Глава 1. Кавказский пленник

Хороший был день: июльский, солнечный, настоянный на мирной тишине и наполненный запахом разнотравья. В такие дни особенно хочется жить: полной грудью вдыхать пахучий летний воздух, подставлять лицо тёплому ласковому ветерку, и беспричинно радоваться, глядя на бегущие по небесной лазури белые барашки облаков. Хороший был день!

По горькой иронии судьбы именно в этот день меня повели на расстрел. В полдень заскрежетал замок, противно скрипнула дверь узилища, и на пороге показался Казбек – дальний родственник Иссы, моего нынешнего хозяина, вечно небритый и вечно злой. На плече у Казбека болтался потёртый и потерявший воронение автомат «АК». Как истинный горец, Казбек оружие любил и, несмотря на то, что автомат был ему ровесником, относился к нему бережно и никогда с ним не расставался.

– Пойдём, – буднично, без обычной злобы произнёс он и повёл стволом в сторону выхода. Я вздохнул и с трудом поднялся с соломенной подстилки, служившей мне постелью. Я не полностью оправился от последней экзекуции, поэтому движения мои были заторможенными, и к выходу я направился, подволакивая левую ногу.

– Давай, шагай вперёд, – вяло скомандовал конвоир, когда мы вышли за сложенный из необработанных камней забор. Дорога вела вниз, к ущелью, и не требовалось большого ума, чтобы догадаться, зачем он меня туда ведёт.

– Стой, – резко произнёс Казбек, когда я стоял лицом к пропасти. Мой конвоир чего-то ждал, возможно, когда я повернусь к нему лицом. Видимо, считал недостойным настоящего мужчины стрелять в спину пленнику.

– Хочешь, глаза завяжу? Не так страшно будет, – предложил начинающий палач.

– Не надо, – мотнул я головой. – Давай так!

– Не хочешь? А чего хочешь? Свой последний желаний говори.

– Можно, я отдышусь немного, а то у вас в зиндане вечно дерьмом воняет.

– Можно, – раздобрился чеченец. – Только, как у вас, у русских, говорят: «Перед смертью не надышишься». Возьми, покури перед смертью, – и он протянул мне самокрутку. – Тоже не хочешь? Зря! Анаша душу веселит. Ладно, дыши, пока я курю, – и щёлкнул зажигалкой.

Раньше это была моя зажигалка, настоящая «Zippo», но на краю жизни на такие мелочи перестаёшь обращать внимание.

Запрокинув голову, я бездумно смотрел на мирно скользящие по летнему небосводу белые барашки облаков. Всё, что окружало меня, казалось мирным, почти домашним, и никак не вязалось с тем, что должно произойти через пару минут. Я слышал, как за каменным забором кудахчут куры, и как в хлеву блеют овцы, как женщина прикрикивает на расшалившегося ребёнка, и как тот заливается чистым детским смехом. Хороший день, жаль, что он заканчивался, впрочем, как и сама жизнь.

– Надышался? – затаптывая окурок, поинтересовался Казбек. Глаза у него были пьяные и весёлые. Откуда-то прилетела стрекоза, сделала вокруг Казбека вираж и неожиданно уселась на мушку ствола.

– Да вроде того, – машинально отследив стрекозьи пируэты, ответил я с показной бравадой, хотя на душе было тоскливо и страшно. Кому хочется умирать в тридцать лет? Да никому! По большому счёту, и в пятьдесят под стволом стоять страшно, и в семьдесят, а уж умирать в молодые годы…

– Вот и хорошо, – беспричинно рассмеялся палач, и, привычно передёрнув затвор, не целясь, нажал на курок.

* * *

Удача, как и любовь стриптизёрши, вещь шальная и непостоянная, а посему рассчитывать на расположение этой ветреницы в мирное время глупо, а при ведении боевых действий – смертельно опасно.

Военная удача – явление ещё более непостоянное и абсолютно непредсказуемое. В любом случае надеяться на благосклонность двух этих ветреных сестёр так же глупо, как ожидать от вокзальной проститутки целомудрия.

Конечно, мою службу в Москве к боевым действиям в «горячей точке» не приравняешь, но и назвать её абсолютно мирной и безопасной у меня язык не поворачивается. Большой город таит в себе большие опасности, особенно если работа состоит в том, чтобы эти опасности не только выискивать, но и в обязательном порядке совать в них свой офицерский нос.

Удача долго шла со мной рука об руку, и мне грех жаловаться на судьбу: меня любили женщины, ко мне благоволил сам Президент, в тридцать лет я носил погоны подполковника, и непосредственное начальство мужественно терпело и прощало мне неуставные выходки. Как «офицер для особо ответственных поручений», я имел по службе массу привилегий, которые, в конце концов, завистники и тайные недоброжелатели мне же и припомнили.

«Последний козырь Президента», как любил в шутку называть меня Премьер, был бит, как только мой покровитель после очередных президентских выборов сошёл с политической сцены. В лучших традициях русского офицерства меня отправили служить на Кавказ. Официально – повысили в должности, неофициально – наглухо закрыли двери в кремлёвские кабинеты и отослали подальше от Москвы.

К переменам я отнёсся спокойно, но не потому, что обладаю несгибаемой волей и железным характером, а потому, что реально не представлял всю глубину этих перемен и весь трагизм своего положения.

Был месяц май, когда я, насвистывая какую-то незамысловатую мелодию, паковал походный баул. На самое дно я бросил пару упаковок с сухим пайком, четыре банки армейской тушёнки с этикеткой «Госрезерв», солдатскую фляжку с армянским коньяком, бритвенные принадлежности да пару сменного белья. Сверху аккуратно положил полевую форму вместе с наплечной кобурой. В отдельный кармашек под «молнию» спрятал документы, крупную сумму наличных и прощальный подарок коллег – швейцарский армейский нож с умопомрачительным набором лезвий, пилочек и других полезных приспособлений.

На этом сборы закончились. Сказать, что к тридцати годам я больше добра не нажил, было бы неправдой: у меня оставалась роскошная московская квартира, и надёжный, в хорошем состоянии, четырёхколёсный друг «Volvo».

После недолгих раздумий «друга» я продал, а квартиру, чтобы не пустовала, хотел сдать в долгосрочную аренду, но в последний момент передумал. Мне вдруг стало не по себе от одной мысли, что в родных стенах будут хозяйничать чужие люди.

В день отъезда, вернее, отлёта, мне стало по-особому тоскливо, и я, несмотря на раннее утро, «накатил» для храбрости и блеску глаз целый стакан армянского коньяка. В такси по дороге в аэропорт я почувствовал, что совсем опьянел, но это не помешало мне посетить расположенный рядом с залом ожидания бар, где я прилично добавил к утренней дозе, и чудом не пропустил свой рейс.

Сразу же после взлёта и набора высоты я заснул и проспал весь полет. Видимо, во сне я храпел, так как после пробуждения ловил на себе откровенно недовольные взгляды соседей.

Помассировав лицо ладонями и откровенно зевнув, я взглянул в иллюминатор, в надежде увидеть признаки местного колорита, но узрел только серый бетон взлётно-посадочной полосы. Тем временем стюардесса открыла люк, и пассажиры цепочкой потянулись на выход.

В зал аэропорта, где находился багаж, нас отвезли на автобусе. Ещё из окна автобуса среди толпы местных горожан я приметил встречающего.

– В аэропорту Вас встретит сотрудник регионального отделения ФСБ и отвезёт в гостиницу, где для Вас заказан номер, – сказал московский начальник на прощание, крепко пожимая руку.

Выйдя из автобуса, я решительно направился к запримеченному парню. Надо сказать, что коллег я узнаю сразу: они по-особенному держатся на людях – молчаливо и с достоинством, не забывая периодически прочёсывать обозримое пространство внимательным взглядом. Молодой коллега был не столь опытен, поэтому мне удалось подойти к нему с левого фланга незамеченным.

– Вы не меня встречаете? – вместо приветствия задал я вопрос. Я видел, как в его глазах вспыхнуло удивление. Видимо, он ожидал, что начальник, присланный из самой Москвы, будет гораздо старше и солидней.

– А Вы кто? – с нескрываемым недоверием в голосе поинтересовался будущий подчинённый. Я раскрыл перед его носом удостоверение и терпеливо ждал, пока он внимательно ознакомится.

– Меня предупредили, что Вы меня встретите, – небрежно добавил я, пряча в карман «корочки».

– Конечно, конечно! – вдруг засуетился визави. – У меня машина за углом. – Сейчас поедем.

– Как Вас зовут? – поинтересовался я, идя за встречающим.

– Алмаз, – обернувшись, бросил он через плечо и заискивающее улыбнулся.

– А отчество?

– Можно без отчества, – снова улыбнулся он. – Я ещё не седой аксакал.

– Уважаемый Кантемир Константинович, – тщательно выговаривая не самое удобное словосочетание, коим являются моё имя и отчество, обратился он, когда мы сели в тонированную «десятку», – хотите, я Вас по городу покатаю?

– Неожиданное предложение, – усмехнулся я.

– Почему неожиданное? – оживился новый знакомый. – Сейчас, в час заката, наш город особенно красив.

– Ладно! – согласился я, удобно устроившись на заднем сиденье. – Можно и город посмотреть, лишним не будет. Только я бы перед экскурсией чего-нибудь выпил, а то у меня после полёта голова что-то раскалывается.

– Это у Вас акклиматизация так проходит, – пояснил Алмаз и достал из бардачка плоскую металлическую фляжку. – Выпейте, полегчает! – протянул он фляжку мне.

– Что это? – отвернув пробку и втягивая носом персиковый аромат, поинтересовался я.

– Домашний коньяк, – охотно пояснил Алмаз. – Изготовлен из отборных персиков.

– У вас здесь персики растут?

– Нет. Эти персики росли в Абхазии, у меня там родственники. Вот они меня коньяком и снабжают. Да Вы пейте, не бойтесь! Коньяк хороший, не отравитесь. Проверено! – заверил новый знакомый, лихо выворачивая руль и выезжая на проспект. Я сделал большой глоток, потом ещё один. Коньяк действительно был вкусным и пахучим, но лучше мне не стало: неожиданно закружилась голова, и показалось, что я падаю в глубокую пропасть.

– Алмаз! – прохрипел я. – Что со мной?

– Всё нормально, – заверил необычный друг. – Акклиматизация!

Но в голосе его не было прежнего почтения, а последнее слово он произнёс с явной насмешкой.

Прежде чем упасть в тёмную пропасть беспамятства, я успел почувствовать, как чьи-то руки умело шарят по моим карманам, а потом сразу наступила тьма.

Очнулся я от острой боли в левом боку. Сознание было затуманено, но тошнота вместе с болью накатывала с завидным постоянством. Наконец я осознал, что лежу ничком на полу полутёмного сарая, лицом в соломе, а руки крепко связаны за спиной. При этом кто-то больно пинает меня по печени и требует, чтобы я поднялся. На мгновенье всё показалось дурным сном, но новый болезненный тычок заставил меня принять суровую реальность. Я попытался встать на колени, но ничего не получилось. После этого послышалась брань на чужом непонятном языке, и чьи-то руки, грубо схватив меня, поставили на ноги. Стоять также было затруднительно: голова кружилась, тело болело, словно его перед этим долго пинала толпа злобных карликов, а ноги казались ватными.

– Давай, Иван, ходи! Давай на выход. Быстро! – произнёс за моей спиной мужской голос, и тут же последовал удар в спину.

Так произошло моё знакомство с Казбеком – дальним родственником человека по имени Исса, которому Алмаз продал меня в рабство. В тот день Казбек был особенно зол и скор на расправу, видно, у него кончилась «травка», и он срывал злость на русском пленнике, то есть на мне. От удара прикладом автомата в спину я едва удержался на ногах.

– Я не Иван, – с трудом разлепив спёкшиеся губы, произнёс я.

– Все русские – Иваны, – философски заметил Казбек. – И ты тоже. – При этом он презрительно сплюнул мне под ноги.

Мой новый хозяин Исса встретил меня, сидя за столом. Это был мужчина полный сил, разменявший пятый десяток. К моему удивлению, перед ним был открыт ноутбук, и он сосредоточено тыкал пальцем в клавиатуру. Рядом с компьютером лежало раскрытое удостоверение сотрудника ФСБ – моё служебное удостоверение.

– Ты подполковник Каледин? – спросил он хорошо поставленным голосом, в котором не было ни малейшего акцента. Обычно так говорят люди, которым приходится много и подолгу выступать перед аудиторией. Отпираться было глупо, и я молча кивнул.

– Офицер… подполковник Федеральной службы безопасности, – продолжал вслух рассуждать Исса, – а попался, как… глупо попался. Какой ты после этого офицер? Ты не то, что свою страну защитить не можешь, ты себя не смог уберечь! Не удивительно, что наши полевые командиры бьют вас, и будут бить до тех пор, пока в российской армии служат такие профессионалы, как ты.

Произнося последнюю фразу, он презрительно скривил губы. Это было единственным, но кратковременным проявлением хоть какой-то эмоции по отношению ко мне.

– Раз ты не смог себя защитить, ты не мужчина, а значит, я могу относиться к тебе, как к рабу, – продолжил он. – Будешь у меня пасти овец, раз ты на большее не способен. Попытаешься сбежать – убью!

При этих словах стоявший рядом со мной Казбек довольно хмыкнул и зачем-то щёлкнул на автомате предохранителем.

– Всё! Давай, уходи, – махнул рукой мой новый хозяин и снова уставился в экран компьютера.

– Это дикость! – прохрипел я, когда Казбек попытался вытолкать меня из комнаты. – Вы считаете себя цивилизованным человеком, а по сути являетесь рабовладельцем.

Казбек опешил от моей наглости и перестал меня пинать. Он не привык, чтобы так разговаривали со старшим по возрасту и по положению. Несмотря на то, что в голове продолжала плавать наркотическая муть, которой меня опоил Алмаз, я успел отметить, что Исса не простой горец, и по социальному статусу находится гораздо выше своих родственников. Это подтверждала его развитая речь, дорогой костюм, из-под которого выглядывал воротник белоснежной рубашки, красивая ухоженная борода и аккуратная причёска, которую делал не местный цирюльник. Во всём облике чувствовался городской налёт. В этом я убедился, когда сумел рассмотреть его руки: чистые, ухоженные, с аккуратно подстриженными ногтями.

В ответ на дерзость мой новый хозяин зло сверкнул глазами и резко закрыл крышку ноутбука.

– Меня зовут Исса, – произнёс он, с трудом сдерживая гнев. – Мой род жил в этих горах задолго до того, как ваш царь Романов впервые сел в Москве на престол. Мои предки были настоящими воинами, многие из них погибли в бою до того, как в их бородах появилась первая седина, но ни один не покрыл себя бесчестием. Я имею два высших образования, и одно время преподавал экономику в Петербургском университете, но началась война, и я, оставив университетскую кафедру, вернулся на родину, чтобы защищать её! А кто ты такой, человек без роду, без племени? Зачем ты пришёл на мою землю?

Произнося последнюю фразу, он не сдержался и сорвался на крик.

– Ты обыкновенный наёмник, – немного успокоившись, продолжил Исса. – Тебе заплатили и отправили воевать. Ты действительно думал, что тебе разрешат просто прийти с оружием в чужой дом и навести свой порядок? Видимо, ты считал это своим долгом и в глубине души был готов умереть за свои идеалы, но умереть героем! А здесь тебя ждало бесчестие. И сейчас ты, русский офицер, стоишь передо мной в жалком виде и пытаешься уличить меня в нецивилизованном обращении с пленными? Ты не воин, ты наёмник, а значит, статус военнопленного тебе не положен. Так что будешь пасти овец, пока не сдохнешь, или пока тебя не выкупят родственники. Всё! Я так решил!

– Я приехал сюда не воевать! – выдохнул я в ответ. – И пришёл я не в твой дом, страна у нас одна, а значит, и земля у нас общая.

– Нет, русский, ты не прав, – ухватив бороду в кулак, произнёс чеченец. – Земля – не общественный сортир, и общей она быть не может. Она принадлежит тем, кто на ней живёт и может её защищать.

После этого он махнул рукой, и Казбек немилосердно вытолкал меня из хозяйского дома.

В тот день на работу меня не выводили. Видимо, Исса решил дать мне время оклематься после отравленного коньяка, и остаток дня, терзаемый похмельем и горестными раздумьями, я провалялся в хлеву на соломе.

Вот так я провёл свой первый день в качестве кавказского пленника. Впереди было шестьдесят четыре дня неволи, рабского труда и постоянных унижений. За это время я дважды пытался бежать. Дважды меня ловили и нещадно били.

Помню, как на третий день после второго неудавшегося побега, когда я был в состоянии передвигаться самостоятельно, и с трудом, но мог шевелить разбитыми губами, Казбек привёл меня в хозяйский дом.

Исса, как и в день нашей первой встречи, сидел за столом, но на столе перед ним вместо компьютера стояла большая расписная пиала с крепко заваренным чаем. Увидев меня, он отодвинул пиалу, и, не торопясь, достал из внутреннего кармана костюма дорогую сигару. Глядя, как он привычно вынимает сигару из алюминиевого футляра, как аккуратно обрезает кончик, я понял, что это не показной шик и что делает он это не в первый раз.

– Чего добиваешься? – буднично задал он вопрос, пытаясь раскурить сигару. – Смерти?

– Нет, – разлепил я разбитые губы и с наслаждением втянул в себя запах дорогого табака. За время плена я практически отвык от пагубной привычки, но, глотнув табачного дыма, вновь почувствовал труднопреодолимое желание закурить.

– Тогда чего? – уточнил Исса и снова выдохнул клуб ароматного дыма.

– Воли, – тихо выговорил я, так как во рту у меня всё пересохло.

– Два месяца назад ты бы сказал: «Хочу на свободу»! – покачал головой чеченец. – Теперь же просишь воли.

– А что, есть разница между этими понятиями? – с нескрываемой иронией уточнил я и попытался усмехнуться, но скривился от боли: разбитые губы не позволили.

– Существенная, – заверил Исса и специально выпустил в мою сторону струю ароматного табачного дыма. – Помнишь выражение «Свобода есть осознанная необходимость»? Так вот человек не сразу, но со временем, осознал необходимость политических свобод, экономических, потребовал свободу выбора, свободу передвижения, ну и так далее. Согласись, в понятие «свобода» мы вкладываем не только личную независимость, но и целый набор политических требований. Так что свобода – скорее понятие социально-политическое. Воля – понятие строго индивидуальное, подразумевающее под собой не только личную свободу, но и свободу от обязанностей, которые на человека накладывает общество. Поэтому когда человек устаёт от диктата общества, он не просит демократических свобод, он просит воли.

– Приятно поговорить с образованным человеком, хоть он и рабовладелец, – сквозь зубы зло произнёс я. – Только мне сейчас философские изыскания по барабану. Я всё равно сбегу. Немножко оклемаюсь и сбегу.

Я ожидал вспышки гнева, но Исса на удивление вёл себя спокойно:

– Помнишь, во время нашей первой встречи я пообещал расстрелять тебя, если вдруг надумаешь сбежать?

– Как не помнить? Такие обещания захочешь забыть, да не забудешь, – хмыкнул я, и со второй попытки всё же скривил губы в усмешке.

– Разумней и выгодней было бы тебя перепродать, хоть какая-то от тебя была бы польза, – игнорируя мою реплику, продолжил чеченец, – но я дал слово, а настоящий мужчина должен выполнять обещание. Поэтому я тебя расстреляю, но не сейчас. Третьего шанса у тебя не будет: или ты продолжаешь работать на меня, или Казбек ведёт тебя к ущелью и пускает в расход. Свободу выбора я оставляю за тобой, а теперь пошёл вон!

Не буду лукавить: речь Иссы на меня произвела сильное впечатление, и не только на меня. Даже Казбек, когда вёл меня к месту заключения, был тих и задумчив. Казбек считал себя воином, и предстоящая роль палача ему явно претила.

Перед тем как закрыть за мной дверь, он помедлил, а потом, глядя куда-то в бок, произнёс: «Слышишь, русский? Не надо бегать! Хозяин слово дал, а он слово держит. Тебя всё равно поймают. Лучше потерпи, всё в руках аллаха, может, образуется». У него был такой вид, словно он хотел предупредить меня о чём-то, но не решался.

Через мгновенье из хозяйского дома раздался гортанный окрик, и мой конвоир торопливо навесил на двери замок.

Третий раз я бежал через две недели после достопамятного разговора с Иссой. Была пятница и все правоверные находились в небольшой местной мечети. Сам Исса уже три дня как был в отъезде, поэтому в поведении домашних, включая моего постоянного конвоира и надсмотрщика Казбека, чувствовалась некоторая расслабленность.

Говоря откровенно, у меня не было никакого плана побега. Я не знал, в какой республике я нахожусь: в Чечне, Ингушетии или в Дагестане. Я не знал плана местности, не знал, где ближайший населённый пункт, не знал названия села, в котором меня держали. Местные, за исключением Иссы и Казбека, со мной не общались, а никаких дорожных указателей в районе моего пребывания не было.

Весь побег заключался в том, что я тупо шёл вниз по единственной имеющейся дороге до тех пор, пока на потрёпанном «УАЗике» меня не настигали люди Иссы. Потом преследователи становились в круг и начинали отрабатывать на мне приёмы рукопашного боя. Вдоволь натешившись, они забрасывали меня в багажный отсек и везли назад, к хозяину.

Такой сценарий повторялся два раза. Третий мне удалось пройти километров пять, прежде чем я услышал за спиной знакомый звук мотора и дребезжащей подвески. К моему удивлению, в машине кроме Казбека и водителя никого не было.

– А где остальные? – глупо поинтересовался я у своего преследователя.

– Пятница, все на молитве, – почти дружелюбно ответил Казбек. – А тебе что, меня мало? – и, не дожидаясь ответа, коротко, без замаха, врезал мне кулаком в солнечное сплетение. Удар был неожиданным и сильным, поэтому я не удержался на ногах и, согнувшись, рухнул в придорожную пыль.

– Я же тебе говорил: не бегай! Всё равно поймаем, – подытожил он, и, схватив меня за шиворот, поволок к машине. Напоследок, когда я неуклюже забирался в багажник, он решил поторопить меня, для чего от всей души врезал мне прикладом по левому бедру. На этом, к моей большой радости, экзекуция закончилась, и меня повезли обратно в село.

Два дня в ожидании приговора я безвылазно просидел в хлеву. Меня перестали выводить на работу и перестали носить еду. Правда, к вечеру, после моего принудительного возвращения, закутанная до самых глаз в платок женщина под присмотром Казбека принесла мне ведро воды. Этим всё и ограничилось.

Казбек пришёл на третий день, в полдень.

– Пойдём, – буднично, без обычной злобы, произнёс он и повёл стволом в сторону выхода. Тяжело вздохнув, я с трудом поднялся с соломенной подстилки, служившей мне постелью. Я не полностью оправился от последней экзекуции, поэтому движения мои были заторможенными, и к выходу я направился, подволакивая левую ногу.

… – Надышался? – затаптывая окурок, поинтересовался Казбек. Глаза у него были пьяные и весёлые. Откуда-то прилетела стрекоза, сделала вокруг Казбека вираж и неожиданно уселась на мушку ствола.

– Да вроде того, – машинально отследив стрекозьи пируэты, ответил я с показной бравадой, хотя на душе было тоскливо и страшно.

– Вот и хорошо, – беспричинно рассмеялся палач, и привычно передёрнув затвор, не целясь, нажал на курок.

Патронов Казбек не жалел, поэтому очередь получилась длинная и нерезультативная: пули прошли высоко над моей головой. После чего несостоявшийся палач деловито поставил автомат на предохранитель, а сам автомат привычно закинул за спину.

– Пойдёшь по дороге вниз, – неожиданно спокойным тоном произнёс он. – Через семь километров будет село. Зайдёшь в дом под красной черепицей, он третий с краю, не перепутаешь! Спросишь Руслана Дзгоева, передашь ему от меня привет. Руслан тебя спрячет.

– Зачем? – опешил я от неожиданного инструктажа.

– У него дождёшься своих. За тобой скоро приедут. Да отойди ты от края! – неожиданно прикрикнул он. – Ещё не хватало, чтобы ты сейчас вниз свалился.

– Зачем ты это делаешь? – допытывался я, не веря в случившееся. – Если Исса узнает, тебе конец!

– Не узнает! – усмехнулся Казбек. – В селе стрельбу слышали, ущелье глубокое, на дне горная речка бежит – вода быстрая, твой труп далеко унесла бы. Да и кто проверять будет?

– Вот уж не ожидал, что такой добренький!

– Я не добрый, – сверкнул глазами Казбек. – И мне твоя жизнь – тьфу! Просто мне уже тридцать пять, а я до сих пор не женат. Твои люди через посредника вышли на меня, предложили хорошие деньги. Очень хорошие! Они, конечно, могли договориться и с Иссой, но он жадный и запросил бы гораздо больше. Да и надоело мне на него ишачить. Деньги есть – Казбек теперь сам хозяином будет, – заговорил он о себе почему-то в третьем лице. – Прощай, Иван. Больше мне не попадайся! В следующий раз не промахнусь.

