Среди многих островов, рассыпанных в море близ побережья хяме, остров, выбранный для строительства крепости, выделялся немалой величиной. Скалистые берега, поднимавшиеся над волнами где на два, а где на четыре человеческих роста, были хорошо видны из Вахвы; остров мог бы вместить ещё одну деревню, однако долгое время оставался нежилым – только окрестные рыбаки останавливались там отдохнуть, устроив среди скал несколько домишек на случай ночлега. Дело в том, что обширное пространство острова не годилось для жизни большого селения – слишком уж скудным и каменистым устроили его боги, созидавшие мир на заре времен. Вытянутой грядой остров закрывал побережье со стороны моря, как забор закрывает подворье – это и подсказало хяме мысль укрепить остров.

Ранним утром Антеро, Тойво и Кауко сели в одну из лодок, идущих на остров с грузом припасов для работников Хяменлинны, и вскоре достигли обрывистых берегов, по которым вверх уходило несколько узких тропинок, для удобства укреплённых камнями и бревнами. Взвалив на плечи мешки с крупой и вязанки дров, странники поспешили наверх, откуда уже доносился шум строительства.

Нагруженный дровами Кауко почти одолел подъём по скользкой утоптанной тропке, когда неизвестно откуда появившийся старик – исанто из числа лесных хяме – ухватил его за рукав:

– Саволайнен! Молодой, прыткий саволайнен! Скорый без поручения! Вот хорошо-то как! – залопотал он, но тут же перешёл на степенный лад: – Посто-ой, н-не торопи-ись та-ак. Я тебя еще вчера-а в Вахве примети-ил. Вот ты мне и помо-ожешь! Свезё-ошь меня-а за хоро-ошими дрова-ами!

– Мы как раз привезли дров! – Кауко встряхнул тяжеленной вязанкой за плечами, стараясь, чтобы старик увидел. Но тот вцепился в саво ещё крепче:

– Там так-ко-ой лес! Сядем в лодку-у, ты до берега-а раз-два-раз-два! А там руко-ой пода-ать! – дальше старый хяме назвал лес, через который Кауко с товарищами прошёл без малого три дня назад – видно, свои родные места. – Вот там дрова-а!

– Чем эти негожи? – Кауко начал терять терпение. Долго стоять на крутой тропинке, когда ноги разъезжаются, ноша тянет вниз, а вдобавок на руке повис непрошеный собеседник – радость не из великих.

– Дря-ань! – старик даже не взглянул. – Лишь мои годятся-а!

– Не слушай его-о, саволайнен! – между валунов, громоздившихся над тропинкой, показался второй старец. – Он уже совсем плох ста-ал, не по-омнит! В его лесу бра-ать нечего уж года два ка-ак – старое собрали, новое брать рано-о! Я и то зна-аю!

– Тюленью задницу ты знаешь! – взвился первый, даже слова тянуть перестал. – Я потомственный лесоруб, а не какой-нибудь рыбак! Мне ли не знать?

– А вот жуком не надо быть!

– Каким ещё жуком?

– Короедом!

– Ах ты!.. – Старцы так увлеклись перебранкой, что забыли про Кауко, а того и след простыл.

Крепость Хяменлинна встретила новых работников по обыкновению немногословно, безо всякого любопытства. Собственно, крепости и не было – обрывистые берега острова изначально были неприступны. Только в нескольких местах протянулись невысокие валы, сложенные из камней, да кое-где над ними торчали вверх гребни частоколов. На двух небольших плоских холмах в глубине острова уместились жилища работников – низкие длинные лачуги, крытые дёрном, амбары для припасов и склады. На юго-западном берегу высилась башня, которую хяме ласково прозвали Вороньим гнездом из-за смотровой площадки наверху. Впрочем, она чаще всего пустовала – дозор нести было некому: народ помоложе трудился от зари до зари, а люди пожилые при всём желании не сумели бы взобраться по крутой лестнице.

Потянулась долгая череда дней, похожих один на другой. Медленно, но верно таяла надежда Антеро узнать у местных жителей что-либо о волшебной мельнице: суровые мужчины-хяме, на время стройки оставившие свои дома и семьи, работали как в последний раз – молчаливо, сосредоточенно, не давая себе ни отдыха, ни срока, не оглядываясь на окружающий мир. Становилась понятна запасливость хяме – из старых негодных вещей здешние умельцы могли соорудить все что угодно. Особенно ценились хитрые приспособления для подъёма тяжестей, отдалённо похожие на колодезный ворот. А строительству все не было видно конца, более того – хотя бы небольшого плода, нового шага к заветной цели работа не приносила. Тому, кто знал трудолюбие и мастерство местных жителей, это казалось удивительным – ведь такое количество рабочего люда могло бы свернуть горы. Но руки, только что совершившие немалый труд, словно в насмешку над собой тут же спешили уничтожить собственное творение.

Не раз случалось Антеро и его друзьям вместе со всеми разбирать вновь возведенные срубы и частоколы, с тем, чтобы перетащить их на новое место и начать все с начала.

– Нет между старейшинами согласия, каждый по-своему хочет, – выдохнул как-то угрюмый бородач-плотник. – Ох уж эти тервасканто!

