Глава 1. Как человек остался без свободы

О какой свободе мы говорим?

Нередко под «свободой» понимают жизнь, очищенную от любого давления и освобожденную от проблем. Однако свобода, о которой я буду говорить, – это нечто другое. Это – переход в иное состояние. Это состояние довольно трудно объяснить словами.

Например, мы знаем: Возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22: 39). И иногда мы делаем такое усилие – полюбить ближнего. Но обычно все наши усилия разбиваются – ближний оказывается не таким, как нам хотелось бы, и полюбить его не получается. Почему? Потому что мы его видим не так, как его видит Бог. А состояние свободы – это когда человек видит себя и других такими, какими их видит – и любит! – Бог. Это в идеале.

Или такой момент. Для нас мир вокруг состоит из проблем. А в состоянии свободы мир переворачивается – из него уходит бесконечное напряжение, постоянные обязанность и потребность эти проблемы решать. Можно сказать, что в состоянии несвободы человек видит проблему, в состоянии свободы – творческую задачу украсить этот мир.

Проблемы – это как решетка на окне: ты смотришь на весь мир из тюрьмы. К примеру, вы – родители подростка. Он ведет себя неадекватно, с ним сложно, он кричит, он делает не то, что должен, и т. п. Вы чувствуете себя в собственном доме, как в тюрьме. Человек, который находится в состоянии несвободы, видит и слышит только проблему, которую непонятно, как решать. Человек, перешедший в состояние свободы, увидит мятущегося подростка, которого, может быть, просто нужно обнять и погладить по голове.

Человек в состоянии свободы видит свою связь с другими на качественно ином уровне. Он будет делать что-то «не для того, чтобы», а потому, что «нас что-то зовет».

Если мы будем честными перед собой, то увидим, что часто делаем что-то из желания соответствовать чужим ожиданиям. Состояние свободы мы путаем с состоянием обязанности, которое, в свою очередь, рождается из страха. А страх – главный враг свободы.

Человек, однажды потеряв свободу, всеми силами пытается ее снова обрести. Потому что в этом – в свободе – его природа и его предназначение. Но очень, очень часто он идет по ложному пути. Работает локтями и расчищает вокруг себя пространство – в результате вместо свободы находит одиночество. Или – полагает, что свобода тождественна справедливости. Об эту стену часто бьются те, кто занимается поиском свободы политической.

Путь к свободе – это путь в лабиринте. Много шишек можно набить по дороге.

Но конечный пункт стоит того.

Потому что свобода равна радости. Свобода равна творчеству. Свобода равна любви.

Однако вернемся в начало лабиринта…

Откуда у людей свобода, или Как появился я?

Обычно вопрос «Как появился я?» задают дети в определенном возрасте. Вопрос, конечно, самый законный. Но этот вопрос не является частью программы полового воспитания – это скорее вопрос о судьбе человека: как и почему появился именно я (!), а не Петя и не Маша или, скажем, Ашраф из Уганды?

Из этого вопроса вырастает естественным образом и следующий: если появился именно я, то вполне вероятно, что я должен исполнить нечто, что предназначено именно мне. Насколько я знаю, такое чувство осмысленности своей жизни появляется у каждого человека, но потом, с годами, оно может быть заслонено другими чувствами, принижено и забыто.

Для меня несомненно, что смысл жизни появляется одновременно с чувством первого религиозного опыта. Здесь надо сразу сказать, что наше понятие о первом религиозном опыте часто позднее, уже во взрослом возрасте, интерпретируется ложным образом. Столкнувшись со структурами этого мира, взрослый человек обычно полагает, что именно некие «религиозные организации» (церкви) и отвечают за религиозные чувства. А это совсем не так. «Религия» в изначальном смысле – это связь человека и Бога (или богов в Древнем Риме и Греции). В какой-то момент своей жизни человек чувствует свою «религию», свою связь с Богом. Это и порождает чувство осмысленности жизни, ее неслучайность.

В Библии сказано так: И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их (Быт. 1: 27). Сколько богатства и смысла в этой фразе! Однако в ней есть вещи совсем непонятные, например: «сотворил человека» – в единственном числе, а потом это раскрывается как множественное: «мужчину и женщину сотворил их». Впрочем, на мой взгляд, удивляться в этой фразе больше всего нужно иному, а именно: «человек сотворен как образ Бога». Что это значит?

Если бы мы читали текст книги Бытия на греческом языке, то увидели бы, что там на месте русского «образ» стоит слово «икона», то есть: Бог сотворил человека, мужчину и женщину, как икону Божию. Так говорит греческий текст Библии. И наш язык это подтверждает: ведь недаром в русском языке иконы до сих пор называются «образами».

Такое прочтение этого места Библии поддерживал митрополит Антоний Сурожский. Он часто говорил, что при сотворении человек был как новенькая красивая икона. Но со временем икона постарела, покрылась пылью и грязью, потрескалась, да так, что из-за царапин и темноты уже и лика не разглядеть – какой же святой был изображен на этой иконе, был это образ мужчины или женщины? А может быть, это был ангел?

Человек был маленьким ребенком, сияющим от счастья, а потом пришло бремя созревания – трудность в определении себя и своего места в жизни. Радость оказалась потерянной, и образ Божий в человеке потускнел и потух.

Но в таком случае что же это такое – образ Божий в человеке?

Образ есть отражение полноты, или так: через образ полнота просвечивается, виднеется, прослушивается. По-настоящему, во всей полноте, свободен только сам Бог. Ведь Бог сотворил мир, а для творения, для любого акта творчества нужна свобода. И этой свободой Бог одарил человека. Еще учителя древней христианской Церкви говорили, что образ Божий – это и есть свобода! Именно поэтому в самом начале мира человек мог творить так же, как творил Бог. В Библии об этом рассказано так: Бог творит мир через слово: да будет! – восклицает Творец. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. …И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной… И стало так (Быт. 1: 3, 14–15).

Далее, когда мир уже сотворен, человек тоже произносит «творческие» слова – дает имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым (Быт. 2: 20). Человек, как сотрудник и со-творец Бога, становится во главе мира животных, птиц и растений. Так появляется мир – через слово Божие и слово человеческое. Так появляюсь я – в тот момент, когда мне надо дать имя чему-то или кому-то. Не обязательно, что это вновь будут имена для всех живущих, достаточно, если я дал имена своим переживаниям. Так появился я.

Ледниковый период, или Как появился страх?

Рай, райская жизнь… Кажется, что в раю не было времени: дни творения имеют свой отсчет, а потом наступает день седьмой, и длится вечная суббота – райская жизнь без конца и края! Субботний покой в завершение творения – гармоничная и радостная жизнь. Потом у человека останется только смутное воспоминание об этой гармонии, заповедь «помни день субботний» есть напоминание о мире гармонии, напоминание о рае.

Но далее происходит катастрофа, как будто в мир жизни и гармонии приходит период оледенения, замерзания, словно на райский сад Эдем наползает ледник, и вся жизнь замирает – человек теряет образ Божий. Наступает ледниковый период человеческой истории.

В Библии следует длинный рассказ о грехопадении. Что же мы называем этим словом – «грехопадение», что там происходит? Давайте еще раз внимательно перечитаем эту сцену.

Ева и Адам попали под власть очарования обманщика – змея. Он посулил им знание: В день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло. Очень заманчивый посул: у вас будет знание, и тогда вы будете как боги! Как же здесь не соблазниться! Однако ведь недаром у сатаны есть еще другое имя – лукавый, прельститель. Лестью можно многого добиться («спой, светик, не стыдись!»), но в корне лести лежит ложь. А ложь искривляет путь, делает его кривым, как лук – «лукавым».

По сути дела, эти слова прельстителя – просто провокация. Увы, и человек поддается ей.

И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел. Интересно, какое же такое особое, чудесное знание дали человеку плоды этого дерева?

И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги (Быт. 3: 5–7).

Вот это уже неожиданно! Пойти на такой серьезный риск, потерять райский сад из-за непослушания только для того, чтобы узнать, что ты – голый?! Действительно, это совершенно неожиданный поворот дела! Мы и не предполагали, что если ты голый, но это еще не является «знанием», тогда это вовсе не страшно. А вот если получил знание – ты есть голый! – тогда все проблемы сразу и начинаются.

Нагота первых людей – по толкованию митрополита Филарета Московского – приравнивалась к их изначальной красоте. Позднее, после падения, эта красота скрылась и стала невидима для человека, подменилась страхом и стыдом. Поскольку появилось «знание» о своей наготе. Судя по всему, это был совершенно новый тип знания, ранее неизвестный райскому миру. Видимо, это было то новое знание, которое преимущественно располагалось в голове.

Посмотрим, что последует за этой сценкой поедания плодов.

И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: где ты? Он сказал: голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся. Вот как интересно, оказывается, что появилось не только знание о своей наготе – и теперь человеку от этого знания никуда не деться, – но еще появился страх: «я убоялся»! Я – голый, и мне страшно! Надо прятаться.

Печальное знание приобрел человек.

И еще появляется ложь, ведь она – спутница страха. Ложь, когда человек убеждает сначала себя в чем-то, особенно в своей «правоте», в праве действовать именно так согласно своей правоте, а потом уже можно и других постараться убедить в том же. Вот хороший пример. Бог спрашивает Адама: скажи, кто сказал тебе, что ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть? Вопрос задан прямой: откуда пришло твое знание о наготе? Кто подсказал тебе, что ты наг? Ведь единственный способ получить такое знание – отведать плодов запрещенного дерева. Но Адам не дает прямого ответа. Вместо этого он строит цепочку причинных связей: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел (Быт. 3: 9–12). То есть это надо понимать следующим образом:

«Да, я ел плоды от дерева, – говорит Адам. – Но разве это моя вина, моя инициатива? Я знаю, кто на самом деле виноват, кто причина всему. Ты, Бог, дал мне жену. А потом она дала мне плоды от дерева. И только поэтому я их попробовал».

То есть кто же в конце концов стоит во главе этой логической цепочки, кто первопричина?

«Ты, Бог, и являешься причиной моего греха». Так говорит Адам.

Замечательная логика! Человеческая логика, которая уже не знает свободы, а знает только страх. Боязнь наказания диктует такую логику. Кончилась человеческая свобода, на ее место пришел страх.

* * *

Так был затемнен в человеке образ Божий, так из творца он стал ремесленником.

Но в каждой жизни есть момент, когда человек вспоминает о своей свободе. Он вспоминает – точнее, ему дается шанс вспомнить! – что страх не есть первопричина и перводвигатель наших действий, но есть следствие потерянной свободы.

Действительно, свобода – образ Божий в человеке! – по причине пришедшего ледникового периода, оледенения рая – ущербна в нас, она никогда не присутствует в полноте, а разбита на мелкие осколки. Но эти осколки свободы все же есть, эти кусочки можно собрать в острова, более того, можно найти достаточно большой кусок свободы, материк, чтобы действовать на нем в нужный момент жизни. Но для этого нужно трудиться. Это и есть труд человека: восстановление своей свободы, собирание ее по отдельным кусочкам.

 

Глава 2. Свобода, страх и рабство

Страх в темноте и на свету

Чего мы боимся больше всего на свете? Ответ будет зависеть от того, сколько нам лет. Корней Чуковский в книге «От двух до пяти» точно подметил ситуацию детства – маленький ребенок просит: «Не туши огонь, а то спать не видать!»

Темнота пугает, поскольку для маленького именно в темноте живут вещи неизвестные и страшные. Все вещи живые, но в темноте их жизнь по-особому непредсказуема. И лучше предотвратить их выходки хотя бы таким простым и наивным способом – оставить включенным свет.

Момент засыпания и просыпания сам по себе есть чудесный момент, особенно просыпание, когда сознание и тело, каждое по-своему, пытаются определить то место и тот мир, в котором они находятся. Тело пытается опознать знакомые и незнакомые уголки кровати и комнаты, а сознание проверяет тот мир, куда попал человек. Если же человек еще маленький, то ему зачастую надо преодолеть страх, прежде чем все вещи займут свои привычные места, ведь это происходит не в одно мгновение. Привычка постепенно расставляет вещи в мире и избавляет от страха.

Маленький человек вырастает, и страх вещей в темноте меняется на страх сделать что-то не то, не справиться с чем-то, пойти не туда… В общем, на страх ситуаций, где от нас нужна ответственность.

Оказывается, как в темноте для ребенка, так для взрослого человека страх – это прежде всего страх своих фантазий: как бы чего не случилось – именно того, чего я больше всего и боюсь! Для взрослого этот страх – в необходимости отвечать за свой поступок, за написанное письмо, за сказанное слово, за каждое большое или маленькое сделанное дело…

И за всем этим стоит та самая изначальная ситуация, когда Бог спрашивал: где ты, Адам, почему ты от меня спрятался? Это однажды уже было в нашей жизни – когда мы были Адамом и Евой.

Мы можем и вовсе не знать истоков этого, предполагать, что пытаться избежать ответственности – вполне нормально и естественно для человека. Мы не думаем, что мучительный поиск ответа на вопрос «где ты, Адам?» стоит в основе нашего человеческого бытия в этом мире. Однако так оно и есть: определение себя в этом мире, попытка найти свое место – это начало религиозного осознания человеком своей жизни. И как это бывает трудно сделать, и как это страшно и разрушительно – не ответить Богу на Его вопрос. Не найти себя.

* * *

Наверное, самый главный страх человека – страх смерти. Потому что в смерти потеря свободы максимальна.

Был такой случай в жизни Льва Толстого: на него напал страх, «арзамасский ужас», как он сам его назвал. Документальных следов ужаса почти не осталось, известно только, что произошло что-то ужасное в плохонькой комнате той гостиницы, где Толстой остановился на ночлег в Арзамасе в сентябре 1869 года. Сохранился отрывок из письма к жене: «Было 2 ночи, я устал страшно, хотелось спать, и ничего не болело. Но вдруг на меня нашла тоска, страх, ужас, такие, каких я никогда не испытывал. Подробности этого чувства я тебе расскажу впоследствии; но подобного мучительного чувства я никогда не испытывал, и никому не дай Бог испытывать».

Мы так и не знаем, рассказал ли Лев Николаевич жене подробности о своем ужасном чувстве, поскольку никаких записей не осталось. Есть только неоконченный рассказ, так и не опубликованный при жизни писателя, который называется «Записки сумасшедшего». С героем этого рассказа именно в Арзамасе происходит нечто, как две капли воды похожее на историю самого Толстого – он слышит голос смерти и приходит в ужас.

«Я вышел в коридор, думая уйти от того, что мучило меня. Но оно вышло за мной и омрачало все. Мне так же, еще больше страшно было. „Да что это за глупость, – сказал я себе. – Чего я тоскую, чего боюсь“. – „Меня, – неслышно отвечал голос смерти. – Я тут“. Мороз подрал меня по коже. Да, смерти. Она придет, она вот она, а ее не должно быть».

Герой рассказа каким-то чувством понимает, что изначально мир смерти не знал – Бог ее не сотворил. Однако смерть в мире есть.

После этого случая Толстой всю жизнь ищет ответа на вопрос: что же делать со смертью в этом мире, когда ее не должно быть?!

Кстати, интересный момент – героя рассказа в той ситуации спасает забавный случай. Он начинает молиться и вдруг пугается, что кто-нибудь может его увидеть за таким непочтенным для интеллигентного человека занятием – ведь он крестится и кланяется до земли. К нему внезапно приходит другой тип страха. Он пугается, что его сейчас поднимут на смех. В этот момент герою становится смешно: и этот мелкий страх на какой-то момент отгоняет «арзамасский ужас».

О том, что смех может победить страх, говорили многие. Смех помогает человеку выйти из той ситуации, где он один и ему страшно. Это может показаться странным, но смеющийся человек никогда не одинок. Так и к герою Толстого приходит невидимый зритель и развлекает его: «Как будто это развлекло меня, развлек страх, что меня увидят. И я лег».

Однако Толстой прав: есть в жизни смерть, и главное – он, человек, беззащитен перед ней, никто не может ему помочь, никто не может спасти, никто за него и вместо него эту смерть не переживет. Прав он и в том, что смерти не должно было быть.

Возможно, смерть – это и есть самое главное последствие потери свободы. И тогда получается, что путь к свободе – это есть путь к воскресению из мертвых.

* * *

Итак, исчезла свобода – тут же появился страх. Последствия катастрофичны! Ведь жить в страхе очень опасно: душа может не выдержать такого состояния и будет, как птица в клетке, биться о решетку, пока не повредит крылья. А душа с обломанными крыльями долго не проживет.

Что же делать? Как вернуться к свободе? Это очень-очень трудно! Можно, например, от этого страха спрятаться – надо же как-то выживать! Способов спрятаться достаточно много, подчас нам кажется, что самый простой из них – притвориться страусом и зарыть голову в песок («ушел в себя»). Но есть еще более простой способ спрятаться от страха – это стать рабом.

Действительно, если проблема свободного человека заключается в том, что надо держать ответ за события своей жизни, то самое простое – эту ответственность передать другому – хозяину, а самому перейти на положение раба. Ведь рабство есть оборотная сторона свободы, и переход от свободы к рабству совершается без особого напряжения сил. Такой переход может произойти на разных уровнях – и на личном уровне отдельного человека, и на уровне целого народа.

Например, такой переход случился с израильским народом.

Несвобода в египетской пустыне

Кому приходилось бывать в Синайской пустыне, в монастыре св. Екатерины или на горе Синай, тот вспоминал, скорее всего, блуждание древнего израильского народа по этой пустыне в течение 40 лет. А ведь пустыня не настолько уж велика, в наши дни турист-паломник добирается до Синая на комфортабельном автобусе или такси за считаные часы. В таком случае спрашивается: что же делал здесь народ в течение 40 лет? Ведь из той же Библии мы знаем, что путь туда – из Ханаана в Египет – Иаков со своим семейством проделал за пару недель. Так почему же обратно надо было идти долгие 40 лет?

Потому, что столько лет должно было пройти, чтобы никто из выросших в рабстве в Египте не вошел в свободную страну, которую тогда же и назвали обещанной землей, «землей обетованной». Только два исключения сделал Бог – для Халева и Иисуса, сына Навина, – им было дозволено войти в страну обетованную, в страну свободы. Потому что, как сказал Бог, «в них иной дух» (об этом подробно рассказано в книге Числа, глава 14, стих 20 и далее). «Иной дух» означает, что это не тот рабский дух, который пытается всякий раз при возникшей трудности загнать народ обратно в Египет, но дух, ориентированный на свободу.

Вся история путешествия израильского народа из рабства к свободе полна жалоб этого народа и желания повернуть назад. Только успели они двинуться в путь, как увидели, что их преследуют египтяне. …и весьма устрашились и возопили сыны Израилевы к Господу, и сказали Моисею: разве нет гробов в Египте, что ты привел нас умирать в пустыне? что это ты сделал с нами, выведя нас из Египта? Не это ли самое говорили мы тебе в Египте, сказав: оставь нас, пусть мы работаем Египтянам? Ибо лучше быть нам в рабстве у Египтян, нежели умереть в пустыне (Исх. 14: 10–12). И все же, несмотря на заверения народа, что в рабстве быть им лучше, Господь, который вывел народ Свой из рабства, всякий раз дает им и спасение. Чудо происходит и в этот раз – войска фараона потоплены.

Прошло полтора месяца. И вновь повторяется история, вновь просыпается желание вернуться в Египет. И возроптало все общество сынов Израилевых на Моисея и Аарона в пустыне, и сказали им сыны Израилевы: о, если бы мы умерли от руки Господней в земле Египетской, когда мы сидели у котлов с мясом, когда мы ели хлеб досыта! ибо вывели вы нас в эту пустыню, чтобы все собрание это уморить голодом (Исх. 16: 2–3).

Позднее, в VII веке, епископ Церкви на Крите, Андрей, переложил эту жалобу израильтян поэтическим языком в своем Великом покаянном каноне:

«Свиное мясо, котлы и египетскую пищу ты предпочла пище небесной, душа моя, как древний безрассудный народ в пустыне».

Опять происходит чудо: народу дана «манна небесная» и перепелов ветер нанес в пустыню, так что хватило всему народу – ешьте, сколько хотите. Но крепко сидит в них страх, и желание убежать назад не исчезает. Мы помним рыбу, которую в Египте мы ели даром, огурцы и дыни, и лук, и репчатый лук и чеснок; а ныне душа наша изнывает; ничего нет, только манна в глазах наших (Числ. 11: 5–6).

Жалобы вспыхивают вновь и вновь. Весь путь оказывается только дорогой страха и тревоги. Потому и хочется назад, в несвободу, где была определенность, хотя бы выраженная гастрономической константой. Зачем надо идти куда-то вперед, если позади осталась страна, где давали рыбу с чесноком? Зачем искать лучшее? Израильский народ становится бабой из сказки о золотой рыбке, которая требовала все больше и больше для себя, а ведь начала с простого корыта…

Здесь важна одна деталь: Моисей вовсе не является революционером, который решил освободить свой народ от гнета и построить новый лучший мир в стране обетованной. Он не организовывал партию борьбы за права угнетенного класса рабов, но он выполнял волю Божию. Это говорит о том, что Богу не нужны рабы – вот открытие, которое сделал Моисей.

Бог пообещал страну обетованную избранному народу Своему не просто как свободную площадку, где продукты растут в изобилии, но как некое приданое, которое получает в браке молодая семья. Важно вот что: невеста не могла быть рабыней. Здесь работал закон древнего права, принятого тогда в мире: только свободный имел право на заключение брака, причем с другим свободным человеком.

Вся история Ветхого Завета – это история избрания невесты и попытка ее, невесту, сохранить в чистоте. Не случайно самая красивая книга о возлюбленной – Книга Песни песней – по иудейской традиции читается на пасху, на праздник исхода иудейского народа из Египта.

Что делать с рабской кровью?

Кровь раба – вещь очень трудно изживаемая. Не случайно в 90-е годы в постсоветском пространстве были так популярны слова Чехова о том, что рабскую кровь следует выдавливать по капле. Я приведу полностью эту пространную цитату из его письма к А. С. Суворину: «Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости. Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и Богу, и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, – напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая…»

В этом высказывании есть противоречие, которое не так просто заметить с первого прочтения. А именно, остается вопрос: ведь если молодой человек раб и по природе, и по обстоятельствам – в чем же главная причина его рабского состояния? В том ли, что он родился в рабстве (как сын крепостного, а не как дворянин), или поскольку он был воспитан как раб – на чинопочитании, «на целовании поповских рук и поклонении чужим мыслям»?

Для Чехова, равно как и для Толстого, как для многих людей того времени, рабство – скорее вопрос воспитания. Они, исповедующие идеи века Просвещения, были уверены, что если человека научить быть свободным, то он таковым и будет всю свою оставшуюся жизнь. Именно поэтому русская интеллигенция XIX века находилась под очарованием идеи воспитания народа – интеллигенция «шла в народ», чтобы его научить и «образовать».

Сейчас уже вполне очевидно каждому думающему человеку, что реальность значительно сложнее, чем предполагал Жан-Жак Руссо и прочие «просвещенцы». Просвещения как образования явно недостаточно для того, чтобы в результате получился свободный человек. Ведь, с одной стороны, в каждом по природе есть та самая рабская кровь – поскольку человек изначально отпал от свободы, то есть от Бога. И это не богословские выкладки или теория, а честная попытка заглянуть в себя: загляни, и увидишь страх, который обратил всякую свободу в паралич.

Но, с другой стороны, человеку указан и путь возвращения к свободе. Только проходит этот путь не через образование и не через европейское воспитание. Оказывается, этот вид знания не пересаживается из головы в голову. Оказывается, человеку предстоит долгий путь открытия себя. И, только пройдя этот путь, он получает шанс на второе рождение в свободе.

* * *

Тот отрывок из письма Чехова к Суворину, который я привел, предваряет признание писателя, что сам он шел к свободе долго. «Кроме изобилия материала и таланта, нужно еще кое-что, не менее важное. Нужна возмужалость – это раз; во-вторых, необходимо чувство личной свободы, а это чувство стало разгораться во мне только недавно. Раньше его у меня не было».

Чехов говорит, что если писатели-дворяне могут обладать чувством личной свободы по рождению, то писателю-разночинцу – каковым был и он сам (хотя и родился в купеческой семье) – нужно проделать трудный путь от рабства к свободе, «выдавливать из себя по каплям кровь раба».

Но возможно ли это, если рабство дано человеку по природе? Как Адам пытается скрыться от вопроса о своем месте, так и разночинец скрывается, прежде всего, от необходимости дать ответ о своем предназначении. Разночинец был обязан зарабатывать на жизнь своим трудом, а в то время это означало зачастую одно – просить. Просить, «целовать поповские руки», ходить без калош (то есть пачкать салоны), лицемерить Богу и людям только из сознания своего ничтожества. Вот самое важное, что лежит в замесе рабской крови, – осознание своего ничтожества. Какой уж тут ответ о своем предназначении…

* * *

А где же тогда «образ Божий»? Вот что на самом деле ищет в себе человек, и его предстоит и нам найти, если мы хотим обрести свободу.

Молодой человек, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая. Да, в этом указан если не весь путь человека, то, по крайней мере, его начало. Надо проснуться и задать себе вопрос: а что это значит – «настоящая человеческая кровь»? Как отличить ее от рабской подделки?

Я не берусь научить кого бы то ни было, как быть свободным, я рассказываю, как можно организовать себя и пространство вокруг себя, чтобы вспыхнуло некое пламя, в котором бы сгорела рабская природа человека. И проснулась новая и невиданная.

 

Глава 3. Что такое быть собой

Повесть о настоящем человеке

Итак, перед нами вопрос: как найти в себе «настоящую кровь» и как отличить ее от рабской подделки?

В советское время была популярна книга «Повесть о настоящем человеке» автора Бориса Полевого. Герой повести, летчик Алексей Мересьев, был сбит фашистами в воздушном бою. При падении самолета он чудом остался жив, но его ноги были покалечены. Он оказался один в зимнем лесу без всякого пропитания, со ступнями ног, кости которых были раздроблены. Шансов выжить в такой ситуации практически не было. Но летчик встал и пошел, преодолевая дикую боль и голод. Так несколько дней брел он по заснеженному лесу, по заметенной зимней дороге. Потом уже не было сил идти, и тогда он пополз. В конце концов он добрался-таки до землянок, где скрывались от немцев жители соседней деревеньки. Те подобрали раненого летчика, и вскоре деду Михайлу, у которого «было доброе лицо Николы-угодника немудреного сельского письма», удалось переправить Мересьева на большую землю. Но все же ноги летчику пришлось ампутировать. И вот Мересьев, потеряв обе ноги, уже на протезах, преодолев не только боль, но и сопротивление медицинской комиссии, возвращается в летный полк и продолжает сражаться с заклятым врагом – с фашистами.

Человек преодолел боль, преодолел свою усталость и голод, преодолел физическую потерю ног и вернулся к «норме» жизни, а потому и получил звание «настоящего человека». На этом примере в советское время воспитывали всех нас: ты должен победить себя! Хочешь ты или не хочешь – но вставай и делай! Не можешь? Тогда стисни зубы и ползи вперед, перешагнув через «не могу». Это была боевая романтика, перенесенная в повседневную жизнь. Мы – народ – верили такой романтике и совершали подвиги, трудовые и боевые, ибо всякое случалось в той советской жизни. Нашими героями, кроме летчика Мересьева, были Павка Корчагин из повести «Как закалялась сталь» и «советский писатель» Джек Лондон с его любовью к жизни. Покоя было мало, покой нам только снился. Мы жили не столько реальностью, сколько лозунгами, один из которых был: стисни зубы, и пусть они крошатся, но ты преодолей себя и ползи!

