Едва утолив голод, Тойво и Уно повалились без сил – всё утомление прошедшего дня, обрушившись разом, накрыло их с головой. Антеро ещё долго осматривал, бинтовал и отпаивал Кауко – хозяйка, хоть и неохотно, но всё же принимала помощь рунопевца, пока наконец не прогнала его спать:

– Хорош, – бросила она. – Дальше я сама. Иди, отдыхай – убегался.

А снаружи бушевала метель. Она разыгралась, едва путники успели собраться у очага похъёльской охотницы. Вьюга не стихала всю ночь и весь следующий день; она пошла на убыль лишь к полуночи. Казалось, что снег засыплет подворье по самую крышу. После такого не то что злополучного лося Хийси – даже ближайший перелесок, где Антеро удалось прозреть колдовской морок, и тот не получилось бы найти без долгих поисков. Непогода не выпускала из дома – разве что за дровами для очага да в амбар за съестным. Про себя Антеро уже не раз поблагодарил судьбу за то, что им удалось выйти к неожиданному здесь человеческому жилищу. Поверни они сутки назад в другую сторону, ночевать пришлось бы под снежным покровом – до весны, до лета, до скончания времён…

Время проходило в молчании – хозяйка почти не разговаривала, только вполголоса заводила песнопения, когда возилась с раненым. Она ни о чём не расспрашивала гостей, не спросила имён и не назвалась сама – подобно своим соплеменникам, хозяйка держалась с чужими нелюдимо.

Что за необычная женщина? Почему живёт уединённо вдалеке от людей, где её родичи? Кто она – осиротевшая дочь охотника, унаследовавшая его промысел, беглянка или изгнанница? Сама ее внешность – и та необыкновенна: тёмные волосы в полумраке смотрятся чёрными – не иначе, в жилах похъёланки течёт лопарская кровь; зелёные глаза в пол-лица отражают свет очага и кажется, что они сияют в темноте. Густые и длинные ресницы, чёрные брови на белом лице с высокими скулами – женщина красива и таинственна, как тот край, где стоит её жилище, и так же холодна и неприветлива. Антеро не отходил от неё, помогая, и постоянно старался завести разговор – впрочем, без особого успеха. Тойво заметил, что рунопевец с каждым часом становится всё мрачнее.

Ранним утром третьего дня Антеро снова повёл Уно и Тойво на охоту – правда, на этот раз самую обыкновенную:

– Хозяйка живёт одна, – объяснил он друзьям. – И еды у неё на одного человека, а тут ещё четыре рта привалило. Мы здесь надолго, и запастись нужно как следует, а то обожрём хозяйку за месяц!

Прихватив самострел Кауко, друзья весь день пробегали по округе. К вечеру они выследили и подстрелили низкорослого северного оленя, освежевали тушу и сложили мясо в сани. Теперь голода можно было не опасаться.

Похъёланка встретила их во дворе, одобрительно кивнула при виде нагруженных саней и указала рукой на амбар. С беличьим проворством она взобралась наверх, в низенькую дверцу, а Антеро принялся подавать ей снизу уже замерзающее мясо.

– Погоди, тут кусок здоровенный, тяжело тебе будет, – сказал рунопевец. – Дай-ка я сам. И, взобравшись следом, поволок за собой олений бок. В тесноте маленького амбара два человека оказались так близко, что едва не прижимались друг к другу.

– Не приближайся ко мне, чужеземец! – перед лицом Антеро сверкнуло лезвие пуукко.

Карел перехватил и осторожно отстранил руку с ножом:

– Мне знаком этот пуукко, – сказал он. – Где-то я его видел.

– Нож-то он сразу узнал! – с укоризной произнесла хозяйка.

– Что мне твой нож! – отвечал Антеро. – Тебя я узнал с первого дня, Велламо дочь Ахто!

Их взгляды встретились. Карел почувствовал, что его словно поглотили два бездонных зелёных омута – его несёт все глубже и глубже, а вокруг водоворотами взвиваются радость и досада, тревога и надежда…

Женщина отвела глаза.

– Отпусти, – шёпотом произнесла она.

– Как скажешь, – ответил Антеро. – Если не будешь махать на меня моим же пуукко.