– Вы называете старейшин смолистыми пнями? – удивился оказавшийся рядом Тойво.

– Эт-то в знак уважения-а! – приосанился плотник, и с грустью добавил: – Скоро в лесах Хяменмаа пней станет больше, чем деревьев…

– Много тех, кто видит по-своему да с другими спорит, – промолвил другой хяме. – Только вот работников на всех не напасёшься, тянут нас во все стороны, не знаем сами, кого и слушать…

Так оно и было. Споры между многочисленными исанто, собравшимися вместе, не оставались в стенах Дома старейшин в Вахве. Наоборот, на острове вздорные слова обретали жизнь и немалую силу – оттого ли, что было кому исполнять приказания, или же оттого, что валто со своей непререкаемой волей не мог быть везде и сразу. Из-за этого укрепления Хяменлинны воздвигались медленнее, чем росла на склонах острова чахлая трава. Печально было видеть, как столько тружеников расходовали себя понапрасну, но менять что-либо упрямые старейшины не желали.

– Они ведь не плохие, наши старики, – поделился с Антеро пожилой хяме по имени Тахво, человек на редкость добрый и рассудительный. – Просто не надо им это. А власть показать ох как хочется.

А власть старейшин была настоящим испытанием как для них самих, так и для простых хяме. Работящий народ, привыкший исполнять задуманное, никогда не бунтовал и почитал старших. Тому, кто с возрастом становился исанто, порой достаточно было ничего не делать самому, а только требовать да поручать – и для многих старейшин это обернулось бедой. Ничего не делая своими руками, они быстро дряхлели, утрачивали силу и разум, способность помогать своим людям, и сохраняли только веру в свою неизменную правоту.

– Меня от этого уберегло, – поведал Тахво. – Я старейшиной так и не сделался.

До тех пор, пока каждый род хяме жил уединённо, один или два стареющих исанто не причиняли беспокойства родичам – те окружали их заботой и со временем мягко отводили от управления, с которым превосходно справлялись сами. Но начало строительства Хяменлинны разрушило привычный уклад жизни.

Крепость решили строить на собрании всего народа, вместе выбрали валто – самого молодого и домовитого из всех, на смену которому со временем пришёл его сын Эрво Яреус. Старейшины признали его власть над собственной, но спеси у них при этом не убавилось.

Собравшись вместе на острове для будущей крепости, каждый старик, до той поры единственный в роду, был неприятно удивлён – их сделалось много в одном селении. Раздоры тотчас разгорелись не только между старейшинами – не решаясь возражать валто словом на совете, с ним спорили делом на месте, превращая любое его решение в невыполнимую задачу. Так вождей в крепости сделалось больше, чем работников. На любого из строителей в Хяменлинне приказы перечивших друг другу стариков сыпались сразу со всех сторон.

– И вы не пробовали поделить работы между собой или строить по очереди? – удивился Антеро.

– Пробовали, конечно, – усмехнулся Тахво. – А толку? Ежели менять их местами – о, тут такое бы началось! Даже разумный Эрво, как главным сделался, первым делом разобрал и построил по-своему то, что оставил ему отец. А прежде было – выделил предыдущий валто каждому роду по делянке на острове, чтобы укреплять – не пошло дело. Назначил тогда нынешний тех, кто в ответе за подвоз камней, леса, съестных припасов, за валы да частоколы – сам видишь, как оно теперь. Уж если согласия нет, так нет его ни в чём, каждый другого дураком да бездельником считает. Не доверяют, да все под руку друг дружке лезут, да учат как надо, и вот – опять все вперемешку. Эрво помучался год-другой, да и, похоже, рукой махнул на порядок в Хяменлинне. Лишь бы людей надсаживать, – старик сдержанно выругался.

Однажды семидневный ливень, налетевший с моря, загнал весь народ в Хяменлинне под крышу и нипочем не давал продолжать работы. Тех, кто выходил в серую пелену непогоды, дождь нещадно нахлёстывал холодными струями, вынуждая скорее бежать обратно в дом. Ворча и ругаясь на весь белый свет, хяме сгрудились вокруг очагов, изредка поглядывая на небо сквозь дыру дымохода.

От нечего делать люди поневоле начали вести беседы, правда, для Антеро неинтересные. Хяме бранили холод, дождь и ветер, неуют острова, болезни и старость, не забывали на чем свет стоит клясть викингов:

– Бездельники-руотси! Все бы им скитаться по морю, да соседей грабить, да хвастаться! А вот потрудились бы, как мы!

– А не сдюжат ведь, кишка тонка! Всему свету, выходит, врут, будто они самые сильные!

– И будто край их самый суровый! Брешут ведь, их там так не заливает!

Перевести хозяев на радостный лад не удалось ни разу – те нипочём не хотели рассказывать и слушать истории, смеяться и петь песни – разве что бросались при случае обрывками печальных рун про холод, голод и подневольную работу. Пробудившиеся и разворчавшиеся тервасканто ещё до рассвета успевали заразить пасмурным расположением духа всех остальных. Старцы подобно малым детям привередничали за столом, подчас забавлялись тем, что задирали друг друга, но охотнее – младших сородичей, которым не пристало огрызаться.

