Душа в душу

Денис Овсянник

Денис Овсянник

1 февраля 1981 г.

Валдай уныло изучал свежие списки, скользя взглядом по белым строкам на черной бумаге и лишь изредка цепляясь за отдельные имена и профессии.

В послеобеденное время коллектором овладевала благостная тишина, которой Валдай наслаждался с упоением. Грохот торопливых шагов по коридору второго этажа нарушил покой. Такого не случалось за всю его службу.

Помощник Валдая Мирон чуть ли не кубарем скатился по ступенькам и кинулся к стойке. На лице — неописуемый ужас. Вцепившись обеими руками в стойку, он силился что-то сказать. Зеленые глаза таращились на босса, но слова застряли где-то глубоко в глотке.

Небрежно отшвырнув списки, Валдай ухватил Мирона за отвороты пиджака, встряхнул как следует и спросил тревожно:

— Ну?!

— Художник умер, Валдай.

— Как… умер? — опешил управляющий, выпуская пиджак Мирона. — Это… невозможно.

— Он там, наверху, — палец Мирона указал в потолок. — Лежит у себя на полу возле двери.

Валдай рывком перемахнул стойку и бросился на второй этаж. Домчавшись до нужной двери, он замер, положив ладонь на ручку. Сзади топотал Мирон. Две двери по коридору открылись, гости выглянули на вторую волну шума.

— Что-то случилось? — спросила хрипло Аделаида.

Лицо ее показалось Валдаю напряженным. Неужели почувствовала?

— Нет… То есть пока еще ничего не известно. Гостям ничего не угрожает.

— Не угрожает?! — воскликнул Демьян. — А что-то может и угрожать?

Валдай мысленно отругал себя и решил исправиться:

— Я неверно выразился. Все нормально. Просто срочно понадобилось побеседовать с Марком. Отдыхайте. Все в порядке.

Он расплылся в любезной улыбке, самого же трясло изнутри. Как только гости недоверчиво скрылись в комнатах, он рванул дверь на себя. Одного взгляда на бледное лицо растянувшегося на полу Марка было достаточно. Мертвее не бывает. Валдай судорожно захлопнул дверь и спросил у Мирона:

— Что-нибудь трогал?

— Нет. Я постучал — он не открывал. Тогда я вошел, увидел его — и сразу к тебе.

Звякнули ключи, управляющий запер номер и спешно направился к лестнице. Мирон семенил сзади.

На лестнице Валдай уже не сдержался, слетел через две ступеньки вниз, пробежал по холлу и ловко запрыгнул за стойку. Схватив отброшенные списки, он стал лихорадочно перебирать листы:

— Где же это?

— Что делать будем, Валдай? — нервно приплясывая, спросил Мирон. — Надо бы сообщить наверх.

— Сдурел? — оторвался Валдай от списков. — Сметут за милую душу! Сами справимся, — он продолжил занятие.

— Сами? Это как же?

— А вот так! — Валдай победно ткнул один лист под нос помощнику. — Читай, пункт четыре три шесть.

Мирон внимательно прочитал.

— Сегодня в шестнадцать сорок семь?

— Да, и у тебя всего сорок минут сделать так, чтобы этот человек оказался именно в нашем коллекторе.

Боря Соснин (хотя какой уж тут Боря — вчера тридцатник разменял — Борис!) проснулся ближе к обеду. Чувствовал он себя скверно: праздник удался. Ни о каких клиентах и речи не могло быть сегодня. Ни вчера, ни позавчера, ни даже завтра.

Кончилась его лафа. Где-то с пару месяцев назад. А виноват всемирный договор с Томесто, заключенный в конце 2012-го. И что удивительно: заключенный 20 декабря, когда вся планета дрожала в ожидании Армагеддца.

Нет, удивительным на самом деле было другое. Соснин особо не верил всему, что орали с телеэкранов и из радиоприемников, но, к его сожалению, поток клиентов в контору «Соснин Квест» начал иссякать. И вот уже два месяца, как Борис ждал у моря погоды.

Повелись людишки на рекламные призывы к очищению своей ауры. Затряслись перед Томесто. Томесто отобрало у него хлеб. Супружеские измены свелись к нулю. Семейные дрязги, склоки кончились. Слежки за неверными мужьями и женами, подмены завещаний, кражи фамильных драгоценностей нерадивыми чадами прекратились. Образумился народ.

С этими мыслями Соснин привел себя в порядок и решил освежиться. За руль не полез — не то состояние, поэтому просто прогулялся по морозному городу, зашел в кафе, позавтракал, несмотря на то, что впору было обедать, сходил на дневной сеанс кино и ощутил, наконец, ностальгию по дому.

В шестнадцать тридцать три Соснин запрыгнул в маршрутку и прикорнул на теплом местечке позади водителя. В шестнадцать сорок семь приоткрыл глаз, чтобы произвести рекогносцировку, и успел подумать: «Лучше бы я все-таки сел за руль». Два громадных световых пятна стремительно надвинулись на маршрутку: грохнуло, взвизгнуло — и настала мрачная тишина.

В маленькой комнатушке было темно. Окна занавешены, угадывались силуэты мебели. Сам Соснин лежал на кровати.

Поднявшись, он попытался вспомнить, как оказался в совершенно незнакомом месте. Когда он встал, под ногой скрипнула половица. Потолок тоже был деревянным: доски или брусья аккуратно подогнаны друг к другу.

Борис отодвинул штору. Туман. Густой, как кисель. Соснин, конечно, не раз видел туман в мороз, но чтоб такой плотный, припомнить не мог. За белой пеленой не угадывалось ни одного предмета. Космос молочной белизны.

Тут Соснину пришлось круто обернуться на звук открывшейся двери. Увидев Бориса на ногах, человек замялся.

— Простите, что без стука. Не думал, что вы так быстро придете в себя. Но дело не терпит отлагательств.

Хитрый малый, судя по роже. Рыжий, длинноносый; пепельный костюм-тройка. Зеленые глазки бегают.

— Что еще за дело? Куда меня притащили?

— Прошу вас, идемте за мной, я все объясню по пути.

Хитрец тотчас куда-то двинулся, оставив дверь открытой. Хмыкнув, Борис пошел за ним.

Первой же фразой в коридоре незнакомец огорошил Соснина:

— Меня зовут Мирон, я помощник управляющего. Добро пожаловать в коллектор Томесто.

Борис ухватил его за плечо и развернул к себе:

— Как ты сказал?!

— Вы в коллекторе Томесто, — выдавил Мирон, глядя на удивленное, но в то же время грозное лицо Бори.

Соснин осмотрелся. Короткий деревянный коридор с диагонально расположенными дверями — по три на стороне. На каждой — буква вместо цифры. Точь-в-точь как на рекламных щитах! Рука отпустила хитромордого парня и безвольно повисла вдоль туловища.

— Я умер?

— Не совсем. Вы действительно в коллекторе душ, но на особых правах.

Это Соснин и без пояснений понял, что права у него особые, потому что находился он в особняке, а не в ужасном, кишащем народом зале, который в большинстве рекламных роликов Томесто всегда сравнивали с таким чистым ухоженным отельчиком.

ТВ— и радиобайки оказались правдой! Только почему не плативший никаких взносов Боря Соснин попал в уютный коллектор, а не в жестокие условия, которые уготованы для тех, кто забил на посулы Томесто?

Мирон решил поторопить события:

— Идемте же. Случай совершенно беспрецедентный.

Он протянул руку, будто хотел потащить Борю за рукав свитера, но потом одумался.

— Ничего не понимаю. Что за спешка? Что за случай? При чем здесь я?! — истерично выкрикнул Соснин.

— Вы же сыщик?

— Частный.

— Помогите нам: у нас умерла душа. — Голос зеленоглазого был искренне умоляющим.

— Я думал, души бессмертны. Краем уха слышал, что вы их тут только переправляете в конечный пункт, — попытался внести ясность Борис.

— Совершенно верно! — просиял Мирон. — Видите, вы уже почти в курсе. Поэтому сам факт смерти души… невероятен!

Соснин хмыкнул, сунул руки в карманы джинсов и безропотно пошел за провожатым. Смерть души? Забавно. Борису еще не приходилось расследовать смертей. Пару исчезновений — было. Смертей — не было. А уж тем более души.

Остановившись у крайней двери справа, Мирон отпер ее, открыл и указал на тело:

— Вот, пожалуйста.

Соснин осторожно переступил порог, присел на корточки и пощупал пульс на холодной руке. Конечно же, его не было. Тут Борис опомнился:

— Погоди. Если в коллектор попадают души, а ты говоришь, душа этого мужика исчезла, тогда кто валяется под ногами?

— Вторичная оболочка. Попавшая к нам душа помещается в такую оболочку — ну, чтоб привычней было — и вместе с ней распределяется после вердикта. Оболочка, отдельная от души, — нонсенс. Так не должно быть!

Покойник был тощ, лет этак под пятьдесят. Много седины, жиденькие усики и след от пощечины или удара на левой скуле. Кто-то хорошенько зарядил ему перед смертью. На лице — неопределенное выражение. Скорее всего, облегчение. Интересно.

— Кто обнаружил?

— Я, — мгновенно отозвался Мирон. — Чуть меньше часа назад я постучался к нему. Он не отвечал, и я решил войти. Как только увидел его, сразу же бросился к Валдаю.

— Кто такой?

— Управляющий. Он сидел за конторкой на первом этаже.

— Ясно. А почему ты решил, что это — труп?

— У меня есть прибор. Безошибочно определяет наличие или отсутствие души. — Мирон показал Соснину какую-то безделушку вроде брелка и тут же продемонстрировал ее в действии.

Совсем как в «Кин-дза-дза», подумалось Борису. Там точно так определяли плюкан и чатлан. И согласно показаниям машинки, этот чатланин уже отплюкался.

— Народу много здесь околачивается? — спросил Борис.

— В каком смысле, околачивается?

— В переносном! Сколько вас тут в доме?

— Кроме меня, Валдая и повара — семь душ. Было.

— Ты дверь запирал, когда убежал?

Мирон вытаращился.

— Нет.

— Понятно. То есть кто угодно мог войти и унести любую улику. Супер. Гляжу, с вами не соскучишься.

Соснин встал с корточек. Пока беседовал с рыжим, внимательно осматривал комнату. А в общем, знать бы еще, что высматривать. Но в любом случае, нужно срочно ознакомиться с организацией дел в коллекторе. Без этой информации вряд ли есть смысл предпринимать дальнейшие действия.

— Ну что, Мирон, запирай каморку и веди к управляющему.

Управляющий с интересным именем Валдай поведал Борису не менее интересные факты.

После смерти человека в реальном мире душа автоматически попадает в Томесто, где ее ждет подготовленная оболочка. Но только в том случае, если обладатель души сделал взнос на определенную немаленькую сумму. Поскольку обитателей Томесто деньги нисколько не волновали, средства эти распределялись по всевозможным фондам помощи в реале. Благородно? Не то слово.

А вот тем, кто плюнул на свою судьбу после смерти, не положено никакой оболочки — общий коллектор на сто бестелесных душ вместо роскошного и уютного особняка на семерых. Для Соснина так и осталось неясным, какая выгода томестовцам от договора, заключенного с реалом, если им не перепадает ни копейки из пожертвований щедрых душ. В высокие цели как-то слабо верилось.

Как бы там ни было, денежные взносы не обеспечивали душе прямого и светлого пути в рай. Это вам не индульгенция. В первые же секунды пребывания в коллекторе душа подвергалась сканированию. Подобный «плюкано-чатланскому» приборчик, только побольше размером, рассчитывал статус души, отображая его на шкале, состоящей из черного, белого и серого цветов, причем последнего было оттенков этак сто. Белыми, ясное дело, бывали души только у младенцев. Местными интернетами скан отправлялся на обработку высшим инстанциям, где на протяжении трех дней комиссия выносила вердикт: либо райские кущи, либо адское пекло.

Конечно же, за понятиями «ад» и «рай» скрывается не совсем то, что подразумевают под этим в реале. Томесто не являлось ни «тем светом», ни «загробным миром», ни даже «чистилищем» в их классическом понятии.

Коллекторы были лишь преддверием нематериального энергетического мира, но, тем не менее, уже считались территорией Томесто, хоть и располагались в реале. Покинуть их можно только в известном направлении и под строжайшим присмотром служителей коллектора. В каком направлении покинула коллектор душа Марка — загадка номер один. Ускользнуть из оболочки в частности и из коллектора в целом без транспондера — аппарата, пересылающего душу согласно трехдневному вердикту, — исключено.

— Что же, по-вашему, душа просто испарилась? Выдохлась, как откупоренное шампанское? — спросил Соснин у Валдая.

Большеголовый парень с вполне добродушной физиономией пожал плечами:

— Это вам и предстоит выяснить. За это вам и предоставлена неслыханная привилегия — возможность покинуть коллектор в обратном направлении.

Соснин напрягся, не скрывая любопытства, а Валдай объяснил:

— Наш друг Мирон, — при этом он так зыркнул на помощника, что тот чуть со стыда не сгорел, — все-таки не удержал язык за зубами и разболтал о нашей проблеме наверх. И о том, как мы придумали ее решить, тоже.

— Но иначе мы бы никак не получили сыщика, — вклинился Мирон с оправданием.

— К преогромному счастью, идею одобрили, а вас переслали к нам.

— Если я правильно понял, вы заранее знаете, кто и когда умрет?

— Есть немножко. Если вы успешно разгадаете эту загадку в течение трех суток — обратный билет вам обеспечен.

— То есть что получается: я вернусь в реал, когда мое настоящее тело будет лежать в холодильнике морга? — прикинул в уме Борис. — Знаете, меня такой расклад не устраивает. Думаю, он и работников морга не устроит — не так поймут, решат добить.

— Вот поэтому, — назидательно сказал Валдай, подаваясь из кресла вперед, — вам следует поторопиться. Мало того, что вы бесплатно находитесь в особом коллекторе Томесто, у вас вдобавок есть шанс выйти от нас живым. Сказка! Власти пошли на все, лишь бы внести ясность в происшедшее с душой Марка. Дерзайте, Борис, — это в ваших же интересах.

Соснин почувствовал холодок в животе.

— А если не успею?

Валдай вздохнул и ответил:

— Вообще-то у нас не принято рассказывать душам о цвете их статуса — все три дня они пребывают в неведении и смутных догадках на этот счет, — но вам скажу честно: ваш настолько далек от белого, что о рае можно забыть сразу. Никакие комиссии не вытянут.

Сейчас Соснин сильно пожалел, что не переводил бабушек через дорогу на зеленый свет. Но тут же ему подумалось, что вряд ли обошлось бы одними бабушками. Значит, у него вправду один выход: брать быка за рога и выяснить, кто выпотрошил душу из оболочки. В том, что это было не самостоятельное ее решение, он был уверен на все сто, но пока не собирался трепать об этом каждому встречному.

— Ну, ребята, вы и мертвого уговорите, — сказал сыщик, поднявшись со стула. — Мне бы с вашими жильцами пообщаться. И с поваром.

— А с Гришей-то зачем? — удивился Валдай.

— Вы меня сюда зачем пригласили? Вопросы задавать? Теперь это моя прерогатива. И если я говорю что-то сделать — значит, это в интересах следствия, и сделано быть должно без вопросов. Когда я могу поговорить с… душами?

— После ужина, — Валдай посмотрел на наручные часы, — который состоится через пятнадцать минут.

— Душевные беседы за трапезой, — не без сарказма покивал Соснин.

— Что-то вроде.

Но душевных бесед не получилось. Борис распорядился, чтобы гости коллектора явились в столовую по одному, в сопровождении Мирона. Велел ему, в случае вопросов, отвечать, мол, по приказанию администратора.

Когда души приходили, Валдай, стоя с Сосниным в сторонке, тихо представлял их Борису, давая краткую характеристику. Оказалось, что у душ нет фамилий — есть только имена и специальности на момент смерти. Пришедшие молчком садились на свои привычные места и с нескрываемым любопытством поглядывали на незнакомца рядом с управляющим.

К удивлению Валдая и Мирона, последними Борис почему-то распорядился привести женщин. Только когда все были в сборе, включая повара, Валдай взял слово, сообщил о постигшей коллектор трагедии и познакомил всех с Борей.

Соснин внимательно следил за реакцией присутствующих.

Долговязый светловолосый тип в джинсовом костюме, представленный как журналист Виталий, спросил:

— Теперь вы будете засыпать нас пачками вопросов?

— Обязательно, — подтвердил Соснин, садясь к столу.

— Исходя из того, что нас привели по одному чуть ли не под конвоем, вы считаете, что к исчезновению души причастен кто-то из нас?

Что тут скажешь? Проницательный журналюга.

— Да, — без обиняков сказал Соснин. — Но вопросы задаю все-таки я. И только после ужина. Подумайте хорошенько. Отвечать нужно четко и правдиво. Это вам непременно зачтется. — Глянув на Валдая, кивнул: — У меня все.

Тот подал знак повару, и Гриша приступил к своим обязанностям.

Как и предполагалось, ужин прошел вяло, без разговоров. Соснин почти не притронулся к еде. Аппетита не было, и хотелось хорошенько рассмотреть потенциальных душегубов. В особенности он разглядывал женщин: сидевшую справа Аделаиду, возрастом под полтинник, биофизика и — что очень интересно — жену Марка, а также Клару, молодую студентку университета изобразительных искусств.

Первая старательно не обращала на соседа никакого внимания, отстраненно глядя в тарелку. Причины вполне ясны: они с мужем погибли в авиакатастрофе, проводили вместе в коллекторе последние часы перед вердиктом, и тут вдруг такая новость… А вот Клара, наоборот, часто бросала на Бориса взгляды, в которых не было ни любопытства, ни кокетства, а читалось нечто сродни испугу. С чего бы?

Мужской коллектив оставил сыщика без внимания. Каждый ушел в свои мысли. Внезапное происшествие относилось к разряду неординарных для Томесто — было, о чем подумать. А если убийцей был один из них, в первую очередь стоило подумать о том, что врать свалившемуся, как снег на голову, ищейке.

Задачу усложняло то, что одна из душ, Демьян, умерла киллером. Казалось бы, подозреваемый номер один, но интуиция Соснина подсказывала, что он не виноват. Все же опрос Боря собирался начать именно с него.

Также особого внимания заслуживал паренек со странноватым поведением: Клим, больная душа. Или душевнобольной. Но Валдай сказал, что неправильно так говорить. Душевнобольной — тот, у кого есть тело. А тут — просто нездоровая душа. Все равно что в реале назвать африканца негром. Клим корчил рожи, что-то бубнил под нос, а иногда искоса поглядывал на Аделаиду.

