СВАДЬБА РОБИНА ГУДА
Церемония длилась недолго и была скомканной и неловкой. Священник старался не смотреть на живот невесты, но на его лице было ясно написано, что он обо всем этом думает. Однако вокруг полукругом стояли молчаливые, не склонные к шуткам стрелки, и, бросая на них быстрые опасливые взгляды, святой отец задал все положенные вопросы, на которые Марианна отвечала очень тихо, не поднимая глаз.
Едва прозвучали последние слова обряда и жених с невестой обменялись поцелуями, Робин подхватил молодую жену на руки и понес к выходу из церкви.
Вилл Статли сунул священнику горсть монет, и все мы вывалились следом за молодыми из затхлого полумрака в полыхающий над Шервудом многоцветный закат.
Всю дорогу от церкви до Оленьей Лощины Робин нес Марианну на руках. Не только потому, что ей трудно было бы идти в таком положении, но и потому, что обе ее ноги оказались перевязаны полосами холста. Только на левую ногу поверх повязки был надет истрепанный кожаный башмачок, сквозь повязку на правой проступала засохшая кровь.
От моего предложения посадить девушку на коня Робин наотрез отказался и даже не позволил никому помочь ему нести жену.
Мы медленно двигались к одному из самых глухих урочищ Шервуда, то по звериным тропам, то по бездорожью, где я с трудом проводил коня в поводу, и, наконец, после нескольких коротких остановок, очутились на поляне, на краю которой стоял шалаш, а в центре потрескивал костер.
За огнем присматривал какой-то незнакомый мне кряжистый темноволосый парень; при нашем появлении он молча встал, так же молча поклонился и принялся деловито сворачивать разложенный на траве чистый холст. Под холстом оказалось прикрытое от росы угощение — нарезанное мясо, хлеб, горшочки с душистым медом, корзинки со сладким печеньем, кувшины с молоком, яблоки, миски с вареными грибами...
— Джон, это Вольф, сын Дикона, — объяснил мне Локсли, опуская Марианну на развернутую Биллом Статли медвежью шкуру. — Вольф, это Джон Литтл.
Значит, сын Барсука наконец-то вернулся из Палестины! Я мог бы догадаться, откуда он явился, по одному темному загару, похожему на загар Ричарда Ли. Парень носил вытертую кожаную рубаху с остатками металлических блях, которая когда-то была бригандиной; у его пояса висел короткий меч.
Не успели мы с Вольфом как следует поприветствовать друг друга, как вся компания расселась у костра — и начался свадебный пир.
На этом пиршестве не подавали таких замысловатых блюд, какие украшали столы вице-графа или констебля ноттингемского замка, но я не променял бы его ни на какое другое. Дик Бентли все еще подозрительно на меня косился, зато остальные начисто выкинули из головы инцидент с западной тропой, и время как будто вернулось вспять, к безмятежному началу лета. Словно я никогда и не становился командиром наемников шерифа, а просто наведался в Ноттингем для одной из безрассудных разбойничьих эскапад — и в тот же вечер возвратился в Шервуд.
Вольные стрелки заставили меня рассказать еще раз о схватке с Гисборном и «яме Вегеция», а потом пошли наперебой похваляться своими подвигами, вести о которых я получал в основном от «другой стороны» — от ограбленных толстосумов, являвшихся с жалобами в Ноттингем.
Марианна ела мало и говорила еще меньше, но отвечала кивком и улыбкой на каждый тост, провозглашавшийся в честь молодых. И какая же улыбка была у этой малышки! Словно обрызганная росой ромашка распускала навстречу солнцу свои лепестки...
Так пропел Аллан-э-Дэйл в балладе, исполненной в честь невесты, и, хотя наш доморощенный менестрель, как обычно, взял половину неверных нот, его пение впервые показалось мне прекрасным. Я даже удержался от желания спросить, у кого он свистнул такие замечательные слова.
