После того как вся эта теперь уже шумная компания соизволила удалиться Татьяна Ивановна — как я давеча подметил — не выдержав тяжести столь мощного психологического напряжения которое на неё вдруг навалилось, разрыдалась. Разрыдалась навзрыд, ибо никогда ещё в своей жизни не сталкивалась с таким хамством. Её женское начало: никак не могло смириться с подобным этому к её собственной персоне обращением. Не было у неё ни капельки никакой там излишней гордости или амбиций каких-то там всяческих, а просто всё, что произошло в этот день с ней — ей представлялось теперь — необычайно возмутительным и настолько оскорбительным, что даже вспоминать-то произошедшее было как-то уж очень неприятно. И поплакав для порядка с четверть часика, она по сути дела тем временем непросто плакала и успокаивалась, а ещё пусть и хаотично, но всё-таки старательно обдумывала эпизод этой острой ситуации. И наконец, решив, что переживать-то собственно одной ей нечего, а потому ультимативно набрала номер телефона, и периодически всхлипывая носом, прижала к уху трубку, обострив своё внимание на длинных гудках в ней замерла. Вскоре там раздался щелчок, а затем грубый бас сообщил, что он якобы у телефона и при всём притом: «весь — внимание».
Через десять минут, дав некоторые распоряжения по поводу своего кабинета, то есть уборки в нём она уже мчалась в своём персональном автомобиле к Пётру Николаевичу. Опять водитель как включённое радио чего-то очень оживлённо рассказывал (он, судя по всему, ничего и не знал о случившемся). Опять он эмоционально жестикулировал руками при весьма умелом управлении автомобилем и снова Татьяна Ивановна его абсолютно не слушала. Впрочем, где-то подсознательно у неё мелькнула такая шальная мысль в связи с испытанными волнениями типа: «Опять, этот идиот чего-то там заливает», но и не более. Как ни странно, но она уже больше не тряслась всем телом от случившегося давеча — будто бы немного переболела. Хотя в теле ещё оставался некий несколько отдалённый озноб. Волнение у неё пропадало по мере передачи общей информации Пётру Николаевичу по телефону и улетучилось почти совсем. С поставленной точкой в разговоре она поставила точку и на своих об этом происшествии серьёзных переживаниях, как бы передав их по эстафете. По сути дела правильно рассудив: «Я своё отпереживала — пусть теперь попереживают другие». И то верно!
Приехав и потом, уже войдя в роскошный кабинет в четырёх комнатной квартире Пётра Николаевича (маленького толстячка) с огромными залысинами на голове и чрезвычайно шустрыми губками при разговоре она совсем как бы успокоилась. Притом сразу же было собралась, перейти к более подробному отчёту — ещё не окончательно свыкнувшись со своею новой ролью начальницы и как бы всё-таки ни совсем справившись с некогда бывшей своей подчинённостью — с лёту рассказывая эту историю. Но, несмотря на то, что она сходу повела своё сбивчивое повествование Пётр Николаевич вроде как бы слушая её, усадил её в кресло, никак не перебивая, но когда она уселась в кресло и волей-неволей остановила на мгновенье своё словоизвержение чтобы перевести дух он вдруг с широкой улыбкой на губах пропел ей совсем вроде бы как-то ни кстати:
— Чай?.. Кофе, дорогая Танечка? — вопрос его совершенно не относился к делу, так что она даже как-то поначалу растерялась вроде типа того, — «какой тут чай! кофе! Когда там уже Зимний дворец берут без нас!». И её понять сейчас, конечно же, можно было потому, как она только-только прибыла, если можно так выразиться с «поля боя». И в её душе ещё не угас ни пыл, ни ажиотаж и даже в ней ещё в некоторой степени кипели кое-какие совсем там неподдельные переживания, поэтому щекотливому вопросу, а тут: «кофе, чай… Может ещё отобедать предложат?!». Однако было явно видно, что пока он не услышит конкретного утвердительного или другого какого-либо вообще ответа на свой вопрос он так и будет её неутомимо несколько отрешённо созерцать, то есть, как бы взглядом говоря: «Успокойтесь и отвечайте на поставленный вопрос». Поэтому она невольно извинилась и несколько даже кроме того смутившись проговорила с оправдывающейся интонацией:
— Простите, давайте то, что у вас уже есть готовое мне всё равно…
Услышав это, он энергично кивнул и вихрем, что совершенно казалось несовместимым с его плотной, хотя и невысокой фигурой моментально удалился в кухню. Видимо, у него не было ничего уже готовым и ему только вот сейчас, пришла в голову такая замечательная идея как угостить чем-нибудь Татьяну Ивановну, сделав ей этим — приятное. Теперь я думаю пока он там чем-то своим занят, а Татьяна Ивановна устремив свой усталый взгляд в пол находится в состоянии глубокой задумчивости не будет ничего лишним если я воспользовавшись моментом соизволю просветить уважаемого читателя по поводу того же Пётра Николаевича. А Пётр Николаевич между тем при всей своей внешней обыкновенности и даже посредственности наоборот был человеком весьма так сказать незаурядным и отнюдь непростым как может показаться на первый взгляд.