– Куда ты смотрел, Урмас? Ты зна-аешь, что частоко-ол на северном берегу покосился-а?

– Знаю, – молодой Урмас заменял на острове валто, которому приходился племянником. Он поспевал везде и на деле один отвечал за всю крепость, хотя никакой власти не имел и бесконечно слушал недовольное брюзжание старейшин. Его терпению мог бы позавидовать любой.

– Что эт-то зна-ачит?

– Значит, выровняем заново.

– Значит, мы беззащитны-ы!.. Если явятся руотси…

– Я сказал – выровняем.

– Бесполезно-о! Он старый, гнило-ой!

– Привезём брёвен и заменим!

– Эт-то будет долго-о! Мы… мы беззащитны-ы! Уже вторую седьмицу-у! Если явятся руотси…

– Тогда выставьте дозоры.

– Тогда иди и скажи об этом валто! Знаешь, куда он тебя пошлёт? – к трусливым ноткам в голосе тервасканто прибавились злорадные.

– Куда? Дозоры – обычное дело при охране рубежей!

– Чтобы завтра же все было!

– Где я вам возьму эту дрянь?!

– Древесина – дрянь?

– Гнилая – да!

– Мы беззащитны!.. – тервасканто повёл речь по второму кругу.

К слову, воинов для несения караула на острове не было. Все, способные держать оружие, были заняты на работах, десятка два попеременно охраняло Вахву, и приди вдруг викинги – они застали бы на острове только три-четыре сотни плотников, усталых и павших духом, почти готовых попасть в плен.

– Чего такие кислые-е? – не унимались тервасканто. – Если что не нравится-а – ступайте по дома-ам, дармоеды!

– Мы уйдём – кто работать станет? Кроме нас-то? – вспылил кто-то из строителей. – Вы за нас брёвна таскать будете?

– А вообще от вас, молодых, тут один вред! – точно стена в доме рухнула, когда Тахво, до сих пор молчавший, внезапно вставил словечко. Добродушный старик в перебранках никогда не участвовал, тем более не задевал молодых работников. Все умолкли и уставились на Тахво, а он продолжил: – Зачем сходен понастроили? Для руотси, что ли?

На дворе шумел дождь, в домах шумели ссоры, вязкие и тягучие, как дёготь. Едва ли не каждый шаг сопровождался бранью. Особенно маялся от этого веселый Кауко, порядком уставший от тесноты острова. Метсямиес молча копил раздражение, и однажды в ответ на придирку одного из местных спросил его:

– Скажи, почтенный, вы когда любите своих жён – тоже на них ругаетесь? Или они на вас?

Хяме немного помолчал, затем выпучил глаза и без слов бросился на саво с кулаками. Оказавшиеся поблизости Антеро и Тойво едва успели растащить драчунов.

Однако всему приходит конец – пришел он и непогоде. На восьмой день Хяменлинну осветило солнце, свежий ветер убавил сырости, и хяме, облегчённо вздыхая, рассыпались по острову, спеша приняться за работу.

Но, как говаривали в Ингрии, для бедного хяме повсюду камни – и на этот раз не обошлось без огрехов. Едва Урмас собрался заняться починкой обветшалого частокола на северном берегу, как выяснилось, что на острове недостаточно строевого леса.

– Не обессудь, дружище, – разводили руками плотники. – Дело обычное. Осерчал лесной исанто на твоего дядюшку – тот, мол, поговорил с ним давеча не слишком учтиво. А ведь он возит нам лес. Теперь велел своим людям прекратить. Сказал, больше не даст ни поленца древесины.

– Какой-такой трясины? – тугой на ухо Тахво, услышав обрывок чужого разговора, уже спешил вступить в него.

– С ним можно уладить, он хоть вздорный, да отходчивый. Но это небыстро, – рассудительно сказал Урмас. – Пока спросите леса из запасов на складе.

– Так ведь там этот Рыжий хийси!

– Будете ждать, пока он поседеет? Узнайте сейчас же, сколько нынче леса у нас под рукой!

Оставшись один, Урмас поднял стоявший в углу толстый веник из ивовых прутьев и легко переломил его пополам. Потом ещё раз переломил каждый из обломков, затравленно топчась по горнице и перечисляя по именам всех чудищ Нижнего мира. За этим делом и застал его случайно вошедший в дом Антеро.

– Сейчас строить надо, пока погода позволяет, так леса достать – целое дело! И ведь молчали все до последнего! – признался Урмас, рассказав карелу, что к чему. – Не работа, а хвороба для всего народа!

– Да к чему она вам такая? – спросил Антеро. – Ведь толку от неё – как от козла молока?

Урмас изменился в лице.

– Не мути-и вод-ду-у в нашем озере-е, – сурово затянул хяме, подражая исанто. – Дела-а своего не бро-оси-им! Оно им… нам… МНЕ нравится-а!!! – гневно закончил он.

– А что за беда на складе? – Антеро попытался увести хяме от новой свары.

– Кладовщик Руотус. Прозвали его Рыжий хийси. Эта полоумная сволочь не слушается никого из тех, кто есть на острове.

