Он пришёл ко мне перед самым рассветом – в тот краткий миг, когда ночная мгла, не в силах противостоять превосходящим силам света, слабея и умирая, пытается зацепиться за линию горизонта.

Он был бос, болезненно худ, скулы выпирали сквозь сероватую кожу измождённого лица, а на костлявых плечах болталась ветхая, зияющая прорехами хламида. Он стоял на пороге портала, и северный ветер неведомого мира трепал полы его рубища. Казалось, незнакомец не замечает ни холода, ни боли, несмотря на то, что ступни разбиты в кровь, а запёкшиеся раны густо припорошены серой дорожной пылью. Его длинные и тонкие пальцы нервно теребили конец верёвки, которой он подпоясался, и только карие глаза были удивительно живыми и подвижными.

– Ты звал меня? – спросил он тихим голосом, в котором навеки поселились боль и обида.

– Нет, – жёстко ответил я, но продолжая смотреть на него с интересом.

– Ты звал меня! – с грустью произнёс он и шагнул в мой мир. Портал захлопнулся, и я оказался один на один с тем, о ком я думал, но не рассчитывал увидеть воочию.

– Ты думал обо мне, я это чувствую. Хочешь ты этого или нет, но я здесь, – и он провёл ладонью по коротко стриженым, словно припорошённым пеплом волосам. – Я, Иуда Искариот, стою пред тобой, смертный. Спрашивай!

– Ты мне не нужен! – продолжал упорствовать я.

– Ложь! – произнёс незваный гость, и устало опустился в кресло напротив. – Прошло два тысячелетия, а ложь и предательство продолжают оставаться верными спутниками человечества. Не смотри так на меня! Да, я знаю, что это твои слова, но ты звал меня, а посему мне известно всё, о чём ты думал. Таково условие контракта: я являюсь к клиенту, заведомо зная его переживания, страхи и тайные желания.

– Какого контракта? – удивился я.

– У меня контракт с… Вечностью, – ответил он буднично и, перестав теребить верёвочный пояс, впервые посмотрел мне прямо в глаза. – Получив вызов, я обязан явиться к клиенту.

– И ты являешься каждый раз, когда кто-то подумает о тебе или упомянет твоё имя всуе?

– Нет. Это бывает нечасто: один-два раза в столетие. Механизм вызова мне неизвестен, скажу только, что каждый визит причиняет мне боль и страдания. Они стали моими неотъемлемыми спутниками, как ложь и предательство у вас, у людей.

– И ты говоришь о предательстве? Ты, чьё имя стало синонимом предательства и подлости! Ты…

– Ты же знаешь, что это не так, – перебил он меня, и в глазах его вспыхнуло негодование. – Да, на мне клеймо предателя, но ты знаешь, что я не предавал.

– Я этого не знаю. Я только пытался размышлять над этим.

– Поэтому я и явился к тебе. Вселенной стали известны твои мысли. Вероятно, в твоих размышлениях был какой-то тайный код: словосочетание или оригинальность мышления, мне неведомо, но именно он и запустил механизм вызова. И вот я, Иуда Искариот, у твоих ног. Спрашивай!

– Хорошо, – согласился я. – Пусть будет так, как ты говоришь. У меня действительно много вопросов, я даже не знаю, с чего начать.

– Давай начнём с начала, с меня, – любезно подсказал странный гость.

– Согласен, – кивнул я головой и откинулся на спинку кресла. – Ты сказал, что предательства не было.

– Не было, – согласился Иуда и зябко передёрнул плечами. – Не было, и ты это знаешь.

– Я не знаю этого, я всего лишь пытаюсь разобраться в хитросплетениях твоего времени, хотя меня об этом никто не просил. Странно, но мне вдруг стали небезразличны события давно минувших дней. Да и были ли они, или это досужие домыслы?

