Татьяна Романова

17 июня 1988 г.

 

1

«…А после армии я устроюсь в службу порядка, чтобы присекать преступные планы на нижних уровнях. Там работает мой брат, и он доволен потому, что за пять лет ему выдали жилой модуль в семидесятом ярусе, это ведь очень не плохо. А ещё потому, что он приносит пользу Родине. Я тоже люблю свою Родину и буду честно служить ей!!»

Пальцы заплясали по клавиатуре, оставляя красные пометки на полях файла с сочинением. «Присекать», вот ведь паразит. Но Родину дважды упомянул, да ещё и с большой буквы — это славно. Комиссии понравится.

Далит откинулась в кресле, разминая онемевшие запястья. Вот всем хорош семьдесят третий ярус, только отопительные контуры ни к чёрту. В школу приходишь, как на праздник — погреться… Ладно. Дальше.

«…Жизнь — не дар, а долг, который нужно отдать. Мой отец погиб на Шамморе совсем молодым. И я почему-то уверена: и для меня он не пожелал бы другой судьбы. Умереть в девятнадцать лет — страшно. Но страх нужно убивать. В этом году я решила вступить в Соколиный отряд, чтобы лучше подготовиться к службе в армии. Надеюсь, меня примут…»

Далит беспомощно заморгала. Ровные строчки поплыли перед глазами. Как-то враз навалилось то, забытое — надсадный рёв труб военного оркестра, сладковатый запах ландышей и шамморской пыли, прибитой дождём…

— Яэль!

— Мам? — настороженная скуластая мордашка высунулась из-за полога. — Что, ошибок много?

Да. Одна сплошная ошибка.

— Ты тут написала, что собираешься в Соколиный отряд, — во рту пересохло. — Понимаешь, сочинения читает Комиссия. Они же не поймут, что это всё для красного словца. Внесут тебя в списки — и что потом?

— Так и здорово бы! — заулыбалась Яэль. — Ну, в списки попасть. Не всех же берут!

— Постой. А художественная школа?

— Мам, ну неинтересно мне, понимаешь? Неинтересно и не получается, — Яэль капризно скуксилась.

— А что — интересно? В людей стрелять?

— Так во врагов же! — обиженно заморгала Яэль. — Мам, ну что ты кричишь? Я думала, ты обрадуешься!

— Да, точно, — скривилась Далит. — Мало мне было мужа хоронить, так ещё и тебя… Только не говори мне, что ты уже и заявление написала!

— Вчера отправила, — потупилась дочь.

— Моя ж ты умница! Значит, завтра пойдём в Канцелярию. Отзовёшь своё заявление. Скажешь им, что друзья пошутили.

— Нет. Не буду я ничего отзывать, — тихо и отчётливо проговорила Яэль. Веснушки ярко проступили на побледневших щеках. — Мне уже тринадцать. Имею право.

В стенку раздражённо постучали. Ещё бы — скоро полночь, а перекрытия между жилыми модулями, считай, картонные…

— Иди спать. Ещё поговорим, — проговорила Далит помертвевшими губами.

Откуда это в ней? Ну откуда? Тоже мне, мать. Проморгала, упустила…

Так. Ладно. Надо успокоиться. В конце концов, подростки — они такие. Ветер в голове. Мало ли, может, к утру сама передумает, и…

 

2

Далит расправила печально обвисшие края флага. Проверила, крепко ли полотнище держится на стене — а то ещё рухнет на недомытый пол под ноги гостям… Хотя вряд ли будет хуже, чем в прошлом году, когда на глазах у радостно улюлюкающих школьников сцепились представители альтернативной и правящей партии. День политического просвещения, чтоб его.

Сегодня, по счастью, альтернативщик угрозы не представлял. Моложавый, подтянутый, с улыбкой на загорелом лице — даже, кажется, с искренней улыбкой.

— То, о чём я спрошу, прозвучит странно, — он, как бы извиняясь, развёл руками. — И всё-таки, скажите: за что мы воюем уже шестьдесят лет?

— За святую землю Шамморы, — машинально выпалила незнакомая Далит ученица и досадливо скривилась, словно недовольная тем, что и в неучебный день приходится отвечать на всякие там скучные вопросы.

— А что хорошего в этой земле?

— Она была завещана нашим предкам, — девчонка одарила оратора брезгливо-сочувственным взглядом. — Корабль с колонистами должен был сесть на Шаммору. А приземлился тут, на Бейт-Джале. А здесь жить негде и жрать нечего.

— Ну, на Шамморе тоже не рай земной, верно? — лукаво улыбнулся политик. — Смотри сама. Агрессивная флора и фауна — раз. Дурной климат, инфекции — два. Плюс электромагнитные аномалии — слышала ведь про Долину, правда?

Правда, правда. Вот бы Яэль послушала этого… — Далит прищурилась, вглядываясь в мелкие буквы на бейдже, — Лиама. Дело ведь говорит. Так нет же, вьётся наша красавица у стенда с винтовками в окружении друзей-соколят — за уши не оттащишь!

Ладно, — оборвала себя Далит. В конце концов, девочке полезно уметь за себя постоять.