И он, не оборачиваясь, пошёл по просёлочной дороге вверх, в сторону села. Я тоже пошёл по этой же дороге, только в противоположном направлении, вниз.

Странно как-то заканчивался этот погожий летний день: я со своим бывшим врагом шёл по одной дороге, только пути у нас были разные.

 

Глава 2. Странная командировка

Вот уж никогда бы не подумал, что моим спасителем окажется мой бывший начальник, генерал-лейтенант ФСБ Владимир Афанасьевич Баринов. Если бы меня попросили охарактеризовать его тремя словами, я бы сказал, что Владимир Афанасьевич – сухарь, педант и трудоголик. Одним словом – профессионал высшего класса. С Бариновым я проработал в тесном контакте несколько лет, и для себя сделал вывод, что, по большому счёту, он умница, хотя и любит побрюзжать. Сотрудники центрального аппарата ФСБ были твёрдо уверены в том, что автором широко известного в узких профессиональных кругах афоризма «Жизнь коротка, а дел ох как много!» является не кто иной, как Владимир Афанасьевич.

Когда меня переводили из Центрального аппарата на Кавказ, Баринов находился на лечении в ЦКБ. У новоизбранного Президента прорезался реформаторский зуд, и родную «контору» трясло так, что звёздочки градом сыпались с генеральских погон. После очередного организационного приказа, предусматривавшего целый комплекс мер направленных на то, чтобы деятельность ФСБ сделать «…более прозрачной и подконтрольной представителям государственной власти», Владимир Афанасьевич слёг с сердечным приступом, а вскоре настал и мой черед. Мои тайные недоброжелатели состряпали приказ и, выбрав удобный момент, подсунули на подпись Директору ФСБ. Конечно, Павлу Станиславовичу Ромодановскому моя фамилия была знакома, но, видимо, его сбила с толку формулировка о моем повышении в должности, а то, что эта должность находилась в Северокавказском округе, прошло мимо его внимания.

После выхода из больницы Баринов скрупулёзно просмотрел все документы, которые поступили за время его отсутствия и, конечно, обнаружил рапорт начальника регионального отделения ФСБ в городе Минеральные Воды о моём исчезновении.

Владимир Афанасьевич тут же направил в Мин. Воды бригаду лучших сотрудников из Центрального аппарата, которые вместе с местными товарищами быстро провели следственно-оперативные мероприятия, и выяснили, что последней меня видела продавщица из газетного киоска.

Молодая женщина заинтересовалась моей брутальной внешностью, и хорошо запомнила, как я вместе с мужчиной примерно двадцати пяти – тридцати лет сел в тонированную «десятку».

После просмотра записей камер видеонаблюдения установили номер тонированной «десятки» и имя владельца автомобиля. Им оказался ранее судимый за грабёж житель Пятигорска Алмаз Санжеев, которого я так опрометчиво принял за встречавшего меня сотрудника местного отделения ФСБ.

Автомобиль в Пятигорске отыскали быстро, но оказалось, что Санжеев его продал другому владельцу, а сам как в воду канул. На этом ниточка обрывалась. Тогда Баринов напряг всю имевшуюся в округе резидентуру. Операция проводилась в течение двух месяцев, и в ходе её проведения была обнаружена дюжина военнослужащих, которые пропали без вести, а некоторые и вообще уже не числились в списках живых. Все они, как и я, находились в рабстве у местных жителей.

Однако моё местонахождение для родной «конторы» продолжало оставаться неизвестным. Тогда старший оперативно-следственной группы полковник Калинин вышел на связь с Бариновым и предложил разыграть необычную оперативную комбинацию. Баринов его внимательно выслушал и дал «добро».

Вскоре по Минеральным Водам, Пятигорску и Владикавказу прошёл слух, что на территории кавказских Минеральных Вод пропал офицер ФСБ – сын высокопоставленного московского чиновника, и что безутешный папаша якобы громогласно заявил, что не пожалеет никаких денег, лишь бы вернуть сынка живым и по возможности здоровым обратно на Рублёвку.

Через неделю в местное отделение ФСБ позвонил неизвестный, который сообщил, что у него есть информация о предположительном нахождении пропавшего офицера ФСБ, и что он за небольшой процент от вознаграждения согласен быть посредником между оперативниками и нынешним хозяином проданного в рабство россиянина. Местные товарищи информацию тщательно перепроверили, установили личность предполагаемого посредника, и лишь после этого вышли с ним на прямой контакт. Посредник не соврал, и его наводка дала положительный результат. Однако напрямую с бизнесменом из Грозного Иссой Усмановым решили не контактировать, а подкупили его дальнего родственника Казбека Адашева, который и устроил мне побег.

После освобождения меня целый месяц лечили в ведомственном госпитале от физического и нервного истощения, а после выписки из госпиталя ещё на две недели отправили поправлять здоровье в одной закрытой черноморской здравнице.

Мои недоброжелатели не зря называли меня «офицером для особо интимных поручений». После недельного отдыха на берегу ласкового южного моря я взбодрился, вновь ощутил вкус к жизни, и как результат одновременно закрутил сразу два романа: один с медсестрой – жгучей брюнеткой по имени Галя, второй – с грациозной рыжеволосой официанткой Светой. После того, как оба бурных романа закончились двумя не менее бурными выяснениями отношений, я понял, что здоров.

Видимо, до Баринова дошли слухи о моих черноморских похождениях, и он не дожидаясь окончания курса лечения, отозвал меня в Москву.

– Имейте в виду, подполковник, что Вы подчиняетесь мне, – по обыкновению брюзжа, заявил Владимир Афанасьевич.

В ответ я что-то промямлил о своём новом месте службы в городе Минеральные Воды, куда, правда, так и не добрался.

Выслушав мой детский лепет, Баринов криво усмехнулся, и заявил, что с момента выписки из госпиталя я официально нахожусь в служебной командировке, в связи с чем откомандирован из территориального отделения ФСБ города Мин. Воды в город Москву, Центральный аппарат ФСБ, в распоряжение генерал-лейтенанта Баринова В.А.

– Можете сходить в финансовый отдел и получить командировочные, – проскрипел заместитель Директора. – Я распорядился.

Вот так неожиданно я снова оказался в Златоглавой. Оставалось узнать, зачем меня Баринов вытянул с периферии. Однако за этим дело не стало: верно в народе говорят, что работа дураков, простите, оперативников, любит, поэтому скучать им не приходится. Я не успел потратить и десятой доли из той суммы, что причиталась на командировочные расходы, как Баринов снова вызвал меня к себе в кабинет. Словно заботясь о моей нравственности, генерал назначил очередное рандеву как раз в тот момент, когда я готовился к долгожданному ужину при свечах с одной молодой и прелестной особой.

Десять дней назад, несмотря на служебную занятость, я выкроил время и выбрался в Алмазный фонд, где проводилась выставка холодного оружия XVIII века. Я не являюсь экспертом в этой области, но такие вещи стараюсь не пропускать, тем более что экспонаты были не только из музейных запасников, но и из собраний частных коллекционеров. И в тот самый момент, когда я наслаждался созерцанием наградной офицерской шпаги с позолоченным эфесом и какой-то витиеватой надписью на клинке, за моей спиной раздалось вежливое покашливание.

Обернувшись, я встретился взглядом с кареглазой шатенкой, которую держал под руку мой старый товарищ Мишка Семигайлов. Зря он это сделал! Видит бог, когда Мишка знакомил меня со своей подругой, которой едва доставал до плеча, я ничего худого не замышлял, но я всё-таки мужчина, поэтому не мог не отметить (про себя) её стройную осанку, горделиво задранный пикантный носик, соблазнительно приподнятую грудь и полные, цвета спелой вишни, слегка приоткрытые губы. Ему бы сделать вид, что не заметил старого знакомого и пройти мимо, но Михаил так поступить не смог: подвело интеллигента воспитание!

Мишка был работником МИДа, и с ним я познакомился лет пять назад, когда по заданию родной «конторы» ненадолго выезжал в страну с сухим и очень жарким климатом. В это время Семигайлов в нашем посольстве был не то вторым, не то третьим советником по культуре. Сошлись мы с ним на почве любви к «гимнастике ума», то бишь к шахматам. Он был хорошим шахматным партнёром, большим эрудитом и замечательным рассказчиком. Короче, в стране, где прогулки вне территории посольства опасны для жизни и вредны для здоровья, наши шахматные турниры были для меня единственной отдушиной.

– Катенька, это мой старинный товарищ, Кантемир, – представил меня Мишка, и попытался заглянуть своей подруге в глаза. Сделать ему это не удалось из-за разницы в росте, и к тому же Катькин взгляд в это время был устремлён на меня.

– Воронцова, – немного нараспев произнесла она и манерно протянула мне руку.

– Каледин, – представился я и галантно изогнулся в полупоклоне. В тот миг, когда я губами коснулся её запястья, в моём сознании окончательно сформировалось предчувствие очередной любовной авантюры, отчего тоскливо заныло в груди. Наверное, что-то подобное испытывает пьяница накануне очередного запоя.

Дальнейшее моё знакомство с коллекцией холодного оружия проходило в компании Семигайлова и его очаровательной подруги. Мишка, почувствовав конкуренцию, заливался соловьём, но Воронцова слушала его невнимательно. Переходя из зала в зал, я всё чаще ловил на себе её откровенные взгляды. Я не прыщавый юнец в период полового созревания, и хорошо знаю, что означают этот брошенный искоса взгляд. Да простят меня женщины, но такие взгляды для меня понятней любых слов: это откровенный намёк на продолжение знакомства в более приватной обстановке. Женщина, может, и сама не в полной мере осознала произошедшие в её душе подвижки, а природа сделала за неё всё сама. Поэтому когда возле витрины с обширной экспозицией кавказских кинжалов Катенька вроде бы случайно обмолвилась, что в пятницу вечером – единственно свободное время от массажа и фитнеса – она любит посещать итальянскую пиццерию на Старом Арбате, я понял, что старого товарища и партнёра по шахматам я точно потерял.

Наша первая с Катериной встреча, как и планировалась, прошла в помещении итальянской пиццерии – территории нейтральной и к амурным похождениям никак не располагающей. Назвать этот вечер томным у меня язык не поворачивается. Скорее он напоминал разведку боем: обе стороны присматривались друг к другу, осторожно, под видом светской беседы, задавали наводящие вопросы и со скучающим видом пытались угадать, насколько новый партнёр будет хорош в постели.

Вторая встреча состоялась в «Современнике». В тот вечер давали «Пигмалиона» Бернарда Шоу и мы с Катериной, изображая завзятых театралов, с умным видом пялились на сцену, изредка отпуская глубокомысленные замечания. В этот памятный вечер мне было позволено взять её за руку.

После того, как все внешние приличия были соблюдены, третье свидание должно было состояться у меня на квартире, и пройти при свечах за изысканно накрытым столом. Что ждёт меня после ужина, я не загадывал, но что-то подсказывало, что этой ночью Катенька будет сладко посапывать курносым носиком, доверчиво уткнувшись в моё плечо.

Я это так явственно себе представлял, что когда услышал в трубке вечно недовольный голос Баринова, у меня от обиды аж челюсть свело. И хотя с начальством спорить не принято, я промямлил про званый ужин и про гостей.

– Званый ужин? – проскрипел Баринов, и мне послышались в его голосе нотки удивления. – Выдайте присутствующим угощение сухим пайком, а сами через полчаса будьте добры быть у меня в кабинете!

Вот и пойми его: шутка это или приказ! И ведь не объяснишь этому сухарю, что Катерина не из той категории женщин, которые молча выслушивают твоё сообщение об изменении планов на вечер и, кусая от досады губы, бормочут что-то успокаивающее, дескать, ничего страшного, встретимся в следующий раз.

На всё про всё у меня полчаса. Значит, закуски обратно в холодильник, шампанское – в бар, хорошее настроение и несбывшиеся надежды – на помойку!

Несмотря на то, что я вызвал такси (свою машину перед отъездом я продал), я опоздал на целых двадцать минут: пробки! За что получил от начальника небольшую «головомойку» и очередную порцию нравоучений.

– Пробки? – жёлчно переспросил иезуит в генеральских погонах. – Да что Вы говорите? Неужели? А почему я на службу никогда не опаздываю?

В ответ я чуть не брякнул про персональный автомобиль с проблесковым маячком, прозванный в народе «синим ведёрком», но вовремя сдержался.

– Скажите, подполковник, что Вы знаете об алмазах? – перешёл к делу Баринов.

– Знаком в общих чертах, – не задумываясь, выдал я. – В основном по выражению: «Сейчас я вам покажу небо в алмазах»!

– На меня намекаете? – проскрипел генерал, но обыкновенной желчи в голосе я не уловил. – Зря! Я Вам, подполковник только добра желаю. Однако вернёмся к нашим баранам…

– На меня намекаете, – не утерпел я. – Зря! Ведь всё, что я делаю – от моего неумного желания быть благодарным.

– Я вижу, Каледин, что Вы окончательно выздоровели, раз осмеливаетесь хамить старшему по званию и должности. Отчасти меня это радует.

– Почему только отчасти?

– Да потому, что вчера сам Премьер интересовался вашим самочувствием. Теперь я с чистой совестью могу доложить, что Вы снова в строю бойцов невидимого фронта.

– Это потому, что меня никто на фронте не видел?

– Хорошая шутка. Жаль, что сейчас нет штрафных батальонов, а то бы я Вас туда сослал за дерзость! Причём немедленно! Как зовут ту особу, с которой я Вам помешал встретиться, и Вы в отместку брызгаете на меня ядом?

– Екатерина! Екатерина Воронцова.

– Екатерина Николаевна? Дочь Николая Аркадьевича?

– Чья она дочь сказать не могу, так как до знакомства с родителями дело у нас с ней ещё не дошло.

– Вы уже отменили званый ужин?

– Пришлось, в связи с внезапным вызовом на службу.

– Вот что подполковник, возьмите мою машину и немедленно езжайте к ней. Не забудьте по дороге купить цветов. Считайте, что это приказ! Скажите, что это я, старый дурак, сорвал вам свиданье, и передайте мои извинения.

– Владимир Афанасьевич, Вы знакомы с Воронцовой?

– Не только с ней, но и с её семьёй в целом.

– А как же алмазы?

– Надеюсь, что «небо в алмазах» покажет Вам госпожа Воронцова, конечно, при условии, что Вы, наконец, остепенитесь и женитесь на ней.

– О свадьбе речь не идёт. Мы едва знакомы.

– Если будете стоять передо мной столбом и дальше тянуть время, тогда, подполковник точно останетесь в девках.

Наше дело солдатское: получил приказ – умри, но выполни! Поэтому я был вынужден подчиниться генеральскому диктату и воспользоваться персональным автомобилем заместителя Директора ФСБ. Водителя Баринов уже проинструктировал по телефону, потому что как только я захлопнул дверцу, он привычно включил спецсигнал и рванул по встречной полосе.

Эх, побольше бы таких приказов!

* * *

Всё произошло так, как я и ожидал: вечер удался на славу, и Катенька исчезла из моей постели под утро, когда я, утомлённый и счастливый, спал и видел розовые сны. Проснувшись, я нашёл записку, написанную округлым девичьим подчерком:

«У тебя во сне довольно глупая улыбка, – писала прелестница, – но мне она жутко нравится! Целую! Катя».

Она ушла, не прощаясь, по-английски, а подушка ещё долго хранила запах её духов.

В воскресенье рано утром меня разбудил звонок. Это был тот редкий случай, когда я проснулся в своей постели один. Накинув халат и бормоча проклятья на голову раннего визитёра, шаркая шлёпанцами, я направился открывать дверь. К моему большому удивлению, на пороге стоял тот, кого я меньше всего хотел бы видеть в это раннее воскресное утро: Семигайлов Мишка. Он был собран, решителен, и напоминал сжатую до крайности пружину, а на его умном лице крупными буквами проступало слово «месть».

– Надо поговорить, – решительно заявил дипломат.

– Уверен? – глядя на него сверху вниз, уточнил я.

– Более чем, – заверил меня незваный гость и, отодвинув меня в сторону, не снимая обуви, прошёл в квартиру.

Меньше всего мне сейчас хотелось бы драться со старым товарищем, тем более что Мишка значительно проигрывал мне как в весе, так и в физическом развитии вообще. Это была бы не драка, а «избиение младенцев». Это понимал и сам визитёр.

Пройдя на кухню, он без приглашения сел к столу и неторопливо закурил. Примерно минуту он курил молча, сбрасывая пепел в пустую кофейную чашку.

– Ты о чём-то хотел поговорить, – прислонясь к косяку, вежливо напомнил я ему.

– Подождёшь! – грубо ответил дипломат, не глядя на меня. Я ждал. Когда сигарета догорела до самого фильтра, он утопил окурок в кофейной жиже и впервые взглянул на меня:

– В тот день, когда я узнал, что Катерина ночевала у тебя, моим самым первым и естественным желанием было набить тебе морду! – произнёс он сквозь зубы.

– Будешь пробовать или поверишь мне на слово, что ни к чему это хорошему не приведёт? – спросил я, не меняя позы.

– К моему великому сожалению, ты прав, но врезать тебе очень хочется, даже сейчас!

– Знаешь, Мишка, я, конечно, негодяй, и, возможно, пару оплеух заслужил, но я не Христос, и если меня бьют по правой щеке, я в ответ бью ногой в промежность, а не подставляю левую щёку.

– Ты не просто негодяй, – процедил Семигайлов, – ты самодовольный негодяй! Ты даже сейчас красуешься и при этом уверен, что ничем не рискуешь! А ведь я мог задействовать свои связи, и тебя убрали бы из Москвы в два счёта!

– Не получится, – грустно улыбнулся я. – Вот уже четыре месяца, как я не служу в Москве. Осмелюсь напомнить: я здесь в командировке, а «порт моей приписки» – город Минеральные Воды.

– Ты хоть понимаешь, что разрушил мою жизнь?

– Нет! Я только приблизил концовку твоей любовной драмы: у тебя с Воронцовой всё равно ничего бы не получилось.

– Тебе видней! – хмыкнул Мишка. – Ты же у нас эксперт по этой части – «офицер для сугубо интимных поручений»!

– Я даже не уверен, что у меня с ней всё сложится, – продолжил я, пропустив его колкость мимо ушей. – Катенька относится к категории женщин-кошек. Она красива, умна, грациозна, но у неё нет и не будет хозяина. В этой жизни она гуляет сами по себе, и если даже греется возле чьего-то очага, то поверь мне – это ненадолго.

– Тогда зачем ты с ней связался?

– Затем же, зачем и ты: в очередной раз попытать счастье, в надежде, что на этот раз уж точно повезёт!

– Да… – обиженно протянул Мишка. – Счастье в любви – это лотерея, только мне в эту лотерею что-то не везёт!

– Признаться, мне тоже.

– Да ладно врать! Тебе грех жаловаться: ты же у нас «дамский угодник»!

– Мне надо тебе объяснять, что любовная интрижка и семейное счастье – это две большие разницы, или сам догадаешься? Ты зачем ко мне пришёл – морду бить? Я уже сказал, что это у тебя не получится.

– Я и сам не знаю, зачем, но не прийти я не мог. Я сейчас уйду, но перед тем, как уйти, я тебе поведаю одну короткую историю.

– Валяй! Я весь во внимании, – усмехнулся я, и, отлепившись от косяка, сел за стол рядом с гостем.

– Три года назад, после того, как мы с тобой расстались, меня из страны с жарким и сухим климатом перебросили для работы в только что отрывшееся посольство на самом краешке земли.

– В Японию?

– Да нет, в Южно-африканскую республику.

– Ты прав, дальше уж некуда.

– Так вот, через пару лет моей работы на новом месте вызывает меня к себе посол, и говорит, что из Москвы прилетает по служебной надобности какая-то «шишка» из Аппарата Президента. Курировать этого московского гостя во время его пребывания, а говоря по-русски – быть его нянькой, телохранителем и гидом в одном лице, поручили мне. Угадай с трёх раз, кто оказался в роли этого чиновника?

– Дай-ка подумать! Ну, если учесть, что твой визит ко мне связан с Катериной, то, по всей вероятности, это был кто-то из её родственников, возможно даже её отец, Николай Аркадьевич Воронцов.

– Сознайся, что ты знал об этом ещё до того, как я открыл рот.

– Отнюдь! Я не знаю Воронцова в лицо, не говоря уже о его месте работы. Я всего лишь предположил, и, судя по твоей реакции – бинго!

– Да уж, в сообразительности тебе не откажешь. Так вот, стал я Николая Аркадьевича сопровождать на различные деловые встречи, но чаще всего это были встречи с владельцами алмазных рудников. О чём они там говорили, я не знаю – он меня тогда чаще в роли шофёра использовал.

– Он так хорошо говорит по-английски, что обходился без переводчика?

– Не знаю, как у него дело обстоит со знанием иностранных языков, но переводчик ему был абсолютно не нужен, так как владельцы алмазных копей свободно изъяснялись на русском языке, правда, с ярко выраженным кавказским акцентом. В тот год чеченские эмиссары активно вкладывали деньги не только в покупку алмазных рудников, но и в разработку новых алмазных месторождений.

– И при чём здесь господин Воронцов?

– Точно не знаю, но через полгода после его отъезда началась Вторая Чеченская компания. Улавливаешь?

– Не очень. Если ты помнишь, Вторую Чеченскую начали мы, а не чеченцы. Если же ты намекаешь на причастность Воронцова к контрабанде алмазами, то с таким же успехом его можно подозревать в шпионаже в пользу марсиан.

– Я рассказал, а ты делай выводы сам.

– Браво, Михаил! Вот что значит хороший шахматист! Если помнишь, в шахматах подобная ситуация называется «цугцванг»: любой мой последующий ход, каким бы он ни был, ведёт только к ухудшению создавшейся ситуации. Значит, я сейчас должен, как истинный контрразведчик, уцепиться за полученную от тебя информацию, и с благословления своего высокого начальства начать разработку будущего тестя? Или я должен сделать вид, что ничего не случилось, и продолжать встречаться с дочерью человека, подозреваемого если не в государственной измене, то, как минимум в контрабанде драгоценностей! Однако после того, что я уже знаю, прежней идиллии между нами быть не может, и ситуация медленно, но верно начнёт сползать к разрыву отношений. Браво, Миша! Это даже круче, чем если бы ты набил мне физиономию.

Он ушёл, не попрощавшись. Говорят, что это английский стиль, а по мне так это самое настоящее свинство!

 

Глава 3. Контрольный выстрел

Так уж случилось, что через три дня после разговора с Семигайловым, Воронцова убили прямо на моих глазах.

Был час заката – самое ненавистное мною время суток. По мне лучше глухая полночь, чем медленное угасание дня. Есть в этом какая-то безысходность. Помнится, Достоевский утверждал, что именно в этот предвечерний час самоубийцы решаются привести в исполнение свой смертельный замысел.

Так или иначе, но для меня в тот день это был час расставания. Мы сидели с Катей в её скромном темно-сером «Пежо», припаркованном во дворе её дома на Кутузовском, и я всё не решался выпустить её узкую ладошку из своей руки. Словно предчувствуя беду, она нервничала, и всё порывалась уйти домой. Я видел, что моей девушке не до амурных утех, но, сам не зная почему, продолжал её удерживать. Возможно, это был обыкновенный мужской эгоизм.

За пару минут до трагического происшествия она вдруг успокоилась и даже склонила свою прелестную головку на моё плечо. Буквально через минуту она встрепенулась и, глядя в окно, тихо произнесла: «Ну, вот, дождались – папа приехал».

Я взглянул на подъехавший чёрный «Мерседес» представительского класса и на стоящего рядом с открытой дверцей водителя. Из салона автомобиля неторопливо, с достоинством, выбрался крупный мужчина с породистым лицом, на котором застыло выражение государственной значимости, помноженное на многолетнюю усталость руководителя высокого ранга. Весь его вид как бы говорил: «Эх, не цените вы меня! А я ведь для России ни сил, ни здоровья не жалею! Плебеи! И это ради вас я жилы из себя тяну, жизнь себе укорачиваю»!

Мужчина не успел расправить плечи и вздохнуть полной грудью, как из переулка на большой скорости вдруг выскочила ярко-жёлтая спортивная «Хонда» с двумя сидящими на ней мотоциклистами. Оба седока были в тёмных однообразных спортивных костюмах и каплевидной формы шлемах, которые придавали им некое сходство с инопланетянами. «Хонда» рыкнула форсированным движком и в следующее мгновенье оказалась рядом с «Мерседесом».

Выстрелов я не слышал, но хорошо рассмотрел, как дважды дрогнул пистолет в руке сидящего за спиной байкера пассажира, как Воронцов, неловко взмахнув руками, упал рядом с машиной, и как киллер, изогнувшись, произвёл третий – контрольный – выстрел в голову жертвы. Несмотря на то, что я не видел лица стрелявшего, а его фигура была скрыта под надетой поверх спортивного костюма просторной кожаной курткой, я готов был поклясться чем угодно, что это молодая женщина. Не бывает у мужчины такой грациозной пластики, даже если он мастер спорта по гимнастике.

