6.1. Другой капитализм

В пятилетнюю годовщину финансово-экономического кризиса появилось множество научных, аналитических и экспертных публикаций, посвященных его причинам и следствиям, сегодняшнему состоянию мировой экономики. Одной из самых заметных стала статья Нобелевского лауреата Джозефа Стиглица «Пять лет между небом и землей». Еще в своей книге 2010 года «Крутое пике и новый экономический порядок» Д. Сти-глиц сделал вывод, что «кризис выявил фундаментальные недостатки в капиталистической системе или, по крайней мере, в той ее своеобразной разновидности капитализма, которая сложилась в Соединенных Штатах Америки». Преодоление кризиса Нобелевский лауреат связывает с новой «альтернативной моделью капитализма», которая базируется на «балансе ролей рынка и ролей правительства, достижимого во многом благодаря деятельности нерыночных и неправительственных институтов».

В статье Стиглиц подводит некоторые итоги. Он отмечает, что за эти годы «проблемы так и остались неразрешенными, а отчасти еще и усугубились». Резюмируя пятилетние усилия по преодолению кризиса, он отмечает, что «финансовая система, может, и стабильнее, чем была пять лет назад, но это низкая планка — в те времена она балансировала на краю пропасти. Представителям правительства и финансового сектора, которые поздравляют себя с тем, что банки вновь стали прибыльными, а в регуляторной системе произошли небольшие, хотя и достигнутые с большим трудом изменения к лучшему, следует сосредоточиться на том, что еще не сделано. Стакан в лучшем случае полон на четверть; для большинства же людей он на три четверти пуст».

Фактически Д. Стиглиц говорит о том, что необходим капитализм с большим государственным регулированием, меньшей ролью финансового сектора и большим упором на социальные вопросы и интересы среднего класса. Эти мысли он развивает в недавно вышедшей книге «The Price of Inequality: How Today's Divided Society Endangers Our Future Paperback». Однако представляется, что дела обстоят на порядок серьезнее. На наших глазах происходит своего рода трансформация несущих конструкций глобальной и национальных экономик. Причем эта трансформация по своей неумолимой логике, отнюдь не ведет в сторону усиления социального характера государства и уменьшению неравенства. Этой же теме посвящен едва ли не главный политэкономический бестселлер 2014 года, который наперебой цитируют Дж. Йеллен, Ф. Оланд, Б. Обама и др., - «Capital in the Twenty-First Century» Т. Пикетти.

Чтобы разобраться с происходящими процессами, необходимо присмотреться к сложившейся парадоксальной ситуации.

Достоверно известно, что более ста экономистов, аналитиков, инвестиционных экспертов, специалистов вычислительных наук, принадлежащих к зачастую противоположным школам, придерживающихся разных идеологических убеждений, достаточно точно предсказали сроки и масштабы кризиса. Это говорит о том, что само по себе предсказание кризиса не может выступать фактором подтверждения правоты той или иной теории или подхода.

Гораздо более интересно нечто другое. Практически никто в течение пяти лет не смог спрогнозировать текущую и краткосрочную динамику. Как правило, преобладали либо апокалиптические оценки, предрекающие крушение мировой экономики в ближайший год или даже месяцы, либо расчеты, ориентированные на начало периода процветания и благоденствия. Как мы знаем, не произошло ни того, ни другого.

Традиции экономических школ и экспертные оценки, базирующиеся на фактах докризисного мира, оказались неэффективными в посткризисной действительности. Можно говорить о том, что кризис начал формировать новую реальность. Соответственно, первостепенной задачей становится выработка понимания ее главных черт и движущих драйверов. Нужно понять, что в новой реальности сохранилось от докризисного мира, а в чем состоит новизна, сбивающая с толку экспертов и прогнозистов.

Начнем с фундаментальных черт докризисного мира, которые определяют и новую реальность. Первая, и главная черта — это тотальная финансиализация экономики. Ее масштабы таковы, что позволили гениальному русскому мыслителю А. Зиновьеву в своей книге «Запад. Феномен западнизма», написанной в 90-е годы прошлого века, назвать поздний капитализм финансизмом. Кризис в этом плане ничего не изменил, а более того, ситуацию усугубил. Едва ли не самая наглядная характеристика финансиализации экономики — это то, что на один доллар торговых операций с товарами и услугами, приходится десять долларов операций с финансовыми активами всех видов. Не менее красноречивы данные международной исследовательской организации FSB. Если в 2002 г. активы 28 крупнейших банков составляли 48 % мирового ВВП, в предкризисном 2007 г. — около 60 %, то сейчас подбираются вплотную к 66 %. Сегодняшний мир это, в первую очередь, мир секьюритизации и торговли финансовыми активами, и во вторую, подчиненную — производства реальных товаров и услуг.

Вторая ключевая черта — это усиление неравновесности экономических систем — от глобальной экономики до отдельных корпораций. В главной составляющей глобальной экономики — сфере капитальных товаров и финансовых активов — невидимая рука рынка не действует. Эти рынки исходно неравновесны. Эта неравновесность сыграла роль катализатора кризиса, разразившегося в 2008 г. Продолжает она усиливаться и в новой реальности. В посткризисный период цены на акции, включенные в основной фондовый индекс S&P 500, растут почти в 10 раз быстрее, чем экономика. Значительная часть финансовых аналитиков полагает, что надувается новый, на этот раз фондовый пузырь, который неизбежно в свое время лопнет.