– Ты хочешь знать «… а был ли мальчик»? – усмехнулся гость. – Отвечу утвердительно: был! Только поступки его, и всё, что сопутствовало ему в то непростое время, истолкованы неправильно. Ты был прав: ложь и предательство сопутствуют человечеству. Предавал не я, но предали меня. Я был оболган, но не попытался оправдаться. Я добровольно покинул этот бренный мир и за все свои прижизненные страдания навечно получил клеймо предателя. Как причудливы хитросплетения Истории! Не правда ли? – и он снова поднял на меня необычные, словно наполненные расплавленным янтарём, глаза. – Чем не сюжет для твоей новой книги?

Я промолчал. Это было правдой, и я не мог возразить.

– Ты сейчас думаешь о том, скольким твоим собратьям по перу я являлся? Можешь не отвечать, я знаю, что это так, – убеждённо произнёс гость и, задумавшись, сжал пальцами виски. – Их было немного, но всё было зря!

– Что именно?

– Всё! Их не интересовала моя правда. Им нужно было моё откровение, но не моя правда. Они удачно использовали легенду о моём предательстве, убедительно иллюстрируя её бытовыми подробностями, почерпнутыми из общения со мной. Это так мелочно! И так обидно!

Он снова стал ерошить пепельные волосы, и лицо его исказила болезненная гримаса:

– Один из них написал, что я повесился на горькой осине. Я готов хлопотать перед Вечностью, чтобы он восстал из гроба и отыскал мне на священной земле Иерусалима хотя бы одну осину.

– Ну, хорошо, – согласился я. – Допустим, что с твоей стороны предательства не было. Допустим! Но что-то было? Я хочу знать, что именно было, и, как ты сказал, во всех бытовых подробностях.

Его лицо снова исказила гримаса боли.

– Ты сказал: «Спрашивай»! Я спрашиваю, хотя вижу, что тебе это неприятно.

– Не обращай внимания, – взяв себя в руки, произнёс визитёр. – По условиям контракта я обязан отвечать на любые твои вопросы. Я расскажу всё, как было. За последние две тысячи лет ты первый смертный, которому нужна моя правда. Она ведь тебе действительно нужна?

– Не сомневайся, нужна!

– Тогда слушай и не перебивай, и будь готов услышать то, что может тебе не понравиться.

Две тысячи лет назад я жил, как все, и ничем не отличался от современников. Да и жил ли я? Удивительно, но я ничего не помню из прошлой жизни до встречи с Учителем. Потом было Слово. Слово, которое принёс Учитель. Имеющий уши да услышит – и я услышал! С тех самых пор, как Слово коснулось моих ушей и проникло в мой незамутнённый сомнениями разум, я и стал отсчитывать дни своего бренного существования. Жизнь моя была короткой, но я запомнил каждый прожитый рядом с Учителем день. Я помню каждую чёрточку его лица, каждый его жест и каждое его слово.

Учитель принёс нам Веру и Любовь. Я уверовал в Слово Божье, и любовь к Учителю целиком поглотила меня. Я любил его, как единственного близкого на этом свете человека, поэтому моя история – история любви, а не предательства. Да разве можно предать любимого человека, если любишь его по-настоящему?

Я любил Учителя, и был счастлив от одной мысли о Нём. Его всегда окружали ученики и последователи, но мне казалось, что Он смотрел только на меня и выделял из них только меня. При этом его глаза лучились любовью, а я готов был умереть за один взгляд в мою сторону. Разве мог я предать Его?

Возможно, тебя удивит мой поступок, но по ночам я молил Всевышнего, чтобы он ниспослал Ему смертельную опасность: яд, подсыпанный завистниками в бокал с питьём, клинок наёмного убийцы или небесный огонь. Я не желал зла Учителю, это было выше моих сил, я желал принять смертельный удар на себя и умереть на его глазах. И тогда бы Он понял, как сильно я люблю Его. Понял и приблизил меня к себе, пусть даже после моей смерти!

Однако время шло, ряды его учеников множились и вот уже двенадцать самых преданных нарекли апостолами. Забыв обо всём, они, так же как и я, грелись в лучах Его любви и были счастливы.

