механизм замка извлёк из двери. – Здеся шкурка выделки не стоит, – пояснял он, тыча заскорузлым пальцем в пружину замка. – Не пойдёт он, потому как заржавел вовсе. А заржавел он по двум причинам: во-первых, механизм хоть изредка смазывать надо, а во-вторых, судя по ржавчине, им не пользовались долго.

– Как долго? – удивился я. По моим расчётам, Аделина должна была им пользоваться не менее двух раз в сутки.

– Может, месяц, – задумчиво поскрёб небритый подбородок мой собеседник. – А может, и более. Ведь тут как посмотреть…

Дальнейшее разглагольствование слесаря я пропустил мимо ушей, и дал ему денег на покупку нового замка, пообещав премию за скорость в виде недорогой бутылки водки. Мотивация оказалась более чем действенной: уже через час в двери стоял новенький замок, у меня на руках был набор ключей, а в руках слесаря – бутылка «злодейки с наклейкой». Как в таких случаях выражаются дипломаты: «Встреча прошла с обоюдной пользой, на высоком конструктивном уровне»!

Аделина вернулась домой поздно вечером и была сильно удивлена, когда её ключ не подошёл к замку.

– Вот спасибочки! – зарделась от удовольствия женщина, когда ситуация с моей помощью прояснилась. – Уж и не знаю, как Вас, инженер-конструктор, благодарить!

– Я ещё и звонок поменял, – похвастался я, напрашиваясь на очередной комплимент, и нажал на кнопку. Звонок отозвался ностальгической мелодией тридцатых годов из кинофильма «Весёлые ребята». На глазах у Аделины появились слезы.

– Кстати! – плавно перешёл я к мучавшей меня проблеме. – Слесарь сказал, что замок заржавел, так как им редко пользовались.

На лице женщины мелькнула растерянность, но она тут же взяла себя в руки:

– А чего ему не ржаветь, если меня в Москве, почитай, месяц не было! – быстро парировала Аделина. – Мамка у меня захворала, так я отпуск брала и к ней под Рязань ездила.

«Может, она и не врёт, – подумал я. – А если и врёт, то мне какое дело? Ну, не жила она в квартире пару месяцев, может и более, а обреталась где-то у очередного ухажёра. Потом она ему надоела, они рассорились, и Аделина вернулась домой. Вот и вся сказочка о ржавом замке и недоверчивом постояльце».

– Придётся опять праздничный ужин готовить! – притворно всплеснула руками женщина. – Заслужил, гость дорогой!

– Хочешь, я тебе помогу? – спросил я приглушённым голосом и, подойдя сзади, нежно обнял её за плечи.

Дальше произошло то, чего я никак не ожидал: Аделина развернулась ко мне лицом, крепко обняла за шею руками и ткнулась носом в плечо. Сначала я услышал тонкий комариный писк, который скоро перешёл в откровенное завывание, и моя рубашка на плече стала быстро намокать.

– Если бы ты знал, Васенька, как долго я ждала этих слов, – сквозь слёзы произнесла обделённая судьбой женщина, после чего, повысив амплитуду завывания на полтона, снова уткнулась зарёванным лицом в моё плечо.

В этот вечер мы с Аделиной постель не покидали, по причине чего обошлись без праздничного ужина.

– А есть совсем и не хочется, – выдал я очередную ложь, с тоской вспоминая приготовленную на пару телятину.

– Это, Васенька, потому, что мы с тобой любовью сыты! – промурлыкала довольная женщина и ещё плотнее прижалась к моему плечу.

Я, конечно, не имею ничего против такого меню, но желательно, чтобы в доме были и другие закуски.

 

Глава 2. Немного солнца в холодной воде

Вторая половина октября выдалась студёной, но солнечной. Лужи на тротуарах подёрнулись тонкой ледяной корочкой, и по утрам на пожухлых газонах серебрился иней. Небо внезапно просохло и отсвечивало холодной, я бы сказал, нездешней синевой. Сам не знаю, почему, но в этот день я неожиданно для себя поехал в Царицыно. Мне вдруг до боли, до сердечного спазма захотелось полной грудью вдохнуть сырой, пахнущий осенней листвой воздух, увидеть охваченные багрянцем клёны и, не разбирая дороги, вдоволь побродить по опавшей позолоте русского леса.

В общем, если отринуть лирику, мне захотелось побыть наедине с самим собой и принять мало-мальски приемлемое решение по проведению дальнейшего расследования. В шумной, вечно спешащей куда-то Москве мне бывает трудно сосредоточиться, поэтому в минуты душевного раздрая – конфликта души и тела, – если позволяет обстановка, я выезжаю за город, где пару дней живу у друзей на покинутой ими до весны холодной даче.

В такие дни я чувствую, как моя бедная измученная городским шумом и повседневными заботами душа, наполняется ощущением вселенского покоя. После чего решение, которое я долго и безнадёжно искал в суетном городе, приходит в моё сознание легко, словно само собой. Можете назвать это капризом избалованного цивилизацией горожанина, я же называю это возвращение к жизненным истокам.

В этот октябрьский день всё начиналось именно так, как я и задумал: холодное солнце светило в затылок, я полной грудью вдыхал насыщенный осенними запахами промозглый воздух и, не разбирая дороги, брёл наугад, с удовольствием разбрасывая ногами опавшую листву. Ноги сами привели меня к домику смотрителя, расположенному на берегу Царицынского пруда. Потоптавшись без цели на берегу пруда, я с завистью бросил взгляд на фасад аккуратного почти кукольного домика, окна которого светились тёплым по-домашнему уютным светом. Заглядывать в чужие окна – это как подглядывать чужую жизнь, поэтому я повернулся к домику спиной и стал кормить, подплывших к берегу серых уток заранее припасённой булкой.

Идиллическая картинка сразу сменилась на унылый осенний пейзаж, как только я услышал за спиной вежливое покашливание. Пару секунд я, как хороший актёр, держал паузу и лишь потом не спеша обернулся. В данной ситуации я мог это себе позволить: тот, кто кашлем предупреждает о своём появлении, вероломно со спины нападать не будет.

Позади меня в строгом длиннополом плаще с непокрытой головой стояла моя знакомая ведьма. Её черные без единой паутинки седины волосы были распущены по плечам, а на лице не было ни грамма косметики, отчего почитательница Кальмана выглядела усталой и постаревшей.

– Не знаю, почему, но я не удивлён Вашему появлению, – сказал я ведунье вместо приветствия.

– Это потому, что ты, юноша, подсознательно ждал этой встречи. Или я не права?

– Всё может быть, – ушёл я от прямого ответа. – Наверное, и Вы здесь не случайно оказались.

– Знамо дело, что не случайно, – охотно отозвалась Яга. – Но уж коли наши дорожки пересеклись, давай я тебе, юноша, в душу загляну, – и она поманила меня коричневой от старости рукой, напоминавшей куриную лапку. Я смело сделал шаг навстречу, и ведунья, цепко взяв меня пальцами за подбородок, заглянула прямо мне в зрачки. В этот самый миг она чем-то напоминала путника, который в жаркий летний день пытается отыскать воду на дне пересохшего колодца. Длилось испытание всего лишь несколько секунд, после чего ведьма отстранилась с весьма недовольным лицом.

– Неужели всё так плохо? – бодро, но с достаточной доли фальши поинтересовался я у Яги.

– Вижу! – с хрипотцой произнесла ведунья. – Вижу, что хотел ты врага своего обмануть, да только сам себя в обман ввёл: думаешь, что в тень ушёл, а по жизни стоишь на самом солнцепёке. Солнце глаза твои слепит, а спина неприкрытая осталась. Вижу женщину рядом с тобой, да только это не Катерина. Чужая она тебе, хоть и стоит от тебя близко. Опасайся её, потому как твоя беда у неё за плечами. Не той дорожкой ты, юноша, нынче ходишь, опасно это! Заплутаешь – назад не воротишься!

– Вы не поверите, уважаемая Ядвига Траяновна, но всё, чем я в этой жизни занимался, было крайне опасно для жизни и вредно для здоровья, – изрёк я с достаточной долей иронии.

– Надеешься, что и в этот раз повезёт? – усмехнулась Яга.

– Надеюсь, – кивнул я головой. – Привычка у меня такая: после выполнения задания оставаться если не совсем здоровым, то, по крайней мере, хотя бы живым.

Какое-то время мы стояли молча, потом ведунья тряхнула головой, словно сбрасывая наваждение, и, по-птичьи наклонив голову к плечу, задумчиво произнесла:

– Гляжу я на тебя, юноша, и никак понять не могу: смерть твоя от тебя далеко, но что-то тебя с миром мёртвых связывает. Нехорошо это! Дурной знак, уж поверь моему опыту.

– Это временное явление, – пошутил я. – У меня к вам просьба, Ядвига Траяновна!

– Говори, юноша! Если в моих силах, сама сделаю, если мне не подвластно, помощи попрошу.

– Да тут особо напрягаться не надо. Очень прошу Вас, если Катеньку в городе встретите, не говорите, что видели меня. Так надо! Для общего дела надо!

– Не о Катерине ты беспокоишься, – скривила тонкие губы Яга. – О большом человеке хлопочешь, хочешь от него беду отвести, А беда-то с ним завсегда рядышком ходит, только руку протяни.

– Я был бы Вам, Ядвига Траяновна, крайне признателен, если бы Вы ещё мне и на конкретного человека указали.

– Ишь ты, какой скорый! – взвилась колдунья. – Сам отыщешь, если захочешь. А коль не отыщешь, плохо вам будет.

– Кому это: вам?

– Да вам, людям! Всем достанется на орехи – и правым и виноватым!

– Вот этого я и опасаюсь, – со вздохом признался я. – Я даже не знаю, с какой стороны беды ждать, и что она собой представлять будет…

– А какая разница! – перебила меня Яга. – Беда – она и есть беда! К тому же в народе говорят, что беда одна по свету не ходит. Бредёт следом за ней Горе Луковое, и всякий, кто его повстречает, горькими слезами умывается.

– Я что-то об этом слышал, – горько пошутил я. – Вы бы, Ядвига Траяновна, мне лучше дельный совет дали, а то боюсь, как бы горькие слёзы кровавым плачем не обернулись.

В ответ ведьма с осуждающим видом покачала непокрытой головой.

– Вот вы, люди, всегда так! Ждёте от нас готовых решений! Ох, сильна у вас надежда на русскую халяву! Ох, сильна! Годы идут, а вы не меняетесь: всё продолжаете верить в меч-кладенец да молодильные яблоки. Нет у меня для тебя, юноша, подсказки, что знала – то тебе поведала, а чего не знаю, так врать не буду. Прощай! – и она, прихрамывая, зашагала по едва приметной тропинке в глубину Царицынского лесопарка.

– А спина-то у меня неприкрытая осталась, – машинально пробормотал я, глядя вслед удаляющемуся силуэту внучки Рыжебородого Ольгерда.

* * *

Вечером этого же дня я вернулся в Москву. Город встретил меня вечерней суетой, неповторимой какофонией из рассерженных всхлипов автомобильных клаксонов, истерического визга шин и недовольного ропота толпы. После девственной чистоты Царицынского парка смотреть на притаившиеся возле бордюров грязные ошмётки первого снега было особенно неприятно.

– Что-то ты, Васенька, сегодня какой-то сам не свой, – проворковала Аделина, когда я перешагнул порог нашего скромного жилища.

– Всё нормально, – пробормотал я в ответ, стягивая промокшие ботинки.

«Надо было обуть офицерские «берцовки». – запоздало сообразил я. – Тогда бы ноги точно не промокли!»

– Задумчивый ты какой-то.

– Это плохо?

– По мне так даже очень! Я на собственном опыте подметила, что когда мужик начинает задумываться, это не к добру.

– Это ещё почему?

– Мужик тогда начинает искать… как его? Всё время забываю… а, нет, вспомнила! Мужик тогда начинает искать смысл жизни! – на одном дыхании выдала сожительница. – Ищет он этот смысл, ищет.… Только все изыскания на практике сводятся к поиску новой бабы!

– Поразительно! – воскликнул я, не скрывая иронии. – В одном предложении ты умудрилась сконцентрировать всю сущность мужской философии.

– А философия твоя, что, как баня, на мужскую и женскую делится? – добила меня встречным вопросом Аделина.

– Я ноги промочил, – стал я канючить неожиданно для себя. – И промёрз сильно.

– Ноги – это плохо! – с видом знатока сделала заключение Аделина. – У мужика все болезни от ног: то у него «асфальтовая» болезнь – это когда ноги совсем не держат и мужик нетрезвым рылом в асфальт норовит зарыться, то опять же по пьяному делу к непутёвой бабе в дом заведут.

– А что значит болезнь «сердечная»? – пошутил я.

– А это значит стопроцентный триппер! – невозмутимо парировала Аделина и стала насыпать в тазик горчицу. – Давай, садись на табурет, – велела она. – Сейчас твои ноги парить будем. Ты мне живой и здоровый нужен.

Я сел на табурет и, как в далёком детстве, опустил ступни ног в горячую, остро пахнущую горчицей воду. От острого запаха заслезились глаза, и я, запрокинув голову, стал утирать слёзы руками. Откуда-то издалека доносился неторопливый говорок Аделины:

– Не плачь Васенька, не плачь! – ворковала женщина, подливая в таз горячей воды. – Терпи, инженер-конструктор! Дай только срок, я из тебя человека сделаю!

– Вот этого я как раз и боюсь! – процедил я сквозь зубы, так как вода в тазике из стадии «горячей» перешла в стадию «очень горячей».

– Обязательно сделаю! – настаивала владычица вокзального буфета. – Ведь ты сейчас кто?

– Так как я инженер-конструктор, можешь отнести меня к подвиду «техническая интеллигенция», – так же сквозь зубы произнёс я, продолжая опасливо коситься на старый вёдерный чайник, из которого Аделина подливала в таз горячую воду.

– Размазня, одним словом! – сделала заключение женщина. – Был у меня такой же интеллигент пару лет назад, только в очках и постарше тебя лет этак на десять. Очень он красиво о России говорил, особенно когда выпьет. Бывало, как бутылку осилит, то сразу и заголосит: «Нет больше России-матушки! Разменяли душу русскую на сивуху мутную да на бусы стеклянные! Повырубили вишнёвый сад! Надругались ироды над Русью православной»! – Говорит, а сам плачет. Ну и я с ним, как дура, за компанию. Поплакала я так дуэтом пару месяцев, а потом слезы утёрла и выгнала его.

– За что же такая немилость?

– Так ведь он, кроме как водку пить и за Россию страдать, ничего больше в жизни делать не желал. Вот я его и выгнала. Тяжело расставались, – вздохнула женщина. – До сих пор его прощальные слова помню: «Не меня ты, говорит, Аделина, выгоняешь! Ты, говорит, глупая женщина от совести своей избавляешься, потому как я в твоей жизни был… этим, как его… а, вспомнила: нравственным мерилом».

– И ушёл?

– Ушёл! Забрал из холодильника водку, жратвы на неделю, и ушёл. Я потом пару раз его случайно на митингах видела издалека, точнее, слышала, как он за поруганную Россию голосил. Одним словом – словоблуд! – махнула рукой Аделина.

– Ты тоже идейный, – сказала женщина и заглянула мне в слезящиеся очи. – Но ты другой! Ты плакать не будешь, ты скорее слёзы лить других заставишь, и ради неё ни себя, ни кого другого не пожалеешь.

– Ради кого?

– Да ради России вашей!

– Вашей? А у тебя, Аделина, есть другая Россия?

– Такой России, о которой на митинге кликушествуют, мне и даром не надо. Для меня Россия – это мой рабочий посёлок под Тверью, речка-невеличка, что под обрывом спряталась, перелесок берёзовый, через который батяня мой каждый вечер со станции после работы возвращался, дом-пятистенок, в котором маманя по праздникам пироги стряпала да гостей созывала…

– Хорошо говоришь, – перебил я поборницу русского образа жизни. – Да только живёшь ты сейчас не в своём рабочем посёлке, а в Москве, в Марьиной Роще, и, насколько я понимаю, съезжать обратно к речке-невеличке не собираешься.

– Это по глупости, – вздохнула Аделина. – От бабьей жадности. Мне ведь тоже кусочек своего женского счастья если не отхватить, то хотя бы отщипнуть хочется. Я, когда в Москву ехала, думала, что если в городе народу много, то значит и женихов больше, чем в нашем рабочем посёлке. А сейчас поняла, что и среди толпы мужиков можно быть одинокой. Так что мы с ней даже чем-то похожи.

– С кем это?

– Да с Россией: стоит она между Европой и Азией, словно красивая русская баба на перепутье, и куда податься – не знает, потому как нигде её не любят.

– И почему же не любят?

– А из зависти, Васенька, из зависти! У нас же так испокон веков ведётся: чем ты удачливее и счастливей, тем больше твоему счастью завидуют, тем больше у тебя недоброжелателей. Поэтому нас так долго в Общий рынок и не принимали. Куда ни кинь – кругом двойные стандарты.

– А про рынок и двойные стандарты ты откуда знаешь? – опешил я. Облик и словарный запас моей несравненной Ангелины никак не вязался с фразеологией политического обозревателя.

– Так из радио, Васенька. У нас на вокзале радиоточка круглосуточно работает, так за смену чего только не наслушаешься!

– И тебе завидуют?

– А как же. Конечно, завидуют. Вот хотя бы напарница моя, Тонька. Я ей про тебя рассказала, так она теперь, как смену передаём, обязательно про тебя спросит.

– И что же её интересует? – насторожился я.

– Да всё, Васенька! И кто ты такой, и откуда, и чего в Москву подался?

– И с какой такой стати незнакомая женщина вдруг так активно мной интересуется?

– Так из зависти, Васенька! Из обыкновенной бабьей зависти! Тонька – баба, как и я, одинокая, вот её чужое счастье и манит.

– А твоя Антонина не спрашивала тебя о том, спим ли мы с тобой вместе, и каков я в постели?

– Нет, об этом не спрашивала, – удивилась Аделина. – Хотя чего спрашивать, если и так понятно. Её больше интересовало, сильно ли ты водочку уважаешь, и что по пьяному делу языком треплешь.

– Тебе не кажется это странным?

– Что именно? – насторожилась женщина.

– Странно то, что одинокая женщина не интересуется у подруги, насколько её любовник хорош в постели, и при этом проявляет странное любопытство к тому, о чём я болтаю в пьяном виде?

– Действительно странно! – вытирая мокрые руки посудным полотенцем, согласилась Аделина. – На Тоньку это что-то не очень похоже.

– Плохо! – вздохнул я и вынул красные распаренные ноги из тазика. – Очень плохо!

– Чем же плохо, Васенька? – метнулась ко мне влюблённая буфетчица и стала тщательно вытирать мои ноги пушистым банным полотенцем.

– Плохо, что твоя подруга, по всей вероятности, работает на милицию, или на ФСБ.

– Как это работает? – в свою очередь опешила Аделина.

– Очень просто работает – негласно. В народе про таких, как твоя Антонина, говорят: стукачи!

– Ах, она, сучка! – воскликнула в сердцах женщина и от избытка чувств топнула ногой и упёрлась руками в крутые бока. – Мало того, что в буфете товар подворовывает, так ещё и «ментам» стучит!

– Теперь всё понятно, – сделал я заключение. – Твоя напарница попалась на воровстве, на этом её и завербовали.

– А зачем эта старая шалава «ментам» сдалась?

– Наивная ты, Аделина! Вокзал это, по твоему мнению, что?

– Вокзал – он и есть вокзал: паровозы всякие, электрички. В общем, ничего особенного.

– Вокзал, Аделина – это, прежде всего, люди! Сколько за смену через твой буфет людей проходит? Уйма! И все они разные, и все норовят в Москву прошмыгнуть, как школьник в кино без билета. Вот милицию и интересуют всякие подозрительные личности.

– Неужели террористы? – ахнула женщина.

– И террористы тоже, – кивнул я.

– Ты, Васенька, так обо всём этом говоришь, словно сам в «ментовке» работал.

– В милиции я не работал, – честно признался я. – Но об этом много читал в книжках про шпионов.

Это тоже было правдой. За время учёбы в Высшей школе ФСБ я прочёл массу специальной литературы по ведению и организации оперативно-розыскной деятельности.

– Мне, конечно, бояться милиции не стоит. Сама понимаешь: человек я положительный, законопослушный, и ни в чем предосудительном замешан не был, но бережёного бог бережёт, поэтому если она тебя попросит что-то разузнать про меня или что-то сделать…

– Уже! – тихо произнесла Аделина и от досады закусила губу. – Уже попросила, а я, дурочка, на её обещание повелась.

– И что же она тебя попросила? – спросил я, холодея от недоброго предчувствия.

– Понимаешь, Васенька, она мне на тебя погадать обещала. Ну, в смысле сойдёмся мы с тобой или мне дальше свой бабий век одной куковать. «Принеси, говорит, мне, Аделина, стакан, из которого он пил!» Ну, я и принесла. Аккуратно так упаковала в полиэтиленовый пакет, как Тонька велела, и принесла.

В этот самый момент я вдруг явственно услышал голос Ядвиги:

«Думаешь, что в тень ушёл, а по жизни стоишь ты на самом солнцепёке»!

– И когда это было? – сквозь зубы спросил я свою бестолковую сожительницу.

– Так дня через три, как ты у меня поселился, у меня с Тонькой о тебе разговор вышел. А на следующую смену я ей стакан и отнесла.

Значит, в милиции мои отпечатки пальцев со стакана уже «пробили», и выяснили, что подполковник ФСБ Каледин живее всех живых, о чём не преминули сообщить моему начальству. Значит, всё это время Баринов терпеливо ждал, пока я не потерплю фиаско и не вернусь с повинной в родные пенаты!

– И что же с нами, Васенька, после этого будет? – тоскливо заныла Аделина, догадавшись, что совершила в своей жизни очередную глупость.

– Будет то, что тебе твоя напарница нагадала: куковать тебе остаток жизни может, одной, может, вдвоём, но точно без меня, – зло процедил я сквозь зубы, и пошёл собирать походный баул.

Пока я торопливо бросал в баул вещи, в спину мне неслось тоненькое слёзное завывание, которое с каждой минутой крепло и повышало тональность, пока не перешло в громогласный плач с причитаниями.

«Талантливо рыдает, – мелькнула мысль. – Как по покойнику!»

На улице я достал сотовый телефон и позвонил в приёмную к Баринову. Мне ответил дежурный офицер.

– Прошу Вас соединить меня с генерал-лейтенантом Бариновым, – произнёс я казённым голосом.

– Кто его спрашивает? – поинтересовался дежурный равнодушно-вежливым тоном.

– Полковник Каледин.

– Прошу подождать.

Ждать пришлось не больше минуты.

– Полковник! – раздался в трубке хорошо знакомый скрипучий голос моего начальника. – Срочно приезжайте ко мне! Я думаю, нам с Вами есть о чём побеседовать.

Я ещё с минуту слушал в трубке тревожные короткие гудки, потом глубоко вздохнул и направился к ближайшей станции метро. На душе было муторно и немножко страшно. Я понимал, что ничего хорошего предстоящая встреча с начальством мне не сулит. Когда я задумывал свою операцию прикрытия, которая на деле оказалась чистейшей авантюрой, то намеревался вернуться в родную «контору» если не победителем, то хотя бы с хорошей дозой оперативной информацией по Таненбауму. Сейчас же я возвращаюсь подобно блудному сыну: неухоженный, с опущенными плечами и с показным покаянием на лице. Только, в отличие от библейского персонажа, рассчитывать на прощение строгого родителя не приходится.

«Интересно, что предпримет Баринов? – мелькнула в голове шальная мысль. – Объявит о неполном служебном несоответствии или понизит в звании? Эх, недолго пришлось красоваться полковничьими звёздами!»

Когда я входил в метрополитен, в голове почему-то крутилась строчка из некогда популярной песни. «Полковнику никто не пишет!» – напевал тихонько я, пробираясь через толпу потенциальных пассажиров к вагону метро. Народ к концу рабочего дня от усталости стал менее учтив, поэтому без всякого стеснения пинал меня и мой походный баул коленками.

– Полковника никто не любит! – бормотал я, яростно работая в ответ локтями. Наконец удалось протиснуться в вагон, я с облегчением вздохнул и пристроил баул возле торца сиденья, около самой двери.

Ехать предстояло минут двадцать, поэтому чтобы скоротать время, я стал играть в свою любимую игру, которую ещё в курсантские годы в шутку назвал «Ху есть Ху». Суть её состояла в том чтобы, выбрав объект для наблюдения и используя дедуктивный метод знаменитого сыщика, а также полученные в высшей школе ФСБ знания, попытаться определить с достаточной долей вероятности профессию, образование, привычки и социальное положение незнакомого человека.

Моё внимание привлекла девушка примерно 20–25 лет. Незнакомка находилась довольно близко от меня, поэтому, несмотря на то, что вагон был забит под завязку, я смог её хорошенько рассмотреть. Девушку можно было назвать симпатичной, если бы не её нос. Это был не маленький аккуратный носик московской ветреницы, это был нос, который имел заметную в районе переносицы горбинку и слегка нависал над верхней губой. В этот момент я вдруг понял, чем именно привлекла меня девушка. Меня зацепило едва заметное несоответствие созданного ею образа. Модно одетая крашеная блондинка имела типичные черты уроженки Кавказа.

Приглядевшись, я понял, что на голове девушки надет парик. Это, конечно, сугубо личное дело – носить парик или выставлять напоказ свои волосы, но что-то раньше я за «лицами кавказкой национальности» такой причуды не замечал. И макияж: он был слишком ярким. Девушка, воспитанная в строгости, а по-другому в кавказских семьях девочек не воспитывают, вряд ли с таким макияжем показалась бы на людях. Значит, её заставили ярко накраситься, надеть парик, и в таком виде выйти в город.

Спрашивается: зачем? Возможно, чтобы избежать встреч с московской милицией, возможно у неё нет регистрации, возможно…

Дальше я додумать не успел, так как в этот момент девушка повернулась, нашла кого-то глазами в толпе и едва заметно кивнула головой. Я попытался отследить траекторию её взгляда, и с удивлением обнаружил на задней площадке вагона ещё одну девушку в белом парике, таком же сером незастёгнутом плаще, с явными признаками беременности. По странному стечению обстоятельств, стоящая рядом со мной девушка тоже была беременной. Под расстёгнутым плащом заметно обозначился округлившийся животик. Вот только вела она себя не как будущая мама: живот выставляла вперёд, не пытаясь защитить от толчков и грубых прикосновений пассажиров.

Я и раньше замечал, что беременные женщины подсознательно оберегают плод внутри себя, закрывая живот руками, и для поддержания равновесия отклоняют корпус назад. Девушка, которую я в тот момент «разрабатывал», корпус не отклоняла, плод руками не закрывала, и плечи её были безвольно опущены.

В этот момент незнакомка посмотрела на меня чёрными глазами, и я от неожиданности вздрогнул: она смотрела на меня в упор, но, судя по всему, не видела…

Странный взгляд, какой-то отрешённый. Такой взгляд я встречал у раненых во время первой командировки в Чечню. Я навсегда запомнил устремлённый в небо взгляд раненного в живот боевика, которого мы обнаружили после ликвидации в «зелёнке» очередной базы. Он лежал на опавшей листве, зажимая руками рану на животе, и беззвучно что-то шептал. Наверное, молился, так как понимал, что ранение смертельное.

– Станция «Лубянская», – женским голосом произнёс внезапно оживший динамик, и двери вагона, издавая характерный шум, открылись.

– Ты стал излишне подозрительным, – сказал я сам себе. – Так и до шизофрении недалеко! – продолжал я корить себя, покидая вагон метро.

Что произошло в следующий момент, я осознать не успел, потому что взрывная волна с чудовищной силой ударила мне в спину, и я безвольной тушкой шмякнулся о гранитную колону.

Сам момент взрыва я не помню, просто в этот момент для меня погас свет, и мир перестал существовать. Видимо, контузия затронула мозг, потому что дальнейшие события я объяснить не в силах.

Перед тем, как вынырнуть из небытия, мне было видение: будто лежу я на спине, на берегу Царицынского пруда, а встать не могу. Тело меня не слушается, язык не ворочается, и ко всему ещё тошнит, словно с сильного перепою. Плохо мне, одним словом, очень плохо, а поделать ничего не могу. И в этот самый миг склоняется надо мной знакомая ведьма, укоризненно качает головой и говорит назидательным тоном: «Предупреждала же я тебя, чтобы ты с миром мёртвых не связывался, а ты не поверил. Ну да не беда, я тебе сейчас помогу».

С этими словами заходит Яга по колено в пруд и зачерпывает ладонями воду.

– Я для тебя солнышко зачерпнула. Оно тебе жизненной силы добавит, – шепчет ведьма и выливает воду из ладоней мне на лицо.

– Да-да, – бормочу я в ответ. – Немного солнца в холодной воде не помешает.

И в это момент я очнулся. Скажу честно: меня это не обрадовало: боль была такой, что если бы был выбор, то я предпочёл бы умереть, чем жить в таком состоянии дальше. И ещё была темнота. Я таращил глаза, но ничего не видел. Мне казалось, что окружавшая меня тьма заполнена невидимой ватой, через которую с трудом пробивался назойливый комариный писк.

Я с трудом перевернулся на живот и встал на четвереньки. Руки и ноги мои тряслись мелкой дрожью, а из носа и ушей обильно текло что-то тёплое.

Тем временем зрение понемногу стало восстанавливаться, и я стал различать силуэты мечущихся по перрону людей. Я попытался ползти, но в это время под левую руку подкатился бело-красный мяч. Неосознанно я зачем-то попытался взять его в руку, но тут же испуганно отдёрнул ладонь: «мяч» имел два глаза и накрашенный яркой губной помадой рот.

Не веря своим глазам, я потряс головой и снова взглянул на странный бело-красного цвета предмет. Сомнений не осталось: это голова стоявшей рядом со мной в вагоне девушки. Её белый парик обильно забрызган кровью, рот приоткрыт, а в остекленевших чёрных глазах навсегда застыло удивление. Что больше её удивило – наступившая смерть или короткая неудавшаяся жизнь, – я разгадать не успел, потому что в следующий момент меня вырвало. Нет, не просто вырвало, несколько минут меня натурально выворачивало наизнанку, и я сильно забрызгал вокруг себя желудочным соком и кровью серые мраморные плиты, отполированные ногами москвичей.

Комариный писк в ушах сменился монотонным шумом, напоминающим радиопомехи, зрение восстановилось почти полностью, и я увидел всю ужасающую картину последствий взрыва. Превозмогая боль, я пополз в сторону от развороченного взрывом вагона, горящая обшивка которого щедро наполняла станцию удушающим дымом.

Я бездумно полз на четвереньках по перрону, поминутно сплёвывая кровь, пока чьи-то заботливые руки не подхватили меня и не понесли наверх, к выходу.

В машине «Скорой помощи» молодой врач профессионально ощупал моё тело и поставил предварительный диагноз:

– Проникающих ранений нет, повреждена грудная клетка, вследствие общей контузии возможна черепно-мозговая травма. Жить будет.

Молодой эскулап ошибался: в этот день я умер во второй раз. Смерть наступила не вследствие контузии, и не из-за поломанных рёбер – это было решением моего руководства. Мне не дали воскреснуть в интересах следствия.

Лёжа в машине на носилках, я не догадывался, что, как только в приёмном покое у меня в кармане куртки обнаружат удостоверение офицера ФСБ, участь моя будет решена: моя фамилия официально будет внесена в списки погибших, а меня самого ночью скрытно вывезут в закрытое лечебное учреждение, подведомственное «конторе».

Мне ещё долго суждено оставаться невидимкой.

Для всех моих друзей и недругов я был мёртв, а мёртвые, как известно, следов не оставляют и тени не отбрасывают.

Сейчас на стене станции «Лубянская» установлена памятная доска, на ней золотом начертан скорбный список: фамилии и имена тех, кто погиб в результате террористического акта. Там есть и моё имя. Это не ошибка, просто у меня такая работа.

 

Глава 3. Из жизни полицейских

Встреча со связником, которую я так долго ждал, произошла в самый канун Нового года. Я стоял в просторном фойе возле огромного сводчатого окна и бездумно смотрел, как падает снег. Лечебное заведение, в котором я восстанавливал силы и здоровье, притаилось на самом краешке Москвы за высоким глухим забором, выкрашенным в защитный зелёный цвет.

До Великой Октябрьской бузы этот дом принадлежал какому-то богатому мануфактурщику, который умудрялся одновременно «сосать кровь из рабочего класса» и снабжать Российскую империю первоклассными тканями.

Это было классическое «дворянское гнездо»: с белыми колонами, огромными, в человеческий рост, сводчатыми окнами и многочисленной лепниной на фронтоне. Сам дом был окружён садом, который раньше пересекали геометрически выверенные и посыпанные жёлтым речным песком дорожки. После того, как владелец усадьбы благополучно сбежал за границу, новые революционно настроенные московские власти дом и прилегающий к нему участок земли вместе с садом национализировали и устроили в нём лечебницу для бывших политических каторжан.

Однако Вождь всех времён и народов не любил всё то, что напоминало ему о сибирской ссылке, поэтому, как всегда, поступил мудро: взял и общество политкаторжан распустил. Впоследствии лечебницу передали Железному Феликсу, то есть на баланс «ЧК». Чекисты в ту лихую годину полностью посвятили себя борьбе с многочисленной контрреволюционной нечистью, поэтому заниматься ландшафтным дизайном им было недосуг. Со временем сад разросся и одичал, дожди смыли с дорожек золотистый песок, а сами дорожки заросли сорной травой.

После моей последней поездки на московском метро врачи выхаживали меня целых два месяца. У меня полностью восстановился слух, перестали дрожать руки, и приступы выматывающей головной боли случались всё реже и реже. Вот только в минуты сильного душевного волнения я стал заикаться, но весь медицинский персонал, включая нянечку, убеждал меня, что со временем заикание исчезнет.

Практически я чувствовал себя здоровым, но местные эскулапы убеждали, что в моих же интересах за мной «…надо ещё немножко понаблюдать». Я догадывался, что курс лечения окончен, и они, в ожидании решения руководства по моей персоне, просто тянут время. Понимал, и процесс выписки ускорить не пытался.

За время лечения я подхватил «вирус равнодушия», и теперь на протекающую жизнь смотрел без былого запала. По большому счету, мне было абсолютно всё равно, оставят меня на службе или комиссуют по здоровью.

Во время очередного обхода лечащий врач, подметив моё «вялотекущее» состояние, задал несколько вопросов, выслушал не слишком глубокомысленные ответы, и направил к психиатру.

Психиатр поработал со мной около получаса, полистал историю болезни и выдал более чем странный диагноз: «общий пофигизм»!

– Как Вы сказали? – переспросил я «инженера человеческих душ», не поверив своим ушам.

– Я не знаю, как это звучит на латыни, – издевался толстощёкий медик, – но на русском языке это можно истолковать как полная утрата социальных ориентиров в результате перенесённой травмы. У Вас ведь была ЗЧМТ – закрытая черепно-мозговая травма?

– Контузия у меня была, – вяло поправил я специалиста.

– Хм, – сказал врач и откровенно ухмыльнулся. – Можно подумать, одно другое исключает! Травма мозга – это следствие полученной Вами контузии. Вы сейчас переживаете, период социальной адаптации, трудность которой в том, что старые критерии оценки жизнедеятельности в результате перенесённого стресса Вы подсознательно отвергаете, а новые ещё не выработали! Отсюда и «общий пофигизм». Это, конечно, шутка. Вам, наверное, будет понятней, если я скажу, что у Вас таким образом проявились последствия посттравматического шока. Однако это поправимо: при правильном уходе и небольшой психологической коррекции апатия пройдёт, и Вы снова ощутите вкус к жизни.

Связной пришёл ко мне ещё до того, как наступило обещанное психиатром улучшение, поэтому я встретил его без всякого энтузиазма.

Как я упоминал, в тот момент я находился в фойе, где через морозные узоры на стекле меланхолично наблюдал за падающими снежинками.

Боковым зрением я заметил, как в мою сторону направился широкоплечий мужчина с открытым лицом и располагающей улыбкой.

«Типичный русак, – отметил я про себя. – Вероятней всего, уроженец Рязанской или Псковской области».

– Судя по шраму на правом виске и тщательно подобранной пижаме, Вы – Кантемир Каледин, – произнёс он вместо приветствия и по-доброму улыбнулся.

– Судя по тому, что Вы не надели халат в рукава, а накинули на плечи, Вы посетитель, а не медик. – вяло парировал я. – А если к этому присовокупить тот факт, что Вам известны мои приметы, то с большой долей вероятности можно сделать вывод: Вы мой коллега, которому строгое начальство поручило проведать раненого героя и передать пакет с апельсинами. Так?

– Так! – согласился собеседник и смешно сморщил нос. – Вот только апельсинов я не принёс, это было бы как-то фальшиво.

– Согласен, – произнёс я примирительным тоном и протянул руку для пожатия. – Бог с ними, с апельсинами. Как прикажете Вас величать: по званию или по имени-отчеству?

– Давайте без чинов. Зовите по имени, Алексеем.

– Принимается! В таком случае и я для Вас просто Кантемир.

– Не возражаю! – ещё шире улыбнулся визави и поправил сползающий с широких плеч белый халат, который ему был явно мал. – Если Вы не против, на этом закончим обмен любезностями, и я перейду непосредственно к деловой части нашей встречи.

В ответ я кивнул головой и приготовился слушать.

– Наш общий знакомый передаёт Вам привет и выражает уверенность в том, что Вы продолжите работу по операции «Таненбаум».

– Значит, все мои не слишком удачные потуги по поиску таинственного злодея облечены в форму операции, которая даже имеет имя собственное? – усмехнулся я и стал выводить пальцем узоры на замёрзшем стекле.

– А что, можно работать как-то иначе? – удивился новый знакомый.

– Можно, – утвердительно кивнул я головой и вывел пальцем на стекле очередную загогулину. – Раньше я именно так и работал. Разве Вам «наш общий знакомый» не говорил?

В этот момент сознание нарисовало мне картину, в которой я воочию увидел знакомый кабинет и «нашего общего знакомого» – генерала Баринова. Владимир Афанасьевич что-то по привычке мне выговаривал, и даже показалось, что я слышу назидательный тон его скрипучего голоса.

– Да-да, – закивал головой связной. – Мне говорили, что раньше Вы всегда работали «соло». Однако сейчас оперативная обстановка не в нашу пользу, и руководство «конторой» рисковать не хочет, поэтому к операции подключили целый ряд сотрудников.

– Оперативная обстановка всегда оставляла желать лучшего, – пробормотал я и зачем-то отпечатал на морозном стекле ладонь. – А наши высоколобые аналитики не задумывались, как я, официально внесённый в списки погибших в результате террористического акта на станции «Лубянская», буду руководить людьми?

– А руководить не надо, – уже без улыбки ответил Алексей. – Надо работать! Что же касается погибшего полковника Каледина, то мир праху его! Отныне Вы Васильчиков Валерий Сергеевич, майор полиции, переведённый из Ростова на оперативную работу в город Москву, в УВД «Центральное». Вот ваше служебное удостоверение. Не потеряйте! Что Вы, Кантемир, на меня так странно смотрите? Не нравится фамилия?

– Мне всё, абсолютно всё не нравится! – скрипнул зубами я. – Это же надо до такого додуматься: я – мент! Да они там что, с ума сошли? Другой «легенды» придумать не могли?

– «Легенда» как «легенда», – пожал плечами связной. – Чем она Вас не устраивает? Вы, кстати, не мент, а полицейский, старший опер! Между прочим, хороший опер! Вы с блеском прошли аттестацию, и Вас повысили в должности. Поэтому московские кадровики выдернули Вас из провинциального Ростова на широкий оперативный простор.

– А не проще ли было сделать меня частным детективом и тем самым предоставить полную свободу действия? – продолжал горячиться я. При одной мысли о предстоящем погружении в дружный полицейский коллектив я ощущал себя обманутым псом, которого после смерти вместо собачьего рая поместили в кошачий питомник.

– Может быть и проще, – согласился Алексей. – Только частный детектив не обладает теми властными полномочиями, какие есть у действующего офицера полиции, поэтому его часто посылают подальше. Не секрет, что детектив результативно работает лишь тогда, когда находится в плотной связке с бывшими коллегами из силовых структур. А если это так, то зачем нам посредники?

– Всё равно не представляю, – закрутил я головой, – как буду совмещать работу сотрудника уголовного розыска и работу по операции «Таненбаум»? Да на меня с первого же дня повесят пяток «глухарей» и ещё десяток вялотекущих оперативно-розыскных дел. Да с такой нагрузкой мне поссать некогда будет, не то что работать параллельно на родную «контору»!

– Вы, главное, внедритесь, осмотритесь, познакомьтесь с коллективом, и зарекомендуйте себя, как профессионал, а о направлении вашей оперативно-розыскной деятельности мы позаботимся. Ещё вопросы есть?

– Есть! Где сейчас обретается настоящий майор Васильчиков? Я так понимаю, что он реально существует, иначе при первом же запросе в Ростов вся наша оперативная комбинация рухнет, как карточный домик.

– Правильно понимаете, – снова улыбнулся связной. – В настоящее время майор полиции Васильчиков отдыхает в одном из наших подведомственных санаториев. По окончании операции «Таненбаум» он будет переведён для дальнейшей службы в Петербург.

– Он посвящён в детали операции?

– Нет, что Вы! Васильчиков знает лишь то, что его непосредственно касается. Ему известно, что под его именем в Москве работает наш сотрудник, и что по окончанию операции он будет направлен в Питер, куда он, кстати, горячо стремится.

– Когда прикажете приступать к работе в УВД «Центральное»?

– После выписки, – улыбнулся Алексей и на прощанье крепко пожал мне руку.

* * *

Уголовное дело по факту причинения гражданину Шестопёрову Петру Семёновичу тяжких телесных повреждений в виде двух колото-резаных ран относилось к разряду так называемых «неочевидных» дел. Определение «неочевидное» употребляется в том случае, когда головная боль в виде уголовного дела уже есть, живой или мёртвый потерпевший имеется, а злодея, как любят выражаться оперативные работники, «…установить не представилось возможным». То есть предъявить обвинение и спросить за причинённое злодейство не с кого. Отсюда следует неутешительный вывод: главное условие торжества закона – неотвратимость наказания не выполняется, так как наказывать некого!

Со временем из «неочевидных» дел, как из насиженных старой несушкой яиц, вылупляются «глухари» – нераскрытые уголовные дела, судебная перспектива которых теряется в тумане прошлых лет. В принципе призрак этой страшной побитой молью и временем птицы свил себе гнездо в каждом кабинете, где обитает и мается душа хотя бы одного следователя.

«Неочевидным» делом Шестопёрова занимался молодой следователь Саня Егоркин, которого начальство с первых дней службы загрузило работой по самую белобрысую маковку. Кроме упомянутого «неочевидного» дела, в производстве Егоркина была дюжина очевидных дел, связанных с хищением металла, парочка групповых дел по «хулиганке», три грабежа и одно по незаконной предпринимательской деятельности. Весь служебный день, а часто и ночь, Санька вертелся, как юла, но в отведённые законом срок следствия не укладывался.

– Надо помочь молодому «следаку», – сказал начальник уголовного розыска Кавалеров. – А то затюкают его, глядишь, и этот сбежит в частные детективы или на вольные хлеба, в адвокаты.

Тёртый временем и битый всевозможными проверками старый майор знал, о чём говорил: текучка среди следователей была большая. Редко кто из молодых сотрудников выдерживал такие нагрузки. Поэтому, досыта нахлебавшись романтики в следственном отделе, юноши уходили в патрульно-постовую службу или ГИБДД, а молодые девушки – в паспортно-визовой службу или в декрет. Вообще-то кадровый вопрос следственного отдела не касался Кавалерова, но его опера работали со следователями в одной связке, поэтому оставаться равнодушным старый сыщик не мог.

– Судя по отзывам в твоём личном деле, – продолжал Кавалеров, протягивая мне «отдельное поручение» на проведение следственно-розыскных действий подписанное Егоркиным, – для тебя это семечки!

– У меня таких «семечек» полный сейф! – по привычке огрызнулся я.

– Думаешь, у других меньше? – вздохнул майор. – Пока наше государство будет держать народ на полуголодном пайке, народ будет воровать! Так что могу тебя обрадовать: в ближайшие десять лет снижение нагрузки не предвидится.

Откровенно говоря, мне Кавалеров нравился. Был он опытным и, что немаловажно, честным ментом, точнее, полицейским. Лет десять назад старшему оперу Вальке Кавалерову начальство предложило должность начальника уголовного розыска.

– Зачем мне этот «геморрой»? – напрямую спросил Кавалеров, глядя в хитрые глаза начальника Управления. Валька хорошо помнил о горькой доле бывшего начальника «угро», который как ни старался, а так и не смог совместить в своей работе высокий процент раскрываемости преступлений и законные методы оперативно-розыскной деятельности. За это районный суд направил его на долгие пять лет в места не столь отдалённые, в смертельные объятия его бывших подследственных.

– Не пойду на повышение, – упорствовал Валька. – Не заставите!

Тогда начальник Управления нарисовал Кавалерову картину его ближайшего будущего, которая по трагизму не очень сильно отличалась от ситуации, в которую попал бывший начальник уголовного розыска.

– Нет, конечно, если ты согласишься, то ничего этого не будет, и твои старые грешки мы позабудем, – уверял полковник. – Более того, на первых порах обещаю тебе своё личное покровительство.

Положение было хуже губернаторского, поэтому Кавалеров вздохнул и согласился. Именно тогда к нему приклеилось неблагозвучное прозвище «Конь». Ничего лошадиного в облике Кавалерова не было, просто он был «рабочей лошадкой», и честно тянул на своих плечах целый воз проблем, которых день ото дня становилось всё больше и больше.

Когда Вальке, теперь уже Валентину Ивановичу, становилось совсем невмоготу, он прибегал к старому испытанному способу: уходил в запой. Точнее, это был даже не запой, а некий ритуал, который помогал ему релаксировать в условиях «…сложной оперативной обстановки». Верным признаком того, что Валентин Иванович уезжает на дачу, где, как шутили его подчинённые «…будет работать с документами, не приходя в сознание», был факт сдачи им в «оружейку» своего табельного «ПМ».

С пистолетом Кавалеров никогда не расставался, и если сдавал его, то перед очередной «релаксацией», да и то только из опасения потерять его, будучи во хмелю. Пару дней закрывшись в ветхом строении, которое по документам именовалось не иначе как садовый домик, Кавалеров пытался отвлечься от проблем, оглушив себя лошадиной дозой алкоголя. Помогало это ему или не очень, Кавалеров не признавался даже жене, но «релаксация» всегда заканчивалась одинаково: на исходе вторых суток Валентин Иванович, стуча кулаком по столу, начинал спорить с невидимым собеседником. В самый разгар спора он швырял в оппонента служебным удостоверением, после чего засыпал прямо за столом.

На третий день, рано утром, Кавалеров, похмелившись остатками вчерашней трапезы, находил удостоверение, прятал в нагрудный карман и спешил на первую электричку. Дома он тихонько, стараясь не разбудить домашних, пробирался в ванную комнату, где тщательно брился и долго стоял под душем. После душа Валентин Иванович выпивал большую кружку свежезаваренного чая, глубоко вздыхал и ехал в отдел, чтобы снова впрячься в хомут повседневных забот.

Начальство сквозь пальцы смотрело на его выходки, оформляя невыходы на службу как отгулы, коих у Кавалерова, так же, как и у любого опера, имелось превеликое множество.

– Я посмотрю, что можно сделать, – заверил я Кавалерова и, сунув бланк «отдельного поручения» в карман, направился в кабинет Егоркина.

Следственный отдел находился в соседнем двухэтажном здании, расположенном в тридцати метрах от центрального корпуса ОВД. Внутри отдела царила повседневная суета и неразбериха, в которой равномерно были перемешаны потерпевшие, свидетели, подозреваемые, понятые, обвиняемые, и очаровательные молоденькие следователи женского пола, коих в отделе было большинство.

Егоркина я застал в кабинете во время проведения очной ставки между обвиняемой и потерпевшей. Молодой, но уже познавший нюансы следственных действий на практике следователь разместил женщин по разные стороны своего письменного стола, чтобы они в процессе проведения очной ставки не могли дотянуться друг до друга.

И, судя по всему, предосторожность не была лишней: две рассерженные фурии с трудом сдерживались, чтобы не вцепиться друг другу в волосы, и, наверное, давно бы это сделали, но им мешал стол. Кто из них был потерпевшей, а кто обвиняемой, понять было трудно, так как обе уже перешли на личности и щедро награждали друг друга нецензурными эпитетами.

– Тихо! – рявкнул Егоркин и для пущей убедительности грохнул кулаком по столу. – Ещё одно нецензурное ругательство, и я вас обеих задержу за нарушение общественного порядка. Будете потом по приговору суда в изоляторе полы месяц мыть!

Женщины притихли, но взаимная ненависть так и сочилась из них в каждом взгляде, в каждом движении. Кое-как покончив с формальностями по ознакомлению участниц очной ставки с протоколом, Егоркин отпустил обеих, но с интервалом в пять минут, чтобы не встретились и не продолжили «дискутировать» в коридоре следственного отдела.

– Ух! – выдохнул Егоркин и глотнул воды прямо из горлышка мутного графина. – Умаялся я с ними.

– Это у тебя что? – машинально поинтересовался я, кивнув головой в сторону коридора.

– «Хулиганка»… Эти фурии – бывшие подруги, одна увела у другой законного мужа. Брошенная жена, конечно, не стерпела, хлебнула для храбрости водочки и поздней ночью пошла разбираться на квартиру к бывшей подруге. В результате разбирательство вылилось в битьё посуды, вырывание друг у друга прядей волос, матерную брань и расцарапанные лица. Соседи ночному «концерту» не обрадовались и вызвали наряд патрульно-постовой службы. В результате всех фигурантов сопроводили в отдел, где они провели ночь в «обезьяннике», а утром судья по материалам проверки возбудил дело по статье «хулиганство».

– Какое же здесь «хулиганство», если есть мотив? – блеснул я юридическими знаниями.

– Верно! – живо согласился Егоркин. – Но это сейчас ясно, что есть мотив – ревность, а на момент возбуждения дела и потерпевшая и обвиняемая об истинных причинах конфликта умалчивали. На днях по-новой предъявлю обвинение, и буду переквалифицировать дело на побои, а ты ко мне по какой надобности?

– По делу Шестопёрова.

– А, ножевое! – почему-то обрадовался Егоркин. – Дело, по моему мнению, плёвое, но мутное какое-то. Там потерпевший что-то темнит. Возьми, почитай, – и Егоркин сунул мне в руки тоненькую папку, – но только у меня в кабинете.

Я пристроился на продавленном кресле в уголке кабинета и углубился в чтение. Дело действительно было несложное. Ранним зимним утром 10 января в приёмный покой районной больницы поступил потерпевший Шестопёров с проникающим ножевым ранением в брюшную полость. Точнее, ножевых ранений было два: первое представляло собой резаную рану предплечья правой руки, а второе – колотое проникающее в брюшину. Потерпевшего быстро прооперировали, так как в результате внутреннего кровоизлияния вовсю шёл воспалительный процесс и через пару часов он вполне мог отдать богу душу.

Дежурный следователь допросил потерпевшего сразу после того, как последний отошёл от наркоза и стал адекватно реагировать на внешние раздражители, в том числе и на следователя. Пётр Семёнович вяло пытался убедить следователя в том, что ранение ему причинили неизвестные молодые люди вечером 9 января на улице в двухстах метрах от его дома, когда он выгуливал Нюшу. Нюша оказалась породистой сукой, короткошёрстным терьером женского пола.

Со слов потерпевшего было известно, что конфликт с неизвестными лицами разгорелся после того, как один из подвыпивших молодцов поддал Нюше ногой под зад. В ходе возникшей перепалки один из пьяных оппонентов Петра Семёновича выхватил нож и попытался нанести ему удар в грудь. Петер Семёнович подставил руку и отклонил удар, хотя и получил при этом резаную рану правой руки. От второго удара он уклониться не смог, и преступник пропорол ему брюшину. На этом схватка закончилась: подвыпившие молодые люди дали дёру, а потерпевший Шестопёров, зажав рукой рану, побрёл домой. Дома жене о полученном ранении он ничего не сказал.

– Мы с ней в этот вечер были в ссоре, и мне не хотелось в очередной раз выслушивать от неё, что я тряпка и не могу за себя постоять, – пояснил следователю Шестопёров. – А «Скорую помощь» вызывать не стал, так как думал, что рана неглубокая и заживёт сама по себе.

Однако с каждым часом ему становилось всё хуже и хуже. В 5 часов утра, когда терпеть боль не стало сил, он пришёл в спальню и попросил жену вызвать «неотложку». С женой случилась истерика, но «Скорую помощь» она вызвала.

Я дважды перечитал показания потерпевшего, и хотя версия о неустановленных молодых людях звучала правдоподобно, меня не отпускало ощущение, что Шестопёров лжёт от первого до последнего слова.

Допрос жены потерпевшего, Шестопёровой Гузель Наильевны, ясности в дело не внёс: её показания почти полностью совпадали с показанием мужа.

– Ты жену потерпевшего видел? – спросил я Егоркина, который только что закончил очередной допрос свидетеля.

– Видел, – ответил Санёк и почему-то усмехнулся. – Занятная мадам!

– И чем она тебя зацепила?

– Да у неё есть чем мужика зацепить, – мечтательно произнёс холостой Егорки. – Представь себе: жгучая брюнетка, глаза раскосые, зелёные, губы, как у Анджелины Джоли, грудь… про грудь я вообще молчу!

– А характер?

– Вот здесь я затрудняюсь с определением! – глубокомысленно хмыкнул знаток женщин. – То ли классическая язва, то ли первостатейная стерва! И как с ней Петрушка живёт?

– Ты знаком с потерпевшим?

– Только в рамках уголовного дела.

– Но ты назвал его Петрушкой.

– Это потому, что наш потерпевший – типичный подкаблучник. Тюфяк, одним словом, а не мужик.

– А жена наставляет ему рога, – предположил я.

– Не уверен. У меня на этот счёт фактов никаких нет. Хотя соседи показали на допросе, что чета Шестопёровых часто ссорилась, но в основном во время ссоры был слышен голос жены Шестопёрова. В ходе конфликта она, если так можно выразиться, вела главную партию, а муж в ответ что-то невнятно бубнил. Я с ней во время допроса замучился: я ей слово – она мне два! Я ей вопрос, она мне встречный! И так весь допрос. И чего я только за этот час не выслушал: и оборотни мы в погонах, и бездельники, которые только и делают, что взятки берут, и что это мы виноваты в том, что не уберегли её драгоценного муженька от вооружённой банды хулиганов.

– Лучшая защита – это нападение?

– Возможно. Я так глубоко ещё не копал. Понимаешь, дело я к производству недавно принял, так что вдумчиво с ним поработать времени не было.

Я опять углубился в дело, и не зря. В конце дела была подшита справка о наличии в крови потерпевшего алкоголя.

– На момент получения ранения Шестопёров был пьян? – снова обратился я к Егоркину.

– Выпивши, – не глядя на меня, ответил Санёк, который был занят изучением каких-то финансовых документов.

«Видимо, переключился на дело по незаконному предпринимательству», – машинально отметил я, в ожидании дальнейших пояснений.

– При повторном допросе он заявил, что в тот вечер вместе с женой был в гостях у сослуживца.

– Фамилия и адрес сослуживца известны?

– Да, его координаты указаны в допросе.

– Допрошен?

– Кто? Сослуживец? Нет. А зачем, он ведь о конфликте ничего не знает.

– Вызови его на завтра.

– Зачем?

– Надо! Я сам его допрошу. Хотя нет, я лучше сам к нему вечерком нагряну. Ты же говоришь, что дело мутное, вот и давай черпать информацию из дополнительных источников. Даже если он ничего нового не скажет, то хотя бы даст развёрнутую характеристику своему коллеге по работе. Да, кстати, а где работает Шестопёров? В допросе написано, что он начальник отдела продаж.

– А я что, не записал? Значит, лопухнулся! Он что-то говорил про какую-то торговую корпорацию. Чёрт! Забыл название! Ну, это поправимо, – и Егоркин стал давить на кнопки сотового телефона.

– Всё, дозвонился! – радостно сообщил он мне после короткого телефонного разговора. – Завтра в десять часов господин Шестопёров будет у меня в кабинете, как штык.

– Что ты ему сказал?

– Правду! Сказал, что в свете вновь открывшихся обстоятельств необходимо провести дополнительный допрос.

– Думаешь, придёт?

– Придёт! Куда он денется! Могу поспорить, что сейчас господин Шестопёров мечется по кабинету, пытаясь вычислить, что именно стало известно следствию.

– Я хотел бы присутствовать при допросе.

– Без проблем! – быстро согласился следователь. – И хотя УПК запрещает оказывать на фигуранта уголовного дела психологическое давление при проведении следственных действий, но именно этим мы завтра с тобой и займёмся.

На следующий день за четверть часа до начала допроса я был в кабинете Егоркина, и хотя это был мой далеко не первый допрос, волновался как перед первым свиданием.

Шестопёров был точен: ровно в десять часов открылась дверь, и в кабинет вошёл высокий статный мужчина с открытым лицом. Его можно было назвать симпатичным, если бы не бегающие глазки, к тому же он нервно морщился, отчего создавалось впечатление, будто у него болит зуб.

Сев на предложенный стул, Пётр Семёнович опасливо покосился на меня.

– Сегодня на допросе будет присутствовать Васильчиков Валерий Сергеевич, майор полиции, – представил меня Егоркин. – Валерию Сергеевичу поручено оперативное сопровождение расследования. Надеюсь, Вы не возражаете?

Шестопёров не возражал, но и радости на его лице я не заметил.

– Раз возражений нет, предлагаю преступить к делу, – вклинился я в допрос. После этих слов потерпевший напрягся и непроизвольно подался вперёд. – Накануне получения ножевых ранений Вы с супругой были в гостях у своего коллеги Виктора Никанорова. Подтверждаете этот факт?

– Подтверждаю, – откликнулся потерпевший и тут же закашлялся. – Что-то в горле пересохло, – виновато пояснил он.

«Значит, сильно нервничает, – отметил я про себя. – Пускай понервничает, мне это на руку».

– Я этого и не скрывал. А какое отношение это имеет к делу…

– Имеет, – выдержав паузу, произнёс я с многозначительным видом. – На предыдущем допросе Вы умолчали о том, что в гостях между Вами и вашей женой произошла ссора.

– Дела семейные! С кем не бывает, – с показным равнодушием пояснил Пётр Семёнович и закинул ногу на ногу.

– Бывает, – легко согласился я. – И то, что ваша жена после ссоры вызвала такси и одна уехала домой, тоже пока ни о чём не говорит. Я вчера был у Никанорова дома, и он пояснил, что после ухода жены Вы оставались в гостях ещё примерно минут сорок.

– И что такого? Мы с женой часто соримся, я её характер хорошо знаю, поэтому и приехал домой через час. По моим расчётам, она за час должна была успокоиться.

– Ну и как, успокоилась? – вклинился Егоркин.

– Не знаю, – нервно дёрнулся потерпевший. – Не знаю. Я с ней не разговаривал и к ней в комнату не заходил. Я сразу пошёл выгуливать собаку.

– То есть вы не переодевались, а как были в куртке, подцепили собаку на поводок и пошли гулять во двор? – перехватил я у Саньки инициативу.

– Да, именно так и было.

– Вы были в куртке, которая сейчас на Вас?

Потерпевший почувствовал подвох и занервничал ещё больше.

– Так да или нет? – продолжал напирать я.

– В этой! – повысил голос потерпевший. – Я не понимаю, что происходит! Вы оба ведёте себя так, словно меня в чём-то подозреваете.

– Вы подозреваетесь в даче заведомо ложных показаний, – привычно уточнил следователь. – Статья триста семь УК РФ. Вас с ней знакомили под роспись.

«Молодец! – мысленно похвалил я Егоркина. – Вовремя ввернул об ответственности по триста седьмой. А ведь он даже не знает, какой сюрприз я приготовил для Шестопёрова».

– Значит, неустановленные следствием лица ударили Вас ножом, когда на Вас была надета эта самая куртка? – и я ткнул пальцем в грудь потерпевшего.

Шестопёров заёрзал на стуле и неуверенно кивнул в знак согласия.

– А если так, то покажите на куртке порез.

– Какой порез? – забеспокоился Шестопёров.

– На куртке от удара ножом должен остаться след. Покажите его.

– Нет у меня никакого пореза, – быстро сообразил Пётр Семёнович, и тут же выдал новую версию: – В момент удара куртка была расстёгнута.

– А что, десятого января вечером было заметное потепление? – ехидно уточнил Егоркин.

– Выпивший я был, – отбивался Шестопёров. – Вот мне и казалось, что не холодно.

– Допустим, – подхватил я Санькину инициативу. – А костюм вы тоже расстегнули? А когда Вам нанесли удар ножом по правой руке Вы, наверное, были без куртки и пиджака? На вашей верхней одежде нет повреждений, зато они есть на рубашке. Это зафиксировано в протоколе осмотра вещественных доказательств.

– И что из этого следует? – неуверенно спросил потерпевший.

– Из этого, господин Шестопёров, следует, что Вы заврались! – жёстко произнёс следователь. – А это до двух лет лишения свободы, я ведь не зря напомнил Вам об ответственности по статье триста семь УК РФ!

– Я не вру, – промямлил Шестопёров.

– Врёте! Ещё как врёте! – умышленно сорвался я на крик и даже припечатал ладонью по столу, отчего вздрогнул не только потерпевший, но и Егоркин. – При осмотре места происшествия следов крови на снегу не обнаружено! Нет их и на всём пути следования от места, где, как Вы утверждаете, Вам нанесли ранение. Нет их и в подъезде, зато на вашей кухне весь пол был перепачкан кровью, хотя ваша жена постаралась замыть кровь. Это зафиксировано в протоколе осмотра места происшествия. Будете отрицать?

Шестопёров молчал, только его лицо приобрело меловой оттенок. Я незаметно кивнул Егоркину, дескать, можешь дожимать.

– Не было никаких подвыпивших молодых людей, – металлическим голосом произнёс Санёк. – Как не было конфликта во дворе вашего дома. Ножом Вас ударили на кухне, когда Вы сняли пиджак и остались в рубашке. Ваши соседи показали, что вечером девятого января они слышали шум из вашей квартиры, и крики. Кричал мужчина, то есть Вы. Хотите, расскажу, как было на самом деле?

– Не надо, – разлепил губы Пётр Семёнович. – Ничего не надо. Я… я сам себя порезал. После ссоры с женой я хотел покончить с собой…

– …Поэтому полоснули себя не по горлу, а по предплечью правой руки, – перебил я его. – Это новое слово в истории суицида! К тому же зачем так изгаляться: брать нож в левую руку и резать предплечье на правой руке. Вы ведь не левша! Потом перекладывать нож в раненую правую руку и бить себя ножом в левую половину живота?

– Хотите взять вину на себя? – вклинился Егоркин. – Не получится! Судебно-медицинская экспертиза легко докажет, что колотую рану Вы сами себе нанести не могли – не тот угол раневого канала. Уж поверьте мне, следователю. Я на ножевых, можно сказать, собаку съел!

– Что же теперь будет? – заскулил Пётр Семёнович и закрыл лицо ладонями.

– Вы сейчас пойдёте домой, – после небольшого раздумья произнёс Санек.

– Пойдёте домой, и убедите жену написать явку с повинной. Хоть это и является нарушением процессуальных норм, но я обещаю закрыть на это глаза и её признательные показания приобщу к материалам дела. Только в этом случае можно рассчитывать на условный срок.

– А если она не согласится?

– Тогда ей придётся отъехать на пару лет за Урал, вероятней всего, под Нижний Тагил – там у нас женская колония. Вы тоже без «подарка» не останетесь: пару лет условного срока за дачу ложных показаний я Вам обещаю, и тогда прощай престижная работа! Кому сейчас нужен уголовник?

После того, как Шестопёров ушёл, мы с Егоркиным долго молча сидели в кабинете, и на душе у меня было мерзопакостно.

– Дурацкие у нас законы, – наконец нарушил я молчание. – Приходится натравливать мужа на родную жену.

– Угу, – буркнул Санёк. – На родную жену, которая его чуть на тот свет не отправила. Я пару месяцев назад дело по тяжким телесным в суд направил, так вот там наоборот было: муж жену ногами до смерти забил. Тоже, можно сказать, дело семейное!

– Хочешь сказать, что проведение очной ставки между близкими людьми, где они будут уличать друг друга во лжи, сплотит семью? – не успокаивался я.

– Хочу сказать, что Шестопёров мог воспользоваться пятьдесят первой статьёй и не давать никаких показаний, а не изобретать мифических хулиганов с ножами. А его жёнушка могла попридержать характер и не пырять кормильца ножом в брюхо.

– Кстати, из-за чего у них в квартире сыр-бор начался, мы у Шестопёрова так и не выяснили, – запоздало вспомнил я.

– Завтра выяснишь, когда его красавица-жена сюда с повинной явится.

– Думаешь, придёт?

– Уверен. Она не круглая дура, чтобы реальный срок на зоне мотать.

На следующий день всё произошло именно так, как и предсказывал Егоркин: Гузель Наильевна вошла в кабинет следователя, потупив свои прекрасные зелёные глаза. В руках у неё был свёрнутый пополам тетрадный лист в клеточку. Она стрельнула глазами в мою сторону, после чего протянула исписанную мелким подчерком бумагу следователю.

– Вот… возьмите, – почти прошептала она и уселась на предложенный стул. В её голосе не было раскаянья, просто в этот момент обстоятельства были против неё, и она была вынуждена сдерживать негодование.

– Я так понимаю, это явка с повинной? – для проформы спросил Егоркин, принимая из холёных рук тетрадный лист.

– Называйте как хотите, – произнесла Шестопёрова и снова стрельнула глазами в мою сторону. Дальше тянуть было глупо, поэтому я обратился непосредственно к ней:

– Гузель Наильевна, я старший оперуполномоченный уголовного розыска майор полиции Васильчиков Валерий Сергеевич. У меня к Вам только один вопрос: какова причина вашей с мужем ссоры в гостях у гражданина Никанорова.

Шестопёрова подняла на меня раскосые глаза, задумчиво облизнула розовым язычком верхнюю губу и неожиданно усмехнулась:

– Подумаешь, ссора! Да у меня с Шестопёровым жизнь из одних скандалов и состоит.

– Судя по всему, Вы его не любите, – специально встрял я, в надежде разговорить женщину.

– Любовь? А при чём здесь любовь?

– Я к тому, что ваши отношения с супругом далеки от идеала.

– Когда десять лет назад я, сопливая девчонка, приехала в Москву из забытой аллахом татарской деревеньки, я как-то об идеальных отношениях не задумывалась. Надо было выживать!

– И тут Вам подвернулся Шестопёров, – высказал я предположение.

– Не знаю, кто кому подвернулся, но ухаживать он за мной начал, а не я за ним бегала.

– Расскажите, где и как Вы познакомились.

– Это имеет отношение к делу? – удивилась Шестопёрова и повернулась в сторону следователя.

– Имеет, – подтвердил Александр. – Рассказывайте!

– В «Трёх слонах» и познакомились. Я в тот год решила попытать счастья в крупной фирме, ну и приглянулась начальнику отдела продаж. Он меня к себе секретаршей взял. С первых дней начал он ко мне с нескромными предложениями подкатывать, а я тогда совсем неопытной девчонкой была, и с мужиками никаких дел не имела. Не знаю, чем бы всё кончилось, если бы старого ловеласа инсульт не разбил. Ну, его в больницу, а на его место Шестопёрова поставили. Он мне сразу понравился: высокий стройный, обходительный. Ухаживал за мной долго и красиво, поэтому, когда он мне предложение сделал, я долго не раздумывала.

– Теперь жалеете?

– Иногда жалею. Я ведь думала, что Пётр – мужчина сильный, властный, а оказалось, что это мне казалось! Тихоня он безвольный, а начальство этим и пользуется. В тот вечер у Никанорова я от гостей узнала, что моего Петю начальство посылает на повышение… в Иркутск. Видите ли, в Иркутске будет разворачиваться филиал «Трёх слонов», и там нужен опытный управленец. Мой дурачок и согласился! Это надо додуматься, чтобы из Москвы, из самого её центра, добровольно уехать в Сибирь!

– А кто именно из руководства фирмой предложил вашему мужу новую должность?

– Пётр говорил, что его вызвал к себе сам Китаев Владлен Борисович, владелец фирмы. Он долго и убедительно рассказывал о том, что скоро центр всех торговых операций переместится из Москвы в Сибирь, так как если не сегодня, то завтра в мире начнётся глобальный экономический кризис, и все инфраструктуры больших городов, да и самих государств, полетят ко всем чертям! Короче, мой благоверный на эту туфту повёлся и дал согласие на переезд. Я как об этом узнала, так сама не своя стала: я всю жизнь мечтала из периферии в центр выбраться, и вот теперь, когда мне стало казаться, что жизнь удалась, Петя преподносит мне такой «подарок»! Я ему так и сказала, что хоть я и верная жена, но на роль декабристки себя не готовила, и в Сибирь он поедет один.

– Дома Вы с мужем продолжили выяснение отношений? – с равнодушным видом поинтересовался Санек.

– Ещё как продолжили! – живо откликнулась Шестопёрова. От волнения она раскраснелась и ещё больше похорошела. – Мой тихоня вдруг вздумал меня ревновать! Есть у него такая нехорошая черта: как выпьет, сразу начинает меня ко всем ревновать. В тот вечер он ничего лучше не придумал, как офисные сплетни про меня и Китаева пересказывать!

– У Вас были отношения с владельцем фирмы?

– Да какие там отношения! Пару раз на корпоративе на танец пригласил – вот и все отношения! Ну, мне это надоело, я сгоряча возьми да и скажи, что если выбирать между постелью Китаева и Иркутской ссылкой, то лучше выберу первое. Тут мой Петруша не сдержался и мне по физиономии со всего маху и заехал! Никогда раньше не бил, а тут такую пощёчину отвесил, что у меня в ушах зазвенело. Что было дальше – не помню! Помню, очнулась я – в руке нож, и Петя мой весь в крови. Вот такие у нас с мужем «идеальные» отношения!

После того, как я ушёл к себе в кабинет, Егоркин ещё долго «терзал» Шестопёрову, допрашивая в качестве подозреваемой, но в награду за явку с повинной и активное сотрудничество со следствием арестовывать не стал, ограничившись подпиской о невыезде. Я же, забросив все дела, бродил по прокуренному моим предшественником кабинету, и никак не мог отделаться от ощущения, что слова Шестопёровой о глобальном кризисе, который поглотит все мегаполисы, я уже где-то слышал. Правда, говорила их не малообразованная секретарша, а человек, который заслуживал доверия, но вот кто это был, и где я это предсказание слышал, вспомнить не мог.

В это время затрезвонил внутренний телефон.

– Валерий Сергеевич, ты Гулько Анатолия Ивановича, 1973 года рождения, кличка «Гуля», в розыск объявлял? – с плохо скрываемой радостью поинтересовался для проформы дежурный.

– Да я объявлял, а что задержали?

– Задержали твою Гулю! – уже не скрывая радости, сообщил дежурный. – В Питере задержали, так что готовься в командировку в город трёх революций!

– Зачем? – опешил я.

– Как зачем? – в свою очередь удивился дежурный. – Гуля по твоему делу проходит?

– По моему. Вернее, это дело ведёт следователь Свинцов, а я осуществляю оперативное сопровождение.

– Ну вот! – обрадовался дежурный. – Значит, по твоему, а раз по твоему, то ты за ним и поедешь, возможно, даже полетишь, если начальство на авиабилет расщедрится. У нас в отделе порядок такой!

И в это момент у меня словно с глаз пелена спала. Питер! Ну, конечно, Питер! Международный экономический форум, выступление академика Силуянова. Господи! Это ведь было прошлой осенью, а кажется, что это происходило со мной в прошлой жизни, лет сто назад.

– Ты что замолчал? От радости язык проглотил? – наседал дежурный.

– Не знаю, как насчёт радости, а то, что мне это дело принесёт большие хлопоты, чую печёнкой.

В тот момент я даже не догадывался, насколько был близок к истине.

 

Глава 4. Большие хлопоты маленького человека

Владлен Борисович Китаев, владелец процветающей торговой фирмы «Три слона», был маленького роста. В школе до восьмого класса его часто били старшеклассники. В восьмом классе на перемене Владлен сбил с ног и прокусил нос мальчишке из параллельного класса, за то, что последний ради смеха пнул его ногой по копчику.

На следующий день Владлена вызвали на заседание педсовета и за нарушение дисциплины на две недели исключили из школы. Через две недели Китаев вернулся в родную школу, но больше его никто не трогал.

Из школы Владлен Борисович вместе с аттестатом зрелости вынес твёрдое убеждение, что в жизни ничто не даётся даром, и если ты чего-то хочешь добиться, то надо смело ввязываться в драку, и при этом не бояться синяков и шишек, которые судьба щедрой рукой раздаёт среднестатистическим россиянам.

Бойцовские качества очень пригодились Владлену Борисовичу, когда он затеял маленький чайный бизнес. Когда страну накрыл кооперативный бум, Владлен два года «челноком» мотался в Польшу за пуховиками. Заработанные деньги Китаев вложил в покупку недвижимости: выкупил на первом этаже «сталинского» дома угловую квартиру и переоборудовал в чайную.

Это было не одно из сотен расплодившихся в тот год кооперативных кафе, а именно чайная, где посетитель мог заказать любой из двух десятков сортов чая и свежую выпечку. Не мудрствуя лукаво и не тратясь на поиски креативного решения, Владлен Борисович скопировал на вывеску над входом хорошо известную картинку с упаковки индийского чая и назвал своё заведение «Три слона».

