Нежаркое в такое время года боснийское солнце медленно закатывалось за горизонт. Горы, долины, перерезанные черными артериями дорог и голубой, главной водной артерией этих мест — рекой Дриной, окрасились в красный цвет, цвет свежей крови.

Вскоре почти ничего не было видно — на хорватский городок, на землю, которая недавно еще называлась Социалистическая республика Босния и Герцеговина, опустились багрово-черные, словно гематома, сумерки; в небе появились первые звезды. Они блестели, будто остро отточенные штык-ножи.

У восточного края неба стало светлее — это всходила пожирательница звезд луна. Сегодня она была в полной силе и власти. Лик ее, безупречно круглый и кроваво-рыжий, был бесстыж, как у пьяного палача. Луна шла по небу проторенным маршрутом, неотвратимо и равнодушно.

Между деревьями над городом и окрестными полями пронесся какой-то глубокий и печальный вздох…

Емельянов, с трудом поднявшись, подошел к окну: оно было застеклено и зарешечено, но лагерь просматривался бы без особого труда, будь посветлее. Вечером на окнах раскрыли глухие ставни.

После боя, после всего, что выпало ему за сегодняшний долгий и страшный день, Дима ничего не чувствовал, кроме тупой боли. Все, конечно, могло обернуться еще хуже. Но кто знал, что еще будет?

Он отошел от окна, посмотрел на остальных пленников — обитатели камеры тихо похрапывали и постанывали. Все отрубились, словно не спали до этого, по меньшей мере, дней десять.

Будущее неизвестно, туманно. С одной стороны — у него есть паспорт гражданина Российской Федерации и он, в принципе, может рассчитывать на защиту со стороны родины. С другой стороны — паспорт у него фальшивый, а сам он находится в розыске как беглый зэк, осужденный за убийство.

С третьей же стороны тут один закон — война. И если он попал в плен, то с ним могут обойтись по всей строгости военного времени: могут заставить работать на себя, могут обменять, а могут и расстрелять, причем совершенно запросто — по приговору военно-полевого суда или без этого. Кто что узнает?

Да мало ли что могут?!

Вот, скажем, Андрей — он ранен, может получить заражение крови, ему не окажут первой помощи — сознательно не сделают ничего! — и этого вполне достаточно, чтобы он отправился на тот свет.

Емельянов знал, что есть какая-то международная конвенция о военнопленных, защищающая их права. Но он не был уверен, распространяется ли она на иностранных наемников. Кажется, не распространяется. А значит, он, Дмитрий Емельянов, всюду и всегда вне закона.

Но он хотя бы был убежден в том, что не совершал ничего такого, что может быть квалифицировано как «военное преступление» или «преступление против человечности». Он получал от сербов деньги и за эти деньги участвовал в военных действиях. А ведь он даже заступился за ту молоденькую смазливую хорватку, которую хотели хором, как изысканно выразился Чернышев, изнасиловать четники.

И вновь пришла на память эта хорватка: Злата, кажется, ее зовут… Красивое имя и женщина красивая — длинные темные волосы, карие огромные испуганные глаза, трогательное белое платьице, мягкая нежная грудь, вблизи которой по касательной прошла пуля…

Как давно у него не было женщины…

И почему так не ко времени вспомнилась сейчас эта хорватка?

В двери загромыхал ключ, заскрежетали засовы — и на пороге появился хорватский офицер.

— Ты, — показал он пальцем на Емельянова, стоявшего у окна. — На выход. И поторапливайся.

Сопровождаемый офицером, Дима поднимался по скользким, мокрым, видимо, только что вымытым ступенькам. Приходилось быть внимательным, держаться за перила, чтобы не загреметь по лестнице. С его переломами только этого и не хватало. Хорват же только поторапливал и даже пару раз толкнул в спину чем-то твердым. Дима обернулся и увидел в руках у офицера пистолет. Значит, его опасаются даже пленного и раненого.

— Не оборачивайся! — прикрикнул офицер. — Вперед по коридору!

Вскоре коридор закончился, и наемника вывели на улицу.

Дмитрий обернулся.

— Что это за город?

— Молчать! — оборвал его хорват. — Давай вперед по этой дорожке. Малейшее неосторожное движение с твоей стороны — и я стреляю. Ясно?

— Ясно.

Но Емельянов все равно вертел головой по сторонам, пытаясь определить, где же он находится.

Здание, куда они направлялись, было похоже на школу, а то, где содержались пленные, напоминало большой склад.

— Не оборачиваться! — последовала команда. — Вперед!

Было темно. Впереди над подъездом ярко-желтым пятном маячила одна лампочка и сбоку на столбе — другая. Тени от них на дорожке то невероятно растягивались и ложились на сугроб грязного снега, то быстро сжимались, придавая человеческим отражениям какие-то фантастические очертания. Протяжно и визгливо скрипел жестяной плафон над фонарной лампочкой, раскачиваемый порывистым ветром…

Емельянов и его конвоир шагали по узкой, посыпанной гравием тропинке; гравий хрустел под ногами, и Диме казалось, что так могут хрустеть и его кости…

Скрипнула входная дверь, и Емельянов, ведомый офицером, оказался внутри «школы».

После небольшой прогулки Дима чувствовал себя немного получше, однако далеко не так хорошо, как хотелось бы. Но не просить же остановиться и еще подышать свежим воздухом.

Дима, пройдя через двор, не заметил ни забора, ни колючей проволоки. Но думать о побеге пока было рано: во-первых, после всего произошедшего он был еще настолько ослаблен, что не пробежал бы и ста метров, во-вторых, усташ за его спиной был вооружен — пистолет был все время наготове, а в-третьих, бежать из совершенно незнакомого города…

Куда? Надо было хотя бы определиться со сторонами света.

Эта прогулка все-таки была мучительной для Емельянова. Одно из сломанных ребер сместилось от неловкого движения и теперь мешало нормально дышать.

Долгожданный конец пути предстал в виде распахнутой двери просторного, но неуютного кабинета.

Стол, сейф, диван… Диван!

Не спрашивая разрешения — пусть хоть расстреливают здесь на месте, — Дима доковылял до дивана и сел. Пружины скрипнули и просели чуть ли не до пола.

Дима осмотрелся и с удивлением обнаружил, что в кабинете он совершенно один — сопровождавший его офицер исчез в неизвестном направлении, а хозяина кабинета пока видно не было.

А может быть, все-таки попытаться бежать?

Стекло можно разбить стулом. Потом на улицу. Возле входа в здание стоит охранник, и если повезет, сразу можно заполучить оружие. Если нет, тогда сразу за угол и ходу. Опять же, если повезет. Если не подстрелят, то добежит до какого-нибудь леса… Если добежит…

Ну, а потом?

И вновь кольнуло в боку. Да, наверняка сломано ребро… Или несколько?

Из своего жизненного опыта Дима знал, что перелом одного или нескольких ребер не так уж и страшен — если грамотно наложить повязку, то даже можно нормально и почти безболезненно передвигаться.

Однако повязки нет. А без нее нечего и рыпаться.

Ладно, побег откладывается до лучших времен.

Дверь резко отворилась, и в комнату, словно танк на полной скорости, влетел хорватский офицер. Дима видел его первый раз — такую стремительность просто невозможно было не запомнить.

Офицер, не обращая внимания на посетителя, прошел к столу, с грохотом отодвинул стул и сел. Несколько минут он просто сидел и старательно изучал свои ногти, что дало Диме возможность хорошенько его рассмотреть.

Постарше Димы. Среднего роста, широкий в плечах. На крепкой короткой шее — маленькая голова с глубоко посаженными глазками, быстро и цепко успевающими все увидеть, в общем, вид, как выражался Чернышев, «хитрожопый». Такой не свойствен полевым командирам. А скорее — штабным крысам или людям из секретных служб.

«Интересно, — подумал Дима, — а у них тут есть что-нибудь типа контрразведки? Есть, наверное. Ведь ни одна армия, ни одно государство без этого существовать не может…»

Дима с интересом разглядывал офицера. Особенно запоминались на лице хорвата неоднократно сломанный нос и два небольших розовых шрама возле подбородка.

Емельянов уже встречался с такими людьми — презрительными, холодными, расчетливыми, готовыми пойти на все ради достижения своей цели. И азартными — такие способны многим пожертвовать ради того, чтобы не проиграть, а выиграть и, главное, добить противника.