– Леса у него попросить надо?

– Удачи, – понуро произнёс хяме.

Руотус занимал на острове особую должность – ещё предыдущий валто, приметив рачительный нрав и отменную память сородича, обязал его ведать всеми припасами Хяменлинны, особенно – неприкосновенной частью, сберегаемой для крайнего случая. Не зная письма, кладовщик хранил сведения о том, когда, сколько и кому именно отпустил добра, завязывая узелки на особых шнурах, которые всегда хранил при себе. Кладовые под присмотром Руотуса были едва ли не единственными в округе, содержавшимися в полном порядке. Медно-рыжий безбородый мужичок крохотного роста, с большим пузом и короткими ножками, Руотус носился по своим владениям с такой быстротой, что делался похож на белку. Но чрезмерная хлопотливость и тревожность пополам со всё растущим чувством собственной значимости не пошли Руотусу на пользу, расшатав его и без того робкую душу. Никто не знал, чего ожидать от Рыжего хийси в следующий миг – так внезапно его добрые слова сменялись проклятиями и угрозами.

В этом Антеро убедился, когда пришел на склад. Там Руотуса убеждало уже человек пять, сумевших найти его для разговора. Даже начать говорить оказалось совсем непросто, а уж добиться нужного…

– Вот ты молодой ещё, не понимаешь! – тараторил кладовщик. – Есть припасы обычные, а есть на крайний случай! На крайний случай – на случай такой, что не каждый день, особенный! Особенный человек им счёт ведёт, хозяйственный, так-то! Так-то ещё можно понять, если сам валто попросит!

– Да нет его в Хяменлинне! И леса нет, а строить надо!

– А на нет и суда нет! Без его ведома не могу. Считай – у меня тоже нет. Пива хочешь?

– Да ведь дело общее! Работа стоит, лес нужен!

– Вот лесом и ступайте! Я тут торчу, как проклятый, все сосчитать, запомнить, сохранить, а что взамен? Не до вас мне. Лесом ступайте.

– Ну, погоди же! Вот явятся викинги, спалят тебя вместе со складом!

– А ты не грози мне! Я с валто на короткой ноге! Первый после него в Хяменлинне!

– По-оберегись!!! – из открытых дверей склада вдруг само собой полезло толстое бревно. Когда оно высунулось наполовину, стало видно коренастого силача, тащившего его прямо на спине – это работнику Войминену надоело спорить с вредным кладовщиком. Он просто зашёл на склад и взял, что требовалось.

– Ослушник! – взвизгнул Руотус. – Немедленно положи на место! Все валто расскажу, уж он тебе задаст!

– Иди к лешему! – огрызнулся Войминен из-под бревна. – Ребята, налетай! Там на три частокола хватит!

Что до валто Эрво Яреуса, он не только управлял строительством из Вахвы, но и нередко появлялся в Хяменлинне сам. В такие дни он неторопливо обходил весь остров, по-хозяйски оглядывая каждую кочку и бесконечно ворча, раздавал указания направо и налево, старался сам приложить руку ко всем работам наравне с простым людом, благо, был он на редкость мастеровит. Валто любил встать рядом с работающим человеком и наставлять его так долго и въедливо, что мало кому удавалось вытерпеть; порой он забирал инструмент и продолжал сам. «Лучший среди работников, – ворчали хяме. – Вот и строил бы всё один!» Яреус и рад был бы выстроить крепость от первого камня до последнего конька крыши своими руками, но под силу ли такое человеку? Изнурив себя за день, к вечеру валто ворчал пуще прежнего, сердито грозя бросить все к Хийси и уйти в лес. Недаром Эрво Надежного за глаза называли Сварливым!

Часто приплывал на остров и кузнец Уно, тот самый, с которым Антеро познакомился на совете старейшин в Вахве. Обыкновенно работавший в кузнице селения, Уно также нёс трудовую повинность на строительстве крепости. Молодой человек лет девятнадцати-двадцати, кузнец с виду ничем не выделялся среди сородичей – низкорослый и кряжистый, несколько неуклюжий с виду, но наделённый богатырской силой; на широком лице – ни следа усов и бороды. В один злополучный день Уно, стоя над обрывом, в числе прочих поднимал на веревках груз брёвен, привезённых из Вахвы, а разыгравшийся не на шутку морской ветрище то ненадолго стихал, то рвал безудержно. В тот миг, когда поднятые брёвна оставалось только втащить да отвязать, внезапный порыв ветра едва не свалил Уно с ног, и то ли худая изначально, то ли перетёртая о камни веревка лопнула в его руках. С нестройным грохотом поскакали вниз по склону тяжёлые брёвна, одно из них словно нарочно кувыркнулось в сторону находившихся рядом сходен и разнесло их начисто.

На беду поблизости оказался сам валто Эрво Яреус. Мельком глянув вниз и убедившись, что никто из людей не пострадал и помощи не просит, он обрушил всю свою застарелую досаду на попавшегося под руку Уно.

– Ты что делаешь, негодный?

– Так вот… – Уно до сих пор сжимал в руках обрывок веревки. Его открытое, почти детское лицо выглядело растерянным.

