Глава 1. Без гарантии на успех

Вот уже месяц, как я живу на нелегальном положении. Если быть юридически точным, то я вообще-то не живу: месяц назад я погиб в банальном ДТП. В день имитации своей смерти я прервал все контакты с миром живых и ушёл в подполье. Сделал это я не для остроты ощущений, а с целью уйти из-под негласного контроля.

Накануне моей безвременной кончины меня не покидало ощущение, что за мной постоянно следят, и что с момента, когда мне поручили вести дело Таненбаума, из нашей «конторы» идёт утечка информации. Возможно, сведенья «утекали» и раньше, но остро это я почувствовал только когда занялся поисками таинственной личности по фамилии Таненбаум.

Я понимал, что противник играет со мной, как кошка с мышкой: ему нечего опасаться, так как обо мне он всё знал, мои ходы у него заранее просчитаны, записаны, и вероятней всего конец игры для меня был бы таким же трагичным, как и для несчастной мышки. Поэтому не стал дожидаться печального финала, и самовольно вышел из игры. Я ушёл тихо, нестандартно, к большому удивлению, а может быть и к сожалению моего непосредственного начальства и вопреки написанному Таненбаумом сценарию. Моя неожиданная смерть спутала ему планы, а это значит, что он вынужден перестраиваться и проявлять активность, что повышает его шансы «засветиться» перед компетентными органами.

Я же продолжу заниматься тем, чем и занимался при жизни: поиском злого гения современности, но уже без его контроля.

Вот такой мой план: рискованный и без всякой гарантии на успех. По большому счёту, не план, а самая настоящая авантюра, с попыткой реализации в надежде на русское «авось»! Авось кривая куда-нибудь да вывезет! Авось из этого что-то получится! Пусть надо мной смеётся старый лис Баринов и подобные ему умники, которые зубы сточили на оперативной работе, но я интуитивно, вопреки всем правилам и инструкциям, чувствую, что получится! Должно получиться! Иначе какой я тогда в президентской колоде козырь? Как какой? К сожалению – последний!

В последний день своей легальной жизни на красной иномарке я приехал на Казанский вокзал, после чего «зайцем» на электричке умудрился добраться до Тулы. На такие ухищрения мне пришлось пуститься, чтобы не «засветиться» при покупке билета и не «воскреснуть» раньше времени.

В частном секторе у одинокой старушки я снял маленькую, но чистую комнату, где и прожил целую неделю.

В свободное от осмысления роли спасителя Отечества время я посещал местную рюмочную «На посошок», где каждый раз был сильно пьян, чрезвычайно щедр и, как говорится «свой парень в доску». После третьего визита в это питейное заведение мне повезло: на лице у меня остался синяк, а на руках паспорт на имя гражданина РФ Токарева Василия Григорьевича, тридцатилетнего уроженца села Юрзовка Волгоградской области.

С Василием Григорьевичем, который месяц как «откинулся» из мест не столь отдалённых, мы сначала выпили, потом поскандалили, потом набили друг другу морду, после чего нам сам бог велел выпить на мировую и разойтись в разные стороны. В пылу сражения и братаний Василий Григорьевич, проходивший весь лагерный срок под кличкой «Дрыщ», не заметил, как его новенький паспорт перекочевал ко мне в карман.

Если верить новому знакомому, то зиму он намеревался коротать у родной тётки в Туле, а весной перебраться в Астрахань, где предполагал жить и работать сторожем на бахче.

Из этого я сделал вывод, что паспорт ему понадобится нескоро. Даже после обнаружения пропажи документа Василий Григорьевич ещё долго будет тянуть с его восстановлением, так как местное отделение полиции Дрыщ очень не любил, и, видимо, сотрудники ОВД платили ему той же монетой.

Переклеить фотографию на паспорте для меня было делом десяти минут. Обеспечив себя документами, я стал больше уделять внимание внешности: отросшие волосы сменили аккуратную офицерскую причёску, а на лице я отпустил «шкиперскую» бородку, после чего созданный мной образ явил из себя нечто среднее между свободным художником-авангардистом и подающим надежды молодым физиком-ядерщиком.

В таком оригинальном виде, да ещё с чужим паспортом, я вернулся на свою малую родину – в Москву!

Москва при встрече с вновь обретённым сыном всплакнула холодным октябрьским дождём и руками многоликой, вечно спешащей куда-то толпы, крепко по-матерински прижала меня к гранитной облицовке Казанского вокзала.

Пережидая непогоду, я укрылся под сводами железнодорожного буфета, где, согреваясь мутным, но горячим кофейным напитком, мысленно оттачивал детали своего стратегического плана. Именно здесь, возле потёртой буфетной стойки, судьба-злодейка и свела меня с Аделиной.

Аделина была квалифицированным работником общепита и находилась в том нежном сорокалетнем возрасте, когда девушка уже созрела для любви, а любви, как назло, и нет! Нет любви, хоть криком кричи, что, впрочем, Аделина по ночам и делала, лёжа в холодной девичьей постели.

Если верить самой Аделине, то до получения московской прописки она носила простое русское имя Авдотья и жила где-то под Рязанью неспешной жизнью довольной всем провинциалки. Так бы и прожила свой бабий век Авдотья в затерянном на Среднерусской возвышенности ничем не примечательном рабочем посёлке, но однажды чистым июльским утром почтальонка Глафира вручила ей письмо из известной юридической конторы. В письме незнакомые люди официально уведомляли госпожу Веселкову Авдотью Никифоровну в том, что после смерти её двоюродной бездетной тётки она, как законная наследница, получает в своё полное распоряжение однокомнатную квартиру в Марьиной Роще.

Счастливая наследница тут же собрала в чемоданчик своё барахлишко и, не мешкая, перебралась на новое место жительства. Через пару лет работы в сфере железнодорожного общепита бойкая рязанская девушка пробилась из официанток в буфетчицы. По-видимому, тогда-то и произошло превращения невзрачной провинциалки Авдотьи в городскую стерву по имени Аделина.

Мы встретились с Аделиной взглядами, когда я доедал пирожок с капустой и допивал второй стакан мутного кофейного напитка. В её взгляде было столько нерастраченной любви и нежности, что я едва не подавился. Глядя на меня, Аделина призывно облизнула полные губы и, подавшись вперёд, навалилась переспелой грудью на буфетную стойку.

– Девушка! – с придыханием обратился я к сорокалетней соблазнительнице. – Вы не подскажете, у кого можно комнату снять, чтобы не очень дорого и чтобы не очень далеко от центра?

На какое-то мгновенье Аделина прикрыла печальные, как у недоеной коровы, глаза, вслушиваясь в обертоны мужского голоса, потом широко распахнула ресницы, и вибрирующим от волнения голосом произнесла: «Командировочный»?

– Да вроде того, – выдохнул я, наклоняясь к её предательски зардевшемуся лицу.

– И надолго?

– Это уж как дела пойдут! Может, на месяц, может на два.

Аделина снова занавесила печальный взгляд накладными ресницами. Это, конечно, не тот беспроигрышный вариант, о котором она еженощно молила Деву Марию в надежде на её добросердечность и женскую солидарность, но сейчас два месяца рядом с молодым и к тому же очень даже привлекательным мужчиной казались одинокой буфетчице вершиной женских мечтаний.

– Есть один вариант, – с приятной хрипотцой произнесла ударница московского общепита и судорожно сжала в ладони плохо промытый гранёный стакан. – Да вот не знаю, подойдёт ли он тебе?

– А вот с этого места, пожалуйста, поподробней! – воскликнул я с показным энтузиазмом и придвинулся к моей спасительнице настолько близко, насколько позволяла буфетная стойка.

– Квартиру я тебе сдать не могу, сама обретаюсь в однокомнатной, но если ты не капризный, могу сдать угол. Это, конечно, не совсем удобно, зато бесплатно! К тому же я работаю посменно, и меня часто дома не бывает.

– На счёт оплаты я, кажется, ослышался. Это как так, бесплатно? – удивился я и словно бы случайно коснулся женской руки.

– Да нет, ты не глухой, – задушевно произнесла женщина и поощрила мои мужские ухищрения понимающей улыбкой. – Плату, конечно, с тебя я брать буду, но не деньгами. Я женщина одинокая, и в доме мужской руки не хватает! Ну, в смысле где-то гвоздь в стену вбить надо, или там, скажем, кран починить. Справишься?

– Такой расклад меня устраивает, только, если Вы не возражаете, я буду жить без прописки. Очень не хочется командировочные возвращать, а насчёт гостиничного чека я договорюсь.

– Да мне, собственно говоря, по барабану! – тонко заметила будущая квартирная хозяйка. – Если ты мужик непьющий, то живи и без прописки. Я ведь не миграционный инспектор и не участковый.

– Это Вы верно заметили: человек я малопьющий, но сегодня новоселье отметить не помешает, – прошептал я ей в розовое ушко.

– Ладно! – согласилась Аделина, окидывая меня внимательным взглядом. – Отметим. Через час у меня смена заканчивается, поедем ко мне, там и отметим.

Квартира новой знакомой была просторной, но отсутствие хозяина действительно чувствовалось. В глаза сразу же бросился старый неработающий дверной звонок.

– А кому надо, тот и без звонка до меня достучится, – пояснила Аделина, поймав мой выразительный взгляд. – Да и не ходит никто ко мне, разве что соседка за солью раз в полгода забредёт, – добавила она, продолжая бороться с замком. – Вот зараза! Опять заедать начал!

– Странная штука – жизнь! – удивлялся я, садясь в старенькое продавленное кресло. – Вот, например, Вы, Аделина – женщина привлекательная, можно сказать, аппетитная, а ни замок, ни звонок починить некому.

– Да тут не только звонок ремонта требует, – глубоко вздохнула хозяйка квартиры и стала разгружать сумку с провизией. – По-хорошему вся квартира в ремонте нуждается! А вот то, что я одинокая, то об этом я вас, мужиков, спросить должна. Какого рожна вам, кобелям, ещё надо? Сам ведь говоришь, что я баба привлекательная, – при этом Аделина выразительно качнула выдающимся бюстом. – А вот приманить никого не могу!

К моему удивлению, Аделина оказалась неплохой хозяйкой и через полчаса мы сидели с ней за накрытым столом и я, вдыхая аппетитные запахи приготовленных ею блюд, честно говоря, был близок к тому, чтобы предложить ей руку и сердце, хотя бы на время совместного проживания.

– Тебя-то хоть как зовут, гость дорогой? – наливая из графина водку, мимоходом поинтересовалась хозяйка.

– Василием, – ответил я, стараясь поймать на вилку ускользающий от меня маринованный рыжик. – Паспорт показать?

– Покажи! – неожиданно потребовала обделённая мужским вниманием буфетчица.

Я достал из нагрудного кармана паспорт и небрежно бросил на стол:

– Смотри!

Аделина беглым взглядом проверила все записи и с нескрываемым удовлетворением вернула документ мне.

– Надо же, да ты ещё и военнообязанный! – восхищённо произнесла она.

– И к тому же холостой! – добавил я. – Тебя ведь это интересовало.

– Да ещё и сообразительный, – подытожила Аделина, протягивая полную рюмку водки. – Давай, сообразительный, чокнемся и выпьем.

– Давай, – легко согласился я. – А за что пьём?

– Так за знакомство! – глядя мне прямо в зрачки, предложила знойная женщина.

– Ну, тогда со свиданьицем, – подыграл я ей и лихо опрокинул рюмку в рот. Холодная водка сначала обожгла пищевод, а потом тёплым ручейком растеклась по венам.

– Закусывай! – скомандовала собутыльница и пододвинула тарелку с горячим.

– Пахнет аппетитно, – заявил я, с удовольствием втянув в себя запах приготовленного мяса. – А как называется сей деликатес?

– Телятина с овощами, приготовленная на пару, – без запинки произнесла Аделина, и я без труда догадался, чем одинокая женщина заполняет длинные зимние вечера. Мясо было действительно вкусным: сочным и нежным, а гарнир приготовлен так умело, что каждый входящий в него ингредиент сохранял первозданный овощной вкус.

– Да ты, оказывается, мастерица, – похвалил я её и ухватил графин за горлышко. – Давай по второй накатим!

– А давай! – махнула рукой мастерица и пододвинула свою рюмку. И мы «накатили», потом ещё по одной, потом ещё и хотя закуска была отменной, водка медленно, но верно делала своё коварное дело.

Проснулись мы с Аделиной на следующий день поздно, причём лёжа полностью обнажёнными в её девичьей постели, которая представляла собой полноценную двуспальную кровать. Вокруг нашего брачного ложа в живописном беспорядке были разбросаны предметы нашей с Аделиной одежды.

– Ну, ты, парень, и хват! – то ли с осуждением, то ли с затаённым восторгом произнесла Аделина, поглаживая себя по пышной груди. – Добился-таки своего: затащил невинную девушку в койку!

– Насчёт того, что затащил, не отрицаю, – расчёсывая пятерней волосы, согласился я. – К тому же ты сама сказала, что на полу будет неудобно, а вот насчёт того, что я повинен в утрате твоей невинности, здесь бы я поспорил.

– Не заморачивайся! – усмехнулась сорокалетняя девушка. – Насчёт невинности я так, для красного словца. Соку хочешь?

– Лучше пиво.

– Будет тебе и пиво! В холодильнике есть и чешское, есть и родное «Жигулёвское». Ты что предпочитаешь?

Пока я ополаскивал горящее нутро холодненьким «Жигулёвским», Аделина накинула лёгкий халатик и сноровисто прибрала остатки вчерашнего пиршества.

– Я не помню, ты вчера говорила, когда тебе на работу? – невинно поинтересовался я.

– До этой темы мы с тобой вчера как-то не успели дойти, потому что ты настоял на тайском массаже.

– И кто кого массировал?

– Трудно сказать, но мне понравилось. Тебе-то самому на работу надо? Если Москву плохо знаешь, то я и подсказать могу.

– Я человек командировочный, – серьёзным тоном произнёс я, делая очередной глоток горьковатого напитка. – Поэтому день отъезда и день приезда засчитываются, как один день. Сегодня могу повалять дурака, а вот завтра надо в одну хитрую организацию смотаться.

– А ты по жизни чем вообще занимаешься, командировочный? – осведомилась напарница ночных утех, подавая мне брюки.

– Работаю, – без запинки ответил я, лихорадочно решая, кем бы я мог работать в городе-герое Туле.

– Это понятно, что не бомжуешь, – согласилась Аделина. – Одёжка на тебе приличная, да и сам ты мужик лощёный. Наверное, в начальниках ходишь?

– Я работаю на заводе, – понизив голос, произнёс я серьёзным тоном. – На знаменитом Тульском оружейном заводе.

Судя по всему, упоминание об оружии на женщину произвело впечатление.

– А работаю я там ведущим инженером-конструктором. – гордо произнёс я очередную ложь, чем окончательно «добил» Аделину. – Сама понимаешь, что большего я тебе сказать не могу, а куда мне идти и когда, я сам знаю, потому как учился я в Москве, и город мне хорошо знаком.

– Ну-ну, – только и произнесла хозяйка, и с обиженным видом удалилась на кухню, откуда через минуту донёсся шум воды в раковине и позвякивание посуды.

После обеда Аделина ушла на работу на Казанский вокзал. Я, оставшись в квартире один, решил свободное время употребить с пользой.

Для начала я сходил в ближайший супермаркет, где приобрёл набор инструментов и новый электрический звонок, нашпигованный щемящими душу мелодиями из старых советских кинофильмов.

С установкой звонка и его подключением я справился быстро, а вот с замком вышла незадача. Аделина оставила мне от входной двери второй экземпляр ключа, которым я и попытался разработать механизм замка, но ключ в замке заклинило напрочь, поэтому срочно пришлось вызывать дежурного слесаря. Прибывший по вызову мастер был с похмелья и явно не в духе, но после презентованной мной бутылки пива и небольшого вознаграждения ожил и живо взялся за починку замка.

– Ты хозяин, как хошь, а замок нужон новый! – авторитетно заявил он после того, как вынул из замочной скважины ключ, а сам механизм замка извлёк из двери. – Здеся шкурка выделки не стоит, – пояснял он, тыча заскорузлым пальцем в пружину замка. – Не пойдёт он, потому как заржавел вовсе. А заржавел он по двум причинам: во-первых, механизм хоть изредка смазывать надо, а во-вторых, судя по ржавчине, им не пользовались долго.

– Как долго? – удивился я. По моим расчётам, Аделина должна была им пользоваться не менее двух раз в сутки.

– Может, месяц, – задумчиво поскрёб небритый подбородок мой собеседник. – А может, и более. Ведь тут как посмотреть…

Дальнейшее разглагольствование слесаря я пропустил мимо ушей, и дал ему денег на покупку нового замка, пообещав премию за скорость в виде недорогой бутылки водки. Мотивация оказалась более чем действенной: уже через час в двери стоял новенький замок, у меня на руках был набор ключей, а в руках слесаря – бутылка «злодейки с наклейкой». Как в таких случаях выражаются дипломаты: «Встреча прошла с обоюдной пользой, на высоком конструктивном уровне»!

Аделина вернулась домой поздно вечером и была сильно удивлена, когда её ключ не подошёл к замку.

– Вот спасибочки! – зарделась от удовольствия женщина, когда ситуация с моей помощью прояснилась. – Уж и не знаю, как Вас, инженер-конструктор, благодарить!

– Я ещё и звонок поменял, – похвастался я, напрашиваясь на очередной комплимент, и нажал на кнопку. Звонок отозвался ностальгической мелодией тридцатых годов из кинофильма «Весёлые ребята». На глазах у Аделины появились слезы.

– Кстати! – плавно перешёл я к мучавшей меня проблеме. – Слесарь сказал, что замок заржавел, так как им редко пользовались.

На лице женщины мелькнула растерянность, но она тут же взяла себя в руки:

– А чего ему не ржаветь, если меня в Москве, почитай, месяц не было! – быстро парировала Аделина. – Мамка у меня захворала, так я отпуск брала и к ней под Рязань ездила.

«Может, она и не врёт, – подумал я. – А если и врёт, то мне какое дело? Ну, не жила она в квартире пару месяцев, может и более, а обреталась где-то у очередного ухажёра. Потом она ему надоела, они рассорились, и Аделина вернулась домой. Вот и вся сказочка о ржавом замке и недоверчивом постояльце».

– Придётся опять праздничный ужин готовить! – притворно всплеснула руками женщина. – Заслужил, гость дорогой!

– Хочешь, я тебе помогу? – спросил я приглушённым голосом и, подойдя сзади, нежно обнял её за плечи.

Дальше произошло то, чего я никак не ожидал: Аделина развернулась ко мне лицом, крепко обняла за шею руками и ткнулась носом в плечо. Сначала я услышал тонкий комариный писк, который скоро перешёл в откровенное завывание, и моя рубашка на плече стала быстро намокать.

– Если бы ты знал, Васенька, как долго я ждала этих слов, – сквозь слёзы произнесла обделённая судьбой женщина, после чего, повысив амплитуду завывания на полтона, снова уткнулась зарёванным лицом в моё плечо.

В этот вечер мы с Аделиной постель не покидали, по причине чего обошлись без праздничного ужина.

– А есть совсем и не хочется, – выдал я очередную ложь, с тоской вспоминая приготовленную на пару телятину.

– Это, Васенька, потому, что мы с тобой любовью сыты! – промурлыкала довольная женщина и ещё плотнее прижалась к моему плечу.

Я, конечно, не имею ничего против такого меню, но желательно, чтобы в доме были и другие закуски.

 

Глава 2. Немного солнца в холодной воде

Вторая половина октября выдалась студёной, но солнечной. Лужи на тротуарах подёрнулись тонкой ледяной корочкой, и по утрам на пожухлых газонах серебрился иней. Небо внезапно просохло и отсвечивало холодной, я бы сказал, нездешней синевой. Сам не знаю, почему, но в этот день я неожиданно для себя поехал в Царицыно. Мне вдруг до боли, до сердечного спазма захотелось полной грудью вдохнуть сырой, пахнущий осенней листвой воздух, увидеть охваченные багрянцем клёны и, не разбирая дороги, вдоволь побродить по опавшей позолоте русского леса.

В общем, если отринуть лирику, мне захотелось побыть наедине с самим собой и принять мало-мальски приемлемое решение по проведению дальнейшего расследования. В шумной, вечно спешащей куда-то Москве мне бывает трудно сосредоточиться, поэтому в минуты душевного раздрая – конфликта души и тела, – если позволяет обстановка, я выезжаю за город, где пару дней живу у друзей на покинутой ими до весны холодной даче.

В такие дни я чувствую, как моя бедная измученная городским шумом и повседневными заботами душа, наполняется ощущением вселенского покоя. После чего решение, которое я долго и безнадёжно искал в суетном городе, приходит в моё сознание легко, словно само собой. Можете назвать это капризом избалованного цивилизацией горожанина, я же называю это возвращение к жизненным истокам.

В этот октябрьский день всё начиналось именно так, как я и задумал: холодное солнце светило в затылок, я полной грудью вдыхал насыщенный осенними запахами промозглый воздух и, не разбирая дороги, брёл наугад, с удовольствием разбрасывая ногами опавшую листву. Ноги сами привели меня к домику смотрителя, расположенному на берегу Царицынского пруда. Потоптавшись без цели на берегу пруда, я с завистью бросил взгляд на фасад аккуратного почти кукольного домика, окна которого светились тёплым по-домашнему уютным светом. Заглядывать в чужие окна – это как подглядывать чужую жизнь, поэтому я повернулся к домику спиной и стал кормить, подплывших к берегу серых уток заранее припасённой булкой.

Идиллическая картинка сразу сменилась на унылый осенний пейзаж, как только я услышал за спиной вежливое покашливание. Пару секунд я, как хороший актёр, держал паузу и лишь потом не спеша обернулся. В данной ситуации я мог это себе позволить: тот, кто кашлем предупреждает о своём появлении, вероломно со спины нападать не будет.

Позади меня в строгом длиннополом плаще с непокрытой головой стояла моя знакомая ведьма. Её черные без единой паутинки седины волосы были распущены по плечам, а на лице не было ни грамма косметики, отчего почитательница Кальмана выглядела усталой и постаревшей.

– Не знаю, почему, но я не удивлён Вашему появлению, – сказал я ведунье вместо приветствия.

– Это потому, что ты, юноша, подсознательно ждал этой встречи. Или я не права?

– Всё может быть, – ушёл я от прямого ответа. – Наверное, и Вы здесь не случайно оказались.

– Знамо дело, что не случайно, – охотно отозвалась Яга. – Но уж коли наши дорожки пересеклись, давай я тебе, юноша, в душу загляну, – и она поманила меня коричневой от старости рукой, напоминавшей куриную лапку. Я смело сделал шаг навстречу, и ведунья, цепко взяв меня пальцами за подбородок, заглянула прямо мне в зрачки. В этот самый миг она чем-то напоминала путника, который в жаркий летний день пытается отыскать воду на дне пересохшего колодца. Длилось испытание всего лишь несколько секунд, после чего ведьма отстранилась с весьма недовольным лицом.

– Неужели всё так плохо? – бодро, но с достаточной доли фальши поинтересовался я у Яги.

– Вижу! – с хрипотцой произнесла ведунья. – Вижу, что хотел ты врага своего обмануть, да только сам себя в обман ввёл: думаешь, что в тень ушёл, а по жизни стоишь на самом солнцепёке. Солнце глаза твои слепит, а спина неприкрытая осталась. Вижу женщину рядом с тобой, да только это не Катерина. Чужая она тебе, хоть и стоит от тебя близко. Опасайся её, потому как твоя беда у неё за плечами. Не той дорожкой ты, юноша, нынче ходишь, опасно это! Заплутаешь – назад не воротишься!

– Вы не поверите, уважаемая Ядвига Траяновна, но всё, чем я в этой жизни занимался, было крайне опасно для жизни и вредно для здоровья, – изрёк я с достаточной долей иронии.

– Надеешься, что и в этот раз повезёт? – усмехнулась Яга.

– Надеюсь, – кивнул я головой. – Привычка у меня такая: после выполнения задания оставаться если не совсем здоровым, то, по крайней мере, хотя бы живым.

Какое-то время мы стояли молча, потом ведунья тряхнула головой, словно сбрасывая наваждение, и, по-птичьи наклонив голову к плечу, задумчиво произнесла:

– Гляжу я на тебя, юноша, и никак понять не могу: смерть твоя от тебя далеко, но что-то тебя с миром мёртвых связывает. Нехорошо это! Дурной знак, уж поверь моему опыту.

– Это временное явление, – пошутил я. – У меня к вам просьба, Ядвига Траяновна!

– Говори, юноша! Если в моих силах, сама сделаю, если мне не подвластно, помощи попрошу.

– Да тут особо напрягаться не надо. Очень прошу Вас, если Катеньку в городе встретите, не говорите, что видели меня. Так надо! Для общего дела надо!

– Не о Катерине ты беспокоишься, – скривила тонкие губы Яга. – О большом человеке хлопочешь, хочешь от него беду отвести, А беда-то с ним завсегда рядышком ходит, только руку протяни.

– Я был бы Вам, Ядвига Траяновна, крайне признателен, если бы Вы ещё мне и на конкретного человека указали.

– Ишь ты, какой скорый! – взвилась колдунья. – Сам отыщешь, если захочешь. А коль не отыщешь, плохо вам будет.

– Кому это: вам?

– Да вам, людям! Всем достанется на орехи – и правым и виноватым!

– Вот этого я и опасаюсь, – со вздохом признался я. – Я даже не знаю, с какой стороны беды ждать, и что она собой представлять будет…

– А какая разница! – перебила меня Яга. – Беда – она и есть беда! К тому же в народе говорят, что беда одна по свету не ходит. Бредёт следом за ней Горе Луковое, и всякий, кто его повстречает, горькими слезами умывается.

– Я что-то об этом слышал, – горько пошутил я. – Вы бы, Ядвига Траяновна, мне лучше дельный совет дали, а то боюсь, как бы горькие слёзы кровавым плачем не обернулись.

В ответ ведьма с осуждающим видом покачала непокрытой головой.

– Вот вы, люди, всегда так! Ждёте от нас готовых решений! Ох, сильна у вас надежда на русскую халяву! Ох, сильна! Годы идут, а вы не меняетесь: всё продолжаете верить в меч-кладенец да молодильные яблоки. Нет у меня для тебя, юноша, подсказки, что знала – то тебе поведала, а чего не знаю, так врать не буду. Прощай! – и она, прихрамывая, зашагала по едва приметной тропинке в глубину Царицынского лесопарка.

– А спина-то у меня неприкрытая осталась, – машинально пробормотал я, глядя вслед удаляющемуся силуэту внучки Рыжебородого Ольгерда.

* * *

Вечером этого же дня я вернулся в Москву. Город встретил меня вечерней суетой, неповторимой какофонией из рассерженных всхлипов автомобильных клаксонов, истерического визга шин и недовольного ропота толпы. После девственной чистоты Царицынского парка смотреть на притаившиеся возле бордюров грязные ошмётки первого снега было особенно неприятно.

– Что-то ты, Васенька, сегодня какой-то сам не свой, – проворковала Аделина, когда я перешагнул порог нашего скромного жилища.

– Всё нормально, – пробормотал я в ответ, стягивая промокшие ботинки.

«Надо было обуть офицерские «берцовки». – запоздало сообразил я. – Тогда бы ноги точно не промокли!»

– Задумчивый ты какой-то.

– Это плохо?

– По мне так даже очень! Я на собственном опыте подметила, что когда мужик начинает задумываться, это не к добру.

– Это ещё почему?

– Мужик тогда начинает искать… как его? Всё время забываю… а, нет, вспомнила! Мужик тогда начинает искать смысл жизни! – на одном дыхании выдала сожительница. – Ищет он этот смысл, ищет.… Только все изыскания на практике сводятся к поиску новой бабы!

– Поразительно! – воскликнул я, не скрывая иронии. – В одном предложении ты умудрилась сконцентрировать всю сущность мужской философии.

– А философия твоя, что, как баня, на мужскую и женскую делится? – добила меня встречным вопросом Аделина.

– Я ноги промочил, – стал я канючить неожиданно для себя. – И промёрз сильно.

– Ноги – это плохо! – с видом знатока сделала заключение Аделина. – У мужика все болезни от ног: то у него «асфальтовая» болезнь – это когда ноги совсем не держат и мужик нетрезвым рылом в асфальт норовит зарыться, то опять же по пьяному делу к непутёвой бабе в дом заведут.

– А что значит болезнь «сердечная»? – пошутил я.

– А это значит стопроцентный триппер! – невозмутимо парировала Аделина и стала насыпать в тазик горчицу. – Давай, садись на табурет, – велела она. – Сейчас твои ноги парить будем. Ты мне живой и здоровый нужен.

Я сел на табурет и, как в далёком детстве, опустил ступни ног в горячую, остро пахнущую горчицей воду. От острого запаха заслезились глаза, и я, запрокинув голову, стал утирать слёзы руками. Откуда-то издалека доносился неторопливый говорок Аделины:

– Не плачь Васенька, не плачь! – ворковала женщина, подливая в таз горячей воды. – Терпи, инженер-конструктор! Дай только срок, я из тебя человека сделаю!

– Вот этого я как раз и боюсь! – процедил я сквозь зубы, так как вода в тазике из стадии «горячей» перешла в стадию «очень горячей».

– Обязательно сделаю! – настаивала владычица вокзального буфета. – Ведь ты сейчас кто?

– Так как я инженер-конструктор, можешь отнести меня к подвиду «техническая интеллигенция», – так же сквозь зубы произнёс я, продолжая опасливо коситься на старый вёдерный чайник, из которого Аделина подливала в таз горячую воду.

– Размазня, одним словом! – сделала заключение женщина. – Был у меня такой же интеллигент пару лет назад, только в очках и постарше тебя лет этак на десять. Очень он красиво о России говорил, особенно когда выпьет. Бывало, как бутылку осилит, то сразу и заголосит: «Нет больше России-матушки! Разменяли душу русскую на сивуху мутную да на бусы стеклянные! Повырубили вишнёвый сад! Надругались ироды над Русью православной»! – Говорит, а сам плачет. Ну и я с ним, как дура, за компанию. Поплакала я так дуэтом пару месяцев, а потом слезы утёрла и выгнала его.

– За что же такая немилость?

– Так ведь он, кроме как водку пить и за Россию страдать, ничего больше в жизни делать не желал. Вот я его и выгнала. Тяжело расставались, – вздохнула женщина. – До сих пор его прощальные слова помню: «Не меня ты, говорит, Аделина, выгоняешь! Ты, говорит, глупая женщина от совести своей избавляешься, потому как я в твоей жизни был… этим, как его… а, вспомнила: нравственным мерилом».

– И ушёл?

– Ушёл! Забрал из холодильника водку, жратвы на неделю, и ушёл. Я потом пару раз его случайно на митингах видела издалека, точнее, слышала, как он за поруганную Россию голосил. Одним словом – словоблуд! – махнула рукой Аделина.

– Ты тоже идейный, – сказала женщина и заглянула мне в слезящиеся очи. – Но ты другой! Ты плакать не будешь, ты скорее слёзы лить других заставишь, и ради неё ни себя, ни кого другого не пожалеешь.

– Ради кого?

– Да ради России вашей!

– Вашей? А у тебя, Аделина, есть другая Россия?

– Такой России, о которой на митинге кликушествуют, мне и даром не надо. Для меня Россия – это мой рабочий посёлок под Тверью, речка-невеличка, что под обрывом спряталась, перелесок берёзовый, через который батяня мой каждый вечер со станции после работы возвращался, дом-пятистенок, в котором маманя по праздникам пироги стряпала да гостей созывала…

– Хорошо говоришь, – перебил я поборницу русского образа жизни. – Да только живёшь ты сейчас не в своём рабочем посёлке, а в Москве, в Марьиной Роще, и, насколько я понимаю, съезжать обратно к речке-невеличке не собираешься.