Журналист Виталий и французский искусствовед Жером спокойно кушали, привыкшие к выходкам соседа по столу. Соснин удивился — что делает француз в русском коллекторе. Выяснилось, что на территории какого государства умер, в такой коллектор и попадаешь.

После ужина Мирон развел гостей по комнатам тем же способом, каким доставил в столовую. Последней увели Аделаиду. Держалась она, нужно сказать, молодцом, вот только походка выдавала ее состояние — сбивчивая, деревянная. Она еще и руки в карманы брюк спрятала — вроде, так ей легче совладать с собой.

По распоряжению Соснина, ввиду сложной ситуации, всех посадили под ключ. Валдаю Боря сказал:

— Пойду работать. Мне понадобится Мирон. Пусть отпирает нужную комнату и ждет меня за дверью, пока я не побеседую с жильцом.

Тот кивнул.

— И еще вопрос: когда их призовут?

— Все они прибыли сюда с незначительной разницей во времени. Их срок истекает через сутки, но сами понимаете: в нашем случае наверху могут принять даже решение о продлении. — Видя, как Борис просветлел, Валдай поспешил его огорчить: — Но я бы, честно, не надеялся.

— Ладно, — с досадой сказал Боря, махнул Мирону и пошел за ним на второй этаж.

Демьян встретил Соснина неприязненным взглядом. Не успел Боря и слова произнести, как киллер твердо сказал:

— До чего же у вас, сыскарей, тупые стереотипы. Если в прошлом совершил преступление, значит, и впредь будет заниматься тем же. Кто-то грохнул душу. Кто виноват? Правильно — душа киллера.

— Ну…

— Че нукаешь? Я не прав?

— Ну…

Иллюстрация к рассказу Макс Олин

— Баранки гну. А вот сейчас я дам тебе такой расклад, что ты офигеешь, сыщик, и переменишь свое мнение насчет меня.

Соснин не стал возражать и приготовился выслушать Демьяна. Зачем мешать, раз сам хочет поболтать?

— В общем, не все так просто, парень, как тебе могло показаться. Во-первых, мне не особо хочется усугублять мое положение. Ясен пень, что мне не попасть в рай ни при каких раскладах. Но и делать себе хуже мне смысла нет. Я не знаю, каким пыткам меня подвергнут в аду, но брать на себя еще одного покойника моя душа не горит. Это мой первый аргумент. Но есть и второй. Ты только держись на ногах покрепче… Пару дней назад я выполнял работу для Марка. Кто-то слил меня ментам, и меня замочили прямо при деле. Цель я поразить успел. И знаешь, кто был целью? Не упал еще, стоишь? Журналюга этот, Виталик.

Откровенно говоря, Соснин с трудом удерживал челюсть на месте, так она норовила раскрыться.

— Как тебе? Вот у кого был повод завалить Марка. Наверняка не знаю, но вроде он какую-то клевету в газетах разводил вокруг этого Малевича недоделанного. А ко мне нечего соваться с предъявами.

Челюсти Соснин все же разомкнул. Чтобы спросить:

— А тебе не кажется, что сам Марк тебя и сдал ментам? Уверен, такая мыслишка тебя посещала. Чем не причина расквитаться с его душой?

— Ты не путай работу киллера с целенаправленным мочиловом, — оторвался Демьян от тумбы, об которую опирался. Мужик он был крупный, лет под сорок пять. В случае чего, Боре с ним не справиться. Ему стало вдруг интересно, что случится, если проломить оболочке череп. Душа улетучится через пролом? Но он решил не накалять страсти, тем более что киллер говорил осмысленные вещи: — Там мне платили бабки, и я выполнял работу. Чтоб отомстить Марку, мне понадобились бы точные доказательства его причастности. Откуда мне их взять? Я пытался здесь развести его на откровенный разговор, но он отморозился, типа, он не в теме. Что ж мне мочить его без доказухи?.. Я чуял, что менты у меня на хвосте, но и деньги мне были нужны. Последние отдал в это долбаное Томесто. Пришлось рисковать. Фокус-покус — и пуля в дыхалку. Сдох в считанные секунды. Еще вопросы? Я Марка не убивал.

— Когда последний раз видел его живым?

— После обеда. Он ушел со своей женой. Стояли, терли че-то в коридоре. Да они постоянно вместе тут ходят — растягивают последние минуты загробного супружества. Больше ничего не видел. И не слышал. Все, уйди, не терзай душу.

Соснин вышел. Наверное, его выражение лица было весьма красноречивым, потому что Мирон спросил:

— Выяснили что-то серьезное? — Хотя тон был скорее утвердительным.

— Выяснил, к кому зайти следующему.

Виталий встретил Борю равнодушно. Растягивать сопли Соснин не стал и сразу пошел в лобовую атаку:

— Есть информация, что вы писали клеветнические статьи на убитого.

— Значит, вы точно уверены, что он убит? Почему?

Борис коротко ушел от ответа:

— Опыт. Так что с клеветой?

— Мой ответ: чушь. Я изобличил этого «великого художника современности» в его давнишних грешках — всего лишь написал правду. И чтобы я не докопался глубже, козел попросту убрал меня руками Демьяна. Ну ничего. Когда я неожиданно встретился с Марком здесь, я расхохотался ему в лицо.

— Ага, расхохотался, а при случае порешил, взял грех на душу.

— Какой смысл убивать уже мертвого? Нет, что ни говори, а есть Бог на свете! Воздал каждому по заслугам: и Марку, и Демьяну. Ирония судьбы, правда? При их скоплении грязных делишек им обоим прямая дорога в ад. Думаешь, была мне охота запятнать свою душу? Я все-таки питаю надежду получить положительный вердикт. Своими статьями я вывел на чистую воду много швали. В особенности такой, как Марк. Не вопрос, у меня тоже есть скелеты в шкафу, но у этого деятеля искусства в шкафу лежал скелет мастодонта. И опять же, по иронии судьбы в коллекторе есть человек, который может подтвердить, насколько темная душа этот Марк.

— Ну-ка, ну-ка, — насторожился Борис, — ты о чем и о ком?

— Я о человеке, у которого куда больше причин убить Марка, чем у меня. — Виталий выдержал картинную паузу. — Тихая мышка Клара.

— Клара???

— Удивлен? Клара. Она пожирала его злым взглядом, как только он появился здесь со своей женушкой. Я бы от такого взгляда сгорел дотла. А художнику нипочем. Не знаю, что думала Аделаида по этому поводу, но она явно была не в восторге от этих сеансов гипноза.

Соснин сразу же вспомнил испуганные взгляды Клары за ужином. Он представить не мог в ее исполнении взгляды злые. Скромная и уравновешенная на вид девчонка.

— А что они с Марком не поделили?

— Все банально до безобразия. Девственность. Они не поделили ее девственность. Десять лет назад, когда ей было двенадцать, этот мужик самым бессовестным образом напялил ребенка — выражаясь слогом Дюма, — как рябчика на вертел.

— Это серьезное обвинение. Есть доказательства?

— Показания Клары — вот и все доказательства. Нет, еще одно есть — психическая травма у ребенка. Мало?

— Мне кажется, зная, кто ее насильник, она не стала бы поступать на изобразительные искусства, — попытался возразить Соснин, хотя, возможно, в таком поступке Клара видела какой-то особый, скрытый от других людей смысл.

— Как бы там ни было, она как раз тот человек, у кого были все мотивы убить Марка. Если ее душа бела, как первый снег, убийство такого подонка, как Марк, не особо ее и запятнало. Я же знаю: вам, сыщикам, плевать на чужие переживания, и теперь ты по-любому пойдешь мучить девчонку расспросами. Вот и послушай, что она расскажет. Узнаешь, какого цвета душа Марка.

— Когда последний раз видел его живым?

— На обеде. Он ушел с женой, а я еще побеседовал с Жеромом. Он, кстати, тоже может рассказать много интересного о Марке. Он рецензировал его полотна.

— Куда ты пошел после беседы с французом?

— Мы вдвоем поднялись в номера, и я завалился отдыхать. Может, что-то важное и проспал, но тут ничем помочь не могу, извини.

— Хорошо, спасибо. — Борис протянул ладонь для рукопожатия и даже слегка улыбнулся.

Рукопожатие получилось слабым и недоверчивым.

Перед дверью Клары Соснин одернул Мирона:

— Погоди, не открывай.

Тот вопросительно уставился на сыщика.

— Есть ручка и бумага?

— Найдутся. — Мирон нырнул правой рукой в левый внутренний карман и достал блокнот с прикрепленной к нему ручкой. Раскрыв его, он хотел вырвать лист, но Боря бесцеремонно выхватил вещи из его рук.

В следующую минуту он пораженно застыл над трофеями, потом посмотрел на рыжего.

— Это прикол?

Вначале Мирон не понял, но потом до него дошла причина замешательства. Бумага в блокноте была угольно-черной. Борис поспешно черкнул пару каракулей — ручка оставила белые следы.

— У нас это норма, — сказал Мирон. — Этому все удивляются, когда попадают к нам. У вас все наоборот.

— Да нет, блин, по-моему, это у вас все наоборот, — буркнул недовольно Соснин и стал быстро записывать что-то на чистом листе. Было непривычно выводить белые буквы на черном поле. Сразу вспомнилась школа с ее досками и мелом.

— По правде говоря, я бы не отказался побывать в вашем мире. Столько интересного слышал от прибывающих душ.

Внезапное откровение Мирона потешило Бориса.

— Чем же не устраивает ваше распрекрасное Томесто?

— В том-то и дело, что коллекторы — это еще не совсем Томесто. Пять лет на одной должности, в одном и том же коллекторе — это не то, на что я рассчитывал в жизни.

Соснин оторвался от записей:

— Погоди. Какие пять лет? Томесто принимает души чуть меньше года.

— Ну, — протянул помощник Валдая, — это официально. Были же еще экспериментальные партии. Ведь Аделаида, жена Марка, — кивнул Мирон в сторону ее комнаты, — совершила открытие пять лет назад.

Боря ошеломленно опустил ручку с блокнотом.

— Так это она!.. А я все думаю, чего ее имя вертится у меня в голове. Необычное и в то же время знакомое. Точно-точно. Аделаида Торцова, ученый-биофизик, профессор какого-то там НИИ, открывшая мост в Томесто.

— Здесь она просто биофизик Аделаида, — поправил Борю Мирон. — Никаких привилегий ее статус первооткрывателя не дает. Она в равных условиях со всеми душами… кроме вас.

— Белыми нитками шито ваше Томесто. Если уж аборигены рвутся на Землю, у меня просто нет слов.

— Наверное, я такой один.

— Там, где один недовольный, отыщется еще десяток. — Борис записал еще что-то в блокнот и кивнул на дверь. — Открывай.

При появлении сыщика Клара вскочила с кровати, где сидела до этого. Соснин мог бы назвать девушку привлекательной, если бы не уныние на ее лице. Изогнутые домиком брови придавали ей какой-то… несчастности, что ли. Сразу хотелось обнять ее и пожалеть, чего Боря делать, разумеется, не стал. Но он попытался как можно деликатнее подойти к опросу.

Для начала он попросил Клару присесть, не волноваться и ничего не бояться.

— Я хочу разобраться в случившемся. Уверен, ты понятливая девушка. Некоторые мои вопросы покажутся тебе бестактными, но поверь: это не так. Просто я вынужден…

— Вы все знаете, — перебила она Соснина.

Он растерялся от неожиданности.

— Я по глазам вижу: вам все уже известно. Оно и к лучшему, — опустила Клара взгляд. — Не придется лишний раз рассказывать.

— Ну… как бы тогда это сказать… — замялся Боря. — В таком случае ты, наверное, должна понимать, что подозрение падает на тебя.

— Я понимаю. Но тогда вы и Клима должны подозревать.

— А его почему? Парень просто не в себе.

— Да, он не в себе. А виноват в этом один человек — Марк.

Соснин не стал задавать вопроса. Он видел, как Клара собирается с духом, чтобы все рассказать.

— Он ведь не только меня домогался, этот грязный похотливый извращенец. Клим тоже его жертва. Он и его изнасиловал, только на пару месяцев позже меня. Я переборола себя, а Клим не смог.

— Откуда тебе это известно?

— Я узнала это здесь, в коллекторе. Когда Аделаида решила поговорить со мной, почему я так нескромно смотрю на ее мужа, я ей все рассказала. — Соснин внимательно слушал и что-то отмечал в блокноте. — Они с ним поскандалили. Здорово. А потом вроде помирились, и она снова подошла ко мне. Но уже не с претензиями — просто излить душу. — Клара нервно усмехнулась. — Какой забавный смысл приобретают здесь эти речевые обороты про душу… Всю семейную жизнь они прожили на удивление слаженно. Ей тяжело было услышать от меня мой рассказ, она даже отказывалась верить, но во время скандала с Марком выяснила, что я не единственная его жертва. Он признался, что этот бедняга Клим тоже попал в сеть его похоти. Аделаида его простила. За честность. Посочувствовала мне. Да что теперь толку от ее сочувствия. Ведь все мы уже на том свете. Одной ногой кто в рай, кто в ад.

Борис только диву давался. Возможно ли такое в принципе, чтобы в одном коллекторе собрались связанные единой судьбой души? И как так вышло, что все они умерли или погибли одновременно с разницей в несколько часов? Он понял, что углубился в недозволенные ему дебри рассуждений, по коже забегали стаи мурашек.

— Я и сама бы вам все это рассказала. Не знала только, как к вам подойти.

— Я, в общем-то, догадался. Не переживай, я тебя ни в чем не подозреваю. — Сидящий на стуле напротив кровати Соснин ласково сжал длинные пальцы Клары, которыми она теребила край юбки. — У тебя очень красивые руки. — Он встал, отошел к двери и спросил, обернувшись: — Марк с женой ушли вместе после обеда?

— Да. Они почти все время проводили вместе. Души не имеют права входить в чужую комнату, поэтому они общались или в коридоре, или в вестибюле. На вас почему-то запрет не распространяется. Вы не душа?

Соснин пожал плечами, глупо улыбнувшись.

— Но когда я поднялась в свою комнату, их в коридоре не было в этот раз — разошлись по номерам. Наверное, опять рассорились. Я потом слышала — кто-то выходил в коридор, но двери здесь толстые, мне могло показаться. Беготню я слышала, а вот приглушенный разговор незадолго до нее… Я затрудняюсь сказать, кто с кем разговаривал.

Последнюю фразу она сказал таким тихим и виноватым голосом, что Боря опять пожалел девчонку. Язык чесался спросить, как она умерла, но он не стал этого делать. Какое, действительно, теперь это имело значение?

— Ну-ка скажи, — спросил Соснин Мирона, — как реагировал на Марка Клим?

— Больная душа? Ну, виделись они лишь в столовой… и Клим выбрал себе место подальше от Марка. Я, конечно, особо не присматривался, но, по-моему, Клим побаивался смотреть на художника. А вообще, он всего тут побаивается… Идем к нему?

— Нет, его я трогать не стану. С ним все ясно. Он же не агрессивный?

— Безобиден, как младенец.

— Значит, вне подозрений. Давай к Жерому.

— Это хорошо. А то номер Клима внизу, пришлось бы спускаться.

Жером вежливо поприветствовал Бориса уверенным рукопожатием. С сильным французским акцентом он рассказал, как раскритиковал последнюю выставку Марка, проходившую в Москве. Он не жаловал агрессию в живописи, а все сюжеты Марка строились именно на мраке и насилии. Его работы отличались особой жестокостью, темными тонами, сочетанием страха и боязни с угнетением и нервозностью, никаких плавных черт — только резкость и рваность.

— Такой стиль написания говорит многое об авторе. Да и после общения с Марком я убедился в своих подозрениях. Крайне неприятный человек. Не понимаю, как Аделаида прожила с ним душа в душу столько лет.

— А как вы здесь оказались?

— Я летел в одном самолете с ними, когда случилась катастрофа.

— Как думаете: не подстроена ли авария?

— О, Борис, убивать ради этого человека еще полсотни пассажиров? Вряд ли. Жалею только о том, что оказался в одном коллекторе с Марком. В любом другом мне было бы намного комфортнее. Особенно у себя на родине. Me се ля ви — судьба распорядилась иначе.

— Тут, похоже, судьба совершенно ни при чем, — бормотнул Соснин.

— Что, простите?

— После обеда что-нибудь слышали? Кто-нибудь разговаривал в коридоре?

Жером пожал плечами:

— Возможно. Я не обратил внимания. Я здесь в какой-то прострации — мне все не верится, что уже завтра я предстану перед Богом. После обеда я заперся в комнате и ушел в себя.

— Чутье мне подсказывает, что Бога вам не покажут. Здесь без него неплохо справляются. Спасибо за информацию, до встречи. — Борис еще раз пожал твердую руку француза.

Жена исчезнувшей души выглядела неважно. Лицо перекошено, руки в брюки, движения судорожные, неуклюжие. Известие о пропаже души мужа сильно обескуражило Аделаиду.

Борис приступил к делу:

— Понимая ваше состояние, не буду долго вас истязать. Я слышал, вы сильно любили Марка.

Резкий кивок.

— Расскажите, что вы делали сегодня после обеда.

Аделаида прочистила горло и хрипло ответила:

— Мы поднялись сюда, немного поговорили и разошлись по комнатам. Нам обоим нужно было поразмышлять в тишине.

— Это был последний раз, когда вы видели мужа?

Снова резкий кивок.

— Можете парой слов описать, как вам удалось открыть Томесто? Праздное любопытство, не имеющее отношения к нашему делу. Необычный уникальный мир, который якобы пытается принести пользу людям в реале. Интуиция шепчет мне, что у жителей Томесто несколько иные цели. Объясните: почему мне так кажется?

Аделаида, повторно прокашлявшись, сказала:

— Сложно объяснить вот так сразу. Тем более человеку, не владеющему определенными знаниями и терминологией. Это небывалый обмен энергетикой. Контакт между материальным и нематериальным на новейшем уровне. Новая веха в развитии человечества. К тому же, прежде чем заключить договор с людьми, Томесто четыре года сотрудничало с нами в тестовом режиме.

Соснин видел, как ей было тяжело говорить, каждую минуту помня о пропавшем муже. И не только видел, но и слышал. Голос Аделаиды постоянно ломался, скатывался вниз, она прочищала горло, снова старалась заговорить, но мешал хрип. Совсем расклеилась.

— Ладно, не утруждайтесь. Извините за беспокойство. До свидания. — Борис подал руку.

Аделаида машинально протянула свою и довольно крепко для слабой несчастной женщины стиснула большую ладонь Бориса своей маленькой ладошкой. В его кожу впились длинные красные ногти.