– Что «вот», увалень?! – бушевал валто. – Что «вот»? Нет, это надо быть таким обалдуем?

– Или первый раз за десяток лет здесь рвётся верёвка? – стал защищаться кузнец. – Никому же худого не сделалось, так и огорчаться не стоит!

– Не сделалось! – валто был не в духе и слушать не хотел. – Не сделалось! Это ручонки твои кривые ничего не стоят! Вот как ты это подстроил, а? Как?

Большинство хяме отличались завидным хладнокровием, но нет-нет да выходили из себя, становясь просто страшными: даже в гневе они не показывали чувств, и выдавали их разве что не к месту громкая речь да дурные поступки, подсказанные нахлынувшей яростью. То же произошло и с Уно.

Буркнув «Сейчас увидишь, как!» кузнец вытянул из-за пояса топор и подошёл к бревнам, уложенным неподалёку от края обрыва, намереваясь спустить их следом за первыми – достаточно было вышибить из-под них подпорки. Тут же несколько подоспевших на шум парней ухватили его за руки.

– Не надо держать меня, я не бешеный пёс, – сказал уже остывший Уно, после чего обратился к валто: – Ты прав, почтенный Эрво! Здесь случилось неладное! Случилось и происходит до сих пор, клянусь горнилом!

– Что же?

– Целый народ кладет жизнь, здоровье и добра без счёту на чужую блажь. Вся Хяменлинна, какая она есть – лишь прихоть тервасканто, а проку от неё нет! И не будет. Разве не видишь ты, что на острове не прожить сразу многим? Разве не видишь, правитель всей Хяменмаа, во что превращаются наши деревни, пока лучшие мужчины пропадают здесь, их сыновья растут без отцов, а пашни зарастают соснами? Разве не видишь, разумный хозяин, как дорого обходится всем игрушка безумных старейшин?

Эрво выслушал, не проронив ни слова. Его глаза нацелились на Уно двумя отточенными копьями.

– Дерзкий мальчишка! – просипел он наконец. – Как разговариваешь с валто? Или ты один умнее всех старейшин? Ужо тебе… В каменоломни его! На четыре седьмицы!

Каменоломни располагались вблизи Вахвы – мужчины поочерёдно отправлялись туда по нескольку человек и выворачивали валуны из прибрежных скал, чтобы затем на больших лодках и плотах отвезти на остров. Работники сменялись через каждые семь дней, но Уно предстояло провести на чёрных работах целый месяц.

– Не серчай, земляк, – люди, отвозившие кузнеца к месту наказания, искренне ему сочувствовали. – Не по своей воле мы. Эк хватил Сварливый – за слова только на четыре седьмицы… Как Вахве без кузнеца?

– Постоит – не рухнет, – Уно смотрел в сторону Хяменлинны немигающими глазами. – Как и вся Хяменмаа без хозяев. Потеха в том, что через три дня я и так в свой черёд пошёл бы камень добывать. Не на четыре седьмицы, правда, на одну всего – но где наша не пропадала!

Прошла неделя, к концу подходила вторая. Работникам в каменоломне пришли на смену Антеро, Тойво и Кауко. Странники с радостью вызвались сами – Антеро заметил, что младшим товарищам невмочь больше терпеть недружное многолюдство Хяменлинны. Он и сам уже убедился, что среди хяме искателям Сампо делать нечего, и медлил с уходом только потому, что не придумал ещё, куда идти дальше. В скалах и встретил их Уно, к которому сменявшиеся на добыче камня соплеменники уже примеряли кличку – Каменный исанто.

…Во время отдыха Уно сидел у берега моря на прикрытом старой овчиной камне и что-то скоблил ножом. День близился к закату, но света было вдоволь – в Хяменмаа стояла пора белых ночей. Взглянув мельком, Антеро изумился – дощечка в руках хяме покрывалась искусной резьбой, изображающей летящих гусей и уток. Привлекал внимание и нож, очень короткий и широкий, с толстой березовой рукоятью – этакий медвежий зуб из железа и дерева. На клинке причудливыми узорами расходились следы нескольких ковок.

Заметив взгляд карела, Уно протянул ему и дощечку, и нож:

– Вот. Моя работа.

– Такое сделать – большим мастером быть, – признал Антеро, возвращая нож кузнецу. Способность коротких и толстых, похожих на берёзовые поленья, ручищ хяме к тонкой работе казалась удивительной.

– Не хвали меня напрасно, – отмахнулся Уно. – Я кузнец совсем негодный.

– Что так?

– Был бы хорошим – сумел бы сковать сани из ссор, вожжи из бранных слов, кнут из несчастий, лошадь из тоски! Уехал бы отсюда, куда глаза глядят! Подальше. Да хоть бы к рюсся! – хяме называли венедов шведским словом, смешно коверкая его на финский лад.

– Зачем так далеко? – удивился Антеро.

– А я их язык не знаю, – просто отвечал кузнец. – Пусть хоть изворчатся по-своему – мне все нипочём будет.