Во всей этой ситуации была вещь, о противоречивости которой поначалу мы не задумывались и заметили эту странность намного позднее. А именно для моего круга «начинающих христиан» со временем стал важным не изначальный вопрос «как победить себя?», а другой: если такой нешуточный бой идет внутри человека и если внутри нас самих один человек побеждает другого, то как отличить, кто из них «настоящий»?

Я не могу сказать, что ситуация преодоления своей пассивной стороны была плохой школой жизни: преодолевать расслабленность, нерешительность или нежелание действовать, не соглашаться на депрессивную жизнь «овоща» – это действительно было хорошо. Но что было вовсе не так хорошо – так это то, что общая атмосфера настраивала на постоянное избиение какого-то внутреннего врага (впрочем, и внешнего тоже. Мы дрались во сне и наяву). Мир был поделен на своих и врагов. Мы редко осознавали, что врага, который сидит внутри тебя, скорее надо пожалеть, чем избивать в кровь и до потери сознания. Почему надо относиться к нему по-другому – об этом чуть ниже. Но вопрос о правомерности такого избиения встал для меня одновременно с вопросом о вере. Повернуться к вере – в этом тоже было преодоление инерции, ведь надо было преодолеть сложившееся общее мнение, что верующим в советском государстве быть просто неприлично. Только малоумки могли клюнуть на выдумки попов – таково было стандартное мнение. Лозунг отношения к верующим провозгласил еще Остап Бендер: «Вы не в церкви, здесь вас не обманут».

Но преодоление советских стандартов в конце концов произошло, и пришло понимание, что лозунги лишь только подменяют жизнь, а жизнь надо осуществлять. Настоящая жизнь еще не сводится к преодолению физической боли и физического голода. «Настоящий человек» – летчик Маресьев – еще не есть настоящий в том смысле, что главная задача его жизни, как это выразил он сам, была «бить врагов». Не враги должны определять жизнь человека. Человека определяет что-то более глубокое, возможно, его призвание, – такими были мои размышления. Постепенно я утвердился во мнении, что человек должен становиться человеком и без своих врагов. Более того, если душа человека находится в постоянном бою, то ему далеко еще до того «настоящего», о котором говорил Чехов. Настоящая кровь должна течь в жилах, а не только проливаться в бою.

* * *

Так вошли мы в область христианской веры. «Мы» – я имею в виду тех, кто пришел к вере и в Церковь в самом начале 70-х годов. В то время сменился наш взгляд на жизнь, и в задаче того времени – «преодолеть себя» – акцент сместился со слова «преодолеть» на слово «себя». Само понятие «себя» приобрело многогранность и стало сложным, значительно более сложным, чем это представлялось прямолинейному комсомолу 60-х годов. И главным стал вопрос: а кто же ты есть сам?

Во многом этому переходу – от взгляда на врага в себе к попытке осознать себя – содействовал апостол Павел, который рассказал нам о внутреннем человеке. Мы начали читать Новый Завет и пришли в изумление: это было так красиво и так не похоже на призыв к насилию над собой! Оказалось – по апостолу Павлу, – что внутренний человек не есть враг, а есть желанное состояние.

Посему мы не унываем; но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется (2 Кор. 4: 16). То есть, перевел я апостола Павла на свой язык, внутренний человек стремится быть новым человеком – таким, как его видит и любит Бог!

Кто ты есть?

В 70-е годы я мечтал о встрече с митрополитом Антонием Сурожским, проповеди которого мне были известны, они ходили в самиздатовских списках. Мне казалось, что он знает какую-то тайну жизни, о которой у других людей только смутное представление. Первая встреча с владыкой произошла в самом конце 70-х – он приезжал тогда в Россию. Но настоящее знакомство состоялось уже в Лондоне, куда я приехал после учебы в Ленинградской духовной академии в январе 1989 года – продолжать свои занятия библеистикой. Полтора года я служил дьяконом в лондонском соборе и ходил каждую неделю на беседу к владыке – он готовил меня к священству. Вот тогда я и почувствовал установившуюся дружбу с ним; позднее я определил это так: у нас возникло общее молчание.

Вскоре после моего рукоположения в 1990 году владыка Антоний Сурожский написал прошение в Патриархию и отправил меня служить в Амстердам. Меня перевели, предупредив, что зарплаты не будет, никто в этом и не сомневался. Но перед расставанием – это не было собственно расставанием, я знал, что буду приезжать, что буду исповедоваться, но тем не менее была такая традиция – я попросил напутственное слово, сказав: «Владыка, что бы ты мне посоветовал перед началом служения в амстердамском приходе?» Он ответил: «Первое – не подражай ни мне, ни кому-либо еще. Второе – не имитируй молитву. Третье – учись быть собой».

С тех пор именно этим я и пытаюсь заниматься.

* * *

Попробуйте быть собой, не играя какую-либо роль. Попробуйте остаться наедине с собой хоть небольшой отрезок времени, и вы поймете, как сложно это исполнить. Не случайно многие хитроумные технологии современного мира направлены на простую задачу – избавить человека от необходимости оставаться один на один с самим собой. «Если мы не способны быть собой, если мы только имитируем свое существование, то становимся фиктивными подставными существами. А с такой нереальной личностью Бог ничего не может сделать», – говорил владыка Антоний.

* * *

Как-то раз на глаза мне попалась замечательная притча. Ее автором был персидский поэт и суфий XV века Абдуррахман Джами. Стихотворение называлось «Рассказ о простаке». Начинается оно так:

Вполне естественно, что человек, большую часть своей жизни проведший в пустыне, попав в ситуацию большого города – будь то какая-либо столица прошлого или современный мегаполис, – искренне боится потерять себя, ведь он – простак; а потому он говорит сам себе:

Простак становится мудрецом и придумывает блестящий выход. Перед тем как лечь спать, он достает из своего мешочка тыкву, которую носит с собой, и привязывает ее к своей ноге. И после этого засыпает, зная, что, когда проснется, его тыква будет с ним, и он таким образом себя не потеряет. Однако случилась беда: ему попался городской шутник, который, увидев все это, оценил ситуацию и, тихонечко подойдя к простаку-кочевнику, отвязал тыкву, а потом лег рядом и привязал ее к своей ноге. Кто бы мог предвидеть такую развязку – какой блестящий и в то же время коварный ход! И вот наш простак просыпается в ужасе: «Где же я?!» И он кричит:

Ужас и страх охватывают человека, который понимает, что теперь он потерял сам себя и, может быть, навеки. Для городского жителя такая проделка – только шутка, он славно посмеялся над простаком. Но в сказках и притчах, как известно, дурак-простак обладает философским качеством, которое, увы, чаще всего потеряно сожителем толпы. Шутник смеется над другим человеком, но даже не видит, как много тыкв привязано к каждому, да и к нему самому.

По таким тыквам-ярлыкам нас определяют в обществе, в толпе.

Homo ludens. Тыквы и роли

В упомянутой нами цитате из Чехова говорится о некоем молодом человеке, который «сын крепостного, певчий, гимназист и студент» – этот список дает нам только факты биографии; а вот «целование поповских рук» и «сознание своего ничтожества» – это уже относится к роли, которую молодому человеку выдали, и он ее принял – не смог не принять. Роль в большой мере определяется зрителем, который одновременно будет контролировать, хорошо ли ты играешь свою роль, не уклонился ли в вольнодумство.

Надо признать, что нам редко достается роль Гамлета, которую, по некоторой своей наивности и незрелости, мы полагаем героически-красивой и забываем про трагичность его короткой жизни, делаем мысленную рокировку далеко в сторону от шекспировского принца, ближе к театральному Гамлету Пастернака:

Такая сцена выглядит красиво. Но только до той поры, до тех строк, где выявляется, что Гамлет будет играть роль распятого толпой Христа:

Какими разными бывают роли, которые мы играем! Нидерландский историк и философ Йохан Хейзинга написал целое сочинение, посвященное игре, – Homo ludens, «Человек играющий». Книга была опубликована в 1938 году и произвела настоящую революцию в культурологии. Дело в том, что Хейзинга увидел (и показал другим), что игра лежит где-то в глубине самой культуры. Более того, поскольку игрой заняты не только люди, в особенности растущие люди, но и малые животные, то явление игры более древнее, более могучее, чем культура человека, как понимаем ее мы.

Игры и роли нужны, чтобы человек вышел из сумрака непонимания своего пути на то место, где есть свет своего призвания, своей судьбы. Ведь о чем, собственно, греческий театр или театр Шекспира? Он всегда был о человеке и его судьбе, потому этот театр и трагичен.

Тема игры тоже была одним из открытий моего поколения в 70-е годы. До этого наше отношение к игре было скорее подозрительным: игры – это только для маленьких. Мы – взрослые и, следовательно, должны заниматься «серьезными» вещами. Правда, при таком «взрослом» утверждении было неясно, почему же в Евангелии дети ставятся в пример взрослым и утверждается, что если… не будете как дети, не войдете Царство Небесное (Мф. 18: 3). Этот вопрос оставался нерешенным.

Объяснение необходимости игры и нашел Хейзинга. Он сказал очень простую вещь: чтобы играть, надо быть свободным. Его определение было таково: игра есть свободное действие. Как это просто сказано! И как сложно такую свободу обрести…

В свободной игре ребенок берет на себя роль и живет в ней. Кончилась игра, кончилась и роль. Но роль – это не тыква. Давайте дадим определение, что мы будем называть «ролью», а что – «тыквой», чтобы не запутаться. Итак, тыква – это то, что прирастает к сути человека, и тогда человеку кажется, что без нее он теряет себя, теряет свое представление о судьбе – как это случилось с бедным путешественником из притчи, как это случается с рабами. А роль – это результат свободной игры человека, очень важная составляющая его жизни.

Мне кажется, на этом месте читатель захочет задать прямой вопрос: «Так что же хорошо для нас, а что плохо? Тыквы или роли? Игра – это хорошо или плохо?» Но в жизни редко бывает однозначная ситуация, и ответ редко бывает простым и единственным. Так и сейчас, есть два ответа. Первый: игра – это хорошо. Если игра действительно есть свободное действие. Второй: игра – это плохо. Плохо, если роль не была выбрана свободно, но определена обстоятельствами, ситуацией, другими людьми.

Что такое «целование поповских рук»? Если целование происходит из осознания своего ничтожества, или из лести, заискивания, или «потому, что так надо, хотя и противно», то это скорее тыква (я есть ничтожество, червяк). Но если человек понимает и чувствует, что дело не в том, какова «поповская рука», а в благословении, которое человек получает через призванного к тому священника, тогда – в конечном счете – целование восходит к поцелую самого благословения, а не руки, и это меняет тыкву на роль. Роль человека, как это определил Гавриил Романович Державин, – быть Царем и рабом одновременно. Через осознание нынешней роли раба – вверх, к звездам, к Царству! Человек у Державина говорит: «Я царь – я раб – я червь – я бог!» Человек, которому доверена задача связывать собой миры: «Я связь миров, повсюду сущих».

* * *

Людей, которые не играли бы какие-то роли, не существует. Не надо считать, что «играть роль» – это какое-то человеческое бремя. Это просто факт нашей жизни. Только очень важно осознавать, что это – роль, важно ее любить и играть с творчеством и удовольствием. Беда начинается тогда, когда появляется ложь. Когда человек не способен сам на себя посмотреть. Когда человек своей ролью скрывает от себя и других что-то очень важное в своей природе.

Кстати, меньше всего ролей играет ребенок. То есть он играет постоянно, но, в отличие от взрослого, он знает, что это игра. Он знает, что из игры можно легко выйти. Кто-то сказал, что переходный возраст начинается тогда, когда человек продолжает играть, но уже ни себе, ни кому другому в этом не признается. Игра продолжается, но человек делает вид, что это и есть жизнь.

А вот играть свою роль и чувствовать, что эта роль тебе мала, ты должен ее перерасти, – это неплохо, это есть важный момент переживания жизни.

Трагедия «песочного человека»

Настоящая беда приходит тогда, когда тыквы прирастают к человеку так прочно, что их уже и не отвязать. Повесить на себя ярлык немудрено, а вот освободиться от него потом бывает невозможно.

Таково свойство ярлыка – он прирастает сначала к коже, становится маской, потом проникает внутрь и далее меняет суть самого человека.

У Рэя Брэдбери есть замечательный фантастический рассказ, который называется «Песочный человек». Некий космический путешественник попадает на Землю, и оказывается, что у него нет облика, нет формы, он нечто «неозначенное». По чистой случайности его космический аппарат приземляется в саду, где играет мальчик, который видит, что из блестящего «апельсина» появляется нечто, но он никак не может это «нечто» определить, не может увидеть его точные формы. Существо переливается красками и формами, и мальчик вдруг вспоминает свой сон (а сон всегда очень трудно разглядеть, его надо как бы подсматривать краешком глаза) и понимает: «О! Я тебя знаю! Ты песочный человек! Я видел тебя сегодня во сне». Песочный человек – персонаж из сказки, приходящий к детям, которые не хотят спать: он бросает им в глаза песок, чтобы они потерли свои глазки и заснули.

Мальчик радуется своему открытию: «Я тебя знаю! Я тебя вижу каждый раз во сне!» Но этот звездный странник, «песочный человек», вовсе не радуется открытию мальчика. Он действительно теперь стал отчетливым, видимым худым высоким человеком с волосами медного цвета. Ощупывая себя, он вдруг в ужасе кричит: «Не называй меня так! Я вовсе не песочный человек!»

Но выясняется, что это космическое существо действительно уже стало песочным человеком. Потом мальчику приходит в голову какая-то иная мысль, он называет его мячиком, потом называет его своей мамой. Тот становится и мячиком, и мамой мальчика. В ужасе это существо просит: «…не называй меня! Не называй меня никак! Я нечто неозначенное! Ты посмотри, что ты из меня сделал!» А мальчик упрямо говорит: «Я сделал то, что ты и есть». В тот момент он еще не понимает, что это именно он «повесил» название-ярлык. A название приросло, стало формой. Теперь «неозначенное» получило обозначение и может снять эту форму только со своей кожей. Смертельный номер.

В конце концов мальчик понимает, что этот «неозначенный» – шанс совершить побег из ненавистного ему мира (мальчик, как выясняется, находится на каком-то острове, его забрали у матери и вместе с другими «вундеркиндами» подвергают психологическим экспериментам). Надо только назвать чужеземца своим именем, надо привязать к нему тыкву. Так и происходит. И мальчик захватывает космический «апельсин», а прибежавший на крик служащий этого странного места зовет на помощь «работников психопалаты», чтобы скрутить подставленного «неозначенного». Ведь они уже разглядели его тыкву и назвали его именем улетевшего мальчика. А тем временем «в летнем небе сверкнула и исчезла звезда».

Замечательная фантастическая история!

Свою ли жизнь я живу?

Тыквы, роли. Тыквы, роли, маски… Человек погребен под завалами разных функций, обязанности висят на нас, как елочные украшения. Кажется, что они ничего не прибавляют к нашей сути, но они зарождают в нас приятное чувство: появляется надежда, что жизнь проходит не напрасно, ведь елка с украшениями тоже радует глаз.

Но если встать перед зеркалом (а зеркало очень помогает в этом упражнении) и начать перечислять все функции, которые ты выполняешь, то в какой-то момент можно прийти в отчаяние – ведь конца и края им не видно! До себя еще далеко, а силы уже на исходе. Да и времени нет на себя смотреть, надо бежать дальше и выполнять следующую свою функцию.

Если начать честно разбираться со множеством этих украшений, то в какой-то момент начинает одолевать сомнение – а удастся ли хоть однажды все это с себя снять? И надо ли?

Ведь если даже и удастся, то что останется от нас в конце? Не воскликнет ли мальчик на улице, показывая на нас пальцем: «Эй! А король-то голый!» Хотя Адам тоже был голым, но такова была его жизнь до падения. Голым можно быть в раю, поскольку тогда в этом была гармония и красота, но в нашей реальности быть голым может означать совсем иное – не быть вовсе, превратиться в призрак. А вот быть призраком, провалом – это страшно, ведь это означает смерть, которая наступает еще при жизни.

И иногда возникает вопрос: а свою ли жизнь я вообще живу? И это очень правильный вопрос. Если он возник, значит, человек уже встал на путь поиска своей свободы.

Знаете, что я бы предложил ему сделать? Написать письмо самому себе. О том, что он делает – на работе, в семье, с детьми и вообще в своей жизни. Описать моменты радости и моменты огорчений, вспомнить какие-то ситуации и свои чувства в них.

Когда человек начинает писать самому себе, он открывает массу вещей, о которых и не думал. Письмо самому себе прекращает автоматическую жизнь, оно – внутренний взгляд на себя. И это помогает в том числе завершить один этап и перейти к следующему.

Потом, если нам удалось остановиться хотя бы на короткий промежуток времени, то это уже благополучный момент, и в этот момент может прозвучать молитва: Господи, помоги мне! Господи, помоги мне разобрать эти завалы и разобраться с самим собой! Молитва – чувство, что одному не справиться, в данном случае это крик о помощи, предшествие крика благодарности.

Как справедливо заметила одна молодая матушка, жена священника, нам нужен не Спаситель, а Спасатель – тот, кто разберет завалы наших функций и извлечет из-под обломков изуродованное тельце человеческой души. Одному не справиться, поскольку если приходится поднимать рухнувшую на голову балку, то нужно две пары рук. Нужно, чтобы тебя нашли и вдохновили свыше, нужен Тот, Кто скажет: ты есть и должен жить дальше!

Св. Ефрем Сирин: «Войди в себя»

Мы получили жизнь и были рождены, чтобы обрести полноту и найти свое предназначение. Но как это сделать?

Святой Ефрем Сирин говорил: «Вот Царство Божие внутри тебя, грешник. Войди в самого себя, ищи усерднее и без труда найдешь его… Вне тебя – смерть, и дверь к ней – грех… Войди в себя, пребывай в сердце своем, ибо там – Бог».

Итак, если нам сказано – «войди в себя», то это следует понимать достаточно буквально: надо идти, встать на ноги и идти, поскольку тот, которого ты ищешь, может оказаться достаточно далеко от тебя нынешнего.

Идти – это ужасно трудно. Обыкновенно мы не столько идем, сколько отталкиваемся от различных обстоятельств, чтобы произошло движение. Ведь то, что я назвал «функция», есть, как правило, только реакция на ситуацию, в которую мы попали и в которой мы начинаем работать как реактивный двигатель, двигаясь в неизвестном направлении.

Как-то раз, будучи в России, я заметил, что читаю подряд все плакаты и рекламы, развешанные в метро. В Голландии я бы так не поступил: там уже выработалась привычка не втягивать в себя всякую ерунду. А вот в России сказалась то ли подспудная тоска по русским буквам, то ли привычка детства: раз на заборе что-то написали, значит, недаром, надо прочитать. Читаешь и, как пылесос, втягиваешь в себя всякий мусор, пока противно не станет. Но даже если и противно, все равно нужно сделать усилие, чтобы остановиться и перестать автоматически поглощать «выгодные предложения». По такому принципу мы живем очень часто – отвлекаемся на то, что нас не касается, не можем главное отделить от второстепенного, тратим время и силы на то, на что не надо было, а потом мучаемся.

Итак, если мы реагируем на события не нашей жизни, то в этом проявляется небрежение своей судьбой – тем временем не складывается наша судьба, поскольку была проглочена не наша информация и проживается не наша жизнь. Мы в себя попасть не можем. Хотя именно это и было нашей задачей, ведь это нам сказал Ефрем Сирин – «войди в самого себя… вне тебя – смерть».

Поэтому момент первый – очень важно научиться отсекать все лишнее. Как правило, это даже и не лишнее, а просто «попалось на пути». Например, у меня это проявляется в вещах элементарных. Вот иду я на кухню, чтобы поставить чайник, а там мой ребенок по всему столу разметал грязную посуду. Появляется очень неприятное чувство испорченной красоты и желание сразу же все прибрать. Желание понятное – это естественная тяга к чистоте и красоте. Но если я так и сделаю, то, скорее всего, забуду, зачем я пришел и что вообще-то я сейчас пишу важное письмо, и уж точно забуду, что именно собирался написать.

Такая ситуация только кажется банальной. На самом деле если мы не привыкнем не отвлекаться от скромных целей, то и путь к себе останется непомерно длинным. Начал движение, чтобы войти в себя, а встретил нечто, что от тебя очень далеко. Вполне вероятно, что еще и раздражение приобрел. Потому и надо отсекать то, что мешает «войти в себя» именно сейчас, то, что рассеивает. Нужен чай – пойди и сделай, а вот если прихватывать по пути все крошки – так на крошки вся жизнь и уйдет.

Св. Василий Великий: «Внемли себе»

Есть способ узнавания себя, который был найден еще в IV веке Василием Великим, епископом Кессарийским. Одна из его бесед называется «Внемли себе». Внемли себе не означает «слушайся себя», не означает – слушай свой внутренний голос и следуй своим желаниям, но означает – узнай себя, вслушайся в то, что в тебе творится, и постарайся с этим разобраться, внемли себе, какой ты есть сейчас.

Василий Великий предлагает различать в себе следующее. Есть внутреннее «я», это душа и ум. Есть нечто «мое» – мое тело, мои чувства, но это данное, точнее – при-данное, которое уже следует отличать от собственного «я». А есть нечто, что называется «мое окружение» – мое имущество, различные искусства, которые попали в поле моего зрения и в поле притяжения моей жизни.

Святой Василий говорит так: «…ибо иное – мы сами, иное – принадлежащее нам, а иное – то, что около нас. Мы – это душа и ум, поскольку мы сотворены по образу Создавшего; наше – это тело и приобретаемые посредством него ощущения; около же нас, окружение – имущества, искусства и прочие удобства жизни».

Здесь важно сразу отметить такую вещь – «ум», о котором говорит Василий Великий, это вовсе не есть рассудок, место которого мы обычно предполагаем в голове. Ум – по-гречески «нус» – есть скорее сердце, то есть орган духовного восприятия реальностей мира (мира видимого и мира невидимого), который вовлекает нас в духовную жизнь. Расположение нуса будет где-то посредине физического тела, и при этом оно не обязательно совпадает с тем сердцем, которое перекачивает кровь.

Вот почему христианские аскеты говорили, что молитва должна начинаться словесно в голове, но кончаться она непременно должна в сердце – в духовном центре человека. Ведь молитва – это не просто слова, которые мы произносим, продумывая их или не думая, а просто вычитывая текст, но – работа сердца по расширению души (оставим пока это утверждение без особых пояснений и комментариев).

Итак, «я» – это душа и ум/сердце, поскольку в этом есть образ Божий. Это и есть икона Божия, о которой я говорил в начале книги. «Я» – не просто реакция на новости сегодняшнего дня, но подлинный ответ на тот свет, который непременно есть в твоей душе. В этом свете происходит какое-то движение, там нечто струится, но нам пока трудно этот свет локализовать. Такая неотчетливость подобна зыбкому и неоформленному движению, что происходит в зерне, когда оно только приготовилось к весеннему труду пробуждения от зимнего сна. Так и в человеке – не отчетливая и яркая мысль рассудка, но предчувствие света жизни, которое может мелькнуть на мгновение и исчезнуть, заставляет нас искать этот свет; не имитировать жизнь, согласившись на некую функцию, но искать тот смысл жизни, который заложен в нашей душе. Вот почему нам нужно войти именно в себя: «Войди в себя, пребывай в сердце своем, ибо там – Бог».

Наше «я» изменяется, растет в течение земной жизни или, наоборот, скукоживается, становится маленьким. Это справедливо по отношению к душе, которая может проявлять велико-душие или мало-душие, может трепетать от восторга, а может каменеть и так далее – наш язык помогает, обнаруживая в ней все оттенки движения и роста.

«Мое» может блокировать путь, затормозить опыт продвижения к «я». Но с другой стороны, без этого «мое» не будет и «я». Поэтому важно их различать – именно различать, а не выбрасывать тут же все «мое», если вдруг оно покажется лишним на пути.

«Я» и «мое»

«Мое» – мое тело, мои чувства, мое сознание. Это богатства, которые нам даны в этой жизни. Цветные краски радуги, которыми для нас раскрашен мир. Мы проснулись весной, а на дворе такая палитра утренних красок, что душа хочет петь. Прекрасно, вот и пусть поет, это же замечательно! Потому что именно в этом пении она почувствует и красоту мира, и собственную изначально данную красоту.

* * *

Чувства – не капустные листья

В утренних молитвах христианин говорит: «И ныне просвети мои очи мысленныя, отверзи моя уста поучатися словесем Твоим <…> и пети Тя во исповедании сердечном». Поначалу эти слова кажутся забавными и нелогичными – почему, действительно, чтобы чему-то научиться, надо «открывать уста» и петь? Но оказывается, что сердце действительно учится через открытые уста. Ум (нус) учится именно в тот момент, когда он поет – исповедует сердцем Творца и понимает (не головой, не рассудком, а всей глубиной!), что сам несет в себе печать красоты, ведь он – икона, образ Творца.

Но бывает и другой момент жизни – когда сердце не поет, а нудит и злится. Тогда человеку кажется, что именно его чувства и есть он сам: раздражение переполняет и становится гневом. А гнев очень трудно отличить от себя самого, ведь он захватывает, овладевает человеком, получается, что гнев подменяет «я», и человек погружается в темноту.

Трудно в такой момент вспомнить, что «я» – это еще далеко не то же самое, что мои гнев и раздражение. Но для того мы и идем путем христианина, чтобы научиться это различать.

Итак, я и мои чувства, я и мои желания – это не одно и то же. Но при этом нельзя сказать, что мои чувства и желания – это не я. Все переплетено в человеке, и все влияет на все. Вы не можете сбросить чувства и желания, как какую-то лишнюю одежду, или снять их с себя, как листья с капусты, так можно перестараться и в результате ничего не останется, кроме кочерыжки!

Но иногда бывает другая крайность – мы начинаем интенсивно заниматься «своими чувствами», не особо разбираясь, что здесь существенное, а что второстепенное, что дает прирост душе, а что есть только пустой фантик от конфеты. А время жизни уходит…

Различать свои чувства и желания, понимать, что мое, а что нет, что добро, а что зло, помогает прекрасное и трудное искусство – искусство аскетики.

* * *

Тело, или Ответ гностицизму

Тело – это храм духа, хранилище человеческой души. Тело имеет отношение к спасению нашего «я», нашей души, тело – это «мое». Было учение, отвергнутое Церковью, – гностицизм. Это учение, хотя и являлось ересью, было весьма популярно, особенно у людей образованных. Гностицизм в той или иной форме живет и сейчас, под другими именами, но живет и пользуется популярностью, поскольку предлагает просветление, полученное через «тайное знание». Тайны привлекательны.

Гностицизм характерен тем, что с презрением относится к человеческому телу, да и мир материи в целом принимает за зло, как мир, отпавший от Творца. Тело в этом учении – темница для души, которая жаждет освобождения. Напротив, в Православии принято относиться к телу бережно. Как сказал апостол Павел: Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы? <…> Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа? (1 Кор. 6: 15, 19).

А митрополит Антоний Сурожский говорит так: «…как многое наше тело способно воспринять непосредственно, сколько в нем знания и мудрости».

«Мое» тело означает данное мне тело, за которое я отвечаю и не должен им пренебрегать.