Брат Тук тоже был нынче в ударе, он так и сыпал мудростью древних вперемешку с застольными песенками вагантов, каким-то образом ухитряясь при этом не выходить за пределы благопристойности. А Вилл с Диком удерживались от полушутейных запальчивых ссор, которыми раньше часто развлекались во время трапез... Сам же Локсли не сводил глаз со своей кудрявой малютки, — Пресвятая Богородица, уж если этот брак не будет благословенным, значит, браков, заключенных на небесах, вообще не существует!
Мы начали пировать под закатным небом, а закончили — уже за полночь, при свете костра.
Когда сгустилась тьма, стало ясно, что Марианна очень устала. Робин несколько раз склонялся к жене и что-то тихо говорил ей на ухо, и, наконец, рука в руке, молодые встали, чтобы напоследок поклониться всей честной компании. Фриар Тук произнес напутственный невероятно замысловатый тост, Локсли подхватил Марианну на руки и под веселые крики понес в дальний конец поляны, к полускрытому в ветвях ракитника шалашу, их брачному чертогу.
Да, Марианне осталось носить ребенка от силы месяц, а то и меньше, поэтому первая брачная ночь Робина не могла быть такой же бурной, какой была моя, но, провожая пару глазами, я вдруг слегка позавидовал главарю разбойников. Что бы сказала Катарина, предложи я ей жить со мной в шалаше? В далеком... будущем и в моем прошлом, в двадцать первом веке, Ленка часто шутила на этот счет: «С милым рай и в шалаше — если милый атташе»...
Тряхнув головой, я вернулся в настоящее, на поляну, где ярко горел костер, смеялись вольные стрелки и Аллан тихо бренчал на арфе.
Я и сам не сознавал, как мне всего этого недоставало. Кажется, я уже целую вечность не дышал полной грудью и не говорил на нормальном английском языке, не следя за каждым своим словом: даже дома мне все время приходилось помнить о глазах и ушах слуг. Весь последний месяц я наслаждался бурным медовым месяцем с Катариной, настоящей кроватью с грудой подушек, роскошью жизни под крышей — но мало-помалу начинал забывать о роскоши просто быть самим собой.
Я отодвинулся от огня, растянулся на мягкой траве и, улыбаясь ужасающим Алановым диссонансам, незаметно соскользнул в сон...
...А проснулся от крепкого толчка в плечо, на который ответил мгновенным прямым ударом прежде, чем успел открыть глаза.
— Крепко спишь и неточно бьешь, — с ухмылкой заметил увернувшийся Робин. — Отвык держать ухо востро за городскими стенами, э?
— Что?.. — я прищурился на лучи, выбивающиеся из-за вершин дубов, на спящих вокруг погасшего костра стрелков, потер лицо ладонью — и окончательно проснулся. — Чччерт! Мне давно пора быть на пути в Ноттингем! Если тех пятерых хватятся, пока меня не будет...
— Не беспокойся, — Робин надавил мне на плечо, помешав вскочить, и сам уселся рядом, — Кеннет с Биллом еще ночью наведались к яру, так что норманов никогда не найдут. Все решат — они убрались восвояси, как другие лодыри, которые не захотели служить под началом свирепого Рейнольда Гринлифа, — вожак аутло широко улыбнулся. — Причетника, может, и станут искать, но кто будет долго беспокоиться о такой мелкой шушере? Тебе повезло, что он больше никому не сболтнул, какое дело привело его в Ноттингем.
— Чем больше ловцов — тем меньше награда. Надеюсь, стражники у ворот меня не разглядели. Зато священник в эдвинстоунской церкви...
— Священник будет молчать, как немой, — Робин сунул в рот травинку. — Хоть он почему-то верит, что угодит в рай, он вовсе не торопится покинуть земную юдоль. Ты бы лучше подумал вот о чем, Джон: появись в Ноттингеме ньюстэдский аббат или кто-нибудь другой, кто знает тебя в лицо, — ты понимаешь, чем это для тебя пахнет?