Уно почувствовал в пришлом кареле собеседника – и тут плотину его молчания прорвало. Кузнец говорил много и горячо, не ворчал ради ворчания, подобно своим сородичам, но делился мыслями, нажитыми за несколько лет и уже приведшими к несправедливому наказанию. Антеро удивлялся такому говорливому хяме и старался не перебивать его.

– Старейшины прячутся в Хяменлинне не от врагов. Скорее – от собственного страха и недовольства. Думают – достроим и заживём. А ведь где-то глубоко внутри понимают, что не заживут. Её, крепость-то, сперва построить, а потом содержать все время надобно. Снова хлопотать, да браниться, да ссориться. Может, потому и не спешат достраивать… По-моему, это так. Хотя ни один из них не сознался бы в этом даже себе самому.

– А как же защита от набегов руотси?

– А, это… – нахмурился хяме. – Дело далекой старины. Еще дед мой покойный ребёнком был, когда в Хяменмаа пожаловали викинги. Они напали на старую Вахву, что была на месте нынешней. Мужчины вышли в открытый бой; но то для руотси – забава, а нашим – погибель. Тогда собрались люди соседних селений большим числом, заманили злодеев в лес, от берега подальше. Несколько дней по лесам кружили, так что не было вражинам ни боя, ни покоя, а только стрелы да дротики из-за кустов. Ни одного незваного гостя хяме тогда восвояси не отпустили. А после того раза больше не было набегов. Всё-таки наш лес – наш дом и помощник.

– А крепость?

– Думают, будет надёжнее. Опять все заняты вроде, и разброда нет. Опять все вокруг старейшин суетятся, свои и чужие, повелевай – не хочу. На дурном чувстве ничего хорошего создать нельзя – так у нас, чтобы не сомневаться, нарочно память недобрую о руотси мусолят, подогревают ненависть. Хотя кто с викингами бился – тот уже давно состарился, многие умерли.

Случившееся много лет назад нападение дружины викингов, идущих домой несолоно хлебавши, потрёпанных и обозлённых в неудачном походе, с непривычки показалось хяме великой войной. С тех пор хяме твердо решили, что шведы непременно нападут снова. Многим даже нравилось пестовать в себе чувство постоянной тревоги. И неважно, что набегов на побережье хяме викинги больше не совершали: рыбацкие деревни – добыча незавидная. Даже купцы были здесь редкими гостями.

– Ну, выдержим мы полгода в осаде, а дальше что? – продолжал Уно. – Припасы-то с берега везти. Тут дров для очага – и тех не сыскать! А что запрут нас на острове, как в коробе, да сами в нашем краю хозяевами сядут, всем невдомёк.

– Так уж невдомёк?

– Ты уже по-онял, – Уно нахмурился пуще прежнего и замолк.

Ему не хотелось признавать, что привычка хяме доводить начатое до конца, щедро пропитанная упрямством и уплотнённая со всех сторон вязким мышлением, сейчас работала против них самих. Бросая все силы и средства на бесконечное строительство, жители побережья почти ничего не оставляли для собственных домов и пашен, приходящих без хозяев в запустение, для собственных жён и детей. Не один хяме в своей голове из зёрнышек сомнения выращивал мятежные думы, но росли они медленно, и только-только проклюнулись на поверхность гневными словами кузнеца в споре с самим валто. О боги, сколько ещё лет должно пройти, прежде чем незаметные ростки станут буйными всходами и принесут плоды в виде по-настоящему полезных дел!

– Иной раз думаешь, что если приневолят нас руотси, – снова заговорил Уно, – ну, обложат данью. А хуже, чем нынче, уже не будет…

– Если все думают так, то Хяменлинне конец, – заметил Антеро.

– Так и думают, – подтвердил кузнец. – Просто вслух говорить об этом нек-когда-а.

– А если руотси так и не придут?

– Придут. А куда же им деваться?

– Быть может, вы сами себя пугаете? Травитесь собственной боязнью, от этого души тончают и разум мутится.

Уно молчал, разглядывая свои башмаки.

– А знаешь, если придут, – попробовал шутить Кауко, – пускай валто расскажет им, как в этих краях хозяйничать. Враги уснут, как пить дать – и берите их голыми руками!

Кузнец улыбнулся – то была первая улыбка, встреченная странниками в ворчливом сыром краю Хяменмаа, – и заговорил о любимом деле:

– Мой друг, тот, что учил меня кузнечному делу, большой был умелец. Уж он работал! И украшения, и инструмент разный делал, и меня учил. Мы с ним плетение кольчуги хотели освоить. Было у нас несколько штук, после того набега викингов нашим достались. Работа тонкая, и почти получаться начала. А потом он умер, а мне велели цепи ковать, море загораживать. И ничего, что железа у нас не хватит. Они, цепи эти, мне уже в страшных снах снятся! Глупая то работа, и люди от такой глупеют. Другое дело – когда изделие полезно, нужно думать над ним да искать, как лучше! Так Ильмаринен ковал волшебную мельницу Сампо!

– Что ты сказал?! – слова кузнеца прозвучали для Антеро как гром среди ясного неба. Битых полтора месяца он пытался услышать хоть что-то о древнем сокровище – никто и словом не обмолвился.