Офицер наконец оторвал взгляд от ногтей и посмотрел на Емельянова изучающим взглядом, в котором читалось одновременно и любопытство, и презрение.

— Когда я вхожу в кабинет, то надо встать, — тихо и зловеще сказал хорват.

Емельянов решил не конфликтовать и сделал попытку встать. Он уже приспособился проделывать это так, чтобы не причинять себе лишнюю боль. Однако офицеру об этом знать не следовало, и наемник изобразил на лице такую гримасу, что можно было предположить у него как минимум перелом позвоночника.

— Вы ранены? — обеспокоенно спросил офицер, неожиданно переходя на русский язык, причем почти без акцента.

— Пожалуй, да…

— Тогда приношу свои извинения, я не знал. Можете сидеть.

Дима почувствовал, что имеет дело с человеком, которому не чуждо чувство гуманизма, и решил воспользоваться моментом:

— Господин офицер, если вас не затруднит, попросите, пожалуйста, врача. У меня, кажется, сломано ребро и необходима тугая повязка.

Офицер кивнул и снял трубку телефонного аппарата. Кажется, доктора, которому звонил хозяин кабинета, на месте не оказалось. Офицер позвонил еще по нескольким номерам и наконец удовлетворенно кивнул и положил трубку.

— Доктор скоро будет, — сказал он Емельянову.

Диме стало даже интересно — откуда столько внимания к его скромной персоне со стороны вражеского офицера?

Офицер поднялся, прошелся по кабинету, изредка поглядывая на Емельянова.

— Наверное, вас интересует, откуда я так хорошо знаю русский язык? — поинтересовался хорват.

— Ну, да… Откуда?

— Я — кадровый военный. В молодости, еще при маршале Тито, я учился в Москве два года в военном училище. И вот не забыл еще язык. Помню, еще марксизм-ленинизм на «отлично» сдал. Смешно теперь… Кому это нужно? — Он уселся на прежнее место, пододвинул к себе несколько листков бумаги, достал из нагрудного кармана мундира авторучку: — Ну ладно, а теперь к делу…

Дима откинулся на спинку дивана и насторожился.

— Что?

— Вы действительно русский?

— Да.

— Вы сражались на стороне боснийских сербов… Я это знаю. По убеждению? Или потому, что они вам платили деньги?

Емельянов на секунду задумался, какой же ответ может показаться более подходящим в его положении, и наконец решил, что второе — лучше.

— За деньги.

Хорват понимающе улыбнулся.

— Сколько они вам платили?

Емельянов назвал сумму, оговоренную в контракте, разумеется, не вспоминая о той тысяче марок премиальных, которыми он был награжден за разведрейд.

— Мало, мало, — покачал головой офицер. — Что, у сербов так мало денег?

— Не знаю, не спрашивал, — ответил Емельянов.

— А документы у вас есть?

— Вообще-то были. Но сейчас нет.

— Где же они?

— Остались в лагере…

— А, это бывшая туристическая база «Златна гора»? — оживился хорват. — А непосредственным вашим командиром был, если не ошибаюсь, И во Стойкович?

«И откуда он об этом знает?» — подумал Дима, однако контрразведчик, словно бы прочитав его мысль, тут же поспешил объяснить:

— Мы когда-то служили вместе с ним. Толковый командир, грамотный офицер — ничего не могу сказать. Служили с ним вместе, да только вот потом пути наши, как вы сами понимаете, разошлись. И круто разошлись… Стало быть, документы там? — еще раз спросил он и, не дождавшись ответа, махнул рукой: — Впрочем, я вам верю. А много ли еще русских наемников воюет на стороне сербов?

— Не знаю, не считал.

— Ну, не хотите говорить — ваше дело. Кстати, на нашей стороне тоже воюют наемники из России. Забавно, правда? Вы не знали об этом?

— Не знал.

— Точней, — поправился хорват, — не из России, а с Украины. С Западной Украины, в основном униаты. И, поверьте мне, платят им куда больше, чем вам.

«К чему это он клонит? — подумал Емельянов. — Что, хочет перевербовать?»

Хорват, постучав ручкой по полированной поверхности стола, придвинул стул ближе и сказал:

— А теперь формальности. Фамилия?

— Емельянов.

— Имя?

— Дмитрий.

Хорват быстро записывал слова пленника.

— У вас, в России, есть еще и отчество.

— Валерьевич.

— Хорошо. Год рождения?

— Одна тысяча девятьсот шестьдесят пятый, — медленно произнес Емельянов.

— Профессия?

Дима криво ухмыльнулся.

— Наемный солдат.

— Сколько времени воюете на стороне сербов? И когда…

Хорват не успел закончить фразу — в дверь осторожно постучали.

— Да-да! — офицер с готовностью встал и поспешил к двери.

Он первый протянул руку вошедшему — низенькому полному лысоватому человеку в очках в тонкой металлической оправе и белом медицинском халате.

Они негромко перекинулись парой фраз на сербохорватском, так что Емельянов ничего не расслышал, и врач подошел к пленнику.

— Ну что, батенька, довоевались? — спросил он тоже на русском языке, и без всякого акцента.

Емельянов даже вздрогнул от удивления:

— Вы русский?

Врач кивнул.

— Русский. А что же вы думаете, что сюда только пострелять едут?

Емельянов пожал плечами и тут же поморщился от боли — доктор приступил к ощупыванию ребер.

— Рентген вам надо сделать, — сказал врач, обращаясь к Емельянову.

— Это срочно? — вмешался хорват.

— В принципе, нет. Однако надо выбирать — или лечить, или не лечить, — ответил доктор и добавил: — Вы хотите его допрашивать больного или здорового?

— Лечить-лечить, — согласился офицер.

— Тогда давайте его в госпиталь, — сказал врач и обернулся к Емельянову: — Вам просто повезло, батенька, здесь есть очень неплохой госпиталь, оборудованный по последнему слову европейской техники.

Дима кисло улыбнулся — кому-то его жизнь и здоровье нужны, раз его собираются лечить в передовом госпитале. А ведь вполне могли оставить и без элементарной повязки.

Теперь он почувствовал, как устал за последние дни и за последние месяцы, теперь неожиданно нахлынуло полнейшее безразличие — делайте, что хотите, только поскорее оставьте в покое.

Врач еще о чем-то пошептался с контрразведчиком и покинул кабинет, а хорват подошел к Емельянову:

— Тебя сейчас переведут в госпиталь — это совсем недалеко, в соседнем здании, — он почему-то перешел с пленником на «ты».

— Спасибо…

Офицер внимательно посмотрел на наемника.

— Я надеюсь, что ты по достоинству оценишь то внимание, которое тебе уделяют. Хотя, боюсь, ты его и не заслуживаешь, — многозначительно добавил хорват.

Он развернулся и стремительно покинул кабинет, в который тотчас из коридора вошел солдат с автоматом.

— Сидеть, — хмуро приказал он Емельянову.

Солдат демонстративно снял с плеча автомат и повесил его на грудь. Потом достал пачку сигарет, чем вызвал приступ зависти у Димы, и закурил. Русскому смертельно захотелось курить, но просить у этого мрачного типа, не спускающего с него глаз, он не стал. Хотя даже под ложечкой засосало от желания затянуться. Но он справился с собой.

Примерно через полчаса раздался телефонный звонок. Солдат снял трубку и коротко кивнул: «Хорошо».

— Иди вперед, — сказал он пленному, — и не рыпайся. В госпиталь его еще — надо же! Вы, проклятые вероотступники, и кладбища недостойны.

Солдат упер ствол Емельянову в спину и командовал, куда идти, куда поворачивать. Снова через двор, потом направо мимо легковых автомобилей, припаркованных в ряд, и стоящих возле них военных.

Дима на всякий случай старался запомнить расположение зданий и того, что устроено внутри них. Наконец они подошли к трехэтажному зданию, поднялись на второй этаж. Здесь все было на удивление чисто, словно только что после ремонта.

Русский доктор встретил их в коридоре и провел Емельянова в рентгеновский кабинет. Охранник на время избавил Диму от своего присутствия.