Бывают моменты, когда тело болеет. Боль наплывает с такой силой, что невольно говоришь: «Мне так плохо, я совсем уже не могу жить, это не жизнь, но сплошное страдание. Я страдаю». В такой ситуации наивно уговаривать человека, что страдает только тело, а «само „я“» к этому не имеет отношения. Потому и апостол Павел говорит: Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа (1 Фес. 5: 23).

Итак, тело – не тыква, и не надо его отвязывать от себя, но надо помнить, что тело вместе с душой составляют целое, которое должно находиться в гармонии.

* * *

«Я» и сознание, или Тыквы made in Europe

Одна из важных вещей, которая является «нашей», – это наше сознание. Европейская традиция обычно помещает сознание где-то в голове, и если это совсем уж плоский и рациональный вариант, то приравнивает сознание к мышлению. Не будем сейчас с этим бороться, дело не в этом. Дело в том, что отождествляется «я» и мое сознание. «Я» в этом случае равно тому, как и что я думаю, и тогда наше «я» помещается прямо в голове, а затем, следующим шагом, и душа отождествляется с нашим сознанием. Собственно, с такой деревянной моделью боролся, например, Фрейд, так много говоривший о подсознании.

Несчастье традиционного варианта (когда «я» и мое сознание – тождественны) в том, что при этом раскладе сознание, а следовательно, и сплетенная с ним душа не обладают бессмертием. Что происходит с нашим «я», когда прекращаются мысли? У нас на приходе была девушка, она была верующей, но при этом панически боялась смерти. В ее жизни был опыт операции под глубоким наркозом, и с тех пор ей казалось, что смерть есть только безысходный вариант наркоза, когда при финальном уходе в этот провал смерть стирает все, что записано в сознании, какой-то особо жесткой стирательной резинкой, после чего запись уже не восстановить. Опыт сгоревшего компьютера, у которого не успели сделать backup. Печальная участь компьютера приводила эту девушку в состояние паники и депрессии.

Но попробуем задать вопрос: почему мы предполагаем, что «я» и есть исключительно наше сознание, с какой стати мы их отождествляем? И каким же образом в эту картину вписывается тогда наша душа, наш ум, тело, наконец? Разве именно память о прожитых событиях жизни и есть бессмертие души? А что же тогда мы будем делать с тем человеком, который по какой-то причине потерял память? Разве в жизнь вечную войдет только та часть человеческой жизни, которая была прожита «сознательно»? А как быть с «помутившимся» сознанием или с теми формами, которые мы не слишком еще понимаем – сознание аутиста, например. Разве только «норма» наследует вечность? Смею утверждать – нет. Ведь вечность в таком случае обретает подозрительно малую плотность заселенности, и Бог теряет шанс привести ко спасению всех.

Итак, сознание, приравненное к «я», есть только тыква, которую следует отвязать. Слишком многое здесь не сходится с опытом человека и опытом Церкви.

* * *

«Я» и мой мир

Теперь о том, что нас окружает. Напомню слова Василия Великого: «Около же нас – имущества, искусства и прочие удобства жизни». Здесь надо вспомнить о «реактивном действии» как причине мнимости и неподлинности нашего существования. Мы реагируем на что-то и думаем, что реакция и есть мы сами. Но это далеко не так. Наше окружение очень важно для вхождения в себя, есть такое окружение, которое этому помогает, но есть и такое, которое навязывает нам ложный ход и говорит: сюда, тебе обязательно надо сюда! Но там тебя нет. Это была ловушка. Капкан, в котором нет ни тебя, ни свободы.

Посмотрим на мир, который нас окружает. Для Василия Великого мир есть наш дом. Дом, в котором живут очень разные, непохожие друг на друга люди. Разных характеров и разных профессий: охотники, архитекторы, путешественники, атлеты, земледельцы, воины и многие иные. Это дом Божий, и человек занят благоустройством этого дома, за что его особо восхваляет святой Василий в той же 3-й беседе: «Ты получил разумную душу, ты проникаешь рассудком в природу сущего. Ты изобрел искусства, построил города и придумал все, что нужно для жизни в них. Твой разум сделал моря проходимыми. Земля и моря служат твоей жизни. Воздух, небо и множество звезд показывают тебе стройность своего чина».

В этом доме живет человек. В доме – это естественно – есть пространство, есть в нем и время. Пространство – для вещей, которые располагает человек вокруг себя. Время – для встреч, которые сами располагают человека к разным событиям жизни, поворачивают его лицом к переживанию встречи.

Располагать вещи – это совсем не так просто, ведь можно попасть в зависимость. Зависимость от вещей мы назовем стяжательством. На примере стяжательства хорошо видно, как человек лишается свободы. Стяжательство не возникает просто так само по себе – есть и у него глубокая внутренняя причина, о которой человек часто не догадывается, – например, так он бессознательно пытается найти свое потерянное место в мире. Но чем больше он пытается жить именно таким образом, тем дальше оказывается от цели, тем больше его тревога и неудовлетворенность. Компенсируется эта тревога опять стяжательством.

То есть стяжательство есть показатель какой-то более серьезной болезни, но если этого не видеть, то возникает порочный круг.

При стяжательстве какая-нибудь «штука» занимает место не только в пространстве, но и в душе человека. А ведь и пространство нашей души ограничено: как только наступает переполнение, тогда сразу и вещи и люди, которых наша душа не может вместить, кажутся уродами. Это интересная тема, и мы коснемся ее в дальнейшем, когда будем говорить о свободе и творчестве.

В общем, чем больше ты имеешь вещей (а под вещами тут имеются в виду не только вещи материальные, но и, например, «друзья» по социальной сети), тем меньше у тебя свободы. Звучит банально по отношению к вещам, звучит маловероятно по отношению к знакомым, но попробуйте ограничить себя в желании иметь больше вещей и друзей. Окажется, что это трудно сделать.

Приведу пример из собачьей жизни.

Врачи предписали мне прогулки: «дышите чаще, дышите глубже, у вас больные легкие». Дышу, гуляю по берегу моря – Северного, конечно, у нас в Голландии оно одно. Рядышком бегут две собаки. Одна побольше – собака и одна поменьше – собачонка. У каждой во рту по мячику – мячик маленький, теннисный, держать очень удобно. Каждая гордо несет свой мячик впереди хозяйки. Если собака мячик роняет, хозяйка подбирает его и бросает в море – найди и принеси, забава обычная для всех хозяек и собак.

Вот большая собака потеряла свою ношу, и мяч летит в волны. Обе собаки тут же бросаются вплавь, но маленькая собачонка, сделав еще только несколько бодрых гребков лапами, вдруг замирает на месте. В ее глазах видно неподдельное изумление – неожиданно она поняла, что тем мячиком, что в воде, ей не овладеть, даже если она опередит соперницу. Ведь у нее в пасти уже есть один мяч! А как же тот второй – желанный? А как же первый – ведь он уже мой?!

Я наблюдаю это замешательство в течение нескольких секунд. Насколько сейчас выразительны лицо и глаза у собачонки, такое выражение и мордой называть даже нельзя! Но вот замешательство прошло, и, поджав хвост, собачонка возвращается на берег. Соображение правильное и человеческое – лучше синица в руках и мячик в зубах, чем журавль в небе и два мячика, которые плавают отдельно от тебя. Но какое чувство горькой обиды в ее глазах! «Боже, какая чудовищная несправедливость в этом мире – иметь только одну пасть, когда мячиков два!»

Так вот это и есть аскетика в действии – понять не то, что пасть только одна – это будет всего лишь физиология, а то, что ты забыл спросить сердце: нужен ли мне еще лишний мячик и не займет ли этот лишний то место в сердце, что было приготовлено для другого?

* * *

Мир, который меня окружает, – мой мир. «Мой» здесь может выступать в двух значениях: как мир, который мне принадлежит, и как мир, в котором я расту. Первое значение нас будет мало интересовать. Я уже показал, что если мир вещей, которые мне принадлежат, – это и есть мой мир и другого нет, то это мир скучный, мир замкнутый. Там постоянно будет не хватать места.

Мир открытый – это мир, в котором я расту; мир, в котором раздвигаются границы. В таком мире есть пространство и время отношений между мной и вещами, между мной и другими людьми. Эти отношения очень важны, они активны, они влияют на нас и наше развитие, они складывают нас.

Есть отношения, которые помогают нашему росту, точнее – росту нашей души, а есть отношения, которые работают на сокращение душевного пространства.

Как было бы просто, если бы мы сами могли строить такое пространство человеческих отношений: так расставить фигурки своих ближних и дальних, родственников и друзей вокруг себя, чтобы такое пространство само заставляло бы нас двигаться вперед. Вперед – к себе и к своей свободе.

Куда пошел Авраам?

К свободе – значит, к Христу. Именно Христос – Спаситель и Спасатель, – если мы слышим его хорошо, говорит нам: мне нужен человек, а не функция! Но и этого мало. Христу нужен свободный человек – вот что важно!

Давайте зададим простой вопрос, который мы проскакиваем, обычно даже не задумываясь: почему Иисус, призвав в Галилее первых апостолов, призвал именно неучей? Да, неучей – ведь они были не искушенные в Законе и Писании книжники, а простые рыбаки из Галилеи.

Потому, что они были свободны, именно поэтому они и призваны. Они были более свободны, чем фарисеи, первосвященники и «старейшины народа» – все те, кто уже сформирован буквой Закона. Знание формирует не только ответы, но и вопросы. «Неуч» может задать простой, «глупый» вопрос, но этот вопрос будет жизненно важен. А наученному, функционирующему по закону человеку не положено задавать простые и уж тем более «глупые» вопросы. Он будет спрашивать о Законе – как исполнить закон, чтобы наследовать жизнь вечную? Но он не будет спрашивать, в какой степени соблюдение Закона является условием жизни вечной.

Об этом как-то рассказывал в одной из своих лекций Мераб Мамардашвили со ссылкой на Кьеркегора: самое трудное для христианина – это стать христианином! Вот ведь какая неожиданность. Однако так оно и есть: трудно стать христианином, если ты уже «христианин». Мамардашвили имеет в виду, что зачастую вместо свободы в христианстве люди ищут лишь набор правил. И, найдя их, думают, что достаточно соблюдать эти правила, и ты уже будешь христианин.

Не будешь. Поскольку христианство – это путь, который надо пройти, а не набор правил, которые надо соблюдать. Так было и со Христом – он обращался с проповедью нового учения к рыбакам, поскольку те были свободны от набора правил. Они, галилеяне, не являются функцией от закона и не обвешаны тыквами. Говорит им Иисус: …иди за Мною, встань и иди (Ин. 1: 43). И встают Андрей, Симон Петр, Филипп – и идут за Мессией.

Но есть условие: делая такой шаг, необходимо оставить все «твое» старое позади. Все, что ты считаешь своим, все, что ты полагаешь в качестве себя самого. Даже семью свою: И они, оставив отца своего Зеведея в лодке с работниками, последовали за Ним (Мк. 1: 20), даже работу свою, даже сети рыбацкие.

Похожая история произошла и с Авраамом. И сказал Господь Авраму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего, в землю, которую Я укажу тебе (Быт. 12: 1). А зачем, собственно говоря, надо было куда-то идти? Почему в «доме отца твоего» не могло произойти рождение этого «отца великого народа», как он назван в Писании? Что этому мешает?

Мешает все старое, что ты принимаешь за свое, принимаешь за себя самого, то старое, которое не дает тебе быть свободным. Твои тыквы, твои функции. Мешает взгляд родителей, которые видят тебя привычным взглядом – видят ребенка и не видят не осуществленный еще гений творца.

Христос говорит: Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни (Ин. 8: 12). Помните, как ребенок говорил: «Не туши огонь, а то спать не видно». Огонь надо иметь, свет. При свете жизни видно не только «спать» – когда растворяются страхи этой жизни, но видно и самого себя. Когда отступает страх, тогда приходит свобода.

Куда пошел Авраам? «Туда» – учиться быть отцом великого народа. Искать свою свободу. Учиться быть собой.

Желания явные и тайные

Однако встреча с самим собой может быть опасна. Откуда мы знаем, кого встретим, что обнаружим? Какого именно себя мы увидим в этом чудесном зеркале, отражающем реальность? Может, из зеркала на нас прыгнет волк? Или, что еще хуже, наш взгляд встретится с пустотой…

Есть фильм знаменитого русского режиссера Андрея Тарковского, который называется «Сталкер». Сталкер – профессия проводника, человека, который берется сам пройти в «зону» и провести туда других людей. А «зона» – это некое место, громадное пятно, след, оставленный внеземной цивилизацией. Это опасное место, оттуда не вернулось уже множество людей, люди там гибнут. И все же поток желающих попасть туда не прекращается, дело в том, что посреди «зоны» есть потаенная комната, в которой исполняются самые сокровенные человеческие желания. Однако есть одна небольшая проблема – желание исполнится вовсе не то, которое ты загадал, задумал, а то, которое есть в сердце – самое заветное, самое тайное и желанное, в котором ты даже себе не всегда можешь признаться. Сталкер вспоминает такую историю: однажды до этой комнаты добрался один из самых опытных сталкеров и стал просить в комнате желаний, чтобы его погибшему брату вернули жизнь. Он молился. Но когда он вернулся назад, оказалось, что брат остался мертв, а вот сам сталкер стал несметно богат. Так сбылось его самое заветное желание. И через неделю после своего путешествия этот сталкер повесился.

Так можно ли сказать, что мы знаем свои потаенные, самые заветные желания? Знаем ли мы, что произойдет в результате молитвы? Разве в молитве нет опасности? «Молитва – это встреча, – говорит митрополит Антоний, – а встреча с Богом всегда опасна».

* * *

Однако сейчас скажу то, что, возможно, противоречит предыдущим абзацам, – но жизнь вообще полна антиномий. На самом деле увидеть себя настоящего мы в этой жизни не сможем. Потому что для этого нужно чистейшее зеркало. А такое зеркало есть только у Бога. Мы все время смотримся в разные зеркала и пытаемся найти такое, которое бы точно отражало нас, а его просто здесь нет… Но в конце концов в какой-то момент ты понимаешь, что и не нужны они, эти зеркала. Потому что свое «я» надо не рассматривать, а осуществлять. А осуществляется оно в каком-то предельном моменте соединения с Телом Христовым. Однако это сложно и невозможно объяснить, поэтому на этом месте давайте перейдем к душе – больной и здоровой.

 

Глава 4. Душа больная и здоровая

О радости

Хорошо, когда душа чувствует себя здоровой и энергичной, способной к деланию. Но есть ли на нашем свете здоровая душа? Этот вопрос не на шутку начал меня беспокоить, особенно в последние годы. Видимо, сказывается прожитая жизнь, насыщенная встречами, днями и надеждами (во многом исполненными), но именно теперь надежда встретить здоровую и полноценную душу явно пошла на спад. Главная моя обязанность на приходе – это разговаривать с людьми. Конечно, я служу литургии и прочие службы, но по времени основное занятие занимают разговоры, обычно такие разговоры предваряют исповедь. Именно разговоры с очень разными людьми, разных национальностей, убедили меня, что все мы только находимся на пути к Богу и совершаем этот путь с больной душой.

Вопрос о больной и здоровой душе можно поставить иначе: а что есть норма в жизни души?

Сейчас, когда я пишу эти строки, у нас самое замечательное время года – весна, время после Пасхи. Душа радуется и чувствует себя полноценной. Наверное, это и есть самое здоровое состояние души, близкое к норме, – радость. Христос так обращался к своим ученикам: Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна (Ин. 15: 11). Действительно, пришла радость, и чувствуешь ее как здоровье души, естественное состояние, которое хочется удержать навсегда и жить этим чувством с утра до вечера, и не будет тогда усталости.

Такая радость не равна удовлетворению. Ведь есть, конечно, и такая маленькая радость, что сегодня «на уроке не проверили домашнее задание». Сказал в кавычках, поскольку сюда укладывается любой вариант, когда не надо отвечать за сделанное или за несделанное. Нет ответственности – и в этом есть кажущееся ощущение свободы. Маленькая радость.

Но в маленькой больше удовлетворения, чем настоящей радости. Пасхальная же радость скорее знакома подсолнуху, которому удалось повернуть голову к солнцу. В пасхальной радости есть состояние свободы, и не случайно Антоний Сурожский подарил своему духовному сыну Алексею Фоогду книгу «на радость», он хорошо знал это переживание.

Однако по опыту своей христианской жизни я знаю, что скоро (относительно скоро) эта пасхальная радость от меня отойдет, как будто какие-то силы растащат ее по клочкам, спрячут по всяким щелям, и мне придется эту радость искать и отстаивать заново. Силы, что крадут радость, назовутся в дальнейшем событиями повседневной жизни, необходимостью работать, заботами о семье, о детях, но какая разница, как их назвать! Главное – вместо радости появится суета. А суета – конец свободы.

Тогда я начну вспоминать: как хорошо было во время Великого поста, как легко! Хотя на самом деле было совсем не легко – с трудом давались молитвы, с трудом приходилось уворачиваться от всяких соблазнов. «Вот искушение!» – любимая фраза православных людей во время поста. «Искушение» – это то, что совсем неожиданно ломает все твои планы быть христианином хотя бы 40 дней в году.

Да, искушения были, но и настрой был решительный. Ведь главное во время поста и даже до его начала – это правильно настроиться и выбрать цель. Не ставить каких-то общих размытых задач: к Пасхе, мол, я стану хорошим, а сразу выбрать нечто определенное – скажем, хорошо бы обуздать свой гнев или приступы раздражения – и с этим работать. Когда работаешь с конкретной задачей, то и искушений меньше, ведь смотришь больше вперед, туда, где цель, а не по сторонам.

И вот – пасхальная ночь! Мы с прихожанами проходим несколько кварталов в темноте по ночному Амстердаму. «Ангели поют на небесех…» – поем и мы на двух языках: славянском и голландском, чтобы жители этих кварталов, смотрящие из окон, тоже имели представление о православной Пасхе. У ворот храма читаем Евангелие, здесь уже добавляется английский язык, и, наконец, возглас: «Христос воскресе!» Теперь языков, на которых звучит этот возглас, уже не счесть, ведь мы многонациональны в Амстердаме, и всех надо одарить радостью. Понеслись вскачь песни утреннего канона, когда на каждой песне очередной священник, покружившись с кадилом около престола, выскакивает к народу с новостью: Христос воскрес! Знаем, знаем, отвечает народ, воистину воскрес!

«…Воскрес как победитель Христе Боже, женам мироносицам вещавый: радуйтеся, и Твоим апостолом мир даруяй, падшим подаяй воскресение». Вот ведь, действительно, как мудро, именно этого и не хватало женам-мироносицам, бежавшим в ночи и от страха ничего не сказавшим, и апостолам – мира в душе и радости.

Пение продолжается: «Пасха, радостью друг друга обымем, о Пасха!» С радостью обнимаем мы и ближних и дальних – праздник состоялся! Душа ликует, душа радуется, душа чувствует, что это и есть здоровая норма христианской жизни. Да, так и должно быть, недаром каждое воскресенье года должна повторяться Пасха: каждая воскресная литургия – отражение литургии пасхальной, ее маленькая икона.

Пасха должна приходить заново с каждым воскресным днем, но вот, однако, не получается. Потому и рождается странная, казалось бы, тоска по Великому посту: скорей бы снова пост. Ведь иначе, без поста, здоровья не хватает, чтобы сопротивляться новым искушениям…

Высохшая душа

Не хватает здоровья души. Опять погрузилась душа в решение каких-то повседневных проблем. Бывает, ты проснуться еще как следует не успел, а уже включилась встроенная в человека «напоминалка». Продолжается приятное состояние сна и очень неприятное перечисление всего, что надо успеть сделать, – и в голове уже некий «бизнес-план». Проблема же в том, что это не простое напоминание о текущих делах, но целый вагон опасений и тревог: мол, то не успеешь, и это непонятно как делать, и что там вчера-то было – ужас, и так с утра пораньше начинают мучить переживания за прошлое и будущее. День наступающий – катастрофа, какая уж тут свобода!

Не важно, в конечном счете, чем именно ты будешь поутру запуган, но важно, что таким образом человек погружается в мир уже не детских страхов. Хотя и кажется сначала, что это все тот же страх перед экзаменом – а вдруг достанется такой вопрос, который был самым последним в списке и именно на него и не хватило времени… Взрослый страх тяжелее, поскольку может перейти в депрессию – прямую противоположность свободе.

Однако не психология страха меня сейчас занимает, но момент потери радости. Момент, когда включилась «напоминалка», и «процесс пошел» – просочилась радость сквозь пункты бизнес-плана да и ушла. Только воспоминание и осталось, в лучшем случае.

Так душа наша становится будто пустой пузырек: остался легкий запах прекрасного напитка, да нет там ни капли влаги. И высыхает душа, лишенная радости, скукоживается.

Приходится вспомнить, что действительно когда-то наша душа была покалечена, как попавший в катастрофу самолет – ощущал он свободу полета, но вдруг что-то произошло, и самолет пошел круто вниз… Первое грехопадение и было той катастрофой, когда упал человек круто вниз, и разбилась душа, и теперь довольствуется крохами воспоминаний о жизни в полете, о воле в небесах. И в какой-то момент приходят тоска и уныние, признаки серьезной болезни: не хочется ничего в жизни; «не хочу, не буду, не хочу», – говорит душа, как маленький капризный ребенок. Однако же это первый признак того, что ребенок болен – когда ему ничего не хочется. Возможно, именно в такой момент приходит чей-то шепот: «Ты прав, это единственная реальность этого мира – страх и тоска. Надо бежать из этого мира! Сделай что-нибудь с собой, разбейся по-настоящему».

Этот шепот – ложь, клевета на Бога и человека. Есть в любом человеке иной, веселый мир, только дается он трудом. «Тяжела работа Господня» – таковы были предсмертные слова философа Владимира Соловьева. Это так, идти к свету и радости – тяжелая работа, но никто тебе не обещал, что будет легко, ведь идти вверх – это всегда тяжело. Жизнь по определению есть усилие во времени, и делать это усилие приходится каждый день.

Как же нам жить, как делать это усилие?

Начнем с признания факта болезни: да, мы рождены с больной, покалеченной душой в силу того события, которое потом назвали первым грехопадением. И теперь имеем мы дело с нарушенной нормой повседневно. Болезнь души выражается в самых разных симптомах: это раздражение, гнев, уныние, депрессия, ревность и множество прочих состояний, которые затемняют радость, как будто и не было радости в нашей жизни никогда.

А потом такая искалеченность души переходит и на тело: ведь если расстроился инструмент, то вместо гармонии и музыки будет только дребезжание и бренчание. Противно слушать самого себя, не инструмент, а старый тазик, что на даче забыли на зиму в сарай убрать. Теперь только ржавая вода сочится через мелкие дырочки. Вот и начинаешь думать, куда бы убежать…

Но давайте не будем убегать. Уверяю вас – надежда велика! Жизни в этом мире больше, чем страха и тоски. Только нужна встреча, чтобы жизнь состоялась.

Можно сказать словами, которые поначалу покажутся слишком величавыми и торжественными: нужна встреча с твоим Творцом. Но торжественность исчезнет, как только дойдет смысл – в каждой встрече, по крайней мере, двое участников. И зачастую обстоятельства складываются так, что Творец на встречу уже пришел – жизнь тебе дал, а теперь твоя очередь прийти. Вот потому и нужна встреча с собой, чтобы было кому приходить к Творцу.

Можно попытаться организовать такую встречу, углубившись в исследование души. Психология и богословие помогут очертить участок, куда нам надо попасть. Однако же если мы начнем теоретическое рассмотрение, то не скоро выйдем к точке встречи со своей душой.

Почему душу надо потерять?

Посмотрим, что говорится о душе, например, в современной Православной энциклопедии, издании, на мой взгляд, исключительно добросовестном. Статьи энциклопедии написаны на очень высоком уровне. Статья «Душа» начинается так:

«Душа вместе с телом образует состав человека (см. статьи Дихотомизм, Антропология), будучи при этом самостоятельным началом; Д. человека заключает образ Божий (по мнению одних отцов Церкви; по мнению других – образ Божий заключен во всем человеке, т. е. в его Д. и теле) и возможность богоподобия, к-рые получает как дар Божий вместе с бытием; Д. человека бессмертна (некоторые древнецерковные писатели полагали, что Д. смертна)».

Все сказанное правильно, и далее мы найдем подробную информацию о том, как разные отцы Церкви понимали, что такое душа, – 62 страницы (186 столбцов, включая 8 столбцов библиографии!). Однако даже если мы усвоим всю эту информацию, то едва ли справимся с унынием и депрессией, если уж они к нам пришли. Энциклопедические знания еще не являются гарантией здоровья. А нам надо найти то, что выполняет именно нашу задачу – освобождает душу человека и возвращает потерянную радость.

Обратимся к Библии, точнее, к Новому Завету.

Хочу сразу предупредить: не надо смешивать Ветхий Завет и Новый. Они говорят о разном, даже о разной душе. В Ветхом Завете душа есть жизнь, в прямом или переносном смысле, жизнь человека или животного. А в Новом Завете душа как бы ставится под подозрение, поскольку появляется возможность не просто жить – быть душевным, но жить в избытке – быть духовным.

Апостол Павел, например, относится с большим сомнением к душевным людям: Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем [надобно] судить духовно (1 Кор. 2: 14). Что же это означает, как не болезнь души!

Сам Христос о душе говорит странно и непонятно: ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее (Лк. 9: 24). Действительно, непонятно. Почему же надо нам терять свою душу?

Чтобы найти ответ на этот вопрос, я соединю эту евангельскую непонятность с другой непонятностью церковной жизни – с диалогами Великого покаянного канона Андрея Критского, который я вспоминал уже раньше. Весь канон построен на обращении к душе:

«Горе мне, окаянная душа моя! Почему ты стала подобна первозданной Еве?» (песнь 1-я, понедельник 1-й недели Великого поста);

«Окаянная ты душа! Подражала ты скверному разуму Гиезия, а теперь, хоть в старости, отвергни его сребролюбие, и тогда, отступив от дел злых своих, избежишь огня геены» (песнь 7-я, понедельник 1-й недели Великого поста);

«Душа окаянная! Уподобились мы Каину. И теперь Создателю всего приносим жертву, но жертва та порочная – непотребная жизнь наша. Потому и осуждаемся» (песнь 1-я, вторник 1-й недели Великого поста).

Я привел только несколько примеров из канона, хотя их множество. И, наконец, самый известный текст канона – это кондак, который поется после 6-й песни:

«Душе моя, душе моя, востани, что спиши? Конец приближается, и имаши смутитися; воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, везде сый и вся исполняяй». В русском переводе: «Душа моя, душа моя, проснись, восстань и распрямись! что же все ты спишь? Конец приближается, и тогда ты смутишься. Пробудись же, чтобы пощадил тебя Христос Бог, везде пребывающий и наполняющий все».

Первое, что сразу бросается в глаза (или в уши), – непонятно, зачем же так ругаться! Здесь душа и окаянная, и скверная, и такая-сякая. Подобраны весьма оскорбительные эпитеты. Но главная непонятность в другом: кто же автор всех этих бранных и резких слов? Неужели это и есть сам человек? Да, действительно, а кто еще может обращаться к своей душе! Но если это так, то как же человеку – мне – удалось оторваться от своей души, чтобы с ней поговорить? Каким образом образовалась та дистанция, благодаря которой стал возможен весь разговор?

