Беженцы из разоренной войной бывшей Югославии растекались по всей Европе. Богатые страны Общего рынка, естественно, чинили им препятствия, но не могли совсем остановить этот поток. Всеми правдами и неправдами несчастные, измученные бомбежками, стрельбой, грабежами люди стремились попасть на мирный Запад, согласные на любую работу.
Злата была права. За хорошую мзду контрабандисты могли доставить их в Италию и нелегально. Маршрут из Дубровника через Адриатику существовал уже много веков.
Было решено идти ночью, а днем прятаться в лесу и покинутых деревнях. С оружием расставаться, пока не достигнут моря, было опасно. Но маленький автомат и пистолет легко спрятать в одежде, если только не нарваться на военный патруль.
В первую ночь они прошли километров десять от силы — девушка была очень измучена долгим переходом, и потому было решено сделать привал.
Емельянов быстро наломал сухих веток, разжег костер, разостлал для Златы свою куртку.
Стояла глубокая теплая ночь. До рассвета было еще далеко. На лесной опушке, где они расположились, было относительно светло и не только от костра. Бархатное небо усыпали яркие южные звезды. Сияла лимонно-желтая луна.
Некоторое время они сидели молча — наверное, каждый еще и еще раз воскрешал в памяти перипетии минувшего дня. Дима сосредоточенно смотрел на огонь, теребя ремешок автомата.
— Ты знаешь, почему люди могут сколько угодно времени смотреть на звезды, воду и огонь? — наконец прервала молчание Злата, тоже не отрывая взгляда от костра.
Дима с любопытством посмотрел на нее.
— Нет.
— Потому что наши предки только этим и занимались, — засмеялась она.
— Ну, наши предки занимались не только этим… — многозначительно заметил Емельянов. — Хотя, честно говоря, то, как жили пять или шесть тысяч лет назад, мне нравится больше.
Злата вопросительно подняла брови.
— И чем же?
— Ну, я думаю, в первую очередь тем, что тогда люди не воевали так жестоко, как теперь…
— А еще?
— Жизнь была другой. Простой. Люди жили в пещерах, выделывали звериные шкуры и ели естественную, чистую пищу, а не эти консервы. Здоровыми были. Существовало строгое разделение занятий: мужчина был охотником, добытчиком, он отвечал за то, чтобы в пещере всегда была еда. А женщина должна была поддерживать огонь в домашнем очаге. Разве не так?
Злата улыбнулась.
— Так.
Дима продолжал:
— Мужчины должны работать, содержать семью, а женщины, как и много тысяч лет назад, — поддерживать огонь в очаге… Не знаю, может быть, в этом и есть главный смысл жизни?..
— У меня с Мирославом так и было, — вздохнула Злата. — Только совсем никакого счастья не получилось.
Емельянов насторожился:
— А почему ты вообще вышла за него замуж?
— Ну… — по всему было видно, что этот вопрос не очень приятен девушке. — Я была совсем молодой, неопытной, а он — намного старше меня… А потом — престижно. В Югославии при Тито военные пользовались уважением. Вот они сейчас и развоевались. Но Мирослав оказался таким деспотом, извергом…
Злата хотела сказать, что это — не единственная причина, побудившая ее искать приключений с русским наемником, но почему-то не стала дальше говорить.
После долгой паузы, пристально посмотрев на девушку, Емельянов осторожно поинтересовался:
— Не жалеешь?
Та вздрогнула.
— О чем?
— О том, что произошло.
Дима гордился бы собой, будь он главной причиной, побудившей девушку бросить мужа и уйти с ним; впрочем, так оно, наверное, и было на самом деле.
— Я вообще никогда ни о чем не жалею, — с непонятной тоской в голосе ответила она.
В этой фразе Дима явственно уловил: «Теперь я целиком и полностью доверилась тебе, теперь мне не на кого больше опереться в жизни… Теперь от тебя и только от тебя зависит мое будущее».
— Надо идти, — с трудом оторвав от нее взгляд, произнес Емельянов. — Скоро будет светать. Надо найти какой-нибудь сеновал, что ли.
— Ой, как не хочется… Здесь так хорошо!
— Вставай, вставай, может быть, впереди будет деревня. А здесь ты можешь простудиться.
— Ничего, вот попадем в Италию, в Апулию, — там всегда тепло. Будем с тобой спать только на травке.
— Ну, до нее еще надо дойти… Путь неблизкий, а тебе надо отдохнуть — ты уже совсем устала…
— Ничего я не устала! — запротестовала Злата.
— Верю, верю, но тем не менее нам следует днем отдохнуть. Кроме того, у меня до сих пор ноют раны… — слукавил Емельянов, поднимаясь на ноги.
Злате ничего больше не оставалось, как последовать примеру Емельянова, и они, обнявшись, пошли по лесной тропинке.
— Тебе очень больно? — сочувственно спросила Злата. — Куда тебя ранили последний раз?
Тот поморщился.
— В бедро. Дружок Чернышев постарался. Просто немного ноет… Не стоит беспокоиться, скоро все пройдет… — ответил Емельянов. А спустя минуту он стал развивать новую мысль: — Вот доберемся до Италии и там придумаем, что делать. Ты знаешь, у меня есть немного денег. Они, правда, лежат в банке, в Риге. Но я думаю, что их можно будет перевести в итальянский банк и получить наличными. Если только это удастся… Что-нибудь да придумаем, ладно?
— Это было бы неплохо, потому что у меня денег вовсе нет. Только те украшения, которые на мне… Но они ничего не стоят.
— Не беспокойся, я думаю, с банком «Парекс» получится. Тех денег должно хватить на первое время, а потом видно будет…
Вскоре луну закрыла набежавшая туча; идти в полной темноте стало трудно. Но потом желтый диск снова завис над головами влюбленных, тускло освещая узкую тропу.
— Только бы нам добраться до Италии… — в который раз мечтательно проговорила Злата. — Там скоро уже начнется сбор фруктов и всегда можно найти работу.
— Ты что, думаешь, я стану собирать фрукты?
— А почему нет?
Емельянов замялся. Он никогда не задумывался о такой перспективе. Он, профессиональный наемник, вдруг займется скучным крестьянским трудом? Да никогда в жизни! Но он не стал этого говорить Злате, боясь, что она этого не поймет. Он и себе боялся признаться в том, что жить, не стреляя, уже не сможет.
— Доберемся до Италии, а там видно будет…
— Да, не будем загадывать наперед… Слушай, я придумала. Километрах в… ну, не знаю сколько, — от Михайловаца на машине часа за полтора доезжали — есть городок Зелена-Яма. А отсюда он, значит, ближе. Там у меня тетка жила. Если она и сейчас там, то поможет добраться до Дубровника. Может, на машине кто подкинет.
— Это было бы неплохо.
Емельянов подумал, что машина — это лучший выход из положения. Он просчитал, что пеший путь до берега моря занял бы у них такими темпами не менее двух недель, и то — при благоприятном стечении обстоятельств…
Колонна тяжелых грузовых автомобилей, сопровождаемая выкрашенными в белый цвет бронетранспортерами с эмблемами ООН, двигалась по дороге.