— Откуда ты, земляк? — спросил доктор наемника, когда тот встал в кабину шикарного рентгеновского аппарата, которая могла стать и горизонтальной.

— Из Москвы…

— Ого! Действительно земляк. И где ты там жил?

— В Черемушках…

— Ну и тесен мир. На одной ветке метро!

— А ты? — поинтересовался Дима.

— В Теплом Стане.

Врач нажал какие-то кнопки и попросил раненого не дышать. Когда же дышать стало можно, Дима попытался удовлетворить свое любопытство.

— Земляк, хоть ты мне скажи, где я нахожусь? Что это за город?

— Это город Фоча. А ты разве не знал? — удивленно ответил врач.

— Далеко здесь до границы?

— Не очень. До Черногории километров пятнадцать и до позиций твоих четников сейчас примерно столько же.

— Что со мной будут делать?

— Лечить. По крайней мере, мне отдано именно такое распоряжение.

— А что мне помешает сбежать отсюда? — спросил один москвич другого, по иронии судьбы служащего противной стороне.

— Неужели не набегался, парень? Дай хоть подлечу тебя. Сейчас ты далеко не уйдешь. Выходи, одевайся.

— Что там у меня?

Дима, кряхтя, стал натягивать майку.

— Ничего страшного. Перелом только одного ребра. У тебя раньше был перелом ребра?

— Да.

— А теперь, видимо, пошла трещина по старому следу.

— Это плохо?

— Понадобится чуть больше времени на срастание, но все заживет. Кости у тебя, кажется, крепкие. А на ключицу я тебе кольца надену. Здесь тоже пустяки. Скоро сможешь автомат держать, — врач улыбнулся. — Хотя, конечно, лучше ехал бы ты домой.

— Спасибо за совет, я подумаю.

— Сейчас тебя отведут в палату. Отдохни там. А попозже я тебе обработаю переломы.

— Спасибо.

Доктор вывел пленного в коридор и сказал что-то проходившей там медсестре почему-то на немецком языке. Та повела Диму, хмурый охранник последовал за ними.

Это оказалась просто шикарная больничная палата, уставленная какими-то — по большей части, видимо, электронными приборами неизвестного Емельянову назначения. Но главное, что там были мягкие кровати, застеленные чистым бельем, а за полупрозрачной перегородкой — душ и умывальник.

Охранник тоже вошел в палату и сразу уселся на стул. Не обращая на него внимания, медсестра улыбнулась Диме, подала ему чистый халат и пижаму и сказала:

— Битте, герр официр.

Дима понял, что попал в госпиталь для офицерского состава. За что же такая честь? Что им от него надо?

Приняв душ, он с удовольствием лег в кровать. Охранник с автоматом смотрел на него с нескрываемой ненавистью.

Дима и не заметил, как мягкая подушка, тишина и чистое белье сделали свое дело…

Но его очень скоро разбудил доктор.

— Я что, заснул? — Емельянов растерянно озирался по сторонам.

— Похоже на то. Вставай быстрее. Через час надо тебя представить капитану Новаку починенным.

— Кто такой Новак?

— Контрразведчик. Тот самый офицер, который тебя допрашивал. Редкая сволочь, между прочим… Ты еще убедишься в этом, — врач о чем-то задумался, оглянулся на охранника и снова поторопил: — Ладно, давай быстрей…

Емельянов оделся и прошел в кабинет.

Когда врач закончил фиксацию, пленный спросил:

— Ну как, бежать можно?

— Можно, можно, — ответил доктор. — Вот когда все зарастет, тогда действительно можно.

Емельянов аккуратно ощупал больной бок — тугая повязка крепко стягивала всю грудную клетку. Это немного затрудняло дыхание, но зато острой боли в ребрах почти не чувствовалось.

Доктор проводил Емельянова к Новаку. По пути он сдержанно ответил только на один вопрос Емельянова.

— А много здесь русских?

— Ну, не столько, конечно, сколько у сербов, однако хватает. Больше из бывшего СССР — из Прибалтики, например, несколько человек, из Львова десятка два. Есть еще наемники — итальянцы, австрийцы… Ничего — нормальные ребята, хорошо воюют, никто на них не жалуется.

Более подробно врач распространяться не стал. Сзади неотступно следовал охранник с автоматом наперевес.

Врач распахнул дверь и доложил:

— Господин капитан, все ваши распоряжения выполнены!

Новак в это время маникюрной пилочкой обрабатывал себе ногти.

— Хорошо. Спасибо. Можете быть свободны, — и сделал приглашающий жест Емельянову. — Садитесь.

Дима сел на продавленный диван.

— Я человек открытый, — начал Новак, — и не люблю ходить вокруг да около. Меня на самом деле не интересует, сколько у Радована Караджича русских, сколько им платят, отошли ли танковые части четников за двадцатикилометровую зону. Думаю, что после провокаций в Сараево генерала Младича и его войско ждут большие неприятности… Сербы умудрились восстановить против себя весь Запад, и не только его… Будут новые бомбардировки НАТО, — пообещал усташ. — И, думаю, как человек неглупый вы догадываетесь, чем это может завершиться для ваших недавних работодателей…

— Чем же? — поинтересовался Емельянов, вспомнив слова Ивицы Стойковича.

— НАТО разгромит основные силы сербов, после чего мы в союзе с босняками двинемся на них и довершим начатое… Уже сейчас идет наступление на Младича под прикрытием натовской авиации. Я бы на вашем месте, что называется, ловил момент, — мерзко улыбнулся офицер контрразведки.

Дима вопросительно посмотрел на Новака.

— Что же вам надо?

— Меня интересуют в первую очередь сведения, касающиеся расположения войск четников, их численность, количество танков и предполагаемые операции. А за это я могу предложить тебе весьма выгодные условия перехода на нашу сторону.

— И это все? — растерянно спросил Емельянов.

— Разве недостаточно?

Дима передернул плечами.

— Ну, не знаю. Вы платите больше, это понятно. А у меня, значит, никаких принципов. И вы, пользуясь моментом, решили купить меня, да?!

— Ну какие у тебя принципы и что тебе лично до наших балканских проблем? Ты же наемник. Воевать — это твоя работа, а хорошая работа должна хорошо оплачиваться. Я предлагаю тебе трансфер. Как если бы ты был профессиональным футболистом. Просто другой клуб.

«Перейти к хорватам? — подумал Дима, и в сознании услужливо завертелась фраза, уже слышанная им: „Наемник сражается на стороне тех, кто больше и регулярней платит…“ — Почему бы и нет?!»

Чернышев говорил о «православном деле», но это только слова, сотрясание воздуха. На самом деле он и в церковь-то никогда не ходил. А Дмитрий? Для чего он спасся от колонии строгого режима, от постоянного риска быть убитым урками в России? Для постоянного риска быть убитым в этих боснийских горах?

Но, с другой стороны, ведь этот хорват считает его, Емельянова, проституткой, которую может перекупить кто угодно. А вдруг завтра мусульмане предложат еще больше?

Можно, пока переломы заживают, подумать, только надо быть очень осторожным — глаза у этого типа больно хитрые.

— По поводу расположения сербских частей нас никто особенно в это не посвящал. Видимо, именно потому, что мы наемники. А по поводу перехода на вашу сторону я не хочу пока ничего говорить. Да и боец из меня сейчас никудышный… — Емельянов указал на свою ключицу.

— Сколько ты получал у сербов? — повторил свой вопрос офицер.

— Я уже говорил…

— Я готов предложить тебе больше.

— Сколько?

— Две с половиной тысячи марок и плюс доплаты за особо важные задания.

«По всей видимости, они только религией и отличаются, — подумал Емельянов, — а врут одинаково безбожно. По крайней мере, сербы и десятой доли того, что обещали, не заплатили. Хотя обещают по-прежнему…»

Как бы то ни было, но Емельянов решил одно: надо тянуть время.

— Мне надо подумать. Мне только непонятно, почему я вас так интересую.

— Это объяснить нетрудно. На твоем счету несколько весьма примечательных подвигов, которые нам очень дорого стоили. Ты работаешь очень профессионально.

— А что вам такое известно?

— Кое-что известно. По крайней мере, на твой счет в отрядах, непосредственно контактирующих с сербами, имеются специальные инструкции.

Дима даже улыбнулся.