Валдай с нетерпением ждал хоть слова от подошедшего сыщика, но тот о чем-то усиленно размышлял. С укрытым морщинами лбом, он внимательно изучал сделанные в блокноте Мирона записи. Хозяин блокнота скромно стоял позади Бориса. На вопросительный взгляд Валдая Мирон пожал плечами и помахал головой.

Все-таки Валдай не выдержал:

— Ну что, Борис? Не томите. Есть какие-нибудь догадки?

— Догадки? — отозвался Соснин. — Догадки, конечно, есть. Насчет способа. А насчет того, кто это сделал, догадок нет.

— Нет? Плохо. Очень плохо…

— Потому что я наверняка знаю, кто. И не знаю, как.

Валдай вытаращился, онемев. Боря продолжил:

— У меня есть улика, есть мотив, но нет, так сказать, орудия убийства. Хотя это даже и не убийство, а попытка обвести вокруг пальца комиссию. Впрочем, — Соснин закрыл блокнот и повернулся к Мирону, — собери всех в вестибюле, я укажу пальцем на виновного в вашем сыр-боре и отправлюсь в свое настоящее тело. Тесно тут у вас. Нечестно и гадко.

Мирон хлопал глазами, пока Валдай не заорал:

— Что встал?! Выполняй!

Тот кинулся к лестнице, но вдруг развернулся и уточнил:

— По одному?

— Желательно, — кивнул Борис. — Во избежание. Мы ждем в вестибюле.

Даже повар Гриша, с которым сыщик передумал беседовать, пришел послушать Борю, хотя Соснин и сказал, что в этом нет надобности.

Все шесть душ расселись на мягкой мебели: Аделаида, Клим и Клара — в отдельных креслах, Демьян с Жеромом и Виталием — на софе. И Борис начал:

— Чувствую себя в роли какого-нибудь Эркюля Пуаро. Растекаться мыслию по древу не стану. У каждого из вас были причины навредить душе Марка. Пусть он и был отъявленной скотиной, но эта женщина, открывшая всем нам путь в Томесто, — он указал на Аделаиду, обратившую взгляд на свои руки, — души в нем не чаяла. Ах, эти речевые обороты о душах, не так ли, Клара? Аделаида единственная, кто не желал ему зла. Даже узнав, что этот деспот сотворил с Кларой и Климом, она смогла простить мужа. Достойно уважения, не правда ли? Демьян мог свести счеты с Марком за то, что Марк, может быть, подставил его под полицейскую пулю. Виталий мог сгорать от желания рассчитаться с Марком за то, что тот нанял Демьяна убить его. Клара и Клим, ставшие жертвами сексуальных домогательств художника, имели все основания расправиться с этой черной душой. И только сама Аделаида, даже узнав о страшных грехах Марка, прощает ему по широте своей душевной выходки молодых лет. Беспрецедентная любовь! Хрестоматийный случай! И это не ирония. В отличие от остальных, кто мог желать Марку зла, его ненаглядная жена, жившая с ним, как верно подметил Жером, душа в душу, решила спасти мужа от страшного суда.

Аделаида медленно подняла голову и исподлобья стала смотреть на Бориса. Тот задорно хлопнул в ладоши:

— Ах, эти речевые обороты о душах! Валдай, прошу вас отсканировать душу Аделаиды на предмет статуса.

Управляющий в замешательстве извлек аппарат из кармана и навел на биофизика. Глаза Валдая полезли на лоб, он воскликнул:

— Серый!

— А был? — спросил Борис.

— Почти белый!

Мирон недоверчиво уставился на сканер, но тот не врал.

— Как такое возможно? — поинтересовался Валдай.

— Легко и просто. Единственно возможный вариант при абсолютной невозможности покинуть коллектор — слияние душ! Отменный способ запудрить комиссии мозги.

Неожиданно Аделаида сорвалась из кресла и с регбийским наклоном помчалась на Соснина. Боря не растерялся: отступив на шаг вправо, он отвесил женщине смачный хук правой по ее левому уху. Оболочка с двумя душами свалилась к ногам управляющего и помощника. Те мигом зафиксировали Аделаиду, а Валдай на всякий случай еще раз отсканировал. Результат был тем же.

— Смотрим внимательно на краснеющее ухо, — заговорил Борис дальше. — Наглядный пример. На челюсти оболочки Марка остался след от удара то ли кулаком, то ли ладонью совсем незадолго до смерти. Присмотревшись ближе, я понял, что он нанесен маленькой ладошкой и пришелся не на всю ладонь, а на пальцы. На пальцы с длинными ногтями. После свиданий со всеми вами я удостоверился, что обладательницей маленькой ладошки с интересующим меня маникюром является Аделаида. Как только я увидел ее ногти, ее мужской способ держать руки в карманах, неуверенную походку, а также услышал изломанный дрожащий голос, все эти тонкие намеки сложились у меня в голове в четкую картину, достойную кисти самого Марка. Отдельное спасибо Жерому за прекрасный русский: подумать только, душа в душу! После обеда наша парочка поднялась вместе наверх и разошлась по комнатам. Странно, ведь обычно они не отходили друг от друга ни на шаг. Но тут, видимо, решили не светиться, иначе подозрение сразу упало бы на Аделаиду: она же постоянно рядом с мужем. Когда все разбрелись по номерам и погрузились в послеобеденный покой, тогда-то все и свершилось. Я думаю, что человеку, пять лет имевшему дело с энергетикой душ и плотно контактирующему с представителями Томесто, несложно было изобрести способ слияния двух душ. Приблизительно, хотя не уверен, процесс выглядел так. Устроив тихенький скандал на пороге комнаты Марка, тем самым Аделаида довела его до определенного эмоционального состояния, при котором возможна миграция души, и посредством пощечины в буквальном смысле вывела его из себя, присовокупив его душу к своей. — Соснин посмотрел на Аделаиду. — Поправьте, если ошибаюсь.

Та надсадно и совсем по-звериному рычала, скованная Валдаем и Мироном.

— Я не знаю, ребята, как и почему в одном коллекторе и в одно время собрались все эти души, но этот факт вкупе с моим присутствием говорит о том, что Томесто не лучший выход для человечества в решении некоторых наших проблем. — Борис выдохнул, будто груз с себя сбросил, и сказал Валдаю: — Отправьте меня обратно. Мне противно здесь находиться.

— Опа! Есть контакт! — возбужденно крикнул врач, глядя на монитор. — Давай, родимый, давай! Хоть тебя к жизни верну. Мне же непременно зачтется…

 

Спасая Эрика

Игорь Береснев

Игорь Береснев

29 октября 1962 г.

Понедельник, утро.

Рината на службу опоздала — как всегда. Но сделать коллеге замечание Григор не успел, тактика «упреждающей атаки» работала безотказно:

— Как выходные провёл? Наверняка из дому нос не высовывал, просидел со своей ненаглядной. И не скучно тебе так жить?

— Мне с Эвитой никогда не скучно. А ты…

— А я работала на выходных. Плодотворно! — Рината плюхнулась в кресло, хищно потёрла ладони. Придвинулась ближе к столу, включила компьютер. — Всё-таки я добралась до Корвича, теперь его лицензии каюк и надолго. А то ишь, играть со мной вздумал! И пусть радуется, что я ему латентную педофилию не впаяла. Так бы и загремел на профилактическую кастрацию.

Рината сверкнула ослепительно белозубой на смуглом лице улыбкой, склонилась к экрану. А Григор невольно поёжился, отодвинулся в сторону, чтобы между ним и этой улыбкой оказалась тумба с разлапистой опунцией. Не по себе каждый раз становилось, когда коллега так улыбалась. В паху сжалось, будто его самого приговорили к кастрации.

— Так-так-так… — Рината любила разговаривать сама с собой, нимало не заботясь о присутствии соседа по кабинету. — Сейчас мы его из базы вычистим, всё меньше забот. Вот так, и в архивчик…

— А ребёнок? — не удержавшись, спросил Григор. — Его девочке четырнадцать лет, кажется?

— Пятнадцать лет и семь месяцев. Букин, а ты за языком следи. Ты же ювенальный инспектор, какой пример подаёшь? Дети гражданского пола не имеют… Готово! Что тут у меня сегодня по плану?

— Так что с ребёнком?

— А? Я же говорю — плодотворно поработала на выходных. В пятницу вечером устроила внеочередной рейд, поймала на горячем. За субботу оформила лишение лицензии, ребёнка изъяла и — на заморозку, — Рината опять улыбнулась белозубо и хищно.

Григор моргнул.

— Ты отправила её в хранилище, не выставив на тендер? Почему?! Ей же пять месяцев всего до полнолетия.

— И что ты предлагаешь, оставить её с тем извращенцем? Я который год наблюдаю, как и он, и вся их поганая сота слюни пускает. Если бы не закон о латентной педофилии, давно бы ребёнка развратили. Пусть уж лучше в хранилище полежит, пока нормального воспитателя не подыщем.

— Спрос на подростков стабильно низкий, она может так пролежать и год, и два…

— Потому и отправила сразу, что спрос низкий. Зачем ребёнку зря ожиданиями мучиться? А заморозка безвредна. И департаментом демографии одобрена. Что-то не так, Букин?

Возразить Григор не посмел. Практика погружать в анабиоз детей, временно лишившихся опеки, в самом деле была одобрена департаментом и в последние годы получила широкое распространение. Для ребёнка смена семьи проходит почти мгновенно, негативные последствия от «беспризорности» сводятся к нулю. А искусственный анабиоз — процедура безвредная по официальным данным. Правда были и неофициальные…

За четыре года работы в отделе Рината аннулировала девятьсот восемьдесят пять лицензий, отправила в хранилище восемьсот сорок шесть детей, из них семнадцать — повторно. У Григора количество аннуляций было не меньше, но детей он старался в хранилище не отправлять. Хотя приходилось: держать ребёнка на тендере больше двух недель запрещено, вдобавок требуется, чтобы воспитатель и ребёнок понравились друг другу, чтобы курирующий инспектор одобрил сделку. А претендентов не так-то много — получить лицензию на воспитание куда сложнее, чем лицензию на рождение. Что логично: для деторождения достаточно желание и отсутствия патологий. Для воспитания — огромный перечень условий. Хотя желание и здесь на первом месте. Вот Рината лицензию ни на воспитание, ни на рождение получить не стремилась. «Некогда! У меня работа поважнее, чем с пузом ходить да сопли подтирать!» — приводила она всегда один и тот же железный аргумент. Но Григор подозревал, что коллега попросту не любит детей.

Григор детей любил. И доказал это, став лицензированным воспитателем полгода назад. К сожалению, получить «лёгкую» лицензию на рождение ни он, ни Эвита не могли. По объективным причинам.

Рината словно прочла мысли коллеги. Оторвала взгляд от экрана, подмигнула:

— Букин, а ты не хочешь её удетить, у тебя ведь лицензия свободная? Со мной, как куратором, заминки не будет — знаю, что педофилией не страдаешь. А ребёнок миленький. Лови, я тебе её последнее фото скинула.

На экране развернулась, заслоняя листы отчёта, картинка. На Григора глядела девочка-подросток, девушка, можно сказать. Прямые тёмно-каштановые волосы, карие глаза за густыми ресницами, нос с едва заметной горбинкой, резко очерченные скулы. Чем-то девочка походила на Ринату. Интересно, когда вырастет, научится так же хищно улыбаться?

Григор убрал картинку с экрана.

— Спасибо, я не спешу.

Он и правда не спешил с выбором. Во-первых, лицензию выдают на пять лет, времени, чтобы реализовать её, достаточно. А во-вторых и главных — Григор точно знал, какого ребёнка они с Эвитой хотят удетить. Усыновить, чёрт бы побрал эту толерантность!

Понедельник, вторая половина дня.

— Проходите, пожалуйста, инспектор. Рады, что вы нас не забываете!

Ольга Шмидт, родитель-воспитатель, старшая Х-супруг соты, была прямо-таки олицетворением радушия. У Григора скулы сводило от её лживого гостеприимства. Но внешне это не проявилось никак. Инспектор кивнул, отвечая на приветствие, шагнул в распахнутую дверь квартиры.

Всё же дыхание он задержал на несколько секунд. Рефлекс почти — каждый раз, попадая в квартиры-соты, дома-соты, особняки и пентхаузы-соты, ожидал уловить этот запах. Резкий, отвратный, нечеловеческий запах логова. Игра фантазии, разумеется. Жители сот были такими же людьми, как и он сам. Нет, неверно. Именно сотовые были «настоящими людьми». Не верить статистике оснований у Григора не было, а она утверждала, что восемьдесят семь процентов населения цивилизованного мира предпочитает сетевые семьи. Причём две трети состоят в гиперсемьях, насчитывающих десятки тысяч сот, сотни тысяч супругов. Человек стал мобильным, расстояния и государственные границы больше не удерживают его на месте. Сегодня ты живёшь в Заполярье, а завтра неожиданно получаешь работу своей мечты на тропическом острове. И ты не обязан ради мечты расставаться с семьёй, или — ещё хуже! — вынуждать близких следовать за тобой. Сетевая семья всегда рядом. Где бы ты ни оказался, её ячейки-соты радостно встретят тебя в каждом городе, в каждой стране, на каждом континенте. Сетевая семья — выбор мобильного человечества… Григор Букин родился, вырос и прожил свои двадцать девять лет в одном и том же городе. Он никогда не стремился к мобильности. Его семье «соты» не требовались — Эвита всегда рядом.

Инспектор прошёлся по квартире. Ничего нового, тем паче, противозаконного, увидеть он не ожидал — Ольга Шмидт воспитатель опытный. Собственно, сегодняшний визит Григор затеял единственно для того, чтобы…

— Эрик, поздоровайся с господином инспектором!

— Здравствуйте, господин Григор! — шестилетний мальчуган ползал на четвереньках по толстому тёплому паласу, покрывающему пол детской, собирал громадный — метровый, не меньше! — паззл. На миг приподнял голову, улыбнулся радостно, искренне, совсем не так, как его родительница-воспитательница, — и вновь погрузился в работу.

У Григора кольнуло под ложечкой. Как же они похожи! Те же шелковистые льняные волосы до плеч, бездонные голубые глаза, маленький ротик с пухлыми губками. Даже ямочки на щеках! Эрик походил на Эвиту так, словно был её родным сыном. Зато с родительницей, рыжей, плосколицей Ольгой Шмидт, у мальчика нет ничего общего — сразу понятно, что лицензия на деторождение была частичной. Не требовалось усилий представить, что именно из донорской яйцеклетки Эвиты появился на свет этот очаровательный мальчуган… К сожалению, это была всего лишь фантазия.

— Эрик, что же ты такой невежливый? Господин инспектор не часто заходит к нам в гости, — всего второй раз за неделю! — а ты его игнорируешь, — фальшь в голосе Ольги Шмидт звучала всё отчётливее. — Расскажи стишок, спой песенку!

— Нет-нет, не нужно! Не будем мешать! — Григор поспешно попятился прочь из детской. — До свиданья, Эрик!

— До свидания, господин Григор!

Собственно, то, что Григор хотел видеть в этой квартире, он увидел. Больше здесь делать нечего. Он шагнул к входной двери. И едва не столкнулся с выглянувшей из кухни Анри Куц, второй Х-супругой соты.

— Ой… — Анри поспешно прикрыла руками оттопыренный живот. — Добрый день, господин инспектор. Останетесь с нами обедать?

— Вы так поздно обедаете? — Григор нахмурился.

— Только взрослые, — поспешила успокоить наступающая на пятки Ольга Шмидт. — Ребёнок питается строго по расписанию, одобренному департаментом. Не беспокойтесь, инспектор!

— Да, — кивнула Анри, — мы хорошо заботимся о ребёнке. И о втором будем хорошо заботиться, — она нежно погладила живот.

— Скоро ожидаете?

— Врач обещает через две недели.

— А что с лицензией на воспитание?

— В воскресенье к нам переезжает супруга со свободной лицензией из зеленоградской соты.

— Четвёртая Х-супруга на соту? И два ребёнка?

— Да. Квартира у нас большая, тесно не будет. Вас ещё что-нибудь беспокоит?

— Нет, спасибо.

Дверь соты захлопнулась за Григором, и он наконец-то вздохнул полной грудью. Беспокоит, ещё как беспокоит! Какое воспитание получит мальчишка в такой, с позволения сказать, семье? И ведь формально придраться не к чему. Требования департамента Ольга Шмидт скрупулёзно выполняет, ребёнок окружён заботой, не испытывает ущемлений ни в материальной сфере, ни в духовной. Григор раньше и не придирался — Ольга и Анри шесть лет жили вместе, и если закрывать глаза на их меняющихся «супругов», сота выглядела почти традиционной семьёй. Но год назад Анри вдруг решил сменить пол с Y на X! Более того, он — она теперь! — прошла аттестацию на деторождение, получила лицензию и благополучно вынашивала ребёнка. Отличный пример для мальчишки! Станет полнолетним и тоже решит поменять пол? Департамент подобные нюансы никак не регламентировал — в свободном мире каждый выбирает себе пол по вкусу, становись хоть Y-ом, хоть Х-ом. Да хоть Z-om! Но Григор не мог смириться с подобным. Наверное, потому, что Эрик слишком походил на их с Эвитой несуществующего сына.

Среда, за два часа до обеденного перерыва.

Звонок Ольги Шмидт застал Григора врасплох. Воспитательница была явно обеспокоена, то и дело облизывала некрасивые узкие губы.

— Господин инспектор, мы можем с вами сегодня встретиться?

— Что-то случилось? С Эриком?

— О нет, нет! С ребёнком всё в порядке. Мне надо с вами проконсультироваться. Лично.

— Я запишу визит к вам на вторую половину дня. На семнадцать-тридцать устроит?

— Да… только господин инспектор, мы могли бы встретиться на нейтральной территории?

— Что? — у Григора челюсть отвисла от такого неожиданного предложения. Если бы Рината сидела напротив, непременно заметила бы. На счастье, у коллеги был рейд. — В каком смысле «нейтральной»?

— Старый отель в Парке Солидарности — вы сможете туда подъехать?

— Д… да.

— Значит, в семнадцать-тридцать я буду вас там ждать.

Среда, семнадцать-тридцать.

Авто Ольга Шмидт припарковала так, что Григор увидел его, лишь объехав вокруг заброшенного здания. Когда-то это и в самом деле был недорогой, но вполне комфортабельный трёхзвёздочный отель классического типа. Он пережил две революции и одну войну, зато эпоха сетевых семей его подкосила. Сейчас люди среднего достатка, приезжая ненадолго в чужой город, предпочитают селиться в семейных сотах.