Во-первых, хоть он и бывший функционер, но в отличие от некоторых бывших товарищей, которые как крысы спешно покидали корабль перед предстоящей его гибелью. То есть если быть более точным или выражаясь конкретнее — он коммунист. Причём истинный и верный в правильном смысле этих слов. А не тот, который узнав, что оказывается его бедного, обманывали всё это время и он теперь ни в коем случае уже не хочет в дальнейшем пачкать и даже ставить как-то рядом своё доброе имя с этим «прообразом человеческого безобразия». Можно подумать что этого «несчастного» когда-то тогда — раньше — когда он только вступал в коммунистическую партию, кто-то принуждал к этому. В компартию хоть и старались, безусловно, принимать достойных, но частенько получалось — впрочем, как всегда! Ибо лезли туда опять в первую очередь всякие рвачи и карьеристы — и выходило, что удостаивали снова зачастую кого ни попадя.
Во-вторых, он был не только интеллигентного внешнего вида, но был и по сути своей действительно интеллигентным человеком. Кроме того, был достаточно образованным и с практической точки зрения разбирался во многих вопросах жизни не понаслышке. Несомненно, мог считаться серьёзно начитанным мужем; чрезвычайно к тому же наделённым богатым жизненным опытом. Хотя он, как и все другие верил в светлое будущее и верит в него даже сейчас, но видя — что тогда что теперь — гнилую сущность некоторых людишек, поэтому поводу всегда искренне переживал. Вообще с годами к нему пришёл и философский подход к жизни, но он всё равно — чего бы ему ни устраивала судьба-злодейка — продолжал верить в гуманную чистоту души и всегда считал, что добродетель человеческая рано или поздно победит. И неважно, под каким флагом: красным или серо-буро-козявчатым.
В своё время, когда началась вся эта катавасия с перестройкой он, конечно же, как честный человек был только — за! — двумя руками. Но опять-таки по опыту своему уже серьёзно опасаясь всякой спешки в этом чересчур деликатном и очень важном вопросе боялся, что обязательно снова: чисто по-русски в правительстве непременно наделают множество поспешных (обычно уже необратимых) действий что собственно, в конце концов, и в самом деле случилось.
Поэтому когда произошла та чехарда с Гэкачепистами, он с открытой душой поддержал их. Даже надеялся, что вот теперь-то вероятно что-то разумное в этом роде обязательно и получится. То есть как-нибудь всё-таки удастся избежать всех этих глупых и опасных государственных ошибок, которые он заранее предвидел. Ведь даже дураку понятно, что не произошло великого краха и абсолютного падения страны в пропасть жуткого хаоса и наконец, той полной гибели её — как вообще какой-то ни есть страны — исключительно только из-за народа. Да русского народа! И непонятно по каким ещё другим критериям и неимоверным обстоятельствам не произошло распада великой державы. А впоследствии и полного разграбления её другими как они себя зачастую считают — цивилизованными странами, которые давно уже Россию рассматривают как некий сырьевой придаток; причём каждая страна именно своим.
— А вот и кофе! — пропел, занося поднос, Пётр Николаевич своим красивым басом который, несмотря на его низковатый рост прекрасно сочетался с ним:
— Вот теперь-то мы, пожалуй, и обсудим сегодняшнее предложение наших… товарищей (он сначала хотел сказать бандитов, но умышленно не сказал). Хотя лучше сразу скажу, тут, и обсуждать-то нечего. Надо соглашаться с товарищами, — продолжал он, тем временем расставляя чашечки с кофе и другие приборы. А затем, усевшись в кресло, напротив певуче добавил, — Да что там! надо соглашаться, милая Танечка. Скорее даже жизненно необходима нам — их защита! Завтра другие придут, послезавтра третьи… и нам так сказать никак, этого не избежать — хотим мы этого или не хотим… в конце концов. А вы что думаете, добрая моя фея? — и он с сердечностью уставился на неё в ожидании ответа.