Дела у новоявленного кооператора по сравнению с конкурентами неожиданно пошли очень хорошо, что позволило ему прикупить пару продуктовых магазинов в самом центре города. Потом пришла мода на иностранные продукты, и Владлен Борисович первый открыл в Москве итальянскую пиццерию и первый французский ресторан. Всё это делалось под маркой «Три слона», которая к этому времени стала хорошо узнаваемым торговым брэндом.

Когда схлынули «лихие девяностые», а вместе с ними и шальные деньги, Китаев продал ресторанный бизнес, а потом и сеть итальянских пиццерий, которые к этому времени имелись в каждом районе Москвы и Московской области.

Он вовремя понял, что дорогой французский ресторан и итальянская пиццерия с её довольно высокими ценами – не то место, куда часто будут заходить живущие от аванса до получки россияне. Взамен Владлен Борисович развернул целую торговую сеть так называемых «народных» магазинов «Полушка». Магазины круглосуточно и исключительно за рубли торговали продуктовыми наборами для малоимущих граждан и пенсионеров, а также предоставляли широкий выбор товаров для тех, кто берег трудовую копейку.

Сделав ставку на средний класс, Владлен Борисович не ошибся: доход был не очень большим, зато стабильным. А когда в достопамятном 2008 году грянул экономический кризис, в магазины «Полушка» активно потянулись покупатели, которые раньше отоваривались только в дорогих супермаркетах.

К удивлению экспертов, предрекавших спад в стране экономической деятельности, фирма «Три слона» на волне кризиса взлетела на первые строчки рейтинга. По сути это была не фирма, а крупнейшая торговая корпорация, которая замкнула на себя большинство контрактов по снабжению мегаполиса продуктами. «Три слона» активно топтали конкурентов, тем самым прокладывая себе дорогу к сияющим вершинам большого бизнеса. Владлен Борисович с каждым прожитым днём набирал всё большую силу, но делал это слишком быстро и без всякой оглядки на сильных мира сего. Это не могло не вызвать опасения у последних.

– А нельзя ли помедленней, уважаемый? – спросили уполномоченные властью лица.

– Никак нельзя! – отвечал Владлен Борисович. – В нашем торговом деле ведь как: чуть отстал, тут тебя конкуренты и съели, причём без соли и без сантиментов. Так что простите, уважаемые, но в бизнесе промедление смерти подобно.

– А-а! – понятливо отозвались уполномоченные лица. – Ну, тогда всё предельно ясно. Удачи Вам, Владлен Борисович! – и с этими словами ушли в тень.

Через неделю, когда Китаев уже забыл об этом неприятном эпизоде, его на закрытой вечеринке в частном клубе познакомили с Агнессой. Пожимая руку очаровательной брюнетке, он и не подумал связать эти два события воедино.

Похожая как две капли воды на Лайзу Миннелли, Агнесса была крупным специалистом по инвестициям, по крайней мере, её так представили. В общении с женщинами Китаев всегда испытывал комплекс неполноценности из-за своего маленького роста. Агнесса носила туфли на низком каблуке и была выше Владлена всего на полголовы. Этот факт сыграл решающую роль, и вскоре Агнесса Павловна стала личным консультантом владельца «Трёх слонов».

– Мани, мани, мани… – тихонько напевала Агнесса, сидя у компьютера и кокетливо «стреляя» глазками в сторону босса. Китаев кожей чувствовал эти взгляды и от счастья глупел на глазах. Владлен Борисович боялся признаться даже самому себе, что впервые в жизни влюбился, как мальчишка.

В жизни Владлена, конечно, были женщины, но любви к мимолётным подругам он не испытывал. Их отношения скорее напоминали хорошо выверенный годами бартер: ты мне повышение по службе, я тебе ночь страстной любви, ты меня везёшь в Турцию или на Карибы, я тебя обслуживаю по высшему разряду весь отпуск.

Правда, страсти в этих отношениях было ни на грош, и женщины вели себя в постели подобно механическим куклам, в очередной раз симулируя оргазм.

С Агнессой всё было по-другому: она не осыпала босса комплиментами, держалась с ним на равных, и казалось, не стремилась к близким отношениям. Опытная интриганка – она умело моделировала ситуацию так, словно Китаев сам шаг за шагом не быстро, но уверенно покорял сердце своенравной красавицы.

– Владлен Борисович, а что если нам поступить следующим образом… – говорила Агнесса, разложив на его рабочем столе документы очередного коммерческого проекта и при этом слегка касаясь его плеча своим бедром.

Китаев чувствовал жар тела молодой женщины и усилием воли заставлял себя вникать в суть проекта.

– Интересно, интересно, – бормотал Владлен, перелистывая бумаги, и мысленно молил бога, чтобы прикосновение длилось как можно дольше.

– Это, конечно, потребует дополнительных затрат, – ворковала Агнесса, – зато в перспективе мы застолбим большой сегмент рынка за собой.

– Хорошо! Очень хорошо! – честно признавался Китаев, чувствуя, что прикосновение становится плотнее.

– Тогда, если Вы не против, – шептала искусительница, нагнувшись к самому уху и касаясь упругой грудью его правого плеча, – я поручу нашим экономистам обсчитать затраты и ожидаемую прибыль?

– Сделайте одолжение, любезнейшая Агнесса Павловна, – улыбался владелец «Трёх слонов» и незаметно расправлял плечи, тем самым ещё больше усугубляя контакт с трепещущей под лёгкой кофточкой женской плотью.

Однако, надо отдать должное специалисту по инвестициям, ни один из предложенных ею проектов не был провальным. Поэтому когда Агнесса заговорила с ним о вложении значительной части прибыли в строительство лесоперерабатывающего комбината под Иркутском, с последующей продажей выпускаемой продукции торговым партнёрам из Поднебесной, Китаев не особо удивился.

– Знаете, почему печально известный кризис тридцатых годов прошлого века разорил большинство ранее успешных американских предпринимателей? – вопрошала Агнесса, сидя в кресле напротив своего работодателя и лениво покачивая туфелькой.

– Да как-то я об этом не задумывался, – мямлил Владлен Борисович, не в силах отвести взгляда от изящной щиколотки личного консультанта.

– Ошибка их стратегии в том, что они, образно говоря, сложили все яйца в одну корзину, то есть полностью вложились в какой-то один сектор экономики и не имели «спасательного круга». Так вот когда нас всех накроет вторая и окончательная волна экономического кризиса, который разрушит все ранее наработанные связи, Иркутский лесоперерабатывающий комбинат будет для нас тем самым «спасательным кругом».

– А где гарантия того, что торговля лесом в условиях обрушившегося рынка окажется прибыльной?

– Прибыльной будет только та часть торговых операций, которая будет предлагать не услуги, а реальный продукт – лес, нефть, торф, уголь. В условиях жёсткого кризиса поставка продуктов в Москву и другие крупные города прекратится, так как большинство фирм и частных предпринимателей обанкротятся за один день. Наступит кризис неплатежей, торговать сначала будет невыгодно, а потом и нечем. Это будет конец торговой империи «Трёх слонов», но мы и из этого положения можем извлечь выгоду, если заранее продадим ваш московский бизнес и развернём торговую экспансию в Сибири.

– А может, не будем торопиться с продажей корпорации? – нерешительно сопротивлялся Владлен Борисович, которого такие революционные перемены откровенно пугали.

– Владлен Борисович! – с укоризной произнесла Агнесса. – Вы сейчас напоминаете больного, у которого с минуты на минуту лопнет аппендикс, а он, корчась от боли бормочет: «Погодите, доктор, резать, авось обойдётся»! Однозначно надо продавать, и чем быстрее, тем лучше!

Все эти факты я узнал из довольно объёмного электронного досье на господина Китаева, «флешку» с которым передал мой связной Алексей по моему же запросу. Вообще-то я ожидал, что это будет обыкновенная справка, подробная, но справка. Оказалось, что практический интерес к владельцу «Трёх слонов» моя родная «контора» проявляет довольно длительное время, отсюда и обилие материала на фигуранта. Однако материалы разработки Китаева меня не порадовали, и ситуацию не прояснили.

«Обыкновенные торговые войны между конкурентами, – подумал я, выключая компьютер. – Вот таким оригинальным способом недоброжелатели убирают Китаева с игрового поля. Довольно изящная, и, самое главное, бескровная комбинация».

Дальше можно было Китаева не «разрабатывать». Можно, но личность Агнессы меня смущала, и я, повинуясь интуиции старого опера, негласно продолжил работу по сбору данных, и, как потом оказалось, не зря!

Для начала я послал Ерёму – молодого опера Антона Еремеева, у которого была обманчивая внешность деревенского простачка, походить денёк за «объектом» и собрать дополнительную информацию.

На следующий день Ерёма принёс в полиэтиленовом пакете стакан тонкого стекла, который он самым бессовестным образом «увёл» из кафе, где обедала Агнесса.

– Больше ничего не нарыл, – с виноватым видом сообщил Ерёма. – Она ни с кем не встречается, её никто не провожает, даже обедает одна.

– И за это спасибо! – поблагодарил я коллегу и с чувством пожал ему руку.

В этот же день наш криминалист, которого все называли по-свойски: дядя Миша, снял со стакана отпечатки и загрузил их в компьютер.

Компьютер пару часов недовольно гудел, переваривая и сравнивая полученную информацию, после чего выдал на экран фото и анкетные данные женщины, отдалённо напоминавшую Агнессу Павловну. Незнакомка, похожая на Агнессу на протяжении последних пяти лет вела активную криминальную деятельность, за что и была объявлена ростовскими полицейскими в федеральный розыск.

Когда информации накопилось достаточно для серьёзного разговора, я решил познакомиться со специалистом по инвестициям поближе.

Это зимнее утро для Агнессы Павловны не задалось. Как всегда, подъезжая на своём тёмно-синем «Пежо» к центральному офису корпорации «Три слона», она, убедившись в отсутствии попутного транспорта, включила левый «поворотник» и стала перестраиваться в левый ряд, чтобы через сто метров повернуть налево и въехать за ажурную ограду охраняемой стоянки.

Она уже начала выполнять манёвр, когда с левой стороны послышался какой-то неясный звук. Через пару минут перед самым её носом резко затормозил серый «Бентли», из которого вышли два «братка». «Братки» с расстроенным видом стали осматривать правое крыло своей навороченной «тачки», после чего с каменными лицами подошли к её сиротливо стоящему возле обочины «Пежо».

– Выходи! – сказал «браток» и рванул дверцу на себя. Дверца не открывалась, так как Агнесса Павловна успела нажать кнопку и заблокировать двери.

– Выходи, сука! – рявкнул водитель «Бентли» и тоже рванул дверцу на себя.

– Ничего, сейчас выйдет! – заверил водителя его товарищ и вернулся к своему автомобилю, из багажника которого извлёк спортивную биту.

Агнесса Павловна взглянула на нетронутые интеллектом лица незнакомцев, и поняла, что её всё равно достанут, но только за волосы, через разбитое лобовое стекло.

Женщина обречённо вздохнула, разблокировала двери и сама вышли из машины.

– Ты погляди, зараза, что ты наделала! – не унимался водитель «Бентли». – Я эту «тачку» неделю как пригнал из автосервиса!

На переднем правом крыле «Бентли» красовалась царапина длиной около метра, которая упиралась в правый фонарь. Фонарь тоже пострадал, о чём красноречиво свидетельствовала пересекавшая его трещина.

– Я заплачу, – скупо произнесла Агнесса, понимая, что оправдываться в такой ситуации глупо.

– Ясен пень, что заплатишь! – оскалился один из «братков». – Куда ты денешься!

– Я заплачу, хотя и не понимаю, как это произошло.

– А тебе и понимать ничего не надо, – подвёл итог дискуссии водитель «Бентли». – Поехали твою квартирку посмотрим.

Агнесса и пикнуть не успела, как её умело, но почему-то с предосторожностями запихали в «Бентли» и водитель дал полный газ.

– Я вам адреса не скажу, – пыталась сопротивляться перепуганная женщина.

– Не скажешь? – ухмыльнулся «браток», который сидел справа от неё и крепко держал за локоть. – Да и не надо! Сейчас приедем в одно тихое местечко, там ты всё скажешь, даже то, что давным-давно позабыла!

С этими словами он натянул ей на голову лыжную шапочку так, что Агнесса Павловна перестала видеть, куда её везут.

Тихое местечко располагалось на третьем этаже старой пятиэтажки из красного кирпича. Квартира № 12 ещё с перестроечных времён использовалась сотрудниками доблестной милиции в оперативных целях, и по «наследству» перешла в ведение нынешних полицейских.

В этой квартире я находился с раннего утра, и уже знал, что изъятие из привычного мира нужного мне человека проведено без сучка и задоринки. Можно было, конечно, вызвать Агнессу по повестке в отдел, но там разговора не получилось бы. Агнесса – женщина не глупая, и, почувствовав что-то неладное, вероятней всего пришла бы на допрос со своим адвокатом, который бы зорко следил, чтобы на его клиента не оказывалось никакого давления. Я даже услышал наполненный праведным гневом визгливый голос, который бесстрашно вопрошал: «А по какому праву Вы, господин полицейский, выдёргиваете из дома законопослушных граждан»?

Поэтому и предпочёл встретиться с Агнессой Павловной на нейтральной территории. Я знал, что в квартиру она войдёт в шоковом состоянии, и, хотя это не по закону, мне будет легче вытрясти из неё интересующие сведения.

Всё произошло именно так, как я ожидал: два дюжих оперативника, которых и при ясной погоде легче принять за бандитов, чем за сотрудников правоохранительных органов, ввели в квартиру перепуганную копию голливудской «звезды».

– Проходите, Агнесса Павловна, – произнёс я медовым голосом и привстал из-за стола. – Садитесь.

Перепуганная женщина осторожно опустилась на краешек обшарпанного стула.

– Я должен принести Вам, уважаемая Агнесса Павловна, свои глубочайшие извинения за учинённый моими коллегами «спектакль», но этого требовали обстоятельства.

– Спектакль? – непонимающе закрутила головой женщина, которая уже мысленно смирилась с тем, что в этой квартире её будут зверски избивать, потом насиловать, возможно, даже в извращённой форме, а потом пристегнут наручниками к батарее и будут морить голодом.

– Вы ни в чём не виноваты, – продолжил я. – Я и мои коллеги – не бандиты! Мы сотрудники одной государственной силовой структуры.

Агнесса Павловна недоверчиво скосила взгляд на бритоголовых оперов и опасливо поджала ноги.

– Вам никто и ничто не угрожает. Никакого ДТП не было, и сюда Вас привезли для приватной беседы.

– Удостоверение покажите, – неожиданно перебила меня женщина.

– Какое удостоверение? – не сразу понял я.

– Ваше удостоверение. Служебное!

– Ах, удостоверение! Уверяю Вас, Агнесса Павловна, что и у меня и у моих коллег удостоверения имеются, но лучше, если на этой встрече мы для Вас останемся инкогнито.

– Боитесь, что я нажалуюсь в прокуратуру, и вас всех за превышение служебных полномочий уволят и, возможно, отдадут под суд?

Такого перехода я не ожидал. Дамочка слишком быстро пришла в себя и теперь попыталась диктовать свою волю.

– Это Вам бояться надо, – после небольшой паузы перешёл я в ответную атаку. – Иначе это Вам придётся объяснять прокурору, почему Вы живёте под чужим именем.

– А разве это противозаконно? Мне нынешнее имя больше нравится! Оно звучит благородно, а при моей работе это немаловажно.

– До того, как стать Агнессой Винтер, Вы были Агатой Авербах, Ксенией Кристалинской и Вероникой Вронской, – продолжил я монотонным голосом. – Подвела Вас, Мария, страсть к красивым именам.

– Меня бывшие ухажёры преследовали! Вот я имена и меняла.

– Вас, Мария Яковлевна Гуськова, бывшие коллеги из Питера, Нижнего Новгорода и Ростова преследуют за то, что Вы их бизнес развалили, а их самих под бандитскую крышу подставили. И благодарите бога, что это я Вас нашёл, а не они!

– Я так понимаю, что если с вами не договорюсь, вы меня с лёгким сердцем им сдадите? – со вздохом спросила Гуськова и зачем-то зажала ладони между колен.

– Правильно понимаете.

– Предлагаете сделку?

– Предлагаю. Условия сделки Вас вполне устроят.

– Я слушаю Вас.

– Сейчас Вы, Мария Яковлевна, чистосердечно и без утайки ответите на все мои вопросы, после чего наши сотрудники вывезут Вас в другой район города, где и отпустят. У вас будут ровно сутки, чтобы убраться из фирмы «Три слона» и вообще из Москвы.

– И это всё?

– Это всё!

– И даже вербовать меня не будете?

– Не тот случай. Вы нам, госпожа Гуськова, по морально-деловым качествам не подходите.

– Ну-ну! – усмехнулась Гуськова. – Вам видней. Проститутки и ворьё всякое вам по морально-деловым качествам подходят, они, наверное, вам по этическим соображениям ближе, а женщина с высшим экономическим образованием не подходит! Впрочем, я не настаиваю. Задавайте свои вопросы!

– Ну, хорошо, перейдём к основной части нашего свидания. Поясните, кто Вам поручил внедриться в фирму «Три слона», и с какой целью?

– Цель? Цель одна: убрать как можно быстрее Китаева из Москвы.

– А почему таким необычным способом?

– Ну, если бы заказчик был из бизнесменов или «братков», тогда бы не меня, а снайпера наняли.

– А кто был заказчик? Его имя!

– Имя не знаю, но то, что он из ваших – точно!

– В каком смысле «из ваших»?

– Я имела в виду, из «силовиков», но точно не мент.

– Пояснить можете?

– Да чего тут пояснять! Менты самоуверенней, и ведут себя развязней, а тот мужчина, к которому меня его подчинённые в машину запихали, совсем на мента не похож. Так же, как Вы сейчас со мной, вежливо себя вёл, в разговоре каждое слово взвешивал. Обстоятельно мне о моём «боевом» прошлом рассказал, и предложил на выбор: либо работа в Москве за хорошие деньги по его заданию, либо срок за мошенничество и работа за пайку на лесосеке. Выбор, как вы понимаете, небогатый, я и согласилась. Он мне паспорт и трудовую книжку выправил, биографию новую выучить заставил, а потом его помощник в клубе меня с Китаевым и познакомил.

– И Вы сначала вошли к нему в доверие, а потом стали управленцем фирмы.

– Поверьте, это было нетрудно. Владлен Борисович любовью избалован не был. Я имею в виду настоящее чувство. Вокруг него одни лизоблюды да давалки дешёвые увивались, готовые за подачку в виде повышения оклада ноги раздвинуть. Я же дала Владлену почувствовать себя настоящим мачо, и при этом сумела обойтись без вульгарных постельных сцен.

– Отдаю должное вашей изобретательности. А скажите, как на Вас вышел ваш последний работодатель, которого Вы назвали «силовиком»?

– Сама удивляюсь! Я только в Москву из Ростова перебралась, только на съёмной хате осела, а меня на следующий день два вежливых молодца возле метро перехватили и в чёрную машину запихали. Хорошо, что не в «воронок». А там пожилой мужчина сидит – аккуратный такой, в костюме. Вот он мне чисто так, без акцента, по-немецки и говорит: «Гутен таг, фройлен Гуськова»! И ещё что-то сказал, но я не поняла, так как дальше приветствия мои знания немецкого языка не распространялись. Он понял и говорит уже по-русски, дескать, надеюсь, что мы с Вами подружимся, потому как Вы женщина умная, и мне известно, что с клиентами Вы работаете творчески, а не по трафарету. После этого про все мои «подвиги» в Ростове, Питере и Нижнем Новгороде подробно выложил. Ну, а дальше Вы уже знаете.

– Он не представился?

– Не представился, и паспорт с пропиской не предъявлял, но одно могу сказать точно: он не женат. Возможно, вдовец.

– Почему Вы так решили?

– Вам, мужикам, этого не понять! Мы, женщины, это сердцем чувствуем. Только я бы за него замуж не пошла, хоть он мужчина представительный, и чувствуется, что при деньгах.

– Почему?

– Точно сказать не могу, но от него каким-то холодом веет, вроде как и не живой он вовсе.

– Значит, он поставил Вам задачу увести Китаева и его активы из Москвы?

– Первоначально мне ставилась задача познакомиться с Китаевым и понравиться ему. Когда этот рубеж я успешно преодолела, он поручил мне войти в правление фирмы и вывести Китаева из игры, переориентировав его интерес на Сибирь. Потом была ещё одна встреча, где мой неназванный друг попросил убедить Китаева в необходимости строительства под Иркутском в глухой тайге современного посёлка, в котором бы располагались жилые помещения для сотрудников фирмы, офис фирмы, складские и служебные помещения, госпиталь, вертолётная площадка и крытый бассейн. И всё должно быть оборудовано по последнему слову техники. Я тогда его спросила: «Зачем это»? А он усмехнулся и говорит: «Я руками Китаева во глубине сибирских руд себе резиденцию отгрохаю»!

Я не поняла его юмора и переспросила, дескать, Вам-то она в Сибири зачем?

Пожевал он губами, затылок задумчиво почесал и серьёзно отвечает: «Не пройдёт и года, как мои Нью-Васюки будут пределом мечтаний каждого москвича»!

Меня после его слов даже в жар бросило: выходит, что вся эта лапша о последствиях всемирного кризиса, которую я Китаеву на уши вешала, правда?

– И что было дальше?

– Да вообще-то на этом наше свиданье закончилось. Напоследок он сказал, что на мой счёт перечислена очередная «зарплата», и что если я ему буду нужна, он меня сам отыщет. Я, правда, успела спросить: «А мне следом за Китаевым в Сибирь ехать, или можно в Москве задержаться?»

– И что он ответил?

– Ничего! Захлопнул дверцу своего чёрного лимузина и уехал.

– А как он с Вами связывался?

– Да почти никак! Когда я ему была нужна, он просто ловил меня по пути на работу, и мы с ним беседовали в его лимузине.

– Номер автомобиля Вы, конечно, не запомнили?

– А зачем он мне? Меньше знаешь – крепче спишь!

– Скажите, а почему он поздоровался с Вами по-немецки?

– Я только могу догадываться: сама я языка не знаю, а вот мой прадед по материнской линии, Йозеф Штампе, был типичный поволжский немец. Он каменную мельницу в самом центре Царицына построил. Правда, от неё сейчас только развалины остались. Вот только откуда это моему работодателю известно? Неужели он такой неугомонный, что мою биографию до четвёртого колена раскопал?

В этот же день я экстренно послал в родную «контору» запрос: занимался ли кто-либо из сотрудников Центрального аппарата в период с мая по октябрь этого года «разработкой» Марии Яковлевны Гуськовой, 1979 года рождения, уроженки г. Саратова, русской, образование высшее, незамужней.

Ответ пришёл незамедлительно: в указанный период гражданкой Гуськовой компетентные органы заниматься не могли, так как незамужняя Мария Яковлевна Гуськова, 1979 года рождения, в июне прошлого года утонула в Волге в присутствии двух свидетелей – случайных знакомых, с которыми распивала спиртные напитки на городском пляже. К ответу прилагалась копия допросов двух жителей города Саратова, которые подтвердили, что после распития двух бутылок водки Гуськова пошла купаться, и на пляж больше не возвращалась. Тело утопленницы, как водится, не нашли, одежду и документы погибшей сдали в полицию.

Я тут же бросился разыскивать Гуськову, но было поздно: аферистки с обликом Лайзы Миннелли ни в фирме, ни в самой Москве уже не было.

 

Глава 5. Сумасшедшие сутки или «Откройте! Полиция!»

Позволь мне, многоуважаемый Читатель, сделать небольшое лирическое отступление. Я задам тебе всего лишь один вопрос: «А знаешь ли ты свой любимый город»?

Можешь не напрягаться, потому что всё, что ты сейчас скажешь, я знаю наперёд. Не стоит перечислять названия улиц и площадей, называть год образования родного города и официальное количество проживающих граждан. И вообще историческая справка данного муниципального образования меня не волнует. Я хочу знать: представляешь ли ты, что происходит в твоём тихом благостном городишке, когда ночная мгла окутает его улицы? Представляешь? Думаю, что нет.

Ведь для того, чтобы представить родной город во всём его криминальном многообразии, надо хотя бы одну ночь, а ещё лучше – целые сутки, провести в шкуре дежурного опера. И когда через сутки, сдав пистолет в «оружейку», а дежурство сменщику, ты, выжатый как лимон, побредёшь по чистым утренним улицам к себе домой, тебя уже не будет умилять искристый детский смех и радовать улыбки незнакомых прохожих. Почему? Да потому, что за прошедшие дежурные сутки тебе довелось увидеть столько боли и крови, человеческой лжи и нечеловеческой жестокости, что ты уже не веришь в чистоту помыслов торопящихся на работу горожан! Поэтому позволь я расскажу тебе об изнанке твоего родного города.

Итак, допустим, что ты, уважаемый Читатель, незримо присутствуешь в дежурной части типичного для Российской Федерации отдела внутренних дел и фиксируешь всё, что видят и делают члены следственно-оперативной группы.

Начинается дежурство, как правило, спокойно. Заступивший на дежурство оперативник или дорабатывает материалы, которые ему оставила предыдущая смена, или беседует с гражданами, которые пришли искать у него помощи и защиты. В первой половине дня приходят пенсионеры и неработающие домохозяйки, и оперативник с состраданием на лице выслушивает их душераздирающие повествования о пьющем соседе-хулигане или о таинственно пропавшем кошельке. Примерно через час кошелёк находится в сумке заявительницы, а к соседу-буяну направляют участкового.

И такая мелочёвка идёт до самого вечера. Происшествий немного, потому как сами граждане ещё трезвые и весь световой день является только прелюдией к вечернему спектаклю под названием «Ночная жизнь горожан или что хотим, то и творим»!

К моменту, когда на улицах города зажигаются фонари, в дежурную часть ОВД начинают подтягиваться первые жертвы «домушников». Законопослушные граждане, с трудом сдерживают негодование, поясняя обстоятельства обнаружения кражи, и при этом откровенно ностальгируют по достопамятному 1937 году, когда виновных можно было расстреливать без суда и следствия. Звучит это примерно так: «Представляете, я после смены уставший, как ломовая лошадь, возвращаюсь домой, а дверь взломана, музыкального центра нет, золотых обручальных колец нет, денег, которые жена от меня в шкафу прятала (на отпуск копила) тоже нет! Сталина нет на этих сволочей! Знать бы, кто это сделал, я бы своей рукой этих негодяев в расход пустил»!

И хотя желание потерпевших граждан заняться самосудом явно противозаконное, понять их можно, поэтому, как только заявление о краже ложится на стол дежурному, следственно-оперативная группа выезжает на место происшествия.

Через час-полтора следственно-оперативных действий становится ясно, напоролась ли группа на очередной «глухарь», или есть перспектива раскрыть преступление по горячим следам. Допустим, в этот вечер звезды сошлись так, что путём несложных умозаключений следователь вычисляет, что кражу мог совершить Колян – ближайший друг и собутыльник потерпевшего, с кем он вчера на кухне «давил» бутылку.

Оставив эксперта на месте происшествия дорабатывать материалы, остальные члены группы оперативно перемещаются к месту проживания подозреваемого Коляна, квартира, которого оказывается если не в соседнем подъезде, то в соседнем доме. Лень Коляну с похмелья для совершения кражи тащиться на другой конец города, да и зачем? Квартирка собутыльника вполне подойдёт. К радости членов следственно-оперативной группы, Колян оказывается дома, хотя и в состоянии сильного алкогольного опьянения. Поэтому не сразу соображает, что его «замели», а когда начинает соображать, что происходит в его запущенной квартире, то начинает рыдать и винить во всех бедах кого угодно, но только не себя.

И пока Колян рыдает и рвёт на себе закапанную жиром майку, у него в квартире проводится обыск, в ходе которого, к радости потерпевшего, обнаруживаются золотые колечки и музыкальный центр. Деньги, которые жена потерпевшего копила на отпуск, Колян успел спустить в ближайшей рюмочной, и теперь, сидя перед следователем, мысленно жалел только о том, что не успел загнать барыгам музыкальный центр и золотишко.

Коляна вместе с изъятым имуществом везут в отдел, где дежурный опер продолжает «колоть» незадачливого «домушника» на другие преступления, произошедшие на его «земле».

В это время следователь пытается совершить невозможное: имея на руках только материалы проверки заявления потерпевшего гражданина, получить санкцию на обыск по месту жительства подозреваемого, чтобы как-то узаконить то действие, которое понятые в квартире приняли за обыск, а на самом деле было грубейшим нарушением уголовно-процессуального кодекса.

Допустим, что и здесь следователю повезло, и он возвращается в родной отдел, имея на руках подписанный и заверенный гербовой печатью ордер на обыск. Тут бы и закрепить доказательства по делу: допросить Коляна в качестве подозреваемого, провести опознание потерпевшим изъятых вещественных доказательств, а сами вещдоки приобщить к материалам только что возбуждённого дела, но не тут-то было!

В час, когда добропорядочные граждане после обильного ужина, устремляются к телевизорам, в дежурную часть входит местная восемнадцатилетняя знаменитость – Вера Ивановна Брынзалова, не лишённая приятности проститутка по кличке «Бранзулетка».

– Здравствуйте, гражданин начальник! – печально произносит Бранзулетка, и в её голосе веет близкими слезами.

– Здравствуй, Вера! – со вздохом произносит дежурный, который знаком с Брынзаловой не первый год и предстоящий Веркин монолог знает близко к тексту. – Что случилось?

– Изнасилование! – с надрывом произносит жертва порока и, уже не сдерживаясь, брызжет натуральными слезами.

– Опять? – кричит дежурный и от негодования вскакивает с вращающегося кресла. – Опять изнасилование? Это уже третье за месяц! Шла бы ты, Вера, домой, и свой интимный бизнес крутила без нашей помощи!

– Да в гробу я видала вашу помощь! – визгливо на всю дежурку вскрикивает Верка, в мгновенье ока превратившись из жертвы сексуального насилия в общественного обличителя «оборотней в погонах»: – Ноги бы здесь моей не было, если бы клиенты вели себя по-людски! Где твоя помощь была, когда мне час назад бутылку из-под пепси между ног загоняли по самое «не балуй»? Это что тебе, не износ?

– Вера! – примирительным тоном говорит дежурный, пытаясь образумить скандальную посетительницу. – Ну какое же это изнасилование, когда весь район знает, что ты за такие причуды с клиентов дополнительную плату берёшь?

– Если бы заплатил, тогда бы я здесь с тобой не базарила, – немного успокоившись, продолжает Бранзулетка. – А то ведь натурально «кинул»! Загнал бутылку по самое донышко, и за дверь выставил!

– Кто на этот раз?

– Арсен. Он кафе держит в двух кварталах отсюда, «Перекрёсток» называется.

– Арсен Бадмаев! – вспоминает дежурный. – Не может быть, чтобы удачливый коммерсант Бадмаев на тебя сотню «баксов» пожалел!

– Как видишь, пожалел! – опять окрысилась Верка. – «Ты, говорит, дэвушка, пустую посуду сдашь и деньги можешь себе оставить!»

– Это ведь не просто износ, это преступление, совершённое с особым цинизмом! – заученно произносит Брынзалова, пытаясь засунуть в окошко дежурному полиэтиленовый пакет.

– Что это? – настороженно интересуется дежурный.

– Как что? – радостно вопрошает Верка. – Бутылка из-под пепси! Я её достала из… в общем вынула я её… оттуда, и Вам, товарищ лейтенант, принесла, чтобы Вы её в качестве главного вещественного доказательства к делу приобщили.

– К какому ещё делу? – брезгливо морщится дежурный, пытаясь закрыть окошко первым попавшимся под руку журналом. – Нет никакого дела! Иди, Вера, домой, и бутылку прихватить не забудь!

– Значит, не примешь заявление? – продолжала наседать на дежурного Верка, которая опять из девочки-подростка превратилась в разъярённую фурию. – Я вот сейчас выйду отсюда, да прямо в Главное Управление МВД по городу Москве по телефону доверия позвоню, да расскажу, что ты заявление не принимаешь, потому как с кавказцем в доле! Через час здесь будет проверяющий, и ты вряд ли до конца дежурства на своём кресле усидишь!

Дежурный, матерясь про себя, берёт телефонную трубку и казённым тоном через силу произносит: «Следственно-оперативная группа, на выезд. У нас изнасилование, потерпевшая в дежурной части».

Прибывший по вызову дежурный следователь, глядя на Бранзулетку, испытывает примерно такие же «нежные» чувства, что и дежурный офицер десять минут тому назад.

«Если бы я не знал, что она промышляет проституцией с четырнадцати лет, – машинально отмечает про себя следователь, окидывая взглядом девичью фигурку заявительницы, которая скромно примостилась на краешке стула и стыдливо потупила глазки, – то я бы решил, что это бедная падчерица, которую злая мачеха выгнала в лес за подснежниками».

Тем временем наряд патрульно-постовой службы приводит закованного в наручники Арсена Бадмаева.

– Это что? – казённым тоном интересуется дежурный у старшего группы, указывая на разбитую верхнюю губу и порванную рубашку доставленного.

– Оказал сопротивление, – привычно доложил патрульный. – Сейчас рапорт накатаю.

– Значит, к изнасилованию прибавляется ещё и сопротивление полицейским! – говорит дежурный, повернувшись к Бадмаеву. – Так, гражданин Бадмаев?

– Не было никакого износа! – рычит Бадмаев. – А что касается сопротивления, так они первыми мне руки крутить стали!

– Разберёмся! – говорит следователь, беря инициативу в свои руки. – Задержанного в камеру!

После чего он коротко беседует с заявительницей и, уяснив суть дела, с глубокомысленным видом прикидывает, как бы половчее «отфутболить» «жертву» изнасилования, тем более что изнасилования в классическом понимании не было. Однако закон не берёт в расчёт моральную чистоту помыслов заявительницы, закон берёт под свою защиту всех: и нецелованную девятиклассницу, и проститутку, отметившую очередное «трудовое достижение» – тысячного клиента. Поэтому если Вера Брынзалова – проститутка с детским личиком и далеко недетскими повадками – будет настаивать на том, что Бадмаев овладел ею насильно, против её воли, то последнего легко можно упрятать в зону на долгие годы, и всё будет по закону.

Даже если и была любовь по обоюдному согласию, то, встав с постели с левой ноги и в дурном настроении, женщина может посчитать, что партнёр обошёлся с ней грубо, короче говоря – изнасиловал, – и заявить об этом в полицию. Этого достаточно чтобы закон встал на защиту её половой неприкосновенности. Вот такой у нас закон! Ты же, уважаемый Читатель не поставишь возле своей постели двух понятых, и не скажешь им: «Смотрите и запоминайте! У нас насилия нет! У нас всё по любви и обоюдному согласию»!

Обо всех этих тонкостях следователь хорошо знал, поэтому приступать к проведению целого комплекса следственных мероприятий не торопился.

– Сейчас я между вами проведу очную ставку, – говорит следователь, заведомо зная, что данное следственное действие проводится только в рамках возбуждённого уголовного дела, только после допроса обоих фигурантов, и только при наличии в их показаниях явных противоречий.

Ни возбуждённого судьёй уголовного дела, ни запротоколированных допросов потерпевшей и подозреваемого к моменту импровизированной очной ставки, конечно, нет.

Тёртая жизнью и клиентами Бранзулетка таких юридических тонкостей не знала. Не знал их и Арсен, которого следователь усадил на другой конец длинного стола, так, чтобы последний в минуту сильного психического возбуждения не смог дотянуться до смазливой мордочки юной проститутки.

– Гражданка Брынзалова, расскажите, кто, где, когда и при каких обстоятельствах совершил над вами половое насилие. – строгим голосом говорит следователь, при этом не имея перед собой ни протокола очной ставки, ни простого листка бумаги для пометок.

– Да чё рассказывать? – по-зэковски цыкнув зубом, нараспев начинает Верка. – Вот он и совершил, – и она кивает головой в сторону Арсена. – Час назад я зашла в кафе «Перекрёсток» пепси выпить, а он возьми и пристань ко мне. – «Пойдём, говорит, девушка я тебе новую бильярдную комнату покажу!» – ласково так начал, а потом меня за руку хвать, и потащил.

– В бильярдную? – уточнил следователь.

– Наверное, в неё самую, – притворно вздыхает Верка. – Темно там было, но стол бильярдный был, это я точно помню, потому как он меня на этом зелёном столе, как на весенней травке, и разложил, хотя я и согласная была и пыталась сопротивляться. – заученно протараторила Бранзулетка, внимательно наблюдая за реакцией Бадмаева.

– Бадмаев, Вы подтверждаете показания Брынзаловой?

– Не было этого! – свозь зубы отвечает Бадмаев. – Может, она у меня в кафе и была, но я её никуда не водил и ни на каком столе не раскладывал.

– Ах, ты, козёл! – взвивается Верка. – Значит, ты меня никуда не водил и бутылку мне в промежность не заталкивал? А бутылочка-то у меня вот! – и она радостно помахала пакетом. – А на ней твои отпечатки пальчиков! Улавливаешь суть?

– Не было ничего! – по инерции упорствует Арсен, но уже без прежнего напора.

– Гражданка Брынзалова! – вклинивается следователь. – Может, Вы ошибаетесь? Может, в бильярдной и не Бадмаев был? Вы же сами говорили, что в комнате было темно.

– Ставлю десять тысяч, что девушка ошибается! – обрадованно заявляет Бадмаев.

– Не знаю, не знаю! – капризно надувает губы Верка. – У меня после этой злосчастной бутылки низ живота до сих пор болит. Надо бы доктору показаться.

– Спорю на двадцать кусков, что девушка ошибается! – вновь подыграл подозреваемый. – Если не верите, спросите моего старшего брата Шамиля!

– Мне в туалет надо, – после короткого раздумья заявляет Бранзулетка, и, не дожидаясь разрешения следователя, выходит из кабинета.

В коридоре с ядовито-зелёными панелями в ожидании развязки нервно топчется дюжина земляков Бадмаева.

– Кто из вас Шамиль? – хриплым голосом спрашивает Верка и залихватски прикуривает сигарету.

– Я Шамиль, – неторопливо ответил мужчина в белой рубашке с аккуратно постриженной бородой, в которой запутались первые седые паутинки.

– Двадцать «кусков» и через час твой брат будет у себя в кафе доедать начатый шашлык, – заверяет его Верка, выпустив дым через нос.

– Двадцать «кусков»? – переспрашивает Шамиль, презрительно глядя на проститутку. – А не жирно ли будет тебе, дэвушка?

– Не жирно! – твёрдо отвечает Верка и гасит сигарету о подоконник. – Мне ещё с ментами, то бишь с полицейскими, делиться надо, чтобы дело закрыли.

Шамиль молча отсчитывает четыре пятитысячные купюры, которые Верка тут же прячет в лифчик.

– Я тут в туалете посидела, подумала и вспомнила: не он это был. Обозналась я! – заявляет с порога Бранзулетка, и притворно вздыхает.

– Точно не он? – для проформы интересуется следователь, которого такой расклад устраивает, наверное, даже больше Бадмаева.

– Точно, не он! – подтверждает Верка. – Тот молодой был! Красивый, не то, что этот урод. Да разве я с таким пойти могла? Да ни за какие деньги! Я же себя не на помойке нашла!

Выпроводив из дежурной части ударницу интимного труда, следователь решает глотнуть горячего чая и съесть беляш, купленный накануне дежурства, а уж после этого закончить оформление материалов по квартирной краже.

Однако неумолимый рок голосом дежурного сообщает: «У нас труп! Похоже, криминальный! Улица Беговая, дом № 7. Фамилия потерпевшей Безденежная Антонина Петровна. Все по коням»!

Следователь со вздохом откладывает остывший беляш в сторону, собирает следственно-оперативную группу, и едет, как говорят в уголовном розыске, «в адрес».

Возле дома № 7 по улице Беговой, несмотря на позднее время, толпится народ. К радости следователя, местный участковый успел прийти раньше, чем в дом набились любопытствующие соседи, и не дал затоптать следы преступления.

Перед вошедшими в дом членами следственно-оперативной группы предстаёт следующая картина: за столом, уставленном тарелками с нехитрой закуской и пустыми водочными бутылками, в положении «сидя» находится ещё не остывший труп гражданки Безденежной. Из шеи пострадавшей торчит рукоять кухонного ножа, отчего белая блузка, которую перед последним в жизни ужином надела женщина, напиталась кровью и стала бордово-красной.

– Типичная «бытовуха»! – сообщает следователю участковый. – У погибшей три дня назад был сороковой день рождения, так она со своим сожителем три дня и пила, а на исходе третьих суток получила от своего благоверного нож в шею.

– Ой, говорила я Тоньке: «Не справляй сороковой день рожденья! Не справляй! Плохая примета». Так ведь она не послушала! – слёзно запричитала соседка, приглашённая в качестве понятой.

– В чем причина конфликта? – уточняет следователь, опасливо косясь на труп, на лице которого навеки застыло удивление.

– Свидетелей нет, – мнётся участковый. – А допросить сожителя невозможно: он после трёхдневной пьянки языком не ворочает.

– Где он?

– Да я его в спальне запер, – охотно поясняет участковый, и первый направляется в соседнюю комнату, где, закованный в наручники, спит убийца.

– Федотов Леонид Семёнович, – поясняет участковый, раскрыв новенький паспорт. – Я его хорошо знаю: мой поднадзорный. Он месяц как освободился, собирался на работу устроиться, да, видно, не судьба!

– За что срок отбывал? – между делом интересуется оперативник.

– За кражу, – уверенно докладывает лейтенант. – Пару лет назад он на моей «земле» ларёк подломил и с подельником пару ящиков водки уволок. Я сам это дело раскрыл, ещё до приезда ваших коллег.

Тем временем убийца стал подавать признаки жизни: замычал, пытаясь освободиться от наручников, стал дёргать руками, а когда это ему не удалось, открыл глаза.

– А-а! Чего? – с трудом произносит он, окинув присутствующих мутным взглядом. – Это вы тут зачем? Это вы тут… хто?

– Кажется, очухался! – констатирует опер. – Лёня! Ты меня слышишь? – и он наклоняется к самому лицу убийцы.

– Ты это… хто? – мычит Лёня, всматриваясь в небритое лицо опера.

– Мы с тобой, Лёня, вчера в рюмочной познакомились, – импровизирует оперативник. – Потом ты меня на день рождения жены пригласил. Помнишь?

– Не помню! – хрипит Лёня. – А ты хто?

– Лёня! – уверенно продолжает оперативник, проигнорировав последний вопрос. – Ты зачем Тоньку порезал?

– Я порезал? Я… Тоньку? – недоверчиво переспрашивает Лёня, мучительно пытаясь восстановить в памяти события прошедшего вечера.

– Ты! – подтверждает опер. – Прямо за столом и порезал. За что?

– А-а, за столом! – начинает припоминать убийца. – Так ведь она это…!

– Что «это»? – наседает опер. – За что сожительницу порешил?

– Так она это… – упрямо бормочет не протрезвевший до конца Лёня, – она это… недолила она мне, в общем!

– Всё ясно! – разогнувшись, заключает оперативник. – Последний стакан не поделили. Бывает!

…И так всю ночь. На часах только полночь, значит, в оставшиеся до сдачи дежурства восемь часов будут ещё вызовы, будет ещё кровь, боль, беззастенчивая ложь, предательство и пьяные слёзы. Будут жены, забитые насмерть пьяными мужьями, будут бессердечные матери, продающие за доллары и рубли новорождённых младенцев, будут несовершеннолетние ублюдки, ворующие боевые ордена у состарившихся фронтовиков, и будут мёртвые маленькие девочки, которых нелюди в образе человеческом изнасилуют, а потом задушат.

К моему большому сожалению, всё это было и ещё будет. Такова изнанка жизни любого города – большого мегаполиса или затерявшегося на карте областного центра. Размер неважен! Главное, чтобы в нём жили люди, и чем их больше, тем больше преступлений, тем чаще звучит в дежурной части команда «следственно-оперативная группа на выезд»!

И когда ты, Читатель, всё это увидишь и прочувствуешь, то невольно задашься вопросом: «Так от кого же произошёл Homo Sapiens – человек разумный? Да и разумен ли он»?

И, хотя ответ очевиден, лично я в его достоверности сомневаюсь.

* * *

Моё очередное дежурство началось тихо: заявителей с утра не было, и я, воспользовавшись временной передышкой, занялся бумаготворчеством. В работе оперативника существенное значение (для начальства) имеет твоё умение работать с документами, точнее – вовремя составлять отчёты и делать отписки по различным «отдельным поручениям». Писанины так много, что впору прикрепить к каждому оперу отдельную секретаршу, но кадры не делают это из-за того, что не хотят заниматься раз в полгода набором новых сотрудниц взамен ушедших в декрет. Примерно до полудня я изображал из себя прилежного клерка, пока дежурный не направил ко мне в кабинет первого заявителя.

– Котов, частный предприниматель, – представился грузный мужчина средних лет и, не дожидаясь приглашения, стал расстёгивать дублёнку.

– Майор Васильчиков, – назвал я себя. – Присаживайтесь и расскажите, что и когда у Вас произошло.

– Кража, – со вздохом пояснил Котов и тяжело уселся на невесть откуда взявшийся в кабинете старый венский стул. Стул жалобно скрипнул, но вес частного предпринимателя выдержал. – А вот когда и где именно произошла, я сказать затрудняюсь.

– И что украли?

– Молоко.

– Хм, молоко! И много молока?

– Десять вагонов.

– Подождите! Что-то я ничего не понимаю, – замотал я головой и выставил ладони перед собой.

– А что тут непонятного? – удивился заявитель. – Три недели назад, будучи в Белгороде, я напрямую, без посредников, закупил на заводе-изготовителе большую партию сухого молока, которую загрузил в десять крытых вагонов и отправил в Москву.

– А груз, я так понимаю, не прибыл!

– Верно! Груз не прибыл.

– Тогда Вам не ко мне. Вам на станцию «Москва-Товарная» надо.

– Был я уже там! До самого начальника станции дошёл, он при мне все документы за три недели поднял: не поступали мои вагоны!

– Всё равно Вам не ко мне, – упорствовал я. – Вам в транспортную прокуратуру следует обратиться.

– И там я уже побывал! – почти радостно заявил потерпевший. – Они говорят, что эта кража не их… как её, чёрт! Вспомнил! Кража – не их подследственность, и направили меня в ОВД на транспорте. А в ОВД говорят: «Где у Вас, товарищ Котов, доказательства, что это кража? Может, вагоны по ошибке куда-то в тупик загнали, и вообще, где подтверждение того, что кража произошла на железной дороге? Может, ваше молоко из пакгауза украли?» «Так вы и разберитесь!», говорю я им. «Нет, говорят, уважаемый! Так дело не пойдёт. У нас такое правило: всё, что на «железке» произошло, а также на метр вправо, и на метр влево от насыпи – это наша головная боль! Это мы расследуем, а всё, что дальше метра – то этим случаем московская полиция заниматься должна».

Вот я к вам и пришёл. Я Вас, товарищ майор, умоляю: найдите мне мои вагоны! Иначе через сутки, по условиям договора, на меня штрафные санкции будут наложены, а это, знаете ли, большие деньги!

– И кому Вы неустойку платить будете?

– Я всю продукцию поставляю в торговую корпорацию «Три слона», так что деньги пойдут на её счёт.

Я мог бы не заниматься этим делом, тем более что если подойти с буквы закона, то хищение молока, если оно и было, произошло не на моей «земле», но, услышав название корпорации, невольно потянулся к телефону.

Шестопёров ответил сразу, как будто ждал звонка. Правда, после того, как услышал мою фамилию, энтузиазма в его голосе поубавилось, но вёл он себя корректно.

– Пётр Семёнович, я звоню Вам не по вашему делу. Мне необходима ваша помощь в расследовании хищения крупной партии продуктов. Поможете?

– Я Вас внимательно слушаю.

– Не могли бы Вы, как начальник отдела, уточнить, не прибывала ли к вам последние три недели большая партия сухого молока из Белгорода?

– Я попытаюсь что-то разузнать и перезвоню Вам, – заверил меня Шестопёров и положил трубку.

– Если не возражаете, я в коридоре пока покурю, – шёпотом сообщил Котов, и чуть ли не на цыпочках, чтобы не мешать мне, покинул кабинет.

Ждать пришлось недолго. Котов, наверное, ещё не выкурил сигарету, как Шестопёров позвонил и сообщил, что две недели назад автомобильным транспортом действительно поступила большая партия сухого молока из Белгорода.

– Автомобильным? – переспросил я. – Пётр Семёнович, Вы, случайно, ничего не путаете?

– Нет, я не путаю, – твёрдым голосом заверил меня Шестопёров. – Было ровно десять фур из Белоруссии.

– Причём здесь Беларусь, когда молоко покупалось и должно было грузиться в Белгороде?

– Машины арендованы в Белоруссии, а груз они действительно доставили из Белгорода.

– А зачем такие сложности?

– Этого я не знаю. Закупки – не моё дело.

– Хорошо, хорошо! А Вы не могли бы уточнить точный вес поступившего сухого молока?

– Почему же не мог? Это нетрудно, – и он назвал трёхзначную цифру.

– Это количество тонн? – глупо переспросил я.

– Ну не килограммов же! – усмехнулся в трубку мой бывший потерпевший.

Я поблагодарил и повесил трубку. В это время в кабинет вошёл Котов, и на его лице легко читалось желание услышать хоть что-то положительное.

– Эти цифры Вам о чём-то говорят? – спросил я его и пододвинул листок с записями.

– Ещё бы! – оживился предприниматель. – Это общий вес моей закупки.

– Значит, совпадает, – констатировал я. – Ваше молоко уже неделю лежит на складе в «Трёх слонах», но почему-то оно прибыло туда автомобильным транспортом – десять фур из Белоруссии.

Котов на пару минут задумался, а потом крякнул и ударил себя ладонью по коленке:

– Я понял: это типичное «кидалово»! Где-то за городом на глухом полустанке перегрузили груз из вагонов в фуры и по-тихому привезли в Москву. Мне же на днях представители корпорации официально заявят неустойку с большим количеством нулей, а если я буду трепыхаться, то заставят платить через суд. Получается, что они товар бесплатно получили, да ещё в придачу ко всему с меня деньги содрали! Несложная, но очень результативная комбинация!

– Да, но ведь аренда десяти фур тоже чего-то стоит! Неужели даже при таких затратах им это выгодно?

– Ещё как выгодно! За аренду машин они расплатятся моими же деньгами – штрафом, а груз получат бесплатно!

– Скажите, а зачем машины арендовать в другой республике?

– Трудно сказать, возможно, чтобы легче концы спрятать.

– Я бы Вам советовал с этой информацией снова посетить транспортную прокуратуру, потому что дальнейшие действия не в моей компетенции.

– Обязательно схожу! – заверил Котов, активно пожимая мне руку. – Обязательно! Теперь-то уж они не отвертятся!

И с этими словами, радостный, он выбежал из кабинета.

Какое-то время я думал, что даёт мне новая информация о «Трёх слонах»? Да, я узнал, что они не брезгуют мошенничеством, но сейчас каждая вторая фирма не считает зазорным «кинуть» партнёра. Таковы неумолимые законы российского бизнеса: слабый не выживает! Хотя «дело Котова» – вполне правдоподобный повод, чтобы познакомиться с главой корпорации, господином Китаевым. Возможно, охрана меня к нему и близко не допустит, но я ведь при этом ничего не теряю и ничем не рискую.

– У меня тут заявитель был, – доверительно сообщил я дежурному.

– Был… и что дальше? – рассеянно отвечал дежурный, поглощённый заполнением очередного журнала.

– Надо бы съездить на месте разобраться, может, обойдёмся без заявления.

– Если без заявления, обязательно смотайся, – согласился дежурный. – Только машины у меня нет.

– Воспользуюсь общественным транспортом, – заверил я его и вышел.

Центральный офис корпорации «Три слона» располагался довольно далеко от центра, зато был исполнен в лучших традициях дикого российского капитализма: показная роскошь на фоне общего обнищания.

– Что-то мне подсказывает, что у руководства корпорации не всё в порядке со сном, – ёрничал я, глядя на ажурную художественного литья трёхметровую решётку. – Поди, не платят налоги, отсюда и бессонница.

– Вы что-то хотели? – вежливо обратился ко мне через художественное ограждение блестящий, как новенький рубль, охранник.

– Да, хотел. Передайте начальнику охраны, что я хотел бы побеседовать с господином Китаевым на предмет закрытия уголовного дела, – произнёс я небрежным тоном и раскрыл перед носом охранника служебное удостоверение. Охранник отошёл в сторону и что-то стал бубнить в рацию. Через пару-тройку минут он вернулся и вежливо предложил мне встретиться с заместителем Китаева по безопасности, так как сам господин Китаев очень занят.

– Как угодно, – произнёс я с показным равнодушием. – Передайте господину Китаеву, что я хотел избавить его от хождения по судебным инстанциям. Однако если ему некогда, я тоже вряд ли вторично найду в своём графике время, чтобы пойти ему навстречу.

Старый испытанный приём, который я называю «не хотите – ну, как хотите» не подвёл: охранник, передав моё последнее условие, через минуту раскрыл передо мной калитку и проводил до парадного входа в офис. Здесь меня передали следующему охраннику, который сопроводил до приёмной.

В приёмной обаятельная, но, как мне показалось, с откровенно порочной улыбкой, секретарша предложила чашечку кофе и «промариновала» меня добрых сорок минут.

За это время я, сидя на огромном кожаном диване, успел мысленно набросать её психологический портрет. Не знаю, насколько он был точен, поскольку мой взгляд постоянно блуждал на срезе короткой юбки, в районе её пухленькой задней полусферы, отчего мои умозаключениях приобрели стойкую эротическую окраску.

– Вас ожидают, – пропела мечта «Плейбоя», чем окончательно вывела меня из эротических грёз.

В просторном кабинете, Владлен Борисович, не обращая на меня внимания, торопливо прятал в сейф какие-то бумаги. – Я Вас слушаю, – сказал он через плечо. – Однако у меня очень мало времени, поэтому постарайтесь быть кратким.

– И куда Вы так торопитесь? Случайно, не в Иркутск? – не скрывая сарказма, спросил я владельца «Трёх слонов».

Владлен Борисович на мгновенье замер, а потом повернулся ко мне лицом.

– Владлен Борисович, подождите! – поморщился я и выставил правую руку вперёд. – Подождите, не делайте поспешных выводов. Если Вы решили, что очередной «оборотень в погонах» решил поживиться за Ваш счёт, то Вы глубоко ошибаетесь!

– Кто Вы? – металлическим тоном произнёс хозяин кабинета. – И что Вам от меня надо?

– Я и сам не знаю, дорогой мой Владлен Борисович, что мне от Вас надо. Одно могу сказать точно: Ваши деньги мне не нужны! Образно говоря, я решил сыграть с Вами открытыми картами, в надежде, что Вы тоже поделитесь со мной информацией.

– Не представляю, чем я могу быть Вам полезен, но, тем не менее, слушаю Вас.

– Три дня назад у вас неожиданно пропала сотрудница – ваша «правая рука» и ваш личный консультант по вопросам инвестиций Агнесса Павловна Винтер. Всё бы ничего, но пропала она сразу же после того, как предложила Вам вложить значительные средства в покупку и развитие Иркутского лесоперерабатывающего комбината.

– И в чём здесь криминал? – подал голос Китаев.

– Да почти ни в чём, если не учитывать былые «заслуги» вашего специалиста по инвестициям, – и я протянул Китаеву полицейскую ориентировку с фотографией Марии Яковлевны Гуськовой. – Госпожа Винтер оказалась урождённой Гуськовой! – продолжил я. – И всё бы ничего, да только последний проект, в который она пыталась Вас вовлечь, имел цель не повышение вашего благосостояния и спасение ваших активов перед угрозой очередного кризиса, а Ваше устранение путём удаления Вас далеко-далеко за пределы Московской области. Как видите, она играла на руку вашим конкурентам.

– Вы думаете, что Вы один такой умный? – усмехнулся Китаев. – Неужели Вы допускаете, что я – человек, пришедший в бизнес ещё во времена первых кооперативов – до такой простой вещи не додумался? Однако её неожиданное исчезновение как раз опровергает ваши выводы: исполнитель, взявший на себя обязанность вывести конкурента из игры, так себя не ведёт.

– Вы правы, Владлен Борисович, исполнитель себя так не ведёт, но если киллер не выстрелил, значит, его элементарно спугнули.

– И кто же спугнул Агнессу?

– Я!

– Вы?

– Да, я, но моя победа обернулась для меня поражением: Винтер сбежала, и где она сейчас, я не знаю.

– Ничем не могу Вам помочь! Я тоже не знаю, где она.

– По большому счёту, она меня сейчас не сильно интересует.

– Почему?

– Она в розыске: рано или поздно её всё равно найдут, уж поверьте моему опыту.

– Значит, история с Агнессой – всего лишь предлог…

– Я бы сказал: прелюдия, – перебил я Китаева. – Меня интересует человек, который направлял Гуськову, или, если вам привычней – Агнессу.

– А саму Винтер Вы об этом спросить не успели?

– Успел, но информация об этом чиновнике крайне скудная. Гуськова предположила, что он из числа крупных «силовиков», но этого, сами понимаете, мало.

– Если Вы думаете, что я слепо доверял Агнессе, Вы сильно ошибаетесь! Я никогда не путаю бизнес с удовольствием, поэтому до сих пор держусь на плаву. После необычного предложения Агнессы о покупке Иркутского лесоперерабатывающего комбината я предпринял кое-какие меры и выяснил, что человек, который вращался возле неё – из ближайшего окружения Президента.

– Вас это не удивило?

– Скорее нет, чем да! Большой бизнес разжигает большие аппетиты. Странно было бы, если на мои капиталы покусился мелкий рэкетир. Таких крупных предпринимателей, как я, «крышуют» люди из правительства и Администрации Президента, и хотя они это делают, по сравнению с мелкими бандитами, интеллигентно, мне и моим коллегам от этого не легче.

– Но кто конкретно хотел Вас убрать, Вы так и не узнали?

– Увы! Я и моя служба безопасности не всесильны. Могу сказать, что этот человек всё время находится в «тени» своего большого покровителя. Наверное, действительно из бывших «силовиков».

– Вам имя Таненбаум ни о чём не говорит?

Владлен Борисович задумчиво наморщил лоб, пожевал губами и умудрился, при своём маленьком росте, примоститься на краешек стола.

– Не буду лукавить, я слышал кое-какие сплетни о нём: этакий профессор Мориарти московского разлива, неуловимый злодей и гений криминала. Однако я в эти сказочки не верю. В нашей стране неуловимых нет, есть те, кого ещё не начали ловить или те, кого ловить незачем. Помните старый анекдот про неуловимого Джо? Почему он неуловим? Да потому что никому не нужен! Ваш таинственный Таненбаум – это и есть неуловимый старина Джо! Он никому не нужен. Это хорошая кормушка для прессы и пугало для правительства. Вероятней всего, спецслужбы его сами выдумали, чтобы выбивать деньги из бюджета.

– Интересная версия. Ладно, оставим Таненбаума в покое. Напоследок хочу Вам сообщить, что кто-то в вашей корпорации стал работать на себя.

– В каком смысле?

– Кто-то ловко провернул аферу с десятью вагонами сухого молока. Однако концы своих противоправных действий этот некто как следует упрятать не успел, или не смог. Если потерпевший сейчас заявит в транспортную прокуратуру, Вы будете иметь большие неприятности. Вот данные и телефон потерпевшего. Если успеете связаться с ним до того, как он накатает заявление в правоохранительные органы, этих неприятностей можно будет избежать.

Китаев кивнул в знак благодарности и тут же вызвал начальника службы безопасности.

– У нас завелась «крыса», – коротко сообщил он спортивного вида мужчине, у которого под гражданским костюмом легко угадывалась офицерская выправка. – Вот данные потерпевшего, – и он передал ему мою записку с данными Котова. – Прямо сейчас свяжись с ним и постарайся уладить возникшее недоразумение, а потом отыщи того, кто «крысятничает».

– Я Вас понял, – хорошо поставленным командным голосом ответил начальник безопасности, и быстро, но без излишней суеты, вышел из кабинета.

– Я тоже, пожалуй, пойду, – сказал я и кивнул Китаеву на прощание.

– Задержитесь на минуточку, – попросил Владлен Борисович.

– Зачем? – удивился я.

– Хочу запомнить, как выглядит человек, которому не нужны деньги, – улыбнулся Китаев и достал из письменного стола бутылку коньяка.

Из офиса я вышел, когда на улицах зажглись первые фонари. Световой день заканчивался, чего нельзя сказать о моём дежурстве.

 

Глава 6. Чужое счастье

После сдачи дежурства я, как знаменитый американский сурок Фил, впал в спячку и проспал до глубокого вечера. Проснувшись, принял успокоительную таблетку, после чего выпил полбанки чайного гриба и снова залёг в свою холостяцкую постель. После не совсем приятных событий, происшедших со мной пару недель назад, я стал старательно следить за состоянием организма. Две недели назад, к моему удивлению, у меня, как у изнеженной институтки, случился нервный срыв.

После прибытия к новому месту службы, меня, как иногороднего, поселили в заводском общежитии, с которым наше руководство заключило договор, в надежде на то, что наличие в общежитии полицейских будет являться для остальных проживающих сдерживающим фактором. В результате нашему ОВД была выделена дюжина одноместных номеров. Проживающие в этих номерах полицейские ежемесячно вносили плату за жильё, которую наш главбух регулярно обещал компенсировать, но так же регулярно забывал об этом. По горькой иронии судьбы я, имея в Москве шикарную трёхкомнатную квартиру, вынужден тесниться в общежитии, в котором на этаж предусматривалось всего два туалета и один душ. Через неделю после проживания на этом «островке рухнувшего социализма», со мной случился непростительный казус.

В тот день меня подняли по тревоге в четыре часа утра, и через двадцать минут после пробуждения я трясся в «Газели», которая увозила меня к месту совершения очередного убийства.

Когда мы подъехали по указанному адресу, труп хорошо одетого молодого человека лежал под балконом, и снежинки на его лице уже не таяли. Под левой лопаткой несчастного торчала рукоятка ножа, и я без заключения судебно-медицинского эксперта сделал вывод, что с балкона его сбросили мёртвым. Квартиру, откуда сбрасывали тело, определили быстро: убитого перекидывали через перила, поэтому балкон был измазан кровью, которая хорошо видна в свете галогенного фонарика.

В самой квартире никого не оказалось, лишь остатки пиршества пяти или шести человек.

Пока мы строили версии и опрашивали соседей, криминалист тщательно снял обнаруженные в квартире отпечатки пальцев, но ясности это не прибавило. До утра мы строили версии и пытались нащупать хоть какую-то подсказку, пока на сотовый телефон Кавалерова не пришло короткое сообщение от агента.

– Всё, мужики! Здесь сворачиваемся и едем в адрес, – прочитав сообщение, объявил Валентин Иванович. – Будем брать Броню.

Валерка Броневицкий, по кличке «Броня», спал мёртвым сном. Он лежал на несвежей постели в одежде, и на правом рукаве его давно нестиранной рубашки были хорошо видны бурые, похожие на кровь, пятна.

Пару лет назад суд первой инстанции отправил мелкого воришку Броневицкого на два года в зону, за то, что последний очень любил шарить у пьяных по карманам. Из зоны Броня вернулся хмурым, нелюдимым, и если ему на язык попадала хотя бы капля водки, он становился агрессивным и не упускал случая продемонстрировать свою «крутизну».

В тот роковой вечер в компанию малознакомых людей Броня попал случайно: выпивали, шутили, танцевали. Броня не танцевал и не шутил, и чем больше пил, тем мрачнее становилось его лицо. Наконец он «дозрел» и, ухватив за локоть хозяина квартиры, злобно прошептал: «Ещё раз к Таньке подойдёшь – убью»! Таньку Броня знал плохо, и отношений между ними никаких не было, но ему был нужен повод, и он его нашёл.

Не ведая об опасности, Татьяна сама позвала молодого человека на танец. Этого было достаточно, чтобы Броневицкий подошёл к нему со спины, и молча вонзил нож под левую лопатку. Вонзил профессионально, как учили в зоне, после чего на глазах у оторопевших гостей подхватил обмякшее тело под мышки, протащил через всю комнату и сбросил с балкона.

Броня на допросе ничего не отрицал, но и не раскаивался. По его мнению, он поступил «круто», как учили в зоне!

Был полдень, когда я вместе со следственно-оперативной группой на полицейской «Газели» возвращался в отдел. На светофоре мы нагнали свадебный кортеж, и наша «Газель» остановилась рядом с белым лимузином. Мы стояли так близко, что я мог рукой дотянуться до украшенного свадебными кольцами автомобиля и, постучав в окно, с улыбкой поздравить молодых. Однако я этого не сделал, и на то имелась веская причина: в роли счастливых молодожёнов выступали моя бывшая возлюбленная Катенька Воронцова и мой бывший друг Семигайлов Мишка. Они были так хороши собой, что у меня от зависти защемило сердце. Молодые муж и жена были пьяны не от вина, они были пьяными от любви, а главное, были живыми, и их ожидала долгая и, судя по всему, счастливая жизнь.

Я, Кантемир Каледин, для всех был мёртв. На подоконниках в моей пустой трёхкомнатной квартире стояли засохшие мёртвые цветы, мой кабинет на Лубянке давно занимал другой офицер, а на моей могиле на Троекуровском кладбище лежали поблёкшие венки из мёртвых цветов. Оказывается, чужое счастье может ранить очень больно, даже несмотря на то, что ты давно мёртв.

Вечером, вернувшись после работы в общежитие, я, не раздеваясь, упал на скрипучую кровать и долго тупо смотрел в давно не белёный потолок.

«Господи! Что я, полковник ФСБ, орденоносец, любимец Президента, делаю в этой клоаке? – запоздало посетила меня не самая лучшая в жизни мысль».

«Не хнычь! – сказал я самому себе. – Это твоё задание».

– Задание? – произнёс я вслух. – Это задание? Чтобы сходить утром в сортир, я должен выстоять очередь, а потом весь день, подобно легавой, бегать с высунутым языком по городу, разыскивая очередного уголовника?

Эти и есть моё секретное задание?

И тут меня пробил смех – безудержный идиотский смех. Я катался по полу своего одиночного номера, хохотал и не мог остановиться.

Минут через пять, почувствовав неладное, в комнату вбежали проживающие по соседству коллеги. Слёзы текли по лицу, а я продолжать хохотать.

Всем коллективом меня дружно прижали к полу и стали хлестать по щекам, но это не помогло. От хохота я перешёл к интенсивной икоте, которую также унять был не в силах. Постепенно я стал задыхаться, но жить, как ни странно, хотелось, даже в заводском общежитии, поэтому я стал вырываться из рук товарищей.

– Амба! – с сожалением в голосе произнёс молоденький лейтенант Колька Самохин, глядя на мои выкрутасы. – Кажись, «крыша» поехала! А ведь был непьющий!

В это время самый опытный из нас, сорокалетний капитан Петраков, каким-то образом умудрился влить мне в глотку полстакана водки. Я закашлялся, но странное дело – икота прошла, и я смог нормально дышать.

– При нашей работе такое случается, – прокуренным голосом пояснил Петраков. – Если ты все проблемы на работе дюже близко к сердцу принимаешь, то рано или поздно тебя вот такой «хохотунчик» и настигнет. В этом случае водка – первейшее средство. Ты, майор завтра на работу не ходи, возьми «больничный», и дома отлежись. Можешь пивка всласть попить, можешь с заводскими девчонками «замутить», что хочешь делай, только о работе не думай. Через три дня такой жизни будешь, как огурчик! По себе знаю.

На следующий день я так и сделал: сходил в поликлинику, где пенсионного вида терапевт померял мне давление, послушал сердцебиение, горько вздохнул и, не задавая лишних вопросов, оформил «больничный лист».

Выйдя из поликлиники, я условным звонком вызвал на встречу связника и всё без утайки ему рассказал.

– Может, меня пора списывать? – откровенно спросил я Алексея.

– Это вряд ли! – успокоил связной. – Ты пока поболей дня три, а я симптомы твои специалистам передам.

Через день приятный женский голос по телефону известил, что мне необходимо явиться для прохождения планового медицинского осмотра в Реабилитационный Центр МВД. Приказ есть приказ! И я на следующее утро отправился на другой конец города, чтобы в пустом медицинском боксе один на один встретиться со специалистом из нашей «конторы». Он проговорил со мной полчаса и сказал примерно то же самое, что и капитан Петраков, только более тонко.

– Ваш недавний нервный срыв – следствие полученной Вами контузии. Вы слишком активно включились в работу, а ваш организм к этому ещё не готов. По всему, Вас надо бы недельки на три в стационар положить, или хотя бы в санатории подержать, но начальство против такой постановки вопроса. Поэтому будем лечить по месту работы медикаментозно, – и он протянул мне пузырёк с таблетками.

– Что это?

– Это ваше гарантированное спокойствие! – улыбнулся специалист. – Не волнуйтесь, привыкания к препарату исключено, но не советую увеличивать дозировку, одной таблетки перед сном вполне достаточно.

– А если выпить две или три?

– Тогда лекарство сработает, как сильнейшее снотворное, но я Вам экспериментировать не рекомендую – можете не проснуться.

С того самого дня я принимаю успокоительные таблетки – по одной перед сном. Нервных срывов больше не было, но с тех пор я перестал видеть сны. Каждый вечер я ложусь в кровать и закрываю глаза, чтобы через мгновенье открыть их и убедиться: ночь пролетела, пора на работу.

* * *

У меня оставался ещё один свободный день и я, не мудрствуя лукаво, решил воспользоваться советом Петракова и попить пивка. Однако я не привык проводить время без пользы, поэтому назначил в пивном баре встречу своему агенту, проходившему по документам под оперативным псевдонимом «Камыш». Камышу имел три «ходки» в зону, и ему было глубоко за сорок. Он слыл «домушником», но фортуна не была к нему благосклонна, поэтому полжизни он провёл за решёткой. После третьей «ходки» Камыш отошёл от дел, но в криминальных кругах его по-прежнему считали своим.

Пивбар являл собой классическую пивную, интерьер которой кинематографисты любили изображать в советских детективах середины семидесятых годов прошлого века.

Стоя за круглым столиком, я неспешно потягивал пиво из тяжёлой стеклянной кружки, удивляясь тому, как такое заведение могло сохраниться в центре Москвы в первородном обличье до наших дней.

Народу в пивной торчало немного, и часть столиков оставалась свободной, поэтому я очень удивился, когда к моему столику подошёл высокий мужик в потёртом китайском пуховике. Лицо скрывал надвинутый на глаза капюшон. То, что это не Камыш, я понял с первого взгляда: Камыш значительно ниже ростом, и он в любое время года носил потёртую кожаную кепку, которую называл «восьмиклинкой».

– Не помешаю? – глухо спросил незнакомец, пристраивая на столик пару кружек светлого пива.

– А если бы и так? – недовольным тоном произнёс я.

– Ты, кореш, извини, но я пить один не могу, – произнёс обладатель китайского пуховика, и одним движением откинул с головы капюшон.

Несмотря на отсутствие былого лоска, трёхдневную щетину и давно не стриженые волосы, своего школьного товарища Игоря Сафонова я узнал с первого взгляда. Какое-то время мы молча оценивали друг друга, потом школьный приятель скупо произнёс: «Выпьем»!

В создавшейся ситуации это был наилучший выход, и мы решительно сдвинули кружки.

– Не искри! – упредил меня Игорь и сделал большой глоток из щербатой кружки. – Я отвечу на любые твои вопросы. Подчёркиваю: на любые!

– Хорошо! Начнём с простых вопросов. Итак, как тебя зовут?

Видимо, он не ожидал, что я буду копать так глубоко, и на секунду растерялся, однако виду не подал:

– Для тебя я по-прежнему Игорь Сафонов.

– Сафонов Игорь погиб 31 августа 1986 г. в катастрофе теплохода «Адмирал Нахимов», кстати, вместе с родителями.

– Я на твоей могилке, Кантемир, не был, но имя в списке погибших на памятной доске в метро на Лубянке видел. Так что ты тоже в списках живых не значишься.

– Выпьем?

– Выпьем!

– Не усложняй, – произнёс мой школьный товарищ, утирая пивную пену с губ. – Пусть всё останется, как было: я для тебя Сафонов Игорь, ты для меня Кантемир Каледин.

– Ты сказал, что ответишь на все мои вопросы.

– Это мой ответ. Другого не будет.

– Хорошо, перейдём к следующему вопросу. Скажи, мой воскресший друг, ты работаешь в интересах нашего государства или у тебя есть другой хозяин?

– Я не работаю на иностранную разведку, следовательно, я не шпион. Ты это хотел услышать?

– И это тоже. Так кто же Вы, мистер Икс?

– Я, так же как и ты, являюсь сотрудником спецслужбы, и моя работа тоже состоит в том, чтобы оберегать и поддерживать внутри государства конституционный порядок.

– Выходит, мы с тобой коллеги?

– Коллеги. Только я служу в другом департаменте.

– Неужели в ГРУ?

– Не гадай! Всё равно не угадаешь.

– Будь по-твоему. Следующий вопрос: ты обанкротился?

– Нет, я по-прежнему являюсь владельцем крупной посреднической фирмы, а мой внешний вид – всего лишь маскировка. Руководство послало меня на встречу с тобой, поэтому я сейчас играю роль типичного представителя московской интеллигенции, который не нашёл места в обновлённой российской действительности.

– Как ты меня отыскал?

– Хочешь знать, на чём ты «прокололся»?

– Хочу! Как ты понимаешь, для меня это не праздный вопрос.