– Я дождалась тебя. Но ты пришёл поздно, – зелёные омуты подернулись льдом.

* * *

Неизвестное притягательно. Неизвестное и страшное притягательно вдвойне. Потому-то юный Антеро, сын Арто из рода Сувантолы, вдвоём со своим закадычным другом – саволайненом Тиэрой Осмо, – собравшись странствовать, направились не куда-нибудь, а прямо в туманную Сариолу. Друзей переполняла нерастраченная молодецкая удаль, а где ещё проявить ее, если не в неведомом краю? Там же на каждом шагу полным-полно жутких диковин, будет о чём рассказать по возвращении домой, о чем сложить руны!

Шли вдоль побережья, петляли по лесам, переправлялись через реки и озёра, но, к своему удивлению, ничего чудесного не встретили. Таинственная Похъя на деле оказалась бескрайними глухими дебрями, кое-где располосованными рубцами вересковых пустошей. Люди в лесах Сариолы встречались лишь местами и жили на редкость убого, вдобавок ко всему держались угрюмо и гордо – водить дружбу с таким народом не хотелось. Дважды схлестнулись с разбойниками, которых в лесах Карьялы и Савонмаа отродясь не бывало, один раз – с бешеным медведем: того даже костёр не испугал.

Позже друзья все же набрели на многолюдное селение – хутора рассыпались по склону горы, на вершине которой возвышалась крепость Корппитунтури. Там произошёл случай, который Антеро ещё долгие годы не мог забыть и простить себе.

Подобно любому народу Суоми и Карьялы, похъёлане справляли Праздник Укко. Они приносили в жертву Небесному Хозяину быков и оленей, устраивали пиршества, состязания и игрища. На всеобщий Пир Укко приглашали всех без разбору – так велел старинный обычай, потому и двух чужеземцев в Корппитунтури приняли по-дружески. Но не пир с обильным угощением и не состязания привлекли в тот день юношу из Сувантолы. День Укко в Похъе совпал с Праздником ножен – днём выбора невест.

На поляне вблизи священной рощи собрались девушки со всей округи. День выдался ясный, будто само солнце пришло порадоваться хороводам, песням и весёлому смеху множества красавиц.

– пели девушки. Глядя на них, нарядных и радостных, не верилось, что все они – дочери и сёстры звероватых, завернутых в шкуры похъёлан. Неужели и эти красавицы чтят жестокого Хозяина зимы? Да быть того не может! Их взрастила добрая Рауни, Лемпи оберегал и холил их; сейчас, в день праздника, близ священной рощи не было места для тёмных похъёльских богов. Они явятся позже, когда придёт их время…

В детстве Антеро слышал немало сказок о том, как в логовах чудовищных хийси подрастали их прекрасные дочери – будущие жёны героев. Он с восторгом смотрел на игры похъёльских невест и никак не мог наглядеться. Звенел ветерок в юной листве берез, звенели украшения и амулеты, звенел заливистый девичий смех. На мгновение Антеро показалось, что он очутился дома – точно так же играли и веселились девушки на родных полянах Карьялы.

Здешний обряд сватовства не отличался от карельского – каждая девушка носила на поясе пустые ножны. Любой юноша мог подойти к своей избраннице и вложить в её ножны свой пуукко. Нож, оставленный в ножнах на следующий день, означал согласие девушки – после этого можно было идти в дом невесты и просить ее руки. Перед началом сватовства жениху надлежало метнуть нож в стену горницы – если бросок получался удачным и нож вонзался в дерево, можно было продолжать сватовство.

– Пойдем, Антти, ну их! – мотнул косматой бородой Тиэра. – Дались они тебе, ведьмино потомство!

– Погоди ты, – Антеро отвечал с улыбкой, сейчас юношу переполняло чувство, какого он не знал прежде.

Среди красавиц он углядел девушку, от которой уже не смог оторвать глаз. Звонко пели девицы в хороводе, но её голос звучал слаще всех; весело смеялись – и она звенела, словно серебряный колокольчик; ярко блестела на солнце листва берёз, но то был лишь отражённый свет, а девушка, казалось, сияет изнутри – светлая кожа, белая в тени тёмных, почти чёрных волос, нежный румянец на щеках, и глаза, зелёные лучистые глаза радостно глядят на залитую солнцем поляну! Сама жизнь, сама любовь… Любовь, Антти? Не это ли чувствуешь ты сейчас, когда сердце бешено стучит, и сжимается горло, готовое разразиться ликующим кличем!