Фары головной машины выхватывали из темноты то сожженный дом, то подорвавшуюся на мине и брошенную автомашину, то разбитый путевой указатель.
На заднем сиденье командирской машины сидел командир взвода вооруженных сил республики Герцеговина Вадим Чернышев и листал замусоленный русско-французский разговорник.
Вообще автомобили теперь здесь даже для хорватов стали роскошью. Бензин стоил бешеных денег. И его приходилось экономить для военных нужд.
Однако французские миротворцы, выступавшие под флагом ООН, разумеется, не могли обойтись без транспорта, способного в считанные минуты переносить пассажиров из пункта А в пункт В.
На этот раз пунктом В являлся город Зелена-Яма.
Французский лейтенант, полуобернувшись к Чернышеву с переднего сиденья, что-то пробормотал на своем языке.
Вадим продолжал листать разговорник.
— Je vous demande un peu, sacre nom! — раздраженно воскликнул лейтенант.
— Pardon, — коротко ответил Чернышев, не понимая, чего же добивается от него француз.
Лейтенант подозрительно долго смотрел в глаза Чернышеву — и тому стало не по себе. Что-то не нравилась ему эта поездка. А особенно этот ооновец. Почему именно его, Чернышева, который и по-сербскохорватски-то говорит до сих пор с ошибками, а по-французски вообще не бельмеса, послали сопровождать эту колонну с гуманитарным грузом?
Наконец прибыли в Зелену-Яму. Это оказался небольшой аккуратный городок с узенькими улочками и мостовыми, выложенными брусчаткой, домами с черепичными крышами. Недавно прошел дождь, и черепица блестела под лунным светом, как слюда.
Французская автомобильная колонна проехала через весь город и остановилась возле большого кирпичного дома с двумя желтыми фонарями у входа.
— Allons, — приказал лейтенант, первым выходя из автомобиля.
Чернышев послушно последовал за ним. Из подъезда вышли два ооновских офицера в сопровождении двух автоматчиков и направились к прибывшим. Вадим почувствовал неладное.
— Куда? — спросил Чернышев, совершенно забыв о том, что французский офицер наверняка не поймет его.
Для пущей убедительности француз поманил Чернышева пальцем — этот интернациональный жест не нуждался в особом толковании.
Местный офицер-миротворец что-то объявил сухим официальным тоном. Другой, оказавшийся хорватом, перевел:
— Сержант Чернышев, вы арестованы. Сдайте оружие.
Солдаты, один из которых был негром, взяли автоматы на изготовку. Чернышев испуганно округлил глаза, дрожащей рукой вытащил пистолет из кобуры и отдал омоновцу.
Его поместили в сырой подвал, где прежде, видимо, хранили картошку, и сказали, что он должен оставаться тут до полного выяснения всех обстоятельств.
Вадим зачем-то принялся лихорадочно листать страницы разговорника, но затем вспомнил, что тут находится хорват на службе ООН.
— Вы меня оставляете в этой дыре? Я же никуда не убегу! А здесь я могу заболеть…
Офицер выслушал перевод на французский и лениво что-то ответил. Хорват старательно перевел Чернышеву:
— Господин офицер очень сожалеет, но ничем не может помочь в вашей ситуации…
Чернышев вытаращил глаза.
— Почему?
— Есть приказ начальства…
— За что вы меня сюда поместили? В чем меня обвиняют? — возмутился Вадим.
— Руководство французских «голубых касок» считает, что это именно вы руководили разграблением каравана с гуманитарной помощью для сербских беженцев в район города Милевина.
— Ну, приехали, — пробубнил Чернышев по-русски. — Пить-то все горазды…
Хорват переводчик, искоса посмотрев на Чернышева, нахмурился:
— Вы что-то сказали?
— Нет-нет, это я так…
Лейтенант еще раз пожал плечами и вышел из комнаты вместе с переводчиком, закрыв за собой дверь на замок.
— Суки, подонки, лягушатники! — воскликнул Вадим, едва те ушли.
С силой стукнув кулаком по стене, он взвыл от боли — стена оказалась на редкость твердой и шершавой. Еще раз выругавшись, он плюхнулся на диван.
Диван, наверное, отслужил свое еще лет десять назад — при социализме. В подвал он был помещен по принципу, по которому всегда помещают в подвалы и на чердаки старые вещи — выбросить жалко, а место занимает. Из дивана угрожающе выпирали пружины, но бывший рижский омоновец не заметил этого. Чернышев попытался устроиться поудобнее и выругался, вскочив с дивана, когда в его тело вонзился острый конец пружины.
— Ну, бля…
Скривясь от боли и потирая пострадавшее место, он принялся искать в освещенном тусклой лампочкой подвале что-нибудь мягкое, чтобы застелить опасную мебель.
Отвратительно пахло сыростью, плесенью, мышами, хлоркой, перепрелой картошкой и еще какой-то мертвечиной.
— М-да… — теперь Чернышев с ностальгией вспомнил свою рижскую коммуналку, тахту, где он засыпал под приятный русский мат, доносившийся из соседской комнаты…
И дернул же его черт отправиться сюда, в эту долбаную Боснию?
— Как водку жрать, так все рады… И почему такая невезуха? — принялся размышлять вслух бывший омоновец. — Емельянов, скотина, опять сбежал, хорваты, подонки, грабанули гуманитарную помощь, а меня козлом отпущения сделали, будто бы я всю ихнюю водку выжрал. Ну, все ясно. Это Янтолич, ублюдок хитрожопый, выкручивается. Прижали его французы к стенке — где груз, кто разграбил, кто виноват? А вот — русский, пожалуйста, он тут чужак, за него никто не заступится. Давай, вали на него. «Ты ограбил караван с гуманитарной помощью, бедные люди остались без еды». Суки, мерзавцы… Если выпустят меня, я покажу им… Соберу отряд головорезов и начну громить всех подряд: и сербов, и хорватов, и французов… Денег надолго хватит.
Успокоив себя такой мечтою, Чернышев извлек из кармана пачку сигарет и закурил.
«Ну что за жизнь? — опять накатили невеселые мысли. — Ну почему мне так достается — все время отвечать за других. Ведь сам Янтолич и есть главный ворюга. Больше всех хапнул и надежно припрятал. Попадись мне теперь, полковник, — башку снесу, мало не покажется».
Теперь у него не было дороги ни назад, к хорватам, ни к сербам.
Правда, единственное, что согревало душу Чернышева, — воспоминания о большой темно-синей сумке, набитой пачками стодолларовых купюр и спрятанной в надежном месте. С такими деньгами он где угодно устроится…
Сумка эта попала к бывшему рижскому омоновцу совершенно случайно. И откуда она там взялась в кабине — неизвестно. Может, тоже деньги нечистые, для какой-нибудь мафии. А может, и чистые, относящиеся к гуманитарной помощи.
Тогда все получилось на удивление просто: хорваты, разогнав первыми выстрелами водителей и сопровождающих (на удивление, колонна двигалась почти без охраны), остановили грузовики и, обнаружив там спирт, немедленно предались пьянству.