— Нашим дедам освоение Шаморы казалось единственно возможным вариантом развития. Но у нас есть выбор! Девяносто шесть процентов поверхности нашей планеты покрыто водой — и это, на самом деле, благо! Мы можем воспользоваться опытом Апаллакии и развернуть строительство надводных жилых платформ. Обеспечить достойным жильём и работой обитателей нижних ярусов. Наладить экспорт морепродуктов, в конце концов. Но в условиях бюджета, ориентированного на войну, это невозможно! Ведь так, геверет?

Далит вяло кивнула. Школьницы уже убежали, и она осталась единственным слушателем бедолаги-альтернативщика.

То, что он говорил, было логично. Правильно.

И всё же он всухую проигрывал приземистой неопрятной бабище из Партии Отмщения, взахлёб рассказывавшей о чуде.

— И вот, значится, стоит он в двух шажках. Вот прям как вы, — взмах короткопалой, руки в сторону завороженной ребятни. — И говорит «Здравствуй, мама. Вот, навоевался я. Теперь, значится, спасибо Родине, отдыхать буду». А там, в Санктории этом, солнце так и шпарит. Вижу я — припотел он, бедненький…

Солнце. Дети средних ярусов, не видевшие солнца месяцами — когда ещё доведётся накопить денег на поездку наверх, — слушали мать героя с неослабным вниманием.

— А я ему — «Умирать-то страшно, сынок?» А он помолчал. И говорит: «Да. Ты ж, мол, наперёд не знаешь, попадёшь в Санкторий, или как»… А я-то завсегда знала, что он там будет. Уж кто, как не он!

Далит дёрнулась, как от зубной боли. Вот про Элькиного отца тоже говорили — «Кто, как не он». И что? Короткое сообщение от командира по электронной почте. Свинцовая поверхность крышки гроба. А под ней…

Кто-то легко тронул её за плечо.

— Вам плохо, геверет Харэль? Здесь так душно. Может, вас проводить к вентшахте?

Лиам, — имя вспомнилось легко. Надо же, шустрый какой. И плакаты свои успел свернуть, и фамилию слушательницы разузнать.

— А как же агитация?

— Мне здесь, похоже, больше делать нечего, — смущённо улыбнулся он.

Ну а что, в самом деле? Тут к чёрту на рога помчишься, лишь бы не видеть, как Яэль, затаив дыхание, слушает этот дикий, невозможный бред про заповедник героев.

 

3

С тех пор, как Далит впервые побывала у Лиама, прошло уже два года. Но каждый раз он открывал сразу, словно часами ждал её под дверью.

— Ой, как хорошо, что ты пришла! Извини, у меня тут не убрано, — радостно затараторил он с порога.

Он каждый раз извинялся за беспорядок — и каждый раз справедливо. По всей комнате были разбросаны детали от громадного макета парусника, в углу грозно высился двигатель катера. Восьмидесятый ярус отделяли от океана триста метров стали, стекла и живой плоти — и всё же здесь, в этом модуле, даже в монотонном гуле вентиляции угадывался шёпот моря.

— Представляешь, проект платформы наконец-то утвердили! Уже в следующем году…

Он осёкся, увидев её лицо.

— Яэль? — только и спросил он.

— Уезжает на Шаммору, — Далит бессильно опустилась в кресло. — На две недели, с Соколятами…

Лиам ободрительно улыбнулся.

— Не волнуйся ты так. Это же дети, Далит. За ними там следить будут.

Тёплый умный взгляд карих глаз. Не понимает. Хотя, что тут странного? Ему, мужчине — статистика. А ей — кошмарные сны.

— А мы уже набрали добровольцев! — Лиам, похоже, принял её молчание за признак спокойствия. — Две сотни человек. Даже инженеры есть!

— А молодых много?

— Не очень. В основном ветераны и пенсионеры. Но…

— Ну так у тебя на стройке смертность будет выше, чем на Шамморе, — ядовито усмехнулась Далит. — Хороша альтернатива!

Лиам обиженно — совсем по-детски — прикусил губу.

— Ты же сам видишь, не работает ваша пропаганда, — Далит упёрлась невидящим взглядом в шероховатый борт парусника. — Кому есть дело до плавучих домов, когда на Шамморе можно умереть понарошку? А за что умереть — об этом думать как-то не принято. Детей спрашиваешь — в ответ стеклянные глаза и «деды умирали, значит и мы должны»… Получается, вся эта война — ради мертвецов? Чтобы им не было обидно, что их потомки, сволочи, умирают в своей постели, а не кишки по чернозёму размазывают? Так они же — мёртвые! Им же — всё равно!

— Тише, тише. Ты с Яэль говорила?

— Конечно, — из горла Далит вырвался прерывистый, похожий на кашель, смех. — Ну, что… Пригрозила переехать в общежитие. Стыдно ей, видите ли… А, забудь. — Она скрипнула зубами. — Дальше. Санкторий. Лиам, ну ты же взрослый, ты-то хоть понимаешь, что это бред? Если бы на самом деле существовал некий заповедник героев — туда бы водили экскурсии, организовали бы круглосуточную трансляцию, как минимум.

— Но есть видео… — осторожно возразил Лиам.

— Загримировали пару дурачков, родственникам заплатили — вот и вся недолга, — зло отмахнулась Далит. — Ты бы видел, как дети в октябре на Чёрный парад лица раскрасили. От мёртвых нипочём не отличишь! Боже мой, ну ведь видно, что белыми нитками…

— Он есть, — тихо отозвался Лиам. — Это такой очень стыдный рай. Но он есть.