— Я?.. Я не знаю, давайте я сначала поподробнее наверно расскажу, что же всё-таки… и главное — как! всё это произошло…
— Ну что ж если вы так настаиваете то, пожалуй, я с глубочайшим вниманием вас выслушаю, но предупрежу сразу, я всё это в какой-то степени уже себе представляю. Можно смело сказать, что ничего нового вы мне даже не сообщите, а вот я напротив после вашего рассказа — обещаю! в свою очередь вам, дорогая Танечка, тоже рассказать одну быль-небылицу. Хорошо?.. Ну что ж я готов выслушать вас. Я весь внимание!
Слушая её рассказ, он сначала в некоторых местах иронично улыбался. Иногда его лицо приобретало возмущённый или даже порой грозный вид, но ни в коем случае не выказывало какого-либо пренебрежения, а тем более неуважения к событиям или её поведению в тот или иной момент. Пётр Николаевич внешне был вообще натурален. Он просто слушал её — и всё. Когда же Татьяна Ивановна закончила своё повествование, он глядел на неё с каким-то уже даже восхищением и сочувственно (без всякой актёрской игры) покачивал головой, крепко сжав губы.
— Да милая моя девочка понатерпелись, однако ж, вы… бедная деточка… — а так как она по возрасту где-то действительно годилась ему в дочки, то это не прозвучало с его стороны как какое-нибудь издевательство над её амбициями, а он тем временем продолжал, — что же сказать… Во-первых, успокойтесь теперь. Считайте, что это всего лишь вам приснился такой маленький кошмарик… Завтра идите смело на работу и ничего не бойтесь. Я всё улажу с другими нашими товарищами… А вы, когда они пожалуют: дадите им наше полное согласие. Все вопросы с нашими соучредителями я улажу сам, не волнуйтесь. Это уже мои проблемы. А вы отдыхайте… Кстати хотите посмотреть какое-нибудь зарубежное кино по «видику» или может у вас есть свой видеомагнитофон?.. Тогда я могу дать вам кассеточку и не одну: у меня, кстати, широчайший выбор… Хотя, что я говорю! Вы домой, наверное, торопитесь…
— Пётр Николаевич! Вы мне кое-что обещали… — чуть плутовато улыбаясь (ей не хватало только выставить журящий пальчик) проворковала Татьяна, совершенно уже успокоившись.
— Не понимаю…
— Вы обещали, рассказать мне какую-то быль-небылицу. Уже забыли?
— О, помилуйте меня моя милая барышня. Вы и так сегодня столько понатерпелись, а я вам ещё тут буду такие страсти-мордасти на ночь глядя рассказывать. Вы что же меня совсем, моя деточка, за злодея держите. Нет! Это уж как-нибудь в следующий раз… Увольте!
— Пётр Николаевич! Не-е-е-е-т… Вы обещали, так и рассказывайте. Иначе я от вас… ну никак не отстану.
— Ну, хорошо-хорошо!.. — всё-таки нехотя согласился Пётр Николаевич, указывая ей на кресло, ибо они уже было встали и даже вроде как направились в сторону выхода. Молодая женщина с удовольствием плюхнулась обратно в кресло и, приняв удобную позу, приготовилась слушать. Пётр Николаевич, сначала виновато улыбнулся, но при этом отрешённо покачивая головой из стороны в сторону как бы говоря своим видом: «Эх, не надо бы — да ладно!» — вновь занял прежнее своё место в кресле:
— Видит небо, я не хотел уже вам теперь этого рассказывать. И даже уже раскаиваюсь, что пообещал вам, но да ладно… Эту историю мне ещё позавчера рассказал один мой давний товарищ. Многое мы с ним прошли вместе. Росли, заканчивали в школе мы тогда пятый год… когда потом война. Потом ещё бы доучиваться после победы — но где там! Кушать было нечего… разруха… полная разруха… Может всё-таки не надо?.. — и он умоляюще посмотрел на Таню, но та — категорически запротестовала и он продолжил. Сначала у него получалось как-то немного нескладно. Как будто он с трудом находил слова, но постепенно как бы набирая обороты — всё быстрей и быстрей — всё легче находя нужные вовремя слова, повёл свою историю:
— Когда началась перестройка Антон Валентинович, на тот период времени как раз уже был директором крупного машиностроительного завода нашего города. Ну, вы наверняка догадываетесь которого именно — тем более он один у нас. Да-да! именно этого завода… Сейчас он уже и называется-то по-другому, и статус имеет другой, да и множество других все различных изменений произошло. Стоит ли сейчас на этом заострять своё внимание: этот завод теперь — акционерное общество закрытого типа. Не буду вдаваться в административные тонкости, а перейду непосредственно к конкретным событиям. Антон Валентинович теперь уже не столько директор этого завода — как владелец основного пакета акций, то есть соучредитель. (Как и вы!) Но вы сами, наверное, догадываетесь для чего я, это вам сейчас рассказываю…
Так вот, одним прекрасным днём — в кавычках конечно — к нему так сказать заявился один посетитель. Это так сначала показалось, что он пришёл как обыкновенный посетитель. Довольно респектабельный — спортивного внешнего вида молодой человек. Но тут присутствуют некоторые весьма странные обстоятельства: во-первых, почему-то одетый в спортивный костюм (как и вы, только что рассказывали). Нет, я прекрасно понимаю, как и мой товарищ, что это естественно в настоящий момент: модно, красиво… Но, в конце-то концов, всему должен быть предел. И если человек нашёл деньги на такой костюм, который совсем недешёвый — то наверняка у него дома должно быть и настоящее светское для подобных встреч одеяние — то есть костюм и ни в коем случае не спортивный.