Она совсем юная, игривая, словно ребёнок, маленькая и изящная. Она резвится среди подруг, играючи увёртывается от парней, оказавшихся рядом. Была не была! Антеро подошел к красавице с улыбкой и поклонился, приложив правую руку к груди. Как раз пришло время парням и девушкам танцевать вместе, взявшись за руки.

Ответив на поклон карела, маленькая похъёланка переменилась – отступило детское озорство, девушка притихла… Что это – робость перед чужеземцем? Любопытство? Зелёные глаза заглядывают в самую душу. Пусть бы не было ничего – только эти глаза, в них можно смотреть, не отрываясь, хоть всю жизнь!..

Антеро не заметил, как танец завершился. И, едва отпустив руки девушки, вынул пуукко и осторожно вложил в пустые ножны на поясе похъёланки.

Она вздрогнула, озарила его изумлённым взглядом и, смеясь, убежала в хоровод подруг. Краем глаза карел заметил, что несколько парней из местных бросают на него косые взгляды. Плевать на них, он свободный человек, гость на празднике Укко и муж не хуже прочих.

Всю ночь Антеро не мог заснуть. Он не торопил приход следующего дня, не изводил себя догадками о том, как ответит девушка, – он просто был счастлив. Юноша бродил окрест священной рощи, из света костров переходил в свет полной луны и обратно, и пел, пел во весь голос, не таясь и не задумываясь – слова новых рун приходили сами, лились нескончаемым потоком. Никто не удивлялся ему – в ту ночь гуляла и веселилась вся Похъя. День Укко нес общую радость всем, и каждому – свою особенную.

На следующий день Антеро явился на девичью поляну. Вот и красавица – завидев его, поспешила навстречу, пританцовывая, плавно разводя широкими рукавами, так похожими на птичьи крылья:

А из ножен так же, как вчера, выглядывает рукоять, вырезанная из карельской берёзы! Девушка подхватила Антеро за руки и увлекла за собой в середину хоровода, чтобы показать будущего мужа подругам.

– Радуйся, герой! – Тиэра хлопнул друга по плечу. – Теперь подыскивай сватов!

– А чего искать? – улыбался Антеро. – Ты же есть!

– Да только что из меня за сват? – для виду заупрямился саволайнен.

– Получше многих, – заверил его Антеро. – Тем паче больше я здесь никого не знаю.

Красавицу звали Велламо, и жила она в предместье Корппитунтури, в доме своего отца – знатного воина Ахто Хирвио. Поговаривали, что Ахто прижил дочь от наложницы – пленной лопарки, привезённой из очередного набега. Род Хирвио богат и многолюден, одних только сыновей у Ахто семеро, а свою единственную дочь он любит и бережёт как зеницу ока. Хирвио прославлен в краях Сариолы, наверняка заносчив и горд, как все похъёлане. Что ж, род Сувантолы не уступит ему в богатстве, а житье в Карьяле не в пример лучше похъёльского – в этом Антеро уже не раз убедился. Ахто не откажет жениху-чужеземцу и никогда не пожалеет, отправив дочь в Карьялу. Скоро Антеро смастерит самые красивые в Похъёле сани, раздобудет коня и вернётся в Сувантолу с молодой красавицей-женой!

Утром следующего дня Антеро и Тиэра постучались в ворота двора Хирвио. Двор словно нарочно повторял Корппитунтури с его высокой оградой и трехъярусным островерхим теремом посередине.

– Что за ужасный обычай – украшать забор человеческими черепами? – покосился на частокол Тиэра. – Самим не страшно?

Конечно, праздничных нарядов, положенных для сватовства, у друзей припасено не было, и взять было негде, но в нарядах ли дело? Свою одежду они тщательно выстирали и привели в порядок, вымылись и причесались сами, собрав в косы отросшие волосы. С собой взяли соболей, добытых за зиму в Савонмаа – с таким подарком не стыдно будет поклониться хозяину и хозяйке дома. В мыслях Антеро уже вез Велламо домой под весёлый перезвон колокольчиков на расписной дуге.