Чернышев подоспел, наверное, одним из последних, но ему повезло больше других — в кабине одной из машин он обнаружил ту самую сумку. Умный рижанин сразу решил ее припрятать от греха подальше…
А теперь, устроившись поудобней на древнем грязном диване, он еще и еще раз прокручивал в памяти тот знаменательный день, когда он стал богатым человеком…
Хорват был небольшого роста, коренастый и крепкий. С такими тяжело драться — они очень подвижные, а удары могут наносить точные и сильные. А вот пить с такими приятно: быстро охмелев, они становятся болтливыми и глупыми…
Его звали Чебо, а фамилия была совсем непривычная для слуха русского: Певалеко. Служил он радистом и работал на телетайпе, поэтому в боевых операциях не принимал участия. А вот пил гораздо чаще других. Передавая послания родственникам сослуживцев, брал плату — сто граммов за слово…
«Дорогая Ева меня все хорошо»
Пять слов — пол-литра…
А с выпивкой стало хуже. Начальство прижало хорватских солдат. Что это за пьяные вояки? В магазинах и лавчонках младшим чинам отпускали теперь только с черного хода и драли втридорога.
Вадим познакомился с Чебо. Как выяснилось позднее — себе на горе.
Чернышев сидел на лавочке, держа стакан с горячим черным кофе.
«Эх, где мой рижский кофейный сервиз цвета слоновой кости…» — подумал Вадим, ставя стакан на лавочку, чтобы освободить руки и прикурить сигарету.
Достал новую пачку «Мальборо» и дернул за целлофановую ленточку.
— Слушай, угости сигаретой, — послышалось сзади.
Вадим обернулся, вытянул сначала себе сигарету и протянул пачку незнакомому солдату.
— Угощайся.
— Спасибо. Кстати, меня зовут Чебо Певалеко. Я — радист.
Так и познакомились.
Посидели, поговорили. Чернышев даже расщедрился и предложил кофе. Но поскольку подниматься наверх, в комнату, где стояла кофеварка, ему не хотелось, то Вадим пожертвовал свой, наполовину опорожненный стакан.
— Да, кофе — это класс! Как говорится — напиток богов!
— Водка лучше… — задумчиво произнес Чернышев, который уже давно не пробовал этого напитка.
Чебо согласно кивнул.
— Да, водка лучше… И во много раз.
И хитро посмотрел на Чернышева. По этому вопросу в любой стране мужчины, наверное, могут договориться без слов.
— Слушай, может, ты выпить хочешь? — интернациональный жест, щелчок указательного пальца по горлу, не оставлял никаких сомнений в серьезности предложения.
— А у тебя есть? — настороженно спросил Чернышев, и в глазах у него появились радостные искорки. — А то во всей Милевине лавочники как сговорились. Будто всем скопом ислам приняли, козлы.
— И не говори, браток. Начальство за дисциплину взялось. А сами квасят — будь здоров.
— Так у тебя есть, что ли? — повторил свой вопрос Вадим.
Он был уверен, что его новый знакомый скорее всего обыкновенное трепло.
— Это у меня-то?.. — с явной гордостью произнес Чебо. Но тут же осекся и поник. — Нет… Но вечером будет! — пообещал он.
Вадим недоверчиво посмотрел на собеседника — откуда у него может быть спиртное? Может быть, врет? Но зачем ему врать-то, ведь сам предложил.
— Точно будет?
— Будет-будет, не сомневайся… Давай встретимся в шесть. На этом месте. Договорились?
— Договорились!
Целый день Чернышев ходил, вдохновленный предстоящей вечером пьянкой. Электронные часы у него на руке словно застыли, не желая продвигать время вперед. Но тем не менее долгожданные шесть часов наступили…
Чебо пришел без опоздания.
— Ну что, есть? — с трудом сдерживая нетерпение, спросил у него Вадим.
— А как же! — самодовольно ответил Чебо. — Где проведем дегустацию?
— Можно у меня, это ближе…
— Тогда давай к тебе.
И собутыльники быстрым шагом направились в комнату Чернышева.
Чернышев докурил сигарету почти до фильтра, затушил ее о влажную стену, тяжело вздохнул.
И зачем он только согласился принять предложение этого идиота? Впрочем, сам виноват…
Достав из пачки еще одну сигарету, Вадим закурил вновь и тут же закашлялся.
Чебо принес только одну бутылку местной виноградной водки, по цвету напоминавшей разбавленную мочу, то же самое можно было бы сказать и о вкусе.
Как бы то ни было, но одна бутылка на двоих — это очень мало.
— Слушай, как там тебя…
— Чебо.
— Да, Чебо… Слушай, а ты еще достать можешь?
— Что достать?
— Как что? Водку, конечно.
Хорват задумался. Его мозг лихорадочно заработал. Заначка, припрятанная позавчера, еще вчера выпита. Попросить в долг — никто не даст… Да и у кого может быть водка? Такие вещи едва только появляются, как тут же оприходуются.
В глазах хорвата, однако, промелькнула мысль.
— Слушай…
— Что?
Чебо воровато оглянулся, убедился, что они действительно одни, и быстро зашептал:
— Тут намедни пришла телеграмма, в которой говорится, что недалеко от нашего города будет проходить конвой с французской гуманитарной помощью для этих обезьян — сербских беженцев. Сейчас который час?
Чернышев посмотрел на часы.
— Восемь тридцать. А что?
— Так вот, караван появится часика через… — Чебо задумался, — часика через три…
— Так что с того?
— Сейчас поймешь… Половину груза составляет чистый спирт! Без всяких примесей. А спирт — это лучше, чем водка, а тем более, — он брезгливо посмотрел на бутылку, — тем более эта.
Чернышев стал считать: пол-литра спирта — это литр водки, а литр спирта — это два литра водки. Отсюда следует, что литр спирта — это больше, чем литр водки…
— Да, — согласился он, — спирт лучше.
Чебо обрадованно расправил плечи.
— Так вот, пять фур гуманитарной помощи сопровождает конвой на грузовике. Это человек десять — пятнадцать, не больше. Если ты возьмешь своих ребят, да я еще с нашими поговорю… Короче, в части четыреста человек, — он принялся деловито загибать пальцы. — Два — три взвода мы наберем в любом случае. Спрячемся возле дороги, подождем, пока они поближе подъедут, и…
— И что?
Хорват вопрошающе посмотрел на Чернышева.
— Неужели тебе непонятно? Ну как, нравится мой план?
Вадим задумался.
Получить, как говорили на его исторической родине, «на халяву» немереное количество чистого медицинского спирта — дело, конечно, хорошее, но совершить налет на груз гуманитарной помощи? Такая мысль не укладывалась в голове даже бывшего омоновца.
«А может быть, меня просто проверяют?» — подумал он и с подозрением посмотрел на Чебо. Тот безуспешно пытался выжать из бутылки еще хоть каплю напитка.