Не будем забывать, что действие происходит в организме Церкви. Именно церковному человеку приходится постоянно задавать вопросы своей душе. Ведь это одна из задач христианина: проверять, растет ли душа, какова ее температура и самочувствие. В обыденной жизни, нецерковной, мы редко задаем такие вопросы и редко на них отвечаем.

Канон читается дважды во время поста. Первый раз на самой первой неделе, где совершается своего рода инициация, введение в покаяние. И второй раз – уже на пятой неделе поста, вместе с чтением о жизни Марии Египетской. При переходе от первой недели к пятой непременно что-то совершается с постящимся человеком (естественно, что под постом здесь я имею в виду не просто гастрономическую диету). Начинается путь покаяния – изменение своего «я», расширение души.

Именно к этому времени, и никак не раньше, постящийся, то есть человек, сделавший усилие, сделавший несколько шагов в сторону от высохшей души, начинает чувствовать острый дефицит великодушия.

Сон – в обычной ситуации и в обычном смысле – не болезнь. Но призыв, который мы слышим в каноне, проснуться и распрямиться есть призыв к исцелению, призыв к целостности души и к полноте. Значит, сонное состояние души, ее потерянная активность и неспособность творить и есть признак болезни, которую надо «потерять» по дороге к Пасхе.

* * *

И вот в человеке проснулся новый человек, и этот новый оборачивается назад, к себе старому, и говорит: проснись же! Ты должен проснуться весь, целиком!

Ведь новый – он только народился, как новый месяц, который еще трудно различить и найти на ночном небе, он сам находится еще на грани сна и жизни. До полноты и целостности еще далеко.

Если в жизни человека нет горизонта, значит, он пребывает во рву, в мире без надежд. Ров или глубокая яма есть сонное состояние души, пребывание в замкнутом пространстве, откуда, казалось бы, нет никакого выхода. Но однажды человек встал на цыпочки, изловчился, стал выше самого себя – и достал до края рва. Ухватился за краешек земли, за веточку или корешок, подтянулся – глядь, а там горизонт! И небо сияет, и радуга вдали. И говорит он сам себе: «Что, хорошо тебе было сидеть в этой помойке? Ведь посмотри, сколько ты здесь нагадил!» Может быть, и не много нагадил, может быть, понапрасну его так, бедного, сразу всем покаянным каноном ударили. Ушибли. Но в этом и есть шанс на пробуждение.

Другое дело, что в наше время покаянный канон воспринимается скорее как литературное произведение, как византийская витиеватая речь. Но потому и надо соединять канон с Евангелием, чтобы понять, почувствовать, сколько в нашей жизни сна, а сколько активной жизни. Сидим ли мы в яме и спим или встали и идем, ищем встречи.

Именно о такой ситуации говорится в притче о разумных и неразумных девах (см. Мф. 25: 1–13). Здесь речь идет о десяти девушках, которым поручено дожидаться жениха, таковы правила свадебной игры: подружки должны встречать главного героя со светом. А потому у них приготовлены светильники – глиняные плошки с фитильком, заправленные маслом. Но вот беда – жених не спешит, а потому все они заснули. В самое неожиданное время, где-то в полночь, стража вдруг закричала: «Жених идет! Жених идет! Выходите, кто со светом!» Вот тут и оказалось, что масло в светильниках закончилось и они едва не погасли.

Среди девиц пятеро были разумные, они взяли с собой запас маслица, а другие пять – неразумные, понадеялись они, что в лампадках масла хватит, и ничего не взяли. Услышав крик, неразумные просят подружек: «Поделитесь с нами маслом, отлейте немного в наши светильники». А те не хотят: а вдруг опять придется ждать, тогда ни у кого не окажется масла, ни у первых, ни у вторых. Говорят они подругам: «Нет, вы сами должны были все подготовить и запасы сделать. Так что идите теперь в лавку и купите себе масло сами».

Пошли неразумные за товаром, а тем временем действительно явился жених. Свадебный стол уже давно накрыт, вошел он в зал, и начался пир. Вернулись те пять, что за маслом ходили, а их не пускают – в зале и так уже полно света, зачем там еще пять маленьких светильников…

Христос, рассказывая эти притчу, заключает: «Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа».

Это звучит не слишком логично. Ведь заснули все девушки. Но разумные знали, что такой момент естественного физического сна неминуемо придет, и были готовы к нему – они ожидали и во сне. А неразумные спали двойным сном: и тело заснуло, и душа.

А ожидание встречи и называется в христианстве «бодрствованием».

Как выйти на свет

Теперь нам уже очевидно: потерял свободу – получай больную душу. Но есть какие-то моменты нашей жизни, когда эта болезнь преодолевается. К человеку возвращается радость и гармония. Можно ли научиться этому состоянию радости так, чтобы потом уже оно не покидало тебя? Ответ связан со свободой, и потому я переформулирую вопрос: можно ли научиться состоянию свободы?

Могу утверждать, что переживание свободы дается каждому человеку в какой-то момент жизни. Но случается, что, следуя своим путем дальше, человек почему-то забывает это переживание. Потому я часто говорю всем друзьям и прихожанам: помни первую радость свою, удержи хотя бы память о ней.

А что касается ответа на вопрос, можно ли научиться свободе, – в христианстве жизнь есть пройденный путь, а не учебник моральных проблем с ответами, найденными не тобой самим, а кем-то другим. Состояние свободы надо пережить, а для человеческого переживания учебника нет.

А потому скажу еще раз: в этой книге вы не найдете ответа, который можно будет просто применить к вашей ситуации. Почему? Вот на это ответ есть: поскольку путь еще не пройден.

Есть простая арифметическая задача: посчитать время пути из точки А в точку Б. Но поскольку в жизни путь еще не пройден, то и точки Б, вашей личной точки Б, нет. Нет единственно «правильного» ответа на все времена и на любую душу. Есть неизвестность как непройденный путь.

* * *

Попробуем зайти с другой стороны. Известно, что мы живем с двойными стандартами норм жизни. Даже на элементарном уровне, когда мы сравниваем свои «неудачи» с тем «везением», которое, как нам кажется, досталось другому, мы проявляем слепоту, прежде всего, по отношению к себе. Так, иногда нам кажется, что чужой брак удачнее, что именно там он или она более любим, а тебя в твоей жизни оставили недолюбленным. А какое же основание для таких выводов? Только то, что мы не знаем подробности чужой жизни, да и свою тоже толком не знаем.

Ослепление, собственная слепота. Как ограниченно наше видение человеческой судьбы!

У Александра Кушнера есть примечательное стихотворение, где неизлечимо больной завидует заключенному, а заключенный в тот же самый момент завидует больному, – стихотворение, по сути, об ограниченности человеческого горизонта, о слепоте человеческих желаний:

Но мы говорим о норме – это не только о слепом ощупывании своей судьбы и сравнивании своей и чужой, это еще и о норме жизни нашего текущего времени.

Есть норма повседневная, которая утверждается в качестве таковой всем ходом дней. Вроде бы и нет ничего плохого в нашей повседневности – день идет за днем, и каждый из них наполнен определенной активностью. Но именно о таких днях человек говорит, что жизнь проходит мимо, но это не совсем правда. Не мимо. Просто жизнь проходит без радости.

Есть и иная норма, но ее трудно извлечь из текучки жизни. Это и есть норма радости и полноценной жизни, норма свободы. Но эту норму мы обнаружили чуть ли не случайно, осматривая свою жизнь и вспоминая переживания праздника. Тогда может возникнуть предположение, что именно в этом и заключается ответ и разгадка: надо череду дней превратить в сплошной праздник. Но увы… Праздник в изначальном смысле этого слова предполагает, что некто пребывает «праздным», «неработающим», однако праздность еще не гарантирует радости. И если мы попробуем ничего не делать, то скоро взвоем от ощущения серости такой жизни. На самом деле мы просто вернемся в тюрьму, где ничего нельзя. Это будет не праздник, а сухость души, которая горло дерет.

Так как же научиться нам жить по норме свободы?

На самом деле мы проделали уже немалую часть пути, по крайней мере в этой книге. Это очень важно, что мы знаем, что живем с болезненной, сонной, высохшей душой. Уже само это знание порождает надежду, что мы научимся справляться с этой болезнью. Раз поставлен диагноз (потеря свободы), то найдем и средство исцеления.

Вернемся к практике чтения покаянного канона во время Великого поста. Теперь, когда мы уже знаем, что сама природа нашей души искажена болезнью, что есть живой Говорящий, то нам не будут казаться слишком грубыми такие попреки и понукания души. Ведь это означает, что какая-то часть души уже проснулась, почувствовала, что в ее жизни есть свет, вспомнила пасхальную радость! А другая часть еще спит. А потому и покаяние – этот поворот души к свету, – оно началось, но только должно произойти в полноте. Бодрствование должно превратиться в реальность каждого дня – в исцеление.

Скажу еще о чтении канона – как его читать, чтобы «достало».

Когда читаешь канон в спокойной обстановке, скажем дома, то работает в основном сознание, голова, и возникает больше вопросов и сомнений: да так ли все плохо, что я должен себя сравнивать с неизвестными героями Ветхого Завета, с какими-то там Иамврием или Ианнием. «Яко тяжкий нравом, фараону горькому бых, Владыко, Ианни и Иамври, душею и телом, и погружен умом, но помози ми», в переводе на русский: «По упорству я стал как жестокий нравом фараон, Владыко, по душе и телу я – Ианний и Иамврий, и по уму погрязший, но помоги мне» (песнь 5-я, четверг 5-й недели Великого поста).

Но когда ты слушаешь покаянный канон в храме, когда нет времени на «литературный анализ произведения», на его рациональное восприятие, то звучит канон как утренний будильник, повторяющий одну и ту же мелодию, напоминающий об окаянстве твоей души. Для спящего это малоприятное звучание.

В таком случае задача активного участника покаяния – не сравнивать себя в этот момент с Каином или Исавом, с Иамврием или Ианнием, но найти такое состояние, когда удается заглянуть в свою душу. Как я уже говорил, душа знает, что в ней есть свет. Но есть и много тьмы. И если удалось какой-то частью выбраться к свету, то можно кричать той, что еще в темноте: вставай, выходи! Выходи на волю.

Церковное чтение – это не радение, когда толпа впадает в экстаз. Но Церковь дает возможность думать не только головой, она предлагает переход в иное состояние.

Законный вопрос: а не приведет ли попытка поговорить со своей спящей частью души к ее раздвоению? Ведь раздвоенность есть шизофрения.

Я уверен, что нет, не приведет, ведь душа не есть нечто простое и однородное, а потому и говорю я не о раздвоении души, не о «двое-душии», но о состоянии души в тот момент ее жизни, когда душа вырвалась вперед и прикоснулась к новой жизни.

Читая канон, можно предположить, что такой прорыв к новому происходит во времени. Что новая жизнь – это где-то впереди, «после понедельника», когда новая жизнь действительно только началась, и душа попала в это новое каким-то чудесным и неизъяснимым образом. И теперь, уже из будущего, обращается она к прошлому, к своей отставшей по времени части. Но так бывает далеко не всегда. Бывает, и часто бывает, что это новая душа по времени осталась позади, в младенчестве, а старая – впереди, и она, чуть ли не в буквальном смысле, уже состарилась и устала от жизни.

Новая душа только противопоставляется старой, ветхой; эту новую нам надо искать или творить. Такое соединение ветхого и нового еще долго будет пребывать в нас, поскольку мы – люди, которым Новый Завет был проповедан, рассказан, но это еще не означает, что он был воспринят всей душой, что душа была им просвещена. Ведь в просвещенной душе свет идет изнутри.

 

Глава 5. О новом человеке

Как понять апостола Павла

Новая душа, новый человек, новое и старое – конечно же, это тема Нового Завета!

Новое как бы взрывает рамки старого, чтобы человек родился в новую жизнь, в новую область, где уже иные понятия о самой жизни.

В Евангелии это выражено сравнением с новыми мехами: Никто не вливает вина молодого в мехи ветхие: иначе молодое вино прорвет мехи, и вино вытечет, и мехи пропадут; но вино молодое надобно вливать в мехи новые (Мк. 2: 22).

Молодое вино – оно бродит, пузырится. Налей его в старый кожаный мешок, в старые мехи – оно надует мешок до формы шара, так что на нем впору будет летать, но далеко не улетишь – порвется старый мешок от напряжения.

Нужны новые мехи и новые формы, тогда и произойдет рождение нового человека. Но такое рождение не происходит автоматически, помимо самого человека, без активного участия его человеческой свободы.

Тема нового и старого особенно сильно звучит в посланиях апостола Павла. Например, обращаясь к жителям города Ефеса, он говорит примерно так: если вы познали Христа, то перестаньте жить, как живут «ветхие» (старые) люди, вам надо отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума вашего и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины (Еф. 4: 22–24).

Вообще Павел был великим изобретателем антиномий и контрастов. Он постоянно противопоставляет ситуации, вещи, людей и народы. Так, видит он противоположность в женах Авраама Агари и Сарре – одна рабыня, а вторая свободная (Гал. 4: 22–25), и потому сыновья их противостоят друг другу. Противоположны плоть и дух (Гал. 5: 16–23; Рим. 7: 14–8: 17), муж и жена (1 Кор. 11: 3–16; Еф. 5: 22–33), противоположно оправдание законом или верой (Рим. 3: 19–31). Целый набор таких противопоставлений находится во Втором послании к Коринфянам (напр., см. 2 Кор. 6: 14–16) – антиномичны тьма и свет, Христос и Велиар, верные и неверные.

Здесь же надо вспомнить и антиномию душевного и духовного человека, о которой я уже говорил. Павлу важно именно противопоставление, ведь антиномия – двигатель души. Человеку так проще идти – отталкиваясь от чего-то, направляясь от одного полюса к другому. Вот Павел нам и помогает – создает контрасты, которые, как правило, легко понять в их противоречивости.

В наших дальнейших поисках особую роль будет играть найденный апостолом Павлом контраст «внешнего» человека и «внутреннего» (по сути, апостол Павел в своих рассуждениях приравнивает ветхого человека к внешнему, а нового – к внутреннему). Он часто говорит об этом в разных посланиях. Например, так: Посему мы не унываем; но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется (2 Кор. 4: 16).

Обе пары возникли на живом примере новой, только рождающейся Церкви. Есть старая Церковь – ветхая синагога, и есть новая – построенная на Христе.

На самом деле всякая антиномия есть парадокс. Скажем, антиномия рабства и свободы – ведь она подобна полярности тьмы и света. Как можно перейти из тьмы к свету, если в данный момент вокруг тебя только тьма? Как из рабства перейти к свободе? Об этом я уже говорил – это возможно, если ты хоть однажды пережил радость этого состояния свободы. А ты его загадочным образом пережил, даже если это и стерлось из памяти. В этом загадка жизни – что Бог (не случайно в церковных текстах он называется «художник», что на славянском звучит как «хитрец»!) каким-то «хитрым» образом устраивает такое переживание в жизни каждого из нас.

Я уже говорил, что жизнь христианина есть пройденный путь. В этом смысле переход от рабства к свободе есть переход от одного состояния к другому, от одной ступеньки к другой. Антиномия внешнего и внутреннего человека проясняет такой переход и делает его трудовым моментом нашей жизни. Она говорит: усилие должно быть постоянно направлено на движение от внешнего человека к внутреннему, направлено на себя. Тогда и совершится переход.

Посмотрим, что об этом говорит апостол Павел. Вот его слова: Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих (Рим. 7: 22–23).

Внутренний человек – это помощник, который помогает нам осуществлять волю Божию. А у внешнего свои задачи, он обслуживает множество членов тела, исполняет их желания и волю.

Есть две силы, которые действуют в человеке: одна притягивает нас к Богу, и когда она берет верх, то ей радуется ум – «находит удовольствие». Напомню, «ум» – это не рассудок, это орган духовного восприятия. Действительно, ведь мы радуемся тому, как нам хорошо, не рассудком, не мыслями, но радуемся всем своим существом. А есть другая сила, и если человек отдает предпочтение ей, то остается в том пространстве, где сильнее притяжение плоти. И в нас постоянно идет противостояние этих сил. Такое, что даже апостол Павел восклицает: Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю… Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти? (Рим. 7: 15, 19, 24).

Казалось бы, действительно, если душа наша настолько больная, настолько ветхая, то что с ней можно сделать? Влачить существование в состоянии «внешнего» человека? Видимо, так оно и было бы, если бы в этих антиномиях апостола Павла не было последней части – человека! Сам Павел говорит: человек – ветхий или новый, но человек! Внешний или внутренний – но человек! А это значит, что последнее слово за человеком, и он должен напрягать свои силы, чтобы выбирать, куда ему идти.

Про внешнее и внутреннее

Вместе с апостолом Павлом мы рассматриваем внешнего человека как то, что должно отойти в прошлое. Можем сделать более наглядным противопоставление внешнего и внутреннего, если мы контрастные сюжеты этой антиномии приведем в простой таблице. Но давайте сначала их перечислим.

Итак, внешний ориентирован на свою связь с внешним миром. Внутренний ориентирован на себя, точнее, на поиск себя. Этот тип подразумевает: «познай себя – спасешься».

Далее, у внешнего человека принято идти, отталкиваясь от чего-то, даже, скажем, от собственного раздражения. Например, он говорит так (возможно, сам себе): «Вчера я встретил человека Х и пришел в невиданное раздражение – ведь он дурак, явный дурак! Да еще и хам изрядный! Это же так очевидно. Но это было вчера, а сегодня, конечно, если я его и встречу, то уже останусь спокоен, приложу все свои силы и раздражаться не буду!» Что же происходит на самом деле? Возникло вполне естественное для внешнего человека «реактивное» действие, реакция на неожиданную ситуацию, на нежеланную встречу (о такой реактивной форме движения я уже говорил).

Попытка остаться спокойным – упражнение хорошее. Действительно, сегодня наш внешний человек вполне может сохранить спокойствие, исполнить свое решение. Но придет завтра, и тогда, скорее всего, все повторится сначала. Оказывается, что одного рационального решения мало – нужно, чтобы это решение было поддержано всем телом, по крайней мере, тем органом, который сжимает кулаки при чувстве несправедливости.

Упражнение «с понедельника – новая жизнь» тоже хорошее – только не надо полагать, что результаты будут именно в этот понедельник. Это упражнение по наблюдению своих пределов: наблюдай себя – «внемли себе»! Наблюдай и отмечай те точки, когда сдался и не выдержал. Упражнение быстро покажет наши возможности. И тогда, после очередного провала, придет время действовать в нас уже не внешнему, а внутреннему человеку.

Внутренний человек видит, что попытка быть новым «с понедельника» не работает, нужен иной подход. И тогда он выбирает в качестве способа движения не «отталкивание», а «притягивание», то есть тщательное и творческое следование выбранному образцу поведения. Так апостол Павел призывает жителей Коринфа: Будьте подражателями мне, как я Христу (1 Кор. 11: 1). В большой степени я следовал Антонию Сурожскому, особенно его практике молчания во время литургии. Меня действительно притягивала его способность к молчанию, из глубины которого рождались удивительные проповеди. Но я не подражал его практике проповеди, я притягивался к его глубине молчания.

Внутренний понимает, что внешний человек не исчез в нем от одного принятого решения, что нужно еще усилие. И при этом усилие должно быть постоянным, ежедневным.

В некотором смысле это усилие по преодолению в нас зверя. Я имею в виду не какого-то страшного зверя, готового разорвать первого встречного на клочки, хотя и такое чудовище может иногда в нас проснуться, а именно природное поведение, инстинктивное, при котором не включается душа, а работают животные механизмы.

Мы люди, но живущие в стае, среди себе подобных. Таким поведением человека и животного занимается наука этология. Несколько лет назад мне попалась любопытная книга об этологии: «Непослушное дитя биосферы. Беседы о поведении человека в компании птиц, зверей и детей», автор В. Р. Дольник. Оказывается, что зачастую наше поведение совпадает с формами поведения животных.

Я сам еще недавно ничего не знал о таких проявлениях природы, а потому с удовольствием расскажу и вам. Например, есть такое понятие, как «замещающее поведение». Такое поведение в равной степени распространено и среди животных, и среди людей. Представьте себе: два петуха, готовых подраться. Они уже почти сошлись на бой, напирают друг на друга грудью, ругань идет, кричат друг другу: «А ты!.. А ты!..» И вдруг один петух делает вид, что он неожиданно проголодался, и начинает искать зерна на земле. Потом он делает вид, что действительно находит зернышко, и деловито его клюет. Никакого зернышка на самом деле нет, но конфликт такой хитростью погашен – изумленный противник был готов к страшной драке, где мог бы потерять как минимум глаз, а теперь может приступить к совместному завтраку… Помилуйте! Не для того, как говорится, собрались.

Так поступает и человек. Замещающее поведение спасает и нас в минуту опасности. Оно замещает – подменяет – ситуацию опасности на глупую ситуацию разыгранного фарса. Вам никогда не приходилось в час опасной дискуссии «вспомнить», что надо выключить чайник на кухне? Или вспомнить, что «еще вчера» вы хотели на самом деле обсуждать совсем иной вопрос, поговорить на иную тему? Так мы переключаем горячую дискуссию, находя для нее иной регистр (возможно, что в таких замещающих проделках заложен большой смысл – снятие конфликта. Ведь недаром говорят, что плохой мир лучше, чем хорошая война).

При этом внешний человек будет утверждать, что разнообразные причины вовсе им не придуманы, что все так и есть «на самом деле». Это, мол, не фарс, действительно, чайник надо было спасать. Именно в этом внешний человек походит на животное. Повторяю, это не есть попытка унизить человека, пусть он и «внешний», но это только признание того факта, что в нас работают некоторые программы поведения, о которых мы иногда просто не догадываемся. Эти поведенческие программы достались всему нашему миру – падшему, заметим! – и человеку, и животным.

Они могут быть сложными и даже противоречивыми. Есть в них и положительные моменты, как упомянутый опыт снятия конфликта, а есть, например, программы, которые превращают страх в агрессию. Действительно, очень часто основной двигатель в таких программах – страх. А поведение, основанное на страхе, не есть поведение свободного человека. Это и призван преодолевать наш человек внутренний. Ведь, в отличие от внешнего, он знает, что на самом деле, спрятав голову в песок, от ответа не уйдешь, что все значительно сложнее.

* * *

Самый главный вывод, который можно сделать на этом этапе пути, – у нас в наличии две активные персоны, которые живут в одном человеке. Сделаем таблицу, чтобы наглядно увидеть разницу между внешним и внутренним. Я включу в нее не только то, что сказал сейчас, но и то, что уже было сказано ранее в главе о поиске себя, поскольку эти различия исходят из различных состояний свободы. Вот это нам и важно.

На самом деле, мы живем в этом мире, и здесь нельзя быть «чисто внутренним» или «чисто внешним», иначе не возникли бы диалоги с душой, не было бы покаянного канона. Более того, еще неизвестно – было бы покаяние вообще?

Обе эти персоны «ходят под законом», только законы разные. Один закон – закон сердца-души (нуса) для человека внутреннего, а второй – для человека внешнего – закон плоти.

«Я ушел от закона» (но недалеко), или О благодарности

Расскажу одну историю и для этого вспомню популярные некогда строчки:

Так говорил БГ, Борис Гребенщиков, так пел «Аквариум», и песня называлась «Поколение дворников и сторожей». Я тоже из поколения «дворников и сторожей». Однажды мне досталось сторожить автобазу, то есть присматривать за машинами, которые выполняли деловые поездки. Работать мне надо было сутки, а трое отдыхать, что было очень удобно студенту семинарии в самом начале 80-х годов. Стипендия тогда у нас была 12 руб. 40 коп., а за квартиру надо было платить 30 руб. в месяц. Цифры явно не сходились.

С инспектором семинарии, который отвечал за наше поведение, я договорился о графике присутствия-отсутствия на занятиях, но возникло неожиданное препятствие: водители быстро разузнали, что у них работает «поп» (так было заявлено, хотя я даже диаконом еще не был), и потянулись в мою сторожку для разговоров. Я надеялся, что у меня будет время читать и готовиться к занятиям, но не тут-то было, водителям был нужен «разговор по душам». И оказалось, что душа у них такая большая, что разговоры длились подчас всю ночь.

Через пару месяцев меня уволили за пропаганду религии.

Но дело не в этом. Дело в том, что в сторожках и кочегарках мы уходили от закона. Точнее, мы полагали, что уходим от закона, поскольку под законом мы понимали законы советские. Но оказалось, что, уйдя от одного закона, было невозможно уйти от другого. От закона, о котором и говорит апостол Павел, – закона плоти. А именно этот закон и мешал «прийти к любви». Он попросту подменял любовь страстями.

Казалось бы, опять тупик. Куда и как идти дальше?

Мы начали с апостола Павла. Может быть, он нашел выход из нашего тупика?

Рассуждая о внешнем и внутреннем человеке и о двух законах, Павел приходит к неожиданному выводу: Благодарю Бога моего Иисусом Христом, Господом нашим. Итак, тот же самый я умом моим служу закону Божию, а плотию – закону греха (Рим. 7: 25).

Неожиданность в том, что он благодарит! Он не перекладывает вину на Бога (а момент для этого более чем удачный), но благодарит Бога. Здесь какая-то тайна. Впрочем, тайна не столь велика, если вторую фразу мы прочтем как продолжение этой благодарности: «Я благодарю Бога моего за то, что поставил Он для нас Господом Иисуса Христа, ведь благодаря Господу я остаюсь единым, и это несмотря на то, что действуют во мне две силы: одна сила благая, а другая – темная, греховная» (перевод мой. – С. О.).

Здесь важно не только противостояние двух сил, но и то, что вторая, темная сила весьма активна, ведь именно она растаскивает человека по многим желаниям, лишает его целостности. А Христос эту целостность возвращает.

Но самое важное – это благодарение. Мы можем подумать, что это некий формальный жест, маленькая банальность. Но это не жест, это и есть вера. Вера тоже должна быть активна. Нам трудно себе представить, что благодарение может победить закон, но это так. В это не всегда легко поверить, но так сбывается.

На самом деле вся практика веры заключается в нескольких весьма несложных правилах, и это – одно из главных. Будь благодарен. Будь благодарен за все. Благодарность как бы создает некую сферу вокруг тебя, и там действуют уже иные законы. Благодарить не так просто, если ты пытаешься это сделать от имени всего человечества и всего мира, создать некую гуманистическую обширную благодарность. Благодарить совсем невозможно, если ты думаешь обо всех неудачах и несчастьях, которые случились в твоей жизни. Но остановись. Пусть будет только то, что произошло минуту назад, плохое или хорошее. Постарайся поблагодарить и скажи, что ведь еще не все известно в твоей жизни: то, что сейчас представляется плохим (возьмите что-то реально бывшее, не надо брать фантом), может оказаться источником благих событий в вашей жизни чуть позже.

Главное, оказывается, что на практике благодарение связано с радостью. Радость возвращается к благодарной душе. Недавно я убедился в этом вновь. Во время прогулки я потихоньку нашел и откупорил свой сосудик с радостью. «Открывашка» простая – благодарность. Начал благодарить – просто, без особой на то причины. Но благодарность «работает» с сердцем, а не с ментальной причиной, потому и радости дает ход: начал благодарить, и появилась необъяснимая радость.

Иду по тропиночке, улыбаюсь. И вдруг понимаю, что все (практически все!) встречные со мной здороваются. Это люди мне незнакомые, я их никогда не видел и едва ли увижу вновь. Но приветствовать другого (меня) оказалось возможным, будто мы оказались в какой-то небольшой деревне, где все друг друга знают и радостно встречают. Люди оказались притянуты к той радости, которую я получил в ответ на свою благодарность. «Здравствуй, радость моя!» – говорили они в ответ на мою улыбку. Так слышалось мне. Поскольку все мы оказались в одной сфере – благодарения.