В этот момент рядом со мной раздался какой-то неясный клёкот – это Екатерина попыталась что-то произнести, но слова застряли у неё в горле, и она с побелевшим лицом и широко раскрытыми от ужаса глазами взирала на происходящее. Я закрыл ей глаза ладонью и рывком притянул к себе. Тем временем убийца распрямился, ухватился левой рукой за талию водителя и неожиданно встретился глазами со мной. Я навсегда запомнил этот холодный, словно змеиный, немигающий взгляд. В нём не было ни гнева, ни жалости, ни блеска от избытка в крови адреналина. В нём вообще не отражались никакие эмоции. Это был мёртвый взгляд – взгляд человека, который переступил запретную черту, и теперь у него не осталось никаких желаний, кроме желания убивать. А ещё мне запомнился медленно понимавшийся увенчанный ребристым цилиндром глушителя ствол пистолета. Между нами было метров двадцать, когда он (или она), не целясь, нажал на курок. Вряд ли он хотел (или хотела) меня убить. Скорее убийца выстрелил для острастки, но психологического эффекта он добился: пуля ударила в зеркало заднего вида и я, сжавшись, так и не смог заставить себя выскочить из машины, и, выхватив из наплечной кобуры табельное оружие, открыть огонь на поражение.

В следующее мгновенье я вспомнил, что пистолета, ни даже пустой кобуры, при мне нет. Табельный «ПМ» перед отъездом к новому месту службы я, как и положено, сдал в «оружейку», и вплоть до сегодняшнего дня был безоружен, так как командировочным лицам оружие не положено.

В это время Екатерине удалось, наконец, глотнуть воздуха, и она заголосила надрывно и пронзительно, как умеют рыдать только русские женщины, у которых горечь потерь, впитавшись в кровь и плоть ещё со времён татаро-монгольского ига, передаётся по наследству.

Всё это я подробно описал в рапорте на имя Директора ФСБ, после того, как меня перестали допрашивать милицейские следователи. Вообще-то по неписаному закону сотрудники милиции меня допрашивать не могут, но в той ситуации было не до соблюдения формальностей, так как я – единственный свидетель, который мог профессионально и в деталях описать покушение.

Поздно вечером выйдя на улицу из знаменитого здания «Петровка-38», или МУР, я отправился на Лубянку. Несмотря на позднее время, моя родная «контора» гудела, как растревоженный улей. Оно и понятно: убийство сотрудника Аппарата Президента автоматически становится на контроль у чиновника самого высокого ранга. Я только зашёл в приёмную заместителя Директора, как дежурный офицер сообщил мне, что генерал-лейтенант Баринов ждёт меня. Не меняя темпа ходьбы, я почти влетел в кабинет Владимира Афанасьевича и протянул написанный мной рапорт. Генерал внимательно прочитал его, кивнул головой и спрятал рапорт в папку.

– И как это Вам, подполковник, удаётся оказываться в нужное время в нужном месте? – монотонно проскрипел мой непосредственный начальник, но привычной желчи в голосе я не уловил. – Оружие и мотоцикл марки «Хонда» обнаружили в двух кварталах от места происшествия, – глядя поверх моей головы, добавил генерал. – Однако пользы от этого ни на грош: мотоцикл, как водится, числится в угоне, а пистолет оказался китайским «ТТ», без трёх патронов в обойме и без единого отпечатка пальцев. Оружие долго хранилось где-то на складе: оружейная смазка не успела запылиться. Видимо, пистолет приобрели с единственной целью – специально для покушения на Воронцова. Надеюсь, в рапорте Вы всё указали точно и ничего не упустили?

Что я мог сказать в ответ? Разве можно скупыми строчками служебного рапорта передать состояние молодой женщины, у которой на глазах застрелили отца? Какими словами описать ту жуткую картину, когда она каталась по земле и выла, словно подстреленная волчица, а я вместе с дюжим фельдшером с трудом пытался удержать её, чтобы молоденькая медсестра смогла отыскать вену и вколоть успокоительное? Как передать страх смерти, который ты испытываешь под дулом пистолета в ожидании рокового выстрела, и как в этот момент тебе до боли не хочется, чтобы твоя фотография на Стене Памяти пополнила печальный ряд сотрудников, погибших при выполнении задания?

Ничего этого я генералу не сказал, да и не следовало об этом говорить, так как расследованию эти детали не помогут, а лишние эмоции у нас в «конторе» не в чести. Вместо этого, прокашлявшись, я внезапно охрипшим голосом произнёс: «За три дня до покушения мне случайно попала в руки информация о том, что погибший Воронцов накануне Второй Чеченской компании активно встречался в ЮАР с чеченскими эмиссарами, которые прибыли в Йоханнесбург для покупки алмазных рудников».

– Как одну из рабочих версий, эту информацию принять можно, – после короткого раздумья заключил Баринов. – Хотя контрабанда алмазов по маршруту «ЮАР – Чечня – Азербайджан – Турция» нами давно отслежена, механизм реализации известен, и вообще – это секрет Полишинеля! Вряд ли через столько лет кто-то из организаторов алмазного трафика стал бы убивать Воронцова, даже если предположить, что он причастен к контрабанде драгоценностей. Нет, здесь что-то другое.

– Владимир Афанасьевич, или Вы что-то знаете, или я плохой оперативник!

– Оперативник Вы неплохой, и кое-какая информация имеется, но непроверенная. По первоначальным прикидкам наших аналитиков, к убийству Воронцова может быть причастен некий преступный авторитет, проходящий у нас в оперативной разработке под псевдонимом Таненбаум.

Таненбаум личность была необычная, я бы сказал – таинственная. В отличие от наших доморощенных криминальных авторитетов и их «шестёрок», которых мы знаем наперечёт, и фотографии которых в фас и профиль хранятся вместе с перечнем их особых примет в оперативно-розыскных делах, Таненбаума никто и никогда не видел. Нет, конечно, он не невидимка, и, по всей вероятности, его видят ежедневно, но никто не знает, что этот человек не кто иной, как знаменитый преступник по кличке (фамилии) Таненбаум. Ни в милицейской, ни в «конторской» базе данных об этом человеке ничего нет. За ним тянется целый шлейф тяжких, хорошо спланированных, профессионально исполненных и, как следствие, нераскрытых преступлений. Однако ни один свидетель, ни по одному уголовному делу, не мог дать его описания. Информация о нём поступает обрывочная, полная слухов и противоречий. С уверенностью можно сказать одно: Таненбаум существует!

– Таненбаум переключился на политические убийства?

– А кто Вам, подполковник, сказал, что это убийство политическое, и с чего Вы решили, что этот самый Таненбаум был непричастен к «мокрым» делам? Мы же о нём мало что знаем. Возможно, у него целая сеть исполнителей заказных убийств в различных точках нашей необъятной Родины.

– Вы правы, возможно, убийство Воронцова не связано с его политической и профессиональной деятельностью, возможно, имеет место банальный «бытовой заказ».

– Вот Вы с этим и разберитесь.

– Это приказ?

– А разве я когда-то Вас о чём-то просил? Работать будете, как всегда, один и, как всегда, не афишируя свою деятельность для широких народных масс и, разумеется, всё, что добудете – не для печати. Докладывать будете только мне.

– Я так понимаю, что моя командировка в Москве затягивается на неопределённое время?

– А Вас, подполковник, что, на Кавказ в родной аул потянуло?

– Да не особо, – сознался я, вспоминая изведанное на собственной эпидерме знаменитое «кавказское гостеприимство». – Если разрешите, я хотел бы кое-что уточнить.

– Что именно?

– Помните, когда Вы отозвали меня с берегов Чёрного моря, то спросили, что я знаю об алмазах?

– Я, подполковник, хоть и имею за плечами выслугу лет равную вашему возрасту, но, к счастью, склерозом не страдаю, поэтому все распоряжения отдаю в трезвом уме и здравой памяти.

– Означало ли это, что я должен был получить совершенно другое задание?

– Возможно.

– А когда Вы узнали, что у меня свиданье с дочерью ныне покойного Воронцова, то неожиданно прервали встречу и даже предоставили мне свой персональный автомобиль, чтобы я успел на свидание.

– Вас что-то смущает?

– Откровенно говоря – да! Если сопоставить наш разговор об алмазах и моё знакомство с Екатериной Воронцовой, то невольно напрашивается вопрос: а не предусматривало ли моё несостоявшееся задание разработку отца Екатерины, Николая Аркадьевича Воронцова, в плане контрабанды алмазов?

– Я же Вам, подполковник, сказал, что дело о контрабанде алмазов закрыто. В нём нет никаких неясностей.

– Сейчас, после трагической гибели Воронцова, дело, возможно, и закрыто, потому что со смертью предполагаемого главного фигуранта не осталось никаких неясностей.

– Какой ответ Вы, подполковник, хотели бы от меня услышать?

– Правдивый.

– В нашем деле правда не всегда является реальным отражением сложившейся ситуации, и Вы это хорошо знаете. В тот самый день, когда я прервал ваши амурные похождения в санатории, мне поступила оперативная информация о том, что одного высокопоставленного сотрудника Аппарата Президента пытаются шантажировать. Как Вы уже догадались, этим сотрудником был Воронцов. Однако сам Воронцов о факте шантажа помалкивал, поэтому чем его шантажировали, и с какой целью, было неясно. Зато нам стала известна фигура шантажиста.

– Таненбаум?

– В сообразительности Вам, подполковник, не откажешь! Вы правы: шантаж вёлся пока неустановленными лицами, но по прямому указанию Таненбаума.

– Так мне искать убийц Воронцова или таинственного шантажиста?

– Практически контрабандные алмазы, шантаж Воронцова и его убийство – одна большая проблема, но я бы Вам советовал сосредоточить свои усилия на шантажисте, а рядовых исполнителей пускай ищут сыщики из МУРа. Сегодня можете отдохнуть, а завтра, – произнося эту фразу, генерал бросил взгляд на свои золотые наручные часы, подаренные ему на пятидесятилетие лично Директором «конторы», – вернее, уже сегодня, представьте мне план оперативно-розыскных мероприятий. Всё! Можете идти.

Проснулся я ровно в шесть часов утра, вместе с боем курантов, и, несмотря на то, что поспать мне удалось менее пяти часов, чувствовал я себя довольно бодро. Только на душе был неприятный осадок, словно я вчера совершил что-то неприличное и попытался это скрыть, но все знакомые узнали о моём нелицеприятном поступке, и теперь, бросая в мою сторону укоризненные взгляды, молча меня осуждают.

Стоя под упругими струями горячего душа, я мысленно пытался себя оправдать, но у меня плохо получалось.

– Виновен! – сказал я сам себе и закрыл горячую воду. Растираясь до красноты махровым полотенцем, я холодным рассудком прикидывал, что можно было сделать во время вчерашнего покушения. Итак, киллер выстрелил три раза, значит, в обойме у него оставалось всего четыре патрона. Была ли у него при себе запасная обойма – это вопрос. Он же шёл для выполнения единичного «заказа», а не в лобовую атаку на засевшего в окопах противника. Здесь перестрелка не предусматривается, здесь достаточно одного-единственного точного выстрела, и если пуля попала в голову, то можно обойтись без контрольного. К тому же даже при наличии запасной обоймы для перезарядки пистолета ему потребовалось бы секунды три-четыре. За это время я успел бы пробежать разделявшие нас двадцать метров и с разбегу нанести ногой удар в плечо, а если бы повезло, то и в голову. Дальше киллер падает на землю, а я падаю сверху. Вряд ли второй участник покушения вступил бы в борьбу, скорее всего – дал по газам и постарался бы скрыться.

Этот план хорош и реально выполним при условии, что убийца истратил бы на меня оставшиеся в обойме четыре патрона, когда я зигзагами и короткими перебежками пытался приблизиться к нему на расстояние удара, и при этом четыре раза умудрился промахнулся. Последнее допущение маловероятно. К тому же кто сказал, что у второго участника покушения не было оружия? Возможно, он просто его не доставал, так как ситуация складывалась для них более чем благоприятно: клиент мёртв, охраны нет, погони тоже, свидетели морально деморализованы! Эх, все мы сильны задним умом! Вчера такой расклад мне некогда было делать, да и не был я, честно говоря, готов к такому повороту событий.

Из душа я вышел не такой понурый: даже поверхностный анализ ситуации показывал, что у меня реально не хватило времени на выработку правильного решения и на его молниеносную реализацию. Это означало, что Воронцов был обречён. Возможно, наличие профессиональных телохранителей изменило бы ситуацию, и Николай Аркадьевич ещё годик-другой послужил бы стране, которая не смогла (по его мнению) оценить его заслуги по достоинству. Хотя среди профессионалов упорно бытует мнение о том, что если клиента «заказали», то его рано или поздно «исполнят», невзирая на наличие хорошо обученной и профессионально натасканной охраны.

После чашки чёрного кофе я, как рядовой гражданин, на метро отправился на службу, чтобы, запершись в служебном кабинете, набросать в секретной рабочей тетради план оперативно-розыскных мероприятий по обнаружению и поимке гражданина Таненбаума. Терпеть не могу это никому ненужное бумаготворчество! Ни один из великих сыщиков, даже если он существовал только на страницах авантюрного романа, не занимался такой ерундой. Обладая минимумом информации, они без всякого плана, за счёт своего интеллекта, наработанного годами опыта, а порой и просто идя на поводу своей гениальной интуиции, выходили на след преступника, и как хорошо натасканные легавые начинали гон. Великому Конан Дойлю никогда бы не пришла в голову мысль описать сцену, где Шерлок Холмс, дождливым осенним вечером играя на скрипке, мучительно думает, какие ещё пункты включить в план оперативно-розыскных мероприятий по поиску профессора Мориарти. А наутро «легенда сыска», не выспавшийся и помятый, на скорую руку выкурив трубку, торопится в Скотланд-Ярд, чтобы утвердить этот план у инспектора Лестрейда.

Будь моя воля, я бы весь план уместил в трёх пунктах:

пункт № 1. Розыск преступника по кличке (фамилии) Таненбаум;

пункт № 2. Арест или ликвидация (это уж как получится) Таненбаума;

пункт № 3. Доклад высокому начальству об аресте (ликвидации) находившегося в розыске криминального авторитета по кличке (фамилии) Таненбаум.

Самое приятное – заслуженные награды в виде ордена «Мужества» с присвоением внеочередного специального звания «полковник ФСБ» или, на худой конец, получение крупной денежной премии, я, разумеется, оставил за рамками своего «гениального» плана.

Однако этим утром засесть за составление плана оперативно-следственных мероприятий мне было не суждено. На выходе из метро станции «Лубянская» меня перехватили двое молодых людей спортивного телосложения с цепким взглядом и пистолетом в кобуре под левой мышкой. Последнее я определил намётанным глазом по характерно топорщившимся пиджакам. Сверкнув служебными «корочками», они вежливо предложили меня сесть в «Мерседес» представительского класса, точно такой же, на котором ездил покойный Воронцов. Автомобиль стоял в метрах пятнадцати от входа в метро, и пока я, изображая нерешительность, медленно преодолевал эти метры, пытаясь «прокачать» возникнувшую ситуацию, мозг мой включился на полную мощность:

«По всему видно, что угрозы для жизни и здоровья мне эта встреча не несёт, но и хорошего от неё ждать не приходится», – прикидывал я на ходу.

Я уже знал, что в кожаном салоне автомобиля меня ждёт какой-то высокий чин из Администрации Президента. Кто именно – не столь важно, ключевое слово здесь – «ждёт». Почему из Администрации Президента? Как любил говорить автор дедуктивного метода: «Элементарно, Ватсон»! Номер автомобиля той же серии, что был на служебном автомобиле Воронцова, да и отличается от Воронцовского лишь на единичку. По всей вероятности, эти два «Мерседеса» из одного правительственного гаража. Настораживает то, что они решили перехватить меня по пути на службу, а это значит, что беседа будет носить неофициальный характер, и в конце этой аудиенции, хочу я этого или нет, но меня к чему-то принудят.

Это я уже проходил, и не один раз. Я даже знал, каким тоном со мной будут разговаривать. Эту уважительно-доверительную тональность я сам использую, когда необходимо завербовать человечка. Во время вербовки я сама доброта во плоти, я просто излучаю флюиды участия и заботы о ближнем.

– Единственным моим желанием сейчас является желание помочь и вытащить тебя из беды, – говорю я вербуемому, – но я не смогу этого сделать, если ты не будешь мне доверять!

Вербуемое лицо вслушивается в задушевные обертоны моего голоса и медленно, но неотвратимо начинает «плавиться». В конце «дружеской» беседы мой собеседник ставит подпись под документом о негласном сотрудничестве со мной, то есть с «конторой», получает оперативный псевдоним, и мы, уже с ним на равных, оговариваем условия связи.

Интересно, на чём сегодня меня будут ловить? За последствия я не боялся, так как с Бариновым мы давно оговорили мои действия в подобной ситуации.

– К тебе, как к «офицеру для особо ответственных поручений», сильные мира сего и их подопечные будут проявлять повышенное внимание, – монотонно поучал меня генерал. – Многие из них захотят заполучить тебя в свои сторонники. Осторожно, но настойчиво они начнут обрабатывать тебя. Это может быть компромат по службе или «медовая ловушка». Для тебя, вероятней всего, они припасут связь с очень красивой, но замужней женщиной. Причём замужем она будет за очень высоким чином, возможности которого стереть тебя в порошок значительно превосходят твои шансы на выживание.

Здесь Владимир Афанасьевич сделал многозначительную паузу и посмотрел на меня так, словно я уже лежал в лакированном гробу в парадной офицерской форме в окружении печальных родственников, немногочисленных коллег и многочисленных любовниц.

– Самые нетерпеливые из них постараются тебя купить, и за ценой не постоят, – продолжил он монотонным голосом, отринув от себя виденье моей безвременной кончины. – Думаю, что мне не надо говорить тебе, о том, что ты ни в коем случае не должен быть завербован из корысти. Никто не поверит, что такой человек, как ты, позарился на деньги. Ты должен «сломаться» на компромате – это достоверней всего: блестящий офицер не хочет жертвовать карьерой, поэтому принимает условия навязанной ему игры.

В салоне на заднем сиденье ждал мужчина, который являл собой копию перехвативших меня возле метро мальчиков. Только это была постаревшая копия, лет на двадцать пять, а в остальном то же самое: тот же внимательный проникающий в душу взгляд, та же офицерская выправка, скрытая под гражданским платьем, и такая же неброская аккуратность в одежде. Вот только костюмчик на нём гораздо дороже, чем на его молодых коллегах, да и под мышкой не было кобуры с пистолетом. Пистолет ему давно ни к чему, потому как он давно на другом, более высоком административном уровне, и оперативной работой если и занимается, то только для себя, так сказать, для души, по старой памяти.

Секунд двадцать мы изучали друг друга, потом он протянул мне руку для рукопожатия:

– Здравствуйте, полковник, – произнёс чиновник приятным баритоном. – Я так понимаю, что представляться мне не надо.

– Здравствуйте, – ответил я и пожал его маленькую, но твёрдую, словно из железа, ладонь. – Моё специальное звание – подполковник ФСБ, – поправил я собеседника.

– Я знаю, – улыбнулся он в ответ. – Только это условности. Рано или поздно, а третья звезда Вас всё равно настигнет.

– Хорошо, если на погоны, хуже, если на обелиск.

– Чёрный юмор? С каких пор любимчик Президента и фортуны так мрачно шутит?

– У Президента я давно не в фаворе, и Вы это знаете, фортуна – девушка капризная, а шучу я так после командировки на Кавказ.

– Ну, как же, как же, наслышан! Докладывали мне тут на днях и о вашем похищении и о чудесном освобождении. Так что Вы зря на фортуну пеняете, эта девушка к Вам благоволит по-прежнему.

– Чуда в этом, как Вы понимаете, никакого нет, а есть грамотно подготовленная и успешно проведённая моими коллегами операция. Нестор Петрович опережая события, смею предположить, что Вы меня пригласили не для того, чтобы из первых уст узнать подробности моего освобождения.

Нестор Рождественский – советник новоизбранного Президента по вопросам национальной безопасности, едва заметно кивнул коротко стриженой головой, и улыбка тронула его узкие, почти бескровные губы.

С лейтенантских погон и вплоть до самого назначения на нынешнюю должность генерал-лейтенант Рождественский исправно тянул нелёгкую служебную лямку военного разведчика в Главном Разведывательном Управлении. По давно укоренившейся традиции, ГРУ и ФСБ являлись заклятыми друзьями-соперниками. Может быть поэтому, а может, в силу служебных обстоятельств, но особо тёплых и доверительных отношений между нашими ведомствами никогда не было. Но, видимо, сегодня не до старых распрей, сегодня я ему для чего-то нужен. Поэтому и поймал он меня при выходе из метро, поэтому и тратит на меня своё драгоценное время. Видимо, игра стоит свеч.

– Ну, если Вы такой нетерпеливый, давайте перейдём к делу, – произнёс советник Президента и, расстегнув пуговицу на пиджаке, сел удобней. – Вы, конечно, знаете, что ежемесячно Директор вашей «конторы», многоуважаемый Павел Станиславович, готовит для Президента обзорную справку по самым «горячим» и актуальным вопросам. Реально справку готовит Баринов, а Павел Станиславович только визирует – оно и правильно, у Директора и без того уйма дел. Мне же известно, что большая доля информации по «закрытым» особо важным делам, о которых знает только очень узкий круг доверенных Президенту лиц, исходит, как правило, от Вас, полковник. Смею заметить, что с некоторых пор я допущен в этот «кремлёвский клуб», и имею законное право на ознакомление с «закрытой» информацией.

– Искренне рад за Вас! – продолжал дерзить я, пытаясь вывести собеседника из душевного равновесия. В гневе человек более открыт и, как правило, предельно откровенен.

Однако Рождественский был тёртым калачом, и мои мальчишеские наскоки игнорировал.

– Просто блестящая карьера! – продолжал наседать я. – Не подскажите ли рецепт карьерного успеха?

– Вам-то зачем? У Вас, полковник, судя по вашему неприкрытому хамству, с покровителями всё в порядке.

Честно говоря, хамить мне и самому было противно, но по «легенде» я должен был вести себя именно так.

– Очень, знаете ли, хочется отрастить крылья, – продолжал я, – ну прямо как у Вас, и войти в число небожителей.

Я ожидал бурной реакции, замешанной на крутом генеральском гневе, но Рождественский молчал.

– Я хотел Вам, полковник, сообщить кое-какую информацию конфиденциального характера, разумеется, в обмен на маленькую услугу с вашей стороны, – произнёс он ровным, почти лишённым эмоций голосом, и застегнул пуговицы на пиджаке, – но не будем торопить время. Сегодня я увидел то, что хотел, и на этом можно нашу первую встречу закончить. До скорого свидания, полковник!

«Мерседес» вместе с генералом ГРУ и советником Президента в одном лице давно растворился в утреннем потоке машин, а я стоял возле выхода из метро, пытаясь осмыслить нашу беседу. Мои размышления прервал вызов мобильного телефона, который по тональности и нарастающей громкости напоминал звук падающей авиабомбы. Так я обозначил вызов Баринова. Видимо, генералу не терпелось узнать, о чём я беседовал с представителем конкурирующей организации, машину которого отследили, как только она появилась в районе Лубянки.

 

Глава 4. Потёмки чужой души

После похорон отца Екатерина словно занемела. Странности в её поведении я заметил ещё на поминальном ужине: Катя вдруг перестала плакать, с лица исчезло выражение скорби, и она активно стала кого-то высматривать среди родственников и сослуживцев отца, пришедших в ресторан помянуть добрым словом усопшего. Я сидел рядом с ней, и, несмотря на обильно накрытый стол, не ел и почти не пил. Мне, как говорится, кусок в горло не лез, а тут ещё и странное поведение Кати.

– Кого ты всё время ищешь? – вполголоса спросил я, наклоняясь к розовому аккуратному ушку.

– Тихо! Тсс! – с серьёзным видом произнесла Екатерина и приложила палец к губам. – Он скоро должен подойти!

– Кто он? – продолжал допытываться я, и с подозрением посмотрел на подругу: было что-то в её поведении странное, я бы даже сказал – пугающее.

– У него всегда много работы, – не обращая внимания на мой вопрос, с совершенно серьёзным видом продолжала она, – но папа всегда приезжал домой к ужину.

Не дожидаясь конца поминок, я исхитрился шепнуть о состоянии Екатерины находившемуся в ресторане доктору. Работающий в ЦКБ доктор Филиппов Катю знал ещё с младенчества, так как был «закреплён» за семьёй Воронцовых, и фактически являлся их домашним доктором. Он всё понял с полуслова, и, осторожно взяв Катю под локоток, куда-то увёл.

Домой Екатерину из больницы отпустили через десять дней после появления первых признаков выздоровления, да и то только по настоянию её матери, Варвары Николаевны, женщины умной и властной. Будь Катя простой среднестатистической девушкой из народа, её продержали бы в «Кащенко» месяца три, а то и больше, но Варвара Николаевна подключила все свои связи, и Катю с большим трудом, но выписали домой под неусыпный контроль лечащего врача и домашних.

После выписки Варвара Николаевна сама позвонила мне и попросила приехать к ним на Кутузовский.