— План хороший, нечего сказать, — осторожно начал Емельянов. — Только ты представь себе, какие будут последствия…
— А какие могут быть последствия? Ну, выпьем… Остальное спрячем и потом выпьем.
— Ты сказал, что груз сопровождает конвой из десяти — пятнадцати человек?
Чебо кивнул.
— Да. Не больше. Мы с ними быстро справимся. Раз, два — и готово!
— Что ты имеешь в виду, говоря «раз, два — и готово»? — спросил Вадим с невинным видом, на самом деле отлично понимая, что подразумевает хорват. Но осторожность не повредит.
— Как что? — Чебо с сокрушенным видом поставил на стол пустую бутылку. — Отправим их туда, откуда еще никто не возвращался… А тебе что, жалко их будет? — хорват удивленно посмотрел на рижанина. — А мне говорили, что ты крутой парень…
— Дело не в жалости! Ты представь, какой будет резонанс, когда об этом узнают в ООН! Да сербы, которые не получат для своих гуманитарной помощи, такой скандал устроят! Не говоря уже о командовании «голубых касок»… Те вообще всех нас с землей сравняют!
— Ну, — недовольно скривился Чебо, — во-первых, мы поделимся со своим начальством. Кто же от водки откажется? Во-вторых, «голубые каски» — они разве что-нибудь могут? Думаешь, будут искать, расследовать? Они нос боятся высунуть из своих гарнизонов. В-третьих, — он загнул очередной палец, — начальство замнет это дело, подмажет французов. Кому охота портить отношения? В-четвертых, напьются все четыреста человек — вся часть. Хрен там виноватых найдешь. В-пятых, все, как обычно, можно свалить на сербских разбойников. Мало ли их тут по горам шляется? — Чебо аж привстал, вдохновленный своей речью, и вытер пот со лба. Потом осмотрел свой кулак, на котором все пальцы были загнуты — не осталось ли какого еще незагнутого, — и с гордостью протянул этот аргумент Чернышеву. — Ну что, согласен?
Вадим скривился.
— Все равно надо подумать…
— Да что там думать? Ты представь себе: пять фур чистого спирта. Это не говоря о том, что там еще будет. А если ты против, то я, пожалуй, пойду, желающие наверняка найдутся…
Чернышев боролся с собой. Нет, Чебо наверняка не послан его проверять… Тогда что же его так настораживает?
Что ему грозит за грабеж? Поставят к стенке? Посадят в каталажку?
Но не всю же часть; тем более, что теперь, ввиду предстоящего наступления, каждый человек, способный носить автомат, на счету!
Инициаторов? А кто узнает, кто инициатор? Очень мало шансов, что свалят на него.
— Слушай, — спросил Чернышев. — А сколько спирта находится в одной фуре?
Чебо лукаво улыбнулся.
— Много, очень много…
— Это сколько?
— Всему городу Милевина за раз столько не выпить. Сам увидишь.
Спирта в фуре было действительно много. Так много, что сорок человек, принимавших участие в нападении, не в состоянии были унести с собой и третью часть…
С радостными криками от привалившего богатства хорваты бегали взад-вперед, разгружая машину.
Кто-то раздавил упавшую на землю пластмассовую бутылку, но не обратил на это внимания — спирта действительно было много — даже больше, чем ожидал Чебо.
Отовсюду слышались взволнованные реплики усташей:
— Спирт, чистый спирт!..
— Шмотки, шмотки тоже берите…
— Сахар…
— К черту сахар! Ты посмотри на эти бутылки… Чем не сахар?
— Да не дави ты их…
— В сторону, в сторону ставьте…
— Вторым заходом заберем…
Чернышев, подоспевший одним из последних, сначала также поддался охватившему всех возбуждению, но вовремя сообразив, что все равно спирта хватит на всех, начал заниматься тем, что во все времена считалось самым подлым занятием, — чистить карманы убитых французов…
Французы, сопровождавшие колонну, видимо, получали неплохую зарплату: через несколько минут его карманы были битком набиты незнакомыми денежными знаками, которые Чернышев небезосновательно посчитал за франки, обручальными кольцами, золотыми цепочками.
Вадим лихорадочно перебирал багаж, найденный в кабине одного из грузовых «вольво»: чемоданы, пакеты, рюкзаки… Открывал и, заглянув внутрь, вываливал содержимое на пол.
В основном попадались шмотки: джинсы, свитера, обувь… В одном пакете он обнаружил отличную электробритву.
Французы, как люди, склонные к сентиментальности, возили с собой фотографии близких — матерей, жен, детей. Теперь Чернышев топтал своими ботинками на рифленой подошве этот хлам, рассыпанный по кабине.
Именно там он и нашел ту самую сумку, а в ней — пачки, перевязанные бумажной лентой. Он вскрыл одну — стодолларовые, вскрыл другую — тоже. А там этих пачек… От одного вида такого богатства бывшему омоновцу стало жарко; рубашка прилипла к мокрому от пота телу.
Подняв с пола какую-то тряпку, Вадим быстро накрыл ею деньги. Застегнул молнию.
Валить надо отсюда…
Закинув сумку на плечо, подхватив под мышку другую, где лежала всякая мелочь, он выпрыгнул из кабины и побежал в сторону части…
Да, нерадостные воспоминания — если бы не этот Чебо, если бы не этот конвой, то все, возможно, сложилось бы совершенно иначе.
Но — с другой стороны! — если бы не Чебо и не колонна с гуманитарной помощью, Чернышев вряд ли бы стал обладателем такого богатства.
Вадим перевернулся с одного бока на другой. Закурил новую сигарету.
Он решил больше не думать о неприятном — в таком незавидном положении лучше всего вспомнить о чем-нибудь хорошем.
А что может быть лучше денег, тем более — американских долларов? Да, с такими деньгами он многое сможет сделать. С такими деньгами можно вообще все бросить и жить в свое удовольствие. А можно отправиться в путешествие.
Чернышев довольно усмехнулся: «Европа, Африка, Америка… Девочки, пляж, море… Только бы выбраться отсюда… Но как?..»
«Эти французы еще ничего, — Вадим задумался о своем спасении, — не то, что янки. Те вон какой скандал подняли из-за какого-то паршивого пилота, сбитого боснийскими сербами! Может быть, предложить этому лейтенанту, с которым ехал, — как там его… Кавьель, что ли? — тысяч пятьдесят? — предположил Чернышев. — Или шестьдесят? Теперь он много может предложить. Стоп, нужно еще дать тому капитану, что арестовал. Шестьдесят тысяч — это слишком много; хватит и по десять обоим.
Или по восемь. Хотя, может быть, и восемь на двоих будет достаточно. Вот только как предложить? Сказать — на тебе деньги, только отпусти меня? Не поверит. И потом еще до той сумки добраться нужно».
Так и не приняв никакого решения, Чернышев подумал, что теперь с ним, таким богатым, все равно ничего не случится, а потому нет никаких видимых причин волноваться.
Как бы то ни было — завтра он поговорит с этим лейтенантом. Завтра утром, а теперь — спать.