– На квартире, – произнёс Сафонов и утёр с губ пивную пену. – Ты уже более полугода как находишься в лучшем из миров, а на твою квартиру до сих пор никто не наложил лапу. И заметь: при полном отсутствии наследников. Согласись, это как-то нелогично, что квартира в элитном жилом комплексе, стоимостью около десяти миллионов рублей, уже шесть месяцев является бесхозной, и её до сих пор никто не прибрал к рукам. Дальше я решил провести дополнительную проверку, и от имени одного крупного писательского объединения послал в Управление ФСБ запрос о предоставлении информации о погибшем сотруднике ФСБ полковнике Каледине, для написания книги о последнем его подвиге. И знаешь, что мне ответили?

– Точно ответить не берусь, но что-то вроде того, что вы, господа писатели, не имеете допуска, и что для получения интересующей вас информации надо оформить разрешение установленным порядком!

– Правильно! Почти угадал. А что из этого следует?

– И что же из этого следует?

– Из этого следует, что твоё личное дело по-прежнему находится в кадрах, а не отослано в архив. Будь оно в архиве, меня бы кадровики просто перенаправили именно туда, а уж в самом архиве от меня потребовали бы «…получить разрешение установленным порядком»! Вывод: если твоё дело не сдано в архив, значит, ты жив.

– Лихо! Ну, допустим, ты убедился, что я живее всех живых, но как ты смог меня отыскать в многомиллионном городе? Я ведь мог и не быть в Москве.

– Мог. Однако я рассуждал логически. Если твою смерть связали с террористическим актом на Лубянке, а ты при этом выжил, значит, есть вероятность, что ты всё же находился во время взрыва в метро, следовательно, должен был получить ранение или хоть какое-то телесное повреждение. Не мог ты остаться целым, будучи в одном вагоне с террористами. Поэтому наши штатные «хакеры» проникли в компьютерную базу данных медицинских учреждений, подведомственных вашей «конторе», и выудили твоё имя. Надо было менять личность до того, как тебя положили в палату. Ну да это не твоя ошибка.

– А как ты нашёл меня после выписки из нашего ведомственного «санатория»?

– Это несложно. Я узнал, на такси какого таксомоторного парка ты уехал в Москву. После этого пришёл в эту фирму и заплатил диспетчеру пару сотен «баксов». Диспетчер без лишних вопросов выдал мне распечатку, где значился номер такси, фамилия и имя водителя, а также время и маршрут. Так я узнал, что порт твой нынешней приписки – УВД «Центральное». Признаюсь, это меня больше всего удивило.

– Признаюсь, меня тоже. И последний вопрос: зачем я тебе нужен?

– Хороший вопрос! Мне поручено передать через тебя руководству вашей «конторы» очень важную информацию.

– А сами реализовать полученную информацию или хотя бы довести её до заинтересованных лиц вы не в силах?

– В том-то и дело, мой дорогой друг, что официально нашей секретной службы нет. Разумеется, у нас, как и у любых «силовиков», есть свои руководящие органы, свой аналитический центр, свои подразделения силовой поддержки и даже своя тыловая служба, но об этом знает крайне узкий круг лиц. Мы не стоим на довольствии у государства, у нас законные, но собственные источники финансирования, поэтому мы не подчиняемся ни одной государственной структуре. Повторяю: официально мы не существуем.

– И Президент знает о вашем существовании?

– Знает, и относится пока терпимо. Я бы даже сказал, нейтрально. В разные времена при разных руководителях государства нашу службу то негласно приближали к президентскому окружению, то объявляли на нас охоту. Сейчас руководство страны и ФСБ усиленно делает вид, что о нашем существовании им ничего неизвестно. Нас такое положение устраивает. Что же касается «горячих» новостей, то можно было обойтись проще: взять и скинуть всю информацию по электронной почте в Администрацию Президента или в ФСБ. Однако где гарантия, что наше предупреждение не примут за бред шизофреника или чей-то глупый розыгрыш. Поэтому наши аналитики решили, что если переданная мной информация в руководство ФСБ придёт через тебя, больше шансов, что к ней отнесутся серьёзно.

– Я весь во внимании!

– Не ёрничай! Дело действительно серьёзное. Ты ведь ещё продолжаешь заниматься делом Таненбаума?

– Считаю, что ответ на этот вопрос ты знаешь не хуже меня.

– Будем считать, что ты ответил утвердительно. Так вот буквально на днях нам случайно стала известна информация, что Таненбаум готовит покушение. Угадай, на кого?

– Даже боюсь предположить!

– На канцлера ФРГ Анну Вернер.

– Хм! Действительно, такое сообщение по электронной почте посылать не следует. Если бы я услышал это от кого-то другого, ни за что бы не поверил.

– А мне веришь?

– С трудом, но верю. И зачем это ему?

– Возможно покушение – всего лишь маленькая деталь какого-то дьявольского плана. Аналитики до сих пор ломают головы, но для решения этого уравнения слишком мало исходных данных и слишком много неизвестных.

– Может, ты по дружбе откроешь страшную тайну и скажешь, кто скрывается под именем Таненбаум?

– Этого я тебе не скажу, потому что сам не знаю. Возможно Таненбаум – не один человек, а группа высокопоставленных сановников, которые втайне от Кремля ведут свою игру, конечная цель которой нам пока не ясна.

– Когда и где должно состояться покушение на канцлера?

– Покушение должно произойти на немецкой земле, накануне отлёта фрау Вернер в Париж, где намечена встреча крупнейших кредиторов Греции. Это всё, что мне известно. На этом мы с тобой расстанемся, тем более что кое-кто уже проявляет нетерпение.

Я повернул голову и за последним столиком увидел Камыша, который цедил вторую кружку и, бросая в мою сторону красноречивые взгляды, буквально приплясывал от нетерпения.

 

Глава 7. Пуля – дура или разрешите Вас застрелить

В основной массе немцы – народ законопослушный. Если вспомнить историю, в отличие от германцев, мы, славяне, очень легко поднимались по набату, дружно громили царские палаты и под улюлюканье толпы весело тащили на плаху того, перед кем ещё вчера били поклоны. Позже, в эпоху развития капитализма, толпа единогласно возводила в ранг героя любого революционно настроенного «отморозка», осмелившегося выстрелить или бросить бомбу в царскую особу или, на худой конец, в крупного государственного сановника, забывая при этом, что объектом нападения являлась законно избранная власть.

Другое дело немцы! Я не помню, чтобы история Германии изобиловала дворцовыми переворотами, политическими убийствами и военными путчами. Правда, был в истории немецкого народа один неприглядный факт – мюнхенский пивной путч, но и он не удался: не пошли за Гитлером законопослушные мюнхенцы. Даже после халявного, простите, бесплатного пива, не пошли. Более того, самого Гитлера и остальных участников путча они дружно упрятали в каталажку. Именно тогда будущий фюрер понял, что в Германии взять власть легче законным путём, чем подбивать немцев на свержение законного правительства.

Любят немцы своих правителей, любят и уважают, невзирая на их партийную принадлежность! Поэтому служить в немецкой полиции – одно удовольствие! Посудите сами: граждане на любое замечание полицейского реагируют адекватно, и в драку не лезут, к самим полицейским относятся уважительно, поэтому никак не могут понять, что означает русское выражение «мент поганый». А если им на границе задают вопрос «провозите ли Вы запрещённые к вывозу предметы или наркотики?», всегда отвечают правдиво. Они и дорогу переходят исключительно на зелёный свет, даже если на ней нет автотранспорта.

Святая наивность! И, чего греха таить, наши туристы, въехав на родину Шиллера и Баха, часто этой законопослушной наивностью пользуются.

– Имеете ли Вы, гер Кабаков, при себе оружие? – спрашивает при пересечении границы немецкий таможенник нашего российского братка.

– Да какое оружие, братан? – натурально удивляется гер Кабаков по кличке «Кабан», у которого к правой ноге эластичным бинтом вместе с запасной обоймой приторочен старый пристрелянный «ТТ» 1943 года выпуска.

– Гут! – удовлетворённо заключает таможенник. – А не провозите ли Вы, гер Кабаков, через границу наркотики и другие запрещённые предметы?

– Ты чё, родной! – вскидывается Кабан. – Какая наркота? Я чё, фраер, наркоту через границу толкать? Так и «спалиться» [24]ХДС (сокр.) – немецкая политическая партия «христианский демократический союз».
недолго. Если надо, я её, родимую, у вас достану.

Вот примерно так и происходит общение представителя германского государства с типичным представителем обновлённой России.

Грустно, барышни!

* * *

Покушение на канцлера ФРГ произошло 1 февраля во время проведения партийного съезда ХДС, председателем которого являлась госпожа Вернер.

Это печальное событие произошло ровно через месяц, после того, как группа майора Мартынова вернулась в Москву. Не знаю, что «нарыли» доблестные оперативники, но Таненбаума с его подготовкой к покушению на госпожу канцлер они проморгали! Это свело на нет все их победные реляции, если таковые и были.

Сообщение о покушении на канцлера ФРГ для немецкого обывателя прозвучало как гром среди ясного неба! Германия бурлила и не понимала, как рука законопослушного немца могла подняться на представителя верховной власти. Оказалось, что не немца; оказалось, что мужчина, бросившийся на канцлера со старинным кинжалом в руке, по крови был больше венгр, чем немец. Немкой была только его мать, да и та из числа переселенцев из Северного Казахстана.

Чистокровным немцем был полицейский, который среагировал раньше, чем охранявшие канцлера агенты секретной службы. Именно он успел выхватить пистолет и неприцельно произвести два выстрела – один точно в злодея, а второй… а вот со вторым вышел казус! Вторая пуля, выпущенная полицейским из штатного оружия, пробила левое плечо госпожи Анны Вернер.

На следующий день вся Германия рукоплескала госпоже канцлер, которая, несмотря на ранение, с рукой на перевязи полетела на саммит в Париж, где её появление произвело фурор. Если организаторы покушения хотели не допустить её участия во встрече кредиторов, то, сами того не желая, сыграли на раненую руку «Неустрашимой Анны», как её окрестила немецкая пресса.

– Откуда Вы, госпожа канцлер, черпаете силы? – спросили греческие журналисты на заключительном брифинге.

– Из вашей слабости! – жёстко ответила Неустрашимая Анна обанкротившимся сынам Эллады.

– Вы по-прежнему будете стойко защищать интересы евроэкономической зоны? – поинтересовались французские «акулы пера».

– Стойкости мне не занимать, – не моргнув тщательно подведённым глазом, парировала госпожа канцлер. – Мой прадед был прусским офицером и, мечтая покорить Европу, сражался под Верденом. Я же пришла, чтобы спасти Европу.

– Спасти от чего? – не отставали репортёры.

– От вашей непрактичности. Мы, немцы, очень практичная нация, поэтому будем тратить на Грецию столько денег, сколько понадобится.

– И вы называете это практичностью? – недоумевали журналисты. – Скорее это похоже на мотовство. Экономика Греции – бездонная пропасть, и она способна поглотить не только Грецию, но и другие европейские страны. Не кажется ли Вам, госпожа канцлер, что в данной ситуации лучше позаботиться каждому о себе?

– Не время подсчитывать барыши, когда горит общий дом, – сказала, как отрезала, Неустрашимая Анна, и с достоинством удалилась.

О подробностях этого саммита не слышал только ленивый, так как телевиденье и пресса на все лады склоняли выступление госпожи канцлер.

В основном это были хвалебные статьи, но были и критические отзывы.

Так, оппозиционная газета «Русский мир» на своих страницах дала подробный анализ последним событиям, и сделала вывод, что нашумевшее покушение – не что иное, как хорошо разыгранный спектакль.

– Посудите сами, много ли было шансов у сорокалетнего страдающего одышкой и избыточным весом злоумышленника пробиться сквозь кольцо охраны? – задавался риторическим вопросом автор газетной статьи. – А ведь ему надо было не только прорвать плотное кольцо хорошо вооружённых и натренированных профессионалов, но и успеть нанести жертве хотя бы один удар старинным кинжалом, который бедняга накануне выкрал из национального музея. Вы скажете, что сотрудники секретной службы просмотрели нападение? Думаю, что нет! Это бравый полицейский поторопился с выстрелом. И в результате его «героических» действий мы имеем мёртвого злодея, которого невозможно допросить, и раненую госпожу канцлер, которая вынуждена при плохой игре делать хорошую мину и продолжать играть по одной ей ведомым правилам.

Возникает закономерный вопрос: «А что было бы, если бы полицейский офицер выхватил пистолет из кобуры на пару секунд позже»?

Возьму на себя смелость утверждать, что всё было бы лучше, чем сейчас: сотрудники секретной службы в считанные секунды успели бы скрутить и обезоружить нападавшего, а госпоже Вернер не пришлось бы тратиться на лечение!

«Действительно, какое-то «опереточное» покушение, – подумал я, откладывая «Русский мир» в сторону. – Оно и отдалённо не напоминает хорошо спланированную операцию. Автор статьи, не имея специальной подготовки и пользуясь информацией только из открытых источников, сумел сопоставить факты и доказать, что данное покушение было изначально обречено на провал. Тогда какой смысл в его организации?»

Сообщение о готовящемся покушении я через связного передал в тот же день, вернее, ночь, после того, как расстался с Игорем Сафоновым. И вот на выходе вместо преступления века какая-то плохо отрежиссированная оперетка! Что-то это не похоже на работу Таненбаума.

Ответ на мучавший меня вопрос я неожиданно получил от своих коллег-полицейских. По давно заведенной традиции, в понедельник утром начальник уголовного розыска собирал у себя в кабинете рабочее совещание: уточнить результаты за прошедшую неделю и заодно посмотреть на хмурые лица подчинённых.

Кавалеров сам далеко не ангел, но если кто-то из офицеров являлся в понедельник на совещание с явными признаками похмелья, того он карал со всей своей пролетарской жестокостью.

В тот день планировалось проведение расширенного совещания, с привлечением следователей и сотрудников экспертно-криминалистического отдела. Кавалеров задерживался в кабинете начальника Управления, поэтому мы коротали время, включив стоящий в углу кабинета телевизор. По телевизору в очередной раз крутили запись нападения на канцлера ФРГ. Присутствующие отпускали шуточки в отношении бравого полицейского, умудрившегося с пятнадцати метров промахнуться и прострелить плечо госпоже канцлер.

И вдруг сидевший со мной эксперт-криминалист, которого за сходство с персонажем из популярного кинофильма о русской охоте сотрудники называли Михалычем, неожиданно громко произнёс:

– Каблук!

– Чей каблук? – не понял я.

– У женщины каблук подвернулся, – пояснил Михалыч, имея в виду госпожу Вернер, и кивнул в сторону телевизора. – Её охранник нечаянно плечом толкнул, она непроизвольно отставила левую ногу в сторону на полшага, и у неё при этом подвернулся каблук.

Все замолчали. За столом сидели не вчерашние студенты юридического факультета, а умудрённые жизнью и опытом полицейские, которые сразу поняли, что имел в виду эксперт-криминалист: госпожа канцлер за секунду до выстрела подвернула каблук, и, чтобы не упасть, инстинктивно наклонилась влево, и в этот момент пуля попадает ей в плечо. Если бы она не изменила положение тела, пуля ударила бы в левую половину груди – туда, где билось горячее сердце Неустрашимой Анны.

– Это дело под нашу юрисдикцию не попадает, – раздался голос Кавалерова, который зашёл в кабинет как раз в тот момент, когда Михалыч разъяснял суть событий. Все понимали, что Валентин Иванович пошутил, чтобы разрядить обстановку, но почему-то никто не засмеялся.

– Ну да, где мы и где Германия! – пробормотал следователь Егоркин, но его шутка тоже не получила одобрения.

Совещание прошло как-то вяло, без ругани и без «огонька».

– Значит, убить канцлера должен был не страдающий ожирением и одышкой шизофреник, а полицейский! – сделал я неожиданное для себя заключение. – Убийство по неосторожности, или, того круче – роковое стечение обстоятельств, что в переводе на общепонятный язык означает: «Простите господа, но так уж звезды сошлись или так карта легла – как вам больше нравится, но только в смерти госпожи канцлер никто не виноват: обвиняемый смерти госпожи Винтер не желал, умысла на убийство у него не было, а пуля – она известное дело, дура! Поэтому какой с неё спрос»?

При хорошем адвокате оправдательный вердикт присяжных в суде мог иметь место. Даже если бы фортуна не была благосклонная к полицейскому стрелку, и его признали виновным, то за неосторожное убийство большой срок он бы не получил. При хорошем гонораре за свой не совсем точный выстрел он мог согласиться и на годик-другой тюремного заключения. Учитывая, что немецкие тюрьмы отличаются от российских каталажек так же, как ночлежка для бездомных – от отеля «Риц», то отсидеть небольшой срок в тюрьме, где в наказание за нарушение режима цветной телевизор заменяют чёрно-белым, не представляет большого труда.

Я едва дождался окончания совещания.

– Нет, ты только представь! – взахлёб рассказывал я связному, которого условным звонком экстренно вызвал на встречу. – Представь, как было хорошо спланировано: смерть от случайной пули! И никого этим не удивишь, ведь гибнут же заложники во время операции по их освобождению!

– Да ты не горячись! – успокаивал меня Алексей. – Я сегодня же передам специалистам твоё сообщение, и уже завтра они просчитают и проверят твою версию. Однако не думаю, что только ты заметил, что в момент выстрела потенциальная жертва изменила положение тела. Вероятней всего, аналитики уже пришли к аналогичному заключению, но ты всё равно «молоток»!

– Это первый промах в работе Таненбаума! – продолжил я свою мысль. – Следовательно, он предпримет ещё какие-то действия, а это нам на руку: глядишь где-то оступится и, дай бог, «засветится»!

– Твоя версия, конечно, имеет право на существование, – после короткого раздумья произнёс связной. – Однако я думаю, что Таненбаум не будет продолжать добиваться устранения канцлера. Зачем рисковать? После неудачного покушения охрану усилят, возможно, сведут на нет все публичные мероприятия с участием госпожи Вернер, тем более что она должна пройти курс лечения. Скорее всего, Таненбаум больше не будет атаковать с этой позиции, – замотал головой Алексей. – Как ты думаешь, чего он хотел добиться устранением канцлера ФРГ?

– Ну, она бы не участвовала на встрече инвесторов, и без её участия ещё неизвестно, как бы был решён вопрос о кредитовании Греции.

– Интересная версия! – оживился связной. – А что было бы, если бы Германия отказала сынам Эллады в очередном кредите?

– Я думаю, в Греции наступил бы экономический крах, который сыграл бы роль спускового крючка. И Европейский союз под каблуком очередного кризиса раскрошился бы, как сухое печенье!

– Ты думаешь, кризис в такой ситуации неизбежен?

– Я думаю, что в такой экономической ситуации он закономерен.

– Наверное, Кантемир, ты прав, – подвёл итог беседе связной и, пожав на прощанье руку, профессионально растворился в разношёрстной массе спешивших по своим делам москвичей.

 

Глава 8. Ложная цель

Однажды в понедельник утром, после планёрки, Коновалов неожиданно поймал меня за рукав и шепнул на ухо:

– Задержись!

Я дождался, когда коллеги, вздохнув с облегчением, шумной толпой вышли из кабинета в коридор, и подошёл к столу начальника.

– Ты чем сейчас занимаешься? – спросил Коновалов, словно пять минут назад мы не обсуждали проблемы, которые за неделю накопились у каждого оперативника.

– Вы же знаете, педофилом, – ответил я, догадавшись, что вопрос задан для проформы, да и весь затеянный разговор – всего лишь прелюдия к основной увертюре под названием «Надо срочно найти»!

– Знаю, – кивнул головой Коновалов. – Но тут такое, понимаешь, дело, так сложились обстоятельства, – замялся старый опер. – Короче! Ты своего педофила на пару-тройку дней оставь в покое, а сам переключись на угон.

– Угон? – не поверил я своим ушам.

– Ну да, угон! – повысил тон Коновалов. – И что в этом такого?

– Это же не моя специализация! Угонами Харитонов занимается. У него и база данных своя имеется, и агентура…

– Чем занимается капитан Харитонов, я отлично знаю и без твоих напоминаний! – прервал меня Конь. – Я хочу, чтобы ты помог найти ему одну-единственную машину.

– Что за машина?

– Автомобиль «Мазда» красного цвета, седьмая модель, куплена три месяца назад.

– Я не о приметах. Я хотел узнать, почему именно этой машине такие привилегии. В Москве за сутки угоняют десятка полтора, а то и больше автомобилей, и среди них есть тачки круче, чем «Мазда» седьмой модели.

– Правильно мыслишь, майор, – сверкнув глазами, деловито произнёс Коновалов. – Поэтому я тебя в помощь Харитонову и определил. Машина эта записана на Всеволода Смирнова, депутата Государственной Думы, председателя какого-то там подкомитета по соблюдению законности. Короче, Смирнов – куратор по надзору за нами, ментами. Улавливаешь мысль?

– Не очень. Как-то не вяжется: член государственной думы и красная «Мазда».

– Депутат Смирнов ездит, как и положено слугам народа, на чёрной служебной машине. На красной «Мазде» катается его молодая жена, вернее, каталась!

– Значит, мне педофила пока оставить в покое и заниматься поиском машины жены депутата Государственной Думы? Я Вас правильно понял?

– Ты меня, майор, правильно понял, и нечего меня взглядом сверлить.

– А то, что этот нелюдь, пока я занимаюсь депутатской «Маздой», двух или трёх школьниц изнасилует, это не страшно! Потерпевшие ведь не из семьи депутата! И вообще в том, что с ними произойдёт, будут виноваты сами родители, потому как за дочерями своими не смотрели, а работали на заводе по две смены. Денег хотели хапнуть побольше! Стяжатели!

– А ты, майор, быстрей разбирайся с угоном и переключайся на педофила. Во времени и средствах я тебя не ограничиваю. И нечего мне здесь проповедь во спасение моей ментовской души читать! Поздно!

* * *

Капитану Харитонову не было и тридцати лет. Был он высокий, худой, подвижный, как ртуть, и в его глазах горел огонёк азарта.

«Это хорошо, – порадовался я за коллегу. – Азарт в работе всегда на пользу. Значит, работа ещё не набила оскомину, с таким сотрудником и работать приятно».

– Юрий, – представился капитан и протянул руку.

– Валерий, – в свою очередь представился я и ответил на рукопожатие. – Я о Вас слышал, но познакомиться как-то не получалось.

– Пустяки, – улыбнулся Юрий, и я отметил, что улыбка у него добрая, бесхитростная. – Я так понимаю, что Коновалов Вас прислал ко мне на усиление.

– Какое там усиление? Скорее я буду у Вас на подхвате.

– Слушай, давай на «ты»!

– Не возражаю! – согласился я. С Харитоновым было легко, и я уже не жалел, что ввязался в это дело.

– Значит, так! – пояснял Харитонов, согнувшись над письменным столом, как колодезный журавль над срубом. На столе лежало тощее уголовное дело по факту угона автомобиля «Мазда». – Машину угнали вчера вечером прямо со стоянки торгового центра. Видеонаблюдение зафиксировало факт и время угона, но больше из видеосъёмки ничего полезного не выжать! Преступник заснят со спины, лица не видно, фигура изменена «дутым» пуховиком, на голову надвинут капюшон. Потерпевшая была так уверена в охране стоянки, что не поставила автомобиль на сигнализацию. Угонщик был в зоне видимости ровно четыре секунды, после чего сел в авто и нажал на газ.

– А что охранники?

– Да какая там охрана? Одна видимость, чтобы больше денег брать!

– Охранники запись смотрели? Может, кто-нибудь из них злодея опознал?

– Обижаешь! Это первое, что я сделал. Никто никого не опознал. Я ещё вчера «зарядил» агентуру, но пока никакой информации нет.

– Ты им веришь?

– Кому?

– Агентам своим?

– Кому верю, кого перепроверяю. В основном дают реальную наводку.

– С чего бы так?

– Явно не из любви ко мне. Мои агенты – в основной массе типичные неудачники. В большой бизнес они не пробились: не хватило ни ума, ни денег. В воровской среде они тоже не в фаворе, а жить на что-то надо. Вот и сдают мне своих более удачливых «корешей».

– И ты им за это платишь!

– А я им за это плачу! Таковы правила игры, и они их приняли. Странно, что тебя это коробит. Я слышал, что ты «розыскник» со стажем.

– Может и так, но я как-то раньше своей головой обходился и с агентурой не работал. Мне легче злодея на чистосердечное подвинуть, чем кого-то вербануть. Не люблю я это дело.

– Признаться, я тоже не в восторге, но в нашем деле, сам знаешь, без агентуры нельзя!

В этот момент меня вторично за день посетило какое-то странное чувство: словно я уже слышал эти слова раньше, и всё это связано со старым долгом.

– Автомобиль новый, куплен три месяца назад, даже обкатку не прошёл. Особых примет нет. Хотя… здесь я неправ! Есть! Есть особая примета! – оживился Юрий. – Японцы не учли, что климат в России резко континентальный: то в жар, то в холод бросает. Хотя это седьмая модель, могли бы и учесть.

– Ты это к чему? – отвлёкся я от своих мыслей.

– Я к тому, что лакокрасочное покрытие кузова от перепадов температуры, или просто от русского мороза, быстро начинает шелушиться.

– Дай угадаю! Нашу «японочку», из желания сэкономить на ремонте, загнали в русский автосервис, где её попытались подкрасить, но тональность точно подобрать не смогли, и теперь на её теле, то есть корпусе, есть пара-тройка мест, где покраска отличается. Это и есть твоя особая примета.

– Лихо! Ты раньше розыском автомобилей не занимался?

– Не занимался. В Ростове у меня была своя иномарка, так что я через автомобильные страдания самолично прошёл.

– Думаю, нашу «Мазду» взяли не на запчасти: модель только что поступила в продажу. Перекрашивать её тоже не будут, потому как красный цвет будет проступать при малейшем сколе краски, а это сразу вызовет подозрение. С какого перепугу хозяин красную иномарку в чёрный или тёмно-серый цвет перекрасил?

– Иномарка красного цвета, – задумчиво пробормотал я. – Красного!

И тут мне показалось, что я ухватил кончик своих недавних, но хорошо забытых воспоминаний.

– Тебе плохо? – всполошился Юрий. – Ты какой-то бледный!

– Матросская тишина. Иномарка красного цвета. Владелица – Вероника Судзиловская. – продолжил бормотать я и активно замотал головой в знак отказа от товарищеской помощи.

– Помню такую! – неожиданно оживился Юрий. – У неё машину дважды угоняли, и все два раза я находил!

– Она разбилась, – добавил я.

– Да… разбилась, – уменьшил энтузиазм Харитонов и почесал затылок. – Разбилась. Красивая была, а погибла глупо.

– Красота не является гарантом неприкосновенности, – зачем-то сказал я, хотя мои мысли продолжали крутиться вокруг красной иномарки.

– Осень, дождь, лужи на асфальте, – шептал я себе под нос. – Нет, дождя не было, дождь прошёл раньше. Я шёл по мокрой опавшей листве, багряные клёны, иномарка красного цвета, цвета…

– Давай закрывай его в СИЗО! – кричал кому-то по телефону Юрий. – Ты, главное, его задержи, хотя бы временно, а доказательств у меня на него – воз и маленькая тележка! Закрывай!

И в тот момент, когда я услышал про изолятор, у меня в голове всё стало на места – пазлы сложились, как по волшебству и память услужливо нарисовала полную картинку былых событий.

Осенним днём я шёл по улице Матросская тишина. Накануне прошёл дождь, на асфальте не успели просохнуть лужи, пахло сыростью. Я шёл и любовался багряными клёнами, но на душе было неспокойно. Почему? Потому что я боялся заболеть туберкулёзом. Почему туберкулёзом? Что за бред? Нет, не бред. Туберкулёз у меня всегда ассоциировал с тюрьмой, верней, с изолятором. Матросская тишина! СИЗО! Исса Усманов! Я допрашивал его в тот день по убийству Воронцова. Он просил, чтобы его до суда оставили в Москве, так как опасался, что у себя на родине он до судебного заседания не доживёт. Помнится, он сказал: «Моя информация должна Вас заинтересовать». Потом мы с ним около часа беседовали, после чего Усманова отвели в камеру, а я ушёл.

Я шёл по мокрым опавшим листьям, пахло сыростью. Я должен был что-то доложить своему начальнику Баринову. Должен… но что именно? Не помню! Контузия сыграла со мной злую шутку: я начисто забыл полученную от Иссы информацию. Забыл и не доложил! Я сбежал! Имитировал свою смерть и сбежал, как мне тогда казалось, сбежал от наружного и ещё бог знает какого наблюдения. Какое мальчишество! Верх непрофессионализма! А потом было метро, станция Лубянская и взрыв.

Нет! Довольно! Дальнейшие воспоминания здоровья мне не прибавят и к истине не приблизят. Надо вспомнить, что именно говорил на допросе Усманов. Проще вызвать Алексея и попросить, чтобы Иссу допросили ещё раз. Пусть сыграют с ним в открытую: скажут, что полковник Каледин погиб во время террористического акта и информация утрачена. Бред! Прошло больше пяти месяцев. Усманова наверняка выслали обратно в Чечню, и жив ли он сейчас – вопрос!

– Харитонов! – приоткрыв дверь, прокричал один из оперов. – Тут к тебе посетитель, вернее, посетительница.

– Пусть заходит, – откликнулся Юрий, на секунду оторвавшись от телефонной трубки.

В кабинет осторожно вошла молодая женщина.

– Я на счёт угона, – пояснила она и, не дожидаясь приглашения, так же осторожно опустилась на стул.

– А ко мне по другим вопросам не обращаются, – мимоходом сообщил Харитонов и сгрёб со стола бумаги:

– Валерий Сергеевич, мне на полчаса срочно отлучиться надо! Поговори, пожалуйста, с посетительницей. Она, наверное, заявление об угоне пришла подавать.

– Я заявление подавать не буду, – тихо произнесла женщина. – Я по другому вопросу.

Опытным глазом я отметил округлившийся живот посетительницы.

«Примерно четыре месяца», – прикинул я срок беременности.

Это было более чем странно. Обычно в наше заведение и по повестке людей не всегда дождёшься, а тут женщина пришла добровольно, несмотря на своё «интересное» положение.

– Я майор Васильчиков, – представился я. – Можете называть меня Валерием Сергеевичем. Так что у Вас произошло?

– Моя фамилия Поташова, – продолжила женщина тем же тихим голосом. – Мария Поташова. Я работаю диспетчером на платной автомобильной стоянке. Вчера во время моего дежурства со стоянки угнали автомобиль.

– «Мазду» красного цвета? – не выдержал я.

– Да, «Мазду» красного цвета, – подтвердила посетительница. – Вчера, когда меня ваши сотрудники опрашивали, я сказала, что мужчина, которого я видела при просмотре записей видеонаблюдения, мне незнаком.

– А сегодня Вы в этом уже не уверены, – подсказал я.

– Наоборот, – воспрянула Поташова, и голос её окреп. – Сегодня я как раз уверена! Я знаю, кто это.

– И кто же?

Однако Поташова вдруг замкнулась в себе и замолчала. Так ведут себя люди, которые вдруг по каким-либо причинам передумали давать показания.

– Судя по тому, что Вы его знаете, – подсказал я посетительнице, – это ваш знакомый. Так?

Поташова еле заметно кивнула.

– Вы или знаете его по месту жительства, или раньше учились с ним вместе, или работали. Правильно?

Поташова вновь кивнула, но гораздо уверенней.

– Я бы даже предположил, что это ваш бывший сотрудник, так как он очень хорошо знал распоряжение видеокамер, поэтому его лицо на записи не рассмотреть. Итак, кто же это?

– Это Костя, – после небольшой паузы нехотя призналась женщина. – Костя Беляков, – выдохнула Поташова и расстегнула пуговичку на блузке. – Душно у вас тут!

– И где сейчас обретается гражданин Костя Беляков?

– Не знаю. Неделю назад его уволили за появление на дежурстве в пьяном виде.

– Он что, много пил?

– Не больше других, – неожиданно вступилась за угонщика Поташова. – Просто он на глаза начальству чаще попадался. – Так-то он парень нормальный, только уж больно задиристый: вечно начальнику охраны что-то доказывал.

– Машину он угнал в отместку за увольнение?

– Наверное. Он со мной своими замыслами не делился. И вообще из Москвы уезжать собирался.

– Куда, если не секрет?

– Не секрет: к себе, на Ставрополье.

После этих слов она замолчала, словно спохватившись, что наболтала лишку. Минут пять мы сидели молча.

– Вы вчера были у него, – нарушил я затянувшееся молчание. Поташова молчала, уставившись взглядом в затёртый линолеум. – Судя по всему, Вас с Беляковым связывают близкие отношения. Очень близкие, – и я кивком указал на её округлившийся живот. – Вы ещё вчера при просмотре видеозаписи поняли, что угонщик – Беляков. Однако Вы его не выдали. Спрашивается: почему? Да потому, что надеялись наладить с ним отношения. Они ведь у вас разладились, как только он узнал о Вашей беременности?

Поташова стойко молчала, однако лицо её приобрело бордовый оттенок, и я видел, как она из последних сил сдерживает подступившие к глазам слёзы.

– Вчера Вы пришли к нему домой и всё ему рассказали. Вероятней всего, Вы предложили ему сделку: он женится на Вас, за что Вы не сдаёте его полиции, но всё пошло не так, как Вы планировали. Беляков ответил Вам отказом. Я прав?

– Он сказал, что уедет на Ставрополье, и там его менты с собаками не найдут, – выдохнула женщина и зарыдала в голос.

В этот момент в кабинете появился Харитонов. Юрий многозначительно посмотрел на меня, потом на плачущую Поташову, потом опять на меня.

– Мария Поташова пришла сообщить фамилию и адрес угонщика автомобиля Смирновой.

– Красная «Мазда»? – не поверил удаче Харитонов.

– Она самая.

– А почему гражданка плачет?

– От радости… за наши с тобой высокие показатели раскрываемости преступлений по горячим следам.

* * *

Преступление было раскрыто, можно сказать, без моего участия. Об этом я доложил Кавалерову, после чего вернулся к поиску педофила. Радости от проделанной работы не было: меня продолжала мучать мысль о том, что я забыл и не доложил Баринову что-то важное. Я сидел над материалами ОРД, но, честно говоря, мысли мои витали далеко от написания плана оперативно-розыскных мероприятий.

Я попытался мысленно «отмотать» назад наш разговор с Харитоновым и поймать тот момент, когда у меня возникли смутные ассоциации, связанные с допросом Усманова. Помнится Харитонов сказал, что в нашем деле без агентуры нельзя. Да, именно так он и сказал, и в этот момент у меня возникло ощущение, что эти слова я уже где-то слышал. Скорее всего, что-то подобное говорил на допросе Усманов. Кажется, он говорил что-то о верных ему людях. Тогда при чём здесь агентура?

Вспомнил! Исса говорил, что верные ему в Правительстве люди добыли для него информацию. Меня тогда покоробило упоминание о чиновниках из аппарата Правительства РФ, которые за деньги «сливают» информацию любому, кто может заплатить. Я тогда мысленно обозвал их высокооплачиваемыми «стукачами».

Так, надо вспомнить, что именно за информацию из кремлёвских источников получил Усманов. Чёрт! Не помню! Перед глазами чистый лист и больше ничего!

Чистый лист! В тот день я действительно ничего не записывал, даже не пользовался диктофоном. Результаты беседы с Усмановым я намеревался изложить в рапорте после возвращения к себе в кабинет на Лубянку. Намеревался, но не успел, так как на моих глазах врезалась в столб красная, как кровь, иномарка.

Кровь! Исса сказал, что за эту кровь заплатили дважды: один раз заказчик, второй раз он, когда покупал интересующую его информацию. За чью кровь? Ну, конечно, за кровь Воронцова! Усманов вызвал меня, вернее, не меня, а офицера Центрального аппарата ФСБ, чтобы сообщить о неизвестных фактах убийства Воронцова.

Что же он мне в тот день рассказал? Когда Исса говорил, у меня в памяти всплыло глубокое горное ущелье, куда должно было свалиться моё простреленное тело, и ещё эхо. Да-да, эхо от автоматной очереди, которую поверх моей головы выпустил Казбек. Кажется, Исса тогда сказал, что он ещё в детстве усвоил две простые истины: нельзя прыгнуть выше головы и не следует пытаться поймать эхо. К чему он это сказал? Он как-то связал это с человеческой глупостью. Именно с глупостью! Кажется, он говорил, что люди по глупости ставят себе в жизни ложные цели и после этого всю жизнь страдают от того, что не могут этих целей достичь.

В этот момент словно пелена спала с моей истерзанной памяти, и я словно вживую услышал голос Усманова: «Запомните и передайте! Смерть Воронцова – всего лишь отвлекающий манёвр, ложная цель».

Я тогда спросил у него, кого и от чего должна отвлечь смерть чиновника высокого ранга. Помнится, Исса ответил, что смерть Воронцова преследовала две цели: зациклить внимание Федерального центра на самом факте смерти крупного госчиновника и, если получится оказать на политических тяжеловесов психологический прессинг. Неизвестные силы как бы посылали им «чёрную метку», словно говорили: «Смотрите и трепещите! Сегодня мы убрали Воронцова, а завтра очередь может дойти и до вас»!

– Кто заказчик? – спросил я тогда у Усманова. Он ответил, что точно сказать не может, но до него доходили слухи о каком-то таинственном злодее с немецкой фамилией.

– Фамилию назвать не могу, но она чем-то напоминает русское имя «Таня», – сказал Исса, после непродолжительной паузы.

– Может, Таненбаум? – уточнил я.

– Может и так, – легко согласился подследственный. – Однако за точность я не ручаюсь, потому как не знаю, кто это такой и чем он дышит.

Потом Усманова увели, но на пороге кабинета он остановился и, повернувшись ко мне, произнёс:

– Полковник! Это только начало. Скоро с гор сойдёт лавина. Не упусти этот момент!

Я тогда не понял, что он имел в виду. Не уверен, что понимаю это выражение и сейчас. Может, он имел в виду покушение на канцлера ФРГ? Скорее всего, нет. Возможно, предугадывал, что впереди у нас, у россиян, большие перемены, а вот «спусковым крючком» к переменам и должно было послужить убийство канцлера! Я даже допускаю, что он ничего не знал о готовящемся покушении. Скорее всего, как человек образованный, Усманов предугадывал, что последующие события несут в себе хаос, политический кризис и развал государства. Поэтому и стремился к власти.

В условиях всеобщего развала и вселенской путаницы Чечня становилась не просто субъектом Федерации, её статус повышался на несколько порядков. Это было бы самостоятельное государство мусульманского толка – то к чему сейчас стремится вооружённая оппозиция. Если такое развитие событий ему на руку, то зачем он меня предупреждал? Возможно, не был полностью убеждён в правильности избранного им пути, а возможно, предчувствовал, что ему не дожить до инаугурации.

Ход моих мыслей прервал зазвонивший, точнее, противно задребезжавший чёрный эбонитовый телефон, установленный в отделе в тот легендарный период, когда весь московский уголовный розыск ловил знаменитую банду «Чёрная кошка».

– Уму непостижимо! – пробормотал я, снимая телефонную трубку. – И где только этот реликт отыскали? Алё! Нет, извините, я не вам. Да, майор Васильчиков слушает.

– Вы Шоколадником занимаетесь? – начальственным басом спросила эбонитовая трубка. Шоколадником мы обозвали педофила, который перед нападением на очередную жертву угощал ребёнка плиткой шоколада. Делал он это не из человеколюбия, и не от избытка доброты, а из чисто практических соображений: согласитесь, трудно кричать и звать на помощь, когда рот наполнен шоколадом.

– Так точно, я! – ответил я и зачем-то встал из-за стола.

– Вы, майор, знаете, что это дело на контроле в ГЛАВКе? – продолжал наезжать на меня чёрный эбонит.

– Так точно, знаю!

– А если знаешь, то почему не работаешь? – неожиданно перешёл на «ты» начальственный бас. – Почему до сих пор в кабинете задницу в кресле греешь, а не на месте происшествия? – изрыгнул праведный гнев старенький микрофон так, что даже мембрана задрожала от негодования.

В это время дверь в кабинет открылась, и стоящий на пороге Кавалеров многозначительно кивнул головой влево, что на его языке означало: «Давай, на выезд! Мы тебя ждём»!

– Я как раз собирался это сделать, – учтиво ответил я, но эбонитовый ветеран выразил своё презрение короткими гудками.

Было немного обидно, но всё укладывалось в давно известную формулу «я начальник – ты дурак». На мгновенье я представил себе собеседника – страдающего одышкой и лишним весом начальника Управления полковника полиции Черенева, который с чувством выполненного долга бросает на рычаг телефонную трубку, и, привычно массируя левую половину груди, хорошо поставленным голосом произносит: «Бездельники! Ничего без меня не могут»! А если в кабинете в это момент находится кто-то из подчинённых, то Черенев обязательно добавляет: «Уйду я от вас! Здоровья уже нет с вами, дураками, бороться»!

По неписаным, но хорошо известным всему личному составу правилам, подчинённый после этих слов должен произнести короткую, но пламенную речь, смысл которой укладывался в одну фразу: «Не уходите, а то как же мы здесь без Вас»!

Рассказывают, что лет пять назад один толковый опер вместо привычной тирады произнёс: «А Вы, товарищ полковник, не с нами боритесь, а с преступностью. Глядишь, и окажется, что мы не такие уж дураки»!

Говорят, что в тот день Черенев так кричал, что секретарша от страха описалась, а кукушка в часах, висевших на стене приёмной, навсегда лишилась голоса. От неминуемого увольнения наглеца спасло лишь то, что его быстро-быстро перевели в ГЛАВК, где он, как розысник, был на хорошем счету.

В дежурную «Газель» я запрыгнул практически на ходу. Коллеги подвинулись, уступая место, и, к моему удивлению обошлись без едких замечаний. Секрет их сдержанности был прост: они знали, куда мы едем и что увидим, я же с растлением малолетних столкнулся впервые, и что меня ждёт в конце поездки, не догадывался.

Через полчаса наша группа стояла посреди пыльного и полутёмного сарая, расположенного на заднем школьном дворе. Сарай был забит старыми поломанными стульями и партами, ржавыми вёдрами, лопатами и голиками от старых веников. В углу сарая были разложены маты, на которых военрук и трудовик, укрывшись от зоркого директорского ока, периодически закусывали. Пустые бутылки из-под водки валялись здесь же.

Двери в сарай закрывались на навесной замок, который открывался не только ключом, но и голыми руками, путём приложения к нему небольшого физического усилия, то есть при помощи рывка. Этот секрет Полишинеля нам продемонстрировал приглашённый в качестве понятого физрук. Именно в этот сарай Шоколадник и заманил свою очередную жертву – двенадцатилетнюю Олю Цаплину.

– Кажется, наш друг в этот раз сильно торопился, – сделал заключение эксперт-криминалист Михалыч, подбирая обрывок обёртки от шоколадной плитки. – Торопился и наследил. Если повезёт, сниму с фольги «пальчики».

Кроме обёртки, под матами нашли разорванные девичьи трусики, на которых были подозрительные пятна.

– Возможно, следы семенной жидкости, – пояснил Михалыч, упаковывая вещественное доказательство в полиэтиленовый пакет. – А это уже кое-что значит! – многозначительно произнёс криминалист, подняв указательный палец.

В тот день мы сделали всё, что могли: опросили свидетелей, ещё и ещё раз обшарили сарай, составили со слов потерпевшей девочки композиционный портрет преступника – фоторобот, и циркулярно разослали по всем полицейским отделениям, но этого было мало.

Три дня мы активно трясли всех, кто ранее был судим за аналогичные преступления, но тщетно.

Через три дня не по своей воле мы всей группой снова вошли внутрь этого же сарая. В добавление к картине трёхдневной давности, в углу сарая на пыльных матах лежал труп мужчины, сильно похожий на составленный нами фоторобот. Руки у и ноги мертвеца были связаны капроновым жгутом, а рот туго забит кляпом. В качестве кляпа неизвестный мститель использовал несколько плиток шоколада, которые прямо в обёртке забил в рот насильника.

Умирал педофил мучительно, о чём свидетельствовали выпученные от ужаса остекленевшие глаза и посиневшее от удушья лицо. Молоденькую уборщицу, неосмотрительно приглашённую в качестве понятой, стошнило прямо на маты, что затруднило и без того непростую работу экспертов.

– Я и без вскрытия скажу, что смерть наступила от асфиксии, – равнодушным тоном сообщил судмедэксперт. – Вскрытие, мы, конечно, проведём, вдруг в желудке ещё какие-нибудь сюрпризы окажутся, да и время смерти уточнить требуется.

– Интересный узел, – в свою очередь сообщил наш криминалист Михалыч, после чего тщательно сфотографировал сам труп и несколько раз связанные за спиной капроновым жгутом руки мертвеца. – Я такого узла раньше не видел. Надо специалистам показать, – и он аккуратно срезал и упаковал в полиэтиленовый пакет нейлоновую верёвку.

Ещё пару дней понадобилось для проведения экспертиз и опознания. Чтобы не травмировать девочку, опознание проводили по фотографии, после того, как в морге лицо убитого привели в более-менее нормальное состояние. Забегая вперёд, скажу, что и результаты экспертиз, и опознание подтвердили, что в сарае обнаружен труп разыскиваемого нами Шоколадника.

Это убийство повисло на нашем отделе очередным «глухарём», так как осмотр места происшествия ничего не дал, а свидетелей не было. И только школьный сторож показал, что ночью слышал звук заехавшей на задний двор машины. Сторож был старенький, и пока доковылял до сарая, автомобиля уже и след простыл.

– Я замок проверил – на месте, потом сарай обошёл. Всё вроде в порядке, ну я к себе в подсобку и вернулся, – сообщил престарелый секьюрити. – Саму машину я не видал, но могу сказать определённо: не нашего автопрома работа! Движок тихо-тихо бормотал, в общем, хорошо отрегулирован двигатель, не то, что наши тарахтелки!

В тот день моя хвалёная интуиция взяла выходной, потому как, стоя над трупом насильника, я не догадывался, что это преступление раскрою лично, но не сейчас, а гораздо позже, после того, как лично познакомлюсь с Таненбаумом.

 

Глава 9. О пользе политических памфлетов

СМС-сообщение настигло меня в момент, когда я закрывал дверь кабинета. Сообщение было коротким и послано с незнакомого телефонного номера, однако я не сомневался, что это мой связной Алексей подал весточку. «Б. деньги, стр. 24», – гласило сообщение, и я понял, что это подсказка. По пути домой я купил в киоске толстый глянцевый журнал «Большие деньги» и, пропуская рекламу новой марки «Ролекса», шестисотого «Мерседеса», элитного алкоголя и прочих атрибутов сладкой жизни, торопливо раскрыл на искомой странице, где нашёл нужную статью, точнее, политический памфлет. Памфлет назывался «Офшорные страдания или подайте, кто сколько сможет». Его автором был известный в Москве политический обозреватель Даниил Дружинин – человек проницательного ума, который славился бойким пером и независимостью суждений. В нашей «конторе» аналитики уважительно относились к его политическим прогнозам и никогда не сбрасывали его выводы со счетов.

Читать я начал в метро и, надо признаться, памфлет «зацепил» меня остротой выражений и едкими, но точными сравнениями. Я быстро пробежал глазами весь текст, но, придя в общежитие, вновь углубился в чтение.

«Офшорные страдания или подайте, кто сколько сможет». (Политический памфлет)

Помнится, кто-то из основоположников марксистского ученья утверждал, что «…призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». И, надо отдать им должное, призрак этот довольно долго бродил по центральной Европе и даже забредал на Балканы. И везде, где бы он ни появлялся, начинали происходить странные, почти мистические вещи: богатые быстро становились бедными, а бедные… ну да не будем о грустном.

В конце концов, европейцам это надоело, и на исходе бурного и щедрого на политические катаклизмы ХХ века они этот призрак изгнали.

– Неблагодарные! – с горечью произнёс призрачный изгнанник и, отряхнув со своих ног прах былого социалистического отечества, побрёл, куда глаза глядят.

Через какое-то время набрёл он на берег тёплого моря, и, удобно устроившись под кипарисами, решил передохнуть. В это время, на беду всему Европейскому союзу, мимо него с пляжа к себе в отель возвращались русские бизнесмены.

– Здорово, земляки! – окликнул их Призрак, который был весьма проницательным, поэтому сразу опознал бывших соотечественников по обгорелым носам и похмельным лицам.

– Здорово, братан, – нехотя ответили бизнесмены. – Однако, братан, хоть ты и наш земляк, но предупреждаем тебя сразу: денег не дадим!

– Да мне лично ваши деньги не нужны, – усмехнулся Призрак. – Пока не нужны! Вы мне только скажите: есть ли банки в этом благодатном краю и много ли здесь проживает людей состоятельных.

– Банков, братан, здесь как грязи, – ответили удивлённые россияне. – А что касается людей состоятельных, то несостоятельные сюда носа не суют, а отдыхают на Северном Донце или на Клязьме, так сказать, по месту жительства и работы. А ты что, земляк, в Греции впервые?

– Получается, что так, – улыбнулся Призрак. – Однако думаю задержаться надолго. Нравится мне здесь!

– Ну-ну, – только и сказали российские отдыхающие. – Если «бабло» имеется, отчего бы не задержаться. – и, ничего не подозревая, дружно отправились в отель по своим делам.

Было время сиесты, поэтому Призрак, блаженно щурясь, устроился на послеобеденный отдых прямо под вечнозелёными кипарисами, а после того, как греческий берег накрыла вечерняя прохлада, и в оливковых рощах застрекотали цикады, приступил к своему обязанностям: стал готовить политическую и экономическую почву для пришествия коммунизма.

С этого момента в стране Гомера и офшорных банков стали твориться неожиданные вещи: государство прямо на глазах стало беднеть, а долги расти, что заставило греков обратиться за помощью к своим европейским партнёрам.

– Что-то у нас не того…! – постучавшись в двери Евросоюза, смущённо произнесли сыны Эллады.

– Чего «не того»? – опасливо спросили братья по евро, чуть-чуть приоткрыв створку дверей.

– С экономикой у нас как-то не того, – пояснили греки. – Короче говоря, денег дайте!

Европейские партнёры пошушукались у себя на саммите, но денег дали, не подозревая, что тем самым ускорили приход ещё одного нежелательного гостя.

– Вот это по-нашему! – обрадовался Призрак, который незримо присутствовал при подписании соглашения об очередном денежном транше для Греции. – Это по-коммунистически: работать не хотим, но денег дайте!

После чего Призрак хлопнул в ладоши, и очередной денежный транш растаял на греческих просторах, как лёд в бокале с текилой.

Греки задумчиво почесали кудрявые затылки и снова постучали в двери Евросоюза.

– Кто там? – спросили бдительные держатели европейского «общака».

– Да это опять мы! – смущённо сообщили обанкротившиеся сыны Эллады.

– И чего вам надо? – обеспокоились рачительные немцы. – Неужели опять денег?

– Денег! – выдохнули греки. – И не нам одним, с нами ещё братья-киприоты. У них там, на острове, с экономикой тоже не очень. Так что вы, господа хорошие, пару-тройку миллиардов нам отслюнявьте, а то мы, не дай бог, обидимся на вас, и из Евросоюза выйдем! И тогда вся ваша хвалёная европейская интеграция рухнет, как карточный домик.

– Надо подумать, – озадаченно произнесли члены Евросоюза. – Крепко подумать!

– Думайте быстрее! – поставили условие охамевшие киприоты. – А то у нас на острове уже сутки как в банкоматах деньги закончились.

И пока лучшие финансисты Европы морщили лбы, неизвестно откуда на пороге Евросоюза появился высокий худой оборванец с лицом чахоточного больного, который смело стал барабанить в дверь костлявыми кулаками.

– Кто там? – испуганно вопрошали из-за дверей вконец растерявшиеся члены Евросоюза.

– Открывайте! – потребовал странный незнакомец. – Кризис пришёл!

– Да мы Вас как-то не ждали, – испуганно проблеяли Главы европейских государств в унисон с руководством Евросоюза.

– А я особого приглашения и не требую, – нахально заявил Кризис и ударом ноги распахнул закрытую дверь.

– Братец явился! – обрадовался Призрак всеобщего равенства. – Ну, теперь пойдёт потеха! – заключил марксистский выкормыш, довольно потирая призрачные ладони.

– Так как насчёт «бабла»? – робко напомнили просители.

– Вы ещё здесь? – удивилось руководство Евросоюза.

– А где же нам прикажете быть? – икнув от нехорошего предчувствия, озадачились греки.

– Дома! – рыкнули члены Евросоюза. – Дома… вашу греческую мать! Сидите дома и сочиняйте план выхода из кризиса, а уж потом с этим папирусом к нам! И запомните: не будет плана – не будет денег!

– Ну-ну, сочиняйте, – зевнул Кризис и разлёгся на Кипре, как на шезлонге.

И греки с киприотами в поте лица, тасуя, как карты, членов правительств и теряя одного за другим премьер-министров, принялись сочинять план спасения своего средиземноморского отечества. Ровно через семь дней и семь ночей просители лёгких денег вновь предстали перед очами руководства Евросоюза.

– Ну, как план? – робко поинтересовались любители международной халявы.

– Плохой! – сказали, как отрезали, финансовые эксперты. – Никуда не годится! Так что возвращайтесь домой и сочиняйте по-новой! Чистый папирус дать?

– Сочиняйте! – зевая, согласился Кризис и перевернулся на другой бок.

И просители, проклиная своих греческих богов, отправились восвояси.

– Господи! Ну, до чего же они тупые! – заключил Призрак всемирного благоденствия, глядя на расстроившихся греков и киприотов.

– Пора вам, господа, обратиться к первоисточникам марксизма-ленинизма, – стал нашёптывать Призрак в уши членам обоих парламентов. – Там вы найдёте ответы на мучающие вас вопросы.

– Вы о прибавочной стоимости? – вконец запутались банкроты.

– При чём здесь прибавочная стоимость? – недовольно шипел Призрак. – Забудьте о ней! Главная составляющая всепобеждающего ученья о светлом коммунистическом будущем укладывается в одну фразу: отнять и поделить!

– Да мы не против, – мямлили члены парламента. – Да только у нас и отнимать нечего – всё проели!

– Как нечего? – удивился Призрак всеобщего равенства. – А банки? А частная собственность?

– Так ведь нельзя! Это ведь частная собственность, то есть не наша! Следовательно, её трогать нельзя ни при каких обстоятельствах.

– Господи! – взмолился Призрак всеобщего атеизма. – Ну до чего же они тупые! В России в семнадцатом году с неграмотными, но революционно настроенными матросами и то было легче. Им только стоило намекнуть, и они за одну ночь взяли в свою, то бишь народную собственность, Зимний, банки и Гохран, а чтобы дважды не ходить, присовокупили ещё мосты, почту и телеграф! Эх, было золотое времечко! – вздохнул Призрак революционной смуты.

– Да, братец! – оживился Кризис. – Мы с тобой тогда славно погуляли! Никакому Махно такая вольность и не снилась. Вся Россия – сплошное Гуляй-поле! Кругом бардак, развал и разруха. Приятно вспомнить!

– Ну, если вы так настаиваете, мы можем безвозмездно реквизировать часть банковских вложений, – несмело предложили члены парламента. – Не у всех вкладчиков, конечно, а лишь у тех, у кого денег по нашим греческим меркам вызывающе много. Нечестно это как-то: одни, понимаешь ли, голодают, а другие не знают куда «бабло» девать!

– Наконец-то! – обрадовался Призрак всеобщего экономического равенства. – Прозрели, наконец! Ведь можете, когда захотите. Давай, стриги купоны у эксплуататоров трудового греческого народа! Экспроприируй евро у кровососов угнетённого киприотского крестьянства. Помните: всё отнять и поделить!

– Хороший лозунг! – согласились члены обоих парламентов и проголосовали за его воплощение на практике.

Первыми неладное почуяли простые российские олигархи, которые, как обычно, поутру, словно кони на водопой, потянулись к банкоматам. Держа в одной руке надувного утёнка для плаванья, а в другой платиновую карточку «Visa», они недоуменно вопрошали: «Где деньги, Зин»?

Денег не было. С одной стороны, факт отсутствия наличных навевал ностальгию о голодной, но весёлой студенческой юности, с другой стороны отсутствие «бабла» привносило в размеренную жизнь богатых людей некоторый моральный дискомфорт.

– Эй вы, кучерявые! – обратились олигархи за разъяснениями к грекам и киприотам. – Вы случайно наших денег не видели? Помнится, мы их ещё в славные годы всеобщего российского обнищания в ваши банки положили, так сказать, с целью спасения экономического потенциала России от всеобщего разграбления.

– Были деньги, – вздохнули греки с киприотами в унисон. – Мы этого не отрицаем. Однако в данный момент мы их вам, господа олигархи, вернуть не можем, так как мы их того… в общем, экспроприировали мы их. Такие вот, понимаешь, дела!

– Чего-чего? – не поняли завсегдатаи первой сотни списка «Форбс». – Чего вы с ними сделали?

– Экспроприировали, – холодея от нехорошего предчувствия, повторили киприоты. – Ну, это в смысле «деньги ваши – стали наши»!

– А-а, тогда понятно! – немного упокоились олигархи, услышав привычную российскую риторику. – Красавчики! Такого «кидалова» мы даже у себя на исторической родине не видели. У нас ведь как принято: клиент всегда пытается кредитора, то есть банк, «кинуть», но чтобы банки «кидали» клиентов, такого мы ещё не встречали! Надо как-нибудь ваш греческий метод у нас в России на практике опробовать. Молодцы, одним словом, но деньги верните! Иначе за такие «игры разума» недолго и в «грызло» получить!

– Да мы бы с радостью! – оправдывались хитромудрые сыны Эллады. – Да только наличных денег у нас нет – кризис съел.

– Было такое, не отрицаю, – откликнулся Кризис и сытно икнул. – Съел, и теперь вот очередную порцию наличности поджидаю.

– Если хотите, то мы вам, господа олигархи, в качестве компенсации автоматически греческое гражданство оформим, – предложили члены парламента.

– А на кой нам ваше гражданство? – искренне удивились простые российские миллиардеры. – Мы если с пацанами недельку в казино не походим, то на сэкономленное «бабло» всю вашу Грецию купим. А если две недели к рулетке не подойдём, то и Кипр в придачу отоварим.

– Ну, если вы такие богатые, то, может быть, господа олигархи, вы нам наши финансовые вольности простите, и не будете деньги назад требовать? – робко предложили члены обоих парламентов. – Так сказать, в виде спонсорской помощи?

– Ну, вы, кучерявые, даёте! – удивились олигархи. – Мы, конечно, на больницы и на храмы во спасение своей души жертвуем, но чтобы типичное «кидалово» в качестве спонсорской помощи оформить! Вы, пацаны, точно рамсы попутали! Короче! Или по-быстрому возвращаете прикарманенное «бабло», можно без процентов, или мы вас ставим «на счётчик», и тогда проценты начнут «капать» не хуже вашего оливкового масла во время первого отжима. Думайте, кучерявые, быстрее, потому как «отжимать» – это наша основная профессия!

Ты, уважаемый Читатель, наверное, интересуешься, чем всё закончилось? Спешу сообщить, что о развязке этой удивительно правдивой истории говорить рано. Сейчас события находятся в стадии бурного развития и чем всё закончится, известно одному Создателю.

Тем временем братец Призрак и братец Кризис периодически пугают руководство Евросоюза своими громогласными заявлениями о намерении перебраться из Греции в Испанию или Францию, что в свою очередь приводит к сердечным спазмам руководителей этих государств и очередному вливанию в экономику Греции многомилионной порции евро.

Что же касается принудительного изъятия крупных сумм евро с банковских счетов иностранных вкладчиков, то здесь не всё так просто. Не знаю, как поведут себя немцы, евреи и американцы, но русские вкладчики, честно заработавшие своё «бабло» в «лихие девяностые» на «стрелках» и «разборках», так просто свои накопления не отдадут. Шутки шутками, но если наших среднестатистических «ореховских» или «солнцевских» попытаться «кинуть», то выражение «поставить на счётчик», может оказаться не пустой фразой. И тогда, я не исключаю, что лет этак через десять наш российский пацан с хорошо накаченной шеей и бритым затылком по-хозяйски выйдет в Париже на Елисейские поля, и скажет: «Значит, так! Слушай сюда! Вот это всё старьё я снесу, а на освободившейся площади поставлю торговый центр и автомойку. Время – деньги! Так что тянуть с этим не будем, давай засылай сюда молдаван и таджиков»!

Возможно, так всё и будет, а возможно и нет. Это уж от Евросоюза зависит, как быстро он долги русским вкладчикам вернёт. И чем быстрее вернёт, тем для всей Европы будет лучше, потому что когда дело касается денег, наши российские пацаны шуток не понимают!

Даниил Дружинин.

Теперь я понял, почему Алексей прислал мне эту подсказку: памфлет как бы являлся продолжением нашего с ним последнего разговора. Помнится, я тогда высказал мысль, что конечной целью покушения на канцлера ФРГ являлась попытка срыва переговоров по кредитованию Греции. Алексей утверждал, что раз цель не достигнута, и Греция кредит получила, то Таненбаум больше не будет повторно пытаться атаковать с прежних позиций, а предпримет что-то другое.

– Беда в том, что мы не знаем его конечной цели, поэтому предугадать следующий ход практически невозможно, – произнёс я вслух, и с неудовольствием отметил, что старая привычка, рассуждать вслух, с которой я неустанно боролся, снова вернулась. Согласитесь, для человека моей профессии это не самое лучшее приобретение.

Чтобы как-то отвлечься, я включил старенький телевизор и с ностальгией вспомнил висевшую у себя в квартире на стене огромную «плазму».

Шла передача новостей «24 часа», и я какое-то время бездумно смотрел на экран, пока не показали заседание Правительства Российской Федерации.

– То, что происходит сейчас в Греции, – с негодованием заявлял Премьер, – противоречит всякому здравому смыслу. Экспроприация вкладов населения и иностранных вкладчиков – это подрыв основ гарантии прав и свобод цивилизованного государства. Банки – это «священная корова», которую Евросоюз собственноручно отдал на заклание. Не секрет, что часть инвалютных средств наше государство держало в тех самых пресловутых офшорах, которые сегодня греки и киприоты так активно трясут. Мы теряем десятки миллионов евро! Я уже дал команду министру финансов принять срочные меры по переброске наших вкладов в швейцарские банки, там хоть процент по вкладам и ниже, чем на Кипре, зато есть гарантия их полной неприкосновенности. Не надо быть финансовым аналитиком, чтобы предугадать дальнейшее развитие событий в Евросоюзе. Сейчас вкладчики побегут из офшоров, как крысы с тонущего корабля. Вопрос в том, куда именно они побегут?

– Надо думать, в другие офшорные зоны, – подал голос с места министр финансов.

– Я тоже так думаю, – поддержал его Премьер. – Хотя это всего лишь один из вариантов. Может, и нам создать офшорные зоны где-нибудь на Дальнем востоке, так сказать, для развития этих проблемных территорий? Как Вы думаете, Дмитрий Максимович? – обратился Премьер к министру регионального развития.

Министр от неожиданности замешкался, но его выручил вице-премьер Мартьянов. – Не всё так просто, – подал он голос с места. – Я прошу прощения, но одним из основных условий жизнедеятельности офшоров является не только низкий процент налогообложения, с этим у нас всё в порядке, а конфиденциальность вкладов и анонимность вкладчиков. Вот это как раз и противоречит нашей Конституции!

Возникла пауза, правда, ненадолго.

– Я думаю, Париж стоит мессы, – образно выразился Премьер, и члены правительства, все как один, бросились что-то записывать в свои ежедневники.

Дальше пошли криминальные новости, от которых в конце рабочего дня меня просто тошнило, и я выключил телевизор.

– Это что же получается? – бормотал я себе под нос, прохаживаясь по двенадцатиметровой келье. – Греция и Кипр, сами того не желая, сыграли на руку Кремлю? Спрашивается – почему? Конечно, не из любви к русским берёзкам. Скорее всего, руководство Греции и Кипра приняли это непопулярное решение, чтобы показать Евросоюзу, что они принимают все меры для сокращения расходов и введения режима жёсткой экономии. Каким-то образом мой «заклятый друг» Таненбаум связан с этим вопросом. Возможно, у него какие-то свои интересы в этом средиземноморском раю для толстосумов. Знать бы, какие! Одно можно сказать определённо: он пытался помешать дальнейшему кредитованию Греции. А может быть, он как раз и добивался нынешней ситуации? Отсутствие очередного денежного транша – это крах Греции и, как следствие, бегство капитала в другие офшоры, не исключая, вновь созданных налоговых льготных зон в России! Тогда получается, что Таненбаум как-то связан с правительством? Нет, этого не может быть!

– Почему? – спросил я вслух. – Почему не может быть? Всё как раз очень логично. Россия на первоначальном этапе, конечно, теряет несколько десятков миллионов евро, но это несоизмеримо с той денежной массой, которая должна хлынуть в Российские офшоры. Надо лишь немного подправить Конституцию, и… Нет! – оборвал я сам себя. – Здесь есть какая-то нестыковка. Если бы правительство добивалось подобного развития ситуации, вопрос о создании офшорных зон под благовидным предлогом был бы поднят гораздо раньше, потому как внесение изменений в действующую Конституцию – вопрос не простой, и на его реализацию потребуется не один месяц, может даже и год. Чёрт! Я окончательно запутался!

В это время за стенкой послышался пронзительный женский визг, забористая матерная ругань и падение чего-то тяжёлого, возможно нетрезвого тела, как любит выражаться наш криминалист Михалыч, «…из положения «стоя». Это к токарям с ответным визитом вежливости пожаловали крановщицы. Всё шло строго по протоколу: выпивка, танцы, мордобой из-за дамы, опять же выпивка, но уже на мировую, снова танцы и если дамам повезёт, и токаря к концу «светского приёма» не упьются, то возможна торопливая, с оглядкой и горьким похмельным привкусом, случайная близость.

Честно говоря, я в этот момент нетрезвым представителям рабочего класса и их раскрепощённым подругам завидовал «белой» завистью. В их жизни не было никаких сомнений, всё было просто и понятно: «завод – общага – завод». Через какое-то время женитьба на простой работящей девушке, и формула семейного счастья преобразуется в «завод-квартира-завод», а в весенне-летний период – «завод – шесть соток – завод». И никаких тебе головоломок, никаких происков тайных злодеев, в общем, никаких Таненбаумов и им подобных. Не надо спасать мир, рисковать жизнью, и, если понадобится, отнимать чужую. Есть тихая семейная «гавань»: незлобивое ворчание жены по поводу неисправного утюга, разбросанные по квартире детские игрушки, выезды на дачу по выходным, есть домино на самодельном столике во дворе, а также рыбалка и пиво с друзьями по праздникам.

Наверное, это и есть обыкновенное человеческое счастье! Пускай простенькое, незамысловатое, но счастье, которого мне так не хватает!

 

Глава 10. Следствие закончено, забудьте!

Раньше, в прежней жизни, я на визиты в высокие начальственные кабинеты никогда не напрашивался. Для тех, кто не знает, поясняю: пользы от таких визитов ни на грош, а вот головной боли бывает много, даже очень много. Ну не любит начальство, когда подчинённый что-то начинает просить или, не дай бог, совать нос не в свои дела. Я знавал одного руководителя в генеральских погонах, который любил повторять: «Если подчинённый интересуется чужой работой, значит он или недогружен своей или же он иностранный шпион»! Проницательный был человек, упокой Создатель его генеральскую душу!

В кабинет начальника уголовного розыска я пришёл по доброй воле, в трезвом уме и здравой памяти. Пришёл, чтобы поделиться мыслями по убийству Шоколадника. Хоть и не мне это дело было поручено, и в перспективе следствия вырисовывался типичный «глухарь», мне казалось, что Ковалёв с радостью ухватится за мои рассуждения и даст команду проверить их состоятельность на практике. Свалить «глухарь» – большое дело! Тут простой благодарностью начальство не отделается, тут премией в размере месячного оклада попахивает! Однако всё произошло совсем не так, как я ожидал.

Ковалёв встретил меня насторожённо и слушал невнимательно, всё время порываясь кому-то позвонить или найти какой-то документ в стареньком сейфе.

– Валентин Иванович! – взывал я. – Ведь есть же зацепки в этом деле! Есть!

– Неужели? – натурально удивлялся Конь, делая вид, что среди вороха бумаг на столе ищет какой-то документ. – И позвольте Вас спросить, какие именно?

– Вот заключение эксперта, – тряс я перед носом начальника заполненным бланком, – из которого следует, что руки потерпевшего, то есть Шоколадника, были связаны узлом, который используют военные разведчики при конвоировании «языка». Он называется «двойной самозатягивающийся» – чем больше «язык» старается освободиться от верёвок, тем сильней они затягиваются на кистях рук.

– И что из этого следует?

– Из этого, Валентин Иванович, следует, что убийца раньше служил в специальных частях или проходил спецподготовку.

– Прикажешь проверить всех военных разведчиков, боевых пловцов, спецназовцев, а также сотрудников ГРУ и ФСБ, уволенных в запас за последние пять лет?

– Это, конечно, тоже вариант, но может это не бывший сотрудник, а действующий.

– Это ещё несколько тысяч человек! – радостно подытожил Конь. – Да и кто тебе позволит копать под наших «старших братьев»?

– Можно сузить круг подозреваемых, – не сдавался я.

– Как? – уже открыто издевался надо мной Кавалеров.

– За Шоколадником до Цаплиной Оли числилась ещё дюжина эпизодов изнасилования малолетних. Однако неизвестный мститель появился только после нападения на Цаплину. Следовательно, она ему дорога. Возможно, он её родственник. Считаю, что надо сосредоточить внимание на родственниках Цаплиной по мужской линии. Не думаю, что их будет очень много.

– Толково, – согласился Конь. – Значит, надо перешерстить родственников Цаплиной, отыскать среди них человека со спецподготовкой и проверить его алиби на день смерти Шоколадника? Так?

– Именно так! – согласился я.

Последовала пауза, в течение которой Кавалеров внимательно изучал меня, словно видел впервые.

– Вот гляжу я на тебя, Васильчиков, и, честно говоря, удивляюсь: розыскник ты неплохой, и опер толковый, но не мент ты! Не мент!

– С чего Вы взяли? – натурально обиделся я. Мне казалось, что роль милицейского, простите, полицейского опера, я играю очень натурально, а оказывается, что я на грани провала.

– Точно сказать не могу, но обыкновенный мент себя так, как ты, не ведёт. Уж больно ты шустрый, какой-то ты независимый, и нос суёшь не в свои дела. Обыкновенный опер спит и видит, как бы с себя всеми правдами и неправдами хоть одно дело спихнуть, а ты наоборот – чужими делами интересуешься! Ты что, шпион?

– Угу, шпион, – недовольным тоном пробормотал я. К моему неудовольствию Кавалеров оказался во всём прав. – Шпион! Внебрачный сын Джеймса Бонда и Мата Хари.

– Ты что, майор, действительно решил, что всё, что ты мне здесь наговорил, я до тебя не знал? – пропустив шутку мимо ушей, продолжил наседать на меня Кавалеров. – Я тебе больше скажу: убивали Шоколадника несколько человек. Я так думаю, что было их, как минимум, двое. Помнишь, сторож говорил о машине с хорошо отлаженным двигателем? Так вот один из них крутил баранку, а другой – спецназовец или боевой пловец, – хрен их там разберёт, сидел в салоне рядом с Шоколадником. Потом они вдвоём вынесли насильника из машины и бросили умирать на матах в сарае.

– Почему вдвоём? – машинально задал я вопрос.

– Потому что если бы был один исполнитель, были бы следы волочения жертвы, а их, как ты помнишь, не оказалось.

– Да, не было, – подтвердил я. – Хотя ноги у Шоколадника тоже были связаны, следовательно, самостоятельно идти он не мог.

– И, судя по их оперативности, исполнители – действующие сотрудники какой-то отечественной спецслужбы, – продолжил Кавалеров. – Шоколадника они привезли на место его последнего преступления, а это значит, что информацией наши таинственные мстители владели в полной мере. Спрашивается: откуда? Молчишь, майор? Тогда я задам тебе ещё один вопрос. Скажи мне, Васильчиков, как это наши бойцы невидимого фронта в течение суток умудрились отыскать Шоколадника, и не просто отыскать, а ещё и наказать, когда весь московский уголовный розыск его полгода безуспешно ищет? Верней, искал! Дальше рассуждать будем, или для тебя этих аргументов достаточно?

Я молчал, потупив глаза, позорно молчал.

– Вот что, майор, запомни, что я тебе скажу: мне легче ещё один выговор за низкую раскрываемость получить, чем на хвост неизвестно какой спецслужбе наступить, – уже без всякого ехидства добавил Кавалеров. – И ты тоже забудь про это дело, и свой нос, куда тебя не просят, не суй – здоровей будешь. Всё! Можешь идти. Нет, стой! Мой тебе совет: лучше займись грабежами. Совсем преступность распоясалась – среди белого дня у дамочек сумочки вырывают. Кошмар, да и только!

* * *

В конце рабочего дня связной условным звонком вызвал меня на встречу. Вечером мы сидели за столом в небольшой придорожной чебуречной, и пили пиво.

– Может, съедим по чебуреку? – с невинным видом предложил я Алексею.

– Лучше сразу пулю в лоб – меньше придётся мучиться, – невозмутимо парировал связной.

Я видел, что он не в духе, видимо, на это были веские причины.

– Твоё предположение о том, что второй выстрел полицейского должен был убить канцлера, подтвердился, – глядя в пивную кружку произнёс Алексей. – Специалисты по трасологии всё перепроверили, и согласились, что если бы у фрау Вернер не подвернулся каблук, пуля ударила бы ей точно в сердце. Однако предъявить обвинение полицейскому в преднамеренном убийстве нет оснований. Ситуация была стрессовой: времени на изготовку для стрельбы и прицеливание не было. Поэтому доказать, что полицейский метил именно в канцлера, а не в нападавшего, нет никакой возможности, тем более что оба находились на линии огня.

– Но ведь тебя не это беспокоит, – вклинился я в его монолог.