– Это по глупости, – вздохнула Аделина. – От бабьей жадности. Мне ведь тоже кусочек своего женского счастья если не отхватить, то хотя бы отщипнуть хочется. Я, когда в Москву ехала, думала, что если в городе народу много, то значит и женихов больше, чем в нашем рабочем посёлке. А сейчас поняла, что и среди толпы мужиков можно быть одинокой. Так что мы с ней даже чем-то похожи.

– С кем это?

– Да с Россией: стоит она между Европой и Азией, словно красивая русская баба на перепутье, и куда податься – не знает, потому как нигде её не любят.

– И почему же не любят?

– А из зависти, Васенька, из зависти! У нас же так испокон веков ведётся: чем ты удачливее и счастливей, тем больше твоему счастью завидуют, тем больше у тебя недоброжелателей. Поэтому нас так долго в Общий рынок и не принимали. Куда ни кинь – кругом двойные стандарты.

– А про рынок и двойные стандарты ты откуда знаешь? – опешил я. Облик и словарный запас моей несравненной Ангелины никак не вязался с фразеологией политического обозревателя.

– Так из радио, Васенька. У нас на вокзале радиоточка круглосуточно работает, так за смену чего только не наслушаешься!

– И тебе завидуют?

– А как же. Конечно, завидуют. Вот хотя бы напарница моя, Тонька. Я ей про тебя рассказала, так она теперь, как смену передаём, обязательно про тебя спросит.

– И что же её интересует? – насторожился я.

– Да всё, Васенька! И кто ты такой, и откуда, и чего в Москву подался?

– И с какой такой стати незнакомая женщина вдруг так активно мной интересуется?

– Так из зависти, Васенька! Из обыкновенной бабьей зависти! Тонька – баба, как и я, одинокая, вот её чужое счастье и манит.

– А твоя Антонина не спрашивала тебя о том, спим ли мы с тобой вместе, и каков я в постели?

– Нет, об этом не спрашивала, – удивилась Аделина. – Хотя чего спрашивать, если и так понятно. Её больше интересовало, сильно ли ты водочку уважаешь, и что по пьяному делу языком треплешь.

– Тебе не кажется это странным?

– Что именно? – насторожилась женщина.

– Странно то, что одинокая женщина не интересуется у подруги, насколько её любовник хорош в постели, и при этом проявляет странное любопытство к тому, о чём я болтаю в пьяном виде?

– Действительно странно! – вытирая мокрые руки посудным полотенцем, согласилась Аделина. – На Тоньку это что-то не очень похоже.

– Плохо! – вздохнул я и вынул красные распаренные ноги из тазика. – Очень плохо!

– Чем же плохо, Васенька? – метнулась ко мне влюблённая буфетчица и стала тщательно вытирать мои ноги пушистым банным полотенцем.

– Плохо, что твоя подруга, по всей вероятности, работает на милицию, или на ФСБ.

– Как это работает? – в свою очередь опешила Аделина.

– Очень просто работает – негласно. В народе про таких, как твоя Антонина, говорят: стукачи!

– Ах, она, сучка! – воскликнула в сердцах женщина и от избытка чувств топнула ногой и упёрлась руками в крутые бока. – Мало того, что в буфете товар подворовывает, так ещё и «ментам» стучит!

– Теперь всё понятно, – сделал я заключение. – Твоя напарница попалась на воровстве, на этом её и завербовали.

– А зачем эта старая шалава «ментам» сдалась?

– Наивная ты, Аделина! Вокзал это, по твоему мнению, что?

– Вокзал – он и есть вокзал: паровозы всякие, электрички. В общем, ничего особенного.

– Вокзал, Аделина – это, прежде всего, люди! Сколько за смену через твой буфет людей проходит? Уйма! И все они разные, и все норовят в Москву прошмыгнуть, как школьник в кино без билета. Вот милицию и интересуют всякие подозрительные личности.

– Неужели террористы? – ахнула женщина.

– И террористы тоже, – кивнул я.

– Ты, Васенька, так обо всём этом говоришь, словно сам в «ментовке» работал.

– В милиции я не работал, – честно признался я. – Но об этом много читал в книжках про шпионов.

Это тоже было правдой. За время учёбы в Высшей школе ФСБ я прочёл массу специальной литературы по ведению и организации оперативно-розыскной деятельности.

– Мне, конечно, бояться милиции не стоит. Сама понимаешь: человек я положительный, законопослушный, и ни в чем предосудительном замешан не был, но бережёного бог бережёт, поэтому если она тебя попросит что-то разузнать про меня или что-то сделать…

– Уже! – тихо произнесла Аделина и от досады закусила губу. – Уже попросила, а я, дурочка, на её обещание повелась.

– И что же она тебя попросила? – спросил я, холодея от недоброго предчувствия.

– Понимаешь, Васенька, она мне на тебя погадать обещала. Ну, в смысле сойдёмся мы с тобой или мне дальше свой бабий век одной куковать. «Принеси, говорит, мне, Аделина, стакан, из которого он пил!» Ну, я и принесла. Аккуратно так упаковала в полиэтиленовый пакет, как Тонька велела, и принесла.

В этот самый момент я вдруг явственно услышал голос Ядвиги:

«Думаешь, что в тень ушёл, а по жизни стоишь ты на самом солнцепёке»!

– И когда это было? – сквозь зубы спросил я свою бестолковую сожительницу.

– Так дня через три, как ты у меня поселился, у меня с Тонькой о тебе разговор вышел. А на следующую смену я ей стакан и отнесла.

Значит, в милиции мои отпечатки пальцев со стакана уже «пробили», и выяснили, что подполковник ФСБ Каледин живее всех живых, о чём не преминули сообщить моему начальству. Значит, всё это время Баринов терпеливо ждал, пока я не потерплю фиаско и не вернусь с повинной в родные пенаты!

– И что же с нами, Васенька, после этого будет? – тоскливо заныла Аделина, догадавшись, что совершила в своей жизни очередную глупость.

– Будет то, что тебе твоя напарница нагадала: куковать тебе остаток жизни может, одной, может, вдвоём, но точно без меня, – зло процедил я сквозь зубы, и пошёл собирать походный баул.

Пока я торопливо бросал в баул вещи, в спину мне неслось тоненькое слёзное завывание, которое с каждой минутой крепло и повышало тональность, пока не перешло в громогласный плач с причитаниями.

«Талантливо рыдает, – мелькнула мысль. – Как по покойнику!»

На улице я достал сотовый телефон и позвонил в приёмную к Баринову. Мне ответил дежурный офицер.

– Прошу Вас соединить меня с генерал-лейтенантом Бариновым, – произнёс я казённым голосом.

– Кто его спрашивает? – поинтересовался дежурный равнодушно-вежливым тоном.

– Полковник Каледин.

– Прошу подождать.

Ждать пришлось не больше минуты.

– Полковник! – раздался в трубке хорошо знакомый скрипучий голос моего начальника. – Срочно приезжайте ко мне! Я думаю, нам с Вами есть о чём побеседовать.

Я ещё с минуту слушал в трубке тревожные короткие гудки, потом глубоко вздохнул и направился к ближайшей станции метро. На душе было муторно и немножко страшно. Я понимал, что ничего хорошего предстоящая встреча с начальством мне не сулит. Когда я задумывал свою операцию прикрытия, которая на деле оказалась чистейшей авантюрой, то намеревался вернуться в родную «контору» если не победителем, то хотя бы с хорошей дозой оперативной информацией по Таненбауму. Сейчас же я возвращаюсь подобно блудному сыну: неухоженный, с опущенными плечами и с показным покаянием на лице. Только, в отличие от библейского персонажа, рассчитывать на прощение строгого родителя не приходится.

«Интересно, что предпримет Баринов? – мелькнула в голове шальная мысль. – Объявит о неполном служебном несоответствии или понизит в звании? Эх, недолго пришлось красоваться полковничьими звёздами!»

Когда я входил в метрополитен, в голове почему-то крутилась строчка из некогда популярной песни. «Полковнику никто не пишет!» – напевал тихонько я, пробираясь через толпу потенциальных пассажиров к вагону метро. Народ к концу рабочего дня от усталости стал менее учтив, поэтому без всякого стеснения пинал меня и мой походный баул коленками.

– Полковника никто не любит! – бормотал я, яростно работая в ответ локтями. Наконец удалось протиснуться в вагон, я с облегчением вздохнул и пристроил баул возле торца сиденья, около самой двери.

Ехать предстояло минут двадцать, поэтому чтобы скоротать время, я стал играть в свою любимую игру, которую ещё в курсантские годы в шутку назвал «Ху есть Ху». Суть её состояла в том чтобы, выбрав объект для наблюдения и используя дедуктивный метод знаменитого сыщика, а также полученные в высшей школе ФСБ знания, попытаться определить с достаточной долей вероятности профессию, образование, привычки и социальное положение незнакомого человека.

Моё внимание привлекла девушка примерно 20–25 лет. Незнакомка находилась довольно близко от меня, поэтому, несмотря на то, что вагон был забит под завязку, я смог её хорошенько рассмотреть. Девушку можно было назвать симпатичной, если бы не её нос. Это был не маленький аккуратный носик московской ветреницы, это был нос, который имел заметную в районе переносицы горбинку и слегка нависал над верхней губой. В этот момент я вдруг понял, чем именно привлекла меня девушка. Меня зацепило едва заметное несоответствие созданного ею образа. Модно одетая крашеная блондинка имела типичные черты уроженки Кавказа.

Приглядевшись, я понял, что на голове девушки надет парик. Это, конечно, сугубо личное дело – носить парик или выставлять напоказ свои волосы, но что-то раньше я за «лицами кавказкой национальности» такой причуды не замечал. И макияж: он был слишком ярким. Девушка, воспитанная в строгости, а по-другому в кавказских семьях девочек не воспитывают, вряд ли с таким макияжем показалась бы на людях. Значит, её заставили ярко накраситься, надеть парик, и в таком виде выйти в город.

Спрашивается: зачем? Возможно, чтобы избежать встреч с московской милицией, возможно у неё нет регистрации, возможно…

Дальше я додумать не успел, так как в этот момент девушка повернулась, нашла кого-то глазами в толпе и едва заметно кивнула головой. Я попытался отследить траекторию её взгляда, и с удивлением обнаружил на задней площадке вагона ещё одну девушку в белом парике, таком же сером незастёгнутом плаще, с явными признаками беременности. По странному стечению обстоятельств, стоящая рядом со мной девушка тоже была беременной. Под расстёгнутым плащом заметно обозначился округлившийся животик. Вот только вела она себя не как будущая мама: живот выставляла вперёд, не пытаясь защитить от толчков и грубых прикосновений пассажиров.

Я и раньше замечал, что беременные женщины подсознательно оберегают плод внутри себя, закрывая живот руками, и для поддержания равновесия отклоняют корпус назад. Девушка, которую я в тот момент «разрабатывал», корпус не отклоняла, плод руками не закрывала, и плечи её были безвольно опущены.

В этот момент незнакомка посмотрела на меня чёрными глазами, и я от неожиданности вздрогнул: она смотрела на меня в упор, но, судя по всему, не видела…

Странный взгляд, какой-то отрешённый. Такой взгляд я встречал у раненых во время первой командировки в Чечню. Я навсегда запомнил устремлённый в небо взгляд раненного в живот боевика, которого мы обнаружили после ликвидации в «зелёнке» очередной базы. Он лежал на опавшей листве, зажимая руками рану на животе, и беззвучно что-то шептал. Наверное, молился, так как понимал, что ранение смертельное.

– Станция «Лубянская», – женским голосом произнёс внезапно оживший динамик, и двери вагона, издавая характерный шум, открылись.

– Ты стал излишне подозрительным, – сказал я сам себе. – Так и до шизофрении недалеко! – продолжал я корить себя, покидая вагон метро.

Что произошло в следующий момент, я осознать не успел, потому что взрывная волна с чудовищной силой ударила мне в спину, и я безвольной тушкой шмякнулся о гранитную колону.

Сам момент взрыва я не помню, просто в этот момент для меня погас свет, и мир перестал существовать. Видимо, контузия затронула мозг, потому что дальнейшие события я объяснить не в силах.

Перед тем, как вынырнуть из небытия, мне было видение: будто лежу я на спине, на берегу Царицынского пруда, а встать не могу. Тело меня не слушается, язык не ворочается, и ко всему ещё тошнит, словно с сильного перепою. Плохо мне, одним словом, очень плохо, а поделать ничего не могу. И в этот самый миг склоняется надо мной знакомая ведьма, укоризненно качает головой и говорит назидательным тоном: «Предупреждала же я тебя, чтобы ты с миром мёртвых не связывался, а ты не поверил. Ну да не беда, я тебе сейчас помогу».

С этими словами заходит Яга по колено в пруд и зачерпывает ладонями воду.

– Я для тебя солнышко зачерпнула. Оно тебе жизненной силы добавит, – шепчет ведьма и выливает воду из ладоней мне на лицо.

– Да-да, – бормочу я в ответ. – Немного солнца в холодной воде не помешает.

И в это момент я очнулся. Скажу честно: меня это не обрадовало: боль была такой, что если бы был выбор, то я предпочёл бы умереть, чем жить в таком состоянии дальше. И ещё была темнота. Я таращил глаза, но ничего не видел. Мне казалось, что окружавшая меня тьма заполнена невидимой ватой, через которую с трудом пробивался назойливый комариный писк.

Я с трудом перевернулся на живот и встал на четвереньки. Руки и ноги мои тряслись мелкой дрожью, а из носа и ушей обильно текло что-то тёплое.

Тем временем зрение понемногу стало восстанавливаться, и я стал различать силуэты мечущихся по перрону людей. Я попытался ползти, но в это время под левую руку подкатился бело-красный мяч. Неосознанно я зачем-то попытался взять его в руку, но тут же испуганно отдёрнул ладонь: «мяч» имел два глаза и накрашенный яркой губной помадой рот.

Не веря своим глазам, я потряс головой и снова взглянул на странный бело-красного цвета предмет. Сомнений не осталось: это голова стоявшей рядом со мной в вагоне девушки. Её белый парик обильно забрызган кровью, рот приоткрыт, а в остекленевших чёрных глазах навсегда застыло удивление. Что больше её удивило – наступившая смерть или короткая неудавшаяся жизнь, – я разгадать не успел, потому что в следующий момент меня вырвало. Нет, не просто вырвало, несколько минут меня натурально выворачивало наизнанку, и я сильно забрызгал вокруг себя желудочным соком и кровью серые мраморные плиты, отполированные ногами москвичей.

Комариный писк в ушах сменился монотонным шумом, напоминающим радиопомехи, зрение восстановилось почти полностью, и я увидел всю ужасающую картину последствий взрыва. Превозмогая боль, я пополз в сторону от развороченного взрывом вагона, горящая обшивка которого щедро наполняла станцию удушающим дымом.

Я бездумно полз на четвереньках по перрону, поминутно сплёвывая кровь, пока чьи-то заботливые руки не подхватили меня и не понесли наверх, к выходу.

В машине «Скорой помощи» молодой врач профессионально ощупал моё тело и поставил предварительный диагноз:

– Проникающих ранений нет, повреждена грудная клетка, вследствие общей контузии возможна черепно-мозговая травма. Жить будет.

Молодой эскулап ошибался: в этот день я умер во второй раз. Смерть наступила не вследствие контузии, и не из-за поломанных рёбер – это было решением моего руководства. Мне не дали воскреснуть в интересах следствия.

Лёжа в машине на носилках, я не догадывался, что, как только в приёмном покое у меня в кармане куртки обнаружат удостоверение офицера ФСБ, участь моя будет решена: моя фамилия официально будет внесена в списки погибших, а меня самого ночью скрытно вывезут в закрытое лечебное учреждение, подведомственное «конторе».

Мне ещё долго суждено оставаться невидимкой.

Для всех моих друзей и недругов я был мёртв, а мёртвые, как известно, следов не оставляют и тени не отбрасывают.

Сейчас на стене станции «Лубянская» установлена памятная доска, на ней золотом начертан скорбный список: фамилии и имена тех, кто погиб в результате террористического акта. Там есть и моё имя. Это не ошибка, просто у меня такая работа.

 

Глава 3. Из жизни полицейских

Встреча со связником, которую я так долго ждал, произошла в самый канун Нового года. Я стоял в просторном фойе возле огромного сводчатого окна и бездумно смотрел, как падает снег. Лечебное заведение, в котором я восстанавливал силы и здоровье, притаилось на самом краешке Москвы за высоким глухим забором, выкрашенным в защитный зелёный цвет.

До Великой Октябрьской бузы этот дом принадлежал какому-то богатому мануфактурщику, который умудрялся одновременно «сосать кровь из рабочего класса» и снабжать Российскую империю первоклассными тканями.

Это было классическое «дворянское гнездо»: с белыми колонами, огромными, в человеческий рост, сводчатыми окнами и многочисленной лепниной на фронтоне. Сам дом был окружён садом, который раньше пересекали геометрически выверенные и посыпанные жёлтым речным песком дорожки. После того, как владелец усадьбы благополучно сбежал за границу, новые революционно настроенные московские власти дом и прилегающий к нему участок земли вместе с садом национализировали и устроили в нём лечебницу для бывших политических каторжан.

Однако Вождь всех времён и народов не любил всё то, что напоминало ему о сибирской ссылке, поэтому, как всегда, поступил мудро: взял и общество политкаторжан распустил. Впоследствии лечебницу передали Железному Феликсу, то есть на баланс «ЧК». Чекисты в ту лихую годину полностью посвятили себя борьбе с многочисленной контрреволюционной нечистью, поэтому заниматься ландшафтным дизайном им было недосуг. Со временем сад разросся и одичал, дожди смыли с дорожек золотистый песок, а сами дорожки заросли сорной травой.

После моей последней поездки на московском метро врачи выхаживали меня целых два месяца. У меня полностью восстановился слух, перестали дрожать руки, и приступы выматывающей головной боли случались всё реже и реже. Вот только в минуты сильного душевного волнения я стал заикаться, но весь медицинский персонал, включая нянечку, убеждал меня, что со временем заикание исчезнет.

Практически я чувствовал себя здоровым, но местные эскулапы убеждали, что в моих же интересах за мной «…надо ещё немножко понаблюдать». Я догадывался, что курс лечения окончен, и они, в ожидании решения руководства по моей персоне, просто тянут время. Понимал, и процесс выписки ускорить не пытался.

За время лечения я подхватил «вирус равнодушия», и теперь на протекающую жизнь смотрел без былого запала. По большому счету, мне было абсолютно всё равно, оставят меня на службе или комиссуют по здоровью.

Во время очередного обхода лечащий врач, подметив моё «вялотекущее» состояние, задал несколько вопросов, выслушал не слишком глубокомысленные ответы, и направил к психиатру.

Психиатр поработал со мной около получаса, полистал историю болезни и выдал более чем странный диагноз: «общий пофигизм»!

– Как Вы сказали? – переспросил я «инженера человеческих душ», не поверив своим ушам.

– Я не знаю, как это звучит на латыни, – издевался толстощёкий медик, – но на русском языке это можно истолковать как полная утрата социальных ориентиров в результате перенесённой травмы. У Вас ведь была ЗЧМТ – закрытая черепно-мозговая травма?

– Контузия у меня была, – вяло поправил я специалиста.

– Хм, – сказал врач и откровенно ухмыльнулся. – Можно подумать, одно другое исключает! Травма мозга – это следствие полученной Вами контузии. Вы сейчас переживаете, период социальной адаптации, трудность которой в том, что старые критерии оценки жизнедеятельности в результате перенесённого стресса Вы подсознательно отвергаете, а новые ещё не выработали! Отсюда и «общий пофигизм». Это, конечно, шутка. Вам, наверное, будет понятней, если я скажу, что у Вас таким образом проявились последствия посттравматического шока. Однако это поправимо: при правильном уходе и небольшой психологической коррекции апатия пройдёт, и Вы снова ощутите вкус к жизни.

Связной пришёл ко мне ещё до того, как наступило обещанное психиатром улучшение, поэтому я встретил его без всякого энтузиазма.

Как я упоминал, в тот момент я находился в фойе, где через морозные узоры на стекле меланхолично наблюдал за падающими снежинками.

Боковым зрением я заметил, как в мою сторону направился широкоплечий мужчина с открытым лицом и располагающей улыбкой.

«Типичный русак, – отметил я про себя. – Вероятней всего, уроженец Рязанской или Псковской области».

– Судя по шраму на правом виске и тщательно подобранной пижаме, Вы – Кантемир Каледин, – произнёс он вместо приветствия и по-доброму улыбнулся.

– Судя по тому, что Вы не надели халат в рукава, а накинули на плечи, Вы посетитель, а не медик. – вяло парировал я. – А если к этому присовокупить тот факт, что Вам известны мои приметы, то с большой долей вероятности можно сделать вывод: Вы мой коллега, которому строгое начальство поручило проведать раненого героя и передать пакет с апельсинами. Так?

– Так! – согласился собеседник и смешно сморщил нос. – Вот только апельсинов я не принёс, это было бы как-то фальшиво.

– Согласен, – произнёс я примирительным тоном и протянул руку для пожатия. – Бог с ними, с апельсинами. Как прикажете Вас величать: по званию или по имени-отчеству?

– Давайте без чинов. Зовите по имени, Алексеем.

– Принимается! В таком случае и я для Вас просто Кантемир.

– Не возражаю! – ещё шире улыбнулся визави и поправил сползающий с широких плеч белый халат, который ему был явно мал. – Если Вы не против, на этом закончим обмен любезностями, и я перейду непосредственно к деловой части нашей встречи.

В ответ я кивнул головой и приготовился слушать.

– Наш общий знакомый передаёт Вам привет и выражает уверенность в том, что Вы продолжите работу по операции «Таненбаум».

– Значит, все мои не слишком удачные потуги по поиску таинственного злодея облечены в форму операции, которая даже имеет имя собственное? – усмехнулся я и стал выводить пальцем узоры на замёрзшем стекле.

– А что, можно работать как-то иначе? – удивился новый знакомый.

– Можно, – утвердительно кивнул я головой и вывел пальцем на стекле очередную загогулину. – Раньше я именно так и работал. Разве Вам «наш общий знакомый» не говорил?

В этот момент сознание нарисовало мне картину, в которой я воочию увидел знакомый кабинет и «нашего общего знакомого» – генерала Баринова. Владимир Афанасьевич что-то по привычке мне выговаривал, и даже показалось, что я слышу назидательный тон его скрипучего голоса.

– Да-да, – закивал головой связной. – Мне говорили, что раньше Вы всегда работали «соло». Однако сейчас оперативная обстановка не в нашу пользу, и руководство «конторой» рисковать не хочет, поэтому к операции подключили целый ряд сотрудников.

– Оперативная обстановка всегда оставляла желать лучшего, – пробормотал я и зачем-то отпечатал на морозном стекле ладонь. – А наши высоколобые аналитики не задумывались, как я, официально внесённый в списки погибших в результате террористического акта на станции «Лубянская», буду руководить людьми?

– А руководить не надо, – уже без улыбки ответил Алексей. – Надо работать! Что же касается погибшего полковника Каледина, то мир праху его! Отныне Вы Васильчиков Валерий Сергеевич, майор полиции, переведённый из Ростова на оперативную работу в город Москву, в УВД «Центральное». Вот ваше служебное удостоверение. Не потеряйте! Что Вы, Кантемир, на меня так странно смотрите? Не нравится фамилия?

– Мне всё, абсолютно всё не нравится! – скрипнул зубами я. – Это же надо до такого додуматься: я – мент! Да они там что, с ума сошли? Другой «легенды» придумать не могли?

– «Легенда» как «легенда», – пожал плечами связной. – Чем она Вас не устраивает? Вы, кстати, не мент, а полицейский, старший опер! Между прочим, хороший опер! Вы с блеском прошли аттестацию, и Вас повысили в должности. Поэтому московские кадровики выдернули Вас из провинциального Ростова на широкий оперативный простор.

– А не проще ли было сделать меня частным детективом и тем самым предоставить полную свободу действия? – продолжал горячиться я. При одной мысли о предстоящем погружении в дружный полицейский коллектив я ощущал себя обманутым псом, которого после смерти вместо собачьего рая поместили в кошачий питомник.

– Может быть и проще, – согласился Алексей. – Только частный детектив не обладает теми властными полномочиями, какие есть у действующего офицера полиции, поэтому его часто посылают подальше. Не секрет, что детектив результативно работает лишь тогда, когда находится в плотной связке с бывшими коллегами из силовых структур. А если это так, то зачем нам посредники?

– Всё равно не представляю, – закрутил я головой, – как буду совмещать работу сотрудника уголовного розыска и работу по операции «Таненбаум»? Да на меня с первого же дня повесят пяток «глухарей» и ещё десяток вялотекущих оперативно-розыскных дел. Да с такой нагрузкой мне поссать некогда будет, не то что работать параллельно на родную «контору»!

– Вы, главное, внедритесь, осмотритесь, познакомьтесь с коллективом, и зарекомендуйте себя, как профессионал, а о направлении вашей оперативно-розыскной деятельности мы позаботимся. Ещё вопросы есть?

– Есть! Где сейчас обретается настоящий майор Васильчиков? Я так понимаю, что он реально существует, иначе при первом же запросе в Ростов вся наша оперативная комбинация рухнет, как карточный домик.

– Правильно понимаете, – снова улыбнулся связной. – В настоящее время майор полиции Васильчиков отдыхает в одном из наших подведомственных санаториев. По окончании операции «Таненбаум» он будет переведён для дальнейшей службы в Петербург.

– Он посвящён в детали операции?

– Нет, что Вы! Васильчиков знает лишь то, что его непосредственно касается. Ему известно, что под его именем в Москве работает наш сотрудник, и что по окончанию операции он будет направлен в Питер, куда он, кстати, горячо стремится.

– Когда прикажете приступать к работе в УВД «Центральное»?

– После выписки, – улыбнулся Алексей и на прощанье крепко пожал мне руку.

* * *

Уголовное дело по факту причинения гражданину Шестопёрову Петру Семёновичу тяжких телесных повреждений в виде двух колото-резаных ран относилось к разряду так называемых «неочевидных» дел. Определение «неочевидное» употребляется в том случае, когда головная боль в виде уголовного дела уже есть, живой или мёртвый потерпевший имеется, а злодея, как любят выражаться оперативные работники, «…установить не представилось возможным». То есть предъявить обвинение и спросить за причинённое злодейство не с кого. Отсюда следует неутешительный вывод: главное условие торжества закона – неотвратимость наказания не выполняется, так как наказывать некого!

Со временем из «неочевидных» дел, как из насиженных старой несушкой яиц, вылупляются «глухари» – нераскрытые уголовные дела, судебная перспектива которых теряется в тумане прошлых лет. В принципе призрак этой страшной побитой молью и временем птицы свил себе гнездо в каждом кабинете, где обитает и мается душа хотя бы одного следователя.

«Неочевидным» делом Шестопёрова занимался молодой следователь Саня Егоркин, которого начальство с первых дней службы загрузило работой по самую белобрысую маковку. Кроме упомянутого «неочевидного» дела, в производстве Егоркина была дюжина очевидных дел, связанных с хищением металла, парочка групповых дел по «хулиганке», три грабежа и одно по незаконной предпринимательской деятельности. Весь служебный день, а часто и ночь, Санька вертелся, как юла, но в отведённые законом срок следствия не укладывался.

– Надо помочь молодому «следаку», – сказал начальник уголовного розыска Кавалеров. – А то затюкают его, глядишь, и этот сбежит в частные детективы или на вольные хлеба, в адвокаты.

Тёртый временем и битый всевозможными проверками старый майор знал, о чём говорил: текучка среди следователей была большая. Редко кто из молодых сотрудников выдерживал такие нагрузки. Поэтому, досыта нахлебавшись романтики в следственном отделе, юноши уходили в патрульно-постовую службу или ГИБДД, а молодые девушки – в паспортно-визовой службу или в декрет. Вообще-то кадровый вопрос следственного отдела не касался Кавалерова, но его опера работали со следователями в одной связке, поэтому оставаться равнодушным старый сыщик не мог.

– Судя по отзывам в твоём личном деле, – продолжал Кавалеров, протягивая мне «отдельное поручение» на проведение следственно-розыскных действий подписанное Егоркиным, – для тебя это семечки!

– У меня таких «семечек» полный сейф! – по привычке огрызнулся я.

– Думаешь, у других меньше? – вздохнул майор. – Пока наше государство будет держать народ на полуголодном пайке, народ будет воровать! Так что могу тебя обрадовать: в ближайшие десять лет снижение нагрузки не предвидится.

Откровенно говоря, мне Кавалеров нравился. Был он опытным и, что немаловажно, честным ментом, точнее, полицейским. Лет десять назад старшему оперу Вальке Кавалерову начальство предложило должность начальника уголовного розыска.

– Зачем мне этот «геморрой»? – напрямую спросил Кавалеров, глядя в хитрые глаза начальника Управления. Валька хорошо помнил о горькой доле бывшего начальника «угро», который как ни старался, а так и не смог совместить в своей работе высокий процент раскрываемости преступлений и законные методы оперативно-розыскной деятельности. За это районный суд направил его на долгие пять лет в места не столь отдалённые, в смертельные объятия его бывших подследственных.

– Не пойду на повышение, – упорствовал Валька. – Не заставите!

Тогда начальник Управления нарисовал Кавалерову картину его ближайшего будущего, которая по трагизму не очень сильно отличалась от ситуации, в которую попал бывший начальник уголовного розыска.

– Нет, конечно, если ты согласишься, то ничего этого не будет, и твои старые грешки мы позабудем, – уверял полковник. – Более того, на первых порах обещаю тебе своё личное покровительство.

Положение было хуже губернаторского, поэтому Кавалеров вздохнул и согласился. Именно тогда к нему приклеилось неблагозвучное прозвище «Конь». Ничего лошадиного в облике Кавалерова не было, просто он был «рабочей лошадкой», и честно тянул на своих плечах целый воз проблем, которых день ото дня становилось всё больше и больше.

Когда Вальке, теперь уже Валентину Ивановичу, становилось совсем невмоготу, он прибегал к старому испытанному способу: уходил в запой. Точнее, это был даже не запой, а некий ритуал, который помогал ему релаксировать в условиях «…сложной оперативной обстановки». Верным признаком того, что Валентин Иванович уезжает на дачу, где, как шутили его подчинённые «…будет работать с документами, не приходя в сознание», был факт сдачи им в «оружейку» своего табельного «ПМ».

С пистолетом Кавалеров никогда не расставался, и если сдавал его, то перед очередной «релаксацией», да и то только из опасения потерять его, будучи во хмелю. Пару дней закрывшись в ветхом строении, которое по документам именовалось не иначе как садовый домик, Кавалеров пытался отвлечься от проблем, оглушив себя лошадиной дозой алкоголя. Помогало это ему или не очень, Кавалеров не признавался даже жене, но «релаксация» всегда заканчивалась одинаково: на исходе вторых суток Валентин Иванович, стуча кулаком по столу, начинал спорить с невидимым собеседником. В самый разгар спора он швырял в оппонента служебным удостоверением, после чего засыпал прямо за столом.

На третий день, рано утром, Кавалеров, похмелившись остатками вчерашней трапезы, находил удостоверение, прятал в нагрудный карман и спешил на первую электричку. Дома он тихонько, стараясь не разбудить домашних, пробирался в ванную комнату, где тщательно брился и долго стоял под душем. После душа Валентин Иванович выпивал большую кружку свежезаваренного чая, глубоко вздыхал и ехал в отдел, чтобы снова впрячься в хомут повседневных забот.

Начальство сквозь пальцы смотрело на его выходки, оформляя невыходы на службу как отгулы, коих у Кавалерова, так же, как и у любого опера, имелось превеликое множество.

– Я посмотрю, что можно сделать, – заверил я Кавалерова и, сунув бланк «отдельного поручения» в карман, направился в кабинет Егоркина.

Следственный отдел находился в соседнем двухэтажном здании, расположенном в тридцати метрах от центрального корпуса ОВД. Внутри отдела царила повседневная суета и неразбериха, в которой равномерно были перемешаны потерпевшие, свидетели, подозреваемые, понятые, обвиняемые, и очаровательные молоденькие следователи женского пола, коих в отделе было большинство.