Я только пожал плечами. Самым скверным в моей нынешней жизни был вовсе не риск нарваться на знакомца, это-то как раз придавало существованию Рейнольда Гринлифа острый привкус вызова. И дурацкая песня о смерти Маленького Джона, которую я услышал позавчера краем уха в Хокнелле, только позабавила меня. Но совсем не забавными казались мне взгляды, преследующие командира наемников и его людей во всех деревнях, где мы появлялись. И еще менее забавным был глухой ропот, а порой и камни, летящие нам вслед. Три дня ужаса, когда наемниками командовал Гай Гисборн, почти забылись, на месте сожженных домов успели отстроиться новые, однако ненависть к норманам не забывалась так легко. На моем гербе красовался белый дракон, но для нормальных людей белый дракон — то же самое, что черный: хищник есть хищник, гад есть гад... И даже в самом драконьем логове мне приходилось пускать в ход когти и зубы, чтобы не дать подмять себя другим чешуйчатым гадам; пусть я неплохо с этим справлялся, такая грызня вовсе не доставляла мне радости.
Только я понятия не имел, как рассказать обо всем этом Локсли, поэтому предпочел сменить тему:
— Лучше скажи, что ты собираешься делать, Робин? Твоя жена не может рожать и растить ребенка в лесу. Почему бы вам не поселиться у ее семьи, — кстати, откуда она родом?
— Из Йоркшира. Из той же деревни, что и я, — Робин выплюнул стебелек, лег на спину и уставился в небо. — Семья выгнала ее, потому что не желала, чтобы в их доме появилось на свет исчадие ада. Марианна пешком добралась от Локсли до Шервуда, теперь ее семья и ее дом здесь.
— Исчадие... — я на миг забыл, что нахожусь в двенадцатом веке.
— Да, — ровным голосом подтвердил Локсли. — Исчадие ада, отродье объявленного вне закона отцеубийцы... — рывком сев, он вдруг схватил меня за плечо: — Джон! Пойди в ноттингемскую церковь Святой Марии, заплати отцу Бертрану за молитвы! Он слишком хорошо меня знает, но я дам вдвое, вчетверо больше, чем мы вытрясли из кошелька святого отца прошлым летом! Его церковь — самая большая в округе, так пусть он хорошенько помолится за Марианну и за ребенка. Мы согрешили, но Дева Мария всегда была моей защитницей, может, она не отступится от нас и теперь...
Я смотрел на Робина Локсли, едва узнавая прежнего бесшабашного главаря аутло. Наверное, любовь может не только толкнуть человека на безрассудства, но и внушить ему невиданные прежде опасения — не за себя, а за того, кого он любит.
— Конечно, я все сделаю, Робин. Но послушай, любовь не может быть грехом!
— Незаконная любовь — грех, — с глубоким убеждением отозвался Локсли.
— Незаконная? — я невольно фыркнул. — И это говорит тот, кто живет вне закона?
Робин Гуд кинул на меня быстрый взгляд, и мне расхотелось смеяться.
— Моя жизнь немногого стоит, Джон. Мне и раньше приходилось нарушать шестую заповедь. Но Марианна...
Локсли не договорил, однако я понял его и без слов. Некоторое время мы молчали, потом вдруг меня осенила удачная мысль.
— Послушай, а почему бы вам с женой не поселиться в Аннеслее? Замок все равно пустует, там осталась только пара слуг. Вообще-то это старая развалина, но сейчас, когда Марианна вот-вот должна родить, лучше уж самый старый замок, чем самый новый шалаш.
На губах Робина стала медленно появляться хорошо знакомая мне улыбочка.
— Что? — не понял я.
— Да, видать, не зря я отправил тебя тогда в Йорк!
— Между прочим, ты так и не объяснил, зачем ты это сделал.
— Он еще спрашивает! — Локсли растянул рот чуть ли не до ушей. — Да стоило мне увидеть, как вы с Катариной поглядываете друг на друга, я сразу понял — вас нужно только подтолкнуть к алтарю. А уж когда ты станешь зятем Ричарда Ли, ты обязательно предложишь мне пожить в Аннеслее, и тогда я вволю пошарю по тамошним сундукам... Неужто я мог упустить случай поживиться фамильными драгоценностями потомка Вильгельма Завоевателя?