Третьей ключевой чертой, перешедшей из докризисного мира в новую реальность, стал пирамидальный характер финансовой системы позднего капитализма. Он не только сохранился, но и усилился. По своему экономическому смыслу и математическому выражению нынешняя глобальная финансовая система мало чем отличается от схем Понци и Мавроди. Все хорошо знакомы с ситуацией с государственными долгами, которые во многих странах мира долгое время растут по экспоненте. Прежде всего, это относится к США, Японии и Великобритании.

Гораздо менее известен тот факт, что основа основ современной западной экономики, а именно, банковская система, также построена как пирамида. Базисным институтом рыночной капиталистической экономики является банковская система, покоящаяся на депозитах. Пирамидальный характер этой системы подтверждается следующим фактом. На сегодняшний день в Соединенных Штатах Америки каждому обладателю депозита гарантированы вклады на 250 тыс. долларов. Но это бумажная гарантия. Соотношение фонда страхования депозитов к общей сумме страхуемых депозитов до кризиса составляло чуть более 1 %, а сейчас всего 0,4 %, по данным А. Турбанова, генерального директора ГК «Агентства страхования вкладов», почерпнутым из официальных американских источников. Такое соотношение характеризует только пирамидальные схемы.

В качестве четвертой определяющей черты глобальной экономики остается долговременное падение многофакторной эффективности производства. Это падение нагляднее всего выражается в длящемся вот уже 50 лет падении темпов роста ВВП в развитых богатых странах. Если в 60-е годы прошлого века ВВП рос ежегодно на 5,5 %, в 70-х — 3,8 %, в 80-х — 3,2 %, в 90-х — 2,8 %, в начале этого века, до экономического кризиса — 2,1 %, то в 20092012 гг. — всего 0,4 %.

С долговременным снижением многофакторной производительности транснациональные корпорации пытаются бороться путем сохранения системы международного разделения труда, сложившейся в 90-е и нулевые годы. Эта система базируется на том, что основные центры прибыли и создания добавленной стоимости, осуществление НИОКР транснациональные корпорации оставляют на территории собственных стран, а трудоемкие, малоприбыльные операции переносят в так называемые новые, развивающиеся страны. Тем самым поддерживается и закрепляется экономическое неравенство и технологическое превосходство. Это хорошо видно на примере Китая. Вот уже долгое время подавляющая часть экспертов, а также средств массовой информации прочат этой стране замечательное экономическое и технологическое будущее. Между тем, как до, так и после кризиса, более 75 % экспорта из Китая осуществляется транснациональными компаниями, их филиалами или дочерними и совместными предприятиями. К чему это ведет?

Посмотрим на примере производства iPhon. В продажной цене iPhon 64 % составляли доходы Apple, 36 % — китайского сборщика. Статистически эти 36 % в долларовом виде включаются в показатели экспорта Китая. Но с точки зрения собственности и распределения цены дела обстоят не так. На долю добавленной стоимости, созданной в самом Китае, приходится лишь 1,3 %. Остальная часть идет поставщикам комплектующих изделий, которые в подавляющем большинстве расположены вне страны. Сходная, хотя возможно и чуть лучшая картина характерна и для другой технологической экспортной продукции Китая и других новых индустриальных стран.

В ходе кризиса не только не уменьшилось, но и упрочилось господство финансовой элиты в мировой глобальной экономике. Это пятая ключевая черта, характеризующая как докризисный мир, так и новую реальность. Суть дела наиболее полно раскрывает работа исследователей Федерального института технологий в Цюрихе. Они изучили данные по 37 млн. наиболее крупным предприятиям и компаниям мира. При этом, следует иметь в виду, что восемь тысяч крупнейших корпораций производят по данным McKinsey около 90 % мирового ВВП. Выяснилось, что 40 % всех компаний контролирует 147 корпораций. Причем, указанные 147 корпораций, в конечном счете, находятся под контролем 40 крупнейших структур, из которых 29 относятся к финансовому сектору, и представляют собой либо банки, либо инвестиционные и другие фонды. Т. е. одна миллионная доля компаний контролирует всю глобальную экономику. Причем, есть все основания полагать, что контроль за ключевыми финансовыми институтами осуществляется хотя и большим, но ограниченным кругом групп, семей и кланов.

Внимательный анализ отмеченных выше черт послекризисного мира, показывает, что кризис не только не решил и даже не сгладил, а, наоборот, обострил противоречия, свойственные докризисной глобальной экономике.

Особый интерес представляет выделение новых черт, проявившихся уже в посткризисный период, и по сути выступающих главными драйверами складывающейся на наших глазах реальности.

Во-первых, сегодня для США, Японии и Западной Европы как о свершившемся факте можно говорить о наличии как минимум трех экономических укладов и методов их регулирования. Прежде всего, это клановый, дружеский, бандитский или блатной капитализм. Этот уклад базируется на прямых и обратных связях по конвертации власти и собственности через финансовые ресурсы. По сути, на формировании нового явления для капитализма — появлении новой субстанции — «власть собственности», пользуясь термином А. Фурсова. Т. е. власть превращается в финансы, а затем в собственность и наоборот. Лучшим подтверждением этого является деятельность ФРС. Согласно частичному аудиту, в период кризиса ФРС передала в обмен на токсичные активы, либо предоставила фактически на беспроцентной основе более 16,3 трлн. долларов крупнейшим американским и международным банкам. Об этом можно прочитать на с. 131 материалов аудита ФРС, опубликованных на сайте сенатора Б. Сандерса. Из них более 3 трлн. долларов, как признала ФРС в результате расследования агентства Bloomberg, составили долгосрочные беспроцентные кредиты, т. е. фактически даровые деньги. Следует отметить, что этот процесс продолжается без перерыва вот уже пятый год в виде так называемых мер по количественному смягчению, или QE. Совокупные его размеры значительно превышают на сегодняшний день 3 трлн. долларов. Причем 10 % от этой суммы составляют прямые спекулятивные доходы первичных банков-дилеров, т. е. тех крупнейших финансовых институтов, которые контролируют американскую и глобальную экономику.