Егоркина я застал в кабинете во время проведения очной ставки между обвиняемой и потерпевшей. Молодой, но уже познавший нюансы следственных действий на практике следователь разместил женщин по разные стороны своего письменного стола, чтобы они в процессе проведения очной ставки не могли дотянуться друг до друга.

И, судя по всему, предосторожность не была лишней: две рассерженные фурии с трудом сдерживались, чтобы не вцепиться друг другу в волосы, и, наверное, давно бы это сделали, но им мешал стол. Кто из них был потерпевшей, а кто обвиняемой, понять было трудно, так как обе уже перешли на личности и щедро награждали друг друга нецензурными эпитетами.

– Тихо! – рявкнул Егоркин и для пущей убедительности грохнул кулаком по столу. – Ещё одно нецензурное ругательство, и я вас обеих задержу за нарушение общественного порядка. Будете потом по приговору суда в изоляторе полы месяц мыть!

Женщины притихли, но взаимная ненависть так и сочилась из них в каждом взгляде, в каждом движении. Кое-как покончив с формальностями по ознакомлению участниц очной ставки с протоколом, Егоркин отпустил обеих, но с интервалом в пять минут, чтобы не встретились и не продолжили «дискутировать» в коридоре следственного отдела.

– Ух! – выдохнул Егоркин и глотнул воды прямо из горлышка мутного графина. – Умаялся я с ними.

– Это у тебя что? – машинально поинтересовался я, кивнув головой в сторону коридора.

– «Хулиганка»… Эти фурии – бывшие подруги, одна увела у другой законного мужа. Брошенная жена, конечно, не стерпела, хлебнула для храбрости водочки и поздней ночью пошла разбираться на квартиру к бывшей подруге. В результате разбирательство вылилось в битьё посуды, вырывание друг у друга прядей волос, матерную брань и расцарапанные лица. Соседи ночному «концерту» не обрадовались и вызвали наряд патрульно-постовой службы. В результате всех фигурантов сопроводили в отдел, где они провели ночь в «обезьяннике», а утром судья по материалам проверки возбудил дело по статье «хулиганство».

– Какое же здесь «хулиганство», если есть мотив? – блеснул я юридическими знаниями.

– Верно! – живо согласился Егоркин. – Но это сейчас ясно, что есть мотив – ревность, а на момент возбуждения дела и потерпевшая и обвиняемая об истинных причинах конфликта умалчивали. На днях по-новой предъявлю обвинение, и буду переквалифицировать дело на побои, а ты ко мне по какой надобности?

– По делу Шестопёрова.

– А, ножевое! – почему-то обрадовался Егоркин. – Дело, по моему мнению, плёвое, но мутное какое-то. Там потерпевший что-то темнит. Возьми, почитай, – и Егоркин сунул мне в руки тоненькую папку, – но только у меня в кабинете.

Я пристроился на продавленном кресле в уголке кабинета и углубился в чтение. Дело действительно было несложное. Ранним зимним утром 10 января в приёмный покой районной больницы поступил потерпевший Шестопёров с проникающим ножевым ранением в брюшную полость. Точнее, ножевых ранений было два: первое представляло собой резаную рану предплечья правой руки, а второе – колотое проникающее в брюшину. Потерпевшего быстро прооперировали, так как в результате внутреннего кровоизлияния вовсю шёл воспалительный процесс и через пару часов он вполне мог отдать богу душу.

Дежурный следователь допросил потерпевшего сразу после того, как последний отошёл от наркоза и стал адекватно реагировать на внешние раздражители, в том числе и на следователя. Пётр Семёнович вяло пытался убедить следователя в том, что ранение ему причинили неизвестные молодые люди вечером 9 января на улице в двухстах метрах от его дома, когда он выгуливал Нюшу. Нюша оказалась породистой сукой, короткошёрстным терьером женского пола.

Со слов потерпевшего было известно, что конфликт с неизвестными лицами разгорелся после того, как один из подвыпивших молодцов поддал Нюше ногой под зад. В ходе возникшей перепалки один из пьяных оппонентов Петра Семёновича выхватил нож и попытался нанести ему удар в грудь. Петер Семёнович подставил руку и отклонил удар, хотя и получил при этом резаную рану правой руки. От второго удара он уклониться не смог, и преступник пропорол ему брюшину. На этом схватка закончилась: подвыпившие молодые люди дали дёру, а потерпевший Шестопёров, зажав рукой рану, побрёл домой. Дома жене о полученном ранении он ничего не сказал.

– Мы с ней в этот вечер были в ссоре, и мне не хотелось в очередной раз выслушивать от неё, что я тряпка и не могу за себя постоять, – пояснил следователю Шестопёров. – А «Скорую помощь» вызывать не стал, так как думал, что рана неглубокая и заживёт сама по себе.

Однако с каждым часом ему становилось всё хуже и хуже. В 5 часов утра, когда терпеть боль не стало сил, он пришёл в спальню и попросил жену вызвать «неотложку». С женой случилась истерика, но «Скорую помощь» она вызвала.

Я дважды перечитал показания потерпевшего, и хотя версия о неустановленных молодых людях звучала правдоподобно, меня не отпускало ощущение, что Шестопёров лжёт от первого до последнего слова.

Допрос жены потерпевшего, Шестопёровой Гузель Наильевны, ясности в дело не внёс: её показания почти полностью совпадали с показанием мужа.

– Ты жену потерпевшего видел? – спросил я Егоркина, который только что закончил очередной допрос свидетеля.

– Видел, – ответил Санёк и почему-то усмехнулся. – Занятная мадам!

– И чем она тебя зацепила?

– Да у неё есть чем мужика зацепить, – мечтательно произнёс холостой Егорки. – Представь себе: жгучая брюнетка, глаза раскосые, зелёные, губы, как у Анджелины Джоли, грудь… про грудь я вообще молчу!

– А характер?

– Вот здесь я затрудняюсь с определением! – глубокомысленно хмыкнул знаток женщин. – То ли классическая язва, то ли первостатейная стерва! И как с ней Петрушка живёт?

– Ты знаком с потерпевшим?

– Только в рамках уголовного дела.

– Но ты назвал его Петрушкой.

– Это потому, что наш потерпевший – типичный подкаблучник. Тюфяк, одним словом, а не мужик.

– А жена наставляет ему рога, – предположил я.

– Не уверен. У меня на этот счёт фактов никаких нет. Хотя соседи показали на допросе, что чета Шестопёровых часто ссорилась, но в основном во время ссоры был слышен голос жены Шестопёрова. В ходе конфликта она, если так можно выразиться, вела главную партию, а муж в ответ что-то невнятно бубнил. Я с ней во время допроса замучился: я ей слово – она мне два! Я ей вопрос, она мне встречный! И так весь допрос. И чего я только за этот час не выслушал: и оборотни мы в погонах, и бездельники, которые только и делают, что взятки берут, и что это мы виноваты в том, что не уберегли её драгоценного муженька от вооружённой банды хулиганов.

– Лучшая защита – это нападение?

– Возможно. Я так глубоко ещё не копал. Понимаешь, дело я к производству недавно принял, так что вдумчиво с ним поработать времени не было.

Я опять углубился в дело, и не зря. В конце дела была подшита справка о наличии в крови потерпевшего алкоголя.

– На момент получения ранения Шестопёров был пьян? – снова обратился я к Егоркину.

– Выпивши, – не глядя на меня, ответил Санёк, который был занят изучением каких-то финансовых документов.

«Видимо, переключился на дело по незаконному предпринимательству», – машинально отметил я, в ожидании дальнейших пояснений.

– При повторном допросе он заявил, что в тот вечер вместе с женой был в гостях у сослуживца.

– Фамилия и адрес сослуживца известны?

– Да, его координаты указаны в допросе.

– Допрошен?

– Кто? Сослуживец? Нет. А зачем, он ведь о конфликте ничего не знает.

– Вызови его на завтра.

– Зачем?

– Надо! Я сам его допрошу. Хотя нет, я лучше сам к нему вечерком нагряну. Ты же говоришь, что дело мутное, вот и давай черпать информацию из дополнительных источников. Даже если он ничего нового не скажет, то хотя бы даст развёрнутую характеристику своему коллеге по работе. Да, кстати, а где работает Шестопёров? В допросе написано, что он начальник отдела продаж.

– А я что, не записал? Значит, лопухнулся! Он что-то говорил про какую-то торговую корпорацию. Чёрт! Забыл название! Ну, это поправимо, – и Егоркин стал давить на кнопки сотового телефона.

– Всё, дозвонился! – радостно сообщил он мне после короткого телефонного разговора. – Завтра в десять часов господин Шестопёров будет у меня в кабинете, как штык.

– Что ты ему сказал?

– Правду! Сказал, что в свете вновь открывшихся обстоятельств необходимо провести дополнительный допрос.

– Думаешь, придёт?

– Придёт! Куда он денется! Могу поспорить, что сейчас господин Шестопёров мечется по кабинету, пытаясь вычислить, что именно стало известно следствию.

– Я хотел бы присутствовать при допросе.

– Без проблем! – быстро согласился следователь. – И хотя УПК запрещает оказывать на фигуранта уголовного дела психологическое давление при проведении следственных действий, но именно этим мы завтра с тобой и займёмся.

На следующий день за четверть часа до начала допроса я был в кабинете Егоркина, и хотя это был мой далеко не первый допрос, волновался как перед первым свиданием.

Шестопёров был точен: ровно в десять часов открылась дверь, и в кабинет вошёл высокий статный мужчина с открытым лицом. Его можно было назвать симпатичным, если бы не бегающие глазки, к тому же он нервно морщился, отчего создавалось впечатление, будто у него болит зуб.

Сев на предложенный стул, Пётр Семёнович опасливо покосился на меня.

– Сегодня на допросе будет присутствовать Васильчиков Валерий Сергеевич, майор полиции, – представил меня Егоркин. – Валерию Сергеевичу поручено оперативное сопровождение расследования. Надеюсь, Вы не возражаете?

Шестопёров не возражал, но и радости на его лице я не заметил.

– Раз возражений нет, предлагаю преступить к делу, – вклинился я в допрос. После этих слов потерпевший напрягся и непроизвольно подался вперёд. – Накануне получения ножевых ранений Вы с супругой были в гостях у своего коллеги Виктора Никанорова. Подтверждаете этот факт?

– Подтверждаю, – откликнулся потерпевший и тут же закашлялся. – Что-то в горле пересохло, – виновато пояснил он.

«Значит, сильно нервничает, – отметил я про себя. – Пускай понервничает, мне это на руку».

– Я этого и не скрывал. А какое отношение это имеет к делу…

– Имеет, – выдержав паузу, произнёс я с многозначительным видом. – На предыдущем допросе Вы умолчали о том, что в гостях между Вами и вашей женой произошла ссора.

– Дела семейные! С кем не бывает, – с показным равнодушием пояснил Пётр Семёнович и закинул ногу на ногу.

– Бывает, – легко согласился я. – И то, что ваша жена после ссоры вызвала такси и одна уехала домой, тоже пока ни о чём не говорит. Я вчера был у Никанорова дома, и он пояснил, что после ухода жены Вы оставались в гостях ещё примерно минут сорок.

– И что такого? Мы с женой часто соримся, я её характер хорошо знаю, поэтому и приехал домой через час. По моим расчётам, она за час должна была успокоиться.

– Ну и как, успокоилась? – вклинился Егоркин.

– Не знаю, – нервно дёрнулся потерпевший. – Не знаю. Я с ней не разговаривал и к ней в комнату не заходил. Я сразу пошёл выгуливать собаку.

– То есть вы не переодевались, а как были в куртке, подцепили собаку на поводок и пошли гулять во двор? – перехватил я у Саньки инициативу.

– Да, именно так и было.

– Вы были в куртке, которая сейчас на Вас?

Потерпевший почувствовал подвох и занервничал ещё больше.

– Так да или нет? – продолжал напирать я.

– В этой! – повысил голос потерпевший. – Я не понимаю, что происходит! Вы оба ведёте себя так, словно меня в чём-то подозреваете.

– Вы подозреваетесь в даче заведомо ложных показаний, – привычно уточнил следователь. – Статья триста семь УК РФ. Вас с ней знакомили под роспись.

«Молодец! – мысленно похвалил я Егоркина. – Вовремя ввернул об ответственности по триста седьмой. А ведь он даже не знает, какой сюрприз я приготовил для Шестопёрова».

– Значит, неустановленные следствием лица ударили Вас ножом, когда на Вас была надета эта самая куртка? – и я ткнул пальцем в грудь потерпевшего.

Шестопёров заёрзал на стуле и неуверенно кивнул в знак согласия.

– А если так, то покажите на куртке порез.

– Какой порез? – забеспокоился Шестопёров.

– На куртке от удара ножом должен остаться след. Покажите его.

– Нет у меня никакого пореза, – быстро сообразил Пётр Семёнович, и тут же выдал новую версию: – В момент удара куртка была расстёгнута.

– А что, десятого января вечером было заметное потепление? – ехидно уточнил Егоркин.

– Выпивший я был, – отбивался Шестопёров. – Вот мне и казалось, что не холодно.

– Допустим, – подхватил я Санькину инициативу. – А костюм вы тоже расстегнули? А когда Вам нанесли удар ножом по правой руке Вы, наверное, были без куртки и пиджака? На вашей верхней одежде нет повреждений, зато они есть на рубашке. Это зафиксировано в протоколе осмотра вещественных доказательств.

– И что из этого следует? – неуверенно спросил потерпевший.

– Из этого, господин Шестопёров, следует, что Вы заврались! – жёстко произнёс следователь. – А это до двух лет лишения свободы, я ведь не зря напомнил Вам об ответственности по статье триста семь УК РФ!

– Я не вру, – промямлил Шестопёров.

– Врёте! Ещё как врёте! – умышленно сорвался я на крик и даже припечатал ладонью по столу, отчего вздрогнул не только потерпевший, но и Егоркин. – При осмотре места происшествия следов крови на снегу не обнаружено! Нет их и на всём пути следования от места, где, как Вы утверждаете, Вам нанесли ранение. Нет их и в подъезде, зато на вашей кухне весь пол был перепачкан кровью, хотя ваша жена постаралась замыть кровь. Это зафиксировано в протоколе осмотра места происшествия. Будете отрицать?

Шестопёров молчал, только его лицо приобрело меловой оттенок. Я незаметно кивнул Егоркину, дескать, можешь дожимать.

– Не было никаких подвыпивших молодых людей, – металлическим голосом произнёс Санёк. – Как не было конфликта во дворе вашего дома. Ножом Вас ударили на кухне, когда Вы сняли пиджак и остались в рубашке. Ваши соседи показали, что вечером девятого января они слышали шум из вашей квартиры, и крики. Кричал мужчина, то есть Вы. Хотите, расскажу, как было на самом деле?

– Не надо, – разлепил губы Пётр Семёнович. – Ничего не надо. Я… я сам себя порезал. После ссоры с женой я хотел покончить с собой…

– …Поэтому полоснули себя не по горлу, а по предплечью правой руки, – перебил я его. – Это новое слово в истории суицида! К тому же зачем так изгаляться: брать нож в левую руку и резать предплечье на правой руке. Вы ведь не левша! Потом перекладывать нож в раненую правую руку и бить себя ножом в левую половину живота?

– Хотите взять вину на себя? – вклинился Егоркин. – Не получится! Судебно-медицинская экспертиза легко докажет, что колотую рану Вы сами себе нанести не могли – не тот угол раневого канала. Уж поверьте мне, следователю. Я на ножевых, можно сказать, собаку съел!

– Что же теперь будет? – заскулил Пётр Семёнович и закрыл лицо ладонями.

– Вы сейчас пойдёте домой, – после небольшого раздумья произнёс Санек.

– Пойдёте домой, и убедите жену написать явку с повинной. Хоть это и является нарушением процессуальных норм, но я обещаю закрыть на это глаза и её признательные показания приобщу к материалам дела. Только в этом случае можно рассчитывать на условный срок.

– А если она не согласится?

– Тогда ей придётся отъехать на пару лет за Урал, вероятней всего, под Нижний Тагил – там у нас женская колония. Вы тоже без «подарка» не останетесь: пару лет условного срока за дачу ложных показаний я Вам обещаю, и тогда прощай престижная работа! Кому сейчас нужен уголовник?

После того, как Шестопёров ушёл, мы с Егоркиным долго молча сидели в кабинете, и на душе у меня было мерзопакостно.

– Дурацкие у нас законы, – наконец нарушил я молчание. – Приходится натравливать мужа на родную жену.

– Угу, – буркнул Санёк. – На родную жену, которая его чуть на тот свет не отправила. Я пару месяцев назад дело по тяжким телесным в суд направил, так вот там наоборот было: муж жену ногами до смерти забил. Тоже, можно сказать, дело семейное!

– Хочешь сказать, что проведение очной ставки между близкими людьми, где они будут уличать друг друга во лжи, сплотит семью? – не успокаивался я.

– Хочу сказать, что Шестопёров мог воспользоваться пятьдесят первой статьёй и не давать никаких показаний, а не изобретать мифических хулиганов с ножами. А его жёнушка могла попридержать характер и не пырять кормильца ножом в брюхо.

– Кстати, из-за чего у них в квартире сыр-бор начался, мы у Шестопёрова так и не выяснили, – запоздало вспомнил я.

– Завтра выяснишь, когда его красавица-жена сюда с повинной явится.

– Думаешь, придёт?

– Уверен. Она не круглая дура, чтобы реальный срок на зоне мотать.

На следующий день всё произошло именно так, как и предсказывал Егоркин: Гузель Наильевна вошла в кабинет следователя, потупив свои прекрасные зелёные глаза. В руках у неё был свёрнутый пополам тетрадный лист в клеточку. Она стрельнула глазами в мою сторону, после чего протянула исписанную мелким подчерком бумагу следователю.

– Вот… возьмите, – почти прошептала она и уселась на предложенный стул. В её голосе не было раскаянья, просто в этот момент обстоятельства были против неё, и она была вынуждена сдерживать негодование.

– Я так понимаю, это явка с повинной? – для проформы спросил Егоркин, принимая из холёных рук тетрадный лист.

– Называйте как хотите, – произнесла Шестопёрова и снова стрельнула глазами в мою сторону. Дальше тянуть было глупо, поэтому я обратился непосредственно к ней:

– Гузель Наильевна, я старший оперуполномоченный уголовного розыска майор полиции Васильчиков Валерий Сергеевич. У меня к Вам только один вопрос: какова причина вашей с мужем ссоры в гостях у гражданина Никанорова.

Шестопёрова подняла на меня раскосые глаза, задумчиво облизнула розовым язычком верхнюю губу и неожиданно усмехнулась:

– Подумаешь, ссора! Да у меня с Шестопёровым жизнь из одних скандалов и состоит.

– Судя по всему, Вы его не любите, – специально встрял я, в надежде разговорить женщину.

– Любовь? А при чём здесь любовь?

– Я к тому, что ваши отношения с супругом далеки от идеала.

– Когда десять лет назад я, сопливая девчонка, приехала в Москву из забытой аллахом татарской деревеньки, я как-то об идеальных отношениях не задумывалась. Надо было выживать!

– И тут Вам подвернулся Шестопёров, – высказал я предположение.

– Не знаю, кто кому подвернулся, но ухаживать он за мной начал, а не я за ним бегала.

– Расскажите, где и как Вы познакомились.

– Это имеет отношение к делу? – удивилась Шестопёрова и повернулась в сторону следователя.

– Имеет, – подтвердил Александр. – Рассказывайте!

– В «Трёх слонах» и познакомились. Я в тот год решила попытать счастья в крупной фирме, ну и приглянулась начальнику отдела продаж. Он меня к себе секретаршей взял. С первых дней начал он ко мне с нескромными предложениями подкатывать, а я тогда совсем неопытной девчонкой была, и с мужиками никаких дел не имела. Не знаю, чем бы всё кончилось, если бы старого ловеласа инсульт не разбил. Ну, его в больницу, а на его место Шестопёрова поставили. Он мне сразу понравился: высокий стройный, обходительный. Ухаживал за мной долго и красиво, поэтому, когда он мне предложение сделал, я долго не раздумывала.

– Теперь жалеете?

– Иногда жалею. Я ведь думала, что Пётр – мужчина сильный, властный, а оказалось, что это мне казалось! Тихоня он безвольный, а начальство этим и пользуется. В тот вечер у Никанорова я от гостей узнала, что моего Петю начальство посылает на повышение… в Иркутск. Видите ли, в Иркутске будет разворачиваться филиал «Трёх слонов», и там нужен опытный управленец. Мой дурачок и согласился! Это надо додуматься, чтобы из Москвы, из самого её центра, добровольно уехать в Сибирь!

– А кто именно из руководства фирмой предложил вашему мужу новую должность?

– Пётр говорил, что его вызвал к себе сам Китаев Владлен Борисович, владелец фирмы. Он долго и убедительно рассказывал о том, что скоро центр всех торговых операций переместится из Москвы в Сибирь, так как если не сегодня, то завтра в мире начнётся глобальный экономический кризис, и все инфраструктуры больших городов, да и самих государств, полетят ко всем чертям! Короче, мой благоверный на эту туфту повёлся и дал согласие на переезд. Я как об этом узнала, так сама не своя стала: я всю жизнь мечтала из периферии в центр выбраться, и вот теперь, когда мне стало казаться, что жизнь удалась, Петя преподносит мне такой «подарок»! Я ему так и сказала, что хоть я и верная жена, но на роль декабристки себя не готовила, и в Сибирь он поедет один.

– Дома Вы с мужем продолжили выяснение отношений? – с равнодушным видом поинтересовался Санек.

– Ещё как продолжили! – живо откликнулась Шестопёрова. От волнения она раскраснелась и ещё больше похорошела. – Мой тихоня вдруг вздумал меня ревновать! Есть у него такая нехорошая черта: как выпьет, сразу начинает меня ко всем ревновать. В тот вечер он ничего лучше не придумал, как офисные сплетни про меня и Китаева пересказывать!

– У Вас были отношения с владельцем фирмы?

– Да какие там отношения! Пару раз на корпоративе на танец пригласил – вот и все отношения! Ну, мне это надоело, я сгоряча возьми да и скажи, что если выбирать между постелью Китаева и Иркутской ссылкой, то лучше выберу первое. Тут мой Петруша не сдержался и мне по физиономии со всего маху и заехал! Никогда раньше не бил, а тут такую пощёчину отвесил, что у меня в ушах зазвенело. Что было дальше – не помню! Помню, очнулась я – в руке нож, и Петя мой весь в крови. Вот такие у нас с мужем «идеальные» отношения!

После того, как я ушёл к себе в кабинет, Егоркин ещё долго «терзал» Шестопёрову, допрашивая в качестве подозреваемой, но в награду за явку с повинной и активное сотрудничество со следствием арестовывать не стал, ограничившись подпиской о невыезде. Я же, забросив все дела, бродил по прокуренному моим предшественником кабинету, и никак не мог отделаться от ощущения, что слова Шестопёровой о глобальном кризисе, который поглотит все мегаполисы, я уже где-то слышал. Правда, говорила их не малообразованная секретарша, а человек, который заслуживал доверия, но вот кто это был, и где я это предсказание слышал, вспомнить не мог.

В это время затрезвонил внутренний телефон.

– Валерий Сергеевич, ты Гулько Анатолия Ивановича, 1973 года рождения, кличка «Гуля», в розыск объявлял? – с плохо скрываемой радостью поинтересовался для проформы дежурный.

– Да я объявлял, а что задержали?

– Задержали твою Гулю! – уже не скрывая радости, сообщил дежурный. – В Питере задержали, так что готовься в командировку в город трёх революций!

– Зачем? – опешил я.

– Как зачем? – в свою очередь удивился дежурный. – Гуля по твоему делу проходит?

– По моему. Вернее, это дело ведёт следователь Свинцов, а я осуществляю оперативное сопровождение.

– Ну вот! – обрадовался дежурный. – Значит, по твоему, а раз по твоему, то ты за ним и поедешь, возможно, даже полетишь, если начальство на авиабилет расщедрится. У нас в отделе порядок такой!

И в это момент у меня словно с глаз пелена спала. Питер! Ну, конечно, Питер! Международный экономический форум, выступление академика Силуянова. Господи! Это ведь было прошлой осенью, а кажется, что это происходило со мной в прошлой жизни, лет сто назад.

– Ты что замолчал? От радости язык проглотил? – наседал дежурный.

– Не знаю, как насчёт радости, а то, что мне это дело принесёт большие хлопоты, чую печёнкой.

В тот момент я даже не догадывался, насколько был близок к истине.

 

Глава 4. Большие хлопоты маленького человека

Владлен Борисович Китаев, владелец процветающей торговой фирмы «Три слона», был маленького роста. В школе до восьмого класса его часто били старшеклассники. В восьмом классе на перемене Владлен сбил с ног и прокусил нос мальчишке из параллельного класса, за то, что последний ради смеха пнул его ногой по копчику.

На следующий день Владлена вызвали на заседание педсовета и за нарушение дисциплины на две недели исключили из школы. Через две недели Китаев вернулся в родную школу, но больше его никто не трогал.

Из школы Владлен Борисович вместе с аттестатом зрелости вынес твёрдое убеждение, что в жизни ничто не даётся даром, и если ты чего-то хочешь добиться, то надо смело ввязываться в драку, и при этом не бояться синяков и шишек, которые судьба щедрой рукой раздаёт среднестатистическим россиянам.

Бойцовские качества очень пригодились Владлену Борисовичу, когда он затеял маленький чайный бизнес. Когда страну накрыл кооперативный бум, Владлен два года «челноком» мотался в Польшу за пуховиками. Заработанные деньги Китаев вложил в покупку недвижимости: выкупил на первом этаже «сталинского» дома угловую квартиру и переоборудовал в чайную.

Это было не одно из сотен расплодившихся в тот год кооперативных кафе, а именно чайная, где посетитель мог заказать любой из двух десятков сортов чая и свежую выпечку. Не мудрствуя лукаво и не тратясь на поиски креативного решения, Владлен Борисович скопировал на вывеску над входом хорошо известную картинку с упаковки индийского чая и назвал своё заведение «Три слона».

Дела у новоявленного кооператора по сравнению с конкурентами неожиданно пошли очень хорошо, что позволило ему прикупить пару продуктовых магазинов в самом центре города. Потом пришла мода на иностранные продукты, и Владлен Борисович первый открыл в Москве итальянскую пиццерию и первый французский ресторан. Всё это делалось под маркой «Три слона», которая к этому времени стала хорошо узнаваемым торговым брэндом.

Когда схлынули «лихие девяностые», а вместе с ними и шальные деньги, Китаев продал ресторанный бизнес, а потом и сеть итальянских пиццерий, которые к этому времени имелись в каждом районе Москвы и Московской области.

Он вовремя понял, что дорогой французский ресторан и итальянская пиццерия с её довольно высокими ценами – не то место, куда часто будут заходить живущие от аванса до получки россияне. Взамен Владлен Борисович развернул целую торговую сеть так называемых «народных» магазинов «Полушка». Магазины круглосуточно и исключительно за рубли торговали продуктовыми наборами для малоимущих граждан и пенсионеров, а также предоставляли широкий выбор товаров для тех, кто берег трудовую копейку.

Сделав ставку на средний класс, Владлен Борисович не ошибся: доход был не очень большим, зато стабильным. А когда в достопамятном 2008 году грянул экономический кризис, в магазины «Полушка» активно потянулись покупатели, которые раньше отоваривались только в дорогих супермаркетах.

К удивлению экспертов, предрекавших спад в стране экономической деятельности, фирма «Три слона» на волне кризиса взлетела на первые строчки рейтинга. По сути это была не фирма, а крупнейшая торговая корпорация, которая замкнула на себя большинство контрактов по снабжению мегаполиса продуктами. «Три слона» активно топтали конкурентов, тем самым прокладывая себе дорогу к сияющим вершинам большого бизнеса. Владлен Борисович с каждым прожитым днём набирал всё большую силу, но делал это слишком быстро и без всякой оглядки на сильных мира сего. Это не могло не вызвать опасения у последних.

– А нельзя ли помедленней, уважаемый? – спросили уполномоченные властью лица.

– Никак нельзя! – отвечал Владлен Борисович. – В нашем торговом деле ведь как: чуть отстал, тут тебя конкуренты и съели, причём без соли и без сантиментов. Так что простите, уважаемые, но в бизнесе промедление смерти подобно.

– А-а! – понятливо отозвались уполномоченные лица. – Ну, тогда всё предельно ясно. Удачи Вам, Владлен Борисович! – и с этими словами ушли в тень.

Через неделю, когда Китаев уже забыл об этом неприятном эпизоде, его на закрытой вечеринке в частном клубе познакомили с Агнессой. Пожимая руку очаровательной брюнетке, он и не подумал связать эти два события воедино.

Похожая как две капли воды на Лайзу Миннелли, Агнесса была крупным специалистом по инвестициям, по крайней мере, её так представили. В общении с женщинами Китаев всегда испытывал комплекс неполноценности из-за своего маленького роста. Агнесса носила туфли на низком каблуке и была выше Владлена всего на полголовы. Этот факт сыграл решающую роль, и вскоре Агнесса Павловна стала личным консультантом владельца «Трёх слонов».

– Мани, мани, мани… – тихонько напевала Агнесса, сидя у компьютера и кокетливо «стреляя» глазками в сторону босса. Китаев кожей чувствовал эти взгляды и от счастья глупел на глазах. Владлен Борисович боялся признаться даже самому себе, что впервые в жизни влюбился, как мальчишка.

В жизни Владлена, конечно, были женщины, но любви к мимолётным подругам он не испытывал. Их отношения скорее напоминали хорошо выверенный годами бартер: ты мне повышение по службе, я тебе ночь страстной любви, ты меня везёшь в Турцию или на Карибы, я тебя обслуживаю по высшему разряду весь отпуск.

Правда, страсти в этих отношениях было ни на грош, и женщины вели себя в постели подобно механическим куклам, в очередной раз симулируя оргазм.

С Агнессой всё было по-другому: она не осыпала босса комплиментами, держалась с ним на равных, и казалось, не стремилась к близким отношениям. Опытная интриганка – она умело моделировала ситуацию так, словно Китаев сам шаг за шагом не быстро, но уверенно покорял сердце своенравной красавицы.

– Владлен Борисович, а что если нам поступить следующим образом… – говорила Агнесса, разложив на его рабочем столе документы очередного коммерческого проекта и при этом слегка касаясь его плеча своим бедром.

Китаев чувствовал жар тела молодой женщины и усилием воли заставлял себя вникать в суть проекта.

– Интересно, интересно, – бормотал Владлен, перелистывая бумаги, и мысленно молил бога, чтобы прикосновение длилось как можно дольше.

– Это, конечно, потребует дополнительных затрат, – ворковала Агнесса, – зато в перспективе мы застолбим большой сегмент рынка за собой.

– Хорошо! Очень хорошо! – честно признавался Китаев, чувствуя, что прикосновение становится плотнее.

– Тогда, если Вы не против, – шептала искусительница, нагнувшись к самому уху и касаясь упругой грудью его правого плеча, – я поручу нашим экономистам обсчитать затраты и ожидаемую прибыль?

– Сделайте одолжение, любезнейшая Агнесса Павловна, – улыбался владелец «Трёх слонов» и незаметно расправлял плечи, тем самым ещё больше усугубляя контакт с трепещущей под лёгкой кофточкой женской плотью.

Однако, надо отдать должное специалисту по инвестициям, ни один из предложенных ею проектов не был провальным. Поэтому когда Агнесса заговорила с ним о вложении значительной части прибыли в строительство лесоперерабатывающего комбината под Иркутском, с последующей продажей выпускаемой продукции торговым партнёрам из Поднебесной, Китаев не особо удивился.

– Знаете, почему печально известный кризис тридцатых годов прошлого века разорил большинство ранее успешных американских предпринимателей? – вопрошала Агнесса, сидя в кресле напротив своего работодателя и лениво покачивая туфелькой.