В машине воспитательницы не было. Рядом тоже. Григор хотел набрать её номер, но Ольга Шмидт опередила:

— Я на третьем этаже, в холле. Поднимайтесь, двери открыты.

Григор недоумённо пожал плечами, — что за игры?! — но подчинился.

За двадцать с лишним лет здание успело изрядно обветшать, псевдогранитная плитка на ступенях крошилась, перила и вовсе держались на честном слове. Хорошо, хоть стены и перекрытия выглядят крепкими!

— Ну наконец-то! — Ольга Шмидт поспешила навстречу, едва увидела Григора сквозь прозрачные двери холла. — Вы будто не на третий этаж поднимались, а на десятый!

— Что это за глупости вы затея…

— Нужна ваша помощь. Анри вчера вечером забрали в клинику, роды начались раньше срока…

— О!

— Нет-нет, с Анри всё в порядке, и ребёнок родился здоровым. Проблема с лицензией на воспитание. Помните, я вам говорила о супруге из Зеленограда? Она не приедет… она уже не супруга. Ушла из семьи, так получилось. К сожалению, других свободных лицензий у нас пока нет.

— Так, — ситуация прояснялась. Хоть и не до конца. — Неприятно. От ребёнка придётся отказаться.

— Об этом не может быть и речи! Семья занимается этим, два-три месяца, и у нас будет лицензия!

— Маловероятно. Пройти лицензирование на воспитателя весьма сложно — вы же знаете! Реальный срок — полгода. Никто не позволит оставлять ребёнка так долго без опеки. Его выставят на тендер…

— У меня есть лицензия. Если я её освобожу, нам с Анри отдадут ребёнка.

Григору показалось, что он ослышался:

— Освободите? Вы собираетесь отказаться от Эрика?!

— Нет! Но… его можно на два-три месяца — даже на полгода! — поместить в хранилище, а как только появится лицензия, мы его заберём. Это младенцев нельзя замораживать, а Эрик большой, для него это безвредно. Господин инспектор, я знаю, вы ведь можете отправить его в хранилище, не выставляя на тендер. И вы к нам всегда хорошо относились, правда?

Да, в первом она не ошибалась. Рината неоднократно отправляла своих подопечных в хранилище, не утруждаясь предварительными поисками свободных лицензий. А с тендером всегда можно организовать волокиту и на два месяца, и на три, и на полгода — если постараться. Во втором… в прежние годы он и впрямь неплохо относился к этой паре. Но заморозить Эрика!

— Господин инспектор, не спешите с отказом! — видимо, он не сумел сдержать эмоции, бушующие внутри, и Ольга Шмидт заторопилась. — Подумайте хорошенько. А мы вам будем очень благодарны. Поверьте — ОЧЕНЬ.

Теперь всё становилось на свои места. Визиты инспекторов к подопечным протоколировались, визиты посетителей в управление — и подавно. Но встреча в заброшенном отеле останется тайной для посторонних глаз и ушей. И вездесущие уличные вебкамеры её не зафиксируют. Был разговор, не было — никто не докажет.

Григор и сам не понимал, почему не ответил немедленным отказом, резким и безапелляционным. Поместить Эрика в анабиоз — надо же такое придумать! За одно предложение следовало аннулировать лицензию и… что дальше? Выставить мальчика на тендер? О да, удетят его незамедлительно — какой-нибудь латентный педофил из Австралии или Южной Америки. Мальчика увезут, а Григору останутся лишь воспоминания о нём.

Весь вечер и половину ночи он размышлял, как поступить. Разумеется, выполнять преступную просьбу Ольги Шмидт он не собирался. Но если ради Эрика, ради его спасения придётся нарушить некоторые должностные инструкции — что ж, он готов.

Когда старомодные ходики пробили два пополуночи, Григор придумал. Они вдвоём с Эвитой придумали.

Четверг, вечер.

С Ольгой Шмидт Григор встретился на том же месте. Воспитательница уже поджидала его.

— Вы согласны помочь? — спросила нетерпеливо.

— Да. Но помещать Эрика в хранилище мы не будем. Последствия анабиоза для человеческого организма изучены вовсе не так хорошо, как многим представляется…

— Что?!

— Это не афишируется, но есть независимые исследования и у нас, и за рубежом. Отмечалось ухудшение интеллектуальных показателей у детей, пробывших в состоянии анабиоза дольше, чем месяц, а также у тех, кого погружали в анабиоз повторно в течение двух лет…

Губы воспитательницы начали кривиться в недовольной гримасе:

— Анабиоз безвреден для детского организма — это официальное заключение департамента! Впрочем, я готова выслушать ваше предложение. Если не заморозка, то где вы собираетесь держать ребёнка несколько месяцев, не выставляя на тендер?

— Понимаете, у меня есть свободная лицензия.

Недовольство сменилось удивлением.

— Вы хотите присоединиться к нашей семье?! Право, не знаю, что вам и ответить…

— Да нет же! Не посягаю я на вашу семью. Я могу взять Эрика под опеку. На время! А как только у вас появится свободная лицензия, вы заберёте его обратно. Мы составим договор арендной опеки, всё законно и официально.

Ольга Шмидт моргнула растерянно. Подобное решение ей в голову не приходило, потому требовалось время, чтобы его обдумать. Думай, думай! И соглашайся. Эта сделка для тебя безусловно выгодна, ты в ней ничего не теряешь. И никаких подводных камней. Во всяком случае, не с твоим куцым умишком их заметить. Ты ведь не вспомнишь, что через четыре с половиной месяца мальчику исполнится семь — возраст согласия. И значит, он сам сможет решать, возвращаться ему в соту или остаться в настоящей семье, где у него будут настоящие мама и папа. И где он сам вырастет настоящим мужчиной, а не каким-то Y-гражданином. А уж организовать небольшую волокиту, чтобы супруги Ольги Шмит получили новую лицензию не слишком быстро, Григор сумеет. И удержать Эрика они с Эвитой смогут.

Ольга Шмидт наконец заговорила:

— То есть вы предлагаете поместить ребёнка не в государственное хранилище, а к вам домой? Вы организуете что-то наподобие станции передержки для домашних животных?

Пришла очередь растеряться Григору. Что за логика у этой дуры? Но ведь не объяснять ей, что на самом деле он замыслил! Григор нехотя кивнул.

— Что-то наподобие.

— Понятно. И сколько стоит такая услуга?

«Не нужны мне твои деньги! Мне нужен Эрик!» — хотелось ответить на подобную глупость. Ясное дело, сказать требовалось иное. Откажешься от платы, заподозрит подвох.

— Ну-у… сколько вы можете заплатить? Не хотелось бы ставить вас в затруднительное положение. Тем более, прибавление в семье…

Иллюстрация к рассказу Макс Олин

— Десять тысяч в месяц — достаточно?

Десять тысяч — его месячный оклад. Григору стало не по себе. Невинное служебное «разгильдяйство» начинало попахивать криминалом. Но отступать было поздно.

Григор кивнул:

— Вполне.

— Отлично! Деньги у меня с собой.

Она раскрыла сумочку и вынула из неё… нет, не пачку банкнот. И не кредитную карточку. Смарт. Кавайный розовый с золотистыми стразами смартик. Быстро пробежала пальцами по экрану, подняла взгляд на собеседника. И губы её расплылись, обнажая хищный оскал — точь-в-точь Рината. Неужели все женщины обучены так улыбаться?! Хотя нет, не женщины — Эвита никогда себе подобного не позволяла! — Х-гражданки!

— И не надейтесь, инспектор, не получится отобрать у меня ребёнка. Я давно подозревала, что вы попытаетесь это сделать, видела, как вы смотрите на него. Ждали удобный момент, да? Но и я не дура! Вчера, после нашего разговора, я навела справки. Вы же настоящий мизантроп, консерватор и ретроград!

Григора будто холодной водой окатили. А Ольга Шмидт набирала обороты:

— Я больше скажу, вы — латентный извращенец! Как вас в управлении терпят? Да ещё и лицензию дали — наверняка махинации! Ничего, я вас выведу на чистую воду — только попробуйте к моему ребёнку близко подойти! Вы теперь вот у меня где! — она потрясла зажатым в кулак смартиком. — Разговор записан, все ваши грязные инсинуации! И то, как вы государственную программу дискредитируете, и о бизнесе вашем с передержками. Мне страшно представить, для чего вы арендуемых детей используете!

Она проскользнула мимо Григора, побежала к лестнице:

— Прощайте, инспектор! С ребёнком мне и другие помогут, нормальные — просьбу заменить куратора я оформлю завтра же. А вам рекомендую убираться куда подальше из этого города. ОЧЕНЬ НАСТОЯТЕЛЬНО рекомендую!

Григор опомнился.

— Ольга, постойте! Вы неправильно поняли! Я объясню!

Он бросился следом, плохо соображая, что собирается объяснять. Главное — нельзя, чтобы она поменяла куратора! Потерять Эрика нельзя!!!

В заброшенном здании сгущались сумерки. В фойе с огромными панорамными окнами во всю стены это было не так заметно, но на лестнице царил полумрак. Бежать было трудно, на высоких каблуках, которыми любила щеголять Ольга Шмидт — и подавно. Григор догнал воспитательницу на первом же пролёте, схватил за рукав куртки:

— Да постойте же!

— Пусти, извращенец! — она рванулась в сторону, оступилась, потеряла равновесие, схватилась за перила, чтобы не упасть…

Рукав куртки выскользнул из пальцев Григора, бряцнул о ступени упавший к его ногам смартик, двумя этажами ниже загрохотало, сдавленно вскрикнуло… И всё затихло. Ольга Шмидт исчезла.

Григор осторожно подошёл к краю лестницы. Х-гражданка лежала навзничь среди обломков перил и каменного крошева, странно, нехорошо вывернув руки и ноги. Не шевелилась. Инспектор сглотнул колючий комок. Она что… не живая? И тут же услышал слабое:

— По… помо… гите…

— Сейчас, сейчас, я сейчас, — судорожно закивал. А в голове вызревало понимание, что нужно делать. Что он, Григор, должен сделать ради Эрика.

Сначала — запись. Он поднял приборчик, без труда нашёл файл с сегодняшним разговором. Стёр. Не было никакого разговора о «передержках» и вреде анабиоза! И быть не могло.

Спускался он нарочито медленно. Надеялся, что всё разрешится само собой. Но Х-гражданка оказалась на удивление живучей:

— Григор… помоги… спасателей… вызови… я не… могу… шевелить…

Не может пошевелиться? Перелом позвоночника? Инвалидность, гарантированная утрата лицензии… Но этого уже недостаточно!

Григор огляделся по сторонам. Ага, вот подходящее!

Он поднял увесистый, с острым сколом обломок. Подошёл к Х-гражданке. Присел. В блекло-серых глазах появился испуг:

— Что… что вы хоти… те сделать?..

— Всё будет хорошо! Я спасу!

Он осторожно приподнял её за плечи. Приладил обломок. Нет, Ольга Шмидт не была дурой. Она поняла.

— Не надо!.. Пожалст… Григор…

— Я спасу…

Он ударил её головой о камень. Вложил всю силу, на какую был способен, в этот удар. Хрустнула, проламываясь, кость, тело в руках дёрнулось. Обмякло.

— …Эрика! — Григор докончил фразу.

Ольга Шмидт смотрела ему в глаза. Боль, тоска, укоризна застыли навсегда в этом взгляде. В сердце кольнуло раскаяние…

Впрочем, достаточно оказалось встать и сделать два шага в сторону — прочь от мёртвого взгляда! — и минутная слабость прошла. Григор осторожно раскрыл сумочку Х-гражданки, вытер смарт, вернул на место. Теперь можно вызывать спасателей. И полицию. Он ничего не собирается утаивать! Честно расскажет, как погибшая склоняла его к преступному сговору. Да, он проявил слабость, пошёл на поводу, не написал докладную вчера же. Надеялся сам образумить, отговорить — Ольга Шмидт была хорошей воспитательницей, и он пытался сохранить её лицензию. К сожалению, получилось только хуже. Х-гражданка вспылила, наговорила грубостей, убежала. А тут тёмная лестница, крошащиеся ступени, гнилые перила. Оступилась, упала. Ударилась головой о камень. Несчастный случай. Погибшей уже ничем не поможешь, нужно позаботиться о ребёнке.

Григор улыбнулся. Он знал наверняка — кто будет заботиться о мальчике.

Воскресенье, начало дня.

Служебку с просьбой заменить Эрику куратора Григор написал ещё в полиции, во время дознания — по этическим соображениям. Переговорив предварительно с Ринатой, разумеется. Коллега знала его куда лучше, чем покойная Ольга Шмидт. Понимала, что Григор последний, кого можно заподозрить в латентной педофилии и прочих извращениях. Так что вопрос решился без проволочек и тендера, без излишнего шума — ребёнка, пережившего трагедию, следовало ограждать от стрессов. В пятницу Рината стала официальным куратором Эрика, в субботу оформила документы на удетение и воскресным утром Григор забрал мальчика из соты.

— Заходи. Здесь ты будешь жить, — он отпер двери, легонько подтолкнул сына внутрь квартиры. Да именно сына — на ЕГО территории одобренные департаментом обтекаемо-толерантные термины запрещены к употреблению! — Вон там твоя комната, а там — наша с мамой. Тебе здесь понравится, Эрик, обещаю. Пойдём, познакомишься с мамой.

Мальчик не возражал, послушно засеменил следом. Квартира Григора была куда меньше и скромнее соты Ольги Шмидт. Но для троих места вполне достаточно. А больше им никто не нужен.

Эвита ждала их в своём любимом кожаном кресле.

— Здравствуй, Эрик. Я — Эвита, твоя мама, — и улыбнулась. Так улыбаться умела лишь она.

Григор подвёл сына к креслу.

— Поздоровайся. Возьми маму за руку, поцелуй в щёчку.

— Здравствуйте, мама Эвита.

Мальчик осторожно коснулся лежащей на подлокотнике руки. Вопросительно оглянулся на отца.

— Папа Григор, но она ведь не настоящая? Это кукла.

Григор улыбнулся снисходительно, погладил сына по голове. По льняным кудрям, неотличимым на ощупь от прядей Эвиты. Малыш, несмышлёныш, за что его укорять? Подрастёт и поймёт, что его мама — лучшая на свете. Настоящая женщина, не какая-нибудь Х-гражданка.

 

Мощи

Оксана Романова

Оксана Романова

26 июля 1970 г.

Капеллан-асператор третьего ранга, рыцарь Конклава-12, Щит веры, посланник кардинала Седьмого сектора брат Антоний вот уже полчаса катался на кресле по капитанскому мостику.

Кресло, набитое всевозможными компенсаторами и тормозами, вяло сопротивлялось. Когда оно черепашьим шагом доползало до конца паза, Антоний со всей дури пинал стену, вынуждая его снова пускаться в путь.

— Между прочим, от подошвы на стенных панелях остаются вмятины, — сказал брат Жозеф, отрываясь от увлекательного чтения.

— А это влияет на технические характеристики корабля? — проворчал капеллан.

— Это влияет на мои эстетические чувства. Ты бы лучше ознакомился с докладом по Тервальской колонии, брат. Завтра к утру мы уже прибудем на место, а ты до сих пор даже не открыл файл.

— Вот еще, тратить время на бесполезное чтиво!

— У тебя была целая неделя с момента получения приказа.

— И я потратил ее на изучение более важных вещей, чем сведения пятилетней давности об уже не существующей — заметь! — колонии.

— Например? — брат Жозеф заинтересовался. Будучи андроидом, он никак не мог понять принцип, по которому люди определяют степень ценности информации.

— Например, кому из вождей аборигенов можно дать взятку, чтобы решить нашу маленькую проблему быстро и без шума, — Антоний снова пнул стену. — Проклятое кресло, никакого удовольствия!

— Почему мы должны платить за свое же имущество? — Жозеф быстро пролистнул несколько экранов текста и зачитал вслух. — Вот, «Миссия святого Жака заключила договор на пятьдесят местных лет о неприкосновенности движимого и недвижимого…»

— И там наверняка где-нибудь мелким шрифтом добавлен пункт о непреодолимых обстоятельствах, при которых соблюдение договора становится невозможным, — прервал его капеллан. — Я тебе объясню попроще, брат во железе. Во-первых, колонисты сделали ошибку, забравшись в этакую задницу вселенной без основательной военной поддержки. Они сделали ставку на инертность местных кристаллоидов, которым, вроде как, кроме информации в уплату ничего и не нужно. На обязательной пятилетней разведке решили сэкономить. Ну хорошо, по прибытии выяснили, что у кристаллоидов в услужении имеется еще одна раса, теплокровная и весьма деятельная. Но и тут в мозгах наших оптимистов ни единого звоночка не прозвучало. Да если бы я увидел, что мне предстоит делить планету с разумными крысами полутораметрового роста, я бы немедленно рванул домой! А эти, понимаешь, решили попробовать. Договоры заключили. С крысами!

— Впадаешь в грех ксенофобии, брат Антоний, — погрозил пальцем Жозеф.

— Позволь мне хотя бы на своем корабле говорить то, что я думаю. Иначе мне будет крайне сложно там, на месте, общаться со всей этой публикой.

— Вовсе нет, местное население довольно бегло разговаривает на септиме.

Антоний замер, словно выбирал: встать и врезать Жозефу или разнести к чертям кресло. Наконец, глубоко вдохнув и выдохнув, капеллан опять пнул стену и покатился подальше от напарника.

— Итак! Худо-бедно несколько лет колонисты что-то сеют, крысы что-то копают, кристаллоиды о чем-то думают. Судя по видеоновостям, ребята живут на пределе терпимости, но до взрыва еще далеко. И тут кому-то приходит в голову блестящая идея включить Тервал в программу крестного хода Седьмого сектора.

— Епископу Бель Чесс, — уточнил пунктуальный андроид. — Он благословил миссию святого Жака на приобщение аборигенов к духовным ценностям человечества.

— Да, этот… неординарный человек…

— Киборг!

— …благословил монахов крестить крыс и троллей! Прости, господи, грехи мои тяжкие, но я бы отправил епископа на ремонт. Итого, что мы получили накануне крестного хода: часть коренного населения приняла крещение и развязала войну с соплеменниками-язычниками. Причем миссия охотно снабжала «своих» крыс оружием массового поражения. Скажи, там, в докладе, не говорится о том, сколько было поставлено лазерных бомб и «попрыгунчиков»?

— «Попрыгунчики» в Седьмом секторе запрещены.