— Ты там был? — взвилась Далит.

— Нет. Но отец говорил, что это правда, — Лиам нахмурился. — Говорил, что в Санкторий лучше просто верить, чем быть там. А в его словах я сомневаться не могу.

Ох, как хорошо Далит знала этот взгляд. Верую, ибо абсурдно. Верую, ибо сказали.

Тут уж или ругаться — вдрызг, может, и навсегда, — или…

— А где вы собираетесь строить платформу? — спросила она, неловко улыбнувшись.

— На Западном шельфе, — просиял Лиам. — Хочешь, чертежи покажу?

 

4

— Ты ведь не спишь. Притворяешься. А я вот возьму и не буду ругаться, — пружины кровати заскрипели. — Так, расскажу тебе немного про папу. У тебя весь вечер песня играла про красивую смерть — так вот. Не бывает она красивой, Элька.

Ровное, размеренное дыхание дочери — может, и вправду спит? На изголовье кровати — алый, дрожащий отблеск света аварийной лампочки.

— Нам по семнадцать было, когда мы познакомились. На военных сборах, где же ещё. Я тогда ещё не знала, кем хочу быть и хочу ли быть вообще. А Нир собирался в инженерный институт — это я настояла, чтобы он в действующую армию записался. Ныла, что тебе будет стыдно за отца-гражданского, что мы так двадцать лет жилого модуля не дождёмся…

Ну и улетел. Я радовалась чуть ли не больше, чем на свадьбе. Знаешь, тогда все с ума сходили с фильма про Тельму и Якира. Ты этот бред не видела, наверное… Там про то, как к суровой красавице-санитарке сватался тунеядец-художник, а она его на смех подняла. Он быстренько слетал на войну, стал сержантом, вернулся домой — а она его у дверей космопорта ждала в белом платье. Что? Это про Мару и Эйрана? Пересняли, значит. Всё равно — бред.

Молчание. Чьи-то торопливые шаги за стеной — пять минут до комендантского часа.

— Когда я получила сообщение о смерти — даже не особо расстроилась. Ну, поплакала, конечно… Значит, Санкторий. Значит, будем видеться раз в год. Я в белом платье — а то! — буду под ручку с Ниром разгуливать, а потом тебя выращу и отправлюсь на войну. Быстренько там сдохну — и мы опять будем вместе.

Только не взяли его в Санкторий. Там, на Шамморе, и закопали. Да, в землю, по старинке. Это у нас кремируют, потому что хоронить негде, а там земли много…

Я до последнего думала, что это ошибка. Думала, прилечу на Шаммору, а там мне скажут, что командир всё перепутал, и Нир в Санкторий загорает. Чёрта с два. Суперинтендант меня провёл в морг, показал закрытый гроб, сказал, чтобы к завтрашнему вечеру его здесь не было — мол, договаривайся сама с местными, как заплатишь, так и закопают. И ушёл.

А я в белом платье.

Нет, конечно, растерялась. Потом поняла — раз не вышло как у Тельмы и Якира, значит, будет, как у Леи и Давида. Хоть попрощаюсь. Знаешь, эти гробы очень хорошо закрывают. Полночи провозилась, ногти в кровь содрала. Но — открыла. Хотела поцеловать в холодные губы… Губ-то, зараза, и не было. Сказали же — прямое попадание. И я таращилась на это гнилое месиво, и понимала, слишком медленно и слишком поздно: вот это и есть смерть. Это насовсем. Это не таинство, не жертва, а корм для чернозёма. И Святой Матери-Родины, конечно, ей-то всегда мало.

А квартиру дали, да. Мёртвые — надёжная валюта.

Глаза Яэль напряжённо всматривались в темноту.

— Ты подумай, дочка. Просто подумай. Жить хорошо, правда.

 

5

Весна здесь, на средних ярусах Бейт-Джалы, не особо отличалась от зимы — тот же ровный электрический свет, то же расписание занятий. Но что-то такое, видимо, витало в воздухе — матери Яэлькиных одноклассников чуть ли не каждый день поджидали Далит на выходе из школы. Жаловались на своих жутких, невозможных детей. Не хотят учиться. Грубят. Прокалывают уши, носы и бог знает, что ещё. Дни напролёт пропадают на заброшенном сорок шестом ярусе. Вот вам, геверет Харэль, повезло с дочерью…

Далит кивала, улыбалась. А хотелось волком выть.

Яэль прилежно училась. Не тратила время на гулянки. Не воровала деньги, не курила, не устраивала подростковые истерики.

Просто считала дни до собственной смерти во имя Родины.

Далит плакала, глядя на руки дочери — нежная кожа в ожогах и ссадинах, тонкие пальцы со сбитыми костяшками, с обломанными ногтями. А Яэль только улыбалась со снисходительной жалостью взрослого — ну что же ты, мама, никак не поймёшь?

Лиама доводилось видеть редко. Там, на строительстве платформы, не было выходных и отпусков. Но всякий раз, когда Далит уже укреплялась в мысли о том, что Лиам наконец-то нашёл себе загорелую деву морскую вместо вечно заплаканной, полуседой бледной немочи — он возвращался.