— Я обязательно подумаю. Соглашаться не подумав, просто глупо, однако отказаться — опасно для жизни. Да?

Новак одобрительно кивнул и сказал:

— Я полагаю, тебя устроило то медицинское обслуживание, которое было обещано. Однако пока ты думаешь, подобных условий я тебе предложить не могу и вынужден отправить обратно в камеру. До окончательного ответа, естественно.

— Как скажете…

Новак отдал приказ солдату с автоматом, который молча сидел на стуле с прежним недовольным видом.

— Марко, проводи его.

Хорват тяжело встал со стула, со свирепым выражением на лице подошел к Емельянову и профессиональным движением одел на русского наемника наручники.

— Пошел! — массивный кулак хорвата опустился на спину Емельянова.

Дима заскрипел зубами, сдерживая желание развернуться и врезать тому в челюсть.

Путь до прежней камеры в здании, похожем на склад, прошел без происшествий. Хорват наверняка решился как-то унизить русского наемника, и лишь когда снимал с Дмитрия наручники, попытался провести эту процедуру побольнее.

К большому сожалению Емельянова, в камере ничего не изменилось — все те же матрасы на полу, неподвижно спящие пленники. Только вместо запаха хлорки в помещении стоял какой-то странный запах.

Емельянов принюхался, начиная подозревать тут что-то неладное. Пахло не сыростью, не потом, не вонючими носками. Запах был сладковатый, удушливый, от него тошнота подкатывала к горлу…

Дмитрий приблизился к одному пленному и осторожно, чтобы не потревожить спящего, приподнял край одеяла… и вздрогнул — в постели лежал разлагающийся труп.

Лицо мертвеца уже посинело, опухло и было похоже на грязный, вывалянный в грязи мяч. Белки глаз, напоминавшие сваренные вкрутую яйца, блестели в темноте. Едва только Дима тронул одеяло, которым было накрыто тело, смрад стал еще сильнее, и он поспешно отошел в другой конец помещения.

— Боже мой… — тихо произнес он, присев на свой матрас.

Мутным взглядом он обвел остальных. Взглянул в окошко на занимающийся рассвет. И понял, что его привели в другую камеру. И тут все умерли. И он будет в этой страшной комнате один, среди разлагающихся трупов. Пока не подохнет тут сам. Или пока не согласится на предложение Новака.

Емельянов почувствовал, что сознание оставляет его; он подбежал к двери, забарабанил кулаком.

— Здесь все умерли! — заорал он что было мочи. — Здесь уже гниют трупы!

За дверью послышался звук шагов подходящего человека. Емельянов снова стал орать:

— Трупы! Здесь все трупы!

— Не все, — ответил знакомый голос охранника. — Вот когда и ты там будешь лежать и вонять, тогда будут действительно все. А пока — приятного отдыха. Эти ребята уже три дня без общения лежат, так что они будут очень рады твоей компании.

И Дима отошел от двери, поняв, что бесполезно что-то доказывать.

Сладкий смрадный запах сжимал горло, душил. Дима почувствовал, если он сейчас же не глотнет свежего воздуха, то просто умрет…

Но он взял себя в руки и посмотрел на зарешеченное окно. Он понял: надо устроить тут вентиляцию и как-нибудь открыть защелку на окне.

После долгих и мучительных усилий он сумел просунуть пальцы и добраться до защелки, чуть не вырвав ее с «мясом», и рывком открыть окно.

Рама открывалась внутрь, но решетка не давала возможности распахнуть окно настежь, однако и той маленькой щели, которая получилась, было достаточно, чтобы прийти в себя…

Емельянов не помнил, как, надышавшись, добрался до матраса, не помнил, как заснул…

Когда он проснулся, то увидел входившего охранника; одной рукой он вез за собой тележку, а другой брезгливо зажимал нос.

— Сука… — только и смог сказать Емельянов, наконец сообразив, что это ему принесли обед.

Почти минуту он неотрывно смотрел на тарелку, словно для собаки поставленную на пол. Тут ему стало казаться, что этот ужасный запах идет не от разлагающихся трупов, а от тарелки с едой. Он вскочил на ноги, схватил тарелку и с размаху запустил ею в закрытую дверь.

Дверь распахнулась, и на пороге появился хорват. Он флегматично пожал плечами, убрал разбросанное Емельяновым и небрежно вытер тряпкой дверь. Его слишком спокойный вид, казалось, говорил — «если бы не приказ, то я бы на тебя даже баланду не тратил».

К вечеру принесли ужин.

На звук гремящей посуды на Этот раз никто не отозвался, и только ближе к ночи, когда Емельянов уже задремал, пришел все тот же охранник и, критически оглядев помещение, поманил пленника пальцем.

Замкнув ему руки за спиной железными браслетами, он повел Емельянова по уже знакомым коридорам во двор, по знакомой дорожке, усыпанной щебенкой, — в соседнее здание, на второй этаж, где находился кабинет капитана контрразведки Новака.

— Как отдохнул? — хмуро поинтересовался Новак, как только Емельянова привели в кабинет.

— Нормально, — спокойно ответил Дима.

— А кормили как?

— Тоже нормально.

— В таком случае я надеюсь, что у тебя было достаточно времени, чтобы подумать. Мне нет смысла тебе угрожать — ты умный человек и понимаешь, что с тобой будет, если ты не согласишься. Кстати, предупреждаю, что слукавить тебе не удастся — в любом случае стопроцентного доверия к тебе не будет…

Емельянов молчал. Новак повернулся к окну и, глядя в него, заявил:

— Должен поставить тебя в известность, что действие Женевской конвенции о военнопленных на наемников не распространяется. Здесь идет война без правил, и не просто война — а гражданская. И я могу сделать с тобой, что захочу. Если ты не согласишься, то умрешь медленной, мучительной смертью и перед этим вообще пожалеешь, что родился на свет. Так что думай, и думай хорошо. И не забывай про две с половиной тысячи, предложение по-прежнему в силе. — Новак улыбнулся. — Даже треть этой суммы тебе и не снилось получить у Радована Караджича.

Емельянов помолчал немного, словно подбирая слова для ответа, а потом сказал:

— Я ранен.

Новак, почувствовав, что Емельянов готов согласиться, улыбнулся и сказал:

— Я разговаривал с врачом. Он сказал, что через две недели можно будет снять все повязки. После этого около двух недель немного поограничивать себя в нагрузках… Я думаю, что война за это время не закончится.

Емельянов согласно кивал, придумывая сам для себя объяснения, почему он хочет отказаться от этого предложения, изложенного в достаточно ультимативной форме.

Он сильно привязался к сербам? Нет. Его не устраивает зарплата, предложенная хорватами? Наоборот, более чем устраивает.

В дверь вежливо постучали и в комнату вошла… Наемник оторопел: это была та самая девушка, которую он спас после налета на какой-то город от своих сослуживцев, — Злата, кажется.

Емельянов, который часами мог сидеть в ледяной воде, который был способен отжаться неимоверное количество раз, который не терял равновесия, пять часов стоя на одной ноге, который мог переносить этот ужасный трупный запах, в конце концов вдруг почувствовал, что у него так застучало сердце и закружилась голова, что он едва не свалился со стула… Он поспешно отвел от нее глаза, чтобы не показать хорватам свое смущение.

Девушка заинтересованно посмотрела на Диму. Несколько секунд она вспоминала, легкая тень недоумения пробежала по ее лицу, но, ничем не выдав свои чувства, она тоже отвернулась от него.

Между ней и Новаком начался разговор, из которого Емельянов с удивлением понял, что Злата — жена этого самого капитана-контрразведчика. Еще он понял, что супруги были в ссоре. Сказав Новаку, что она идет к его начальству, но скоро вернется, девушка вышла, хлопнув дверью.

Новак тяжело вздохнул, глядя на дверь, потом перевел взгляд на пленника и резко спросил:

— Так каково твое решение?!

Приход Златы резко изменил ход мыслей Емельянова — не то чтобы жизнь стала менее дорога, но помогать этому типу со шрамами вообще расхотелось. Новак считает его проституткой, но он докажет, что это не так. Пусть даже во вред себе.