— На момент основания колонии — еще нет. Мне очень хочется знать, чем могут в наш корабль запустить добрые аборигены. К сожалению, именно эту существенно полезную деталь в файлах наверняка упустили.

— Увы, — подтвердил Жозеф и сделал пометку: «Включать в доклады о состоянии колоний сведения по поставкам оружия за последние сто лет».

— Ну вот. Крысы друг друга истребляют, кристаллоиды все еще о чем-то думают, миссионеры счастливы, колонисты тихо паникуют. В довершение общего бардака, прибывает корабль крестного хода с мощами святого Силикония. Через день связь с колонией пропадает. Через неделю с проходившего мимо транспортника поступают сообщения об активных боевых действиях в районе миссии и о гибели колонии.

— Еще был сигнал тревоги с корабля крестного хода, — напомнил Жозеф. — Робот-библиотекарь сообщил о повреждении базы данных после взрыва. К сожалению, эта модель не предназначена для самостоятельного сбора информации, а записать для нас послание никто из колонистов не додумался.

Антоний соскочил с кресла и подошел к Жозефу. Он потыкал пальцем в информатор и вывел на экран тусклые снимки.

— Вот что бывает после «попрыгунчика», брат во железе. И это. И вот это. Как по-твоему, может человек, оказавшийся в зоне поражения, собрать достаточно костей, чтобы добраться до библиотечного робота? Больше того, звуковые волны «попрыгунчика» настроены на такие частоты, чтобы сшибать настройку боевым дроидам. Полагаю, на самом деле, волны не делают различия между роботами, крушат всех подряд. Старые модели страдают меньше, потому как у них программы проще и восстанавливаются быстрее. А сложные конструкты…

— Да, я понимаю, — кивнул Жозеф. — Постараюсь не попасть под удар. В любом случае, при опасности я включу канал прямой связи с системным центром — если там заметят неполадки, их немедленно откорректируют.

Капеллан хмыкнул и похлопал товарища по твердому плечу:

— Сложно стать мучеником, когда ты андроид. Как бы то ни было, удачи нам обоим. Пойду-ка я спать.

Он уже стоял на пороге рубки, когда брат Жозеф спросил:

— Как по-твоему, а мощи уцелели?

Антоний, не оборачиваясь, пожал плечами и вышел.

Ближе к полудню нового дня стали возвращаться разведчики. Маленькие летающие капсулы с панорамными камерами сгрудились возле распределителя, временами тихо толкая друг друга и попискивая. Наконец, Жозеф выдоил всех и запустил обработку данных.

Один из разведчиков плюхнулся на колени брату Антонию. Тот машинально принялся почесывать роботу бочок.

— Материк, надеюсь, не раскололся?

— Н-н-не-е-ет… — процедил Жозеф. — Материк цел. Два поселка колонии пребывают… в опознаваемом состоянии. Походный храм крестного хода, кстати, тоже уцелел. Только упал. Километрах в трех от прежнего места.

— Это бывает, — кивнул капеллан. — Люди еще остались?

— Сканеры отметили чипы колонии в южных штольнях, в бункере. По большей части, деактивированные. Четкий сигнал рядом с походным храмом, но это уже не колонисты… или кто-то без чипа. Киборги фрагментарно… помилуй их, боже!., в норах неподалеку от села Меаленто.

— Боюсь, тут мы бессильны помочь, — Антоний спихнул с колен разнежившегося робота, и тот с писком вспорхнул на полку. — Что насчет кораблей и космодрома?

— Ничего, сплошная груда обломков.

— Значит, туда мы приземляться пока не станем. Начнем с южных штолен, а после заглянем к «летающему домику». Готовь катер, и с богом, брат Жозеф!

Бункер плотно закупоривал выход из трех штолен. Когда-то он представлял собой большую блямбу морфометалла с подъемными столбами, в которых были скрыты лифты и вентиляционные машины. Сейчас все подъемники убрали внутрь, а купол бункера, сильно помятый взрывами, наполовину засыпало камнями из отвала. Жозеф довольно долго выбирал место для катера — почвы вокруг казались неустойчивыми, площадки перекосило, грузовые платформы полопались как яичная скорлупа. В конце концов, клирикам пришлось оставить катер на равнине и спускаться к штольням пешим ходом. Съехав вместе с мелким крошевом пустых пород на купол, Антоний включил поиск переговорника. Тот оказался погребен под метровым слоем мусора.

— Ну что ж, простой труд облагораживает, — вздохнул капеллан. — Брат, у тебя лопаты нет?

— Можно использовать подручные материалы. Вот подходящий кусок пластика, — Жозеф вытянул из щебня обломок трубы. — Конечно, можно попробовать убрать камни с помощью химии или запрограммировать разведчиков, чтобы они переносили грунт отсюда на склон…

— Копай давай, быстрее получится!

Клирики усердно замахали самодельными совками. Меньше чем через час Антонию удалось расчистить пятачок вокруг переговорника. Он приложил опознавательный знак к считывающему устройству, и внешний динамик замигал оранжевыми огоньками — там, в бункере, должен был раздаться звонок вызова.

— Интересно, как скоро кто-нибудь сообразит подойти и ответить? — задумчиво спросил Антоний.

Брат Жозеф пожал плечами и продолжил расширять яму. Когда он разрыл купол почти на пару квадратных метров, динамик вдруг ожил.

— Кого там принесло? — рявкнул гулкий мужской бас.

— Посланники кардинала Седьмого сектора, капеллан-асператор Антоний и брат Жозеф.

— Пошли вон. Оставьте нас в покое!

— Эй, мужик, отдай нам мощи и сиди себе в бункере хоть до скончания дней, — крикнул Антоний, перебивая злобные выкрики из динамика. — Или позови кого-нибудь из миссионеров. Кого-нибудь из крестного хода.

В бункере захохотали.

— Ну нет, эти твари елейные нам самим нужны.

— Мне только уточнить кое-что…

— Слышь, асператор, вы научились уже восстанавливать из части целое?

— На уровне ДНК?

— На уровне белковой массы, идиот! Мы зарядили твоими миссионерами синтезатор пищи. Думаю, еще месяца два они будут превращаться в кексы и яичницу, и это лучшее, что твои приятели сделают за свою жизнь.

Антоний высунул голову из ямы и выругался. Потом перекрестился, сделал пару глубоких вдохов и снова сернулся к переговорам.

— Мощи святого Силикония, они в бункере?

— Да на кой нам этот хлам? Поверь, мы даже личные комсервы не стали брать, похватали только жратву и шмотки. Киборгов спроси, они оставались прикрывать наш отход.

— Киборгов разобрали крысы.

Из динамика донеслось невнятное бормотание. Капеллан склонился пониже, пытаясь разобрать слова.

— …такие ребята погибли из-за этих уродов… гады… разорвало нахрен… церковники чертовы…

— Слышь, ты! — вдруг рявкнул бункер звонким юношеским тенором. — Рано или поздно мы выйдем, да. И молись кому хочешь, чтоб мы тебя уже не встретили на этой планете, кардинальский прихвостень! Смерть церковникам! Смерть крысам! Смерть…

— Да понял, понял, не разоряйся, — Антоний встал с колен, отряхнул пыль и посмотрел на безоблачное небо. — Пойдем, брат во железе, пока этот храбрый маленький крот не выпрыгнул из норы. Мощей тут нет.

Клирики поползли наверх по сыпучему склону. Андроид с некоторым упреком сказал:

— Ты не собираешься ничего предпринимать?

— А?

— Насколько я проанализировал ситуацию, под землей процветает каннибализм, а вера пошатнулась. Разве не должен ты спасти невинных и покарать преступников?

Капеллан на миг остановился и тут же съехал вниз почти на весь свой рост.

— Брат Жозеф, твои расчеты немного неточны. У колонистов не пошатнулась вера. Напротив, они сейчас весьма тверды в своих убеждениях, и эти убеждения с нашей доктриной не имеют ничего общего. Там, в бункере, царит хорошее крепкое молодое язычество, право сильной руки, дающей кусок белкового корма или отправляющей тебя в синтезатор. И пока не наступит завтра, когда можно будет проснуться, посмотреть на восход и обдумать прошлое, миссионерам нашей церкви тут делать нечего. А завтра в подземельях наступит весьма нескоро. Как минимум, до тех пор, пока не остановится синтезатор пищи.

— А как максимум?

Антоний сплюнул:

— А как максимум — пока не сожрут всех, кроме одного. И поверь, я не хочу возвращать этого последнего в лоно церкви. Давай лучше поищем то, что действительно принадлежит нам.

Антоний посадил катер в нескольких метрах от рухнувшего храма. Сооружение, имитировавшее могучий готический собор, валялось на боку, обнажив вырванные из земли крепления и канализационные трубы. Стены из легкой пористой массы местами оплавились, местами потрескались до самой арматуры. Пластиковые витражи разбились. Динамик, замаскированный под колокол, укатился в овраг. Большинство святых сдулось полностью, потому что осколки пробили оболочку, а немногие уцелевшие теряли воздух потихоньку, кренились в своих нишах и казались обмякшими спящими стариками.

— Видимость всегда прочнее реальности, — сказал Антоний, запуская сканер, — дома стерты с лица планеты, а декорации уцелели.

— Типовые походные храмы рассчитаны на землетрясения и цунами, — просветил Жозеф.

— Про ураганы, видимо, забыли? Ладно, у меня два сигнала от теплокровных посетителей собора. Возможно, крысы, но все равно проверю. Пока не выйду, держи катер на высоте сто двадцать. Господи, благослови!

Он спрыгнул с подножки, и катер немедленно взмыл в небо. Капеллан переключил маску в ночной режим, нырнул в ближайшее окно, на долю секунды замер: тишина. Ну, если не считать легкого хруста остатков витража под коленом. Антоний оказался на угловом балконе — точнее, рядом с ним. Алтарная стена стала потолком, сбросив все, что не было привинчено, на пол. Антоний как мог аккуратно пробирался через разбитые лампы, груды свечей, чаши, подсвечники, обломки скамей, загаженные покровы, динамики, видео-библии и треснувшие противопожарные блоки. Ближайший теплокровный субъект, если верить сканеру, засел в одной из исповедален, торчащих посреди стены как нелепые горизонтальные скворечники. Антоний укрылся за перевернутой кафедрой и негромко окликнул:

— Есть кто человек? Выходи!

В ответ из нижней исповедальни послышалось негромкое мычание.

— Это было неубедительно, — сказал Антоний. — Выходи, или я открываю ужасно беспорядочную стрельбу. Кстати, у меня с собой есть бутерброды и кусок шоколадки.

Последнее он добавил по наитию и оказался прав: дверца клетушки тут же распахнулась, и оттуда выглянул испуганный грязный ребенок лет десяти. Вздохнув с облегчением, Антоний спрятал оружие под плащ. Он вышел из-за укрытия, показывая нечто, что издали можно было принять за плитку шоколада. Ребенок, похоже, поверил в обман. Он на миг скрылся в своем убежище, потом выбросил веревку и шустро соскользнул вниз. Когда мальчик потянулся за едой, капеллан быстро перехватил его за тощий локоток.

— Попался, кролик! Кто еще тут есть, признавайся?

Мальчик заверещал как резаный. Антоний внимательно всматривался в тени наверху — второй субъект находился где-то под (вернее, теперь над) алтарем. На миг ему показалось, что он заметил гигантскую крысиную морду, но нет — то была епископская шапка одной из покосившихся фигур.

— Ладно, парень, не хочешь сдавать товарища — пойдешь со мной. Не бойся, брат Жозеф найдет для тебя паек, будешь большой и толстый как кардинал Седьмого сектора.

Ребенок внезапно затих. Он уставился в пол, словно наказанный, и быстро-быстро забубнил:

— Свет седьмой звезды, озари, где рыцари идут до зари, семикратно поклон повтори, алиллуйя, восславлена в семикратности, алиллуйя, алиллуйя, сияют доспехи твои…

— А, так ты певчий, — протянул Антоний. — Может быть, это и к лучшему. Мальчик, ты не помнишь случайно, где держали мощи святого Силикония? Где рака с мощами, дружок?

— Рыцарь седьмой звезды, великий защитник храма, алиллуйя, — бормотал ребенок.

— Так. Ладно. Брат Жозеф прочистит твою память быстрее, чем я. Выше нос, парень, тебя ждут незабываемые ощущения!

Он поволок пленника к окну. В тот момент, когда осталось лишь перекинуть мальчика через перила, кто-то с визгом бросился на капеллана с верхнего подоконника. Антоний легко уклонился от нападавшего. «Все-таки крыса!» — подумал он прежде, чем съездить врагу по черепу. Удар не оглушил аборигена, но стряхнул с балкона в груду хлама.

— Стоять, не двигаться! — гаркнул Антоний, направляя оружие на бурую тварь. — Я прилетел только затем, чтобы забрать имущество церкви. Воевать не входит в мои ближайшие планы, но я не люблю, когда мне прыгают на голову… разные существа.

— Имуззество? — повторила крыса вроде как вопросительно. — Дэмиен не имуззество, он селовек.

— Дэмиен? А, вот как тебя зовут, парень! — Антоний тряхнул мальчика, но тот, по-видимому, все еще пребывал в мире псалмов и преданий. — Ладно, с ним разберемся попозже. Ты-то кто? И зачем торчишь в этой развалине?

— Креззеный Зак, я креззеный Зак, — гордо сказала крыса и попыталась встать, но капеллан погрозил оружием. — Я староззта назей обззины. Был призван обеззпещить безопаззнозть ществия.

Антоний скептически окинул взглядом опрокинутый собор. Впрочем, маска скрыла от аборигена истинное выражение лица гостя.

— Зак…

— Не Зак! Я Зак! — поправила крыса. Капеллан попытался уловить разницу.

— Э-э… Жак?

— Да, да, Зак!

— Так вот, Жак, мы сейчас выйдем наружу. Сначала я и Дэмиен, потом ты. За нами прилетит катер… летающая повозка… ну, ты понял, я думаю. Мы — посланцы кардинала Седьмого сектора, и служители крестного хода обязаны подчиняться нашим приказам. Это ясно?

Крыса кивнула и осторожно вытянула застрявшую в обломках скамей заднюю лапу. Антоний, не выпуская ни оружия, ни пленника, кое-как выбрался на поляну. Сложнее всего было переключить шлем в стандартный режим. Глянув на своих жалких собеседников при дневном свете, капеллан едва сдержал горестный вздох. Крыса оказалась больше похожей на бультерьера, коренастого, почти лысого, с жестким темным и относительно коротким хвостом. На чреслах аборигена болтались потертые шорты с саморегулирующимся ремнем — явно произведение рук человеческих. Когда Жак слегка повернул голову, капеллан заметил небольшой зубчатый гребень. Видимо, от удара, которым только что Антоний наградил крысу, на самом высоком зубце кожа лопнула, обнажив нечто вроде кристалла.

— Что это у тебя? — поинтересовался капеллан.

Жак осторожно ощупал затылок, скалясь от боли, потом понюхал окровавленные пальцы.

— Ранка, — сообщил он. — Ззадина.

— Я про камень.

— A-а! Это з замого розздения. Зтобы злыщать и раззказывать.

Тень скользнула по честной компании, заставив Жака припасть к земле. Брат Жозеф открыл купол катера и кивнул товарищу:

— Вижу, ты нашел свидетелей. Кого будем расспрашивать первым?

— Мальчишка слегка тронулся, с ним придется беседовать тебе. Жак… он, вроде, в своем уме, я попробую справиться сам, — вздохнул Антоний.

Жозеф принял ребенка и пристегнул наручниками к креслу второго пилота. Дэмиен, то ли на миг выпав в реальность, то ли ощутив некоторое неудобство, замолчал. Андроид шустро облепил мальчика присосками и, примерившись, воткнул в родничок иглу. Дэмиен взвизгнул, его тело выгнулось коромыслом, обмякло, снова напряглось…

— Перезтань! Ему больно, больно, переззтань, Хриззта ради! — в тон ребенку завопил Жак, хватаясь за голову.

Антоний схватил крысу за шкирку и придавил к стене:

— Стоять! Этот парень из крестного хода, он наш. Его память принадлежит церкви. Он обязан сделать все возможное, чтобы спасти церковные святыни, и мы ему поможем.

— Оззтавьте мальсика! Глаз бозий велит озтавить мальсика! — Жак оскалился, маленькие глазки стали совершенно безумными. — Глаз бозий!!!

Брат Жозеф недовольно обернулся:

— Нельзя ли потише? Работаю в полевых условиях, слишком много отвлекающих факторов.

Дэмиен захрипел.

И тут Антоний почувствовал боль в кончиках пальцев. Через пару секунд она стала нестерпимой. Капеллан, ругнувшись, отпустил загривок аборигена и с недоумением посмотрел на дымящуюся перчатку. Жак скорчился у его ног, не пытаясь бежать или нападать. Кристаллы на его затылке горели ярким желтым светом.

— Глазззз боззий, — шипела крыса. — Вззе злыщат глаз бозий, только ты, злуззитель храма, не злыщищь его!

— Да потому, что это не входит в мои полномочия! — разозлился Антоний. — Мое дело — найти и вернуть мощи святого Силикония, да восславится имя его, а не предаваться экстазу в компании тервальцев! Отдайте мощи и слушайте Глас божий хоть до скончания времен!

Кристаллы внезапно изменили цвет. Гневный оранжевый сменился бледно-зеленым, и крыса перестала скалиться.

— Гозпода прозят такззе отдать Дэмиена. Мальзик вкузно раззказывает.

— И?

— Моззи будут возвраззены.

Антоний почувствовал огромное желание снять маску и утереть пот со лба. Он помахал Жозефу:

— Эй, брат во железе! Сворачивай программу, отдаем им мальца.

Андроиды не спорят со старшими по иерархии. Брат Жозеф послушно освободил бесчувственного Дэмиена от датчиков, вытащил иглу, потом оттянул кожу возле лопатки и сделал ребенку иньекцию.

— Мальчик немного поспит, так что найдите ему место для отдыха, — сказал Жозеф. — Учтите, что ребенка надо будет кормить человеческой пищей, проводить обязательные гигиенические процедуры, содержать в тепле, выводить на прогулки не реже двух раз в день…

Капеллан скривил губы, но возражать не стал. И даже немного позавидовал тому режиму, что прописал андроид. Воистину, «хорошо быть кисою, хорошо собакою»… С другой стороны, быть ручным зверьком у крыс он бы все равно не согласился.

— Твои некрещеные собратья не съедят Дэмиена, пока мы ходим за мощами? — поинтересовался он у Жака.

— Некреззеные? — удивился тот. — А, некреззеные людьми? Теперь нет разнисы, мы взе злыщим глаз бозий. И езли Он хочет безедовать с мальсиком, мы взе будем бересь Дэмиена как своего дидятку. Взе как один!