Но счастье не вечно! Однажды, в час, когда на опалённые зноем улицы Иерусалима сошла ночная прохлада, и в сумраке аллей Гефсиманского сада громко зазвучали цикады, Учитель собрал нас, своих учеников, за одним столом. Я видел, что светлый лик Его печален, поэтому в душе моей не было обычной радости от созерцания Его, а вино не веселило меня.

Позже это собрание назовут «Тайной вечерей» и художники всего мира во все века будут обращаться к этому сюжету. Они будут писать свои гениальные картины, и они будут правдивы, потому что картины молчат, а «… слово произнесённое – есть ложь»!

На этом сходство кончается, дальше будет то, что церковники привыкли называть ересью. Готов ли ты это услышать?

– После твоего внезапного появления меня трудно чем-то удивить.

– Тогда слушай! Всё или почти всё, о чём говорится в Библии о «Тайной вечере» – ложь! Учитель не говорил: «Скоро один из вас предаст меня»! Я хорошо помню, как, окинув присутствующих взглядом, голосом, полным грусти, Он произнёс: «Скоро меня предадут. И лишь один из вас…». Дальше он не договорил лишь потому, что правда Его ученикам была не нужна. Правда могла обидеть любого, кто в этот вечер сидел за столом – любого из апостолов, но не меня. Я знаю, Он хотел сказать: «И лишь один из вас не убоится страданий и навета, и навсегда останется со мной»!

– Откуда тебе знать об этом? – нетерпеливо перебил я страстный монолог. – Уж не выдаёт ли твой воспалённый разум желаемое за действительное? Уж не пытаешься ли ты, несчастный, оправдаться в моих глазах?

– Когда по-настоящему любишь, предугадать поступок любимого человека нетрудно, – мягко парировал гость. – А оправдываться мне не в чем, – тихо добавил он после недолгого раздумья. – В тот вечер опасения Учителя передались мне, и я впервые почувствовал неясную тревогу. Опасность витала в воздухе, она была растворена в вечерней свежести, в доносимом ветром аромате цветов, в колючем сиянии звёзд на потемневшем небосклоне. Во всём чувствовалась скрытая угроза…

– И ты не сказал Ему об этом! – снова перебил я его исповедь. – Знал, но промолчал! Это ли не предательство?

– Я принимаю твой упрёк, смертный. Да, я не уберёг Его, но я и не предавал Его. Да и что я мог сказать? Это были всего лишь мои предчувствия. Всего лишь смутные неясные предчувствия. И ещё я видел лица Его учеников. На них не было ни печали, ни страха за любимого человека. Это были лица людей, бездумно вручивших свою судьбу Провидению. И если отталкиваться от рассуждений твоих, то они Его предали тоже! Я предал Его своим молчанием, они – своим равнодушием. Я ни в чём их не осуждаю! – торопливо произнёс он, зябко потирая руки. – Не осуждаю, потому что я не вправе их осуждать. Да, они были апостолами, но при этом продолжали оставаться людьми, а людям свойственно ошибаться.

– Значит, ты сознаёшься в том, что предал Христа?

– Я признаюсь в том, что Учитель был предан, и в том, что этот грех я взял на себя с радостью! Великой радостью!

– Бред! – выкрикнул я и вскочил с кресла. – Всё бред! Не может предательство доставлять радость, а смерть любимого Учителя – «…великую радость»!

– Ты не понял, – произнёс он голосом, в котором не было ни единой нотки грусти, и странная полуулыбка на миг осветила измождённое лицо. – А если ты, как и все смертные, меня не понял, значит, свою роль я исполнил без фальши. Теперь я понимаю, что в поступке, который принёс мне вечное проклятие, и после которого моё имя стало нарицательным, было моё земное предназначение. Нет больше радости, чем взять боль любимого человека на себя, закрыть душу и тело Его от страданий. Я не мог допустить, чтобы Учитель разочаровался в своих учениках, поэтому я сознательно взял чужой грех на себя.