Понимая, что теперь он все равно, при всем своем желании, не придет ни к какому конкретному решению, Дима сообразил, что у него есть еще возможность тянуть время: а вдруг что-нибудь да изменится? Жизнь полна превратностей, а на войне — тем более…

— Каково твое решение? — жестко повторил свой вопрос хорват.

— Уведите меня обратно в свой морг.

— Это отказ?

— Нет.

— По-моему, ты переоцениваешь свою значимость. Нам некогда с тобой возиться и продукты на тебя переводить незачем — намного проще расстрелять.

— Я гражданин иностранного государства, — Дима ухватился за это, как за спасительную соломинку.

Новак жестко улыбнулся.

— Ну и что?

— Вы не имеете права, — ответил наемник едва дрогнувшим голосом.

— Расстрелять?

— Не имеете права.

— Почему?

— Ну, потому что… — Дима не мог дать вразумительного ответа на этот вопрос.

— Мы здесь, на своей земле, на все имеем право, — заверил его контрразведчик, — а расстрелять — тем более. Никто никогда не узнает, где и когда ты погиб. Документов у тебя нет. Имени никто не знает. Неопознанный труп, — с удовольствием добавил он.

— Я требую встречи с русским консулом.

— Для чего?

— Я имею право к нему обратиться?

— Тут, в этом городке, отродясь не было русского консула, — произнес офицер.

— А где есть?

— Ну, наверное, в Белграде, у сербов есть русский посол.

— А в Загребе?

— Наверное, есть… Но ты находишься в Боснии.

— В Сараево?

— Да не поможет тебе русский консул, идиот! Даже если каким-то чудом здесь окажется. Ты взят в плен на поле боя с оружием в руках, — усмехнулся хорват. — А значит, ты воевал против нас на нашей земле. И в этом виноват.

В этот момент в кабинет без стука вошла Злата. Она была чем-то сильно рассержена. Молча она прошла и села на уголок дивана, сложив руки на коленях.

Емельянов не отводил взгляда от Златы. Ему уже было плевать на сердитые взгляды Новака и даже было плевать, что эта прекрасная женщина оказалась женой такого неприятного типа. Он просто смотрел на нее и ни о чем не думал; даже о своем будущем.

— Это отказ? — раздраженно повторил свой вопрос контрразведчик.

Емельянов презрительно посмотрел на него и твердо произнес:

— Нет.

— А что же?

— У меня, да и у вас, еще масса времени, пока я выздоровлю. Я бы хотел подумать еще немного.

Он снова посмотрел на Злату. Это ему показалось, или действительно она взглянула на него с сочувствием, с нежной теплотой?

Неужели в ней зародилось чувство к человеку, который ее спас? Неужели у него есть шанс?

Может быть, этот контрразведчик и прав — перейти на сторону усташей, точней — сделать вид, что перешел, а потом… Сербы, хорваты — какая разница? Или лучше все-таки продолжать тянуть время?

Емельянов молчал, и Новак скомандовал:

— Увести!..

«Только бы не показалось, — цеплялся Емельянов за один-единственный взгляд, как будто это была его последняя надежда на спасение. — Только бы не показалось…»

Уже от двери, на самом пороге, он еще раз обернулся и ясно увидел, что девушка ободряюще улыбнулась ему.

Возвращаясь в камеру, Дима убеждал себя, что не стоит обольщаться: во-первых, она — жена контрразведчика, врага, человека, который может подписать ему смертный приговор, а во-вторых — ему это всего-навсего померещилось…

Когда пленник вернулся в камеру, трупов там уже не было: он даже засомневался — действительно ли были мертвецы или это бред воспаленного сознания? Но затхлый запах разлагающейся плоти еще стоял в воздухе, и Дима понял — камера та же. Видимо, вонь проникла и в коридор, охранники не смогли ее вынести и радикально покончили с этой камерой пыток.

Ну и слава Богу!

Теперь у него была улыбка Златы, глаза Златы; одно воспоминание об этом облегчало жизнь, пусть даже это и был самообман…

Но с этой улыбкой вернулись надежды и сомнения. Конечно же, предложение капитана Новака заключало в себе откровенный практический смысл: во-первых, куда большая зарплата, чем у четников, во-вторых — медицинская помощь, что в его положении было немаловажно; во всяком случае, предложение стоило того, чтобы о нем действительно всерьез подумать.

Но ведь нельзя быть даже перед самим собой таким подонком, у которого ни совести, ни чести, а одна голая выгода. Стоит ли такому жить? И что подумает Злата о таком мужчине, которому ничего не стоит предать?

Стой! При чем тут Злата?

Но мысли о ней не отпускали.

Вдалеке, на самом горизонте, полыхало зарево — натовцы где-то что-то у сербов разбомбили. По темному небу то и дело проносились какие-то тени, это была натовская фронтовая авиация, возвращающаяся на базы в Италии. Иногда еще раздавались взрывы, и их отзвуки гулко проносились по окрестным горам.

Новаку не спалось — и не потому, что спать мешали пролетающие бомбардировщики, отчего даже дребезжали стекла в окне. Причиной его бессонницы были нелады с женой и последний разговор с пленным.

В общем-то свет клином не сошелся на этом русском наемнике и не так уж важен он был для хорватской армии, чтобы уделять ему столько внимания, но каков, однако, гордец!..

Деньги — отказался. Свободу — отказался. Жизнь — отказался!

Не до конца отказался, тянет время, но прямо видно, как ищет лазейки, чтоб найти какой-то особый выход из положения.

Не выйдет!

Контрразведчика, человека очень азартного, просто зациклило на этом, именно на этом наемнике — дожать, заставить, сломать! Нет такой игры на свете, в которой бы он не смог выиграть. Нет такого человека на свете, который бы не подчинился его воле!

А что касается Златы…

Злата — пусть и его жена, но — женщина, существо более низкого порядка. Она будет всегда делать то, что он скажет.

Не смущала офицера контрразведки и дурная, среди хорватов, естественно, слава Емельянова; наоборот, если такой человек перейдет на сторону хорватов, то он, Мирослав Новак, только выиграет.

Он, как человек военный, просто не может себе позволить проиграть, к тому же проиграть русскому. А когда этот молокосос согласится, тогда, конечно, можно и к общественному мнению прислушаться, и расстрелять, если очень уж сильно требовать будут.

Мирослав Новак встал с кровати и, не одеваясь, в одних трусах, нервно заходил по комнате.

Что делать — решено, но только как?

Капитан подошел к столу — в специальном ящике, специально для таких случаев, хранилось несколько фотографий, на которых сербские солдаты были показаны в самом нелицеприятном виде. Вот четники насилуют женщину, вот они же расстреливают старика, вот поджигают дом, вот убитые дети, вот изуродованные, исковерканные трупы после обстрела четниками Сараево…

Снимки сделать было несложно — часа два работы, не больше; были бы под рукой свои солдаты да комплект сербской полевой формы. Не бегать же, в самом-то деле, с камерой за сербами. Справедливости ради надо сказать, что усташи действовали против мирного населения ничем не лучше четников. Такие или подобные события часто имели место, однако заснять их, вот в чем проблема. Пришлось прибегнуть к подручным средствам.

Но этого русского на такую примитивную наживку не возьмешь — не такой он дурак, чтобы купиться на это. Но чем тогда?

Снова пригрозить расстрелом? Может быть…

Мирослав аккуратно сложил фотографии в ящик стола и вернулся в кровать — да будь он проклят, этот русский наемник.

Достав из тумбочки упаковку снотворного, он выдавил на руку сразу две таблетки и, не запивая, проглотил…

Емельянов проснулся очень рано — светать и не начинало. Голова гудела, как барабан, — всю ночь снились кошмары. Сперва почему-то снился тот русский доктор из Теплого Стана, затем — мрачный охранник Марко, потом все это заслонило — как в кино, наплывом — лицо Новака. Контрразведчик был пьян и склонял Диму переходить на сторону усташей.

Емельянов потряс головой, несколько раз провел руками по лицу — единственный способ немного взбодриться после сна. Умываться тут не давали вообще.

А хорошо бы сейчас в душ! Ледяная водичка по полосам, по коже. Потом большое махровое полотенце…

Дима поднес руку с часами поближе к лицу, силясь рассмотреть цифры, — без десяти шесть. Просыпаясь среди ночи, он тоже смотрел на часы и тоже было без десяти шесть. Сколько же времени?

