Все мое детство – череда отъездов. Русские уезжали в Россию, немцы – в Германию, поляки – в Польшу. Тихо собирали вещи и незаметно уезжали в Израиль те, в ком была хоть капля еврейской крови.

В девяностые все вообще были охвачены лихорадкой отъездов: надо куда-то ехать, что-то делать, что-то решать.

Немцы начали уезжать в конце восьмидесятых. Говорить об этом вслух сначала стеснялись и готовили документы втихую. Позже, когда приближающийся отъезд стал поводом для гордости, рассказывали, что «ждут вызова». Это означало, что документы о предоставлении германского гражданства отправлены куда следует и семья ожидает формального разрешения на переезд. Уезжали целыми семьями, поэтому ждать вызова в иных случаях приходилось годами. Люди женились, рожали детей, разводились и умирали, и документы отправлялись заново.

От друзей из Германии приходили нарядные, с нездешними яркими марками, посылки со сладостями – карамельными «Тофифи», «рафаэлками» и клубничными тянучками. Перед Пасхой присылали наклейки с зайчиками и краску для яиц, которая, в отличие от ядреной нашей, не подкрашивала белок.

К середине девяностых «великий исход» лишил Северный Казахстан чуть ли не половины населения. Экономика от этого пришла в упадок – электричество включали все реже, о газе мы давно забыли.

По Первому каналу как-то показали сюжет из Кокчетава: одетые в лохмотья зомбиподобные люди готовят пищу на костре в унылом зимнем дворе хрущевки. По легенде, после него германский канцлер Гельмут Коль издал несколько указов, упрощающих переезд немцев из Казахстана, и еще сотни тысяч покинули наш и без того опустевший край.

Но и приезжали тоже. Приезжали казахи из России: из Астрахани, Оренбурга. Из дальних аулов Центрального Казахстана приезжали люди с сильно азиатскими лицами. Они говорили с акцентом и были не похожи на наших светлокожих обрусевших казахов.

Немного повзрослев, я поняла, что Маша была хохлушкой. На лето она уезжала к родственникам на Украину, а осенью веселила нас рассказами на украинском. Семья Лены была условно татарской: они обладали звучной тюркской фамилией и не ели свинины. Этими двумя пунктами их «татарскость» исчерпывалась.

Мы отмечали католическое и свое Рождество, Наурыз, Пасху и общий Новый год.

Неожиданной каплей в нашем многонациональном котле стало появление ингушей. Ингуши и чеченцы, тоже обрусевшие и совершенно незаметные, достались Кокчетаву в наследство от Великой Отечественной. В первую чеченскую у нас появились другие. Они приезжали семьями и занимались в основном торговлей, тоже семейной. Такие кланы выкупили множество магазинов в городе, вызвав недовольство местных.

В городе появились дерзкие молодые люди, превышавшие скорость на иномарках. Они высовывались по пояс из окна и предлагали красавицам покататься на машине. Одним из таких парней был старший брат Хавы.

Хаву приняли в класс посреди года. Ее семья поселилась в соседнем доме. Утром мы ходили вместе в школу.

Хава была тонкой, красивой девочкой. Носила только черные юбки и платья и всегда держала спину прямо. Волосы по плечи аккуратно закладывала за уши. Тринадцати ей еще не исполнилось, поэтому платка можно не носить – отвечала она на наши любопытные взгляды. На белоснежной щеке – ниточка-шрам.

– Подралась с братом в детстве, – поясняла она.

Мы подстраивались под ее неторопливый шаг, даже если опаздывали.

– Мужчины ушли в горы, папа тоже. Мы ждали два месяца. Потом он вернулся и сказал, что завтра уезжаем. Но мама не хотела уезжать без вещей, осталась, чтобы собрать контейнер. Было жалко мебель, ну и другие штуки.

Мама Хавы была филологом. Хава говорила на безупречном русском, без капли акцента. Рядом с ней мы выпрямляли спины и изо всех сил старались не говорить «хавать» – это слово недавно обогатило наш лексикон.

– Бездельник, – приподнимая верхнюю губу, говорила она о брате. – Дома, в Чечне, из института выгнали. На работе больше трех месяцев не держится.

Адам каждый день забирал ее из школы. Мы немного завидовали – никого больше не ждал на крыльце хмурый черноволосый красавец. Хоть бы и брат. Он увозил ее домой. За полгода мы ни разу не были у них в гостях, но я живо описывала подругам их квартиру, которую представляла себе чем-то вроде пещеры с сокровищами, устланной коврами, в пестрой глубине которой томится несвободой печальная Хава.