Второй уклад можно охарактеризовать как государственно-монополистический, программно-сетевой уклад. В его рамках действуют крупнейшие ТНК, особенно из военно-промышленного, биотехнологического, информационного и иных технологических кластеров. В рамках этого уклада опять-таки практически не действуют рыночные методы регулирования. Перераспределение средств осуществляется через государственный бюджет, в виде госзаказов, подрядов и контрактных программ. Несомненными лидерами в этом укладе являются США, Германия и Франция. В э тих странах через государственный бюджет перераспределяется от 55 % — во Франции до 41 % ВВП — в США. Причем размеры финансирования государственных программ, выполняемых частными подрядчиками, главным образом в высокотехнологической сфере выросли за посткризисный период в США, Западной Европе и Японии. Например, в США они составляют в настоящее время более 200 млрд. долларов в год.

Таким образом, собственно рыночные отношения и соответственно традиционные методы формирования капитала продолжают действовать в основном для среднего и малого бизнеса в средне- и низкотехнологичных отраслях, производящих в основном товары и услуги для населения, а также в сырьевом секторе.

Свободного рынка частных производителей и традиционного капитала, о которых грезят либералы, на Западе больше не существует. В посткризисную эпоху там складывается совершенно иной, сложный строй, в котором представлены уклады с разными методами регулирования и развития, которые находятся между собой в состоянии симбиоза и конфликта одновременно. Правительства и центральные банки пытаются «в ручном режиме» отрегулировать взаимодействия между этими противоречивыми укладами.

Во-вторых, драйвером новой реальности является финансово-кредитная политика, осуществляемая центральными банками и, прежде всего, ФРС, как главным эмиссионным и финансовым институтом мира.

Главная ошибка подавляющего большинства прогнозистов и состояла в том, что анализируя политику центральных банков, проводящих последние несколько лет согласованную эмиссию, они, мысля в рамках докризисного периода, уверенно предсказывали гиперинфляцию, либо катастрофу доллара. Однако, ни первого, ни второго пока не произошло.

Сложилась парадоксальная ситуация. Только ФРС в рамках QE 1,2,3 провела на сегодняшний день эмиссию более 3 трлн. долларов. При этом, инфляция не превышает 1 %. Сходная картина складывается в Европе и в Японии, где центральные банки также проводят масштабные эмиссии при отсутствии инфляции.

Как это могло произойти? В новой реальности финансово-денежная политика носит не рыночный, а программный характер и строится на основе не законов свободного рынка, а соглашений между эмиссионными центрами, правительствами, крупнейшими банками и корпорациями.

Анализ статистических данных за 2008–2013 гг. показывает, что основная сумма средств, влитых в экономику, пошла на финансовые рынки и на финансирование государственных расходов, а значит, в немалой степени на осуществление программ, ориентированных на высокотехнологичные сектора экономики. Причем, распределение средств между финансовыми рынками перестало носить свободный рыночный характер. Имеется достаточно много фактологических подтверждений того, что последние пять лет центральные банки фактически согласуют с первичными дилерами, т. е. крупнейшими банками и финансовыми институтами, направления расходования выделяемых в процессе эмиссии средств.

Главным направлением являются рынки ценных бумаг. Среди этих рынков первенство принадлежит рынкам государственных ценных бумаг, в первую очередь, США, а также фондовому рынку, где без сомнений и вполне регулируемо надувается новый пузырь. Именно с тем, что деньги направляются, прежде всего, на рынок финансовых активов в виде акций и связаны рекордные показатели индексов DJ, Nasdaq и проч. Т. е. фактически инфляция доллара, евро и иены происходит весьма заметными темпами, но происходит она в отношении активов, т. е. цены акций, облигаций и т. п. Это парадоксальным образом ведет к увеличению богатства обладателей этих активов. Дело в том, что в новой реальности произошло полное размежевание рынков реальных товаров и услуг и рынков финансовых активов. За счет роста богатства, полученного на основе стремительного подорожания финансовых активов, резко возрастают возможности прямых инвестиций и осуществления операций по приобретению капитальных активов на внебиржевых рынках или на биржевых рынках, где операции осуществляются по предварительному согласованию.

Что же до сырьевых рынков, как рынков активов, то складывается впечатление, что в настоящее время центральные банки ограничивают возможности финансовых институтов к вложениям на этих рынках, что ведет либо к сохранению, либо к падению цен на сырьевые товары. В их цене в последние годы до 50 % приходится на так называемую спекулятивную составляющую, зависящую от цены фьючерсов и других производных на эти товары.

Поскольку основная часть средств от эмиссий центральных банков в послекризисный период идет на финансовые рынки активов, то соответственно деньги почти не поступают в реальную экономику, а соответственно и не происходит инфляция. Еще одним, едва ли не важнейшим фактором, почему не происходит инфляции, являются ограничения по кредитованию со стороны заемщиков. Сегодня сложилась ситуация, когда банки и другие финансовые институты под завязку забиты кэшем, т. е. ликвидностью и готовы предоставлять кредиты даже под 3–5% годовых. Однако кредиты у банков не берут ни корпорации, ни домохозяйства.