– О каком грехе ты ведёшь речь?

– Разве ты не понял? Я имел в виду грех предательства.

– Но если не ты, то кто же предал Учителя?

Он ответил не сразу. Обхватив себя за плечи, он долго молчал, потом встрепенулся и зябко поёжился, словно северный ветер вновь проник под его рубище.

– Когда солдаты пришли за Учителем, был ясный и солнечный день, и ничто не предвещало беды, только мне в этот день не хватало воздуха. Я задыхался, словно был в петле! – закричал он и рванул на себе ворот. – Это была не дворцовая стража. Это были воины, тела которых покрывали рубцы и шрамы былых сражений. Это были солдаты, не раз смотревшие в лицо смерти. Они видели смерть целых легионов и гибли сами. Смерть стала их привычным спутником и не пугала никого из них: одним ударом они разрубали противнику вместе со шлемом череп, утирали с лица чужую кровь и шли дальше. Они могли бы убить Учителя на месте, они, не задумываясь, убили бы каждого, кто встал бы у них на пути. Я читал это по их невозмутимым обезображенным боевыми шрамами лицам. Но они были солдаты, а солдаты обязаны точно выполнять приказ командира. Нам было неведомо, что в тот роковой день они получили приказ арестовать проповедника по имени Иисус, но не убивать его.

Я видел, как у апостолов от страха побледнели лица, как задрожали руки и как они стыдливо опустили глаза. Я не осуждаю их: они были Его сподвижниками, но прежде всего они были людьми, а людям присущ страх смерти.

Говорят, что солдаты не знали Учителя в лицо, и что это я своим поцелуем выдал Его. Ложь! Учитель проповедовал на улицах и площадях города, у него были сотни последователей, весь Иерусалим знал в лицо сына плотника, несущего Слово Божье.

– И ты хочешь убедить меня, что не подходил к Иисусу и не лобызал Его со словами: «Приветствую тебя, о Учитель»?

– Всё было именно так, как ты сказал, смертный. Я подошёл к Нему и, коснувшись губами его щеки, произнёс: «Приветствую тебя, о Учитель»! Я сказал это громко, чтобы слышали солдаты, услышали и поняли, что я Его ученик, и я не отрекаюсь от ученья Его.

– Зачем ты это сделал?

– Я хотел умереть вместе с ним.

– Умереть? Ты же говорил, что солдаты получили приказ арестовать, а не убивать проповедника по имени Иисус!

– Говорил, и повторю ещё раз! Но об этом мы узнали позже, когда Учителя увели во дворец прокуратура Иудеи. В тот момент все, и я в том числе, уверовали в то, что солдаты убьют Учителя и всех, кто с ним рядом. Поэтому все опустили глаза, поэтому все втянули головы в плечи, и вид каждого как бы говорил: «Я не с Ним! Я сам по себе»! Я никого не осуждаю: добровольно принять смерть за веру Его дано не каждому.

– Ты хочешь сказать, что был готов идти на смерть?

– Своим поцелуем я показал солдатам, что я ученик Его и что разделяю с Ним участь Его. Я был счастлив жить и умереть рядом с Учителем. Остальные в тот скорбный миг отреклись от Него. Я видел их лица! На них был страх и желание выжить любой ценой.

Я не виню их: они просто люди, а смертным свойственна жажда жизни. Молва приписала им то, чего не было: попытку защитить Христа, и что Учитель якобы сам запретил им препятствовать солдатам, дабы не проливать невинную кровь.

– А разве было не так? – спросил я визитёра, пристально глядя ему в зрачки и выговаривая каждое слово.

– Почти! – усмехнулся гость. – Почти так, как сказано в Библии. Иисус запретил препятствовать солдатам, дабы оправдать учеников в их собственных глазах, потому что защищать Его было некому. Он видел страх на их посеревших лицах, и всё понял! Понял и простил! А после того, как страх прошёл, они возненавидели меня.