А лейтенант Кавьель в это время находился в кабинете своего начальника капитана Лафонте — немного полноватого, обрюзгшего на миротворческой службе.
— Ну и гадость же этот шток! — скривившись, сказал капитан и поставил рюмку на стол. — И с какой стати хорваты эту дрянь называют бренди?
— Ну, это лучше, чем если бы они назвали его коньяком, — улыбнулся тот.
— Почему?
— В России все бренди называют коньяком, — пояснил Кавьель. — Поэтому если шток — это бренди, то бренди — это коньяк…
— Ты от этого русского почерпнул такие знания?
— Кстати, занятная личность, — ответил лейтенант, уходя от поставленного вопроса.
Капитан Лафонте взял в руки бутылку и вновь наполнил рюмки. Конечно, это не коньяк, но лучше, чем ничего.
Опорожнив рюмку, он поднес ее к лампе, стоящей на столе, видимо, пытаясь по цвету остатка определить качество напитка, но это ему не удалось, так как штока на дне рюмки оставалось не более капли.
— Могу обрадовать, — словно только сейчас вспомнив, сказал Кавьель. — Я привез несколько бутылочек граппы.
— Да?! — оживился капитан. — Так почему ты раньше молчал? Я уже этим штоком скоро писать начну…
— Оно и видно, — саркастически заметил Кавьель.
В углу стояла целая батарея пустых бутылок. Сколько же из них выпито за сегодняшний вечер?
Капитан не ответил на этот сложный вопрос — он в самом деле был уже сильно пьян. А чем, в принципе, здесь еще можно заниматься?
— Вот это дело! Вот это я понимаю! Граппа — вещь, не то что та мерзость, — Лафонте непослушной рукой махнул в сторону пустых бутылок. — Кстати, а что мы будем делать с этим русским, которого ты привез?
Кавьель неопределенно пожал плечами.
— Откуда я знаю? Это полковнику Янтоличу надо будет решать. Обвинение достаточно серьезное — грабеж…
— А что сам русский говорит?
— Говорит, что ни в чем не виноват. Мол, все побежали — и он побежал… Когда появился, машины уже грабили, водители и охрана разбежались. Ну, он, как и все, взял немного спирта, консервов.
— Правильно сделал, что спирт взял. Я слышал, хорваты додумались для своих солдат сухой закон ввести. Кстати, — оживился капитан, — я по телевизору как-то фильм смотрел, так там русских показывали. Ты знаешь, как они пьют? Берут водку, наливают в двухсотграммовый стакан и сразу его выпивают. Одним глотком! Двести грамм! Ты можешь такое себе представить?
Лейтенант небрежно откинулся на спинку стула, вытянув вперед ноги.
— А чего представлять? Вызови этого русского, который в подвале сидит, — он продемонстрирует.
— А что, это идея!.. — обрадованно воскликнул капитан. — Эй, Мишель! — позвал он своего чернокожего ординарца, спящего в соседней комнате. — Рядовой Боли, мать твою! — он бросил в стену пустую бутылку.
Минут через пять заспанный негр явился.
— Приведи сюда этого русского, который в подвале сидит.
Чернышев был недоволен тем, что его разбудили. Он только-только заснул, изловчившись лечь так, чтобы пружины, выпирающие из дивана, не очень кололи.
Кроме того, ему снился сон — о той давно уже забытой рижской жизни. Ему снилось, что он едет на танке по центру Риги, у самого Домского собора; впереди бегут русские ребята и скандируют: «Смерть лабусам!» А сам Чернышев сидит на толстой броне танка с автоматом в руках…
Потревожить, начисто разрушить такой сон! Хоть бы досмотреть дали. Тут эта рожа черная еще…
Правда, недовольство Чернышева тут же улетучилось, едва он увидел знакомое лицо лейтенанта в компании арестовавшего его француза. Оба были явно навеселе. И стоящая на столе бутылка радовала взгляд.
Спустя несколько минут в комнате появился и заспанный переводчик — его, видимо, тоже только что разбудили.
Капитан что-то сказал переводчику, и тот, протерев глаза, сказал:
— Господин капитан приносит тебе извинения за то, что потревожил. Он подумал, что ты будешь не против выпить за компанию…
— N'est-ce pas? — пьяно пошатываясь, поинтересовался француз.
— Нет-нет, — заулыбался Вадим. — Конечно, нет… Где это видано, чтобы русский человек отказался выпить?!
Лафонте отпустил солдата, который привел Чернышева, но оставил хорвата переводчика и пригласил Вадима к столу. Налил всем по рюмке, а русскому — целый стакан граппы.
— Ne perdons point de temps.— сказал он, протягивая Вадиму стакан.
— Господин капитан просит выпить стакан одним глотком, не отрываясь, — перевел его слова хорват.
Чернышев сел, взял в руки стакан, понюхал.
«Вроде ничего, пахнет граппой… Водки, конечно, было бы лучше… Напились, гады, развлечься хотят. Ну я им покажу класс!» — подумал он с отчаянной решимостью.
— К-к-хе! — поставил он опорожненный стакан на стол, по-русски занюхивая рукавом.
У присутствующих округлились от удивления глаза. Капитан восторженно зааплодировал, а потом что-то быстро сказал переводчику.
Тот перевел:
— Господин капитан выражает свое восхищение. Он никогда не видел. чтобы люди так пили.
Капитан вновь что-то спросил через хорвата.
— Господин капитан интересуется — все ли русские умеют так пить?
— Как? — не понял Чернышев.
— Ну, в таком количестве…
Вадим гордо выпрямился.
— Настоящие русские — все!
И взяв предложенную лейтенантом сигарету, прикурил от лежавшей на столе зажигалки. Выпустив в потолок струю голубого дыма, он с чувством превосходства посмотрел на собутыльников.
— Это еще что… — продолжил Вадим, обращаясь не столько к французам, сколько к переводчику. — У меня в роте был один мужик, так он литр выпивал на одном дыхании. И после этого даже не закусывал.
Кавьель и Лафонте восторженно посмотрели на русского, выслушав хорвата.
— Нет, я тоже должен попробовать! — воскликнул капитан, отодвигая в сторону рюмку и наливая себе в стакан граппу. — Что я, не мужчина, что ли?
— Может быть, не стоит рисковать?.. — засомневался Кавьель в возможностях своего начальника. — Ты же не русский!
— Я француз! — заплетающимся языком ответил Лафонте. — А чем француз хуже русского? Вот смотри…
У Лафонте округлились от страха глаза, когда он поднес стакан ко рту; но не желая посрамить свою нацию, он, зажмурив глаза, стал делать маленькие глотки. Чернышев при этом скривился.
— Да разве так пьют? — сказал он по-русски, когда капитан с бледным лицом и дрожащими руками поставил пустой стакан.
Капитан вытер губы и поинтересовался у переводчика, что же имеет в виду русский.
— Я говорю молодец, — пояснил Чернышев. — Еще немного практики — и будешь совсем как русский!
— А-а… — немного придя в себя, кивнул капитан.
Кавьель, сочувственно посмотрев на капитана, предложил тому сигарету.