Докризисную экономику можно было охарактеризовать как закредитованую экономику. Вот уже без малого 30 лет в ней все жили в кредит, взаймы у будущего. По факту, на сегодняшний момент ситуация остается прежней, но в новой реальности все сильнее проявляется иная тенденция. Крупные корпорации не берут кредиты, поскольку они им не нужны. В условиях роста цен и спроса на финансовые активы, включая низкопроцентные корпоративные облигации, у них огромные запасы ликвидности от операций на рынке ценных бумаг. Средний, а тем более малый бизнес не берет кредиты, поскольку нет платежеспособного спроса. Реально даже так называемая оживающая экономика США покажет по прогнозам в этом году темпы роста не более 2 %. С учетом же американской статистики, которая вовсю использует так называемые гедонистические индексы и другие статистические ухищрения, скорее всего экономического роста как такового нет вообще. В Западной Европе и Японии даже по официальной статистике имеет место рецессия. А если нет роста и расширения, то зачем брать кредиты. Домохозяйства также намного менее активно, чем раньше, берут кредиты. В условиях не растущих длительное время доходов, высокого уровня фактической безработицы, необходимости покрытия ранее взятых кредитов и особенно процентов по ним, перед домохозяйствами стоит задача снижения кредитной зависимости. Остаются правительства. Они продолжают выступать заемщиками, но делают это более осторожно, чем раньше. Повсеместно вводится режим строгой экономии для того, чтобы уменьшить темпы нарастания госдолга. Они предпринимают все меры для того, чтобы выйти на ситуацию уверенного обслуживания выплаты процентов по долгу. Ведь хорошо известно, что тем, кто исправно платит проценты, спокойно реструктуризируют долги.

Третьей новой чертой посткризисной реальности стала фрагментация и хаотизация глобальной экономики. Сегодня с уверенностью можно говорить, что финансовая экономика живет по одним законам, а реальный сектор — по другим. Внутри хозяйств наиболее развитых стран существует как минимум три уклада. Разнородные факторы определяют динамику отдельных видов финансовых активов. Нет синхронизации в экономической динамике США, Европы, Японии. Внутри самой Европы также сильно различаются реалии северной и центральной ее части — с одной стороны, и юга и востока — с другой. Различны динамика и ее драйверы в странах БРИКС. Этот перечь можно продолжать очень долго. Т. е. глобальная экономика, становится все более фрагментированной.

Одновременно происходит и хаотизация экономики. О чем идет речь? В привычном для нас докризисном мире четко можно было выделить причины и следствия. Иными словами, ограниченное число факторов и параметров определяли экономическую жизнь в целом. В новой реальности различные фрагменты экономики живут, можно сказать, своей обособленной жизнью и приводятся в действие собственными драйверами. Если раньше при изменении одного параметра изменялся другой, то теперь все чаще каждый из параметров изменяется по собственной логике. Тому много подтверждений.

Одним из самых наглядных является рынок деривативов. т. е. производных ценных бумаг, связанных с рисками. Объем этого рынка превышает 650 трлн. долларов, т. е. более чем в 8 раз больше мирового ВВП. Покупка и продажа деривативов, в конечном счете, означает покупку и продажу рисков. Можно, конечно, подойти к деривативам, как к чисто спекулятивному инструменту и говорить об их искусственном происхождении. Однако простой здравый смысл подсказывает, что покупать и продавать можно лишь то, что пользуется спросом. А в основе любого финансового продукта лежат вполне реальные экономические процессы и отношения. В основе деривативов лежат риски. Огромный рынок деривативов является убедительным подтверждением тезиса о хао-тизации мировой экономики. Чем сильнее хаотизация экономики, тем выше риски, а соответственно и больше объем финансовых продуктов, их секьюритизирующих.

Из теории систем известны три их типа. Первый — это детерминированные системы. В таких системах ограниченное число факторов полностью определяет динамику системы на протяжении всей ее истории. Такая ситуация была характерна для капитализма, который описывал Маркс. Второй — это динамические системы. Именно эти системы характеризуются наличием точек бифуркации, про которые, если не знают, то слышали все. Эти системы изучает синергетика. В них в определенные периоды времени скачком меняются параметры, определяющие динамику системы. Таков был докризисный мир. Третий тип — это стохастические, или хаотические системы. В этих системах, сохраняющих целостность, отдельные ее элементы и сама система управляется различными параметрами. Каждый из блоков системы имеет свои драйвера. Эти системы изучаются теорией сложности. Есть много подтверждений, что новая реальность и представляет собой стохастическую, или хаотическую систему. О том, может ли она существовать сколько-нибудь продолжительное время, можно только гадать, поскольку необходимого эмпирического материала нет, а есть только модели.

Зато с уверенностью можно сказать, что в рамках хаотической неустойчивой системы, которой на сегодняшний день является мировой социум и глобальная экономика, неизбежно должны нарастать процессы криминализации, усиливаться социальная напряженность и как результат всего этого, обостряться борьба элит, чреватая глобальной, холодной, а местами и горячей гражданской войной.

 

6.2. Несбыча мечт

Скучные партийные пропагандисты в Советском Союзе тщетно пытались убедить народ в том, что капитализм — это общество потребления, базирующееся на кредитной экономике, ростовщичестве и эксплуатации. Они так и не смогли донести до новой исторической общности, что в долгосрочной перспективе богатые становятся богаче, бедные — беднее, а средний класс обречен. Уже нет ни партийных пропагандистов, ни Советского Союза. Зато есть новая реальность глобальной фи-нансиализированной экономики, в которой мы живем. И сколько-нибудь радужных социальных перспектив для 99 % населения развитых стран мира она не открывает.