— Какой интересный феномен, — холодно заметил Жозеф. — Симбионты с единым центром управления. Ты говорил, что теплокровная раса Тервала прислуживает кристаллоидам? Вот тебе очевидный результат.

Иллюстрация к рассказу Игоря darkseed Авильченко

Антоний смотрел, как мерцают кристаллы в гребне Жака. «Слушать и рассказывать», вот для чего эти камни. И чокнутый мальчик «рассказывает вкусно». Кристаллоиды питаются информацией. И теперь все аборигены слышат Глас божий…

— Кстати, у моего пациента имеются травмы и проникающие ранения в области головы, — добавил андроид по внутренней связи. — У него в мозге застряли два осколка, это пока не смертельно, но в конечном итоге может привести к слабоумию.

— Это многое объясняет, — пробормотал капеллан. — Ладно, успеем переговорить по дороге.

Жак, словно только и ждал сигнала, запрыгал на месте, всем видом изображая нетерпение.

— Сейчас освобожу вам место, — сказал Жозеф. Он завернул Дэмиена в термоодеяло и отнес к собору. Пока андроид вырывал сдувшихся святых из креплений, освобождая удобную нишу для ребенка, крыса испуганно прошептала:

— Я летал один раз — в этом зоборе. Летать плохо, мне не нравитза.

— Ничего, Жак, страдать за веру всегда приятно, — назидательно ответил капеллан. — Я бы с удовольствием прогулялся с тобой пешком, но… сколько нам добираться?

— Двое зутки.

— Вот видишь, а времени-то у нас в обрез. Еще пятьдесят планет ждут прибытия святых мощей, все хотят благодати. Залезай!

Крыса нехотя поднялась по лесенке, брезгливо обнюхала кресло, в котором только что сидел Дэмиен, и примостилась в закутке между парашютными тумбами. Вскоре вернулся и Жозеф. Катер негромко фыркнул, поднялся в воздух и замер, чуть покачиваясь.

— Давай, веди нас, Тезей, — сказал Антоний.

— Зак! — буркнул абориген и, не поднимая головы, скомандовал. — Вперед, пока не показутся горы. Знаещь Празимару? От нее налево, до горясих озер. Рядом з вулканом.

Брат Жозеф сверился с картой и включил двигатели на всю мощь.

Возле вулкана катер притормозил через полтора часа. Жака, который не сидел во время полета в удобном кресле, трясло и мутило. Едва дождавшись момента, когда купол начал открываться, крыса выпрыгнула на каменистый склон, упала на все четыре лапы и принялась быстро-быстро глотать серый песок. Посланцы кардинала терпеливо ждали, пока их проводник не придет в норму. Когда Жак перестал, наконец, икать и дрожать, Антоний спросил:

— Ну и?.. Ты готов продолжать путь?

— Да… зейсаз… еще немного, — Жак сунул желтоватый камешек за щеку и громко захрустел. — Так лусзе. Идем, нас зздут.

— Связь тут хорошая, — одобрил андроид. — Интересно, каков диапазон покрытия? Жак, кто-нибудь из твоего племени покидал эту планету?

Крыса сердито заворчала, проигнорировав вопрос. Антоний только отметил, как дернулся ее хвост. Дальнейший путь троица проделала в полном молчании.

Громада вулкана венчала цепочку разнокалиберных сопок. Сейчас он едва подавал признаки жизни, но широкая черная полоса на одном из склонов выглядела весьма устрашающе. Когда путники перевалили через сопки, их взорам открылось большое озеро поразительно синего цвета. От воды поднимался пар.

— Медный купорос, — сказал Антоний. — И это в лучшем случае.

— В докладе, который ты не стал читать, был подробный анализ проб из этого озера, — тихо попрекнул Жозеф.

— Мне интересно только одно: насколько быстро эта пакость разъест мой защитный костюм.

— Примерно за десять минут.

— Хм… Тогда я постараюсь быть очень вежливым с туземцами.

Берега озера покрывали полупрозрачные столбы и столбики. Жак почтительно опустился на четыре лапы и пошел к ним, по-собачьи виляя хвостом. Посланцы кардинала, переглянувшись, последовали за крысой. При ближайшем рассмотрении, столбики оказались, скорее, статуями. Антонию они напомнили снеговиков, притом слепленных на скорость. Шершавые полупрозрачные бока кристаллоидов временами подрагивали, меняя цвет и рельеф. Внутри изгибалось нечто вроде облетевшего деревца. На самых верхних шарах темнела широкая опоясывающая полоса, и только у некоторых троллей над этой полосой торчала щетка уже знакомых Антонию кристаллов.

Когда гости приблизились, ближайший ряд кристаллоидов активно зашевелился. На глазах у капеллана у аморфных столбов проросли по две пары конечностей, довольно точно имитируя человеческие ноги и руки. Через несколько минут снеговики превратились в довольно ладные гуманоидные фигурки — не Аполлоны, конечно, но уже и не творения безумных горилл. Кристаллоиды невпопад попытались изобразить кто поклон, кто воздушный поцелуй. Антоний предпочел думать, что это дань уважения посланцам кардинала.

— Добрый вечер и вам, уважаемые, — капеллан решил, что поклониться в ответ будет не лишним. — Как вам, конечно, известно от нашего брата по вере, мы ищем пропавшую во время беспорядков раку со святыми мощами. Вы просили отдать вам на воспитание мальчика-певчего — церковь охотно исполнит просьбу столь влиятельных новообращенных в обмен на ответную услугу.

— Ты — посланник? — голос тролля был высок и звонок. Точь в точь голос Дэмиена.

— Я — капеллан-асператор Антоний, рыцарь Конклава. Это брат Жозеф, доверенное лицо самого кардинала. Если у вас есть какие-то сомнения насчет подлинности…

— Нет, нет, глас Божий предрекал ваше появление. Мы веруем, а значит, доверяем Его слову. Вам нужен тот золотой ящик, что привезли священники с последним кораблем?

— Рака. Это называется «рака», уважаемый.

Кристаллоид махнул рукой:

— Хорошее слово, сочное. Боюсь, мы не можем ее починить. Когда рака была открыта, ее пришлось разъять на несколько частей, чтобы извлечь содержимое без повреждений.

По его сигналу из дальних рядов передали сверкающие обломки контейнера. Антоний знал эту модель: отличная противоударная, полностью герметизируемая рака с двенадцатью степенями защиты. Так аккуратно ее можно было разобрать только после официального снятия печатей. Это право принадлежит тому, кто возглавляет крестный ход. Антоний вздохнул, и тут же пара маленьких троллей повторила его вздох, словно смакуя звучание. Брат Жером пожал плечами:

— Конечно, не стоило ее открывать. Но раз уж так получилось, мы согласны обойтись и без раки. На борту нашего корабля есть и другие подходящие емкости. Главное — сами мощи.

— Нам было знамение, — продолжал кристаллоид, не обращая внимания на Жерома. — Был взрыв, ужасный опустошающий взрыв, потом еще и еще, пока мир не погас в наших глазах. И в этой темноте мы услышали глас Божий, и рек он: «Базы данных повреждены!» Мы слышали его и понимали, что говорит он о нас, ослепших и оглохших, лишенных памяти. Что могли мы сказать в ответ, когда путались мысли наши и ни один кристалл не мог дать точного сигнала? И возрыдал глас Божий, не найдя нас, детей своих. И взмолились мы тогда о пророке, что открыл бы нам дорогу к Богу, а Богу указал на несчастие наше. Были моления наши жаркими, и пришел ответ на них в образе человеческого чада. С тех пор обрели мы прозрение, и даровано нам было счастье слышать глас Божий постоянно и постигать учение его непрестанно.

Антоний заметил, что остальные тролли покачиваются в такт словам переговорщика, будто пьяные. Это было похоже на первую стадию фанатического экстаза.

— Брат мой по вере, — капеллан решил прервать речь кристаллоида, — вернемся к нашему делу. Я счастлив, что Дэмиен помог вам обрести свет и направил вас в лоно матери-церкви, но теперь верните нам мощи. Немедленно!

Тролли сбились с ритма, некоторые заголосили «алиллуйя», а мелкие принялись повторять слова Антония, но в совершенно хаотичном порядке. Переговорщик зачем-то опять поклонился.

— Похоже, наши друзья опять теряют нить логических рассуждений, — заметил Антоний. — Брат Жозеф, ты что-то говорил насчет открытого канала связи. Он рассчитан на все частоты?

— Ну, расширить диапазон не проблема, — кивнул андроид. — Предлагаешь включить прямо сейчас?

— Да, самым широким спектром. Только умоляю, держи себя в руках и не вступай в переговоры с аборигенами. Считай это упражнением на терпение и скромность. Помни о нашем задании. Аминь.

Андроид широко раскрыл глаза.

Его лицо, обычно невыразительное, вдруг скривилось, как у человека, отведавшего кислятины. Капеллану впервые в жизни захотелось погладить робота по голове, хоть как-то ободрить. Сам он уже более-менее разобрался в ситуации, но без помощи Жозефа выкрутиться из нее не мог.

— Не переговаривайся с центром, не посылай сообщений, только отслеживай сигналы, — шептал он на ухо напарнику. — Готов? Выходи!

Брат Жозеф покачнулся, будто обрушившаяся на него информация имела реальный вес. Антоний подхватил его.

— Что, все настолько плохо?

— Чудовищная ересь! — одними губами проговорил робот. — Уничтожить еретиков! Программа номер тысяча триста семь…

Антоний сильно тряхнул Жозефа:

— Отменить программу, ждать распоряжений его преосвященства! Держи и топай к катеру.

Он сгреб с земли куски золотой раки, сунул их в руки андроиду и развернул товарища в сторону сопок. Потом наскоро поклонился кристаллоидам:

— Прошу прощения за такое бесцеремонное вмешательство в ваши благочестивые занятия. Больше мы вам докучать не будем. Жак, приятель, присмотри за Дэмиеном. Я очень на тебя рассчитываю.

Крыса, вся во власти сигналов, источаемых господами, блаженно извивалась на земле и ничего больше не желала. Антоний сплюнул и поспешил за братом Жозефом.

Катер летел куда-то на запад. Жозеф угрюмо молчал. Антоний разглядывал карту навигатора. Добравшись до конечной точки маршрута, капеллан решительно обнулил данные. Машина зависла над какой-то извилистой речкой.

— Я вижу, ты нашел робота-библиотекаря, — начал Антоний. — И каковы твои дальнейшие планы на его счет?

— Вырвать из его нутра процессор и накопитель! — мстительно изрек андроид. — Вернуть украденное, а самого вора уничтожить.

— Плохой план.

— Докажи!

Антоний по привычке попытался крутануться на кресле, но в катере этот фокус не прошел.

— Я расскажу тебе то, как это видится мне, человеку из плоти и крови. Вполне допускаю, что с твоей точки зрения кое-что выглядит иначе. Только давай сначала все-таки я договорю. Идет?

— Слушаю.

— В тот день, когда должен был начаться крестный ход, какие-то идиоты взрывают «попрыгунчика». Возможно, первый удар был возле походного храма, но дальше клятую бомбу понесло в сторону вулкана. Двигатели «попрыгунчика» работают до восемнадцати часов, один перелет равен двадцати километрам. Последний взрыв мог произойти почти у самого логова троллей. Кристаллоиды оглушены звуковой волной, им сбивает настройки… уж не знаю, как там у них внутри это происходит, но все процессы перемешались или прекратились. Тролли не видят и не слышат, что для них равносильно голоданию. Они пытаются найти хоть какой-то источник информации, но эти их кристаллы-передатчики ловят только одну частоту — ту, на которой висит сломанный библиотечный робот. Тролли пытаются заставить его действовать, хотя плохо представляют себе, как можно починить этот самый «глас божий». Тут, видимо, приходит в чувство Дэмиен. У него в башке засели осколки кристаллов, почти как у здешних крыс, и он худо-бедно понимает, чего хотят хозяева. Но кроме того, мальчик знает робота-библиотекаря и его настройки. По всей вероятности, он запускает программу, которая анализирует повреждения и подбирает детали для ремонта. Робот старой модели, ты сам говорил, и у него нет морализатора. Поэтому тупая машина находит ближайшее место, где можно найти подходящий процессор и накопитель — рака со святыми мощами.

Силиконий был киборгом, одним из первых, причисленных к лику святых. Процессор и накопитель остались нетленными, их не тронула коррозия, информация сохранилась в небывалой полноте. Лакомый кусочек для побитого «попрыгунчиком» робота! И к тому же, Дэмиен остался единственным человеком крестного хода, ему перешли все права и ключи. Он открыл раку, частично повинуясь господам-троллям, частично по своей воле — желая исправить библиотекаря. И в головы наших кристаллических братьев по вере полились слова святого Силикония, его проповеди, молитвы, рассуждения, псалмы, письма — все его наследие. Сигнал был так силен, что резонанс прошел по всей планете. Тервальцы единодушно приняли крещение, и хозяева, и слуги. Но вся их вера держится на том голосе, что непрерывно вещает на частоте этих злополучных кристаллов. Лиши их голоса, и вера иссякнет.

Брат Жозеф по-прежнему смотрел в одну точку, словно не слушал напарника. Антоний ткнул его пальцем:

— Ну, я просчитал что-то неверно? Жду твоих возражений, брат.

— Этот робот — имущество церкви, у него есть инвентарный номер и технический талон. Я рассматриваю его как временное хранилище для мощей святого. Я считаю незаконным использование мощей и полученных от них данных для передачи ложной информации аборигенам.

— В чем ты видишь ложность-то? — Антоний поднял кусочек раки, на которой красовалась табличка с именем. — Силиконий — канонизированный святой, его мощи творят чудеса. И то, что сейчас они (пусть и через старенького робота) обратили в христианство целую планету — разве это не чудо?

— Мне кажется, ты пытаешься меня запутать, — брат Жозеф нахмурился. — Я… Решения слишком неоднозначны. Когда канал связи был открыт, я слышал этих существ и голос проповедника. Ты не понимаешь… Тервальцы наивны как дети, они были так чисты, как… как накопитель без информации. Они могли немного потерпеть и начать все сначала, выстроить совершенную непорочную жизнь. А голос, он рассказал им о грехе и страхе, о свете и тьме, внушил им свои надежды и желания. Он подарил им веру, но уже выстраданную, вымоленную. Готовую веру, понимаешь, брат? Это все равно что совратить с пути истинного. Ужасная ересь.

Два клирика молча сидели в катере, зависшем на полпути. Одна клавиша навигатора вернула бы их на корабль, другая — привела к наземной цели. Никто не решался сделать выбор.

 

Санкторий

Татьяна Романова

 

Татьяна Романова

17 июня 1988 г.

 

1

«…А после армии я устроюсь в службу порядка, чтобы присекать преступные планы на нижних уровнях. Там работает мой брат, и он доволен потому, что за пять лет ему выдали жилой модуль в семидесятом ярусе, это ведь очень не плохо. А ещё потому, что он приносит пользу Родине. Я тоже люблю свою Родину и буду честно служить ей!!»

Пальцы заплясали по клавиатуре, оставляя красные пометки на полях файла с сочинением. «Присекать», вот ведь паразит. Но Родину дважды упомянул, да ещё и с большой буквы — это славно. Комиссии понравится.

Далит откинулась в кресле, разминая онемевшие запястья. Вот всем хорош семьдесят третий ярус, только отопительные контуры ни к чёрту. В школу приходишь, как на праздник — погреться… Ладно. Дальше.

«…Жизнь — не дар, а долг, который нужно отдать. Мой отец погиб на Шамморе совсем молодым. И я почему-то уверена: и для меня он не пожелал бы другой судьбы. Умереть в девятнадцать лет — страшно. Но страх нужно убивать. В этом году я решила вступить в Соколиный отряд, чтобы лучше подготовиться к службе в армии. Надеюсь, меня примут…»

Далит беспомощно заморгала. Ровные строчки поплыли перед глазами. Как-то враз навалилось то, забытое — надсадный рёв труб военного оркестра, сладковатый запах ландышей и шамморской пыли, прибитой дождём…

— Яэль!

— Мам? — настороженная скуластая мордашка высунулась из-за полога. — Что, ошибок много?

Да. Одна сплошная ошибка.

— Ты тут написала, что собираешься в Соколиный отряд, — во рту пересохло. — Понимаешь, сочинения читает Комиссия. Они же не поймут, что это всё для красного словца. Внесут тебя в списки — и что потом?

— Так и здорово бы! — заулыбалась Яэль. — Ну, в списки попасть. Не всех же берут!

— Постой. А художественная школа?

— Мам, ну неинтересно мне, понимаешь? Неинтересно и не получается, — Яэль капризно скуксилась.

— А что — интересно? В людей стрелять?

— Так во врагов же! — обиженно заморгала Яэль. — Мам, ну что ты кричишь? Я думала, ты обрадуешься!

— Да, точно, — скривилась Далит. — Мало мне было мужа хоронить, так ещё и тебя… Только не говори мне, что ты уже и заявление написала!

— Вчера отправила, — потупилась дочь.

— Моя ж ты умница! Значит, завтра пойдём в Канцелярию. Отзовёшь своё заявление. Скажешь им, что друзья пошутили.

— Нет. Не буду я ничего отзывать, — тихо и отчётливо проговорила Яэль. Веснушки ярко проступили на побледневших щеках. — Мне уже тринадцать. Имею право.

В стенку раздражённо постучали. Ещё бы — скоро полночь, а перекрытия между жилыми модулями, считай, картонные…

— Иди спать. Ещё поговорим, — проговорила Далит помертвевшими губами.

Откуда это в ней? Ну откуда? Тоже мне, мать. Проморгала, упустила…

Так. Ладно. Надо успокоиться. В конце концов, подростки — они такие. Ветер в голове. Мало ли, может, к утру сама передумает, и…

 

2

Далит расправила печально обвисшие края флага. Проверила, крепко ли полотнище держится на стене — а то ещё рухнет на недомытый пол под ноги гостям… Хотя вряд ли будет хуже, чем в прошлом году, когда на глазах у радостно улюлюкающих школьников сцепились представители альтернативной и правящей партии. День политического просвещения, чтоб его.

Сегодня, по счастью, альтернативщик угрозы не представлял. Моложавый, подтянутый, с улыбкой на загорелом лице — даже, кажется, с искренней улыбкой.

— То, о чём я спрошу, прозвучит странно, — он, как бы извиняясь, развёл руками. — И всё-таки, скажите: за что мы воюем уже шестьдесят лет?