– Сеппо Ильмаринен, вековечный кователь, – замкнутый хяме оживал на глазах. – Любой кузнец чтит его память. Он умел сковать что угодно из чего угодно. В туманной Сариоле он выковал Пёструю крышку, волшебную мельницу Сампо. Разве ты не слышал?

Антеро покачал головой.

– А говорили, будто ты рунопевец! Вот, послушай.

* * *

Над бескрайним морем лесов пёстрым парусом поднималась голая вершина утёса, отточенная всеми ветрами. На многие вёрсты вокруг не встречалось людского жилища, с начала времён не ступала на склоны горы нога человека – только дремучие леса, да озеро у подножия, да небо – высокое, вечное, куполом укрывающее землю. Казалось, что утёс служит осью, соединяющей три стихии и не принадлежащей духам ни водяным, ни лесным, ни небесным. «Вот она, гора Маанэлла, Вершина этого мира!» – подумал бы несведущий путник, прошедший с юга на север туманную Сариолу.

Ильмаринен знал, что это не так. Но именно здесь устроил прославленный кователь свою новую кузницу. Уже немало дней прошло с тех пор, как начал подниматься дым над горнилом, застучал молот, тяжело задышали огромные меха, у которых трудились молчаливые рослые мужи-похъёлане…

Вяйнямёйнен стоял над обрывом, глядя в синеющую таёжную даль под серыми небесами; вершины сосен-великанов сливались перед его взглядом в мохнатый ковёр. Ильмаринен сидел рядом на самом краю и задумчиво жевал сосновую хвоинку.

– Сложную загадку загадал ты мне, брат, – промолвил кователь. – Я первым отыскал железо в болотной жиже, огнём очистил от грязи, молотом и закалкой придал ему форму и мощь. Я создал кузнечное дело и обучил ему людей. Мне думалось, что нет на свете вещи, которую я не сумел бы выковать. Но, право, за всю жизнь не встречалось мне работы более трудной, чем создание Сампо.

– Из конца пера лебёдки, молока коров нетёльных, вместе с шерстью от овечки и с зерном ячменным вместе, – чародей как будто говорил сам с собой.

– Истинно так, – подтвердил Ильмаринен. – Я положил в горнило все части, три дня и три ночи первые силачи Похъи качали меха. Вначале из огня вышел лук из меди, серебра и золота, затем – быстрая лодка с высокими бортами, украшенными медью, затем – корова с серебряной шерстью и золотыми рогами, и наконец – удивительный плуг с сошником из золота…

– Забавно, – промолвил Вяйнямёйнен. – Твой горн словно показывал, каким трудом кормились люди в разные времена – охотились, выходили в море на рыбную ловлю, затем стали пасти скот и, наконец, выучились пахать землю и сеять хлеб.

– В огне появлялись всевозможные орудия, – продолжил кователь. – Но это все не то. Сампо не похоже ни на одну из этих вещей. Это нечто новое, небывалое. Но что именно, на что похоже? Не зная этого, Сампо сотворить невозможно.

– Сампо – неиссякаемый источник богатства и счастья. Быть может, из него сыплется как из сундука или из-под жерновов мельницы…

– Мельница! – вскочил Ильмаринен. – И правда! Величайшая, лучшая мельница, каких свет не знал! Прекрасная и щедрая, как этот мир, способная наделить людей и хлебом, и солью, и чем пожелаешь! О, если бы мне удалось выковать такое чудо, я был бы счастлив, как в те дни, когда устроил крышку воздуха или впервые закалил железо!

– Это великий труд, – улыбнулся в ответ Вяйнямёйнен. – Ничего подобного не создавалось со времен сотворения мира.

– Так чего мы ждем? – Ильмаринен готов был бегом бежать в кузницу.

– Погоди. Прежде чем браться за труд, отпусти работников, что качают меха. Пускай уйдут подальше. Люди здесь не помощники, да и не понять им такого замысла.

– Кто же будет раздувать огонь? – недоверчиво спросил кователь.

– Те, с кем ты в родстве, Сын воздуха. Мы призовем на помощь ветры. Никому не справиться с этой работой лучше них.

Дождавшись, когда над кузницей заклубился первый дымок, Вяйнямёйнен поставил на колени кантеле и тронул струны:

Напев чародея, вначале плавный и негромкий, вдруг сделался резким, стал набирать силу и набирал безудержно, зазвучав под конец оглушительно и грозно. Точно стрела взлетела песня к небосводу, ударилась о звездный купол, заставив его вздрогнуть, отозваться эхом, что раскатилось по всей земле, закружиться на ледяной оси Маанэллы. Вздрогнула далеко на севере Маанэлла – и загудела земная твердь.

Вяйнямейнен увидел, как вздыбились внизу волны озера, как заколыхалась, подобно некошеной траве под ветром, вековая тайга; увидел, как исполинской силы вихрь собирает тучи со всех сторон света, закручиваясь столбом над кузницей Ильмаринена; увидел, как скрылись в тучах солнце и луна, как во тьме, что выше облаков; все быстрее несутся по кругу звезды, сливаясь в сверкающие полосы, и только Северная звезда, увенчавшая мир, остается неподвижной, разгорается и сияет ярче солнца. Чародей воочию увидел силу своей песни и сам поразился ей.