— Ну за что она так со мной? Знает же, я для неё и жизни не пожалею. Ну чего ей не хватает? Чего?

В сотый, в тысячный раз — об одном. Потому что больше — некому.

— Да ничего ей не надо, — тихо отозвался Лиам. — Это судьба, понимаешь? Рок. Фатум. То, чего нельзя изменить. Такой уж у неё путь. Но тебе же не обязательно… вместе с ней.

— Не обязательно… — эхом отозвалась Далит.

— Поезжай со мной, — выдохнул он — как в омут с головой. — Яэль уже взрослая. Она справится. А мы могли бы… Там хорошо, ты же знаешь. Море прямо под окнами. Ты наконец-то отдохнёшь. Если захочешь — найдём тебе работу, а не захочешь, так и не надо. Знаешь… мы ведь и детей бы завести могли. Нет, правда!

Другие дети. Загорелые, ловкие, сильные. Которые рассмеются в лицо любому вербовщику. Которых не нужно будет у смерти выцарапывать.

И солнце на волнах.

— Нет, — Далит спрятала лицо в ладонях. — Не могу я её оставить. Не могу.

— Понятно, — голос Лиама не дрогнул. — Я подожду. Сколько надо, столько и буду ждать.

 

6

Не так уж и страшно здесь было, на нижних ярусах. Никаких тебе толп озверевших мутантов, которыми так любят пугать дочек благонравные мамы девяностых ярусов. То же, что и везде. Стоптанные ступени, понуро обвисшие на стенах провода, устало-безразличные лица, тусклый неон указателей.

Только воздух — какой-то кисловатый, неприятный. И солнце — так далеко…

Ничего. И здесь живут.

Далит брезгливо поморщилась, зацепившись рукавом за створку двери бара. Было что-то нелепое, опереточное в таком выборе места встречи. Но — а где ещё?

Ногти впились в ладонь. Поздно уже рефлексировать. Иди. Покупай.

Вот он. О да, этот подойдёт. Светлые волосы, серые глаза в пол-лица, подтянутая, мускулистая фигура.

Хороший самец.

Далит присела рядом, упёршись взглядом в запылённый пол.

— Что ж, будем знакомы, Марк, — губы искривились в жалкой, неестественной усмешке. — Ну, в общем… всё, как условились. Вот документы на обмен. Восьмидесятый ярус, восточный сектор. Очень хороший модуль, действительно, там минут десять до солнечной зоны. Я очень долго выбирала, думала, дочке на свадьбу…

Она прикусила губу.

Господи, кому я это говорю?!

Парень, аккуратно разложив документы на грязной, изрезанной перочинными ножами столешнице, принялся водить пальцем по строчкам. Далит затаила дыхание.

— Крохотная конурка-то, — проговорил он наконец. — Десять квадратов.

Сердце ухнуло куда-то вниз.

— Но ведь…

— Да нормально всё, эт я так… — Марк смущённо улыбнулся. — Я ж не для себя. Сестрёнка у меня умненькая, не то что я. Нечего ей здесь гнить, на восемнадцатом.

Далит рассеянно кивнула. Хотелось вскочить из-за стола, выхватить документы из рук мальчишки, и бежать, бежать, не разбирая дороги, ломая каблуки о выщербленные ржавые стыки пола. Потому что — ну ведь невозможно так! Нельзя!

Руки всё делали сами. Руки расстегнули сумку, достали фотографию Яэль, протянули её Марку.

— Симпатичная, — парень удивлённо поднял глаза. — Я бы и так…

— Так — не надо, — сухо сказала Далит. — С меня — модуль. С тебя — …

— Знаю, — Марк залился краской.

— Что — знаешь? — зло выкрикнула Далит — и голос сорвался в невнятный шёпот. — Она должна быть счастливой, ясно? Самой счастливой дурой на свете. Ты ведь сможешь, а? Так, чтобы она обо всём забыла, кроме твоей рожи?

Он медленно побрёл к выходу. Высокий, широкоплечий. И вроде бы не совсем сволочь.

— Марк!

Он обернулся, каким-то чудом уловив её шёпот в гуле пьяных голосов.

— Не обижай её. Пожалуйста.

…Яэль вернулась чуть позже обычного. Бросила у порога сумку со снаряжением. Замерла перед зеркалом, не замечая тяжёлого, ждущего взгляда матери. За ужином вскользь, невзначай, отводя глаза, спросила — а нельзя ли на эти выходные к знакомой, с ночёвкой… Можно. Конечно, можно.

Руки всё делали сами. Разливали чай. Разглаживали идеально ровную скатерть. Украдкой смахивали злые, кипучие слёзы.

Да, она потом узнает. Да, конечно, не простит. Но будет жить. Только бы получилось.

 

7

Нет, грязь к ней не приставала.

Они стояли у порога, держась за руки. Почти неотличимые друг от друга — стройные, сероглазые, в одинаковых чёрных комбинезонах с эмблемой добровольческой группы на рукаве…

И — неприлично счастливые.

— Мам, ну почему ты плачешь? Я ведь ни капельки не сержусь! Марк мне всё рассказал. Если бы не ты, мы бы не встретились.

— Вы уж извините, геверет Харэль, — смущенно пробурчал Марк, — Неправильно это всё было. Что я, сам не смогу на жильё заработать? Поедем на Шаммору. Отслужим там, сколько надо. Кто-то ведь должен, правильно Эля говорит.