– Да, не это, – согласился Алексей. – Наши аналитики в свете последних событий считают, что Таненбаум – это сотрудник Аппарата Президента или даже член нынешнего кабинета министров. Во всяком случае, этот человек находится в непосредственной близости от Президента.

– Да-а, час от часу не легче! И что же хочет наш таинственный друг?

– Власти! Аналитики считают, что все его действия направлены на захват власти.

– Вооружённый переворот?

– Не обязательно. Есть и мирные или почти мирные варианты.

– Неужели! И какие именно?

– Например, так называемый «Греческий вариант». Он тебе хорошо известен: экономический крах Греции влечёт за собой лавинообразное развитие экономического кризиса Евросоюза, который впоследствии распространится и на Россию. Ну а дальше экономика России впадает в коллапс, поскольку у нас сырьевая модель экономики: цены на нефть моментально падают, так как во время кризиса автомобильная промышленность тоже в упадке, потребление бензина снижается и никому такие запасы нефти, как сейчас, не нужны. Дальше экономический кризис автоматически влечёт за собой политический, и, как следствие, Государственная Дума за развал экономики в масштабе государства объявляет действующему Президенту импичмент. После чего разворачивается предвыборная кампания, в ходе которой к власти в государстве приходит тот, кто сейчас называет себя Таненбаумом.

– Убедительно излагаешь! – кивнул я и отхлебнул из высокой стеклянной кружки. – Но как-то уж очень просто: раз – и вот тебе кризис, два – импичмент, три – и ты уже Президент всея Руси. У нас в государстве что, нет никаких сдерживающих факторов?

– Есть! – кивнул головой связник. – Конечно, есть, например, ты!

– Допустим, а кто ещё, кроме меня?

– Ещё есть я, есть Баринов, и ещё несколько десятков тысяч сотрудников, которым по службе положено охранять конституционной порядок.

– Убедил! Теперь я засну спокойно: безопасность государства в надёжных руках!

– А я вот теперь вряд ли засну. Знаешь, в чём парадокс?

В ответ я пожал плечами.

– Парадокс в том, что в плане захвата или, если хочешь, мирного захвата власти, автором которого является наш с тобой «заклятый друг» Таненбаум, нет ни единого пункта, нарушающего Конституцию РФ. Всё будет строго по закону – главному закону государства, который мы с тобой призваны охранять от всяческих посягательств!

– То есть, чем старательней мы с тобой сейчас работаем, тем лучше для Таненбаума?

– Парадокс, но получается, что именно так!

– Бред! Быть такого не может!

– Вот ты над этим и поразмысли на досуге, а мне пора.

– До связи, – кивнул я ему. – За пиво я заплачу.

* * *

Однако сообщение о честолюбивых планах Таненбаума оказалось для меня не последним сюрпризом.

На следующее утро в отделение уголовного розыска явилась группа офицеров ФСБ, которые, помахав своими «корочками» и постановлением «О производстве выемки», изъяли все документы по делу Шоколадника, даже ОРД с моим недописанным планом оперативно-розыскных мероприятий. Никто из моих нынешних коллег-полицейских никаких вопросов им не задавал. Все понимали, что если дело из производства изымают, значит, так надо!

Все изъятые документы офицеры ФСБ аккуратно внесли в протокол выемки, собрали подписи понятых, и с чувством выполненного долга удалились восвояси.

– Хорошо, что хоть отчитаться по этому делу успели, – тихо произнёс стоящий рядом со мной Кавалеров. – Теперь все пышки достанутся ФСБ, а нам, как водится, шишки! Вот ведь, когда касается наград, то не поленились лично приехать, – продолжал бубнить мой начальник. – А когда дело провальное, просто по спецсвязи запрашивают.

После этих слов меня словно током ударило! Пару минут я приходил в себя, а потом выбежал из отдела и, забежав за угол здания, стал поспешно звонить связнику.

Алексей ответил сразу. Я старался говорить кратко, но сгоряча излагал путанно, так как он несколько раз меня переспрашивал.

– Я тебе скоро перезвоню, – ответил связной и отключился.

Я вернулся в прокуренный кабинет и стал ждать звонка.

Алексей позвонил скоро – не прошло и пяти минут.

– Никаких указаний по изъятию документов по расследованию преступлений педофила по кличке «Шоколадник» никто из руководства Центрального аппарата ФСБ не отдавал. Тем более что оно нам без надобности! – чётким голосом произнёс в трубку Алексей. – Ты хоть одну фамилию этих «липовых» контрразведчиков запомнил?

– Я даже удостоверений их не видел! Когда я пришёл в кабинет, они, в присутствии моего начальника Кавалерова, уже изымали из моего сейфа документы. Кавалеров шепнул, что ребята из ФСБ изымают всё, что касается расследования по делу Шоколадника.

– Странно. Как ты думаешь, кто это был?

– Думаю, что такие же, как и мы с тобой, «силовики», а вот из какого ведомства – вопрос!

– И что в их облике такого, что ты принял их за «силовиков»?

– Выправка. Военная выправка. Одеты они были в гражданские костюмы, но офицерскую выправку я узнаю даже под чадрой. И ещё я заметил, что они не имитировали проведение процессуальных действий, а точно знали, чем занимаются и как процессуально правильно это действие оформляется.

– Интересно, кому понадобилось дело, которое уже раскрыто и личность преступника установлена?

– Думаю, дело было не в личности преступника. Предполагаю, их интересовал вопрос, что именно мы накопали по последнему эпизоду: изнасилование несовершеннолетней Цаплиной.

– При чём здесь несовершеннолетняя девочка?

– Девочка может и ни при чём, а вот материалы по убийству Шоколадника к многоэпизодному уголовному делу по изнасилованию несовершеннолетних были приобщены.

– Зачем?

– Понимаешь, без этих материалов невозможно доказать, что таинственный педофил по кличке Шоколадник, и обнаруженный в школьном сарае связанный труп – одно и то же лицо. А без этого дело не прекратишь!

– А где сейчас дело, возбуждённое по факту смерти самого педофила?

– Как где? В прокуратуре!

Наверное, мы оба с Алексеем одновременно подумали об одном и том же, потому что он торопливо произнёс: «Я тебе перезвоню» – и отключился.

Я терпеливо ждал звонка, хотя предугадывал, что скажет связной.

– Дай угадаю, какую новость ты приготовил! – бросил я в трубку, как только он перезвонил.

– Попробуй, – нехотя согласился Алексей. Ему было неприятно, что я его перебил, не дав сказать ни единого слова.

– В прокуратуре дела нет! Так?

– Так!

– Его изъяли сотрудники ФСБ, точнее, лица, которые выдавали себя за офицеров ФСБ.

– Угадал. Причём, судя по описанию, это те же лица, которые утром посетили твой кабинет. Кантемир, припомни, что особенного было в этом деле? Я хочу знать, из-за чего весь сыр-бор?

– Дело, как дело! Ничего особенного: протокол осмотра места происшествия допросы свидетелей, постановление о назначении экспертиз и…

Стой! Кажется, есть зацепочка! Наш эксперт-криминалист срезал с трупа капроновый шнур, которым были связаны руки, и впоследствии установил, что узел на шнуре называется «двойной самозатягивающийся», и что этот метод связывания применяют военные разведчики, когда доставляют «языка» в расположение своих войск.

– Больше ничего? Может, отпечатки пальцев или фоторобот?

– Всё, что ты сказал, в деле имеется, но и отпечатки пальцев, снятых с шоколадной обёртки, и фоторобот – всё это относится к Шоколаднику. Кроме диковинного узла, больше ничего на исполнителей не указывает.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Не я, а начальник уголовного розыска, майор Кавалеров. Он мне убедительно доказал, что убийцы Шоколадника – это действующие сотрудники одной из наших многочисленных спецслужб.

– Разумеется, какой именно, вы с Кавалеровым не определили.

– Нет, но Кавалеров предположил, что их было не менее двух человек.

– Ценное замечание!

– Не ёрничай! Из этого следует, что поиском и ликвидацией педофила занималась хорошо организованная и информированная группа лиц, а не герой-одиночка, решивший отомстить за загубленные детские души.

– Скажи честно, Кантемир, ты так возбудился по поводу изъятия дела потому, что увидел здесь происки пресловутого Таненбаума, или просто проявил профессиональную бдительность?

– Это, наверное, уже «клиника», но я в любом преступлении ищу его след.

– Угомонись! Если согласиться, что Таненбаум – это человек из Президентского окружения, то он мелочёвкой заниматься не станет.

– Значит, ты считаешь, что изъятие материалов по делу педофила «Шоколадник» псевдосотрудниками ФСБ – не его рук дело?

– Точно утверждать не могу. Однако считаю, что организовать такое мероприятие мог человек, обладающий властью, и имеющий профессиональный, я бы сказал – специфический опыт работы.

– Вот мы с тобой и вернулись к версии об участии в этом деле сотрудников спецслужб, верней, одной спецслужбы.

– Разве?

– Ну, ты же сам сказал о профессиональном и специфическом опыте работы, а в переводе на общепринятые понятия – это и есть спецподготовка и служба в специальном подразделении.

– Тебе не кажется, что мы зациклились на этой версии?

– Может, и зациклились, но мне в голову больше ничего не приходит.

– Хорошо! Я доложу об этом происшествии руководству, пусть поручит аналитикам «прокачать» ситуацию. Вдруг и для нас с тобой какая-нибудь подсказка отыщется.

– Доложи! И ещё сообщи, что я на грани провала: начальник уголовного розыска сказал, что я на мента не похож, и веду себя нетипично.

– А ты веди себя типично.

– Если «промаринуете» меня в этом статусе ещё пару месяцев, тогда точно начну на работе водку пить и взятки брать.

– А что, часто предлагают?

– Мне пока ни разу.

– Это плохо. Законопослушные граждане и отпетые уголовники, глядя на тебя, Кантемир, видимо, тоже что-то подозревают, поэтому взятку и не предлагают. Настораживает их твоё «донкихотство»! Ты бы на работе любовницу завёл, что ли, или ещё какую-нибудь слабину характера выказал, и, поверь мне, люди потянутся к тебе. Не любит у нас народ безгрешных, не любит и не верит им.

– Я подумаю. До связи.

«Надо в бухгалтерию заглянуть, – мелькнула шальная мысль. – Может, там действительно есть, кем прельститься!»

* * *

Приказ о моем переводе в Петербург пришёл неожиданно даже для меня самого. Видимо, где-то в глубинах моей «конторы» сдвинулись и со скрипом провернулись невидимые шестерни, и меня из потустороннего мира решили вернуть в лоно родной организации.

– Жаль, – сказал Кавалеров, знакомя меня с приказом о переводе. – Опер ты толковый, хоть и непростой: водку с ребятами не пьёшь, за молоденькими «следачками» не ухлёстываешь.

– И за перезрелыми бухгалтершами тоже, – пошутил я.

– И за бухгалтершами тоже, – серьёзно произнёс теперь уже бывший начальник. – И чего тебе у нас в Златоглавой не сиделось? Перспективы у тебя здесь хорошие, глядишь, через пару-тройку лет моё место мог бы занять.

– Это меня и пугает, – снова пошутил я, но Кавалеров принял мой ответ всерьёз:

– Меня тоже пугало по молодости лет, а потом свыкся. Так чего ты в Питере забыл? Думаешь, там проще будет? Нет! Не будет! Питер – это криминальная столица России. Там тебе дел набросают прямо с порога по самый кадык.

– Верю, только у меня в Питере родственники и по отцовской и по материнской линии, а здесь, в Москве, я один-одинёшенек. Я ещё будучи в Ростове мечтал в Питер перебраться.

– Ну, вольному – воля! – вздохнул Кавалеров. – Сдавай дела и удачи тебе на новом месте!

– Хороший ты мужик, Валентин Иванович! – сказал я на прощанье, пожимая его сухую ладошку. – Жалко, если убьют!

– Если убьют – не страшно, – горько усмехнулся старый опер. – Гораздо хуже, если под благовидным предлогом на старости лет свои же в зону запихают!

– Да быть того не может! – не согласился я. – Сплюнь, а то точно беду накличешь!

– Не я первый и, к сожалению, не на мне это закончится. Ну, давай прощаться!

Вот так, скупо, по-мужски, мы и расстались. Через полгода я случайно узнал, что майор полиции Кавалеров застрелился из табельного оружия в своём кабинете. На его рабочем столе поверх вороха документов лежала забрызганная кровью ксерокопия «Постановления о возбуждении уголовного дела» в отношении «…гражданина Кавалерова В. И. по факту превышения им служебных полномочий».

* * *

После того, как я сдал все дела, личную печать для сейфа и табельное оружие, по неписаному закону полагалось устроить «отвальную» – прощальное застолье с обильным возлиянием спиртного, пожеланиями удачи на новом месте службы и дружеским похлопыванием по плечам.

По совету старых оперативников, стол я накрыл прямо у себя в рабочем кабинете.

– Следует соблюсти старинное ментовское правило, – поучал меня старший опер Ваня Середа, почёсывая небритый кадык – Водки должно быть много, а закуски в меру!

– Всё будет, как требует протокол! – заверил я Ивана, который с тоскливой миной давно кружил по кабинету.

Сжалившись, я налил ему, да и себе заодно, по сто граммов водки с многообещающим названием «Беспохмельная».

– Будем здоровы! – предложил я тост.

– Будем, – лаконично поддержал Середа и торопливо опрокинул стопку в тонкогубый рот. Его кадык под тонкой кожей дёрнулся, словно отмеряя истосковавшемуся организму строго определённую дозу, и вернулся на прежнее место. Через пару минут морщины на лице Ивана разгладились, глаза заблестели, и он как-то ожил.

– Давай я тебе чем-нибудь помогу, – предложил Середа, с готовностью потирая ладони.

– Да уже всё готово, помогать не надо, – заверил я его. – Сейчас ребята подтягиваться начнут.

– Чудненько, – ещё больше обрадовался Иван. – Ну, пока ребята не пришли, давай ещё по одной! – и он, не дожидаясь моего согласия, разлил водку по стаканам.

Вечеринка удалась на славу. Из коллег никто не держал на меня камень за пазухой, поэтому явились все, во главе с Кавалеровым. Я даже немного расчувствовался. Оказывается старые менты, они же новые полицейские, в общем-то неплохие ребята, и, как следовало из их тостов, мы вместе хорошо поработали.

В конце вечера все вышли меня провожать, а Середа даже вызвался проводить до вокзала. Как я ни пытался от него отцепиться, ничего не получалось. В результате в такси на Ленинградский вокзал мы поехали вместе. Во время поездки Ваня свернулся калачиком на заднем сиденье и сладко посапывал. Таксист испуганно косился на него, потом не выдержал и спросил:

– Ваш друг, случаем, мне сиденья не облает?

– Этот? – кивнул я головой в сторону спящего опера. – Нет, это не облает. Этот слишком дорожит потреблённым продуктом.

На Ленинградском вокзале Середа совсем размяк, и всё пытался улечься спать на скамейку, игнорируя при этом сидящих на ней пассажиров. Я завёл его на линейный пост Управления полиции на транспорте, и сдал скучающему дежурному лейтенанту.

– Понимаете, коллега, – обратился я, к нему махнув перед носом служебным удостоверением Середы, – мои товарищи провожали меня к новому месту службы, вот мой дружок и расслабился.

– Бывает, – зевнул лейтенант. – Камера для временно задержанных свободна, клади туда. Я его закрою, пусть поспит.

– Только Вы его, пожалуйста, разбудите часиков в шесть, чтобы он на службу не опоздал.

– Так ведь завтра выходной!

– Да? Совсем забыл! Тогда пусть поспит подольше – укатали Сивку крутые горки!

Через двадцать минут я сидел в плацкартном вагоне. Билет у меня был оплачен до самого Питера, но я знал, что до самого Петербурга не доеду. Через час я сойду на неприметном полустанке, где меня будет ждать бордового цвета «Нива» с питерскими номерами. Я молча сяду на заднее сиденье, и водитель, не задавая вопросов, отвезёт меня в наш ведомственный санаторий, где всё это время прохлаждался настоящий майор полиции Валерий Сергеевич Васильчиков. Но с ним я увижусь не раньше второй половины завтрашнего дня. Первую половину дня я буду спать, как знаменитый сурок Фил и, как всегда, без сновидений. Я проснусь ровно в 11 часов, приму контрастный душ и под видом вновь прибывшего отдыхающего пойду в столовую, где за столиком № 9 меня и будет ждать Васильчиков. После обеда мы с ним, как старые добрые друзья, пойдём бродить по парку, и я подробно в деталях расскажу ему, чем я, то есть он, занимался всё это время. Потом попрошу повторить отдельные даты и фамилии, и только убедившись, что он всё запомнил, незаметно выйду за ворота, где меня будет ждать та же бордовая «Нива», которая и отвезёт меня на окраину Москвы. Уже в понедельник ровно в 9 часов я буду навытяжку стоять перед своим начальником генерал-лейтенантом Бариновым, и чем наш с ним разговор закончится, одному лишь ему известно.

На этом моя полицейская служба и закончится. Я мысленно снимаю с себя полицейскую форму.

Всё!

Как говорится, следствие закончено – забудьте!

 

Глава 1. Медовая ловушка

Я никогда не задумывался, где и при каких обстоятельств познакомлюсь с очередной прелестницей. В этом вопросе судьба всегда благоволила ко мне, и я редко оставался без внимания женщин, за что и заслужил от завистников прозвище «офицер для особо интимных поручений». Сам я по молодости лет воспринимал это, как должное, а моё начальство мирилось с моими многочисленными романами, как с неизбежным злом.

Подсознательно я догадывался, что такое легкомысленное поведение рано или поздно мне аукнется, но ничего поделать с собой не мог. Как только господин Случай в очередной раз сталкивал меня с красивой женщиной, я тут же шёл на поводу своих желаний и начинал добиваться от предмета моей страсти ответных знаков внимания. В большинстве случаев мне это удавалось. Иногда моя самонадеянность меня подводила, и я терпел позорное фиаско, но горевал недолго и скоро находил утешение в объятиях другой женщины.

Мой непосредственный начальник генерал-лейтенант Баринов такое поведение осуждал, и считал, что я «…волочусь за каждой юбкой»! Я же был категорически против такого вульгарного определения, и считал, что моё поведение – не что иное, как поиск методом проб и ошибок той единственной и неповторимой, которая предназначена мне Провидением.

Последующие события показали, что, как ни странно, но мы с Бариновым оба оказались правы. Мои предположения оправдались в части того, что приключения на любовном фронте мне, как и следовало, аукнулись. Баринов оказался прав в части того, что мои тайные недруги попытаются поймать меня в «медовую ловушку».

– Вероятней всего, для тебя они припасут связь с очень красивой, но замужней женщиной, – задолго до моей мнимой кончины инструктировал Баринов. – Причём замужем она будет за очень высоким чином, возможности которого стереть тебя в порошок значительно превосходят твои шансы на выживание.

Эту фразу я вспомнил именно в тот момент, когда мои шансы на выживание действительно равнялись нулю, и избежать печальной участи мне помогло счастливое стечение обстоятельств. Впрочем, обо всём по порядку.

В понедельник утром, ровно в 9 часов, я, как и планировал, был «на ковре» у Баринова. К моему удивлению, встреча прошла конструктивно, то есть без привычного брюзжания и банальных нравоучений. Владимир Афанасьевич словно забыл о том, что я по собственной милости вляпался (другого слова не подберу) в неприятную историю, из которой выпутался только через шесть месяцев и только благодаря его стараниям. Наверное, в глубине своей генеральской души он меня по-отечески любил. А если предположить, что не любил, то оберегал – точно!

– В полиции Вы поработали хорошо, – кратко подвёл он итог моей шестимесячной одиссеи. – Теперь пришло время на таком же качественном уровне поработать в своей должности. Задание о розыске и пресечении преступной деятельности Таненбаума с Вас, полковник, никто не снимал, так что продолжайте розыскные действия, как ни в чём не бывало. И больше находитесь на виду: походите по театрам, презентациям, потолкайтесь на выставках…

– На вокзал можно? – не удержавшись, перебил я начальника, намекая на главного героя из «Бриллиантовой руки».

– Зайдите, – проскрипел в ответ Баринов. – Пусть Таненбаум увидит, что Вы воскресли. И если он не дурак, а он к этой категории мыслителей не относится, то он поймёт, что его полгода водили за нос. На реакцию коллег, которые Вас похоронили и некоторые даже оплакали, постарайтесь внимания не обращать.

– Простите, Владимир Афанасьевич, но чего мы этим демаршем добьёмся?

– Противник поймёт, что его переиграли, а это значит, что он где-то допустил ошибку. Думаю, это подтолкнёт его к активным действиям, а каким именно, Вы мне лично доложите.

Выходя из кабинета, Баринова я мучительно гадал, какое из двух альтернативных решений принять: засесть у себя в кабинете и «родить» план оперативно-розыскных мероприятий по операции «Таненбаум», или же немедленно приступить к реализации указания Баринова и начать «находиться на виду».

«Жил я без плана ОРД шесть месяцев, – мысленно сказал я сам себе, – поживу ещё немного, тем более что эту писанину с меня пока никто не требует. Буду выполнять указания Баринова: выйду в свет».

Куда именно направиться, я ещё не решил, но желание отпраздновать своё второе пришествие в мир живых меня просто захлёстывало.

В оперативной работе я далеко не новичок, и понимал, что странное на первый взгляд задание Баринов дал мне не случайно. Фактически это была немного видоизменённая, но старая и хорошо себя зарекомендовавшая «ловля на живца». В роли живца, естественно (кто бы сомневался!), полковник Каледин.

Моё извращённое сознание нарисовало ироничную картинку: сидящий с удочкой на берегу реки Баринов и стоящий рядом с ним Директор ФСБ Павел Станиславович Ромодановский.

– Кого ловите, Владимир Афанасьевич? – вопрошал Ромодановский.

– Таненбаума, – буднично отвечал Баринов, поддёргивая без нужды рыбацкие сапоги.

– Так ведь не сезон, – шумно выдыхая, удивлялся грузный собеседник.

– Знаю, Павел Станиславович! Знаю! Оттого и не клюёт, что не сезон.

– А на кого ловите? – продолжал интересоваться Директор ФСБ.

– Так на Каледина и ловлю! – вздыхал Баринов. – Больше не на кого.

– Надо было на него поплевать, – с видом знатока советовал Ромодановский. – Тогда, глядишь, и клюнет, а то он у вас в последнее время, особенно после теракта, совсем какой-то неживой стал. На дохлую наживку Таненбаум не клюнет – это я Вам авторитетно заявляю…

Дальше я придумать не успел, так как нос к носу столкнулся с Ниной Ивановной Толокновой. Нина Ивановна была одним из старейших сотрудников Центрального аппарата, и почему-то руководство поручало именно ей оформить траурную фотографию умершего или погибшего при исполнении служебного долга сотрудника, и написать короткий, но проникновенный некролог.

Нина Ивановна, глядя на меня, в ужасе открыла рот, но её испуганный крик, задавленный спазмой мышц, застрял где-то в гортани, а перекреститься мешала кипа документов, которую она держала в обеих руках.

– Нина Ивановна, это не я, – зачем-то соврал я перепуганной женщине. – Я его старший брат-близнец. Меня руководство специально вызвало из Кемерово, чтобы я продолжил дело погибшего брата, продолжил и покарал преступников! Нас и в детстве часто путали, даже матушка только по родимому пятну и различала. Хотите, покажу? – и для наглядности я расстегнул пуговицу на рубашке.

Нина Ивановна, издав какой-то неясный гортанный звук, почему-то бросилась от меня прочь, обильно роняя по пути документы.

На улицу из «конторы» я выбрался, ловя на себе удивлённые взгляды коллег, но это укладывалось в рамки общепринятого поведения.

«А не нанести ли мне визит старому знакомому, Рождественскому? – мелькнула шальная мысль. – Тем более что повод для встречи имеется».

Я набрал на телефоне полузабытый номер и позвонил, однако трубку никто не взял.

– Значит, не судьба! – сказал я сам себе и отключил телефон.

Время было обеденное, и я решил «засветиться» на публике в одном из ресторанов Москвы, который так любит посещать элитная публика. После того, как я получил причитавшееся мне денежное жалование за шесть месяцев, плюс страховку за ранение, денег у меня было, как у дурачка махорки. Именно так выражалась бабушка по отцовской линии, когда хотела подчеркнуть у кого-то обилие денежных знаков.

Поэтому, не мудрствуя лукаво, я выбрал «Метрополь», трезво рассудив, что мода на различные богемные заведения приходит и уходит, но есть в жизни ценности не подверженные капризу легкомысленного гламура.

Говоря по-простому, в «Метрополе» я рассчитывал встретить солидную публику, а не раскрашенных девиц с зелёными волосами. Почему с зелёными? Это одно из выражений моего начальника: «Тот, кто не может похвастаться наличием мозгов, красит волосы в зелёный цвет»!

Я люблю бывать в «Метрополе», так как это одно из немногих мест, сохранившее колорит и атмосферу старой Москвы.

Несмотря на обеденное время, в зале было немноголюдно. Я заказал традиционную для этого времени суток солянку, карпаччо из лосося, грибной жульен и стейк из мраморной говядины.

– Что будете пить? – вежливо осведомился официант.

– Пить я буду исключительно водку, причём только русскую и, конечно, охлаждённую.

– Одну минуточку, – улыбнулся официант и бесшумно исчез.

Ждать долго не пришлось: официант появился так же неожиданно, как и исчез.

«Чувствуется школа!» – с удовлетворением подумал я, наблюдая, как молодой человек быстро, но без суеты, профессионально сервирует столик. Больше всего мне понравилось, что графинчик с водкой он принёс в мельхиоровой чаше, наполненной колотыми кусочками льда.

– Приятного аппетита, – произнёс официант после того, как до краёв наполнил мне рюмку холодной водкой и придирчивым взглядом окинул сервировку стола.

Я искренне поблагодарил его и с удовольствием опрокинул в себя рюмку ледяной водки, которая сначала обожгла пищевод арктическим холодом, но через минуту приятным теплом растеклась по всему телу. После чего я с нескрываемым наслаждением накинулся на карпаччо.

Я заканчивал с грибным жульеном и готовился воздать должное главному блюду – рыбной солянке, когда в зале появились новые посетители: две женщины в сопровождении одетого в новую, ещё необмятую военную форму мужчины, на груди которого сиял новенький орден Мужества. Да и сам владелец ордена сиял, как новенький рубль и, судя по всему, был готов поделиться своей радостью с каждым, кто согласится выслушать его героическую историю. Дамы ещё не перешагнули тридцатилетний рубеж и являли собой два подвида класса блондинок, которые в изобилии водятся на Среднерусской возвышенности.

Женщина по правую руку от офицера-орденоносца была платиновой блондинкой с правильными чертами лица и красиво очерченным ртом. Взгляд её серых глаз был оценивающим, но в то же время доброжелательным. Такие женщины знают себе цену, и не стремятся во что бы то ни стало выйти замуж за олигарха. Олигархи, или просто очень состоятельные мужчины, сами находят их. Из таких женщин, как правило, получаются верные жены. Как правило, но бывают и приятные исключения.

Женщина по левую руку от орденоносца была голубоглазой блондинкой оттенка «слоновой кости», чуть ниже ростом и немного моложе своей «платиновой» подруги. На курносом личике выделялись капризно надутые алые губки, что придавало ей пикантный вид рано повзрослевшей девочки-подростка. Такие женщины до старости играют роль капризной девочки и не стесняются, называя своего солидного мужа на людях «пупсиком» или «папиком». Судя по их раскованному поведению, а также по отсутствию обручальных колец на безымянных пальцах правой руки, обе были не замужем.

Мужчина галантно усадил дам за столик и жестом подозвал официанта. С удовольствием хлебая солянку, я краем глаза продолжал наблюдать за капитаном-орденоносцем и его подругами. Обильная жестикуляция единственного за столом мужчины и довольные лица женщин, давали основание предположить, что весёлая компания собирается гулять не по-детски. Официанты, почуяв хорошие чаевые, закружили вокруг клиентов, как пчелы на пасеке, и скоро на столе теснились тарелки с салатами и закусками, блюда с мясными и овощными нарезками, и какими только душа пожелает разносолами. В самом центре стола, словно цитадель перед решающим и последним штурмом возвышалась дюжина разнокалиберных бутылок. Как я и предполагал, капитан собирался гулять с купеческим размахом.

Я уже собирался попросить у официанта счёт, когда орденоносец решительно направился к моему столику.

– Прошу прощения, – приглушённым голосом произнёс офицер, остановившись от меня в двух шагах. – Хотя мы и незнакомы, но мне кажется, что мы с Вами раньше встречались.

– Возможно, – холодно ответил я. Честно говоря, я не очень люблю, когда события развиваются по подобному сценарию. Есть в этом, что-то фальшивое. – Не припомните, где именно?

– Там… – кивнул головой капитан, – …на войне!

«Для Афганистана он слишком молод, остаётся Чечня», – прикинул я в уме. В Чечне, в командировках для выполнения особо важных заданий руководства ФСБ я бывал несколько раз. Один раз был командирован для выполнения личного поручения Президента.

– В Первую Чеченскую я и ещё двое моих коллег выполняли задание по охране порученца самого Президента, – продолжил пояснять капитан. – Имя нам его не называли, да и прилетел он к нам хоть и в военной форме, но без знаков различия. Мне кажется, этим порученцем были Вы.

– Возможно, – снова уклонился я от прямого ответа. – Вполне возможно.

– Вас тогда ещё снайпер подстрелил, – продолжал капитан. – Пуля вскользь прошла, но меточка у Вас на правом виске, я вижу, осталась. Ох, и досталось от начальства нам с товарищами тогда за ваше ранение!

– Так это когда было? – воскликнул я, немного смягчив тональность. – Сто лет назад?

– Может и сто, а может и больше. Лично для меня Первая Чеченская – как события из другой жизни, – вздохнул орденоносец. – Вроде и со мной было, и в то же время не верится, что я всё это выдержал!

– Присаживайся, герой, – предложил я, окончательно уверовав в отсутствии «второго дна» в визите ветерана. – А почему до сих пор в капитанских погонах?

– Да тут такая история произошла! – смутился капитан. – Я после Чечни на любую несправедливость реагировал, как бык на красную тряпку. А тут, как назло, в одной «жёлтой» газетёнке повадился некий щелкопёр нас, «чеченцев», грязью обливать: уж мы и такие, и сякие, чуть ли не «отморозки» в погонах! Ну, я, значит, пошёл в редакцию и нашёл там этого журналиста. Захожу в кабинет и вижу: сидит за компьютером какой-то прыщавый длинноволосый слизняк. Я его сначала вежливо спрашиваю: «Ты, гадёныш, хоть от новогодней хлопушки порох нюхал или ты, сволочь длинноволосая, за тридцать сребреников с чужого голосу поёшь»?

Он после моих слов весь как-то сжался и зачем-то стал охрану звать. Тут охранники набежали, и давай меня, как нашкодившего пацана, из редакции выталкивать. Закипело у меня всё внутри, но я сдержался и вежливо так их спрашиваю: «Что же это вы, псы позорные, делаете»? А они мне в ответ: «Молчи, «отморозок»! Как дальше события развивались, помню смутно, но очнулся я в полиции. Пока решался вопрос о возбуждении в отношении меня уголовного дела за хулиганство, подоспела Вторая Чеченская компания. Я тут же рапорт по команде подал, дескать, так, мол, и так – участвовал в наведении конституционного порядка на территории Чечни, имею боевой опыт, прошу откомандировать в зону боевых действий. Начальство и само радо от меня, хулигана, избавиться. Короче, я из Чечни вышел только через несколько лет, вместе с последним подразделением российских войск. Сначала в «горячей точке» от суда скрывался, а потом и эти мелочи позабылись! Привык быть постоянно в зоне риска, и через полгода перспектива сесть в зону за хулиганство меня уже не пугала. Ну а на войне всякое бывает: кому звезду на погоны, а кому – на обелиск! Лично я рад был, что меня под суд не отдали. А тут на днях вызывают меня в штаб бригады, и говорят, что мне по совокупности за все мои военные приключения в Чечне присвоен орден. Вот так награда нашла героя. А то, что я до сих пор капитан, так я не в обиде! Капитан – звание хорошее, и даётся оно, когда у тебя уже и деньги есть, и силы за девчонками поухаживать ещё остались!

– Я вижу, твои дамы уже заскучали, – напомнил я капитану. – Тебя, герой, звать-то как?

– Капитан Стрельцов. Друзья зовут Серёгой.

– Меня зовут Кантемиром, – представился я, протянув руку своему новому знакомому.

– А звание какое? – осторожно поинтересовался Сергей.

– Звание… подходящее, – уклонился я от ответа. – Да что мы с тобой, на плацу, что ли?

– Раз такое дело, то приглашаю тебя, Кантемир, за наш столик, – предложил Стрельцов. – Выпьем за знакомство.

– Спасибо, Сергей, за приглашение, но вынужден отказаться. Во-первых, я уже пообедал, а во вторых…

– Во-вторых, Вы прекрасно подойдёте для нашей нечётной компании.

Мы с капитаном обернулись на голос и увидели «платиновую» блондинку, которой надоело ждать, и она, решив не полагаться на волю случая, сама подошла к нашему столику.

– Анфиса, – представил Стрельцов женщину. – Старинная подруга моей невесты.

– Сам ты, Серёжа, «старинный»! – усмехнулась Анфиса, протягивая мне унизанную золотыми кольцами браслета руку. – Ну, кто же так о женщине говорит? Надо употреблять определение «давняя», а ещё лучше вообще не акцентировать внимание на деталях, касающихся возраста женщины.

– Кантемир, – представился я, осторожно пожимая холёную ладошку. – Полностью с Вами согласен. Простите, как Вы назвали свою компанию?

– Нечётная, – охотно пояснила «платиновая» Анфиса. – Это значит, что в нашем обществе не хватает одного мужчины.

– Ну, теперь, я думаю, будет полный комплект, – вклинился Стрельцов и вопросительно посмотрел на меня. Мне не оставалось ничего, как покорно кивнуть головой и, расплатившись за обед, пересесть за другой столик.

– Прелесть моя! Познакомься с моим боевым товарищем, – произнёс Сергей, как только мы уселись за столик.

– Кантемир, – вновь представился я, привстав со стула.

– Карина, – манерно произнесла блондинка, и, капризно надув губки, внимательно осмотрела меня с головы до ног. С таким видом женщины обычно смотрят на кремовый торт, который по законам диеты им употреблять никак нельзя, но попробовать очень хочется. На мгновенье мне показалось, что я уже видел где-то эти глаза, но где, вспомнить не смог. Девушка, словно почувствовав что-то, торопливо опустила веки.

– Карина – моя невеста, – напомнил Стрельцов, тем самым давая понять, что объектом моих ухаживаний должна стать Анфиса.

– Я это понял, – с расстановкой произнёс я и кивнул вновь обретённому боевому товарищу.

Дальнейшее развитие событий следовало строго по протоколу: тост, дегустация блюд, снова тост, снова короткий перерыв на закуску. Потом приглашение на танец, после танцев тост за дам – без закуски, но стоя и до дна. И снова танцы.

Когда за окнами был поздний вечер, Карина предложила поехать в клуб.

– Желание дамы – для меня закон! – заплетающимся языком произнёс орденоносец и подозвал официанта.

– Куда поедем? – поинтересовался я у Анфисы.

– Я не люблю клубы, – поморщилась моя новая знакомая. – Пусть Сергей с Кариной едут развлекаться, а Вам я предлагаю составить мне компанию в прогулке по улочкам старой Москвы.

– Очень романтично. Почту за честь, – и подражая старорежимным правилам, я щёлкнул каблуками итальянских туфель.

– Зря ёрничаете! – парировала Анфиса. – Это гораздо лучше, чем тратить время на очередное прибежище гламура.

– Я не ёрничаю, – миролюбиво произнёс я и взял спутницу под руку. – Кстати, в клубах я бываю редко, и удовольствия такое времяпровождение мне тоже не доставляет.

Конечно, в моей ситуации для масштабной «засветки» своей личности лучше был бы какой-нибудь модный клуб, но эту мысль от своей собеседницы я утаил.

– Бог не выдаст, Баринов не съест! – пробормотал я.

– Что Вы шепчете?

– Да так, ничего серьёзного. Думаю, что в клубе можно столкнуться с кем-нибудь из начальства, а для меня это крайне нежелательно, – соврал я без малейшего угрызения совести.

– Да Вы никак в опале, друг мой? – усмехнулась блондинка. – Вот уж не ожидала, что такой брутальный мужчина, как Вы, боится своего душку-начальника!

– Мой начальник не душка, хотя и к самодурам его не отнесёшь. Просто он на очень высоком посту, а такие люди могут многое, поэтому злить их не рекомендуется.

– Это мне знакомо.

– Откуда?

– Я в прошлом году замуж сходила, правда, ненадолго. Кстати, Карина об этом не знает, поэтому прошу Вас об этом факте моей личной жизни особо не распространяться.

– Я не так близок с вашими друзьями, чтобы обсуждать вашу интимную жизнь.

– Как раз интима в моём брачном приключении было немного. Мой избранник был старше меня на целых двадцать лет. Так вот, мой бывший муж занимал очень высокий пост в Аппарате Правительства, поэтому о порядках современной российской элиты я знаю не понаслышке.

– Сочувствую. Вы такая молодая и уже имеете отрицательный опыт семейной жизни.

– Не такая уж и молодая. Мне тридцать два. Просто я слежу за собой.

– Я не рассчитывал на такое откровенье.

– Бросьте! Всё это бабские глупости. Сражаться с наступающей старостью, заведомо зная о неминуемом пораженье – что может быть печальней?

– Наверное, Вы правы. Если не секрет, что порушило ваши семейные узы?

– Кантемир, предлагаю перейти на «ты», так будет проще общаться.

– Не возражаю.

– Отвечая на твой вопрос, уместней сказать, что «семейная лодка» разбилась о быт, но это было бы неправдой. Быт был налажен как нельзя лучше. Просто я оказалась не готова жить по протоколу, или, как говорит Карина, оказалась не в формате.

– Прости, я не понял, что значит «жить по протоколу»?

– Протокол – это целый свод писаных и не писаных правил поведения, и не только на людях, но и в семье. Мои права и возможности определялись должностью, которую занимал мой стареющий супруг. Никогда не думала, что субординация в гражданском обществе может быть круче, чем в армейской среде.

Расстались мы с мужем тоже необычно: в понедельник за завтраком я сообщила ему, что хочу с ним развестись. Он внимательно меня выслушал, сказал, что моё решение для него – полная неожиданность, но он его уважает, допил кофе и уехал на службу. В пятницу утром муж вручил мне мой собственный паспорт, где стоял штамп о разводе.

– А как же суд? Существует установленная законом процедура бракоразводного процесса. Нет, это невозможно! Ты ведь, насколько я понял, даже заявления не писала!

– Ах, Кантемир! Ты, оказывается, такой милый и такой наивный! В той сфере, где мне довелось вращаться, возможно если не всё, то очень многое. Отсюда и особенности менталитета господ-чиновников. Ты, например, знаешь, что власть в Кремле негласно поделили несколько олигархических групп, которые через своих сторонников, а это могут быть и члены правящего кабинета, и даже люди из Аппарата Президента, постоянно лоббируют свои интересы.

– Знал, но в общих чертах. Это ни для кого не секрет.

– А то, что даже среди сторонников Президента нет единства, и поэтому в его окружении идёт незатихающая подковёрная борьба, тоже знаешь?

– Ты так говоришь, словно сама работала рядом с Президентом.

– Нет, естественно, в Кремле я не работала, да и бывала там лишь когда этикет требовал от моего муженька присутствия «второй половинки», то есть меня. Однако в моей кратковременной семейной жизни было несколько случаев, когда моему супругу необходимо было выговориться, облегчить душу. Вот здесь я была незаменимой! Уметь слушать – это тоже искусство, сравнимое с красноречием. Слушай! А что это я тебе политинформацию читаю? – запоздало спохватилась Анфиса. – Как-то странно: ночь, звёзды, мужчина провожает женщину, а она, вместо того, чтобы говорить о любви, читает лекцию о внутренней политике государства на современном этапе!

– Немного странно, но интересно.

– Давай сменим тему и поговорим о чём-нибудь интересном.

– Давай поговорим.

– Например, о тебе, Кантемир.

– Интересная тема! – хмыкнул я.

– Для меня интересная, – без тени смущения заявила Анфиса и с вызовом посмотрела мне в глаза. – Насколько я поняла, ты, как и Стрельцов – человек служивый.

– Что-то вроде того, – пошутил я.

– У него на погоне четыре звёздочки, это значит капитан?

– Это значит капитан!

– А у тебя на погонах сколько звёзд?

– У меня на каждом погоне по три звезды.

– Значит, ты младше Стрельцова?

– Ну, это как посмотреть… а почему это тебя интересует?

– Меня многое интересует, например, почему такой видный мужчина, как ты, до сих пор не женат? У тебя, что есть тайные пороки?

– Почему ты считаешь, что я не женат?

– Для женщины определить, свободен мужчина или нет, не представляет никакой сложности. Возьмём, например тебя: в ресторан ты пришёл один, легко согласился провести вечер с друзьями, и в ресторане и во время прогулки ни разу не посмотрел на часы. Значит, тебе некуда и, вероятней всего, не к кому спешить! Я права?

– А если я скажу, что ты ошиблась?

– Значит, ты элементарно мне солжёшь! Ну, так как?

– В моем служебном кабинете меня ждёт кактус. Один раз в месяц я его поливаю.

– А дома?

– А дома, в шикарной трёхкомнатной квартире, в моём халате и моих шлёпанцах, меня ждёт Одиночество.

– И тебе это нравится?

– По крайней мере, это лучше, чем неверная жена или сварливая тёща.

– А тебе не бывает страшно одному в своей шикарной трёхкомнатной квартире?

– В последнее время я редко бываю дома, иногда мне кажется, что даже домовой устал меня ждать, и поэтому втихаря перебрался в соседнюю квартиру.

– Ты так много работаешь?

– Я часто и подолгу бываю в служебных командировках.

– И в этом смысл твоей жизни? Именно для этого ты родился, учился сначала в школе, а потом в институте? Именно об этом ты мечтал на выпускном вечере?

– Если я отвечу «да», ты мне поверишь?

– Да ну тебя! Уже поздно, я лучше такси вызову.

– Поздно, но для тебя это только предлог. Тебя ведь дома тоже никто не ждёт, и завтра рано утром ты на работу не пойдёшь.

– Пояснишь?

– Легко! У тебя на руках дорогой маникюр, и длина ногтей чуть больше, чем у обычных женщин, проводящих день за компьютером в офисе.

– Это не аргумент.

– Согласен, но ты сказала, что недавно развелась с мужем, который занимал высокое положение. При разводе ты получила хорошие «отступные», о чём свидетельствуют бриллиантовые серьги в твоих ушах и браслет из белого золота. Насколько я разбираюсь в драгоценностях, такие украшения, как у тебя, в любом ювелирном не купишь.

– Этот комплект мой бывший муж подарил мне на свадьбу, но в одном ты прав – это эксклюзив.

– Вывод: женщина, носящая такие украшения, не будет работать в банке или фирме, пусть даже за очень приличную зарплату.

– В логике тебе не откажешь! Действительно, бывший благоверный накануне развода сделал меня владельцем контрольного пакета акций одной очень крупной фирмы, занимающейся разведкой и добычей углеводородов. При разводе он поступил благородно, и не стал требовать дележа, а может, просто забыл об этих акциях. В сущности, потеря контрольного пакета акций компании, название которой он и не вспомнит, никак не сказалась на его положении. Дальше!

– Дальше тоже просто, как по трафарету: в ресторан тебя пригласила подруга. Ты пришла одна, без кавалера…

– Не факт! Ты не допускаешь, что женщине захотелось развлечься на стороне, и она с удовольствием воспользовалась приглашением подруги?

– Если это действительно так, то это означает, что женщина ещё не в разводе, но они с мужем уже живут врозь, и ей не надо объяснять, где она провела вечер.

– Это не мой случай. Я сама тебе сказала, что мы с мужем в разводе.

– Если ты намекаешь на гражданский брак, то это тоже не твой случай: после развода прошло не так много времени, и ты ещё не успела отойти от «прелестей» прошлой семейной жизни.

– Да юноша, с тобой не соскучишься! И как только с тобой женщины живут?

– Живут, но недолго и, как правило, наши короткие встречи ни меня, ни моих подруг, ни к чему не обязывают.

– Ты сказал «как правило». Значит, были и исключения?

– Из любого правила бывают исключения.

– Поделишься?

– Это не для женских ушей.

– Поделись, – захныкала Анфиска. – Я такие вещи страсть как обожаю, а я тебе за это открою одну очень страшную тайну!

– Я не копилка для женских секретов.

– Ошибаешься, милый! Эта тайна касается не только меня, но и тебя лично. Ну, так как? По рукам?

– Ладно, слушай, хоть это и против моих правил, но ты меня заинтриговала.

Случилось это со мной полтора года назад. У меня в то время был роман с очень красивой девушкой по имени Василиса. Роман был в самом разгаре, и всё вроде бы у нас с ней ладилось, как вдруг в начале декабря она неизвестно куда пропала. Как назло, на службе меня загрузили по самую маковку, поэтому встретиться с ней и разобраться в ситуации не было никакой возможности. Две недели она мне не звонила. Сначала я списал это на женский каприз, поэтому в отместку ей тоже не звонил целую неделю.

Однако дело обстояло серьёзней, чем я себе представлял. Скоро Василиса совсем перестала отвечать на мои звонки и всячески избегала со мной встреч. Обычно в таких случаях я сам себе говорю: «Знать, не судьба»! – и с лёгким сердцем удаляю из своего сотового номер телефона бывшей возлюбленной. Я всегда расставался с женщинами легко и никогда не делал из этого трагедии, но случай с Василисой не укладывался в привычную схему, поэтому я решил не спускать это дело на тормозах и разобраться досконально. Возможно, во мне говорило уязвлённое мужское самолюбие. Так или нет, сейчас уже не имеет значения. Главное, что судьба подарила мне с ней встречу 31 декабря, ровно за полчаса до боя курантов.

– Как это романтично! – восторженно перебила Анфиса, и я увидел, как её глаза загорелись любопытством.

– Должен тебя расстроить: романтики в момент встречи было мало, хотя и встречал я тот памятный Новый год на балу в Дворянском Собрании, куда попал по протекции своего начальника.

Скажу честно: бал удался на славу! Представь себе старинную просторную залу, освещённую десятком хрустальных люстр, которые как в зеркале отражаются в начищенном до блеска дубовом паркете. В воздухе витает ожидание долгожданного праздника, и вот молодые девушки из самых знатных московских семей, в роскошных платьях, сверкая бриллиантами, как и сто лет назад, кружат в чарующих звуках «Венского вальса».

Именно на таком балу судьба в последний раз свела меня с Василисой.

На этом месте очарование Новогодней ночи заканчивается, и начинается грубая сермяжная правда жизни.

Василиса меня не узнала. Её, бледную, зажимающую ладошкой рот, сердобольная подруга еле-еле успела завести в дамскую комнату. Минут через пять она, с лицом бледно-зелёного цвета, покачиваясь, вышла из туалета, после чего куда-то поспешно уехала на такси. Она прошла так близко, что я уловил тонкий аромат духов, но остановить её я не решился.

Сама понимаешь, ситуация для выяснения отношений была не очень подходящая. Я вернулся в зал, где бал был в самом разгаре, и отыскал подругу Василисы, которая помогла ей дойти до туалета. В Новогоднюю ночь девушки легко идут на контакт, и скоро мы с Зоей (так звали девушку) уже пили шампанское за стойкой бара.

– А что случилось с вашей очаровательной подругой? – как бы между прочим поинтересовался я.

– С Василисой? Да ничего страшного, дело-то житейское. Я когда в «залёте» была, меня так же токсикоз мучал.

– Василиса беременна? – опешил я.

– А чему Вы удивляетесь? – пьяненько хихикнула Зоя. – Молодая красивая девушка, да ей сам бог велел! У меня в её годы на счету уже три аборта было.

– И отец у ребёнка есть? – не отставал я.

– Знамо дело, имеется, но вот где, не помню! – икнула Зоя и допила остатки шампанского. – Хотя нет, вру, помню! Васька как-то обмолвилась, что папашу ребёнка убили при каких-то очень странных обстоятельствах. В общем, тёмная история! – махнула рукой девушка. – Пошли лучше танцевать.

Танцевать, конечно, я не пошёл. Праздник для меня как-то сразу поблёк, и я потерял к нему всякий интерес: женщины стали казаться жеманными, а мужчины излишне чопорными, музыканты фальшивили, а кавалеры в танце наступали дамам на ноги. Замахнув по-гусарски целый фужер коньяка, я в наихудшем расположении духа отправился восвояси.

Позже я узнал, что Василиса родила крепкого здорового мальчика. После выхода из роддома, она неожиданно для всех вместе с сыном уехала куда-то в Сибирь, где вступила в религиозную секту, которую основал бывший сотрудник Красноярского ГАИ, а ныне духовный наставник и спаситель всех страждущих отец Виссарион. Больше я Василису не видел.

– Это и есть твоё исключение из правил? – дрогнувшим голосом спросила Анфиса.

В ответ я только кивнул.

– Классно! Ты так всё проникновенно излагаешь, что пореветь хочется, – и она приложила к глазам краешек надушенного платочка. – У меня сейчас такое ощущение, что я у себя в квартире, лёжа на тахте, очередной дамский роман «заглотила». Жаль, что нет продолжения.

– Есть, только очень короткое, и это уже совсем другая история.

– Расскажи! – потребовала Анфиса и ухватила меня за рукав.

– Эта история не для женских ушей.

– Ну, расскажи! Я уже большая девочка!

– Хорошо, только не перебивай. Чтобы как-то смягчить боль расставания с любимым человеком, я решил прибегнуть к старому проверенному способу: утешиться в объятиях другой женщины.

– Фу! – надула губки Анфиса. – Какой ты противный!

– Я предупреждал, что история не для женских ушей.

– Ладно, рассказывай, только без излишних подробностей.

– Тогда слушай. Как сейчас помню: 7 января, под вечер, мой бывший одноклассник, а нынче московский поэт Лёнька Синькин, избравший себе звучный псевдоним Леонард Синевье, предложил мне поехать в Коломну на только что организованные там «Рождественские чтения». Мне, честно говоря, в тот момент было всё равно, куда и для чего ехать. Впервые не хотелось оставаться одному в четырёх стенах, поэтому я, не задумываясь, дал согласие.

«Рождественские чтения» были организованы с размахом: в самом большом зале, который нашёлся в Коломне, собрались самые популярные писатели, модные поэты, известные филологи, актёры московских театров, ну и, конечно, представители московской богемы. Лёнька, он же Леонард, на этом собрании интеллектуалов и гениев от литературы, чувствовал себя, как рыба в воде. Он запросто пожимал руки знаменитым артистам, покровительственно хлопал патриархов российской литературы по плечам, и при этом умудрялся давать короткие интервью молоденьким журналисткам. Я подозреваю, что большая часть тех, кому Лёнька пожимал руки и кого хлопал по плечам, даже не подозревали о его существовании, но это не мешало господину Синевье чувствовать себя с популярными и признанными литераторами на одном уровне. Отблески чужой славы падали на него, как новогодняя мишура на детей, водящих хоровод вокруг новогодней ёлки.

Я же на этом празднике жизни откровенно скучал. Слоняясь с бокалом шампанского от одной группы поклонников изящной словесности к другой, я с умным видом выслушивал о сентенциях в современной поэзии, глубокомысленно кивал головой участникам спора о «чистом» искусстве и дарил улыбки незнакомым женщинам. Женщины отвечали тем же. Одна из них, увидев меня, воскликнула: «Ах, неужели это Вы»?

Видимо, алкоголь сыграл с ней злую шутку, и она приняла меня за кого-то другого, но, как ни странно, мне это понравилось.

– Должен признаться, что это действительно я! – с улыбкой ответил я зеленоглазой брюнетке.

– Отчего же Вы не бываете у нас? – произнесла она с затаённой надеждой. – А я, знаете ли, всё ждала, ждала! Господи, как это глупо! Сознайтесь, Вы манкируете мной, или чувствуете за собой какой-то грех?

Судя по оборотам речи, дамочка жила в каком-то своём придуманном мире, поэтому выдавала целые «куски» текста из неведомой мне пьесы. Мне оставалось лишь немножко ей подыграть.

– Помилуйте! – с придыханием произнёс я в ответ. – В чём же я перед Вами провинился? – и с этими словами я осторожно взял её маленькую ладонь в свои руки. – Да и можно ли считать за провинность мою робость, мою нерешительность, которая и явилась истинной причиной нашей разлуки?

– Ах, оставьте! – гневно произнесла зеленоглазая брюнетка и решительно освободила ладонь из моей руки. – Вы опять играете мной!

– Но позвольте…

– Не позволю! Ступайте прочь!

На этом наш «содержательный» диалог с незнакомкой закончился, и во избежание скандала я направился в другой конец зала, где коротко стриженая рыжеволосая дама с надменным лицом, наплевав на все запреты, курила прямо в зале, с наслаждением пуская дым в потолок.

«Наверное, это литературный критик», – пришла мне в голову странная мысль. Я понятия не имел, как должен выглядеть критик, но если бы меня попросили составить его композиционный портрет, то вероятней всего основные черты я позаимствовал бы у рыжеволосой незнакомки, уж больно пренебрежительно и надменно взирала она на собратьев по литературе.

Даме было глубоко за сорок, поэтому мой комплимент был особенно изыскан:

– Вы сегодня хороши, как никогда! – произнёс я, салютуя ей полупустым бокалом.

Незнакомка обратила на меня полный скепсиса взгляд, оскалила в улыбке жёлтые прокуренные зубы и хриплым голосом произнесла:

– Есть от чего! Три дня назад я похоронила своего второго мужа.

– Простите…

– Редкий был негодяй, – не обращая внимания на мои извинения, продолжила рыжеволосая вдова. – На порядок хуже первого. Так что Вы, юноша, правы – я действительно сегодня выгляжу до неприличия счастливой.

Я хотел ретироваться вглубь зала, но в этот момент на импровизированную эстраду вышла молодая актриса и пронзительным чистым голосом стала читать стихи Ахматовой. Казалось, она не декламирует, а исповедуется перед зрителем. Зал замер, поражённый необычным актёрским решением, и в заключение наградил её бурными аплодисментами.

– Хочешь, угадаю, как она выглядела? – перебила меня Анфиса.

– Хочу, – немного опешил я.

– Он среднего роста, фигурка точёная, волосы светло-русые, стрижка «а-ля паж», глаза серо-голубые, черты лица правильные, только носик слегка вздёрнут, что, в общем, её не портит, а придаёт пикантности. Бьюсь об заклад, на сцену она вышла в чёрном трико, и на бёдрах был повязан белый платок с бахромой. Угадала?

– Даже не знаю, что и сказать, – окончательно растерялся я.

– Это Мария Стельмах, начинающая провинциальная актриса, неизвестно за какие заслуги взятая в труппу знаменитого московского театра. Видимо, не последнюю роль сыграло обаяние юности и её манера играть на пределе, как говорят театралы – на разрыве аорты. Я её видела пару раз в спектакле.

– Мне дальше рассказывать, или сама закончишь?

– Дальше события развивались, как ты говоришь – по трафарету! Вы познакомились, и в этот же вечер ты её увёз с собой, но роман ваш был недолгий и закончился бурно.

– Через неделю эта ведьма из Саратова на пустом месте устроила мне сцену ревности и перебила весь кофейный сервиз, доставшийся мне в наследство от родителей, – произнёс я с явной досадой.

– Тебя это удивляет? Лично меня нет.

– Почему?

– Потому что хорошая актриса никогда не сходит со сцены. Она и в быту продолжает играть роль в соответствии с предложенными жизнью обстоятельствами. Все актёры «отравлены» жаждой славы, это издержки актёрской профессии. Слава – прежде всего прилив адреналина, поэтому почти все актёры – адреналиновые наркоманы, и когда жизнь идёт гладко, они испытывают нехватку адреналина. Отсюда скандалы, интриги и склоки, как ты выразился – на пустом месте. Твоя бывшая пассия – типичная адреналиновая наркоманка, и её привычка играть любую роль «на разрыве аорты» – не удачно найденное актёрское решение, а всего лишь очередная попытка плеснуть себе в кровь очередную дозу адреналина.

В это время нас обогнала и затормозила прямо перед нами полицейская «Газель». Из автомобиля не спеша выбрался наряд в составе двух полицейских и направился в нашу сторону.

– Добрый вечер! – произнёс знакомый голос, и по глазам ударил луч света от мощного фонаря. – Проверка документов.

– А у меня паспорта с собой нет! – ойкнула Анфиса и спряталась за мою спину.

– Надеюсь, всё обойдётся, – шепнул я ей и уже полез в карман за служебным удостоверением, как вдруг свет перестал слепить глаза и я услышал удивлённое восклицание:

– Товарищ майор? Валерий Сергеевич? А мне говорили, что Вы в Питер перевелись?

Присмотревшись, я узнал в полицейском лейтенанта Камушкина, который вместе со мной неоднократно выезжал по вызову на место происшествия. Второй полицейский, молоденький младший сержант, был мне незнаком.

– Правильно говорили, – бодро произнёс я, и, шагнув вперёд, протянул лейтенанту руку. – В Москву я на пару дней заскочил, по семейным обстоятельствам, – и повёл головой в сторону Анфисы.

– Понимаю, – кивнул лейтенант. – Семья – дело святое. Может, вас подвезти?

– Спасибо, мы хотели бы ещё немного побродить по городу, – вклинилась в разговор Анфиса. – Погода чудесная! Правильно я говорю… товарищ майор?

Последние два слова были произнесены таким ехидным тоном, что Камушкин смутился.

– Мне кажется, или я действительно чего-то не поняла? – произнесла Анфиса, когда полицейская «Газель» скрылась за поворотом, и в её голосе повеяло арктическим холодом.

– Что именно? – задал я встречный вопрос, пытаясь выиграть несколько секунд для раздумья.

– Так три звезды на погоне – это разве майор?

– Я сейчас тебе всё объясню!

– Не стоит, Кантемир! Или Валерий Сергеевич? Впрочем, мне всё равно. Я не копилка для мужских секретов! Можете возвращаться к себе в Петербург, господин Мюнхгаузен! Что-то мне подсказывает, что с мужчиной, который начинает тебе врать в первый день знакомства, лучше не связываться.

– Анфиса! – взмолился я. – За всё время нашего знакомства, я ни разу не солгал тебе! Майором я был, когда служил в полиции, а теперь поменял место службы. Что здесь предосудительного?

– Имя и отчество ты тоже поменял на новом месте службы?

– Ты не поверишь, но это действительно так. Меня действительно зовут Кантемир, фамилия моя Каледин. Не веришь? Тогда смотри! – и я раскрыл перед её глазами своё служебное удостоверение.

– Бог мой! Да ты ещё и полковник ФСБ! – удивлённо произнесла моя новая знакомая.

– Полковник, – кивнул я головой. – Три звезды на каждый погон. А в полиции я работал под чужим именем, под прикрытием, но об этом никто не должен знать. Для своих бывших коллег я уехал продолжать службу в Петербурге.

– Порой мне кажется, что вы, мужчины, как дети, даже в мирное время продолжаете играть в «войнушку», – после короткого раздумья произнесла Анфиса.

– Играем, – согласился я. – Вот только иногда в этой игре умирать приходится по-настоящему.

– И тебе тоже приходилось… умирать?

– Скрывать не буду: приходилось, но, к счастью, мой черед ещё не пришёл, хотя могилка уже имеется.

– Ты это сейчас фигурально выразился?

– Нет, я вполне серьёзно. На станции метро «Лубянская» есть памятная доска с фамилиями погибших в результате террористического акта. Где-то в середине этого скорбного списка есть и моя фамилия.

– Ты был в метро во время взрыва?

– Я был в том самом вагоне, в котором произошёл взрыв.

– И тебя посчитали погибшим?

– Я же говорю, что мой черед ещё не пришёл.

– Как страшно жить! – еле слышно прошептала женщина и прижалась к моему плечу. – Бедный, бедный полковник! Поехали ко мне. Я напою тебя горячим чаем и уложу в постель рядом с собой, а когда ты заснёшь, я буду осторожно разглаживать морщинки на твоём усталом лице.

Ну кто же откажется от такого предложения?

Садясь в такси, я не рассчитал, и сильней, чем следовало, хлопнул дверцей. Таксист покосился на меня, но ничего не сказал.

Вот так, под утробное урчание двигателя и дремотное бормотание «Радио для полуночников», я и не расслышал, как захлопнулась «медовая ловушка».

 

Глава 2. Вино из одуванчиков или исповедь поневоле

Эта ночь пролетела незаметно. Анфиса привезла меня на Поварскую, где у неё была двухуровневая квартира.

– Эти хоромы тебе тоже от мужа достались? – беззастенчиво поинтересовался я, разглядывая дизайнерский интерьер просторной квартиры.

– Должна же быть хоть какая-то компенсация за мою поруганную девичью честь, – вполне серьёзно ответила Анфиса, снимая в прихожей туфли. – Господи! Эти каблуки меня доконают!

– Так не носи, – посоветовал я, придерживая хозяйку под локоть.

– Не носи! – передразнила меня Анфиса. – А в чём мне прикажешь ходить? В балетках? Эх, вам, мужикам, этого не понять!

Оказавшись среди родных стен, Анфиса снова приобрела уверенность, словно все прежние страхи и сомнения остались за дверью. Я смотрел на молодую уверенную в себе женщину, и кожей чувствовал, что в отношениях с мужчинами она привыкла доминировать. Судя по всему, её последний брак был обречён, так как избранник Анфисы привык властвовать и не только у себя в кабинете. В народе о такой ситуации говорят «нашла коса на камень»!

– Пошли на кухню, – предложила хозяйка квартиры. – Буду поить тебя обещанным чаем.

– А может, на просторах твоей кухни отыщется что-нибудь покрепче?

– Может и отыщется, если тебе в ресторане не хватило.

– Знаешь, после прогулки, – я зябко подёрнул плечами, – я как-то подозрительно быстро протрезвел.

– И что, на трезвый взгляд я тебе уже не нравлюсь?

Парировать я не успел, так как мы вошли в помещение кухни и я на мгновенье замер. Если быть точным, то это была не кухня, а просторная и светлая столовая с большим овальным столом вокруг которого в почётном карауле замерли шесть стульев с высокой резной спинкой. По центру стены располагалось огромное, в рост человека, прямоугольное окно, задрапированное светло-коричневой шёлковой шторой. Из шёлка такого же цвета была сделана обивка стульев, которая удачно гармонировала с огромным резным буфетом.

– Да ты, оказывается, невеста с приданым.

– Даже с очень хорошим приданым, – весело отозвалась «невеста», пытаясь что-то отыскать в недрах старинного буфета. – Впрочем, тебя этим не прельстишь. Помнится, в самом начале нашей прогулки ты сообщил, что у тебя в Москве «…шикарная трёхкомнатная квартира»! Признайся, этим ты хотел соблазнить наивную бедную девушку, чтобы впоследствии, потакая похотливым желаниям, увлечь её на свои квадратные метры.

– Ты это о себе?

– А о ком ещё?

– Тогда не подходит.

– Что не подходит?

– Определение «бедная» к тебе никак не подходит.

– А как насчёт наивности?

– С этим я мог бы, наверное, согласиться. Ты ведь привела домой чужого человека после нескольких часов знакомства.

– Я привела домой человека после того, как проверила у него документы. Есть армянский коньяк, есть бренди, водка – финская и русская. Что предпочитаешь? Чему ты улыбаешься?

– Знаешь, я сейчас почему-то вспомнил диалог Воланда и вороватого буфетчика из «Варьете». «Вино какой страны в это время суток Вы предпочитаете»? – спросил Воланд.

– И что ответил буфетчик?

– Этот выжига ответил, что он не пьёт спиртного.

– Судя по всему, что-то подобное от тебя мне услышать не грозит.

– Нет, от стопки хорошего коньяка я не откажусь.

– Тогда «Арарат», – сделала заключение Анфиса и водрузила пузатую бутылку в центр стола.

– Кстати, если я помянул нечистую силу, наверное, уместно вспомнить о страшной-престрашной тайне, которую ты мне собиралась открыть, – напомнил я Анфисе, разливая по рюмкам коньяк.

– А я и не отказываюсь от обещания, – улыбнулась хозяйка, сверкнув красивыми беленькими зубками, – но перед этим предлагаю выпить.

– Поддерживаю, причём безоговорочно! – произнёс я скороговоркой и торопливо, одним глотком, осушил рюмку.

– Ты как-то странно коньяк пьёшь, – заметила Анфиса. – Не смакуешь, не наслаждаешься ароматом…

– Меня потряхивает. То ли от холода, то ли похмелье начинается, – сознался я. – Не до эстетических наслаждений.

– Ну, если дело обстоит именно так, я просто обязана согреть тебя, – решительно заявила Анфиса. – Допивай коньяк и иди за мной.

Она выполнила своё обещание: последняя рюмка солнечного напитка не успела всосаться в кровь, а Анфиса уже призывно махала рукой из наполненной пеной джакузи. Какое-то время мы плескались и дурачились, как дети, но коньяк и близость сексапильной молодой женщины сделали своё дело.

Джакузи – не самое удобное место для соития, но когда невтерпёж, подойдёт и это итальянское корыто.

У моей новой пассии оказалось сильное и красивое тело. По тому, как жадно она впивалась в мои губы, как обвивала меня своими сильными ногами, я догадался, что у неё давно не было мужчины. Это показалось мне странным: такая красотка – и страдает от недостатка мужского внимания!

В сексе, как и в повседневной жизни, Анфиса пыталась доминировать и, надо сознаться, ей это неплохо удавалось. Брызги летели под потолок, вода выплёскивалась через край джакузи, когда она, оседлав мои бёдра, самозабвенно скакала на них в позе «наездницы».

– Помилосердствуй! – стонал я, выплёвывая пахнущую персиковым шампунем воду. – Ты меня утопишь!

Но Анфиса не слышала ни моей мольбы, ни собственного завывания, пока оргазм в пароксизме сладострастия не изогнул дугой её молодое, жадное до любви тело. Перед тем, как соскользнуть с меня в тёплую наполненную воздушными пузырьками воду, она подарила мне благодарный взгляд, и, честное слово, глаза у неё в тот момент были абсолютно пьяными.

Под утро мы перебрались в спальню, которая находилась на втором этаже.

– Как насчёт того, чтобы раскрыть, наконец, ту страшную тайну, о которой ты мне твердишь весь вечер? – спросил я напарницу любовных утех, когда она, обессиленная, лежала на моей груди.

– Легко! – ответила женщина, не меняя позы. – Готов заглянуть под покров тайны?

– Всегда готов, – лаконично заверил я.

– Так знай: наша с тобой встреча не случайна.

– Только не говори, что это судьба, а то получится пошло, как в посредственных дамских романах.

– Ты понятия не имеешь, о чём говоришь! – оторвав голову от моей груди, обиженно произнесла Анфиса. – Дамские романы – это утончённый вид литературы, который вы, мужланы, не в силах оценить. А касательно нашей встречи, знай: мы встретились с тобой благодаря смс-сообщению.

– И что же там было страшного?

– В том-то и дело, что страшного ничего не было, а вот странности есть. Вчера, за полчаса до нашей встречи, с телефона Карины мне была отправлена весточка: «Бросай всё и приезжай Метрополь! Не пожалеешь»! Вместо подписи был смайлик. Карина утверждает, что никакого сообщения не отправляла и была очень удивлена, когда встретила меня у входа в Метрополь. Стрельцов эту неловкость сразу замял: подхватил нас с Кариной под руки и потащил в зал, где я и встретила тебя, похититель дамских сердец.

– Что-то не сходится. Даже если кто-то тебя вызвал в Метрополь, то этот кто-то не мог знать, что я тоже буду в ресторане.

– И, тем не менее, мы познакомились благодаря странному смс-сообщению.

– А твоя подруга тебе точно ничего не посылала?

– Карина? Да она полвечера на меня дулась, к Стрельцову ревновала! Хорошо, что ты появился.

– Ты её давно знаешь?

– С десятого класса. Мы с ней на сборах познакомились. Я в школе художественной гимнастикой увлекалась, поэтому до сих пор фигурка хорошая.

– Что правда, то правда, – согласился я. – Фигурка, да и всё остальное у тебя – высший класс!

– Ты как-то это грустно произнёс. Тебя что-то во мне не устраивает?

– Ты – тот редкий случай, когда придраться не к чему! Просто мне завтра, точнее, уже сегодня, к восьми часам надо быть на службе. Честно говоря, не хочется!

– Почему?

– После тебя нет ни сил, ни желания.

– Ну, это поправимо, – и с этими словами Анфиса выпорхнула из постели. Вернулась она скоро, держа в руках маленькую глиняную бутылочку с высоким узким горлышком.

– Сейчас я тебя на ноги поставлю! – весело сообщила она и накапала бесцветной жидкости в рюмку.

– Что это за микстура?

– Бальзам из высокогорных трав. Карине знакомый путешественник из Тибета привёз, вот она со мной этим волшебным зельем и поделилась.

– И что в нём волшебного?

– Карина уверяет, что бальзам способствует восстановлению сил и повышает жизненный тонус. Короче, действует, как женьшень, только лучше.

– Тогда наливай и себе.

– Обязательно! Восстановить силы мне тоже не помешает. Кстати, Карина почему-то называла этот травяной настой «вином из одуванчиков». Правда, романтично?

– Очень! Видимо, твоя подруга является поклонницей фантастики. Если я не ошибаюсь, у Рея Бредбери есть рассказ с таким названием. Ладно, давай выпьем.

– Чин-Чин, – сверкнув зубками, произнесла Анфиса и выпила содержимое рюмки.

– И вам не болеть! – поддержал я тост и опрокинул в себя несколько капель бальзама. Вкус чудо-напитка был горьковатый и отдавал сеном. Я хотел отпустить очередную остроту насчёт качества «вина из одуванчиков», но у меня вдруг закружилась голова, и сильно захотелось спать. Последнее, что я увидел перед тем, как погрузиться в тяжёлый наркотический сон, была Анфиса, которая лежала на постели в неудобной позе с пустой рюмкой в руке. Она спала мёртвым сном. В тот момент я не догадывался, что для неё это был не просто словестный оборот.

Если сказать, что моё пробуждение было ужасным – значит ничего не сказать! Тело болело, словно его накануне пропустили через мясорубку, а голова напоминала пивной котёл, в котором каждое произнесённое слово отдавалось болезненным эхом. Нечто похожее я впервые испытал на Кавказе, после того, как Алмаз Санжеев опоил меня своим «персиковым коньяком».

«Чёрт! Неужели опять попался? Как глупо! – мелькнула мысль. – Хорошо хоть по рёбрам не пинают. Пока не пинают!»

В этот момент в нос ударил резкий запах нашатырного спирта, и женский голос потребовал, чтобы я открыл глаза.

Глаза открывать не хотелось. В спасительной темноте не так страшно, и я из последних сил оттягивал встречу с реальностью.

– Давай приходи в себя! – требовала женщина, и в её голосе зазвучали металлические ноты.

Я неоднократно замечал, что когда женщинам выпадает возможность покомандовать мужчинами, то делают они это с нескрываемым удовольствием, не подозревая, что за выпавшие на их долю властные полномочия они расплачиваются женственностью.

Чьи-то сильные руки подхватили меня и, как китайского болванчика, посадили на край кровати. Тут же последовала затрещина, от которой в голове зазвенело, и я от обиды и боли открыл глаза.

Передо мной стояла недовольная Карина, а рядом с ней – коротко стриженый паренёк, который, судя по выражению лица, не был испорчен интеллектом, поэтому в свободное от сна и поглощения пищи время с удовольствием тягал в спортзале железо.

– Накройте его простыней, – приказала Карина. – Смотреть противно!

Незнакомец неторопливо, но старательно закутал меня в простыню. В это мгновенье я осознал, что руки и ноги мои связаны скотчем, что полностью лишало меня свободы действий.

– Стрельцов знает, как его невеста проводит свободное время? – прохрипел я не своим голосом, и каждое слово в моей голове отозвалось набатом.

Карина на мгновенье задумалась, после чего отвесила мне ещё одну пощёчину. Ощущение было такое, словно в моей больной голове взорвалась ручная граната.

– Надеюсь, теперь у тебя пропало желание шутить? Будешь отвечать только на мои вопросы, – поставила мне условие женщина, которую час назад я считал чуть ли не круглой дурой, помешанной на деньгах и выгодном замужестве.

– А без мордобоя никак нельзя? – осторожно поинтересовался я.

– Отчего же нельзя? Можно! – легко согласилась Карина, и в её руке я увидел шприц. – Вот сейчас вколю тебе один очень милый коктейль, и ты сам мне всё выложишь, без мордобоя.

– Можно один вопрос, пока ты не вколола мне «сыворотку правды»?

– Валяй! – милостиво согласилась мучительница.

– Смс-сообщение на телефон Анфисы отправила ты?

– Конечно я, а потом ещё устроила ей сцену ревности. Она, дурёха, и повелась!

– А что было в подаренной тобой бутылке?

– Это второй вопрос.

– И всё же?

– Рецепта не знаю, но подозреваю, что голимая наркота.

– И как ты умудрилась так всё точно просчитать? Мы ведь с Анфисой могли и не пить твоё «вино из одуванчиков», а оставить для более подходящего случая.

– Я Анфиску со школьной скамьи знаю, – вздохнула Карина, и, закусив губу от усердия, аккуратно ввела мне иглу в вену на сгибе локтя. – Она уже тогда была слаба на «передок». Поэтому я точно знала, что она обязательно воспользуется моим подарком для восстановления сил, в надежде на продолжение сексуальных игрищ. Так и случилось.

– А как ты узнала, что я пойду обедать именно в «Метрополь»?