Емельянов подошел к двери и со всей силы ударил в нее ногой. Дверь гулко отозвалась. Крепкая, из толстых досок, сколоченных на совесть и обитых железом.

— Есть там кто-нибудь?! — заорал Дима.

За дверью никто не отзывался.

«Может, меня уже не охраняют? — подумал Емельянов. — Может, теперь получится сбежать? А может, Фочу уже заняли сербы? Здесь предлагают деньги, здесь предлагают жизнь… Так почему бы не воспользоваться?!»

Снова вспомнилась эта красивая хорватка: вот уж никогда бы не подумал он во время атаки на открыточный городок, что спасенная им девушка может быть женой человека, от которого теперь зависит его будущее и даже сама жизнь.

Мысли о Злате заставили забыть про все прочее — и про хорватов, и про побег, и про гудящую голову.

Через несколько минут противно заскрипели засовы и в камеру вошел хорват с автоматом на изготовку. Он подозрительно осмотрелся и только тогда нащупал за спиной ведро с водой и внес внутрь.

— Умываться! Быстро! Скоро тебя вызовет начальник, — сказал он и удалился, заперев дверь.

Емельянов подошел к ведру и на всякий случай понюхал воду. Не обнаружив подозрительных запахов, он с наслаждением умыл лицо, аккуратно разделся до пояса и, стараясь не замочить бинты на ключице, обтер ладонью здоровой руки все тело.

Тюремный сервис оказался на высоте — как только наемник закончил плескаться и довольно кряхтеть, охранник забрал. ведро и унес. Через минуту другой охранник ввез тележку с завтраком и поставил поднос на пол. При этом он проделывал все одной рукой — вторая была занята автоматом. Хорват не рисковал даже повесить оружие на плечо.

«Видимо, они спутали меня с котенком. Могли бы и побольше дать», — подумал Дима, недовольно рассматривая принесенный завтрак — небольшая баночка паштета, небольшой кусочек серого хлеба и стакан гадостного напитка в одноразовой кружке, отдаленно напоминающего чай, но больше мочу.

Покончив с завтраком, Дима с размаху зашвырнул пластмассовую кружку и пустую баночку из-под паштета в угол и разлегся на матрасе.

Но тут же дверь опять отворилась и охранник, привычно одев Диме наручники, приказал ему идти вперед.

И снова лестницы, бесконечные коридоры, знакомый двор, хруст камней под ногами…

Новак не поздоровался, а только кивком головы отпустил охранника.

— Ты готов дать мне ответ?

Дима только пожал плечами.

— Сколько же тебе надо времени?

Ответ был тот же.

— Мое терпение истощается, русский. Кое-кто из моего начальства уже начинает высказывать недовольство — как-никак, а наших ты перестрелял изрядное количество.

— Чем вы можете это доказать?

Новак ухмыльнулся.

— Ты довольно заметная фигура. Знаешь, у наших передовых частей было достаточно времени понаблюдать за противником в стереотрубы или в бинокли. Такого, как ты, нельзя не запомнить. Кроме того, тебя опознали те, кто видел тебя в деле неподалеку от моста… Точнее, те, кто остался в живых.

Говоря это, Новак подошел к окну, открыл форточку и закурил. Дима с завистью посмотрел на капитана.

— Закуришь? — спросил тот, перехватив взгляд наемника.

— С удовольствием. Если это не последнее желание перед смертью, конечно.

— А если последнее?

Дима пожал плечами.

— Итак, последний раз спрашиваю. Ты принимаешь мое предложение?

— Я еще не принял решения.

Новак рассвирепел:

— Решения здесь принимаю только я! Ты только можешь высказывать свои пожелания, которые я, может быть, учту. Мне уже надоело твое нытье про ранение и прочее. Даю еще двое суток — если не будет ответа, значит… Что за этим последует — знаешь. Увести!

После этой команды в кабинете появился все тот же охранник.

— В камеру! — небрежно кивнул Новак в сторону Емельянова.

У Димы отлегло от сердца — два дня отсрочки, целых два дня отсрочки.

Его вели по коридору. Навстречу шла женщина.

— Злата! — наемник резко остановился, так что ствол автомата больно ударил его между лопаток.

— Иди! — прикрикнул охранник, но, заметив жену капитана, расплылся в улыбке.

Не обращая внимания на Емельянова, Злата спокойно подошла к охраннику и завела с ним беседу — тот прямо расцвел от счастья.

С нейтральных слов о погоде, выражения сочувствия солдату в тяжелой и опасной службе Злата плавно и незаметно перевела разговор на личность пленного русского наемника.

Девушка рассказала конвоиру о невыносимой скуке, о том, что просто готова повеситься от тоски и что он очень бы ей услужил, если бы дал возможность поговорить тет-а-тет с таким интересным человеком, как этот наемник.

Она, мол, решила стать журналисткой и хочет начать с такого захватывающего интервью.

А при случае она пообещала «не забыть о существовании простого солдата».

Несколько мгновений охранник боролся с собой; с одной стороны — воинская дисциплина, приказ начальства, а с другой — когда тебя, скромного крестьянина, просит молодая девушка, да еще жена капитана Новака…

Махнув рукой, конвоир предложил ей подойти через полчаса к зданию бывшего склада.

В полуподвальном помещении, совсем недалеко от камеры русского пленника, оказалась свободная комнатушка со столом и стульями, в которой конвоир и оставил наемника и жену капитана побеседовать, не забыв проверить крепость металлических решеток на окне.

Первым желанием Димы было броситься к девушке, крепко-крепко прижать к себе, целовать, гладить красивые длинные волосы…

Но он стоял на месте и, глупо улыбаясь, просто смотрел на нее.

— Ты ничего не говори, ты слушай, — быстро прошептала Злата, подозревая, что охранник подслушивает за дверью. — Тебе нельзя здесь больше оставаться. Тебя обязательно убьют. Даже если ты согласишься перейти на нашу сторону. Я не выдумываю, я слышала разговор Мирослава с его начальством. Ты должен верить мне, слышишь?

— Почему?

— Я у тебя в долгу, — очень серьезно сказала Злата. — Да, я у тебя в долгу и поэтому должна тебе помочь… Ты веришь мне?

— Да, — только и смог ответить Емельянов.

— Я попытаюсь помочь тебе… Сделаю, что смогу.

Наконец наемник пришел в себя.

— Ты что, с ума сошла! Это же очень опасно!

— Я сказала, что помогу, значит — помогу.

— Но как?

— Увидишь.

— Нет, — отрезал Дима.

Сейчас его эмоции уступили место рассудку.

— Я не могу подвергать тебя никакому риску, — сказал он и, немного помолчав, добавил: — И сейчас нам лучше прекратить этот разговор — если узнает твой муж…

— Узнает. Но будет поздно, — она что-то обдумала, а потом решительно сказала: — Да, для него будет поздно.

— Почему?

— Потому что я убегу вместе с тобой.

Емельянов непонимающе смотрел на Злату.

«Может, это подвох? — подумал он, но тут же отогнал от себя эти мысли. — Незачем Новаку прибегать к таким ухищрениям, чтобы только получить повод расстрелять меня»…

— Почему ты хочешь бежать со мной? — спросил он.

— Потому что я просто хочу бежать с тобой, — ласково ушла от ответа девушка.

Она приблизилась к изумленному Диме и провела рукой по его волосам.

Тот не шелохнулся. Он, как завороженный, смотрел в карие глаза — блестящие, ласковые, глубокие…

Все еще не веря, что это происходит наяву, Дима осторожно погладил длинные черные волосы девушки. Она замерла, а потом подалась вперед. Забыв про все на свете, Дима привлек Злату к себе и жарко принялся целовать ее губы, шею, плечи; она не сопротивлялась. Он обнял ее, чувствуя, как гулко колотится его сердце и в такт ему бьется сердце девушки.

Резкий скрежет ключа в замке нарушил идиллию.

Отпрянув друг от друга, пленник и жена контрразведчика оказались на прежних местах. Она — сидя на стуле, он — стоя в двух метрах от нее.

Первой пришла в себя Злата. Дверь еще не успела открыться до конца, как она поправила прическу и абсолютно спокойным голосом спросила:

— Вы читали «Песни западных славян» хотя бы в пересказе Пушкина?