— За святую землю Шамморы, — машинально выпалила незнакомая Далит ученица и досадливо скривилась, словно недовольная тем, что и в неучебный день приходится отвечать на всякие там скучные вопросы.

— А что хорошего в этой земле?

— Она была завещана нашим предкам, — девчонка одарила оратора брезгливо-сочувственным взглядом. — Корабль с колонистами должен был сесть на Шаммору. А приземлился тут, на Бейт-Джале. А здесь жить негде и жрать нечего.

— Ну, на Шамморе тоже не рай земной, верно? — лукаво улыбнулся политик. — Смотри сама. Агрессивная флора и фауна — раз. Дурной климат, инфекции — два. Плюс электромагнитные аномалии — слышала ведь про Долину, правда?

Правда, правда. Вот бы Яэль послушала этого… — Далит прищурилась, вглядываясь в мелкие буквы на бейдже, — Лиама. Дело ведь говорит. Так нет же, вьётся наша красавица у стенда с винтовками в окружении друзей-соколят — за уши не оттащишь!

Ладно, — оборвала себя Далит. В конце концов, девочке полезно уметь за себя постоять.

— Нашим дедам освоение Шаморы казалось единственно возможным вариантом развития. Но у нас есть выбор! Девяносто шесть процентов поверхности нашей планеты покрыто водой — и это, на самом деле, благо! Мы можем воспользоваться опытом Апаллакии и развернуть строительство надводных жилых платформ. Обеспечить достойным жильём и работой обитателей нижних ярусов. Наладить экспорт морепродуктов, в конце концов. Но в условиях бюджета, ориентированного на войну, это невозможно! Ведь так, геверет?

Далит вяло кивнула. Школьницы уже убежали, и она осталась единственным слушателем бедолаги-альтернативщика.

То, что он говорил, было логично. Правильно.

И всё же он всухую проигрывал приземистой неопрятной бабище из Партии Отмщения, взахлёб рассказывавшей о чуде.

— И вот, значится, стоит он в двух шажках. Вот прям как вы, — взмах короткопалой, руки в сторону завороженной ребятни. — И говорит «Здравствуй, мама. Вот, навоевался я. Теперь, значится, спасибо Родине, отдыхать буду». А там, в Санктории этом, солнце так и шпарит. Вижу я — припотел он, бедненький…

Солнце. Дети средних ярусов, не видевшие солнца месяцами — когда ещё доведётся накопить денег на поездку наверх, — слушали мать героя с неослабным вниманием.

— А я ему — «Умирать-то страшно, сынок?» А он помолчал. И говорит: «Да. Ты ж, мол, наперёд не знаешь, попадёшь в Санкторий, или как»… А я-то завсегда знала, что он там будет. Уж кто, как не он!

Далит дёрнулась, как от зубной боли. Вот про Элькиного отца тоже говорили — «Кто, как не он». И что? Короткое сообщение от командира по электронной почте. Свинцовая поверхность крышки гроба. А под ней…

Кто-то легко тронул её за плечо.

— Вам плохо, геверет Харэль? Здесь так душно. Может, вас проводить к вентшахте?

Лиам, — имя вспомнилось легко. Надо же, шустрый какой. И плакаты свои успел свернуть, и фамилию слушательницы разузнать.

— А как же агитация?

— Мне здесь, похоже, больше делать нечего, — смущённо улыбнулся он.

Ну а что, в самом деле? Тут к чёрту на рога помчишься, лишь бы не видеть, как Яэль, затаив дыхание, слушает этот дикий, невозможный бред про заповедник героев.

 

3

С тех пор, как Далит впервые побывала у Лиама, прошло уже два года. Но каждый раз он открывал сразу, словно часами ждал её под дверью.

— Ой, как хорошо, что ты пришла! Извини, у меня тут не убрано, — радостно затараторил он с порога.

Он каждый раз извинялся за беспорядок — и каждый раз справедливо. По всей комнате были разбросаны детали от громадного макета парусника, в углу грозно высился двигатель катера. Восьмидесятый ярус отделяли от океана триста метров стали, стекла и живой плоти — и всё же здесь, в этом модуле, даже в монотонном гуле вентиляции угадывался шёпот моря.

— Представляешь, проект платформы наконец-то утвердили! Уже в следующем году…

Он осёкся, увидев её лицо.

— Яэль? — только и спросил он.

— Уезжает на Шаммору, — Далит бессильно опустилась в кресло. — На две недели, с Соколятами…

Лиам ободрительно улыбнулся.

— Не волнуйся ты так. Это же дети, Далит. За ними там следить будут.

Тёплый умный взгляд карих глаз. Не понимает. Хотя, что тут странного? Ему, мужчине — статистика. А ей — кошмарные сны.

— А мы уже набрали добровольцев! — Лиам, похоже, принял её молчание за признак спокойствия. — Две сотни человек. Даже инженеры есть!

— А молодых много?

— Не очень. В основном ветераны и пенсионеры. Но…

— Ну так у тебя на стройке смертность будет выше, чем на Шамморе, — ядовито усмехнулась Далит. — Хороша альтернатива!

Лиам обиженно — совсем по-детски — прикусил губу.

— Ты же сам видишь, не работает ваша пропаганда, — Далит упёрлась невидящим взглядом в шероховатый борт парусника. — Кому есть дело до плавучих домов, когда на Шамморе можно умереть понарошку? А за что умереть — об этом думать как-то не принято. Детей спрашиваешь — в ответ стеклянные глаза и «деды умирали, значит и мы должны»… Получается, вся эта война — ради мертвецов? Чтобы им не было обидно, что их потомки, сволочи, умирают в своей постели, а не кишки по чернозёму размазывают? Так они же — мёртвые! Им же — всё равно!

— Тише, тише. Ты с Яэль говорила?

— Конечно, — из горла Далит вырвался прерывистый, похожий на кашель, смех. — Ну, что… Пригрозила переехать в общежитие. Стыдно ей, видите ли… А, забудь. — Она скрипнула зубами. — Дальше. Санкторий. Лиам, ну ты же взрослый, ты-то хоть понимаешь, что это бред? Если бы на самом деле существовал некий заповедник героев — туда бы водили экскурсии, организовали бы круглосуточную трансляцию, как минимум.

— Но есть видео… — осторожно возразил Лиам.

— Загримировали пару дурачков, родственникам заплатили — вот и вся недолга, — зло отмахнулась Далит. — Ты бы видел, как дети в октябре на Чёрный парад лица раскрасили. От мёртвых нипочём не отличишь! Боже мой, ну ведь видно, что белыми нитками…

— Он есть, — тихо отозвался Лиам. — Это такой очень стыдный рай. Но он есть.

— Ты там был? — взвилась Далит.

— Нет. Но отец говорил, что это правда, — Лиам нахмурился. — Говорил, что в Санкторий лучше просто верить, чем быть там. А в его словах я сомневаться не могу.

Ох, как хорошо Далит знала этот взгляд. Верую, ибо абсурдно. Верую, ибо сказали.

Тут уж или ругаться — вдрызг, может, и навсегда, — или…

— А где вы собираетесь строить платформу? — спросила она, неловко улыбнувшись.

— На Западном шельфе, — просиял Лиам. — Хочешь, чертежи покажу?

 

4

— Ты ведь не спишь. Притворяешься. А я вот возьму и не буду ругаться, — пружины кровати заскрипели. — Так, расскажу тебе немного про папу. У тебя весь вечер песня играла про красивую смерть — так вот. Не бывает она красивой, Элька.

Ровное, размеренное дыхание дочери — может, и вправду спит? На изголовье кровати — алый, дрожащий отблеск света аварийной лампочки.

— Нам по семнадцать было, когда мы познакомились. На военных сборах, где же ещё. Я тогда ещё не знала, кем хочу быть и хочу ли быть вообще. А Нир собирался в инженерный институт — это я настояла, чтобы он в действующую армию записался. Ныла, что тебе будет стыдно за отца-гражданского, что мы так двадцать лет жилого модуля не дождёмся…

Ну и улетел. Я радовалась чуть ли не больше, чем на свадьбе. Знаешь, тогда все с ума сходили с фильма про Тельму и Якира. Ты этот бред не видела, наверное… Там про то, как к суровой красавице-санитарке сватался тунеядец-художник, а она его на смех подняла. Он быстренько слетал на войну, стал сержантом, вернулся домой — а она его у дверей космопорта ждала в белом платье. Что? Это про Мару и Эйрана? Пересняли, значит. Всё равно — бред.

Молчание. Чьи-то торопливые шаги за стеной — пять минут до комендантского часа.

— Когда я получила сообщение о смерти — даже не особо расстроилась. Ну, поплакала, конечно… Значит, Санкторий. Значит, будем видеться раз в год. Я в белом платье — а то! — буду под ручку с Ниром разгуливать, а потом тебя выращу и отправлюсь на войну. Быстренько там сдохну — и мы опять будем вместе.

Только не взяли его в Санкторий. Там, на Шамморе, и закопали. Да, в землю, по старинке. Это у нас кремируют, потому что хоронить негде, а там земли много…

Я до последнего думала, что это ошибка. Думала, прилечу на Шаммору, а там мне скажут, что командир всё перепутал, и Нир в Санкторий загорает. Чёрта с два. Суперинтендант меня провёл в морг, показал закрытый гроб, сказал, чтобы к завтрашнему вечеру его здесь не было — мол, договаривайся сама с местными, как заплатишь, так и закопают. И ушёл.

А я в белом платье.

Нет, конечно, растерялась. Потом поняла — раз не вышло как у Тельмы и Якира, значит, будет, как у Леи и Давида. Хоть попрощаюсь. Знаешь, эти гробы очень хорошо закрывают. Полночи провозилась, ногти в кровь содрала. Но — открыла. Хотела поцеловать в холодные губы… Губ-то, зараза, и не было. Сказали же — прямое попадание. И я таращилась на это гнилое месиво, и понимала, слишком медленно и слишком поздно: вот это и есть смерть. Это насовсем. Это не таинство, не жертва, а корм для чернозёма. И Святой Матери-Родины, конечно, ей-то всегда мало.

А квартиру дали, да. Мёртвые — надёжная валюта.

Глаза Яэль напряжённо всматривались в темноту.

— Ты подумай, дочка. Просто подумай. Жить хорошо, правда.

 

5

Весна здесь, на средних ярусах Бейт-Джалы, не особо отличалась от зимы — тот же ровный электрический свет, то же расписание занятий. Но что-то такое, видимо, витало в воздухе — матери Яэлькиных одноклассников чуть ли не каждый день поджидали Далит на выходе из школы. Жаловались на своих жутких, невозможных детей. Не хотят учиться. Грубят. Прокалывают уши, носы и бог знает, что ещё. Дни напролёт пропадают на заброшенном сорок шестом ярусе. Вот вам, геверет Харэль, повезло с дочерью…

Далит кивала, улыбалась. А хотелось волком выть.

Яэль прилежно училась. Не тратила время на гулянки. Не воровала деньги, не курила, не устраивала подростковые истерики.

Просто считала дни до собственной смерти во имя Родины.

Далит плакала, глядя на руки дочери — нежная кожа в ожогах и ссадинах, тонкие пальцы со сбитыми костяшками, с обломанными ногтями. А Яэль только улыбалась со снисходительной жалостью взрослого — ну что же ты, мама, никак не поймёшь?

Лиама доводилось видеть редко. Там, на строительстве платформы, не было выходных и отпусков. Но всякий раз, когда Далит уже укреплялась в мысли о том, что Лиам наконец-то нашёл себе загорелую деву морскую вместо вечно заплаканной, полуседой бледной немочи — он возвращался.

— Ну за что она так со мной? Знает же, я для неё и жизни не пожалею. Ну чего ей не хватает? Чего?

В сотый, в тысячный раз — об одном. Потому что больше — некому.

— Да ничего ей не надо, — тихо отозвался Лиам. — Это судьба, понимаешь? Рок. Фатум. То, чего нельзя изменить. Такой уж у неё путь. Но тебе же не обязательно… вместе с ней.

— Не обязательно… — эхом отозвалась Далит.

— Поезжай со мной, — выдохнул он — как в омут с головой. — Яэль уже взрослая. Она справится. А мы могли бы… Там хорошо, ты же знаешь. Море прямо под окнами. Ты наконец-то отдохнёшь. Если захочешь — найдём тебе работу, а не захочешь, так и не надо. Знаешь… мы ведь и детей бы завести могли. Нет, правда!

Другие дети. Загорелые, ловкие, сильные. Которые рассмеются в лицо любому вербовщику. Которых не нужно будет у смерти выцарапывать.

И солнце на волнах.

— Нет, — Далит спрятала лицо в ладонях. — Не могу я её оставить. Не могу.

— Понятно, — голос Лиама не дрогнул. — Я подожду. Сколько надо, столько и буду ждать.

 

6

Не так уж и страшно здесь было, на нижних ярусах. Никаких тебе толп озверевших мутантов, которыми так любят пугать дочек благонравные мамы девяностых ярусов. То же, что и везде. Стоптанные ступени, понуро обвисшие на стенах провода, устало-безразличные лица, тусклый неон указателей.

Только воздух — какой-то кисловатый, неприятный. И солнце — так далеко…

Ничего. И здесь живут.

Далит брезгливо поморщилась, зацепившись рукавом за створку двери бара. Было что-то нелепое, опереточное в таком выборе места встречи. Но — а где ещё?

Ногти впились в ладонь. Поздно уже рефлексировать. Иди. Покупай.

Вот он. О да, этот подойдёт. Светлые волосы, серые глаза в пол-лица, подтянутая, мускулистая фигура.

Хороший самец.

Далит присела рядом, упёршись взглядом в запылённый пол.

— Что ж, будем знакомы, Марк, — губы искривились в жалкой, неестественной усмешке. — Ну, в общем… всё, как условились. Вот документы на обмен. Восьмидесятый ярус, восточный сектор. Очень хороший модуль, действительно, там минут десять до солнечной зоны. Я очень долго выбирала, думала, дочке на свадьбу…

Она прикусила губу.

Господи, кому я это говорю?!

Парень, аккуратно разложив документы на грязной, изрезанной перочинными ножами столешнице, принялся водить пальцем по строчкам. Далит затаила дыхание.

— Крохотная конурка-то, — проговорил он наконец. — Десять квадратов.

Сердце ухнуло куда-то вниз.

— Но ведь…

— Да нормально всё, эт я так… — Марк смущённо улыбнулся. — Я ж не для себя. Сестрёнка у меня умненькая, не то что я. Нечего ей здесь гнить, на восемнадцатом.

Далит рассеянно кивнула. Хотелось вскочить из-за стола, выхватить документы из рук мальчишки, и бежать, бежать, не разбирая дороги, ломая каблуки о выщербленные ржавые стыки пола. Потому что — ну ведь невозможно так! Нельзя!

Руки всё делали сами. Руки расстегнули сумку, достали фотографию Яэль, протянули её Марку.

— Симпатичная, — парень удивлённо поднял глаза. — Я бы и так…

— Так — не надо, — сухо сказала Далит. — С меня — модуль. С тебя — …

— Знаю, — Марк залился краской.

— Что — знаешь? — зло выкрикнула Далит — и голос сорвался в невнятный шёпот. — Она должна быть счастливой, ясно? Самой счастливой дурой на свете. Ты ведь сможешь, а? Так, чтобы она обо всём забыла, кроме твоей рожи?

Он медленно побрёл к выходу. Высокий, широкоплечий. И вроде бы не совсем сволочь.

— Марк!

Он обернулся, каким-то чудом уловив её шёпот в гуле пьяных голосов.

— Не обижай её. Пожалуйста.

…Яэль вернулась чуть позже обычного. Бросила у порога сумку со снаряжением. Замерла перед зеркалом, не замечая тяжёлого, ждущего взгляда матери. За ужином вскользь, невзначай, отводя глаза, спросила — а нельзя ли на эти выходные к знакомой, с ночёвкой… Можно. Конечно, можно.

Руки всё делали сами. Разливали чай. Разглаживали идеально ровную скатерть. Украдкой смахивали злые, кипучие слёзы.

Да, она потом узнает. Да, конечно, не простит. Но будет жить. Только бы получилось.

 

7

Нет, грязь к ней не приставала.

Они стояли у порога, держась за руки. Почти неотличимые друг от друга — стройные, сероглазые, в одинаковых чёрных комбинезонах с эмблемой добровольческой группы на рукаве…

И — неприлично счастливые.

— Мам, ну почему ты плачешь? Я ведь ни капельки не сержусь! Марк мне всё рассказал. Если бы не ты, мы бы не встретились.

— Вы уж извините, геверет Харэль, — смущенно пробурчал Марк, — Неправильно это всё было. Что я, сам не смогу на жильё заработать? Поедем на Шаммору. Отслужим там, сколько надо. Кто-то ведь должен, правильно Эля говорит.

— Да, мам, — подхватила Яэль. — Будешь к нам в гости приезжать? Нас ведь уже в июне отправляют.

— Как это — отправляют? — комната поплыла перед глазами.

В свете аварийной лампочки лица Яэль и Марка казались бронзовыми. Уже — не люди. Не от мира сего.

— Элька, у тебя же день рождения в марте. Ещё почти год…

— А мы поженились! — Яэль хитро улыбнулась. — А супруги военнослужащих по закону могут их сопровождать, вот как. Мам, ну ты чего? Ведь мы, может, и не умрём. Да даже если итак, Санкторий…

Красный свет заливал комнату. Бил в глаза. Далит молчала.

Они ушли. Она так и осталась стоять — с недомытой тарелкой в руке, с криком, застывшим на губах.

Потом было лето. Бесконечные часы ожидания. Усталый голос диктора в наушниках.

В Наарском ущелье снова интенсивные военные действия — боевики пытаются контратаковать. На юге наиболее активные боестолкновения в районе Арнаимского полуострова — армия ведет зачистку при поддержке добровольческих групп.

— Совсем вы исхудали, геверет Харэль, — сочувственный шепот соседки. — Вы бы съездили наверх, воздухом бы подышали. Вам же выплаты солдатской матери приходят? Нормально всё рассчитали, по полуторной ставке? А то, если что, я разберусь. У меня же младшенькая в финансовом отделе…

Кивнуть. Улыбнуться. Поблагодарить. Это ведь — не настоящая жизнь. Жизнь — там, в бусинке наушников.

На Арнаимском полуострове разворачивается масштабная операция. По последним данным, войска противника несут крупные потери. Военнослужащие уничтожили около пятидесяти боевиков в засаде на трассе Наар — Раматта.

Приготовить ужин. Помыть посуду. В сотый раз перебрать вещи в ящиках, отряхнуть от пыли, разложить аккуратными стопками.