В горнице Ахто Хирвио во главе многочисленных домочадцев – без малого тридцать мужчин и женщин, по-здешнему суровых и молчаливых, – ожидал прихода сватов. Похъёлане обыкновенно смотрят на чужаков как волки на оленя, выходит, даже обряд сватовства не способен смягчить их.

Друзья переступили порог и с поклоном поднесли подарки.

– Доброго дня дому твоему, почтенный Ахто! – учтиво приветствовал хозяина Тиэра. – Доброго дня и всему роду Хирвио! С доброй вестью и славным делом пришли мы к вам из далёких земель Карьялы. Есть в доме твоем дева, что веселее и краше всех в краю Похъёлы; не отдашь ли, хозяин, свою дочь в жёны достойному мужу, Антеро сыну Арто из рода Сувантолы? Стройны ели над Туманным морем, да Антеро стройнее; сильна в половодье Вуокса, да сын Арто ей не уступит; много богатств в амбарах Хозяев морских, да так же богаты владения рода Сувантолы.

– В высокий дом войдёт Велламо хозяйкой, – вступил Антеро. – Щедры леса Карьялы, богаты реки и озёра, луга и пашни. Жить Велламо в любви и достатке, расцветать на радость родичам!

– Что ж, следуй обычаю, жених, – глухо произнёс Хирвио.

Велламо, потупив глаза, подала карелу его нож. Сейчас он казался удивительно лёгким, словно весь был сделан из бересты. Чуть приметившись, Антеро метнул пуукко в противоположную стену горницы. Клинок воткнулся в потемневшее бревно, круглым пятнышком забелело на стене навершие березовой рукояти – готово! Велламо улыбнулась жениху – украдкой, так, чтобы видел только он…

Хирвио поднялся с места.

– Много сыновей послали мне боги, – медленно заговорил он. – И каждый дорог. А дочь у меня одна – и та всех дороже. Знаешь ли, сувантолайнен, как получил я Велламо? Долгий путь пройти довелось мне, через всю Сариолу, через всю Лаппи туда и назад. Много шло нас с мечами, и полегло в том пути мужей без счёта, потому что шли мы по лопарским стрелам, как по траве. И не ветер веял нам в лица, а злое лопарское чародейство! Мороз и голод на обратном пути разили оставшихся не хуже отравленного железа. Сквозь муку и погибель берегом Туони довелось пройти мне, да не одному, а с той, что принесла мне Велламо! Мой род принял дочь сумерек и ночи, растил её как родную! И ныне слушайте меня, сородичи, слушай и ты, сувантолайнен! Никогда, покуда светит месяц и покуда сияет солнце, не отдам я единственную дочь презренному чужеземцу!

С этими словами Ахто выхватил меч и одним ударом вышиб пуукко из стены – тот лишь жалобно звякнул где-то в тёмном углу.

– Хозяин, что… – только и успел сказать Антеро. В следующий миг стоящий сзади Тиэра рванул друга за пояс назад и чуть в сторону, к раскрытой двери; тут же в стену, возле которой только что стоял Антеро, ударил дротик. Мужчины обнажили мечи и секиры – к гостям уже тянулось полтора десятка кровожадных лезвий. Трое закрыли собой Велламо; Антеро бросился к ней, но Тиэра выволок его в сени, затем – во двор.

Дальнейшее Антеро вспоминал как сон – явственный страшный сон с погонями и драками. Такие сны часто посещают людей, живущих тревожно – пережитое наяву срастается в некий пугающий образ, новый и знакомый одновременно, набрасывается, валит с ног, но вместо удара оземь следует пробуждение и облегчённый вздох. Здесь же пробуждения не было – все происходило наяву. Оказавшись во дворе, Антеро ухватил случайную оглоблю и принялся отбиваться от наседающей дворни, сбил с ног двоих самых ретивых. Карел почувствовал гневный прилив сил и сейчас готов был броситься обратно – навстречу меченосцам Хирвио, с хриплым воем лезущим из сеней. Тут бы ему и конец, не будь рядом Тиэры. Саволайнен, по счастью, не потерял головы, а отчаянной силы в его коренастом теле с лихвой хватило бы на двоих. Он так и тащил рвущегося в бой Антеро в обратную сторону, и наконец сумел докричаться до него:

– Бежим! Дурень, бежим скорее!