– К несчастью, мы с вами не успели познакомиться, – хорошо поставленным голосом произнесла она. – Катенька не успела мне представить Вас, но я знаю, что Вы её друг. Не буду скрывать, я навела о Вас справки. Вы же понимаете, что мне, как матери, не всё равно, с кем общается моя дочь! Меня приятно удивил тот факт, что, оказывается, Вы из приличной московской семьи, и о Вас ходят таинственные слухи даже на самом верху. Кантемир, Вы заинтриговали меня, поэтому я хотела, чтобы Вы бывали у нас чаще, как только позволит Вам ваша секретная служба. Поверьте, это очень важно – Катеньке сейчас нужны исключительно положительные эмоции.

Судя по вступительному монологу, в общении с окружающими Варвара Николаевна предпочитала глаголы повелительного наклонения. Её не интересовало моё согласие. Вопрос, по её мнению, был уже решённым, и я должен был быть счастлив, что мне разрешили переступить порог «родового гнезда» Воронцовых. Что же касается моих московских корней, то в столицу я впервые попал в четырнадцать лет, после того, как мой отец, военный инженер, помотавшись по дальним гарнизонам двадцать лет, наконец-то получил назначение в подмосковную Кубинку. Вот в чём Варвара Николаевна оказалась права, так это в том, что я из приличной семьи. Мой дед по линии отца – царский офицер Дормидонт Каледин был репрессирован в сороковом году прошлого столетия, как только отпала нужда в военспецах. Дед по материнской линии, Елизар Ведищев – недоучившийся студент Петербургского политехнического университета и романтик революции, увлёк за собой на строительство Магнитки десяток революционно настроенных комсомольцев, где впоследствии и был изобличён бдительными сотрудниками ЧК как вредитель, и расстрелян годом раньше, чем Дормидонт Каледин.

В наименьшей степени меня сейчас волновали сплетни вокруг моего имени, которые продолжили циркулировать с новой силой, особенно после моей неудачной поездки на Кавказ. В результате моё позорное пленение обросло слухами и невероятными домыслами, в свете которых шестьдесят четыре дня в затхлом зиндане, приобрели оттенок романтического приключения, а сам я приобрёл ореол героя и мученика в одном лице. Вероятно, благодаря этому я числился в перспективных женихах для дочерей дам высшего света, что в свою очередь повлекло благожелательное расположение ко мне госпожи Воронцовой.

Однако состояние моей Катеньки продолжало оставаться стабильно угнетённым: она ни с кем не разговаривала, а если и говорила, то односложно – «да» или «нет», пугалась резких звуков, которые, по её словам, напоминали выстрел, и ежедневно просила, чтобы её отвезли на могилу к отцу. На кладбище она долго разговаривала с портретом на чёрном мраморном обелиске, и много плакала.

Доктор Филиппов считал, что эти поездки на кладбище, образно говоря, вгоняют в гроб саму Екатерину. Она с каждым днём всё больше замыкалась в себе, что, по мнению эскулапа, являлось плохим признаком.

– Девушка сейчас живёт в своём замкнутом мирке, который, по всей вероятности, написан в её воображении мрачными красками, – пояснял Варваре Николаевне доктор. – Надо как-то отвлечь её от грустных мыслей и вывести из психологического ступора.

– Вы врач, Вы и выводите! – раздражённо отвечала вдова.

– Я не специалист по психическим заболеваниям, – слабо оборонялся Филиппов. – Я могу дать только общие рекомендации, и вообще должен Вас, уважаемая Варвара Николаевна предупредить, что если в течение недели состояние больной не улучшится, я вынужден буду настаивать на её возвращении в стационар.

После таких бесед мать Катеньки горестно заламывала руки и щедро осыпала упрёками всю российскую медицину, не делая различий между платными и бесплатными сферами её деятельности.

Это случилось в конце первой недели сентября: поздно вечером в пятницу Варвара Николаевна позвонила мне и просила (если судить по тональности голоса, то приказала) сопровождать её и Катеньку в субботней поездке к знахарке.

Ранним субботним утром я, Катенька, Варвара Николаевна, и её персональный водитель втайне от доктора Филиппова, выехали в Царицыно.

Во время поездки Варвара Николаевна снизошла до разъяснений, и тихим голосом поведала мне, что одна её старинная подруга устроила встречу со знаменитой знахаркой, которая практикует редко, но уж если берётся за дело, то гарантирует выздоровление и берёт за это очень дорого. Никто не знает, где она живёт, так как знахарка у себя дома никогда клиентов не принимает, и снестись с ней можно только через особо доверенных лиц. Нам встречу таинственная ведунья назначила ровно в двенадцать часов пополудни, на берегу Царицынского пруда возле домика смотрителя.

Машину на территорию парка не пустили, и остаток пути – добрые три версты, нам пришлось идти пешком. Впрочем, прогулка не была обременительной, скорее наоборот: осень щедро одарила клёны позолотой и багрянцем, отчего весь парк, подсвеченный нежарким осенним солнышком, напоминал ожившие полотна Левитана. И чем дольше мы шли через парк по ухоженной тропинке, тем больше проникались обаянием ранней осени, и тем громче и откровенней звучало наше восхищение истинно русским пейзажем. Даже Катенька посвежела, и робкая улыбка иногда трогала её скорбно изогнутые губы.

За пять минут до полудня мы подошли к аккуратному, словно игрушечному домику смотрителя.

– Не торопится что-то знахарка, – нараспев произнесла Варвара Николаевна, обмахиваясь картой Государственного архитектурно-музейного заповедника «Царицыно», словно веером. В это мгновенье на изогнутом, словно радуга, мостике появилась высокая худощавая женщина, одетая во всё чёрное. Опираясь на деревянную трость и прихрамывая на левую ногу, незнакомка неторопливо начала движение в нашу сторону.

Чтобы не показаться невежливыми, мы тоже двинулись ей навстречу.

– Меня зовут Ядвига Траяновна. – с достоинством произнесла ведунья, остановившись в трёх метрах от нас, и гордо задрала вверх острый подбородок. Варвара Николаевна в ответ хотела представить нас, но знахарка сделала предостерегающий жест рукой и шумно втянула похожим на орлиный клюв носом в себя воздух.

– Горьким миндалём пахнешь, – без каких-либо предисловий произнесла она. – Горе у тебя, тяжело тебе, но пока ты в моей помощи не нуждаешься. А этот молодец и вовсе сюда случайно попал! – кивнула она в мою сторону. – Молод он и здоров, русским духом в нос так и шибает! Давно я такого чистого русака не встречала – обмелела порода, поисчерпалась, испоганилась кровью иноземной!

– Да что Вы такое говорите, бабушка! – не выдержал и вспылил я. – Это же неприкрытый национализм!

– А что чую, то и говорю! – зло ответила старуха. – И не бабушка я тебе вовсе! Твоя бабушка мне в праправнучки годится.

– Простите Ядвига Троновна! – попыталась вставить своё слово госпожа Воронцова. – Мы только хотели…

– Траян! – перебила её ведьма.

– Простите, что? – с удивлением переспросила Варвара Николаевна.

– Моего отца звали Траян. Это означает – Третий сын. Он действительно был третьим сыном Ольгерда Рыжебородого – так звали моего непоседливого предка, который пришёл на Русь из Скандинавии, как раз в тот год, когда ваш воевода Александр на Чудском озере немецкие и ливонские полки под лёд пустил. Ну, да не об этом сегодня речь. Подведи, мамаша, дочку ко мне!

– Её Катей зовут, – попыталась наладить диалог старшая Воронцова.

– Мне её имя без надобности, – скривилась ведунья. – Впрочем, как и твоё тоже. Я хочу ей в душу заглянуть.

Всё это время Катенька, равнодушно наблюдая за нашими препирательствами, тихонько стояла в сторонке. Я взял её под локоток и осторожно подвёл к Ядвиге. Ведунья снова шумно втянула носом воздух, и по-птичьи наклонив голову набок, заглянула девушке в глаза.

– Ух! – через мгновенье выдохнула целительница и, приложив к своей морщинистой щеке ладошку, по-бабьи закачала головой. – В душе-то у тебя, девушка, муть непроглядная! Словно кто в молоко чернил плеснул и грязным посохом разболтал. У вас, у людей, эта болезнь депрессией зовётся.

– Спасибо, Ядвига Траяновна! – не скрывая ехидства, произнесла госпожа Воронцова. – А то мы до вашего диагноза всё гадали, чем это у нас Катенька мается!

– А коль знали, то чего ко мне припёрлись? – бесцеремонно уточнила ведунья. – Хвороба эта не по моей части, и ворожба здесь не поможет.

– А что поможет? – наседала вдова.

– Не что, а кто! – назидательным тоном произнесла знахарка. – Вон к нему обращайся, – кивнула она в мою сторону. – Его проси. Всё в его власти!

– Я думала, травками какими-нибудь полечите, – упавшим голосом произнесла Варвара Николаевна. – Да Вы не сомневайтесь, мы хорошо заплатим.

При этом она неодобрительно покосилась в мою сторону: отдавать дочку на «лечение» молодому, да ещё холостому мужчине, ей ой как не хотелось.

– Есть и травки, есть и корешки, даже жабья кожа имеется, – усмехнулась ведьма. – Только доброе слово да любящее сердце посильней моих заклинаний будут.

– С вами, Ядвига Траяновна, поговорить – как меду напиться! – не скрывая иронии, перебила её Воронцова. – Только вынуждена Вас прервать. Слушать цитаты из русских народных сказок нам больше некогда! Сколько мы Вам должны?

– Ничего ты мне не должна, – ледяным тоном произнесла знахарка и пристально посмотрела на вдову своим чёрным глазом, на дне которого затаилась недобрая искорка. – Ты ведь хотела узнать, что тебе с дочкой делать? Я тебе совет дала, а за совет я денег не беру.

– Очень дельный совет! – презрительно хмыкнула Варвара Николаевна и, подхватив дочь под руку, потащила по тропинке обратно. – Только следующий раз, когда соберётесь давать советы, воспользуйтесь телефоном, а не тащите людей, чёрт знает куда, – продолжала ворчать старшая Воронцова.

– Напрасно, Варвара, ты чёрта помянула, – раздался ей вслед голос ведуньи. Обернулись мы, а знахарки-то и нет! Пропала Ядвига Траяновна – внучка Рыжебородого Ольгерда, словно и не было её вовсе.

Не знаю, повлиял ли на поведение Варвары Николаевны совет таинственной знахарки, но только в доме у Воронцовых я стал бывать ежедневно. С Катей я проводил всё свободное время, читал ей вслух любовные романы, рассказывал смешные случаи из своей жизни, а иногда просто брал её ладошку в свои руки, и мы сидели с ней молча, глядя друг другу в глаза.

Время лечит! Через неделю Катенька неожиданно для доктора Филиппова и к нашей всеобщей радости пошла на поправку. Наш эскулап даже разрешил вывозить её в город. Я с удовольствием посещал с Катериной театры и концерты эстрадных звёзд. У Филиппова было только одно условие: эстрадная программа должна быть весёлой, а спектакль не должен быть трагедией.

Примерно через месяц после поездки в Царицыно чудесным субботним вечером мы с Катенькой в антракте прогуливались в фойе театра оперетты. В тот вечер давали «Весёлую вдову» Кальмана.

Неожиданно моё внимание привлекла высокая стройная женщина в длинном вечернем платье. Если бы не орлиный нос и не хромота, я никогда бы не узнал в пожилой леди знахарку с берегов Царицынского водохранилища. В тот вечер она скорее напоминала злую мачеху из сказки о Белоснежке. Её черные густые волосы были мастерски уложены в высокую причёску, косметика на лице выгодно подчёркивала демонический взгляд, в ушах, словно две капельки крови, алели два крупных оправленных в белое золото рубина, а пальцы унизаны золотыми перстнями старинной работы.

– Вижу, – вместо приветствия произнесла она, подойдя к нам. – Вижу, что узнал ты меня, юноша. Вижу, что совету моему внял, и спутница твоя на поправку пошла. Дай-ка я тебе, красавица, в глазки загляну, – и она, протянув руку, взяла Катю за подбородок.

– Может, хватить комедию ломать? – не вытерпел я и, схватившись за украшенную тяжёлым золотым браслетом кисть, убрал от Катиного лица.

– Ваше поведение предосудительно! – звенящим от негодования голосом произнесла женщина. – Потрудитесь объясниться, молодой человек!

– Легко! – процедил я сквозь зубы, чувствуя, как внутри меня закипает злость. – Никакая Вы не ясновидящая и не знахарка! Вы на неё не похожи!

– Не знаю, кто сказал тебе, что я будущее предсказываю – это точно не моя сфера деятельности, а вот что касается знахарства, то тут ты, парень, погорячился! – немного успокоившись, ответила целительница. – Я своё дело хорошо знаю, а что касается образа… Скажи-ка мне юноша, а как ты знахарку представляешь? Наверное, в образе неопрятной старухи с длинными седыми патлами, в длинном чёрном балахоне, с вороной на плече и с зажатым в руке пучком целебных трав!

– Не знаю, как она выглядит, во всяком случае, не так, как Вы сейчас.

– Я плохо выгляжу?

– Выглядите Вы великолепно, но не как знахарка. На Вас платье дорогое, наверное, тысяч пять стоит.

– Ошибаешься: пятнадцать, и не долларов, а евро! А про украшения я вообще молчу – по нынешним меркам им цены нет!

– Значит, знахарство сейчас прибыльный бизнес?

– Не жалуюсь! По крайней мере, на билет в первый ряд и на бокал шампанского в антракте хватает.

– Ядвига Траяновна… – неожиданно вступила в разговор молчавшая до этого Катя.

– Яга! – перебила её целительница. – Зови меня девочка Ягой! Ядвигой я представляюсь, чтобы люди не пугались, так что для тебя, девочка, я Яга Траяновна, но упаси тебя Создатель назвать меня Горыновной!

– С ума сойти! – воскликнул я, и от избытка чувств всплеснул руками. – Баба Яга в умопомрачительном вечернем платье, с шикарной причёской и макияжем, проводит субботний вечер в оперетте!

– Почему бы и нет? – пожала плечами ведьма. – Я люблю Кальмана.

– Только не говорите, что Вы знали его лично!

– Не скажу, потому как из России я редко куда выбираюсь. Сила моя здесь, а на чужой стороне я быстро слабею и свои чудодейственные способности теряю. Опять не веришь?

– Не верю! – закрутил я головой.

– Значит, чтобы ты поверил, я должна прилететь сюда в ступе с метлой и, постучав костяной ногой о стойку бара, потребовать фреш из свежевыжатой жабы, а своему спутнику, чёрному коту, блюдце со сметаной? Это фольклор, юноша! Литературный штамп! Мы, колдуны, да и ведьмы, испокон веков среди вас, людей, жили: в детстве в школу ходили, потом в институтах обучались, некоторые даже диссертации защищали, но это так, на потребу гордыне. Обычно, когда мы в полную силу входим, то становимся затворниками, и живём отдельно от мирской суеты, и не потому, что нам есть, что скрывать. Просто нам с вами жить и общаться становится неинтересно. По сравнению с нами вы – дети малые!

В это время раздался резкий звонок, оповещая окончание антракта.

– У меня есть время до третьего звонка, – обыденно произнесла Яга. – Спрашивай, девочка!

– Вы только не обижайтесь Ядвига Траяновна, но я ещё при первой встречи хотела спросить: почему Вы хромаете, а когда Вы сказали, что ваше настоящее имя Яга… У Вас что, действительно костяной протез?

Я впервые видел, как смеётся ведьма: звонко, от всей своей таинственной души, показывая зубы без признаков кариеса и без единой пломбы.

– Насмешила ты меня, девочка, – утирая слёзы, произнесла Яга. – Ладно, смотри! – и с этими словами она чуть-чуть приподняла подол вечернего платья, обнажив две нормальных женских ступни, упакованные в лакированные туфли-лодочки.

– Хромать я начала после того, как в тридцать седьмом на Соловки в лагерь угодила. Зимой кормить заключённых вообще плохо стали, начался голодомор. Вот моя бывшая товарка Верка Прохорова, упокой Создатель её грешную душу, решила у меня ночью пайку выкрасть, а я не дала. Верка от голода совсем обезумела, поэтому за нож схватилась и мне по сухожилию полоснула. С тех пор и хромаю.

В этот момент прозвенел третий звонок.

– Прощайте Ядвига Траяновна. – с чувством произнесла Катя и прикоснулась кончиками пальцев к её обтянутой коричневой от старости кожей ладони.

– Прощай девочка! И помни мой наказ: унынье – грех! Всё у тебя ещё будет – и любовь, и семья, и детишек нарожать успеешь!

– Прощайте, – сухо произнёс я.

– До свиданья, юноша! – усмехнулась ведьма. – Я хоть и не ясновидящая, но чую, что мы с тобой ещё встретимся. Ах, как русским духом пахнет! Даже слюнки текут! – и она, не стесняясь, с наслаждением втянула носом воздух.

 

Глава 5. Кофе-брейк на берегу Невы или Бесплатных пирожных не бывает

Когда я начинаю работать по порученному делу, то названия дней недели теряют смысл. В этот период я ориентируюсь только на числа месяца, а все дни сливаются в сплошной серый понедельник, который будет длиться до тех пор, пока я не распутаю очередную головоломку и не призову виновных к ответу. После победного рапорта начальству сразу же наступает воскресенье, которое может длиться до тех пор, пока Родина снова не позовёт меня на подвиг.

Так было до тех пор, пока мой покровитель находился в президентском кресле. Однако в этом подлунном мире нет ничего постоянного. С некоторых пор правила игры для меня поменялись, и не в лучшую сторону. Мне ясно дали понять, что о прежних привилегиях я могу забыть. Нынче я, как простой смертный, делю каждую неделю на пять рабочих дней. Каждый понедельник я «умираю» от одной мысли о том, как ужасно далёк от меня праздник по имени «пятница» и каждый вечер пятницы, если я его не встречаю на службе, подобно птице Феникс вновь возрождаюсь из пламени страстей и желаний, накопившихся в моей грешной душе за неделю.

Этот понедельник начался с очередного визита в кабинет к Баринову. Вообще-то я не привык, чтобы меня так часто вызывали на «ковёр» к начальству, но нынче я у судьбы не в фаворе, так что приходится терпеть.

– Через три дня в Санкт-Петербурге открывается международный экономический форум, – огорошил меня начальник, как только я ступил на порог кабинета. – Вы, как финансовый аналитик консалтинговой фирмы «Финанс-групп-корпорейшэн» завтра летите в Петербург. Билет на ваше имя заказан, с аккредитацией вопрос улажен, пропуск получите перед отлётом. Жить будете в гостинице «Прибалтийская», номер «люкс».

– Цель поездки? – невинно осведомился я.

– Пивка попить местного разлива! – ехидно заявил Баринов.

Я мужественно молчал, ожидая, что начальство само разъяснит причины своего утреннего неудовольствия и моей срочной командировки.

– Если Вы думаете, что у меня с утра разыгралась подагра, то смею Вас заверить, что Вы крупно ошибаетесь! – словно читая мои мысли, заявил генерал. – Вот, возьмите, ознакомьтесь, – и он ловко, словно банкомёт игральную карту, запустил по полированной столешнице кожаную папку. Я поймал её левой ладонью и, раскрыв, углубился в чтение.

Это было агентурное сообщение. Агент «Вальтер» сообщал, что «… по непроверенным данным, в период с 14 по 17 сентября сего года разрабатываемый фигурант будет находиться в Санкт-Петербурге среди участников международного экономического форума. Цель и длительность пребывания на форуме неизвестны».

Теперь мне стала понятна причина недовольства начальника: выражения «по непроверенным данным» и «цель пребывания неизвестна» выведут из себя любого руководителя.

– Жаль, что телесные наказания отменены, – с чувством произнёс я. – Я бы за такие сообщения ввёл наказания розгами! Так и хочется взять за грудки этого самого «Вальтера» и спросить: «Ты какого хрена такую информацию в Центр направляешь? Ты сначала проверь то, что тебе «сорока на хвосте принесла», потом перепроверь, разузнай всё, что можно, и особенно то, что нельзя, а уж потом донесение строчи»!

– Это тот редкий случай, когда я с Вами, подполковник, согласен. Однако оставить сообщение Вальтера без внимания мы не можем, тем более что упомянутый им в донесении разрабатываемый фигурант – это наш с вами пресловутый Таненбаум. Поэтому я вынужден Вас в срочном порядке отправить на форум. Вопросы есть?

– Есть. Фирма «Финанс-групп-корпорейшэн» – это классические «Рога и Копыта»?

– Фирма существует реально, зарегистрирована на Каймановых островах, имеет филиалы в Тайланде, Токио, Берлине. Её владелец Марк Шлифман – выходец из бывшего СССР, а ныне подданный Её Величества Английской королевы, на днях собирается открыть представительство фирмы в Москве. Наши сотрудники навели справки: никто из работников этой фирмы заявку на аккредитацию для участия в работе форума не подавал, так что встретиться со «своими» сослуживцами Вам, подполковник, не грозит. В случае форс-мажорных обстоятельств можете заявить, что Вы представитель только что открывшегося Московского филиала. Никто эти данные проверять не будет, это ведь форум – сиречь собрание финансистов и всякой «левой» публики, слетающейся на подобные мероприятия в надежде чем-либо поживиться. Успокаивает одно: если Таненбаум сам будет на этом мероприятии, то неприятностей в виде провокаций или террористического акта с его стороны нам ждать не следует. Он же не мелкий провокатор и не террорист-смертник. Это, конечно, не исключает попыток других террористических организаций испортить нам праздник, но скорее всего форум пройдёт мирно, без каких-либо эксцессов. Ваша задача, подполковник, по возможности обозначить круг подозреваемых лиц, среди которых может вращаться Таненбаум, и если очень повезёт, то хотя бы в общих чертах разузнать о планах нашего подопечного на ближайшее время. Ведь не зря он просочился на мероприятие международного масштаба!

– Видимо, у него на форуме свой интерес! – предположил я. – Возможно, встреча с нужным ему человеком. Возможно, Таненбаум бизнесмен, и хочет подсуетиться для заключения выгодной сделки.

– Если оставить в стороне вопросы бизнеса, то сам собой напрашивается вопрос: «Почему ему надо встречаться именно на форуме»? Есть риск засветиться или, по крайней мере, попасть в число подозреваемых.

– Видимо, у него хорошее прикрытие, и его присутствие на форуме выглядит вполне закономерным, – несмело предположил я. – Вероятно, идущий к нему на встречу человек – это участвующий в работе форума иностранец: деловые переговоры в кулуарах форума – обычная практика, и встреча с ним не вызовет никаких подозрений. Возможно, никакой встречи и не планируется, а Таненбаум всего лишь один из нескольких сотен специалистов, привлечённых для подготовки и проведения форума. Как ни фантастически это звучит, но, может быть, он простой официант или сотрудник охранного агентства, или журналист.

– Всё может быть! – философски изрёк Владимир Афанасьевич. – Может быть, вся наша затея с поиском Таненбаума на форуме – холостой выстрел, но сделать его надо! Кстати, а как поживает наш общий друг?

– Рождественский?

– Он самый. Возможно, есть смысл посвятить его в нашу задумку.

– Не будет ли это выглядеть навязчиво? К тому же он упоминал о какой-то небольшой, по его словам, услуге. Мы не знаем, что он попросит в обмен за информацию.

– У Вас всегда есть шанс отказаться от его предложения, так что попробуйте, – и генерал протянул мне листок с номером сотового телефона.

Позвонил я глубокой ночью, не из вредности, а чтобы у моего будущего куратора создалось впечатление, что прежде чем позвонить, я всю ночь не спал и принял окончательное решение только под утро. К моему удивлению, голос собеседника был бодрым. Не знаю, чем он ночью занимался, но в постель явно не ложился.

– Это Каледин, – с хрипотцой произнёс я, стараясь, чтобы в обертонах моего голоса звучали нотки неуверенности.

– Чем обязан, полковник?

– Надо бы встретиться.

– Я подумаю над вашим предложением.

– Не сочтите за дерзость, но времени на принятия решения осталось мало – завтра, точнее, уже сегодня, я улетаю в Петербург.

– Счастливого полёта, полковник! Надеюсь, Петербург Вас встретит солнечной погодой.

– Нестор Петрович я очень редко обращаюсь к кому-либо за помощью, и если Вы мне сейчас откажете, я при встрече не подам Вам руки!

– Не кипятитесь, полковник. Я не сказал своего последнего слова. Вы когда вылетаете в Питер?

– У меня билет на рейс № 485 в семнадцать тридцать, прибытие в восемнадцать двадцать пять.

– В таком случае предлагаю встретиться в восемнадцать тридцать.

– Где?

– В Пулково. В зале для получения багажа. До встречи.

На этом разговор оборвался. Я взглянул на часы: было без четверти четыре.

– Надо поспать, чтобы завтра голова была ясной, – сказал я сам себе и с наслаждением растянулся на своём холостяцком ложе.

Нет, в холостяцкой жизни есть маленькие прелести.

* * *

Как и пожелал накануне Нестор Петрович, Петербург меня встретил закатным солнцем и осенней сыростью, нагоняемой на город ветрами со стороны Финского залива. Не успел я взять ручную кладь, как ко мне подошли два вежливых молодых человека, или, как я их мысленно обозвал, «двое из ларца – одинаковых с лица». Они были чем-то похожи между собой и в то же время какие-то безликие, сливающиеся с толпой молодые люди.