В течение первой декады сентября велись ожесточённые бои за Бер-Алаимское ущелье. Третьему и Четвёртому десантному батальону при поддержке добровольческих групп удалось занять стратегически важную высоту. Потери личного состава уточняются. В ближайшее время списки раненых и убитых будут разосланы по территориальным организациям…

Короткий писк сигнала электронной почты. Ровные строчки таблицы. Рядовая Яэль Леви, 17 лет. В/ч 2319. Награждена Орденом Отваги. Посмертно.

Откинуться на подушки. Задержать дыхание — так, чтобы перед глазами поплыли красные круги. И — провалиться в тяжёлый, мутный сон без сновидений на шесть часов. Впервые за три месяца.

 

8

Потом — наверное, что-то было в этом красном мареве. Тихий, растерянный голос Лиама. Его торопливые звонки кому-то. Металлическая обшивка трюма транспортника — пассажирский рейс на Шаммору должен был отправиться только через десять дней. Случайно увиденное в зеркале лицо — незнакомое, словно из камня высеченное, окружённое свалявшимися белыми прядями…

…Только на Шамморе мир снова стал осязаемым. Прорвался сквозь мутную пелену безразличия — запахом гари, бьющими в глаза лучами солнца, чёрной бахромой копоти на оплавленной обшивке стен медблока. И раздражённым голосом сутулого верзилы в штабной форме:

— …нет, Лиам, ты, конечно, очень вовремя. Сорок три года здесь был курорт. Сорок три! И вот, пожалуйста, в моё дежурство… Да я сам не знаю, что здесь творится! У какого-то урода из обслуги крышу сорвало. Спалил весь старый медблок к чертям вместе с моргом… Ты чего хотел-то? Девчонку похоронить? Друг, там полторы сотни копчёных трупов. И без экспертизы хрен разберёшь, кто где.

Лиам что-то тихо сказал ему.

— Нет, я соболезную, и всё такое, — раздражённо повысил голос штабист. — Но чего ты от меня-то хочешь? Чтобы я тебе выкинул первого попавшегося жмура? Так это пожалуйста!

— Её здесь нет, — Далит напряжённо вглядывалась в чёрные проёмы окон.

— Геверет, как вас там, у нас на опознании сто пятьдесят шесть…

— Её. Здесь. Нет.

Опять неразборчивый шёпот Лиама.

— Ну да, в принципе, кого-то могли увезти на Объект, — нехотя протянул штабист. — Машина вчера ушла. Но связи с ними нет. Списки? Ты издеваешься? Лиам, я не Господь Бог. Максимум, что я могу — выделить вам койку в казарме. Подождёте пару дней, пока тут всё уляжется. Вам, извиняюсь, в любом случае спешить уже некуда…

— Нет, внутри я, ясное дело, не был. Но дорогу знаю, как не знать, — водитель настороженно оглянулся. — Только тут вот какое дело. Машин нормальных нет, все в разъездах. Лишь одна и осталась, кабриолет хренов. Ну, грузовая, с открытым кузовом. Мы на ней жрачку по казармам развозим. Вдруг что случится по дороге — нас всех одной очередью скосят… Не, вы не подумайте. Я не отказываюсь, — он беспокойно переминался с ноги на ногу. — Отвезу, без проблем. Деньги-то нужны. Только, может, до завтра подождём? У меня друг в мехколонне, броневик подгонит — поедем, как генералы…

— Нет. Сейчас, — отрезал Лиам, глядя на лицо Далит.

Она улыбнулась.

 

9

Ехали молча.

Джунгли начались как-то вдруг. Ещё минуту назад машина мчалась по пыльной бетонке пригорода — и вдруг с обеих сторон потянулись извилистые, словно смятые исполинской рукой, стволы деревьев. С каждой минутой становилось всё темнее — солнечный свет с трудом пробивался сквозь перекрестья ветвей.

— Маски, — коротко бросил водитель. — Въедем в настоящий лес — дышать будет нечем.

Далит привычным, с детства усвоенным движением застегнула ремешки гермомаски. Посмотрела на Лиама сквозь мутное, залапанное стекло. Здесь, на Шамморе, он казался гораздо старше. Нечего ему здесь делать…

Иллюстрация к рассказу Макс Олин

По спине пробежал холодок. Сердце задёргалось в рваном, неровном ритме.

Наверное, страшно.

Лиам отрешённо смотрел на дорогу. Или просто спал с открытыми глазами.

— Тебе не обязательно со мной ехать, — Далит осторожно дотронулась до его плеча. — Правда.

Он не ответил.

…И всё-таки. Страшно. Страшно прислушиваться к надсадному хрипу двигателя, к влажному чавканью земли под колёсами. Да, вот оно что. Слишком много земли — рыхлой, недоброй, пряно пахнущей.

Эта земля была живой.

И… голодной?

Пальцы впились в запястье Лиама.

— Не надо, — вырвалось у Далит. — Не надо дальше.

Водитель обернулся.

— Что…

— Стой, говорю! Остано…

Короткая резкая вспышка. Пыльная лента дороги рванулась навстречу лицу. Что-то хрустнуло выше локтя. И стало темно.

Далит выдернула из щеки осколок гермомаски. Костяшками пальцев дотронулась до лица. С минуту, наверное, бессмысленно таращилась на окровавленные пальцы, смаргивая набегающие слёзы. Не от боли и не от горя — слишком много было того и другого, чтобы плакать. Шамморский воздух, чтоб его.

Придерживая безвольно обвисшую руку, Далит побрела к дымящемуся, искорёженному остову машины. Каждый шаг отдавался болью в сломанной руке. И это было хорошо. Правильно.

— Лиам, — прошептала она. Надо же было что-то сказать.

Имя ничем не отозвалось в душе. Набор звуков, растворившийся в полуденном мареве.

Подрывника взрывом отбросило на обочину дороги. Совсем ещё мальчишка. Заложил мину, подобрался поближе — посмотреть, как рванёт…

Из-под треснувшей гермомаски глядели знакомые серые глаза. Далит вздрогнула. Нет, показалось, конечно, показалось. Видно, это такое особенное материнское проклятие — видеть её черты в тысяче лиц…

Трясущимися пальцами Далит подцепила застёжку поясной сумки мальчишки. На землю посыпались шприцы с антигистамином, патроны, монетки. Что ещё? Бутыль с водой. Карта — затёртая до прорех на местах сгибов, испещрённая непонятными пометами. Навигаторы-то здесь, в Долине, не работают…

Осталось самое главное.

Далит закрыла глаза, собираясь с духом. Вытащила из нагрудного кармана чёрный цилиндрик камеры. Пару секунд подержала его в ладони, потом, наконец, отважилась взглянуть.

Надо же, не разбилась. А значит, всё ещё не закончилось.

 

10

Цифры. Только цифры.

Семьдесят шесть часов — заряд камеры.

Сорок километров — если не лжёт затрёпанная карта.

Полтора — уже чуть меньше — литра воды.

Три шприца с антигистамином.

И уже троих её близких поглотила эта прожорливая земля.

Она нажала на кнопку записи.

— Моё имя Далит Харэль. Я иду искать Санкторий. Чем бы он ни был.

Слово было сказано. И стало легче.

 

11

Он был здесь от начала времён. До поры дремал, ожидая своего часа — от века неживой, незрячий. Истинный хозяин проклятой земли.

Первые люди были смешны. Они верили в науку. Устанавливали границы аномальных зон, не щадили техники, и собственные жизни отдавали без жалости — лишь бы доказать себе, что всё постижимо. Их потомки — одичавшие, но, спасибо запасливым праотцам, вооружённые до зубов — были мудрее: они верили в ненависть. Эти нравились Хозяину больше. Он даже подготовил для них скромный подарок — жаль, его сумели по достоинству оценить лишь другие…

Далит проснулась. Села рывком, чуть не потеряв сознание от боли в руке. Осоловело завертела головой — с волос посыпались комья земли.

Лежанка ушла в землю почти полностью. Ног уже не было видно. Лишь носки сапог поблёскивали в свете луны.

Что ж. Правило номер один. Не засыпать на земле.

…Конечно, здесь слова утратили смысл. Но не все.

— Я дойду, — пообещала она — не то себе, не то твари из мутного сна. — Дойду.

Ночь сменилась тусклым рассветом.

Думать о Лиаме, о Яэль, о том ребёнке у дороги было невозможно. Приходилось — о другом. О ненавистном.

Санкторий — есть. По крайней мере, есть пятиметровая стена. О ней, об этой пресловутой стене, рассказывал ещё Нир. А вот что там внутри — ну, если исключить невозможную версию о живых мертвецах? Братская могила? Или — ещё остроумней — обычный участок джунглей, огороженный от пытливых глаз?

Или, скорее всего, то, из-за чего властям на самом деле понадобилась эта мёртвая, гнилая земля. Какое-нибудь месторождение… но чего? Да будь там хоть алмазные копи — разве стоят они того, чтобы сражаться больше полувека?

Далит остановилась, давясь кашлем. Похоже, вот и правило номер два. Нельзя злиться. Сбиваешься с ритма. Антигистаминные инъекции и так еле помогают.

А ведь, наверное, были до неё такие же правдоискатели. Не могли не быть. Где-то они теперь…

Что-то сдавило пятку. Далит опустила глаза. Ну так и есть — подошвы сапог уже увязли в земле.

Правило номер пошло-оно-всё-к-чёрту. Не останавливаться. Просто идти.

Пару раз она издалека видела людей — тех, кого называли боевиками, повстанцами, захватчиками… Бояться их не получалось, хотя Далит вполне отчётливо представляла, что бы они сделали с ней, безоружной бейтджальской тварью.

А к закату второго дня она натолкнулась на эту птицу.

Переливчатые лазурные крылья волочились по земле, цепляясь за корни деревьев. Больная. Или раненая. Если так, её можно съесть.

— Эй, — зачем-то позвала Далит.

Птица не отреагировала.

Далит, склонившись над ней, дотронулась до оперения, оказавшегося неприятно скользким. Птица резко, рывком повернула к ней голову. Тускло блеснул затянутый мутной плёнкой глаз.

— Г-господи… — Далит отпрянула назад.

В рваной ране на груди птицы копошились белые черви.

Как она до сих пор жива? Как?

— Сейчас, сейчас, подожди, — забормотала Далит, оглядываясь по сторонам. Наклонилась за камнем — и перед глазами угрожающе заплясали чёрные точки.

Да уж, геверет Харэль. Это у камеры заряд семьдесят шесть часов. А на сколько тебя-то самой хватит?

Короткий замах. Камень с мерзким хрустом придавил голову птицы к земле.

Крылья дёрнулись. Ещё и ещё. Тело билось, силясь вытащить из-под камня размозженную голову.

Далит закричала. Бросилась прочь, не разбирая дороги — куда-то навстречу громовым раскатам. И отчего-то стало ясно: то, что называют Санкторием, уже совсем рядом.

 

12

Ноги месили грязь. Капли дождя хлестали по лицу. Сколько часов это продолжалось и сколько ещё продлится, Далит не знала.

Просто шла.

Из туманного марева выросла белая стена — уже в который раз… Зрение услужливо подсовывало желаемую картину, не считаясь с реальностью.

В ладони был зажат размокший огрызок карты. Чернила поплыли — ничего было не разобрать. И всё-таки Далит остановилась, поднесла клочок бумаги к лицу…

…и поняла, что больше не сможет сделать и шагу.

Настало время расплачиваться перед собственным же телом за трёхдневный переход. Угасшая было боль в руке вспыхнула с новой силой. Ставшие вдруг непослушными, как в дурном сне, ноги подкосились, и Далит ничком упала в грязь.

Она подняла голову. Проклятый мираж и не думал рассеиваться. Наоборот, стал казаться таким реальным — вплоть до щербин и трещин на бетонных плитах…

Она поползла — если это можно было так назвать. Пальцы здоровой руки впивались в стебли травы, подтягивая за собой онемевшее тело. Не было ни мыслей, ни страха, ни времени…

Ладонь бессильно скользнула по бетону, оставляя красные расплывающиеся разводы.

Камера, закреплённая на стене, с шипением развернулась. Встревожено замигал красный огонёк.

Рина, кусая губы, всматривалась в картинку, застывшую на мониторе. Ну почему именно ей так не повезло? Третий день стажировки — и вот, пожалуйста…

— Кира? — робко позвала она. Естественно, никто не ответил. Сменщица дрыхла в подсобке.

Придётся самой.

— Э-э… Адони Даят… к вам можно? У нас, к-кажется, п-попытка проникновения за периметр. Я т-точно не уверена, но…

— Камера? — спросил он, не оборачиваясь.

— П-пятьсот восемьдесят. Да-да, вот, видите? Старуха какая-то жуткая. Откуда только она…

Он спокойно — будто и не было нештатной ситуации! — смотрел на подёрнутый помехами экран.

— Адони Даят, так что делать-то? — жалобно окликнула его Рина. — Активировать систему защиты?

Он молчал.

Проверяет, поняла Рина. Хочет узнать, как бы среагировал диспетчер. Ну что ж…

— Это диверсия, — шумно выдохнула она. — Я вызываю дежурный отряд для уничтожения цели. Да?

— Дура, — Даят, обернувшись, смерил её безразличным взглядом красных слезящихся глаз. — Протокол десять.

— П-понятно, адони…

 

13

Кружилась голова — от лекарств, от пряного аромата цветов. От того, что всё это оказалось правдой.

По ровным аллеям, соединяющим приземистые белоснежные корпуса, бродили они. Те, кого показывали в агитационных роликах. Те, чьи лица ещё четверть века назад глядели на Далит со страниц учебника истории.

Конечно, детям здесь делать было нечего. Слишком рваными, неуверенными были движения воскрешённых — как будто тело лучше разума понимало неотвратимость смерти. Слишком много безразличия было в этих глазах, словно пылью присыпанных.

Стыдный рай. Большего мы не заслужили.

— Присядем? — полковник указал Далит на лавочку.

Напротив, прямо на мраморных плитах аллеи, какой-то парень строил карточный домик. Далит даже смотреть было страшно на эту неустойчивую, симметричную, безжизненную, но всё же красоту — вдруг рухнет? Но создатель и не шелохнулся, когда они прошли мимо.

— Итак, геверет Харэль, вы видите: Санкторий существует. И сейчас вы спросите, как всё это работает. А я вам честно отвечу, что не знаю. Это действительно святая земля. Мы пробовали вывозить воскрешённых отсюда — они и часа не проживают. А здесь смерти нет.

Порыв ветра подхватил карты. Закружил тонкие прямоугольники, разбросал чёрно-красным узором по аллее. Далит, вздрогнув, обернулась. Парень спокойно, неторопливо потянулся за картой и вновь начал выстраивать нестойкое основание домика.

У него же вечность впереди, поняла Далит. Что ему какие-то полдня…

— Теперь вы понимаете, что лежит на весах? — старался полковник. — Жизнь наших героев. Они и есть наша Родина. И ради них я, вот лично я, буду защищать это место до последнего патрона. Но вы, геверет Харэль, можете быть намного полезнее…

Вот, значит, как они это делают. Сейчас он будет длинно и цветисто расписывать, какой опасности подвергается Санкторий со стороны местных. Как важны своевременные поставки боевого мяса. Нет, конечно, надо кивнуть. Присягнуть на верность. Этот дурак в форме всерьёз верит, что она, Далит, станет помогать им в вербовке. Осознает, насколько важно поддержание жизнедеятельности мертвецов. Ну и пусть верит. Лишь бы выбраться отсюда на Бейт-Джалу.

Камера накрылась. Это жаль. Но теперь-то она сможет пройти любой допрос, любую проверку на полиграфе. Рассказать всем, что эта война — ради нескольких сотен живых трупов, которых нельзя сгонять с насиженных мест. Люди увидят и отрекутся. И закончится этот полувековой кошмар…

— Что ж, геверет, мне пора, — полковник тяжело поднялся со скамьи. — Вам тут и без меня есть с кем поговорить.

Далит подняла глаза.

Её дочь, её девочка — стояла в двух шагах.

Живая.

Элька.

Перехватило дыхание. Далит вскочила на ноги, шагнула было вперёд — обнять, прижать к себе, гладить по непутёвой стриженой голове, — и замерла.

Яэль смотрела как будто сквозь неё — странным, мутным, лихорадочным взглядом. Нелепый шарфик на шее — отчего-то до дрожи ясно представилось, что под ним. И запах этот — ландышевый, страшный…

А она стояла и ждала. И улыбалась.

— Геверет Харэль, — откуда-то из невероятного далёка донёсся торжественный голос полковника. — Вы видите: Родина чиста перед вами. Мы вернули вам дочь.

Вернули? Они называют это — ладно скроенное да крепко сшитое — вернули дочь?

— Яэль жива. И длить её жизнь в этом святом месте мы можем сколь угодно долго. Но есть одна проблема…

Это всё равно, что она дышит и улыбается. Это всё обман, морок. Она — мёртвая. Мёртвая.

— Знаете, как нам тяжело выбирать между заслуженными героями и простыми солдатами, молодыми ещё мальчиками и девочками… Заслуживают ли они вечной жизни? Безусловно, да. Можем ли мы дать её всем? Безусловно, нет. Вы подумайте, геверет Харэль. Хорошо подумайте.

Он медленно зашагал по аллее. Кованые набойки вдавливали в грязь подвядшие цветы.

— Мам…

Не смотреть на неё. Не поднимать глаз. На растоптанные цветы. На свои руки. На всё, что…

— Мамуля, — тёплая ладонь легла на плечо. — Мам, я такая дура была…

 

14

Компенсацию — слово-то какое — за смерть дочери Далит отнесла в фонд альтернативщиков. Председатель, дальний родственник Лиама, смотрел на неё и на конверт в её руках с нескрываемой ненавистью. Но деньги взял. Им ведь нужно.

Пусть у них всё получится. Пусть через пару столетий дети будут играть не в убийц, а в океанологов. Пусть у них под ногами не будет насквозь мёртвой толщи чернозёма — а только чистая, лучезарная морская вода.

Пусть.

— Геверет Далит, а вы загорели! — бодро выкрикнул Амир, как только она вошла в класс.

И началось.

— Вы были там? На Шамморе?

— А там страшно?

— А Санкторий, он правда есть? — пролепетала с первой парты Фаина, беззащитным взглядом близоруких глаз неуловимо напоминающая маленькую Эльку.

…За некоторые грехи не бывает прощения, наверное.

— А знаете что? — улыбнулась Далит. — Вам ведь и так много задали, правда?

Класс согласно загудел.

— Тогда давайте сегодня не будем разбирать новую тему. Лучше я вам кое-что расскажу…