– Да как-то я об этом не задумывался, – мямлил Владлен Борисович, не в силах отвести взгляда от изящной щиколотки личного консультанта.

– Ошибка их стратегии в том, что они, образно говоря, сложили все яйца в одну корзину, то есть полностью вложились в какой-то один сектор экономики и не имели «спасательного круга». Так вот когда нас всех накроет вторая и окончательная волна экономического кризиса, который разрушит все ранее наработанные связи, Иркутский лесоперерабатывающий комбинат будет для нас тем самым «спасательным кругом».

– А где гарантия того, что торговля лесом в условиях обрушившегося рынка окажется прибыльной?

– Прибыльной будет только та часть торговых операций, которая будет предлагать не услуги, а реальный продукт – лес, нефть, торф, уголь. В условиях жёсткого кризиса поставка продуктов в Москву и другие крупные города прекратится, так как большинство фирм и частных предпринимателей обанкротятся за один день. Наступит кризис неплатежей, торговать сначала будет невыгодно, а потом и нечем. Это будет конец торговой империи «Трёх слонов», но мы и из этого положения можем извлечь выгоду, если заранее продадим ваш московский бизнес и развернём торговую экспансию в Сибири.

– А может, не будем торопиться с продажей корпорации? – нерешительно сопротивлялся Владлен Борисович, которого такие революционные перемены откровенно пугали.

– Владлен Борисович! – с укоризной произнесла Агнесса. – Вы сейчас напоминаете больного, у которого с минуты на минуту лопнет аппендикс, а он, корчась от боли бормочет: «Погодите, доктор, резать, авось обойдётся»! Однозначно надо продавать, и чем быстрее, тем лучше!

Все эти факты я узнал из довольно объёмного электронного досье на господина Китаева, «флешку» с которым передал мой связной Алексей по моему же запросу. Вообще-то я ожидал, что это будет обыкновенная справка, подробная, но справка. Оказалось, что практический интерес к владельцу «Трёх слонов» моя родная «контора» проявляет довольно длительное время, отсюда и обилие материала на фигуранта. Однако материалы разработки Китаева меня не порадовали, и ситуацию не прояснили.

«Обыкновенные торговые войны между конкурентами, – подумал я, выключая компьютер. – Вот таким оригинальным способом недоброжелатели убирают Китаева с игрового поля. Довольно изящная, и, самое главное, бескровная комбинация».

Дальше можно было Китаева не «разрабатывать». Можно, но личность Агнессы меня смущала, и я, повинуясь интуиции старого опера, негласно продолжил работу по сбору данных, и, как потом оказалось, не зря!

Для начала я послал Ерёму – молодого опера Антона Еремеева, у которого была обманчивая внешность деревенского простачка, походить денёк за «объектом» и собрать дополнительную информацию.

На следующий день Ерёма принёс в полиэтиленовом пакете стакан тонкого стекла, который он самым бессовестным образом «увёл» из кафе, где обедала Агнесса.

– Больше ничего не нарыл, – с виноватым видом сообщил Ерёма. – Она ни с кем не встречается, её никто не провожает, даже обедает одна.

– И за это спасибо! – поблагодарил я коллегу и с чувством пожал ему руку.

В этот же день наш криминалист, которого все называли по-свойски: дядя Миша, снял со стакана отпечатки и загрузил их в компьютер.

Компьютер пару часов недовольно гудел, переваривая и сравнивая полученную информацию, после чего выдал на экран фото и анкетные данные женщины, отдалённо напоминавшую Агнессу Павловну. Незнакомка, похожая на Агнессу на протяжении последних пяти лет вела активную криминальную деятельность, за что и была объявлена ростовскими полицейскими в федеральный розыск.

Когда информации накопилось достаточно для серьёзного разговора, я решил познакомиться со специалистом по инвестициям поближе.

Это зимнее утро для Агнессы Павловны не задалось. Как всегда, подъезжая на своём тёмно-синем «Пежо» к центральному офису корпорации «Три слона», она, убедившись в отсутствии попутного транспорта, включила левый «поворотник» и стала перестраиваться в левый ряд, чтобы через сто метров повернуть налево и въехать за ажурную ограду охраняемой стоянки.

Она уже начала выполнять манёвр, когда с левой стороны послышался какой-то неясный звук. Через пару минут перед самым её носом резко затормозил серый «Бентли», из которого вышли два «братка». «Братки» с расстроенным видом стали осматривать правое крыло своей навороченной «тачки», после чего с каменными лицами подошли к её сиротливо стоящему возле обочины «Пежо».

– Выходи! – сказал «браток» и рванул дверцу на себя. Дверца не открывалась, так как Агнесса Павловна успела нажать кнопку и заблокировать двери.

– Выходи, сука! – рявкнул водитель «Бентли» и тоже рванул дверцу на себя.

– Ничего, сейчас выйдет! – заверил водителя его товарищ и вернулся к своему автомобилю, из багажника которого извлёк спортивную биту.

Агнесса Павловна взглянула на нетронутые интеллектом лица незнакомцев, и поняла, что её всё равно достанут, но только за волосы, через разбитое лобовое стекло.

Женщина обречённо вздохнула, разблокировала двери и сама вышли из машины.

– Ты погляди, зараза, что ты наделала! – не унимался водитель «Бентли». – Я эту «тачку» неделю как пригнал из автосервиса!

На переднем правом крыле «Бентли» красовалась царапина длиной около метра, которая упиралась в правый фонарь. Фонарь тоже пострадал, о чём красноречиво свидетельствовала пересекавшая его трещина.

– Я заплачу, – скупо произнесла Агнесса, понимая, что оправдываться в такой ситуации глупо.

– Ясен пень, что заплатишь! – оскалился один из «братков». – Куда ты денешься!

– Я заплачу, хотя и не понимаю, как это произошло.

– А тебе и понимать ничего не надо, – подвёл итог дискуссии водитель «Бентли». – Поехали твою квартирку посмотрим.

Агнесса и пикнуть не успела, как её умело, но почему-то с предосторожностями запихали в «Бентли» и водитель дал полный газ.

– Я вам адреса не скажу, – пыталась сопротивляться перепуганная женщина.

– Не скажешь? – ухмыльнулся «браток», который сидел справа от неё и крепко держал за локоть. – Да и не надо! Сейчас приедем в одно тихое местечко, там ты всё скажешь, даже то, что давным-давно позабыла!

С этими словами он натянул ей на голову лыжную шапочку так, что Агнесса Павловна перестала видеть, куда её везут.

Тихое местечко располагалось на третьем этаже старой пятиэтажки из красного кирпича. Квартира № 12 ещё с перестроечных времён использовалась сотрудниками доблестной милиции в оперативных целях, и по «наследству» перешла в ведение нынешних полицейских.

В этой квартире я находился с раннего утра, и уже знал, что изъятие из привычного мира нужного мне человека проведено без сучка и задоринки. Можно было, конечно, вызвать Агнессу по повестке в отдел, но там разговора не получилось бы. Агнесса – женщина не глупая, и, почувствовав что-то неладное, вероятней всего пришла бы на допрос со своим адвокатом, который бы зорко следил, чтобы на его клиента не оказывалось никакого давления. Я даже услышал наполненный праведным гневом визгливый голос, который бесстрашно вопрошал: «А по какому праву Вы, господин полицейский, выдёргиваете из дома законопослушных граждан»?

Поэтому и предпочёл встретиться с Агнессой Павловной на нейтральной территории. Я знал, что в квартиру она войдёт в шоковом состоянии, и, хотя это не по закону, мне будет легче вытрясти из неё интересующие сведения.

Всё произошло именно так, как я ожидал: два дюжих оперативника, которых и при ясной погоде легче принять за бандитов, чем за сотрудников правоохранительных органов, ввели в квартиру перепуганную копию голливудской «звезды».

– Проходите, Агнесса Павловна, – произнёс я медовым голосом и привстал из-за стола. – Садитесь.

Перепуганная женщина осторожно опустилась на краешек обшарпанного стула.

– Я должен принести Вам, уважаемая Агнесса Павловна, свои глубочайшие извинения за учинённый моими коллегами «спектакль», но этого требовали обстоятельства.

– Спектакль? – непонимающе закрутила головой женщина, которая уже мысленно смирилась с тем, что в этой квартире её будут зверски избивать, потом насиловать, возможно, даже в извращённой форме, а потом пристегнут наручниками к батарее и будут морить голодом.

– Вы ни в чём не виноваты, – продолжил я. – Я и мои коллеги – не бандиты! Мы сотрудники одной государственной силовой структуры.

Агнесса Павловна недоверчиво скосила взгляд на бритоголовых оперов и опасливо поджала ноги.

– Вам никто и ничто не угрожает. Никакого ДТП не было, и сюда Вас привезли для приватной беседы.

– Удостоверение покажите, – неожиданно перебила меня женщина.

– Какое удостоверение? – не сразу понял я.

– Ваше удостоверение. Служебное!

– Ах, удостоверение! Уверяю Вас, Агнесса Павловна, что и у меня и у моих коллег удостоверения имеются, но лучше, если на этой встрече мы для Вас останемся инкогнито.

– Боитесь, что я нажалуюсь в прокуратуру, и вас всех за превышение служебных полномочий уволят и, возможно, отдадут под суд?

Такого перехода я не ожидал. Дамочка слишком быстро пришла в себя и теперь попыталась диктовать свою волю.

– Это Вам бояться надо, – после небольшой паузы перешёл я в ответную атаку. – Иначе это Вам придётся объяснять прокурору, почему Вы живёте под чужим именем.

– А разве это противозаконно? Мне нынешнее имя больше нравится! Оно звучит благородно, а при моей работе это немаловажно.

– До того, как стать Агнессой Винтер, Вы были Агатой Авербах, Ксенией Кристалинской и Вероникой Вронской, – продолжил я монотонным голосом. – Подвела Вас, Мария, страсть к красивым именам.

– Меня бывшие ухажёры преследовали! Вот я имена и меняла.

– Вас, Мария Яковлевна Гуськова, бывшие коллеги из Питера, Нижнего Новгорода и Ростова преследуют за то, что Вы их бизнес развалили, а их самих под бандитскую крышу подставили. И благодарите бога, что это я Вас нашёл, а не они!

– Я так понимаю, что если с вами не договорюсь, вы меня с лёгким сердцем им сдадите? – со вздохом спросила Гуськова и зачем-то зажала ладони между колен.

– Правильно понимаете.

– Предлагаете сделку?

– Предлагаю. Условия сделки Вас вполне устроят.

– Я слушаю Вас.

– Сейчас Вы, Мария Яковлевна, чистосердечно и без утайки ответите на все мои вопросы, после чего наши сотрудники вывезут Вас в другой район города, где и отпустят. У вас будут ровно сутки, чтобы убраться из фирмы «Три слона» и вообще из Москвы.

– И это всё?

– Это всё!

– И даже вербовать меня не будете?

– Не тот случай. Вы нам, госпожа Гуськова, по морально-деловым качествам не подходите.

– Ну-ну! – усмехнулась Гуськова. – Вам видней. Проститутки и ворьё всякое вам по морально-деловым качествам подходят, они, наверное, вам по этическим соображениям ближе, а женщина с высшим экономическим образованием не подходит! Впрочем, я не настаиваю. Задавайте свои вопросы!

– Ну, хорошо, перейдём к основной части нашего свидания. Поясните, кто Вам поручил внедриться в фирму «Три слона», и с какой целью?

– Цель? Цель одна: убрать как можно быстрее Китаева из Москвы.

– А почему таким необычным способом?

– Ну, если бы заказчик был из бизнесменов или «братков», тогда бы не меня, а снайпера наняли.

– А кто был заказчик? Его имя!

– Имя не знаю, но то, что он из ваших – точно!

– В каком смысле «из ваших»?

– Я имела в виду, из «силовиков», но точно не мент.

– Пояснить можете?

– Да чего тут пояснять! Менты самоуверенней, и ведут себя развязней, а тот мужчина, к которому меня его подчинённые в машину запихали, совсем на мента не похож. Так же, как Вы сейчас со мной, вежливо себя вёл, в разговоре каждое слово взвешивал. Обстоятельно мне о моём «боевом» прошлом рассказал, и предложил на выбор: либо работа в Москве за хорошие деньги по его заданию, либо срок за мошенничество и работа за пайку на лесосеке. Выбор, как вы понимаете, небогатый, я и согласилась. Он мне паспорт и трудовую книжку выправил, биографию новую выучить заставил, а потом его помощник в клубе меня с Китаевым и познакомил.

– И Вы сначала вошли к нему в доверие, а потом стали управленцем фирмы.

– Поверьте, это было нетрудно. Владлен Борисович любовью избалован не был. Я имею в виду настоящее чувство. Вокруг него одни лизоблюды да давалки дешёвые увивались, готовые за подачку в виде повышения оклада ноги раздвинуть. Я же дала Владлену почувствовать себя настоящим мачо, и при этом сумела обойтись без вульгарных постельных сцен.

– Отдаю должное вашей изобретательности. А скажите, как на Вас вышел ваш последний работодатель, которого Вы назвали «силовиком»?

– Сама удивляюсь! Я только в Москву из Ростова перебралась, только на съёмной хате осела, а меня на следующий день два вежливых молодца возле метро перехватили и в чёрную машину запихали. Хорошо, что не в «воронок». А там пожилой мужчина сидит – аккуратный такой, в костюме. Вот он мне чисто так, без акцента, по-немецки и говорит: «Гутен таг, фройлен Гуськова»! И ещё что-то сказал, но я не поняла, так как дальше приветствия мои знания немецкого языка не распространялись. Он понял и говорит уже по-русски, дескать, надеюсь, что мы с Вами подружимся, потому как Вы женщина умная, и мне известно, что с клиентами Вы работаете творчески, а не по трафарету. После этого про все мои «подвиги» в Ростове, Питере и Нижнем Новгороде подробно выложил. Ну, а дальше Вы уже знаете.

– Он не представился?

– Не представился, и паспорт с пропиской не предъявлял, но одно могу сказать точно: он не женат. Возможно, вдовец.

– Почему Вы так решили?

– Вам, мужикам, этого не понять! Мы, женщины, это сердцем чувствуем. Только я бы за него замуж не пошла, хоть он мужчина представительный, и чувствуется, что при деньгах.

– Почему?

– Точно сказать не могу, но от него каким-то холодом веет, вроде как и не живой он вовсе.

– Значит, он поставил Вам задачу увести Китаева и его активы из Москвы?

– Первоначально мне ставилась задача познакомиться с Китаевым и понравиться ему. Когда этот рубеж я успешно преодолела, он поручил мне войти в правление фирмы и вывести Китаева из игры, переориентировав его интерес на Сибирь. Потом была ещё одна встреча, где мой неназванный друг попросил убедить Китаева в необходимости строительства под Иркутском в глухой тайге современного посёлка, в котором бы располагались жилые помещения для сотрудников фирмы, офис фирмы, складские и служебные помещения, госпиталь, вертолётная площадка и крытый бассейн. И всё должно быть оборудовано по последнему слову техники. Я тогда его спросила: «Зачем это»? А он усмехнулся и говорит: «Я руками Китаева во глубине сибирских руд себе резиденцию отгрохаю»!

Я не поняла его юмора и переспросила, дескать, Вам-то она в Сибири зачем?

Пожевал он губами, затылок задумчиво почесал и серьёзно отвечает: «Не пройдёт и года, как мои Нью-Васюки будут пределом мечтаний каждого москвича»!

Меня после его слов даже в жар бросило: выходит, что вся эта лапша о последствиях всемирного кризиса, которую я Китаеву на уши вешала, правда?

– И что было дальше?

– Да вообще-то на этом наше свиданье закончилось. Напоследок он сказал, что на мой счёт перечислена очередная «зарплата», и что если я ему буду нужна, он меня сам отыщет. Я, правда, успела спросить: «А мне следом за Китаевым в Сибирь ехать, или можно в Москве задержаться?»

– И что он ответил?

– Ничего! Захлопнул дверцу своего чёрного лимузина и уехал.

– А как он с Вами связывался?

– Да почти никак! Когда я ему была нужна, он просто ловил меня по пути на работу, и мы с ним беседовали в его лимузине.

– Номер автомобиля Вы, конечно, не запомнили?

– А зачем он мне? Меньше знаешь – крепче спишь!

– Скажите, а почему он поздоровался с Вами по-немецки?

– Я только могу догадываться: сама я языка не знаю, а вот мой прадед по материнской линии, Йозеф Штампе, был типичный поволжский немец. Он каменную мельницу в самом центре Царицына построил. Правда, от неё сейчас только развалины остались. Вот только откуда это моему работодателю известно? Неужели он такой неугомонный, что мою биографию до четвёртого колена раскопал?

В этот же день я экстренно послал в родную «контору» запрос: занимался ли кто-либо из сотрудников Центрального аппарата в период с мая по октябрь этого года «разработкой» Марии Яковлевны Гуськовой, 1979 года рождения, уроженки г. Саратова, русской, образование высшее, незамужней.

Ответ пришёл незамедлительно: в указанный период гражданкой Гуськовой компетентные органы заниматься не могли, так как незамужняя Мария Яковлевна Гуськова, 1979 года рождения, в июне прошлого года утонула в Волге в присутствии двух свидетелей – случайных знакомых, с которыми распивала спиртные напитки на городском пляже. К ответу прилагалась копия допросов двух жителей города Саратова, которые подтвердили, что после распития двух бутылок водки Гуськова пошла купаться, и на пляж больше не возвращалась. Тело утопленницы, как водится, не нашли, одежду и документы погибшей сдали в полицию.

Я тут же бросился разыскивать Гуськову, но было поздно: аферистки с обликом Лайзы Миннелли ни в фирме, ни в самой Москве уже не было.

 

Глава 5. Сумасшедшие сутки или «Откройте! Полиция!»

Позволь мне, многоуважаемый Читатель, сделать небольшое лирическое отступление. Я задам тебе всего лишь один вопрос: «А знаешь ли ты свой любимый город»?

Можешь не напрягаться, потому что всё, что ты сейчас скажешь, я знаю наперёд. Не стоит перечислять названия улиц и площадей, называть год образования родного города и официальное количество проживающих граждан. И вообще историческая справка данного муниципального образования меня не волнует. Я хочу знать: представляешь ли ты, что происходит в твоём тихом благостном городишке, когда ночная мгла окутает его улицы? Представляешь? Думаю, что нет.

Ведь для того, чтобы представить родной город во всём его криминальном многообразии, надо хотя бы одну ночь, а ещё лучше – целые сутки, провести в шкуре дежурного опера. И когда через сутки, сдав пистолет в «оружейку», а дежурство сменщику, ты, выжатый как лимон, побредёшь по чистым утренним улицам к себе домой, тебя уже не будет умилять искристый детский смех и радовать улыбки незнакомых прохожих. Почему? Да потому, что за прошедшие дежурные сутки тебе довелось увидеть столько боли и крови, человеческой лжи и нечеловеческой жестокости, что ты уже не веришь в чистоту помыслов торопящихся на работу горожан! Поэтому позволь я расскажу тебе об изнанке твоего родного города.

Итак, допустим, что ты, уважаемый Читатель, незримо присутствуешь в дежурной части типичного для Российской Федерации отдела внутренних дел и фиксируешь всё, что видят и делают члены следственно-оперативной группы.

Начинается дежурство, как правило, спокойно. Заступивший на дежурство оперативник или дорабатывает материалы, которые ему оставила предыдущая смена, или беседует с гражданами, которые пришли искать у него помощи и защиты. В первой половине дня приходят пенсионеры и неработающие домохозяйки, и оперативник с состраданием на лице выслушивает их душераздирающие повествования о пьющем соседе-хулигане или о таинственно пропавшем кошельке. Примерно через час кошелёк находится в сумке заявительницы, а к соседу-буяну направляют участкового.

И такая мелочёвка идёт до самого вечера. Происшествий немного, потому как сами граждане ещё трезвые и весь световой день является только прелюдией к вечернему спектаклю под названием «Ночная жизнь горожан или что хотим, то и творим»!

К моменту, когда на улицах города зажигаются фонари, в дежурную часть ОВД начинают подтягиваться первые жертвы «домушников». Законопослушные граждане, с трудом сдерживают негодование, поясняя обстоятельства обнаружения кражи, и при этом откровенно ностальгируют по достопамятному 1937 году, когда виновных можно было расстреливать без суда и следствия. Звучит это примерно так: «Представляете, я после смены уставший, как ломовая лошадь, возвращаюсь домой, а дверь взломана, музыкального центра нет, золотых обручальных колец нет, денег, которые жена от меня в шкафу прятала (на отпуск копила) тоже нет! Сталина нет на этих сволочей! Знать бы, кто это сделал, я бы своей рукой этих негодяев в расход пустил»!

И хотя желание потерпевших граждан заняться самосудом явно противозаконное, понять их можно, поэтому, как только заявление о краже ложится на стол дежурному, следственно-оперативная группа выезжает на место происшествия.

Через час-полтора следственно-оперативных действий становится ясно, напоролась ли группа на очередной «глухарь», или есть перспектива раскрыть преступление по горячим следам. Допустим, в этот вечер звезды сошлись так, что путём несложных умозаключений следователь вычисляет, что кражу мог совершить Колян – ближайший друг и собутыльник потерпевшего, с кем он вчера на кухне «давил» бутылку.

Оставив эксперта на месте происшествия дорабатывать материалы, остальные члены группы оперативно перемещаются к месту проживания подозреваемого Коляна, квартира, которого оказывается если не в соседнем подъезде, то в соседнем доме. Лень Коляну с похмелья для совершения кражи тащиться на другой конец города, да и зачем? Квартирка собутыльника вполне подойдёт. К радости членов следственно-оперативной группы, Колян оказывается дома, хотя и в состоянии сильного алкогольного опьянения. Поэтому не сразу соображает, что его «замели», а когда начинает соображать, что происходит в его запущенной квартире, то начинает рыдать и винить во всех бедах кого угодно, но только не себя.

И пока Колян рыдает и рвёт на себе закапанную жиром майку, у него в квартире проводится обыск, в ходе которого, к радости потерпевшего, обнаруживаются золотые колечки и музыкальный центр. Деньги, которые жена потерпевшего копила на отпуск, Колян успел спустить в ближайшей рюмочной, и теперь, сидя перед следователем, мысленно жалел только о том, что не успел загнать барыгам музыкальный центр и золотишко.

Коляна вместе с изъятым имуществом везут в отдел, где дежурный опер продолжает «колоть» незадачливого «домушника» на другие преступления, произошедшие на его «земле».

В это время следователь пытается совершить невозможное: имея на руках только материалы проверки заявления потерпевшего гражданина, получить санкцию на обыск по месту жительства подозреваемого, чтобы как-то узаконить то действие, которое понятые в квартире приняли за обыск, а на самом деле было грубейшим нарушением уголовно-процессуального кодекса.

Допустим, что и здесь следователю повезло, и он возвращается в родной отдел, имея на руках подписанный и заверенный гербовой печатью ордер на обыск. Тут бы и закрепить доказательства по делу: допросить Коляна в качестве подозреваемого, провести опознание потерпевшим изъятых вещественных доказательств, а сами вещдоки приобщить к материалам только что возбуждённого дела, но не тут-то было!

В час, когда добропорядочные граждане после обильного ужина, устремляются к телевизорам, в дежурную часть входит местная восемнадцатилетняя знаменитость – Вера Ивановна Брынзалова, не лишённая приятности проститутка по кличке «Бранзулетка».

– Здравствуйте, гражданин начальник! – печально произносит Бранзулетка, и в её голосе веет близкими слезами.

– Здравствуй, Вера! – со вздохом произносит дежурный, который знаком с Брынзаловой не первый год и предстоящий Веркин монолог знает близко к тексту. – Что случилось?

– Изнасилование! – с надрывом произносит жертва порока и, уже не сдерживаясь, брызжет натуральными слезами.

– Опять? – кричит дежурный и от негодования вскакивает с вращающегося кресла. – Опять изнасилование? Это уже третье за месяц! Шла бы ты, Вера, домой, и свой интимный бизнес крутила без нашей помощи!

– Да в гробу я видала вашу помощь! – визгливо на всю дежурку вскрикивает Верка, в мгновенье ока превратившись из жертвы сексуального насилия в общественного обличителя «оборотней в погонах»: – Ноги бы здесь моей не было, если бы клиенты вели себя по-людски! Где твоя помощь была, когда мне час назад бутылку из-под пепси между ног загоняли по самое «не балуй»? Это что тебе, не износ?

– Вера! – примирительным тоном говорит дежурный, пытаясь образумить скандальную посетительницу. – Ну какое же это изнасилование, когда весь район знает, что ты за такие причуды с клиентов дополнительную плату берёшь?

– Если бы заплатил, тогда бы я здесь с тобой не базарила, – немного успокоившись, продолжает Бранзулетка. – А то ведь натурально «кинул»! Загнал бутылку по самое донышко, и за дверь выставил!

– Кто на этот раз?

– Арсен. Он кафе держит в двух кварталах отсюда, «Перекрёсток» называется.

– Арсен Бадмаев! – вспоминает дежурный. – Не может быть, чтобы удачливый коммерсант Бадмаев на тебя сотню «баксов» пожалел!

– Как видишь, пожалел! – опять окрысилась Верка. – «Ты, говорит, дэвушка, пустую посуду сдашь и деньги можешь себе оставить!»

– Это ведь не просто износ, это преступление, совершённое с особым цинизмом! – заученно произносит Брынзалова, пытаясь засунуть в окошко дежурному полиэтиленовый пакет.

– Что это? – настороженно интересуется дежурный.

– Как что? – радостно вопрошает Верка. – Бутылка из-под пепси! Я её достала из… в общем вынула я её… оттуда, и Вам, товарищ лейтенант, принесла, чтобы Вы её в качестве главного вещественного доказательства к делу приобщили.

– К какому ещё делу? – брезгливо морщится дежурный, пытаясь закрыть окошко первым попавшимся под руку журналом. – Нет никакого дела! Иди, Вера, домой, и бутылку прихватить не забудь!

– Значит, не примешь заявление? – продолжала наседать на дежурного Верка, которая опять из девочки-подростка превратилась в разъярённую фурию. – Я вот сейчас выйду отсюда, да прямо в Главное Управление МВД по городу Москве по телефону доверия позвоню, да расскажу, что ты заявление не принимаешь, потому как с кавказцем в доле! Через час здесь будет проверяющий, и ты вряд ли до конца дежурства на своём кресле усидишь!

Дежурный, матерясь про себя, берёт телефонную трубку и казённым тоном через силу произносит: «Следственно-оперативная группа, на выезд. У нас изнасилование, потерпевшая в дежурной части».

Прибывший по вызову дежурный следователь, глядя на Бранзулетку, испытывает примерно такие же «нежные» чувства, что и дежурный офицер десять минут тому назад.

«Если бы я не знал, что она промышляет проституцией с четырнадцати лет, – машинально отмечает про себя следователь, окидывая взглядом девичью фигурку заявительницы, которая скромно примостилась на краешке стула и стыдливо потупила глазки, – то я бы решил, что это бедная падчерица, которую злая мачеха выгнала в лес за подснежниками».

Тем временем наряд патрульно-постовой службы приводит закованного в наручники Арсена Бадмаева.

– Это что? – казённым тоном интересуется дежурный у старшего группы, указывая на разбитую верхнюю губу и порванную рубашку доставленного.

– Оказал сопротивление, – привычно доложил патрульный. – Сейчас рапорт накатаю.

– Значит, к изнасилованию прибавляется ещё и сопротивление полицейским! – говорит дежурный, повернувшись к Бадмаеву. – Так, гражданин Бадмаев?

– Не было никакого износа! – рычит Бадмаев. – А что касается сопротивления, так они первыми мне руки крутить стали!

– Разберёмся! – говорит следователь, беря инициативу в свои руки. – Задержанного в камеру!

После чего он коротко беседует с заявительницей и, уяснив суть дела, с глубокомысленным видом прикидывает, как бы половчее «отфутболить» «жертву» изнасилования, тем более что изнасилования в классическом понимании не было. Однако закон не берёт в расчёт моральную чистоту помыслов заявительницы, закон берёт под свою защиту всех: и нецелованную девятиклассницу, и проститутку, отметившую очередное «трудовое достижение» – тысячного клиента. Поэтому если Вера Брынзалова – проститутка с детским личиком и далеко недетскими повадками – будет настаивать на том, что Бадмаев овладел ею насильно, против её воли, то последнего легко можно упрятать в зону на долгие годы, и всё будет по закону.

Даже если и была любовь по обоюдному согласию, то, встав с постели с левой ноги и в дурном настроении, женщина может посчитать, что партнёр обошёлся с ней грубо, короче говоря – изнасиловал, – и заявить об этом в полицию. Этого достаточно чтобы закон встал на защиту её половой неприкосновенности. Вот такой у нас закон! Ты же, уважаемый Читатель не поставишь возле своей постели двух понятых, и не скажешь им: «Смотрите и запоминайте! У нас насилия нет! У нас всё по любви и обоюдному согласию»!

Обо всех этих тонкостях следователь хорошо знал, поэтому приступать к проведению целого комплекса следственных мероприятий не торопился.

– Сейчас я между вами проведу очную ставку, – говорит следователь, заведомо зная, что данное следственное действие проводится только в рамках возбуждённого уголовного дела, только после допроса обоих фигурантов, и только при наличии в их показаниях явных противоречий.

Ни возбуждённого судьёй уголовного дела, ни запротоколированных допросов потерпевшей и подозреваемого к моменту импровизированной очной ставки, конечно, нет.

Тёртая жизнью и клиентами Бранзулетка таких юридических тонкостей не знала. Не знал их и Арсен, которого следователь усадил на другой конец длинного стола, так, чтобы последний в минуту сильного психического возбуждения не смог дотянуться до смазливой мордочки юной проститутки.

– Гражданка Брынзалова, расскажите, кто, где, когда и при каких обстоятельствах совершил над вами половое насилие. – строгим голосом говорит следователь, при этом не имея перед собой ни протокола очной ставки, ни простого листка бумаги для пометок.

– Да чё рассказывать? – по-зэковски цыкнув зубом, нараспев начинает Верка. – Вот он и совершил, – и она кивает головой в сторону Арсена. – Час назад я зашла в кафе «Перекрёсток» пепси выпить, а он возьми и пристань ко мне. – «Пойдём, говорит, девушка я тебе новую бильярдную комнату покажу!» – ласково так начал, а потом меня за руку хвать, и потащил.

– В бильярдную? – уточнил следователь.

– Наверное, в неё самую, – притворно вздыхает Верка. – Темно там было, но стол бильярдный был, это я точно помню, потому как он меня на этом зелёном столе, как на весенней травке, и разложил, хотя я и согласная была и пыталась сопротивляться. – заученно протараторила Бранзулетка, внимательно наблюдая за реакцией Бадмаева.

– Бадмаев, Вы подтверждаете показания Брынзаловой?

– Не было этого! – свозь зубы отвечает Бадмаев. – Может, она у меня в кафе и была, но я её никуда не водил и ни на каком столе не раскладывал.

– Ах, ты, козёл! – взвивается Верка. – Значит, ты меня никуда не водил и бутылку мне в промежность не заталкивал? А бутылочка-то у меня вот! – и она радостно помахала пакетом. – А на ней твои отпечатки пальчиков! Улавливаешь суть?

– Не было ничего! – по инерции упорствует Арсен, но уже без прежнего напора.

– Гражданка Брынзалова! – вклинивается следователь. – Может, Вы ошибаетесь? Может, в бильярдной и не Бадмаев был? Вы же сами говорили, что в комнате было темно.

– Ставлю десять тысяч, что девушка ошибается! – обрадованно заявляет Бадмаев.

– Не знаю, не знаю! – капризно надувает губы Верка. – У меня после этой злосчастной бутылки низ живота до сих пор болит. Надо бы доктору показаться.