— Да, мам, — подхватила Яэль. — Будешь к нам в гости приезжать? Нас ведь уже в июне отправляют.

— Как это — отправляют? — комната поплыла перед глазами.

В свете аварийной лампочки лица Яэль и Марка казались бронзовыми. Уже — не люди. Не от мира сего.

— Элька, у тебя же день рождения в марте. Ещё почти год…

— А мы поженились! — Яэль хитро улыбнулась. — А супруги военнослужащих по закону могут их сопровождать, вот как. Мам, ну ты чего? Ведь мы, может, и не умрём. Да даже если итак, Санкторий…

Красный свет заливал комнату. Бил в глаза. Далит молчала.

Они ушли. Она так и осталась стоять — с недомытой тарелкой в руке, с криком, застывшим на губах.

Потом было лето. Бесконечные часы ожидания. Усталый голос диктора в наушниках.

В Наарском ущелье снова интенсивные военные действия — боевики пытаются контратаковать. На юге наиболее активные боестолкновения в районе Арнаимского полуострова — армия ведет зачистку при поддержке добровольческих групп.

— Совсем вы исхудали, геверет Харэль, — сочувственный шепот соседки. — Вы бы съездили наверх, воздухом бы подышали. Вам же выплаты солдатской матери приходят? Нормально всё рассчитали, по полуторной ставке? А то, если что, я разберусь. У меня же младшенькая в финансовом отделе…

Кивнуть. Улыбнуться. Поблагодарить. Это ведь — не настоящая жизнь. Жизнь — там, в бусинке наушников.

На Арнаимском полуострове разворачивается масштабная операция. По последним данным, войска противника несут крупные потери. Военнослужащие уничтожили около пятидесяти боевиков в засаде на трассе Наар — Раматта.

Приготовить ужин. Помыть посуду. В сотый раз перебрать вещи в ящиках, отряхнуть от пыли, разложить аккуратными стопками.

В течение первой декады сентября велись ожесточённые бои за Бер-Алаимское ущелье. Третьему и Четвёртому десантному батальону при поддержке добровольческих групп удалось занять стратегически важную высоту. Потери личного состава уточняются. В ближайшее время списки раненых и убитых будут разосланы по территориальным организациям…

Короткий писк сигнала электронной почты. Ровные строчки таблицы. Рядовая Яэль Леви, 17 лет. В/ч 2319. Награждена Орденом Отваги. Посмертно.

Откинуться на подушки. Задержать дыхание — так, чтобы перед глазами поплыли красные круги. И — провалиться в тяжёлый, мутный сон без сновидений на шесть часов. Впервые за три месяца.

 

8

Потом — наверное, что-то было в этом красном мареве. Тихий, растерянный голос Лиама. Его торопливые звонки кому-то. Металлическая обшивка трюма транспортника — пассажирский рейс на Шаммору должен был отправиться только через десять дней. Случайно увиденное в зеркале лицо — незнакомое, словно из камня высеченное, окружённое свалявшимися белыми прядями…

…Только на Шамморе мир снова стал осязаемым. Прорвался сквозь мутную пелену безразличия — запахом гари, бьющими в глаза лучами солнца, чёрной бахромой копоти на оплавленной обшивке стен медблока. И раздражённым голосом сутулого верзилы в штабной форме:

— …нет, Лиам, ты, конечно, очень вовремя. Сорок три года здесь был курорт. Сорок три! И вот, пожалуйста, в моё дежурство… Да я сам не знаю, что здесь творится! У какого-то урода из обслуги крышу сорвало. Спалил весь старый медблок к чертям вместе с моргом… Ты чего хотел-то? Девчонку похоронить? Друг, там полторы сотни копчёных трупов. И без экспертизы хрен разберёшь, кто где.

Лиам что-то тихо сказал ему.

— Нет, я соболезную, и всё такое, — раздражённо повысил голос штабист. — Но чего ты от меня-то хочешь? Чтобы я тебе выкинул первого попавшегося жмура? Так это пожалуйста!

— Её здесь нет, — Далит напряжённо вглядывалась в чёрные проёмы окон.

— Геверет, как вас там, у нас на опознании сто пятьдесят шесть…

— Её. Здесь. Нет.

Опять неразборчивый шёпот Лиама.

— Ну да, в принципе, кого-то могли увезти на Объект, — нехотя протянул штабист. — Машина вчера ушла. Но связи с ними нет. Списки? Ты издеваешься? Лиам, я не Господь Бог. Максимум, что я могу — выделить вам койку в казарме. Подождёте пару дней, пока тут всё уляжется. Вам, извиняюсь, в любом случае спешить уже некуда…

— Нет, внутри я, ясное дело, не был. Но дорогу знаю, как не знать, — водитель настороженно оглянулся. — Только тут вот какое дело. Машин нормальных нет, все в разъездах. Лишь одна и осталась, кабриолет хренов. Ну, грузовая, с открытым кузовом. Мы на ней жрачку по казармам развозим. Вдруг что случится по дороге — нас всех одной очередью скосят… Не, вы не подумайте. Я не отказываюсь, — он беспокойно переминался с ноги на ногу. — Отвезу, без проблем. Деньги-то нужны. Только, может, до завтра подождём? У меня друг в мехколонне, броневик подгонит — поедем, как генералы…

— Нет. Сейчас, — отрезал Лиам, глядя на лицо Далит.