 

Глава 6. Предпочитаете несвободу – вам сюда, или О страстях в простом изложении

Маленькие радости коммуналки

Я уже говорил раньше о пасхальной радости и там же упоминал, что радость может быть маленькой, неполноценной, хиленькой. Радость обладания – одна из таких «маленьких радостей». Современная реклама предлагает нам такие радости большими охапками: «порадуй себя» – то есть купи, съешь и похудей, получи скидку… Главное – бери почаще. При этом и старый и малый хорошо понимают, что радость будет мелкая, блеклая и недолгая. А вот большая радость, как на Пасху, – это нечто грандиозное! И в пасхальную ночь нам кажется, что это навсегда…

Теперь нашей задачей будет научиться поворачиваться к такой большой радости, находить ее рядом. И для этого прежде всего надо не поддаваться на провокации маленьких вещей.

Мы уже выяснили, что великое множество ролей еще не обеспечивает нам настоящий смысл жизни. Вроде бы всего у нас много, но это множество живет, как живут в коммунальной квартире – у каждого свой кухонный столик и свой рулон туалетной бумаги. Радость, конечно, есть, но маленькая. А вот зависть к другому в коммуналке может быть большой. Только зависть не делает человека счастливым.

Нам предстоит сделать поворот – и в разговоре, и в жизни: научиться поворачиваться к свободе. Я не буду утверждать, что это легкое занятие, вовсе нет. Поворот в жизни просто так не дается.

А поворот в разговоре? И это сделать не так просто. Скажем, начали мы читать послания апостола Павла и беседовать об этом с друзьями. Разве все было понято и сказано при первом прочтении? Нет, конечно. Павла можно не только читать, но и изучать долгие годы: читать комментарии, находить вместе с ним путь от внешнего человека к внутреннему и так далее – его послания ставят перед нами множество задач. Может быть, в какой-то момент нам покажется, что именно та или иная конкретная тема Павла и была нашей задачей – вот именно ее надо понять, и тогда мы все поймем в себе. Что-то наверняка поймем, но далеко не всё.

От обсуждения нужен поворот к действию. Нам часто кажется, что вера – это какая-то теоретическая убежденность, например, в существовании Бога: один в этом убежден, и потому он называется «верующим», а другой убежден в обратном, и потому он «неверующий» (хотя и очевидно, что он тоже верит, только верит в явление обратное). Однако вера происходит и осуществляется не в убежденности, а в действии.

Итак, мы подошли к той точке, где необходимо сделать поворот. Надо перейти от того множества ролей, которые мы с вами разбирали, к тому единственному «я», которое приносит высшую и настоящую радость.

Для этого стоит взвесить и оценить те радости, которыми мы до сих пор питались, – назовем их «радости гастрономического свойства». Мы знаем хорошо, что они есть, но они не звенят в душе, не переливаются красками.

Рассказы о Серафиме Саровском утверждают, что каждого встречного он приветствовал возгласом: «Здравствуй, радость моя!» Действительно, это возможно, если он умел хранить пасхальную радость. Мы знаем и другой рассказ о нем, что зачастую его приветствие было именно пасхальным: «Христос воскрес!» И это было действительное переживание, а не роль. Преподобный Серафим не играл роль, он жил этой радостью.

Настоящую радость сыграть нельзя.

А что же делать нам? Роль сыграть нельзя, то есть, конечно, можно, только имитация никак не помогает, а подлинное чувство еще не пришло. Куда же мы попали? Неужели заблудились на своем пути?

Нет, не заблудились. Мы попали в лабиринт…

Путь в лабиринте

Лабиринт в нашей жизни – не самое плохое место. И уж всяко это не конец пути. Только надо понять, что он значит именно для нас. Лабиринты часто изображались на полу или стенах западных соборов в Средние века. Это был символ (икона) пути человека к Богу. Интересно, что почти всякий лабиринт так устроен, что первые шаги по нему без всякого труда приводят путника чуть ли не сразу к центру. Казалось, что остается сущий пустяк, еще чуть-чуть, и ты уже у цели. Но тут происходит неожиданное: путь в лабиринте круто поворачивает, чуть ли не на 180 градусов, и уводит идущего далеко от цели.

Действительно, как это похоже на наш жизненный путь! Именно так человек, который открыл в своей жизни Бога, летит вперед, радуясь, что вот-вот и он достигнет цели. Дорога прямая, день солнечный, кажется – одно небольшое усилие, и он встретит Бога, и здесь, в этот самый момент встречи, Бог расскажет ему о смысле его жизни.

Однако же не получается. Лабиринт. Путь круто поворачивает назад, и мы не знаем, сколько еще идти. Ведь лабиринт только сверху кажется понятным, когда есть возможность видеть все тупики и ложные ходы. Увы, мы не видим свою жизнь «сверху».

Поэтому, когда идешь по лабиринту жизни, неизбежно наступает момент уныния или даже отчаяния: кажется, что ты обречен на вечное блуждание. В такой момент важно вспомнить образ лабиринта в древних храмах. В жизни обязательно будут тупики, но нужны они только для того, чтобы научиться себя поднимать и идти дальше.

Лабиринт нужен, поскольку такой способ движения помогает переходу из одного состояния в другое. Именно так совершается восхождение на новый уровень человеческой жизни. Из начального состояния сна или неведения через радость первой встречи к состоянию делания – делания себя самого, к расширению своей души – таков наш путь.

Свобода движения руки и марихуана

В терминах свободы это означает, что лабиринт – путь души от болезни к своей полноте, своей целостности (так и само слово говорит: «исцеление» – от слова «целый»), путь к свободе.

Но нам нужно понять, что это за тупики, которые мешают идти к цели. Тупики эти называются страсти.

Диагноз болезни души мы уже поставили, это – несвобода. Более того, это рабство. А рабство – это и есть погруженность в страсти. Именно так определяли страсти христиане-аскеты: страсть указывает на негармоничное и несвободное состояние сил человека. Это сказано очень точно – несвободное состояние сил человека. Так можно сказать про силы душевные и про силы телесные, ведь несвободны и те и другие.

Приведу пример. Давно, еще в школьные годы, я занимался фехтованием. Я очень старался, но чем больше я старался, тем хуже у меня получалось – на городских соревнованиях я проигрывал один поединок за другим. И вдруг тренер мне сказал: ты весь зажат, ты слишком много думаешь перед ударом, остановись, не думай, только наметь точку, куда ты хочешь попасть, – и брось руку вперед. И я бросил руку. И попал! Это было настолько неожиданно, что я решил попробовать еще раз. И снова попал! Рука и шпага работали лучше, если я не нагружал их своей волей.

Тот поединок я все же проиграл. Не смог я полностью отключить руку от себя, дать ей свободу, решил, что хоть немного ей помогу, подскажу. И проиграл.

Но смысл свободного действия я с тех пор запомнил. Много позже я узнал, что есть даже специальное выражение – «точность свободного удара». Более того, оказалось, что так же поступают и музыканты. Святослав Рихтер говорил о своем учителе: Нейгауз научил меня свободе, он освободил не только мою руку, он освободил меня. И еще Нейгауз говорил так: музыка начинается с паузы, с молчания. Это единственное, чему учитель может научить.

Гениальные слова! Хорошо, к молчанию мы еще придем позже, а вот то, что касается свободы, нам нужно сейчас – это имеет прямое отношение к нашей нынешней теме: свобода или рабство – что и как мы выбираем.

Еще один пример, уже из нынешней моей жизни. Всем известно, что Амстердам – это место, где «все дозволено». Я не буду сейчас заниматься детальным разбором этого утверждения, оно, безусловно, наивно, но если детали оставить в стороне, то главный его смысл таков: в Амстердаме «полная свобода» – там можно травку покурить, там есть кофешопы, где легализована торговля марихуаной и разными грибочками, которые запросто отшибают сознание на пару часов. Есть и торговля тяжелыми наркотиками, она нелегальна, а потому надо «знать места», но они есть, ведь это Амстердам!

Скажу сразу, чтобы так видеть жизнь нидерландской столицы – надо быть очень большим романтиком. Те кофешопы, что в центре и с грибочками, рассчитаны в основном на туристов, своих детей Голландия бережет. В школы регулярно приглашают наркоманов (и тех, кто уже «завязал», и тех, кто до сих пор активно вводит себе в вену всякую гадость), чтобы дети послушали их рассказы, а главное – посмотрели: «Вот, дети, это дядя Ханс и тетя Анья (русские имена достаточно распространены). Они столько-то лет колются. Хотите выглядеть так же? Не хотите? Тогда делайте выбор».

Слово «зависимость» на голландском языке звучит как verslaving – то есть «порабощенность» (slav – раб). Это очень точное слово. И потому, когда дети в школах смотрят на «подсевших», они видят не только их чудовищную худобу, но и их рабское состояние. Хочешь быть рабом или свободным? Так ставится вопрос перед детьми: смотри и делай выбор сам. Прежде всего, пойми, что наркомания есть страсть. Зависимость от чего-либо – наркотиков, игр, алкоголя, смартфона, игральных автоматов, казино и так далее – все это порабощенность страстями, а не свобода.

Повторю: страсть есть несвободное, негармоничное состояние сил человека.

В христианстве есть целая наука, которая занимается страстями, – аскетика. Это действительно наука, поскольку она классифицирует различные состояния человека и не позволяет все страсти свалить в одну кучу. Мудрая аскетика различает страсти естественные и страсти порочные. Естественная страсть, например, – чувство голода. Или жажды. Ведь без них действительно не обойтись. Напиться воды – еще не то же самое, что лишиться свободы.

Аскетика – это просто

Почему я сказал, что аскетика мудрая? Не только потому, что она проводит различие в естестве человеческом между тем, что действительно необходимо, и тем, что может лишить человека свободы. Но и потому, что аскетика, по сути, есть набор упражнений. Она стремится через эти упражнения найти потерянный баланс сил, восстановить исчезнувшую гармонию.

И еще: аскетика смотрит на человека без осуждения и принуждения, но со знанием сильных его сторон и слабых. Аскетика учит находить красоту в человеке и свободу.

Кто-то может представлять, что аскет – это старец с длинной бородой, который ушел от мира далеко в пустыню и там предается некоему «самосовершенствованию». Нередко взгляд современных людей на аскетику основывается на искусстве Средневековья или даже нашего времени, на картинах типа «Искушение святого Антония» Босха. Но аскетика и аскеты – это совсем не о том. Аскетом на самом деле может быть каждый из нас, но не в качестве бородатого старца, искушаемого сексуальными картинками, а как человек (внутренний), занявшийся расчисткой своего образа. Аскета в себе можно воспитать. Но надо знать технику такой расчистки и помнить, что любое упражнение требует настойчивости и терпения.

Аскетика в изначальном смысле слова означала искусство что-то красиво обрабатывать, например, камень – полировать его. А глагол (аскейн) означал «упражняться». В греческих школьных учебниках и поныне упражнения называются именно этим словом – «аскиси». Также древние греки называли аскетизмом упражнения в гимнастике, и это было необходимо для успешного состязания на арене. Христианские аскеты добавили слово «страсть», что буквально означает «страдание» (патос), боль, отсюда в христианстве аскетика – упражнения, снимающие страдания и боль.

Зайдем в тупик

Итак, проходим путь по лабиринту и залезаем в тупик. Тупичок такой простенький, серенький. Название тупичку – страсть.

Принято считать, что основных страстей восемь. Перечислю:

1. Чревоугодие

2. Сребролюбие

3. Блуд

4. Печаль

5. Уныние

6. Гнев

7. Тщеславие

8. Гордость

Такая восьмеричная схема возникла где-то в IV веке, когда цифра 8 имела большое значение: восьмой день, который наступал после земного седьмого, уже относился к вечности. Поэтому и баптистерии для крещения часто делали в форме восьмигранника. Входящий в баптистерий получал жизнь новую, входящий в область восьми страстей ее терял.

Может показаться, что в этом списке восьми страстей многого не хватает. Так, по крайней мере, может подумать современный человек: «Конечно, здесь не хватает интернета, например, – разве это не страсть?» Да, многочасовые плавания в сети интернета есть страсть. Более того, это самый «популярный» на сегодняшний день грех, упоминаемый во время исповеди. Причем объектом «пристального влипания» могут быть новости, а может быть и порнография. Эти объекты можно лишь условно расположить на шкале «что такое хорошо и что такое плохо»: мол, если новости, то это еще приемлемо, а вот порнография – это совсем плохо. На самом деле плохо и то и другое. Главная проблема в этой ситуации – как остановиться, и она мучает многих. Приходится слышать знакомые обещания: «Это было (или будет) в последний раз». Но приходит «последний», а потом «после-последний» раз, потом еще один…

Страсть – это пространство без дна, и следующий заход обещает быть самым волнующим. Вот человек и ныряет снова и снова.

Сюда же можно добавить всякого рода зависимости: наркотики, алкоголизм, трудоголизм и прочие «голизмы». Разнообразны только цветовые приманки, которые висят на крючке, а крючок по сути один и тот же. И результат один и тот же – опустошение.

* * *

Итак, согласно первому нашему определению, страсть есть тупик на пути. В жизни это такая «отвлекалочка», которая утверждает: надо заняться этим, сюда приложить жизненные силы и таланты – это интересно или выгодно. Казалось бы, жизнь кипит, а на самом деле – обманка.

Отсюда и второе определение: страсть есть механизм (способ), который заставляет таланты работать в холостом режиме, а не в режиме творчества. В творчестве есть радость («пронзительно-радостное состояние человека», по определению Мераба Мамардашвили). Страсти подавляют творчество и крадут радость. В таком состоянии не скажешь уже ни себе, ни другим: «Здравствуй, радость моя!»

Посмотрим теперь более подробно, как это происходит – как работают страсти.

Телесные страсти и «съехавшие» стандарты

Вернемся к списку восьми основных страстей. Первые три из них иногда называют «телесные страсти», это – чревоугодие, сребролюбие и блуд.

Телесность этих страстей заключается в вовлеченности в их действие тела. Такие страсти в наше время кому-то кажутся несколько архаичными, что-то из времен Стивы Облонского и первого покорения Крыма, и потому их нередко считают за маловажные.

Но работают они по такому же принципу, как и зависимость от интернета – засасывают. И в них тоже нет дна.

* * *

Чревоугодие

Слово такое старомодное, ассоциируется с чем-то вроде средневекового развлечения – жареный кабан на вертеле, кубки с вином, гончие собаки ждут кости под длинным столом… Однако и сегодня эта страсть активна, только в нашей жизни она называется «чипсы».

Не умирает современный человек от голода, по крайней мере в развитых странах. Даже ест вполне умеренно. Но вот хочется чего-то такого, что сняло бы напряжение, развеяло дневную озабоченность. Чипсов хочется. Они не голод утоляют, но приносят отдохновение. Чипсы – ветер перемен. Остановиться, правда, трудно.

Впрочем, «чипсы» – это обобщение, есть много других вариантов. Вот типичное признание на исповеди: начинаю нервничать и тут же начинаю есть. Остановиться трудно. Конечно, трудно. Ведь пришло время для чего-то иного, а переключиться мы не сумели. Как будто тот самый «настоящий человек» в нас говорит: расслабляться нельзя, стисни зубы и ползи. А расслабляться ведь надо уметь. Невозможно жить «без устали», поскольку устает даже железо.

Расслабиться – не означает стать слабым и принять все лукавые советы, но означает, что пришла пора поменять источник жизненной энергии. И лучший способ для этого – не чипсы или пирожные, а сон.

Если вы читаете утренние молитвы, то помните, возможно, слова из 6-й молитвы святителя Василия Великого, где он благодарит и благословляет Бога: «…подавшего нам сон во упокоении немощи нашея и ослабление трудов многотрудныя плоти». То есть плоть, изрядно потрудившаяся, требует отдыха – сна. И если мы ей такого ослабления предложить не можем, то плоть забивается в какой-нибудь тупик лабиринта и начинает брать свое – пирожное, мороженое, попкорн… На то она и плоть!

Так давайте научимся вовремя переключать плоть на какое-либо отдохновение. И при этом помнить главное: надо остановиться. Остановиться не в своем сопротивлении страстям, а остановиться при перенапряжении.

Научитесь переключать регистр усилий, найдите ритм труда и сна, молитвы и любования закатом, бодрствования и вечерней музыки. И главное, не засиживайтесь в тупике. Этот – не из самых сложных.

* * *

Сребролюбие

Такое же красивое слово, как и чревоугодие. И столь же обманчивое кажущейся несовременностью.

Серебро – вот слово, отвлекающее здесь наше внимание. Дело, конечно, не в серебре. Сорока тоже собирает блестящие штучки, однако в этом случае мы не говорим, что ее одолела страсть сребролюбия. Дети тоже набивают карманы самыми невиданными штуками, за это мы их можем отругать, позабыв, что из себя представляли наши карманы в том же возрасте. Но даже и в этом случае нашего глубокого неудовольствия мы не станем винить их в страстях, разве что в пристрастиях.

Моя мама, пережив блокаду Ленинграда (безвыездно), не могла потом выбрасывать не только съестное, но и всякие прочие вещи. В начале 90-х годов все антресоли нашей квартиры были забиты пластиковыми коробочками и стаканчиками из-под йогуртов. Убедить ее, что завтра с новым йогуртом она получит и новый стаканчик, было невозможно. Это была блокадная травма и вдобавок еще традиция того времени: хорошая штука всегда может пригодиться, зачем выбрасывать! В то время дачи горожан были плотно забиты вещами, которые себя уже полностью изжили в пределах города. В городе не нужны, но не выбрасывать же! И дачи превращались в склад ненужных вещей.

Конечно, это была страсть, замешанная на голоде. Хотя в 90-е годы этой страсти было оправдание и извинение. Оправдание в том, что «грех выбрасывать то, что нужно другим людям и может еще пригодиться». Извинение – поскольку те люди пережили не только голод в блокаду, но и годы советской власти (те, кто пережил), когда действовала карточная система и вещи скорее «доставались», а не покупались.

В истоках любой страсти лежит какое-либо вполне объяснимое чувство (природное, стадное, рефлекс и так далее), но в какой-то момент это природное чувство перекрывает свободу и заводит на такую глубину, где уже нет конца, нет дна. Нет выхода из тупика. И нет свободы. Значит, если доверять только природному чувству, то можно потерять меру.

Сребролюбие – страсть, поскольку она дает команду: «Не бросай! Это твое, прижми к телу и держи!» Свобода кончилась, пришло время выполнять команду и подчиняться страсти, если не умеешь с ней обращаться. А попробуем поступить наоборот.

Митрополит Антоний Сурожский предлагал выполнять такое упражнение.

Сними свои часы и возьми в руку. А теперь попробуй этой рукой пожать руку друга или обнять возлюбленного. Не получается… Потому что ты не свободен. Лишена свободы не только твоя рука, но ты сам как личность. Ведь чувствуешь, как трудно разжать руку, легче выполнить команду: «Не бросай, это твое!»

Хочешь действительно научиться совладать со страстью – брось часы! Разожми руку – и брось. Часы жалко? Брось их на подушку, но брось. Чтобы почувствовать, что рука теперь свободна. Почувствовать, что свободной рукой можно многое сделать. Обнять, например.

* * *

Я уже говорил, что одним из самых любимых писателей нашего поколения был Джек Лондон. Есть у него рассказ «Любовь к жизни». Удивительно точная по психологическому описанию страха и яркая красками северной природы повесть о двух золотоискателях, которые остались в Клондайке без патронов и какой-либо еды. Один из них погибает. А второй на разбитых в кровь коленях, оставляя за собой красный след на мху и камнях, буквально доползает до берега моря, где его подбирает китобойный корабль. Через несколько дней он уже сидел за столом в кают-компании вместе с другими. Джек Лондон описывает это так: «Он радовался изобилию пищи, тревожно провожал взглядом каждый кусок, исчезавший в чужом рту, и его лицо выражало глубокое сожаление. Он был в здравом уме, но чувствовал ненависть ко всем сидевшим за столом. Его мучил страх, что еды не хватит». Вскоре все заметили, что постепенно человек начал поправляться, толстеть на глазах. Оказалось, что он выпрашивал у всего экипажа сухари и прятал у себя. На корабле находились несколько человек из научной экспедиции, они осмотрели его каюту и увидели, что она вся набита сухарями – койка, матрас – в каждом углу были сухари! «Однако человек был в здравом уме. Он только принимал меры на случай голодовки – вот и все. Ученые сказали, что это должно пройти. И это действительно прошло, прежде чем „Бедфорд“ стал на якорь в гавани Сан-Франциско».

Итак, это не болезнь. Но и не страсть. А вот страсть была описана в середине рассказа, где говорилось, как тяжело этому человеку было расставаться с мешочком золота. Тот весил 15 фунтов, столько же, сколько весь прочий его груз, и нести его было нелегко. Он расстается с золотом постепенно, как бы в обмен на жизнь.

Но на самом деле этот акт – не обмен золота на жизнь. Это дарование жизни в тот самый момент, когда человек побеждает страсть.

* * *

А второй человек из этого рассказа, его звали Билл, все же погиб, был сожран волками. Он не бросил свой мешочек с золотом до конца, он с ним умер. Билл оставил в одиночестве героя рассказа, того, кто выжил (хотя мы так и не узнаем его имени!), еще в самом начале истории. Позже спасенный находит кости Билла и среди них кожаный мешочек с золотом, «такой же, как был когда-то и у него».

«Да, Билл его бросил, но он не возьмет золота и не станет сосать кости Билла. А Билл стал бы, будь Билл на его месте, размышлял он, тащась дальше».

Страсть – то, что перекрывает жизненные артерии человека, те, по которым должны стремиться творческие силы. Возможно, мы не знаем имени спасшегося героя этого рассказа именно по той причине, чтобы было легче представить себя на его месте: тяжесть золота пригибает жизнь ко мху болота, а путь оставляет кровавый след. Идти всегда трудно. Но это путь.

Итак, разожми руку и брось. Брось то, что сейчас кажется самым желанным и необходимым. Надо почувствовать ощущение свободной руки.

* * *

Блуд

На нынешний момент один из «заворотов» этой страсти – порнография. За последние примерно полсотни лет в сексуальной сфере произошел какой-то сдвиг. Появились вещи, которые, честно говоря, я не понимаю и не берусь обсуждать. Раньше страсть блуда относилась в основном к мужчине. При этом это был реальный поступок, в реальном пространстве, и требовал решения и определенного усилия для его совершения. Потом наступало раскаяние, которое тоже требовало усилия. Теперь эта страсть расположилась в виртуальном пространстве и, кажется, распространена среди всех человеческих существ и касается не только мужчин.

* * *

Здесь надо остановиться и сделать оговорку. В нашем разговоре есть риск съехать в огульное осуждение всех тенденций, существующих в мире в наше время. Именно так поступают в некотором христианстве, на Западе его называют «ортодоксальным». Почему-то считается, что священник должен отстаивать моральные устои если не византийских времен, то хотя бы XIX века. Но я не сторонник византийского правопорядка. В отношении к сексуальности, на мой взгляд, всяко надо принимать во внимание изменение простых человеческих понятий. Например, как отличить страсть блуда от установок на красоту глянцевых журналов?

Желание быть привлекательной, вполне естественное для девушки (да и для юноши тоже), получило название «быть секси». «Do I look pretty sexy?» – «Скажи, я выгляжу достаточно сексуальной?» – вопрос, задаваемый в реальном пространстве, и мне приходилось его слышать наяву. Однако живой вопрос вовсе не означал, что у девушки было страстное желание сексуальных приключений, об этом она вовсе не думала. Просто таков нынешний стандарт: нормальный человек должен выглядеть «секси». Я могу эту норму не принимать всей душой, чувствовать себя не в своей тарелке – и это будет правда, но я не могу делать вид, что изменений в «нормальности», в понятиях о норме не произошло. Взгляд, оценивающий привлекательность, явно поменял направление и проходит теперь снизу вверх.

Я не хочу и не буду «скрипеть» и сокрушаться по поводу сдвига координат в пространстве привлекательности и сексуальности. Это занятие я оставлю тем, кто считает, что мода – пустое и ее можно остановить командным окриком. Я так не считаю. Моя задача сложнее: увидеть, как работает страсть и каковы результаты этой работы в нашей жизни. И еще одна задача – данный набор страстей надо увидеть на фоне тех норм, которые претерпели изменения.

Родители часто слышат от своих детей такое замечание: «Вы ничего не понимаете, вы не понимаете нашего времени». Печально для родителей, но это правда. Хотя «наше время» есть весьма сложная композиция, которая включает одновременно время подростка и время его бабушки. И здесь родителям приходится напоминать, что и их поведение в свое время шокировало их родителей.

Страсть блуда коренится не в макияже и не в push-up. Чтобы это понять, надо заходить не со стороны современной моды, а с другой стороны, с вопроса: а что влечет человека в жизни? Какие силы работают в глубине, если на поверхности мода на привлекательность меняет координаты? А мода – вещь упрямая, она известна еще со времен Древнего Египта.

Практика жизни показывает, что блуд как страсть, то есть погруженность всем существом в стихию порнотелесности, может начаться с открытия в себе эротических сил. А может и не начаться. Про это мы будем еще говорить дальше – в главе «Свобода и любовь».

При этом никакие журналы не смогут увлечь человека в глубины этой страсти, если этого нет. А другой рухнет туда, в глубину, без остатка и без всяких «веселых картинок». Действие любой страсти намного сложнее, чем идеология морали воздержания – то, что зачастую нам выдают вместо христианства. Надо признать, что в жизни мы часто на место призыва Христа к любви ставим идеологию и идеи.

Блуд – так перевели наши отцы на славянский язык греческое слово «порнео». В древнем, традиционном понимании блуд – это «сходить на сторону», чтобы развлечься. А может быть, и не развлечься, может быть, действительно пришло чувство, что существующие отношения с другим человеком превратились в пустышку. Вот и свернул человек в сторону в надежде на встречу. А там тупик. Значит, тот способ, которым человек попытался осуществить перемены, был искушением, ловушкой.

Отношения любви требуют усилий, эти отношения надо держать так, как мифологические атланты держат небо, а тут человек взял – и отпустил. Искушением называется тот момент, когда человек слышит шепот: «Брось, не держи! Ты можешь получить большее и лучшее». Вот и наступила расслабленность вместо напряжения сил. Отпустил – и не попал, поскольку свободы уже не было, ее страсть прибрала к рукам. Так работает страсть.

Песок, сажа и бег по кругу

Далее следуют печаль и уныние, гнев, тщеславие и гордость. Понятно, что о каждой из этих страстей можно сказать очень много, но моя задача – не писать учебник о страстях, а показать, как то, что нам представлялось слишком сложным либо обращенным не к нам лично, появляется неожиданно в нашей обыденной жизни и что с этим можно сделать.

* * *

Печаль и уныние

Печаль, по определению аскетики, возникает от неудовлетворенных желаний. То есть мы стремимся к чему-то, стремимся быть кем-то, и вот это стремление вдруг остановлено – но не нами.

Тогда и возникает ощущение, что ты никогда не сможешь сделать чего-то существенного или не получишь того, что очень хотел. Тут и начинается печаль. Хотя печаль не стоит путать с тем сильным чувством, которое пытается снести преграду на пути – как ребенок, который в магазине не получил желанную игрушку и теперь кричит, катается по полу или цепляется за маму и корзину. У ребенка самое важное в этот момент – вызвать сочувствие дальних и ближних. Но это еще не печаль – так, простая манипуляция, свойственная и детям и взрослым.