– Спорю на двадцать кусков, что девушка ошибается! – вновь подыграл подозреваемый. – Если не верите, спросите моего старшего брата Шамиля!

– Мне в туалет надо, – после короткого раздумья заявляет Бранзулетка, и, не дожидаясь разрешения следователя, выходит из кабинета.

В коридоре с ядовито-зелёными панелями в ожидании развязки нервно топчется дюжина земляков Бадмаева.

– Кто из вас Шамиль? – хриплым голосом спрашивает Верка и залихватски прикуривает сигарету.

– Я Шамиль, – неторопливо ответил мужчина в белой рубашке с аккуратно постриженной бородой, в которой запутались первые седые паутинки.

– Двадцать «кусков» и через час твой брат будет у себя в кафе доедать начатый шашлык, – заверяет его Верка, выпустив дым через нос.

– Двадцать «кусков»? – переспрашивает Шамиль, презрительно глядя на проститутку. – А не жирно ли будет тебе, дэвушка?

– Не жирно! – твёрдо отвечает Верка и гасит сигарету о подоконник. – Мне ещё с ментами, то бишь с полицейскими, делиться надо, чтобы дело закрыли.

Шамиль молча отсчитывает четыре пятитысячные купюры, которые Верка тут же прячет в лифчик.

– Я тут в туалете посидела, подумала и вспомнила: не он это был. Обозналась я! – заявляет с порога Бранзулетка, и притворно вздыхает.

– Точно не он? – для проформы интересуется следователь, которого такой расклад устраивает, наверное, даже больше Бадмаева.

– Точно, не он! – подтверждает Верка. – Тот молодой был! Красивый, не то, что этот урод. Да разве я с таким пойти могла? Да ни за какие деньги! Я же себя не на помойке нашла!

Выпроводив из дежурной части ударницу интимного труда, следователь решает глотнуть горячего чая и съесть беляш, купленный накануне дежурства, а уж после этого закончить оформление материалов по квартирной краже.

Однако неумолимый рок голосом дежурного сообщает: «У нас труп! Похоже, криминальный! Улица Беговая, дом № 7. Фамилия потерпевшей Безденежная Антонина Петровна. Все по коням»!

Следователь со вздохом откладывает остывший беляш в сторону, собирает следственно-оперативную группу, и едет, как говорят в уголовном розыске, «в адрес».

Возле дома № 7 по улице Беговой, несмотря на позднее время, толпится народ. К радости следователя, местный участковый успел прийти раньше, чем в дом набились любопытствующие соседи, и не дал затоптать следы преступления.

Перед вошедшими в дом членами следственно-оперативной группы предстаёт следующая картина: за столом, уставленном тарелками с нехитрой закуской и пустыми водочными бутылками, в положении «сидя» находится ещё не остывший труп гражданки Безденежной. Из шеи пострадавшей торчит рукоять кухонного ножа, отчего белая блузка, которую перед последним в жизни ужином надела женщина, напиталась кровью и стала бордово-красной.

– Типичная «бытовуха»! – сообщает следователю участковый. – У погибшей три дня назад был сороковой день рождения, так она со своим сожителем три дня и пила, а на исходе третьих суток получила от своего благоверного нож в шею.

– Ой, говорила я Тоньке: «Не справляй сороковой день рожденья! Не справляй! Плохая примета». Так ведь она не послушала! – слёзно запричитала соседка, приглашённая в качестве понятой.

– В чем причина конфликта? – уточняет следователь, опасливо косясь на труп, на лице которого навеки застыло удивление.

– Свидетелей нет, – мнётся участковый. – А допросить сожителя невозможно: он после трёхдневной пьянки языком не ворочает.

– Где он?

– Да я его в спальне запер, – охотно поясняет участковый, и первый направляется в соседнюю комнату, где, закованный в наручники, спит убийца.

– Федотов Леонид Семёнович, – поясняет участковый, раскрыв новенький паспорт. – Я его хорошо знаю: мой поднадзорный. Он месяц как освободился, собирался на работу устроиться, да, видно, не судьба!

– За что срок отбывал? – между делом интересуется оперативник.

– За кражу, – уверенно докладывает лейтенант. – Пару лет назад он на моей «земле» ларёк подломил и с подельником пару ящиков водки уволок. Я сам это дело раскрыл, ещё до приезда ваших коллег.

Тем временем убийца стал подавать признаки жизни: замычал, пытаясь освободиться от наручников, стал дёргать руками, а когда это ему не удалось, открыл глаза.

– А-а! Чего? – с трудом произносит он, окинув присутствующих мутным взглядом. – Это вы тут зачем? Это вы тут… хто?

– Кажется, очухался! – констатирует опер. – Лёня! Ты меня слышишь? – и он наклоняется к самому лицу убийцы.

– Ты это… хто? – мычит Лёня, всматриваясь в небритое лицо опера.

– Мы с тобой, Лёня, вчера в рюмочной познакомились, – импровизирует оперативник. – Потом ты меня на день рождения жены пригласил. Помнишь?

– Не помню! – хрипит Лёня. – А ты хто?

– Лёня! – уверенно продолжает оперативник, проигнорировав последний вопрос. – Ты зачем Тоньку порезал?

– Я порезал? Я… Тоньку? – недоверчиво переспрашивает Лёня, мучительно пытаясь восстановить в памяти события прошедшего вечера.

– Ты! – подтверждает опер. – Прямо за столом и порезал. За что?

– А-а, за столом! – начинает припоминать убийца. – Так ведь она это…!

– Что «это»? – наседает опер. – За что сожительницу порешил?

– Так она это… – упрямо бормочет не протрезвевший до конца Лёня, – она это… недолила она мне, в общем!

– Всё ясно! – разогнувшись, заключает оперативник. – Последний стакан не поделили. Бывает!

…И так всю ночь. На часах только полночь, значит, в оставшиеся до сдачи дежурства восемь часов будут ещё вызовы, будет ещё кровь, боль, беззастенчивая ложь, предательство и пьяные слёзы. Будут жены, забитые насмерть пьяными мужьями, будут бессердечные матери, продающие за доллары и рубли новорождённых младенцев, будут несовершеннолетние ублюдки, ворующие боевые ордена у состарившихся фронтовиков, и будут мёртвые маленькие девочки, которых нелюди в образе человеческом изнасилуют, а потом задушат.

К моему большому сожалению, всё это было и ещё будет. Такова изнанка жизни любого города – большого мегаполиса или затерявшегося на карте областного центра. Размер неважен! Главное, чтобы в нём жили люди, и чем их больше, тем больше преступлений, тем чаще звучит в дежурной части команда «следственно-оперативная группа на выезд»!

И когда ты, Читатель, всё это увидишь и прочувствуешь, то невольно задашься вопросом: «Так от кого же произошёл Homo Sapiens – человек разумный? Да и разумен ли он»?

И, хотя ответ очевиден, лично я в его достоверности сомневаюсь.

* * *

Моё очередное дежурство началось тихо: заявителей с утра не было, и я, воспользовавшись временной передышкой, занялся бумаготворчеством. В работе оперативника существенное значение (для начальства) имеет твоё умение работать с документами, точнее – вовремя составлять отчёты и делать отписки по различным «отдельным поручениям». Писанины так много, что впору прикрепить к каждому оперу отдельную секретаршу, но кадры не делают это из-за того, что не хотят заниматься раз в полгода набором новых сотрудниц взамен ушедших в декрет. Примерно до полудня я изображал из себя прилежного клерка, пока дежурный не направил ко мне в кабинет первого заявителя.

– Котов, частный предприниматель, – представился грузный мужчина средних лет и, не дожидаясь приглашения, стал расстёгивать дублёнку.

– Майор Васильчиков, – назвал я себя. – Присаживайтесь и расскажите, что и когда у Вас произошло.

– Кража, – со вздохом пояснил Котов и тяжело уселся на невесть откуда взявшийся в кабинете старый венский стул. Стул жалобно скрипнул, но вес частного предпринимателя выдержал. – А вот когда и где именно произошла, я сказать затрудняюсь.

– И что украли?

– Молоко.

– Хм, молоко! И много молока?

– Десять вагонов.

– Подождите! Что-то я ничего не понимаю, – замотал я головой и выставил ладони перед собой.

– А что тут непонятного? – удивился заявитель. – Три недели назад, будучи в Белгороде, я напрямую, без посредников, закупил на заводе-изготовителе большую партию сухого молока, которую загрузил в десять крытых вагонов и отправил в Москву.

– А груз, я так понимаю, не прибыл!

– Верно! Груз не прибыл.

– Тогда Вам не ко мне. Вам на станцию «Москва-Товарная» надо.

– Был я уже там! До самого начальника станции дошёл, он при мне все документы за три недели поднял: не поступали мои вагоны!

– Всё равно Вам не ко мне, – упорствовал я. – Вам в транспортную прокуратуру следует обратиться.

– И там я уже побывал! – почти радостно заявил потерпевший. – Они говорят, что эта кража не их… как её, чёрт! Вспомнил! Кража – не их подследственность, и направили меня в ОВД на транспорте. А в ОВД говорят: «Где у Вас, товарищ Котов, доказательства, что это кража? Может, вагоны по ошибке куда-то в тупик загнали, и вообще, где подтверждение того, что кража произошла на железной дороге? Может, ваше молоко из пакгауза украли?» «Так вы и разберитесь!», говорю я им. «Нет, говорят, уважаемый! Так дело не пойдёт. У нас такое правило: всё, что на «железке» произошло, а также на метр вправо, и на метр влево от насыпи – это наша головная боль! Это мы расследуем, а всё, что дальше метра – то этим случаем московская полиция заниматься должна».

Вот я к вам и пришёл. Я Вас, товарищ майор, умоляю: найдите мне мои вагоны! Иначе через сутки, по условиям договора, на меня штрафные санкции будут наложены, а это, знаете ли, большие деньги!

– И кому Вы неустойку платить будете?

– Я всю продукцию поставляю в торговую корпорацию «Три слона», так что деньги пойдут на её счёт.

Я мог бы не заниматься этим делом, тем более что если подойти с буквы закона, то хищение молока, если оно и было, произошло не на моей «земле», но, услышав название корпорации, невольно потянулся к телефону.

Шестопёров ответил сразу, как будто ждал звонка. Правда, после того, как услышал мою фамилию, энтузиазма в его голосе поубавилось, но вёл он себя корректно.

– Пётр Семёнович, я звоню Вам не по вашему делу. Мне необходима ваша помощь в расследовании хищения крупной партии продуктов. Поможете?

– Я Вас внимательно слушаю.

– Не могли бы Вы, как начальник отдела, уточнить, не прибывала ли к вам последние три недели большая партия сухого молока из Белгорода?

– Я попытаюсь что-то разузнать и перезвоню Вам, – заверил меня Шестопёров и положил трубку.

– Если не возражаете, я в коридоре пока покурю, – шёпотом сообщил Котов, и чуть ли не на цыпочках, чтобы не мешать мне, покинул кабинет.

Ждать пришлось недолго. Котов, наверное, ещё не выкурил сигарету, как Шестопёров позвонил и сообщил, что две недели назад автомобильным транспортом действительно поступила большая партия сухого молока из Белгорода.

– Автомобильным? – переспросил я. – Пётр Семёнович, Вы, случайно, ничего не путаете?

– Нет, я не путаю, – твёрдым голосом заверил меня Шестопёров. – Было ровно десять фур из Белоруссии.

– Причём здесь Беларусь, когда молоко покупалось и должно было грузиться в Белгороде?

– Машины арендованы в Белоруссии, а груз они действительно доставили из Белгорода.

– А зачем такие сложности?

– Этого я не знаю. Закупки – не моё дело.

– Хорошо, хорошо! А Вы не могли бы уточнить точный вес поступившего сухого молока?

– Почему же не мог? Это нетрудно, – и он назвал трёхзначную цифру.

– Это количество тонн? – глупо переспросил я.

– Ну не килограммов же! – усмехнулся в трубку мой бывший потерпевший.

Я поблагодарил и повесил трубку. В это время в кабинет вошёл Котов, и на его лице легко читалось желание услышать хоть что-то положительное.

– Эти цифры Вам о чём-то говорят? – спросил я его и пододвинул листок с записями.

– Ещё бы! – оживился предприниматель. – Это общий вес моей закупки.

– Значит, совпадает, – констатировал я. – Ваше молоко уже неделю лежит на складе в «Трёх слонах», но почему-то оно прибыло туда автомобильным транспортом – десять фур из Белоруссии.

Котов на пару минут задумался, а потом крякнул и ударил себя ладонью по коленке:

– Я понял: это типичное «кидалово»! Где-то за городом на глухом полустанке перегрузили груз из вагонов в фуры и по-тихому привезли в Москву. Мне же на днях представители корпорации официально заявят неустойку с большим количеством нулей, а если я буду трепыхаться, то заставят платить через суд. Получается, что они товар бесплатно получили, да ещё в придачу ко всему с меня деньги содрали! Несложная, но очень результативная комбинация!

– Да, но ведь аренда десяти фур тоже чего-то стоит! Неужели даже при таких затратах им это выгодно?

– Ещё как выгодно! За аренду машин они расплатятся моими же деньгами – штрафом, а груз получат бесплатно!

– Скажите, а зачем машины арендовать в другой республике?

– Трудно сказать, возможно, чтобы легче концы спрятать.

– Я бы Вам советовал с этой информацией снова посетить транспортную прокуратуру, потому что дальнейшие действия не в моей компетенции.

– Обязательно схожу! – заверил Котов, активно пожимая мне руку. – Обязательно! Теперь-то уж они не отвертятся!

И с этими словами, радостный, он выбежал из кабинета.

Какое-то время я думал, что даёт мне новая информация о «Трёх слонах»? Да, я узнал, что они не брезгуют мошенничеством, но сейчас каждая вторая фирма не считает зазорным «кинуть» партнёра. Таковы неумолимые законы российского бизнеса: слабый не выживает! Хотя «дело Котова» – вполне правдоподобный повод, чтобы познакомиться с главой корпорации, господином Китаевым. Возможно, охрана меня к нему и близко не допустит, но я ведь при этом ничего не теряю и ничем не рискую.

– У меня тут заявитель был, – доверительно сообщил я дежурному.

– Был… и что дальше? – рассеянно отвечал дежурный, поглощённый заполнением очередного журнала.

– Надо бы съездить на месте разобраться, может, обойдёмся без заявления.

– Если без заявления, обязательно смотайся, – согласился дежурный. – Только машины у меня нет.

– Воспользуюсь общественным транспортом, – заверил я его и вышел.

Центральный офис корпорации «Три слона» располагался довольно далеко от центра, зато был исполнен в лучших традициях дикого российского капитализма: показная роскошь на фоне общего обнищания.

– Что-то мне подсказывает, что у руководства корпорации не всё в порядке со сном, – ёрничал я, глядя на ажурную художественного литья трёхметровую решётку. – Поди, не платят налоги, отсюда и бессонница.

– Вы что-то хотели? – вежливо обратился ко мне через художественное ограждение блестящий, как новенький рубль, охранник.

– Да, хотел. Передайте начальнику охраны, что я хотел бы побеседовать с господином Китаевым на предмет закрытия уголовного дела, – произнёс я небрежным тоном и раскрыл перед носом охранника служебное удостоверение. Охранник отошёл в сторону и что-то стал бубнить в рацию. Через пару-тройку минут он вернулся и вежливо предложил мне встретиться с заместителем Китаева по безопасности, так как сам господин Китаев очень занят.

– Как угодно, – произнёс я с показным равнодушием. – Передайте господину Китаеву, что я хотел избавить его от хождения по судебным инстанциям. Однако если ему некогда, я тоже вряд ли вторично найду в своём графике время, чтобы пойти ему навстречу.

Старый испытанный приём, который я называю «не хотите – ну, как хотите» не подвёл: охранник, передав моё последнее условие, через минуту раскрыл передо мной калитку и проводил до парадного входа в офис. Здесь меня передали следующему охраннику, который сопроводил до приёмной.

В приёмной обаятельная, но, как мне показалось, с откровенно порочной улыбкой, секретарша предложила чашечку кофе и «промариновала» меня добрых сорок минут.

За это время я, сидя на огромном кожаном диване, успел мысленно набросать её психологический портрет. Не знаю, насколько он был точен, поскольку мой взгляд постоянно блуждал на срезе короткой юбки, в районе её пухленькой задней полусферы, отчего мои умозаключениях приобрели стойкую эротическую окраску.

– Вас ожидают, – пропела мечта «Плейбоя», чем окончательно вывела меня из эротических грёз.

В просторном кабинете, Владлен Борисович, не обращая на меня внимания, торопливо прятал в сейф какие-то бумаги. – Я Вас слушаю, – сказал он через плечо. – Однако у меня очень мало времени, поэтому постарайтесь быть кратким.

– И куда Вы так торопитесь? Случайно, не в Иркутск? – не скрывая сарказма, спросил я владельца «Трёх слонов».

Владлен Борисович на мгновенье замер, а потом повернулся ко мне лицом.

– Владлен Борисович, подождите! – поморщился я и выставил правую руку вперёд. – Подождите, не делайте поспешных выводов. Если Вы решили, что очередной «оборотень в погонах» решил поживиться за Ваш счёт, то Вы глубоко ошибаетесь!

– Кто Вы? – металлическим тоном произнёс хозяин кабинета. – И что Вам от меня надо?

– Я и сам не знаю, дорогой мой Владлен Борисович, что мне от Вас надо. Одно могу сказать точно: Ваши деньги мне не нужны! Образно говоря, я решил сыграть с Вами открытыми картами, в надежде, что Вы тоже поделитесь со мной информацией.

– Не представляю, чем я могу быть Вам полезен, но, тем не менее, слушаю Вас.

– Три дня назад у вас неожиданно пропала сотрудница – ваша «правая рука» и ваш личный консультант по вопросам инвестиций Агнесса Павловна Винтер. Всё бы ничего, но пропала она сразу же после того, как предложила Вам вложить значительные средства в покупку и развитие Иркутского лесоперерабатывающего комбината.

– И в чём здесь криминал? – подал голос Китаев.

– Да почти ни в чём, если не учитывать былые «заслуги» вашего специалиста по инвестициям, – и я протянул Китаеву полицейскую ориентировку с фотографией Марии Яковлевны Гуськовой. – Госпожа Винтер оказалась урождённой Гуськовой! – продолжил я. – И всё бы ничего, да только последний проект, в который она пыталась Вас вовлечь, имел цель не повышение вашего благосостояния и спасение ваших активов перед угрозой очередного кризиса, а Ваше устранение путём удаления Вас далеко-далеко за пределы Московской области. Как видите, она играла на руку вашим конкурентам.

– Вы думаете, что Вы один такой умный? – усмехнулся Китаев. – Неужели Вы допускаете, что я – человек, пришедший в бизнес ещё во времена первых кооперативов – до такой простой вещи не додумался? Однако её неожиданное исчезновение как раз опровергает ваши выводы: исполнитель, взявший на себя обязанность вывести конкурента из игры, так себя не ведёт.

– Вы правы, Владлен Борисович, исполнитель себя так не ведёт, но если киллер не выстрелил, значит, его элементарно спугнули.

– И кто же спугнул Агнессу?

– Я!

– Вы?

– Да, я, но моя победа обернулась для меня поражением: Винтер сбежала, и где она сейчас, я не знаю.

– Ничем не могу Вам помочь! Я тоже не знаю, где она.

– По большому счёту, она меня сейчас не сильно интересует.

– Почему?

– Она в розыске: рано или поздно её всё равно найдут, уж поверьте моему опыту.

– Значит, история с Агнессой – всего лишь предлог…

– Я бы сказал: прелюдия, – перебил я Китаева. – Меня интересует человек, который направлял Гуськову, или, если вам привычней – Агнессу.

– А саму Винтер Вы об этом спросить не успели?

– Успел, но информация об этом чиновнике крайне скудная. Гуськова предположила, что он из числа крупных «силовиков», но этого, сами понимаете, мало.

– Если Вы думаете, что я слепо доверял Агнессе, Вы сильно ошибаетесь! Я никогда не путаю бизнес с удовольствием, поэтому до сих пор держусь на плаву. После необычного предложения Агнессы о покупке Иркутского лесоперерабатывающего комбината я предпринял кое-какие меры и выяснил, что человек, который вращался возле неё – из ближайшего окружения Президента.

– Вас это не удивило?

– Скорее нет, чем да! Большой бизнес разжигает большие аппетиты. Странно было бы, если на мои капиталы покусился мелкий рэкетир. Таких крупных предпринимателей, как я, «крышуют» люди из правительства и Администрации Президента, и хотя они это делают, по сравнению с мелкими бандитами, интеллигентно, мне и моим коллегам от этого не легче.

– Но кто конкретно хотел Вас убрать, Вы так и не узнали?

– Увы! Я и моя служба безопасности не всесильны. Могу сказать, что этот человек всё время находится в «тени» своего большого покровителя. Наверное, действительно из бывших «силовиков».

– Вам имя Таненбаум ни о чём не говорит?

Владлен Борисович задумчиво наморщил лоб, пожевал губами и умудрился, при своём маленьком росте, примоститься на краешек стола.

– Не буду лукавить, я слышал кое-какие сплетни о нём: этакий профессор Мориарти московского разлива, неуловимый злодей и гений криминала. Однако я в эти сказочки не верю. В нашей стране неуловимых нет, есть те, кого ещё не начали ловить или те, кого ловить незачем. Помните старый анекдот про неуловимого Джо? Почему он неуловим? Да потому что никому не нужен! Ваш таинственный Таненбаум – это и есть неуловимый старина Джо! Он никому не нужен. Это хорошая кормушка для прессы и пугало для правительства. Вероятней всего, спецслужбы его сами выдумали, чтобы выбивать деньги из бюджета.

– Интересная версия. Ладно, оставим Таненбаума в покое. Напоследок хочу Вам сообщить, что кто-то в вашей корпорации стал работать на себя.

– В каком смысле?

– Кто-то ловко провернул аферу с десятью вагонами сухого молока. Однако концы своих противоправных действий этот некто как следует упрятать не успел, или не смог. Если потерпевший сейчас заявит в транспортную прокуратуру, Вы будете иметь большие неприятности. Вот данные и телефон потерпевшего. Если успеете связаться с ним до того, как он накатает заявление в правоохранительные органы, этих неприятностей можно будет избежать.

Китаев кивнул в знак благодарности и тут же вызвал начальника службы безопасности.

– У нас завелась «крыса», – коротко сообщил он спортивного вида мужчине, у которого под гражданским костюмом легко угадывалась офицерская выправка. – Вот данные потерпевшего, – и он передал ему мою записку с данными Котова. – Прямо сейчас свяжись с ним и постарайся уладить возникшее недоразумение, а потом отыщи того, кто «крысятничает».

– Я Вас понял, – хорошо поставленным командным голосом ответил начальник безопасности, и быстро, но без излишней суеты, вышел из кабинета.

– Я тоже, пожалуй, пойду, – сказал я и кивнул Китаеву на прощание.

– Задержитесь на минуточку, – попросил Владлен Борисович.

– Зачем? – удивился я.

– Хочу запомнить, как выглядит человек, которому не нужны деньги, – улыбнулся Китаев и достал из письменного стола бутылку коньяка.

Из офиса я вышел, когда на улицах зажглись первые фонари. Световой день заканчивался, чего нельзя сказать о моём дежурстве.

 

Глава 6. Чужое счастье

После сдачи дежурства я, как знаменитый американский сурок Фил, впал в спячку и проспал до глубокого вечера. Проснувшись, принял успокоительную таблетку, после чего выпил полбанки чайного гриба и снова залёг в свою холостяцкую постель. После не совсем приятных событий, происшедших со мной пару недель назад, я стал старательно следить за состоянием организма. Две недели назад, к моему удивлению, у меня, как у изнеженной институтки, случился нервный срыв.

После прибытия к новому месту службы, меня, как иногороднего, поселили в заводском общежитии, с которым наше руководство заключило договор, в надежде на то, что наличие в общежитии полицейских будет являться для остальных проживающих сдерживающим фактором. В результате нашему ОВД была выделена дюжина одноместных номеров. Проживающие в этих номерах полицейские ежемесячно вносили плату за жильё, которую наш главбух регулярно обещал компенсировать, но так же регулярно забывал об этом. По горькой иронии судьбы я, имея в Москве шикарную трёхкомнатную квартиру, вынужден тесниться в общежитии, в котором на этаж предусматривалось всего два туалета и один душ. Через неделю после проживания на этом «островке рухнувшего социализма», со мной случился непростительный казус.

В тот день меня подняли по тревоге в четыре часа утра, и через двадцать минут после пробуждения я трясся в «Газели», которая увозила меня к месту совершения очередного убийства.

Когда мы подъехали по указанному адресу, труп хорошо одетого молодого человека лежал под балконом, и снежинки на его лице уже не таяли. Под левой лопаткой несчастного торчала рукоятка ножа, и я без заключения судебно-медицинского эксперта сделал вывод, что с балкона его сбросили мёртвым. Квартиру, откуда сбрасывали тело, определили быстро: убитого перекидывали через перила, поэтому балкон был измазан кровью, которая хорошо видна в свете галогенного фонарика.

В самой квартире никого не оказалось, лишь остатки пиршества пяти или шести человек.

Пока мы строили версии и опрашивали соседей, криминалист тщательно снял обнаруженные в квартире отпечатки пальцев, но ясности это не прибавило. До утра мы строили версии и пытались нащупать хоть какую-то подсказку, пока на сотовый телефон Кавалерова не пришло короткое сообщение от агента.

– Всё, мужики! Здесь сворачиваемся и едем в адрес, – прочитав сообщение, объявил Валентин Иванович. – Будем брать Броню.

Валерка Броневицкий, по кличке «Броня», спал мёртвым сном. Он лежал на несвежей постели в одежде, и на правом рукаве его давно нестиранной рубашки были хорошо видны бурые, похожие на кровь, пятна.

Пару лет назад суд первой инстанции отправил мелкого воришку Броневицкого на два года в зону, за то, что последний очень любил шарить у пьяных по карманам. Из зоны Броня вернулся хмурым, нелюдимым, и если ему на язык попадала хотя бы капля водки, он становился агрессивным и не упускал случая продемонстрировать свою «крутизну».

В тот роковой вечер в компанию малознакомых людей Броня попал случайно: выпивали, шутили, танцевали. Броня не танцевал и не шутил, и чем больше пил, тем мрачнее становилось его лицо. Наконец он «дозрел» и, ухватив за локоть хозяина квартиры, злобно прошептал: «Ещё раз к Таньке подойдёшь – убью»! Таньку Броня знал плохо, и отношений между ними никаких не было, но ему был нужен повод, и он его нашёл.

Не ведая об опасности, Татьяна сама позвала молодого человека на танец. Этого было достаточно, чтобы Броневицкий подошёл к нему со спины, и молча вонзил нож под левую лопатку. Вонзил профессионально, как учили в зоне, после чего на глазах у оторопевших гостей подхватил обмякшее тело под мышки, протащил через всю комнату и сбросил с балкона.

Броня на допросе ничего не отрицал, но и не раскаивался. По его мнению, он поступил «круто», как учили в зоне!

Был полдень, когда я вместе со следственно-оперативной группой на полицейской «Газели» возвращался в отдел. На светофоре мы нагнали свадебный кортеж, и наша «Газель» остановилась рядом с белым лимузином. Мы стояли так близко, что я мог рукой дотянуться до украшенного свадебными кольцами автомобиля и, постучав в окно, с улыбкой поздравить молодых. Однако я этого не сделал, и на то имелась веская причина: в роли счастливых молодожёнов выступали моя бывшая возлюбленная Катенька Воронцова и мой бывший друг Семигайлов Мишка. Они были так хороши собой, что у меня от зависти защемило сердце. Молодые муж и жена были пьяны не от вина, они были пьяными от любви, а главное, были живыми, и их ожидала долгая и, судя по всему, счастливая жизнь.

Я, Кантемир Каледин, для всех был мёртв. На подоконниках в моей пустой трёхкомнатной квартире стояли засохшие мёртвые цветы, мой кабинет на Лубянке давно занимал другой офицер, а на моей могиле на Троекуровском кладбище лежали поблёкшие венки из мёртвых цветов. Оказывается, чужое счастье может ранить очень больно, даже несмотря на то, что ты давно мёртв.

Вечером, вернувшись после работы в общежитие, я, не раздеваясь, упал на скрипучую кровать и долго тупо смотрел в давно не белёный потолок.

«Господи! Что я, полковник ФСБ, орденоносец, любимец Президента, делаю в этой клоаке? – запоздало посетила меня не самая лучшая в жизни мысль».

«Не хнычь! – сказал я самому себе. – Это твоё задание».

– Задание? – произнёс я вслух. – Это задание? Чтобы сходить утром в сортир, я должен выстоять очередь, а потом весь день, подобно легавой, бегать с высунутым языком по городу, разыскивая очередного уголовника?

Эти и есть моё секретное задание?

И тут меня пробил смех – безудержный идиотский смех. Я катался по полу своего одиночного номера, хохотал и не мог остановиться.

Минут через пять, почувствовав неладное, в комнату вбежали проживающие по соседству коллеги. Слёзы текли по лицу, а я продолжать хохотать.

Всем коллективом меня дружно прижали к полу и стали хлестать по щекам, но это не помогло. От хохота я перешёл к интенсивной икоте, которую также унять был не в силах. Постепенно я стал задыхаться, но жить, как ни странно, хотелось, даже в заводском общежитии, поэтому я стал вырываться из рук товарищей.

– Амба! – с сожалением в голосе произнёс молоденький лейтенант Колька Самохин, глядя на мои выкрутасы. – Кажись, «крыша» поехала! А ведь был непьющий!

В это время самый опытный из нас, сорокалетний капитан Петраков, каким-то образом умудрился влить мне в глотку полстакана водки. Я закашлялся, но странное дело – икота прошла, и я смог нормально дышать.

– При нашей работе такое случается, – прокуренным голосом пояснил Петраков. – Если ты все проблемы на работе дюже близко к сердцу принимаешь, то рано или поздно тебя вот такой «хохотунчик» и настигнет. В этом случае водка – первейшее средство. Ты, майор завтра на работу не ходи, возьми «больничный», и дома отлежись. Можешь пивка всласть попить, можешь с заводскими девчонками «замутить», что хочешь делай, только о работе не думай. Через три дня такой жизни будешь, как огурчик! По себе знаю.

На следующий день я так и сделал: сходил в поликлинику, где пенсионного вида терапевт померял мне давление, послушал сердцебиение, горько вздохнул и, не задавая лишних вопросов, оформил «больничный лист».

Выйдя из поликлиники, я условным звонком вызвал на встречу связника и всё без утайки ему рассказал.

– Может, меня пора списывать? – откровенно спросил я Алексея.

– Это вряд ли! – успокоил связной. – Ты пока поболей дня три, а я симптомы твои специалистам передам.

Через день приятный женский голос по телефону известил, что мне необходимо явиться для прохождения планового медицинского осмотра в Реабилитационный Центр МВД. Приказ есть приказ! И я на следующее утро отправился на другой конец города, чтобы в пустом медицинском боксе один на один встретиться со специалистом из нашей «конторы». Он проговорил со мной полчаса и сказал примерно то же самое, что и капитан Петраков, только более тонко.

– Ваш недавний нервный срыв – следствие полученной Вами контузии. Вы слишком активно включились в работу, а ваш организм к этому ещё не готов. По всему, Вас надо бы недельки на три в стационар положить, или хотя бы в санатории подержать, но начальство против такой постановки вопроса. Поэтому будем лечить по месту работы медикаментозно, – и он протянул мне пузырёк с таблетками.

– Что это?

– Это ваше гарантированное спокойствие! – улыбнулся специалист. – Не волнуйтесь, привыкания к препарату исключено, но не советую увеличивать дозировку, одной таблетки перед сном вполне достаточно.

– А если выпить две или три?

– Тогда лекарство сработает, как сильнейшее снотворное, но я Вам экспериментировать не рекомендую – можете не проснуться.