– Тебе не кажется, что в данной ситуации ты задаёшь слишком много вопросов? – буднично произнесла девушка и оттянула пальцем мне нижнее веко.

– «Медовая ловушка», – прошептал я, чувствуя, как наркотик начинает брать власть над сознанием.

– Скорее ловля на живца, – уточнила Карина. – По глазам вижу, что тебя уже «накрыло», так что давай поговорим! – и она включила диктофон.

Если кто-то скажет, что он смог воспротивиться действию пентотала натрия, не верьте! Это так же неверно, как если бы кто-то пытался вас убедить, что, выпив из горлышка поллитровку водки натощак, остался трезвым. Ложь! Человеческий организм не может противиться этой адской химии: воля подавляется полностью, и ты уже не человек, а биологический ретранслятор информации.

Лично я рассказал всё! Всё до последней мелочи, начиная с того момента, когда бросил свой личный номер в горящую красную иномарку, и кончая последним указанием Баринова: как можно быстрее «засветиться».

Когда допрос закончился, меня бил озноб и страшно болела голова.

– Странно, – удивилась Карина, пряча диктофон в сумку. – Странно, что ты ещё держишься. Обычно после такого «разговора по душам» клиент теряет сознание.

– Зачем тебе это надо? – стуча зубами, я с большим трудом выдавил из себя эту фразу.

– Да мне-то ни к чему, – лениво произнесла блондинка. – Волокита одна, а пользы никакой. Эту запись с меня моё начальство требует. Будь моя воля, я бы тебя просто «шлёпнула» в подворотне, даже без контрольного выстрела обошлась.

– Неплохо для бывшей гимнастки, – продолжая стучать зубами, произнёс я, одновременно пытаясь связанными руками поправить сползающую простыню.

– А кто тебе сказал, что я занималась гимнастикой? – удивилась специалист по ведению «разговоров по душам». – Анфиса? Так это она с третьего класса на шпагат садилась – промежность растягивала для будущих удовольствий, а я в стрелковую секцию ходила. Так-то вот! – и она посмотрела мне в глаза.

В этот момент меня словно током ударило! Я вдруг ясно вспомнил, где видел этот холодный взгляд.

– Ты…! – и я, забыв обо всём, потянулся связанными руками к её горлу.

– Но-но, парнишка! Шалишь! – и Карина толкнула меня ладонью в лицо, отчего я свалился на кровать. Честно говоря, в тот момент боец был из меня никакой, но я, назло сложившимся обстоятельствам, поднялся на ноги и вновь потянулся к горлу стоящей рядом со мной девушки.

– Да что же ты такой неугомонный? – удивилась Карина и отработанным движением нанесла мне удар ребром ладони по горлу. Я захрипел и вновь завалился на кровать. – Надо заканчивать этот балаган, – подытожила блондинка.

– Режь! – приказала она напарнику, и парень быстро извлёк из кармана нож-«бабочку», которым и перерезал на моих руках и ногах скотч. Обрывки скотча «качок» спрятал в карман.

– Ложись рядом с Анфиской, – приказала мучительница, но я впился в неё взглядом и не сдвинулся ни на сантиметр.

– Помоги ему, – приказала Карина напарнику, – а то он что-то стал заторможенным.

Парень потянулся ко мне, но я предупредительно поднял руку.

– Ты убила Воронцова! – процедил я сквозь зубы. – Ты!

– Какого ещё Воронцова? – удивилась Карина.

– Из Администрации Президента.

– А, этого борова из чёрного «Мерседеса! – вспомнила она. – Ну да, моя работа. А тебе это откуда известно? Впрочем, это неважно. Будем заканчивать! – и она кивнула напарнику.

То, что произошло дальше, показалось мне наркотическим бредом: помощник Карины легко, почти играючи, взмахнул ножом и перерезал горло спящей женщине. Анфиса захрипела во сне, судорога пробежала по её красивому телу, после чего она затихла. Навсегда.

Окровавленный нож убийца бросил рядом с телом убитой им женщины. Не отдавая себе отчёта, я схватил скользкий от тёплой крови нож и выбросил руку вперёд. Мне казалось, что я действую быстро, даже очень быстро, в действительности же отравленное наркотиками тело двигалось медленно, и убийца легко избежал удара, отскочив назад. В следующее мгновенье мне в лоб уткнулся ствол пистолета, и я услышал характерный звук взводимого курка.

– Может, «замочить»? – глуховатым голосом спросил напарник Карины. – Судя по разговорам, он кое-что знает.

– Оставь его! – великодушно решила Карина. – У него в крови наркота, рядом с ним убитая женщина и на ноже его отпечатки пальцев, да и сам он по уши в крови. Кто ему сейчас поверит? Лучше позвони ментам и сообщи, что на Поварской криминальный труп.

– Полицейским, – поправил её помощник.

– Да мне по барабану, как они теперь называются! – взвилась Карина. – Звони быстрей и не рассуждай!

Вот после этих слов мне действительно стало страшно. Страшно и обидно, что сейчас приедут полицейские, возможно, мои бывшие коллеги, и застанут меня возле тёплого трупа женщины, полупьяного, голого, перепачканного кровью, да ещё с ножом в руке и при этом несущего какой-то жалкий лепет про блондинку-киллера и её накаченного стероидами дружка. Да меня после таких объяснений не в «Матросскую тишину» упекут, меня прямо из этой квартиры повезут в «Кащенко»!

Не отдавая отчёта в своих действиях, я от бессилия и обиды запустил ножом в окно. Раздался хрустальный звон, и я с удовлетворением отметил, что осколки стекла градом посыпались на мостовую.

«Может, это привлечёт чьё-то внимание», – мелькнула шальная мысль в моей больной голове.

– Ты что же, паскуда, делаешь? – взвился «качок» и врезал мне кулаком по челюсти.

Это был финал! Грустный, можно сказать, позорный для меня финал. После удара в челюсть я потерял сознание и о развитии последующих событий знаю только со слов своего начальника – генерал-лейтенанта Баринова, который и на этот раз умудрился вытащить меня из «медовой» передряги!

Достопочтенный Читатель! Кем бы ты ни был – мужчиной или прекрасной дамой, позволь мне дать тебе совет: храни супружескую верность! Иначе, рано или поздно, дело окончится банальным мордобоем или грубой прозой жизни – кожно-венерическим диспансером.

Храни тебя Господь от таких «подарков» судьбы!

 

Глава 3. Игра открытыми картами

Я всегда работал в одиночку, в этом специфика моей работы, обусловленная повышенной степенью секретности и, чего греха таить, конфиденциальности. В делах, которые я распутывал часто, а точнее, всегда, были замешаны высокопоставленные чины, поэтому «сор из избы» выносить не рекомендовалось.

В деле по поиску таинственного Таненбаума «солировать» было невозможно. Меня постоянно подстраховывали сотрудники из других отделов. Мой начальник Баринов предупреждал меня об этом, поэтому мысль, что я нахожусь под негласным контролем, ничуть не угнетала.

Сначала я пытался вычислить коллег, которые круглосуточно «пасли» меня, но ребята из «наружки», или как их ещё называют, «топтуны», хорошо знали своё дело, поэтому я ни разу никого не засёк. Наверное, на меня навесили радиомаячок, но точно утверждать я не мог. У меня при себе всегда был сотовый телефон, который даже в выключенном состоянии – при желании и запуске определённой компьютерной программы – можно использовать для определения местонахождения.

Со временем я стал забывать, что каждый мой шаг под негласным контролем, и в то время, когда я кувыркался с Анфисой в джакузи, ребята из «наружки» добросовестно мёрзли на улице. Когда под утро на их головы посыпался град из осколков оконного стекла, они сообразили, что ситуация вышла из-под контроля, о чём немедленно сообщили своему начальству, которое напрямую связалось с Бариновым.

Поговаривают, что в тот момент Баринов впервые за много лет вышел из себя, и, обозвав меня блудливым щенком, направил на Поварскую сотрудников из подразделения силовой защиты.

Когда они прибыли на место, Карины и её дружка в квартире уже не было. Позже, при проведении служебного расследования, было установлено, что они вышли через чердак на крышу, а потом через соседний подъезд, поэтому в поле зрения «топтунов» не попали.

Доблестные сотрудники полиции не торопились прибыть на место происшествия, поэтому меня завернули в одеяло и беспрепятственно, как труп, вынесли из квартиры на руках, после чего погрузили в машину «Скорой помощи».

Через пару дней уголовное дело, возбуждённое по факту насильственной смерти гражданки Нарышкиной Анфисы Павловны, из Следственного Комитета было изъято по письменному запросу моей родной «конторы», и дальнейшим расследованием занимались наши сотрудники.

А ещё через пару дней, оклемавшись после разговора «по душам» с Кариной Касимовой, я стоял навытяжку перед генерал-лейтенантом Бариновым, и, честно говоря, мне было очень стыдно.

Баринов, словно не замечая кислого выражения моего лица, говорил исключительно по делу, без привычных назиданий и нравоучений:

– То, что Вас «выпотрошили» в плане информации, ничего страшного, – жужжал себе под нос начальник. – Ничего страшного, потому как Вы, полковник, ничего особенного и не знали! Что теперь знает Таненбаум? Знает, что мы не имеем против него «туза в рукаве», знает, что пытались вести против него свою игру, но пока не слишком успешно. Ну и что? Это можно просчитать и без ваших откровений. Однако в создавшейся ситуации есть и положительные стороны: Таненбаум зашевелился, забеспокоился, поэтому и напустил на Вас своих людей. Кроме того, теперь мы знаем убийцу Воронцова. Это, полковник, целиком ваша заслуга. Сейчас наши сотрудники трясут как грушу жениха Касимовой – капитана Стрельцова, но, судя по всему, толку от него будет немного. Касимова использовала его «втёмную», да и знакомы они меньше месяца. Много ли мужчине, вернувшемуся живым с войны, надо? Немного внимания, немного любви, и вот он уже готов вести в ЗАГС женщину, с которой знаком три недели. Сама Касимова по месту прописки не проживает уже давно. Последнее время жила в квартире Стрельцова, и где она сейчас «залегла», неизвестно. В её биографии есть «тёмные пятна», которые Вам, полковник, следует прояснить. Возможно, эта ниточка выведет нас на Таненбаума или хотя бы на его след.

– Таненбаум предположительно находится в свите Президента, – уточнил я. – Об этом мне сообщил связной, примерно пару месяцев назад, когда я работал под прикрытием в полиции. Может, есть смысл негласно «перешерстить» президентское окружение?

– И как Вы себе это представляете? Всех сотрудников Аппарата Президента и сотрудников Администрации Президента поставить на «прослушку» или за каждым закрепить «топтуна»?

– Нет, конечно, но можно подключить аналитиков, и если не выявить, то хотя бы сузить круг подозреваемых.

– Полковник, не учите меня азам оперативной работы!

– Я и не учу. Вы спросили – я ответил.

– Вы представляете, какой скандал разразится, если Президент узнает, что его люди «в разработке»? А то, что он узнает, не вызывает сомнений! Если аналитики правы, и Таненбаум действительно в президентском окружении, он постарается представить наш профессиональный интерес не меньше чем организацией заговора против действующего Главы государства. Лично я бы так на его месте и поступил. После этого противоборствующей стороне, то есть нам с вами, полковник, придётся переехать из персонального кабинета на Лубянской площади в одиночную камеру в «Матросской тишине». Не знаю, почему, но такая перспектива на старости лет меня что-то не радует.

– Меня тоже, но делать что-то надо.

– Раз надо, действуйте! Займитесь Кариной Касимовой. Начните с её школьных знакомых и пройдите «по цепочке» до момента вашего трогательного знакомства. Впрочем, Вас учить – только портить! Вы же у нас специалист по «женскому вопросу»!

* * *

Если кто-то не знает, то выражение «пройти по цепочке» таит в себе массу бюрократической работы. За свою сознательную жизнь человек контактирует с огромным количеством людей, и его жизненный путь бывает извилист и не всегда поддаётся определению. Казалось бы, чего проще: взять личное дело интересующего тебя фигуранта, а уж там-то всё про него прописано и запротоколировано: и когда он на работу поступил, и когда ему пятый разряд присвоили, и когда бригадиром назначили. Плюс к этому ещё и собственноручно написанная биография – это тебе и жизненный путь во всех подробностях, и образец почерка.

Однако это далеко не так. Всё, что указал фигурант в своей трудовой и на первый взгляд типичной для человека его положения биографии, требует детальной проверки. Кроме того, «объект» разработки по тем или иным причинам может скрывать различные периоды своей жизни и не упоминать о имеющемся первом разряде по стрельбе и по дзюдо, увлечением иностранными языками и умением работать на коротковолновом радиопередатчике.

Но это можно выяснить не только при помощи встреч и задушевных бесед с его родственниками и одноклассниками, а и при помощи официальных запросов, разосланных во все концы нашей необъятной Родины, где фигурант служил, отдыхал, учился, женился, участвовал в соревнованиях, бывал в служебной командировке, лечился в госпитале, пил водку и попадал или не попадал в медицинский вытрезвитель.

В обязательном порядке выясняется, имел ли фигурант доступ к секретным и совершенно секретным документам, имеются ли у него родственники за границей, если да, то где именно. С какой целью и сколько раз он выезжал за рубеж, был ли он судим; если да, то сколько раз, когда и по каким статьям УК РФ; если отбывал срок, то как вёл себя в местах лишения свободы. И по мере того, как ты погружаешься в жизнеописание интересующего тебя гражданина, возникает всё больше и больше вопросов, которые требуют ответов, желательно конкретных и однозначных.

Жизнеописание Карины Абдулловны Касимовой было подозрительно коротким. Родилась и выросла Карина в городе Москве. На этом можно было поставить точку, так как кроме того, что она из многодетной татарской семьи и во время учёбы в школе посещала стрелковую секцию общества «Динамо», больше ничего известно не было. Забегая вперёд, скажу, что основная часть жизненного пути Карины Касимовой мне стала известна на заключительном этапе операции «Таненбаум», когда стало доступно её личное дело, поэтому многое из того, о чём я сейчас повествую, на начальном этапе было неведомо. Однако если, невзирая на временные рамки, взять и совместить имеющиеся кусочки мозаичного полотна, получится следующая картина.

Отец Карины, Абдулла Мухаметназибович Касимов, в поисках лучшей доли, ещё в ранней юности переехал в Москву из маленького татарского городка Зеленодольска. Восьмиклассное образование Абдуллы и плохое знание русского языка открывали перед ним широкие перспективы карьерного роста. Многочисленные объявления, коими были увешаны все заборы, предлагали ему и другим приезжим освоить пару-тройку операций на сборочном конвейере завода «ЗИЛ» и со временем стать ударником социалистического труда, или поступить носильщиком на Киевский вокзал, овладеть специализацией «подай-принеси» подсобного рабочего на стройках Подмосковья, или влиться в колоритный многонациональный коллектив московских дворников.

Абдулла выбрал нелёгкую стезю поборника чистоты московских двориков, потому что к должности прилагалась служебная жилплощадь. На эту самую жилплощадь Абдулла Касимов ровно через год привёл молоденькую жену Гульнару, которая и родила ему четырёх детей: троих сыновей и красавицу-дочь.

Карина была в семье поздним ребёнком, поэтому родители старались её баловать, а братья защищать от житейских напастей в лице московской шпаны. Семья была дружная, работящая, но бедная, поэтому Карина детские годы вспоминать не любила. Повзрослев, девочка поняла, что счастье проживать в большой и светлой квартире с высокими потолками в самом центре Москвы просто так никому не даётся. За право выйти из дворницкой в мир сверкающих витрин, дорогих магазинов и призывно манящих огнями престижных ресторанов надо бороться.

Карина быстро осознала, что красота, дарованная ей от рождения, есть не что иное, как один из способов борьбы за будущее благополучие. Ей хватило ума не скатиться до панели, где, по словам подружек, с её личиком и фигуркой можно было заработать много и без особых хлопот.

Однажды Карина случайно подсмотрела, как одна из её подружек «легко» зарабатывала деньги, лёжа на спине. Вороватого вида паренёк, явно подражая кому-то из взрослых авторитетов, хлестал девушку по щекам и приговаривал: «Давай сучка, двигайся! Двигайся! Я за что тебе деньги плачу, муха сонная»?

После этого случая Карина поняла, что общество, как бы его ни называли – демократическим, социалистическим или даже капиталистическим – чётко делится на тех, кто отдаёт приказы, и на тех, кто эти приказы исполняет.

Сама она родилась в семье, которая старательно и без возражений исполняла чужие приказы. Девушке это очень не нравилось, и она провела много бессонных ночей в мучительных попытках найти приемлемый выход. Ей очень хотелось в один прекрасный день выйти из дворницкой, хлопнуть дверью и больше никогда-никогда в неё не возвращаться.

Однажды ей повезло: в стрелковую секцию, где занималась Карина, пришёл спортивного вида мужчина, который о чём-то пошептался с тренером, а потом всю тренировку молча просидел в углу, внимательно наблюдая за парнями и девушками. Из десятка спортсменов незнакомец выбрал именно её. У мужчины была холодная вежливая улыбка, вкрадчивый голос и внимательный взгляд.

– Тебе нравится стрельба? – задал он первый вопрос.

– Наверное, – неопределённо пожала плечами девушка. – Надо чем-то заниматься, а стреляю я неплохо. Вот и хожу в секцию. А Вы кто – тренер?

– Нет, девушка, я не тренер. Я, скорее, наставник, набираю себе команду, которую я и мои товарищи будут обучать специальным… премудростям.

– А-а, – разочарованно протянула Карина. – Я думала, что Вы тренер из молодёжной сборной! Обрадовалась, дурочка, думала, вот повезло-то! А премудрости ваши меня не интересуют, – и она повернулась, чтобы уйти.

– Подождите, девушка! – властным тоном остановил её незнакомец. – Вы понятия не имеете, от чего Вы отказываетесь!

– А Вы мне ничего и не предлагали! – ощерилась Карина, после чего возникла неловкая пауза.

– Хорошо! – сказал незнакомец, и в его голосе уже не было приказных ноток. – Давайте сделаем так: я Вам задам несколько вопросов, возможно, они Вам покажутся странными, а Вы на них коротко и быстро ответите, если, конечно, сможете. Согласны?

Последняя часть фразы Карину раззадорила.

– Согласна, – ответила девушка и мысленно добавила: «Дурой я никогда не была».

– Вы, когда по асфальту идёте, на трещины наступаете или Вы их перешагиваете? – прозвучал первый вопрос.

– Наступаю, – напористо ответила девушка. – Мне, в общем-то, по барабану, есть там трещины или нет.

– Вы любите цветы?

– Какие?

– Просто цветы, например, из оранжереи?

– Нет.

– На светофоре горит красный свет, но машин на дороге нет – ваши действия!

– Глупо стоять, когда нет препятствий. Я перейду улицу!

– А если Вы находитесь в Германии, где так поступать не принято?

– Я буду ждать зелёный свет.

– Почему? Ведь дорога пустая?

– Не стоит выделяться и привлекать к себе внимание.

– В чём ошибка старухи из «Сказки о рыбаке и золотой рыбке»?

– Жадность фраера сгубила!

– Служенье Родине – это долг гражданина или его почётная обязанность?

– Обязанность почётной не бывает.

– Так значит, долг?

– Лично я никому ничего не должна.

– Вы сможете застрелить котёнка?

– С какой дистанции?

– В упор!

– В упор могу. А в чём проблема? В упор не промахнёшься!

– И Вам не жалко?

– Кого? Котенка? А чего его жалеть? От них в подъезде продохнуть невозможно!

– Продолжите фразу: «На свете счастья нет, но…».

– На свете счастья нет без всяких там «но»!

– Что Вы предпочтёте: синицу в руке или журавля в небе?

– Лично я предпочла бы счёт в Швейцарском банке.

– А если конкретней?

– Журавля!

– В небе?

– Это как получится, но синица мне не нужна.

– Вы хотели бы работать в оранжерее?

– Нет.

– Почему?

– Я не люблю цветы.

– С чем бы Вы смирились быстрее – с потерей зрения или с потерей ног?

– Хрен редьки не слаще!

– В спасательной шлюпке осталось одно место, кого бы Вы взяли в шлюпку с тонущего корабля – женщину с грудным младенцем или штурмана?

– Штурмана.

– Почему?

– Наличие в шлюпке штурмана не намного, но повышает шансы на выживание.

– Какими иностранными языками Вы владеете?

– Английский в пределах школьной программы…

– Это в смысле «читаю и пишу со словарём»?

– Ну, уж извините! До образованности проститутки, промышляющей возле «Интуриста», я пока не дотягиваю.

– Хорошо, что ещё?

– Татарский! В совершенстве! Пишу, читаю и разговариваю без словаря и переводчика.

– Уже неплохо.

– Ещё немного знаю арабский: читаю и немного понимаю разговорную речь.

– Арабский? Приятная новость! Откуда такие познания?

– Отец научил. Он у меня верующий, с первого класса обучал меня Коран читать.

– И последний вопрос: чего ты в жизни боишься больше смерти?

– Боюсь, что через год-другой отец выдаст меня замуж, и я нарожаю кучу детей. Боюсь повторить судьбу своей матери и никогда не вылезти из подвала. Боюсь, что пьяный муж ночью будет меня хлестать по щекам и кричать: «Давай, сучка, двигайся! Двигайся! Что ты у меня как муха сонная»? Боюсь окончить школу с золотой медалью.

– А это почему?

– Папаша из неё себе зубы вставит.

– Я так понимаю, что с семьёй тебя особо тёплые воспоминания не связывают?

– Это Вы правильно понимаете.

– И ещё мне ясно, что ты очень хочешь самореализоваться.

– Чего я хочу?

– Хочешь стать человеком с большой буквы.

– Смотря с какой, – ухмыльнулась Карина. – Например, чудаком с буквы «м» я быть не согласна!

– Юмор – это показатель остроты ума, так что в определённых дозах он приветствуется. Хочешь посмотреть мир не из окна туристического автобуса?

– А что, есть лишний билетик?

– Считай, что ты его уже вытащила. Если ты согласна, то после получения аттестата за тобой приедет мой товарищ и отвезёт тебя на курсы подготовки.

– Курсы подготовки чего?

– Всего! Ты будешь знать и уметь больше, чем все твои одноклассники, вместе взятые, но об этом никто не должен знать, даже твои ближайшие подруги и родители. Для всех ты уезжаешь учиться в школу олимпийского резерва.

– Не поздно ли? Мне ведь почти восемнадцать.

– Не поздно. Я скажу твоему тренеру, что подготовка будет проходить по ускоренной программе.

– Ну, если по ускоренной, – усмехнулась девушка, – то я согласна.

В тот момент она не подозревала, что судьба даровала ей редкий шанс стать курсантом «закрытого» учебного заведения, готовившего специалистов для одной отечественной спецслужбы.

 

Глава 4. Кармен

Ускоренного курса подготовки, конечно, не было. Вместо него были два трудных полноценных года специальной подготовки, которую осилили не все курсанты. Отчисляли с курса тоже тихо, без громогласных приказов и назидательных речей. Просто на следующий день курсант на занятия не являлся, и как складывалась его судьба в дальнейшем, никому не было известно.

Карина за место под солнцем и право выйти из затхлого подвала дворницкой боролась особенно яростно, и когда ей становилось нестерпимо трудно, шептала сквозь сжатые зубы: «Давай, сучка, двигайся! Двигайся! Что ты сегодня как сонная муха»?

После выпускных экзаменов ей и ещё десятку дошедших до финала курсантов объявили приказ о присвоении специального звания «лейтенант» и разослали для дальнейшего прохождения службы.

Карине досталась страна с жарким и сухим климатом, где женщины всем модным нарядам предпочитали паранджу. Паранджа Карину не испугала, более того, пришлась очень даже к месту: не надо рядиться под коренную жительницу. Именно там она провела первую в жизни ликвидацию.

Среди местных племён неожиданно стал набирать авторитет полевой командир, который проповедовал радикальный ислам. Поборником чистоты веры он стал недавно – после возвращения из Арабских Эмиратов, где пару месяцев гостил у дальних родственников.

Родственники оказались людьми щедрыми, потому как всем правоверным, кто становился под зелёное знамя ислама, новоиспечённый лидер вооружённой оппозиции платил валютой. Валюты было много, и цвет её тоже был зелёный. Жаждущий власти и славы воин Аллаха не скрывал, что намерен распространить пламя священного Джихада не только внутри своей страны, но и выступить с этой миссией за пределы государства. Очередной искусственно созданный очаг напряжённости руководству страны, исповедующей так называемый «умеренный» ислам, был не нужен.

В результате многолетней гражданской войны страна была раздроблена на отдельные феодальные княжества, большая часть населения которых влачила полунищенское существование.

Стране требовались не танки, а трактора и сельскохозяйственные машины. Необходимо было поднимать из руин сельское хозяйство, являвшее собой основную часть экономики государства. В этом его горячо поддерживал посол северной страны, поэтому полевого командира единогласно решили по-тихому отправить в райские кущи, к сладострастным гуриям.

Миссию возложили на девичьи плечи лейтенанта Касимовой. Впрочем, в этой стране её так никто не называл. Теперь у неё было другое имя: оперативный псевдоним «Кармен», к которому она быстро привыкла.

Со временем она научилась менять имена и маски так же легко, как модницы меняют платья.

Сама ликвидация заняла меньше минуты, гораздо дольше шла подготовка к финальному выстрелу. Во избежание провала операции требовалось учесть всё до мелочей: место и время проведения операции с точностью до минуты, маршрут движения «объекта», наличие и количество охранников, их вооружение и подготовку к отражению нападения, «легенду» для исполнителя и пути отхода после ликвидации.

Подобраться к «объекту» оказалось несложно: полевой командир был тщеславен: любил в окружении бородатых телохранителей промчаться по центральной улице города на доставшимся ему в наследство после вывода из страны советских войск «УАЗ»-469 с открытым верхом.

Телохранители были набраны из близких и дальних родственников и специальной подготовки не имели. Маршрут «объект» не менял. Вычислили и время поездок: каждую пятницу «объект» совершал послеобеденный намаз, поэтому было решено ликвидировать его на пути к центральной мечети.

Кармен лично прошла пешком весь маршрут в черте города и выбрала место, где эскорт полевого командира, состоящий из трёх джипов, сбрасывал скорость. Это был крутой поворот перед узким переулком, по которому могла проехать только одна машина, да и та с трудом. На краю дороги, сразу после поворота, сиротливо ютилась небольшая лавочка, где торговали фруктами.

Кармен две недели регулярно делала в этой лавочке мелкие покупки, и скоро на женщину в парандже уже никто не обращал внимания.

В пятницу она особенно тщательно выбирала персики, и когда автомобиль с «объектом» приближался к повороту, она успела расплатиться с продавцом и, держа корзину с фруктами в левой руке, повернуться лицом к дороге. Правая её рука под одеждой в это время сжимала рукоятку пистолета, ствол которого был увенчан глушителем.

Когда машины сбросили скорость и стали осторожно въезжать в переулок, Кармен дважды нажала на курок. Средь рёва форсированных автомобильных моторов никто не расслышал два негромких хлопка, после которых поборник чистоты ислама навалился грудью на спинку сиденья водителя.

Кармен отошла за угол лавки и, не останавливаясь, разжала пальцы. Пистолет выпал из-под одежды на серую каменистую землю с негромким стуком, а исполнительница, подражая местным женщинам, склонила голову и засеменила по своим женским делам. Через пять минут она смешалась с пёстрой толпой, а ещё через двадцать минут Кармен постучала в дверь одного неприметного дома. Дверь на секунду приоткрылась, и девушка проскользнула внутрь.

На следующее утро Кармен, переодевшись в армейскую куртку защитного цвета и такого же цвета мешковатые брюки, вышла из ворот гостеприимного дома и села в поджидавший её запылённый джип с тонированными стёклами. На голове девушки была кепи с длинным козырьком, а на отвороте куртки красовался значок, который обычно носят сотрудники общества «Красного креста и полумесяца». Если бы кто-то увидел её в тот момент, то, скорее всего, принял бы за волонтёра этой всемирной организации, среди которых много американцев.

Операция прошла успешно. Руководство страны с жарким и сухим климатом тоже осталось довольно, потому как воины усопшего оппозиционера, перестав получать жалование, разбрелись по аулам, и разговоров о всемирном джихаде больше никто не вёл.

Потом было много похожих операций, и со временем лейтенант Касимова перестала придавать им особое значение. Для неё это была обычная работа, а работу она привыкла делать без огрехов.

Начальство по достоинству оценило её способности, и вскоре Кармен стали перебрасывать из страны в страну – туда, где требовалось одним выстрелом раз и навсегда решить назревшие проблемы. Кармен набиралась «боевого» опыта и цинизма. Через пару лет «смертельных гастролей» по странам третьего мира, она перестала воспринимать «объекты» как живых людей, а на окружающих стала смотреть как на потенциальные «объекты» – без ненависти и жалости, без страха и сожалений.

Но однажды тёмной осенней ночью смерть заглянула и ей в глаза. Это было в маленьком немецком городке недалеко от Берлина. Впервые за много лет она растерялась, и в сложившейся ситуации её первая ошибка должна была стать для неё последней. Её выручил напарник, который страховал её отход, но вместо этого самовольно появился там, где его не должно было быть ни при каких обстоятельствах. Напарник был молод, горяч, и Кармен ему нравилась, поэтому он, вопреки всем инструкциям, пошёл за ней следом.

Когда «объект», бывший агент «Штази», долгое время работавший на российскую разведку, задумал переметнуться к американцам, его было решено ликвидировать – слишком многое было известно старому «рыцарю плаща и кинжала». О том, что нынешние хозяева его так просто не отпустят, «объект» знал, и к визиту незваных гостей, судя по всему, готовился.

Кармен, конечно, поставили в известность, что ей придётся ликвидировать бывшего агента, но то, что «объект» прошёл спецподготовку, она упустила. Более того, не воспринимала его как серьёзного противника. Для неё он был всего лишь старый «стукач», решивший подзаработать на стороне.

Недооценка противника заведомо приводит к поражению. Об этом она вспомнила в тот момент, когда, пробравшись в дом, где, по её расчётам, все давно должны были спать, вдруг почувствовала на затылке смертельный холод металла.

«Ствол! – внезапно поняла она, и от страха в одно мгновенье покрылась холодным липким потом. – Сейчас этот старый пердун нажмёт курок, и пуля угодит мне точно в мозжечок!»

Но вместо выстрела она услышала короткую и неприятную, как щелчок кнута, команду:

– Хальт!

Дальше события стали меняться, как узоры в калейдоскопе. Сначала её натренированное тело, резко согнувшись, ушло с линии огня, после чего левой рукой она должна была перехватить ствол пистолета, а костяшками пальцев правой нанести удар в переносицу, а ещё лучше – в висок. У неё всё получилось… почти! Левая ладонь ощутила холод металла, а правую руку она отвела назад для нанесения удара. Вот только бить было некого, да и ладонь левой руки сжимала не ствол пистолета, а каминную кочергу, которую «объект» держал в вытянутой руке. Пистолет бывший агент, как и положено, держал в правой руке. Дистанция между ними была таковой, что она не могла дотянуться ни до самого «объекта», ни до оружия в его руке. Её оружие тем временем покоилось в кобуре под левой мышкой и первая же попытка достать его была бы пресечена жёстко и без всяких сантиментов.

Следующая картинка в калейдоскопе для Кармен должна была стать последней: вспышка выстрела и темнота. Однако противник повёл себя странно: он вдруг запрокинул голову и выронил кочергу. За секунду до этого прозвучал звучный шлепок – это девятимиллиметровая пуля с противным чмокающим звуком вошла в лоб ветерана тайных операций.

Кармен, не меняя положения тела, скосила глаза в сторону и боковым зрением рассмотрела выглядывающую из-за дверного косяка довольную физиономию напарника.

– Ты где должен находиться? – прошипела она.

Спаситель, ни слова не говоря, растворился в темноте.

Ещё не веря в нечаянную удачу, Кармен склонилась над телом поверженного противника и, нажав кнопку на корпусе маленького фонарика, внимательно всмотрелась в залитое кровью лицо. Следовало убедиться, действительно ли это заказанный «объект» или они с напарником по ошибке «завалили» кого-то другого. Ошибки не было: это действительно был агент, точнее, двойной агент.

– Ничего личного, – прошептала она. – Просто тебе сегодня не повезло.

Через час она с напарником пила коньяк в баре аэропорта. За огромными стеклянными стенами аэропорта висела глухая полночь, поэтому пассажиров в зале ожидания было мало. Напарник улетал куда-то на Ближний Восток, а её отзывали в Москву.

Пили без тостов и ненужных слов – молча и много. Когда алкоголь всосался в кровь, и в её душе не осталось ни стыда, ни страха, она сама взяла его за руку и потащила за собой в дамскую комнату, где сполна расплатилась своим телом – телом, которое час назад он спас от неминуемой смерти. Всё по-честному: за спасённую жизнь расплачивалась она, за отнятую жизнь расплачивались с ней.

Ничего не попишешь – такая работа!

 

Глава 5. Возлюби врага своего

Меня оторвали от дела как раз в тот момент, когда я выяснил, что Карина Касимова ни в какой школе олимпийского резерва не занималась.

Баринов выдернул меня к себе в кабинет в середине рабочего дня, и я второпях попытался доложить ему, что мне удалось выяснить в отношении убийцы Воронцова, но Владимир Афанасьевич и слушать меня не стал.

– Потом, Каледин, доложите, – нетерпеливо оборвал он меня. – Вот выйдете из кабинета и всё подробно укажете в рапорте на моё имя, а сейчас слушайте приказ.

Когда начальство ведёт себя таким образом, ничего хорошего ждать не приходится, поэтому я внутренне сжался и приготовился к худшему. Почему к худшему? Да потому, что высокое начальство свои приказы отменять не любит, и если идёт на такой шаг, то только в самых крайних случаях, когда, как говорил вождь мирового катаклизма: «Промедление смерти подобно»!

– С этой минуты Вы лично приступаете к работе по обеспечению безопасности Борислава Булычёва. Это личный приказ Президента! – повысил голос генерал, заметив мою попытку возразить. – И он не обсуждается!

– Я так понимаю, что выступать в роли личного охранника господина Булычёва я не должен.

– Правильно понимаете, полковник.

– Тогда что именно я должен сделать для безопасности самого известного оппозиционера страны?

– Вы должны выяснить кто, когда, и как именно намерен совершить покушение на лидера Объединённой оппозиции Булычёва.

– Мы располагаем хоть какой-то информацией по этому вопросу?

– Нет! – тяжело вздохнул Баринов. – Всё, что мы имеем – это звонок Президента нашему Директору, с указанием найти и покарать!

– Могу я узнать, почему задача по обеспечению безопасности Булычёва так остро встала именно сейчас?

– Можете, но то, что я до Вас доведу – лично моё мнение, и оно может быть ошибочным. Неделю назад в главном печатном рупоре оппозиции, журнале «Октябрь», была напечатана статья Булычёва «Пять системных ошибок Кремля или почему я не верю Президенту». По большому счёту, это не просто критика Президентских программ экономического развития страны, это программа действий объединённой оппозиции на ближайшие пять лет. Статья наделала много шума и у нас в стране, и за рубежом. Некоторые зарубежные политические обозреватели склонны считать, что в статье Булычёв прямо призывает народ к импичменту действующего Президента. Скажите, полковник, как в этом случае должна поступить законно избранная власть?

– Хм! Лично я предпочёл бы развернуть в прессе открытую дискуссию, в ходе которой постарался доказать политическую несостоятельность оппозиции. Это цивилизованный приём неоднократно использовался западной демократией в условиях политического противостояния.

– Умно, но боюсь, что Вам, полковник, не дадут возможности скрестить шпаги политического острословия в заочной дуэли со своим оппонентом. Его просто убьют! Убьют, и смерть эту «повесят» на действующего Президента, а это действительно попахивает импичментом!

– И кто от этого выиграет?

– Не знаю, не знаю, но если это произойдёт, то кто-то действительно получит очень неплохие политические дивиденды! Возможно, это будет кто-то из второго эшелона объединённой оппозиции, а возможно и наш с вами «заклятый друг» Таненбаум.

– Почему Таненбаум?

– Потому что наши аналитики считают, что он рвётся к власти, и все его действия следует рассматривать, как подготовку к государственному перевороту. Согласитесь, полковник, что устранение действующего Президента путём проведения импичмента – сильный ход. Мы ведь до сих пор не знаем, кто именно себя называет Таненбаумом. Возможно, это политик, который должен заменить отстранённого Президента.

– По Конституции, обязанности отстранённого Президента временно исполняет Глава правительства, – вклинился я в генеральский монолог. – Вы и его подозреваете?

– Я не исключаю любую, даже самую невероятную комбинацию, полковник. Советую и Вам впредь занимать такую же позицию.

– Когда прикажете приступать к выполнению Президентского задания?

– Немедленно! В пятнадцать часов у Булычёва встреча со студентами МГУ, так что советую Вам немедленно отправиться на Воробьёвы горы, и там непосредственно познакомиться с «объектом» приложения Ваших усилий. И примите мой бесплатный совет: не мудрите при встрече, расскажите всё, как есть. Это вызовет доверие, и Вы получите шанс изучить «политическую кухню» нашей оппозиции, так сказать, изнутри. Вопросы есть?

– Есть! Владимир Афанасьевич, по этому делу я работаю один, или за мной опять будут присматривать?

– Скажите спасибо, что за Вами присматривали, а то лежали бы Вы сейчас холодной тушкой в городском морге! Я Вас не сильно смутил? Нет? Тогда запоминайте: работать по своему направлению Вы будете один, по другим направлениям будут работать другие сотрудники Центрального аппарата. Или Вы думаете, что на Вас сошёлся клином белый свет?

– Нет, не думаю.

– А зря! Думать, полковник, полезно, хотя бы иногда.

* * *

Когда я приехал на Воробьёвы горы, Борислав Булычёв уже закончил выступление и в плотном кольце любопытствующих студентов и своих политических поклонников спускался по гранитным ступеням. Глядя на роящихся вокруг главного оппозиционера экзальтированных девиц и стриженых наголо юношей, готовых протестовать против чего и кого угодно, лишь бы протестовать, я понял, что просто так подойти к Булычёву не удастся.

Окинув взглядом припаркованные возле гранитной лестницы автомобили, я безошибочно определил, который из них через пару минут умчит лидера оппозиции на широкие просторы московских проспектов. Это был чёрного цвета «Мерседес» представительского класса. Видимо, оппозиционеры подсознательно, а может, и сознательно копировали черты кремлёвского политического бомонда, словно подчёркивая готовность взять высшую власть в свои натруженные в политической борьбе руки.

Служба безопасности у Булычёва была организована из рук вон плохо. Все охранники, войдя между собой в жёсткую сцепку и играя роль живого щита, пытались оградить охраняемое лицо от посягательств толпы. Случись нападение или какой-либо другой инцидент, они бы оказались зажатыми среди толпы, и все их усилия обезвредить нападавшего были бы тщетны.

Поэтому я беспрепятственно подошёл к оставленному без охраны поблёскивающему черным автомобильным лаком «Мерседесу» и осторожно постучал пальцем в тонированное стекло. Стекло медленно поползло вниз и открыло сонную физиономию водителя.

– Простите, Борислав Адамович в этом автомобиле поедет? – спросил я подчёркнуто вежливым тоном. В ответ водитель нехотя кивнул и, не подозревая, что, выдав местонахождение охраняемого лица в эскорте, совершил непростительную глупость, поднял стекло и вновь сладко смежил веки. – Очень хорошо! – произнёс я и рывком открыл заднюю дверцу автомобиля.

Когда водитель открыл рот, чтобы выдать возмущённую тираду по поводу моего проникновения в отделанное высококачественной кожей автомобильное чрево, я уже удобно устроился на кожаных подушках заднего сиденья.

– Рот закрой! – грубо оборвал я его потуги выразить недовольство и сунул под нос своё служебное удостоверение. – Если не по делу дёрнешься или что-то вякнешь, я тебя на месте порешу! – пообещал я «властелину баранки» и продемонстрировал покоящийся в кобуре под мышкой пистолет. Это произвело сильное впечатление. Водитель послушно закрыл рот, сменил окрас лица с розового на бледно-жёлтый, и, с шумом выдохнув воздух, сдулся и затих.

Булычёв подошёл к автомобилю минут через пять. Водитель дёрнулся, чтобы открыть дверцу, но я, показав кулак, осадил его. Дверцу лидеру оппозиции пришлось открывать самому и со стороны это выглядело очень демократично.

– Василий! Ты что, заснул? – недовольным тоном произнёс Булычёв, усевшись на заднее сиденье. Водитель молчал, и Борислав Адамович глядя на его окаменевшее лицо, как человек неглупый, сразу почувствовал что-то неладное. В этот момент он заметил меня и, чтобы скрыть растерянность, избрал атакующую линию поведения.

– Вы кто такой? – недобрым тоном поинтересовался Булычёв, и, чтобы рассмотреть получше, наклонился в мою сторону.

– Вы сейчас совершили опрометчивый поступок, – произнёс я назидательным тоном. – Вместо того, чтобы уйти в глухую защиту, Вы опрометчиво подставляете свою голову под удар. Поверьте мне на слово, профессионалу достаточно одного удара костяшками пальцев в висок, чтобы место лидера объединённой оппозиции стало вакантным.

– Вы мне ещё и угрожаете? – продолжал наскоки Булычёв, но в голосе уже не было прежней агрессии.

– Скорее предупреждаю. На этом предлагаю обмен любезностями закончить и познакомиться. Меня зовут Кантемир Каледин, я полковник ФСБ. В настоящий момент выполняю приказ Президента по обеспечению вашей личной безопасности.

В подтверждение слов я сунул ему под нос своё служебное удостоверение.

– Мы могли бы поговорить без свидетелей?

– Без проблем! Василий, выйди, покури.

Водитель недовольно засопел и неуклюже выбрался из автомобиля.

– Мне что-то угрожает? – уже спокойным тоном поинтересовался политик.

– Судя по той профанации, что Вы называете охраной – всё, что угодно! А если говорить серьёзно, то, по непроверенной информации, на Вас лично готовится покушение.

– Кем именно и почему сейчас?

– Эти вопросы, Борислав Адамович, Вы просто сорвали у меня с языка! Я для этого к Вам и приставлен, чтобы выяснить, кто и зачем хочет Вас устранить.

– Ну, зачем – понятно, – усмехнулся Булычёв. – Кому-то не терпится въехать в Кремль на белом коне!

– Не рано ли? Действующий Президент, насколько я знаю, в отставку не собирается, и просто так Вам своё место на политическом олимпе не уступит.

– В этом Вы правы! Я не знаю, какой «козырь в рукаве» приберегло для меня его окружение, но, судя по всему, борьба за власть предстоит нешуточная. Однако в одном я уверен точно: я могу не бояться пошлой провокации или удара из-за угла.

– Откуда такая уверенность?

– Поверьте, Президент никогда не будет действовать подло, и то, что он прислал Вас для обеспечения моей безопасности, является наглядным подтверждением моих слов.

– Однако! – удивился я. – Послушать Вас, так Президент для Вас не политический противник, а чуть ли не отец родной! Согласитесь, довольно странные слова для лидера Объединённой оппозиции.

– Я не всегда был лидером оппозиции, а он не всегда был Президентом. Жизнь развела нас по разные стороны баррикад, но было время, когда мы с ним стояли спина к спине, отбивая град сыпавшихся на нас ударов.

– Вы сейчас фигурально выражаетесь?

– Нет, полковник, мои слова следует понимать буквально. Мы с Главой государства учились в университете на одном курсе. Близкими друзьями мы с ним не были, но товарищеские отношения поддерживали. Особенно после того памятного случая, когда нас черт дёрнул махнуть на танцы в чужой район. Мы забрели на чужую территорию, забыв неписаный закон: чужаков бьют! Подвыпившие местные гопники зажали нас в узком проходе между летней танцплощадкой и билетными кассами. Мы стали с ним спина к спине и отбивались, пока не приехала милиция. После этого похода на танцы у Президента и появился пересекающий левую бровь шрам.

– А как случилось, что вы стали политическими противниками?

– После окончания университета наш курс практически весь разъехался по регионам, и в Москве осталась только парочка ребят, поступивших в аспирантуру. Я пятнадцать лет отработал в Западной Сибири, там же после развала Союза начал политическую карьеру, а когда перебрался в Москву, оказалось, что мы с будущим Президентом находимся в разных политических лагерях. Последний раз мы с ним виделись на каком-то политическом форуме, за пару лет до его участия в президентских выборах, и, несмотря на то, что он уже тогда был моим ярым оппонентом, мы сохранили хорошие отношения. Потом его избрали Президентом, а я стал лидером оппозиционного движения и наши пути больше не пересекались.

– Как Вы считаете, может кто-либо из окружения Президента втайне от него готовить на Вас покушение?

– Я ничего не могу исключать, даже такой маловероятный сценарий, что Вы сейчас изложили. Если и есть в стане Президента тайный недоброжелатель, то он не будет рисковать так. Рано или поздно Президенту станет известно о его участии в покушении, и, думаю, простой отставкой этот чиновник не отделается.

– Если верить вашим словам, Вы продолжаете находиться с Президентом в хороших отношениях. Тогда как расценить вашу разгромную статью в «Октябре»?

– Вы имеете в виду «Пять системных ошибок Кремля или почему я не верю Президенту»?

– Вот именно! Некоторые политические обозреватели…

– Бросьте! – резко перебил меня Булычёв. – Не повторяйте этот бред! Некоторым политическим недоумкам очень хочется, чтобы оппозиция и Кремль сцепились в драке, не просто в яростной полемике, а именно в драке, чтобы кровавая пена летела! Это тупиковый путь и для нынешнего кабинета и для оппозиции. Моя статья не является призывом ни к мятежу, ни к импичменту. Моя статья, если хотите, это прежде всего подсказка Президенту. На его месте я бы пошёл с оппозицией на открытый диалог и тем самым заработал себе добавочные политические очки. Можете не сомневаться: кремлёвские аналитики сделают из этой публикации правильные выводы, и выработают практические рекомендации для Президента и его команды. Так было всегда. Я не против использования моих предложений моими оппонентами, но давайте это делать цивилизованно. Пусть Власть открыто признает свои ошибки и правоту наших предложений. Поймите же Вы, наконец! Власть и оппозиция могут и должны сосуществовать в одной политической плоскости. Это как свет и тень, день и ночь! Наличие оппозиции есть признак цивилизованного государства. Отсутствие реальной оппозиции – это диктатура! Власть не должна бояться и гноить оппозиционеров! Оппозиционеры, в свою очередь, должны заниматься законной политической деятельностью, а не выращивать в своих рядах заговорщиков.

– На то и щука в реке, чтобы карась не дремал! – встрял я в страстный монолог Булычёва.

– В упрощённой форме можно представить и так, – согласился со мной главный оппозиционер.

– Теперь я окончательно убедился, что заговор с целью Вашего устранения реально существует, – подвёл я печальный итог.

– Почему? – удивился Булычёв. – Откуда такая категоричность?

– Всё просто: Вы не зовёте Русь к топору!

– Я занимаюсь разрешённой политической деятельностью, а не организацией стрелецких бунтов, – поморщился политик.

– В том-то и беда! Ваш цивилизованный подход в борьбе за президентское кресло многим не нравится, или, как говорят новоявленные политики с татуированными перстнями на пальцах: «Не в масть»! На кону стоят миллиарды, а Вы что-то толкуете про цивилизованные методы политического противостояния. Президент не ошибся: Вас действительно хотят устранить. Вопрос «кто именно» однозначного ответа не имеет: это могут быть как ваши политические соратники, несогласные с вашими методами политической борьбы, так и сторонники «сильной руки», ностальгирующие по временам и методам руководства Великого Кормчего. Представьте себе такой расклад: Вас физически устраняют, и вашу безвременную кончину ставят в «заслугу» действующему Президенту. Оппозиция требует импичмента, её поддерживают левые радикалы и коммунисты. В результате Президента отстраняют, или он сам уходит в отставку, и к власти, попыхивая трубкой, приходит новый товарищ Сталин!

– Вы такую жуть нарисовали, что меня озноб пробрал! – замотал головой Булычёв и зябко передёрнул плечами. – Быть такого не может!

– Почему?

– Потому что для этого нет никаких реальных предпосылок, да и кандидатов на роль нового Сталина в обозримом политическом пространстве не видно.

– Владимир Ильич Ленин сказал бы, что Вы политически близоруки!

– Это я-то политически близорукий? – возмутился Булычёв. – Да я всю российскую политическую кухню знаю, как свои пять пальцев! И все «рецепты политических блюд», что готовятся на этой кухне, знаю не хуже кремлёвских «поваров», то есть политтехнологов!

– Тогда Вы должны понимать, что при желании предпосылки для того или иного политического действа можно создать искусственно, и не ждать, в какую сторону подует «ветер перемен»! Надо создать нового диктатора – создадут! И не столь важно, будет он носить сталинский китель и курить трубку, или на его голове будет красоваться берет «а-ля Че Гевара».

– То есть Вы, полковник, хотите меня убедить в том, что Президент заботится о моей безопасности не из простого человеколюбия, а из-за того, что моя смерть может создать для него массу проблем?

– Я этого не говорил, но между строк Вы читаете, как прожжённый политикан. Не обижайтесь за сравнение.

– Не обижаюсь! Я в действительности такой и есть! Другие в гонке за президентское кресло и не участвуют.

– Насколько я помню, Вы свою кандидатуру в качестве соискателя на звание «Государя всея Руси» ещё не выдвинули?

– Президентские выборы через два с половиной года. Для политика это немалый срок, может поменяться с точностью наоборот. Поэтому я о выдвижении своей кандидатуры ещё нигде и никому не говорил.

– Но ваше участие в президентской гонке подразумевается?

– Безусловно! Если, конечно, доживу!

И словно в подтверждение его слов что-то тяжёлое ударило в багажник автомобиля.

– На пол! – рявкнул я, и, выхватив из кобуры пистолет, вывалился из автомобиля на тротуар. Слава Создателю, это было не покушение: подвыпивший знаменосец, не совладав с порывом ветра, уронил древко огромного белого стяга с изображённым на нём красным рабоче-крестьянским кулаком – символом Объединённой оппозиции – на багажник «Мерседеса».

Пару секунд я стоял на коленях с пистолетом в руке. Наверное, я был смешон. Осознав это, я спрятал пистолет в кобуру под мышкой, поспешно поднялся с колен и встретился взглядом с Булычёвым, который, вопреки моим указаниям, вышел из машины.

– Не смущайтесь, полковник! – произнёс главный оппозиционер, прикуривая сигарету. – В этом мире от трагедии до фарса – всего лишь шаг!

– Поменяйте охрану! – проворчал я недовольным тоном, чтобы как-то скрыть свой конфуз. – А то, неровен час, Вас свои же сторонники угробят.

– Поменяю, – бросил через плечо политик, и, напоследок громко хлопнув дверцей, уехал по своим делам. Оппозиционеры, оставшись без лидера, свернули транспаранты и как-то уж очень быстро растворились среди аполитичного большинства.

 

Глава 6. Был месяц май

Это был обычный майский день – тёплый, омытый предрассветным дождём и расцвеченный утренним солнцем. Первая, ещё не запылённая листва, раскрасила бледно-зелёным колером аллеи и парки города, отчего столица выглядела празднично и торжественно. Горожане, уставшие от весенней распутицы, встрепенулись, расправили плечи, и лица их осветились добрыми приветливыми улыбками. Не секрет, что москвичи слишком сосредоточены на своих проблемах, поэтому, за исключением 9-го мая и 31-го декабря, на их лицах лежит печать недовольства и озабоченности.

Май полностью вступил в свои права, и если не сегодня, так завтра окунётся город в черёмуховую пену и раскроется на ухоженных клумбах весенний первоцвет.

Я люблю этот мимолётный период весны, когда знаменитый сиреневый туман кружит головы любовным дурманом, превращая всех женщин в обольстительных красавиц, а мужчин – в отчаянных храбрецов, способных на любовные безумства.

Год назад, примерно в это же время, меня откомандировали для дальнейшего прохождения службы в Кавказские Минеральные воды. Именно с этого момента и начались мои злоключения. Прошёл год, всего лишь год, а мне казалось, что всё, что случилось на Кавказе, было со мной в другой жизни. По иронии судьбы, ровно через год в такой же чудесный майский день мой начальник, генерал-лейтенант Баринов, вызвал меня к себе, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие:

– Принято решение активизировать работу по операции «Таненбаум», – без предисловий сообщил Владимир Афанасьевич, как только я перешагнул порог его кабинета. – В связи с этим создаётся несколько оперативных групп, которые будут работать автономно друг от друга. Вы назначаетесь старшим группы, и Вам придаётся старший лейтенант Шкурко – ценный и перспективный сотрудник, хотя и молодой, – покачал головой Баринов. – Сегодня у Вас с ним встреча.

– Разрешите узнать, где именно? – сухо поинтересовался я.

Молодого и перспективного сотрудника по фамилии Шкурко я невзлюбил заочно, ещё до нашей с ним встречи. Представьте ситуацию, когда ведущего солиста Большого театра вызывают в дирекцию и говорят: «Для усиления вашей популярности, мы решили приставить к вам помощника – молодого, но очень перспективного товарища – запевалу из хора кубанских казаков. Он Вам будет на сцене ноты держать, а когда у Вас дыхания хватать не будет, он Вам верхнее «ля» вытянет, и денег за это не попросит»!

– В течение суток он Вас сам найдёт, – проскрипел Баринов. – Запоминайте пароль…

Весь день я подсознательно ждал встречи с первым в жизни подчинённым. Почему-то мне казалось, что это будет высокий самодовольный брюнет с украинскими корнями. Почему с украинскими? Да потому что Шкурко!

– Я сам-то толком не знаю, что мне делать по активизации поиска таинственного Таненбаума, а тут ещё подчинённого прислали! – бормотал я себе под нос. – Ладно, как только появится, посажу его за разработку плана оперативно-розыскных мероприятий. Должен же я его когда-нибудь закончить? Должен! Операция близится к финалу, а я, честно говоря, к его составлению и не приступал.

В этот день я задержался на работе до позднего вечера, но в дверь кабинета так никто и не постучал.

К началу выпуска десятичасовых новостей я наконец-то добрался домой. Первое, что я сделал, перешагнув порог родного дома – снял штаны и стянул через голову потную рубашку. После чего, кряхтя и почёсываясь, с удовольствием отправился в ванную.

Стоя под упругими водяными струями, я чудом расслышал трель дверного звонка. Наскоро утерев лицо и намотав на бедра махровое полотенце, я поплёлся к входной двери. С экрана домофона на меня смотрел нахальный подросток в чёрной майке с огненной пентаграммой на груди – «мечта сатаниста» и оловянной серьгой в левом ухе.

Незнакомец невозмутимо жевал жвачку и терпеливо ждал, пока я открою дверь.

Я живу в коттеджном посёлке «Алые паруса», который добросовестно охраняется сотрудниками ЧОП, поэтому случайные посетители исключаются. Это означало, что поздний визитёр забрёл ко мне не по ошибке, а значит, придётся открывать дверь и общаться с ним.

Придерживая полотенце левой рукой, и бормоча нелестные эпитеты в адрес незнакомого посетителя, я открыл дверь.

– Тебе чего? – спросил я мальчишку голосом, лишённым всякого намёка на гостеприимство, и в этом момент заметил, что это не пацан, а одетая в стиле «унисекс» коротко стриженая девица, у которой под майкой с трудом, но угадывались холмики недоразвитых молочных желёз.

– Стриптиз заказывали? – флегматично поинтересовалась девица и сплюнула жвачку на кафель. Это была первая часть пароля.

– Я не сторонник подобных развлечений, – произнёс я отзыв.

– Зря отказываетесь. Всё оплачено! – закончила незнакомка и, отодвинув меня рукой, прошла в квартиру.

«Да-а, манеры у моего напарника оставляют желать лучшего!» – подумал я и пошлёпал босыми ногами вслед за девушкой.

По пути я ухватил с вешалки махровый халат и облачился в него, пока гостья бесцеремонно осматривала квартиру.

– Если не ошибаюсь, старший лейтенант Шкурко? – поинтересовался я, завязывая пояс халата.

– Угу, – бросила через плечо гостья. – Шкурко! Только ты меня так не зови, терпеть не могу эту фамилию!

– А как же Вас прикажете величать?

– Мой оперативный псевдоним «Британик», так что можешь звать меня просто Бритни. Кстати, я не лесбиянка.

– Разве я что-то сказал по поводу Вашего облика?

– Не сказал, но подумал. Все так думают! А зря, мне нравятся ухаживания мужчин.

– И что, есть желающие? – саркастически усмехнувшись, поинтересовался я. В ответ Бритни скорчила гримасу и открыла рот, чтобы дать мне словестный отпор, но не успела.

– Заткнись! – произнёс я тихо, но тональность моего голоса ничего хорошего не обещала.

Я схватил её за худое плечо и резко толкнул от себя. От неожиданности она попятилась и шлёпнулась в кресло.

– Значит так, старший лейтенант! – продолжал я воспитывать «борзого» подчинённого на повышенных тонах. – Я полковник Каледин, а Вы – подчинённый мне младший офицер, и извольте соблюдать субординацию! На брудершафт мы с вами шампанское не пили, поэтому никакого панибратства я не допущу. Не знаю, кто Вам сказал, что со мной можно так беспардонно себя вести, но он явно ошибался. Вы находитесь в чужом доме, поэтому будьте любезны соблюдать правила приличия, а не шастать по комнатам!

– Да я только…

– Молчать! Не нравится работать со мной на таких условиях – вон из квартиры! Можете жаловаться на меня хоть самому Директору, но если хотите работать со мной дальше, то запомните, что наши отношения будут строиться на безоговорочном подчинении и высокой исполнительской дисциплине. Короче, «я начальник – ты дурак»!

– Дура.

– Что Вы сказали?

– Я сказала «дура» – женский род, – покорно пояснила Шкурко, и в этот момент я увидел, как дрожат от обиды её ресницы.

«Ещё женских слёз мне не хватало», – мелькнула мысль.

Возникла неловкая пауза. Начальственный пыл у меня пропал, и я неожиданно почувствовал себя неловко. Молчал я, молчала моя напарница.

– Тебя как звать… по-человечески? – спросил я, чтобы нарушить затянувшееся молчанье.

– Настей, – ответила старший лейтенант, и по-детски шмыгнула носом.

– Хорошее имя. Чаю, Настя, хочешь?

– Лучше водки!

– А по соплям?

– Тогда ничего не надо. Спасибо!

– Ну, раз ты ничего не хочешь, будем устраиваться на ночлег.

– Я лучше, товарищ полковник, пойду. Мы ведь должны были с Вами сегодня познакомиться в неформальной обстановке, вот и… познакомились!

– Поздно уже! Сегодня переночуешь у меня, а завтра… завтра видно будет!

– Нет, я лучше пойду…

– Ещё слово – и в ухо дам! Ну, так как?

– Как прикажете!

– Будем считать, что пришли к консенсусу. Постелю тебе в соседней комнате на тахте. И запомни! Если я утром не найду тебя в квартире, то считай, что твоя служебная карьера – в карьере! Я понятно выражаюсь?

– Более чем!

– Вот и ладушки! Сейчас я тебе пижаму выдам, правда, не по размеру, но зато новую, ненадёванную, и можешь идти в душ.

– Одна?

– Нет, у тебя точно что-то с мозгами! Конечно, одна! Доказывать, что ты не лесбиянка, мне не требуется!

Короткая майская ночь прошла спокойно, без происшествий, и закончилась по-летнему ярким и стремительным рассветом. Проснувшись, я, не вылезая из-под одеяла, прислушался, не доносятся ли из кухни какие-либо звуки. Однако ни звуков, ни дразнящих аппетит запахов из кухни не доносилось. Обычно, если у меня в квартире ночует женщина, то в знак признательности за проведённую в моей постели ночь, она встаёт раньше меня, чтобы приготовить яичницу с ветчиной и сварить чашечку чёрного кофе.

Для меня завтрак с женщиной – это не просто поглощение пищи, это целый ритуал. Накануне вечером я вешаю в шкаф на плечики три чистых рубашки – белую, розовую и голубую, и при этом пытаюсь угадать, которой из них утром воспользуется гостья. Девушки с романтичным настроем выбирают розовую, более практичные особы почему-то предпочитают голубой цвет, а если у мимолётной подруги с похмелья болит голова, то она накидывает на себя белую рубашку. Можете не сомневаться: проверено на практике, и не однажды.

Это майское утро явилось исключением из правил, потому что вчерашняя гостья, завернувшись с головой в одеяло, сладко спала в позе эмбриона, беззаботно посапывая в две ноздри. Это я увидел после того, как тихонько постучал, а, потом, не дождавшись ответа, осторожно приоткрыл дверь.

– Судя по всему, завтрак на две персоны придётся готовить самому! – сказал я сам себе, вздохнул и отправился на кухню.

Через полчаса, прихлёбывая остывший кофе, я с интересом наблюдал, как моя подчинённая с аппетитом поглощает всё, что я приготовил. Глядя на неё, нетрудно догадаться, что нормально питаться она не привыкла. Вероятно, завтрак, состоящий из чашки чёрного кофе, бутерброда с сыром, и сигареты были для неё вершиной кулинарного творчества.

Вопреки моим ожиданиям, Бритни – она же Настя – с утра влезла в свою чёрную майку с огненной пентаграммой на груди, проигнорировав все три приготовленные мной рубашки.

– Руководство проинформировало меня, что ты подающий большие надежды сотрудник, – продолжил я светскую беседу за столом, пододвигая ей тарелку с бутербродами. – Позволь узнать, в какой именно области?

– Так сразу и не скажешь, – нечленораздельно, с набитым ртом, отвечала будущая помощница. – В компьютерах «шарю» неплохо, с людьми схожусь быстро, особенно с неформалами, – и она щёлкнула пальцем по серьге в ухе. – Одно время долго тусовалась с хакерами – в смысле работала под прикрытием. Я у них много чего почерпнула, да на «хаер», в смысле на ус, намотала. Ни в одной «учебке» ничему такому не научат. В общем, на улицах большого города чувствую себя, как рыба в воде! Не пропаду ни при каких условиях!

– У тебя есть, где жить?

– Есть! Комната в общаге, но я там редко появляюсь. Обычно ночую там, где работаю.

– А если работаешь в городе, скажем, в его деловой части.

– Город, товарищ полковник, прежде всего люди. Люди тебе всегда помогут, надо только правильно найти к ним подход. В крайнем случае, сгодится скамейка на вокзале, или чердак.

– Судя по говору, ты не москвичка.

– Я из Рыбинска. Пару лет назад меня выдернули из родного города и бросили на продуваемые всеми ветрами петербургские улицы, познавать изнанку жизни большого города. В общем, это было моё первое в жизни внедрение. Внедриться и стать своей в среде неформалов – это, скажу я Вам, похлеще шпионских романов! В родном Рыбинске у меня был небольшой опыт, но по сравнению с Питером это не в счёт! Однако, к моему удивлению, всё прошло более чем успешно, и через год я перебралась в Москву. Как Вы, товарищ полковник, понимаете, не самовольно перебралась, а по приказу.

– Давай упростим наше с тобой общение: можешь называть меня по имени – Кантемир, но без уменьшительно-ласкательных суффиксов.

– Как скажите, товарищ полковник.

– Я же сказал: Кантемир!

– Хорошо, Кантемир. Только разрешите, я при этом останусь с Вами на «Вы». Мне так спокойней будет.

– Не возражаю. Владимир Афанасьевич ввёл тебя в курс дела?

– А кто такой Владимир Афанасьевич?

– Ты не знаешь заместителя Директора?

– Нет, не знаю. Я, к вашему сведенью, так высоко не летаю. Меня вызвал мой непосредственный начальник, майор Толубеев, и сказал, что меня подключили к проведению операции «Таненбаум» и что с этой минуты я подчиняюсь полковнику Каледину и никому больше! На этом инструктаж и закончился.

– А как ты узнала мой домашний адрес?

– Для меня это не проблема. Я же говорила, что с компьютером я на «ты». Для меня «взломать» базу данных медицинской части, как два пальца… об асфальт! А там на Вас всё есть: и рост, и вес, и чем в детстве болели, и, конечно же, ваш домашний адрес! Да, я там читала, что Вы при выполнении последнего задания контузию получили. Это правда?

– Получил, и что в этом такого?

– Я сначала тоже так подумала, а вчера поняла: зря я этой информации значенья не предала – уж больно Вы нервный! Будто и не начальник вовсе, а прямая и непосредственная угроза для жизни.

– Опять дерзишь?

– Молчу-молчу!

– А зачем ты ко мне домой пришла? Могла бы и в кабинет на Лубянке зайти.

– Не могла! К вам зайдёшь – на всю оставшуюся жизнь «засветишься»! Да и в неслужебной обстановке человек ведёт себя более естественно.

– Да ты, оказывается, не так проста, как кажешься! Хвалю! Апельсин будешь?

– Буду, – и она потянулась к апельсину в моей руке пальцами без малейшего намёка на маникюр.

Апельсин не успел скатиться со стола, а я уже поймал её кисть своей правой рукой, а левой захватил локоть и вывернул на излом. Как я и рассчитывал, она этого не ожидала, поэтому приложилась лицом к столешнице, да так сильно, что гул по кухне пошёл. Видимо, я перестарался, так как следующие пару минут она явно была не в адеквате.

– Имя! – прокричал я ей прямо в ухо. – Твоё настоящее имя! Кто и зачем тебя ко мне послал?

В ответ она испуганно таращила глаза и хватала ртом воздух. Секунд двадцать я дал ей, чтобы прийти в себя, а потом снова громко прокричал в оттопыренное ухо свои вопросы и усилил давление на локоть.

– Ай-а-а-а! – завизжала девушка, судорожно шаря левой рукой в поисках хоть какой-то опоры. Посуда и столовые приборы полетели на пол. Я слегка ослабил давление и дал ей возможность перевести дыхание.

– Настя! Меня зовут Анастасия Шкурко! Позвоните майору Толубееву, он подтвердит. Да не давите так сильно! Вы мне руку сломаете!

– Может, позвоню, а может, и не буду!

– Почему?

– Я не знаю никакого майора Толубеева…

– Но это не значит, что он не существует!

– Для меня достаточно, что ты «прокололась» три раза!

– Я не понимаю, о чём Вы говорите! Я поступила в ваше распоряжение, назвала пароль…

– Это была первая твоя ошибка: вторую часть пароля ты назвала неверно!

– Господи! Ну, какая же я дура! Я сказала: «Зря отказываетесь! Всё оплачено»! А надо было сказать: «Зря отказываетесь! Ваши друзья всё оплатили»! Теперь правильно?

– Теперь правильно, – и я уменьшил нажим на сустав. – Вторая ошибка: ты сказала, что не знаешь заместителя Директора ФСБ Баринова.

– Я знаю заместителя Директора Баринова, но я не знаю его имя и отчества. Я так высоко, как Вы, не летаю, и вообще это не моя тема! Что дальше?

– Не ты одна умеешь пользоваться компьютером. Я официально получил допуск и вошёл в базу данных. Так вот, старший лейтенант ФСБ Шкурко А. В. – это мужчина! Это твоя третья и самая главная ошибка!

– Ну конечно, мужчина! Хотите, скажу, как он выглядит? То, что Вы там видели – это голимая «деза»! Её Толубеев специально в базу данных поместил, чтобы меня не «светить».

– Хорошо. Давай его координаты.

Я отпустил её руку и девушка быстро, без запинки назвала номер сотового телефона.

– Если дёрнешься, пока я буду звонить – сверну тебе шею! – предупредил я Бритни-Шкурко.

– Да пошёл ты…! Контуженый! – и она в сердцах пнула ногой ножку стола, отчего оставшиеся на столешнице предметы полетели на пол.

Сначала я с помощью дежурного по Управлению «пробил» телефонный номер по нашей базе данных. Это действительно оказался номер начальника отдела майора Толубеева.

– Фамилия, имя, отчество! – обратился я к девушке.

– Толубеева? – с удивлением переспросила она.

– Твоё имя и всё остальное! – рассердился я.

– Шкурко Анастасия Владимировна. Старший лейтенант. Личный номер…

Майор Толубеев всё, что говорила Анастасия Шкурко, подтвердил, но меня остановить было невозможно.

– Как старший по должности и как руководитель группы я отстраняю старшего лейтенанта Шкурко от выполнения задания и направляю обратно в ваше распоряжение.

– Вы не имеете права!

– Давайте не будем меряться, у кого больше прав! В этом споре Вы, майор, проиграете! Приказ об откомандировании старшего лейтенанта Шкурко Вы получите в течение дня, – и я отключил телефон:

– Всё слышала?

– Слышала! Только не поняла, за что Вы меня отстраняете?

– Ага, мы снова на «вы»! Это приятно. А отстраняю я Вас, товарищ старший лейтенант, за низкую оперативную подготовку и слабые морально-волевые качества. В одном ты, Анастасия, права: это не твоя тема! Возвращайся к своим неформалам. Возможно, там ты действительно незаменимый сотрудник, а к работе в условиях, когда надо смотреть на три шага вперёд и предугадывать ответный ход противника, ты пока не готова.

Обо всём, что связано со старшим лейтенантом ФСБ Шкурко, я доложил в этот же день лично Баринову. К моему удивлению, он не стал оспаривать мои действия.

– Ну не подошла – так не подошла! – проскрипел он в обычной манере. – Вам, полковник, видней! Не хотите работать с помощником, будете тянуть лямку один!

– Так точно, буду! – гаркнул я в ответ.

С тех самых пор и тяну!

 

Глава 7. Метод исключения

Меня перехватили тёплым майским вечером, в пятницу, когда я, разомлевший от предвкушения предстоящих выходных, шёл от автобусной остановки в направлении коттеджного посёлка «Алые паруса». Машину после командировки на Кавказ я так себе и не купил, поэтому тешил своё самолюбие мыслью о пользе пеших прогулок.

Чёрный «Мерседес», тихо урча хорошо отрегулированным движком, мягко остановился возле бровки, и из него, словно чёртик из табакерки выскочил водитель, привычным движением распахнувший заднюю дверцу чёрного лимузина. Меня приглашали – ясно без слов. Опасности не было, но в душе словно заныла старая рана: предстояла встреча с тем, кого в данный момент я хотел бы видеть меньше всего.

Нестор Петрович с момента нашей с ним последней встречи почти не изменился. Вот только глаза запали, и кожа на скулах натянулась ещё больше.

– А Вы постарели, – сказал я после того, как мы пожали друг другу руки, – но рукопожатие у Вас по-прежнему крепкое.

– Я тяжело переношу разлуку с людьми, которые уходят от меня по-английски, не попрощавшись, – парировал Рождественский и растянул губы в холодной улыбке.

– Я вернулся, – ответил я вполне серьёзно. – А в моей ситуации это не каждому удаётся.

– Вы правы, полковник, – кивнул Рождественский. – События разворачивались так, что даже я поверил в вашу безвременную кончину и опрокинул стопочку за упокой вашей грешной души.

– Теперь есть основание выпить за здравие.

– Согласен, – кивнул Рождественский и достал из кармана плоскую фляжку.

Коньяк был отменный, и я с удовольствием поддержал предложение Нестора Петровича о повторе.

– Я слышал, Президент Вам лично поручил обеспечить безопасность главного оппозиционера страны, – продолжил разговор Рождественский, пряча фляжку обратно в карман.

– Да, это так, – согласился я.

– Вижу, что от этого поручения Вы не испытываете прилива энтузиазма.

– Да какой там энтузиазм! – махнул я рукой. – Кстати, слово-то какое позабытое.

– Это из лексикона времён моей комсомольской юности, – улыбнулся Нестор Петрович. – Так что Вам не нравится в поручении Президента?

– Не то чтобы не нравится… поручение, в общем-то, своевременное. Просто я начинаю теряться, что мне делать: ловить Таненбаума или оберегать лидера объединённой оппозиции?

– Не тушуйтесь, юноша! Что-то подсказывает мне, что эти два вопроса – не что иное, как две стороны одной медали.

– То есть, чем бы я ни занимался, всё сводится к поиску пресловутого Таненбаума!

– Утрируете коллега, но в чём-то Вы правы. Если взять конкретно ваше задание по обеспечению безопасности Булычёва, то участие в покушении на его жизнь господина Таненбаума можно исключить. Скорее это будет заказ от его же сторонников или даже ближайших сподвижников.

– Откуда такая уверенность?

– Так всегда было. Вспомните хотя бы смерть Цезаря: его убили коллеги, можно сказать, политические единомышленники – те, с кем он заседал в Сенате. Друзья и сподвижники часто находятся близко к выдающейся личности. Я бы сказал – недопустимо близко. Они видят, как он ест, сколько пьёт, видят его предпочтения, его человеческие слабости и просчёты. Со временем у них создаётся обманчивое убеждение, что, находясь на его месте, они были бы твёрже, дальновидней, мудрее. С годами убеждение ширится и крепнет, и однажды они решаются занять его место.

– Заговор?

– Естественно! Власть и заговорщики всегда идут по жизни рука об руку, и не торопитесь с выводами, что есть причина, а что следствие. Так вот Таненбаум, по моему мнению, к заговору против лидера объединённой оппозиции никакого отношения не имеет.

– Почему?

– Потому что это не заговор, а типичная авантюра. Допустим, что покушение на господина Булычёва удалось, и он с политической арены сошёл прямо в морг. Вас не коробит такая трактовка? Нет? Тогда я продолжу. Кто от этого выиграет?

– Оппозиция!

– Точнее, лидеры оппозиции. Они, разумеется, попытаются привязать убийство оппозиционного политика к персоне действующего Президента. Однако в это никто не поверит. Президент в политике не дилетант, и сам себя в ловушку загонять не будет. Поэтому он никогда не отдаст гласно или негласно приказ о ликвидации политического противника.

– Если народ не поверит в обвинение оппозиции, и Президент не подвергнется импичменту, тогда нет смысла устраивать это покушение!