Емельянов не мог еще прийти в себя и сообразить, что ответить.

— А как вы относитесь к творчеству Кнута Гамсуна? — задала другой вопрос Злата.

— Хорошо, — с готовностью кивнул Емельянов, понятия не имея, кто такой Кнут Гамсун.

Голос отказывался повиноваться, голова не работала и он боялся сморозить какую-нибудь глупость.

В комнатке появился охранник; он подозрительно посмотрел на Емельянова, потом сказал Злате, что ее искал муж, и та без промедления направилась к выходу. Похотливый взгляд хорвата проводил ее до самой двери, и Емельянов еле удержался, чтобы не броситься на него и не вцепиться в горло.

Как только дверь за Златой закрылась, хорват обернулся к Емельянову и жестко сказал:

— Пошли. Пора в камеру.

Емельянов не стал перечить.

Впереди был еще целый день. Это, наверное, все-таки был счастливый день, потому что в любой момент могла придти Злата, и Емельянов нетерпеливо расхаживал по комнате, ловя каждый шорох за дверью.

Принесли обед — кашу с тушенкой.

Впервые за все время плена пообедав с аппетитом, он постучал пустой тарелкой по двери и попросил у охранника воды. Тот через полчаса принес стакан чая.

Итак, оставалось почти двое суток до вызова к капитану.

А сколько до прихода Златы? И придет ли она сюда?

Мысли метались, как звери в клетке.

«А если она просто разыграла меня? Нет, такая девушка не может обмануть. Она поможет мне, и мы вместе с ней убежим. Куда угодно, только бы подальше от этой войны,» — успокаивал он себя, но в глубине души не верил, что такое возможно.

Наконец, ближе к вечеру, за дверью послышались шаги и тихие голоса. Разговор велся негромко, но Емельянов определил, что один голос принадлежит Злате, а другой — охраннику. Сердце его учащенно забилось, и он, чтобы успокоиться, присел на матрас. Всегда крепкий организм неожиданно ослабел, ноги отказывались держать крепкое, мускулистое тело.

Дверь тихонько заскрипела, и Емельянов с надеждой смотрел в ее сторону…

На пороге появилась Злата. Она улыбнулась Диме и быстро закрыла за собой дверь. Немного постояла, прислушиваясь к удаляющимся шагам охранника, а потом стремительно подбежала к Диме и порывисто обняла его, сев с ним рядом.

«Неужели возможно такое счастье? — думал Дима, влюбленно глядя в глаза Златы. — Неужели это я здесь вместе с этой самой прекрасной на свете женщиной?»

После нескольких поцелуев Злата решительно отстранила от себя Диму и приложила палец к его горячим губам. Дима жадно схватил этот палец губами, но хорватка отняла его и помахала им в воздухе, нахмурившись. Потом она рассмеялась и достала из кармана какую-то бумагу.

На небольшом листке был нарисован более-менее подробный план этого комплекса зданий и менее подробно — план, как выбраться из самого города Фочи.

— Завтра утром я приеду на машине — это будет голубой «опель» — и остановлюсь напротив окна твоей камеры, как будто у меня заглох мотор. Это будет сигналом. Ты вызываешь охранника, обезвреживаешь его и переодеваешься в его форму. Выходишь, садишься — и мы уезжаем. Возьми.

Она протянула ему пистолет.

— У мужа их несколько. До завтра он не заметит.

Это был хороший немецкий «Вальтер», вполне добротное оружие. Дима выдвинул обойму и с удовольствием убедился, что в нем полный боекомплект, семь патронов.

— А теперь мне надо идти. Часовой — мой земляк, он разрешил мне быть здесь сколько угодно, но муж мое отсутствие может заметить, а этого допустить нельзя. Верь мне, — она проникновенно взглянула на него своими глубокими, не могущими лгать глазами. — Я действительно должна тебе и очень хочу тебе помочь… Потому что я люблю тебя, Дмитрий…

Дима крепко обнял ее, так что у девушки даже перехватило дыхание.

— Надо идти, — коротко сказала она и, освободившись от жарких объятий русского наемника, выскользнула за тяжелую дверь.

Сразу же за мелкими, спешащими шагами Златы послышались тяжелые шаги часового и загремели тяжелые засовы.

Дима не знал ни одной молитвы и до этого дня не верил в Бога, но теперь принялся просить Господа, чтобы Злате удалось все подготовить.

Емельянов радовался, что Злата пойдет вместе с ним, но это же и внушало ему опасение, так как он, подготовленный солдат, смог бы с пистолетом выбраться из здания, а там будь что будет, но вот со Златой…

Проснулся он ночью. Часы, которые он привез еще из России, разбились в одном из боев, а эти, трофейные, уже второй день показывали без десяти шесть.

За окном еще было совсем темно, но он боялся проспать утро, когда за окном появится голубой автомобиль Златы.

Она снилась ему всю ночь, и он проснулся со счастливой улыбкой на лице. Но как только остатки сна рассеялись, суровая действительность снова навалилась на него — сегодня, когда рассветет, все должно решиться. Сегодня появится Злата, чтобы вместе с ним бежать неизвестно куда.

Емельянов достал импровизированную карту, которую тщательно изучил еще вечером. Потом достал из кармана последнюю, сберегаемую на крайний случай, спичку, чиркнул ею об стену и поднес дрожащий от сквозняка огонек к бумаге. Та неохотно вспыхнула и медленно сгорела.

Но больше надеяться предстояло на удачу и на собственные силы и смекалку. Что ж, однажды он сбежал из вагон-зака. И теперь ему обещана помощь, значит, с надеждой расставаться не следует.

Прошел завтрак. Он не отходил от окна, ожидая, когда же появится Злата. Шли минута за минутой, час за часом, но «опеля» не было. Он не знал, что делать. У него было оружие и можно было попробовать вызвать охранника, обзавестись еще и автоматом и бежать…

Но вдруг что-то случилось со Златой? Ведь она ему помогла и теперь его очередь помочь ей.

Он не успел ничего решить, когда в очередной раз пришел охранник, не тот, что приводил Злату.

— Господин капитан считает, что у тебя было достаточно времени на размышления, — со зловещей улыбкой, сказал он. — У тебя даже на женщин время осталось.

Емельянов вздрогнул, лихорадочно соображая, что же стало известно и где сейчас Злата?

— Давай, давай! Пошевеливайся! — торопил его охранник.

Голос торопившего его хорвата не сулил ничего хорошего, и Дима с дурными мыслями шел под дулом автомата по коридору. На счастье, наручников ему надевать не стали.

«Только бы со Златой ничего не случилось, — беспокойно думал он. — Только бы ей ничего не сделали».

Емельянов на удивление спокойно, ни разу не обернувшись, дошел до кабинета капитана и сделал вид, что хочет открыть дверь.

Усташ прикрикнул на него, чтобы он встал лицом к стене, а сам протянул руку к двери. В этот момент Емельянов сделал ему подсечку, и хорват растянулся на полу. Дима вытащил из кармана пистолет, но не успел передернуть затвор — хорват нанес резкий удар ногой, пистолет отлетел в сторону. Враг схватился за автомат, упавший рядом. На этот раз Дима не предоставил ему этой возможности.

Он навалился на него, схватил одной рукой за горло, а другую протянул за автоматом. Оставалось чуть-чуть… Хорват уже хрипел, делая судорожные попытки освободиться от смертельного захвата…

— Если ты, русский ублюдок, не положишь обе свои руки себе за спину, то получишь пулю в затылок, — раздался голос сверху.

Голос принадлежал капитану Новаку. Он открыл дверь, услышав шум борьбы в коридоре.

Дмитрий услышал щелчок взводимого курка и решил, что его положение не самое выгодное, что лучше подчиниться.

Он сложил руки за спиной, лежа на животе. Поверженный хорват выкатился из-под него, тяжело дыша и откашливаясь.

— А теперь встань, зайди в кабинет и сядь на диван, — скомандовал Новак, не сводя с Емельянова дула пистолета.

Емельянов зашел в кабинет и сел на диван, держа руки в прежнем положении. От физических упражнений болело сломанное ребро, но тугая повязка не дала ему сдвинуться с места. Поэтому была надежда, что ему не придется срастаться по новой.