С того самого дня я принимаю успокоительные таблетки – по одной перед сном. Нервных срывов больше не было, но с тех пор я перестал видеть сны. Каждый вечер я ложусь в кровать и закрываю глаза, чтобы через мгновенье открыть их и убедиться: ночь пролетела, пора на работу.

* * *

У меня оставался ещё один свободный день и я, не мудрствуя лукаво, решил воспользоваться советом Петракова и попить пивка. Однако я не привык проводить время без пользы, поэтому назначил в пивном баре встречу своему агенту, проходившему по документам под оперативным псевдонимом «Камыш». Камышу имел три «ходки» в зону, и ему было глубоко за сорок. Он слыл «домушником», но фортуна не была к нему благосклонна, поэтому полжизни он провёл за решёткой. После третьей «ходки» Камыш отошёл от дел, но в криминальных кругах его по-прежнему считали своим.

Пивбар являл собой классическую пивную, интерьер которой кинематографисты любили изображать в советских детективах середины семидесятых годов прошлого века.

Стоя за круглым столиком, я неспешно потягивал пиво из тяжёлой стеклянной кружки, удивляясь тому, как такое заведение могло сохраниться в центре Москвы в первородном обличье до наших дней.

Народу в пивной торчало немного, и часть столиков оставалась свободной, поэтому я очень удивился, когда к моему столику подошёл высокий мужик в потёртом китайском пуховике. Лицо скрывал надвинутый на глаза капюшон. То, что это не Камыш, я понял с первого взгляда: Камыш значительно ниже ростом, и он в любое время года носил потёртую кожаную кепку, которую называл «восьмиклинкой».

– Не помешаю? – глухо спросил незнакомец, пристраивая на столик пару кружек светлого пива.

– А если бы и так? – недовольным тоном произнёс я.

– Ты, кореш, извини, но я пить один не могу, – произнёс обладатель китайского пуховика, и одним движением откинул с головы капюшон.

Несмотря на отсутствие былого лоска, трёхдневную щетину и давно не стриженые волосы, своего школьного товарища Игоря Сафонова я узнал с первого взгляда. Какое-то время мы молча оценивали друг друга, потом школьный приятель скупо произнёс: «Выпьем»!

В создавшейся ситуации это был наилучший выход, и мы решительно сдвинули кружки.

– Не искри! – упредил меня Игорь и сделал большой глоток из щербатой кружки. – Я отвечу на любые твои вопросы. Подчёркиваю: на любые!

– Хорошо! Начнём с простых вопросов. Итак, как тебя зовут?

Видимо, он не ожидал, что я буду копать так глубоко, и на секунду растерялся, однако виду не подал:

– Для тебя я по-прежнему Игорь Сафонов.

– Сафонов Игорь погиб 31 августа 1986 г. в катастрофе теплохода «Адмирал Нахимов», кстати, вместе с родителями.

– Я на твоей могилке, Кантемир, не был, но имя в списке погибших на памятной доске в метро на Лубянке видел. Так что ты тоже в списках живых не значишься.

– Выпьем?

– Выпьем!

– Не усложняй, – произнёс мой школьный товарищ, утирая пивную пену с губ. – Пусть всё останется, как было: я для тебя Сафонов Игорь, ты для меня Кантемир Каледин.

– Ты сказал, что ответишь на все мои вопросы.

– Это мой ответ. Другого не будет.

– Хорошо, перейдём к следующему вопросу. Скажи, мой воскресший друг, ты работаешь в интересах нашего государства или у тебя есть другой хозяин?

– Я не работаю на иностранную разведку, следовательно, я не шпион. Ты это хотел услышать?

– И это тоже. Так кто же Вы, мистер Икс?

– Я, так же как и ты, являюсь сотрудником спецслужбы, и моя работа тоже состоит в том, чтобы оберегать и поддерживать внутри государства конституционный порядок.

– Выходит, мы с тобой коллеги?

– Коллеги. Только я служу в другом департаменте.

– Неужели в ГРУ?

– Не гадай! Всё равно не угадаешь.

– Будь по-твоему. Следующий вопрос: ты обанкротился?

– Нет, я по-прежнему являюсь владельцем крупной посреднической фирмы, а мой внешний вид – всего лишь маскировка. Руководство послало меня на встречу с тобой, поэтому я сейчас играю роль типичного представителя московской интеллигенции, который не нашёл места в обновлённой российской действительности.

– Как ты меня отыскал?

– Хочешь знать, на чём ты «прокололся»?

– Хочу! Как ты понимаешь, для меня это не праздный вопрос.

– На квартире, – произнёс Сафонов и утёр с губ пивную пену. – Ты уже более полугода как находишься в лучшем из миров, а на твою квартиру до сих пор никто не наложил лапу. И заметь: при полном отсутствии наследников. Согласись, это как-то нелогично, что квартира в элитном жилом комплексе, стоимостью около десяти миллионов рублей, уже шесть месяцев является бесхозной, и её до сих пор никто не прибрал к рукам. Дальше я решил провести дополнительную проверку, и от имени одного крупного писательского объединения послал в Управление ФСБ запрос о предоставлении информации о погибшем сотруднике ФСБ полковнике Каледине, для написания книги о последнем его подвиге. И знаешь, что мне ответили?

– Точно ответить не берусь, но что-то вроде того, что вы, господа писатели, не имеете допуска, и что для получения интересующей вас информации надо оформить разрешение установленным порядком!

– Правильно! Почти угадал. А что из этого следует?

– И что же из этого следует?

– Из этого следует, что твоё личное дело по-прежнему находится в кадрах, а не отослано в архив. Будь оно в архиве, меня бы кадровики просто перенаправили именно туда, а уж в самом архиве от меня потребовали бы «…получить разрешение установленным порядком»! Вывод: если твоё дело не сдано в архив, значит, ты жив.

– Лихо! Ну, допустим, ты убедился, что я живее всех живых, но как ты смог меня отыскать в многомиллионном городе? Я ведь мог и не быть в Москве.

– Мог. Однако я рассуждал логически. Если твою смерть связали с террористическим актом на Лубянке, а ты при этом выжил, значит, есть вероятность, что ты всё же находился во время взрыва в метро, следовательно, должен был получить ранение или хоть какое-то телесное повреждение. Не мог ты остаться целым, будучи в одном вагоне с террористами. Поэтому наши штатные «хакеры» проникли в компьютерную базу данных медицинских учреждений, подведомственных вашей «конторе», и выудили твоё имя. Надо было менять личность до того, как тебя положили в палату. Ну да это не твоя ошибка.

– А как ты нашёл меня после выписки из нашего ведомственного «санатория»?

– Это несложно. Я узнал, на такси какого таксомоторного парка ты уехал в Москву. После этого пришёл в эту фирму и заплатил диспетчеру пару сотен «баксов». Диспетчер без лишних вопросов выдал мне распечатку, где значился номер такси, фамилия и имя водителя, а также время и маршрут. Так я узнал, что порт твой нынешней приписки – УВД «Центральное». Признаюсь, это меня больше всего удивило.

– Признаюсь, меня тоже. И последний вопрос: зачем я тебе нужен?

– Хороший вопрос! Мне поручено передать через тебя руководству вашей «конторы» очень важную информацию.

– А сами реализовать полученную информацию или хотя бы довести её до заинтересованных лиц вы не в силах?

– В том-то и дело, мой дорогой друг, что официально нашей секретной службы нет. Разумеется, у нас, как и у любых «силовиков», есть свои руководящие органы, свой аналитический центр, свои подразделения силовой поддержки и даже своя тыловая служба, но об этом знает крайне узкий круг лиц. Мы не стоим на довольствии у государства, у нас законные, но собственные источники финансирования, поэтому мы не подчиняемся ни одной государственной структуре. Повторяю: официально мы не существуем.

– И Президент знает о вашем существовании?

– Знает, и относится пока терпимо. Я бы даже сказал, нейтрально. В разные времена при разных руководителях государства нашу службу то негласно приближали к президентскому окружению, то объявляли на нас охоту. Сейчас руководство страны и ФСБ усиленно делает вид, что о нашем существовании им ничего неизвестно. Нас такое положение устраивает. Что же касается «горячих» новостей, то можно было обойтись проще: взять и скинуть всю информацию по электронной почте в Администрацию Президента или в ФСБ. Однако где гарантия, что наше предупреждение не примут за бред шизофреника или чей-то глупый розыгрыш. Поэтому наши аналитики решили, что если переданная мной информация в руководство ФСБ придёт через тебя, больше шансов, что к ней отнесутся серьёзно.

– Я весь во внимании!

– Не ёрничай! Дело действительно серьёзное. Ты ведь ещё продолжаешь заниматься делом Таненбаума?

– Считаю, что ответ на этот вопрос ты знаешь не хуже меня.

– Будем считать, что ты ответил утвердительно. Так вот буквально на днях нам случайно стала известна информация, что Таненбаум готовит покушение. Угадай, на кого?

– Даже боюсь предположить!

– На канцлера ФРГ Анну Вернер.

– Хм! Действительно, такое сообщение по электронной почте посылать не следует. Если бы я услышал это от кого-то другого, ни за что бы не поверил.

– А мне веришь?

– С трудом, но верю. И зачем это ему?

– Возможно покушение – всего лишь маленькая деталь какого-то дьявольского плана. Аналитики до сих пор ломают головы, но для решения этого уравнения слишком мало исходных данных и слишком много неизвестных.

– Может, ты по дружбе откроешь страшную тайну и скажешь, кто скрывается под именем Таненбаум?

– Этого я тебе не скажу, потому что сам не знаю. Возможно Таненбаум – не один человек, а группа высокопоставленных сановников, которые втайне от Кремля ведут свою игру, конечная цель которой нам пока не ясна.

– Когда и где должно состояться покушение на канцлера?

– Покушение должно произойти на немецкой земле, накануне отлёта фрау Вернер в Париж, где намечена встреча крупнейших кредиторов Греции. Это всё, что мне известно. На этом мы с тобой расстанемся, тем более что кое-кто уже проявляет нетерпение.

Я повернул голову и за последним столиком увидел Камыша, который цедил вторую кружку и, бросая в мою сторону красноречивые взгляды, буквально приплясывал от нетерпения.

 

Глава 7. Пуля – дура или разрешите Вас застрелить

В основной массе немцы – народ законопослушный. Если вспомнить историю, в отличие от германцев, мы, славяне, очень легко поднимались по набату, дружно громили царские палаты и под улюлюканье толпы весело тащили на плаху того, перед кем ещё вчера били поклоны. Позже, в эпоху развития капитализма, толпа единогласно возводила в ранг героя любого революционно настроенного «отморозка», осмелившегося выстрелить или бросить бомбу в царскую особу или, на худой конец, в крупного государственного сановника, забывая при этом, что объектом нападения являлась законно избранная власть.

Другое дело немцы! Я не помню, чтобы история Германии изобиловала дворцовыми переворотами, политическими убийствами и военными путчами. Правда, был в истории немецкого народа один неприглядный факт – мюнхенский пивной путч, но и он не удался: не пошли за Гитлером законопослушные мюнхенцы. Даже после халявного, простите, бесплатного пива, не пошли. Более того, самого Гитлера и остальных участников путча они дружно упрятали в каталажку. Именно тогда будущий фюрер понял, что в Германии взять власть легче законным путём, чем подбивать немцев на свержение законного правительства.

Любят немцы своих правителей, любят и уважают, невзирая на их партийную принадлежность! Поэтому служить в немецкой полиции – одно удовольствие! Посудите сами: граждане на любое замечание полицейского реагируют адекватно, и в драку не лезут, к самим полицейским относятся уважительно, поэтому никак не могут понять, что означает русское выражение «мент поганый». А если им на границе задают вопрос «провозите ли Вы запрещённые к вывозу предметы или наркотики?», всегда отвечают правдиво. Они и дорогу переходят исключительно на зелёный свет, даже если на ней нет автотранспорта.

Святая наивность! И, чего греха таить, наши туристы, въехав на родину Шиллера и Баха, часто этой законопослушной наивностью пользуются.

– Имеете ли Вы, гер Кабаков, при себе оружие? – спрашивает при пересечении границы немецкий таможенник нашего российского братка.

– Да какое оружие, братан? – натурально удивляется гер Кабаков по кличке «Кабан», у которого к правой ноге эластичным бинтом вместе с запасной обоймой приторочен старый пристрелянный «ТТ» 1943 года выпуска.

– Гут! – удовлетворённо заключает таможенник. – А не провозите ли Вы, гер Кабаков, через границу наркотики и другие запрещённые предметы?

– Ты чё, родной! – вскидывается Кабан. – Какая наркота? Я чё, фраер, наркоту через границу толкать? Так и «спалиться» [24]ХДС (сокр.) – немецкая политическая партия «христианский демократический союз».
недолго. Если надо, я её, родимую, у вас достану.

Вот примерно так и происходит общение представителя германского государства с типичным представителем обновлённой России.

Грустно, барышни!

* * *

Покушение на канцлера ФРГ произошло 1 февраля во время проведения партийного съезда ХДС, председателем которого являлась госпожа Вернер.

Это печальное событие произошло ровно через месяц, после того, как группа майора Мартынова вернулась в Москву. Не знаю, что «нарыли» доблестные оперативники, но Таненбаума с его подготовкой к покушению на госпожу канцлер они проморгали! Это свело на нет все их победные реляции, если таковые и были.

Сообщение о покушении на канцлера ФРГ для немецкого обывателя прозвучало как гром среди ясного неба! Германия бурлила и не понимала, как рука законопослушного немца могла подняться на представителя верховной власти. Оказалось, что не немца; оказалось, что мужчина, бросившийся на канцлера со старинным кинжалом в руке, по крови был больше венгр, чем немец. Немкой была только его мать, да и та из числа переселенцев из Северного Казахстана.

Чистокровным немцем был полицейский, который среагировал раньше, чем охранявшие канцлера агенты секретной службы. Именно он успел выхватить пистолет и неприцельно произвести два выстрела – один точно в злодея, а второй… а вот со вторым вышел казус! Вторая пуля, выпущенная полицейским из штатного оружия, пробила левое плечо госпожи Анны Вернер.

На следующий день вся Германия рукоплескала госпоже канцлер, которая, несмотря на ранение, с рукой на перевязи полетела на саммит в Париж, где её появление произвело фурор. Если организаторы покушения хотели не допустить её участия во встрече кредиторов, то, сами того не желая, сыграли на раненую руку «Неустрашимой Анны», как её окрестила немецкая пресса.

– Откуда Вы, госпожа канцлер, черпаете силы? – спросили греческие журналисты на заключительном брифинге.

– Из вашей слабости! – жёстко ответила Неустрашимая Анна обанкротившимся сынам Эллады.

– Вы по-прежнему будете стойко защищать интересы евроэкономической зоны? – поинтересовались французские «акулы пера».

– Стойкости мне не занимать, – не моргнув тщательно подведённым глазом, парировала госпожа канцлер. – Мой прадед был прусским офицером и, мечтая покорить Европу, сражался под Верденом. Я же пришла, чтобы спасти Европу.

– Спасти от чего? – не отставали репортёры.

– От вашей непрактичности. Мы, немцы, очень практичная нация, поэтому будем тратить на Грецию столько денег, сколько понадобится.

– И вы называете это практичностью? – недоумевали журналисты. – Скорее это похоже на мотовство. Экономика Греции – бездонная пропасть, и она способна поглотить не только Грецию, но и другие европейские страны. Не кажется ли Вам, госпожа канцлер, что в данной ситуации лучше позаботиться каждому о себе?

– Не время подсчитывать барыши, когда горит общий дом, – сказала, как отрезала, Неустрашимая Анна, и с достоинством удалилась.

О подробностях этого саммита не слышал только ленивый, так как телевиденье и пресса на все лады склоняли выступление госпожи канцлер.

В основном это были хвалебные статьи, но были и критические отзывы.

Так, оппозиционная газета «Русский мир» на своих страницах дала подробный анализ последним событиям, и сделала вывод, что нашумевшее покушение – не что иное, как хорошо разыгранный спектакль.

– Посудите сами, много ли было шансов у сорокалетнего страдающего одышкой и избыточным весом злоумышленника пробиться сквозь кольцо охраны? – задавался риторическим вопросом автор газетной статьи. – А ведь ему надо было не только прорвать плотное кольцо хорошо вооружённых и натренированных профессионалов, но и успеть нанести жертве хотя бы один удар старинным кинжалом, который бедняга накануне выкрал из национального музея. Вы скажете, что сотрудники секретной службы просмотрели нападение? Думаю, что нет! Это бравый полицейский поторопился с выстрелом. И в результате его «героических» действий мы имеем мёртвого злодея, которого невозможно допросить, и раненую госпожу канцлер, которая вынуждена при плохой игре делать хорошую мину и продолжать играть по одной ей ведомым правилам.

Возникает закономерный вопрос: «А что было бы, если бы полицейский офицер выхватил пистолет из кобуры на пару секунд позже»?

Возьму на себя смелость утверждать, что всё было бы лучше, чем сейчас: сотрудники секретной службы в считанные секунды успели бы скрутить и обезоружить нападавшего, а госпоже Вернер не пришлось бы тратиться на лечение!

«Действительно, какое-то «опереточное» покушение, – подумал я, откладывая «Русский мир» в сторону. – Оно и отдалённо не напоминает хорошо спланированную операцию. Автор статьи, не имея специальной подготовки и пользуясь информацией только из открытых источников, сумел сопоставить факты и доказать, что данное покушение было изначально обречено на провал. Тогда какой смысл в его организации?»

Сообщение о готовящемся покушении я через связного передал в тот же день, вернее, ночь, после того, как расстался с Игорем Сафоновым. И вот на выходе вместо преступления века какая-то плохо отрежиссированная оперетка! Что-то это не похоже на работу Таненбаума.

Ответ на мучавший меня вопрос я неожиданно получил от своих коллег-полицейских. По давно заведенной традиции, в понедельник утром начальник уголовного розыска собирал у себя в кабинете рабочее совещание: уточнить результаты за прошедшую неделю и заодно посмотреть на хмурые лица подчинённых.

Кавалеров сам далеко не ангел, но если кто-то из офицеров являлся в понедельник на совещание с явными признаками похмелья, того он карал со всей своей пролетарской жестокостью.

В тот день планировалось проведение расширенного совещания, с привлечением следователей и сотрудников экспертно-криминалистического отдела. Кавалеров задерживался в кабинете начальника Управления, поэтому мы коротали время, включив стоящий в углу кабинета телевизор. По телевизору в очередной раз крутили запись нападения на канцлера ФРГ. Присутствующие отпускали шуточки в отношении бравого полицейского, умудрившегося с пятнадцати метров промахнуться и прострелить плечо госпоже канцлер.

И вдруг сидевший со мной эксперт-криминалист, которого за сходство с персонажем из популярного кинофильма о русской охоте сотрудники называли Михалычем, неожиданно громко произнёс:

– Каблук!

– Чей каблук? – не понял я.

– У женщины каблук подвернулся, – пояснил Михалыч, имея в виду госпожу Вернер, и кивнул в сторону телевизора. – Её охранник нечаянно плечом толкнул, она непроизвольно отставила левую ногу в сторону на полшага, и у неё при этом подвернулся каблук.

Все замолчали. За столом сидели не вчерашние студенты юридического факультета, а умудрённые жизнью и опытом полицейские, которые сразу поняли, что имел в виду эксперт-криминалист: госпожа канцлер за секунду до выстрела подвернула каблук, и, чтобы не упасть, инстинктивно наклонилась влево, и в этот момент пуля попадает ей в плечо. Если бы она не изменила положение тела, пуля ударила бы в левую половину груди – туда, где билось горячее сердце Неустрашимой Анны.

– Это дело под нашу юрисдикцию не попадает, – раздался голос Кавалерова, который зашёл в кабинет как раз в тот момент, когда Михалыч разъяснял суть событий. Все понимали, что Валентин Иванович пошутил, чтобы разрядить обстановку, но почему-то никто не засмеялся.

– Ну да, где мы и где Германия! – пробормотал следователь Егоркин, но его шутка тоже не получила одобрения.

Совещание прошло как-то вяло, без ругани и без «огонька».

– Значит, убить канцлера должен был не страдающий ожирением и одышкой шизофреник, а полицейский! – сделал я неожиданное для себя заключение. – Убийство по неосторожности, или, того круче – роковое стечение обстоятельств, что в переводе на общепонятный язык означает: «Простите господа, но так уж звезды сошлись или так карта легла – как вам больше нравится, но только в смерти госпожи канцлер никто не виноват: обвиняемый смерти госпожи Винтер не желал, умысла на убийство у него не было, а пуля – она известное дело, дура! Поэтому какой с неё спрос»?

При хорошем адвокате оправдательный вердикт присяжных в суде мог иметь место. Даже если бы фортуна не была благосклонная к полицейскому стрелку, и его признали виновным, то за неосторожное убийство большой срок он бы не получил. При хорошем гонораре за свой не совсем точный выстрел он мог согласиться и на годик-другой тюремного заключения. Учитывая, что немецкие тюрьмы отличаются от российских каталажек так же, как ночлежка для бездомных – от отеля «Риц», то отсидеть небольшой срок в тюрьме, где в наказание за нарушение режима цветной телевизор заменяют чёрно-белым, не представляет большого труда.

Я едва дождался окончания совещания.

– Нет, ты только представь! – взахлёб рассказывал я связному, которого условным звонком экстренно вызвал на встречу. – Представь, как было хорошо спланировано: смерть от случайной пули! И никого этим не удивишь, ведь гибнут же заложники во время операции по их освобождению!

– Да ты не горячись! – успокаивал меня Алексей. – Я сегодня же передам специалистам твоё сообщение, и уже завтра они просчитают и проверят твою версию. Однако не думаю, что только ты заметил, что в момент выстрела потенциальная жертва изменила положение тела. Вероятней всего, аналитики уже пришли к аналогичному заключению, но ты всё равно «молоток»!

– Это первый промах в работе Таненбаума! – продолжил я свою мысль. – Следовательно, он предпримет ещё какие-то действия, а это нам на руку: глядишь где-то оступится и, дай бог, «засветится»!

– Твоя версия, конечно, имеет право на существование, – после короткого раздумья произнёс связной. – Однако я думаю, что Таненбаум не будет продолжать добиваться устранения канцлера. Зачем рисковать? После неудачного покушения охрану усилят, возможно, сведут на нет все публичные мероприятия с участием госпожи Вернер, тем более что она должна пройти курс лечения. Скорее всего, Таненбаум больше не будет атаковать с этой позиции, – замотал головой Алексей. – Как ты думаешь, чего он хотел добиться устранением канцлера ФРГ?

– Ну, она бы не участвовала на встрече инвесторов, и без её участия ещё неизвестно, как бы был решён вопрос о кредитовании Греции.

– Интересная версия! – оживился связной. – А что было бы, если бы Германия отказала сынам Эллады в очередном кредите?

– Я думаю, в Греции наступил бы экономический крах, который сыграл бы роль спускового крючка. И Европейский союз под каблуком очередного кризиса раскрошился бы, как сухое печенье!

– Ты думаешь, кризис в такой ситуации неизбежен?

– Я думаю, что в такой экономической ситуации он закономерен.

– Наверное, Кантемир, ты прав, – подвёл итог беседе связной и, пожав на прощанье руку, профессионально растворился в разношёрстной массе спешивших по своим делам москвичей.

 

Глава 8. Ложная цель

Однажды в понедельник утром, после планёрки, Коновалов неожиданно поймал меня за рукав и шепнул на ухо:

– Задержись!

Я дождался, когда коллеги, вздохнув с облегчением, шумной толпой вышли из кабинета в коридор, и подошёл к столу начальника.

– Ты чем сейчас занимаешься? – спросил Коновалов, словно пять минут назад мы не обсуждали проблемы, которые за неделю накопились у каждого оперативника.

– Вы же знаете, педофилом, – ответил я, догадавшись, что вопрос задан для проформы, да и весь затеянный разговор – всего лишь прелюдия к основной увертюре под названием «Надо срочно найти»!

– Знаю, – кивнул головой Коновалов. – Но тут такое, понимаешь, дело, так сложились обстоятельства, – замялся старый опер. – Короче! Ты своего педофила на пару-тройку дней оставь в покое, а сам переключись на угон.

– Угон? – не поверил я своим ушам.

– Ну да, угон! – повысил тон Коновалов. – И что в этом такого?

– Это же не моя специализация! Угонами Харитонов занимается. У него и база данных своя имеется, и агентура…

– Чем занимается капитан Харитонов, я отлично знаю и без твоих напоминаний! – прервал меня Конь. – Я хочу, чтобы ты помог найти ему одну-единственную машину.

– Что за машина?

– Автомобиль «Мазда» красного цвета, седьмая модель, куплена три месяца назад.

– Я не о приметах. Я хотел узнать, почему именно этой машине такие привилегии. В Москве за сутки угоняют десятка полтора, а то и больше автомобилей, и среди них есть тачки круче, чем «Мазда» седьмой модели.

– Правильно мыслишь, майор, – сверкнув глазами, деловито произнёс Коновалов. – Поэтому я тебя в помощь Харитонову и определил. Машина эта записана на Всеволода Смирнова, депутата Государственной Думы, председателя какого-то там подкомитета по соблюдению законности. Короче, Смирнов – куратор по надзору за нами, ментами. Улавливаешь мысль?

– Не очень. Как-то не вяжется: член государственной думы и красная «Мазда».

– Депутат Смирнов ездит, как и положено слугам народа, на чёрной служебной машине. На красной «Мазде» катается его молодая жена, вернее, каталась!

– Значит, мне педофила пока оставить в покое и заниматься поиском машины жены депутата Государственной Думы? Я Вас правильно понял?

– Ты меня, майор, правильно понял, и нечего меня взглядом сверлить.

– А то, что этот нелюдь, пока я занимаюсь депутатской «Маздой», двух или трёх школьниц изнасилует, это не страшно! Потерпевшие ведь не из семьи депутата! И вообще в том, что с ними произойдёт, будут виноваты сами родители, потому как за дочерями своими не смотрели, а работали на заводе по две смены. Денег хотели хапнуть побольше! Стяжатели!

– А ты, майор, быстрей разбирайся с угоном и переключайся на педофила. Во времени и средствах я тебя не ограничиваю. И нечего мне здесь проповедь во спасение моей ментовской души читать! Поздно!

* * *

Капитану Харитонову не было и тридцати лет. Был он высокий, худой, подвижный, как ртуть, и в его глазах горел огонёк азарта.

«Это хорошо, – порадовался я за коллегу. – Азарт в работе всегда на пользу. Значит, работа ещё не набила оскомину, с таким сотрудником и работать приятно».

– Юрий, – представился капитан и протянул руку.

– Валерий, – в свою очередь представился я и ответил на рукопожатие. – Я о Вас слышал, но познакомиться как-то не получалось.

– Пустяки, – улыбнулся Юрий, и я отметил, что улыбка у него добрая, бесхитростная. – Я так понимаю, что Коновалов Вас прислал ко мне на усиление.

– Какое там усиление? Скорее я буду у Вас на подхвате.

– Слушай, давай на «ты»!

– Не возражаю! – согласился я. С Харитоновым было легко, и я уже не жалел, что ввязался в это дело.

– Значит, так! – пояснял Харитонов, согнувшись над письменным столом, как колодезный журавль над срубом. На столе лежало тощее уголовное дело по факту угона автомобиля «Мазда». – Машину угнали вчера вечером прямо со стоянки торгового центра. Видеонаблюдение зафиксировало факт и время угона, но больше из видеосъёмки ничего полезного не выжать! Преступник заснят со спины, лица не видно, фигура изменена «дутым» пуховиком, на голову надвинут капюшон. Потерпевшая была так уверена в охране стоянки, что не поставила автомобиль на сигнализацию. Угонщик был в зоне видимости ровно четыре секунды, после чего сел в авто и нажал на газ.

– А что охранники?

– Да какая там охрана? Одна видимость, чтобы больше денег брать!

– Охранники запись смотрели? Может, кто-нибудь из них злодея опознал?

– Обижаешь! Это первое, что я сделал. Никто никого не опознал. Я ещё вчера «зарядил» агентуру, но пока никакой информации нет.

– Ты им веришь?

– Кому?

– Агентам своим?

– Кому верю, кого перепроверяю. В основном дают реальную наводку.

– С чего бы так?

– Явно не из любви ко мне. Мои агенты – в основной массе типичные неудачники. В большой бизнес они не пробились: не хватило ни ума, ни денег. В воровской среде они тоже не в фаворе, а жить на что-то надо. Вот и сдают мне своих более удачливых «корешей».

– И ты им за это платишь!

– А я им за это плачу! Таковы правила игры, и они их приняли. Странно, что тебя это коробит. Я слышал, что ты «розыскник» со стажем.

– Может и так, но я как-то раньше своей головой обходился и с агентурой не работал. Мне легче злодея на чистосердечное подвинуть, чем кого-то вербануть. Не люблю я это дело.

– Признаться, я тоже не в восторге, но в нашем деле, сам знаешь, без агентуры нельзя!

В этот момент меня вторично за день посетило какое-то странное чувство: словно я уже слышал эти слова раньше, и всё это связано со старым долгом.

– Автомобиль новый, куплен три месяца назад, даже обкатку не прошёл. Особых примет нет. Хотя… здесь я неправ! Есть! Есть особая примета! – оживился Юрий. – Японцы не учли, что климат в России резко континентальный: то в жар, то в холод бросает. Хотя это седьмая модель, могли бы и учесть.

– Ты это к чему? – отвлёкся я от своих мыслей.

– Я к тому, что лакокрасочное покрытие кузова от перепадов температуры, или просто от русского мороза, быстро начинает шелушиться.

– Дай угадаю! Нашу «японочку», из желания сэкономить на ремонте, загнали в русский автосервис, где её попытались подкрасить, но тональность точно подобрать не смогли, и теперь на её теле, то есть корпусе, есть пара-тройка мест, где покраска отличается. Это и есть твоя особая примета.

– Лихо! Ты раньше розыском автомобилей не занимался?

– Не занимался. В Ростове у меня была своя иномарка, так что я через автомобильные страдания самолично прошёл.

– Думаю, нашу «Мазду» взяли не на запчасти: модель только что поступила в продажу. Перекрашивать её тоже не будут, потому как красный цвет будет проступать при малейшем сколе краски, а это сразу вызовет подозрение. С какого перепугу хозяин красную иномарку в чёрный или тёмно-серый цвет перекрасил?

– Иномарка красного цвета, – задумчиво пробормотал я. – Красного!

И тут мне показалось, что я ухватил кончик своих недавних, но хорошо забытых воспоминаний.

– Тебе плохо? – всполошился Юрий. – Ты какой-то бледный!

– Матросская тишина. Иномарка красного цвета. Владелица – Вероника Судзиловская. – продолжил бормотать я и активно замотал головой в знак отказа от товарищеской помощи.

– Помню такую! – неожиданно оживился Юрий. – У неё машину дважды угоняли, и все два раза я находил!

– Она разбилась, – добавил я.

– Да… разбилась, – уменьшил энтузиазм Харитонов и почесал затылок. – Разбилась. Красивая была, а погибла глупо.

– Красота не является гарантом неприкосновенности, – зачем-то сказал я, хотя мои мысли продолжали крутиться вокруг красной иномарки.

– Осень, дождь, лужи на асфальте, – шептал я себе под нос. – Нет, дождя не было, дождь прошёл раньше. Я шёл по мокрой опавшей листве, багряные клёны, иномарка красного цвета, цвета…

– Давай закрывай его в СИЗО! – кричал кому-то по телефону Юрий. – Ты, главное, его задержи, хотя бы временно, а доказательств у меня на него – воз и маленькая тележка! Закрывай!

И в тот момент, когда я услышал про изолятор, у меня в голове всё стало на места – пазлы сложились, как по волшебству и память услужливо нарисовала полную картинку былых событий.