– Ах, полковник! Чистая Вы душа! Да им, оппозиционерам, грубо говоря, до фонаря, поверит в их россказни народ или нет! Главное ведь что?

– Что главное?

– Главное, что место лидера оппозиции стало вакантным!

– Будем считать, что Вы меня убедили…

– Я не ставил перед собой такой цели, я просто рассуждал вслух.

– Не придирайтесь к формулировкам. Я хотел сказать, что если инициаторами заговора теоретически являются политические единомышленники Бориса Адамовича, тогда при чём здесь Таненбаум?

– Я как раз и хочу сказать, что Таненбаум здесь ни при чём!

– Помнится, Вы сказали, что обеспечение безопасности Булычёва и Таненбаум – две стороны одной медали.

– Сказал, но при этом не имел в виду, что Таненбаум причастен к заговору, если таковой, конечно, имеется.

– Тогда как прикажете Вас понимать?

– Элементарно, полковник! Когда Вы определите круг и персоналии заговорщиков, то смело можете их вычеркнуть из списка кандидатов на роль таинственного злодея.

– То есть Вы предлагаете использовать метод исключения?

– Вот именно!

– Кстати о заговорщиках! Они реально существуют?

– Этого я не знаю. Информации об этом пока нет, но это не значит, что они не существуют. Просто заговор не вошёл в решающую фазу, когда заговорщики переходят к планированию реальных действий. Именно на этой стадии чаще всего и случается утечка информации.

– Позвольте уточнить, почему?

– Из-за человеческой трусости, полковник. Одно дело разговоры за накрытым столом о тяготах и страданиях России, и совсем другое дело – планирование убийства реального человека. Кто-то из заговорщиков испугается и побежит с доносом. Не могу сказать, что это аксиома, но часто именно так и происходит. Далее спецслужбы курируют подготовку заговора, а в ночь перед покушением берут заговорщиков «тёпленькими». Да что я Вам рассказываю! Вы и без меня всю эту «кухню» знаете! Мой Вам совет: приглядитесь к ближайшему окружению Булычёва. Не может быть, чтобы среди них не было завистников. Зависть со временем превращается в ненависть, а это очень сильный катализатор подспудно зреющих процессов.

– Нестор Петрович! Я искренне благодарен Вам за подсказку, но мне кажется, что сегодня мы встретились не только для этого.

– Правильно, полковник! Ну что же, будем считать, что увертюра сыграна, и мы переходим к главной партии.

С этими словами Рождественский подобно фокуснику ловко выудил двумя пальцами из моего нагрудного кармана пиджака фотографию. Никакой фотографии у меня в кармане не было, но получилось у него эффектно.

– Вы эту девушку ищете? – совершенно другим голосом спросил собеседник и протянул фотографию мне. С фотографии строго смотрела моя недавняя знакомая, Карина. На её плечах был офицерский китель, а на погонах лейтенантские звёздочки. В ответ я молча кивнул.

– Это бывший сотрудник ГРУ, – пояснил Рождественский. – Карина Касимова, оперативный псевдоним «Кармен».

– Это убийца Воронцова! Я узнал её! Да и она сама мне это подтвердила, – сорвался я на крик неожиданно для себя.

– Успокойтесь. Руководство ГРУ само заинтересовано в её поимке. Дело в том, что Кармен была перевербована. Где, когда и кем – мы не знаем, но данный факт, к сожалению, имеет место. Офицер ГРУ оборвал все контакты и в течение трёх лет не выходит на связь. Была неподтверждённая информация, что теперь Кармен работает в качестве наёмного убийцы, и берётся за самые трудные и практически невыполнимые задания. Где сейчас находится Кармен, мы не знаем. Последний раз на связь она выходила три года назад, в Германии. Условленным кодом доложила о выполнении задания и пропала. Перед этим мы послали распоряжение о её отзыве в Москву, но по вызову она не явилась. Разумеется, мы её искали, но безуспешно. Как в воду канула! И вот неожиданно Кармен появляется в самом центре Москве, в вашем, полковник, обществе. Между нами, полковник, как она Вам?

– Если всё известно, почему ГРУ её не задержало? – недовольно фыркнул я, проигнорировав последний вопрос собеседника.

– Не хотели портить вам романтический вечер! Шучу! Не обижайтесь! Мы узнали о её появлении в Москве не сразу, а после того, как она исчезла, оставив после себя труп жены известного политика и тело офицера ФСБ, щедро накачанное наркотиками. Ваш начальник Баринов, как мог, старался скрыть это происшествие, но информация дошла до ушей самого Президента.

– Президента? И что он сказал?

– Он поинтересовался, почему Кармен Вас пощадила. Кстати, полковник, а действительно: почему?

– Когда возьмёте её за «жабры», можете спросить об этом у неё лично, а у меня на этот вопрос ответа нет!

– Ну, кто первый её возьмёт, это вопрос! Может, Вам повезёт больше, чем моим бывшим коллегам из ГРУ.

– Вы хотите сказать, что у меня больше шансов, чем у всего аппарата военной контрразведки?

– С математической точки зрения шансов у Вас с гулькин… нос! Однако есть у Вас что-то такое, что даёт мне основание предположить, что Вы с Кармен встретитесь быстрей, чем специалисты из ГРУ.

– С чего бы это?

– Вы, как громоотвод, притягиваете крупные неприятности и роковых женщин, что, в конечном счёте, одно и то же. И при этом умудряетесь остаться в выигрыше!

– Главный мой выигрыш в том, что я до сих пор жив. Честно говоря, я сам удивляюсь своему везению!

– Так вот, если Вам и на этот раз повезёт, и случай сведёт Вас с Кармен, постарайтесь взять её живой. Ну, а если не получится, действуйте по обстоятельствам.

– Маловероятно, что она ко мне повторно проявит интерес: всё, что ей было нужно – она получила, а моя жизнь ей не нужна.

– Ей нет, но она может понадобиться кому-то другому, и вот тут-то появится она – роковая женщина с пистолетом в руке.

– А почему не со снайперской винтовкой?

– Не её специализация. Кармен всегда работала с «клиентами» в непосредственном контакте.

– Умеете Вы, Нестор Петрович, утешить!

– Как говорила моя жена: «Всё для тебя – и любовь и мечты»!

– Жены у меня нет, моя невеста вышла замуж за моего друга, а последняя женщина, с которой я был близок, сейчас лежит на кладбище. Так что, кроме Вас, Нестор Петрович, больше некому сказать мне слова утешенья.

– Думаю, что Вы в них не очень-то и нуждаетесь. Я ещё раз убедился, что Вы человек сильной воли и любите работать в «поле», а не отсиживаться в служебном кабинете. Кстати, Вам ничего не говорит имя Аскольда Северянина? Нет? Ну и бог с ним! Желаю удачи!

На прощанье мы обменялись рукопожатием и, меня снова удивила его маленькая, но твёрдая, как железо, ладонь.

 

Глава 8. Менеджер «серебряного века»

Случилось это в конце «лихих» девяностых годов прошло века, когда отшумела-отгуляла всероссийская вольница, именуемая в исторических справках не иначе, как «время зарождение и укрепление демократических ценностей», а само количество ценностей, изъятых у российского народа, стало превышать разумные пределы.

Бывшие рэкетиры и строители «финансовых пирамид», а теперь законопослушные предприниматели, ошалевшие от дурных денег и безнаказанности, неожиданно столкнулись с тем, с чем восемьдесят лет назад столкнулись американские мафиози – проблемой легализации капитала.

Американские фискальные службы, понимая, что доказать криминальное происхождение десятков миллионов долларов, лежащих на банковских счетах доблестных последователей Аль-Капоне, не представляется возможным, стали сажать в каталажку владельцев этих самых миллионов за уклонение от уплаты налогов.

В России ситуация сложилась иная: государство в отношении сбора налогов, на удивление и зависть всему западному миру, заняло лояльную позицию, суть которой выражалась в одной фразе: «Хочешь платить налоги – плати! Не хочешь платить – не плати»!

Поэтому регулярно налоги в стране собирали только рэкетиры, которые взяли на вооружение известный рекламный слоган: «Заплати налоги и спи спокойно»! Бизнесмены, которые не хотели платить дань криминалу, тоже спали спокойно, но на кладбище.

И казалось, со временем всё утряслось и «устаканилось»: «деловые люди» выработали умеренный стиль «наездов» на начинающих и матёрых коммерсантов. Коммерсанты, кряхтя и охая, платили бандитам оброк, понимая, что лучше расстаться с частью прибыли, чем потерять всю. Однако такой вольный подход к налогообложению в один не совсем прекрасный миг закончился, и виной этому стала дыра – не просто дыра, а огромная дыра, в государственном бюджете.

– Ты понимаешь, что говоришь? – шипя от возмущения, поинтересовался у министра финансов внезапно протрезвевший Гарант Конституции. – Что значит «нет денег в бюджете»?

– А то и значит, – вздохнул министр растраченных финансов, – нет денег, потому как бюджет пополнять нечем. Водкой сейчас бизнесмены торгуют, то есть частные лица, но налоги не платят. А торговля алкоголем – одна из самых доходных статей нашего бюджета, после торговли оружием.

– А как у нас с торговлей оружием? – охваченный нехорошим предчувствием, снова поинтересовался Президент Всея Руси.

– А кому оно сейчас в Европе нужно? – горестно вздохнув, продолжил министр. – Оружейные склады в бывших союзных республиках разграблены, и теперь каждая уважающая себя семья, кроме велосипеда, холодильника и телевизора, имеет ещё и пару «Калашниковых». Правда, оружие устаревшее, зато в большом ассортименте. Новыми разработками российской «оборонки» сейчас торгуют исключительно прапорщики, да и то со склада, по личной инициативе, так сказать, в обход военной прокуратуры и других государственных структур. А с прапорщиков, как известно, взятки гладки!

– Да, с прапорщика налоги взять нереально! – задумчиво произнёс Глава государства, и, тяжело опустившись в кресло, поискал на столе глазами валидол. – А если взять всех этих проворовавшихся прапорщиков, и всех кто с ними в доле, да и объединить в одну структуру, и назвать её, скажем, «Военторг»? – задумчиво предложил Президент, который в этот момент перешёл в статус Главнокомандующего и, не найдя валидола, по-солдатски принял в качестве лекарства стопку водки. – И тогда налоги брать не с физических лиц, а с юридических? – оживился Президент.

– «Военторг» уже был, – почесал в затылке министр финансов. – Надо какое-нибудь другое название придумать, более современное, например, «Оборонсервис»!

– Звучит непонятно, – покривился Главнокомандующий, – словно ракетную часть с прачечной скрестили, но солидно! Пущай будет этот «Обормот-сервис»! Но с условием! – и он поднял указательный палец. – С условием, чтобы с каждой сделки налоги в бюджет шли!

– И остальные частные предприниматели и всякие там «купи-продай», тоже пусть платят, – оживился министр недостающих финансов. – Чем они лучше прапорщиков? Ничем! Поэтому пусть платят!

– Пусть! – милостиво разрешил Главнокомандующий, снова ставший в этот момент Президентом. – Но только чтобы у меня ни-ни, панимаешь! – и, погрозив кому-то кулаком, уехал на дачу, где продолжил работать с документами, не приходя в сознание.

Вот так в истории новой России был решён вопрос налогообложения.

В этот самый момент на другом конце Москвы, в старинном особнячке, за столом из карельской берёзы, уставленном элитным алкоголем и лёгкими закусками, группа особо предприимчивых москвичей, отягощённая парой-тройкой незаконно нажитых миллиардов, мучительно искала выход из создавшегося положения. Однако мучились они недолго, и для легализации капиталов, нажитых «непосильным трудом», решили учредить банк.

Надо сказать, что в это время банки в стране плодились, словно грибы после летнего дождя, поэтому создание очередного коммерческого банка у налоговой полиции не вызвало ни малейшего подозрения. Более того, капитализация экономики приветствовалась властями, поэтому на открытие банка были приглашены мэр, министр финансов, министр экономического развития, на всякий случай с далеко идущими последствиями – министр МВД, и другие официальные лица.

Банк назвали скромно: «Омега», без всяких креативных выкрутасов, и поместили в самом центре Москвы. Для успешной работы банка быстро и без проблем набрали целый штат опытных работников, среди которых оказался и Аскольд Северянин. Северянин был щуплым, но подвижным, как ртуть, молодым человеком, который ко всему ещё обладал острым умом и склонностью к аналитической работе.

Просиживая в офисе возле компьютера до глубокой ночи, Осколок, как его звали за глаза подчинённые, наутро точно знал, куда, на каких условиях и сколько надо инвестировать «американских рублей», чтобы получить быструю и гарантированную прибыль. Это позволило ему со временем выбиться в главные менеджеры, которые, собственно, и обеспечивали банку эту самую прибыль.

В начале славных дел, когда банк играл роль «прачечной» для отмывки первоначального капитала, отцы-основатели «Омеги» смотрели на активную деятельность менеджеров банка снисходительно, дескать, суетятся людишки, ну и пусть себе суетятся, создают рабочую обстановку. Однако после того, как банк провёл ряд успешных операций по вложению средств, и прибыль банка стала на порядок превышать количество «отмытых» денег, роль Осколка и его команды вышла на первый план.

На момент, когда куранты на Спасской башни торжественно отбили двенадцать ударов, и Россия благополучно простилась с сумасшедшим двадцатым веком, банк «Омега» полностью прекратил рисковые операции и перешёл на вполне легальный бизнес. К этому времени Северянина уже никто Осколком ни в глаза, ни за глаза не называл.

Как главный менеджер «Омеги», он – в прямом смысле слова – имел красавицу-секретаршу, перешедшую ему вместе с просторным кабинетом на четырнадцатом этаже по наследству от предшественника. Кроме того, в придачу к кабинету и секретарше, Аскольд получил так называемый «золотой парашют» – многомиллионное выходное пособие в случае увольнения, и репутацию среди банкиров Москвы наиболее удачливого и опытного менеджера.

От суетливого молодого человека с горящим взглядом осталось только имя. Теперь Аскольд выглядел вальяжно: покрылся жирком, отрастил «чеховскую» бородку, острый взгляд спрятал за дымчатыми стёклами очков, а лобастую голову украшала модная стрижка. Движения его стали неторопливы, речь плавной, а обертоны голоса всё чаще приобретали назидательный тон. Да и сама манера вести диалог выдавала в Северянине большого начальника.

Однажды утром, сидя на планёрке, Аскольд поймал себя на мысли, что не сделал подчинённым ни одного замечания: банк, словно хорошо отрегулированный механизм, работал без его вмешательства.

– И чего я здесь сижу? – задался вопросом главный менеджер. – Смотаюсь я лучше в сауну на лечебный массаж, а то что-то спина побаливает.

В сауне его, как дорогого клиента, приняли с распростёртыми объятиями. Разомлев от обилия виски и женского внимания, Аскольд денег не жалел, чем вызывал у персонала сауны всеобщий восторг.

– Я ведь прямой потомок Игоря Северянина, – уверенно врал главный менеджер, с трудом удерживая в руке скользкий бокал с напитком. – Знаешь, кто такой Игорь Северянин? – обращался он к молоденькой завёрнутой в простыню проститутке Жаннет – урождённой Женьке Крякиной, бывшей абитуриентке театрального ВУЗа, «срезавшейся» на третьем туре.

– Поэт, что ли? – неуверенно отвечала несостоявшаяся студентка.

– Поэт! – трагически восклицал Аскольд. – Не просто поэт, а поэт «серебряного века»! Его молодёжь Москвы и Питера на руках носила! А женщины… женщины его боготворили! Я ведь и сам в юности стихи пописывал. И надо вам сказать, неплохие стихи!

– Неужели? – притворно удивилась Жаннет и незаметно для клиента зевнула. «Сейчас придётся выслушать очередной монолог о загубленной юности, – тоскливо подумала проститутка и ещё плотней закуталась в простынь. – Ладно, пускай талдычит дальше. Время-то всё равно оплачено».

– А я вот свой поэтический дар променял! – тряхнул головой несостоявшийся поэт. – А ведь мог бы быть вторым Северяниным, и это меня бы боготворили и носили на руках!

– Знать, милый, судьба твоя такая! – привычно поддакнула проститутка, рассматривая остатки педикюра на большом пальце левой ноги. – Сейчас-то ты чем занимаешься?

– Сейчас я тупо делаю деньги! – с театральным надрывом выдал менеджер «серебряного века». – Большие и очень большие деньги! Про банк «Омега» слышала? Так вот из моих рук половина Москвы кормится!

Услышав про большие и очень большие деньги, Женька Крякина резко утратила интерес к педикюру и привычным движением, сорвав с себя простынь, выставила вперёд, словно таран, свою молодую грудь с соблазнительно торчащими сосками.

– Да что же ты раньше молчал, милый! – проворковала Жаннет. – Иди ко мне, голубь! Я тебя сейчас согрею!

На следующее утро Аскольд воровато пробрался в свой роскошный кабинет и яростно принялся за работу. Сотрудники входили и выходили из кабинета, загруженные указаниями и срочными распоряжениями. Персонал банка, как и прежде, был с ним необычайно вежлив и учтив.

После обеда его вдруг осенило: вчерашнего отсутствия никто не заметил! Это открытие подвинуло его на новые приключения.

С тех пор мир для менеджера Северянина окрасился в радужные тона нескончаемого удовольствия. Со временем он официально стал работать только до обеда, оставляя вторую половину рабочего дня для «аналитической деятельности», которую в основном проводил в борделях, закрытых клубах и казино. А потом менеджер «серебряного века» и вовсе перестал посещать кабинет.

– Банк прибыль имеет? – вопрошал он у коллег и сам же отвечал он на свой вопрос. – Имеет! Работает стабильно? Стабильно! Рейтинг высокий? Приличный! Так чего мне в кабинете пыль глотать? – выпытывал он у руководства банка, которое пыталось его урезонить. – Зовите меня, когда возникнут проблемы!

И проблемы возникли. Шокированные такой откровенной наглостью члены Совета директоров банка единогласно проголосовали за его увольнение.

– Увольняйте! – беззаботно махнул рукой главный менеджер. – Выходное пособие принесёте мне лично… в сауну! – и, как ни в чём не бывало, уехал к проституткам, заниматься «…анализом состояния финансовых рынков».

Члены Совета директоров ознакомились с количеством нулей в сумме выходного пособия менеджера Северянина, и задумчиво почесали в затылках: дешевле содержать лентяя на зарплате, чем выплатить выходное пособие. Подумали, посчитали, прикинули, и решили своё решение отменить.

– Чёрт с ним! – решили члены директората. – Пусть остаётся! Ведь когда у банка возникнут проблемы, он действительно будет нужен.

Вот так «золотой парашют» одним фактом своего существования спас его владельца от неминуемой беды.

Всю информацию, касающуюся гражданина Северянина, я подчерпнул из интернета. «Жёлтая пресса», конечно, сгущала краски и делала акцент на пикантных подробностях ведущего менеджера банка «Омега» Аскольда Северянина, но в общих чертах картина мне стала ясна. Осталось неясным, зачем Рождественский на последней встрече упомянул его имя? Что именно он хотел сказать, указывая на Северянина?

Вопрос долго оставался без ответа, пока я не запросил информацию на Северянина из базы данных нашей «конторы». Чего-то особо криминального на главного менеджера «Омеги» не было. Правда, в начале нового века следователи Следственного Управления г. Москвы пытались привлечь его и других руководителей банка за противозаконные банковские операции – пресловутую «отмывку» капитала, но то ли не хватило доказательств, то ли кто-то с самого верха, невидимый, но могущественный, дал команду «Фу», но следствие свернули. Я бы сказал, торопливо свернули! Вынесли «Постановление об отсутствии в действиях персонала банка «Омега» события преступления», и свернули!

Потом моё внимание привлёк рапорт сотрудника наружного наблюдения о том, что «объект» Северянин встречался в казино с сотрудником Администрации Президента Воронцовым Николаем Аркадьевичем. Это не могла быть случайная встреча, так как Северянин ждал появления Воронцова. При встрече они обменялись рукопожатием, после чего состоялся короткий разговор. Говорил в основном Воронцов, а главный менеджер кивал. В конце короткого разговора Воронцов шепнул что-то Северянину на ухо, после чего Аскольд в ответ ещё раз молча кивнул и поспешно покинул игровой зал.

Я обратил внимание на дату рапорта – 1 сентября, ровно за три дня до покушения на Воронцова. Как известно, исполнительницей «заказа» была Кармен, бывший офицер ГРУ.

– А может, и не бывший! – неприятно кольнула меня догадка. – Может, на тот момент она ещё была под контролем и как раз исполняла приказ начальника. Тогда получается, что сотрудника Администрации Президента Воронцова устранили по указанию руководства ГРУ? Бред! Военная разведка в местные «подковёрные» игры не вмешивается. Её дело – территории стран вероятного противника. А если Кармен устранила Воронцова уже будучи «свободным охотником», то возникает вопрос: «Кто заказчик»? И как убийство Воронцова связано со встречей главного менеджера банка «Омега»? И вообще, есть ли между этими двумя событиями хоть какая-то связь?

Забегая вперёд, скажу, что ответы на эти вопросы я получил гораздо позже, когда взял Северянина в плотную разработку, и убедился, что никакого отношения к Таненбауму он не имеет, и то, что попал в сферу интересов спецслужб – закономерный результат его безалаберной жизни. А началось всё для Аскольда как обычно – со скандала.

На очередной презентации чего-то коммерческого – то ли очередного торгового центра, то ли сотого телеканала – Аскольд принял на грудь лишнего, поэтому был чрезвычайно весел и говорлив. Невольно привлекая к себе всеобщее внимание, он попал в поле зрения Бажены Збышек – ведущего аналитика журнала «Русский финансист». Бажена опытным глазом быстро определила, что алкогольная эйфория, под действием которой находился Северянин, продлится ещё минут сорок, а потом пойдёт на спад, если, конечно, Аскольд не добавит в свой измученный жаждой организм ещё граммов триста.

Она ловко отделила Северянина от толпы праздных слушателей и увлекла в курительную комнату, где на кожаном диване под кальян надеялась выпытать у ведущего менеджера последние новости из мира финансов. При реализации своего плана Збышек не учла одного: после определённой дозы Аскольд начинал выдавать желаемое за действительное. Делал он это с таким мастерством и таким упоением, что собеседник не мог предположить, что всё, что слетает в этот момент с губ главного аналитика «Омеги» – самый настоящий трёп!

– Поворкуем? – мягким баритональным сопрано поинтересовалась Бажена, передавая мундштук порядком захмелевшему Северянину.

– Без проблем! – заверил её Аскольд и глубоко затянулся ароматным дымом. В голове у ведущего аналитика зазвучали небесные хоралы, и он почувствовал непреодолимую тягу к общению с красивой женщиной.

– Вот с этого и начнём, – предложила Бажена, забросив ногу на ногу. – Расскажите мне по дружбе, у кого нет проблем, у кого они намечаются.

– Бажена! Вы красивая женщина, и неужели Вам интересно слушать всю эту финансовую дребедень? – выдохнул Аскольд вместе с клубами дыма и покосился на красиво очерченные икры собеседницы.

– Не такая уж это дребедень, Аскольд Германович, – улыбнулась женщина, сверкнув безупречными зубками. – Например, для меня это хлеб насущный.

– Так Вы, Бажена, желаете хлеба и…

– …И информации! – перебила его Збышек. – Если, конечно, Вы ею располагаете, – добавила она с невинным видом, намекая на некомпетентность Северянина. Удар по самолюбию главного аналитика был нанесён мастерски. Обвинение в профессиональной некомпетентности Аскольд просто так снести не мог, поэтому решил «добить» собеседницу широтой взглядов и смелостью суждений.

– Финансовый мир – не застывшая субстанция, – начал он издалека, и хмель в этот момент, казалось, покинул его. – В этом мире властвуют свои законы и порой то, что виделось вечным и незыблемым, вдруг распадается в прах, а на вершине финансового олимпа оказывается никому не известная личность, которая железной рукой начинает наводить свои порядки! Что именно Вас интересует: во что вложить непосильным трудом заработанные «баксы», или прогноз инфляции на ближайший год?

– Прогнозы – дело неблагодарное, – наклонившись к нему, вполголоса произнесла Бажена и розовым язычком облизнула пухлые губки. – Что касается выгодных вложений, то это не для меня, так как в акциях я ничего не смыслю. Поэтому просто расскажите последние сплетни, а я постараюсь отделить зерна от плевел.

– Мир наживы и чистогана полон слухов, – глубокомысленно изрёк «финансовый гений» и в очередной раз глубоко затянулся. Дым наполнил лёгкие, всосался в кровь, и Аскольду почувствовал себя весело и беззаботно. «Интересно, что они в табак подмешивают?» – мелькнула мыслишка, но тут же утонула в клубах табачного дыма.

– И о чём же слухи? – спросила Бажена.

Порядком захмелевший финансовый аналитик поднял на красивую женщину осоловелые глаза и выпустил дым через нос.

«Какая же она обворожительная стерва! – восхитился главный менеджер. – Интересно, как она в постели?»

– Уж, не о слиянии ли двух нефтяных гигантов? – продолжала допытываться Збышек.

– Вот видите, даже Вам этот секрет известен, – авторитетно заявил Северянин, хотя ни о каком слиянии двух нефтяных корпораций до встречи с Баженой он не слышал.

– Это будет поглощение или партнёрство на паритетных началах? – ёрзая от нетерпения, уточнила Збышек.

Северянин на минуту задумался. В одурманенном мозге мысли разбегались, как наркоманы во время облавы наркоконтроля, и в логическую цепочку выстраиваться никак не хотели, поэтому он решил отделаться общими словами:

– Условия предстоящей сделки покрыты пеленой секретности, но я думаю, что это будет «брак по расчёту».

– Интересно! – промурлыкала Бажена. – Очень интересно.

Она уже видела на развороте журнала свою фотографию и огромную статью о происках нефтяных корпораций, которые ради собственной выгоды готовы подставить под удар целое государство. Чем именно при заключении сделки корпорации навредят родной стране, Збышек придумать не успела, но это вторично. Главное, что такой авторитетный аналитик, как Северянин, подтвердил муссирующийся слух о слиянии двух нефтяных гигантов.

– Скажите, Аскольд, – медовым голосом произнесла женщина и положила ладонь поверх его руки, – а почему они так долго тянули с принятием решения? Дело в больших деньгах, или… – тут Бажена сделала многозначительную паузу и заглянула в помутневшие глаза собеседника, – …или не давали «добро» на самом верху?

– Не могу утверждать точно, но судя по тому, что именно нашему банку предложено вести финансовое обеспечение этой сделки, вопрос действительно утрясался на самом верху, – глубокомысленно закончил главный банковский аналитик и постарался сконцентрировать взгляд на глубоком декольте собеседницы.

Збышек поняла, что большего из Северянина не вытянуть, легко поднялась с дивана, и, поблагодарив за интересную беседу, покачивая бёдрами, удалилась в общий зал, где гулянье было в самом разгаре.

«Какая божественная попка!» – подумал менеджер «серебряного века», глядя вслед уходившей женщине.

Докурив кальян, Аскольд уже не помнил, о чём пять минут назад говорил с обворожительной журналисткой. Фривольно развалившись на кожаном диване, он сладко уснул, продолжая сжимать в руке ненужный мундштук.

Скандал разразился в тот же день, как только «Русский финансист» опубликовал большую аналитическую статью Бажены Збышек. Статья называлась «Анатомия заговора», и в ней журналистка открыто ссылалась на мнение ведущего аналитика банка «Омега» Аскольда Северянина. Рынок ценных бумаг отреагировал на новость о слиянии двух крупнейших нефтяных корпораций рекордным падением курса акций: никто из акционеров рисковать не хотел. Для руководства банка «Омега» тоже стало откровением их участие в «проекте века», и они потребовали от Северянина объяснений.

Первые пять минут публичной «экзекуции» Аскольд с непонимающим видом вертел головой, пока ему не сунули под нос журнал со статьёй Збышек.

«Сознаться, что это я наболтал по пьяной лавочке? – мучительно думал он, скользя взглядом по строчкам. – Или уйти в «глухую защиту» обвинив журнал во лжи и всё отрицать? Глупо, да и такая позиция меня вряд ли спасёт».

– Меня принудили, – наконец выдавил из себя Северянин.

– К чему Вас принудили? – с трудом сдерживая гнев, сквозь зубы спросил Председатель совета директоров Александр Смолянинов.

– К участию в этом проекте, – пошёл ва-банк Северянин.

– В каком таком проекте? – брызгая слюной на собеседника, разразился гневным криком Смолянинов. – Нет никакого проекта! Нет! Я полчаса назад лично обзвонил участников так называемого «слияния», и никто из них ни слухом, ни духом не ведает о разрекламированном по вашей милости «проекте века». Нет его в природе! Он если и существует, то только в вашем воспалённом сознании! Вы знаете, что сейчас творится на бирже? И кто Вам дал право выступать от имени руководства банка?

– Меня принудили, – упорствовал Северянин.

– Кто Вас принудил? – вклинился в разговор начальник службы безопасности Игорь Морозов.

– Я не знаю, но они сказали, что если я не обеспечу «слив» информации о предстоящем слиянии нефтяных корпораций в прессу, Таненбаум будет очень недоволен.

После этих слов повисла томительная пауза. Аскольд кожей почувствовал, как незыблемая позиция членов директората дала ощутимую трещину, и воочию увидел, как по их лицам пробежала тень сомнения. Разумеется, никакого давления со стороны таинственного Таненбаума на Северянина оказано не было, а гениальная мысль использовать его имя как спасательный круг, пришла в похмельную голову главного менеджера за секунду до того, как он открыл рот.

Аскольд всего на мгновенье скосил глаза на соседнюю страницу журнала, где жирно был набран заголовок статьи «Таненбаум – миф или реальность «теневой» экономики?», и импровизация удалась. Почувствовав нерешительность членов директората, Аскольд перешёл в наступление.

– А что бы вы сделали на моём месте? – спросил он растерявшихся коллег.

– Почему Вы об этом не сообщили мне, а пошли на поводу у шантажистов? – вновь подал голос начальник службы безопасности. – Мы бы приняли срочные меры…

– Меры? – перебил его Северянин и в голосе зазвучали нотки праведного гнева. – Какие меры? Опознали бы мой хладный труп? Не уж, увольте! Лично мне моя жизнь дорога, как память!

– Почему из всего персонала банка выбор шантажистов пал именно на Вас? – не унимался Морозов.

– Они сказали, что моё мнение среди финансовых аналитиков вызывает доверие, – пробормотал Аскольд, имитируя растерянность.

– Следует ли из сказанного Вами, что Таненбаум заинтересовался деятельностью нашего банка? – после короткого раздумья спросил Смолянинов, продолжая с недоверием поглядывать на Северянина.

– Не думаю, – уверенным тоном продолжил импровизировать Аскольд. – У меня создалось впечатление, что он использовал нас, чтобы добиться падения цен на акции. Возможно, он или его люди решили сыграть на бирже по-крупному.

– Я немедленно займусь этим, – пообещал Морозов, преданно глядя в глаза Смолянинову.

– Займитесь! – кивнул головой председатель Совета директоров. – И пока идёт разбирательство, попрошу Вас, Аскольд Германович, воздержаться от публичных заявлений. На этом, пожалуй, и остановимся. Все свободны!

Разумеется, расследование, проводимое начальником службы безопасности банка Морозовым, никаких результатов не дало. Однако руководство банка «Омега» решило Северянина не трогать, и оставило в покое, до очередного скандала.

Всё это мне рассказал сам менеджер «серебряного века» в моем кабинете на Лубянке. Сначала разговор между нами не клеился. Однако я сумел убедить его в том, что ничего из его показаний достоянием гласности не станет, и со стороны работодателей ему ничего не грозит. Северянин рассказал мне всё без утайки, как на исповеди.

Выяснилось, что никакого отношения к таинственной личности Таненбаума он не имеет, а его встреча с ныне покойным Воронцовым была продиктована чисто деловыми отношениями: в последние годы жизни Воронцов увлекался игрой на бирже, и Северянин за десять процентов от полученной прибыли консультировал азартного чиновника.

После допроса я подписал ему пропуск и отпустил на все четыре стороны.

Казалось, время на разбирательство с Северяниным потрачено зря, и я злился, что пошёл на поводу у Рождественского. Однако это мне только казалось.

 

Глава 9. Охота на «Трёх слонов»

Маленькая чашка кофе на пустом офисном столе смотрелась одиноко и потерянно. Я смотрел в крохотную ёмкость с чёрным аппетитно пахнущим содержимым, и, не поднимая глаз, слушал рассказ хозяина шикарного кабинета.

Нельзя сказать, что назначенная встреча была неприятна, скорее наоборот. За этим столом я однажды сиживал. Было это в моей прошлой милицейской жизни, когда я, майор полиции Васильчиков, напросился в гости к владельцу корпорации «Три слона» господину Китаеву.

Теперь ситуация была другая: Владлен Борисович не знал, что в настоящий момент перед ним не майор полиции Васильчиков, а полковник ФСБ Каледин. На мне был гражданский костюм и Китаев решил, что я переоделся специально для того, чтобы не «светиться» в его офисе и не вызывать среди подчинённых ненужный ажиотаж.

Телефонный звонок застал меня в тот момент, когда я выходил из кабинета Баринова. Владлен Борисович нашёл меня по визитке, которую я вручил ему после нашей последней встречи, и попросил приехать для приватного разговора.

– Ладно! Побуду ещё немного полицейским, – решил я. – С меня не убудет, – и поехал на встречу с Китаевым.

После нудного разговора с начальством мне не очень хотелось оставаться в своём кабинете, к тому же интуиция подсказывала, что по мелочам Китаев помощи просить не будет.

И вот я сижу, склонившись над чашкой чёрного кофе, и слушаю дрожащий голос перепуганного бизнесмена.

– Мне казалось, что этот кошмар в прошлом, – нервно покусывая губы, пояснял Китаев. – Однако не зря говорят, что призраки прошлого иногда возвращаются.

– И что же такого сказал Вам призрак? – поинтересовался я, отпив глоток горьковатого напитка.

– Вам легко шутить! – вздохнул Владлен Борисович, – А мне не до шуток. Вот, читайте сами. Этот текст сегодня пришёл на мой электронный адрес. Я специально распечатал его для Вас.

– Вы сохранили текст в электронной почте?

– Нет, но в этом нет моей вины. Текст кто-то удалил, я едва-едва успел его распечатать.

С этими словами Китаев передал мне короткое письмо, распечатанное на принтере. Я пробежал глазами текст, потом прочёл ещё раз, но уже более вдумчиво, обращая внимание на выражения и обороты речи.

«Дорогой друг!

Счастлив сообщить Вам, что прежняя договорённость о строительстве Иркутского лесоперерабатывающего комбината остаётся в силе. Надеюсь, Вы не забыли наши требования по обустройству северной резиденции, которую я решил назвать «Полярной звездой». Думаю, Вам следует незамедлительно приступить к распродаже своего московского бизнеса и сосредоточиться на реализации северного проекта в рамках нашей с Вами прежней договорённости. В это непростое для всех нас время я постараюсь незримо находиться рядом с Вами, помогать и опекать Вас.

Да поможет Вам Бог.

Ваш друг и единомышленник».

– Странная какая-то анонимка, – произнёс я, и впервые за время встречи посмотрел Китаеву прямо в глаза.

– Если бы план строительства лесоперерабатывающего комбината не исходил от моей прежней сотрудницы, я счёл бы это письмо чей-то злобной шуткой, – пробормотал Владлен Борисович и отвёл взгляд. – О строительстве под Иркутском знали всего лишь несколько человек: моя бывшая подчинённая Агнесса, я, начальник отдела Шестопёров, его жена, и Вы, товарищ майор.

– Вы забыли ещё одного человека.

– Разве? И кого именно?

– Вашего «друга и единомышленника» – человека, по наущению которого действовала Агнесса, и который сегодня напомнил о себе таким тривиальным образом.

– Вы знаете, кто это?

– Не совсем. Во время нашей последней встречи Агнесса рассказала мне, что её «опекал» пожилой и, по-видимому, имеющий непосредственное отношение к властным структурам мужчина. Из скромности он не сообщил о себе никаких данных.

– И что же прикажите мне делать в этой ситуации?

– Ничего. Живите и работайте как прежде. Угроз письмо не содержит…

– Подождите! – торопливо перебил Китаев. – Как это не содержит? А обещание автора послания быть со мной незримо рядом – это, по-вашему, не скрытая угроза?

– Владлен Борисович, вся эта чехарда не более чем неуклюжая попытка «выдавить» Вас и ваш бизнес из Москвы. Не думаю, что автор письма перейдёт к активным действиям.

– Вы не думаете! А где гарантии?

– Гарантий нет, но Вы же понимаете, что сразу Вас прессинговать не будут. Если за всем этим действительно стоит серьёзный криминал, то сначала последует предупреждение, а уж потом…

– Что потом? – снова нервно перебил Китаев. – Потом взорвут меня вместе с машиной или наймут снайпера?

– Владлен Борисович, Вы действительно это письмо воспринимаете так серьёзно, или я чего-то не понимаю?

– Я Вам не всё сказал, – замялся Китаев. – До меня дошли слухи, повторяю, только слухи, но меня они насторожили.

– Конкретней, пожалуйста! Какие слухи? О чём?

– Кое-кто считает, что за всем этим стоит не просто криминал, за этим стоит… Таненбаум!

– Так и хочется сказать Вам в ответ что-нибудь едкое! Владлен Борисович, а не Вы ли меня в этом кабинете уверяли, что Таненбаум не что иное, как миф? Теперь Вы утверждаете, что Таненбаум реален, и угрожает лично Вам.

– Может, Вы, майор, в чём-то и правы, и, как говорится, «у страха глаза велики», но жизнь у меня одна, и надо прожить её… короче, умирать мне что-то не хочется.

– Хорошо. Давайте попытаемся провести хотя бы поверхностный анализ этого послания.

Я пододвинул к себе листок с текстом и замолчал на добрые десять минут.

Через десять минут Китаев стал выразительно поглядывать на дорогие ручные часы и проявлять другие признаки беспокойства.

– Долго ещё? – наконец не вытерпел бизнесмен, косясь на мои ухищрения с текстом.

– Нет, скоро закончу, – не поднимая головы, ответил я, продолжая делать карандашом пометки в тексте. – Готово! – гордо произнёс я и бросил карандаш на чёрную столешницу.

– Я весь во внимании, – вежливо отозвался Китаев, но в голосе веяло нотками недоверия.

– Начнём с того, что текст безликий, – начал я тоном преподавателя, в сотый раз читающего лекцию нерадивым студентам. – Нет ни имени, ни фамилии, к кому обращается ваш «друг и единомышленник», ни подписи. Обычно такое послание составляют опытные анонимщики, или агенты, которые…

И тут меня осенило! Я осекся и замолчал, потом скомкал бумагу, над которой старательно работал четверть часа и выбросил в урну.

– Что Вы делаете? – взвыл Китаев и, не поленившись, достал из урны скомканный листок и сунул в карман пиджака. – Что Вы делаете? Это же единственная улика!

– Забудьте! – пересохшим от волнения голосом произнёс я. – Забудьте всё, что я Вам здесь наговорил!

– Я Вас не понимаю, майор! – повысил голос хозяин кабинета. – И ведёте Вы себя очень странно. Наверное, я зря обратился к Вам за помощью. Назовите сумму, которую я Вам должен за вашу консультацию, и…

– Вы мне, многоуважаемый Владлен Борисович, ничего не должны! – перебил я Китаева. – Более того, это я Вам должен поставить бутылку самого дорогого коньяка, за то, что Вы натолкнули меня на мысль.

– Неужели! Может, поделитесь результатами озарения?

– Сейчас не могу, не имею права, но одно могу сказать твёрдо: Вам ничто не угрожает. Вся эта бодяга направлена не на Вас.

– А на кого же?

– Вы удивитесь, но это письмо предназначено для меня.

– И поэтому пришло на адрес моей электронной почты! – хмыкнул Китаев. – Ну, Вы даёте! Вот что, майор, в память о ваших былых заслугах дам Вам бесплатный совет: прекращайте пить дешёвую водку, а то глупеете прямо на глазах!

– Это совет из личного опыта? – не удержался я от колкости.

– Спасибо, что нашли время для визита, – холодно произнёс Владлен Борисович и встал с кресла. – Вас проводят, – и, не глядя на меня, нажал кнопку вызова.

Предназначенная мне чашка кофе так и осталась стоять на столе недопитой.

Провожали меня, точнее, конвоировали до выхода бравые охранники, каждый из которых был выше меня на целую голову. Они чутко уловили настроение хозяина, поэтому со мной не особо церемонились, и на выходе показалось, что один из них с трудом сдержался, чтобы не дать мне на прощанье пинка под зад.

Но я не в претензии: мне необходимо было как можно быстрее покинуть территорию офиса, пока Китаев не обнаружил у себя в кармане скомканный чистый лист. Этому нехитрому фокусу меня обучила одна очаровательная иллюзионистка, которая на заре офицерской юности по чистой случайности оказалась в моём холостяцком бунгало.

Через час над текстом «колдовали» спецы из моей «конторы». А ещё через пару часов я держал в руках заключение экспертизы, из которого следовало, что, несмотря на скудность предоставленного для исследования материала, можно сделать предположение о том, что данный текст составлен лицом, имеющим опыт работы с шифрограммами. На это указывали характерные речевые обороты, построение фраз, лаконизм и использованный в записке словарный запас.

Первым моим желанием было поделиться новостью с Бариновым, и я схватился за телефон, но остановился.

– Остыть! – сказал я сам себе и сел за рабочий стол. – Ну и что из того, что письмо Китаеву направил какой-то бывший офицер спецслужбы? Сейчас много товарищей с седыми висками и стальным взглядом, выйдя на пенсию, идут в услужение крупному капиталу. Возможно, кто-то из конкурентов Китаева использовал бывшего аналитика из ГРУ или ФСБ для того, чтобы удалить его и его бизнес из Москвы.

Точнее сказать, не просто удалить, а использовать потенциал «Трёх слонов» в своих интересах. Фирма им нужна, и нужна целиком, вместе с Китаевым, но не здесь, а под Иркутском. Вот они и «наехали» повторно на Китаева, пытаясь «продавить» свой план. План, честно говоря, глубиной проработки и оперативным замыслом не блещет. Неуклюжий какой-то план. Китаев, конечно, испугался, но на этом всё и заканчивается. Не побежит основатель и владелец «Трёх слонов» при первой угрозе из Москвы, и бизнес свой распродавать не станет. Возможно, за этим последуют акции устрашения в виде взорванного автомобиля или имитации неудавшегося покушения, после которого Китаев останется жив, но не более. Убивать они его не будут, им это невыгодно: во-первых, после его смерти не с кем вести переговоры, а во-вторых, тело не успеют предать земле, как «Три слона» будут мгновенно растащены по кускам родственниками безвременно усопшего бизнесмена.

Но это, так сказать, будни российского большого бизнеса, и к личности Таненбаума добытая мною информация не имеет никакого отношения. В кабинете у Китаева я тоже предположил, что письмо направил бывший «силовик» – на это указывала хорошо знакомая по шпионским романам фраза «Да поможет Вам Бог». Именно так подписывались шифровки из вражеского разведцентра для агента, тайно внедрённого в рабочие массы строителей коммунизма.

Я мгновенно сопоставил показания бывшей сотрудницы «Трёх слонов» Агнессы Винтер о том, что курировавший её неизвестный мужчина принадлежал к одной из спецслужб, и своё предположение о том, что письмо Китаеву написано бывшим сотрудником спецслужбы. Получалось, что я имею дело с одним и тем же фигурантом.

Получалось, да не очень! Как любит говорить мой начальник Баринов, «Это всего лишь ничем не подкреплённая версия, которая, как и любая версия, имеет право на жизнь»!

И почему я решил, что послание направлено мне, а не Китаеву? Да потому, что таинственный куратор Агнессы с большой долей вероятности знал, что его помощница удалена из фирмы не без моей помощи. Из этого следует, что Китаев, получив очередное предложение переехать в Сибирь, не ограничится силами службы собственной безопасности, а вновь прибегнет к моим услугам. Хм, очень даже может быть! После электронной анонимки до Китаева целенаправленно довели сплетню о том, что за всем этим стоит неведомый, но очень страшный и ужасный злодей по прозвищу Таненбаум. Спрашивается: зачем?

На этот вопрос существует два варианта ответа: либо Таненбаум действительно существует и пытается увести меня на ложный след, подсунув в качестве приманки «Три кита», либо никакого Таненбаума в данной ситуации нет и в помине, и аноним, используя его имя, пытается окончательно запугать Китаева и «выдавить» его бизнес из Москвы в Иркутск.

Дался им этот Иркутск! Что они в нём нашли, и почему свою резиденцию «Полярная звезда» неведомый мне «друг и единомышленник» намеревается строить именно там? И так ли эта резиденция ему нужна? Возможно, это только предлог для того, чтобы убрать Китаева с рынка.

Вопросы в моей голове множились, как микробы во время эпидемии гриппа. Не знаю, как бы я из этой ситуации выпутался, если бы не вторая за день незапланированная встреча.

 

Глава 10. Тропою ложных истин

На этот раз мне позвонил Аскольд Северянин, с которым последний раз я виделся месяц назад в приватной обстановке моего кабинета. То ли в знак благодарности за благополучное разрешение кризиса, который он сам же и создал, то ли просто с перепуга, но Аскольд Германович решил срочно поделиться со мной случайно обретённой информацией.

– Возможно, то, что я хочу Вам сообщить, и не имеет для Вас большого значения, – дрожащим от волнения голосом нашёптывал в телефонную трубку «менеджер серебряного века», – я не специалист по вопросам безопасности, и не мне решать, но я был бы Вам благодарен, если бы Вы нашли возможность встретиться со мной.

– Когда? – попытался я перевести маловразумительное блеянье в деловое русло.

– Когда Вам удобно! – обрадовался Северянин.

– Вы могли бы приехать на то самое место, где мы с Вами расстались прошлый раз? – иносказательно задал я вопрос на случай несанкционированного прослушивания.

– Давайте лучше встретимся на нейтральной территории, – после короткого раздумья предложил собеседник, припомнив не особо уютный интерьер моего кабинета на Лубянке. – Я через час собираюсь забрать своё авто из автосервиса, и могу подъехать за Вами…

– К метро! – перебил я Северянина. – Вы знаете, куда именно!

– Да, знаю, – подтвердил мой собеседник и повесил трубку.

Мы сидели в маленьком уютном кафе на окраине Москвы и пили довольно приличный кофе. Северянин заметно нервничал и поэтому много курил.

– Хорошо, что мы выбрали столик на террасе, – между делом заметил я. – Иначе моё пребывание в кафе было бы сродни визиту в газовую камеру.

– Простите! – эмоционально отреагировал Северянин и яростно затушил в пепельнице сигарету. – Значит, после того, как я сблизился с Ирэн, я по её рекомендации стал посещать один закрытый клуб, – продолжил Аскольд, и, чтобы чем-то занять руки, стал нервно листать меню. – Это закрытое заведение, у него даже названия нет, и если бы не протекция моей новой пассии, меня бы к этому заведению и близко не подпустили. Вы будете смеяться, но это именно тот случай, когда количество миллионов, которыми вы владеете, не имело никакого значения. Богатых и очень богатых людей в Москве хватает, но немногие являются членами этого частного клуба.

Находится клуб в шикарном особняке, который пару лет назад был возведён вопреки всем правилам и запретам в природоохранной зоне. Представьте себе: все заинтересованные инстанции об этом знают, но почему-то делают вид, что ничего не происходит!

– Обычная коррупция в высших эшелонах власти, – пояснил я. – Не пойму, что именно Вас удивляет?

– Не скажите! – вдруг понизил голос собеседник. – Всё не так просто, как кажется. Вот, например, певица Анна Трубачёва пользуется заслуженной любовью россиян, но это не остановило чиновников, когда выяснилось, что забор её загородного дома на двадцать метров «въехал» на природоохранную территорию. Помните, какой был скандал?

– Помню, а кому именно принадлежит этот закрытый клуб?

– Вот здесь и начинается какая-то чертовщина! – с нескрываемым восхищением произнёс Северянин. – Владельцем особняка и соответственно клуба является некто Аркадий Бояринцев – личность, скажу Вам, ничтожнейшая! Откровенный мот и прожигатель жизни, и к тому же ещё страшный бабник! Корчит из себя таинственную личность, а сам толком двух слов связать не может. Этакий граф Монте-Кристо из Орехово-Зуева!

– И это не вызывает у меня никакого удивления, – охладил я пыл рассказчика. – Сделать из дерьма конфетку при помощи больших денег – коронный номер нашей новоявленной элиты. Все перечисленные Вами черты характера господина Бояринцева как нельзя лучше укладываются в жизнеописание местных нуворишей. Ну а то, что он напускает в отношении себя тумана, так это чем бы дитя ни тешилось! Пока, Аскольд Германович, я не вижу никакого криминала в вашей занимательной повести.

– Вы раньше слышали об Аркашке Бояринцеве? – придвинулся ко мне Северянин. – Хотя бы в одной «жёлтой» газетёнке его фамилия хоть раз мелькала? Или хотя бы в одной ориентировке по организованной преступности Бояринцев проходил?

– Нет, – покачал я головой. – Об Аркадии Бояринцеве я никакой информацией не располагаю, и он раньше нигде не «светился».

– Вот именно! – снова понизил голос Аскольд. – Он не мафиози, не мошенник, не карточный шулер, не любовник престарелой миллионерши, а живёт, как баловень судьбы, и деньгам своим счёту не знает. У меня создалось впечатление, что особо больших денег у него нет, а за него кто-то таинственный и до неприличия щедрый регулярно платит по счетам.

– Нетрадиционная сексуальная ориентация отметается?

– Полностью! – замахал руками Северянин. – Я же говорил, что он ни одной юбки не пропускает!

– Богатые родственники?

– Аркадия воспитывала Анастасия Бояринцева, родная тётя по материнской линии, которая всю жизнь проработала преподавателем русского языка и литературы в средней школе и, следовательно, большими капиталами не обладала. Мать Аркадия, Екатерина Бояринцева, умерла, когда ему исполнилось семь лет.

– А отец?

– Отец с семьёй не проживал, и личность его была до недавнего времени никому неизвестна. В анкете в графе «отец» Аркашка всегда ставил прочерк.

– Тётушки и дядюшки в Дальнем зарубежье имеются?

– Это маловероятно. Спонсирует Аркашку кто-то из местных, из москвичей.

– Так где здесь угроза для конституционного строя? Из всего того, что Вы мне рассказали, я могу подозревать Аркадия Бояринцева только в уклонении от уплаты налогов и даже это надо доказывать. Налоги, уважаемый Аскольд Германович, это не сфера деятельности ФСБ. Рекомендую Вам обратиться к господам из Финансового мониторинга.

Северянин недовольно поморщился: его раздражало то, что я никак не хочу проникнуться подозрительностью по отношению к любимчику фортуны Аркадию Бояринцеву.

Он взмахнул рукой и подозвал к столику официанта.

– Коньяк, – сделал короткий заказ банковский аналитик.

– Французский, армянский, дагестанский? – так же коротко уточнила официантка.

– Французский.

– Сколько?

– Двести.

– Что ещё к коньяку заказывать будете?

– Лимон.

– Это всё?

– Всё!

Северянин снова закурил.

– Знаете, полковник, такой диалог мог произойти только в русском ресторане, – выпустив струю табачного дыма, задумчиво произнёс «менеджер серебряного века». – В Париже, когда заказываешь коньяк, гарсон не спрашивает: «Месье, сколько коньяка Вам принести»? Он просто приносит коньяк в пузатом бокале и ставит его на салфетку перед вами.

– Двести граммов без закуски – не слишком ли много для серьёзного разговора?

– Не слишком. Коньяк – не водка, его залпом не пьют. Напитки, особенно если это напитки из знаменитых виноградников Пятой республики, принято смаковать.

– Я так понимаю, что наш разговор на этом не закончен?

– Правильно, господин полковник, понимаете.

– Я мысленно с Вами уже попрощался, но, судя по всему, Вы надеетесь меня заинтриговать. Интересно, чем именно?

– Для начала закажите себе выпивку, а то мне как-то не по себе, словно я отмечаю рождество в обществе трезвенников.

– Благодарю Вас, но что-то не хочется.

– Вы язвенник или просто не хотите составить мне компанию?

– Я на службе. Кстати, Вы сейчас тоже не на рождественских каникулах, а ведёте себя, как сибарит на Лазурном берегу.

– Полковник! Не читайте нотаций, я этого не люблю.

– Мне жаль! – холодно произнёс я, вставая из-за столика.

– Чего именно? – не понял Северянин.

– Бездарно потраченного времени. Счастливо оставаться.

И тут произошло то, чего я от «белого воротничка» Северянина никак не ожидал: он неожиданно схватил меня за отвороты пиджака и силком усадил на место. Я открыл рот, чтобы, перед тем как разбить наглецу нос, выразить своё возмущение, но Аскольд с ловкостью фокусника извлёк из бумажника белый прямоугольник визитки и небрежно бросил на стол.

– Это для Вас, полковник, – произнёс Северянин, делая очередной глоток коньяка.

Я взял визитную карточку и внимательно вгляделся в чёрный безыскусный шрифт. На визитке не было ни золотого тиснения, ни виньеток с занятными завитушками, ни геральдических гербов – только надпись на незнакомом языке, которая ниже была продублирована на английском.

Ещё не вчитавшись до конца в текст, я понял, что где-то это я уже видел.

– У Вас должна быть такая же, – подсказал Северянин и спрятал бумажник из крокодиловой кожи во внутренний карман английского костюма.

Я последовал его совету: проверил портмоне и выудил на свет божий точно такую же визитку. В этот момент я наконец прочёл на белом прямоугольнике фамилию: Майкл Стравински. Я никогда не был знаком с господином Стравински, но хорошо помнил, что визитку мне вручил мой школьный друг Игорь Сафонов во время утреннего визита ко мне на квартиру, после прилёта из Малайзии.

– Откуда она у Вас? – задал я вопрос Северянину.

– Сегодня в автосервисе ко мне подошла милая девушка и, улыбаясь, вручила эту визитку. Я автоматически спрятал визитку в бумажник, даже не прочитав, что на ней написано.

– Просто так вручила визитку и ничего не сказала?

– Сказала. И то, что она сказала, меня удивило больше, чем все приключения Аркашки Бояринцева! «Я знаю, с кем Вы сегодня встречаетесь, – сказала она. – Передайте ему эту визитку».

– А Вас, господин Северянин, не смутило, что на визитке мужское имя?

– Я же говорил, что не читал, что на ней написано.

– А откуда Вам известно, что у меня есть такая же визитка?

– Со слов юной незнакомки, которая, кстати, уехала из автосервиса на очень дорогом спортивном автомобиле.

– И Вас не смутило, что девушка знала о нашей с вами предстоящей встрече?

– Вы знаете, я в тот момент об этом почему-то не подумал, а вот сейчас, после ваших слов, начинаю понимать, что наша встреча, как у вас говорят, под «колпаком».

– Вот именно. Они не знали, где мы с вами встретимся, но в телефонном разговоре Вы упомянули, что будете забирать авто из автосервиса. Для специалиста вычислить, где именно ремонтировался ваш автомобиль, не составляет труда. Именно в автосервисе Вас и перехватили.

– Полковник, говоря «они», Вы кого имели в виду?

– Я имел в виду группу лиц, заинтересованную в негласном получении информации, которую Вы мне собирались сообщить. Что ещё успела сказать Вам юная незнакомка перед тем, как укатить на своём спортивном авто?

– Больше ничего. Хотя нет! Я сейчас припоминаю, что она сказала ещё одну странную фразу…

– Какую? – нетерпеливо перебил я собеседника. – Какую фразу? Что Вы цедите информацию в час по чайной ложке!

– Она сказала: «Передайте вашему знакомому, что не страшно, когда полковнику никто не пишет! Страшно, когда впереди сто лет одиночества».

– И что всё это значит?

– Понятия не имею! Я думал, Вы знаете, о чём речь.

– «Полковнику никто не пишет» и «Сто лет одиночества» – это названия двух известных романов Габриэля Гарсия Маркеса. Это всё, что мне приходит на ум.

– Хм! Интересно, что она этим хотела сказать?

– Мне тоже очень интересно! Гадать над этой фразой можно до бесконечности, поэтому предлагаю вернуться к предмету нашего обсуждения – к Аркадию Бояринцеву.

– Вы же не хотели говорить о нём!

– А теперь хочу! Особенно после вашего занимательного рассказа о таинственной юной незнакомке и наличие у неё визитки на имя Майкла Стравински. Бояринцев действительно родом из Орехово-Зуева?

– Точно не знаю, но то, что он учился в местной средней школе, знаю точно. Потом на пару лет отъехал в Забайкальский военный округ для прохождения срочной службы, а через два года вернулся в родное Орехово-Зуево, где на местном рынке торговал из-под полы порнокассетами. Говорят, этот период Аркадий вспоминать не любит. Оно и понятно: нищета, полуголодное существование, регулярный мордобой со стороны местных рэкетиров. И вот однажды Аркашке досталось так сильно, что он попал в травматологию и пару суток находился в коме. Потом наш герой пришёл в себя, но долго не мог вспомнить, кто он, где живёт и чем зарабатывает на хлеб. Сюжет о жертве рэкета, потерявшей память, даже показали в криминальных новостях.

– И что было дальше?

– Дальше этот сюжет случайно увидел отец Аркадия и признал сына. С этого момента для Аркашки началась жизнь, полная чудес и чувственных удовольствий.

– И кто же отец этого любимчика фортуны?

– Этого никто не знает, но по пьяной лавочке Бояринцев несколько раз показывал письмо от человека, который назвался его родным отцом. Сам я письма не видел, но, по слухам, отец своего имени сыну так и не назвал, объясняя тем, что ввиду сложившихся обстоятельств пока не имеет права открыться никому, даже родному сыну. Однако он гарантирует Аркадию защиту и безбедное существование до конца жизни.

– Чьей жизни?

– Этого я не знаю, но мне кажется это подозрительным, так как на момент обретения таинственного папаши, Аркашке уже исполнилось двадцать семь лет. Как можно во взрослом мужчине узнать родного сына, которого никогда не видел?

– Возможно, он навёл справки о матери Бояринцева, и предположил, что Аркадий его сын. Возможно, Бояринцев внешне похож на своего отца, и это облегчило последнему принятие такого непростого решения.

– То, о чём Вы говорите, не лишено смысла, но дело не в этом. Дело в том, что с некоторых пор Аркашка пресытился деньгами и женскими прелестями, и его потянуло в политику.

– Пожелал войти в когорту неприкасаемых?

– Не думаю! Защиту ему обеспечивает таинственный папаша. Скорее всего, Бояринцев возжелал попробовать самый сильный и самый сладостный наркотик – власть!

– Ну, это ещё бабушка надвое сказала! Реальная власть не портовая девка, её даже за очень большие деньги не купишь! Даже если Бояринцеву помогут создать какую-нибудь «опереточную» партию – это не гарантия того, что он будет реально влиять на политику государства.

– Может, Вы, полковник, и правы, а может, мы на данной стадии просто не можем в полной мере оценить серьёзность политического момента. Помните, в Германии в двадцатых годах прошлого века никто всерьёз не воспринимал художника-самоучку по фамилии Шикльгрубер? Никто из здравомыслящих политиков не брал его в расчёт, когда он выступал в пивных Мюнхена, когда начал создавать штурмовые отряды, и даже когда попытался организовать знаменитый «пивной путч». Никто не смог разглядеть в бесноватом и бедно одетом ефрейторе будущего фюрера нации. Надеюсь, чем всё это обернулось для Европы, напоминать не надо?

– Вы не сгущаете краски?

– Как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть!

– А таинственный папаша поддерживает политические поползновения своего сынка?

– Точно сказать не могу, но главное, что он все его проекты финансирует, и последнее время Аркашка стал превращаться в Аркадия, а там, глядишь, имиджмейкеры придумают ему звучный политический псевдоним – и вперёд, на выборы!

– Не всё так просто, как Вы нарисовали. Нужна программа, нужен не просто политический лидер, нужен вождь, способный увлечь и повести за собой массы! А для этого нужен талант, который ни за какие деньги не купишь! Можно брать уроки ораторского мастерства, можно посещать специальные курсы, где вас научат определённым приёмам в общении с массами, но если у вас нет в глазах огонька, если нет харизмы, если вы тлеете, а не горите, то это напрасная трата времени и средств! Народ за вами не пойдёт! Ваш Аркадий способен повести за собой массы?

– В настоящий момент нет, но хочу напомнить, что и автор «Mein Kampf» тоже не сразу стал выдающимся оратором.

– Аскольд Германович! Вы так усиленно пытаетесь «слепить» из Аркадия Бояринцева образ грядущего Антихриста, что мне кажется, что Вы чего-то не договариваете.

Северянин пожевал губами, задумчиво почесал за ухом, вздохнул и лишь только после этого произнёс:

– В последние полгода по Москве ходит сплетня, что таинственный отец Аркаши не кто иной, как неуловимый Таненбаум!

– И Вы, банковский аналитик, человек, привыкший подвергать все, даже очевидные, факты анализу, искать причинно-следственные связи там, где их нет, верите в эту галиматью? Вы же сами сказали, что это сплетня!

– Сплетня! Но в прошлом году у Аркадия случилось горе: кто-то изнасиловал и убил его несовершеннолетнюю троюродную сестру Олю Цаплину. Так вот Аркадий каким-то образом сумел снестись со своим папашей и сообщить о постигшем семью горе. Через три дня труп насильника нашли на том самом месте, где он изнасиловал и убил несовершеннолетнюю девочку. Этого насильника вся московская полиция искала…

Дальше я не слушал Северянина. В моей памяти были свежи воспоминания о том дне, когда я, будучи оперуполномоченным уголовного розыска, вместе с остальными членами следственно-оперативной группы в помещении школьного склада стоял над трупом Шоколадника – насильника и убийцы, последней жертвой которого стала Оля Цаплина.

– Это не факт! – выдавил я через силу. – Возможно, у Аркадия или его родственника хорошие связи в МВД.

– Вы меня не слушаете? Я Вам только что сказал, что вся Московская милиция вкупе с остальными службами полгода без выходных и праздников искали этого самого насильника, и безуспешно. За это время были сняты с должностей заместитель начальника МУРа и начальник отдела по раскрытию серийных преступлений, а уж сколько взысканий было объявлено, я и подсчитывать не берусь! Это ли не стимул для активизации розыска насильника?

– Хорошо! Будем считать, что Вы меня заинтриговали. Посмотреть на этого баловня судьбы вблизи можно?

– Думаю, я смогу устроить Вам аудиенцию: Аркаша падок на известные имена, поэтому я сначала как бы невзначай поведаю об офицере ФСБ «для особо ответственных поручений», а через пару деньков обмолвлюсь о том, что Вы хотели бы стать членом его закрытого клуба. Членство в клубе я Вам не гарантирую, так как там собирается публика, для которой Ваше присутствие крайне нежелательно, но на беседу к Бояринцеву приглашение получу.

Северянин не обманул: ровно через два дня я получил по почте приглашение, в котором мне вежливо предлагали «…посетить усадьбу г-на Бояринцева А. Н. 1 июля 2013 г. в 4 часа пополудни».

Добираться пришлось по грунтовке пешком, так как автомобиль Северянина пришлось оставить на стоянке при въезде в природоохранную зону.

– Оригинал! – сказал я Северянину, показывая приглашение, когда мы после двадцатиминутной прогулки подходили к парадному входу загородного дома Аркаши Бояринцева. – В 4 часа пополудни! Нет, чтобы взять и написать чётко и без выкрутасов: так, мол, и так, приходите, гости дорогие, ровно в 16 часов.

Северянин ничего не ответил, только кивнул в знак согласия головой.

– И время выбрано какое-то странное для визита: для завтрака поздно, для ужина рано, – продолжал брюзжать я.

– Аркашка раньше полудня не встаёт, – пояснил Аскольд. – Так что для него это время между поздним завтраком и ранним обедом.

Разгильдяйство хозяина усадьбы передалось и обслуживающему персоналу. С первого взгляда было ясно, что охрана службу не несёт, а имитирует: ветки деревьев по периметру усадьбы не подрезаны, что затрудняло круговой видеообзор, сигнализация либо отключена за ненадобностью, либо неисправна. Это я определил по неработающим на входе видеокамерам и незафиксированной на внутренний замок входной двери. Как только мы перешагнули порог расположенного на входе караульного помещения, я понял, что мои предположения подтвердились.

– Мы по приглашению, – сказал Северянин дежурному охраннику, который внимательно пялился в экран монитора.

– Проходите! – сказал дежурный и, не отрывая взгляда от монитора, нажал кнопку. Электрозамок зажужжал, и калитка открылась. Проходя мимо охранника, я краем глаза успел заметить, что на экране была не панорама обзора периметра, а новый вариант видеоигры «Танки». Судя по всему, в настоящее время мозг охранника был далеко от места несения службы: его танк успешно форсировал реку, но на берегу в гусеницу ударил снаряд. Это я понял из не совсем цензурных выкриков, когда мы миновали калитку, а судя по повышенному накалу ругательств, второй снаряд угодил в башню.

– Бардак! – сказал я на ухо Северянину. – Охрана даже не проверила моё приглашение!

В ответ Аскольд пожал плечами.

У входа в дом, на мраморном крыльце, через плитки которого стали пробиваться первые ростки травы, нас встретил ещё один охранник. Его наушник безжизненно покоился на плече, и я сразу понял, что связи ни с дежурным, ни с охраной в доме, он не имеет.

– Нам назначено на шестнадцать часов, – сообщил ему Северянин.

Охранник неторопливо посмотрел на ручные часы: пятнадцать часов пятьдесят минут. Однако, судя по выражению лица, это его не смутило.

– Проходите, – равнодушно произнёс он и сделал шаг в сторону.

– Если бы я знал, что здесь так служба поставлена, – шепнул я на ухо Северянину, – то мог бы обойтись без вашей помощи! Колхозные сады и то лучше охраняют!

– Тихо, полковник! – цыкнул сопровождающий. – Не забывайте, что я за Вас поручился, поэтому никакой самодеятельности. Помните, что Вы не на плацу и не в инспекционной поездке.

Мы прошли по широкой лестнице на второй этаж, и перед входом в Аркашкины апартаменты нас тщательно обследовал третий охранник. В отличие от своих собратьев, порученную работу он выполнил без малейшего намёка на халтуру.

– Новенький? – тихонько спросил я парня, когда он при помощи металлоискателя обследовал моё тело. В ответ охранник задержал на мне взгляд, и, немного подумав, еле заметно кивнул. В это время из-за двери послышался очередной всплеск хохота и кокетливое женское повизгивание.

– Можете пройти, – разрешил охранник и сделал шаг в сторону.

Первое, что я увидел, войдя в просторную залу – девушка в рыжем парике «а-ля Пугачёва», поверх которого надеты маскарадные лисьи ушки. На девушке были ярко-рыжие стринги и рыжая полоска материи, призванная играть роль бюстгальтера, завязанная пышным бантом на спине. Но больше всего меня поразил настоящий лисий хвост, который каким-то образом крепился к копчику девушки. Рыжеволосая незнакомка, укрывшись за колонной, жадно курила дешёвую сигаретку.

– Тяжко? – шёпотом спросил я «лисичку».

– И не спрашивай! – мазнув по мне похмельным взглядом, ответила рыжеволосая. – Утром думала, что загнусь, а сейчас ничего, жить можно. У тебя, случаем, пивка нет? Или хотя бы минералочки?

В это время к нам подошла женщина с колючим взглядом и лицом учительницы математики. На женщине был строгий деловой костюм, а на кончике носа каким-то чудом держались очки в круглой металлической оправе. Женщина открыла рот, чтобы задать вопрос, но я наморщил лоб, махнул рукой и самым серьёзным тоном произнёс:

– Понимаю! Всё понимаю! У вас идут ролевые игры: это лисичка-сестричка, – кивнул я в сторону рыжеволосой девушки, – а Вы школьная учительница!

Женщина закрыла рот и прикусила губу, так как сказать ей было нечего, потому что в эту самую минуту в глубине зала шла потрясающая постановка эротической драмы «Дед Мазай и зайцы». Надо сказать честно: режиссёрскому прочтению пьесы позавидовали бы самые знаменитые постановщики московских театров.

В центре освещённого софитами зала возвышалось кресло с высокой резной спинкой, чем-то напоминающее трон Снежной королевы. И на этом импровизированном троне, в пёстром узбекском халате, небрежно накинутом на голое тело, восседал небритый Аркаша Бояринцев, являя своей персоной нечто среднее между сильно пьющим падишахом и торговцем дынями с центрального рынка.

В руках Аркаша держал пучок свежей моркови, а вокруг игриво прыгали сестрёнки-близняшки, одетые в карнавальные костюмы зайчат. Костюмы зайчиков, так же, как и костюм лисички-сестрички, отличались ярко выраженной эротической направленностью. На головах девушек крепились заячьи ушки, а сзади на узеньких кожаных шортах кокетливо белел «плейбоевский» заячий хвостик.

На бюстгальтер модельер решил не тратиться, поэтому маленькие девичьи грудки с коричневыми сосками трогательно колыхались из стороны в сторону, особенно в тот момент, когда зайчата пытались ртом поймать морковку, которую со смехом бросал в них Аркашка.

– Это секретарь! – дёрнув меня за рукав, прошипел Северянин и кивнул головой в сторону строгой «учительницы».

– Господин Бояринцев лично принимает маскарадные костюмы, – потупив взор, пояснила секретарь. – Видите ли, господа, мы готовимся к ежегодному балу, который пройдёт в ночь Ивана-Купалы. Уже готовы костюмы русалок, водяного, лешего, сегодня мы представляем костюмы зверей – лисички, зайчиков, волчицы. А где волчица? – встрепенулась секретарь. – Где Тамарка, куда опять подевалась эта серая сучка? Сейчас её выход!

Вопрос был обращён к «лисичке», но та в ответ выпустила струю табачного дыма и неопределённо пожала плечами. Секретарь, позабыв о нас, бросилась разыскивать недисциплинированную Тамару, которая посмела не явиться вовремя на показ костюма.

– Ищущий да обрящет, Гегемона Ивановна! – сказала ей вслед «лисичка».

В это время «зайчата», отыграв свою незамысловатую роль, торопливо скрылись в соседней комнате, унося в кожаных трусиках по сотне «баксов» от «Деда Мазая».

В перерыве Аркаша, рискуя разрушить образ покровителя диких животных, жадно пил пиво прямо из горлышка.

Северянин, воспользовавшись паузой, вывел меня из-за колонны пред похмельные очи будущего «спасителя России» и коротко представил:

– Полковник ФСБ Каледин!

После такой презентации Бояринцев подавился, прыснул, и пиво полилось у него из носа.

– Предупреждать надо! – обиженно произнёс любимец фортуны, утираясь рукавом.

– Аркадий Николаевич! – пришла на помощь секретарь, которая, судя по всему, отыскать «волчицу» так и не смогла. – Вы же им сами на четыре часа назначили.

– А, да-да! Помню! – кивнул Аркаша и, сделав из бутылки последний глоток, отшвырнул в сторону. – Герой Кавказкой кампании! Как же, слышал, слышал! – и он протянул мне свою узкую ладошку. – А правда, что Вы к самому Президенту имеете доступ?

– Это преувеличение! – сдержанно ответил я юноше. – Я неоднократно встречался и с бывшим Президентом, и пару раз с нынешним, но не по своему желанию, а только тогда, когда они пожелали меня видеть.

– Всё равно круто! – восхитился Аркаша. – Уважаю настоящих мужчин! А я тут от скуки ерундой всякой занимаюсь: клубные вечеринки, маскарады, застолья до утра! Знаете, Каледин, оказывается, безделье утомляет больше и быстрее, чем физическая работа! Обрыдло мне всё это, сил нет!

– И давно у Вас такие проблемы? – спросил я, пряча улыбку.

– Да с тех самых пор, как я нежданно-негаданно обрёл папочку! В одно распрекрасное утро я вдруг проснулся и понял, что мне больше не надо думать о куске хлеба насущного. Надо срочно менять менталитет, и если думать о куске хлеба, то вкупе с красной или чёрной икрой.

– Это приятные воспоминания! – поддакнул Северянин.

– Не спорю, – легко согласился Бояринцев. – А знаете, что я сделал, когда у меня впервые появились действительно большие деньги? Помню, зашёл в кафе на рынке, заплатил долг и заказал себе порцию солянки! Вы не поверите, но это был самый счастливый в моей жизни день! Я пил дешёвую водку, заедал солянкой и с нескрываемым наслаждением смотрел, как передо мной лебезят те, кто ещё вчера бил мне морду. На следующий день я купил это кафе, переплатив, наверное, раза в два, но денег мне было не жалко. Я купил кафе и уволил весь персонал! Весь! Включая бармена и уборщицу. Я нанял дизайнера и заказал ему новый современный проект. Честно говоря, мне было всё равно, каким будет новое кафе, главное чтобы в нём не было ничего от старого. Потом я понял, что таким образом я подсознательно пытался устранить свидетелей своего позора, когда я, голодный, унижаясь, просил бармена покормить меня в долг. И как охранники, глумясь, били меня по физиономии за разбитую тарелку, и окровавленного выбрасывали из кафе на снег. Я ничего не забыл, хотя мой психоаналитик говорит, что копаться в прошлом – всё равно, что ковырять пальцем в ране: реально исправить ничего нельзя, а злоба в душе копится! Когда я понял это, мне стало скучно. Оказывается всё, чем я раньше жил – мои мечты, мои стремления – так мелко, так провинциально. Захотелось чего-то большого и настоящего! Вы понимаете меня, господа? Настоящего большого дела захотелось!

– И что же Вы предприняли?

– Ещё не предпринял, но, думаю, скоро начну. Полковник, как Вы смотрите, чтобы поработать со мной на Охотном ряду?

– В каком смысле?