Печаль имеет две особенности:

1. Она может быть позитивной.

2. В своем негативном варианте печаль может закончиться унынием.

Позитив. Есть такое выражение – «печаль по Богу» или «ради Бога». Когда человек переживает свое состояние как неудачное, но! – при этом понимает, что такое состояние вовсе не присуще ему одному, что в этом – скорбь всего человечества. В таком случае он может начать искать способ излечения, искать свой путь к Богу. Состояние печали по Богу не есть настроение – в нем уже есть устремленность. Силуан Афонский называл это стремление «скучание по Богу».

Негатив. Бывает, наступает такой момент в жизни, когда сердце не поет, а нудит и злится (об этом я говорил в подглавке «Чувства – не капустные листья»). Все противно, особенно ты сам себе. Но за этими чувствами может стоять что-то более существенное, чем капризное настроение. Неудача в чем-то малом пустила корни и дала плод – печаль. А печаль имеет способность искажать все вокруг – ложка дегтя, как известно, портит бочку меда. И человеку уже не до меда – все отравлено. А дальше страсть действует проверенным способом: утверждает, что это надолго, навсегда. Печаль навсегда? Это и есть уныние.

Казалось, пришла печаль как минутное настроение, а оказалось, что это страсть, подтачивающая все чувства. Как песок, попадая в рот, противно скрипит на зубах, так и печаль есть только скрип наших чувств. Скрип разъедает сердце. Или, как сказал Григорий Богослов: печаль есть грызение сердца.

Если печаль ставит под сомнение смысл твоего существования, предлагает опустить жизненную планку и не прыгать слишком высоко, то уныние значительно хуже – оно внушает бессмысленность твоего устремления в целом.

Если печаль – песок, то уныние – глина. Глиняная яма со скользкими стенками, куда человек упал и без посторонней помощи или хотя бы без ступенек в глиняных стенках не может выбраться. Ноги скользят, и всякая попытка спастись заканчивается тем, что съезжаешь вниз. А там, на дне, уже ждет отчаянное признание и решение: «Раз не выбраться из ямы, то с этой жизнью пора кончать». Вот почему в аскетике уныние считается одной из самых опасных страстей – нет горизонта в яме, нет и надежды.

Уныние сродни депрессии. Однако в последнем случае лучше поговорить не только со священником, но и с психологом. Уныние и депрессия схожи тем, что человек остается один, не может выйти из одиночества и начинает сходить с ума от страха. Надеялся человек опереться на крыло друга, а там никого не оказалось – только пустота.

Если напало уныние, то лучший способ сопротивления – напоминать себе, что ты в пути и путь еще далеко не закончен. И еще один способ сопротивляться унынию – искать единение себя с другими. Можно сказать, что этот поиск – путь к гармонии единого со многими.

И еще – в Теле Христовом никто не одинок.

* * *

Гнев

Говоря о гневе, нельзя не сказать о его интересном свойстве – он двусторонен. Сначала кажется, что это проявление человеческой страсти – вещь, безусловно, отрицательная. Но аскетика утверждает, что гнев может быть и положительным. Об этом чуть ниже, сначала – о разрушительной стороне гнева.

Человек во гневе действует, как слепая машина, есть даже такое выражение: ослеп от гнева.

Нередко к потере контроля над собой ведет потеря контроля над ситуацией – ближние ведут себя иначе, чем человек предполагал, а контроль, зачастую бессознательно, был очень дорог, ведь он давал спокойствие и стабильность. Иногда гнев может спровоцировать ситуация, которая просто похожа на ту, что принесла боль когда-то, – это как наступить на старую мозоль. Иногда даже тело требует разрешения этой «дурацкой» ситуации. Хочется ударить, например, ремнем объяснить ребенку, чего, собственно, мы хотим! Но если в ход пошла физическая сила, разрешения ситуации уже не будет точно. Человек окончательно проиграл.

Страсть гнева может проявляться по-другому – раздражением. Гнев и раздражение – два варианта одной эмоции (точнее, реакции), у них единая природа. Если пламя сильное, то это гнев. Если огонек слабенький, то это раздражение – тот же гнев, но падает он по каплям и разрушает так же, как капли точат камень.

Раздражение не бьет силой пламени, а дымит и коптит, покрывая все черной сажей. Копоть обволакивает так, что уже и вещей не видно, и забываешь, с чего все началось.

Если наступает момент раздражения, главное – вовремя его поймать, пока не вспыхнул гнев. Постарайтесь мысленно посадить наблюдателя где-то рядом с собой и представьте, что этот наблюдатель – охотник на уток. Вот вспорхнула утка над осокой и машет крыльями часто-часто, тяжело направляя свой путь на другой берег озера. Тяжело – это поначалу, пока крыльями надо еще махать без устали. А как закончила разбег, набрала утка скорость, так и все, ее уже не остановишь.

Охотник в утку стреляет, пока она низехонько, а когда высоко, то пусть себе летит – даже если и ранишь, то только покалечишь. Так и гнев. Пока это только раздражение, выйди на улицу, выйди на кухню, куда можно, туда и выйди. Сосчитай до двенадцати и подумай: откуда та утка вылетела. Ах вот оно, там – гнездо, источник гнева! Вернемся. Теперь причина гнева известна, гнездо рассмотрели. К тому времени и раздражение слегка улеглось. Пора действовать уму, ведь эту причину надо запомнить всем телом, которое сжимает кулаки и заставляет руки тянуться к ремню. Если ум сработал правильно, то охотник свободен, то есть человек пережил свою вспышку гнева как свое собственное поражение, как несвободу. Тогда гнездо локализовано и гнев подбит.

* * *

Итак, гнев деструктивен. Но вот что интересно: в Ветхом Завете встречается рассказ, как «гнев Божий воспламенился на народ Его» (например, история о золотом тельце в книге Исход, глава 32). «Гнев Божий» – обычно это синоним ревности. Доколе, Господи, будешь гневаться непрестанно, будет пылать ревность Твоя, как огонь? (Пс. 78: 5). Это хорошо видно в истории пророков. Пророк Исаия говорит: Ревность Господа Саваофа совершит это (Ис. 9: 7). И далее поясняет: При всем этом не отвратится гнев Его (Ис. 9: 12). Избранный народ отступает от своего Бога и вызывает в Нем ревность и гнев. Казалось бы, это страсть, то есть чувство недолжное. Но! Не будем забывать, что это гнев Божий, и ревность вовсе не тождественная человеческой. И потому библейское повествование, описывая этот гнев, продолжает оставаться достаточно холодным, не выражает никаких эмоций. И это несмотря на то, что виновных убивают. Библейский текст в ужас от этого не приходит (в отличие от нас). Для текста важно, что происходит потом – ситуация меняется и народ, испытав ревность-гнев Бога, возвращается к Нему. Возгорелся гнев, и пролилась кровь – типичная история для Ветхого Завета. Проявлена сила, но не эмоции. Современному человеку такой безэмоциональный гнев практически не знаком.

Нам претит пролитие крови в подобной ситуации. И мы не можем оправдать странную «моду» того времени – гасить пламя ревности потоками крови. Но тогда действовала иная «норма», иной правопорядок – отступник терял право на существование и лишался жизни. Люди исчислялись народом, а не отдельными личностями. Если ты отступил от народа, то тебя просто вычеркивают из списков, стирают имя – был, а теперь нет. Жил, а теперь не живет. И гнев здесь даже ни при чем – просто человек сам ушел из того места, где была жизнь. Человек жил, пока был в числе народа.

Задачей Творца было вернуть свой народ. Но мы, читая, поначалу даже и не думаем о поставленной задаче. Потому и кажется нам такой способ излияния гнева излишне жестоким. Мы судим о рассказе эмоционально. Мы не видим, что в таком гневе был творческий момент. А для человека Ветхого Завета это было явно и явлено.

Таким образом, можно сказать, что существуют два способа изливать свой гнев на ситуацию: первый – когда ситуация в результате еще больше уходит из-под контроля. Тогда из-под контроля уходит и личность человека. Появляется чувство бессилия, а гнев только усиливается. Такой гнев можно назвать эмоциональным гневом.

И второй – когда гнев скорее знак неправомерности ситуации, он указывает на ложность такого хода вещей. Если указание и знак замечены народом (а гнева Божия трудно не заметить), то ситуация меняется. Здесь гнев – энергетическая сила, он не эмоционален.

Итак, гнев может слепо разрушать, но может стать и обновляющей силой, энергией, создающей новую расстановку сил.

Древние аскеты говорили, что гнев есть напряженное состояние духа, избыток сил. Они даже ввели особое слово, чтобы обозначить источник таких сил, – «тимос», thymos.

Тимо́с, по определению аскетики, есть эмоциональная, сердечная сила (и что особо важно – это способность, данная человеку от Бога), которая должна употребляться «на добро». Тимос должен быть помощником и союзником ума на пути человека к Богу.

Должен… а если нет? Если эта сила перестала быть союзником? Тогда гнев становится гневом уже в нашем житейском понимании – разрушением.

Древний Платон говорил, что разум управляет парой жеребцов, которых очень трудно сдержать, – эросом и тимосом. Вот две силы, две энергии, которые могут родить творческий акт, но могут и обратиться в страсть.

Что эрос рождает, например, блестящую любовную лирику – это мы знаем. Но что и тимос может стать творческой силой, а не причиной погрома – это нам еще предстоит открыть.

* * *

Тщеславие и гордость

Как печаль образует пару с унынием и уныние может быть трагическим завершением легкой печали, так и тщеславие чревато гордыней, что тоже кончается плохо.

Тщеславие – здесь само слово говорит за себя: тщетная, суетная слава – растрата жизни вхолостую.

Ребенок мечтает о славе. Быть знаменитым – кем угодно, но знаменитым! Вот здесь и кроется ловушка. Нельзя быть «кем угодно знаменитым». Ребенок мечтает, но он и представить себе не может, сколько усилий и труда вкладывает любая знаменитость в свой талант, который был обнаружен, как золотая жила в пустой породе, и это золото ежедневным трудом отмывалось и переплавлялось в слиток.

Тщеславие не думает о труде, однако оно находится в непрестанной погоне, и кажется, что в такой погоне есть смысл. Но коли это страсть, то цель пустая. Греческое слово, которое наши предки перевели как «тщеславие», также состоит из двух слов: «кено» и «докси́я». Первая часть – «кено» – означает нечто пустое, бесплодное, «доксия» – слава. То есть это не просто погоня за славой, но погоня заведомо бесплодная. Не творческая это погоня. Творчество дает плоды. Тщеславие – бесплодно.

Если говорить о гордыне, то тут стоит различать гордыню и гордость. Гордость может быть и позитивным чувством, если это не страсть. Разве плохо, если человек гордится красотой и добротой своего любимого? Или славным прошлым своих предков? Разве нам совсем нечем гордиться в своей жизни?

Нередко на исповеди приходится слышать: «Ой, батюшка, гордость заела!» Но когда я начинаю разбирать с этим человеком его чувства и поступки, то выясняется, что до гордости, как ни странно, ему еще далеко. «А что, Господь не дал тебе талантов?» – спрашиваю я. Конечно, дал, и мы начинаем вместе с человеком эти таланты называть. И приходим к выводу: отрекаться от данных Богом талантов нельзя – еще больший грех получится. Что действительно нужно – искать способ свои таланты реализовать. «Позитивная гордость» возможна в некоторых очень конкретных случаях как проявление благодарности. Но, повторюсь, это не страсть. Страсть в современном русском языке лучше назвать гордыней.

И гордыня – она не в отрицании и отмежевании от своих талантов, но в том, что эти таланты человек приписывает себе. Гордыня к источнику слепа. «Центр тяжести» человек переносит на себя.

Гордыня считается самой опасной страстью. Почему?

У Данте в «Божественной комедии» есть замечательная сцена: перед тем как начать спуск в ад, Виргилий и Данте видят толпу людей, которые бегут по кругу. Перед ними несется знамя, как будто само по себе, и вся толпа со стонами влечется за ним. Это преддверие ада, даже в ад эти люди не попали – ад их не принимает.

«И я, взглянув, увидел некое знамя, двигавшееся по кругу…» Знамя, бегущее по кругу, которое никто не несет! Такое знамя и есть «кено» – бесплодная погоня за пустым фантомом. Какие плоды у бегущих по кругу? Только поднятая пыль, которую вынуждены глотать бегущие вслед.

«Несчастные, никогда не бывшие живыми. Нет у них никаких надежд на смерть».

Не случайно символ бесконечности – змея, кусающая себя за хвост. Вот так и у бегущих по кругу все оказывается невозможностью – ни себя догнать, ни цель определить. По кругу погнало тщеславие, а поймала человека – гордыня. Гордыня ослепляет, заставляет талант, тебе данный (и с тебя будет спрошено, как ты им распорядился, не забудь!), считать своим собственным «добром». Потому и благодарности нет. А потому нет и выхода. В этом кружении нет времени, нет начала и конца – только бег по кругу.

Страсти как праэлементы

Страсти можно сравнить с праэлементами мира, о которых говорили древние философы. Таких элементов они насчитывали пять: вода, земля, огонь, воздух и эфир. Если такое сравнение применить к страстям, то сразу же напрашивается параллель гнева и огня. Действительно, огонь бывает разным: он может согреть, а может и спалить дотла, сжечь все. Так и гнев – может стать двигателем творческих сил, источником энергии, а может и разрушить – не только ситуацию, но и самого человека, спалить его изнутри.

А вот три телесные страсти хорошо «ложатся» на образ воды. Их действие остановить так же трудно, как остановить движение потока воды. Однажды погрузившись в поток, нелегко вынырнуть. При этом вода организму необходима: человек должен есть, должен любить телесно, должен иметь какие-то вещи. Непорядок и страсть наступают тогда, когда нет свободы и нет гармонии, когда поток вод бурлит, и мы не можем напиться, и жажда все преследует нас.

Печаль и уныние – это земля. Но земля здесь различна, какой бывает и настоящая земля: в случае печали – это песок, в случае уныния – глина.

Тщеславие – воздух. Действительно, иногда кажется, что, когда эта страсть с нами, мы готовы взлететь, как воздушный шарик. Однако есть опасность лопнуть.

А гордости остается странный элемент – эфир.

Древние физики (Аристотель, например) предполагали, что среди пяти элементов два легкие – это воздух и огонь, для них характерно движение вверх. Два элемента тяжелые – земля и вода, они тянут вниз. А пятый элемент – эфир – и вовсе не из этого мира, и для него характерно движение по кругу.

Нарисуем схему страстей, как изображались на древних картинах праэлементы. Гнев-огонь – посередине. Слева от него располагаются водные элементы: чревоугодие, блуд и сребролюбие. А справа – печаль, уныние, тщеславие и гордость. Получаем такую картинку, где гнев-огонь симметрично разделяет другие страсти.

Нужная получилась картина, она показывает направление суетного движения человека. Телесные страсти – как вода, трудно их привести к гармонии, нет конца желанию «напиться». Печаль и уныние пригибают к земле. Тщеславие заставляет летать в облаках, то есть вдали от себя самого. А гордость-эфир приводит к бесплодному бегу по кругу, из которого нет выхода: «…образовали хаос, вечно кружащийся в тусклом воздухе, лишенном времени». Отсутствие времени – это особая ловушка в лабиринте. Это уже не просто тупик в пространстве, но страсть, которая высасывает энергию из человека.

* * *

Аскетика, борьба со страстями – это и есть поиск себя. Путь к себе лежит через понимание, что в тебе есть много хорошего и много лишнего. Путь к себе, а через себя к свободе – это путь очищения от лишнего. Помните, я приводил пример собаки, у которой в пасти мячик, а ей хочется еще один? Это и есть аскетика – когда понимаешь, что у тебя уже есть мячик и второй тебе не нужен.

Только при первом приближении аскетика кажется самоограничением. Но если посмотреть ближе и внимательнее, оказывается, что аскетика – это открытие себя. А главное аскетическое упражнение – это удерживать радость.

 

Глава 7. Свобода и политика, или Равна ли революция свободе?

Рай и демократия

Прежде чем мы выйдем на последний участок пути, возможно, самый сложный – восхождение к себе, давайте немного пройдем по относительно ровным местам. Я понимаю, что человек живет каждый день, и многие умозрительные вещи не очень просматриваются в его каждодневной жизни. Возьмем несколько тем нашей обычной жизни и посмотрим на них через призму свободы. Иногда можно увидеть очень интересную картинку.

Вот, к примеру, такая, казалось бы, очевидная вещь, как свобода и политика, свобода и государство.

Общество, как и отдельный человек, стремится к свободе. Наверное, что-то ему в этом отношении удалось – например, на сегодняшний день официально рабство отменено во всех странах мира (хотя неофициально рабовладение кое-где существует и сейчас).

По мнению западного человека, ближе всего к свободе политическое устройство, называемое демократия. По крайней мере, демократия предполагает, что мир сложный. У Мамардашвили есть очень хорошие слова, что демократия – это мускул, который дает умение жить и ориентироваться в сложном мире.

Да, мир сложен. И я не буду утверждать, что политика может привести к настоящей свободе. Но, на мой взгляд, государственное устройство все же может свободе способствовать. Например, тем, что соблюдение закона равно справедливости. А как ни крути, справедливость ближе к свободе, чем беззаконие.

* * *

XX век с точки зрения свободы и политики очень непростой. Именно в XX веке появились массы и идеология, что привело к двум страшным войнам и возникновению тоталитарных систем. Мамардашвили идеологию назвал клеем, который склеивает сознание людей.

Возможно, появление идеологии было связано с тем, что возникли технологии, с помощью которых можно было легко манипулировать сознанием большинства, – кинематограф, газеты, радио. А позднее – телевидение, интернет. Например, люди поколения моего отца были уверены, что раз что-то написано в газете, то это абсолютная, непререкаемая правда. Я помню одну полуанекдотическую и одновременно печальную историю, когда мне в конце 70-х годов дали почитать «Доктора Живаго» Пастернака, и эту книгу у меня обнаружил отец. Сейчас трудно себе представить, что означало для коммуниста 70-х годов увидеть эту книгу на столе собственного сына. Отец пришел в жуткое состояние! Он кричал, но шепотом: «Сережа, откуда ты это взял? Ведь это антисоветчина!»

Я ему говорил: «Батя, послушай, откуда ты знаешь, что это антисоветчина? Ты это читал?» – «Нет, конечно, и читать не буду! Достаточно того, что в газетах было публичное осуждение Пастернака за его неправильные идеологические взгляды в этом романе. Давай эту книгу выкинем сейчас в форточку?»

А мы жили на девятом этаже, и я себе представил, как какому-то прохожему на голову с девятого этажа падает роман Пастернака – вот нежданный подарок! А мне же нужно книгу друзьям возвращать, и я еле убедил тогда отца, что завтра книгу отдам и он ее больше никогда не увидит. Видите, как партийной кампании в газете хватило, чтобы здравомыслящий человек решил выбросить книгу с девятого этажа! А если делать промывку мозгов регулярно и при этом верить этому промывочному аппарату?

В книге Джорджа Оруэлла «1984» описываются способы образования масс. Один из них – наличие врага. В «1984» есть некий таинственный враг, о котором у общества очень мало информации, но та, которая есть, воспитывает в людях страшную ненависть к врагу (например, люди должны собираться в определенном помещении, и им прокручивают ленту, показывая, как враг жестоко обращается с детьми и женщинами). Ненависть – один из вариантов «клея».

В тоталитарном обществе есть понятие «чуждый элемент», который необходимо исключить. Писатель товарищ Пастернак – это чуждый советскому обществу элемент, поэтому мы исключаем его из своей жизни. Демократия же, наоборот, работает на включение в свою жизнь того, что тебе чуждо, включение и принятие тех элементов, которые могут быть неприятны, – и в этой позиции гораздо меньше места для ненависти, эта позиция гораздо ближе к любви.

Я не утверждаю, что на Западе все прекрасно с точки зрения свободы или что тут меньше манипулируют. Нет, здесь тоже манипулируют достаточно. Но мне кажется, при демократии больше шансов, что ты эту манипуляцию увидишь. И у тебя есть больше возможностей дистанцироваться от манипуляции.

Повторюсь, сама по себе никакая политическая система не может быть гарантом свободы, но все-таки, когда больше свободы снаружи, есть шанс, что ты не будешь тратить ресурсы на преодоление несвободы внешней, а сосредоточишься на внутренней.

И еще важный момент: включение в свою душу иного – это великодушие. «Иное» – это не только иной человек, но и иное явление жизни. (Мне вспоминается «Солярис» в экранизации А. Тарковского.) Безусловно, важная вещь на пути к свободе.

* * *

Я почти 30 лет живу в Голландии и могу утверждать, что демократический рай – это рай, в котором жить достаточно тяжело. Демократия – это для взрослых, и это, скажу я вам, вещь очень занудная.

Например, голландская политическая система поразительна тем, что здесь никогда нет однопартийного парламентского большинства, то есть нет правящей партии. А это означает, что люди постоянно договариваются. Они разговаривают, разговаривают и разговаривают – и находят не компромисс, нет, а решение, которое никого не исключает. Для меня поразительно, как им это удается – но им это удается!

Или другой пример, который непосредственно касается меня. У нас на приходе есть приходской совет, который фактически управляет всей хозяйственной жизнью. Этот орган освобождает меня от необходимости заботиться о зарплате для священников или думать о ремонте крыши. Многие священники в России мне бы, наверное, позавидовали… Но зато я вынужден часами сидеть на собраниях и выслушивать разные точки зрения, потому что так принято, такова демократия в Голландии. Кстати, зачастую приходской совет находит опять же не компромисс, а какое-то действительно интересное решение, подчас неожиданное.

Когда я открыл для себя эту способность голландцев сидеть часами и искать «модель», которая устроит всех, я решил, что это болезнь психики. Мне казалось, что не может нормальный человек проводить жизнь в собраниях, в чтениях протоколов и в подготовке резолюций. Однако это был только лишь мой взгляд на жизнь, мой взгляд на свободу, мало совместимую с компромиссом.

Я, если честно, очень устаю от этих обсуждений, и в какой-то момент хочется вскочить и убежать куда-нибудь на волю… Но – этот механизм здесь, в Голландии, работает, и в этом есть тот элемент свободы, который мы просто не понимаем в России.

* * *

Откуда это у голландцев? Причин много, но я думаю, главная причина – море. Можно сказать, что Голландия – это такой ограниченный участок земли, где в одном конце стоит ветряная мельница и церковь, а на другом расположилось море. И одно из проявлений гения жителя Нижних земель (что и есть «Нидерланды») заключается в изобретении так называемой польдерной модели. Делается это так: посреди моря воздвигается дамба, и попавшая в ловушку часть этого моря изгоняется. Но на этом дело не заканчивается, здесь начинается польдерная система. Ведь за дамбой надо присматривать, ухаживать – а вдруг в ней появится трещина и нависнет угроза наводнения? Наводнение приводило в ужас многие поколения жителей Нидерландов, здесь хорошо знают, что если дамба пробита, то это не просто повышение уровня воды в реке – водная стена обрушивается на землю, стирая все на своем пути.

Значит, нужны совместные усилия всех, кто живет поблизости, чтобы поддерживать нерушимость дамбы. Дамба сохраняет польдер, а люди общими усилиями сохраняют дамбу. Будь ты протестант или католик – тебя не спрашивают о вероисповедании или его отсутствии, – но ты должен включиться в распорядок обслуживания дамбы. Что же, составим график и решим, кто за что отвечает. Добиться на практике общих усилий не так легко, и подключается «польдерная система»: волей-неволей иди на собрание и договаривайся. Если трудно договориться, иди на компромисс. Ты должен найти согласие. Сутки не спи, месяц не ешь, но без бумаги, подписанной всеми сторонами, не возвращайся. И вот эта «польдерная модель» применяется голландцами на любом уровне: от создания коалиционного правительства до решения вопросов по уборке мусора в маленькой деревне.

* * *

Иногда меня спрашивают, чем с точки зрения свободы различаются люди «у нас и у них». Кто более свободен – «мы» в России или «они» на Западе?

Мамардашвили говорит по поводу ума, а мне кажется, что это хорошо применимо и к свободе: «Ум – это то, что мы можем подумать, если постараемся и если нам повезет». То есть наши усилия плюс Божественный промысел, Божественная искра. И я абсолютно уверен, что Россия – это такое место, где повезти может больше и чаще, чем на Западе. Объяснить я этого не могу, это нерациональное мнение. Но на Западе значительно больше рациональных моментов, а момент везения, то есть судьбы, здесь стараются как бы вынести за скобки.

Или такой момент – у нас, у русских, есть привычка к геройскому поведению, и если где-то что-то пошло не так, значит, мы грудью закрываем амбразуру. В Голландии это немыслимо, но именно потому, что «что-то пошло не так» здесь практически не бывает. Здесь свобода понимается в том числе как дисциплина. Дисциплина, которая обязывает человека просчитывать шаги вперед. Например, я уже говорил про ремонт крыши, но это не тот ремонт, когда крыша уже течет. Это план на десять, пятнадцать и даже тридцать лет вперед – что с этой крышей будет происходить, какие деньги надо будет иметь через десять лет, чтобы крыша существовала не протекая. Демократия – вещь гораздо больше спланированная, чем мы себе это представляем. Нам хочется больше свободы в том смысле, что «А, ладно! Придет необходимость, мы что-нибудь придумаем». И действительно, мы придумываем. У нас прорванную трубу человек готов заткнуть своим телом. Голландцу это не придет в голову, упаси Боже! Но он делает все, чтобы эта труба не прорвалась никогда. Но это складывалось веками, просто ежели ты на суровое Северное море будешь реагировать только героизмом, шансов выжить у тебя нет.

Русский не подчиняется правилам, но живет в системе аврал – амбразура. У голландца не бывает авралов, зато у него каждый день в шесть часов семейный ужин (по-голландски «теплая еда» – многовековая традиция, между прочим), и должно произойти как минимум землетрясение со штормом, чтобы человек опоздал на эту «теплую еду». И кто более свободен? Если свобода – независимость от жестких правил, русский больше свободен. Если свобода – любовь к четко обозначенной традиции и чувство глубокого уважения в семье, то более свободен голландец. Ответ неоднозначен.

Из града Китеж в Амстердам

Есть еще один момент, тоже пусть косвенно, но связанный со свободой, – отношение к своему дому в частности и к Родине вообще.

Когда я впервые приехал в Голландию в 1987 году, я был очень увлечен идеей истории и судьбы. И в каждом доме, в котором мне довелось побывать в тот первый свой приезд, я приступал к хозяину или к хозяйке, ко всем их гостям с одним и тем же вопросом:

– Скажите, в чем смысл голландской истории? Как вы понимаете судьбу Нидерландов?

И каждый раз ответ был один и тот же:

– Не понимаем вопроса.

– Ну как же! Вы же помните ваше замечательное героическое прошлое? Величие вашей истории – слава, glory! Ведь отблеск этой славы должен хоть как-то наложить печать на потомков.

– Ну что вы! – звучало в ответ. – Надо ли это все вспоминать? Или вы хотите нас укорить?

И так повторялось много раз.

Ответ на мой вопрос пришел неожиданно. В одном из тех домов, что любуются своим отражением в канале, хозяйка, выслушав меня, задумалась, а потом сказала:

– Послушайте, нас не занимает такая история. Вся наша история заключается в наших натюрмортах.