В этом году одним из лауреатов Нобелевской премии по экономике стал Роберт Шиллер. На своей прессконференции по поводу присуждения премии, отвечая на вопрос: «Какую проблему Вы считаете на сегодня самой важной?», он сказал: «Самая важная проблема, с которой мы сталкиваемся сегодня, по моему мнению, это рост неравенства в Соединенных Штатах и других странах мира».

Новая кризисная реальность, в которой мир живет уже более пяти лет, ускорила социальные процессы, начавшиеся примерно три десятилетия назад. В результате обострились социально-экономические противоречия, практически повсеместно скачкообразно выросло имущественное неравенство. Мутация позднего капитализма в глобальный финансово-корпоративный строй привела к подрыву социальных устоев, на которых базировалась западная цивилизация и поставила под угрозу основу основ этого строя — общество потребления.

Глобализированная экономика имеет три центра силы — США, Европу и в значительной мере Китай. Каждому из центров глобального хозяйства свойственны свои социальные напряжения, типы экономического неравенства и обостряющиеся социально-экономические противоречия.

«Ковбойский», по выражению О. Герземанна, капитализм в США вдохновлялся американской мечтой. Его экономика базировалась на домохозяйствах. Опорой Америки традиционно считался средний класс. В новой экономической реальности все это не просто поставлено под сомнение, а начинает разрушаться.

Пожалуй, главным процессом, происходящим сегодня в Америке является размывание и сокращение среднего класса. Впервые в мире развернутый прогноз размывания и существенного уменьшения доли среднего класса в социальной структуре дал в середине 90-х годов Андрей Фурсов в своей работе «Колокола истории».

Точного определения, кого относить к среднему классу ни в Америке, ни в мире не существует. Предлагаются различные критерии. Традиционно в Америке к среднему классу относятся люди, обладающие определенными сбережениями и накопленным имуществом, живущие без роскоши, но с комфортом, имеющие твердую уверенность в завтрашнем дне и подушку финансовой безопасности.

При всем различии оценок подавляющее большинство американских экономистов дают следующие цифры. Если в 60-90-е годы средний класс составлял примерно 60 % населения США, 20 % относили к низкодоходным и бедным слоям населения, и примерно 20 % — к богатым, то в настоящее время пропорция составляет 45-40-15. В прошлом году одна из самых известных исследовательских организаций Per Research Center, используя данные государственного Бюро переписи и ФРС, опубликовала работу, в которой содержатся такие данные. С 1971 по 2011 годы доля среднего класса в Америке упала с 71 % до 51 %. Причем, три пятых сокращения пришлось на последние 20 лет.

В настоящее время 60 % американцев не имеют акций и сбережений. У 45 % долги превышают имеющееся имущество. Причем, две трети из них относятся к среднему классу. Оно и понятно, поскольку у большей части бедных закладывать просто нечего.

Согласно опросу Wall Street Journal, проведенному в этом году, только 42 % американцев относят себя к среднему классу. Он необратимо лишился уверенности в будущем и все с большей тревогой вглядывается в личные перспективы. При этом из числа тех, кто считает себя средним классом, около 43 % полагают весьма вероятным, что в течение ближайших пяти-семи лет они переместятся из среднего класса в более бедные слои населения. Согласно данным опроса, проведенного Институтом Гэллапа, почти 60 % американцев из среднего класса считают возможным ухудшение своего положения в ближайшем будущем. При этом более 55 % среднего класса убеждено, что не сможет дать детям достаточно качественное высшее образование, чтобы их уровень жизни был выше, чем у родителей. Но и высшее образование не решает проблем. The Cronicle of higher Education («Хроника высшего образования») как раз 20 октября сетовала на то, что в США, помимо 47 миллионов получателей продовольственной помощи, более 317000 человек с законченным высшим образованием (из них свыше 8000 с докторской степенью (степень «доктора» на Западе соответствует нашему кандидату наук)) зарабатывают себе на жизнь официантами, также 5057 докторов наук работают швейцарами, 80000 выпускников высшей школы работают барменами, а 18000 — сторожами автостоянок. В целом 17 миллионов американцев с законченным высшим образованием, согласно сведениям американского ведомства по статистике труда, работают по специальностям, которые требуют куда меньшего уровня образования чем бакалавр.

Если еще в конце 80-х гг. американский средний класс устойчиво входил в тройку самых богатых средних классов мира, то в 2012 году по данным всемирно признанного источника — Global Wealth Data Book, он скатился на 27 место и почти в пять раз уступает по уровню богатства самому состоятельному среднему классу из Австралии.

Американская мечта воплощалась в карьерах Рокфеллера, Джобса, основателя крупнейшей розничной сети Валмарта, которые из самых низов выбились в миллиардеры. В прошлом году агентство Bloomberg и телеканал Fox провели независимые опросы. В их центре стоял вопрос, работают ли в Америке социальные лифты, и можно ли при помощи упорного труда, таланта и удачи пробить себе дорогу из низов общества в самые верхи. Еще 15 лет назад положительные ответы на эти вопросы давало более двух третей американцев. На этот раз их количество уменьшилось до чуть более двух пятых. От 10 до 14 % не верят больше в наличие социальных лифтов вообще. Раньше такой показатель был исчезающе мал, и составлял менее 5 %.