– За что?

– Я один поцеловал Христа, я один не отрёкся от Него в трудный час и остался рядом с Ним. Остальные ученики предали Его. Я единственный был свидетелем их слабости, их позора. Между нами больше не было братской любви. Каждое моё появление было для них как напоминание о малодушии, и они возненавидели меня за свой страх и своё предательство. Я не виню их: они были просто людьми, а людям свойственно за свои ошибки винить кого угодно, но только не себя.

Какое-то время мы сидели молча: я глядел на него, а он, опустив веки, словно прислушивался к своим ощущениям.

– Но были ещё и деньги, печально знаменитые тридцать сребреников! – нарушил я молчание. – Или ты будешь отрицать, что взял эти деньги?

– Не буду! – встрепенулся он. – После смерти Христа я остался единственным свидетелем их позора, поэтому они предложили мне сделку.

– И ты согласился на…

– На вечный позор и страдания, – перебил он меня. – Согласился! Я слишком любил Учителя. Никто не должен был знать, что апостолы предали Учителя. Я не виню их. Это была минутная слабость, но она была! Это печальное событие могло бросить тень недоверия на Его ученье, а этого я допустить не мог. Иначе всё зря! Не для того Христос взошёл на Голгофу и принял мученическую смерть!

Он снова замолчал, потом вдруг вздрогнул, провёл ладонями по лицу, и, стараясь не показывать боль, которую причиняли воспоминания, продолжил исповедь:

– Гонец нашёл меня в Гефсиманском саду, на том же месте, где я последний раз видел Учителя.

Я стоял на коленях и молился. Слёзы текли по моему лицу, но я не замечал этого. Я чувствовал, что над Учителем нависла смертельная опасность, но не знал, как ему помочь.

Запрокинув к небу лицо, я молил Всевышнего дать хоть какой-нибудь знак, и в этот момент я увидел гонца. Он принёс кошель с серебром и молча протянул мне. Я не знаю, сколько там было монет, деньги не были мне нужны, я не развязывал кошель. Но то были не просто деньги, то был знак!

Я вновь воздел руки к небу и, плача от нечаянного счастья, возблагодарил Создателя.

Гонец стоял рядом и молча взирал на меня.

Утерев слёзы, я протянул руку, но гонец усмехнулся и бросил деньги мне под ноги. Я знал, что ждёт меня, если возьму деньги, но всё же поднял кошель и даже поблагодарил кивком головы за мои предстоящие позор и мученья.

Взяв деньги, я подавал бывшим собратьям по вере знак, что согласен взять чужой грех на себя. С этого момента я был навеки проклят, а белые одежды учеников Его навеки остались чисты!

Я поднял лежавшие на земле деньги, а после того, как гонец ушёл, соорудил из верёвочного пояса петлю. Вот из этого, – и он снова тронул длинными пальцами опоясывающую его верёвку. – Теперь она всегда со мной. Таково условие контракта.

Он легко поднялся из кресла, и в этот миг позади него открылся портал.

– Я ухожу. Время на исходе.

– Погоди! – крикнул я и протянул руку, словно пытался удержать. – Ты не сказал того, во имя чего тебя послала ко мне Вечность!

– Я не знаю, какие слова главные! – прокричал он, стоя на пороге портала, и северный ветер неведомого мира трепал полы его рубища. – Может быть, слова о Любви и Смерти. Эти два понятия так велики, а у меня простое человеческое сердце, которое не смогло их вместить. Поэтому я умер.

– Что дала тебе Любовь, кроме страданий и боли? Ты даже не можешь обрести вечный покой!

– Ты не понял! – прокричал он, и очертания его фигуры стали расплывчатыми. – Мне дали шанс расставить всё по местам после смерти! Это ли не удача? И я сделаю это, пусть даже понадобится не одна тысяча лет.

– Всё это ересь, – промолвил я, но слов моих никто не услышал.

Портал захлопнулся.