И это правда. Голландской натюрморт – вот настоящая тайна голландской истории.

Недавно в Нидерландах проводился социальный опрос: насколько ты ценишь свою Родину, Отечество? В конечном счете, вопрос ставился напрямую: ты готов умереть за свое Отечество? Вопрос этот скорее риторический для человека, который родился в Советском Союзе. Наш ответ заложен в плакате, хорошо известном со времени Второй мировой войны, – «Родина-мать зовет!». Я не скажу, что в России все просто с этим делом. Давно отошли времена, когда можно было утверждать, что русский человек без колебаний выберет смерть героя. Но идея, что Родина – это то, за что положено отдавать жизнь, для русского очевидна.

Результат опроса в Голландии никого особенно не потряс: увы, не нашлось ни одного героя, который был готов «живот свой положить» за Родину, за Отечество!

Да есть ли здесь Отечество? Как бы там ни было с Родиной в России, каково бы ни было к ней отношение, никто не сомневается в реальности ее бытия. Она – есть. В Голландии о Родине говорить не принято. Эта тема не является табу, но она решается иным образом. Родина здесь не есть государство, за которое следует умереть.

Родина есть дом, куда можно вернуться.

* * *

Дом – важнейшая тема голландских художников. Взгляните на «Улочку» Вермеера или на родственную ей улочку Питера де Хоха. Под ногами у вас окажется чистенько вымытая кирпичная мостовая, а над головой небо в облаках, как и положено голландскому небу. Щетки, которыми служанки навели чистоту перед домом, уже отставлены в сторону, но непременно присутствуют на картинах, как и сами служанки – без них, кажется, любая картина дома неполна. А вот уютный дом, запечатленный Эмануэлем де Витте. Длинная анфилада комнат с солнечными бликами на полу. Служанка в последней комнате распахнула окно и занялась уборкой. Хозяйка, отражаясь в зеркале, склонилась к клавесину, извлекая ноты. Смотрите на этот дом, и к вам придет чувство покоя и безмятежности.

Кстати, этот же художник рисовал «Рыбный рынок», и, если взглянуть на дату написания этой безмятежной картины, выясняется, что написана она в страшный Год катастрофы. Идет война, царит паника, а чем заняты художники? Рисуют дом и рынок. Ах, какая там рыба! Лицо хозяйки, правда, несколько растерянно, поскольку, похоже, почтенные бюргеры не собираются ничего у нее покупать. Однако какая там война? Здесь ее не видно. Значит, правда, если и существует история для голландца, то она не является историей политических событий.

* * *

Если вы бывали в аэропорте Схипхол, вы непременно обращали внимание на многочисленных встречающих. Они ждут своих родных и друзей – непременно с остроумными плакатами и морем эмоций. По их приготовлениям и радости можно подумать, что те, кого они встречают, возвращаются не после двухнедельного отпуска, а из экспедиции на Северный полюс.

Да нет, расставание, возможно, было весьма коротким, но! – голландец возвращается домой. В свой чистый уютный дом. Вот в этом и совершается акт любви к Родине. Вот это, несомненно, и есть великое достижение голландской культуры. Дом, в который можно возвращаться.

* * *

Я убежден, что есть и у русских это устремление к родному очагу. Только находится дом наш зачастую «не дома», а где-нибудь в граде Китеже. Существует древнерусская легенда о городе сказочной красоты, который ушел под воду со всеми своими обитателями в тот момент, когда татаро-монголы, завоеватели Руси, были готовы к осаде Китежа. И все были спасены. Словно накрыла мощная рука Божия град Китеж, чтобы стал тот невидимым для врага. Эту легенду о рае под водой вспомнили в начале XX века художники и композиторы, они видели в русской истории судьбу, в Китеже – символ чистоты и покоя. Стал Китеж мечтой об идеальном доме, русской утопией. Видимо, не может человек жить без дома, где тепло и уютно. И если в этой жизни дом оказался неродным, не греющим, то мы перенесем его в Китеж – там будет стоять он навеки. Писатель Андрей Платонов как-то заметил, что русский человек настолько любопытен к жизни будущего века, что готов утопиться, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на ту жизнь, которой нет места на нашей земле.

Восток и Запад

Я говорил тут о демократии, но если сравнивать глобально Восток и Запад (именно Восток, а не Россию), я бы рискнул предположить, пусть парадоксально, что на Западе больше демократии, а на Востоке больше свободы. На Востоке сильнее традиция. Я не имею в виду под традицией патриархальные устои, когда ужин всегда в одно и то же время, я имею в виду традицию внутреннюю, которая предполагает, что человек делает усилие, чтобы жить, чтобы жизнь состоялась.

На Востоке есть два важных момента. Первый – человеческая жизнь, человеческая судьба воспринимается как путь. Это выражается в прохождении каких-то этапов, в том, что от человека вовсе не ждут «все и сразу». На Западе предполагается, что главную роль играет знание, которое передается из одной головы в другую (что на самом деле не так, потому что знание должно родиться, и рождается оно не в голове, а в личности) – знание передано, процесс закончен, акт совершен. Однако путь не закончен никогда, даже после смерти, ведь недаром мы молимся об упокоении усопших.

И второй момент – это молчание. Из молчания рождается слово, из молчания рождается мысль… все великое, по сути, рождается из молчания. И Восток о молчании знает гораздо больше.

И это, прежде всего, христианская традиция – исихазм, традиция безмолвия, из которого и рождается молитва.

Молчание, как я понимаю, так же важно в других восточных традициях – даосизме, суфизме. Восток знает, как работать с молчанием.

Еще на Востоке есть один важный принцип воспитания – ученик и учитель. Там даже есть такая пословица – «учитель приходит тогда, когда ученик рождается». И это тоже важно в нашем разговоре о свободе: свободе надо не столько научить, сколько к свободе надо подготовить. Я говорил об усилии и везении – так вот, надо знать, как это усилие делать. Но далеко не каждый способен стать учеником, особенно на Западе. Потому что западный способ жить – это решать проблемы. Восточный – идти. Россия, возможно, где-то посередине? У меня складывается такое впечатление, что у России сейчас слишком много проблем, чтобы ей быть Востоком.

«Революция, ты научила нас»

Мне недавно задали вопрос: революция – это способ получить свободу или потерять?

С одной стороны, человек имеет право высказываться, если ему что-то не нравится в действии власти, и протестовать. С другой – все революции в результате приводят к трагедии. Попытка скачка, прыжка, игра массами порождает еще большее зло.

Думаю, для начала надо понять, что такое революция по сути. Если «эволюция» – это постепенное развитие, в том числе раскрытие человеческого потенциала, то «революция» – это скачок, резкий переход к чему-то новому. В том числе – к новому ритму жизни, к новым возможностям, «к новому счастью». А возможен ли скачок к «новому счастью»? Не стоит забывать одну вещь, о которой писал Достоевский в «Записках из подполья», – всегда найдется кто-то, кто скажет: «А я не хочу быть счастливым». А революция, в общем, занимается тем, что «делает счастливыми» всех, кто согласен. А кто не согласен, тех она, уж извините, вынуждена уничтожить. Стоит ли этого такая свобода?

Но, на мой взгляд, идеальная революция возможна. Это переход от старого к новому внутри себя. Это внутренняя революция, которая должна иметь место в каждом из нас. Вот что должно произойти прежде, чем мы выйдем на площадь. И если человек начнет с себя, он и внешнее увидит в другом свете. Он увидит, что, чтобы что-то изменить, нужно это полюбить!

Невероятно сложно полюбить то, что нам кажется несправедливым, жестоким или ужасным. Но зато это – переход к творчеству. В истории была единственная идеальная революция – это пришествие Христа. Он изменил мир, любя его. Но он пришел не для того, чтобы воцарилась справедливость, а для того, чтобы человек почувствовал любовь.

Христос – это Любовь, которая преображает старое в новое, рождает новое.

* * *

В свободе, связанной с политикой, мы все время, к сожалению, примеряем на себя чужую свободу. А найти, открыть свою свободу – это очень сложно. На это уходит в лучшем случае полжизни. Да нет – вся жизнь на это уходит! И у нас не так много времени.

 

Глава 8. Религия и традиция – конец свободе?

Организм и организация

Недавно дочь моей знакомой, подросток, сказала, что Церковь на нее наводит тоску, потому что «тут все нельзя». Сейчас не будем говорить о мировосприятии подростков и о том, откуда у ребенка такой взгляд на Церковь, иначе это сильно уведет нас в сторону, но факт, что людям иногда кажется: религиозная жизнь и соблюдение всех правил, в отличие от «просто веры», равно потере свободы. Я должен немного этого вопроса коснуться, поскольку я священник и имею прямое отношение к религиозной жизни.

Хочу сразу сказать, что вообще изначально Церковь была установлена как живой организм. Но в какой-то момент она закостенела и стала действовать как организация. А внутри организации возникают законы и традиции, которые влекут за собой массу правил – что можно, что нельзя. А когда рождается закон, от него почему-то хочется или уйти, или объявить его непререкаемой истиной.

Да, конечно, пока мы живем в этом мире, без закона нельзя, но мы должны понимать, что закон – костыли. Однако критерием должен быть не закон, критерий – это свет и тьма внутри нас, критерий – это честный ответ на вопрос к себе: возвращает ли то или иное мое действие меня к рабству или нет? Ответить на этот вопрос не всегда легко, а с костылями все просто – я делаю то и это, я молодец, моя совесть чиста, и все хорошо.

Бедный человек – и с законом ему трудно, и без закона нелегко!

Однако, на мой взгляд, важно помнить одну вещь: закон – это лишь начальная точка пути. Недаром апостол Павел говорит, что закон был для нас детоводителем ко Христу (Гал. 3: 24). Закон хорош и необходим для ребенка, но держать человечество в ювенальном состоянии всю его историю? Не для этого была дана человеку свобода. Закон имеет место быть там, где есть установка – человек сам не сможет решить, в чем и каково его счастье, ему надо помочь. Но это возвращение человека в ветхозаветное состояние, а в новозаветном состоянии все значительно сложнее. Именно в жизни Нового Завета хочется иногда сказать: «Господи, зачем мне этот дар свободы? Зачем Ты меня нагрузил всем этим? У меня достаточно проблем. Возьми Свою свободу назад».

* * *

Итак, костыли, законы, традиции… Вопрос: традиция – это то, что уводит нас от свободы или приводит к ней? Давайте разбираться. Я уже говорил вещь парадоксальную: где больше традиции, там больше внутренней свободы. Традиция – это некий порядок, то, что повторяется в жизни человека, его предков и его детей. Традиция – это ритм. А ритм помогает освободить человека. В ритме традиции есть живой опыт, поэтому в нем есть правда. Ритм помогает преодолеть усталость от жизни. Но традиция может и помешать свободе, если она превращается в начетничество, в закон, и только.

Например, традиция молитвы, молитвенное правило. Да, молитва может стать механической, и в этом есть опасность, а традиция как раз может помочь преодолеть усталость и духовную лень. Но когда человек не пытается что-то понять, не пытается задавать вопросы – а что же значит то или другое слово, почему именно эти молитвы мы читаем, – это может закончиться тем, что вдруг в какой-то момент он ощутит вместо молитвы пустоту. Это состояние хорошо описано Львом Николаевичем Толстым в начале его «Исповеди». Традиция ли в этом виновата? Наверное, нет.

Или, скажем, традиция поста. Чем пост отличается от обычного времени? Во время поста должна происходить какая-то внутренняя работа. А если она не происходит и все сводится только к диете? Тогда это традиция, которая не ведет к свободе.

Нужно постоянно задавать себе вопросы и пытаться на них отвечать. По крайней мере, так ты поймешь, где сейчас находишься и что собой представляешь.

Или традиция регулярно читать Евангелие. Иногда кажется, что этот текст уже абсолютно знаком, сто раз читал, и возникает ощущение примерно как в самолете, когда объясняют правила безопасности. В первый раз мы слушаем внимательно, второй раз вполуха, в третий вообще не включаемся, потому что ничего нового – так нам кажется. А на самом деле в Евангелии новое есть всегда! Это поразительно, но действительно всегда! Я убедился в этом сам. Когда я только начинал служение, я думал, что проповедовать на одну и ту же евангельскую тему я смогу максимум три года – а потом больше ничего нового придумать не смогу. А что оказалось? Оказалось, что уже больше чем 25 лет каждый раз один и тот же отрывок я слышу иначе, каждый раз акцент смещается на какое-то новое слово. И об этом новом слове можно сказать целую проповедь!

Так что и традиция чтения Евангелия может быть разной. Наша задача – прочитать Евангелие-книгу так, чтобы она стала Вестью-Евангелием.

Есть еще традиция – послушание духовнику, священнику. Это вообще очень тонкая материя. Зародилось послушание в монашестве, это монашеское делание, а мы часто лишь копируем форму – об этом в последние годы было много написано, не буду повторяться. Скажу лишь, что настоящее послушание предполагает в первую очередь слышание и слушание того, кто может показать тебе путь. Но слушать – это не такое простое умение, кстати, может показаться, что послушание – это предельное лишение себя свободы и воли. Особенно поражают истории из патериков – про послушников, которые годами должны были поливать палку или сплетать и снова расплетать корзины. Со стороны это выглядит как анекдот, как глупость, как парадоксальная ситуация. Но именно парадоксальная ситуация – если ты внутри этого парадокса – может привести тебя к свободе. Однако повторюсь – это очень тонкая материя: послушание и монашеское делание. А нам здесь нужно быть бдительными.

Например, нельзя снимать с себя ответственность, просто перекладывая все на духовника. Конечно, наставник нужен – для того, чтобы было кому задать вопрос, попросить разъяснить что-то в Евангелии. Наставник – чтобы прочистить тебе уши. Но только уши. Не сердце и не душу. Потому что это уже очень сложные органы, и неверным прикосновением их можно испортить.

Или – о традиции Причастия. Есть ведь такая опасность, как привыкание. Потеря, если можно так выразиться, духовной тонкости восприятия. И тут все зависит от того, каким органом мы воспринимаем реальность. Если только на уровне головы, то это может стать скучной традицией, многократным повторением действия, смысл которого потерян. А если мы воспринимаем Причастие по-настоящему, то есть на уровне всего человека, это уже не может быть обыденно, потому что это живое соединение с Телом и Кровью Христа.

Лев Толстой в «Исповеди» говорит о своем ощущении бессмысленности жизни, когда ему казалось, что жизнь – это как будто над тобой кто-то посмеялся, кто-то вывел тебя на свет лишь для того, чтобы потом снова увести во мрак небытия. Но вот что удивительно: когда Толстой пишет как писатель – в его текстах есть Жизнь, он способен открывать потрясающие глубины. Когда он начинает рефлексировать – то есть включает только голову (это прекрасно видно в «Исповеди»), – у него возникает ужас перед бессмысленностью жизни. Потому что ответы на свои вопросы он ищет в голове. А там ответов нет. Знание расположено не в голове. Знание, если можно так выразиться, – во всей целостности человека.

Так и традиции надо проверять на себе. Смотреть, как они работают. Задавать себе вопросы. И знаете, хороший критерий живой традиции и реакции на нее (признак, что традиция не убила тебя) – это удивление перед жизнью.

Исповедь по Фрейду

Есть еще один вопрос, который мне как священнику представляется сегодня очень существенным. Речь об исповеди.

Был такой замечательный человек: Михаил Бахтин. Он был филолог философского плана, а потому и остался без работы в Советском Союзе. Но рассказ мой не о его жизни, рассказ скорее будет о Фрейде, о котором Бахтин написал небольшую книгу под псевдонимом Волошин. Книга называлась «Фрейдизм. Критический очерк».

Бахтин, будучи человеком чутким к словам и речи, показал в своей книге, как Фрейд научился пользоваться речью человека, чтобы освободить его от психопатологии, от истерии. Фрейд сравнивал свой метод с исповедью (как он считал – с исповедью в Католической Церкви, ведь с Православной Церковью он просто не был знаком). Во время исповеди человек получает возможность высказать то, что в обыденной жизни он никогда и никому сказать не может. Таков же был и метод Фрейда: он помогал найти словесное выражение, словесный исход тому, что было подавлено в психике пациента и потому тяготило его, доводило до истерии. Бессознательное лишено права говорить, и освобождение приходит через слово. Бахтин заключает: «В этом – очищающая сила слова».

Я думаю, что Фрейд (Бахтин) не случайно назвал такой метод «очищения» пациента термином «словесный исход». Это своего рода «оговорка по Фрейду», ведь исход в нашей традиции в изначальном смысле – это исход иудейского народа из рабства, из Египта.

И исповедь по своей сути должна быть освобождением и очищением – исходом из рабства. Что, к сожалению, далеко не всегда в нашей практике происходит. Значительно чаще человек только играет роль кающегося.

* * *

Отвлечемся от Фрейда и вспомним: как вообще складывалась история появления исповеди? В самом начале исповеди один на один со священником не было – человек говорил о своих грехах перед всей общиной. Но что это были за грехи? Это были грехи, которые – и кающийся знал это – вели к разрыву с Церковью, то есть к катастрофе. Таких грехов фактически было три: предательство по отношению к Церкви (вероотступничество, отказ от веры во Христа во время гонений), предательство по отношению к семье (прелюбодеяние) и убийство.

В те древние времена исповедь была нужна тогда, когда возникала катастрофа разрыва, и таинство Покаяния было направлено на восстановление отношений с Церковью. Затем, через 300–400 лет, когда появилась тайная исповедь, это была уже исповедь-открытие духовнику своих помыслов. Такая исповедь окончательно оформилась с появлением монашества.

Но у нас сейчас с этим царит большая путаница. Во-первых, мы не переживаем грех как разрыв с Церковью, с Телом Христовым. Во-вторых, то, что мы делаем на исповеди, больше похоже на исповедование помыслов. То есть мы пытаемся на себя примерить монашество. Хотя монашеский подвиг – это что-то совершенно особое! И вместо монашеского подвижничества у нас происходит имитация непонятно чего.

Человек приходит на исповедь со списком грехов, тщательно и старательно написанным, а потом говорит: вы, пожалуйста, не рвите его, в следующий раз пригодится. И ему даже на ум не приходит, что если это таинство Покаяния, то в следующий раз бумага должна быть чистой, как снежная равнина!

* * *

При этом я вовсе не хочу сказать, что человек, исповедующийся по списку грехов, – сознательный лицемер. Просто такая исповедь – это тоже своего рода традиция, которая сложилась не так давно.

Помню, в 90-е годы я работал в Чувашии как консультант Библейских обществ по переводу Священного Писания на чувашский язык. Работа была трудной, поскольку каждое слово Библии требовало понимания и проникновения, а я как раз и должен был обеспечить понимание. И вот приходят однажды ко мне чувашские переводчики и предлагают отложить трудный библейский текст, а вместо него начать переводить более понятный – а главное, более нужный, по их мнению! – пространный список грехов из книги «В помощь кающемуся».

– А в чем здесь помощь? – спрашиваю я переводчиков.

– Ну как же, – отвечают они. – Люди будут знать, с чем идти к батюшке на исповедь.

Вот человек не знал, что такое грех, а его научили. Но очень печально, что начало такого обучения не в том, чтобы понять, Кто есть Христос в твоей жизни и почему именно Он пришел спасти людей Своих от грехов их (Мф. 1: 21). Объяснение приходит с другого конца: какие слова надо говорить, чтобы получилась исповедь.

Но исповеди, точнее, покаяния в таком случае не получается. Хотя разрешительную молитву можно получить. Была раньше такая оценка в школьном дневнике – «за прилежание». Вот и разрешение от грехов последует номинальное – «за прилежание».

Но выхода на свободу от одного только прилежания не происходит.

* * *

По большому счету, если человек начинает писать списки грехов и каждый раз приходит с одним и тем же списком, это катастрофа. Это какое-то «замазывание» трещин. Это отказ от стремления к Богу. Это не таинство. Таинство происходит, когда человек встречает Бога.

Покаяние – поворот от старого, ветхого человека к новому. Чтобы такой поворот состоялся, человек должен не в книгу смотреть, а в себя, в особое зеркало, которое покажет обветшалость души.

Понятно, все это сложно. Но нужно хотя бы видеть и осознавать, что что-то не так. Тогда есть шанс, что человек попытается найти жизнь, начнет совершать какую-то работу. И тогда в какой-то момент он может подняться над обыденной жизнью. И над собой.

Святость с точки зрения свободы

Можно ли сказать, что свобода равна святости? Да. Но прежде чем стать святым, нужно увидеть, чего ты лишен. Свобода начинается с момента, когда ты увидел свою несвободу – и ужаснулся. Человек, который здоров и всем доволен, не станет пытаться что-то делать со своей недостаточностью. И только если ты постоянно убеждаешься в своей мучительной несвободе, ты станешь от нее избавляться. Путь к святости – ежедневные усилия по поиску свободы в себе. Это первый шаг.

Второй шаг – встать. Бог говорит: «Встань и иди», человек говорит: «Я не могу. Я камень держу». Бог говорит: «Камень отложи в сторону». Человек: «Нет, это мой камень», – и встать не может. А святой – это тот, кто способен камень отложить. Кто живет, а не занимается имитацией жизни. Свет есть в каждом из нас, святость есть в каждом. А вот понять, где и что есть свет и святость, а где камни, – это наша задача.

Вообще, мир (под миром я понимаю всех наших современников) осознанно стремится к свободе, а неосознанно – к святости. Отсюда, возможно, и недовольство, раздражение, нападки на Церковь – Церковь (та, которая пишется с большой буквы, Богочеловеческий организм), которая имеет святость, является ее носителем и хранителем – а мир этого не видит (в большой степени благодаря нам, ее членам) и реагирует, как на неоправданные ожидания.

Так что у нас, у каждого из нас есть задача – стать свободным, то есть стать святым.

Каждый день находить свой камень, откладывать его в сторону, признавать его не своим, вставать и идти. Каждый день искать в себе пасхальную радость. Добиваться, чтобы она вернулась. Открывать ее источник.

К сожалению, очень многое этому мешает. Вместо жизни мы придумываем себе правила и законы. Слишком много живем головой. И за всем этим теряется понимание того, что привести человека к свободе может только Христос.

И потому наша жизнь должна проходить не между правилами и законами, не между можно-нельзя, а между временем и вечностью. Ведь именно там находится точка кипения, там время закипает!

 

Глава 9. Любовь

Люби и делай, что хочешь

Одну из фраз, предельно выражающих свободу, сказал Блаженный Августин: «Люби – и делай, что пожелаешь». Он даже не сказал «люби Бога», он просто сказал «люби». Но, оказывается, просто любить очень сложно! Да и понятие любви в русском языке какое-то узенькое – в отличие от греков с их многочастным делением любви на «эрос», «филия», «агапе» и «сторги». И если русскоязычный человек слышит: «Люби – и делай, что пожелаешь», – никто не знает, что ему приходит в голову в этот момент. Однако мне кажется, слова эти в первую очередь относятся к «агапе» – к жертвенной любви. Потому что в предельном воплощении этой любви один человек на другого смотрит глазами Бога.

Когда Бог смотрит на человека, Он любит его таким, каким человек сам себя еще не видит и не знает. Что сложнее всего найти в себе? Не грехи, не искаженную природу. Сложнее всего найти в себе свет. Но зато когда это происходит, мир становится другим! Ты смотришь на все, в том числе и на другого человека, через этот свет. И тогда можно делать, что хочешь, – потому что хотеть ты будешь в свете Божественной любви.

Исповедь гравитации: сексуальность

Говоря о любви и свободе, нельзя не сказать о той ее части, которая у греков зовется «эрос». С одной стороны, мы понимаем, что это нечто природное, связанное с нашим телом, и поэтому нередко сомневаемся, происходит ли это с одобрения Бога или, как говорится, лукавый попутал. Впрочем, о теле надо сказать особо. Ведь нам только кажется, что мы понимаем наше тело, и даже осуждаем его за страсти. Но почему в таком случае тело человека стремится к красоте золотого сечения? Почему гравитация, соединяющая всякую материю во Вселенной, помогла сформировать тело как чудо, подчинив его части и его целое закону гармонии? И еще много разных «почему» показывает, что тело, и все материи, с ним связанные, есть великая мистерия.

Да и пол – это наш природный чин, в котором мы служим. Назначен кому-то чин «мужа» – и человек получает природу муж-чины. Чин «жены» – природу жен-щины (женс-чины).

Иногда открытие своей природы бывает очень неожиданным и болезненным. Приходит тогда человек на исповедь и, решившись обнародовать свое открытие, говорит: «Я – монстр, страсти гложут меня день и ночь. Видимо, я какой-то сексуальный маньяк. Я смотрю на женщину и понимаю, что я осматриваю ее снизу доверху».

Человек уже даже ярлык на себя повесил – «сексуальный маньяк». А этому «маньяку» только что исполнилось пятнадцать лет, и он еще не разглядел сам себя хорошенько. И про гормоны только недавно в интернете прочитал.

И если этого человека спросить, что же привело его к такому умозаключению, выясняется, что он заметил и проанализировал те силы, которые в нем действуют. Какие? Да те же самые, силы притяжения. Только это притяжение уже не гравитационное, а притяжение полярных полов. Природные силы, которые одного человека притягивают к другому.

Нас не возмущает, что в природе есть сила гравитации, которая упорно держит нас на земле и не дает взлететь в небо? Так и сила влечения, которая связывает всех людей, есть только силовое поле, в котором может родиться любовь. А может, кстати, и не родиться.

В мое время непременным атрибутом уроков физики были «лейденские банки», которые накапливали электрический заряд, создавая пространство напряжения вокруг себя. К этим банкам крепились металлические шарики, и в какой-то неожиданный момент от одного шара к другому проскакивала искра-молния – через пространство, которое было уже не в силах сдерживать накопленное напряжение.

Так и с любовью. Это в наших возможностях – создать вокруг себя особое пространство, в котором энергия влечения превратится в молнию – в любовь. Мы ведь самой своей жизнью крутим те диски, которые наполняют напряжением «лейденские банки». И очень важно не пропустить молнию, уметь отличить ее от общей силы притяжения, которая личностей не ведает, а «склеивает» всех без особого разбора.

С гравитацией нужно уметь правильно обращаться, она нам дана вовсе не для того, чтобы ее преодолевать. Скажу больше: не ругайте силу притяжения, и силу притяжения полов тоже не надо ругать! Радуйтесь ей, ибо и она есть Божие творение.

* * *

Жизнь осложняется еще и тем, что действующие в нас силы притяжения, влечения и силы таланта не изолированы друг от друга, но зачастую они крепко сплетены в один узел. Можно каким-то образом попытаться перерезать силу чувственного притяжения, разрубить узел, однако при этом есть вероятность, что заденешь и другие нервы. Есть большая опасность вскрыть себе энергетические вены, питающие творчество, и остаться неполноценным человеком, скажем, музыкантом без слуха. Ты полагал, что силой воли победил в себе монстра, а в результате оглох и перестал слышать. Не просто слышать звуки, ведь Бетховен, потерявший слух, продолжал писать музыку и дирижировать. Есть реальная опасность – перекрыть себе доступ к гармонии, когда сама музыка уходит из жизни человека.

* * *

Более того, есть бо́льшая тайна и мистерия: притяжение связывает двоих (как говорит Библия: и будут два одною плотью; так что они уже не двое, но одна плоть (Мк. 10: 8), и именно такое соединение может привести к обретению свободы. Ведь в этом парадокс христианства: люди, научитесь любить, и тогда вы будете свободны!