— На, закури. Мне после граппы всегда курить хочется…
Капитан, лицо которого из бледного стало зеленым, сунул в рот сигарету и потянулся за зажигалкой. Схватив ее, он только с третьей попытки попал концом сигареты в пламя.
«Да, — подумал Чернышев. — Этот пить никогда не научится».
— Ты, может быть, пойдешь спать, завтра рано вставать, — сказал Кавьель, положив начальнику руку на плечо.
— Да… Завтра рано вставать, а мне нужна светлая голова…
И с помощью лейтенанта он направился к двери.
— C’est un si brave et excellent homme, notre bon Chernusov… — попрощался он, остановившись у порога.
Чернышев помахал ему рукой.
— Да, видимо, так пить может только русский… — заметил Кавьель, когда вернулся.
— Это потому, что в России бывают сильные морозы, — через переводчика пояснил Вадим.
Поняв, что настал благоприятный момент выяснить свое будущее, Чернышев через переводчика обратился к французскому офицеру, когда они выпили еще по рюмочке.
— Кто будет проводить расследование?
Кавьель пожал плечами и сказал, а хорват услужливо перевел:
— Господин лейтенант говорит, что это — не в его компетенции. Он утверждает, что через два дня приедет полковник Янтолич, он решит, что с тобой делать.
— А где он сейчас?
— В Жепе, — ответил Кавьель через хорвата. — Все решают, кому какой кусок земли должен принадлежать.
— Это война, на мой взгляд, вообще никогда не кончится…
— Ну почему же, — возразил француз. — Силы хорватов увеличиваются, плюс сухопутные войска НАТО скоро подключатся… Умиротворим мы вас всех.
— Если бы не босняки, то, может быть, все уже успокоилось бы, — блеснул своими познаниями политической обстановки Чернышев. — Это они держат всю линию фронта в напряжении. А союз хорватов и босняков больше на бумагах, чем на на самом деле, видел я, как они друг друга любят! Сербам сейчас вообще выступать не с руки — им бы свою территорию как-нибудь удержать. Сербам, конечно, следует крепко дать по башке, но и о мусульманах не забывать. Они вечно всем недовольны.
— Это уж точно… — от себя согласился переводчик хорват и перевел слова Чернышева Кавьелю.
Видимо, француз все больше и больше проникался симпатией к этому темноволосому русскому, и потому поинтересовался: как же он, Вадим Чернышев, попал в Боснию?
Чернышев сам разлил по рюмкам граппу, закурил и только после этого ответил:
— Деньги. Все дело в деньгах… Понимаешь, моя подружка попала в большие затруднения, — он посмотрел в глаза французу и принялся вдохновенно врать. Хорват едва поспевал переводить: — Ну, я одолжил денег, дал ей… Теперь отдавать надо, а меня с работы выгнали… Ну вот я сюда и приехал, чтобы долг отработать.
— Как! — удивился француз. — Ты рискуешь здесь жизнью ради того, что бы помочь своей подружке?!
Чернышев скромно опустил глаза.
— И когда тебе надо отдать деньги? — спросил Кавьель.
— Через три недели… Боюсь, что не успею.
Лейтенант покачал головой.
— Это уж точно, не успеешь… А они хоть у тебя есть?
— Что?
— Деньги.
— Да, — обрадовавшись, что разговор направляется в нужное русло, ответил Вадим. — Слушай, господин лейтенант… У меня есть к тебе очень конкретное предложение…
Хорват удивленно вскинул брови — вот уж не ожидал он, что от этого арестованного наемника может последовать какое-то «конкретное предложение».
— Что? — заинтересовался француз.
Вадим понял — сейчас или никогда. Сперва он попросил отправить отсюда переводчика, что и было исполнено. Лицо француза стало необычайно серьезным, кажется, он поверил, что с этим рослым славянином можно иметь дело.
Когда хорват удалился, Чернышев взял со стола авторучку и лист бумаги и нарисовал на нем 5000 $, знак равенства и разорванные цепи — мол, столько он может заплатить за свое освобождение.
Вне всякого сомнения, Кавьель отличался сообразительностью — он сразу же понял, о чем идет речь.
И подумал, что если русский не блефует, то у него и побольше можно выбрать, коли сразу предложена такая большая сумма. Положение Чернышева было не из лучших и блефовать ему не с руки..
Кавьель хитро и выжидательно посмотрел на русского и задумчиво почесал нос.
Взяв со стола ручку, он нарисовал на листе бумаги вопросительный знак, это, вне всякого сомнения, могло означать: «Сомневаюсь я. Да и риск слишком велик».
Чернышев, увидев заинтересованность француза, начал действовать по принципу «куй железо, пока горячо».
— Шесть тысяч! А может быть, и семь… Надо посчитать, сколько у меня есть…
И он принялся старательно выводить на бумаге цифры выкупа.
Лейтенант поморщился, изобразив на своем лице недоверие, а потом, в свою очередь, нарисовал еще один вопросительный знак, что, наверное, означало: «Ты требуешь невозможного! Ты знаешь, что мне за это будет?»
Чернышев нарисовал огромную единицу с четырьмя нулями, для пущей убедительности добавив большой знак.
Француз поморщился и произнес: «ки». Вадим принял это за проявление недовольства.
— Пятнадцать! Но это все, что у меня есть… Пятнадцать тысяч долларов!
Теперь первый нолик был исправлен на пятерку.
Кавьель задумался. Пятнадцать тысяч. долларов, то есть семьдесят пять тысяч франков — очень хорошие деньги. Это большие деньги… А что ему будет, если этот русский, вина которого пока еще не доказана, хотя хорваты взвалили всю вину на него, сбежит? Да ничего ему не будет! Ну, выговор начальство объявит… А семьдесят пять тысяч франков останутся.
Для дальнейших переговоров вновь понадобился хорват — его в очередной раз вызвали в помещение. Видя его понурость, француз сунул ему купюру в десять франков — чуть меньше двух долларов, но хорват, как ни странно, очень обрадовался этой подачке.
— А у тебя точно есть эти деньги? — спросил француз, пристально посмотрев на Чернышева.
Хорват перевел, а бывший омоновец утвердительно закивал головой.
— Точно, точно! Я все, что заработал, откладывал… Подружку выручать надо…
Француз засомневался:
— Стой, как это у тебя получилось? Платили тебе здесь в дойчмарках, а ты предлагаешь доллары…
— Так я как заработаю, так сразу поменяю на доллары… У нас там в России больше доллары в ходу, чем марки…
— Да? — недоверчиво переспросил Кавьель. — Предложение очень заманчивое, но опасное… Ладно, черт с тобой! — решился он. И, чтобы не посвящать переводчика во все подробности, сказал так: — С одним условием. То, что надо мне, я хочу получить сегодня. То, что надо тебе, ты получишь только завтра. Точнее, в ночь с завтра на послезавтра.
— Подходит! — обрадовался Вадим. — А когда мы поедем?
— Сейчас и поедем.
— Сейчас?!
— А почему нет? Или ты уже на попятную?