В кузнице, раздутое всеми ветрами сразу, бушевало страшное пламя. Дым застилал небо, языки огня вырывались из дверей и окон. Казалось, что могучая фигура Ильмаринена, неподвижно стоявшего у горнила с клещами в руках, слита из жидкого пламени, что борода и волосы Сына воздуха объяты огнём. Но жар не причинял кователю вреда. Ильмаринен был сейчас в своей стихии – он ждал, терпеливо и внимательно вглядываясь в очертания, рождавшиеся на раскалённом дне горнила.

На миг расступились волны пламени, и кователь, радостно вскрикнув, выхватил клещами из горна и водрузил на наковальню нечто огромное, переливающееся всеми цветами радуги. Затем поднял пудовый молот и принялся охаживать со всех сторон, рассыпая снопы огненных брызг. С грохотом опускался тяжелый молот, «Сам-по! Сам-по! Сам-по!» – вторило ему звонкое эхо.

Внезапно, громко вздохнув в последний раз, унялись ветры. Вмиг угас в горниле огонь, и чёрный дым, понемногу рассеиваясь, пополз вниз по склонам утёса. В звенящей тишине не слышно было, как Ильмаринен ударил в последний раз – и отбросил в сторону избившийся молот.

Молча замерли изумлённые братья-волшебники перед невиданным чудом, возвышавшимся перед ними…

* * *

Заслушавшись, странники тихо сидели вокруг кузнеца. Стихли даже ветер и волны в заливе – только неугомонные кузнечики продолжали трещать как ни в чем не бывало.

– А ведь мы отправились в путь, чтобы отыскать волшебную мельницу, – нарушил молчание Антеро.

– Тогда вам следует идти прямо в Похъёлу, если не боитесь, – отозвался Уно. – Здесь-то вы чего забыли? Дорогу знаешь?

– Любая дорога, ведущая к Вершине мира, приведёт в Похъёлу, – спокойно отвечал рунопевец. – По суше, по морю – не важно. Отправляйся и ты с нами.

Уно молча поднялся с камня и вразвалочку отошёл подальше. Некоторое время он стоял у кромки воды, сунув руки за пояс и покачиваясь взад-вперёд, смотря куда-то в сторону Вахвы и Хяменлинны.

– Пойду, – важно объявил он наконец. – Там страшновато, тут совсем худо, где наша не пропадала! Я сирота, и оставлять мне нечего. Если повезет – увижу Сампо! Пойдём морем. У меня в Вахве большая лодка хранится.

– Она хоть не из несчастий построена? – поддел Кауко.

– Из хорошего дерева, – Уно то ли не понял саво, то ли не подал виду. – По морю ходить годится, хоть на вёслах, хоть под парусом. И припас дорожный в ней сложен всегда. Только харчей на дорогу взять – и хоть завтра в путь.

Медлить не стали. На рассвете следующего дня лодку Уно спустили на воду и поспешно оттолкнулись от берега. Когда проплывали мимо острова, Уно встал в полный рост и громко сказал:

– Ужо тебе, Хяменлинна! Я ухожу от тебя подальше. Я первый, да не последний. Сгинь, негодная, не мешай жить моим сородичам!

Как в воду глядел кузнец. Хяме, заметив исчезновение Уно, поняли всё без слов и крепко задумались. Немало времени прошло с тех пор в бесплодных усилиях на острове, но наконец свершилось неизбежное: работники сначала потихоньку, а потом все смелее стали покидать строительство, унося с собой припасы. Это происходило само собой, подобно затяжному дождю, и старейшины оказались бессильны – разве когда-нибудь прекращался дождь от пустых угроз и брани? «Ты забрала много наших дней, много сил, досыта напилась нашим потом, Хяменлинна! – говорили люди. – Как быть с наградой? Не скупись теперь, с тебя причитается!»

Года не прошло от начала волнений, как хяме разбежались по домам и растащили крепость по брёвнышку – родные дворы и деревни, много лет скучавшие по крепкой хозяйской руке, теперь требовали починки. Опустевший каменный остов Хяменлинны остался торчать на острове гнилым зубом, пугая своим безмолвием суеверных моряков из чужих земель.

Последним с острова родичи утащили упирающегося Эрво Яреуса. Одряхлевший валто чуть не зубами цеплялся, страшно ругаясь и крича, что Хяменлинна – его дом родной, однако дети и внуки не уступали ему в упрямстве. Старика увезли в родную деревню, где он, потеряв остров из виду, удивительно быстро утешился и даже несколько окреп, точно заново помолодел. Теперь он с удовольствием любовался цветущими лугами, удил рыбу в озере, много времени проводил с правнуками. Малыши его очень любили, и сам дедушка Эрво – только так теперь его и называли, былые прозвища навсегда остались на острове, – привязался к ним всем сердцем, мастерил для них игрушки, рассказывал сказки и были. Бывший властитель Хяменмаа доживал свой век в покое и радости. Единственным, что изредка печалило старика, был вопрос самому себе: как же я, глупый, раньше не замечал и не ценил всего этого?