Американская мечта для среднего и даже небогатого американца воплощалась в собственном доме с лужайкой, свободном от долговых обременений, в неплохом районе. Если в 2000 г. доля домохозяйств, обремененных долгами, составляла 40 %, то в 2012 г. — уже 74 %. Причем средний размер задолженности вырос с тех пор на 40 % и составляет более 70 тыс. долларов, что примерно соответствует годовому доходу типичного домохозяйства американца, принадлежащего к среднему классу. При этом средние американцы в условиях кризисной экономики и высокого уровня безработицы все чаще отказываются от кредитов и все большую часть доходов направляют на покрытие ранее взятых займов. Поэтому после острой фазы кризиса не только не восстановился, но и даже уменьшился объем вновь взятых кредитов домохозяйств.

На фоне стремительного размывания и сжимания подобно шагреневой коже среднего класса, процветают богатые американцы. На смену американской мечте пришел принцип: победителю достается все. По данным официальной статистики в настоящее время верхний 1 % самых состоятельных американцев распоряжаются 90 % всех акций. Они увеличили свои доходы с 1980 года на 300 %, тогда как доходы средних американцев выросли только на 40 %, и то в основном в период до 1995 года. Состояния топ-1% населения США больше, чем суммарные состояния оставшихся 99 %.

В новой реальности основной прирост доходов концентрируется в верхней части имущественной пирамиды. По данным авторитетных американских исследователей Эммануэля Саеза и Томаса Пикетти, верхние 10 % работников получили более половины от всех доходов домохозяйств в 2012 г. А верхний процент — соответственно более 22 %. Это самые высокие показатели за все время ведения официальной имущественной и доходной статистики с 1913 года. При этом на богатых приходится в настоящее время 90 % установленных правительством США налоговых льгот и других чисто финансовых преференций.

На этом фоне в новой реальности национальной проблемой США стала бедность. Более 45 млн. американцев получают бесплатные талоны на питание и другие виды товаров первой необходимости. К совсем бедным относят себя в настоящее время, согласно уже упомянутому опросу Wall Street Journal 12 % американцев, тогда как в 1998 году таковыми себя считали 6 %. Согласно изданию New York Times, примерно 100 млн. жителей США живет в бедности или на самой ее границе. При этом по данным официального Бюро переписи США, приблизительно 6,7 % американцев проживают в экстремальной бедности.

Главная причина увеличения бедности — это высокий уровень фактической безработицы. Согласно официальным данным она составляет чуть выше 7 %. Однако, по альтернативным расчетам, использующим официальные статистические данные, а также ежегодному обследованию Института Гэллапа, уровень безработицы составляет несколько менее 17 %. Но даже эта цифра не показывает реальное положение вещей. Согласно все той же официальной статистике в настоящее время в течение полного рабочего дня на постоянной (а не временной, сезонной и проч.) работе занято только 45 % американцев, находящихся в трудоспособном возрасте.

При этом по данным обследования, проведенного по заказу Associated Press осенью этого года, четверо из пяти американцев, которые не работают полный рабочий день в течение всего года на постоянной основе, живут на грани или за гранью бедности. Характерно, что если раньше бедность имела ярко выраженный этнический характер, и распространялась в первую очередь на афроамериканцев и испаноговорящих американцев, то в настоящий момент бедняками становится все большее число белых американцев. Сейчас более 19 млн. белых американцев опустились ниже официальной черты бедности, которая составляет 23 тыс. долларов на человека в год. Они составляют более 40 % обездоленных страны.

В результате размывания среднего класса, роста сверхбогатства и увеличения числа американцев, живущих вблизи, на уровне или за гранью бедности, резко выросло неравенство. Если по коэффициенту Джини американцы со своим показателем 0,45 находятся в середине мирового списка, то по уровню имущественного неравенства, включающего неравенство не только в денежных доходах, но и обладании недвижимостью, акциями и другими видами собственности, США занимает четвертое место в мире (первую тройку составляют Россия, Украина и Ливан).

Несколько иные проблемы в Европе. Согласно все тому же О. Герземанну, здесь создан «уютный капитализм» и функционирует социальное рыночное хозяйство. Этому в немалой степени поспособствовал тот факт, что в послевоенный период в основных странах Евросоюза значительное, а иногда и подавляющее время у власти находились социал-демократы, либо центристы, проводящие социально-ориентированную политику.

В результате, в основных странах Евросоюза, например, в Германии, Франции, странах Бенилюкса, Скандинавии, а также в Швейцарии коэффициенты Джини, характеризующие неравенство доходов в полтора-два раза ниже, чем, например, в Соединенных Штатах и России. В этих же странах самый низкий уровень имущественного неравенства. Здесь же самая высокая доля среднего класса, доходящая до 65–70 % населения. Эти же страны характеризуются высоким уровнем доходов государственных бюджетов к внутриваловому продукту, и соответствен доле расходов в том же ВВП. Если, например, в США доля расходов составляет 40 %, в России — 37, то в Германии 44, а Франции 56. В значительной мере такая мощная социальная роль государства в экономике осуществляется за счет высокого уровня налогов, как на частных лиц, так и на бизнес.