Новак подошел к столу и нажал невидимую кнопку. В кабинет через пару минут влетело несколько солдат с короткоствольными автоматами «Узи» на изготовку. Капитан поднял руку и сказал им, чтобы не стреляли.

Затем по его приказу один из вошедших подошел к Емельянову и защелкнул у него за спиной наручники.

Диме стало весело. Наконец он был в действии, в борьбе. Он сделает еще одну попытку, и сделает сегодня же. Теперь он даже смерти не боялся. Только беспокойные мысли о Злате портили неожиданно поднявшееся настроение.

В дверях появился незнакомый хорват, который отрапортовал Новаку, косо поглядывая на Емельянова. Потом подошел к пленнику.

— Господин капитан говорит, что ты русский ублюдок, который заслуживает только смерти, — хорват с интересом посмотрел на Диму.

— Ты что, палач? — спросил Емельянов.

Хорват кивнул.

— Считай, что да.

— Тогда передай господину капитану, что он самый большой хорватский ублюдок на свете.

Лицо Новака пошло бордовыми пятнами. Он все слышал.

— За каждое оскорбление ты будешь отвечать, — зашипел Новак, — и будешь отвечать тем, что твоя смерть не будет такой короткой и легкой, как я планировал в самом начале.

Емельянов презрительно посмотрел на капитана.

— За то, что ты хотел соблазнить мою жену, тебе сначала отрежут яйца. За то, что ты пытался убить моего солдата, тебе по частям отрежут руки. Остальные пленные посмотрят на это, — и кивнув палачу, приказал: — Увести.

Дима не хотел, чтобы за противником оставалось последнее слово и, уже находясь возле двери, спросил:

— А попрощаться с вашей женой Златой мне будет позволено?

Новак схватил со стола пистолет и с перекошенным гневом лицом крикнул:

— Лучше заткнись! Иначе я… Увести его!

Еще сидя на диване под прицелом и держа руки за спиной, Емельянов почувствовал, что наручники с браком. Одно из звеньев цепочки, очевидно, имело трещину. Он начал расширять трещину еще сидя. Когда его повели, он незаметно, напрягаясь, продолжил усилия.

Один из усташей, тот, что назвался палачом, шел впереди, двое — за Дмитрием. Они не переставали честить русского последними словами, и несколько раз он получил прикладом по спине.

То, что Злата не приехала утром, как было условлено, скорее всего значило, что ее тоже где-то заперли. «Значит, придется сначала отыскать ее», — твердо решил рейнджер.

Издеваясь, ставя пленному подножки и покатываясь от этого со смеху, усташи вели Емельянова по коридору.

— Пиф-паф! — сказал один из них, снова ткнув Диму прикладом. Именно это и спровоцировало наемника к новой попытке освободиться. Он резко дернул руками в стороны — и наручники разорвались.

Развернувшись, он врезал ближайшему охраннику ногой в пах, выхватил у него автомат и спрятался за согнувшимся телом.

Хорваты не решались стрелять, боясь попасть в своего товарища, а Дима в это время снял с пояса все еще корчившегося хорвата фанату, сорвал чеку и бросил ее в сторону оторопевших охранников, прикрывшись чужим телом.

От взрыва сотряслось все здание; во всяком случае, так показалось самому пленнику.

Не глядя на поверженных противников, Емельянов помчался по коридору, потом выскочил в двери, сразив короткой очередью часового, дежурившего у входа в здание.

Сняв с него автомат, повесив его за спину и сунув в карманы несколько гранат хорвата, он оглянулся — что же теперь делать.

Метрах в тридцати отсюда стояло несколько автомобилей. И тут он услышал крик:

— Дима!

— Злата!

Наемник увидел девушку, машущую ему из окна. Дима подбежал к ней.

Злата стояла в комнате на первом этаже, держась руками за чугунную решетку.

В суматохе хорваты потеряли его из виду, и Дима попытался вырвать решетку руками. Но это было бесполезно, тем более со сломанной ключицей.

Со стороны выхода из здания раздалось несколько выстрелов.

— Черт! — выругался Дима и упал на землю, выстрелив в ответ. — Злата! Спрячься!

Снова длинная очередь — и фонтанчики земли, поднимаемые пулями хорватов, заплясали вокруг. Емельянов перекатился за бордюрчик газона и пустил очередь в противника. Двое хорватов как подкошенные рухнули на землю.

Поняв, что просто так решетку не одолеть, Дима приказал Злате отойти в глубь комнаты и лечь на пол. Злата догадалась, что он хочет сделать, и подчинилась.

Емельянов снял с пояса гранату, пристроил ее в углу решетки, чтобы взрывная волна была направлена вбок, а не внутрь здания, и, выдернув чеку, откатился в сторону.

Прогремевший. взрыв начисто разворотил решетку — теперь путь был свободен.

Как только немного улеглась пыль, Злата появилась в проеме окна и выползла на улицу. Дима в это время, прикрывая ее, поливал выход из здания огнем. Удивительно, но больше ниоткуда стрельба в него не велась — если у кого-то еще и были сомнения в сумасшествии безумного русского, то теперь они начисто испарились. Вместо того, чтобы бежать сломя голову, он засел в самом логове врага и ведет бой совершенно один.

— Теперь в обход того дома к автомобилям, — сказал Дмитрий.

— Поняла, — кивнула Злата, прижимаясь к нему.

— Только бегом как можно быстрее и пригибаясь.

Когда они достигли стоянки, Злата указала на открытый джип, стоявший вторым с краю.

— Этот! — крикнула она. — Это машина Мирослава.

Бензин в этой черт знает сколько лет воюющей стране был страшно дорог, однако в баке автомобиля, которым пользовался капитан контрразведки, он был наверняка.

Емельянов быстро впрыгнул в машину, сел за руль и лихорадочно стал нащупывать провода под рулевой колодкой.

Злата села рядом, тронула его за плечо, протягивая связку ключей, которую только что достала из бардачка.

Дима схватил ключи, завел автомобиль и рванул на полной скорости, пригибаясь от пуль опомнившихся хорватов. Злата указывала ему, куда поворачивать. Городок скоро кончился. Дима свернул с шоссе и помчался по проселку в сторону далекого леса.

Когда до спасительных деревьев оставалось не более полукилометра, машина начала дергаться, а потом и совсем заглохла.

Дима вытащил за руку Злату из машины, и они побежали. На проселочную дорогу уже сворачивали машины преследователей.

Все произошло самым нелепым образом — пробежав несколько шагов, Злата с криком упала на землю, подвернув ногу.

Проклиная все на свете, Дима попробовал поднять девушку на руки, но сломанная ключица отозвалась такой болью, что он сразу был вынужден отказаться от этой попытки.

Сзади послышалась стрельба.

— Беги! — умоляюще закричала Злата. — Быстрей, быстрей!..

Дима решительно замотал головой и приготовил автомат к бою. Он вернулся к автомобилю и пристроился возле переднего бампера, намереваясь подороже продать свою жизнь.

Умирать всегда страшно, но он теперь этого не боялся. Присутствие девушки возвышало его в собственных глазах.

— Дима! — в голосе Златы звучал гнев.

Емельянов обернулся.

— Беги! Я жена капитана контрразведки, меня не убьют. Но если ты не уйдешь, то я сама застрелю тебя!

Глаза ее были полны решимости. А в руках оказался неизвестно где добытый пистолет.

— Хорошо. Я вернусь, — сказал Дима, забрасывая автомат на спину. — Я обязательно вернусь.

— Беги! Доберешься до своих. Там линии фронта нет, сейчас все перемешано — наши, четники, «голубые каски», натовские войска… Беги же!..

Спорить бесполезно.

Если бы он смог ее тащить, это все равно было бы бесполезно. В лагере сербов Злату, хорватку, жену капитана контрразведки, ничего хорошего ждать не могло. Уходить сейчас с нею за границу было бы слишком трудно. Ему надо было еще поправиться, набраться сил. Иного пути, как к боснийским сербам, для Емельянова сейчас не существовало.

Все эти мысли вихрем пролетели в голове, и Дима, до неприличия быстро, согласился.

Он словно в последний раз посмотрел на Злату и, не оборачиваясь, побежал в сторону леса.

Злата лежала на земле, сжимая рукоять пистолета, и смотрела вслед русскому наемнику…