Осенним днём я шёл по улице Матросская тишина. Накануне прошёл дождь, на асфальте не успели просохнуть лужи, пахло сыростью. Я шёл и любовался багряными клёнами, но на душе было неспокойно. Почему? Потому что я боялся заболеть туберкулёзом. Почему туберкулёзом? Что за бред? Нет, не бред. Туберкулёз у меня всегда ассоциировал с тюрьмой, верней, с изолятором. Матросская тишина! СИЗО! Исса Усманов! Я допрашивал его в тот день по убийству Воронцова. Он просил, чтобы его до суда оставили в Москве, так как опасался, что у себя на родине он до судебного заседания не доживёт. Помнится, он сказал: «Моя информация должна Вас заинтересовать». Потом мы с ним около часа беседовали, после чего Усманова отвели в камеру, а я ушёл.

Я шёл по мокрым опавшим листьям, пахло сыростью. Я должен был что-то доложить своему начальнику Баринову. Должен… но что именно? Не помню! Контузия сыграла со мной злую шутку: я начисто забыл полученную от Иссы информацию. Забыл и не доложил! Я сбежал! Имитировал свою смерть и сбежал, как мне тогда казалось, сбежал от наружного и ещё бог знает какого наблюдения. Какое мальчишество! Верх непрофессионализма! А потом было метро, станция Лубянская и взрыв.

Нет! Довольно! Дальнейшие воспоминания здоровья мне не прибавят и к истине не приблизят. Надо вспомнить, что именно говорил на допросе Усманов. Проще вызвать Алексея и попросить, чтобы Иссу допросили ещё раз. Пусть сыграют с ним в открытую: скажут, что полковник Каледин погиб во время террористического акта и информация утрачена. Бред! Прошло больше пяти месяцев. Усманова наверняка выслали обратно в Чечню, и жив ли он сейчас – вопрос!

– Харитонов! – приоткрыв дверь, прокричал один из оперов. – Тут к тебе посетитель, вернее, посетительница.

– Пусть заходит, – откликнулся Юрий, на секунду оторвавшись от телефонной трубки.

В кабинет осторожно вошла молодая женщина.

– Я на счёт угона, – пояснила она и, не дожидаясь приглашения, так же осторожно опустилась на стул.

– А ко мне по другим вопросам не обращаются, – мимоходом сообщил Харитонов и сгрёб со стола бумаги:

– Валерий Сергеевич, мне на полчаса срочно отлучиться надо! Поговори, пожалуйста, с посетительницей. Она, наверное, заявление об угоне пришла подавать.

– Я заявление подавать не буду, – тихо произнесла женщина. – Я по другому вопросу.

Опытным глазом я отметил округлившийся живот посетительницы.

«Примерно четыре месяца», – прикинул я срок беременности.

Это было более чем странно. Обычно в наше заведение и по повестке людей не всегда дождёшься, а тут женщина пришла добровольно, несмотря на своё «интересное» положение.

– Я майор Васильчиков, – представился я. – Можете называть меня Валерием Сергеевичем. Так что у Вас произошло?

– Моя фамилия Поташова, – продолжила женщина тем же тихим голосом. – Мария Поташова. Я работаю диспетчером на платной автомобильной стоянке. Вчера во время моего дежурства со стоянки угнали автомобиль.

– «Мазду» красного цвета? – не выдержал я.

– Да, «Мазду» красного цвета, – подтвердила посетительница. – Вчера, когда меня ваши сотрудники опрашивали, я сказала, что мужчина, которого я видела при просмотре записей видеонаблюдения, мне незнаком.

– А сегодня Вы в этом уже не уверены, – подсказал я.

– Наоборот, – воспрянула Поташова, и голос её окреп. – Сегодня я как раз уверена! Я знаю, кто это.

– И кто же?

Однако Поташова вдруг замкнулась в себе и замолчала. Так ведут себя люди, которые вдруг по каким-либо причинам передумали давать показания.

– Судя по тому, что Вы его знаете, – подсказал я посетительнице, – это ваш знакомый. Так?

Поташова еле заметно кивнула.

– Вы или знаете его по месту жительства, или раньше учились с ним вместе, или работали. Правильно?

Поташова вновь кивнула, но гораздо уверенней.

– Я бы даже предположил, что это ваш бывший сотрудник, так как он очень хорошо знал распоряжение видеокамер, поэтому его лицо на записи не рассмотреть. Итак, кто же это?

– Это Костя, – после небольшой паузы нехотя призналась женщина. – Костя Беляков, – выдохнула Поташова и расстегнула пуговичку на блузке. – Душно у вас тут!

– И где сейчас обретается гражданин Костя Беляков?

– Не знаю. Неделю назад его уволили за появление на дежурстве в пьяном виде.

– Он что, много пил?

– Не больше других, – неожиданно вступилась за угонщика Поташова. – Просто он на глаза начальству чаще попадался. – Так-то он парень нормальный, только уж больно задиристый: вечно начальнику охраны что-то доказывал.

– Машину он угнал в отместку за увольнение?

– Наверное. Он со мной своими замыслами не делился. И вообще из Москвы уезжать собирался.

– Куда, если не секрет?

– Не секрет: к себе, на Ставрополье.

После этих слов она замолчала, словно спохватившись, что наболтала лишку. Минут пять мы сидели молча.

– Вы вчера были у него, – нарушил я затянувшееся молчание. Поташова молчала, уставившись взглядом в затёртый линолеум. – Судя по всему, Вас с Беляковым связывают близкие отношения. Очень близкие, – и я кивком указал на её округлившийся живот. – Вы ещё вчера при просмотре видеозаписи поняли, что угонщик – Беляков. Однако Вы его не выдали. Спрашивается: почему? Да потому, что надеялись наладить с ним отношения. Они ведь у вас разладились, как только он узнал о Вашей беременности?

Поташова стойко молчала, однако лицо её приобрело бордовый оттенок, и я видел, как она из последних сил сдерживает подступившие к глазам слёзы.

– Вчера Вы пришли к нему домой и всё ему рассказали. Вероятней всего, Вы предложили ему сделку: он женится на Вас, за что Вы не сдаёте его полиции, но всё пошло не так, как Вы планировали. Беляков ответил Вам отказом. Я прав?

– Он сказал, что уедет на Ставрополье, и там его менты с собаками не найдут, – выдохнула женщина и зарыдала в голос.

В этот момент в кабинете появился Харитонов. Юрий многозначительно посмотрел на меня, потом на плачущую Поташову, потом опять на меня.

– Мария Поташова пришла сообщить фамилию и адрес угонщика автомобиля Смирновой.

– Красная «Мазда»? – не поверил удаче Харитонов.

– Она самая.

– А почему гражданка плачет?

– От радости… за наши с тобой высокие показатели раскрываемости преступлений по горячим следам.

* * *

Преступление было раскрыто, можно сказать, без моего участия. Об этом я доложил Кавалерову, после чего вернулся к поиску педофила. Радости от проделанной работы не было: меня продолжала мучать мысль о том, что я забыл и не доложил Баринову что-то важное. Я сидел над материалами ОРД, но, честно говоря, мысли мои витали далеко от написания плана оперативно-розыскных мероприятий.

Я попытался мысленно «отмотать» назад наш разговор с Харитоновым и поймать тот момент, когда у меня возникли смутные ассоциации, связанные с допросом Усманова. Помнится Харитонов сказал, что в нашем деле без агентуры нельзя. Да, именно так он и сказал, и в этот момент у меня возникло ощущение, что эти слова я уже где-то слышал. Скорее всего, что-то подобное говорил на допросе Усманов. Кажется, он говорил что-то о верных ему людях. Тогда при чём здесь агентура?

Вспомнил! Исса говорил, что верные ему в Правительстве люди добыли для него информацию. Меня тогда покоробило упоминание о чиновниках из аппарата Правительства РФ, которые за деньги «сливают» информацию любому, кто может заплатить. Я тогда мысленно обозвал их высокооплачиваемыми «стукачами».

Так, надо вспомнить, что именно за информацию из кремлёвских источников получил Усманов. Чёрт! Не помню! Перед глазами чистый лист и больше ничего!

Чистый лист! В тот день я действительно ничего не записывал, даже не пользовался диктофоном. Результаты беседы с Усмановым я намеревался изложить в рапорте после возвращения к себе в кабинет на Лубянку. Намеревался, но не успел, так как на моих глазах врезалась в столб красная, как кровь, иномарка.

Кровь! Исса сказал, что за эту кровь заплатили дважды: один раз заказчик, второй раз он, когда покупал интересующую его информацию. За чью кровь? Ну, конечно, за кровь Воронцова! Усманов вызвал меня, вернее, не меня, а офицера Центрального аппарата ФСБ, чтобы сообщить о неизвестных фактах убийства Воронцова.

Что же он мне в тот день рассказал? Когда Исса говорил, у меня в памяти всплыло глубокое горное ущелье, куда должно было свалиться моё простреленное тело, и ещё эхо. Да-да, эхо от автоматной очереди, которую поверх моей головы выпустил Казбек. Кажется, Исса тогда сказал, что он ещё в детстве усвоил две простые истины: нельзя прыгнуть выше головы и не следует пытаться поймать эхо. К чему он это сказал? Он как-то связал это с человеческой глупостью. Именно с глупостью! Кажется, он говорил, что люди по глупости ставят себе в жизни ложные цели и после этого всю жизнь страдают от того, что не могут этих целей достичь.

В этот момент словно пелена спала с моей истерзанной памяти, и я словно вживую услышал голос Усманова: «Запомните и передайте! Смерть Воронцова – всего лишь отвлекающий манёвр, ложная цель».

Я тогда спросил у него, кого и от чего должна отвлечь смерть чиновника высокого ранга. Помнится, Исса ответил, что смерть Воронцова преследовала две цели: зациклить внимание Федерального центра на самом факте смерти крупного госчиновника и, если получится оказать на политических тяжеловесов психологический прессинг. Неизвестные силы как бы посылали им «чёрную метку», словно говорили: «Смотрите и трепещите! Сегодня мы убрали Воронцова, а завтра очередь может дойти и до вас»!

– Кто заказчик? – спросил я тогда у Усманова. Он ответил, что точно сказать не может, но до него доходили слухи о каком-то таинственном злодее с немецкой фамилией.

– Фамилию назвать не могу, но она чем-то напоминает русское имя «Таня», – сказал Исса, после непродолжительной паузы.

– Может, Таненбаум? – уточнил я.

– Может и так, – легко согласился подследственный. – Однако за точность я не ручаюсь, потому как не знаю, кто это такой и чем он дышит.

Потом Усманова увели, но на пороге кабинета он остановился и, повернувшись ко мне, произнёс:

– Полковник! Это только начало. Скоро с гор сойдёт лавина. Не упусти этот момент!

Я тогда не понял, что он имел в виду. Не уверен, что понимаю это выражение и сейчас. Может, он имел в виду покушение на канцлера ФРГ? Скорее всего, нет. Возможно, предугадывал, что впереди у нас, у россиян, большие перемены, а вот «спусковым крючком» к переменам и должно было послужить убийство канцлера! Я даже допускаю, что он ничего не знал о готовящемся покушении. Скорее всего, как человек образованный, Усманов предугадывал, что последующие события несут в себе хаос, политический кризис и развал государства. Поэтому и стремился к власти.

В условиях всеобщего развала и вселенской путаницы Чечня становилась не просто субъектом Федерации, её статус повышался на несколько порядков. Это было бы самостоятельное государство мусульманского толка – то к чему сейчас стремится вооружённая оппозиция. Если такое развитие событий ему на руку, то зачем он меня предупреждал? Возможно, не был полностью убеждён в правильности избранного им пути, а возможно, предчувствовал, что ему не дожить до инаугурации.

Ход моих мыслей прервал зазвонивший, точнее, противно задребезжавший чёрный эбонитовый телефон, установленный в отделе в тот легендарный период, когда весь московский уголовный розыск ловил знаменитую банду «Чёрная кошка».

– Уму непостижимо! – пробормотал я, снимая телефонную трубку. – И где только этот реликт отыскали? Алё! Нет, извините, я не вам. Да, майор Васильчиков слушает.

– Вы Шоколадником занимаетесь? – начальственным басом спросила эбонитовая трубка. Шоколадником мы обозвали педофила, который перед нападением на очередную жертву угощал ребёнка плиткой шоколада. Делал он это не из человеколюбия, и не от избытка доброты, а из чисто практических соображений: согласитесь, трудно кричать и звать на помощь, когда рот наполнен шоколадом.

– Так точно, я! – ответил я и зачем-то встал из-за стола.

– Вы, майор, знаете, что это дело на контроле в ГЛАВКе? – продолжал наезжать на меня чёрный эбонит.

– Так точно, знаю!

– А если знаешь, то почему не работаешь? – неожиданно перешёл на «ты» начальственный бас. – Почему до сих пор в кабинете задницу в кресле греешь, а не на месте происшествия? – изрыгнул праведный гнев старенький микрофон так, что даже мембрана задрожала от негодования.

В это время дверь в кабинет открылась, и стоящий на пороге Кавалеров многозначительно кивнул головой влево, что на его языке означало: «Давай, на выезд! Мы тебя ждём»!

– Я как раз собирался это сделать, – учтиво ответил я, но эбонитовый ветеран выразил своё презрение короткими гудками.

Было немного обидно, но всё укладывалось в давно известную формулу «я начальник – ты дурак». На мгновенье я представил себе собеседника – страдающего одышкой и лишним весом начальника Управления полковника полиции Черенева, который с чувством выполненного долга бросает на рычаг телефонную трубку, и, привычно массируя левую половину груди, хорошо поставленным голосом произносит: «Бездельники! Ничего без меня не могут»! А если в кабинете в это момент находится кто-то из подчинённых, то Черенев обязательно добавляет: «Уйду я от вас! Здоровья уже нет с вами, дураками, бороться»!

По неписаным, но хорошо известным всему личному составу правилам, подчинённый после этих слов должен произнести короткую, но пламенную речь, смысл которой укладывался в одну фразу: «Не уходите, а то как же мы здесь без Вас»!

Рассказывают, что лет пять назад один толковый опер вместо привычной тирады произнёс: «А Вы, товарищ полковник, не с нами боритесь, а с преступностью. Глядишь, и окажется, что мы не такие уж дураки»!

Говорят, что в тот день Черенев так кричал, что секретарша от страха описалась, а кукушка в часах, висевших на стене приёмной, навсегда лишилась голоса. От неминуемого увольнения наглеца спасло лишь то, что его быстро-быстро перевели в ГЛАВК, где он, как розысник, был на хорошем счету.

В дежурную «Газель» я запрыгнул практически на ходу. Коллеги подвинулись, уступая место, и, к моему удивлению обошлись без едких замечаний. Секрет их сдержанности был прост: они знали, куда мы едем и что увидим, я же с растлением малолетних столкнулся впервые, и что меня ждёт в конце поездки, не догадывался.

Через полчаса наша группа стояла посреди пыльного и полутёмного сарая, расположенного на заднем школьном дворе. Сарай был забит старыми поломанными стульями и партами, ржавыми вёдрами, лопатами и голиками от старых веников. В углу сарая были разложены маты, на которых военрук и трудовик, укрывшись от зоркого директорского ока, периодически закусывали. Пустые бутылки из-под водки валялись здесь же.

Двери в сарай закрывались на навесной замок, который открывался не только ключом, но и голыми руками, путём приложения к нему небольшого физического усилия, то есть при помощи рывка. Этот секрет Полишинеля нам продемонстрировал приглашённый в качестве понятого физрук. Именно в этот сарай Шоколадник и заманил свою очередную жертву – двенадцатилетнюю Олю Цаплину.

– Кажется, наш друг в этот раз сильно торопился, – сделал заключение эксперт-криминалист Михалыч, подбирая обрывок обёртки от шоколадной плитки. – Торопился и наследил. Если повезёт, сниму с фольги «пальчики».

Кроме обёртки, под матами нашли разорванные девичьи трусики, на которых были подозрительные пятна.

– Возможно, следы семенной жидкости, – пояснил Михалыч, упаковывая вещественное доказательство в полиэтиленовый пакет. – А это уже кое-что значит! – многозначительно произнёс криминалист, подняв указательный палец.

В тот день мы сделали всё, что могли: опросили свидетелей, ещё и ещё раз обшарили сарай, составили со слов потерпевшей девочки композиционный портрет преступника – фоторобот, и циркулярно разослали по всем полицейским отделениям, но этого было мало.

Три дня мы активно трясли всех, кто ранее был судим за аналогичные преступления, но тщетно.

Через три дня не по своей воле мы всей группой снова вошли внутрь этого же сарая. В добавление к картине трёхдневной давности, в углу сарая на пыльных матах лежал труп мужчины, сильно похожий на составленный нами фоторобот. Руки у и ноги мертвеца были связаны капроновым жгутом, а рот туго забит кляпом. В качестве кляпа неизвестный мститель использовал несколько плиток шоколада, которые прямо в обёртке забил в рот насильника.

Умирал педофил мучительно, о чём свидетельствовали выпученные от ужаса остекленевшие глаза и посиневшее от удушья лицо. Молоденькую уборщицу, неосмотрительно приглашённую в качестве понятой, стошнило прямо на маты, что затруднило и без того непростую работу экспертов.

– Я и без вскрытия скажу, что смерть наступила от асфиксии, – равнодушным тоном сообщил судмедэксперт. – Вскрытие, мы, конечно, проведём, вдруг в желудке ещё какие-нибудь сюрпризы окажутся, да и время смерти уточнить требуется.

– Интересный узел, – в свою очередь сообщил наш криминалист Михалыч, после чего тщательно сфотографировал сам труп и несколько раз связанные за спиной капроновым жгутом руки мертвеца. – Я такого узла раньше не видел. Надо специалистам показать, – и он аккуратно срезал и упаковал в полиэтиленовый пакет нейлоновую верёвку.

Ещё пару дней понадобилось для проведения экспертиз и опознания. Чтобы не травмировать девочку, опознание проводили по фотографии, после того, как в морге лицо убитого привели в более-менее нормальное состояние. Забегая вперёд, скажу, что и результаты экспертиз, и опознание подтвердили, что в сарае обнаружен труп разыскиваемого нами Шоколадника.

Это убийство повисло на нашем отделе очередным «глухарём», так как осмотр места происшествия ничего не дал, а свидетелей не было. И только школьный сторож показал, что ночью слышал звук заехавшей на задний двор машины. Сторож был старенький, и пока доковылял до сарая, автомобиля уже и след простыл.

– Я замок проверил – на месте, потом сарай обошёл. Всё вроде в порядке, ну я к себе в подсобку и вернулся, – сообщил престарелый секьюрити. – Саму машину я не видал, но могу сказать определённо: не нашего автопрома работа! Движок тихо-тихо бормотал, в общем, хорошо отрегулирован двигатель, не то, что наши тарахтелки!

В тот день моя хвалёная интуиция взяла выходной, потому как, стоя над трупом насильника, я не догадывался, что это преступление раскрою лично, но не сейчас, а гораздо позже, после того, как лично познакомлюсь с Таненбаумом.

 

Глава 9. О пользе политических памфлетов

СМС-сообщение настигло меня в момент, когда я закрывал дверь кабинета. Сообщение было коротким и послано с незнакомого телефонного номера, однако я не сомневался, что это мой связной Алексей подал весточку. «Б. деньги, стр. 24», – гласило сообщение, и я понял, что это подсказка. По пути домой я купил в киоске толстый глянцевый журнал «Большие деньги» и, пропуская рекламу новой марки «Ролекса», шестисотого «Мерседеса», элитного алкоголя и прочих атрибутов сладкой жизни, торопливо раскрыл на искомой странице, где нашёл нужную статью, точнее, политический памфлет. Памфлет назывался «Офшорные страдания или подайте, кто сколько сможет». Его автором был известный в Москве политический обозреватель Даниил Дружинин – человек проницательного ума, который славился бойким пером и независимостью суждений. В нашей «конторе» аналитики уважительно относились к его политическим прогнозам и никогда не сбрасывали его выводы со счетов.

Читать я начал в метро и, надо признаться, памфлет «зацепил» меня остротой выражений и едкими, но точными сравнениями. Я быстро пробежал глазами весь текст, но, придя в общежитие, вновь углубился в чтение.

«Офшорные страдания или подайте, кто сколько сможет». (Политический памфлет)

Помнится, кто-то из основоположников марксистского ученья утверждал, что «…призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». И, надо отдать им должное, призрак этот довольно долго бродил по центральной Европе и даже забредал на Балканы. И везде, где бы он ни появлялся, начинали происходить странные, почти мистические вещи: богатые быстро становились бедными, а бедные… ну да не будем о грустном.

В конце концов, европейцам это надоело, и на исходе бурного и щедрого на политические катаклизмы ХХ века они этот призрак изгнали.

– Неблагодарные! – с горечью произнёс призрачный изгнанник и, отряхнув со своих ног прах былого социалистического отечества, побрёл, куда глаза глядят.

Через какое-то время набрёл он на берег тёплого моря, и, удобно устроившись под кипарисами, решил передохнуть. В это время, на беду всему Европейскому союзу, мимо него с пляжа к себе в отель возвращались русские бизнесмены.

– Здорово, земляки! – окликнул их Призрак, который был весьма проницательным, поэтому сразу опознал бывших соотечественников по обгорелым носам и похмельным лицам.

– Здорово, братан, – нехотя ответили бизнесмены. – Однако, братан, хоть ты и наш земляк, но предупреждаем тебя сразу: денег не дадим!

– Да мне лично ваши деньги не нужны, – усмехнулся Призрак. – Пока не нужны! Вы мне только скажите: есть ли банки в этом благодатном краю и много ли здесь проживает людей состоятельных.

– Банков, братан, здесь как грязи, – ответили удивлённые россияне. – А что касается людей состоятельных, то несостоятельные сюда носа не суют, а отдыхают на Северном Донце или на Клязьме, так сказать, по месту жительства и работы. А ты что, земляк, в Греции впервые?

– Получается, что так, – улыбнулся Призрак. – Однако думаю задержаться надолго. Нравится мне здесь!

– Ну-ну, – только и сказали российские отдыхающие. – Если «бабло» имеется, отчего бы не задержаться. – и, ничего не подозревая, дружно отправились в отель по своим делам.

Было время сиесты, поэтому Призрак, блаженно щурясь, устроился на послеобеденный отдых прямо под вечнозелёными кипарисами, а после того, как греческий берег накрыла вечерняя прохлада, и в оливковых рощах застрекотали цикады, приступил к своему обязанностям: стал готовить политическую и экономическую почву для пришествия коммунизма.

С этого момента в стране Гомера и офшорных банков стали твориться неожиданные вещи: государство прямо на глазах стало беднеть, а долги расти, что заставило греков обратиться за помощью к своим европейским партнёрам.

– Что-то у нас не того…! – постучавшись в двери Евросоюза, смущённо произнесли сыны Эллады.

– Чего «не того»? – опасливо спросили братья по евро, чуть-чуть приоткрыв створку дверей.

– С экономикой у нас как-то не того, – пояснили греки. – Короче говоря, денег дайте!

Европейские партнёры пошушукались у себя на саммите, но денег дали, не подозревая, что тем самым ускорили приход ещё одного нежелательного гостя.

– Вот это по-нашему! – обрадовался Призрак, который незримо присутствовал при подписании соглашения об очередном денежном транше для Греции. – Это по-коммунистически: работать не хотим, но денег дайте!

После чего Призрак хлопнул в ладоши, и очередной денежный транш растаял на греческих просторах, как лёд в бокале с текилой.

Греки задумчиво почесали кудрявые затылки и снова постучали в двери Евросоюза.

– Кто там? – спросили бдительные держатели европейского «общака».

– Да это опять мы! – смущённо сообщили обанкротившиеся сыны Эллады.

– И чего вам надо? – обеспокоились рачительные немцы. – Неужели опять денег?

– Денег! – выдохнули греки. – И не нам одним, с нами ещё братья-киприоты. У них там, на острове, с экономикой тоже не очень. Так что вы, господа хорошие, пару-тройку миллиардов нам отслюнявьте, а то мы, не дай бог, обидимся на вас, и из Евросоюза выйдем! И тогда вся ваша хвалёная европейская интеграция рухнет, как карточный домик.

– Надо подумать, – озадаченно произнесли члены Евросоюза. – Крепко подумать!

– Думайте быстрее! – поставили условие охамевшие киприоты. – А то у нас на острове уже сутки как в банкоматах деньги закончились.

И пока лучшие финансисты Европы морщили лбы, неизвестно откуда на пороге Евросоюза появился высокий худой оборванец с лицом чахоточного больного, который смело стал барабанить в дверь костлявыми кулаками.

– Кто там? – испуганно вопрошали из-за дверей вконец растерявшиеся члены Евросоюза.

– Открывайте! – потребовал странный незнакомец. – Кризис пришёл!

– Да мы Вас как-то не ждали, – испуганно проблеяли Главы европейских государств в унисон с руководством Евросоюза.

– А я особого приглашения и не требую, – нахально заявил Кризис и ударом ноги распахнул закрытую дверь.

– Братец явился! – обрадовался Призрак всеобщего равенства. – Ну, теперь пойдёт потеха! – заключил марксистский выкормыш, довольно потирая призрачные ладони.

– Так как насчёт «бабла»? – робко напомнили просители.

– Вы ещё здесь? – удивилось руководство Евросоюза.

– А где же нам прикажете быть? – икнув от нехорошего предчувствия, озадачились греки.

– Дома! – рыкнули члены Евросоюза. – Дома… вашу греческую мать! Сидите дома и сочиняйте план выхода из кризиса, а уж потом с этим папирусом к нам! И запомните: не будет плана – не будет денег!

– Ну-ну, сочиняйте, – зевнул Кризис и разлёгся на Кипре, как на шезлонге.

И греки с киприотами в поте лица, тасуя, как карты, членов правительств и теряя одного за другим премьер-министров, принялись сочинять план спасения своего средиземноморского отечества. Ровно через семь дней и семь ночей просители лёгких денег вновь предстали перед очами руководства Евросоюза.

– Ну, как план? – робко поинтересовались любители международной халявы.

– Плохой! – сказали, как отрезали, финансовые эксперты. – Никуда не годится! Так что возвращайтесь домой и сочиняйте по-новой! Чистый папирус дать?

– Сочиняйте! – зевая, согласился Кризис и перевернулся на другой бок.

И просители, проклиная своих греческих богов, отправились восвояси.

– Господи! Ну, до чего же они тупые! – заключил Призрак всемирного благоденствия, глядя на расстроившихся греков и киприотов.

– Пора вам, господа, обратиться к первоисточникам марксизма-ленинизма, – стал нашёптывать Призрак в уши членам обоих парламентов. – Там вы найдёте ответы на мучающие вас вопросы.

– Вы о прибавочной стоимости? – вконец запутались банкроты.

– При чём здесь прибавочная стоимость? – недовольно шипел Призрак. – Забудьте о ней! Главная составляющая всепобеждающего ученья о светлом коммунистическом будущем укладывается в одну фразу: отнять и поделить!

– Да мы не против, – мямлили члены парламента. – Да только у нас и отнимать нечего – всё проели!

– Как нечего? – удивился Призрак всеобщего равенства. – А банки? А частная собственность?

– Так ведь нельзя! Это ведь частная собственность, то есть не наша! Следовательно, её трогать нельзя ни при каких обстоятельствах.

– Господи! – взмолился Призрак всеобщего атеизма. – Ну до чего же они тупые! В России в семнадцатом году с неграмотными, но революционно настроенными матросами и то было легче. Им только стоило намекнуть, и они за одну ночь взяли в свою, то бишь народную собственность, Зимний, банки и Гохран, а чтобы дважды не ходить, присовокупили ещё мосты, почту и телеграф! Эх, было золотое времечко! – вздохнул Призрак революционной смуты.

– Да, братец! – оживился Кризис. – Мы с тобой тогда славно погуляли! Никакому Махно такая вольность и не снилась. Вся Россия – сплошное Гуляй-поле! Кругом бардак, развал и разруха. Приятно вспомнить!

– Ну, если вы так настаиваете, мы можем безвозмездно реквизировать часть банковских вложений, – несмело предложили члены парламента. – Не у всех вкладчиков, конечно, а лишь у тех, у кого денег по нашим греческим меркам вызывающе много. Нечестно это как-то: одни, понимаешь ли, голодают, а другие не знают куда «бабло» девать!

– Наконец-то! – обрадовался Призрак всеобщего экономического равенства. – Прозрели, наконец! Ведь можете, когда захотите. Давай, стриги купоны у эксплуататоров трудового греческого народа! Экспроприируй евро у кровососов угнетённого киприотского крестьянства. Помните: всё отнять и поделить!

– Хороший лозунг! – согласились члены обоих парламентов и проголосовали за его воплощение на практике.

Первыми неладное почуяли простые российские олигархи, которые, как обычно, поутру, словно кони на водопой, потянулись к банкоматам. Держа в одной руке надувного утёнка для плаванья, а в другой платиновую карточку «Visa», они недоуменно вопрошали: «Где деньги, Зин»?

Денег не было. С одной стороны, факт отсутствия наличных навевал ностальгию о голодной, но весёлой студенческой юности, с другой стороны отсутствие «бабла» привносило в размеренную жизнь богатых людей некоторый моральный дискомфорт.

– Эй вы, кучерявые! – обратились олигархи за разъяснениями к грекам и киприотам. – Вы случайно наших денег не видели? Помнится, мы их ещё в славные годы всеобщего российского обнищания в ваши банки положили, так сказать, с целью спасения экономического потенциала России от всеобщего разграбления.

– Были деньги, – вздохнули греки с киприотами в унисон. – Мы этого не отрицаем. Однако в данный момент мы их вам, господа олигархи, вернуть не можем, так как мы их того… в общем, экспроприировали мы их. Такие вот, понимаешь, дела!

– Чего-чего? – не поняли завсегдатаи первой сотни списка «Форбс». – Чего вы с ними сделали?

– Экспроприировали, – холодея от нехорошего предчувствия, повторили киприоты. – Ну, это в смысле «деньги ваши – стали наши»!

– А-а, тогда понятно! – немного упокоились олигархи, услышав привычную российскую риторику. – Красавчики! Такого «кидалова» мы даже у себя на исторической родине не видели. У нас ведь как принято: клиент всегда пытается кредитора, то есть банк, «кинуть», но чтобы банки «кидали» клиентов, такого мы ещё не встречали! Надо как-нибудь ваш греческий метод у нас в России на практике опробовать. Молодцы, одним словом, но деньги верните! Иначе за такие «игры разума» недолго и в «грызло» получить!

– Да мы бы с радостью! – оправдывались хитромудрые сыны Эллады. – Да только наличных денег у нас нет – кризис съел.

– Было такое, не отрицаю, – откликнулся Кризис и сытно икнул. – Съел, и теперь вот очередную порцию наличности поджидаю.

– Если хотите, то мы вам, господа олигархи, в качестве компенсации автоматически греческое гражданство оформим, – предложили члены парламента.

– А на кой нам ваше гражданство? – искренне удивились простые российские миллиардеры. – Мы если с пацанами недельку в казино не походим, то на сэкономленное «бабло» всю вашу Грецию купим. А если две недели к рулетке не подойдём, то и Кипр в придачу отоварим.

– Ну, если вы такие богатые, то, может быть, господа олигархи, вы нам наши финансовые вольности простите, и не будете деньги назад требовать? – робко предложили члены обоих парламентов. – Так сказать, в виде спонсорской помощи?

– Ну, вы, кучерявые, даёте! – удивились олигархи. – Мы, конечно, на больницы и на храмы во спасение своей души жертвуем, но чтобы типичное «кидалово» в качестве спонсорской помощи оформить! Вы, пацаны, точно рамсы попутали! Короче! Или по-быстрому возвращаете прикарманенное «бабло», можно без процентов, или мы вас ставим «на счётчик», и тогда проценты начнут «капать» не хуже вашего оливкового масла во время первого отжима. Думайте, кучерявые, быстрее, потому как «отжимать» – это наша основная профессия!

Ты, уважаемый Читатель, наверное, интересуешься, чем всё закончилось? Спешу сообщить, что о развязке этой удивительно правдивой истории говорить рано. Сейчас события находятся в стадии бурного развития и чем всё закончится, известно одному Создателю.