Она улыбнулась.

 

9

Ехали молча.

Джунгли начались как-то вдруг. Ещё минуту назад машина мчалась по пыльной бетонке пригорода — и вдруг с обеих сторон потянулись извилистые, словно смятые исполинской рукой, стволы деревьев. С каждой минутой становилось всё темнее — солнечный свет с трудом пробивался сквозь перекрестья ветвей.

— Маски, — коротко бросил водитель. — Въедем в настоящий лес — дышать будет нечем.

Далит привычным, с детства усвоенным движением застегнула ремешки гермомаски. Посмотрела на Лиама сквозь мутное, залапанное стекло. Здесь, на Шамморе, он казался гораздо старше. Нечего ему здесь делать…

Иллюстрация к рассказу Макс Олин

По спине пробежал холодок. Сердце задёргалось в рваном, неровном ритме.

Наверное, страшно.

Лиам отрешённо смотрел на дорогу. Или просто спал с открытыми глазами.

— Тебе не обязательно со мной ехать, — Далит осторожно дотронулась до его плеча. — Правда.

Он не ответил.

…И всё-таки. Страшно. Страшно прислушиваться к надсадному хрипу двигателя, к влажному чавканью земли под колёсами. Да, вот оно что. Слишком много земли — рыхлой, недоброй, пряно пахнущей.

Эта земля была живой.

И… голодной?

Пальцы впились в запястье Лиама.

— Не надо, — вырвалось у Далит. — Не надо дальше.

Водитель обернулся.

— Что…

— Стой, говорю! Остано…

Короткая резкая вспышка. Пыльная лента дороги рванулась навстречу лицу. Что-то хрустнуло выше локтя. И стало темно.

Далит выдернула из щеки осколок гермомаски. Костяшками пальцев дотронулась до лица. С минуту, наверное, бессмысленно таращилась на окровавленные пальцы, смаргивая набегающие слёзы. Не от боли и не от горя — слишком много было того и другого, чтобы плакать. Шамморский воздух, чтоб его.

Придерживая безвольно обвисшую руку, Далит побрела к дымящемуся, искорёженному остову машины. Каждый шаг отдавался болью в сломанной руке. И это было хорошо. Правильно.

— Лиам, — прошептала она. Надо же было что-то сказать.

Имя ничем не отозвалось в душе. Набор звуков, растворившийся в полуденном мареве.

Подрывника взрывом отбросило на обочину дороги. Совсем ещё мальчишка. Заложил мину, подобрался поближе — посмотреть, как рванёт…

Из-под треснувшей гермомаски глядели знакомые серые глаза. Далит вздрогнула. Нет, показалось, конечно, показалось. Видно, это такое особенное материнское проклятие — видеть её черты в тысяче лиц…

Трясущимися пальцами Далит подцепила застёжку поясной сумки мальчишки. На землю посыпались шприцы с антигистамином, патроны, монетки. Что ещё? Бутыль с водой. Карта — затёртая до прорех на местах сгибов, испещрённая непонятными пометами. Навигаторы-то здесь, в Долине, не работают…

Осталось самое главное.

Далит закрыла глаза, собираясь с духом. Вытащила из нагрудного кармана чёрный цилиндрик камеры. Пару секунд подержала его в ладони, потом, наконец, отважилась взглянуть.

Надо же, не разбилась. А значит, всё ещё не закончилось.

 

10

Цифры. Только цифры.

Семьдесят шесть часов — заряд камеры.

Сорок километров — если не лжёт затрёпанная карта.

Полтора — уже чуть меньше — литра воды.

Три шприца с антигистамином.

И уже троих её близких поглотила эта прожорливая земля.

Она нажала на кнопку записи.

— Моё имя Далит Харэль. Я иду искать Санкторий. Чем бы он ни был.

Слово было сказано. И стало легче.

 

11

Он был здесь от начала времён. До поры дремал, ожидая своего часа — от века неживой, незрячий. Истинный хозяин проклятой земли.

Первые люди были смешны. Они верили в науку. Устанавливали границы аномальных зон, не щадили техники, и собственные жизни отдавали без жалости — лишь бы доказать себе, что всё постижимо. Их потомки — одичавшие, но, спасибо запасливым праотцам, вооружённые до зубов — были мудрее: они верили в ненависть. Эти нравились Хозяину больше. Он даже подготовил для них скромный подарок — жаль, его сумели по достоинству оценить лишь другие…

Далит проснулась. Села рывком, чуть не потеряв сознание от боли в руке. Осоловело завертела головой — с волос посыпались комья земли.

Лежанка ушла в землю почти полностью. Ног уже не было видно. Лишь носки сапог поблёскивали в свете луны.

Что ж. Правило номер один. Не засыпать на земле.

…Конечно, здесь слова утратили смысл. Но не все.

— Я дойду, — пообещала она — не то себе, не то твари из мутного сна. — Дойду.

Ночь сменилась тусклым рассветом.

Думать о Лиаме, о Яэль, о том ребёнке у дороги было невозможно. Приходилось — о другом. О ненавистном.