Училась Хава средне. От физры ее освободили по какому-то медицинскому предлогу, но мы понимали, что это из-за невозможности носить спортивное трико. По правилам, освобожденные должны были присутствовать на занятии. Обычно мы читали или делали домашнее задание, ну или ядовито комментировали игру, сидя на скамейке в спортзале, пока случайно не получали мячом по башке. Хава же садилась в угол зала и, подперев голову рукой, смотрела в окно. Все время от времени бросали взгляд на замершую изящную фигурку в черном.

Видимо, в один из таких уроков она поразила сердце Абзала. Абзал был гением математики и объектом постоянных насмешек. Началось это так.

Он пришел к нам в пятом классе. Заполняя журнал первого сентября, Галина Ивановна, склонившись низко, разбирала новое имя:

– Аб-зал О-рик-ба-ев кто?

– Я, – честно ответил Абзал.

– Странно, я думала, что Абзал – это женское имя, – пробормотала классная, не зная, что дала нам повод потешаться над ним вплоть до окончания школы.

Новенький был слишком умным, чтобы стать изгоем. Мы посмеивались над его неуклюжестью и над тем, что он краснел по любому поводу.

На уроках Абзал не отрывал взгляда от тонкого профиля Хавы и сдержанно вздыхал. От любви – решила наша троица. На следующее же утро мы рассказали об этом Хаве.

– Родители не разрешат, – вроде бы безразлично говорила Хава.

– Почему? Вы оба мусульмане, – наивно спрашивали мы.

Хава вздыхала в ответ, и по этому вздоху мы все понимали: про невозможность быть вместе, и про вражду кланов, и про старшего брата, который ревниво следит за младшей сестрой.

Маша прочитала «Ромео и Джульетту» и по дороге в школу эмоционально пересказала содержание своими словами:

– У них любовь… а они не могут… отравились…

Хава делала равнодушное лицо, но глаза ее блестели.

«А если они обвенчаются по-своему, по-мусульмански, то родители ничего сделать уже не смогут», – фантазировала я в записочках на уроках.

Мы составили Абзалу группу поддержки. Абзал стеснялся нашего внимания, но мы крепко в него вцепились. Он передавал открытки, шоколадки и один раз – плюшевого мишку. Хава, получая подарки, вздыхала. Любит – переглядывались мы.

Внезапно пришла беда. На нашу Хаву обратил внимание мальчишка из параллельного класса – Серёга Алексеенко. В отличие от рефлексирующего Абзала, Серёга пер напролом. Нагло приставал к Хаве в коридорах школы. Больше приставать было, в общем-то, негде. Абзал краснел, встречая Серёгу. Тот с вызовом смотрел на Абзала.

Силу в нашей школе не ценили. Противникам оставалось давить друг друга интеллектом.

Команда Серёги выиграла внутришкольный турнир «Что? Где? Когда?». Абзал выиграл городскую олимпиаду по математике. Серёга вышел в финал республиканской олимпиады по биологии. Абзал взял республику и привез Хаве орхидею в коробочке. Он определенно побеждал. Серёга притих.

Хава по-прежнему делала безучастный вид, но мы-то понимали, что ей все это нравится.

Совершенно необходимо было устроить свидание двум изголодавшимся сердцам. Но на нашем пути стоял Адам. Все время, кроме школы, Хава проводила дома. Развернуться было негде. Троица разработала хитрый план.

– Давайте так, как будто надо готовиться к контрольной по математике и мы собираемся у меня?

– Ее родители ни за что не догадаются, ха-ха.

– Придумай что-нибудь поумнее, давай.

– Как будто надо готовить стенгазету… и мы собираемся…

– У тебя? Совсем другое дело!

– Стенгазета надежнее. Возьмем на себя следующий выпуск. Все, решено.

– А если брат с ней притащится?

– Будет с нами рисовать стенгазету. Если не притащится – отправим их вдвоем на свидание.

– С братом?

– С Абзалом!

– А-а-а. Да ты просто гений.

Сочиненное таким образом свидание должно было состояться в среду после уроков. Но в назначенное время Хава не пришла. Абзал помог нарисовать стенгазету, выпил чаю и отправился восвояси.

Утром мы не дождались Хаву на углу моего дома и пошли в школу без нее.

На второй день мы забеспокоились. Дома у Хавы телефона не было. Заходить к ней мы побаивались из-за брата.

Галина Ивановна смотрела на нас с удивлением.

– Мне казалось, вы с ней дружили. Они вчера уехали. М-м-м… не помню город. Ее мама срочно забрала документы. Что случилось – я точно не поняла.

Глядя на наши огорченные лица, добавила:

– Не расстраивайтесь, она вам, наверное, напишет.