Тем временем братец Призрак и братец Кризис периодически пугают руководство Евросоюза своими громогласными заявлениями о намерении перебраться из Греции в Испанию или Францию, что в свою очередь приводит к сердечным спазмам руководителей этих государств и очередному вливанию в экономику Греции многомилионной порции евро.

Что же касается принудительного изъятия крупных сумм евро с банковских счетов иностранных вкладчиков, то здесь не всё так просто. Не знаю, как поведут себя немцы, евреи и американцы, но русские вкладчики, честно заработавшие своё «бабло» в «лихие девяностые» на «стрелках» и «разборках», так просто свои накопления не отдадут. Шутки шутками, но если наших среднестатистических «ореховских» или «солнцевских» попытаться «кинуть», то выражение «поставить на счётчик», может оказаться не пустой фразой. И тогда, я не исключаю, что лет этак через десять наш российский пацан с хорошо накаченной шеей и бритым затылком по-хозяйски выйдет в Париже на Елисейские поля, и скажет: «Значит, так! Слушай сюда! Вот это всё старьё я снесу, а на освободившейся площади поставлю торговый центр и автомойку. Время – деньги! Так что тянуть с этим не будем, давай засылай сюда молдаван и таджиков»!

Возможно, так всё и будет, а возможно и нет. Это уж от Евросоюза зависит, как быстро он долги русским вкладчикам вернёт. И чем быстрее вернёт, тем для всей Европы будет лучше, потому что когда дело касается денег, наши российские пацаны шуток не понимают!

Даниил Дружинин.

Теперь я понял, почему Алексей прислал мне эту подсказку: памфлет как бы являлся продолжением нашего с ним последнего разговора. Помнится, я тогда высказал мысль, что конечной целью покушения на канцлера ФРГ являлась попытка срыва переговоров по кредитованию Греции. Алексей утверждал, что раз цель не достигнута, и Греция кредит получила, то Таненбаум больше не будет повторно пытаться атаковать с прежних позиций, а предпримет что-то другое.

– Беда в том, что мы не знаем его конечной цели, поэтому предугадать следующий ход практически невозможно, – произнёс я вслух, и с неудовольствием отметил, что старая привычка, рассуждать вслух, с которой я неустанно боролся, снова вернулась. Согласитесь, для человека моей профессии это не самое лучшее приобретение.

Чтобы как-то отвлечься, я включил старенький телевизор и с ностальгией вспомнил висевшую у себя в квартире на стене огромную «плазму».

Шла передача новостей «24 часа», и я какое-то время бездумно смотрел на экран, пока не показали заседание Правительства Российской Федерации.

– То, что происходит сейчас в Греции, – с негодованием заявлял Премьер, – противоречит всякому здравому смыслу. Экспроприация вкладов населения и иностранных вкладчиков – это подрыв основ гарантии прав и свобод цивилизованного государства. Банки – это «священная корова», которую Евросоюз собственноручно отдал на заклание. Не секрет, что часть инвалютных средств наше государство держало в тех самых пресловутых офшорах, которые сегодня греки и киприоты так активно трясут. Мы теряем десятки миллионов евро! Я уже дал команду министру финансов принять срочные меры по переброске наших вкладов в швейцарские банки, там хоть процент по вкладам и ниже, чем на Кипре, зато есть гарантия их полной неприкосновенности. Не надо быть финансовым аналитиком, чтобы предугадать дальнейшее развитие событий в Евросоюзе. Сейчас вкладчики побегут из офшоров, как крысы с тонущего корабля. Вопрос в том, куда именно они побегут?

– Надо думать, в другие офшорные зоны, – подал голос с места министр финансов.

– Я тоже так думаю, – поддержал его Премьер. – Хотя это всего лишь один из вариантов. Может, и нам создать офшорные зоны где-нибудь на Дальнем востоке, так сказать, для развития этих проблемных территорий? Как Вы думаете, Дмитрий Максимович? – обратился Премьер к министру регионального развития.

Министр от неожиданности замешкался, но его выручил вице-премьер Мартьянов. – Не всё так просто, – подал он голос с места. – Я прошу прощения, но одним из основных условий жизнедеятельности офшоров является не только низкий процент налогообложения, с этим у нас всё в порядке, а конфиденциальность вкладов и анонимность вкладчиков. Вот это как раз и противоречит нашей Конституции!

Возникла пауза, правда, ненадолго.

– Я думаю, Париж стоит мессы, – образно выразился Премьер, и члены правительства, все как один, бросились что-то записывать в свои ежедневники.

Дальше пошли криминальные новости, от которых в конце рабочего дня меня просто тошнило, и я выключил телевизор.

– Это что же получается? – бормотал я себе под нос, прохаживаясь по двенадцатиметровой келье. – Греция и Кипр, сами того не желая, сыграли на руку Кремлю? Спрашивается – почему? Конечно, не из любви к русским берёзкам. Скорее всего, руководство Греции и Кипра приняли это непопулярное решение, чтобы показать Евросоюзу, что они принимают все меры для сокращения расходов и введения режима жёсткой экономии. Каким-то образом мой «заклятый друг» Таненбаум связан с этим вопросом. Возможно, у него какие-то свои интересы в этом средиземноморском раю для толстосумов. Знать бы, какие! Одно можно сказать определённо: он пытался помешать дальнейшему кредитованию Греции. А может быть, он как раз и добивался нынешней ситуации? Отсутствие очередного денежного транша – это крах Греции и, как следствие, бегство капитала в другие офшоры, не исключая, вновь созданных налоговых льготных зон в России! Тогда получается, что Таненбаум как-то связан с правительством? Нет, этого не может быть!

– Почему? – спросил я вслух. – Почему не может быть? Всё как раз очень логично. Россия на первоначальном этапе, конечно, теряет несколько десятков миллионов евро, но это несоизмеримо с той денежной массой, которая должна хлынуть в Российские офшоры. Надо лишь немного подправить Конституцию, и… Нет! – оборвал я сам себя. – Здесь есть какая-то нестыковка. Если бы правительство добивалось подобного развития ситуации, вопрос о создании офшорных зон под благовидным предлогом был бы поднят гораздо раньше, потому как внесение изменений в действующую Конституцию – вопрос не простой, и на его реализацию потребуется не один месяц, может даже и год. Чёрт! Я окончательно запутался!

В это время за стенкой послышался пронзительный женский визг, забористая матерная ругань и падение чего-то тяжёлого, возможно нетрезвого тела, как любит выражаться наш криминалист Михалыч, «…из положения «стоя». Это к токарям с ответным визитом вежливости пожаловали крановщицы. Всё шло строго по протоколу: выпивка, танцы, мордобой из-за дамы, опять же выпивка, но уже на мировую, снова танцы и если дамам повезёт, и токаря к концу «светского приёма» не упьются, то возможна торопливая, с оглядкой и горьким похмельным привкусом, случайная близость.

Честно говоря, я в этот момент нетрезвым представителям рабочего класса и их раскрепощённым подругам завидовал «белой» завистью. В их жизни не было никаких сомнений, всё было просто и понятно: «завод – общага – завод». Через какое-то время женитьба на простой работящей девушке, и формула семейного счастья преобразуется в «завод-квартира-завод», а в весенне-летний период – «завод – шесть соток – завод». И никаких тебе головоломок, никаких происков тайных злодеев, в общем, никаких Таненбаумов и им подобных. Не надо спасать мир, рисковать жизнью, и, если понадобится, отнимать чужую. Есть тихая семейная «гавань»: незлобивое ворчание жены по поводу неисправного утюга, разбросанные по квартире детские игрушки, выезды на дачу по выходным, есть домино на самодельном столике во дворе, а также рыбалка и пиво с друзьями по праздникам.

Наверное, это и есть обыкновенное человеческое счастье! Пускай простенькое, незамысловатое, но счастье, которого мне так не хватает!

 

Глава 10. Следствие закончено, забудьте!

Раньше, в прежней жизни, я на визиты в высокие начальственные кабинеты никогда не напрашивался. Для тех, кто не знает, поясняю: пользы от таких визитов ни на грош, а вот головной боли бывает много, даже очень много. Ну не любит начальство, когда подчинённый что-то начинает просить или, не дай бог, совать нос не в свои дела. Я знавал одного руководителя в генеральских погонах, который любил повторять: «Если подчинённый интересуется чужой работой, значит он или недогружен своей или же он иностранный шпион»! Проницательный был человек, упокой Создатель его генеральскую душу!

В кабинет начальника уголовного розыска я пришёл по доброй воле, в трезвом уме и здравой памяти. Пришёл, чтобы поделиться мыслями по убийству Шоколадника. Хоть и не мне это дело было поручено, и в перспективе следствия вырисовывался типичный «глухарь», мне казалось, что Ковалёв с радостью ухватится за мои рассуждения и даст команду проверить их состоятельность на практике. Свалить «глухарь» – большое дело! Тут простой благодарностью начальство не отделается, тут премией в размере месячного оклада попахивает! Однако всё произошло совсем не так, как я ожидал.

Ковалёв встретил меня насторожённо и слушал невнимательно, всё время порываясь кому-то позвонить или найти какой-то документ в стареньком сейфе.

– Валентин Иванович! – взывал я. – Ведь есть же зацепки в этом деле! Есть!

– Неужели? – натурально удивлялся Конь, делая вид, что среди вороха бумаг на столе ищет какой-то документ. – И позвольте Вас спросить, какие именно?

– Вот заключение эксперта, – тряс я перед носом начальника заполненным бланком, – из которого следует, что руки потерпевшего, то есть Шоколадника, были связаны узлом, который используют военные разведчики при конвоировании «языка». Он называется «двойной самозатягивающийся» – чем больше «язык» старается освободиться от верёвок, тем сильней они затягиваются на кистях рук.

– И что из этого следует?

– Из этого, Валентин Иванович, следует, что убийца раньше служил в специальных частях или проходил спецподготовку.

– Прикажешь проверить всех военных разведчиков, боевых пловцов, спецназовцев, а также сотрудников ГРУ и ФСБ, уволенных в запас за последние пять лет?

– Это, конечно, тоже вариант, но может это не бывший сотрудник, а действующий.

– Это ещё несколько тысяч человек! – радостно подытожил Конь. – Да и кто тебе позволит копать под наших «старших братьев»?

– Можно сузить круг подозреваемых, – не сдавался я.

– Как? – уже открыто издевался надо мной Кавалеров.

– За Шоколадником до Цаплиной Оли числилась ещё дюжина эпизодов изнасилования малолетних. Однако неизвестный мститель появился только после нападения на Цаплину. Следовательно, она ему дорога. Возможно, он её родственник. Считаю, что надо сосредоточить внимание на родственниках Цаплиной по мужской линии. Не думаю, что их будет очень много.

– Толково, – согласился Конь. – Значит, надо перешерстить родственников Цаплиной, отыскать среди них человека со спецподготовкой и проверить его алиби на день смерти Шоколадника? Так?

– Именно так! – согласился я.

Последовала пауза, в течение которой Кавалеров внимательно изучал меня, словно видел впервые.

– Вот гляжу я на тебя, Васильчиков, и, честно говоря, удивляюсь: розыскник ты неплохой, и опер толковый, но не мент ты! Не мент!

– С чего Вы взяли? – натурально обиделся я. Мне казалось, что роль милицейского, простите, полицейского опера, я играю очень натурально, а оказывается, что я на грани провала.

– Точно сказать не могу, но обыкновенный мент себя так, как ты, не ведёт. Уж больно ты шустрый, какой-то ты независимый, и нос суёшь не в свои дела. Обыкновенный опер спит и видит, как бы с себя всеми правдами и неправдами хоть одно дело спихнуть, а ты наоборот – чужими делами интересуешься! Ты что, шпион?

– Угу, шпион, – недовольным тоном пробормотал я. К моему неудовольствию Кавалеров оказался во всём прав. – Шпион! Внебрачный сын Джеймса Бонда и Мата Хари.

– Ты что, майор, действительно решил, что всё, что ты мне здесь наговорил, я до тебя не знал? – пропустив шутку мимо ушей, продолжил наседать на меня Кавалеров. – Я тебе больше скажу: убивали Шоколадника несколько человек. Я так думаю, что было их, как минимум, двое. Помнишь, сторож говорил о машине с хорошо отлаженным двигателем? Так вот один из них крутил баранку, а другой – спецназовец или боевой пловец, – хрен их там разберёт, сидел в салоне рядом с Шоколадником. Потом они вдвоём вынесли насильника из машины и бросили умирать на матах в сарае.

– Почему вдвоём? – машинально задал я вопрос.

– Потому что если бы был один исполнитель, были бы следы волочения жертвы, а их, как ты помнишь, не оказалось.

– Да, не было, – подтвердил я. – Хотя ноги у Шоколадника тоже были связаны, следовательно, самостоятельно идти он не мог.

– И, судя по их оперативности, исполнители – действующие сотрудники какой-то отечественной спецслужбы, – продолжил Кавалеров. – Шоколадника они привезли на место его последнего преступления, а это значит, что информацией наши таинственные мстители владели в полной мере. Спрашивается: откуда? Молчишь, майор? Тогда я задам тебе ещё один вопрос. Скажи мне, Васильчиков, как это наши бойцы невидимого фронта в течение суток умудрились отыскать Шоколадника, и не просто отыскать, а ещё и наказать, когда весь московский уголовный розыск его полгода безуспешно ищет? Верней, искал! Дальше рассуждать будем, или для тебя этих аргументов достаточно?

Я молчал, потупив глаза, позорно молчал.

– Вот что, майор, запомни, что я тебе скажу: мне легче ещё один выговор за низкую раскрываемость получить, чем на хвост неизвестно какой спецслужбе наступить, – уже без всякого ехидства добавил Кавалеров. – И ты тоже забудь про это дело, и свой нос, куда тебя не просят, не суй – здоровей будешь. Всё! Можешь идти. Нет, стой! Мой тебе совет: лучше займись грабежами. Совсем преступность распоясалась – среди белого дня у дамочек сумочки вырывают. Кошмар, да и только!

* * *

В конце рабочего дня связной условным звонком вызвал меня на встречу. Вечером мы сидели за столом в небольшой придорожной чебуречной, и пили пиво.

– Может, съедим по чебуреку? – с невинным видом предложил я Алексею.

– Лучше сразу пулю в лоб – меньше придётся мучиться, – невозмутимо парировал связной.

Я видел, что он не в духе, видимо, на это были веские причины.

– Твоё предположение о том, что второй выстрел полицейского должен был убить канцлера, подтвердился, – глядя в пивную кружку произнёс Алексей. – Специалисты по трасологии всё перепроверили, и согласились, что если бы у фрау Вернер не подвернулся каблук, пуля ударила бы ей точно в сердце. Однако предъявить обвинение полицейскому в преднамеренном убийстве нет оснований. Ситуация была стрессовой: времени на изготовку для стрельбы и прицеливание не было. Поэтому доказать, что полицейский метил именно в канцлера, а не в нападавшего, нет никакой возможности, тем более что оба находились на линии огня.

– Но ведь тебя не это беспокоит, – вклинился я в его монолог.

– Да, не это, – согласился Алексей. – Наши аналитики в свете последних событий считают, что Таненбаум – это сотрудник Аппарата Президента или даже член нынешнего кабинета министров. Во всяком случае, этот человек находится в непосредственной близости от Президента.

– Да-а, час от часу не легче! И что же хочет наш таинственный друг?

– Власти! Аналитики считают, что все его действия направлены на захват власти.

– Вооружённый переворот?

– Не обязательно. Есть и мирные или почти мирные варианты.

– Неужели! И какие именно?

– Например, так называемый «Греческий вариант». Он тебе хорошо известен: экономический крах Греции влечёт за собой лавинообразное развитие экономического кризиса Евросоюза, который впоследствии распространится и на Россию. Ну а дальше экономика России впадает в коллапс, поскольку у нас сырьевая модель экономики: цены на нефть моментально падают, так как во время кризиса автомобильная промышленность тоже в упадке, потребление бензина снижается и никому такие запасы нефти, как сейчас, не нужны. Дальше экономический кризис автоматически влечёт за собой политический, и, как следствие, Государственная Дума за развал экономики в масштабе государства объявляет действующему Президенту импичмент. После чего разворачивается предвыборная кампания, в ходе которой к власти в государстве приходит тот, кто сейчас называет себя Таненбаумом.

– Убедительно излагаешь! – кивнул я и отхлебнул из высокой стеклянной кружки. – Но как-то уж очень просто: раз – и вот тебе кризис, два – импичмент, три – и ты уже Президент всея Руси. У нас в государстве что, нет никаких сдерживающих факторов?

– Есть! – кивнул головой связник. – Конечно, есть, например, ты!

– Допустим, а кто ещё, кроме меня?

– Ещё есть я, есть Баринов, и ещё несколько десятков тысяч сотрудников, которым по службе положено охранять конституционной порядок.

– Убедил! Теперь я засну спокойно: безопасность государства в надёжных руках!

– А я вот теперь вряд ли засну. Знаешь, в чём парадокс?

В ответ я пожал плечами.

– Парадокс в том, что в плане захвата или, если хочешь, мирного захвата власти, автором которого является наш с тобой «заклятый друг» Таненбаум, нет ни единого пункта, нарушающего Конституцию РФ. Всё будет строго по закону – главному закону государства, который мы с тобой призваны охранять от всяческих посягательств!

– То есть, чем старательней мы с тобой сейчас работаем, тем лучше для Таненбаума?

– Парадокс, но получается, что именно так!

– Бред! Быть такого не может!

– Вот ты над этим и поразмысли на досуге, а мне пора.

– До связи, – кивнул я ему. – За пиво я заплачу.

* * *

Однако сообщение о честолюбивых планах Таненбаума оказалось для меня не последним сюрпризом.

На следующее утро в отделение уголовного розыска явилась группа офицеров ФСБ, которые, помахав своими «корочками» и постановлением «О производстве выемки», изъяли все документы по делу Шоколадника, даже ОРД с моим недописанным планом оперативно-розыскных мероприятий. Никто из моих нынешних коллег-полицейских никаких вопросов им не задавал. Все понимали, что если дело из производства изымают, значит, так надо!

Все изъятые документы офицеры ФСБ аккуратно внесли в протокол выемки, собрали подписи понятых, и с чувством выполненного долга удалились восвояси.

– Хорошо, что хоть отчитаться по этому делу успели, – тихо произнёс стоящий рядом со мной Кавалеров. – Теперь все пышки достанутся ФСБ, а нам, как водится, шишки! Вот ведь, когда касается наград, то не поленились лично приехать, – продолжал бубнить мой начальник. – А когда дело провальное, просто по спецсвязи запрашивают.

После этих слов меня словно током ударило! Пару минут я приходил в себя, а потом выбежал из отдела и, забежав за угол здания, стал поспешно звонить связнику.

Алексей ответил сразу. Я старался говорить кратко, но сгоряча излагал путанно, так как он несколько раз меня переспрашивал.

– Я тебе скоро перезвоню, – ответил связной и отключился.

Я вернулся в прокуренный кабинет и стал ждать звонка.

Алексей позвонил скоро – не прошло и пяти минут.

– Никаких указаний по изъятию документов по расследованию преступлений педофила по кличке «Шоколадник» никто из руководства Центрального аппарата ФСБ не отдавал. Тем более что оно нам без надобности! – чётким голосом произнёс в трубку Алексей. – Ты хоть одну фамилию этих «липовых» контрразведчиков запомнил?

– Я даже удостоверений их не видел! Когда я пришёл в кабинет, они, в присутствии моего начальника Кавалерова, уже изымали из моего сейфа документы. Кавалеров шепнул, что ребята из ФСБ изымают всё, что касается расследования по делу Шоколадника.

– Странно. Как ты думаешь, кто это был?

– Думаю, что такие же, как и мы с тобой, «силовики», а вот из какого ведомства – вопрос!

– И что в их облике такого, что ты принял их за «силовиков»?

– Выправка. Военная выправка. Одеты они были в гражданские костюмы, но офицерскую выправку я узнаю даже под чадрой. И ещё я заметил, что они не имитировали проведение процессуальных действий, а точно знали, чем занимаются и как процессуально правильно это действие оформляется.

– Интересно, кому понадобилось дело, которое уже раскрыто и личность преступника установлена?

– Думаю, дело было не в личности преступника. Предполагаю, их интересовал вопрос, что именно мы накопали по последнему эпизоду: изнасилование несовершеннолетней Цаплиной.

– При чём здесь несовершеннолетняя девочка?

– Девочка может и ни при чём, а вот материалы по убийству Шоколадника к многоэпизодному уголовному делу по изнасилованию несовершеннолетних были приобщены.

– Зачем?

– Понимаешь, без этих материалов невозможно доказать, что таинственный педофил по кличке Шоколадник, и обнаруженный в школьном сарае связанный труп – одно и то же лицо. А без этого дело не прекратишь!

– А где сейчас дело, возбуждённое по факту смерти самого педофила?

– Как где? В прокуратуре!

Наверное, мы оба с Алексеем одновременно подумали об одном и том же, потому что он торопливо произнёс: «Я тебе перезвоню» – и отключился.

Я терпеливо ждал звонка, хотя предугадывал, что скажет связной.

– Дай угадаю, какую новость ты приготовил! – бросил я в трубку, как только он перезвонил.

– Попробуй, – нехотя согласился Алексей. Ему было неприятно, что я его перебил, не дав сказать ни единого слова.

– В прокуратуре дела нет! Так?

– Так!

– Его изъяли сотрудники ФСБ, точнее, лица, которые выдавали себя за офицеров ФСБ.

– Угадал. Причём, судя по описанию, это те же лица, которые утром посетили твой кабинет. Кантемир, припомни, что особенного было в этом деле? Я хочу знать, из-за чего весь сыр-бор?

– Дело, как дело! Ничего особенного: протокол осмотра места происшествия допросы свидетелей, постановление о назначении экспертиз и…

Стой! Кажется, есть зацепочка! Наш эксперт-криминалист срезал с трупа капроновый шнур, которым были связаны руки, и впоследствии установил, что узел на шнуре называется «двойной самозатягивающийся», и что этот метод связывания применяют военные разведчики, когда доставляют «языка» в расположение своих войск.

– Больше ничего? Может, отпечатки пальцев или фоторобот?

– Всё, что ты сказал, в деле имеется, но и отпечатки пальцев, снятых с шоколадной обёртки, и фоторобот – всё это относится к Шоколаднику. Кроме диковинного узла, больше ничего на исполнителей не указывает.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Не я, а начальник уголовного розыска, майор Кавалеров. Он мне убедительно доказал, что убийцы Шоколадника – это действующие сотрудники одной из наших многочисленных спецслужб.

– Разумеется, какой именно, вы с Кавалеровым не определили.

– Нет, но Кавалеров предположил, что их было не менее двух человек.

– Ценное замечание!

– Не ёрничай! Из этого следует, что поиском и ликвидацией педофила занималась хорошо организованная и информированная группа лиц, а не герой-одиночка, решивший отомстить за загубленные детские души.

– Скажи честно, Кантемир, ты так возбудился по поводу изъятия дела потому, что увидел здесь происки пресловутого Таненбаума, или просто проявил профессиональную бдительность?

– Это, наверное, уже «клиника», но я в любом преступлении ищу его след.

– Угомонись! Если согласиться, что Таненбаум – это человек из Президентского окружения, то он мелочёвкой заниматься не станет.

– Значит, ты считаешь, что изъятие материалов по делу педофила «Шоколадник» псевдосотрудниками ФСБ – не его рук дело?

– Точно утверждать не могу. Однако считаю, что организовать такое мероприятие мог человек, обладающий властью, и имеющий профессиональный, я бы сказал – специфический опыт работы.

– Вот мы с тобой и вернулись к версии об участии в этом деле сотрудников спецслужб, верней, одной спецслужбы.

– Разве?

– Ну, ты же сам сказал о профессиональном и специфическом опыте работы, а в переводе на общепринятые понятия – это и есть спецподготовка и служба в специальном подразделении.

– Тебе не кажется, что мы зациклились на этой версии?

– Может, и зациклились, но мне в голову больше ничего не приходит.

– Хорошо! Я доложу об этом происшествии руководству, пусть поручит аналитикам «прокачать» ситуацию. Вдруг и для нас с тобой какая-нибудь подсказка отыщется.

– Доложи! И ещё сообщи, что я на грани провала: начальник уголовного розыска сказал, что я на мента не похож, и веду себя нетипично.

– А ты веди себя типично.

– Если «промаринуете» меня в этом статусе ещё пару месяцев, тогда точно начну на работе водку пить и взятки брать.

– А что, часто предлагают?

– Мне пока ни разу.

– Это плохо. Законопослушные граждане и отпетые уголовники, глядя на тебя, Кантемир, видимо, тоже что-то подозревают, поэтому взятку и не предлагают. Настораживает их твоё «донкихотство»! Ты бы на работе любовницу завёл, что ли, или ещё какую-нибудь слабину характера выказал, и, поверь мне, люди потянутся к тебе. Не любит у нас народ безгрешных, не любит и не верит им.

– Я подумаю. До связи.

«Надо в бухгалтерию заглянуть, – мелькнула шальная мысль. – Может, там действительно есть, кем прельститься!»

* * *

Приказ о моем переводе в Петербург пришёл неожиданно даже для меня самого. Видимо, где-то в глубинах моей «конторы» сдвинулись и со скрипом провернулись невидимые шестерни, и меня из потустороннего мира решили вернуть в лоно родной организации.

– Жаль, – сказал Кавалеров, знакомя меня с приказом о переводе. – Опер ты толковый, хоть и непростой: водку с ребятами не пьёшь, за молоденькими «следачками» не ухлёстываешь.

– И за перезрелыми бухгалтершами тоже, – пошутил я.

– И за бухгалтершами тоже, – серьёзно произнёс теперь уже бывший начальник. – И чего тебе у нас в Златоглавой не сиделось? Перспективы у тебя здесь хорошие, глядишь, через пару-тройку лет моё место мог бы занять.

– Это меня и пугает, – снова пошутил я, но Кавалеров принял мой ответ всерьёз:

– Меня тоже пугало по молодости лет, а потом свыкся. Так чего ты в Питере забыл? Думаешь, там проще будет? Нет! Не будет! Питер – это криминальная столица России. Там тебе дел набросают прямо с порога по самый кадык.

– Верю, только у меня в Питере родственники и по отцовской и по материнской линии, а здесь, в Москве, я один-одинёшенек. Я ещё будучи в Ростове мечтал в Питер перебраться.

– Ну, вольному – воля! – вздохнул Кавалеров. – Сдавай дела и удачи тебе на новом месте!

– Хороший ты мужик, Валентин Иванович! – сказал я на прощанье, пожимая его сухую ладошку. – Жалко, если убьют!

– Если убьют – не страшно, – горько усмехнулся старый опер. – Гораздо хуже, если под благовидным предлогом на старости лет свои же в зону запихают!

– Да быть того не может! – не согласился я. – Сплюнь, а то точно беду накличешь!

– Не я первый и, к сожалению, не на мне это закончится. Ну, давай прощаться!

Вот так, скупо, по-мужски, мы и расстались. Через полгода я случайно узнал, что майор полиции Кавалеров застрелился из табельного оружия в своём кабинете. На его рабочем столе поверх вороха документов лежала забрызганная кровью ксерокопия «Постановления о возбуждении уголовного дела» в отношении «…гражданина Кавалерова В. И. по факту превышения им служебных полномочий».

* * *

После того, как я сдал все дела, личную печать для сейфа и табельное оружие, по неписаному закону полагалось устроить «отвальную» – прощальное застолье с обильным возлиянием спиртного, пожеланиями удачи на новом месте службы и дружеским похлопыванием по плечам.

По совету старых оперативников, стол я накрыл прямо у себя в рабочем кабинете.

– Следует соблюсти старинное ментовское правило, – поучал меня старший опер Ваня Середа, почёсывая небритый кадык – Водки должно быть много, а закуски в меру!

– Всё будет, как требует протокол! – заверил я Ивана, который с тоскливой миной давно кружил по кабинету.

Сжалившись, я налил ему, да и себе заодно, по сто граммов водки с многообещающим названием «Беспохмельная».

– Будем здоровы! – предложил я тост.

– Будем, – лаконично поддержал Середа и торопливо опрокинул стопку в тонкогубый рот. Его кадык под тонкой кожей дёрнулся, словно отмеряя истосковавшемуся организму строго определённую дозу, и вернулся на прежнее место. Через пару минут морщины на лице Ивана разгладились, глаза заблестели, и он как-то ожил.

– Давай я тебе чем-нибудь помогу, – предложил Середа, с готовностью потирая ладони.

– Да уже всё готово, помогать не надо, – заверил я его. – Сейчас ребята подтягиваться начнут.

– Чудненько, – ещё больше обрадовался Иван. – Ну, пока ребята не пришли, давай ещё по одной! – и он, не дожидаясь моего согласия, разлил водку по стаканам.

Вечеринка удалась на славу. Из коллег никто не держал на меня камень за пазухой, поэтому явились все, во главе с Кавалеровым. Я даже немного расчувствовался. Оказывается старые менты, они же новые полицейские, в общем-то неплохие ребята, и, как следовало из их тостов, мы вместе хорошо поработали.

В конце вечера все вышли меня провожать, а Середа даже вызвался проводить до вокзала. Как я ни пытался от него отцепиться, ничего не получалось. В результате в такси на Ленинградский вокзал мы поехали вместе. Во время поездки Ваня свернулся калачиком на заднем сиденье и сладко посапывал. Таксист испуганно косился на него, потом не выдержал и спросил:

– Ваш друг, случаем, мне сиденья не облает?

– Этот? – кивнул я головой в сторону спящего опера. – Нет, это не облает. Этот слишком дорожит потреблённым продуктом.

На Ленинградском вокзале Середа совсем размяк, и всё пытался улечься спать на скамейку, игнорируя при этом сидящих на ней пассажиров. Я завёл его на линейный пост Управления полиции на транспорте, и сдал скучающему дежурному лейтенанту.

– Понимаете, коллега, – обратился я, к нему махнув перед носом служебным удостоверением Середы, – мои товарищи провожали меня к новому месту службы, вот мой дружок и расслабился.

– Бывает, – зевнул лейтенант. – Камера для временно задержанных свободна, клади туда. Я его закрою, пусть поспит.

– Только Вы его, пожалуйста, разбудите часиков в шесть, чтобы он на службу не опоздал.

– Так ведь завтра выходной!

– Да? Совсем забыл! Тогда пусть поспит подольше – укатали Сивку крутые горки!

Через двадцать минут я сидел в плацкартном вагоне. Билет у меня был оплачен до самого Питера, но я знал, что до самого Петербурга не доеду. Через час я сойду на неприметном полустанке, где меня будет ждать бордового цвета «Нива» с питерскими номерами. Я молча сяду на заднее сиденье, и водитель, не задавая вопросов, отвезёт меня в наш ведомственный санаторий, где всё это время прохлаждался настоящий майор полиции Валерий Сергеевич Васильчиков. Но с ним я увижусь не раньше второй половины завтрашнего дня. Первую половину дня я буду спать, как знаменитый сурок Фил и, как всегда, без сновидений. Я проснусь ровно в 11 часов, приму контрастный душ и под видом вновь прибывшего отдыхающего пойду в столовую, где за столиком № 9 меня и будет ждать Васильчиков. После обеда мы с ним, как старые добрые друзья, пойдём бродить по парку, и я подробно в деталях расскажу ему, чем я, то есть он, занимался всё это время. Потом попрошу повторить отдельные даты и фамилии, и только убедившись, что он всё запомнил, незаметно выйду за ворота, где меня будет ждать та же бордовая «Нива», которая и отвезёт меня на окраину Москвы. Уже в понедельник ровно в 9 часов я буду навытяжку стоять перед своим начальником генерал-лейтенантом Бариновым, и чем наш с ним разговор закончится, одному лишь ему известно.

На этом моя полицейская служба и закончится. Я мысленно снимаю с себя полицейскую форму.

Всё!

Как говорится, следствие закончено – забудьте!