Санкторий — есть. По крайней мере, есть пятиметровая стена. О ней, об этой пресловутой стене, рассказывал ещё Нир. А вот что там внутри — ну, если исключить невозможную версию о живых мертвецах? Братская могила? Или — ещё остроумней — обычный участок джунглей, огороженный от пытливых глаз?

Или, скорее всего, то, из-за чего властям на самом деле понадобилась эта мёртвая, гнилая земля. Какое-нибудь месторождение… но чего? Да будь там хоть алмазные копи — разве стоят они того, чтобы сражаться больше полувека?

Далит остановилась, давясь кашлем. Похоже, вот и правило номер два. Нельзя злиться. Сбиваешься с ритма. Антигистаминные инъекции и так еле помогают.

А ведь, наверное, были до неё такие же правдоискатели. Не могли не быть. Где-то они теперь…

Что-то сдавило пятку. Далит опустила глаза. Ну так и есть — подошвы сапог уже увязли в земле.

Правило номер пошло-оно-всё-к-чёрту. Не останавливаться. Просто идти.

Пару раз она издалека видела людей — тех, кого называли боевиками, повстанцами, захватчиками… Бояться их не получалось, хотя Далит вполне отчётливо представляла, что бы они сделали с ней, безоружной бейтджальской тварью.

А к закату второго дня она натолкнулась на эту птицу.

Переливчатые лазурные крылья волочились по земле, цепляясь за корни деревьев. Больная. Или раненая. Если так, её можно съесть.

— Эй, — зачем-то позвала Далит.

Птица не отреагировала.

Далит, склонившись над ней, дотронулась до оперения, оказавшегося неприятно скользким. Птица резко, рывком повернула к ней голову. Тускло блеснул затянутый мутной плёнкой глаз.

— Г-господи… — Далит отпрянула назад.

В рваной ране на груди птицы копошились белые черви.

Как она до сих пор жива? Как?

— Сейчас, сейчас, подожди, — забормотала Далит, оглядываясь по сторонам. Наклонилась за камнем — и перед глазами угрожающе заплясали чёрные точки.

Да уж, геверет Харэль. Это у камеры заряд семьдесят шесть часов. А на сколько тебя-то самой хватит?

Короткий замах. Камень с мерзким хрустом придавил голову птицы к земле.

Крылья дёрнулись. Ещё и ещё. Тело билось, силясь вытащить из-под камня размозженную голову.

Далит закричала. Бросилась прочь, не разбирая дороги — куда-то навстречу громовым раскатам. И отчего-то стало ясно: то, что называют Санкторием, уже совсем рядом.

 

12

Ноги месили грязь. Капли дождя хлестали по лицу. Сколько часов это продолжалось и сколько ещё продлится, Далит не знала.

Просто шла.

Из туманного марева выросла белая стена — уже в который раз… Зрение услужливо подсовывало желаемую картину, не считаясь с реальностью.

В ладони был зажат размокший огрызок карты. Чернила поплыли — ничего было не разобрать. И всё-таки Далит остановилась, поднесла клочок бумаги к лицу…

…и поняла, что больше не сможет сделать и шагу.

Настало время расплачиваться перед собственным же телом за трёхдневный переход. Угасшая было боль в руке вспыхнула с новой силой. Ставшие вдруг непослушными, как в дурном сне, ноги подкосились, и Далит ничком упала в грязь.

Она подняла голову. Проклятый мираж и не думал рассеиваться. Наоборот, стал казаться таким реальным — вплоть до щербин и трещин на бетонных плитах…

Она поползла — если это можно было так назвать. Пальцы здоровой руки впивались в стебли травы, подтягивая за собой онемевшее тело. Не было ни мыслей, ни страха, ни времени…

Ладонь бессильно скользнула по бетону, оставляя красные расплывающиеся разводы.

Камера, закреплённая на стене, с шипением развернулась. Встревожено замигал красный огонёк.

Рина, кусая губы, всматривалась в картинку, застывшую на мониторе. Ну почему именно ей так не повезло? Третий день стажировки — и вот, пожалуйста…

— Кира? — робко позвала она. Естественно, никто не ответил. Сменщица дрыхла в подсобке.

Придётся самой.

— Э-э… Адони Даят… к вам можно? У нас, к-кажется, п-попытка проникновения за периметр. Я т-точно не уверена, но…

— Камера? — спросил он, не оборачиваясь.

— П-пятьсот восемьдесят. Да-да, вот, видите? Старуха какая-то жуткая. Откуда только она…

Он спокойно — будто и не было нештатной ситуации! — смотрел на подёрнутый помехами экран.

— Адони Даят, так что делать-то? — жалобно окликнула его Рина. — Активировать систему защиты?

Он молчал.

Проверяет, поняла Рина. Хочет узнать, как бы среагировал диспетчер. Ну что ж…

— Это диверсия, — шумно выдохнула она. — Я вызываю дежурный отряд для уничтожения цели. Да?

— Дура, — Даят, обернувшись, смерил её безразличным взглядом красных слезящихся глаз. — Протокол десять.

— П-понятно, адони…

 

13

Кружилась голова — от лекарств, от пряного аромата цветов. От того, что всё это оказалось правдой.

По ровным аллеям, соединяющим приземистые белоснежные корпуса, бродили они. Те, кого показывали в агитационных роликах. Те, чьи лица ещё четверть века назад глядели на Далит со страниц учебника истории.