— Да что ты…
Заветную сумку с деньгами Чернышев нашел быстро. Не зря же он так старательно ее прятал и запоминал место!
Вот она, такая большая… И вовсе не тяжелая!
Вадим дернул замок молнии, засунул туда руку, Нащупал плотные пачки… Аж на душе полегчало… Все-таки как старательно ни прячь, а риск, что кто-то случайно наткнется, все равно остается.
Вынул из нее три упаковки пятидесяток, засунул их в карман и пошел назад, в сторону двух огней — фар автомобиля, где сидел в тревожном ожидании лейтенант Кавьель.
«А может быть, смыться прямо сейчас? — промелькнула у Чернышева мысль. — И денег отдавать не надо… Нет! Если найдут, тогда точно убьют…»
Пройдя еще два шага, Вадим остановился, задумался. Потом опять открыл сумку и, оглядевшись по сторонам, стал лихорадочно доставать из нее деньги и засовывать их куда только можно — четыре пачки уместились в кармане куртки, четыре — в карманах брюк, три положил в трусы. Усмехнулся — надежное место… Остались еще две… Их он завернул в тряпку, которая лежала в сумке.
— Поехали, — сказал он Кавьелю, хлопая дверцей машины.
Француз вопросительно посмотрел на пленника и спросил на интернациональном английском:
— Yes?
— Ес, ес, — гордо ответил Вадим, развязывая тряпку. — Двадцать тысяч! Пятнадцать тысяч тебе, как договаривались…
Кавьель дрожащими руками схватил стопку денег. Так много наличных в руках у него никогда в жизни не было. Начал пересчитывать, слюнявя кончики пальцев. Сто пятьдесят сотенных купюр. Пятнадцать тысяч долларов! И опять перевел на франки — семьдесят пять тысяч, даже немного больше…
— Поехали! — повторил Чернышев. — Не надо, чтобы нас кто-нибудь здесь заметил… Кстати, можно, я за руль сяду? Никогда джип не водил.
И он потянулся к месту водителя.
— Yes, — махнул рукой Кавьель, не выпуская из рук деньги и пялясь на них, словно все еще не веря, что они — его собственность.
Всю дорогу ехали молча. Чернышев, довольный заключенной сделкой, тщательно следил за дорогой; а Кавьель, видимо, мечтал о том, как он потратит это нежданно-негаданно свалившееся на него состояние.
Проезжая Зелену-Яму, Вадим во второй раз с интересом рассматривал город: высокие современные дома с до сих пор выбитыми стеклами, хотя война прошла по нему давно, закопченными стенами, пробоинами от снарядов. Один дом стоял почти целый, но в средней его части провалились перекрытия всех этажей.
Оборванные провода, на которых повисли целлофановые пакеты и прочий мусор. Но по большей части жизнь здесь брала свое. Все потихоньку восстанавливалось. Хорваты прочно держали город в своих руках.
— Только переночевать тебе придется опять в подвале, — сказал Кавьель, когда они подъехали и в который раз вызвали переводчика.
— Черт! Ты знаешь, какой там диван? У меня до сих пор задница болит, чуть калекой не остался…
— Извини, друг, но — ничего не поделаешь… Найдем для тебя матрас, перекантуешься ночь… — хорват не понимал, о чем идет речь, и старательно переводил. — А вечерком мы с тобой посидим, это дело отметим, — Кавьель щелкнул пальцем по подбородку. — А я, может быть, для тебя машину достану и бензина побольше. А то сам знаешь, топлива здесь нигде не возьмешь…
— Куда меня отправят?
— Куда хочешь, друг! С такими деньгами, как у нас с тобой, — куда хочешь, — сказал француз открытым текстом и, взглянув на хорвата, тут же понял, какую ошибку он допустил…
Злата подошла к большому зеркалу, кокетливо посмотрелась в него, приподняла подол ночной рубашки чуть выше колена, вытянула ножку…
— Сними ее совсем, — попросил Емельянов, который следил за девушкой, лежа на большой двуспальной кровати.
— Зачем? — спросила Злата, не опуская подола.
— Хочу еще раз на тебя полюбоваться!
Она скинула рубашку, погрозив ему пальчиком. Но тут же подбежала к кровати и очутилась в объятиях возлюбленного. Она страстно отвечала на его пылкие поцелуи…
Тетка Златы, приютившая их в своем доме в Зелена-Яме, так и не поняла, что у племянницы произошло с мужем. Та только сказала, что давно Мирослава не видела, что он подло с ней поступил и что теперь она осталась без крова и бежит подальше от войны…
Этого объяснения было вполне достаточно — от войны бежали многие. Тетку, конечно, немного удивило, что Злата объявилась в компании русского наемника без документов и денег и в крайне потрепанном виде, но Злата рассказала, что над ней пытались надругаться несколько четников и именно Емельянов заступился за нее, спас ей жизнь.
— Ну что, — спросил Дима, когда они, обессилев, лежали на широкой кровати, тесно прижавшись друг к другу. — Вечером продолжим наше путешествие?
— Да, нужно идти… Только так не хочется… Мне так хорошо здесь, с тобой.
— В Италии нам будет еще лучше!
— Да, — мечтательно повторила девушка. — В Италии нам будет еще лучше… Если только удастся до нее добраться. Боюсь, что того, чем нас ссудила тетка, не хватит.
— Что-нибудь придумаем, — многозначительно сказал рейнджер.
— Ты действительно… — начала было Злата и тут же запнулась, однако Дима прекрасно понял, что именно она хочет спросить: «Ты действительно меня любишь?..»
Он улыбнулся.
— Конечно!
— Правда?
— Ну да…
— Пойми, — вздохнула девушка, — у меня теперь в жизни никого больше не осталось — только ты. Мне не на кого больше опереться, не на кого больше рассчитывать…
— Рассчитывай на меня, — очень серьезно сказал Емельянов.
— Правда?
— Конечно!
И, поцеловав Дмитрия в небритую щеку, Злата поднялась, чтобы начать собираться.
Чернышев проснулся от скрипа дверных петель.
— Который час? — спросил он у вошедшего солдата.
Негр поставил на стол поднос с кофейником и чашкой и вопросительно посмотрел на Вадима.
— Который час? — Чернышев постучал пальцем по запястью.
Солдат поднес часы к его глазам — была половина седьмого вечера.
И молча, явно неодобрительно относясь к тем обязанностям, которые ему приходится выполнять, вышел из комнаты, загремев ключом в замке.
— О, черт! — выругался Чернышев. — Еще столько времени ждать!
И перевернувшись на другой бок, снова заснул.
В следующий раз его сон нарушил сам Кавьель вместе со все тем же переводчиком.
— Господин лейтенант говорит, что надо собираться, уже вечер, — сказал хорват.
— Да, хорошо, — ответил Чернышев, протирая глаза.
Кавьель присел на диван. Он был явно в хорошем настроении.
«Конечно, — подумал Вадим, — оторвал на халяву пятнадцать косарей…»
— С машиной ничего не получилось, — говорил между тем Кавьель — переводчик старательно переводил каждое слово, — придется тебе пойти пешком.