– Вас ждут, – вместо приветствия сказал тот, что справа.

– Пройдёмте, – вежливо предложил тот, что слева, и потянулся за моим багажом. Я с удовольствием отдал свой армейский баул и зашагал вместе с ними на выход. Как я и предполагал, на стоянке нас ждал чёрный (любит номенклатура этот цвет) «Мерседес».

– Прошу Вас, – лишённым эмоций голосом произнёс Правый и услужливо открыл заднюю дверцу авто.

Нестор Петрович, как и прошлый раз, ожидал меня на заднем сиденье, расстегнув пуговицы пиджака.

– Поехали, – дал команду Рождественский после того, как мы пожали друг другу руки, и водитель плавно тронул автомобиль с места.

– А куда мы едем? – с равнодушным видом поинтересовался я.

– В гостиницу, – так же равнодушно ответил Нестор Петрович. – Мы с вами поселимся в одной гостинице, только на разных этажах. У Вас ведь номер в «Приморской» заказан?

– Значит Вы в курсе, что я еду на форум?

– Минуточку, – сказал Рождественский и нажал вмонтированную в спинку кресла водителя кнопку. – Вот теперь можно продолжать разговор, – улыбнулся советник президента, после того, как звуконепроницаемое стекло отделило заднюю часть салона автомобиля от водителя. – Конечно я в курсе того, что Баринов направил Вас на форум. Это просто: после того, как Вы сообщили мне, что улетаете в Питер, я проверил список гостей и аккредитованных на форуме журналистов и выудил вашу фамилию. Оказывается, Вы у нас ещё и финансовый аналитик, – улыбнулся Рождественский. – Что же Вы фамилию не поменяли, раз уж сменили род деятельности?

– На форуме будет много москвичей, и, столкнись в кулуарах с кем-то из знакомых, я бы не смог объяснить, почему участвую в работе международного мероприятия под чужой фамилией. Могли возникнуть осложнения.

– Допустим, – согласился советник президента. – Так зачем я Вам понадобился?

– Я попал в трудную ситуацию, – выдохнул я всю фразу сразу и, зябко передёрнув плечами, стал нервно потирать ладони. Этот жест я подсмотрел в одном забытом советском кинофильме. Актёр, игравший талантливого конструктора, нашёл эту скупую, но очень точную жестикуляцию, призванную отразить его сильные душевные переживания.

– Вы же знаете, что нынче я не в фаворе у нового Президента, – начал я заранее спланированный скулёж. – Стоит мне ещё разок оступиться, меня точно сошлют, но уже не в тёплые Минеральные Воды, а куда-нибудь в Магадан или на Камчатку. Баринов, конечно, за меня заступится, но он всего лишь заместитель, и вряд ли сможет надёжно прикрыть меня в случае очередного провала.

– А почему Вы, полковник, заранее настроены на неудачу? Вы даже не приступили к выполнению задания.

– В том-то и дело, что я впервые не знаю, как это задание выполнять! – эмоционально воскликнул я и в недоумении развёл руками. – Понимаете, в «контору» поступила непроверенная информация о том, что на форум пожалует фигурант громких и до сих пор нераскрытых уголовных дел некий Таненбаум. Видимо, информация дошла до самого Директора, потому что Баринов заявил, что мы это агентурное донесение игнорировать не можем, и отправил меня проверять достоверность информации на месте событий, то есть откомандировал на форум. Одним словом – крутись, как хочешь, но свою репутацию «офицера для особо ответственных поручений» подтверди на практике! Сами понимаете, чтобы мне опять закрепиться в Москве, нужен результат, и не просто положительный результат, а результат, венчающий блестящую оперативную разработку.

– Так уж и блестящую? – улыбнулся Нестор Петрович.

– Пусть не блестящую, но неординарную – точно!

– И тогда Вы вспомнили о моём предложении?

– И тогда я вспомнил о Вашем предложении поделиться информацией.

– Молодец, полковник! Сам додумался, или Баринов подсказал?

– Сам. Баринову нюансы знать ни к чему. Ему подавай готовый результат!

– Допустим, я тебе поверил, – неожиданно перешёл на «ты» Рождественский, и тональность его голоса стала чуточку теплее. – И как дальше ты представляешь наше негласное сотрудничество?

– Вы помогаете мне, я делаю ответный ход, в смысле что-то делаю для Вас, после чего мы разбегаемся в разные стороны, как опостылевшие друг другу супруги, что впрочем, не исключает разовых акций взаимопомощи!

– Пусть будет так! – по-доброму улыбнулся мой искуситель и протянул ладонь для рукопожатия. Я с чувством пожал его железную ладошку, тем самым давая понять, что выработанное сейчас соглашение о взаимопомощи, я обязуюсь выполнять безукоризненно.

– Я сейчас немного в замешательстве, – задумчиво произнёс Нестор Петрович. – Видишь ли, об интересующем тебя Таненбауме у меня ничего нет. При первой встрече я хотел поделиться информацией, касающейся покушения на Воронцова.

– Моё начальство считает, что Таненбаум причастен к разработке этого покушения, так что мне любая информация, как говорится, в радость.

– Тогда слушай! Через день после убийства Воронцова в Министерство Обороны из МУРа пришёл запрос. Смысл которого сводится к установлению личности неизвестного молодого мужчины в чёрном спортивном костюме, обезображенный труп которого был обнаружен в Кунцевском лесопарке. Кисти и лицо сожжены кислотой из аккумулятора, так что по отпечаткам пальцев личность идентифицировать не удалось. Милицейские сыщики предполагают, что это труп одного из двух киллеров, «исполнивших» Воронцова.

– В таком случае это водитель, а не стрелок.

– Почему не стрелок? Откуда такая уверенность?

– Стреляла девушка или молодая женщина, спортивного телосложения. Лица я её не видел, только глаза, но могу предположить, что она не старше двадцати пяти лет.

– Вот что значит профессионал! – похвалил меня Нестор Петрович и от удовольствия крякнул. – Стоя под стволом, запомнить такие характерные детали не каждому дано.

– Чтобы запомнить происходящее, мне не потребовалось никаких дополнительных усилий, всё произошло само собой, – вздохнул я и посмотрел прямо в глаза собеседнику. Это не произвело на него никакого впечатления, он жаждал продолжения рассказа. – Я и сейчас, закрыв глаза, словно в замедленном кино чётко вижу двух седоков на «Хонде» в одинаковых спортивных костюмах, вспышку выстрела, вижу, как отходит затвор в крайнее заднее положение и как, кувыркаясь, выбрасывается из пистолета пустая гильза.

– Вы сказали, что запомнили глаза исполнителя.

– Да, взгляд этой женщины я узнаю среди толпы и в любое время суток.

– Очень выразительный?

– Не совсем так. Я бы сказал, характерный взгляд для человека её профессии: пустой бездушный взгляд живого мертвеца.

– Ну, полковник, что-то Вы в беллетристику ударились! Скажите просто: холодный взгляд профессионала.

– Не буду спорить, но если Вам, Нестор Петрович, «повезёт», и следующий раз под её выстрел попадёте Вы, то тогда Вы согласитесь, что я был прав.

– Типун на Ваш грешный язык, полковник. Не дай бог, ещё беду накликаете! Я после проведения полутора десятков боевых операций на чужой территории остался жив, а Вы мне в мирной Москве роковой выстрел пророчите!

– Не такая уж она и мирная, наша Москва. Ни дня без бандитских перестрелок не проходит. Так что Вы хотели поведать насчёт мёртвого киллера?

– А Вы молодец! Нить разговора не теряете! Так вот, надо отдать должное доблестным сотрудникам МУРа, но они «зацепились» за одну малоприметную деталь – татуировку на левом плече покойного. Татуировку пытались при жизни вывести, но неумело, поэтому сыщики смогли разобрать, что первоначально рисунок состоял из военно-морского флага и даты срочной двухгодичной службы. Ещё на трупе обнаружен шрам от внутриполостной операции – типичный аппендицит. По мнению патологоанатома, операция могла быть проведена в военном госпитале. Оставалось поднять данные на матросов-срочников, которые лежали в этот двухгодичный период в госпитале с аппендицитом, и установить номера частей. После чего найти и опросить сослуживцев и командиров подразделений. Кто-нибудь да вспомнит матросика, у которого была на плече такая татуировка, и который при этом валялся в госпитале. Работа не на один день, но установить личность с большой вероятностью можно. Кроме того, рассматривая фотографию трупа, я заприметил ещё кое-что: татуировку на левой руке между средним и указательным пальцем – три креста или, точнее, три икса. Иногда матросы срочной службы так отмечали боевые походы. Значит, наш покойник трижды за время срочной службы был в дальнем плаванье. Я накануне отлёта на скорую руку пообщался с одним адмиралом, нынче он депутат в Государственной Думе, так он сказал, что не каждому матросу-срочнику так везёт.

– Значит, он был специалистом какой-то редкой профессии, – предположил я.

– Верно мыслите, полковник! Я тоже склоняюсь к этой версии. Скажу больше: догадываюсь, какой именно профессии!

– И какой же?

– Самые востребованные в дольнем походе – боевые пловцы. Именно они охраняют суда на стоянках в иностранных портах, и именно владеют специальной подготовкой рукопашного боя, как в воде, так и на суше. Такие люди, как правило, отравлены избытком адреналина, и после увольнения со срочной службы с трудом находят место в мирной жизни. Если такой морячок не пристроился в пожарные или испытатели, или, на крайний случай, не уехал воевать контрактником в «горячую» точку, то его жизненный путь рано или поздно приведёт к криминалу.

– То есть, Вы хотите сказать, что круг сужается, и остаётся проверить только спецподразделения Военно-морских сил?

– Именно это я и имел в виду, но Вы сами знаете, что этот вариант может оказаться как выигрышным, так и «пустышкой». Больше мне Вас, полковник, порадовать нечем.

– Как говорится, и на этом спасибо! – улыбнулся я и протянул руку. Рождественский пожал мою ладонь как раз когда автомобиль мягко остановился возле центрального входа в «Приморскую».

– Приехали, – произнёс советник президента, тем самым давая понять, что аудиенция закончена.

– Погодите! – опешил я. – А как же второе условие нашей сделки?

– Второе условие? – застёгивая пиджак на все пуговицы, уточнил собеседник. – Нет никакого второго условия, – улыбнулся генерал. – Как нет второй истины!

Дверь автомобиля мягко захлопнулась, и я остался в салоне один. Водитель терпеливо ждал снаружи. Я выждал пару минут, чтобы не «светиться», после чего резво покинул автомобиль и, быстрым шагом преодолев лестницу, скрылся в холле гостиницы.

Заполняя на стойке карточку гостя, я терялся в догадках, что взамен за свои услуги потребует от меня Рождественский. В том, что это будет, я не сомневался: уж кто-кто, а я точно знал, что в нашем ремесле бесплатных пирожных не бывает!

* * *

Оратор заметно нервничал. Экономист от бога, он не был публичным человеком, поэтому на трибуне чувствовал себя неуютно. Несмотря на неуверенное поведение и частые оговорки, аудитория ловила каждое слово. Я не был исключением, потому что знал академика Силуянова как крупнейшего теоретика и эксперта по вопросам современной мировой экономики.

– Если кто-то считает, что вопросы преодоления экономического кризиса – дело сугубо частное, то есть каждое государство самостоятельно решает их, как умеет, то он глубоко заблуждается, – продолжил оратор, поминутно косясь в текст выступления и без нужды поправляя остатки шевелюры на гениальной голове. – В современном мире плотность и взаимопроникновение экономических связей между государствами достигли такой концентрации, что проявление любого «нездорового чиха» экономики даже маленького островного государства в той или иной мере отражается на всей мировой экономической системе. Поэтому я ещё и ещё раз вынужден подчеркнуть, что ситуация в Греции – не тот случай, когда «спасение утопающего – дело рук самого утопающего»!

Здесь академик перевёл дух и окинул взглядом внимавшую каждому слову аудиторию. Зал терпеливо ждал продолжения лекции.

– Давайте перейдём к самому неприятному, но вполне вероятному варианту развития событий: правительство Греции объявляет дефолт и выходит не только из Европейского экономического союза, но и из зоны евро. Повторяю – это наихудший вариант. Итак, чем это грозит остальным европейским странам? Возможно, кто-то из специалистов и не согласится со мной, но я считаю, что последует «цепная реакция» или, как любят выражаться журналисты, эффект «домино». Экономика Европы распадётся на острова и островки относительного экономического благополучия, всё остальное потонет в пучине разразившегося кризиса. Но это будет уже другой кризис: более сильный, более жёсткий, и более продолжительный, и сравнить его можно будет разве с Великой депрессией тридцатых годов прошлого века. Этот кризис разрушит все наработанные веками экономические связи, страны Европы захлестнёт гиперинфляция: деньги обесценятся до состояния туалетной бумаги, как было в начале ХХ века в Германии, банковская система рухнет. Экономика ведущих европейских стран не сможет послужить локомотивом, который вытащит старушку Европу из трясины кризиса. Европейский экономический союз и зона евро рухнут, так как торговать будет нечем, да и не с кем! Все страны в один момент станут банкротами.

Вы спросите меня, что в этой ситуации ждёт Россию? Отвечаю: ничего хорошего. Потребление газа и нефти сведётся к минимуму: зачем делать из нефти бензин, если автомобили не покупают? Цена за баррель нефти упадёт до восьмидесяти, а возможно и до шестидесяти долларов. Не секрет, что государственный бюджет свёрстан из расчёта получения прибыли в размере сто двадцать долларов за баррель. Экономика России будет напоминать наркомана в период абстиненции: нефтяная игла есть, а очередной дозы нефтедолларов нет! Наступит экономический коллапс, который чреват агонией власти и последующим распадом Российского государства на удельные нефтегазовые, угольные и лесные княжества, со своей валютой, маленькой, но боеспособной армией; и всем этим будет управлять горстка амбициозных политиков, которых будет заботить только собственное благополучие, а не проблемы России. Да и государства такого уже не будет. Я сейчас не говорю об экономических потерях, которые будут более чем впечатляющими. Я заостряю ваше внимание на том, что при децентрализации такого крупного государства, как Россия, выживут немногие. Выживут те, кто будет в составе одного из упомянутых мной княжеств. Остальные обречены на вымирание.

Здесь оратор сделал паузу и перевёл дух. Зал, заворожённый страшной картиной апокалипсиса, молчал.

– Резонно возникает вопрос: «А возможно ли избежать такого апокалипсического сценария»? Отвечу однозначно: возможно! Однако это налагает на каждое государство определённые обязательства. Господа, для спасения Греции нужны не просто деньги, нужны большие деньги! Это как раз тот случай, когда надо расстаться с частью своих накоплений, чтобы не потерять всё нажитое непосильным трудом! Россия тоже не останется в стороне. От имени Президента мне поручено довести до участников высокого собрания, что уже завтра мы можем перевести заём, сумма которого обеспечит жизнедеятельность Греческого государства в течение трёх месяцев, конечно, при условии жёсткой экономии. Однако для этого нужно проявление политической воли. Я имею в виду положительное решение о помощи Греции всех участников саммита, всех без исключения. Господа, сегодня мы все в одной лодке!

При этом докладчик непроизвольно сделал жест рукой в сторону VIP-зоны, где находилась и наша российская делегация во главе с Президентом. Я не видел, но знал, что где-то на расстоянии вытянутой руки рядом с Президентом находится и его советник по вопросам безопасности – бывший генерал ГРУ (хотя говорят, что бывших не бывает) и мой новый знакомый Нестор Рождественский. Возможно, где-то рядом с ними, а может и рядом со мной, сидит человек, ради которого я сюда и прилетел.

От этой мысли мне стало тошно, и я непроизвольно закрутил головой. Однако в поле зрения попадали люди, которых к личности Таненбаума отнести было нельзя даже теоретически: убелённые сединами светила российской науки и рядом с ними представители властных структур.

В перерыве я мелкими глотками пил в баре довольно сносный кофе. Мне было известно, что завтра в полдень после двадцатиминутного доклада Президент вместе со своей свитой покинет саммит, а это означает, что никакой информации, по всей вероятности, в ближайшие три дня я от своего новоприобретённого друга не получу.

Так и случилось. После отъезда Президента я мужественно ещё два дня слонялся по семинарам, пил в баре кофе, подолгу глотал табачный дым в курилке, и слушал, слушал и слушал. При этом я ещё активно крутил головой, вглядывался в лица участников саммита и наивно пытался найти хотя бы какую-нибудь подсказку.

Однако госпожа Удача в тот период была ко мне не особо благосклонна, и к концу третьего дня от умных разговоров и глубокомысленных предсказаний дальнейшего пути развития стран «двадцатки» меня, честно говоря, уже мутило.

В Москву я прибыл первым рейсом экспресса «Красная стрела» и сразу направился на доклад к Баринову. Владимир Афанасьевич внимательно меня выслушал, после чего молча протянул мне папку, в которой находились наиболее важные донесения. В папке был один лист с машинописным текстом и фотография молодого человека, переснятая из личного дела.

– Это Акулов, – пояснил генерал, не дожидаясь, когда я вчитаюсь в текст сообщения. – Владимир Иванович, двадцать четыре года, военная специальность – боевой пловец. Родился и до момента призыва на срочную службу в ВМФ проживал в Петербурге. После увольнения в запас вернулся в Петербург, где и сошёлся с криминальной группировкой, которая промышляла рэкетом, но не брезговала и заказными убийствами. Это его тело обнаружили в Кунцевском лесопарке. Рождественский «слил» Вам, подполковник, информацию, которая ничего не стоит. Тем более что на момент вашей с ним встречи этой информацией мы уже владели. Единственная польза от вашей командировки – это то, что Вы теперь «на крючке» у Рождественского.

Я неловко переминался с ноги на ногу. Получалось, что «холостой выстрел», о котором предупреждал меня Владимир Афанасьевич, всё-таки прозвучал. Ценность от моей командировки в Северную столицу оказалась нулевая. Разыграть вариант с моей вербовкой можно было и в Москве.

– Продолжайте работать дальше, – отдал короткое распоряжение генерал и уткнулся носом в лежащие перед ним бумаги.

Покидая генеральский кабинет, я думал о том, что в течение многих лет знаю Баринова, как профессионала экстра-класса, но при этом он всегда был «сухарём», и его манера общаться с подчинёнными меня всегда почему-то задевала. Не к месту вспомнился старый анекдот про генерала, который распекал не слишком расторопного офицера:

– За что Вам, товарищ лейтенант, деньги платят? – сурово вопрошал генерал.

– За службу! – молодцевато отвечал лейтенант. – Если бы платили ещё и за работу, то я бы работал!

Проходя мимо дежурного офицера, я горько усмехнулся: за что государство платило мне последние четыре месяца зарплату и ещё плюс командировочные, я объяснить не мог.

 

Глава 6. Гарант конституции

Пристыженный за свою никчёмность и бездеятельность, я, полный решимости засесть за план следственно-оперативных действий, незамедлительно направился к себе в кабинет.

– Здравствуй, дом! – нарушил я простуженную сквозняками тишину кабинета, подражая мультяшному герою Карлсону, который был прописан на одной из Стокгольмских крыш, и проживал там же, по месту прописки.

В кабинете я бываю нечасто, поэтому, компенсируя длительные отлучки, пытаюсь проявлять повышенное внимание к вещам, которые меня заждались: персональный покрытый тонким слоем пыли компьютер и одиноко стоящий на подоконнике кактус.

Сняв пиджак и засучив рукава рубашки, я протираю припрятанной в письменном столе фланелькой от пыли компьютер и сам стол, и иногда поливаю кактус, который мне напоминает самого себя: он, так же, как и я, одинок, колюч в общении, и может долго не пить. Честно говоря, казённый стиль кабинетных интерьеров в «конторе» давно наводит на меня зелёную, как стоящий в углу кабинета сейф, тоску.

Обои в кабинете изначально были кремового цвета, и на их фоне покрашенный масляной зелёной краской сейф смотрится, как клякса на белой скатерти.

Из внутреннего протеста против казённого духа нашего учреждения я купил у художников на Арбате картину городского пейзажа и повесил у себя. Однако то, что на полотне при дневном освещении смотрелось свежо и оригинально, в кабинете приобрело какой-то зловещий подтекст: кровавый отблеск затухающего заката на редких перистых облаках, тёмные глазницы притаившихся в полумраке домов и полное отсутствие на улицах прохожих делало картину депрессивной и тяжёлой для восприятия.

Однажды, работая с подследственным у себя в кабинете, я был вынужден оставить его под контролем конвоира, а сам срочно явиться по какому-то второстепенному вопросу к начальству на «ковёр». Вернувшись в кабинет через полчаса, я застал подследственного морально раздавленным. Утратив первоначальный запал, он как заворожённый смотрел на висевшую у меня за спиной картину.

– Чем дольше я смотрю на это полотно, тем мне всё сильнее хочется застрелиться, – без предисловий заявил он, как только я переступил порог кабинета. – Это чьих кистей творенье?

– Рембрандт, – не моргнув глазом, соврал я. – «Тайная стража». Разумеется, копия, но довольно старинная и к тому же дорогая, – продолжал я импровизировать, в надежде разговорить подследственного.

– Что-то я не слышал о такой картине, – удивился подследственный, чьё образование составляло десять классов и две краткосрочные «ходки» в зону за мошенничество антиквариатом. Это давало ему основание считать себя знатоком в области живописи.

– Ну как же Вы, знаток ранних голландцев, и не слышали? – сознательно польстил я ему, пытаясь удержать наметившийся диалог. – По свидетельству современников, Рембрандт задумал целую серию картин под условным названием «Городские легенды», но успел написать только две: первая – всемирно известный «Ночной дозор», и вторая, недавно открытая российскими искусствоведами – «Тайная стража».

– А где сама стража? – продолжал удивляться подследственный, потрясая татуированными пальцами.

– В том-то вся прелесть полотна, – продолжал я вдохновенно врать, радуясь наметившемуся в общении прогрессу. – Стража-то тайная! Видите, её на картине нет, но каждый мазок, каждая деталь картины как бы говорит, что за каждым тёмным оком, за каждым кустом и каждым углом тщательно прописанного здания она есть! Чувствуете?

– Феноменально! – выдохнул подследственный. – Полная депрессуха! Я такой раньше не встречал. Продайте, я Вам за неё хорошие деньги дам!

– Не могу, – с сожалением произнёс я. – В ходе следствия наша с вами сделка может быть расценена как взятка. Вот закончится следствие, отсидите пару годков, потом вернётесь в Москву, тогда и поговорим.

– Всего лишь пару лет? – повеселел подследственный. – Что же Вы мне об этом сразу не сказали! Я-то думал, мне «расстрельная» статья «ломится», а пару лет я не то, что отсижу – на одной ноге простою! Легко!

И после этого короткого спича мой подследственный стал давать показания. Не знаю, какое наказание ему определил суд, но ко мне он с тех пор не являлся. Я же, вдохновлённый успехом, прикрепил к раме аккуратную ламинированную табличку «Тайная стража. Автор неизвестен».

После этого случая картина не раз помогала мне снять ненужную в общении с фигурантами напряжённость и вывести разговор на уровень доверительного общения.

Закончив ритуал уборки стола и поливки растения, я с размаху опустился в кресло, которое жалобно скрипнуло, но вес выдержало. Однако заняться сочинительством требуемого начальством плана в этот день так и не удалось. Я уже занёс руку, чтобы начать марать листы с грифом «сов. секретно», как зазвонил телефон внутренней связи.

– Каледин, – сухо представился я, сорвав с аппарата трубку. Разговор был предельно коротким: дежурный офицер сообщил, что меня срочно вызывает Директор ФСБ.

В нашей организации можно прослужить до самой пенсии и ни разу не переступить порога директорского кабинета. Я этой служебной «благодати» имел счастье вкусить уже не один раз. Честно говоря, завидовать здесь нечему: каждый вызов «наверх» влечёт за собой большую головную боль и трудновыполнимое задание в придачу.

В кабинете, кроме самого Ромодановского, находился ещё и Баринов, на лице которого лежала гримаса явного неудовольствия. Я, как положено, представился и остановился на пороге кабинета.

– Проходите, подполковник, – колыхнувшись своей массой, произнёс Ромодановский и указал рукой на стул, расположенный напротив Баринова. Владимир Афанасьевич демонстративно отвернулся и стал с преувеличенным вниманием рассматривать портрет новоизбранного в марте Президента. Такое поведение непосредственного начальника меня удивило, и я насторожился ещё больше. Ничего хорошего от этого вызова я не ждал, поведение Баринова наглядно это доказывало.

– Вас, подполковник, хочет видеть Президент. Лично!

В голове у меня одновременно возникли сразу два вопроса: первый – «зачем», и второй – «когда».

– Когда? – задал я второй вопрос.

– Сегодня, – кивнул своей крупной головой Директор. – Нам с вами назначено ровно на 15 часов. Форма одежды – повседневная. Аудиенция будет короткой, поэтому на вопросы отвечать сжато, по существу. Отъезд в половину третьего. Вам всё ясно?