Но да ладно — не то всё-таки главное! В чём посетители должны приходить по элементарному этикету на аудиенции. Главное то, что он (тот молодой человек) сразу сделал ему настоятельное предложение. Причём таким своеобразным тоном и образом что вроде как Антону Валентиновичу и не оставляют (кто и что?) даже никакого другого выхода как само собой немедленно согласиться и непременно принять это предложение.
Тут я добавлю, что они только-только как раз обсуждали такой вопрос на всеобщем собрании руководства. Вопрос об организации охраны: как личной, так и производственной. В связи с обнаруживающимися за последнее время проблемами. Всякими, пусть пока ещё хоть и новыми — не особо, в общем-то, распространёнными, но вполне возможными в скором будущем: открытыми захватами-перехватами так называемыми «рейдерскими» неурядицами… Но дело-то как говорится — до самого-то дела — так пока и не дошло. Теперь, ему тем молодым человеком были предложены кое-какие другие условия, условия сразу скажу — не совсем приемлемые, но так или иначе — услуги предложены, дело сделано.
Они опять срочно собрались по этому вопросу. Только теперь уже с более казалось бы конкретными и ускоряющими процесс решениями. Но сами знаете, как у нас порой решаются вопросы на производствах такого масштаба. Охрана-то, она в принципе-то уже была, но что это за охрана была. Вы представление само собой тоже разумеется, уже имеете. Почти пенсионеры: дяденьки да тётеньки — уже давным-давно — дедушки да бабушки…
Но суть опять не в этом. Дело в том, что руководящий персонал вообще не придал всему этому серьёзного значения. Ну, пришёл какой-то так сказать мальчик, ну показал грозящий пальчик, да и всё. Все забыли об этом. У всех — сами понимаете — свои проблемы. Кому сейчас легко? Потом вообще все ходили и даже подшучивать уже начинали над этим происшествием. Вот, мол, молодёжь, дескать, какая шустрая нынче выросла! Палец в рот не клади!.. Да и вообще, даже смеяться в открытую стали над этим… И что же тут такого? Спросите вы. Да! Действительно, некоторое время это походило даже на скверную шутку, но ни несколько дней назад, когда Антона Валентиновича вдруг совершенно неожиданно — средь бела дня! — похитили…
Первое время никто, собственно говоря, и не обратил особого внимания на такую вроде как безделицу… Мало ли чего? Заболел… Решил ли отдохнуть… В конце концов, мало ли какие там семейные вопросы могут возникнуть у такого человека как Антон Валентинович. Он перед нами, дескать, не отсчитывается, да и не обязан вовсе… Потом-то конечно объявился он.
Но мне Антошка лично кое-что рассказал: где был, что с ним делалось. А отвезли его прямо в лес. Причём перед этим так скрутили, что он и пикнуть не успел, как оказался с мешком на голове. Его и связывать-то не стали (типа совсем не боятся). А молчаливые крепкие парни посадили его в машину и повезли неизвестно куда. Он поначалу попытался по дороге даже начать какие-то там вроде права свои качать: так ему так врезали! всего один раз — в печень — от чего он чуть там же не загнулся и минут двадцать вообще ничего не мог проговорить. Дышать говорит, было, нечем, а не то чтобы там чего-то ещё: возмущаться, спрашивать. Серьёзные ребята надо сказать. Всё у них так отлажено: не одного лишнего слова — не одного лишнего действия — всё чётко и конкретно.