Потом сломя голову неслись по лесной тропинке к морю, где три дня назад оставили лодку, а по пятам мчались, гремя железом, свирепые похъёлане…

– Я тебе говорил, барсук ты этакий, что это хийсина порода?!!! – обыкновенно неунывающий Тиэра теперь бранился, не выбирая слов: досталось и Антеро, и дому Хирвио, и всей Сариоле, и снова Антеро. – И ведут себя, как хийси! Что тебе, дома юбок не хватало? Ишь, загляделся! – саво изо всех сил налегал на вёсла, хотя на морском берегу погоня отстала.

– Ты видел её глаза? – Антеро, улучив время, выдёргивал засевшие в бортах лодки стрелы – последние гостинцы похъёльского радушия. – Хийси с такими глазами не бывают.

– Глаза-глаза! – ворчал Тиэра. – Вон, у филина тоже глаза, аж ночью светятся! К его дочери другой раз посватайся!

Антеро бросил на саво такой взгляд, что тот разом притих.

Сватовство в Похъёле все же отличалось от карельского. Если в Карьяле, отказав жениху, его провожали за ворота, то в Похъе любой хозяин имел право убить неугодного. Соплеменнику здесь предложили бы смертельно опасное испытание, а с чужим и возиться не стали – убийство инородца не считалось злым делом. Праздник Укко завершился, и закон гостеприимства перестал служить оберегом для чужеземцев; им бы следовало, опасаясь за свою жизнь, уходить крадучись, но вместо этого они посмели совершить неслыханную дерзость – пришли сватать дочь благородного похъёланина!

Ни Хирвио, ни его людей невозможно было убедить разумным словом или задобрить подарками, не вышло бы даже условиться на честный бой – они желали скорой расправы над инородцами, и тем оставалось только бежать либо бесславно сложить головы. Антеро понимал это, понимал всегда – и всё равно досадовал на себя, на свое бегство в день злосчастного сватовства. И никак не мог забыть отчаяние и страх в широко раскрытых глазах любимой. Эти глаза так и остались с ним, словно мольба о помощи, безмолвный, жалобный зов…

* * *

Антеро не шёл на этот зов много лет, но зов не утихал. Он остался в глубине памяти и временами становился невыносимо громким, мучая рунопевца в часы одиночества или же долгими зимними вечерами. Даже не помышляя о новых странствиях, Антеро чувствовал, что вернётся в Похъёлу, какими бы опасностями не грозил северный край. И вот он снова здесь, он отыскал Велламо. Но её некогда лучистый взгляд ныне холоден и горек, словно вода Туони. Что ж, он заслужил эти холод и горечь.

«Ты пришёл поздно…»

На дворе стояла глубокая ночь. Антеро сидел у огня с кантеле в руках – сон не шёл к нему, несмотря на усталость. Давно уже спали утомлённые охотой Тойво и Уно, постанывал во сне помятый Кауко. На ночь глядя ушла из дома хозяйка, и до сих пор не вернулась – не сказала, зачем уходит, лишь сердито отказалась от помощи Антеро.

«Поздно». Рунопевец перебирал струны – кантеле не пело. Мелодии обрывались, едва начавшись, скатывались обрывками звуков и угасали в темноте, куда не доставал красноватый свет очага. Кантеле вторило душе своего хозяина и, если бы могло, стонало бы человеческим голосом.

Пламя в очаге качнулось – беззвучно, отряхивая снег с мохнатых сапог, вошла Велламо. Тотчас голос кантеле заструился плавным неспешным напевом.

– Кто смазал петли? – с недовольством в голосе спросила хозяйка, не глядя на рунопевца.

– Я, – отвечал Антеро. – Чтобы не скрежетали.

– Ты лишил мою дверь голоса! – ворчала похъёланка. – Раньше она пела, когда приветствовала или провожала меня!

– Пусть теперь кантеле поёт тебе, – промолвил Антеро. – У него голос звонче и песен оно знает поболе!