– Так точно!

– Можете идти.

За время моего разговора с Директором Баринов не проронил ни слова. Даже когда я выходил из кабинета, он упорно продолжал смотреть на портрет Президента.

* * *

Форму я надеваю крайне редко – такова специфика нашей профессии. Большую часть службы я проходил в костюме, светлой рубашке и однотонном неброском галстуке. Чтобы переодеться, мне пришлось ехать домой. Раньше, до перевода в Минеральные Воды, у меня в кабинете в шкафу находилось два комплекта формы: повседневная – на случай вызова к высокому начальству, и полевая – на случай срочного вылета в «горячую точку». После начала Чеченской компании полевую форму я надевал гораздо чаще, чем повседневную.

Дома я побрился ещё раз, принял душ и с наслаждением бросил утомлённое службой тело на диван. После получасовой дрёмы я зевнул и, не поднимаясь с дивана, натренированным движением вытащил из-под него утюг: срочно погладить рубашку. Времени, как говорится, был целый воз, поэтому я не преминул отпарить ещё разок брюки и навести на туфлях глянец. Всё это я проделываю легко, можно сказать – профессионально.

За час до назначенного срока на меня из зеркала уверенным взглядом смотрел душка-военный.

– Хорош! – сказал я сам себе и отправился навстречу судьбе.

Почему-то бытует мнение, что все встречи с Президентом проходят обязательно в Кремле. Это далеко не так. В Кремле проходят только официальные встречи, а также праздничные застолья и наградные мероприятия с большим скоплением журналистов и кандидатов на медаль, отличившихся в мирном труде и ратной службе.

– Президент сегодня инспектирует дивизию имени Дзержинского, – поведал Ромодановский, как только мы сели в его служебный лимузин. – У нас будет минут пятнадцать, не больше!

– Зачем я ему понадобился? – вздохнул я и с надеждой взглянул на Директора.

– Скоро узнаем, – не глядя на меня, ответил Ромодановский и стал кому-то названивать по телефону.

В расположение дивизии мы прибыли во время обеденного перерыва высокой комиссии. Я ожидал увидеть мечущихся по штабу с выпученными глазами от усердия майоров и полковников, но, к моему удивлению, дивизия выглядела так, словно весь личный состав вместе с писарями и поварами выехали на ученье куда-то на далёкий полигон. Однако служба в дивизии была организована чётко: нас встретили, и дежурный офицер сопроводил наш лимузин до штаба, где в это время находился Президент.

Я уже говорил, что моя служба сложилась таким образом, что жать руку руководителю государства и Гаранту Конституции мне приходилось неоднократно. По молодости лет и по неопытности я этим гордился, и лишь впоследствии понял, что близость к сильным мира сего часто оборачивается проблемами, опасными для жизни и вредными для здоровья.

Предыдущий Президент был человек порядочный, и меня в беде никогда не бросал, даже тогда, когда я пару раз не очень удачно выполнил его прямое поручение: в первый раз это грозило международным скандалом, а во второй – существенным снижением его рейтинга. Однако он не отмежевался от меня в сложной ситуации, и сделал всё, чтобы я, образно говоря, «вышел сухим из воды». Не всем в окружении Президента это понравилось и, неожиданно для себя, я оказался втянутым в интриги самого высокого, кремлёвского, уровня. Тогда я и понял, что, даже находясь в Кремле, надо помнить о солдатской поговорке: «Подальше от начальства, поближе к кухне»! Это нехитрый рецепт гарантировал хорошее здоровье и незапятнанную совесть.

Нынешнего Президента я близко не знал, поэтому терялся в догадках, что от него ожидать. В юности новоизбранный Гарант Конституции занимался боксом – это знали все, как и то, что пересекавший его левую бровь шрам получен не на спортивной арене, а в самой что ни на есть настоящей драке. Однако не все знали, что в бою он был беспощаден, и соперников добивал без малейшего сожаления. Наверное, именно такой человек – жёсткий и бескомпромиссный – и должен был пробиться на Олимп российской власти. Глядя на его коренастую фигуру, короткий седой ёжик волос и на пружинистую походку, я никак не мог отделаться от ощущения, что он и в Кремле ведёт себя так же, как и на ринге, и горе тому, кто попадёт под его удар!

Свою предвыборную кампанию будущий Президент построил в наступательном стиле и провёл очень агрессивно, поэтому зарубежная пресса после проведения инаугурации выразилась однозначно: «Нынешний Президент не вошёл в Кремль, он въехал на танке»! По мне, довольно точное сравнение.

Однако в эту минуту меня больше волновали не деловые, а моральные качества Президента. Говоря проще, волновал один вопрос: могу ли я надеяться на то, что нынешний Гарант Конституции прикроет меня в трудную минуту? В нашем деле доверие играет большую роль. Лично я готов отправиться хоть в пекло, хоть к черту на рога, зная при этом, что мой тыл надёжно защищён. И если предчувствия меня не обманули, то я ему понадобился неспроста, и в ближайшее время меня ожидают если не перемены в судьбе, то перемены в службе – точно.

Ждать пришлось недолго. В импровизированную президентскую приёмную, бывшую до этого дня рабочим кабинетом командира дивизии, вошёл Президент и его помощник. Увидев нас, помощник бегло заглянул в свои записи и что-то шепнул на ухо Президенту. Глава государства понимающе кивнул и направился в нашу сторону. Мы с Директором вытянулись во фрунт и взяли под козырёк.

– Подполковник Каледин, – коротко представился я, после того как Президент, поздоровавшись с Ромодановским, пожал руку мне. Ладонь Гаранта Конституции была твёрдой, а рукопожатие крепким. На короткое мгновенье он задержал мою ладонь и пытливо заглянул в глаза. Готов поклясться на Уставе гарнизонной и караульной службы, что в его глазах был далеко не праздный интерес.

– Товарищи офицеры, прошу садиться, – произнёс Президент. Для грузного Ромодановского это было проблематично, поэтому он тяжело вздохнул и указал глазами на стоящий возле стены кожаный диван. Президент его понял и утвердительно кивнул. Директор шумно опустил тело на скрипучие пружины, а я, продолжая держать спину прямо, примостился на краешке стула возле Т-образного стола.

– Я пригласил Вас, Павел Станиславович, чтобы из первых уст узнать о ходе расследования по убийству Воронцова, – произнёс Президент и положил локти на полированную столешницу. – А заодно и познакомиться с вашим молодым коллегой, о котором мои помощники прожужжали все уши.

Я видел, как у Директора непроизвольно дёрнулся уголок рта. Это означало, что он поймал собеседника на лжи. Пусть даже и не ложь, а всего лишь маленькое преувеличение, но натренированный мозг контрразведчика автоматически это отметил.

– Разрешите доложить? – и Ромодановский раскрыл принесённую папку. Президент милостиво кивнул. Директор сжато и по существу доложил о ходе расследования. Про себя я отметил, что справка подготовлена профессионально. В ней не было ничего лишнего, никаких неопределённостей и оговорок – только проверенные факты, которые были поданы в такой последовательности, что даже у меня создалось впечатление, что личный состав Центрального аппарата ФСБ не спит, не ест, а озабочен лишь одним – поимкой преступника. По лицу Президента было видно, что докладом Ромодановского он остался доволен.

– Судя по вашему докладу, поимка преступника – всего лишь вопрос времени, – улыбнулся Президент.

– Поимка преступника – всегда вопрос времени, – заметил Директор.

– Тонко подмечено, – согласился Президент, вложив в слова максимум сарказма. – Надеюсь, что Вы, Павел Станиславович, не будете с этим тянуть.

– Так точно! Не будем! – затряс щеками Директор. – Вот, подключили к этому делу одного из самых опытных сотрудников, подполковника Каледина, – кивнул в мою сторону Ромодановский, умело переключив внимание Президента со своей персоны на меня.

– Да-да, я слышал о вашем герое! – соглашаясь с Директором, кивнул Президент, продолжая внимательно разглядывая меня. – Правда, что Вас называют «офицером для особо ответственных поручений»?

Последняя фраза относилась уже ко мне.

– Правда! – вскочил я со стула.

– Сидите, – махнул рукой Президент. – Мы с вами здесь не на параде. И за что Вы, подполковник, получили такое необычное прозвище?

– За выполнение заданий, порученных мне лично Вашим предшественником, – отчеканил я.

– И много у Вас было таких заданий?

– Немного, но…

– Достаточно, чтобы свернуть себе шею! Так? – уточнил Президент.

– Эта неприятность подстерегает каждого из нас на любом задании, даже на самом элементарном. Такая работа! – подытожил я и скромно потупил глаза.

– Вы называете смерть неприятностью? – удивился высокопоставленный собеседник. – Интересная точка зрения!

Возникла небольшая пауза.

– У него есть ещё одно прозвище, – выдохнул Директор, который, как опытный царедворец, тонко почувствовал, что пауза затягивается. – «Последний козырь президента».

– Неужели? – глядя на меня, произнёс Президент и в задумчивости машинально забарабанил пальцами правой руки по крышке стола.

– Признаться, первый псевдоним, назовём это так, мне понравился больше. Последний козырь, как и последний патрон, подразумевает крайне невыигрышную ситуацию. Ну а что касается козыря… Надеюсь, подполковник, Вы в «моей колоде»?

– Я всегда в Вашем распоряжении! – снова вскочил я со стула.

– Именно эти слова я и хотел от Вас, полковник, услышать, – улыбнулся Гарант Конституции. – Возможно, Вы мне скоро понадобитесь.

– Прошу прощения, господин Президент, но Вы оговорились: Каледин – подполковник ФСБ, – умело подыграл Директор.

– Был подполковник, да весь вышел! – с довольным видом произнёс Президент и поднялся из-за стола. – Сегодня мной подписан закрытый Указ о награждении подполковника Каледина орденом «Мужества» – за стойкость и героизм, проявленные при выполнении специального задания на территории Северокавказского округа и присвоении ему внеочередного специального звания «полковник ФСБ». Поздравляю, полковник! Вы далеко пойдёте!

«Если не убьют!» – подумал я про себя, с чувством пожимая руку Президента. Я, конечно, этих слов не сказал, но, чёрт возьми, если бы кто знал, как хотелось!

 

Глава 7. На щите

Вот так, нежданно-негаданно, я стал героем дня и новой волны кремлёвских сплетен. Случись это на пару лет раньше, я, наверное, радовался бы, как ребёнок. Теперь же, после командировки на Кавказ, я стал более вдумчиво и с изрядной долей подозрения относиться ко всему, что касалось меня лично, особенно к незапланированным переменам.

Новоизбранный Президент элементарно меня покупал. Наверное, что-то подобное происходило с фаворитами в веке осьмнадцатом, только там чаще презентовали деревеньки с крепостными крестьянами по завершению победных баталий, меня же одарили досрочным званием и орденом ещё до того, как я вступил на поле брани. Последнее приобретение, в виде ордена, меня явно смущало: не видел я особого героизма в том, что по собственной глупости попался чеченцам в плен и просидел в зиндане больше двух месяцев. Мне элементарно повезло: видимо, Президент готовился к новым политическим (и возможно, не только политическим) схваткам, поэтому обновлял свою команду.

Это был тонкий и хорошо продуманный ход с его стороны. Указ о моем награждении хотя и был «закрытым», то есть доводился до очень узкого круга посвящённых, но при этом должен был послужить гарантированным источником утечки информации, которая, по задумкам кремлёвских аналитиков, рано или поздно должна просочиться в стан политических противников Президента. Запланированная информационная утечка была призвана показать оппозиции, что Президентскому полку прибыло, точнее, прибыл свежеиспечённый полковник и орденоносец Каледин – герой Чеченской компании и надёжная опора Гаранта Конституции! Моё имя намеревались использовать в пропагандистских целях.

Помешать этому я не мог: не буду же я публично со скандалом отказываться от внеочередного звания и престижной награды. Позволь я себе нечто подобное, я бы автоматически выпадал из «колоды» Президента, и завтра, а может даже и сегодня вечером, пил бы чай в плацкартном вагоне поезда «Москва-Владивосток», который уносил бы меня к новому не обжитому месту службы.

Можно было обойтись и без щедрого президентского подарка, так как по службе и в соответствии с воинской Присягой я обязан защищать основы Конституции и государства. Однако Президент поступил дальновидно: одно дело – служебная обязанность, другое – личная преданность или, как говорят на Востоке: «Не пожалей кусочка лаваша, и враг твоего врага станет тебе другом»! Психологи называют это «мотивацией».

Первой меня поздравила Варвара Николаевна, которая просто лучилась счастьем. Глядя на неё, можно было подумать, что это ей, а не мне Президент присвоил полковничье звание, и именно на её массивную грудь с лёгкой президентской руки упала высокая награда. Видимо, «источник», близкий к кремлёвским кругам, успел в красках описать ей, что происходило со мной пару дней назад в дивизии имени Железного Феликса, и ещё что-то присовокупить от себя.

Позднее я сам в этом убедился: народная молва перенесла мою встречу с Президентом из дивизии внутренних войск непосредственно в Кремль, где, по свидетельству «очевидцев», Президент, узнав о моих «подвигах», чуть ли не пустил слезу и тут же навесил мне орден, который, за неимением свободного, снял с кителя министра обороны. В общем, мещанский бред, но людям нравится.

Катенька была более сдержана. Она тихим голоском проворковала мне слова поздравления и по-детски ткнулась носиком в мою щеку. В последнее время я стал замечать, что отношение Екатерины ко мне меняется: чем больше я нахожусь рядом с ней, тем больше она во мне нуждается. Казалось бы, чем не повод для радости? Но я-то видел, что теперь Катя смотрит на меня иначе, чем в день нашей первой встречи. Тогда из-под опущенных длинных ресниц прорывался хищный взгляд уверенной в себе молодой женщины, теперь же это был взгляд маленькой девочки, ищущей защиты у старшего брата.

Такая метаморфоза меня не радовала и, будь на её месте другая девушка, я бы быстро всё поставил на свои места. Однако резкое обращение с пациентом, недавно выписанным из «Кащенко», коим являлась моя Катя, было недопустимо, поэтому приходилось терпеть и продолжать играть роль заботливого родственника.

Тем временем в моей службе произошли заметные перемены: Директором ФСБ был издан приказ о моём отзыве из регионального отдела ФСБ г. Минеральные Воды и зачисление в штат Центрального аппарата.

– Всё в этом мире возвращается на круги своя! – громко произнёс я, входя в родной кабинет уже на вполне законном основании.

Забросив кобуру вместе с табельным оружием в стоящий в углу кабинета ядовито-зелёный сейф, я расправил плечи, глубоко вздохнул и неожиданно почувствовал себя в казённой обстановке служебного кабинета по-домашнему уютно.

– Эх, гулять, так гулять! – махнул я рукой, и на радостях обильно полил водой из графина кактус. На этом моя кабинетная работа закончилась: позвонил сотовый телефон и хорошо знакомый мужской голос предложил встретиться.

Очередное рандеву с Рождественским сильно напоминало нашу первую встречу: тот же лимузин, та же приватная обстановка автомобильного салона, и тот же неистребимый запах хорошо выделанной кожи. Поза у моего собеседника тоже осталась без изменений, только строгий костюм он сменил на чёрный смокинг и белую манишку.

– Через час приём в английском посольстве, – пояснил он, видя моё удивление. – Ничего не поделаешь – дресс-код!

– Вы похожи на постаревшего агента ноль-ноль-семь. – сказал я после того, как мы пожали друг другу руки.

– Мне бы это польстило, если бы не прилагательное «постаревший», – улыбнулся советник президента. – А вообще-то Вы, полковник, правы: на всех сотрудниках всех разведок мира лежит незримая печать, и люди, сведущие в нашем ремесле, легко отличают истинного дипломата от агента, работающего под дипломатическим прикрытием. Однако это лирика. Я хочу поздравить Вас, полковник! Третья звезда, как я Вам и предсказывал, скатилась на ваши погоны.

– Благодарю Вас, но думаю, что необходимость нашей встречи продиктована не только этим событием.

– И этим тоже! – вновь улыбнулся собеседник и по-свойски похлопал меня по плечу. – Ну, а если серьёзно, то, мне помнится, в нашу прошлую встречу, Вы интересовались планами некого господина по кличке Таненбаум.

– Не знаю, фамилия это или кличка, но меня он и сейчас очень даже интересует.

– Тогда предлагаю обменяться информацией.

– Чудесное предложение! Жаль, что мне Вам взамен предложить нечего.

– Не прибедняйтесь! Раз мои люди сумели за короткий срок кое-что раздобыть, то и ваши профессионалы что-нибудь да принесли в клюве.

– Я не прибедняюсь. На сегодняшний день мне похвастаться нечем. Правда, наши аналитики считают, что в Петербурге Таненбаум на форуме был, но в силу своей служебной необходимости. Возможно, он там был как журналист, или сотрудник охранного агентства, или в качестве аналитика – мы же с вами не знаем, кто он на самом деле.

– В том, что Вы говорите, есть своя логика. Однако не думаю, чтобы Таненбаум стал рядиться под мелкого клерка. Он не пешка, он ферзь! По крайней мере, он так считает. Судя по той обрывочной информации, которой мы располагаем, человек он незаурядный и, вероятней всего, смог в нашем обществе сделать неплохую карьеру. Ну да не будем гадать на кофейной гуще. Если у Вас на обмен ничего нет, позвольте мне довести до Вас информацию, так сказать, авансом. По моим данным, Таненбаум собирается с группой единомышленников выехать по туристической визе за рубеж.

– И вы знаете, куда именно?

– Знаю, в Германию. Я далёк от мысли, что это рядовая туристическая поездка. Наши аналитики считают, что спектр его интересов чрезвычайно широк: начиная от организации наркотрафика до подготовки и проведения террористического акта.

– Сомневаюсь, чтобы такой опытный преступник стал подставляться под удар, лично участвуя в терроре.

– Я тоже так считаю. Кроме того, в торговле наркотой ранее Таненбаум замечен не был, и вряд ли его кто-то там ждёт с распростёртыми объятиями: рынок давно поделён. Нет, здесь определённо что-то другое: возможно, налаживание деловых контактов. Но с кем и с какой целью? Как говорил мой дед: «Все беды от недосыпа и перепою»! Я бы добавил: и от недостатка информации. В наших с вами логических построениях нет отправной точки: не от чего оттолкнуться. Как Вы считаете, коллега?

– Я считаю довольно странно, что советник президента проявляет живое участие к поимке опасного преступника. Таненбаум, конечно, не мелкий воришка, но и Вы не рядовой опер. В чём ваш интерес, Нестор Петрович?

– Хорошо, давайте расставим все точки над «i», – после короткой паузы произнёс Рождественский. – Вы правильно заметили: я советник президента, но я советник по безопасности, а это, знаете ли, довольно объёмное понятие. Открою вам очередную государственную тайну: наши аналитики опасаются, что этот уголовник, возомнивший себя современным профессором Мориарти, замыслил что-то грандиозное, и реализация его криминальных замыслов может сильно ударить по репутации действующего Президента, вплоть до импичмента! Поэтому, несмотря на то, что все спецслужбы и силовые министерства «роют носом землю» в поисках господина Таненбаума, я вынужден лично курировать этот вопрос. Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство?

– Вполне!

– Ну а мой личный интерес – быть на шаг впереди спецслужб: я так привык работать. Вот для этого Вы мне и нужны.

Последнюю фразу он произнёс в иной интонации, словно подводя черту под нашим негласным договором. В ответ я кивнул и стал выбираться из лимузина.

– К сожалению, моё время истекло, – произнёс он скороговоркой, наблюдая за моими телодвижениями. – Прошу прощения – дела! – и он протянул мне руку.

– Привет английскому послу! – не удержался и съязвил я напоследок. Рождественский на мгновенье задержал мою руку в своей и, пристально глядя в глаза, произнёс. – Передайте Баринову: пусть прекратит подозревать меня во всех смертных грехах.

– Он не в курсе наших с вами взаимоотношений, – уверенно солгал я, и ни единый мускул не дрогнул на моём лице.

– Не надо лукавить, полковник! Я не наивный юноша, чтобы поверить в то, что на встречу со мной Вы явились без санкции своего начальника. Так и передайте ему, что сегодня мы с вами играем в одной команде – команде Президента.

 

Глава 8. Гость из Страны Теней

С юных лет я часто вижу один и тот же сон: я ползу по вертикальной стене, и нет ей конца. Мои движения легки, уверенны, и мышцы охотно отзываются на приказания мозга – ухватиться за выступ, подтянуться, найти опору и поставить на неё ногу. И так без конца! Мне не страшно, даже интересно: а что же там, за стеной? Подогреваемый любопытством, я, не чувствуя ни усталости ни страха, карабкаюсь по бесконечному сложенному из необтёсанных валунов ограждению. Наконец где-то в небесном мареве начинает смутно вырисовываться край поистине сказочной стены. Однако я почему-то не чувствую радости и, чем ближе окончание странного марафона, тем сильнее на меня наваливается усталость и безразличие. Мне уже не хочется ни знать, ни видеть, что скрывается за каменной оградой, и я всё медленней переставляю ноги и цепляюсь за валуны.

Заканчивался сон всегда одинаково: допустив ошибку, я срываюсь со стены и лечу в бездну.

Нельзя сказать, что сновидение меня преследует, но накануне важных в жизни событий посещает с завидной регулярностью. С годами я стал замечать, что чем старше я становлюсь, тем ближе подбираюсь к краю каменного забора. Последний раз, перед тем как сорваться вниз, я успел пальцами коснуться последнего валуна.

Сон в эту осеннюю ночь не был исключением: я снова сорвался вниз, как только коснулся пальцами края неотёсанного валуна.

После пробуждения я не стал валяться в постели и гадать, что пророчит странное сновидение, а отправился в ванную комнату, где с наслаждением принял контрастный душ. Кровь по венам заструилась быстрее и настроение, несмотря на осеннюю хмарь за окном, заметно улучшилось.

– Не всё так плохо! – сказал я сам себе. – Я снова в Москве, меня повысили в звании, наградили орденом, а то, что сон пророчит значительные в жизни перемены, то чему быть – того не миновать!

Оторвавшись от чашки с кофе, я машинально посмотрел в окно: где-то там, в предутреннем сумраке, в неведомом мне уголке Москвы, копошился таинственный и зловещий Таненбаум. Почему-то мне он представлялся в образе огромного мерзкого паука, плетущего чёрную, как ночь, и ядовитую, как плющ, паутину.

Дальнейшему составлению психологического портрета преступника помешала соловьиная трель сотового телефона: именно на эту мелодию я настроил звонки от незнакомых абонентов. Я откинул крышку телефона и, прежде чем ответить на звонок, взглянул на фосфоресцирующие в утреннем сумраке электронные часы. Было ровно шесть часов утра.

– Слушаю Вас, – сухо бросил я в телефонную трубку, так как номер вызывающего был незнаком.

– Привет! – задорным мужским голосом поздоровалась телефонная трубка. – Ты дома?

– А где я могу быть в шесть часов утра? – задал я встречный вопрос, лихорадочно гадая, кому принадлежат такие знакомые и в тоже время хорошо забытые обертоны мужского голоса.

– Да мало ли где! – продолжил неузнанный собеседник. – Может, уже на службе, или ещё на службе – как тебе больше нравится, а может и в ночном клубе.

– Я никогда не сижу в клубе до рассвета, поэтому в настоящий момент дома, – недовольно фыркнул я.

– Чудесно! – обрадовался собеседник. – Я сейчас к тебе подъеду.

После странного обещания диалог оборвался. Я взглянул на часы: разговор занял не больше минуты, и самое неприятное в сложившейся ситуации было то, что я так и не понял, кто сподобился посетить меня в шесть часов утра.

– Странное время для визита, – пробормотал я и стал готовиться к приходу гостя.

Гость не заставил себя ждать. Через полчаса дверной звонок в прихожей коротко звякнул, и на пороге квартиры появился Игорь Сафонов – мой одноклассник, которого я не видел пятнадцать лет.

С первого взгляда я понял, что годы пошли Игорю на пользу: из типичного прыщавого «ботаника» он превратился в брутального красавца-мужчину со спортивной фигурой и приятным открытым лицом, покрытым чужеземным бронзовым загаром.

– Судя по одежде и по загару, на Родине ты недавно, – сказал я вместо приветствия, окинув его внимательным взглядом. Это была мелкая месть за ранний визит, от которой я не мог удержаться.

– В точку! – улыбнулся Игорь, и я отметил, что над его зубами трудился не московский дантист. – Я только что из Шереметьева.

Я отступил в прихожую, и школьный приятель наконец-то перешагнул порог квартиры. После этого мы, как водится, обнялись и радостно похлопали друг друга по плечам.

– Раздевайся! – сказал я, доставая из гардероба «дежурные» тапочки. – Сейчас я тебя кормить буду, правда, не знаю, чем! Твой визит для меня полная неожиданность.

– Не напрягайся! – снимая плащ, посоветовал ранний гость. – Чашка кофе и бутерброд с «докторской» колбасой подойдёт.

– С «докторской»? – подчёркнуто удивился я. – Ну теперь-то я вижу, что ты соскучился по Родине!

– И по Родине, и по колбасе, – ответил Игорь, радостно потирая руки.