– В смысле войти в качестве депутата-самовыдвиженца в Государственную думу.

– Мне кажется, Дума будет против, да и Президент тоже.

– Против меня?

– Нет! Я имел в виду себя лично. В отношении Вас у меня большие сомнения.

– Вы считаете, что я не справлюсь?

– Не в этом дело. Просто в Думе Вы будете пешкой. Вас никто и никогда не изберёт председателем какого-либо комитета или заместителем спикера. Вы будете с важным видом скучать в неудобном кресле и тупо нажимать кнопки «За» и «Против». Через неделю Вам это надоест, и Вы перестанете посещать заседания Думы, а через месяц добровольно сложите депутатские полномочия.

– Почему?

– Потому что Вы вдруг осознаете, что законотворчество – важная, кропотливая, но, по большому счёту, нудная работа, и это не ваше призвание.

– Чёрт! – в сердцах выругался несостоявшийся депутат. – И здесь засада! Спасибо, что предупредили, а то бы я зря «бабки» потратил.

– Аркадий Николаевич! – елейно пропел из-за моего плеча Северянин. – Примите добрый совет: не лезьте в политику! Быть настоящим политиком сродни золотарю: хочешь – не хочешь, а дерьмом замараешься! Потому что работа такая!

Аркадий растерянно посмотрел по сторонам и нервно забарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

– Хм, и чем прикажете мне теперь заниматься?

– Можно играть на бирже, – несмело проблеял банковский аналитик. – За скромные десять процентов я готов поделиться с вами всеми известными мне секретами.

– А это не опасно?

– Не опасней покера, только мыслить надо шире, рисковать чаще, а в случае выигрыша – загребать больше!

– Я подумаю!

– Боюсь, что эту рискованную затею не одобрит ваш таинственный родственник, – вмешался я.

– Вы имеете в виду моего отца?

– Вот именно! Я так понимаю, Вы собираетесь играть на бирже на его деньги?

– В общем, да! Думаю, он мне не откажет.

– А если откажет? Кстати, Вы до сих пор с ним не виделись?

– Нет, но это не мешает мне поддерживать с ним отношения.

– Каким образом?

– Единых правил или условий нет. Каждый раз это бывает по-новому: это или электронная почта или письмо в конверте, которое я вдруг нахожу у себя в спальне, или телефонный звонок. Последний вид связи мне особо неприятен. Спросите, почему? Ответ простой: мне не нравится говорить с роботом! В трубке голос изменён до неузнаваемости, какие-то металлические модуляции, ощущение такое, словно говоришь не с живым человеком, а запрограммированным механизмом.

– То есть связь с отцом у Вас односторонняя.

– Можно сказать и так!

– Наверное, на случай экстренной необходимости ваш отец дал Вам канал связи.

– А вам, полковник, зачем это знать?

– Простите, увлёкся! Сработала профессиональная привычка разбираться во всём до тонкостей.

В это время из бокового коридора послышался какой-то странный звук.

– Что это? – испуганно воскликнул хозяин усадьбы и панически стал озираться вокруг.

– Кажется, оттуда! – неуверенно кивнула головой секретарь. – Из реквизита!

– Охрана! – запаниковал Бояринцев. – Кто-нибудь, позовите начальника охраны!

– Не надо, я сам! – остановил я секретаря и двинулся в сторону бокового коридора, где, по её словам, должен храниться маскарадный реквизит.

Оружия при мне не было, но внутренняя уверенность подсказывала, что в этой ситуации оно не понадобится.

Следом за мной увязалась секретарша, которая явно была смелее хозяина.

В коридоре, рядом с огромным сундуком, декорированным синтетическими водорослями и пластмассовыми раковинами, внавалку на полу лежали маскарадные костюмы.

Я быстро определил, что странный завывающий звук исходил именно из сказочного сундука. Выждав минуту, я резко откинул крышку сундука и тут же мне в нос ударил сильный запах перегара.

– Фу! – сказала стоящая за спиной Гегемона Ивановна и наморщила носик, а когда увидела содержимое сундука, не сдержалась и эмоционально воскликнула: – Боже! Какая гадость!

– Согласен с Вами! – поддержал я секретаря и невольно отстранился от края сундука, в котором в обнимку с охранником спала пьяная девушка в эротическом костюме волчицы. Охранник, который, судя по всему, тоже был нетрезв, и не совсем одет. Уткнувшись носом в пышный обнажённый бюст девушки, он храпел громко и с завыванием.

– Эх, Тамарка! Волчица позорная! – покачивая головой, осуждающим тоном произнесла секретарь. – Опять ты за своё! Уволю я тебя к такой-то матери!

– А кто с ней рядом? – кивнул я на охранника.

– Известно, кто: начальник службы безопасности Валерка Велихов! Ещё тот кобель, ни одной юбки не пропустит.

– Ну, что там у вас? – с опаской заглядывая в коридор, поинтересовался Бояринцев.

– Ничего страшного! Всё под контролем! – прокричал я в ответ.

От звука голоса мужчина в сундуке заворочался, замычал, но так и не проснулся, а перед тем как успокоиться и снова захрапеть, закинул ногу на обнажённое бедро маскарадной волчицы.

– Лично Велихов контролирует, – добавил я, но уже тише, и захлопнул крышку сундука.

 

Глава 11. Игры разума

О странном электронном послании владельцу «Трёх китов» и о предполагаемом канале связи Бояринцева с внезапно обретённым папой-олигархом (читай – Таненбаумом) я, разумеется, доложил в тот же вечер генералу Баринову.

Владимир Афанасьевич задумчиво пожевал губами, посмотрел на написанный маслом портрет Феликса Эдмундовича, и не нашёл ничего лучше, как дать команду изложить упомянутые факты в рапорте.

– Пишите всё, что считаете нужным, и как можно подробней! – напутствовал начальник. – Пускай аналитики поломают над этой проблемой головы. И обязательно приложите к рапорту заключение графологов по тексту письма Китаеву. Может, мы опять тянем «пустышку», но я считаю, что эти две версии имеют право на существование, а следовательно, на детальную проработку, но это уже не ваша, полковник, забота. Продолжайте «опекать» Борислава Булычёва, так как свой приказ об охране главного оппозиционера страны Президент не отменял.

Когда я вернулся в свою холостяцкую квартиру, была глубокая ночь. Спать не хотелось, поэтому я принял душ, заварил чашку чёрного кофе и присел возле постоянно включённого компьютера, чтобы проверить накопившуюся за время отсутствия электронную почту.

Здесь меня ждал сюрприз: вместо привычной заставки в виде картины Левитана «Золотая осень», на экране дисплея Бритни Спирс, презрительно поджав губы, показывала мне средний палец на правой руке.

Не надо обладать большой проницательностью, чтобы догадаться, что это привет от Насти Шкурко – она же Британик, она же Бритни.

– Грубо и пошло! – сказал я вслух и, пощёлкав на клавиатуре кнопками, вернул на экран дисплея «Золотую осень». Пару минут я бездумно смотрел на экран, наслаждаясь игрой красок картины великого живописца, а потом выудил из интернета материалы, касающиеся Борислава Булычёва и его политической деятельности.

Материалов оказалось много – от биографии главного оппозиционера до нашумевшей в печати последней статьи «Пять системных ошибок Кремля или почему я не верю Президенту». Золотое детство и весёлая студенческая юность главного оппозиционера меня не интересовали, а вот его соратники по политической борьбе вызвали неподдельный интерес.

Сама Объединённая оппозиция включала в себя правоцентристскую «Партию гражданских свобод», леворадикальную «Партию демократических преобразований», партию националистов «Обновлённая Русь», и общественно-политическое движение «Неформал».

«Неформал» включал в себя разрозненные политические группы и течения, начиная от группы политически ангажированных экологов «Зелёный лист» и заканчивая многочисленной группой лиц нетрадиционной сексуальной ориентации «Радуга». Управление этой разномастной политической ордой осуществлялось Центральным Комитетом, в состав которого входили по одному представителю от каждой партии, и только общественно-политическое движение «Неформал» представляли два делегата – эколог и лесбиянка.

– А разве нельзя, чтобы эти два течения представлял один человек? – задал вопрос на первом заседании Объединённой оппозиции её новоизбранный председатель Борислав Булычёв. Оказалось, что теоретически возможно, но на текущий политический момент в «Неформале» эколога с нетрадиционной сексуальной ориентацией не нашлось.

Для большей наглядности я составил список ведущих оппозиционеров и партий, от которых они вошли в ЦК. Получился список из шести человек:

1. Борислав Булычёв – председатель ЦК Объединённой оппозиции;

2. Алексей Новак – председатель «Партии гражданских свобод»;

3. Вениамин Кирилленко – первый секретарь «Партии демократических преобразований;

4. Гордон Калита – лидер партии националистов «Русь обновлённая»;

5. Сергей Чистопрудный – представитель экологического крыла «Зелёный лист» ОПД «Неформал»;

6. Эссенция фон Люфт – представитель от группы лиц нетрадиционной сексуальной ориентации «Радуга» ОПД «Неформал».

– Да, компания довольно разношёрстная! – сказал я сам себе. – С такими соратниками и врагов не надо: живьём съедят за милую душу! Интересно, как Булычёв с этим «политически зверинцем» общий язык находит?

Я по своему опыту знал: чтобы понять, кто из них что из себя может представлять, нужно собрать как можно больше информации о каждом. Члены ЦК были людьми сильными, амбициозными, способными открыто бросить вызов обществу и идти против мнения большинства. Теоретически любой из членов ЦК мог тайно или открыто желать занять место председателя. В любом случае подковёрная борьба в ЦК должна иметь место. Мне оставалось выяснить, кто из этой политической дюжины способен ввязаться в открытое противостояние с лидером Объединённой оппозиции, а кто не пожалеет нажитых в нелёгкой политической борьбе кровных сбережений, чтобы нанять снайпера.

Кроме кропотливой работы с архивами, а также с документами, находящимися в свободном доступе, необходимо встретиться с самим «объектом» разработки и попытаться его разговорить, если, конечно, это не противоречит оперативному плану. В моей ситуации личный контакт со всеми членами ЦК был вполне допустим, и я решил под благовидным предлогом по возможности встретиться с каждым.

Первым из списка на открытый контакт пошёл лидер националистов Гордон Калита. Я позвонил ему по телефону, который обнаружил в изданной его партией брошюре «Русь изначальная», и договорился о встрече. Калита не выразил никакого удивления, а только поинтересовался: приехать ему ко мне на Лубянку или я соблаговолю встретиться с ним в его офисе.

– Давайте встретимся на нейтральной территории, – предложил я. – Это удобно для обоих.

Я умышленно не хотел «светиться» в его офисе, так как не знал реального расклада сил и побоялся спугнуть заговорщиков, если таковые имеются.

– Хорошо, – легко согласился он. – Вы знаете, где расположен мой офис?

– Судя по координатам, которые я почерпнул из вашей брошюры, недалеко от метро «Аэропорт».

– Совершенно верно. Так вот, не доезжая на автобусе до офиса одну остановку, увидите кафе «Берёзка». Я там буду Вас ждать в пятнадцать часов. Устраивает?

– Вполне!

– Тогда до встречи.

Ровно в пятнадцать часов я открыл двери кафе с ностальгическим названием «Берёзка» и подошёл к столику, за которым тридцатилетний мужчина в строгом деловом костюме манерно подносил маленькую чашечку с кофе к узкогубому рту.

– Полковник Каледин, – представился я.

– Гордон Калита, – произнёс он, вставая и протягивая руку. – Судя по тому, как Вы безошибочно определили среди посетителей кафе, что Калита – это я, в ФСБ, наверное, обо мне уже собран определённый объём информации?

– Должен Вас разочаровать! С вашим фото я познакомился на сайте вашей же партии. Из этого следует, что Вы не представляете для Федеральной Службы Безопасности никакого интереса.

– Неужели? Тогда чем объяснить нашу с вами встречу?

– Профилактикой. Ваш лидер Борислав Булычёв открыто предложил Президенту конструктивно работать с Объединённой оппозицией. Президент, в свою очередь, хочет знать, с кем ему предстоит иметь дело, и насколько можно каждому из вас доверять.

– Хм, логично. Однако я бы сказал, что вопрос не в том, являемся мы экстремистами или заговорщиками, а насколько мы можем доверять Президенту?

– Вы доверяете своему лидеру?

– Вы о чём?

– О его статье, в заголовке которой он ясно даёт понять, что в нынешней политической ситуации он Президенту не доверяет.

– Чистой воды пиар, хотя, надо отдать ему должное, статья неплохая. Борислав спит и видит себя в президентском кресле, поэтому специально идёт на небольшие обострения с Кремлём. Дескать, посмотрите, какой я политически подкованный и смелый! Это я, Борислав Булычёв, не убоялся подвалов Лубянки и открыто посмел выступить с критикой против существующей власти! Кто я после этого, как не борец с коррумпированными государственными структурами и засильем чиновничьего аппарата! Вот альфа и омега его нашумевшей статьи, да и политической деятельности тоже. А в действительности ему ничто и никто не грозит, и по большому счету он ничем не рискует.

– Чувствуется, что между вами особо тёплых отношений нет.

– Это правда. Мы, оппозиционеры, вынуждены находиться с ним в одной лодке, потому, как Объединённая оппозиция – реальная политическая сила, а поодиночке мы затеряемся и пропадём!

– Если Булычёв выдвинет свою кандидатуру баллотироваться в Президенты, то лично Вы и ваша партия его поддержите?

– Булычёв никогда не станет Президентом. Он очень удобный для Кремля политик – этакий ручной бунтарь, который что-то кричит, против чего-то протестует и даже иногда грозит Владимирскому централу кулачком. Нынешней власти это нравится. «Глядите, – говорит Кремль, – вот она, оппозиция, и все поборники прав человека и политических свобод могут её потрогать и даже пообщаться! Мы никого не преследуем и ничего не запрещаем!»

Для заграничных эмиссаров Булычёв борец, а для меня Борислав политический бездарь, который увлечённо играет роль профессионального оппозиционера, но обречён всегда оставаться на вторых ролях.

– А Вы, разумеется, смогли бы на его месте быть более принципиальным и бескомпромиссным?

– Я этого не говорил, – сухо уточнил Калита и аккуратно поставил кофейную чашечку на блюдце.

– То есть цель критики вашего лидера…

– …Указать ему на его ошибки и недоработки.

– Цель вашей критики, – повторил я, проговаривая каждое слово, – не банальная попытка смены лидера, а всего лишь корректировка существующего курса?

– Совершенно верно! А Вы, полковник, решили, что я мечу на место лидера Объединённой оппозиции?

– А разве нет?

– Должен Вас разочаровать: пока не горю желанием. Не тот политический момент, знаете ли. Не смущайтесь, пока всё укладывается в рамки существующих стереотипов. Этим заблуждениям подвержено большинство избирателей. Вы когда ехали на встречу со мной, лидером националистов, тоже ожидали увидеть либо оголтелого экстремиста в чёрной косоворотке, зовущего Русь к топору, либо русобородого здоровяка в расшитой красными петухами рубахе, у которого волосы расчёсаны на прямой пробор и смазаны лампадным маслицем. Я прав?

– Частично. Когда я ехал на встречу с Вами, я знал, как Вы выглядите, а до того момента, как увидел вашу фотографию, действительно ожидал увидеть этакого черносотенца в косоворотке. Если быть до конца честным, я ожидал увидеть в вашем лице оппозиционера, рвущегося к власти.

– Я же говорил, что большинство людей подвержены стереотипам. Власти больше, чем я имею, мне не нужно. Пока не нужно!

После возвращения в кабинет на Лубянку, в списке напротив фамилии Калиты я поставил жирный крест, а потом долго мучился мыслью: «А не поторопился ли я»? Как знать, в этой жизни мы все подвержены стереотипам, и порой желаемое принимаем за истину.

С Алексеем Новаком, председателем «Партии гражданских свобод», судьба свела меня ровно через два дня после знакомства с его коллегой по оппозиции Гордоном Калитой.

Это был воскресный день. Наслаждаясь выходным днём, который у меня бывает крайне редко, я, словно молодой повеса, бездумно шёл по московским улочкам, пока меня не закрутил водоворот событий. Внезапно появившаяся из-за поворота толпа политически неудовлетворённых граждан взяла меня в оборот и понесла в обратном направлении.

Минут через пять стихийная демонстрация выплеснулась на площадь, закружила большими и малыми «водоворотами», пару раз накатила на гранитные ступени памятника какому-то вольнодумцу прошедшего века, которого почему-то невзлюбила царская власть, и затихла.

Возникло минутное замешательство, но тут на гранитные ступени памятника поднялся высокий худощавый мужчина, одетый в серую водолазку и потёртые голубые джинсы. Оратор провёл ладонью по коротко стриженым волосам и вскинул руку вверх.

– Товарищи! – произнёс он хорошо поставленным голосом. – Предлагаю начать митинг, и открыто высказать этой политической камарильи, которая сейчас находится у кормила власти, всё, что у нас наболело на душе! Пускай знают: народ не безмолвствует!

Толпа колыхнулась и ответила одобрительным гулом.

«Судя по тому, как оратор торопится, разрешения от мэрии на проведения митинга у них нет», – подумал я и закрутил головой: с минуты на минуту должен подтянуться «ОМОН».

Тут же нашлось несколько пенсионеров, которые ухватившись за микрофон, излишне эмоционально и сбивчиво пытались увязать в своём выступлении «продажность правящего режима» с размерами пенсий, проблемами ЖКХ и нехваткой бесплатных лекарств в аптеках.

В это самое время, как я и предполагал, площадь профессионально охватили полицейские в спецобмундировании, вооружённые пластиковыми щитами и резиновыми палками.

Командовал ОМОНом высокий статный полковник, который со скучающим видом дождался окончания выступления очередного оратора, а потом поднёс мегафон к губам. В толпу полетели усиленные электроникой призывы разойтись и прекратить несанкционированный митинг.

Казалось, митингующие только, и ждали этого момента: толпа забурлила, заулюлюкала, и я вдруг увидел, как неожиданно образовалась цепочка из спортивного вида молодых мужчин, лица которых были скрыты под отворотами лыжных шапочек.

– Сейчас пойдёт потеха! – трезво рассудил стоящий рядом со мной молодой паренёк. – Катюха! Пора уносить ноги!

– А как? – жалобно пискнула сдавленная толпой девушка, которую парень назвал Катюхой.

– Пока не знаю! – откликнулся парень. – Но делать что-то надо! ОМОНовцам всё равно, сочувствующие мы или случайно здесь оказались: так наваляют, что мама не горюй!

– Пускай только попробуют! – потрясая новеньким черенком от лопаты, горячился стоящий рядом с парнем пенсионер в соломенной шляпе по моде шестидесятых годов прошлого века. – Пусть только сунутся! Жандармы!

– Отец! Ты где это взял? – боднул я подбородком воздух.

– Это? – потряс черенком пенсионер. – С машины раздавали. Вам, молодёжь, надо было к началу митинга подходить, тогда бы и вам досталось!

– Бросили бы вы, папаша, эту палку, а то вам от ОМОНА больше, чем другим, достанется! – резонно заметил паренёк, пытаясь протащить свою подругу свозь плотные ряды митингующих и тем самым избежать участия в боевых действиях.

Однако старичок не слушал ничьих советов и решительно рвался в бой.

Тем временем ситуация на глазах стала принимать угрожающий характер: ряды полицейских плотным строем стали надвигаться на митингующих, пытаясь вытеснить их в узкую боковую улочку, где их ждали сотрудники патрульно-постовой службы, готовые «паковать» нарушителей в автобусы и «автозаки».

Полицейским активно противостояла живая цепь парней с закрытыми шапочками лицами, которые играючи помахивали прутками арматуры и черенками для лопат. Было видно невооружённым глазом, что к такому развитию событий они готовы.

Через пару минут противоборствующие стороны хлёстко сошлись по всему фронту, и над площадью повисла матерная брань, крики раненых, а в воздухе ощутимо запахло «Черёмухой» Последнее, что я успел увидеть – упавшее мне под ноги тело пенсионера в соломенной старомодной шляпе. Впрочем, шляпы на нём уже не было, а седая голова была залита кровью.

Толпа ахнула, качнулась и, затаптывая упавших, тоненьким ручейком стала просачиваться в боковую улочку. Меня сдавило со всех сторон, и обезумевшая масса людей против воли понесла меня прямо на щиты ОМОНа.

«Только бы не упасть! – билась в моей голове мысль. – Только бы не упасть, иначе конец!»

Я каким-то чудом смог выпростать из толпы руки и ухватиться за чьи-то широкие плечи. На этом моё везенье и кончилось: толпа развернула меня спиной к наступающим полицейским, словно специально подставляя мой беззащитный затылок под удар резиновой палки.

Краем глаза я успел увидеть, как полицейский пытается стащить с фонарного столба организатора несанкционированного митинга – мужчину в серой водолазке и потёртых джинсах. Полицейский тянул за левую ногу вниз, а тот в ответ ступнёй правой ноги, одетой в кроссовку, бил его по каске, прозванной в народе «сферой».

Чем закончился неравный поединок, мне досмотреть было не суждено: неожиданно окружающий мир вздрогнул, потерял резкость, и затылок пронзила резкая боль, после чего я, словно под лёд, провалился в чёрный омут беспамятства.

Очнулся я в камере на деревянном лежаке, который здесь называли «шконкой». Голова раскалывалась от боли, и я машинально коснулся пальцами затылка: там, где у младенцев обычно находится «родничок», у меня нащупалась здоровенная шишка.

– Сильно досталось? – спросил сидевший на соседней «шконке» мужчина. В ответ я поморщился и еле заметно кивнул головой.

«Хороший довесок к имеющейся контузии!» – подумал я и снова потрогал шишку.

– А мне опять по почкам настучали, сволочи! – продолжал делиться сокровенным товарищ по несчастью. – Теперь минимум дня три буду кровью ссать.

Я пригляделся и опознал в случайном собеседнике организатора митинга, которого полицейские пытались стащить с фонарного столба. Я хотел высказать ему всё, что думаю о нём, о его несанкционированном мероприятии, и об испорченном выходном дне, как вдруг он протянул мне руку и коротко представился: «Новак».

В одно мгновенье я забыл о полученной травме. Ещё не веря в нечаянную удачу, я протянул ладонь и, морщась от боли, тихо произнёс: «Кантемир».

– О, да ладошка у тебя вялая! – сочувственно протянул оппозиционер. – Видать, тебе действительно хреново. Сейчас начнут вытаскивать по одному на допрос, попытаюсь тебе помочь.

– А ты, видать, тёртый калач! – промычал я сквозь зубы. – Все здешние порядки знаешь.

– Что поделать, брат! Политическая борьба подразумевает…

Что именно подразумевает политическая борьба, я не узнал, так как в это мгновенье скрипнула дверь, и на пороге камеры показался мужчина в штатском, и рядом с ним полицейский с ключами от камер.

– Граждане задержанные! – обратился к нам гражданский. – Сейчас каждого из вас следователь вызовет для установления личности и дачи показаний. Дознание будут производить трое сотрудников полиции, поэтому первые три человека прошу на выход.

– Стоять! – сорвался на крик Новак, и я от неожиданности вздрогнул.

– Стоять! – повторил оппозиционер, но уже тоном ниже. – Никто из нас добровольно не выйдет из камеры до тех пор, пока не будет оказана медицинская помощь нашим раненым товарищам! В противном случае вам, господа полицейские, повторно придётся применить силу, а это уже будет считаться избиением подследственных. Хочу напомнить всем, что закон этого не допускает!

Возникла минутная пауза, во время которой полицейский позвонил по сотовому телефону и что-то сказал на ухо мужчине в «гражданке».

– Лиц, получивших при задержании травму, прошу выйти из камеры, – объявил гражданский. – Остальным придётся поскучать ещё немного. После процедуры дознания вы все будете отпущены по домам, если, конечно, кто-то из вас не совершил более серьёзное, чем нарушение общественного порядка, правонарушение.

Я видел как Новак недовольно поморщился. Лояльное отношение полицейских к задержанным выбивало у него из-под ног почву, и играть после этого роль оппозиционера, ставшего на защиту униженных и оскорблённых россиян, затруднительно.

– Ты сейчас выйдешь на волю, – шепнул мне Новак, – а меня здесь продержат дольше всех. Минимум семьдесят два часа ареста мне гарантированы. Поэтому позвони по телефону в секретариат нашей партии, и расскажи всё, что видел.

– Это Вам чем-то поможет?

– Поможет! Мои товарищи знают, что в таких случаях надо делать.

– А номер телефона?

– Найдёшь в справочнике. Запомни: секретариат «Партии гражданских свобод». Удачи! – и он по-свойски хлопнул меня по плечу.

После того, как медик поставил мне на затылок компресс и перебинтовал голову, меня отвели в кабинет к дознавателю.

– Фамилия, имя, отчество, – произнесла толстая некрасивая девушка в тесном кителе с лейтенантскими погонами и, не глядя на меня, принялась заполнять бланк.

Я молчал.

– Ты что, со мной в молчанку играть собрался? – повысила голос толстуха, подражая «киношным» следователям.

– Вот из-за таких, как Вы, девушка, наш народ милицию и не любит! – назидательным тоном произнёс я и машинально поправил на голове марлевую повязку.

– Во-первых, не милицию, а полицию, а во-вторых, что Вы, гражданин, конкретно имеете в виду?

– Я имел в виду ваше хамство, товарищ лейтенант! Чешете всех без разбора под одну гребёнку – и уголовников и законопослушных граждан.

– Это ты-то законопослушный? – повысила голос дознаватель, незаметно для себя опять перейдя в общении со мной на «ты». – Законопослушные дома сидят, а не шастают по несанкционированным мероприятиям, и не нарушают общественный порядок! Фамилия!

– Каледин! Звание назвать?

– Какое звание? – хмыкнула жертва сдобных пончиков. – Ты что, у нас «Заслуженный», или «Народный»?

– Ладно! – сказал я примирительным тоном. – Препираться с Вами у меня нет никакого желания. Пускай Вас ваше начальство воспитывает. Вот вам номер телефона, – и я на бланке допроса карандашом размашисто написал одиннадцать цифр, – позвоните по нему прямо сейчас.

– Ага! Сейчас прямо и позвоню! – расплылась в улыбке толстуха и расстегнула тесный китель.

– Это номер дежурного по городу офицера ФСБ. – сдержанно пояснил я. – Позвоните и сообщите, что задержан Кантемир Каледин.

Лейтенант опасливо посмотрела сначала на номер, потом на меня, и лишь после этого нерешительно взяла трубку внутреннего телефона.

– Дежурный? Это Швецова! Серёжа, пробей мне срочно этот номерок, – и она продиктовала заветные одиннадцать цифр. – Что? Да я предполагаю, что это… Что? Нет, задержанный по фамилии Каледин сообщил. Проверь и мне перезвони.

Дежурный офицер перезвонил через минуту и, судя по меняющемуся выражению лица дознавателя, дежурный по «конторе» в выражениях не стеснялся.

– Ясно, – упавшим голосом произнесла дознаватель и положила телефонную трубку. В кабинете повисло неловкое молчание.

– Я официально приношу Вам, товарищ полковник, свои извинения, – произнесла бесцветным голосом девушка. – Вот телефон, – и она пододвинула мне аппарат, – можете жаловаться на меня прямо сейчас.

– Куда жаловаться?

– Куда сочтёте нужным, хоть в Управление кадров, хоть в приёмную министра МВД.

– Не буду я никуда жаловаться, – вздохнул я. – Достаточно ваших извинений. Более того, мне сейчас нужна ваша помощь.

– Я всё сделаю, товарищ полковник! Приказывайте! – встрепенулась девушка.

– Приказывать не буду, но постарайтесь сделать так, как я Вам скажу. Сейчас в камере находится некто Алексей Новак. Он один из организаторов несанкционированного митинга, и он же идейный вдохновитель и наставник задержанных вместе с ним лиц. Судя по имеющейся у меня информации, Новак готовит очередную провокацию, рассчитывая, что Вы задержите его на семьдесят два часа для выяснения личности. Думаю, что он этого как раз и добивается. Я предлагаю Вам после того, как допросите парочку человек, вызвать его на допрос, подробно зафиксировать в протоколе всё, что он скажет, после чего отпустить на все четыре стороны.

– Отпустить организатора беспорядков?

– Да, отпустить! Никуда он не денется. Если впоследствии будет возбуждено уголовное дело, то Вы его всегда сможете вызвать для проведения следственных действий. У него в Москве есть офис, в котором он бывает практически ежедневно, так что скрываться от следствия не в его интересах. Для него, чем больше шума вокруг его персоны, тем лучше – бесплатный пиар! Всё понятно?

– Так точно.

– Тогда забудьте, что Вы меня здесь видели, и о моём пребывании у вас не должно остаться никаких следов.

– Ясно! Разрешите вопрос, товарищ полковник.

– Спрашивайте.

– А как Вы оказались на митинге?

– Лейтенант! Вы что, сами не догадываетесь? Это моя работа. Кстати, подобное развитие событий я заранее предусмотрел, поэтому и не взял с собой никаких документов, – соврал я, не моргнув глазом. – Для всех я среднестатистический недовольный властью москвич. А теперь, товарищ лейтенант, отпускайте меня.

– Дежурный! – зычно позвала дознаватель, и я от неожиданности вздрогнул. – Этого можно отпускать, – и девушка бесцеремонно ткнула в мою сторону пальцем. – Потом приведёшь ко мне следующего. Да поторапливайся! Итак работы привалило на всю ночь.

Через час я позвонил в офис «Партии гражданских свобод». Несмотря на поздний час, трубку взяла секретарь, которой я сообщил о задержании полицейскими их лидера, после чего подробно описал, как Алексей Новак героически противостоял произволу властей.

В ответ на моё красочное повествование секретарь тоненьким девичьим голоском восхищённо ахала, а напоследок попросила меня оставить свой номер телефона.

У меня возникло чувство, что, будь я с ней рядом, она попросила бы у меня автограф. Я продиктовал номер своего сотового, и подумал, что не позже завтрашнего вечера Новак мне позвонит. Не может быть, чтобы не позвонил!

И он позвонил. На следующий день, в полдень Новак поздравил меня по телефону с благополучным обретением свободы, и предложил отметить это событие.

– Согласен, – бодро отрапортовал я в телефонную трубку. – А где предлагаете? В офисе вашей партии?

– Ни в коем случае! – воспротивился лидер гражданских свобод. – Я категорически против пьянства на рабочем месте! Это развращает подчинённых, так что предлагаю встретиться в кафе на берегу Москвы-реки.

Предложение было принято с благодарностью, и через час я сидел за столиком и вместе с «объектом» разработки пил кофе по-турецки. Я не успел заготовить для себя более-менее приемлемую «легенду», поэтому приходилось импровизировать на ходу.

При встрече Новак рассыпался в благодарностях и выразил неподдельное удивление, что «жандармы» его так быстро отпустили из «узилища».

– Вероятно, они опасались скандала, – предположил я и сделал маленький глоток горьковатого напитка.

– Это они-то? – удивился оппозиционер. – Что-то на них непохоже!

– Как ваши почки? – поспешно перевёл я разговор на другую тему.

– Слушай, давай перейдём на «ты»! – предложил собеседник. – Мне так будет удобней общаться.

– Мне тоже, – поддержал я его. – Так как твоё здоровье?

– Здоровье могло бы быть и лучше, если бы в нашей стране соблюдались права человека. Ещё парочку таких политических мероприятий, и я точно лягу в клинику для трансплантации органов. – Пожертвуешь мне одну почку? – то ли в шутку, то ли всерьёз поинтересовался Новак.

– Как два пальца… об асфальт! – уверенно заверил я собеседника, понимая, что ничем не рискую. В ответ Алексей молча протянул мне руку для рукопожатия.

– Может, в честь обретения свободы закажем что-нибудь из крепких напитков? – поинтересовался Новак.

– Сначала со своими почками посоветуйся.

– К сожалению, ты прав! – вздохнул Алексей. – Придётся обойтись без алкоголя. А ты, Кантемир, из каких будешь?

– В каком смысле?

– Ну, по жизни ты кто? Я вижу, выправка у тебя армейская, никак из офицеров?

– Угадал.

– А где армейскую лямку тянул?

– В ФСБ, – ответил я честно. – В пограничных войсках, – поспешно уточнил я, видя, как вытянулось лицо у собеседника.

– А теперь чем на хлеб зарабатываешь?

– Хочешь предложить работу? – ушёл я от ответа.

– По-моему ты, Кантемир, торопишь коней!

– Не то, чтобы очень, – импровизировал я, – просто сейчас период такой.

– Какой такой?

– Мёртвый! В смысле полный штиль – заказов нет.

– Ты берёшь заказы на дом? – рассмеялся Новак.

– Приходится, – вздохнул я и, сутулясь, склонился над чашкой кофе. «Пусть видит, что у меня в жизни наступила чёрная полоса, – мелькнула мысль. – Надо выглядеть этаким неудачником-отставником, не нашедшим своего места в мирной жизни большого города».

– Ты же бывший офицер ФСБ! – удивился Новак. – неужели не нашлось ни одной фирмы, где бы ты мог устроиться в службе безопасности хотя бы рядовым охранником?

– Это я по специальному учёту прохожу, как старший лейтенант ФСБ, а по воинской профессии я…

И тут меня «заклинило»! Я лихорадочно думал, кем бы мне стать, но, как назло, ничего, кроме стихотворной строчки «…я бы токарем пошёл, пусть меня научат», в голову не приходило.

В это время из проплывающего мимо прогулочного теплохода донеслись звуки музыки и слова забытого шлягера девяностых годов:

– Черёмуха, черёмуха!

Он не простил мне промаха!

– старательно выводил приятный женский голос.

После этих слов решение пришло легко, словно само собой. Я больше не дёргался и не суетился, а, чтобы пауза выглядела более натурально, повернулся всем корпусом в сторону реки и затих.

– Так ты не сказал, что у тебя за профессия, – напомнил будущий работодатель.

– Ходовая по нынешним временам профессия, – произнёс я со значением и, выдержав небольшую паузу, добавил: – Снайпер я!

– Нормальная профессия, – равнодушно заключил Новак и пригубил остывший кофе. – Я, например, водитель танка, но, в отличие от тебя, меня это нисколько не напрягает.

– Не напрягает, потому что тебе не звонят по ночам неизвестные мужчины, и с сильным кавказским акцентом не предлагают работу по специальности.

– Судя по тому, что у тебя «мёртвый сезон», тебе давно никто не звонил, и денег у тебя, я так понимаю, тоже нет – подвёл итог мой догадливый собеседник и подозвал официанта. – Пойдём, прогуляемся по набережной, – предложил он, бросив на столик пару мятых купюр.

– Ты, конечно, понимаешь, что я не добрый самаритянин, – засунув руки в карманы брюк, пояснял Новак. – И расхожая фраза «заграница нам поможет» не обо мне. Если у кого в нашей Объединённой оппозиции и есть деньги, то только у Борислава Булычёва.

– Предлагаешь занять у него?

– А ты что, лично с ним знаком?

– Да так, пару раз на митинге видел.

– Ну, и как он тебе?

– Можно, я на первой нашей встрече не буду откровенничать?

– Ладно, можешь не отвечать. Я и без тебя знаю, что электорату он нравится, особенно бабам.

– Я слышу в твоём голосе здоровую зависть, – умышленно поддел я оппозиционера.

– Не буду скрывать, кое в чём я Булычёву завидую, но серьёзным противником не считаю. По большому счёту, он позёр! Он хороший оратор и неплохо чувствует политический момент, но в остальном он позёр!

– Да-а, не очень-то ты ценишь своего лидера! – задумчиво протянул я.

– Каков товар, такова и цена! – лаконично закончил Новак и протянул мне новенькую купюру в пять тысяч рублей. – Держи! Это тебе на первое время!

– Не надо! – отшатнулся я от его протянутой руки.

– Не пугайся! Никто тебя не покупает. Это мои личные деньги, отдашь, когда сможешь.

– Обойдусь! – заупрямился я и сделал шаг назад. – Я к тебе пришёл не денег просить!

– Я понял, но деньги тебе не помешают, – и он насильно сунул мне купюру в ладонь.

– Спасибо! – растерянно произнёс я.

– Не стоит благодарности, снайпер! Может, я сейчас своими действиями чью-то жизнь спасаю.

– Может быть, – согласился я, но Новак меня уже не слышал.

Домой я возвращался на метро. Выйдя из станции на площадь, я обратил внимание на молодую, но довольно неряшливо одетую девушку с чумазым лицом.

– Откуда ты? – спросил я её.

– Я из Костромы, – ответила девушка и профессионально ощупала меня взглядом.

– Приехала поступать и не поступила?

– Типа вроде того, – сморщила личико попрошайка, продолжая прикидывать, как лучше раскрутить меня на сотню-другую.

– Домой хочешь вернуться?

– Хочу! Ещё вопросы будут? – потеряла терпение замарашка.

– Тогда держи! – и я сунул ей в руку купюру в пять тысяч, полученную часом раньше от лидера «Партии гражданских свобод». – Купи себе билет до Костромы! И помни: другого шанса у тебя не будет!

«Может, это я сейчас спасаю чью-то жизнь»! – думал я, удаляясь от станции метро, а тот факт, что деньги были не мои, меня почему-то нисколько не смутил.

Вечером позвонил Борислав Булычёв и поинтересовался, с какой целью я обхаживаю членов ЦК Объединённой оппозиции.

«Быстро дошла до него информация», – мелькнула мысль. Видимо, главный оппозиционер воспользовался моим советом и поменял охрану, а заодно и начальника службы безопасности.

– Хочу знать, кто из них способен занять ваше место, – лаконично ответил я политику.

– Это я Вам и без оперативной разработки скажу: кроме представителей общественно-политического движения «Неформал», практически любой из членов ЦК.

– А двоих неформалов Вы почему списываете?

– Эти двое – Чистопрудный и фон Люфт – не от мира сего. Сергей помешан на экологии, а Эссенцию кроме борьбы за равноправие лесбиянок в этой жизни ничего не интересует.

– То есть Вы считаете, что кто-то из «святой троицы» – Новак, Кирилленко и Калита – способен нанять киллера для вашего устранения?

– Это не я так считаю, а наш Президент и, судя по всему, Вы, полковник, с ним солидарны. Повторяю: Новак, Кирилленко и Калита способны занять место председателя ЦК Объединённой оппозиции, а уж какие методы они для этого намереваются использовать – решать Вам!

– Вот я и пытаюсь эту задачу решить.

– В таком случае разрешите пожелать Вам удачи и попрощаться до новой встречи.

На том и расстались.

Я продолжил обхаживать членов ЦК, а Булычёв, как, и положено оппозиционеру его калибра, бороться с верховной властью. Всё укладывалось в рамки существующих правил, или, как любила повторять одна моя знакомая ведьма: «У каждого из нас своя планида»!

 

Глава 12. Странные встречи на тайной войне

Я неоднократно убеждался на собственном опыте, что господин Случай играет в нашей жизни весьма заметную роль. Хотим мы этого или нет, но порой нечаянное стечение обстоятельств меняет наши планы в корне, а порой и спасает нам жизнь.

Помнится, в одну из своих первых командировок на Кавказ, я, согнувшись, шёл по отрытой в полный профиль траншее, и на мгновенье распрямился, чтобы взглянуть из-за бруствера на территории занятой «чехами» В этот момент я случайно поскользнулся на размытой осенними дождями земле и качнулся в сторону.

В следующее мгновенье выпущенная чеченским снайпером пуля обожгла мне правый висок. Если говорить честно, в тот день в живых я остался только по воле случая. Если бы не чавкающая под ногами земляная жижа, лежать бы мне на дне траншеи с простреленной головой!

Встреча с госпожой Эссенцией фон Люфт – представителем группы лиц нетрадиционной сексуальной ориентации «Радуга» входящей в общественно-политическое движение «Неформал» – тоже произошла по воле случая.

Обычно я не регулярно отслеживаю криминальную обстановку в городе: если что-то меня касается, коллеги обязательно ставят меня в известность, но в то памятное июньское утро я решил лично ознакомиться со сводкой происшествий, которая в основном состояла из преступлений и мелких правонарушений, находящихся в юрисдикции доблестных полицейских.

Неожиданно моё внимание привлекло сообщение об очередном несанкционированном митинге в центре Москвы. Чутьё подсказывало мне, что это рядовое событие должно представлять для меня профессиональный интерес, поэтому я запросил у дежурного офицера справку о задержанных во время проведения митинга. Предчувствие меня не обмануло: среди перечня привычных Ивановых, Петровых и Сидоровых в глаза бросилась германская фамилия с аристократической приставкой «фон».

Эссенция фон Люфт была задержана за оказание сопротивления сотрудникам правоохранительных органов и хулиганские действия, выразившиеся в публичном обнажении своих половых органов и нецензурной брани, направленной в адрес тех же сотрудников. Обладательнице фамилии старинного немецкого рода грозило пребывание в местах не столь отдалённых сроком от двух до шести лет.

К этому моменту я уже знал историю Эссенция фон Люфт, урождённой Эльвиры Колобковой. Говоря протокольным языком, гражданка Колобкова родилась и до двадцати лет проживала в городе Москве, в семье работников театра оперетты. Мать, Колобкова Эмма Аристарховна, заведовала музыкальной частью, а отец – Колобков Геральд Лактионович – трудился в бухгалтерии.

Однако сухие строчки биографии «объекта» разработки меня не устраивали. Хотелось самому убедиться в том, что утверждала короткая аналитическая справка, благо повод имелся.

Не откладывая решение проблемы в долгий ящик, я созвонился со следователем, которому начальство отписало уголовное дело, возбуждённое по признакам ч. 2, ст. 213 УК РФ (хулиганство) в отношении гр. Эссенции фон Люфт. Мне повезло: Следственный комитет ещё не проявил интереса к личности лидера сексуальных неформалов, поэтому уголовное дело находилось в полиции. Следователь – пенсионного возраста женщина с усталым лицом и проницательным взглядом – мельком взглянула на моё служебное удостоверение и кивнула головой:

– Понятно! От меня-то Вы что хотите?

– Хотелось бы побеседовать с подследственной, да и материалы уголовного дела посмотреть не помешает.

– Дело я Вам покажу, хотя какое там дело – пару протоколов допросов, характеристика, медицинское освидетельствование, да обложка!

– Она что, при задержании травму получила?

– Травму? Нет, травмы не получила, так… пару-тройку кровоподтёков омоновцы оставили на память.

– За что?

– За дело, чтобы голую задницу представителям власти впредь не показывала!

– Простите, что-то я Вас не совсем понял.

– Да всё Вы поняли! – криво усмехнулась следователь. – Вы просто поверить не хотите. В общем, когда её пытались задержать, она визжала и царапалась, как кошка, а когда поняла, что силы неравны, и ей одна дорога – в кутузку, вырвалась из рук полицейских, нагнулась и задрала подол, а нижнего белья на ней, как Вы успели догадаться, не было! Ну, ребята после этого и всыпали ей ума в «задние ворота».

– И что в перспективе?

– В перспективе от двух до шести, если не пойдёт на сотрудничество со следствием.

– А если пойдёт?

– Это на усмотрение суда, но по опыту могу предположить, что при полном раскаянье в содеянном, наличии хорошей характеристики с места жительства, как ранее несудимая, может отделаться двумя годами условно.

– Обвинение ей предъявлено?

– Экий Вы быстрый! Я ещё не все доказательства исследовала, характеризующий материал не собрала, заключения судебно-медицинской экспертизы нет, да много чего нет! Возьмёте дело, сами увидите.

– Когда я с ней смогу побеседовать?

– А когда вызовете, тогда и побеседуете: гражданка фон Люфт отпущена после допроса по месту жительства под подписку о невыезде.

В течение двадцати минут я ознакомился с тощим, как мартовский кот, уголовным делом, выписал себе в блокнот номер сотового телефона и адрес главного фигуранта, после чего вежливо распрощался со следователем.

– И Вам не хворать! – сказала напоследок усталая женщина.

– Пенсия не за горами? – не удержался я от вопроса.

– А что, так заметно? Через два месяца!

– Везёт!

– Кто везёт, на того и грузят! – пошутила следователь.

Для неё понятие субординации оставалось в прошлом, так же, как и вся служба!

Лидера политического движения лиц нетрадиционной сексуальной ориентации «Радуга» я застал по месту жительства – в чистеньком двухэтажном особнячке, из открытых окон которого лилась нежная музыка, и слышались весёлые женские голоса.

– ФСБ? – откровенно удивилась Эссенция, возвращая мне служебное удостоверение. – Вот уж не думала, что моя задница и Вас заинтересует!

– Не скажу, что я, как мужчина, остался бы к Вам равнодушен, но сегодня Вы меня интересуете исключительно как политик. Мы можем где-нибудь спокойно поговорить?

– Пойдёмте на задний двор, – вздохнула хозяйка особняка, – там у меня беседка имеется.

– Я, честно говоря, хотел Вас увидеть не из-за последних событий на митинге, – попытался я успокоить заметно нервничающую женщину, но получилось только хуже.

– Неужели? – с горькой иронией произнесла Эссенция. – Я и Вам нужна в качестве шахматной фигуры?

– Не понимаю, что Вы имеете в виду?

– Да что тут понимать! С некоторых пор у меня такое ощущение, что я не принадлежу себе, а участвую в розыгрыше некой шахматной партии. Скажите честно, Вы тоже хотите использовать меня лично и движение «Радуга» в своих политических устремлениях?

– Вообще-то я хотел познакомиться с Вами, чтобы узнать ваше мнение о лидере Объединённой оппозиции Бориславе Булычёве.

– Знаете, господин полковник, меня уже тошнит от хитромудрых вывертов наших политических лидеров, да и от них самих!

– К Булычёву это тоже относится?

– А чем он лучше других? Такой же политический выжига, как и все!

– Я вижу, любви между вами нет.

– Любви между пидарасом и лесбиянкой не может быть в принципе.

– Вы сейчас о политических устремлениях Булычёва или о его моральном облике?

– Это я о той сучьей ситуации, в которую меня загнали!

– Можете пояснить, кто и зачем это сделал?

– Долго рассказывать, – тяжело вздохнула госпожа фон Люфт. – Вот Вы говорите, что я для Вас интересна, как политик, а я ведь политик поневоле! Мне эта забава нужна, как рыбе ботакс. Сами посудите: какой из меня политический борец? Я по натуре не бунтарь, и вся эта политическая возня мне претит.

– То есть Вы хотите сказать, что лидером политического движения неформалов «Радуга» Вас назначили?

– Именно так!

– Признаюсь: для меня это новость! Я рассчитывал в вашем лице встретить этакую пробивную женщину, которая и коня…

– Про коня не надо, конь – это зоофилия, а я обычная «лесба», которой «светит» пару лет за хулиганство.

– Хотите, помогу с адвокатом?

– А смысл? Всё равно в зону упрячут!

– Не упрячут. Я перед нашей встречей проконсультировался с Аркадием Михалёвым, нашим бывшим следователем, который сейчас на пенсии занялся адвокатской практикой. Так вот Аркадий Павлович говорит, что есть шанс переквалифицировать обвинение на более мягкую статью, и всё дело свести к административному правонарушению.

– Хм, и дорого этот ваш адвокат стоит?

– Если мы с Вами договоримся, считайте, что это дело он будет вести бесплатно, вроде как Вы малоимущая.

– Это я-то малоимущая? – хмыкнула Эссенция и покосилась на свой особняк. – Ну да ладно, пусть будет, так как Вы сказали. И о чём мы с вами должны договориться?

– Вы мне выкладываете всю политическую подноготную Объединённой оппозиции, и особенно меня интересует история Вашего политического взлёта, а я Вам обязуюсь предоставить бесплатного, но опытного адвоката.

– По рукам! Однако мне нет никакого желания копаться в старых переживаниях. Давайте я предоставлю в ваше распоряжение свой дневник, а Вы сами решайте: достаточно там для Вас информации, или нет.

Дневник госпожи фон Люфт, урождённой Эльвиры Колобковой, представлял собой толстую тетрадь в потрёпанном коленкоровом переплёте.

Через пять минут чтения «чужих мыслей» я понял, что дневник вёлся нерегулярно, с большими перерывами и, в общем, бессистемно. Госпожа фон Люфт писала, когда ей было угодно, и о чём угодно: любовные переживания чередовались с описанием погоды и последних модных тенденций, которые в свою очередь были щедро приправлены телефонами «нужных» людей и заметками о том, что предстоит сделать на следующей неделе. Здесь же были списки злостных должников и краткие их характеристики.

После того, как я прочёл последнюю запись в дневнике, в моей голове сложилась следующая картина.

Детство Эли Колобковой отличалось от босоного периода большинства московской детворы. Девочка практически дневала и ночевала в театре, поэтому с юных лет познала тайны закулисной жизни.

Однажды, после празднования удачной премьеры, в тёмном коридоре Эльвиру перехватила Нинель Шахова – ничем не выделяющаяся актриса второго состава, которая и увлекла пятнадцатилетнюю девочку к себе в артистическую уборную.

– Тебе мама говорила, что надо опасаться мальчиков? – с придыханием спросила Нинель, дыша на девочку водочным перегаром.

– Говорила, – растеряно пискнула Эльвира и судорожно сжала коленки, пытаясь таким образом не допустить влажную ладонь пьяной женщины к себе в трусики.

– Правильно говорила! – простонала Нинель, пытаясь преодолеть сопротивление подростка. – Мальчиков, и тем более мужиков, опасайся, а меня не бойся! Мне можно доверять, раздвинь коленки, глупенькая!

Так будущий лидер неформалов впервые познала тайные прелести однополой любви. Встречи с Нинель Шаховой продолжались ещё пару лет, а когда пришло время замужества, Эльвира с удивлением обнаружила, что не испытывает к противоположному полу никакого влечения.

Она пыталась преодолеть себя и после выпускного вечера отдалась симпатичному мальчику из параллельного класса, но стало только хуже. Она с трудом вытерпела десять минут первого в жизни традиционного секса, после чего торопливо побежала в ванную, где её вырвало.

– Так мерзко и так противно мне никогда в жизни не было! – вспоминала она, лёжа с Нинель в постели.

– Забудь об этом, – шептала Нинель, целуя её набухшие соски. – Мужчины – это мерзкие похотливые животные! Им нас никогда не понять!

Однако замуж Эльвира всё же вышла. Её мать, видя, что с девочкой творится что-то неладное, подключила все свои связи и сумела познакомить дочь с представителем обедневшего старинного немецкого рода Альфредом фон Люфт.

Альфред по делам фирмы частенько наезжал в Москву и был чрезвычайно падок на русских женщин. Особенно ему нравились молоденькие хористки из театра оперетты. Эльвире стукнуло двадцать лет, когда Эмма Аристарховна дала ей неоднозначно понять, что такую выгодную партию, как Альфред, упускать грех.

– Мамочка! – в сердцах воскликнула Эльвира. – Да он же старше меня на двадцать лет!

– Вот и хорошо, – не моргнув глазом, ответила мать. – Альфред мужчина состоятельный, и к тому же опытный, как в жизни, так и в любви. Тебе понравится! Не век же тебе в девках куковать. Выйдешь замуж, поживёшь в своё удовольствие в Европе, на всём готовом. Да о таком замужестве все девушки Москвы наяву грезят!

– И действительно, чем я рискую? – задалась вопросом Эльвира. – Да практически ничем! Правда, периодически придётся терпеть мужа в супружеской постели, ну да с этим я как-нибудь справлюсь.

Она была наслышана о странных предпочтениях господина Люфта, поэтому не очень удивилась, когда её великовозрастный ухажёр во время второго свидания раздел её, но вместо того, чтобы овладеть молодой девушкой, стал трогать дрожащими от возбуждения потными руками и при этом томно стонать. В тот момент, когда господин фон Люфт, страстно сжимая молоденькую девичью грудь, испустил последний протяжный стон, в комнату вошла Эмма Аристарховна.

Альфред, как воспитанный европеец, принёс госпоже Колобковой свои искренние извинения, и пообещал жениться на соблазнённой им девушке, как только уладит в Москве свои дела.

– Сегодня! – решительно заявила Эмма Аристарховна и привычно вскинула острый подбородок. – Или Вы с Эллочкой сегодня идёте подавать заявление в ЗАГС, или я завтра иду подавать заявление в прокуратуру!

Потомок старинного немецкого рода выбрал Краснопресненский ЗАГС, и через месяц увёз молодую жену на свою историческую родину.

Германия поразила Эльвиру контрастами: страна, где каждый гражданин считал своим долгом «стучать» на соседа и являл собой образчик законопослушания, в то же время удивляла свободой нравов и толерантностью.

– Чистоплюи! – ругала коренных жителей про себя новоиспечённая госпожа фон Люфт. – Дорогу переходят только на зелёный свет, полицейских «мусорами» не обзывают, налоги платят все как один, дескать, посмотрите, какие мы правильные и законопослушные, а сами не стесняются на пляже голыми сиськами трясти и до свадьбы чуть ли не с малолетства трахаться!

Почти всё свободное время Эльвира была предоставлена самой себе, так как муж постоянно пропадал в разъездах.

– Что поделаешь, дорогая! – вздыхал наследник старинного немецкого рода, в очередной раз собирая дорожный саквояж. – Я вынужден мотаться по всему миру, иначе мне нечем будет кормить семью.

Эльвира подозревала, что частые отлучки мужа связаны не только с бизнесом, но так как мужа она не любила, то ей было всё равно. Сама она окунулась в мир запретных удовольствий, которые в Германии были не совсем запретными, и общество относилось к ним весьма терпимо.

Эльвира быстро разобралась в модных тенденциях западной культуры, после чего сменила имя и теперь официально звалась Эссенцией фон Люфт. Пресытившееся удовольствиями местное общество с неподдельным интересом встретило молодую и симпатичную госпожу фон Люфт, но вскоре Эссенция заскучала. Запретный плод перестал быть запретным и потерял ореол романтики. Да и сами немки казались Эссенции грубыми и неспособными на утончённые удовольствия.

Скучная сытая жизнь богатой горожанки изменилась в одночасье: из Франкфурта-на-Майне, куда муж уехал в очередную деловую поездку, пришло письмо на официальном бланке, где сообщалось, что господин Альфред фон Люфт умер от сердечного приступа. К письму прилагалась копия судебно-медицинского заключения о смерти покойного мужа, из которого следовало, что Альфред переусердствовал с дозировкой препаратов, увеличивающих мужскую силу.

– Смерть, достойная импотента! – усмехнулась молодая вдова и после похорон нелюбимого мужа активно включилась в затяжной судебный процесс по оформлению движимого и недвижимого имущества на своё имя. Дело в том, что аккуратист Альфред не оставил после себя никакого завещания. Последнему представителю старинного немецкого рода было всего сорок два года, и жить он собирался долго и по-своему счастливо.

С городской квартирой, счётом в банке и обветшалым загородным домом с довольно большим куском земли проблем не было, а вот хорошо налаженный бизнес пытались отвоевать бизнес-партнёры покойного мужа.

Когда суматоха с оформлением наследства прошла, Эссенция оглянулась и поняла, что она одна-одинёшенька в сытой, но чужой стране с её грубым и плохо запоминающимся языком.

Однажды тёплым июльским днём она сидела под навесом маленького уютного кафе, пила из белой фарфоровой чашечки кофе «по-турецки» и бездумно смотрела, как тёплый летний дождик омывает запылённую листву.

Эссенция уже собралась позвать официанта, чтобы попросить счёт, как вдруг, прикрываясь от тёплых дождевых капель туристическим проспектом, в кафе торопливо вошла молодая женщина, а следом за ней – высокий статный мужчина с открытым лицом и удивительно знакомыми веснушками.

– Русские! – моментально определила Эссенция, и сердце почему-то забилось чаще.

Это действительно была русская пара. Эссенция, не поднимая от кофейной чашки глаз, прислушалась к их весёлой болтовне, и поняла, что русские молодожёны приехали в Германию из Вологды. Находясь в свадебном путешествии, они любую подмеченную новизну воспринимали с восторгом и были счастливы до щенячьего визга. Она называла мужа Васенькой, а он её Валюшей. При этом в голосе у обоих была какая-то особая теплота, которая так поразила практичную Эссенцию, что она даже закурила, хотя давала зарок эту вредную привычку бросить.

– Глупышки! Ну, разве можно быть такими доверчивыми и открытыми, – хотелось сказать ей молодой паре. – У вас же вся душа нараспашку – заходи, кума, в гости!

И в тот момент она вдруг ясно осознала, что завидует этим русским доверчивым ребятам, беззаботно прихлёбывающим из высоких стаканов пепси-колу.

– А тебя так нежно и трепетно никто и никогда не любил! – сказал ей внутренний голос.

– Неправда! – сказала она сама себе. – Уж я-то понимаю толк в любви!

– Тебя всегда использовали, но никогда не любили, – продолжал добивать её внутренний голос. – У тебя было много секса, но не было любви…

– Заткнись! – вскрикнула она, и посетители маленького кафе посмотрели на неё с удивлением. Эссенция бросила на стол крупную купюру и торопливо вышла из-под навеса под дождь.

Она шла по пустынной улице и думала о том, как хорошо плакать под дождём, потому что когда идёт дождь, слёз не видно.

Через месяц, торопливо распродав всё имущество и сняв всё до последнего пфеннига со счетов, Эссенция вернулась в шумную, как восточный базар, и переполненную приезжим людом, как караван-сарай, родную и понятную Москву.

– Теперь я буду жить по-другому! – сказала себе двадцатитрёхлетняя вдова. Как именно, она ещё не решила, но точно знала, что теперь её жизнь будет иной.

Для начала новой и счастливой жизни Эссенция купила себе на окраине Москвы двухэтажный купеческий особняк, который охранялся государством как памятник архитектуры, отчего и пришёл в плачевное состояние.

Правда, на это удовольствие ушла четверть вывезенных из Германии денежных средств, но Эссенция об этом не жалела. Она развила бурную деятельность, потратила уйму денег, но через год особняк весело глядел на мир вымытыми до прозрачности горного воздуха стёклами новеньких окон.

Когда Эссенция собралась переезжать в свой новый дом, то с удивлением обнаружила, что окраина Москвы по команде мэра резко отодвинулась на территорию ближнего Подмосковья, и цена на её дом, находящийся теперь в центре тихого и довольно уютного района, выросла в разы!

«Мелочь, а приятно!» – подумала Эссенция, прикинув, насколько удачно она распорядилась наследным капиталом покойного мужа.

Однако ожидаемое после переезда начало новой чистой и непорочной жизни как-то не заладилось. Эссенция с удивлением узнала о том, что теперь в Москве, да и других больших городах, не принято скрывать нетрадиционную сексуальную ориентацию! Неформалы от секса теперь диктуют стиль поведения и, размахивая радужными флагами, открыто маршируют по главным улицам с оркестром. Быть «голубым» или «розовой» стало модно, этим гордились, этим козыряли и многие на этом делали карьеру.

– Да-а, такого беспредела я даже в благополучной фатерлянд не видела, – удивилась новоиспечённая москвичка. – Там, конечно, разрешено много чего, но только в строго отведённых для этого местах, и всё это бесстыдство надёжно укрыто от посторонних глаз.

Однако долго противиться своей второй натуре Эссенция не могла и, махнув рукой на планируемую благопристойную жизнь, снова окунулась в привычную атмосферу «розовой» любви. С этого момента её гостеприимный дом никогда не спал: в новенькой просторной гостиной на первом этаже особняка постоянно звучала тихая музыка, звон хрусталя и призывный женский смех, а на втором этаже все три спальни и даже ванные комнаты постоянно были заняты. Вскоре о «розовом» особнячке госпожи фон Люфт знала вся Москва.

В один из тёплых майских вечеров, когда запах цветущей сирени кружил и без того хмельные головы, в гостиной «розового» особняка появилась богато и со вкусом одетая дама.

«Редкое сочетание вкуса и возможностей», – отметила про себя Эссенция, наблюдая за новой гостьей. Незнакомка находилась в том возрасте, о котором принято говорить, что он бальзаковский, но, несмотря на этот маленький недостаток, женщина смотрелась очень привлекательно.

Гостья привычным жестом поправила тщательно уложенные волосы цвета платины, кому-то позвонила по сотовому телефону, и лишь после этого присела на краешек белого кожаного дивана, на котором хозяйка гостеприимного дома в вальяжной позе попивала шампанское.

– Меня зовут Элеонора Гварнери, – представилась гостья и жестом отказалась от предложенного бокала с шампанским.

– Вы итальянка? – не меняя позы, поинтересовалась Эссенция.

– Не совсем, – улыбнулась гостья, и Эссенция про себя отметила, что её белозубой улыбке позавидовал бы любой голливудский актёр. – В моих венах есть итальянская кровь, но в основном превалирует грузинская. Скажем так: я такая же итальянка, как Вы немка. Не надо ничего говорить! – слегка повысила голос Элеонора и сделала предостерегающий жест рукой. – Мне многое о Вас известно.

– Кто Вы? – холодным тоном произнесла Эссенция и резко выпрямила спину.

– Не знаю, кто она по жизни, – промурлыкала появившаяся из-за спины брюнетка по кличке «Кисуля», – но смотрится аппетитно, как сметана!

– Брысь! – прикрикнула на девушку Эссенция. – Не мешай!

– Я уже представилась, но хочу уточнить, что к лицам с нетрадиционной сексуальной ориентацией я не отношусь, и нахожусь здесь исключительно по делу.

– Фу! – наморщила носик настырная Кисуля. – От неё мужиком пахнет!

Эссенция после этих слов тоже уловила еле заметный аромат дорогого мужского парфюма.

– Перед тем, как прийти сюда, она была с мужиком! – не унималась захмелевшая девушка. – Фу! С мужиком!

– Мы можем где-то уединиться для серьёзного разговора? – с еле заметным раздражением произнесла гостья.

– Не уверена, но давайте попробуем найти свободную комнату, – задумчиво произнесла хозяйка особняка и, поднявшись с дивана, увлекла за собой Элеонору на второй этаж. Однако и на втором этаже все три спальни, будуар, и обе ванные комнаты были заняты девушками.

– Да у Вас сегодня аншлаг! – не скрывая иронии, произнесла госпожа Гварнери.

– У меня так каждый день, – парировала Эссенция. – Предлагаю выйти на свежий воздух.

С тыльной части особняка находилось что-то вроде запущенного сада, в центре которого, скрываясь за разросшимися кустами сирени, располагалась старая, но довольно крепкая резная беседка.

– Итак, как говорят патологоанатомы, «Ближе к телу»! – пошутила Гварнери и закурила тонкую ароматную сигарету. – В последнее время в Москве Вы стали популярным человеком.

– Может быть, – неопределённо ответила Эссенция, – но вообще-то я к этому не стремилась.

– Пускай этот факт Вас не радует, – холодно произнесла сорокалетняя красавица и, прищурив серые глаза, посмотрела поверх головы собеседницы куда-то вдаль. – Для большинства россиян Вы и ваши подруги продолжаете оставаться половыми извращенцами! Надеюсь, своим откровением я Вас не сильно шокировала? – насмешливо произнесла Гварнери, переведя взгляд на побелевшее лицо собеседницы. – Нет? Тогда продолжим. Вам предлагается реальная возможность отвоевать на политической арене своё место под солнцем.

– Кем предлагается?

– Скажем, одним очень влиятельным и щедрым политиком, который в будущем рассчитывает видеть в вашем лице и лице ваших сторонников надёжную поддержку.

– А имя и фамилия у этого политика есть?

– И фамилия, и имя с отчеством у него имеются, но Вам до поры их знать не надо. Назовём его для краткости господин «Т».

– «Д» – это значит дьявол?

– Я не сказала «Д», я чётко произнесла «Т»! Это сокращение может означать всё, что угодно!

– Я правильно поняла, что господин «Т» предлагает мне заняться политикой?

– Правильно!

– Думаю, что он обратился не по адресу. Политика – это удел сильных и властолюбивых мужчин, а с мужчинами, как Вы успели заметить, нам не по пути!

– Не торопитесь с ответом, подумайте! Такой шанс выпадает раз в жизни.

– Да что тут думать! Посмотрите на меня: где я и где политика!

– Значит, Вы не хотите выбраться из сточной канавы и стать в обществе на одну ступень с уважаемыми гражданами?

– Анекдот хотите?

– Не очень.

– Тогда слушайте! Женщина-врач спрашивает мужчину, одетого в плащ на голое тело: «Скажите пациент, Вы страдаете половыми извращениями»? – «Нет, доктор! Я ими наслаждаюсь!» – отвечает пациент и распахивает плащ.

– Почти смешно, но я не поняла вашей аллегории.

– То, что Вы называете сточной канавой – это мой родной дом, мой образ жизни, и менять его я не собираюсь! Не скажу, что была рада нашему знакомству…

– Вот моя визитка, – перебила её Элеонора и протянула белый прямоугольник с изображённой на нём зелёным листом – символикой политически активных экологов. – Когда будет трудно, позвоните!

– Вы обещаете мне трудности? – крикнула фон Люфт вслед уходящей платиновой блондинке, но последняя уже скрылась за кустами цветущей сирени и ответом собеседницу не удостоила.

Трудности себя ждать не заставили. Ровно через три дня в «розовый» особняк нагрянула группа крепких мужчин в бронежилетах и масках.

– Всем оставаться на местах! – объявил высокий статный мужчина в гражданском костюме, который не скрывал своего лица. – Наркоконтроль!

Всех присутствующих, включая хозяйку, положили лицом вниз, и без стесненья стали проводить личный досмотр.

– Пошёл вон! – взвизгнула Эссенция, когда её попытался досмотреть сотрудник наркоконтроля, и лягнула последнего ногой. Удар тонкого и острого каблучка пришёлся в бронежилет, но сотрудник отпрянул.

– Я не позволю себя мужикам лапать! – заявила фон Люфт, подошедшему к ней мужчине в «гражданке».

– Это дело поправимо! – заявил он и кому-то позвонил по сотовому телефону.

Вскоре в гостиную зашли три женщины в форме, которые быстро и умело провели личный досмотр каждой посетительницы «розового» особняка.

В результате досмотра на кофейный столик легла дюжина доз героина, целая пригоршня каких-то таблеток, а из ванной комнаты вытащили двух несовершеннолетних любительниц однополой любви, которые были «под кайфом».

– Да тут целый притон! – радостно заявил статный незнакомец. – Кто хозяйка дома?

– Ну, я хозяйка! – сквозь зубы процедила Эссенция, оторвав голову от ворсистого ковра.

– Можете встать и подойти ко мне, – заявил мужчина и достал из кармана служебное удостоверение. – Майор Синеоков, – представился он. – Попрошу ваш паспорт и документы на дом.

– Без проблем, – заявила фон Люфт и про себя отметила, что глаза у майора Синеокова серые со стальным оттенком, а взгляд холодный и острый, словно клинок финского ножа.

– Значит, госпожа фон Люфт, – рассуждал вслух майор, листая паспорт. – Иностранная подданная?

– У меня двойное гражданство, – сухо заметила Эссенция.

– Ваше счастье, а то бы Вы прямо сегодня переехали из своего «розового» гнёздышка в наши серые апартаменты.

– За что? – возмутилась Эссенция.

– А вот за всё это, – и майор кивнул в сторону кофейного столика и обкуренных малолеток. – Ранее не судимы?

– Нет!

– Ну, это поправимо. Что можете сказать в своё оправдание?

– Могу я позвонить своему адвокату?

– Не рано ли? Вас никто не допрашивает.

– Я имею право на юридическую помощь и хочу проконсультироваться.

– Хорошо, звоните.

Эссенция отошла в сторону и выудила из косметички белый прямоугольник визитной карточки, на котором красовался зелёный лист.

– Это Эссенция фон Люфт, – представилась она. – Могу я поговорить с госпожой Гварнери?

– Я Вас слушаю.

– У меня возникли проблемы.

– Так быстро?

– Вам ли об этом не знать?

– В таком случае, это ваши проблемы. До свиданья.

– Подождите! Я не хотела Вас обидеть! Я хотела сказать… Короче! Передайте господину «Т», что я согласна на его условия.

– Хорошо! Опишите вкратце вашу проблему.

– У меня в доме наркоконтроль обыскал всех гостей и нашёл какие-то порошки и таблетки.

– Наркотики?

– Не знаю, но скорее всего эти препараты запрещены.

– Вы знаете, кто из присутствующих в доме сотрудников наркоконтроля старший по званию?

– Знаю. Он представился как майор Синеоков. Я сама видела его служебное удостоверение.

– Потерпите немного, скоро это закончится, но Вы в любом случае никакие документы не подписывайте.

– Спасибо! Я всё сделаю в соответствии с вашими рекомендациями.

Не прошло и четверти часа, как майору Синеокову позвонил лично начальник Управления.

– Не перегибай палку, майор! – сказал начальствующий баритон. – Не порть имидж! Бери то, что есть, и сворачивайся. Если надо будет, мы ещё разок к ним нагрянем.

– Я Вас понял, – холодно ответил Синеоков и отключил телефон. – Всё! Сворачиваемся! – громко отдал он приказ, и одетые в бронежилеты сотрудники, облегчённо вздохнув, потянулись к выходу.

С собой они забрали двух неадекватных малолеток и четырёх девушек, у которых были обнаружены «чеки» с героином. На пороге майор обернулся и, найдя глазами хозяйку квартиры, пообещал встретиться с ней ещё раз.

– Не в этой жизни! – дерзко ответила Эссенция и с треском захлопнула дверь.

Через день ранним утром к ней в особнячок заглянула милая, но скромно одетая женщина в больших роговых очках и потёртым портфелем в руках.

– Меня прислали, чтобы помочь подготовить пакет документов для регистрации вашего политического движения, – пояснила она.

– Кто прислал? – не скрывая раздражения, спросила Эссенция, для которой ранний подъём приравнивался к иезуитской пытке бессонницей.

– Госпожа Гварнери. Можно войти?

Эссенция посторонилась и пропустила гостью.

– Меня зовут Тамара, – пояснила женщина. – Я юрист, оказываю услуги по регистрации фирм, предприятий, последнее время специализируюсь на регистрации политических партий и движений. Вы ведь хотите зарегистрировать своё политическое движение «Радуга»?

– Политическое движение «Радуга»? – с удивлением переспросила хозяйка «розового» особнячка.

– Да, «Радуга». Госпожа Гварнери сказала, что именно под таким названием Вы хотите зарегистрировать политическое движение лиц нетрадиционной сексуальной ориентации.

Дальнейшая беседа протекала по заранее подготовленному юристом руслу: она предлагала готовое решение, а Эссенция согласно кивала и ставила под документом свою подпись.

– Скажите, Тамара, сколько я Вам должна за ваши услуги? – спросила она юриста, когда работа была закончена.

– Всё уже оплачено, – улыбнулась юрист.

– Если не секрет, кем именно? Гварнери?

– Этого я не знаю. После того, как мы с госпожой Гварнери достигли предварительной договорённости, на мой банковский счёт поступила ранее оговорённая сумма.

– А при разговоре об оплате ваших услуг Гварнери не упоминала о господине «Т»?

– Нет, не упоминала.

– И это имя Вам незнакомо?

– Имя? Ну, какое же это имя! Однако ничего подобного мой наниматель мне не говорила.

«Ты даже если бы что-то и знала, всё равно бы ничего не сказала! – думала Эссенция, глядя вслед уходящей гостье. – Чувствуется профессиональная хватка!»

После того, как «Радуга» обрела законное право находиться с остальными партиями на одном политическом поле, госпожа Гварнери стала звонить в «розовый» особнячок гораздо чаще, и в коротком деловом разговоре мягко, но конкретно указывала, что и когда надо сделать.

– Господин «Т» был бы очень доволен, если бы в пятницу Вы и ваши люди вместе с членами организации «Зелёный лист» вышли на митинг, – говорила она, и в её голосе веяло мёдом и патокой.

– Зачем? – удивлялась фон Люфт. – Что у нас с экологами общего?

– У вас с экологами общий враг: государство, – убрав медовые нотки, поясняла Гварнери. – Да и заявить о своём движении лишний раз не помешает. Скандал и прессу я обеспечу.

Последняя фраза изобиловала металлическими нотками и напоминала звучание натянутой струны.

Эссенция вынуждена была терпеть и подчиняться, но чем дольше она работала с Гварнери, тем больше раздражения накапливалось в её своенравной душе. К моменту встречи со мной «точка кипения» была пройдена, и Эссенция на последнем митинге кинулась с полицейскими в драку, а потом, повернувшись к ним спиной, прилюдно задрала юбку.

– Зря я, конечно, это сделала, – призналась она при следующей встрече, когда я вернул ей дневник. – Только я собой в тот момент совсем не владела. Во мне за последние полгода столько отрицательных эмоций накопилось, что у меня реально «крыша поехала».

– Понимаю Вас, – проникновенно произнёс я. – У меня год назад на службе тоже что-то похожее было, – признался я, припомнив свой «хохотунчик». – А как к вашей выходке отнёсся господин «Т»?

– Гварнери говорит, что мой таинственный друг остался довольным, и сказал, что моя выходка как нельзя лучше характеризует текущий политический момент.

– Ну, это он явно сгустил краски.

– Как знать. По мне, так мы давно все в заднице. Простите!

С Эссенцией мы расстались на дружеской нотке. И если бы не моя принадлежность к мужскому полу, возможно, мы бы с ней стали друзьями, точнее, подругами. Когда я услышал информацию о господине «Т», я был готов расцеловать её в уста, но во время остановился, иначе мои действия были бы расценены как провокация.

Я, конечно, поспешил доложить об этой новости своему начальнику, генерал-лейтенанту Баринову, однако Владимир Афанасьевич, как обычно, моей радости не разделял.

– Господин «Т»? – ехидно переспросил он. – Уж не намекаете ли Вы, полковник, что этот самый «Т» и есть Таненбаум?

– Теоритически это возможно, – уклонился я от прямого ответа. – Посудите сами: если политик чист, какой смысл ему скрываться за странной литерой?