— Боюсь, ты разжился бы в Аннеслее только парой полудохлых от голода мышей, — засмеялся я. — Значит, принимаешь мое приглашение?
— Нет, — Локсли снова стал серьезным. — Даже в почти пустом замке слишком много посторонних глаз и ушей. Мы с Марианной устроимся в «сторожке» брата Тука, там у нас будет очаг и крыша над головой.
— Я не уверен, что в Фаунтен Доле вам будет безопаснее, чем...
— Сэр рыцарь!
То ли я и вправду отвык от лесной чуткости, то ли чересчур увлекся разговором, только внезапный голос за спиной застал меня врасплох. Взлетев на ноги, я схватился за меч — и выругался, увидев рядом Дикона и его сына.
— Мало мне шуточек Бентли, так еще ты задумал поупражняться в остроумии? — я бросил меч обратно в ножны. — Ну, давай, назови меня доблестным рыцарем Гринлифом и попроси разрешения облобызать мою правую шпору!
Дикон нерешительно затоптался на месте, подтолкнул своего отпрыска вперед... А тот вдруг опустился на одно колено, словно отнесся к моим словам совершенно серьезно.
— Сэр рыцарь, замолвите за меня словечко перед шерифом... Чтобы меня взяли в ваш отряд или хотя бы в стражники. Очень прошу, сэр Гринлиф...
— Похоже, вы оба спятили, — я перевел взгляд с загорелого хмурого парня на смущенного Барсука, с Барсука — на Локсли. — Дикон, ты ведь всегда мечтал выкупить вашу землю в Эдвинстоуне, когда твой сын вернется домой!
— Да... Ваша правда, сэр ры... Джон. Но Вольф...
Продолжая стоять на одном колене, парень еще ниже наклонил голову.
— Я не хочу пахать землю. Я хочу зарабатывать на жизнь мечом. Если вы замолвите за меня словечко перед шерифом, сэр рыцарь, я буду вечно вам благодарен.
В знатных домах Ноттингема мне не раз приходилось слышать разговоры о том, что каждый побывавший в крестовых походах саксонский мужик возвращается из Палестины, почитая себя чуть ли не Ричардом Кер де Лион. Дескать, крестьяне, подержав оружие в руках, начинают мнить себя воинами и не желают больше пачкаться в навозе. Похоже, эти разговоры не были лишены некоторых оснований.
— Встань, — недовольно проворчал я (сын Дикона проворно поднялся на ноги). — Вольф, я бы выполнил твою просьбу, но среди стражников есть уроженцы Эдвинстоуна, которые наверняка узнают тебя в лицо. Вряд ли вице-граф согласится взять в стражники сына шервудского аутло...
— Но ведь согласился же шериф сделать шервудского аутло командиром своих наемников? — очень серьезно заметил Локсли. — Все знают, как Вильям Певерил ценит и любит сэра Гринлифа! Шутка ли — вернуть вице-графу любимого коня, да в придачу уложить самого сильного из разбойников, знаменитого Маленького Джона! Неужели после таких подвигов шериф не уважит просьбу доблестного командира?
Увернувшись от моего замаха, йоркширец сам ткнул меня кулаком в плечо, и даже молчаливый Вольф не сдержал улыбки.
У костра Аллан-э-Дэйл провел рукой по струнам арфы, повернулся на другой бок и снова заснул. Тук поднес к губам пустую кружку, почмокал, но продолжал храпеть.
Я вдруг понял, как мне не хочется отсюда уходить...
Но Дикон уже подвел мне коня, а Робин Локсли хлопнул меня по спине:
— Удачи, Джон. Будь осторожен.
— Тебе тоже удачи. И много счастливых лет с Марианной!
Поморщившись от боли в ноге, я сел в седло и в последний раз оглядел поляну, где в шалаше спала молодая жена Робина Гуда, а вокруг прогоревшего костра в вольных позах дрыхли вольные стрелки... Махнув на прощание рукой, я развернул коня и медленно двинулся прочь в сопровождении Вольфа, вышагивающего возле моего стремени.