Однако, и в Европе в новой кризисной реальности социально-экономические проблемы нарастают со скоростью лавины. Если с начала 90-х гг. с учетом инфляции доходы среднего класса в основных странах Евросоюза не увеличивались, то после острой фазы кризиса, они, например, в Германии и во Франции даже несколько снизились. Например, в благополучной Германии по данным Фонда Бертельсмана (Bertelsmann-Stiftung) и Немецкого института экономических исследований (DIW) за последние 15 лет доля среднего класса снизилась с 65 до 58 % от всего населения. В то же время на почти четыре миллиона возросло число граждан с низким уровнем зарплаты, а число людей с наиболее высокими доходами возросло всего на 500 тысяч. Бедность наступает и в Европе. Международная федерация обществ Красного креста и Красного полумесяца (IFRC) опубликовала в Риме и Женеве обзор «достижений» экономики, или, вернее, ее боссов. Согласно этому документу уровень жизни миллионов людей в Европе резко упал. В общей сложности 43 миллиона европейцев из-за уровня своих доходов не могут в достаточной степени прокормить себя самостоятельно и поэтому зависят от благотворительных суповых кухонь и пожертвований продуктов. В целом по сведениям Красного креста примерно 120 миллионов европейцев находятся непосредственно у черты бедности. Из собранной организациями в 42 странах информации следует, что за прошедшие три года количество людей, которым приходится получать еду от различных благотворительных организаций, в 22 странах Европы выросло примерно на 75 %. К тому же цены за необходимые для существования товары и услуги выросли значительно сильнее, чем зарплаты тех, кто еще смог гарантировать себе рабочее место на все больше сокращающемся рынке рабочей силы.

Одновременно, при значительном притоке мигрантов из новых стран Евросоюза, в основном бывших социалистических стран и из-за пределов Евросоюза, значительно растут расходы на различного рода социальные пособия, включая выплаты, связные с безработицей, воспитанием детей, низким уровнем доходов и т. п. По оценкам европейских экономистов, при сохранении этой тенденции в ближайшие годы рост этих расходов не позволит ассигновать сколько-нибудь значительные средства на государственную поддержку высокотехнологичного сектора, научные исследования, повышение качества образования и здравоохранения. При нулевых темпах экономического роста не только дальнейшее увеличение, но и сохранение на нынешнем уровне социальных пособий и льгот вследствие наращивания массы их получателей становится серьезной угрозой для среднего класса и будущего ключевых стран Евросоюза.

Второй угрозой является стремительное старение населения Евросоюза, а соответственно увеличивающаяся с каждым годом нагрузка на одного работающего для изыскания необходимых средств по выплате пенсий лицам, вышедшим из трудоспособного возраста. Расчеты, проведенные в последние год-два, как специалистами различных комиссий Евросоюза, так и независимыми экономистами показывают, что при сохранении нулевых, или даже незначительных темпов экономического роста, в силу отмеченных выше причин, социальное рыночное государство просто не имеет перспектив. Соответственно, не имеет перспектив и средний класс, который привык получать от государства различного рода социальные подушки безопасности, включая в значительной мере бесплатную медицину, образование, высокий уровень пособий по безработице и т. п.

Кто-то должен был сказать это вслух. И эта роль была поручена королю Нидерландов Виллему-Александру. Сделано это не случайно. Во-первых, правящая в Голландии Оранская династия теснейшим образом связана с правящими кругами и старой аристократией Германии, Италии, Великобритании. Во-вторых, Голландия входит в число стран-основательниц Евросоюза и принимает на своей территории ряд важных институтов и органов Сообщества. В-третьих, в культурном плане Голландия в равной степени связана с Францией, Германией и Великобританией. К тому же сам Виллем-Александр является одновременно самым молодым монархом в Европе и королем, который пользуется самой большой поддержкой своих подданных. В сентябре 2013 года Виллем-Александр обратился со специальным посланием к народу Нидерландов по национальному телевидению, которое транслировалась всеми государственными телеканалами стран ЕС, и в котором он подытожил: «Социального государства ХХ века больше не существует. На его место приходит общество активного участия. В этом обществе люди должны взять ответственность за свое собственное будущее, заботиться о себе и создавать собственную социальную и финансовую безопасность с меньшей долей участия правительства. Это в первую очередь касается социального страхования и долгосрочного медицинского обеспечения. Эти реформы требуют времени и упорства».

Когда заходит речь об ухудшении имущественного положения среднего класса в США и в Европе, усилении неравенства в странах НАФТА и Евросоюза, лоббисты глобализации и сторонники либерального дискурса утверждают, что это временные трудности, которые происходят на фоне небывалого расцвета среднего класса в новых индустриальных странах и, прежде всего, в Китае.

Недавно консультант крупнейших американских банков и промышленных компаний Хелен Ванг опубликовала бестселлер «Китайская мечта: крупнейший мировой средний класс». По словам Ванг, в Китае проживает примерно 300 млн. человек, которых можно причислить к представителям среднего класса. Это примерно 25 % от всего населения страны и почти 50 % от всего городского населения.

Есть и другие оценки. В выполненном при участии китайского правительства докладе Азиатского банка развития, численность среднего класса в Китае обозначена в размере 820 млн. человек. Специалисты Азиатского банка развития в качестве критерия посчитали превышение расходов в расчете на одного человека двух долларов — в сельской местности, и пяти долларов — в городах.