– Где Вы видели политиков с абсолютно незапятнанной репутацией? Если смотреть непредвзято, то я не вижу здесь и намёка на криминал. Политик, не пожелавший раскрыть своего имени, собирает сторонников, которые поддержат его на предстоящем голосовании. Ну и пусть себе собирает! Он, конечно, делает это не то чтобы противозаконно, а не совсем изящно, так сказать, на гране разрешённых законом политических мероприятий, но предъявить ему мы ничего не можем.

– Значит, будем ждать, когда он перестанет балансировать и переступит закон?

– Не ждать, а работать! Вы последнее Постановление правительства читали? Нет? Тогда полюбуйтесь! – и он протянул мне знаменитую сафьяновую папку. Ничего хорошего от этого жеста я не ждал, но папку взял недрогнувшей рукой.

– Завтра это Постановление будет в печати, – уточнил Баринов. – А что это значит?

– Это значит, что Правительство во главе с Премьером ступило на тропу войны, – ответил я, пробежав текст Постановления взглядом.

– Красиво выражаетесь, полковник. По сути дела – это банальный передел собственности, только на самом высоком уровне, да и цена вопроса выражается семизначной суммой, а в остальном…! – и он красноречиво махнул рукой.

– А в остальном та же схема, когда привокзальные ларьки одна группировка «отжимает» у другой, – добавил я.

После этих слов мой начальник сделал большие глаза и звенящим от негодования шёпотом заявил, что Правительство Российской Федерации – не группировка, и что я опрометчиво поступаю, сравнивая законную ликвидацию Черемизовского рынка с «отжиманием» привокзальных ларьков.

Наверное, он был прав, но, как говорится, у каждого своя правда.

 

Глава 14. Цена вопроса

Владельцем Черемизовского рынка был Сталик Джабраилов – высокий пятидесятилетний красавец-брюнет с умным доброжелательным взглядом и седыми висками, сильно походивший на обеспеченного европейца и мало имевший общего со своими земляками, торгующими свежими фруктами на московских рынках.

К своим пятидесяти годам Сталик в московский бизнес врос прочно. Являясь владельцем несколькими московских продовольственных рынков и огромного вещевого рынка «Черемизовский», Джабраилов обеспечил себе ежемесячный доход, сумма которого выражалась цифрой с шестью нулями. Большую часть прибыли он вкладывал в строительный бизнес, как в Москве, так и на быстро развивающемся Ближнем Востоке, что резко повышало его шансы оставаться «на плаву» при любом политическом шторме.

Поэтому известие о ликвидации его любимого детища не стало для него новостью: когда имеешь пару-тройку миллиардов, то даже очень секретная и закрытая информация становится для тебя такой же доступной, как Коран для правоверного. Сталик знал, что если не сегодня, так завтра «Черемизовский» закроют, и ничего с этим поделать не мог. С каждым днём рынок разрастался, словно раковая опухоль, захватывая всё новые и новые территории. Порой Джабраилову казалось, что «Черемиза» – так его прозвали москвичи, живёт сам по себе, по своим законам, и что творится внутри его ненасытного чрева, неизвестно ни московским властям, ни ему, владельцу рынка.

Благодаря хорошо налаженным с таможней связям, на «Черемизовский» еженедельно поступали крупные партии контрабандного товара, которые тут же растворялись в его нескончаемых торговых рядах и дальше отследить, тем более доказать криминальное происхождение поступившей продукции было просто нереально.

Сначала довольны были все – и продавцы, имеющие свою долю стабильной прибыли, и гости столицы, которых устраивал широкий ассортимент товара и низкие цены. Многонациональный торговый люд «Черемизы», в основном состоящий из китайцев, вьетнамцев, корейцев и таджиков, по-русски говорил плохо, поэтому продавцы общались с покупателями на «тарабарском» наречии. С помощью отдельных фраз, мимики и жестов продавец и покупатель, который зачастую являлся обыкновенным перекупщиком, приходили к консенсусу и на практике воплощали знаменитую формулу немецкого экономиста «товар-деньги-товар», после чего дешёвый китайский ширпотреб крупными партиями расходился по городам и весям Среднерусской возвышенности и центрального Нечерноземья.

Подобно сказочному дракону, «Черемиза» ежедневно заглатывал тысячные людские массы, чтобы в конце дня «отрыгнуть» тугие пачки американских долларов. И с каждой отрыжкой пропахший дешёвым табаком и китайской лапшой «дракон» становился всё ненасытнее и злее.

Не секрет, что большие деньги могут вскружить голову любому трезвомыслящему и законопослушному гражданину, даже если он имеет временную регистрацию. Поэтому «Черемизовский» всё чаще стал мелькать в криминальных сводках, что вызывало раздражение московской криминальной милиции, а также потерпевших граждан, которых с каждым днём становилось всё больше и больше. Недовольство зрело и в верхах: «Черемизовский» становился опасным и неуправляемым. Внутри рынка текла неведомая московским властям и обывателям тайная жизнь, со своими неписаными правилами поведения, подпольными борделями и обменными пунктами, игорными домами и междугородними переговорными пунктами, оборудованными спутниковой аппаратурой. Практически на территории рынка была создана «теневая» инфраструктура, которая ежедневно стоила городу многомилионных потерь.

В Москве одно время ходила легенда о том, как полицейские спланировали секретную операцию по проведению специального рейда по территории вещевого рынка и даже успешно её начали под прикрытием роты ОМОНовцев, но дальше начального этапа дело не пошло. Продавцы, побросав товар, разбежались по укромным уголкам и щелям, как тараканы, а те, кого удалось задержать, мгновенно из продавцов превратились в законопослушных покупателей, и на ломанном русском поясняли, что приехали на рынок исключительно для того, чтобы купить себе и своим детям одежду по низким ценам.

Апофеозом неудавшейся операции явилось обнаружение на контейнерной площадке двух «морских» контейнеров, под потолок забитых детской одеждой китайского производства, общей стоимостью на два миллиарда рублей. Как ни старались доблестные полицейские, но установить, кому принадлежит товар, так и не смогли.

Целую неделю бесхозные два миллиарда лежали на виду, но владелец не объявился. В конце недели было принято решение: товар, от которого попахивало самой настоящей контрабандой, изъять и уничтожить, как опасный для здоровья граждан. Два миллиарда бросили в печи и сожгли, но и после этого владелец не объявился.

Сталик понимал, что перешёл границы дозволенного, и теперь власти города не успокоятся, пока не вобьют осиновый кол в самое сердце его любимого детища. Он пытался бороться, но все заказные статьи и проплаченные телевизионные дебаты успеха не имели, и общество к дальнейшей судьбе крупнейшего рынка осталось равнодушным. И только китайское посольство дипломатично, но недвусмысленно выразило озабоченность в связи с планируемой ликвидацией «Черемизы».

– Я их понимаю, – сказал мэр Москвы в приватной беседе с Президентом. – Надо же куда-то девать несколько тысяч незаконных китайских эмигрантов.

– Получается, что это и наша проблема, – заметил Президент. – Как только мы снесём «Черемизовский», они разбегутся по всей Москве, и вылавливать их поодиночке будет сложнее. Брать их надо сейчас, пока сосредоточены в одном месте.

– Брать и депортировать! – уточнил мэр. – Хотя депортация и влетит бюджету города в копеечку, другого выхода я не вижу.

– Не прибедняйся! – нахмурился Президент. – Ты кто? Мэр Москвы или дотационного уральского городка? Деньги изыщешь, сколько потребуется, и всех, кто не имеет регистрации, отправишь назад, в Поднебесную!

– Сделаем, – склонил голову мэр.

С этого момента судьба «Черемизовского рынка» была решена.

Казалось бы, какое отношение я, офицер ФСБ, имею к ликвидации вещевого рынка? Ответ напрашивается сам собой: да никакого!

Это головная боль городских властей и московской полиции, потому как тронуть «Черемизу» в её нынешнем статусе было всё равно, что разворошить осиное гнездо: крика и жалоб много, а практической пользы мало, и при этом из всех щелей разорённого рынка полезет криминальный элемент.

Однако профессиональное чутьё подсказывало, что именно в такой «мутной водице» передела собственности можно поймать ценную информацию.

Утром следующего дня мне позвонили из секретариата и попросили зайти для ознакомления с приказом.

– С каким ещё приказом? – раздражённо переспросил я.

– С приказом о командировке, – ровным голосом ответила секретарь и отключила связь. Я послушал короткие телефонные гудки и понял, что большего не добьюсь, и придётся ехать на Лубянку, хотя утро этого дня я планировал начать с посещения «Черемизы». Что именно я там рассчитывал найти, и сам не знал, просто следовал на поводу интуиции, как слепец за поводырём.

В секретариате симпатичная курносая девушка в форме с погонами старшего лейтенанта передала мне приказ с грифом «Секретно».

– Интересно, почему в секретариате любой организации, как правило, работают очень симпатичные девушки, а некрасивых начальство «прячет» куда-нибудь на склад или в архив? – задался я чисто риторическим вопросом, искоса наблюдая за курносым старшим лейтенантом.

– Не стойте здесь с секретным документом, – вежливо, но строго сказала мне секретарь, и при этом её нежные, как спелый персик, щёчки почему-то порозовели. – Пройдите в комнату исполнителей, – добавила она уже тише и не так строго.

В ответ я кивнул, но не удержался и позволил себе небольшую вольность: мой взгляд упёрся чуть выше переносицы секретаря, отчего у последней создалось стойкое ощущение, что я смотрю ей прямо в зрачки. Это был старый приём, которому меня научили старшие товарищи в пору лейтенантской юности. Девушка смутилась и окончательно покраснела, а я, довольный собой, отправился в комнату исполнителей.

Приказ был исполнен на двух листах и являл собой образец казённого документа, изобилующего глаголами повелительного наклонения и категоричностью формулировок. Я дважды прочитал текст, но кроме того, что мне необходимо срочно выехать в Питер, ничего не понял.

– Владимир Афанасьевич, что я буду делать в Петербурге? – тактично, пытаясь скрыть раздражение, задал я вопрос по телефону своему начальнику Баринову.

– Работать! – лаконично проскрипел тот в ответ.

– Как работать?

– Активно! Что Вам, полковник, непонятно? В приказе ясно сказано, что в Петербург Вы должны убыть для проведения оперативных мероприятий в соответствие с планом операции «Таненбаум»!

– А нельзя ли с этого момента подробнее?

– Нельзя! По приезду в Ленинград, то есть в Петербург, зайдёте в Управление, к полковнику Семёнову, он Вас и введёт в курс дела. Ещё вопросы имеются?

– А как быть с лидером Объединённой оппозиции?

– Что именно Вас в нём смущает?

– Да меня лично он не смущает, меня ситуация настораживает! Я ещё не всё его окружение проверил, да и Черемизовским рынком заняться не мешало бы.

– Вы, Каледин, пытаетесь объять необъятное! Официально проверку Черемизовского рынка я Вам не поручал. Остальное пусть Вас не волнует! Оформляйте командировочные документы и завтра утром Вы должны быть в кабинете Семёнова!

Я сделал глубокий вдох, потом максимальный выдох и, учитывая дефицит времени на подготовку, рысью понёсся по кабинетам оформлять командировочные документы.

«Почему-то в нашей «конторе» даже фамилии у сотрудников безликие: Иванов, Петров, Сидоров, теперь вот Семёнов! – думал я, перебегая из кабинета в кабинет и собирая образцы росчерков пера начальников служб. – А как бы красиво звучало: майор Апраксин или полковник Державин или на худой конец…»

– Полковник Каледин! – перебил мои мысли проходивший по коридору начальник одного закрытого отдела, о котором в Управления почему-то не принято было особо распространяться. – Вас срочно просила зайти старший лейтенант Казанцева, – казённым тоном сообщил он, но при этом по-дружески мне подмигнул.

– Казанцева? А это кто такая? – не сразу понял я.

– Это секретарь! – рассмеялся начальник отдела. – Вы, Каледин, двадцать минут назад ей глазки строили!

Я поблагодарил его и, перейдя с рыси на галоп, поспешил обратно в приёмную.

– Товарищ полковник! – почему-то потупив глаза, обратилась ко мне обладательница курносого носика. – Вам приказ ещё нужен?

Я не сдержался и вполголоса выдал не совсем литературный оборот речи.

– Простите, – глядя в девичьи глаза, произнёс я вполне искренне: приказ с грифом «секретно» всё это время был у меня среди командировочных документов. Уходя из комнаты исполнителей, я забыл его сдать обратно секретарю, дала мне секретный документ без росписи в журнале. Получается, мы оба с ней нарушили требования «Инструкции по обращению с секретными и совершенно секретными документами».

– Можете доложить о моём нарушении рапортом по команде, – произнёс я вполне серьёзно, возвращая приказ.

Курносый секретарь часто заморгала глазами и ничего не сказала в ответ, из чего я сделал вывод, что докладывать она никому не будет.

Это рядовое происшествие вернуло меня в рамки реального мира и заставило взглянуть на предстоящую командировку более пристально.

Перед выходом из Управления я зашёл в финансовую часть, где получил на руки деньги на командировочные расходы. Пересчитывая новенькие купюры, я почему-то подумал, что этой суммы на «…проведение оперативных мероприятий по плану операции «Таненбаум» мне может не хватить. Почему я так подумал, и сам не знаю! Просто в голову пришла мысль – чёткая и ясная, словно предупреждение о грядущих неприятностях.

– Бред какой-то! – закрутил я головой. – Я в командировку еду всего на неделю! – успокаивал я сам себя, отгоняя дурное предчувствие. – Да и что со мной может произойти? Питер – не Кавказ!

О том, что город на Неве ещё в прошлом веке обрёл славу столицы российского криминала, я как-то не подумал.

Билет в купейный вагон «Красной стрелы» я взял перед самым отходом поезда. В кассе меня заверили, что в купе я буду только с одним соседом.

– Прямо перед Вами семейная пара сдала два билета, – пояснила словоохотливая кассирша.

– Приятно слышать! – улыбнулся я в ответ, а про себя подумал, что если сосед не пьяница и не картёжник, то семь часов полноценного сна мне гарантированы.

В купейном вагоне было малолюдно.

«Вероятно, из-за дороговизны билетов», – решил я, пробираясь вглубь вагона.

Подойдя к своему купе, я через приоткрытую дверь увидел расположившегося на нижней полке попутчика, точнее, попутчицу. Это была женщина средних лет, с расчёсанными на прямой пробор русыми волосами и полным отсутствием косметики на лице. На кончике её аккуратного носика каким-то чудом держались очки в простенькой металлической оправе. Весь её внешний вид намекал на то, что обладательница немодных очков либо младший научный сотрудник одного из многочисленных НИИ, либо учительница русского языка и литературы. Именно так подумал бы каждый, кто видел её впервые.

Именно так должен был подумать и я, если бы это не была наша вторая встреча, поэтому мой «головной компьютер» решил задачу без особых усилий. На пару секунд я «завис» от нечаянной встречи, но тут женщина подняла на меня глаза, и я стал отчаянно импровизировать.

– Добрый вечер, – небрежно произнёс я, пытаясь таким образом скрыть минутную растерянность. – Хотя, думаю, с определением «добрый» Вы вряд ли согласитесь.

Произнося короткую тираду, я сел напротив «учительницы» и аккуратно поставил по правую руку от себя дорожный саквояж.

Женщина прикусила нижнюю губу и молчала. Я понял, что она меня узнала. Узнала и растерялась. Агнесса Винтер, она же Мария Яковлевна Гуськова, смотрела на меня широко раскрытыми глазами, и по её щекам расплывалась меловая бледность. Наконец она сорвала с лица очки и закрыла лицо руками. Я же, во избежание каких-либо осложнений и для создания приватной обстановки, закрыл дверь в купе.

– А бледность Вам к лицу! – продолжал я импровизировать. – Сейчас Вы выглядите как натуральная утопленница!

После этих слов из-под ладоней донеслось неясное мычание, от которого веяло близкими слезами.

– Только не надо истерики, Мария Яковлевна! Я в неё всё равно не поверю.

– Я выполнила все ваши условия! – через силу произнесла она и убрала ладони от лица. – Зачем Вы преследуете меня?

– Паспорт покажите, – проигнорировал я вопрос попутчицы и протянул за документом руку.

– Зачем? – упиралась попутчица. – Я ничего не нарушила!

– Паспорт! – повысил я голос на два тона и для пущей убедительности хлопнул ладонью по столу. – Быстро! Иначе я сейчас сорву стоп-кран, и дальнейшая наша беседа будет проходить у меня в рабочем кабинете!

И тут я сообразил, что в памяти собеседницы я по-прежнему офицер полиции, и ни настоящего моего имени, ни специального звания она не знает, так как во время нашей первой и единственной встречи я ей не представился.

Пока я прокручивал эту мысль, Гуськова достала из сумочки новенький паспорт и нехотя протянула мне.

– Русакова Руслана Рудольфовна, – произнёс я вслух, раскрыв паспорт на первой странице. – Уроженка города Пензы. А Вы, Мария Яковлевна, не меняетесь! Всё та же любовь к звучным именам и красивым словосочетаниям: Руслана Рудольфовна!

– Могу я взглянуть на ваше служебное удостоверение? – подала голос Гуськова.

– Нет, не можете! – отрезал я.

– Почему?

– Потому что Вы, гражданка Гуськова, профессиональная мошенница!

– Это ваше личное предположение. В настоящий момент перед законом я чиста! Кстати, я до сих пор не знаю ваших полномочий. Может, Вы и не полицейский вовсе!

– Значит, настаиваете на беседе в официальной обстановке? Стосковались по казённому дому, госпожа Винтер?

– Нет у Вас против меня сейчас ничего!

– Разве? А паспорт на чужое имя? По закону я могу Вас сейчас задержать на семьдесят два часа для установления личности. Ну, так как, срывать стоп-кран или будем беседовать под стук колёс за чашкой чая?

– Ваша взяла! Банкуйте!

– Что за уголовный жаргон, Мария Яковлевна? Вы же не судимая, и к тому же отягощённая дипломом о высшем экономическом образовании.

– И это помните! Ладно, давайте проводнице чай закажем.

– Немного позже.

– Почему?

– Не хочу, чтобы во время нашей милой беседы Вы мне кипяток в лицо плеснули.

Гуськова неожиданно смутилась, и я понял, что угадал её намерения.

– А Вы, Мария Яковлевна, не так безобидны, как кажетесь! – произнёс я с явным осуждением. – Сменили яркий облик специалиста по инвестициям на образ сельской учительницы, но повадки у Вас остались прежние!

– Я сейчас в маленькой фирме под Петербургом осела, – доверительно произнесла Гуськова. – Денег платят мало, так что не до нарядов и дорогой косметики! Так зачем я Вам понадобилась?

– В прошлую нашу встречу Вы не были со мной до конца откровенны.

– Вас тоже не упрекнёшь в чрезмерной открытости! Даже удостоверение мне показать не хотите!

– Не верите, что я офицер полиции?

– Да как Вам сказать? Верить мужчинам я перестала с семнадцати лет, сразу после потери девственности.

– Если бы я не был полицейским, то, как бы я Вас нашёл?

– А действительно, как Вы меня нашли?

– Мария Яковлевна! Мы хоть и не в моём служебном кабинете, но всё равно вопросы задаю я!

– Понятно! Не хотите раскрывать свои оперативные наработки.

– Вы даже такие слова знаете?

– Не юродствуйте, капитан! Или всё-таки майор? Судя по возрасту, Вы уже должны носить майорские пагоны.

В это время у меня в кармане запел сотовый телефон. Проигнорировать вызов я не мог, так как на мелодию песни «С чего начинается Родина?» были настроены звонки высокопоставленных сотрудников «конторы».

– Алло! – сказал я и прибавил громкости, так как стук вагонных колёс мешал восприятию информации. Как назло, в этот момент за окном поплыл перрон очередного полустанка, и поезд плавно затормозил. В купе стало неправдоподобно тихо, и в этой тишине чётко прорезался скрипучий голос моего начальника: «Полковник! Вы уже в вагоне или ещё прохлаждаетесь на московской земле»?

– Я уже в пути, Владимир Афанасьевич, – тактично ответил я и замолчал в ожидании очередной порции указаний. Однако дальше разговора не получилось, так как в трубке раздалась характерная трель телефонного аппарата, который в кабинете Баринова стоял особняком. Раньше, в годы Советской власти, на корпуса таких телефонов наносили герб государства, и это означало, что данный телефон обеспечивает прямую связь с хозяевами высоких кабинетов в Кремле.

– Я Вам перезвоню, – бросил в трубку Баринов и отключился.

– Полковник? – не скрывая горькой иронии, переспросила Гуськова. – Интересно, в какую же историю я вляпалась, если мной лично занимается целый полковник?

Дальше не имело смысла темнить, и я достал из кармана служебное удостоверение.

– ФСБ? – искренне удивилась Гуськова. – А я думала, сюрпризы закончились! Так чем же я могу Вам помочь, господин полковник?

– Меня интересует ваш бывший куратор, о котором Вы упоминали во время нашей первой встречи.

– Меня он тоже интересует.

– В каком смысле?

– В том смысле, что мне бы не хотелось с ним где-нибудь случайно столкнуться.

– Боитесь его мести?

– Мстить мне вроде бы не за что, но то, что я его боюсь – однозначно. Я его случайно по телевизору увидала, так потом три дня спокойно заснуть не могла!

– Вот с этого места, пожалуйста, поподробней!

– К сожалению, подробностей немного. Примерно месяц назад включила телевизор, чтобы сериал посмотреть, а вечерние новости ещё не закончились. Сижу, значит, я на диване, семечки грызу, и новости смотрю, и вдруг вижу его – моего московского знакомого. Помню, шёл сюжет об открытии очередной ветки газопровода «Северный путь». Событие это было обставлено очень помпезно: высокие гости, рабочие в чистых спецовках, оркестр, публичное включение насосов и прочая праздничная мура. На этом празднике трудовых достижений присутствовал сам Президент, а куратор мой пару раз на заднем плане его свиты мелькнул. Видимо, в объектив телекамеры он случайно попал, так как по его поведению было видно, что «светиться» он явно не хотел.

– С чего Вы так решили?

– Так видно было невооружённым глазом, как он старательно за спины прятался. Одного не учёл: снимали несколько камер с разных ракурсов, вот он в телесюжет и попал.

– Мария Яковлевна, предлагаю заключить договор, – произнёс я после короткой паузы, которая мне понадобилась для осмысления полученной информации. – Вы мне пальчиком указываете на своего куратора, а я постараюсь избавить Вас от его назойливой опеки.

– То есть как это пальчиком указать? – встревожилась Гуськова. – Как на милицейском опознании?

– Примерно так, только опознание будет по телевизору.

– Хм, в общем, я не против, только где мы телевизор смотреть будем? Может, у меня дома?

– Телевизор мы с Вами будем смотреть в Управлении ФСБ по городу Петербургу и Ленинградской области.

– Значит всё-таки казённый дом!

– Уверяю Вас, что в нём Вы пробудете недолго. Как только проведём опознание, я Вас тут же отпущу.

– Точно отпустите или опять лукавите?

– Слово офицера!

– Опять приходится верить на слово! – притворно вздохнула моя невольная собеседница. – Придётся для Вас, господин полковник, сделать исключение. Это второй раз, когда я вверяю свою судьбу мужчине.

– Да-да, я помню, – с невозмутимым видом произнёс я. – Хотя первый раз мне кажутся, дело было связано не с судьбой, а с потери девственности.

Очнулся я от боли: кто-то сильной рукой без жалости хлестал меня по щекам. Я замычал и попытался уклониться от очередной оплеухи, но сделать это не удалось.

– Достаточно! Он, кажется, пришёл в себя, – услышал я незнакомый голос и попытался открыть глаза. Получилось со второй попытки: окружающий мир был нечётким, размытым, и при этом вращался вокруг моей больной головы, вызывая приступы тошноты. Я закрыл глаза и облизал пересохшие губы.

– Эй ты! Как там тебя? Не отключайся! – снова услышал я незнакомый молодой голос, и кто-то сильно тряхнул меня за плечи. Я через силу снова открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд на бледном пятне, которое двигалось и от которого исходил голос. Я никак не мог понять, чего этот голос добивается. Лично мне в этот момент хотелось одного: закрыть глаза и снова впасть в спасительное беспамятство.

– Не отключайся! – требовал молодой голос. – Говорить можешь?

Говорить я не мог: во рту пересохло и шершавый язык заполнил весь рот. К тому же сильно болела голова.

Я приложил ладонь к голове и почувствовал на пальцах что-то липкое.

– Товарищ сержант! – раздался над ухом девичий голосок. – Я в аптечке нашатырь нашла, дать ему понюхать?

– Давай! Пусть понюхает, может, соображать начнёт.

После этих слов в нос ударил резкий запах нашатыря. На мгновенье перехватило дыхание, но потом стало лучше: мир перестал вращаться, зрение сфокусировалось, частично вернулась память, что позволило идентифицировать своё положение во времени и пространстве.

Оказалось, я лежу на нижней полке, а надо мной склонились две проводницы и молоденький белобрысый полицейский. За окном вагона мелькали редкие фонари, которые на фоне мрачного леса казались приятным исключением из общего правила светомаскировки, введённых ещё в начале сороковых годов прошлого века и по чьему-то недосмотру не отменённых до сей поры.

– Где мы? – с трудом разлепил я спёкшиеся губы.

– Скоро Бологое будет! – охотно ответила молоденькая проводница, продолжая держать возле моего лица ватку с нашатырём. Я поморщился и попытался дистанцироваться от источника резкого запаха.

– Убери! – коротко приказал сержант, и проводница вместе с нашатырём исчезла. – Вы помните, что с Вами произошло? – продолжал наседать на меня полицейский.

В ответ я покачал головой. Память о последних событиях была обрывочной, словно порванная киноплёнка: вот я захожу в купе, закрываю дверь и сажусь напротив какой-то женщины. Кажется, мы с ней знакомы, но она почему-то не рада меня видеть. Я её знаю, но её имя не помню! Почему-то мне кажется, что у неё несколько имён. Она мне не нравится. Почему? Не нравится, потому что в ней есть что-то нехорошее, что-то ненастоящее. Где она? Почему я её не вижу?

– А где моя попутчица? – спрашиваю я оставшуюся проводницу.

Женщина удивлённо закрутила головой.

– А действительно, где она? – удивилась проводница. – Билет-то у неё до самого Питера был!

– Давай билет мне! – встрял полицейский. – Сейчас позвоню дежурному, пусть «пробьют» её по базе данных. Может, она наводчица!

Проводница на минуту отлучилась и вернулась с билетом в руках.

– Русакова Руслана Рудольфовна, – прочитал вслух полицейский и после этих слов у меня в мозгах что-то сдвинулось, и я вспомнил! Вспомнил всё, до последней мелочи.

– Русакова не наводчица, – с трудом произнёс я.

– Вам-то откуда знать! – пренебрежительно заметил сержант.

– Она моя знакомая. Мы с ней давно не виделись, и вот в вагоне случайно встретились.

– Знакомая, говорите? А чего это ваша знакомая дёру дала? Билет-то у неё действительно до Питера! – и полицейский помахал билетом перед моим носом. – Ваши вещи все на месте?

– У меня был английский кожаный саквояж, – сообщил я и покрутил головой, – но я его почему-то не вижу.

С этими словами я обшарил карманы и понял, что мои наихудшие опасения подтвердились: бумажника и служебного удостоверения тоже не было.

– Деньги и документы пропали! – упавшим голосом сообщил я полицейскому. – И командировочное удостоверение тоже.

– Да-а, дела-а! – нараспев произнёс полицейский и почесал за левым ухом. – Сообщи в Бологое, что пассажира снимать будем! – обратился он к проводнице. – И пусть медиков пригласят, возможно, у потерпевшего травма умственная, тьфу ты – черепно-мозговая!

– А зачем меня снимать? – воспротивился я. – Меня снимать не надо! У меня командировка служебная! Очень важная! Мне позарез в Питер надо!

– Успокойтесь, гражданин! Ну, куда Вы с пробитой головой поедете? В какой такой Питер? Какая может быть командировка без денег, без документов? У Вас при себе даже билета нет!

– Есть! – вдруг встряла в разговор проводница. – Есть билет! У меня ведь все билеты! Я билеты пассажирам, как и положено, по инструкции, перед самой высадкой возвращаю!

– Давай, неси! – распорядился сержант и с облегчением вздохнул. – Хоть личность потерпевшего, ваша личность, установлена будет!

Проводница выскользнула из купе, и мы с полицейским остались одни.

– Сержант, – прохрипел я и поманил его рукой. – Сержант. Доложи дежурному по Управлению, что совершено нападение на полковника ФСБ Каледина и похищены служебные документы, – немного приврал я. – Я не шучу, – заверил я полицейского, заметив недоверчивый взгляд.

– Вот его билет, – радостно прокричала проводница, ворвавшись в купе. – Каледин Кантемир Константинович, – прочитала она вслух. – Следует, как я и говорила, до самого Петербурга.

Сержант недоверчиво покосился на проводницу, потом на меня, потом выхватил у неё билет из рук и выбежал из купе.

– Чего это с ним? – удивилась проводница и с надеждой посмотрела в мою сторону. Я не ответил. Мне было плохо: болела голова, и меня сильно тошнило, прежде всего от собственной глупости.

 

Глава 15. Горькая правда или знания умножают скорбь

В госпитальной палате было тихо и одиноко. Я занимал двухместную палату с телевизором и отдельным туалетом. В туалет ходил сам, но с большим трудом – сказывалась черепно-мозговая травма. Пользоваться больничной уткой я отказался наотрез, хотя врач настаивал, чтобы я больше лежал и как можно меньше двигался. Невропатолог от меня не скрывал, что после получения повторной после контузии травмы встал вопрос о моей профессиональной пригодности.

– Вам, Каледин, сейчас надо как можно больше отдыхать и меньше думать! – просветил меня заведующий отделением. – Мозговая активность Вам сейчас противопоказана.

– А когда будет разрешена? – допытывался я.

– Точно сказать не могу. Возможно, Вам придётся поменять сферу деятельности и уйти на лёгкий труд, – уклонился от прямого ответа врач.

– Лёгкий труд? Это как прикажете понимать?

– Имеется в виду трудовая деятельность, которая не предполагает стрессовых ситуаций и получения физических травм.

– Я так понимаю, что служба в ФСБ под эти понятия не попадает?

– Ну, не сошёлся свет клином на государственной службе…

– Не сошёлся! – перебил я эскулапа. – Значит, мне после больнички одна дорога – в частный бизнес! Буду охранником в супермаркете!

– Охранником не рекомендуется: возможны конфликтные ситуации с покупателями и применение физической силы для задержания так называемых «несунов», а это теоретически, но предполагает получение травмы.

– Тогда остаётся идти в швейцары, в какой-нибудь крутой московский ресторан, типа «Метрополя». А что? Работа спокойная: открывай двери, клади в карман чаевые! Даже если в «Метрополь» не возьмут, «новые русские» обязательно пригреют. У них «понты» всегда на первом месте, вот и будет мой работодатель своим «корешкам» кричать по пьяни: «Да у меня двери в кабак целый полковник ФСБ сторожит»!

– Ну-ну, успокойтесь больной, не сгущайте краски. Не всё так плохо, как Вам кажется. За потерю трудоспособности на службе у Вас будет повышенная пенсия, квартира у Вас имеется, дети по лавкам не плачут, и алиментов Вы не платите. Так что будете жить исключительно для себя, так сказать, в своё удовольствие!

– Здесь Вы правы: жены нет, и дети не плачут!

– Да что Вы печалитесь? Жена и дети – дело наживное! Вы вон какой красавец мужчина, будут ещё у Вас и жена, и дети, и любовь до гроба! Возможно, мой диагноз ошибочный, и комиссия признает Вас годным для дальнейшего прохождения службы. Знаете, мозг – вещь мало изученная! Даже для нас, специалистов, он Терра инкогнита – территория непознанного, так что будем надеяться на лучшее.

Когда зав. отделением покинул мою персональную палату, я подумал, что в его утешении есть маленькая толика правды: мой мозг медленно, но восстанавливал свои функции. Так, например память восстановилась полностью. Это очень порадовало следователя, который вёл уголовное дело о разбойном нападении на меня, а ещё больше порадовало меня самого. Я отчётливо вспомнил, что во время беседы с Марией Яковлевной Гуськовой кто-то вежливо постучал в дверь купе.

Я был твёрдо уверен, что так вежливо скребётся только проводница, поэтому дверь распахнул сразу и без лишних вопросов. Дальше память моя ничего не фиксировала, потому, как удар кастетом по голове сработал, как хороший выключатель, и я «выключился» не успев рассмотреть нападавшего.

Грабители припугнули Гуськову, обыскали моё бесчувственное тело, забрали деньги, служебное удостоверение и мой любимый английский саквояж. Больше в купе брать было нечего: Гуськова даже серёжек не наносила.

Моя попутчица, разумеется, воспользовалась случаем и сошла на первой же станции. Установить её местонахождение, как сказано в ответе на «Отдельное поручение» следователя в Управление уголовного розыска, «…в ходе проведения оперативно-розыскных мероприятий не представилось возможным».

Перед самой выпиской следователь вновь навестил меня, и сообщил, что три дня назад в Орехово-Зуево, во время проведения операции по поиску угнанных автомобилей, был задержан гражданин Белевич, ранее неоднократно судимый.

На этот раз Белевича подвела собственная физиономия. И хотя документы на автомобиль были в порядке, у патрульного офицера ГАИ возникло законное подозрение, что водитель с рожей закоренелого уголовника не может являться владельцем дорогого спортивного автомобиля, тем более несерьёзного жёлтого цвета.

Белевича поставили в позу и обыскали. В заднем кармане брюк горе-грабителя было обнаружено удостоверение офицера ФСБ на имя Каледина Кантемира Константиновича, с неумело переклеенной фотографией, а под подкладкой кожаной куртки – немецкий кастет, произведённый на одном из Крупповских заводов ещё в годы Второй мировой войны, о чём свидетельствовало фирменное клеймо на кастете.

Дело раскрыто, осталось установить местонахождение подельника, найти проданный на рынке кожаный саквояж и приобщить в качестве вещественного доказательства к уголовному делу, ну и ещё кое-какие процессуальные мелочи.

– Белевич пока молчит, надеется, что обвинение предъявят по первой части статьи, то есть без участия в разбое группы лиц, – поделился соображениями следователь, – но это пока мы его подельника не зацепили. А как только я сведу их на очной ставке, по опыту знаю, что начнут валить вину друг на друга. Оно и понятно: никому не хочется по делу в качестве «паровоза», то бишь организатора, проходить – срок больше, сидеть дольше!

Из сказанного следователем я понял, что грабителям было всё равно, кого на «гоп-стоп» брать. Братва по неопытности решила, что в купейном вагоне ездят исключительно если не олигархи, то люди по состоянию кошелька близкие к ним. Каково же было их разочарование, когда они обнаружили, что в вагоне занято всего три купе, и едут в них люди среднего достатка. В двух предыдущих купе ехали ветераны труда и женщины с детьми, которым и угрожать не пришлось. Бедняги отдали последнее, что у них было, включая жареную курицу. Братки курицу взяли, а зло за неудавшийся налёт выместили на молодом мужчине из третьего купе, то есть на мне.

На этот раз всё обошлось малой кровью: медицинская комиссия признала меня годным для дальнейшего прохождения службы и рекомендовала двухнедельный восстановительный курс в подведомственном санатории. Выписали меня в середине июля, и я уже предвкушал встречу с ласковой морской волной и не менее ласковыми особями женского пола, кои гнездятся на берегах Чёрного моря в этот период особенно густо.

Вечером перед самым отъездом я включил телевизор, посмотрел последние новости, и понял, что встреча с морской волной откладывается на неопределённое время.

– Владимир Афанасьевич, меня выписали, и я готов приступить к выполнению своих обязанностей, – отрапортовал я в телефонную трубку, как только услышал знакомые обертоны начальственного голоса.

– Жду Вас, полковник, с нетерпением, – проскрипел в ответ Баринов и отключился. Впрочем, что мне делать дальше, я знал и без его благословенья.

Нехорошее предчувствие поселилось в моей душе ещё накануне отъезда в Питер. Помнится, я сказал об этом Баринову.

– Официально проверку Черемизовского рынка я Вам не поручал. Остальное, полковник, пусть Вас не волнует! – услышал я в ответ, после чего послушно взял под козырёк и побежал оформлять командировочные документы. И словно в отместку за невнимание к своей особе, Черемизовский заявил о себе в ультимативной форме: пролилась первая кровь, и, судя по всему не последняя.

Постановление Правительства г. Москвы «О наведении порядка в сфере торговли» вышло в конце мая. По сути дела, это был ультиматум, так как навести хоть какой-то порядок на территории Черемизовского рынка было невозможно: рынок жил своей жизнью и по своим законам. Среди работников рынка упорно циркулировал слух о том, что инициатором злосчастного Постановления явился некий влиятельный чиновник из Аппарата Президента, известный в народе под псевдонимом Таненбаум.

Кто именно скрывается под этим странным именем, так и осталось тайной за семью печатями, но произносили этот псевдоним шёпотом, многозначительно намекая на широкие полномочия таинственного чиновника и его связи с криминальным миром.

Владелец Черемизовского рынка Сталик Джабраилов тоже не был ангелом, и его связи в мире криминала были обширные, но единственное, что он смог узнать по своим каналам, было подтверждение, что инициатором сноса Черемизовского рынка действительно является некий Таненбаум.

К середине июня слух о сносе рынка стал крепнуть и расширяться. Джабраилов понял, что эту партию он проиграл, и, не дожидаясь печального финала, укатил в Арабские Эмираты. Администрация рынка и многочисленные частные предприниматели, кормившиеся своим маленьким, но доходным бизнесом на «Черемизе», оказались предоставленными воле Провидения и Московского Правительства.

Лишившись высокого покровителя, они принялись лихорадочно искать выход из создавшегося положения. Самые опытные стали сворачивать торговые палатки и спешно перебираться на другие вещевые рынки Москвы и Подмосковья, а самые продвинутые сколотили инициативную группу и начали забрасывать суды и прокуратуру жалобами.

Вершиной их коллективного творчества явилось «Открытое письмо Правительству г. Москвы», которое было напечатано во всех местных газетах и даже появилось в социальных сетях. Однако Правительство Москвы этот коллективный «крик души» проигнорировало, а прокуратура ответила письмом на официальном бланке, что никакого нарушения законности в действиях мэра и правительства г. Москвы не усматривает.

Такое казённое отношение к проблемам частных предпринимателей подтолкнуло наиболее радикально настроенных бизнесменов к ответным действиям.

За три дня до обещанного начала сноса Черемизовского рынка Москву всколыхнуло сообщение о похищении богатого бездельника и прожигателя жизни Аркадия Николаевича Бояринцева.

Короткой летней ночью неизвестные лица тайно проникли на охраняемую территорию особняка, где в неге и безделье коротал юные годы Аркашка Бояринцев, перестреляли охрану, а самого владельца особняка увезли в неизвестном направлении.

В живых остались только начальник охраны и приглашённая из службы эскорта девушка. Эту сладкую парочку, спящую в обнимку на дне огромного сундука вместе с театральным реквизитом, обнаружили прибывшие на место происшествия полицейские.

Ответственность за похищение внебрачного сына крупного чиновника, скрывающегося под именем Таненбаум, взяли на себя неизвестные ранее «Патриоты России». Под угрозой смерти заложника «Патриоты» потребовали, чтобы Московское правительство приостановило процесс сноса рынка и вступило в переговоры с представителями инициативной группы.

О том, что Аркашка Бояринцев внебрачный сын богатого папочки, знали все. Каких-то весомых доказательств, что этим самым богатым папочкой является гений злодейства Таненбаум, разумеется, у «Патриотов» не было, поэтому широко афишируемую похитителями угрозу расправы над чудаковатым, но невинным Аркашей все сочли блефом чистой воды.

Когда через три дня бульдозеры в сопровождении полицейских нарядов въехали на опустевшую территорию рынка, их ждал неприятный сюрприз: посреди рыночной площади, на самой вершине рукотворной пирамиды, сложенной из картонных, испачканных запёкшейся кровью, ящиков, лежала отрезанная мужская голова. Голова закатившимися глазами равнодушно взирала на суетный мир живых, и уголки её губ были скорбно опущены.

Полицейские совместно с судебно-медицинскими экспертами быстро идентифицировали труп, вернее то, что от него осталось. Потерпевшим, как и предполагали, оказался ранее похищенный гражданин Бояринцев, которого не спасло и мифическое родство с таинственным и опасным Таненбаумом.

После того, как следственно-оперативная группа закончила свою работу, и окровавленную голову увезли в морг, бульдозеры с остервенением стали крушить и утюжить территорию рынка.

Московские власти эту битву выиграли малой кровью: Черемизовский пал, а о погибшем заложнике уже никто и не вспоминал.

А что вы хотели – это Москва!

Сразу после звонка Баринову я поехал на службу, но не в свой кабинет с одиноко стоящим на подоконнике кактусом, а в телецентр «Останкино». Моё удостоверение внушало гражданским лицам уважение, и начальник охраны телецентра, узнав, в чём дело, приказал выписать пропуск и лично проводил меня в редакцию новостей.

В огромном, но плотно заставленном аппаратурой помещении, он отыскал ответственного редактора и коротко, но доходчиво разъяснил ему, что проводимое мной расследование является делом государственной важности. Редактор, коим оказался бородатый молодой человек с умным, но усталым взглядом, сразу понял, о каком сюжете идёт речь, и провёл меня в комнату, где монтировали последние новости.

– Я хорошо помню этот репортаж, – заверил меня ответственный редактор. – Его Олежка Моргунов делал, а я его в тот день в эфир выпускал! У нас здесь что-то вроде небольшого архива, сейчас нужную кассету отыщем!

Я дважды просмотрел репортаж об открытии очередной ветки газопровода «Северный путь». Гуськова не солгала: за спинами членов правительственной делегации знакомый мне чиновник высокого ранга пытался укрыться от объективов телекамер. Я смотрел на его поджарую фигуру и никак не мог поверить, что передо мной тот самый господин «Т». В этой роли я мог представить кого угодно, но только не его.

Где-то в глубине сознания ещё теплилась надежда на то, что я ошибаюсь, но она была до того ничтожной, что ею смело можно было пренебречь.

– Сделайте мне распечатку вот этого кадра, – ткнул я пальцем в экран, – потом вот этого… и вот этого, где товарищ смотрит прямо в объектив, – попросил я редактора.

– Да не проблема! – заверил меня бородач. – Сейчас сделаем.

В «розовый» особнячок я приехал прямо из Останкино. Здесь всё было, как всегда: лёгкая расслабляющая музыка, женский игривый смех, много дорогого алкоголя, и приторный, реально осязаемый привкус вседозволенности.

– Мне срочно нужна госпожа Гварнери, Элеонора Гварнери! – категорично заявил я хозяйке «розового» особняка.

– У меня есть её телефон, но я не знаю, под каким предлогом мне её для Вас вызвать, – прикусив нижнюю губу, призналась Эссенция.

– Скажите, что у Вас полнейший форс-мажор! Подробности не для телефонного разговора, пускай немедленно приезжает.

Эссенция кивнула, щёлкнула крышкой сотового телефона последней модели и, отойдя в сторону, что-то стала наговаривать в трубку приятным, но немного встревоженным голосом.

– Она сейчас будет! – заверила меня «розовая» баронесса и спрятала отделанный хромом брусочек телефона в карман лёгкого, ажурной вязки, жакета.

Госпожа Гварнери приехала через четверть часа.

– Что-то я не наблюдаю паники на корабле! – пошутила она, войдя в просторный зал, и встретилась взглядом со мной.

Я ей сразу не понравился. Это было видно по её лицу.

– Видимо, я не ошибусь, предположив, что никакого форс-мажора нет! – заключила она, бросив укоризненный взгляд в сторону хозяйки дома. – Меня просто выманили и, судя по волевому лицу незнакомца, выманили на встречу с представителем властных структур.

Настроение у меня было препоганое, поэтому я не стал кокетничать, а сразу достал удостоверение и поднёс к глазам сорокалетней женщины.

– Знаете, я даже без удостоверения сразу поняла, что Вы из ФСБ, – заявила Элеонора, усаживаясь в мягкое кресло.

– Почему?

– Смешной вопрос. Какой мужчина, находясь в трезвом уме и здравой памяти, решится явиться в обитель лесбиянок? Ответ: только бандит или офицер ФСБ. Бандиты сюда не заглядывают – брезгуют, значит, Вы из ФСБ!

– А может, я из полиции?

– Нет, что Вы! – усмехнулась Гварнери. – Полицейские по одному сюда не заходят. Они прибывают следственно-оперативной группой в полном составе, да ещё усиленной нарядом ОМОНа. Видимо, опасаются проявлений сексуального терроризма! Так о чём пойдёт разговор?

Я молча достал распечатанные час назад в редакции новостей фотографии и разложил их на кофейном столике в ряд.

– У меня к Вам только один вопрос, – заявил я собеседнице, глядя ей прямо глаза. – Вы на него ответите, и я сразу уйду.

– Я так понимаю, что встреча у нас неофициальная, и я на ваши вопросы могу не отвечать, – попыталась «прощупать» мою позицию опытная женщина.

– Можете! – согласился я. – Однако в этом случае мы уйдём из этого дома вместе. Догадываетесь, куда?

– Это называется «оказать на подследственного психологическое давление», – заявила Элеонора.

– Вы, госпожа Гварнери, не подследственная, поэтому я никакого нарушения в своих действиях не усматриваю, но если Вы настаиваете…

– Не настаиваю! Вас не переспоришь! Задавайте свой вопрос.

– В таком случае прошу Вас взглянуть на фотографии и указать на тех лиц, которые Вам знакомы или Вы их когда-то раньше видели.

Фотографии я расположил таким образом, что личность господина «Т» на первой фотографии размещалась с левого края, на второй фотографии – по центру, а на последней – справа, у самого обреза.

Элеонора не стала брать фотографии в руки и тем самым облегчила наблюдение за её глазами. Я видел, как её взгляд пробежал по всем трём фотоснимкам, как на долю секунды распахнулись её ресницы, и как потом она сузила глаза.

Через несколько секунд, справившись с волнением, она ещё раз, более внимательно, рассмотрела все три снимка, неосознанно задерживая взгляд именно на том месте, где на фото изображён её куратор.

– Ничем не могу Вам помочь, полковник, – ледяным тоном произнесла она, откинувшись на спинку кресла. – Я никого не узнаю.

– И не надо! – ответил я в той же тональности. – Вы мне очень помогли!

Одним движением руки я сгрёб фотографии со столешницы и спрятал в нагрудный карман костюма.

– Всё? Я свободна? – не скрывая облегчения, промурлыкала Элеонора.

– До определённых пределов, – бросил я через плечо и направился к выходу.

 

Глава 16. Момент истины

Ночь просочилась в кабинет через неплотно задёрнутые шторы и чернильным пятном расплылась по давно не циклёванному паркету. Я сидел в полутёмном кабинете за письменным столом, тупо смотрел на белеющий в сумраке телефонный аппарат, и ждал. Я ждал, а телефон упорно хранил молчание. Ровно в 22 часа я понял, что время вышло, и ответный ход за мной.

– Гварнери уже должна предупредить своего босса о нашей встрече с ней и о моём интересе к нему лично, – прикинул я. – Тем лучше! Легче объясняться.

По правилам, я должен был доложить своему непосредственному начальнику о полученной мной в отношении Таненбаума новой информации и дальше действовать по его указке. Должен, но я сознательно этого не сделал.

Я знал, что Баринов не одобрит мой план. Более того, я подозревал, что от дальнейшего ведения расследования он меня отстранит: проскрипит пару поощрительных фраз в мой адрес, и скажет, что дальнейшей работой займутся другие специалисты. Получается: мавр сделал своё дело, мавр может.… Нет! И ещё раз – нет! Я слишком долго шёл к этому финалу: меня били кастетом по голове, взрывали в метро, травили наркотиками, и после всего этого я должен послушно отойти в сторону, и наблюдать, как точку в операции «Таненбаум» ставят сотрудники, которых подключили к операции на её завершающем этапе. Не будет этого!

Три часа назад я вошёл в свой кабинет, сел за стол и написал на имя Директора ФСБ рапорт о своих дальнейших действиях. Рапорт я в секретариат не отнёс, а вместе с фотографиями запечатал в конверт.

«Вскрыть в случае моей смерти», – размашисто начертал я на лицевой части конверта и спрятал в сейф.

– Если со мной что-нибудь случится, то следователь и мои друзья-коллеги начнут проверять содержимое письменного стола, компьютера и обязательно проверят сейф, – решил я, и на нижнюю полку сейфа положил кобуру с пистолетом. О том, что на встречу я пойду без оружия и без диктофона, я решил давно. Таненбаум не настолько наивен, чтобы оставить после нашей с ним беседы какие-либо следы.

Наличие у меня пистолета предполагает вариант моего устранения прямо во время «дружеской» встречи и представление моего неостывшего трупа как вынужденное проявление самозащиты.

– Всё! – сказал я вслух. – Пора звонить! – и, вынув ключ из замочной скважины сейфа, бросил на полированную столешницу письменного стола.

Абонент ответил сразу, как будто ждал звонка.

– Надо встретиться, – лаконично заявил я.

– Вы в этом твёрдо уверены, полковник? – спросил знакомый мужской голос. – Знания умножают скорбь!

– Ничего, как-нибудь переживу.

– Ну, как хотите! Где предпочитаете провести встречу – на вашей или на моей территории?

– На нейтральной. На Новом Арбате есть маленькое кафе «Охотничье». Там тихо, уютно, и нам никто не помешает. Я заказал третий столик от входа.

– Хорошо. Я буду там через полчаса.

Несмотря на поздний час, в кафе было многолюдно.

– Москва никогда не спит, – с улыбкой заметил официант, заметив моё недоумение. – Что будете заказывать?

– Водки!

– Сколько?

– Много, а впрочем, пока откройте и принесите одну бутылку, а дальше как получится.

– Я Вас понял. Из закусок рекомендую карпаччо из…

– Не надо! Ничего заморского не надо! Принесите солёных огурцов, капусты кисленькой, если имеется.

– Квашеная, с клюквой? Имеется!

– Очень хорошо.

– Горячее заказывать будете?

– Будем! Стейк, две порции.

– Хорошо прожаренный, или с кровью?

– Или с кровью! И ещё: принесите чёрного хлеба, лучше «Бородинского», и чтоб был нарезан крупными ломтями, по-русски!

– Сделаем! – заверил официант и скрылся на закрытой от глаз посетителей территории – на кухне.

Через пять минут на столе появились открытая бутылка водки «Ни пуха, ни пера», чёрный, нарезанный крупными ломтями, хлеб, довольно объёмная стеклянная салатница с солёной капустой и нарезанными колечками огурцами.

– Горячее когда подавать? – поинтересовался бойкий официант, наливая в рюмку холодную водку. – Минут через сорок?

– Тебя, юноша, как зовут?

– Извините, я не представился. Меня зовут Андрей, на весь сегодняшний вечер я ваш официант. Кстати, мы работаем до последнего клиента, и если ваша встреча затянется, мы подождём. Так когда подавать горячее?

– Горячее? Вот что, Андрюша, ты как увидишь, что обстановка за столиком начинает накаляться, так сразу горячее и неси.

– Понимаю, а водку?

– Да как бутылка опустеет, так сразу и неси следующую! – раздался знакомый голос за моей спиной. – У нас с коллегой сегодня не простой разговор, так что трезвость нам обоим сегодня противопоказана.

– Здравствуйте, полковник!

– И Вам не хворать Нестор Петрович. И как это я Вас просмотрел?

– Опыт, мой юный друг! Его не пропьёшь! Вы ведь ждали меня со стороны входной двери, поэтому и сели к входу лицом. Я же зашёл через чёрный ход, поэтому незаметно оказался у Вас за спиной.

– Это не столько Ваш опыт, сколько моя ошибка.

– Одно другого не исключает. Полковник, пока мы не приступили к главной теме нашего вечернего рандеву, предлагаю выпить по маленькой.

– Принимается, только не обессудьте: чокаться с Вами я не буду.

– Это как-то не по-русски: не чокаясь, пьют только на поминках. Мы что, сегодня кого-то похоронили?

– Таненбаума! Знакомое имя?

– Знакомое, – вздохнул Нестор Петрович и опрокинул в себя рюмку ледяной водки. Его примеру последовал и я. Рождественский закусил квашеной капустой, прихватив её щепотью прямо из салатницы. – Огурцы зря порезали, – заметил он, аппетитно хрустя капустой. – Самый смак, когда огурчик целый! Я не спросил: а за чей счёт сегодняшний банкет?

– А вот кто в живых после ужина останется, тот за всё и заплатит! – предложил я.

– Значит, счёт пополам, – заключил Рождественский, и налил водки мне и себе. – Чокаться Вы со мной не хотите – ваше дело, но правила приличия соблюсти надо: не будем же мы каждый себе водку наливать, это как-то по-жлобски! Выпьем!

– Выпьем! – и я опрокинул в себя вторую рюмку водки.

– Значит, говорите, что Таненбаум мёртв? – переспросил отставной разведчик, занюхивая водку кусочком «Бородинского».

– Дайте угадаю! Сейчас Вы в ответ процитируете Марка Твена, дескать, слухи о его смерти сильно преувеличены. Так?

– Это штамп, полковник, а я, как Вы успели заметить, по трафарету не работаю. Могу процитировать фразу из фильма «Город мастеров». Помните, там герцогу докладывают, что его злейший враг, Метельщик, убит, и по всему городу разносится гнусавый крик: «Умер проклятый Метельщик! Умер»!

– А он, значит, оказывается живым?

– Судя по вашему вопросу, Вы этот фильм не смотрели. Метельщик оказался жив, так же, как и упомянутый Вами Таненбаум.

– Естественно, Вы же пока не умерли!

– Горячее можно нести? – раздался вдруг голос официанта.

– Немного позже, молодой человек, но раз Вы подошли, принесите нам нарезку из копчёного сала.

– К сожалению, копчёного сала у нас нет, могу предложить нарезку из копчёной грудинки.

– Пусть будет грудинка. Несите!

– Неужели Вы, полковник, до сих пор не поняли, что Таненбаум не может умереть, – назидательным тоном произнёс мой собутыльник, после того как официант отошёл от столика. – Вы напрасно считаете, что я и Таненбаум – один человек.

– А разве нет?

– Таненбаум – не человек, это созданная мной система законспирированных высококлассных исполнителей. Не торопитесь с выводами! – поднял руку Рождественский. – Исполнители – не то, о чём Вы подумали! Хотя, не скрою, среди исполнителей есть и профессиональные ликвидаторы.

– Вы хотели сказать, наёмные убийцы.

– Называйте, как хотите! Сути дела это не меняет. Так вот, исполнителем может быть человек любой профессии: экономист, врач, программист, полицейский, туроператор, начальник железнодорожной станции, водитель такси, официант… Условие одно: исполнитель должен быть в своей профессии лучшим! Если программист, он должен уметь составлять не только программы, но и вскрывать чужие коды, а если потребуется, то и запустить «вирус». Если полицейский, то должен быть опером, как говорится от бога, и если мне потребуется, этот опер должен отыскать хоть чёрта в пекле. Ну и так далее. Исполнители разбросаны по регионам и друг с другом не знакомы. Со всеми заключён бессрочный договор на оказание специфических услуг от имени некой фирмы…

– Дайте угадаю. От имени фирмы «Таненбаум»?

– Вот именно. Все эти люди у меня на окладе, и если потребуется, я за короткий срок могу мобилизовать их всех, и они выполнят любую поставленную задачу. Я не преувеличиваю: любую, начиная от ликвидации неуловимого маньяка, и заканчивая…

– Государственным переворотом! – перебил я его.

– …и заканчивая государственным переворотом, – спокойно повторил Рождественский. – Причём не только в своей стране.

– Например, в Германии. Я угадал?

– Если Вы имеете в виду покушение на канцлера ФРГ, то государственный переворот я не планировал.

– Зачем же тогда Вам была нужна её смерть?

– Смерть нужна для того, чтобы продолжалась жизнь.

– Загадками говорите, Нестор Петрович. На красивые обороты речи потянуло? Чью жизнь Вы имели в виду?

– Прежде всего свою, моих исполнителей, вашу жизнь, и жизнь ещё многих и многих граждан, которые и понятия не имеют о наших с вами проблемах, а жить хотят хорошо.

– Это их право.

– Да-а, так уж в России-матушке испокон веков повелось, что права свои мы хорошо знаем, чего нельзя сказать об обязанностях, – задумчиво произнёс Рождественский и наполнил обе рюмки водкой до краёв. – Вы не задумывались, полковник, что бы было с Россией, если бы Германия отказала Греции в очередном кредите?

– Нет, не задумывался! Вопрос, так сказать, не по окладу. Однако я представляю себе тот хаос в мировой экономике, который наступит в случае развала Евросоюза.

– Ну да, совсем забыл! Вы же вместе со мной были в Петербурге на экономическом форуме и слушали выступление академика Силуянова. Лично я ничего не имею против фрау Анны Вернер, но как политик Неустрашимая Анна перешла мне дорогу. Её присутствие на саммите в Париже меняло расклад сил не в нашу пользу: получив очередной многомиллионный транш Греция, а значит, и вся объединённая Европа, оставались на плаву.

– А Вам, Нестор Петрович, нужен был вселенский хаос!

– Не вселенский, а европейский! Представьте себе: канцлер ФРГ Анна Вернер не прибывает на саммит в Париже по причине собственной смерти, европейские партнёры без её кошелька и её жёсткой руки перессорились бы между собой в первый же день саммита, и ни о каком долларовом транше для Греции не могло быть и речи. После выхода Греции из Евросоюза должен был последовать «эффект домино», и кризис стал бы накрывать европейские страны одну за одной. Крах Евросоюза явился бы предвестником второй, более жёсткой волны мирового кризиса. Дальнейшие события должны были развиваться уже по моему сценарию, основанному на прогнозе академика Силуянова. Разница между прогнозом Силуянова и моим сценарием лишь в том, что рухнула бы только экономика Европы, Россия, учитывая её огромные запасы углеводородного сырья и других полезных ископаемых, оказалась бы в этом море экономического хаоса островом стабильности. У европейцев, чтобы выжить в этой ситуации был бы только один выход: они добровольно присоединиться к России. Возможно, это произошло бы в рамках нового экономического союза, а возможно, бывшие советские республики Литва, Эстония, Украина, вновь вернулись бы под крыло России-матушки, а там, глядишь, их примеру последовали бы и другие наиболее пострадавшие в результате кризиса страны. Вот так бы и началось возрождение великой Российской империи! Однако всё решил один неточный выстрел: Неустрашимая Анна уцелела, более того, отправилась в Париж, где и добилась выдачи для Греции очередного денежного транша. Момент был упущен, и Евросоюз устоял. Дальнейшая разработка этой темы уже не представляла интереса и была нецелесообразна.

– Именно тогда Вы потеряли интерес к господину Китаеву и его фирме «Три слона», за счёт которой намеревались построить в Сибири резиденцию «Полярная звезда», где можно переждать в комфорте и неге мировой катаклизм!

– Не потерял, а временно отложил реализацию проекта. Через полгода я вновь послал ему письмо, но в этом случае я преследовал сразу две цели: начать строительство «Полярной звезды» и расшевелить Вас, полковник. Я знал, что Китаев обратится за помощью именно к Вам, поэтому с его помощью решил дать Вам ложную цель. И как видите – получилось.

– Частично. Я не купился на ваш сибирский проект, а подсунул текст письма нашим аналитикам.

– И что такого интересного выдали ваши яйцеголовые мыслители?

– По построению фраз и речевым оборотам они установили, что данный текст составлен лицом, имеющим опыт работы с шифрограммами.

– Ну и что в этом такого?

– По большому счёту ничего, но я сопоставил несколько предположений, и получилось, что Таненбаум – бывший «силовик», имеющий опыт работы во внешней разведке, и что он периодически появляется в свите Президента. Как видите, я подобрался к Вам близко, даже очень близко! Круг сузился, и теоретически Вас можно было вычислить.

– Именно такого поворота событий я и боялся! – вздохнул Рождественский. – Я знал, что Вы дотошный оперативник, и рано или поздно сможете выйти на след. Поэтому и поручил Вас Кармен.

– Поручили вашему штатному «ликвидатору». Она тоже не должна была меня убить? Вы ей приказали только припугнуть меня?

– Зря иронизируете, полковник! Кармен действительно не должна была Вас убить, хотя этот вариант проще и надёжней. Она должна была скомпрометировать Вас, а заодно и получить от Вас кое-какую информацию. Надо отдать Вам должное полковник: ваш рассказ, который Кармен по моей просьбе записала на диктофон, мне понравился. Вы работали нестандартно, я сказал бы, рисково и с выдумкой!

– Один вопрос!

– Спрашивайте.

– Зачем Вы убрали Воронцова?

– Какого Воронцова?

– Николая Аркадьевича Воронцова, чиновника из Аппарата Президента.

– Да-да, припоминаю этот случай. Поверьте, здесь я абсолютно ни при чём! В президентском «серпентарии» у Воронцова были какие-то свои «заморочки», вот кто-то и нанял Кармен сделать грязную работу, а она не отказалась подзаработать на стороне. Я не сторонник, чтобы исполнители рисковали головами и «светились» без моего приказа, но с Воронцовым получилось именно так.

– А к ликвидации сексуального маньяка тоже не имеете никакого отношения?

– Это один-единственный случай, когда я воспользовался услугами исполнителей в личных целях: изнасиловали мою несовершеннолетнюю родственницу…

– Цаплину Олю?

– Вы и об этом знаете? Можно сказать, я удивлён. Так вот, когда я узнал о произошедшем с ней несчастье, я сгоряча поднял всех исполнителей, даже в соседнем регионе, и, как оказалось, не зря! Исполнитель из Екатеринбурга случайно опознал в фотороботе бывшего сослуживца, ну а установить его местонахождение, было делом времени.

– Ликвидацию Шоколадника Вы поручили боевым пловцам?

– В тот момент это решение мне казалось удачным. Они ребята боевые, этого у них не отнять, но, как выяснилось, на земле их лучше не использовать: наследили, как школьники на перемене!

– Вы имеете в виду самозатягивающийся узел на капроновом шнуре, которым связали сексуального насильника?

– Вот именно. Самозатягивающийся узел – очень специфическая примета и чтобы её убрать, пришлось организовывать изъятие уголовного дела у полицейских следователей.

– Я хорошо помню этот день: ваши исполнители под видом работников ФСБ изъяли уголовное дело и все приобщённые к нему материалы проверки.

– А Вам, полковник, откуда это известно?

– Не поверите, но я расследовал это дело в качестве офицера уголовного розыска, разумеется, в тот момент я работал под прикрытием.

– Интересное замечание! Я об этом и не знал! А изымали у Вас действительно мои исполнители, но это были кадровые офицеры ФСБ, только с поддельными удостоверениями.

– Агнесса Винтер тоже входит в число ваших исполнителей?

– Нет. Эта женщина в поле моего зрения попала случайно. Она профессиональная мошенница, поэтому не может быть моим «штатным» исполнителем. Однако она умна, артистична, и за ней тянется целый шлейф крупных и мелких грехов. Её легко было принудить к сотрудничеству на время проведения одной операции, что я и сделал. Давайте выпьем, что мы с вами водку в рюмках греем?

Не успел я выпить рюмку, как снова возник официант.

– Прошу прощения, горячее можно подавать?

– Можно! – не сговариваясь ответили мы хором, но даже этот маленький курьёз не вызвал у нас улыбки. Водка всосалась в кровь, психологическое напряжение немного снизилось, но я не забывал, что сижу за столом с очень опасным субъектом.

– Ага, с кровью! Очень хорошо! – обрадовался Рождественский, разрезав поджаренный ломоть мяса. – А как Вы узнали, что я люблю мясо с кровью?

– Угадал. Для меня это не составило труда: уж больно решительно Вы, Нестор Петрович, действуете, и чужой крови не боитесь.

– А чего её бояться? Кровь – показатель выполненной работы, я бы сказал, положительный показатель.

– Кровь близких Вам людей тоже положительный показатель?

– Вы кого имеете в виду?

– Я имел в виду Аркадия Николаевича Бояринцева, вашего внебрачного сына.

– А-а, вот Вы о ком! Этот ничтожный человечишка никогда моим сыном не был. У меня, полковник, на этом свете после смерти жены больше нет никого, вот сейчас только осознаю, что подсознательно к вам я привязался. Это плохо!

– Почему?

– Если придётся Вас ликвидировать, мне придётся переступить через себя, а я этого не люблю.

– Вы чудовище, господин Рождественский!

– Не драматизируйте, полковник, всё в пределах правил.

– Каких правил? Мне кажется, Вы ведёте войну с собственным народом без всяких правил, и причины этого военного конфликта мне до сих пор не ясны!

– Небольшая победоносная война всегда положительно сказывалась на положении государства: поднимался международный рейтинг, открывались новые рынки сбыта, новые источники пополнения казны в виде аннексий и контрибуций, да и «заклятые друзья» становились сговорчивее. Я уж не говорю о том, что любой военный конфликт всегда был мощным толчком в развитии технического прогресса. Так чем Вам, полковник, не нравится война?

– Война – это прежде всего смерть солдат и гражданского населения по обе стороны фронта.

– Я уже говорил Вам, что смерть сотни-другой человеческих особей способствует дальнейшему улучшению жизни остального человечества. Возьмём хотя бы смерть Аркадия Бояринцева. Как ни парадоксально звучит, но единственное, что он смог сделать полезного в жизни, так это умереть. Я знал, что рано или поздно, но меня поставят перед выбором, поэтому заранее показал противнику свою «ахиллесову пяту» – Аркадия Бояринцева, своего внебрачного сына, которого якобы обрёл после долгих лет мучительных поисков и который теперь мне дороже жизни. Разумеется, всё это ложь – от первого до последнего слова! Аркашка никогда мне сыном не был, и я определил его на заклание примерно за год до событий на Черемизовском рынке. Надо отдать должное: свою последнюю роль Бояринцев сыграл безупречно!

– А зачем Вы вообще связались с этим рынком? – перебил я Рождественского. – Зачем он Вам был нужен?

– Лично мне не нужен, но мне нужны были деньги, которые крутились на рынке: содержание подпольной спецслужбы – дорогое удовольствие! Я попытался «наехать» на Сталика Джабраилова, но это не имело успеха. Скажу честно, в плане рэкета Джабраилов мне оказался не по зубам. У него были очень сильные покровители, а я не мог открыть своё истинное лицо, поэтому операция «Заплати и спи спокойно» успеха не имела. Тогда я сделал всё, чтобы Администрация Президента узнала и довела до самого Президента информацию о том, какие миллионы проходят мимо государственной казны и растворяются в недрах Черемизовского рынка. Президент посчитал количество нолей, прикинул размер упущенной выгоды и вызвал «на ковёр» мэра. После этого началась война между Джабраиловым и его Кремлёвскими покровителями с одной стороны и Администрацией Президента и Московским правительством с другой стороны. Разумеется, я был на стороне Президента, а чтобы иметь от этого конфликта свой «кусок пирога», я распустил слух, что ликвидация Черемизовского рынка идёт с подачи таинственного и ужасного злодея по имени Таненбаум. Это возымело определённую реакцию во вражеском стане, и мои противники взяли в заложники моего псевдосынка…

– …которого через три дня жестоко убили!

– Именно так, полковник. И что мы в результате имеем?

– Труп невинного человека.

– А что ещё, кроме трупа?

– Ликвидацию вещевого рынка «Черемизовский».

– Правильно, но это не всё! Теперь имя Таненбаума вселяет не просто страх, теперь все знают, что играть против Таненбаума равносильно смерти, потому что он не жалеет никого, даже собственного сына. Торговцы с Черемизы разбежались по другим торговым точкам, но эти небольшие торговые центры – не чета Черемизовскому, и взять их под свой контроль мне не представляло труда. После смерти Аркашки Бояринцева приток денежных средств в фирму «Таненбаум» значительно увеличился.

– Хорошо, я понял: Черемизовский рынок – это деньги, а зачем Вам понадобилось вовлекать в политическую жизнь лесбиянок, да ещё создавать из них целое политическое движение, никак не пойму!

– Здесь нет второго дна. Из лиц нетрадиционной сексуальной ориентации создали политическое движение, чтобы они активно участвовали в политической жизни страны. Конечно «Радуга» – это не «Партия Гражданских свобод» во главе с Алексеем Новак, все эти извращенцы, по большому счёту, аполитичны, поэтому их постоянно приходилось их тормошить – вытаскивать на митинги, планировать и проводить скандальные выступления, даже речи за них писать.

– И эта игра стоит свеч?

– Это политика, полковник! Если бы я не подобрал это сборище моральных уродов, то рано или поздно это сделал бы кто-то другой, и они ушли бы из-под моего контроля. А так у нас в стране имеется самая настоящая оппозиция, представленная националистами, демократами, крайне правыми в лице «Партии Гражданских свобод» и даже общественно-политическим движением лиц нетрадиционной сексуальной ориентации. Запад в восторге: наконец-то сбросившие коммунистическое иго россияне имеют свободу политического выбора!

– А главное, что вся эта оппозиционная братия предсказуема, и находится у Вас если не на зарплате, то на коротком поводке! Я угадал?

– Вы не угадали, Вы подытожили моё выступление!

– Почему?

– Что значит «почему»? Что-то я Вас перестал понимать!

– Почему именно Таненбаум? – неожиданно поменял я вектор беседы.

– Ах, Вы об этом! Здесь всё просто: как Вы знаете, Таненбаум – это немецкая песенка о рождественской ёлочке. Для того, чтобы узнать, кто такой Таненбаум, надо было просто провести аналогию между моей фамилией и немецкой народной песенкой. Разгадка лежала на поверхности, но никто этого не заметил.

– Я не об этом! Зачем Вы создали собственную спецслужбу? Чего Вы добиваетесь? Денег? Власти?

– Не угадали, полковник! Сейчас и денег и власти у меня хоть отбавляй!

– Тогда зачем Вам все эти шпионские игры?

– Вы знаете, что такое «японская забастовка»? Нет? «Японская забастовка» – это когда все сотрудники фирмы или предприятия, сговорившись, начинают работать строго по инструкциям и предписаниям.

– Ну и что в этом плохого?

– Ровным счётом ничего! Вот только в результате такого дисциплинированного подхода к своим обязанностям работа предприятия надёжно стопорится, а придраться к исполнителям невозможно, так как всё выполнялось строго по закону!

Человечество наплодило невероятную массу различных законов, правил, уложений, подзаконных актов, которые зачастую противоречат друг другу. Любой закон можно дорабатывать и дорабатывать, и всё равно он останется несовершенным. Законопослушному обывателю о таких вещах знать не надо. Обыватель должен закон и его представителей уважать! Уважать и бояться! Иначе наступит хаос. А теперь представьте, полковник, что Вам надо руководить не маленькой фирмой по пошиву женских сапог, а огромной державой по имени «Россия». Согласовать все законные и подзаконные акты порой просто немыслимо! А проблемы надо решать, и решать быстро, иначе страна войдёт в ступор! Президент не может нарушить Конституцию, Президент не может нарушить ни Уголовный, ни Гражданский Кодекс, ни даже Кодекс о семье и браке. По сути дела, он ничего не может! Он марионетка в руках крючкотворцев, которые периодически грозят Главе государства импичментом! Так вот, для решения казалось бы неразрешимых ситуаций и существует моя спецслужба. Да, мы делаем за политиков и государственных чиновников всю грязную работу, но это остаётся в тайне, этого никто не видит. Это позволяет Президенту и членам правящего кабинета оставаться в правовом поле.

Вы, наверное, не знаете, но все мои родственники раньше проживали на Украине, в небольшом городке Сумы, а тамошние жители даже во времена Советской власти оставались очень религиозными. Поэтому в нашей семье было много церковных книг, которые, честно говоря, меня интересовали мало, но однажды, раскрыв одну из них, я натолкнулся на фразу о том, что, несмотря на все мерзости мира «…одежды Учителя должны оставаться белыми».

– Значит, Президент и его команда все в белом! – перебил я его. – А остальные…

– Вот именно!

– Я Вам не верю!

– Это ваше право, хотя, честно говоря, я надеялся, что Вы меня поймёте.

– Понять – значит простить, а я пойти на такой шаг не готов.

– Пусть будет так! Ужин окончен, пора платить по счетам. Не трудитесь, я пошутил! Мы с вами ужинали за счёт заведения.

– Владелец кафе тоже ваш исполнитель?

– Нет, просто друг, хороший друг! Сейчас подъедет машина и Вас отвезут домой…

– Я этого не просил!

– Не упорствуйте. Вы пьяны, и я не хочу, чтобы Вы стали лёгкой добычей местных гопников. Завтра утром Вы проснётесь от телефонного звонка, и от секретаря узнаете, что все мероприятия по операции «Таненбаум» свёрнуты, а Вы направляетесь в ведомственный санаторий для прохождения реабилитационного курса. Насколько я помню, у Вас ведь была контузия, осложнённая недавним получением черепно-мозговой травмы. На прощанье примите мой бесплатный совет: берегите голову, полковник! Она Вам ещё пригодится, и не суйте её без надобности туда, где её могут откусить!

На следующий день всё произошло именно так, как обещал Рождественский: утром меня разбудил телефонный звонок, к полудню я имел на руках путёвку в наш ведомственный санаторий, а вечер встретил в купейном вагоне скорого поезда «Москва-Сочи».

По законам жанра, после вечернего чая я должен заснуть под стук колёс, а ранним солнечным утром, выйдя на сочинский перрон, забыть все служебные перипетии, как страшный сон.

Наверное, именно так всё и будет. Я буду вести себя, так же, как и все отдыхающие: днём ходить на процедуры, а вечером в кафе и на дискотеку, откровенно валять дурака и крутить лёгкие, ни к чему не обязывающие, курортные романы. Я буду, как все! Я не буду выделяться, и не потому, что я чего-то боюсь, просто всё это время буду помнить, что голова у меня одна.