Борька Ромашкин не считал себя трусом. Прошлым летом первым из ребят прыгнул в речку Быстрянку с плотины колхозной мельницы. Он и в лес поздно вечером не боялся сбегать за удравшей туда телкой. И ничего с ним не случалось. А кто, кроме него, мог отважиться подобраться в полночь к баньке бабки Аксиньи и постучать в окно? Куда там! О таком никто из ребят даже и мечтать не мог. Ходили слухи, что в этой баньке по ночам какой-то старик живет, чертей из поленьев дубовых делает, а те рыбу из реки таскают да старику на уху отдают. Конечно, никто в это не верил, но подходить к баньке все-таки боялись. А Борька ходил. И в окно стучал. Да никто на его стук не отзывался. Смелый был Ромашкин, что и говорить. Здорово ему завидовал братишка Павка. Он был младше Борьки на четыре года. Мальчишка не раз думал: «Вот бы и мне так смело к баньке подойти! Да где ее, эту смелость, возьмешь!»
Жарким июльским днем в село пришли гитлеровские солдаты. Борькиного отца, работавшего председателем сельского Совета, сразу же арестовали и увезли. Мать сильно захворала. Борька с тех пор совсем изменился. Стал серьезным, задумчивым.
Зимой в один из морозных дней Борька пришел домой бледный, расстроенный. Мать испугалась, поднялась с постели.
- Не заболел ли, сынок? - озабоченно спросила.
- Здоров, - буркнул Борька.
Стал молча у окна, то и дело шаркая ногой по полу, пытаясь загнать вовнутрь кончик портянки, торчавшей из протоптанного валенка.
Павка с печки не отрываясь смотрел на брата.
- Чего зенки вылупил, не узнал?
- Что с тобой, Боря?
- Не твое дело. Сиди да помалкивай, - отрезал старший и со злостью выдернул портянку из валенка.
Павка чувствовал, у брата есть какая-то тайна, но какая?
- Иди сюда, - вдруг позвал Борька.
Павка мигом соскочил с теплой печки.
- Чего тебе?
Борька оглянулся, хотя в доме, кроме них и больной матери, никого не было.
- Немцы нашего летчика схватили…
Павка открыл было рот, но брат пригрозил ему пальцем, кивнув на полог, прикрывавший кровать матери.
- Тс-с! Разбудишь.
- Где он? - Голос у Павки заметно дрожал.
- В баньке бабки Аксиньи. Часовой там, - ответил Борька.
- Смотри у меня, помалкивай.
Борька привычно обмотал ногу портянкой и, надев валенок, выскочил за дверь.
Павка, оставшись один, задумался. Эта новость всколыхнула всю его душу. Он очень жалел летчика, которого фашисты заперли в бане. А на улице мороз какой! Вот бы сбегать туда, посмотреть, да нельзя мать одну оставить.
Вечером Борька приволок из леса на санках кучу хвороста, нарубил, свалил охапку в углу - утром на растопку - и сразу на печку. Павка улегся рядышком с братом. Ему не спалось. Хотелось расспросить Борьку о летчике. Он наверняка знал, как все случилось, как тот попал в лапы фашистам. Но Борька крепко спал. Павка долго ворочался с боку на бок, но заснуть ему никак не удавалось. Ему почему-то вспомнились слова отца, которые тот часто говаривал сыновьям: «Пойте, ребята, песни. Песни - это здорово!» От неожиданной мысли он даже привстал. «А что, если летчику?..» И тут же решил: завтра обязательно пойдет к баньке и будет петь. Ведь отец говорил, что песня помогает жить.
Утро выдалось сереньким. Шел легкий тихий снежок. За окном, рыча моторами, проносились немецкие автомашины. Павка, ничего не сказав брату о своем решении идти к баньке, быстро поел мятой картошки, приправленной молоком, сунул в карман перочинный ножик, за пазуху ломоть хлеба, поспешно оделся и выскочил за дверь.
Добежать до реки, где стояла банька-развалюха, для Павки дело пустячное. С противоположного берега увидел у двери часового. Подойти ближе побоялся, как бы фашист не пульнул в него. Чего ему стоит. Хотя речушка и неширокая, но до баньки метров тридцать. Отсюда летчик песню может не услышать.
Павка достал ножик и начал старательно срезать лозу, росшую вдоль берега, то и дело посматривая на часового. Потом скатился с небольшого обрыва на лед. Дошел до середины реки. Сердце трепыхалось. Ноги не слушались.
«Ну, пора начинать»,- решил мальчишка. Попробовал запеть, но из горла вылетел какой-то петушиный крик. Будто и не холодно, а вот, на тебе, все внутри противно дрожит.
«Трус! Жалкий трусишка!» - мысленно ругал себя маленький Ромашкин. Наконец, кое-как успокоившись, Павка завел дрожащим голоском:
Павка не спускал глаз с часового. Солдат перестал ходить. Прислонился спиной к стене, смотрит на Павку. Потом ухмыльнулся и что-то крикнул.