Мы молчали, потрясенные новостью. Нужно было сказать об этом Абзалу. Маша и Лена отвели эту роль мне. Я собиралась с духом два урока. Но не успела.

Мы шли на химию и встретились в узком коридоре с ашками. Абзал по неуклюжести зацепил рюкзаком Серёгу. Серёга мгновенно отреагировал толчком в грудь. Абзал покраснел и ответил звонким ударом в лицо. Мы восхищенно смотрели на катающихся по полу первобытных мужчин. Их растащили. Абзал утирал лицо, я подала ему рюкзак.

– Калбит ты чертов, – отчетливо сказал Серёга.

Болельщики замерли. Серёга шагнул на опасную территорию, из всех слов выбрав самое оскорбительное. Прощать такое было запрещено.

Спустя минуту подруги оттащили меня подальше от толпы, в которой в смертельной схватке смешалось человек двадцать. Зазвенело окно во двор, выбитое чьим-то запущенным, как праща, рюкзаком.

В холл выбежали учителя. Толпа испуганно рассосалась.

На уроке я вышла за мелом и услышала разговор учителей пролетом ниже. Завуч по воспитательной работе и учительница казахского взволнованно решали, что надо делать:

– Директор вернется только в понедельник.

– Соберем линейку или поговорим с каждым классом?

– Что ты им скажешь, чтобы не обзывали друг друга калбитами?

Линейку все-таки собрали. Была завуч по воспитательной, Татьяна Петровна, и несколько старых учителей. Они заметно волновались.

– Дети, мы собрали линейку для того, чтобы поговорить о сегодняшнем происшествии. Вы знаете, что Казахстан – многонациональная страна. Мы веками жили в дружбе и согласии. Наша страна – наш общий дом. И мы не имеем, да, не имеем права оскорблять друг друга по национальному признаку. – Завуч повернулась за поддержкой к Салтанат Кожиакпаровне, та еле заметно кивнула. – Ну и что, что кто-то сказал что-то, обозвал казахом, или украинцем, или ингушом. Все мы люди, все мы человеки… Мы многонациональны… хотя это уже было… и любим всех… – Она покашляла в платок.

Я смотрела на Татьяну Петровну поверх опущенных голов и видела, что она никогда не сможет выразить свои мысли и что лицо ее сдулось, как воздушный шар.

– За недопустимое поведение Абзал Орикбаев и Сергей Алексеенко исключаются из гимназии. – Слушатели громко охнули. – Да, с сегодняшнего дня. Зайдите ко мне за документами. И вообще. Чтобы больше такого не было! – Снова появился платочек. – Вы всё поняли?

Мы опустили глаза в пол и молчали.

– Идите в классы.

Через несколько дней Абзал и Серёжа, пошатавшись по кабинетам завуча, директора и завотделом образования, вернулись в школу. Разумеется, никто не собирался всерьез исключать двух олимпиадников.

* * *

Пару месяцев спустя я получила от нее письмо с куцым «Россия» в качестве обратного адреса. Она кратко сообщала: у нее все хорошо, она ходит в школу, а семье пришлось уехать из-за проблем с братом. К тому времени до нас уже дошли слухи, что Адам что-то натворил. Что именно – родители тщательно скрывали.

В конверте было накрепко запечатанное вложение. Она просила передать его Абзалу и никому больше не рассказывать о письме. Так как обратного адреса не было, я мысленно пообещала ей выполнить обе просьбы. Обещание никому не рассказывать я нарушила двадцать лет спустя.

О Хаве мы больше ничего не слышали.

– Все-таки скажи мне, что из этого правда?

– Ты поверил?

– Поверил.

– Значит, все правда.

– Но все-таки неправдоподобно.

– Ты уж определись.

– Вот Хава – она была?

– Была.

По моему тону Кирилл понял, что в ответе скрывается подвох.

– Именно такая, какая у тебя в рассказе?

– Не совсем. Но мы в самом деле ходили вместе в школу.

– И Адам тоже был?

– Это художественная литература. Мне была важнее точность описания фона, чем отдельных персонажей. Беру форму и наполняю ее новым содержанием. Вот ты, человек Кирилл, например. Я могу взять и поместить тебя в рукопись и сделать рыжим и в очках, которые ты ежеминутно поправляешь. И отца твоего сделать проходимцем, а не доктором наук.

– Оставь меня так, как есть, пожалуйста.

– Герой просил оставить его так, как есть.

– Но ведь ты, родители – вы есть на самом деле. И я видел, как ты вчера говорила по фейстайму с Машей.

– Но мы не те же самые, что в рассказах. Как персонажи на самом деле мы не существуем. – Я помолчала, раздумывая, не сказала ли слишком много. – Да и тебя, может, тоже нет.