– Может, коньячка армянского, так сказать, для блеска глаз?

– Если граммов по пятьдесят, не откажусь, но ведь тебе сегодня ещё на службу.

– Может, да, а может, и нет, – неопределённо ответил я и полез изучать содержимое холодильника.

Через час мы с Игорем допивали бутылку «Арарата», который закусывали лимоном и бутербродами с «докторской». Планируемые пятьдесят граммов «для блеска глаз» обернулись полновесной бутылкой и задушевной мужской беседой.

– Ты вообще откуда? – задал я гостю вопрос, когда в голове возникла приятная тяжесть, а в душе – невероятная лёгкость.

– Если ты имеешь в виду это, – и гость коснулся пальцем загорелой щеки, – то это из Малайзии, я там целых три недели местный филиал инспектировал. А если имеешь в виду, где я зарабатываю деньги, то я самый настоящий «белый воротничок»: у меня своя посредническая фирма.

– Наверное, зарегистрированная где-нибудь на Сейшельских островах?

– Правильно! – удивился Игорь. – Именно там, а филиалы разбросаны по всей Азии.

– Да ты, оказывается, не «белый воротничок», ты настоящая «акула капитализма»!

– Если судить по годовому обороту фирмы, то ты прав: я действительно обеспеченный человек, даже по меркам западного мира.

– Неужели миллионер? – искренне удивился я.

– Миллион – магическое для россиян число! – усмехнулся одноклассник и по совместительству капиталист. – Рубикон, после которого жизнь окрашивается в радужные тона! Да ничего подобного! – навалился грудью на стол ударник капиталистического труда. – Вот у меня этих миллионов… несколько! Причём не в рублях, а в твёрдой валюте.

– В юанях, что ли? – рассмеялся я.

– Зря смеёшься! – фыркнул Сафонов. – «Китайский дракон» только поднимает голову, а вот когда придёт время и он встанет на крыло…

– Тогда от «американского орла» полетят перья! – перебил я напыщенный спич гостя и с сожалением покрутил в руках пустую бутылку. – Может, продолжим?

– Нет! – закрутил головой Сафонов. – Достаточно!

– Достаточно для чего?

– Достаточно для хорошего разговора и чтобы не испытывать неловкости после долгой разлуки.

– Ты прав, дорогой товарищ! Кстати, а куда ты исчез сразу после выпускного?

– Ой, лучше не спрашивай! – махнул рукой Сафонов. – Да и что было – то быльём поросло!

Мой школьный друг явно что-то недоговаривал. Ещё в школе за ним водилась одна странность: Игорь мог найти общий язык и с зубрилой-отличником, и с местной шпаной. Причём он никогда ни под кого не подстраивался, а умудрялся найти для каждого нужные слова и нужную интонацию. К выпускному классу круг знакомых у Игоря был необычайно широк, но при этом у него не было ни одного близкого друга. Ещё Сафонов славился в школе склонностью к иностранным языкам, которыми в рамках школьной программы овладевал легко, и так же легко использовал знания на практике, когда, выдавая себя за студента-иностранца, пытался пройти в инвалютный ресторан.

В конце выпускного вечера, когда весь наш 10 «В» класс над Москвой-рекой встречал первый рассвет своей взрослой жизни, Сафонов куда-то пропал. Все мы отлично помнили, что Игорь вместе со всеми получил аттестат, потом наравне со всеми пил шампанское и гулял по ночным московским улицам, а потом куда-то пропал. И вот через пятнадцать лет, будучи состоятельным бизнесменом, он прилетает из Малайзии, и прямо с самолёта едет ко мне на мою новую квартиру, адреса которой я никому из одноклассников не давал, и в «Моссправке» его не добудешь.

– Кстати, а как ты меня нашёл? – невинным тоном осведомился я.

– Сорока на хвосте принесла. У тебя кофе есть? Я бы от чашечки чёрного с одним кусочком сахара не отказался.

– Какая такая сорока? – не отставал я.

– Ленка Вартанян. Помнишь её?

Худенькую армянскую девочку из параллельного класса с огромными выразительными глазами и напоминающий мелкий каракуль черными волосами я помнил хорошо. Вартанян всегда ходила в джинсах, и со спины её можно было принять за курчавого мальчика, вследствие чего успехом у противоположного пола Ленка не пользовалась, но это не мешало ей быть непременным участников всех школьных вечеринок. В отличие от коренных москвичей и москвичек, армянская девушка в совершенстве знала грамматику русского языка, и умело владела словом. Сочинения, написанные Вартанян, неизменно занимали призовые места на всех олимпиадах по русскому языку, поэтому я нисколько не удивился, узнав, что она поступила в Московский университет на факультет журналистики.

– Мы вместе с ней девять часов летели в бизнес-классе, – продолжил Игорь. – Она не преминула пересесть ко мне поближе, и по своей журналисткой привычке все девять часов выпытывала из меня всё, что накопилось за пятнадцать лет. Она-то мне и рассказала о твоих кавказских приключениях, и о том, что ты теперь самый молодой полковник в Центральном аппарате ФСБ, и о том, что Президент и Фортуна благоволят к тебе. Всё это меня заинтересовало, и я сказал себе: «Игорёк! А почему бы тебе не встретиться со старым школьным товарищем»? И вот я здесь!

– Потрясающе! – произнёс я с нескрываемой иронией и поставил турку с кофе на плиту. – Что ещё нашептала тебе эта «акула пера»?

– Последние московские сплетни и глупости разные…

– Какие такие глупости? Расскажи, мне интересно!

– Да разные. Например, что ты сейчас по личному приказанию Президента ловишь какого-то суперзлодея. – усмехнулся Сафонов.

Мне его усмешка не понравилась. Наверное, так мог усмехаться генеральный конструктор космических аппаратов, глядя на поделки из кружка авиамоделистов.

– Это глупость? – ощерился я.

– Нет, это сплетня, – ровным голосом ответил гость. – Снимай турку с огня, а то кофе убежит.

Я вынужден был последовать его совету.

– Выходит, теперь вся Москва знает, чем я занимаюсь? – не мог успокоиться я.

– Если об этом известно Ленке Вартанян, то, вероятно, в курсе не только Москва, но и гости столицы, – добил меня Сафонов, с явным удовольствием прихлёбывая горячий кофе. – Ну и, конечно, об этом знает тот, за кем ты гоняешься.

– Может, она тебе ещё и имя его назвала?

– Фамилию: Таненбаум.

– Класс! Просто супер! – в сердцах ударил я себя по коленке. – Скажи, Игорёк, а из твоей фирмы коммерческая информация тоже так утекает?

– Черта с два! Я никогда бы не стал тем, кем сейчас являюсь, если бы коммерческие секреты моих клиентов сочились как вода из щелястой бочки. Мне бы просто оторвали голову, и никто бы этому не удивился. У капиталистов с этим, знаешь ли, очень жёстко! Не побалуешь!

С этими словами он решительно отодвинул от себя опустевшую кофейную чашку. Мне вдруг некстати припомнилось, что это единственная кофейная пара, которая уцелела из кофейного набора, разбитого одной хорошенькой немкой из Саратова, в классическом припадке русской ревности.

– Слушай, Игорь, а ты из Москвы случайно не в Германию собрался? – неожиданно для себя озвучил я вопрос, который просто слетел с языка.

– В Германию! – удивился гость. – А ты откуда знаешь?

– Я не знал, я предположил.

– Ты меня сегодня вторично удивил! Неужели ты обо мне информацию собирал?

– Игорь, я финансовым мониторингом не занимаюсь, так что Вы, господин миллионер, мне без надобности. И что же тебя манит в стране колбасок и лучшего в Европе пива? Уж не полногрудая ли Гретхен с дюжиной пивных кружек в каждой руке? Ты, случаем, не на Октоберфест собрался?

– Пиво я не люблю, а в Германии задумал открыть Берлинский филиал своей фирмы. Мои сотрудники будут специализироваться на оказании консультаций и помощи при налаживании деловых контактов с русскими бизнесменами. Ты не поверишь, но если иностранец собрался завести в заснеженной и таинственной России свой бизнес – он беспомощен, как ребёнок! Он месяцами будет обивать пороги различных инстанций, вместо того чтобы дать кому надо «на лапу». Они нуждаются в посредниках, как слепец в поводыре. Это просто золотое дно!

– Рад за тебя! Поспать не хочешь?

– Хочу, но это я сделаю в самолёте – у меня через три часа рейс на Берлин.

– Игорь! Скажи честно, зачем ты ко мне приезжал? Неужели только для того, чтобы скоротать время между двумя рейсами?

– На тебя посмотреть! Можешь считать это приступом ностальгии, но я действительно хорошо провёл с тобой время.

– У тебя нет такого ощущения, что мы с тобой скоро опять встретимся?

– Скоро? Не уверен, но вполне возможно. Соскучишься – звони! – и он протянул мне белый прямоугольник визитной карточки, которую я, не глядя, спрятал в бумажник.

К семнадцати часам я получил официальную справку о том, что мужчина с паспортными данными Сафонова Игоря за последние три дня в Россию не въезжал, и сегодня государственную границу для вылета за рубеж ни в Шереметьевской таможне и ни в каком другом месте не пересекал.

Однако на этом сюрпризы не кончились: меня неожиданно вызвал Баринов.

– Интересуешься жизнеописанием своего школьного друга? – без предисловий спросил генерал.

От неожиданности я кивнул. Оказывается, Игорёк был нужен не только мне.

– Можешь ознакомиться. – проскрипел Баринов и протянул мне тоненькую папку.

В папке сиротливо лежали три заполненных машинописным текстом бланка. На одном из бланков была исполнена короткая, но заслуживающая внимания справка на моего школьного товарища. Ничего примечательного: типичная рабочая семья, приехавшая в конце семидесятых годов в Москву из провинциального города в надежде на лучшую жизнь. Дальше учёба в средней московской школе, и….

На этом сведенья о Сафронове обрывались. Информации о том, где он служил и служил ли вообще, где учился и чем занимался последние пятнадцать лет, не было никакой. На втором бланке была справка из паспортного стола о том, что родители Игоря в год его окончания средней школы выписались и выехали на заработки в Магадан. Справка из Магадана, свидетельствующая, что граждане Сафоновы в указанный период в Магадане не появились и в настоящее время такие лица не проживают, была выполнена на третьем бланке.

– Интересно? – ехидно осведомился Баринов.

– Очень, – серьёзно ответил я генералу, интуитивно догадываясь, что на этом сюрпризы не кончатся.

– Если интересно, то читай дальше, – и Баринов протянул мне листок факсимильного сообщения, на котором был ответ из г. Мелитополь на стандартный запрос о семье Сафонова. Текст справки был лаконичным и впечатляющим: Сафонов Иван Николаевич, Сафонова Ирина Сергеевна и их несовершеннолетний сын Сафонов Игорь Иванович 31 августа 1986 г. погибли в результате катастрофы теплохода «Адмирал Нахимов». Тела погибших найдены не были. К справке прилагались ксерокопии фотографий погибших, вернее, в то время ещё живых граждан Сафоновых. Фотографии форматом «9×12» видимо были пересняты и увеличены с «формы № 1» – карточки учёта по месту жительства. С расплывчатых фотографий на меня смотрели совершенно незнакомые мне люди.

– Возможно, родителей Игоря ты не знал, – вновь подал голос генерал, но своего школьного товарища ты же помнишь хорошо.

– Родителей Игоря я видел только один раз – на выпускном вечере, но это были совершенно не те люди, фотографии которых нам переслали, да и Игорь Сафонов из Мелитополя не имеет ничего общего с Игорем Сафроновым из Москвы. С Сафоновым я познакомился уже будучи учеником десятого класса.

– Получается, что в Москву он приехал через десять лет после своей безвременной кончины?

– Получается, что так! – удивился я.

– Значит, в год вашего с ним знакомства, юноше, который назвался Игорем Сафоновым, должно было исполниться семнадцать лет, – продолжал рассуждать вслух Баринов.

– Он и выглядел на семнадцать! – подтвердил я. – Хотя, если сейчас взглянуть на его поведение более пристально, то я припоминаю, что он был коммуникабельней любого из нас. У него отсутствовали юношеский максимализм и желание лидировать в коллективе, а ведь это так характерно для юношей его возраста. Он был очень общительным, но близкого друга у него не было, да и с девушками почему-то не дружил. Ещё у него была потрясающая способность к изучению иностранных языков.

– Иностранных языков?

– Да, именно так. Английский ему давался очень легко, а немецким и французским он овладел самостоятельно.

– А может, он уже знал эти языки? Отсюда и такая лёгкость в их изучении?

– Возможно, Вы правы. Кстати, перед отъездом Игорь сообщил мне, что улетает не куда-нибудь, а именно в Германию!

– Ну и что в этом особенного?

– По последней информации, которую мне устно передал Рождественский, Таненбаум тоже собирался в ближайшее время посетить Германию.

– Это ничего не значит, – замотал головой генерал. – Возможно, простое совпадение.

– Может, да, а может, и нет! Уж очень он удивился, когда я его спросил про Германию.

– А с какой целью он к тебе приезжал?

– Я его тоже об этом спросил, но он ушёл от ответа: сказал только, что хотел меня повидать, и в шутку сослался на приступ ностальгии.

– Тебе не кажется это странным: потратить на поездку из Шереметьева около трёх часов лишь для того, чтобы выпить с одноклассником бутылку виски.

– Коньяка! Мы пили коньяк.

– Не столь важно. Выпить коньяка и уехать обратно в аэропорт, а это ещё три часа езды – довольно сомнительное удовольствие. Вы что, были в школе закадычными друзьями? Хотя нет! Ты же говорил, что близких друзей у Сафонова не было. Тем более странно.

– Ясно лишь одно: человек, которого я знал как Игоря Сафонова, таковым не является. В течение года он легализовался в Москве, получил подлинный паспорт, прописку, аттестат о среднем образовании, а потом вдруг куда-то исчез, тем самым отправив годичную подготовку псу под хвост. Меня смущает его возраст – больно уж он молод для того, чтобы быть агентом иностранной разведслужбы.

– Он не молод, – задумчиво произнёс мой начальник. – Есть такая категория людей, по внешнему виду которых очень трудно определить истинный возраст. Существует даже поговорка: «Маленькая собачка до старости щенок»! По-видимому, Сафонов относится именно к этой категории людей. А вот его принадлежность к разведывательным службам какого-либо государства не факт. Сейчас, в эпоху дикого капитализма, многие крупные финансовые корпорации, да и мафиозные кланы, тоже имеют у себя на службе целые отделы, которые занимаются как техническим шпионажем, так и контрразведывательной деятельностью, вылавливая в своих коллективах засланных конкурентами «кротов». Секреты всегда хорошо продавались. Возможно, поэтому Сафонова готовили с дальним прицелом: после обучения в профильном ВУЗе внедрить в какую-то крупную корпорацию, но что-то пошло не так, и ему, а также его «родителям», приказали исчезнуть. Это, конечно, всего лишь версия…

– Но довольно стройная версия, – поддержал я начальника.

– Не замечал раньше за вами, полковник, такого грубого подхалимажа, – раздражённо произнёс Баринов, недовольный тем, что его перебили.

– Я хотел сказать, что эта версия имеет право на существование, точно так же, как и моя версия о том, что Сафонов – и есть пресловутый Таненбаум. – смущённо добавил я и потупил глаза.

– С такой же долей вероятности за Таненбаума можно принять меня или Вас! – хмыкнул Баринов. – Нет, здесь должен быть совершенно другой расклад! Какой именно, ещё не знаю, но интуитивно чувствую, что Сафонов к Таненбауму никакого отношения не имеет.

– Разрешите вопрос.

– Разрешаю.

– А каким образом мой школьный друг Сафонов попал в сферу наших профессиональных интересов?

– Обыкновенным. Служба собственной безопасности отличилась.

– За мной следят, потому что мне не доверяют?

– За вами следят потому, что Вас, полковник, оберегают! Вы же у нас на особом положении.

– Только не говорите, что я любимчик Президента.

– Не скажу. Нынешний Глава государства ещё не успел воспылать к Вам нежными чувствами, но, судя по последнему поощрению, близок к этому.

– Я могу идти?

– Уверен, что можете, – усмехнулся генерал и зарылся носом в бумаги, словно меня в кабинете уже не было.

 

Глава 9. Ценный свидетель

Я никогда не бывал за границей. Даже в годы Советской Власти близкая по идеологическому духу насквозь социалистическая Болгария оставалась для меня недоступной. Всё объяснялось просто: выезд за рубеж мне был противопоказан, так как я официально числюсь в списках «носителей совершенно секретной информации». Ответить, что именно такого секретного и совершенно секретного хранится в извилинах моего мозга, я затрудняюсь, но высокому начальству виднее, поэтому поле моей служебной деятельности ограничивалось Москвой – местом наибольшей концентрации государственных чиновников высокого ранга, и ближним Подмосковьем – местом их проживания и отдыха.

Я никогда не был ни в Англии, ни в Чехии, и не любовался великолепной архитектурой средневековых замков. Зато я неоднократно бывал на Рублёвке и в природоохранной зоне Московской области, где замки и дворцы современных нуворишей по размаху и причудам могут смело соперничать с архитектурными памятниками, находящимися под охраной ЮНЕСКО.

Мне не довелось гулять по ухоженным дорожкам парков Версаля, и я не сподобился лицезреть бессмертное собрание шедевров, которых касались кисти гениальных художников эпохи Возрождения, но я дважды бывал в загородных домах наших депутатов, и могу смело утверждать, что их внутреннее убранство ничуть не хуже самого Версаля. Правда, со вкусом у «слуг народа» бывают проблемы, и на одной стене рядом могут висеть исполненная в бело-голубых тонах «Жемчужная мечеть» кисти Верещагина и геометрически строго выверенная «Супрематическая композиция» Казимира Малевича, написанная преимущественно бордово-чёрными красками. И то, что эти два полотна сочетаются, как… в общем, никак не сочетаются, неважно. Важно, что одна из этих картин стоит дорого, а вторая очень дорого!

Изредка по служебной необходимости я летаю в Петербург, но дальше города Пушкина моя нога не ступала. Наверное, это плохо. Я, как и другие граждане нашего государства, должен иметь свободу передвижения, которая гарантирована мне Конституцией.

Однако не тут-то было! Наша работа накладывает на нас не только характерный отпечаток поведения, но и ограничивает наши права и свободы. На военном языке это звучит, как «… стойко переносить все тяготы и лишения службы». Я не скулю и не плачу: можно прожить жизнь и без золотых песков Болгарии и лазурного прибоя Сент-Тропе. Лично я так и живу: одиннадцать месяцев в году работаю в самом центре Первопрестольной, а отпуск провожу в ведомственном санатории на Черноморском побережье.

Поэтому я почти не удивился, когда в Берлин, без меня, как всегда – тихо и незаметно для окружающих, по соглашению с нашими немецкими коллегами, улетела группа сотрудников Центрального аппарата. В нашей организации не принято задавать лишних вопросов, но в этот раз я не удержался и спросил Баринова, с какой стати группа лучших оперативников так неожиданно сорвалась с места и улетела в места, которые, согласно международному праву, находятся вне нашей юрисдикции.

Баринов неодобрительно посмотрел на меня, пожевал губами, намереваясь провести со мной краткую беседу на тему соблюдения субординации, но потом раздумал и скупо произнёс: «Группа Мартынова будет работать по вашей тематике».

Это означало, что группа оперативников в составе пяти человек под командованием майора ФСБ Мартынова, с которым мы были в тёплых приятельских отношениях, будет искать в Берлине следы преступной деятельности Таненбаума, а если очень повезёт, то и самого Таненбаума.

– А может, было бы логично включить в эту группу и меня? – робко задал я генералу второй вопрос.

– Вы, полковник, мне здесь нужны, – не меняя позы, ответил начальник и протянул мне очередную папку с документами. – Ознакомьтесь и приступайте, а фрау с Александрплатц пока без Вас обойдутся, – закончил «сухарь» в генеральских погонах и подарил мне на прощанье ехидную улыбку.

С содержимым папки я ознакомился, будучи у себя в кабинете. Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать: на первом листе была справка на фигуранта по уголовному делу и пришпиленная к ней канцелярской скрепкой фотография, с которой на меня надменно смотрел мой бывший хозяин Исса Усманов. Примерно минуту я усиленно пытался сосредоточиться на тексте справки, но мысли прыгали, как перепуганные кролики, и я в который раз возвращался к началу текста. «Усманов… чеченец… уроженец города Грозного… два высших гуманитарных образования…» – продолжал шептать я, не понимая смысла произнесённых слов.

Потом, отложив папку, я позвонил в следственный изолятор. Дежурный вежливо ответил мне, что подследственный Усманов этапирован из СИЗО г. Грозного, и со вчерашнего дня содержится в «Матроской Тишине». Немного успокоившись, я вновь раскрыл папку, и не спеша стал вчитываться в каждую фразу. Через полчаса у меня сложилась целостная картина последних четырёх месяцев жизни и тайной деятельности моего «заклятого друга».

Как следовало из присланных копии материалов уголовного дела, удачливый бизнесмен из Грозного Исса Усманов был человеком состоятельным. Размах его коммерческой деятельности простирался от овцеводства до торговли людьми. Последнее, конечно, было недоказуемым, поэтому Исса с тугим кошельком и гордо поднятой головой гулял на свободе. Будучи человеком практичным, Усманов всегда старался извлечь выгоду не только из того, что было в его распоряжении, но и, воспользовавшись создавшейся ситуацией, не стыдился, когда предоставлялась возможность урвать кусок у конкурентов.

Говоря по-простому, Исса умел и любил делать деньги. Будучи дипломированным психологом, Усманов умело играл на человеческих страстях, поэтому очень удачно вложился в создание всероссийской лотереи, розыгрыш которой проходил еженедельно на телевиденье в прямом эфире. Данный коммерческий проект оправдал себя с лихвой, и деньги потекли в карман удачливого коммерсанта полноводной рекой.

Однако большие деньги имеют свойство портить человека. Хоть был Исса хитёр и осторожен, но сгубила властолюбца гордыня. Очень долго удача сопутствовала ему, успех и достаток пьянили, как молодое вино.

Всего на мгновенье поддался он искушению, но и этого мгновенья было достаточно, чтобы гордыня, словно яд, отравила его кровь и замутила здравый рассудок. И тогда показалось Иссе, что теперь он твёрдой ногой стоит на земле своих предков, и нет выше него никого, кроме Аллаха.

И чем больше оседало на его счетах денег, тем чаще стало ему казаться, что сидящий в Грозном Президент республики по молодости лет недостаточно опытен, что действия его поспешны, и что в решении проблемных вопросов он излишне горяч и недальновиден.

О своих сомнениях Усманов стал, не таясь, говорить не только с родственниками и своими сторонниками, но и с коммерческими партнёрами, которые не обязаны были хранить в тайне его политические амбиции.

– Да кто он такой? – горячо восклицал Исса, когда речь заходила о Президенте республики, и тут же сам отвечал на свой вопрос: – Мальчишка! Неуч, дорвавшийся до власти! Только и умеет, что тянуть деньги из Кремля. Я бы всё сделал более тонко и дипломатично!

Что именно он собирался сделать «более тонко и дипломатично», Исса не раскрывал, но и этих высказываний оказалось достаточно, чтобы действующий Президент республики обратил на него свой пристальный взгляд. Постепенно тучи стали сгущаться над головой Усманова, но отравленный гордыней Усманов этого не почувствовал. Со временем Исса твёрдо уверовал в своё высокое предназначение и, уже не стесняясь, называл себя будущим Президентом республики.

– Уж я-то смогу наладить экономику в республике, возродить банковскую систему и добиться от Федерального Центра налоговых льгот, – говорил в запальчивости владелец двух дипломов о высшем образовании. – Уж я-то сделаю из Чечни вторую Швейцарию!

Надо ли говорить, что это не могло понравиться законно избранному Президенту республики, и он дал команду министру МВД более пристально вглядеться в коммерческую деятельность нового кандидата в Президенты. Министр МВД, как и приказал Президент, «вгляделся», и с удивлением обнаружил целый «букет» нарушений, которые (при желании) можно квалифицировать, как явный криминал.

– Ай-яй-яй! – сказал министр и сокрушённо покачал головой. – И что же это у нас под самым носом делается? Кто такой Усманов? Почему он закон нарушает? Он что, совсем совесть потерял? Ай-яй-яй! Как нехорошо! Взять!

И Иссу тут же взяли под белые руки и сопроводили в одиночную камеру.

В камере усевшись на шконку, Усманов вдруг ясно понял, что власть – вещь сколь желанная, столь и опасная, и в процессе её обретения можно лишиться не только финансового благополучия, но и головы. Ведь недаром говорили старейшины, что «… древо власти цветёт ярче и плодоносит гуще, если его поливать кровью».

После первой встречи со следователем Усманов понял, что своё «древо власти» нынешний Президент Чечни намерен поливать не только его кровью, но, если потребуется, то и кровью всего его тейпа. И это не было преувеличением, так как со слов следователя выходило, что он, Исса Усманов, не только занимался незаконной коммерческой деятельностью, но и активно финансировал незаконные вооружённые формирования.