Павка приободрился и запел громче:
«Слышит летчик или нет?» - тревожился Павка. Ему очень хотелось заглянуть в закопченное окошечко баньки хоть бы одним глазком. Но как подойти? Нет, нет, нельзя. Надо петь. «Песня - это, брат, здорово!» - вспомнил он слова отца.
Спев второй и третий куплеты, парнишка примолк. Гитлеровец, к изумлению и радости Павки, тоже что-то гундосил себе под нос. Значит, опасности нет, и совсем не страшно стало. Набрав побольше воздуха, он запел изо всей силы:
Ведь с нами Ворошилов - первый красный офицер.
Готовы кровь пролить за ЭС-ЭС-ЭР…
Солдат вдруг резко выпрямился, поправил автомат. У Павки упало сердце. Хотел было кинуться наутек, но ноги не слушались.
Из-за угла бани быстро вышли офицер и двое солдат. Офицер что-то сказал часовому, и тот стал открывать дверь. Павка затаил дыхание. В черном проеме показался летчик. Пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку, он босой вышел на снег. Легким движением головы забросил светлые волосы назад и, прищурив глаза, посмотрел на небо. Солдат подтолкнул его автоматом в спину. Шагая по снегу, летчик оглядывался по сторонам, словно искал кого-то.
Павка, забыв о страхе, сорвал с головы старенькую ушанку и отчаянно замахал ею. Летчик увидел мальчишку, улыбнулся и помахал ему в ответ сомкнутыми над головой руками.
Пленного увели. Часовой остался у баньки. Что же делать? Павке обязательно нужно оставить летчику хлеб. Но как подойти к баньке? Часовой, видимо, решив погреться, ушел. Павка не зевал. С трудом преодолевая глубокий снег, вскарабкался на берег и, поборов страх, переступил порог баньки. Осмотрелся. В углу - охапка примятого сена. На крохотном оконце, густо опутанном колючей проволокой, увидел щепку. Подошел ближе. На щепке что-то начертано углем. Павка схватил ее, прочитал и чуть не вскрикнул от радости, запрятал щепку за пазуху, взбил сено, а под него, с краешка, подсунул ломоть хлеба.
Выбежав из баньки, Павка лицом к лицу столкнулся с часовым. Мальчишка так и присел от страха. Но немец добродушно засмеялся.
- Ду зингст гут, ви айне нахтигаль,- весело проговорил он.
Павка юркнул мимо солдата, и только его и видели.
Отыскав Борьку у мельницы, Павка подал ему щепку.
- На, смотри! - воскликнул он, ликующе улыбаясь.
- Что это?
- Щепка!
- Сам вижу, что не пулемет,- рассердился Борька.- Зачем она мне?
- Посмотри, что на ней написано,- нетерпеливо потребовал Павка.
- «Спасибо за песню…» - прочитал старший брат вслух и взглянул на Павку, недоуменно пожимая плечами.
- Это он написал! - Павке очень хотелось, чтобы Борька похвалил его.
- Кто он? - все еще не понимал Борька.
- Летчик! Я ему песню пел, а он услышал и вот - написал…
Борька крепко обнял братишку и чмокнул в щеку. Таких нежностей Павка от старшего брата не видывал.
- Молодец! - сказал Борька.
Павка ликовал. Он готов был день и ночь напролет петь все песни, которые знал: и «Конницу Буденного», и «Юного барабанщика», и пионерскую «Картошку», только бы летчику легче было переносить мучения плена.
На следующий день на реке собралась целая ватага мальчишек. Они спускались на лыжах с береговой кручи, карабкались на гору и снова стремглав неслись вниз. Потом как бы невзначай, подобравшись ближе к баньке, хором затягивали:
Кончался один куплет, ребята громко и смело начинали другой:
Часового, который был так приветлив с Павкой, не было. У баньки расхаживал здоровенный детина. Он хмуро посматривал на мальчишек, но ребячий маневр так и не разгадал.
А между тем кто-то предложил:
- Давайте авиационную, а?
Борька начал:
И все дружно подхватили:
Только поздно вечером ребята разъехались по домам.
Назавтра они вновь отправились на лыжах к реке. Впереди шел Борька, за ним лихо скользил на маленьких, сделанных из бочечной клепки лыжах Павка, а за ними вся ватага мальчишек. Но возле баньки часового уже не было. Дверь распахнута настежь. Смутная тревога охватила мальчишек.
На пороге баньки показалась бабка Аксинья. Она веником выметала сор. Ребята подбежали к ней.
- Где летчик? - сорвавшимся голосом спросил Борька.
Бабка Аксинья строго посмотрела на мальчишек. Тихо проговорила:
- Расстреляли сегодня ночью… Отмаялся, сердешный… Всю стену исписал…
Борька осторожно вошел в баньку. За ним потянулись товарищи. На прокопченной стене они прочли нацарапанные чем-то острым слова: «Спасибо, мальчишки, за песни. Живите в мире и дружбе. Да здравствует Родина!»