– Не надо! – по-детски сморщила нос Велламо. – Не люблю я ваших карельских игрушек!

– Вы вообще петь не любите, – отвечал рунопевец. – Все бы вам лопарей убивать.

– Ещё как любим! – обиделась Велламо. – А лопари… Не говори мне о них, ладно? – вдруг попросила она дрогнувшим голосом. – Когда отец и братья возвращались из Лаппи с добычей, они веселились, а матушка плакала!

Рунопевец кивнул в ответ.

– Мы умеем и любим петь, – женщина говорила торопливо; видно было, что мысли о вражде сородичей – похъёлан и саамов – причиняют ей боль, от которой нужно скорее отвлечься. – Мы состязаемся в пении, взявшись за руки. Каждый поёт понемногу в свой черёд, следуя начатому. Часто в таких состязаниях рождаются новые песни.

Антеро молча подвинулся на лавке и протянул хозяйке руки, приглашая начать пение. Велламо уселась напротив.

– начал Антеро.

– подхватила Велламо.

– продолжил рунопевец. —

Дальше запела Велламо – удивительно чистым высоким голосом:

Женщина умолкла – и снова вступил Антеро:

Тойво спал, с головой укрывшись лопарской курткой. Сон перенёс его далеко-далеко отсюда, из занесённой снегами Лапландии в край, до того похожий на родную Сувантолу! Здесь вовсю благоухало цветущее лето, издалека слышались смех и весёлые речи. Звенело кантеле, кто-то пел, и голос казался знакомым, но саму песню Тойво слышал впервые.

Он увидел, как на солнечном пригорке качала ветвями высокая стройная берёза удивительной красоты; к ней приближался путник. Он не нёс в руках ни топора, ни корзины для лыка – только кантеле на лямке через плечо. С приближением человека дерево словно обрадовалось, сделалось ещё краше прежнего. Змеи, гревшиеся на солнце у корней берёзы, ускользнули в траву; путник подошёл к дереву, коснулся рукой белого ствола и улыбнулся, снимая с плеча кантеле.

И тут же перед ним словно из-под земли вырос чудовищный зверь. Он походил на волка, но ростом и мощью не уступал быку. Серая со стальным отливом шерсть стояла дыбом, из разинутой пасти верёвками свисала слюна. Чудище встало на дыбы, оскалило зубы и ринулось на путника, тесня его прочь от берёзы, ударом когтистой лапы выбило из руки человека нож – его единственное оружие.

Тойво вздрогнул и открыл глаза. Неравная схватка оказалась всего лишь страшным сном и в один миг растворилась в черноте за бычьим пузырём окон. Юноша перевёл дух – подобное виделось ему нечасто и скоро забывалось, от ярких сновидений оставалась только пара-тройка мелких лоскутков. Вот и сейчас в памяти задержался нож человека – он отлетел и вонзился в огромный трухлявый пень у самых ног Тойво. Прежде чем снова укрыться за тяжелыми веками, взгляд Тойво упал на две фигуры возле очага – женщина-хозяйка прижималась к груди Антеро, содрогаясь от беззвучных рыданий…

– Когда вы бежали, – голос Велламо от слёз сделался хриплым, – отец и братья бросились в погоню. Когда вернулись – хвастались, что ты убит. Я не поверила – если бы вас сразило оружие, они принесли бы ваши головы… На частокол… Я боялась, что увижу это! Но голов не было, и я не поверила. Отец понял, сказал, что сбросил вас в море. Я тайком взывала к морским хозяевам, нет ли моего любимого в их чертогах… Море выслушало и отвечало, что героев в его амбарах осело без счёта – сотни упокоились в подводных расщелинах, тысячи обступили скалы Киви-Киммо, но ни один не похож на тебя. Я поняла, что ты жив, я верила, ждала, что ты вернёшься. Я дождалась! Антеро… Антти! Ты… Ты пришёл… Поздно! – снова заплакав, женщина уткнулась в грудь рунопевца.

– Почему же поздно? – Антеро гладил любимую по волосам, стараясь утешить. – Ты чья-то жена?

– Я нойта, – женщина глубоко вздохнула, успокаиваясь. – Полно об этом. Пусти меня.