– Не было этого, гражданин следователь, – горячился Исса. – Признаю, что налоги не платил, всякие там разрешения на торговлю не оформлял, порой даже контрабандным товаром не брезговал, но боевикам денег не давал! Не было этого!

– Мне твоя контрабанда – тьфу! – недовольно морщился следователь. – У кого её сейчас нет? Ты давай колись, как деньгами бандитов подпитывал, как им оружие покупал, боеприпасы, средства связи. Давай говори, я всё запишу и даже оформлю, как явку с повинной. Обещаю! Будешь говорить – получишь минимальный срок. Будешь молчать… мой тебе совет: лучше сознайся, и будешь жить долго.

«А ведь он прав! – холодея от осознания своей незавидной участи, думал Исса. – Здесь я до суда точно не дотяну, если буду молчать. Надо как-то выправлять положение».

Ночью после допроса Исса не спал. Лёжа на шконке и уставившись глазами в бетонный потолок, он лихорадочно перебирал варианты собственного спасения и к рассвету выработал на первый взгляд парадоксальное, но единственно правильное в его ситуации решение.

– У меня есть информация государственной важности, – заявил он следователю с порога, когда утром его привели в следственный кабинет на очередной допрос.

– Очень интересно! – повеселел следователь. – Говори, я весь во внимании!

– Я буду говорить только с офицером Федеральной службы безопасности, – отчеканил Усманов и скрестил руки на груди.

– Мне будешь говорить! Ты мне всё скажешь! Мне, а не «федералу»! – завёлся следователь, почувствовав, что обещанное министром МВД повышение, в случае успешного завершения следствия, с каждой минутой отдаляется от его погон всё дальше и дальше.

Однако Усманов проявил выдержку, и ни на какие вопросы следователя больше не отвечал, а угрозы пропускал мимо ушей.

– Чёрт с тобой! – сдался следователь, понимая, что рано или поздно, но Усманов всё равно найдёт возможность снестись с ФСБ и в этом случае ему, милицейскому следователю, не поздоровится. – Будет тебе «федерал».

Оперативник из отдела ФСБ по Чеченской республике явился в изолятор рано утром. По его лицу было видно, что многого он от визита не ждал.

– Опять какой-то хитромудрый боевик решил облегчить свою участь, поэтому будет говорить много, но ничего конкретного так и не скажет, а потом будет долго торговаться за якобы имеющиеся у него «очень важные сведенья», – говорил его скучающий вид.

Всё это Усманов мгновенно «просчитал», глядя на хорошо выбритую скучающую физиономию, поэтому сразу огорошил заявлением:

– У меня есть сведенья, которые могут помочь в расследовании убийства чиновника из Аппарата Президента по фамилии Воронцов.

После этих слов скука мгновенно слетела с загорелого лица оперативника, и сам он стал чем-то напоминать взявшую след гончую. Расстегнув пиджак, он присел за стол и достал из кармана пачку дорогих сигарет.

– Курите, – предложил он подследственному, одновременно доставая из другого кармана диктофон. Усманов покосился на сигареты и, хотя курить хотелось до одури, предложение офицера игнорировал:

– Всю информацию касательно упомянутого мною преступления я дам только после этапирования меня в Москву, – громко произнёс Исса, слегка наклонившись к стоящему на столе диктофону, после чего откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

Оперативник был опытный, поэтому не стал наседать на подследственного.

– Это не в моей компетенции, – сухо произнёс он. – Однако я доложу о вашем заявлении вышестоящему руководству.

В ответ Усманов еле заметно кивнул и смежил веки, давая понять, что больше ни слова не произнесёт. Офицер ушёл, а Исса долго лёжа на шконке, гадал, насколько оперативно отреагируют местные контрразведчики на его заявление.

Ждать пришлось недолго. На следующее утро последовала команда «На выход с вещами», и в камеру он больше не вернулся. К концу дня его везли в душном «воронке» по осенним московским улицам, и он, усталый, но довольный, что его план сработал, даже не догадывался о том, что судьба готовит ему очередной неприятный сюрприз: встречу со мной.

Для визита в изолятор к подследственному Усманову я специально переоделся в новый, недавно приобретённый на премиальные деньги костюм, ослепительно белую рубашку, и подаренный Катенькой эксклюзивный галстук.

На следующее утро, с казённым выражением закоренелого службиста на хорошо выбритом лице, я решительно вошёл в кабинет СИЗО. Усманова привели минут через пять. Выглядел он похудевшим, немного нервным, но не сломленным. Таким он был до того момента, пока не встретился глазами со мной.

– Ты…! – только и смог произнести бывший рабовладелец и экс-кандидат в Президенты республики.

– Я! – отчеканил я голосом, в котором металла было больше, чем в наручниках, которыми были скованы руки подследственного. – Но я убедительно Вам советую в нынешнем Вашем положении обращаться ко мне на «Вы». Снимите наручники.

Последняя фраза относилась уже к конвоиру.

Я видел, как моё «воскрешение» из мёртвых ошеломило сына гор, но, надо отдать ему должное: держался он хорошо.

– Я не буду с Вами работать! – сквозь зубы произнёс он. – Ты, простите, Вы, лицо заинтересованное, и следствие вести будете субъективно. Я знаю закон!

– Нет никакого следствия, гражданин Усманов, и я явился к Вам не в качестве следователя. Вы сообщили, что имеете информацию касательно убийства гражданина Воронцова, я готов Вас выслушать.

– Я не буду говорить с Вами! – упорствовал подследственный. – Пусть придёт другой офицер!

– Исса! – почти задушевным тоном обратился я к бывшему мучителю. – Ты не в том положении, чтобы диктовать условия. Если у тебя есть что сказать – говори! В противном случае я докладываю, что информация, предоставленная тобой, оперативного интереса не представляет, и тебя завтра, нет – сегодня вечером, этапируют обратно в Грозный. Я понятно изъясняюсь?

После моих слов лицо Усманова стало бордового цвета, потом кровь отлила и проступила предобморочная бледность. Однако он справился с собой.

– Можно вопрос? – произнёс он тихим голосом. В ответ я молча кивнул.

– Как тебе… простите, как Вам удалось выжить?

Я бы мог не отвечать на вопросы подследственного, но мне надо было разговорить Усманова, поэтому, усмехнувшись, я произнёс:

– Повезло! Просто в тот памятный день обстоятельства сложились в мою пользу, и грех было этим не воспользоваться!

– Обстоятельства – это Казбек? – уточнил Исса. – Можете ничего не говорить! После вашей гибели, точнее, побега, он подозрительно быстро женился и уехал на Ближний Восток. Спрашивается: откуда у этого голодранца взялись деньги на свадьбу и поездку в Эмираты?

– Осуждаешь?

– Нет, к проявлению человеческой жадности я привык: ваши прапорщики продают оружие боевикам, боевики, в свою очередь, продают информацию о своих полевых командирах, так что всё в рамках закона.

– Какого закона?

– Закон о круговороте денег в природе, точнее, в человеческом обществе.

– И каков же главный постулат этого закона?

– Главный и единственный постулат этого закона в том, что всё в этом мире продаётся, вопрос только в цене.

– Где-то я об этом уже слышал, кажется, на Черкизовском.

– Можете насмехаться и дальше, но этот закон работает независимо от того, признаете Вы его или нет.

Я смотрел на философствующего Усманова, и втайне радовался тому, что клиент «поплыл». В моей душе не было злобы к этому человеку, хотя желание отомстить обидчику – нормальная реакция человеческой психики. Однако чувство долга взяло над старыми обидами верх, и сейчас моей главной задачей было если не подружиться с ним, то хотя бы найти общие точки соприкосновения.

– Хоть ваша теория и спорная, не могу не согласиться с тем, что рациональное зерно в ней присутствует, – сознательно польстил я подследственному и протянул ему серый цилиндрический футляр.

– Что это? – насторожился Исса, хотя прекрасно знал, что в алюминиевой упаковке находится сигара.

– Это мой Вам подарок.

– Подарок? Мне? С какой стати?

– Получается, что у меня теперь два дня рождения, и ко второму Вы в некотором роде причастны. Берите, не стесняйтесь, этот подарок от чистого сердца и вашей чести не уронит.

Исса помедлил несколько секунд, но потом решительно протянул руку и футляр с сигарой взял.

– Если не возражаете, вашим подарком я воспользуюсь в камере, – произнёс он после того, как, обнюхивая сигару, шумно втянул носом воздух.

– Как Вам будет угодно, а теперь, если Вы не возражаете, я хотел бы услышать от Вас информацию по убийству Воронцова.

– Вы правы, в моем положении глупо упираться, – согласился Усманов, пряча сигарный футляр в карман. – Но у меня к Вам есть просьба. Обещайте, что выполните её и меня не обманете.

– Я не могу обещать, пока не узнаю суть вашей просьбы.

– Ничего противозаконного, – закрутил головой Исса. – К тому же это в вашей компетенции. Вы же догадываетесь, что информацию по убийству Воронцова я согласился озвучить не из любви к Федеральному Центру, и не во имя торжества закона. Буду откровенен: комбинация была задумана мной ради того, чтобы выйти из-под юрисдикции республиканских властей. Я имею в виду нынешнее правительство Чечни.

– Не сошлись характером с Президентом республики?

– Что-то вроде того, а это, знаете ли, сильно влияет на здоровье.

– Неужели всё так серьёзно?

– Так серьёзно, что боюсь не дожить до суда. Поэтому прошу оставить меня в Москве, как фигуранта по уголовному делу – делу Воронцова.

– Я думаю, моё руководство пойдёт Вам навстречу, тем более что мы не хотим потерять в вашем лице ценного свидетеля. Вы ведь ценный свидетель?

– Думаю, что моя информация Вас заинтересует, хотя, конечно, решать Вам.

Полученная мной от Усманова информация должна была лечь на стол моего непосредственного начальника не позже полудня, но сбыться этому было не суждено.

 

Глава 10. Рождение мертвеца

Когда я вышел из СИЗО, на часах было без четверти одиннадцать. Я вздохнул полной грудью пахнущий после дождя озоном воздух и не торопясь зашагал по мокрой улице, усеянной опавшей листвой. Каждый раз после посещения следственного изолятора у меня неизменно появляется ощущение, что уж на этот раз я точно подцепил в его стенах палочку Коха.

Конечно, это лишь моё предубеждение, моя фобия. В изоляторе с этим очень строго: больные туберкулёзом содержатся и питаются отдельно от здоровых арестантов, и по теории вероятности легче заразиться в переполненном троллейбусе, чем в СИЗО. Однако вопреки всем здравым рассуждениям, после посещения СИЗО я сутки не могу избавиться от ощущения нечистоплотности, и сутки меня мучают фантомные боли в груди.

На очередном медицинском осмотре я рассказал об этом нашему терапевту. Сухонький старичок в белоснежном халате внимательно меня выслушал, укоризненно покачал головой и привычно закурил «Беломор».

– Если боитесь заболеть туберкулёзом, то, мой дорогой, им рано или поздно обязательно заболеете, – изрёк пожилой эскулап.

– Почему? – удивился я. – У меня что, предрасположенность к этому заболеванию?

– Нет у Вас никакой предрасположенности, – едко заметил медик, глядя на меня поверх очков выцветшими от старости глазами. – Но если будете об этом постоянно думать, то обязательно беду на себя накличете! Вот, помню, как на фронте было: если боец до начала атаки начинал ныть, то, как правило, этот бой для него становился последним. А вот если солдат перед боем начинал крыть матом и неприятеля и своё начальство, и по команде «в атаку» на бруствер вылезал злой, как чёрт, то такого бойца «безносая» сама сторонилась! Вот я сорок лет курю и ни о чём таком не думаю! – и он для пущей наглядности сунул мне под нос тлеющий окурок. – И при этом я точно знаю, что умру не от рака и не от туберкулёза, тем более что в моих просмолённых лёгких ни один микроб не выживет.

– Простите за бестактность, – перебил я словоохотливого медика. – Вы действительно знаете, когда и от чего умрёте?

– Когда – не знаю, – выдохнул он клуб голубоватого дыма. – Надеюсь, что не скоро, но умру я от сердечной недостаточности. Сердце у меня одно, а вас, больных, ой как много! А чтобы больной выздоровел, надо ему частичку собственного сердца отдать, это уж как водится! И вот когда отдавать будет нечего – я помру!

– А по-другому никак нельзя? – произнёс я неожиданно осипшим голосом.

– Не знаю, – как-то вяло ответил мой собеседник и загасил в блюдце окурок. – Может быть и можно, только я по-другому не умею!

Вспоминая этот разговор, я невольно подумал о том, что каждое дело, которое мне поручает начальство, отнимает у меня частичку меня самого – самые животрепещущие частицы моей души, километры нервов и много-много здоровья.

– А может, надо жить как-то иначе? – спросил я сам себя, продолжая брести по мокрой от дождя аллее и любуясь багряными клёнами.

Отвечать на собственный вопрос не хотелось, потому что в глубине своей грешной души я точно знал: иначе я, так же как и мой знакомый доктор, жить не смогу. Не смогу, потому что не знаю, как заниматься любимым делом вполсилы: вполсилы любить и ненавидеть, рисковать жизнью наполовину. Я привык: если дышать, то полной грудью, если бить, так наотмашь, а если пить, то до дна, невзирая на объём посуды и крепость напитка. Наверное, я максималист, точнее, максималист с авантюрной начинкой, а может быть и наоборот! Это уж как кому нравится.

Одна из моих подружек как-то сказала, что я не женюсь, потому что эгоист. Вот с этим я категорически не согласен: если я полностью отдаюсь работе, то не значит, что это я делаю на потребу собственному эго. Не женюсь я, потому что ещё не встретил и не полюбил ту единственную и неповторимую, которая волей небес предназначена мне одному.

Два идущих навстречу громко разговаривающих кавказца прервали полет моих мыслей и вернули на грешную землю. То, что я узнал от Усманова, заставило меня по-новому взглянуть на ход нашего расследования. Меня и раньше не покидало ощущение, что наши с Бариновым хитрости для Таненбаума не являются секретом, и сам я в этом деле как одинокий игрок на залитом светом прожекторов хоккейном поле. Каждый мой жест, каждое обманное движение ни для кого не является обманом и все мои секреты – это секреты Полишинеля. Луч прожектора следует за мной неотступно, а в последнее время мне кажется, что я сам иду за лучом: меня элементарно направляют туда, куда нужно им или ему, но никак не мне.

– Надо выйти, исчезнуть из-под наблюдения, – мысленно приказал я себе. Приказать легко, а вот как реализовать это практически?

Вдруг послышался вой милицейской сирены, и через мгновенье из-за поворота на большой скорости вылетела ярко-красная, как пожарная машина, иномарка с густо тонированными стёклами. Всё, что происходило дальше, отпечаталось в моем мозгу, словно замедленное кино. Я видел, как водитель иномарки отчаянно пытался вписаться в поворот, и как машина на мокром асфальте, не слушаясь руля, пошла юзом в сторону автобусной остановки, на которой толпилась стайка девочек-первоклашек с огромными белыми бантами в волосах и яркими ранцами за спиной.

Я видел, как они, перепуганные, глядя широко раскрытыми глазами на несущуюся на них боком машину застыли от страха на месте, и как стоящий рядом с остановкой бетонный столб принял страшный по силе удар на себя. От удара автомобиль согнуло вокруг покосившегося столба как канцелярскую скрепку, через мгновенье раздался громкий хлопок и покорёженный автомобиль загорелся.

Пламя быстро охватило машину, и было ясно с первого взгляда, что проявлять героизм и соваться в костёр нет никакого смысла, потому что выживших в автомобиле нет. В это мгновенье воздух прорезал крик перепуганных детей, который странным образом в унисон совпал с воем милицейской сирены.

Мигая разноцветными огнями, милицейский «форд» лихо вылетел из-за поворота, и, резко погасив скорость, выкатился к автобусной остановке. Из автомобиля выскочили два милиционера, один из которых схватился за рацию, а второй с огнетушителем рванул к горящим останкам иномарки. Опорожнив в пламя содержимое огнетушителя, он вернулся к напарнику.

– Бесполезно! – прокричал он. – Вызывай пожарных! И, немного помедлив, добавил: «И труповозку тоже»!

Напарник кивнул и стал торопливо бормотать в рацию.

Я стоял у него за спиной, и из обрывочных фраз понял, что сотрудники милицейского экипажа преследовали красную иномарку, за рулём которой была пьяная молодая женщина, а на заднем сиденье спал её нетрезвый бой-френд. Пять минут назад её остановили на посту ГАИ, но после того, как хмельная красавица поняла, что «договориться» с сотрудниками ГАИ не удастся, она решительно утопила педаль газа и рванула с места.

Я расслышал фамилию погибшей, которую дежурный по рации сообщил инспектору, успев за время погони «пробить» по компьютеру данные на владельца автомобиля. Погибшую девушку звали Вероникой Судзиловской. Имя было мне незнакомо, но оно дало сознанию какой-то толчок, кратковременный, как искра, импульс, после которого что-то в моей душе повернулось, и я начал играть не по правилам.

Покачиваясь, словно пьяный, я подошёл к горящему автомобилю и стал на колени. Милиционеры среагировали быстро и под крики зевак оттащили меня в сторону. Однако за мгновенье до этого я успел сорвать с шеи цепочку и бросить в огонь.

– Слышишь, придурок! Ты что в огонь бросил? – сняв фуражку и утирая пот со лба, спросил сержант. Стоя на коленях с поникшей головой, я упорно молчал.

– Я тебя, идиот, спрашиваю! – повысил голос слуга закона. – Ты что в огонь бросил?

– Оставь его, Федоренко, – приказал ему лейтенант. – Видишь, он не в себе, да и что он мог бросить? Не гранату же?

– Да нет, не гранату, – подтвердил Федоренко. – Там что-то на цепочке было.

– Кольцо, – подал я голос.

– Чьё кольцо? – не понял лейтенант.

– Её кольцо, Вероники, – пробубнил я, не поднимая головы. – Эту машину, – кивнул я в сторону костра, – я подарил ей три года назад. А через месяц после моего подарка она ушла! Оставила кольцо на туалетном столике, и ушла.

– Вы утверждаете, что за рулём была ваша жена? – переспросил лейтенант, который быстро «прокачал» сложившуюся ситуацию.

– Да, утверждаю. Моя жена – Вероника Судзиловская.

– Точно, Судзиловская! – подтвердил сержант. – Мне сейчас эту фамилию по рации дежурный сообщил. Всё ясно!

– А мне не очень, – завёлся лейтенант. – И зачем это Вы, гражданин, обручальное кольцо в огонь бросили? Это что за обряд такой? Вы, случаем, у психиатра на учёте не состоите?

– Я три года носил её кольцо на груди, как талисман! Всё мечтал, что мы помиримся, станем жить опять вместе, и я ей кольцо верну. Вот, дождался!

– Складно поёшь, – недоверчиво произнёс лейтенант. – Только мне кажется очень подозрительным, как это ты вдруг оказался на месте ДТП, в котором по странному стечению обстоятельств погибает твоя бывшая жена.

– Нет здесь ничего странного, – быстро сориентировался я. – Мы договорились с ней встретиться, и что она меня подберёт на этой остановке.

– И она к тебе на встречу отправилась со своим хахалем? – встрял сержант.

– Про её парня я ничего не знаю. Мы с ней к нотариусу должны были ехать, жилплощадь делить.

В ответ лейтенант только шумно выдохнул и махнул на меня рукой.

– Сейчас «Скорая помощь» подъедет, – сообщил сержант Федоренко. – Может, его на обследование послать?

– С какого хрена его обследовать? – окрысился лейтенант. – Он что, пострадавший, или участник ДТП? Нет? Тогда пускай катится на все четыре стороны! Криминала за ним нет, а его семейные дела – это его личная головная боль!

В это время с воем подъехала пожарная машина, и пожарники, сноровисто размотав брезентовые рукава, принялись тушить то, что осталось от Вероники Судзиловской, её парня и подаренной несчастным мужем машины. Обо мне все тут же забыли, и я рванул за угол, к ближайшему банкомату: успеть снять деньги со счёта до того момента, как зафиксируют мою смерть.

* * *

Если кто-то не знает, то поверьте мне на слово: быть мёртвым очень удобно. После смерти с вас снимается вся ответственность. Ну, какой со «жмурика» спрос? Да никакого! Все его прегрешения списываются автоматически. Как пел незабвенный Владимир Семёнович Высоцкий:

«Обо мне невеста отрыдает честно!

За меня ребята отдадут долги»!

Долгов, кроме как перед Родиной, у меня нет. Ради неё я этот спектакль и затеял. Друзей и невесты, по большому счёту, тоже нет. Есть подследственные, знакомые, коллеги по работе, целый сонм юных морально нестойких прелестниц, а вот друзей, оказывается, нет. Я где-то читал, что одиночество – удел настоящих профи. Возможно, это действительно так, но как-то нехорошо получается, даже обидно! Выходит, что и за гробом идти некому, и доброе слово перед последним салютом произносить будет только мой начальник, да и то по казённой необходимости.

Впрочем, Катенька Воронцова возможно и прольёт пару горючих слезинок, но что-то мне подсказывает, что утешится она быстро. Ну да бог с ними со всеми, как-нибудь переживу! Точнее, уже пережил. Комплексовать и мучиться – удел живых, а я ныне пребываю в «Стране Теней». Однако даже у покойника, особенно такого, как я, есть обязательства.

С того момента, как я бросил в горящий автомобиль свой офицерский жетон с личным номером, который, кстати, не горит и не плавится, я автоматически выпал из списка живых. Впрочем, до времени «Ч», когда милицейские криминалисты среди пепла и праха в виде фрагментов обугленных человеческих костей обнаружат мой офицерский жетон и примут решение, что вторым погибшим при аварии был полковник ФСБ Каледин, у меня есть реальная возможность подготовить почву для закрепления этой версии.

После того, как я благополучно опустошил банкомат, сняв всю имевшуюся у меня на счету наличность, я вынул из сотового телефона сим-карту и раздавил её каблуком. Такая же участь постигла сотовый телефон и банковскую карту «Visa».

Всё! Теперь электронным способом меня отследить невозможно. Дальше необходимо организовать свидетелей, которые бы под присягой показали, что накануне моей безвременной кончины лично видели, как я садился в автомобиль красного цвета. Это несложно, надо только иметь терпение. Москва – город современный, и чего-чего, а уж иномарок в нём хватает!

Я занял позицию на обочине шоссе, которое примерно километр никуда не сворачивало, и меня было видно издалека. Минут двадцать стоя на обочине, я внимательно вглядывался в поток машин, пока не показался автомобиль красного цвета иностранного производства. По моим расчётам, свидетели вряд ли запомнят марку машины, так как всё их внимание будет обращено на цвет, поэтому подыскивать автомобиль один в один, нет необходимости.

Я просемафорил зажатыми в руке купюрами и нужная мне иномарка, как ручная, подъехала к бетонному бордюру. С водителем, франтоватым пареньком, мы сговорились быстро. Парень не прочь был подзаработать, поэтому через полчаса мы въехали в элитный посёлок «Алые паруса» и покатили прямо по центральной улице – улице Роз, к корпусу 3А, где расположена моя квартира. Когда я был жив, моим мимолётным подружкам очень нравился её номер – 69, который они расценивали как добрый знак предстоящих любовных утех.

Выйдя из машины возле своего подъезда, я специально задержался подольше, оговаривая с водителем условия оплаты, если последний согласится подождать. Нужно, чтобы как можно больше жильцов запомнили меня в последний день моей жизни рядом с красной иномаркой. Водителя никто из них видеть не мог, поэтому их будущие показания должны звучать примерно так: «Своего соседа Кантемира Каледина я последний раз видел (или видела) такого-то числа, примерно около 11 или 12 часов (точно не помню). Он вышел из подъезда с большой спортивной сумкой в руках, после чего сел в поджидавший его красный автомобиль. Марку автомобиля и номер назвать не могу, но помню, что машина была иностранного производства».

Из подъезда я вышел покачиваясь, с большим армейским баулом в руке, в недрах которого имелся необходимый минимум для перехода на нелегальное положение. Возле машины я споткнулся, и дверцу открыл со второй попытки. Пусть думают, что в машину я сел пьяным. Во время поездки я должен заснуть на заднем сиденье и смерть моя должна быть лёгкой, можно сказать, незаметной.

Интересно, поверит ли во всю эту историю Баринов? Этого на мякине не проведёшь! Хотя с первого взгляда вроде бы всё логично и укладывается в созданный мной образ плейбоя и гуляки. Однако старый лис в генеральских погонах вряд ли поверит в банальное дорожно-транспортное происшествие. Наверное, покрутит в руках мой закопчённый офицерский жетон и назначит проведение дополнительных экспертиз. Даже если он раскусит мой хитроумный план – не страшно. Он всё просчитает и поймёт. Возможно, меня будут искать, и возможно даже найдут, но в контакт со мной вступать не будут. Лично я поступил бы именно так. Главное, что для всех остальных, включая моего заклятого «друга» Таненбаума, я мёртв.

Когда я сел в машину, водитель на меня подозрительно покосился, но ничего не сказал.

– На Казанский, – отдал я распоряжение и откинулся на подушки заднего сиденья.