Антошка вообще поначалу думал: «мочить» везут — даже с жизнью уже по дороге простился. Ну вот! Говорит, как приехали — его выволокли как вещь какую-то. Мешок сняли с головы и повели лесом куда-то, а уже стемнело, поэтому фонариками подсвечивали. Ну, думаю, говорит — сейчас доведут до нужного места, где там ямка уже приготовленная ждёт его, сердечного, и всё — кранты. (А то ещё может и капать могилку-то себе заставят…)
А ребята какие-то странные молчаливые и сила в них чувствуется какая-то сказочная. Жалко, что убивать ведут, а то бы я даже возгордился бы ими. Такие вот думаю, ребята, да за Русь-то матушку всегда и стояли насмерть. Эх, жалко убивать-то ведут, а то бы и правда от восхищения бы не иначе как заплакал бы, да и только. (Хотя говорит у самого и вправду ужо слёзки закапали.) Куда ведут витязи «богатыри русские»? — и спросить-то боюсь.
Вдруг, вроде остановились. Слышу где-то, кто-то — благим матом орёт — впрямь раздирается! Снова меня повели и… привели прямо на полянку хорошую такую — земляничную. Коли б лето было, а то ж весна: трава вокруг жухлая и только мелкая молоденькая еле-еле пробивается. Да в полумраке не видать особо… Хворост всякий то там, то тут валяется… Дождик видно недавно тока прошёл… Свежо, а воздух-то такой чистый — дыши, не надышишься! — жить аж прямо жуть захотелось.
Потом вижу, человеческая голова на земле стоит и в глазах у неё какое-то вроде удивление. Поначалу, я подумал даже что мёртвая, потом вижу — ан, нет! — живая… Моргает… Отплёвывается там от чего-то. И вдруг как заорёт опять: «…Не дам ничего — не подпишу ничего… Сволочи! Кровопийцы!..» и другое тому подобное. И всё чаще матом… Видно, что человек сильно, очень сильно расстроен. Голова грязная… в крови вся (пытали видимо!). А позади него — человек стоит с косой в руках — уже на изготовке. Я говорит и заметил-то это не сразу… Говорит, я хотел крикнуть ему, да и им тоже всем, мол, стойте! Что вы дескать-то делаете? Вы же убьёте его! Но не успел: тут — раз тот, что с косой-то был прям — вжить! — и покатилась голова-то… У меня ноги-то подкосились… Я уж и не помню точно, говорит, что и орал-то им — что-то типа того: сволочи!.. Мрази!.. Хуже фашистов… А голова-то прямо к ногам его подкатилась и смотрит. Так почему-то удивлённо смотрит. Вроде как на него, но и куда-то вроде бы как-то мимо — куда-то в пустоту. Но всё-таки как будто к нему имеет претензию. И у него сначала хочет — спросить, как будто это он ему голову отрубил… И в тоже время вроде как жалостливо так! — мол, за что это меня убили-то? А он — заглядывает в лицо… а оно бледнеет… синеет в свете фонарей. И кровь уже изо рта вместо упрёков и звуков — тоненькой струйкой стекает… У него говорит, ноги отнялись, не чует их…
А в голове-то мысль так и суетится проклятая: сейчас же и моя очередь подойдёт… Всё — пожил своё… И хватит!.. Эх, жалко внуков… Да и сына с дочкой… Тяжело им без меня-то теперь будет… Сашка последний курс в институте-то не успел закончить, а кто теперь поможет-то ему — ему ж деньги нужны… Да и Настеньке той ещё сложней без меня-то будет с мужем-то алкоголиком. Как пацанят поднимать-то будет? Жена-то Марьюшка… Эх, прощай родимая!.. И мысли-то — так и вертятся — так и вертятся вокруг их родных… Родненьких моих!.. Да, многих в тот короткий момент вспомянул я… Как жил… Сколь добра сделал; сколько зла — всё моментом пролетело — вспомнилось! Сколько сделал; сколько бы ещё нужно было бы сделать… Эх, заборчик на даче не поправил… И понял я, нет, не время — не время ещё! — мне умирать теперь. Нет, не время! Всё сделаю, что попросят… Всё отдам… лишь бы внуков ещё поднять…