— Лучше пешком, чем на машине в преисподнюю, — резонно заметил Вадим. — Когда я пойду?
— Как только стемнеет. Мы находимся на самой окраине города, но я тебя провожу до леса. А там — смотри сам, все от тебя зависит. Деньги у тебя есть…
Чернышев заметил, как при слове «деньги» у француза засверкали глаза.
«Уж не собирается ли он меня ограбить?» — подумал он.
— Мне нужно оружие, — сказал Вадим. — А провожать меня не надо, сам как-нибудь доберусь…
— Твое дело… А насчет оружия я уже побеспокоился — автомат, два рожка к нему, три гранаты…
Француз вместе с переводчиком все-таки проводили Чернышева до леса и теперь возвращались обратно. Луна была полной и неестественно яркой.
Лейтенант, загадочно улыбнувшись, извлек из кармана пачку сигарет, закурил, предложил закурить и хорвату — тот согласился с благодарностью.
— Выпить хочешь? — предложил Кавьель.
Глаза переводчика радостно засветились.
— Конечно!
— Ну пошли. Иди вперед, мне надо отлить. Пи-пи, понимаешь?
Хорват кивнул и не спеша пошел по обочине дороги — до моста оставалось метра три. Кавьель ждал, сложив руки за спиной.
Лейтенант уже знал, что в этой реке едва ли не каждый день вылавливают трупы каких-нибудь солдат или беженцев — этому обстоятельству в городе никто не удивлялся.
Дождавшись, когда переводчик дойдет до середины моста, лейтенант прицелился из револьвера.
Несколько выстрелов — и хорват, который теперь слишком много знал, нелепо взмахнув руками, свалился в воду.
Француз, довольно улыбнувшись, подошел к тому самому месту, где только что стоял хорват, перегнулся через деревянные перила и взглянул в черную непроницаемую воду — круги от падения унесло быстрое течение.
Емельянов шел легко, словно и не было у него на плечах тяжелого рюкзака — тетка Златы побеспокоилась и надавала им, кроме денег, еды и одежды.
«Все-таки хорошо было пару деньков передохнуть», — подумал Дима.
По совету тетки они лесной тропинкой срезали пару километров и вышли на шоссе, ведущее на юг уже за чертой города Зелена-Яма. На обочине, освещенные луной, стояли три человека и разговаривали.
— Не надо лишним людям попадаться на глаза, — прошептал Дмитрий.
Девушка испуганно вцепилась ему в плечо.
— Мне страшно.
— Не бойся, нас с дороги никто не увидит, мы же в темноте…
До тех троих было метров десять, не больше. Говорили по-сербскохорватски и по-французски. Кажется, один из них был переводчиком.
Голос высокого показался Емельянову знакомым. Очень знакомым. Слишком знакомым. Тот человек поднес зажигалку к сигарете, осветив на секунду пламенем свое лицо. Он! Бородку отрастил, сука…
Дима бесшумно скинул на землю рюкзак, нащупал за пазухой короткий автомат. Злата со страхом смотрела на своего возлюбленного.
Люди на дороге пожали друг другу руки и разошлись: двое в сторону города, Чернышев — на юг.
— Подожди меня здесь, — шепнул Емельянов Злате. — Я скоро вернусь.
— Что случилось?
— У меня, кажется, появилось одно дело…
— Куда ты?.. — испуганно спросила девушка. — Не ходи, я боюсь одна.
— Подожди меня здесь! — холодно повторил Емельянов. И крадучись, словно кошка, пошел за одиноким человеком.
Чернышев в отличном настроении мурлыкал себе под нос какой-то мотивчик. Потом остановился и, поставив сумку с деньгами и автоматом на дорогу, нагнулся, чтобы завязать на ботинке шнурок. Приблизившуюся к нему тень он заметил слишком поздно. Схватился за сумку…
— Ну вот и встретились… — сказал Емельянов, когда приставил к затылку Чернышева ствол автомата.
Вадим вздрогнул.
— Теперь ты медленно, плавно отпустишь сумку. Там, конечно, оружие? — продолжал Емельянов. — Так, молодец! Теперь можешь повернуться… Ага, дрожишь? Правильно делаешь! Потому что такой ублюдок, как ты, никогда не сможет умереть, сохраняя достоинство…
— Н-н-не уб-б-бивай м-меня! — взмолился Чернышев, падая на колени.
— Не убивать? Это почему же?
Вадим молчал — настолько страх перед расправой за предательство парализовал его.
— Ты бы сказал что-нибудь, Вадик. Может, полегчает, — с издевкой Дима повторил те же самые слова, которые, брызгая слюной, кидал ему Чернышев во время последней встречи. Только на этот раз роли поменялись. Теперь в роли смертника выступал сам рижанин. — А ты будешь гнить здесь в земле. Да и то если похоронят, — вновь процитировал он Чернышева. — Твои слова? — Емельянов ткнул стволом в лоб предателя.
— Не убивай меня! — наконец нашел в себе силы заговорить Чернышев. — Не убивай, я тебе заплачу… Я тебе очень много заплачу… У меня много денег… — Вадим стал доставать из карманов пачки долларов и совать их Емельянову. — Бери, это все тебе… Это очень большие деньги, на всю жизнь хватит…
— И сколько человек ты убил и предал для того, чтобы получить эти бумажки?
— Нет-нет, я никого не убивал… Это случайные деньги… Бери, не бойся… Это все тебе…
— За деньги спасибо, они мне пригодятся, а вот тебе все равно придется умереть…
Прозвучавшая в ночной тишине короткая автоматная очередь заставила Злату испуганно вздрогнуть.
А Емельянов не спеша нагнулся и стал подбирать разбросанные по земле деньги.
«Откуда у него столько долларов? — подумал он, заглянул в сумку и увидел там, помимо оружия, еще деньги. — Да здесь, поди, несколько сотен тысяч… Деньги большие, хорваты не могли ему столько заплатить…»
Он распрямился, закинул сумку на плечо. Глубоко вздохнул. Посмотрел на труп бывшего армейского дружка и плюнул на него.
Емельянов испытывал большое облегчение. Не потому, что разбогател и теперь проблемы с дубровническими контрабандистами решались сами собой. И даже не потому, что исполнил свою месть и наказал предателя.
Облегчение от того, что руки снова делали привычное дело — держали автомат.
Он быстрым шагом направился к Злате.
— Ну где ты так долго был! — набросилась она на него. — Я так боялась, а тут еще эти выстрелы… Кто это стрелял?
— Я. Свел старые счеты…
— С кем?
Емельянов, который все еще был в возбуждении, скупо ответил:
— Какая разница? Пошли, путь предстоит долгий. — Дима включил фонарик и под его светом стал складывать вещи в один мешок.
— Откуда у тебя еще один автомат? Деньги? Что произошло? — не отставала от него Злата.
— Я же говорю, свел старые счеты, — повторил Емельянов.
— С кем?
— Неважно, — вздохнул Дима и обнял ее за плечи. — Возможно, теперь все наши с тобой неприятности останутся позади…