Конечно, детям здесь делать было нечего. Слишком рваными, неуверенными были движения воскрешённых — как будто тело лучше разума понимало неотвратимость смерти. Слишком много безразличия было в этих глазах, словно пылью присыпанных.

Стыдный рай. Большего мы не заслужили.

— Присядем? — полковник указал Далит на лавочку.

Напротив, прямо на мраморных плитах аллеи, какой-то парень строил карточный домик. Далит даже смотреть было страшно на эту неустойчивую, симметричную, безжизненную, но всё же красоту — вдруг рухнет? Но создатель и не шелохнулся, когда они прошли мимо.

— Итак, геверет Харэль, вы видите: Санкторий существует. И сейчас вы спросите, как всё это работает. А я вам честно отвечу, что не знаю. Это действительно святая земля. Мы пробовали вывозить воскрешённых отсюда — они и часа не проживают. А здесь смерти нет.

Порыв ветра подхватил карты. Закружил тонкие прямоугольники, разбросал чёрно-красным узором по аллее. Далит, вздрогнув, обернулась. Парень спокойно, неторопливо потянулся за картой и вновь начал выстраивать нестойкое основание домика.

У него же вечность впереди, поняла Далит. Что ему какие-то полдня…

— Теперь вы понимаете, что лежит на весах? — старался полковник. — Жизнь наших героев. Они и есть наша Родина. И ради них я, вот лично я, буду защищать это место до последнего патрона. Но вы, геверет Харэль, можете быть намного полезнее…

Вот, значит, как они это делают. Сейчас он будет длинно и цветисто расписывать, какой опасности подвергается Санкторий со стороны местных. Как важны своевременные поставки боевого мяса. Нет, конечно, надо кивнуть. Присягнуть на верность. Этот дурак в форме всерьёз верит, что она, Далит, станет помогать им в вербовке. Осознает, насколько важно поддержание жизнедеятельности мертвецов. Ну и пусть верит. Лишь бы выбраться отсюда на Бейт-Джалу.

Камера накрылась. Это жаль. Но теперь-то она сможет пройти любой допрос, любую проверку на полиграфе. Рассказать всем, что эта война — ради нескольких сотен живых трупов, которых нельзя сгонять с насиженных мест. Люди увидят и отрекутся. И закончится этот полувековой кошмар…

— Что ж, геверет, мне пора, — полковник тяжело поднялся со скамьи. — Вам тут и без меня есть с кем поговорить.

Далит подняла глаза.

Её дочь, её девочка — стояла в двух шагах.

Живая.

Элька.

Перехватило дыхание. Далит вскочила на ноги, шагнула было вперёд — обнять, прижать к себе, гладить по непутёвой стриженой голове, — и замерла.

Яэль смотрела как будто сквозь неё — странным, мутным, лихорадочным взглядом. Нелепый шарфик на шее — отчего-то до дрожи ясно представилось, что под ним. И запах этот — ландышевый, страшный…

А она стояла и ждала. И улыбалась.

— Геверет Харэль, — откуда-то из невероятного далёка донёсся торжественный голос полковника. — Вы видите: Родина чиста перед вами. Мы вернули вам дочь.

Вернули? Они называют это — ладно скроенное да крепко сшитое — вернули дочь?

— Яэль жива. И длить её жизнь в этом святом месте мы можем сколь угодно долго. Но есть одна проблема…

Это всё равно, что она дышит и улыбается. Это всё обман, морок. Она — мёртвая. Мёртвая.

— Знаете, как нам тяжело выбирать между заслуженными героями и простыми солдатами, молодыми ещё мальчиками и девочками… Заслуживают ли они вечной жизни? Безусловно, да. Можем ли мы дать её всем? Безусловно, нет. Вы подумайте, геверет Харэль. Хорошо подумайте.

Он медленно зашагал по аллее. Кованые набойки вдавливали в грязь подвядшие цветы.

— Мам…

Не смотреть на неё. Не поднимать глаз. На растоптанные цветы. На свои руки. На всё, что…

— Мамуля, — тёплая ладонь легла на плечо. — Мам, я такая дура была…

 

14

Компенсацию — слово-то какое — за смерть дочери Далит отнесла в фонд альтернативщиков. Председатель, дальний родственник Лиама, смотрел на неё и на конверт в её руках с нескрываемой ненавистью. Но деньги взял. Им ведь нужно.

Пусть у них всё получится. Пусть через пару столетий дети будут играть не в убийц, а в океанологов. Пусть у них под ногами не будет насквозь мёртвой толщи чернозёма — а только чистая, лучезарная морская вода.

Пусть.

— Геверет Далит, а вы загорели! — бодро выкрикнул Амир, как только она вошла в класс.

И началось.

— Вы были там? На Шамморе?

— А там страшно?

— А Санкторий, он правда есть? — пролепетала с первой парты Фаина, беззащитным взглядом близоруких глаз неуловимо напоминающая маленькую Эльку.

…За некоторые грехи не бывает прощения, наверное.

— А знаете что? — улыбнулась Далит. — Вам ведь и так много задали, правда?

Класс согласно загудел.

— Тогда давайте сегодня не будем разбирать новую тему. Лучше я вам кое-что расскажу…