Несложно посчитать, что и в первом, и во втором случае желаемое выдается за действительное. Мало кто знает, но, например, автомобиль среднего класса китайской сборки от ведущих автоконцернов в Китае стоит дороже, чем в Европе и США. То же относится к качественной электронике, мебели, не говоря уже о стоимости соответствующего стандартам комфортности жилья. В Поднебесной все это дороже, чем в Европе и Америке. Гораздо более обоснованные критерии дают директор Института социальных наук Нанкинского университета Джоу Сяохун и один из крупнейших в России и в мире китаист Бронислав Виногродский. Они, независимо друг от друга, исходят из того, что стоимость жизни одного человека, относящегося к среднему классу в Пекине, составляет примерно 1000 долларов на человека в месяц с учетом покупательной способности юаня (доход среднего класса по районам Китая с учетом различий между городом и деревней определяется исходя из этой базисной цифры). При таких доходах можно примерно до половины средств тратить на приобретение электроники, предметов длительного пользования, отдыха, развлечений, путешествий и т. п. С оценками Джоу Сяохуна и Бронислава Виногродского солидарна крупнейшая консалтинговая фирма McKinsey & Co. Ее специалисты полагают, что в настоящее время большинство жителей Китая — работающие, живущие в домохозяйствах (в составе четырех человек) с чистым годовым доходом между 6000 и 16000 долларов, чего едва хватает на покрытие основных потребностей. Средний класс с чистым годовым доходом 16000 — 34000 долларов США составляет лишь 6 % городского населения. Верхний средний класс и богатые потребители, чей чистых годовой доход превосходит 34000 долларов США, составляют всего 2 % городского населения. ОЭСР определяет глобальный средний класс как те домохозяйства, которые могут позволить себе ежедневные траты от 10 до 100 долларов на члена семьи, с учётом паритета покупательской способности.

Что расширяет численность среднего класса в Китае до 10 % от всего населения.

Как показывают обследования, подавляющая часть китайского среднего класса — это чиновники, топ-менеджеры, в первую очередь иностранных компаний, их филиалов и совместных предприятий, партийные функционеры, и, в небольшой части, высококвалифицированные инженеры, программисты и т. п.

Увеличение китайского среднего класса происходит на фоне усиления имущественной дифференциации, роста различий в доходах между экспортно-ориентированными южными регионами и центральным и северным Китаем, между жителями города и деревни.

Несмотря на несомненные успехи в борьбе с нищетой, уровень бедности в Китае остается весьма значительным. Согласно данным Государственного Совета КНР более 10 % сельских домохозяйств имеют ежедневный доход менее 1 доллара. В нищете в Китае продолжают жить больше 150 млн. человек. При этом число богатых домохозяйств в Китае с доходом более 36,5 тыс. долларов в год превысило 40 млн. В них проживает более 150 млн. китайцев. На сегодняшний день в Китае 1,3 млн. долларовых миллионеров или примерно 0,1 % от численности населения (это примерно соответствует уровню России, где число долларовых миллионеров составляет более 130 тыс. при 143 млн. населения). Что касается миллиардеров, то их в Китае сейчас 315 человек. Нельзя не подчеркнуть, что около 60 % богатых китайцев с состоянием более одного миллиона долларов, согласно данным China Daily, хотели бы покинуть Китай и уехать в США, и в меньшей степени, в Европу. Одновременно они хотели бы вывезти свои капиталы. Кроме того, Китай вышел в последние годы на первое место в мире по объемам нелегального вывоза капитала из страны, и уровню теневого предпринимательства. Согласно результатам многочисленных обследований, 90 % детей этих богатых китайцев или уже учатся, или собираются учиться на Западе и родители не хотели бы их возвращения в Китай.

Таким образом, в Китае цена возрастания среднего класса формирования слоя новых богатых в ходе процессов глобализации оказывается весьма велика. Это отмечается и в последних решениях китайского руководства. В частности, решению указанных проблем будет посвящен предстоящий Пленум ЦК КПК.

Подводя итоги можно сделать вывод, что структурный кризис и макроэкономическая рецессия глобальной финансиализированной экономики, по сути, подрывают основополагающие принципы социального контракта, до поры примирявшего конфликтующие слои и группы населения во всех основных центрах мирового хозяйства.

Средний класс лишился имущественной стабильности, социально-экономического комфорта и жизненной уверенности. Он уменьшается в размерах, падает его экономическая роль, снижается стабилизирующий потенциал в рамках социально-экономических и политических структур современного мира.

Небогатые и бедные слои, не успевшие вкусить в достаточной степени плоды общества потребления и повышения уровня жизни, по сути, потеряли перспективы перехода в средний класс. Для них первостепенной задачей становится — не скатиться в экстремальную бедность. В решении этой задачи они во все возрастающей степени уповают на социальную помощь государства. Государство же, в противоположность этому, практически повсеместно старается сократить долю социальных расходов в государственных бюджетах.

Богатые, хотя и значительно увеличили свои доходы и нарастили собственность, крепко запомнили более чем 25-процентное падение стоимости имущества в период острой фазы кризиса. Большая часть верхних 10 % отдает себе отчет в виртуальном характере значительной части своего богатства, воплощенного в переоцененных акциях, сверхволотильных финансовых инструментах и малоликвидных в тяжелые годы недвижимости и различного рода коллекционного имущества.

Пока доволен и уверен только 1 % и его элита, составляющая 0,01 %. Но в условиях глубоких и комплексных технологических перемен, турбулентности макроэкономики, неустойчивости мировых финансов и чрезвычайно низких темпов или полного отсутствия роста экономики, господство элиты, расколотой внутри себя, оказывается под большим вопросом.

Все хуже работающие социальные лифты, практически повсеместное отчуждение общества и основных его слоев и групп от государства, растущий разрыв между социальными ожиданиями и экономическими возможностями ведут к исчерпанию возможностей социальной системы, базирующейся на кредитной экономике и потребительском консенсусе, со всеми вытекающими последствиями.