И пусть начинается это все с гормонов. На самом деле никакое научное знание ничего не объясняет. Голова говорит: это гормоны, все пройдет. Вот и успокойся! А сердце (или душа, нечто внутри нас) говорит: да, пожар! Но какая же в этом красота и нежность!..

Свобода и семейная жизнь

Зачем человек стремится к браку? Безусловно, затем, что ищет любовь.

Мы уже говорили, что под «любовью» понимаются очень разные вещи. Это и плотская любовь, и душевная, и дружеская, и жертвенная… Но вот любовь в браке – это любовь, которая должна переходить из одной формы в другую.

Часто этого не происходит, и по очень печальной причине: вместо реальной жизни в браке люди живут ожиданием – того, что должен делать в браке другой. И эта установка играет катастрофическую роль. Именно из-за ожидания большинство браков разрушается.

Своим прихожанам, которые приходят с семейными проблемами, я советую посмотреть старый фильм (1964 года) режиссера Андре Кайата «Франсуаза, или Супружеская жизнь». Там очень хорошо показана позиция ожидания и предъявления претензий.

И здесь придется вернуться к вопросу о демократии. Я говорил, что западная демократия – очень занудная вещь, потому что при демократии все до последнего надо обсуждать. Точно так же и в браке – надо все обсуждать. А этого-то мы и не умеем. Не помню, кто сказал, но сказал очень точно – начинаешь одну тему, а сразу возникает какое-то непонимание… И далее – от непонимания к обвинению. Да, у нас часто обсуждение почему-то легко переходит во взаимное обвинение.

Многие вещи нужно было проговаривать до брака – но нам не хотелось. И в начале брака мы как-то проскакивали острые углы, потом, правда, стали на них натыкаться…

А как было бы хорошо, если бы мы учились говорить друг с другом!

* * *

Любовь в браке развивается от какой-то зачаточной формы эротической любви и кончается той формой, до которой мы обычно не дорастаем – до любви жертвенной.

Но иногда вообще ни до какой любви дело не доходит. Ведь что зачастую звучит в христианских семьях: «Ты мой крест, значит, я тебя понесу. Я буду тебя терпеть, потому что у нас христианский брак». А на самом деле подтекст тут такой: «Ты сволочь и подонок, и стоило бы тебя бросить».

При этом абсолютно не понимается, что такое «крест», что это не поклажа для верблюда. Во-вторых, не понимается, что такое состояние – это не терпение, это тупик, который рождает ненависть.

А в-третьих, если любовь – это очень высокое слово и мы его плохо понимаем, то еще меньше мы понимаем, когда говорим «христианская».

Кьеркегор говорил, что опасность и беда христианства в том, что мы думаем, что мы уже христиане. Да, в каком-то смысле мы уже христиане. Но мы не состоявшиеся христиане. Если мы этого не осознаем, то пускаем нашу жизнь на самотек – «авось что-то случится и жизнь произойдет».

Так вот семейная жизнь – это пробный камень, где самотека не получается и жизнь сама по себе не происходит. Потому что в семейной жизни есть второй – Другой, с которым мы сталкиваемся – и обнажается неудача нашей жизни.

* * *

В этом смысле, как ни печально это звучит, иногда кризис семейной жизни может быть полезен, потому что он останавливает и заставляет думать. Понимаете, нужна какая-то остановка в жизни! Свобода начинается с остановки.

А еще свобода начинается с благодарности.

Вот посмотрите, из текстов, которые читаются при венчании, все помнят в основном одну фразу: а жена да боится своего мужа (Еф. 5: 33). Но церковное чтение о браке и обязанностях супруга начинается не с этого места, а начинается со слов: благодаря всегда за все Бога и Отца, во имя Господа нашего Иисуса Христа (Еф. 5: 20) и так далее.

Так что брак начинается там, где начинается благодарение. И благодарение двоих должно сливаться в одно. За все, что нам дано. За жизнь. За совместную жизнь. За то, что жизнь такая сложная. За то, что мы не понимаем друг друга, но должны учиться понимать, а не просто перетаскивать изо дня в день эту тяжесть непонимания другого.

Трудно благодарить за взаимное непонимание в браке. Но если благодарения нет, то непонимание только усиливается.

Давайте вспомним библейские слова – ведь создаются мужчина и женщина как человек. То есть только вдвоем они образуют одного человека. Образ Божий поделен (условно, конечно) на двоих.

Ты вступил в брак несвободным и понадеялся, что произойдет чудо. Но часто, чтобы начать жить, а не имитировать жизнь, нужна катастрофа или, по крайней мере, кризис. Все браки проходят через эту точку катастрофы. Вопрос – как они ее проходят. Все по-разному. Точка катастрофы – это на христианском языке означает «точка покаяния». Точка покаяния как точка изменения.

Мне кажется, это случается в каждом настоящем браке.

* * *

Пока жизнь есть, далеко не всегда можно сказать, где в этой жизни черное, а где белое. Не различить и не договориться – мол, вот это эротическое притяжение, данное мне сегодня днем, работает во благо, а другое, то, что приходит под вечер, сеет зло и разрушение. И самое сложное, что одним желанием, пусть даже искренним, победить спрятанного во мне внутренне-внешнего человека – преодолеть себя – редко когда удается. А если и удается, то в этом случае совершенно неизвестно, будет ли эта победа благом или в «покойники» мы записали такого «беспокойника», который был на самом деле в нас самым живым и настоящим человеком.

Настоящий ужас приходит не от физической боли, которую все же можно преодолеть – как это было в случае летчика Мересьева или безымянного героя рассказа «Любовь к жизни» Джека Лондона, но от осознания в себе такой бездны, которую не побеждать надо, а делать с ней что-то другое, хотя и не знаешь даже, с какого конца к бездне той приступать. Ведь бездна потому и страшна, что всякие временные мостики, которые мы над ней возвели с великим трудом при свете солнца, летят в пропасть при появлении лунного света.

* * *

В жизни есть тайны, о которых лучше научиться молчать, чем произносить много слов. Помните, Рихтер сказал о своем учителе: он научил меня тому, что музыка начинается с молчания.

Я учился молчанию у Антония Сурожского. И за это учение я благодарен ему больше, чем за все услышанные беседы. В словах было объяснение. В молчании было зарождение всего нового – нового человека, нового отношения между Богом и человеком, новой жизни.

Если мы хотим правдиво сказать о любви и тайне жизни, то лучше начать с молчания… Или же закончить молчанием.

 

Глава 10. Страх

Нам нечего бояться, кроме самого страха

Мы уже говорили в начале книги, что страх и свобода связаны обратно пропорционально. Потеря свободы рождает страх. Или наоборот: страх – признак потерянной свободы. В этом и есть природа страха. Как сказал Франклин Рузвельт: «The only thing we have to fear is fear itself», то есть – «Единственная вещь, которой стоит бояться, – это сам страх».

И действительно, страх лишает нас чего-то настоящего, чего-то самого главного.

В России, как это ни печально, традиция страха занимает очень большое место. В нашего человека встроен такой мощный внутренний контроль, которого я, пожалуй, больше ни у кого не встречал – по крайней мере, на Западе. Не знаю, когда эта традиция страха впервые была посеяна. Возможно, во времена татаро-монгольского ига. Но уж точно гораздо раньше 1937 года, Чехов пишет о рабской крови задолго до 30-х годов XX века.

Есть исследования, которые показывают, что без жертвы не может появиться и тиран, и неизвестно, что первично.

Один из главных страхов, который нередко превращает человека в жертву, – это страх страдания. И вот тут, мне кажется, красноречивее всего будут слова одного человека, психолога, который пережил концлагерь и смог потом об этом написать книгу. Речь, конечно, о Викторе Франкле и его книге «Сказать жизни «Да!». Я хотел бы привести цитату оттуда, потому что это потрясающий опыт, как через страдания можно приобрести свободу и перестать бояться: «…казалось бы, в лагерной жизни своеобразная социальная среда принудительно определяет поведение людей. Но против этого можно с полным правом выдвинуть возражения, задать вопрос: а как же тогда быть с человеческой свободой? Разве не существует духовной свободы, самоопределения, отношения к заданным внешним обстоятельствам? Неужели человек действительно не более чем продукт многочисленных условий и воздействий, будь то биологические, психологические или социальные? Не более чем случайный результат своей телесной конституции, предрасположенностей своего характера и социальной ситуации? И в особенности: разве реакции заключенных действительно свидетельствуют о том, что люди не могли уклониться от воздействий той формы бытия, в которую были насильственно ввергнуты? Что, человек вынужден был полностью подчиняться этим влияниям? Что, „под давлением обстоятельств“, господствовавших в лагере, он „не мог иначе“? На эти вопросы есть ответы как фактические, так и принципиальные. Фактические основаны на моем опыте – ведь сама жизнь в лагере показала, что человек вполне „может иначе“. Есть достаточно много примеров, часто поистине героических, которые показывают, что можно преодолевать апатию, обуздывать раздражение. Что даже в этой ситуации, абсолютно подавляющей как внешне, так и внутренне, возможно сохранить остатки духовной свободы, противопоставить этому давлению свое духовное Я. Кто из переживших концлагерь не мог бы рассказать о людях, которые, идя со всеми в колонне, проходя по баракам, кому-то дарили доброе слово, а с кем-то делились последними крошками хлеба? И пусть таких было немного, их пример подтверждает, что в концлагере можно отнять у человека все, кроме последнего – человеческой свободы, свободы отнестись к обстоятельствам или так, или иначе. И это – „так или иначе“ у них было. И каждый день, каждый час в лагере давал тысячу возможностей осуществить этот выбор, отречься или не отречься от того самого сокровенного, что окружающая действительность грозила отнять, – от внутренней свободы (подчеркнуто мной. – С. О.). А отречься от свободы и достоинства значило превратиться в объект воздействия внешних условий, позволить им вылепить из тебя „типичного“ лагерника. Нет, опыт подтверждает, что душевные реакции заключенного не были всего лишь закономерным отпечатком телесных, душевных и социальных условий, дефицита калорий, недосыпа и различных психологических „комплексов“. В конечном счете выясняется: то, что происходит внутри человека, то, что лагерь из него якобы „делает“, – результат внутреннего решения самого человека. В принципе от каждого человека зависит – что, даже под давлением таких страшных обстоятельств, произойдет в лагере с ним, с его духовной, внутренней сутью: превратится ли он в „типичного“ лагерника или останется и здесь человеком, сохранит свое человеческое достоинство. Достоевский как-то сказал: „Я боюсь только одного – оказаться недостойным моих мучений“. Эти слова вспоминаешь, думая о тех мучениках, чье поведение в лагере, чье страдание и сама смерть стали свидетельством возможности до конца сохранить последнее – внутреннюю свободу. Они могли бы вполне сказать, что оказались „достойны своих мучений“. Они явили свидетельство того, что в страдании заключен подвиг, внутренняя сила. Духовная свобода человека, которую у него нельзя отнять до последнего вздоха, дает ему возможность до последнего же вздоха наполнять свою жизнь смыслом. Ведь смысл имеет не только деятельная жизнь, дающая человеку возможность реализации ценностей творчества, и не только жизнь, полная переживаний, жизнь, дающая возможность реализовать себя в переживании прекрасного, в наслаждении искусством или природой. Сохраняет свой смысл и жизнь – как это было в концлагере, – которая не оставляет шанса для реализации ценностей в творчестве или переживании. Остается последняя возможность наполнить жизнь смыслом: занять позицию по отношению к этой форме крайнего принудительного ограничения его бытия. Созидательная жизнь, как и жизнь чувственная, для него давно закрыта. Но этим еще не все исчерпано. Если жизнь вообще имеет смысл, то имеет смысл и страдание. Страдание является частью жизни, точно так же, как судьба и смерть. Страдание и смерть придают бытию цельность. Для большинства заключенных главным был вопрос: переживу я лагерь или нет? Если нет, то все страдания не имеют смысла. Меня же неотступно преследовало другое: имеет ли смысл само это страдание, эта смерть, постоянно витающая над нами? Ибо если нет, то нет и смысла вообще выживать в лагере. Если весь смысл жизни в том, сохранит ее человек или нет, если он всецело зависит от милости случая – такая жизнь, в сущности, и не стоит того, чтобы жить».

И дальше, уже в конце книги, Франкл пишет слова, которые показывают, что и страдание – не напрасно, что и оно способно сделать человека свободным: «…однажды для каждого освобожденного наступает день, когда он, оглядываясь на все пережитое, делает открытие: он сам не может понять, как у него хватило сил выстоять, вынести все то, с чем он столкнулся. И если было время, когда свобода казалась ему прекрасным сном, то наступает и время, когда все пережитое в лагере он вспоминает, как кошмарный сон. И главным его достижением становится то несравненное чувство, что теперь он уже может не бояться ничего на свете, кроме своего Бога».

Почему Божий суд страшный?

В фильме Тарковского «Андрей Рублев» есть такая сцена: в артели иконописцев произошла размолвка. Надо церковь расписывать, сцену Страшного суда писать, как и положено, на западной стене храма, а главный иконописец – Андрей Рублев – по непонятной причине забастовал, не хочет Страшный суд писать.

Его соработник по артели Даниил Черный уговаривает:

– Ты что, Андрей, с ума выжил? Ведь еще в Москве обо всем договорились – что и где на стенах будет. Сам великий князь сказал, что хорошо!

– Да не могу я писать, – отвечает Андрей.

– Эх, какое время теряем, – сокрушается Даниил, – время ведь сейчас теплое, сухое. Слушай, Андрей, а грешников, кипящих в смоле, ведь как звонко можно написать… Эх, мороз по коже! Ведь я такого беса придумал! Дым из носа, глаза…

Но Андрей стоит на своем:

– Не могу я это писать. Противно мне. Понимаешь? Народ не хочу распугивать. Пойми, Данила.

Тогда Даниил приводит свой самый сильный аргумент:

– Опомнись! На то и Суд страшный. Ведь не я это придумал.

По фильму не слишком ясно, чем именно кончается спор. Мы видим только, как младший артельщик Фома собирает свои краски и уходит в соседний городок – тамошний храм расписывать. Уходит он писать Страшный суд, тот самый, который Рублев так и не решается изобразить.

Однако было бы ошибкой в этой сцене видеть Андрея Рублева как некоего гуманиста, борца за права человека-грешника. Это совсем не соответствует природе Рублева. Его сомнение и его вопрос в другом: каким образом любовь может соединяться со страхом? Тарковский очень точно видит и показывает здесь внутреннее сопротивление христианина самой идее страха. Тем более такого христианина, который в скором времени напишет свою знаменитую икону Троицы.

Ведь что главное в иконе Святой Троицы? Согласие и великая любовь к Другому, которая видится в каждом Ангеле, в их наклоне головы, в их молчаливом внимании, с которым средний Ангел – Сын – глядит на Отца, на его благословляющий жест, а Отец передает этот взгляд третьему – Святому Духу, который и должен исполнить благодатью Чашу. Третий смотрит на Чашу и видит, что она наполняется кровью Сына. Но это жертва всех троих – единого Бога. Нужно согласие всех троих, Святой Троицы, чтобы пойти на такую жертву, которая преодолеет, преобразит тот страх, который появился еще у Адама. Нужны согласие и великая любовь к человеку, чтобы история мира пошла после этого иначе. В иконе Рублева есть чудо любви. Это жертвенная любовь, которая благословляет Сына прийти на землю и спасти человека.

Как же эту любовь совместить со Страшным судом? Не смог этого сделать Андрей Рублев, и не только в фильме, но и в своей реальной жизни; мы знаем, что Рублев написал фрески Страшного суда во Владимирском Успенском соборе, но не как мучение грешников, кипящих в смоле, а как собрание святых, которые встречают этих грешников, то есть нас, в последний день мира.

Точно так же напишет фрески Страшного суда спустя сто лет после Рублева и другой известный иконописец – Дионисий, в соборе Ферапонтова монастыря в Вологодской области. У него также Суд – это собрание апостолов и святых, это встреча, нет там никакого страха.

В православном календаре есть одно воскресенье, которое называется Неделя о Страшном суде, или Неделя мясопустная. В это воскресенье читается Евангелие от Матфея (25: 31–46), где говорится о том, как Сын Человеческий призовет к себе все народы и поставит избранных людей по правую руку от себя, а других – по левую руку. По правую руку будут поставлены те, кто сделал добро другим людям – накормил, одел, напоил жаждущих, принял странников, посетил тех, кто оказался в болезни или в тюрьме. Те, кто избран стоять по правую руку, очень удивлены такому повороту событий, и еще более удивлены они объяснению, которое слышат от Христа: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф. 25: 40). Все, кто страдает, голоден и холоден, кто болен или в тюрьме, – все они как братья Христу. Здесь решающим будет слово братья, так Христос переживает боль братьев своих меньших.

А те, кто поступил не так, кого Господь поставил по левую руку, – они не разглядели в других людях братьев Христа – образ Божий в человеке. Так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне (Мф. 25: 45), заключает Христос.

Логика, конечно, здесь непростая. Правыми, то есть теми, кто по правую руку, праведниками, оказываются те, кто не судит людей по их правоте или неправоте, кто не берет на себя роль судьи. Не важно, какого человека ты встретил на пути – доброго или злого, преступника или больного, но ты встретил того, кто нуждается в милосердии. А значит, ты встретил Сына Человеческого, Христа. Суд тебе не дан, а вот милосердие – свое милосердие! – ты можешь проявить. И если найдешь в себе такое милосердие, то Господь возьмет тебя в жизнь. Сложная логика, не человеческая. Но нам хочется больше быть справедливыми, чем милосердными. Нам кажется, что задача человечества (и наша личная) – построить справедливый мир.

И вдруг оказывается, что Божий суд определяет, чего в тебе было больше – справедливости или милосердия и жить тебе или не жить после этого. И все же Божий суд не есть страшный. Ведь как может действовать со страхом Тот, Кто Сам принес милосердие и изгнал страх? Нет этого страха в евангельском повествовании. Нет его и в названии Суда.

Несколько лет назад мне пришлось заниматься древними византийскими рукописями (лекционариями Нового Завета), и одной из задач проекта было исследовать древнюю календарную систему. И тогда я узнал, к своему изумлению, что в византийском календаре, как и в греческом, до сих пор это воскресенье (Неделя о Страшном суде) называется просто – мясопустное. Более того, в древних славянских календарях это воскресенье тоже называлось только мясопуст. А где же страх?

Непонятно, как сама идея того, что Суд – страшный, возникла на Руси. Во всех европейских языках (за исключением родственных нам болгарского и сербского) Суд не страшный, а последний. Есть варианты: Суд – это День Господа, или Младший день – то есть новый день, самый последний, после которого уже не может быть ничего старого, так в немецком языке. Даже в греческом языке, с которого переводили богослужебные тексты на славянский, этот день назывался «имера тис крисис» – «день кризиса», что и есть «день суда».

Также в названии этого дня на других языках подчеркивается момент встречи. А встреча с Господом – это всегда и радость, но и суд. Именно поэтому русские мастера-иконописцы подчеркивали не мучение грешников, а момент встречи со святыми и со Христом, момент вхождения в Царство Божие. Так что восклицание соработника Андрея Рублева Даниила Черного «На то и Суд страшный. Ведь не я это придумал» оказывается на поверку малоубедительным.

Страх Господень и страх философский

В славянском языке и в нашем мышлении каким-то образом сплелись два разных страха: страх Господень и страх человеческий. Последний, человеческий страх, – это то, что нас парализует. А вот страх Господень, о котором говорится в Библии, – это событие иного порядка. Так, в Книге Притчей Соломоновых сказано: Начало мудрости – страх Господень (Притч. 1: 7).

Это надо понимать так, что есть состояние некоего страха, который становится мудростью при правильном и гармоничном развитии человека. А разве мудрость может быть парализующим началом? Никак нет. Нельзя переносить страх человеческий на то, что происходит при встрече человека с Богом, когда появляется мудрость – видение смысла всей твоей жизни. Ведь встреча с Господом есть единственная возможность посмотреть на себя со стороны и выйти в другое измерение жизни.

Страх Господень – понятие Ветхого Завета, следовательно, и рассматривать такой страх надо с точки зрения отношений Бога с народом Израиля как со Своей невестой, о которых я уже говорил.

Представьте себе, что невеста ждет жениха. А тот задерживается, не приходит и причину этого запаздывания не сообщает. А потому у невесты начинается вполне понятный приступ страха – а вдруг жених и вовсе не придет?

Помните рассказ о десяти девушках, которые ждали жениха до позднего часа? Хотя это уже не Ветхий Завет, а притча, рассказанная Христом. Но и для Христа (как Мессии) важны те отношения жениха и невесты, которые сложились как основа отношений Бога и человека.

А сколько других притч Господа передают все ту же подробность, что жених (господин, царь, властитель, уехавший в другую страну) задерживается со своим приходом. И мы это знаем. Вот уже почти две тысячи лет, как мы ждем второго пришествия Христа-Мессии. А народ иудейский и того больше – ждет и ждет, для него это ожидание уже давно превысило двухтысячелетний срок. Ожидание стало элементом нашей веры – надеждой. Надежда стала элементом мудрости.

Такое ожидание может и даже должно породить страх – а вдруг не придет Желанный?

Или еще хуже – Он пришел, а я Его не узнал. Пропустил. Прошляпил. Так это же не Его вина, ведь это я обознался, не признал Его в брате. Страшно! Может показаться, что нет никакой мудрости в таком страхе. Но проверьте сами – сковывает ли вас этот страх в тот момент? Парализует ли вас отчаянием? Опыт говорит – вовсе нет.

Страх ожидания Любимого – это иного рода страх. Такой страх мобилизует, заставляет собрать все силы, сжаться пружиной и ждать того момента, когда можно будет ударить в колокол: «Се, Жених грядет!» Идет! Вставайте, спящие девы, Он идет!

Тогда понятно, что страх Господень есть только начало мудрости, он учит нас достойно ждать. Ждать – быть в напряжении жизни, не засыпать, не ковырять в носу. А делать усилие. Усилие к жизни, усилие во времени. Ждать – занятие мудрого человека, ведь в таком состоянии человек начинает различать качество времени в кажущейся монотонности дней.

* * *

Подойдем теперь к этому страху, который порождает мудрость, с другой стороны. Со стороны философской. Ведь философия – как любовь к мудрости – должна иметь непосредственное отношение к страху Господню.

Есть очень интересное утверждение Мераба Мамардашвили, что тот, кто не способен пережить страха, не создан для философии. Удивительно такое слышать от гениального философа нашей эпохи, человека, который сознательно дистанцировался от любых религиозных форм.

Смотрите, что Мамардашвили на самом деле говорит: акт философствования есть акт вхождения в некую сферу (сферу мысли, сферу бытия), где происходит новое рождение человека. Этому вхождению предшествует страх – страх не осуществиться. То есть то, что зачастую мы воспринимаем как страх перед судом: суждено тебе сбыться или не суждено? На самом деле это не страх суда, а страх ожидания – суждено ли встретить Жениха или не суждено? Ударит ли молния и жизнь загорится любовью, или жизнь будет длиться холодно и бесформенно?

Сбыться – попасть в точку встречи и узнать Жениха. К этому готовит человека философия – живая философия, конечно, а не студенческие конспекты, – но свершается встреча по вере. Человек, переживая страх, входит в философию. А здесь, в этой сфере, как и в Ветхом Завете, он переходит в состояние надежды – в ожидании он сжимается как пружина, наращивая заряд новой энергии. Теперь он готов к моменту, когда придет Тот, ради кого нужно распрямиться, и ударит этот заряд во все колокола: пришел! И ты состоялся.

Конечно, сам Мамардашвили излагает это намного сложнее, рассказывая о богатых оттенках той реальности, которую мы обычно пропускаем во время своей жизни. Я не буду на этих пропусках сейчас останавливаться. Повторю: настоящая любовь к мудрости – фило-софия – рождается от особого сорта страха, который христиане (возможно, что и иудеи тоже, но об этом я мало знаю) называют «страх Господень», а философы переживают как «страх и трепет».

 

Глава 11. От пространства к времени

Символ или реальность?

Во время таинства Крещения есть особый момент, когда священник просит крещаемого или крестных три раза плюнуть и три раза дунуть. По чину Крещения это есть символический момент, когда человек отрекается от сатаны «и всех ангелов его». Казалось бы, несложная процедура – раз сам батюшка сказал, значит, так надо сделать, возьми и плюнь. И все же этот момент становится весьма неудобным для всех участников. В основном поскольку неясно, в какой степени этот плевок должен быть символическим, а в какой – полным и реальным: плеваться все же в храме никому не хочется. Но за этим стоит более сложный вопрос: а в какой степени символом является сам сатана?

Крещаемый должен дунуть и плюнуть на запад. То есть в тот момент, когда крещаемый отрекается от сатаны, он поворачивается в сторону противоположную от алтаря и смотрит на западную стенку храма (впрочем, на практике эта стена может быть и не совсем западной).

В Амстердаме мне часто приходится объяснять, что мы плюем на запад не потому, что нам не нравится западный образ жизни, а потому, что на западе заходит солнце, то есть запад – символическое место тьмы.

И вот получается, что в церкви мы настолько привыкли к повседневной жизни символов, что возникает опасность считать символичным все, а потому напрашивается неожиданный вывод: это «все» есть условность и не имеет особо существенного влияния на нашу повседневную жизнь.

Итак, каким образом сплетаются в нашей жизни разные реальности и как это влияет на нашу свободу?

Христианство говорит, что в мире действуют три силы. Первая – это Божья сила, собирающая всех воедино, привлекающая нас к Свету. Вторая – темная сила сатаны, которая пытается растащить все и всех на мелкие части. Ее задача – сделать так, чтобы каждая отдельная часть ничего не знала о другой части и тем более не знала о существовании целого. И третья сила – человеческая, которая делает активный выбор между первой и второй силами.

В нашей жизни есть периоды, когда мы лучше чувствуем первую силу и сами получаем от этого радость и творческую энергию. Но есть и такие периоды, когда нам кажется, что все разваливается, ничего не складывается и не получается. В такие моменты мы близки к унынию. Мы можем и не думать о действии лукавой силы в это время, но мы уже знаем, что уныние есть страсть, так что можем смело предположить, что без лукавого здесь не обошлось.

Таким образом, я утверждаю, что во время Крещения была отбита главная атака темной силы сатаны на человека, в Крещении человек получает новое рождение и ориентир на свет в своей новой жизни. Отбита главная атака – но не последняя. Крещение не избавляет нас от искушений и действия страстей. Недаром таинство Крещения заканчивается чином пострижения волос, ведь это есть символ ученичества. То есть только что крещенный человек тем самым становится учеником Христа. Он только начинает свой длинный путь к Учителю, чтобы найти полноту своей жизни.

* * *

Сложнее всего разобраться с действием третьей силы – человеческой. Перед нами стоит вечная дилемма: когда мы должны действовать сами, быть активными и энергичными, а когда можем остановиться в выжидании, как говорится, «положиться на волю Божию»?

Но полагаться на волю Божию зачастую означает именно активный поиск, а не бездействие. То есть воля Божия проявляется в активной стороне жизни человека, а не в его пассивности. Мы часто оказываемся в ситуации, когда надо сделать выбор, и в решении и решительности проявляется жизнь.

Есть одна вещь, которая может в этом помочь, если научиться ей правильно пользоваться. Это совесть. В русском языке очень интересна этимология этого слова: его корень – «весть», тогда как в других языках это слово более «бледное» и связано с понятием «сознание»: например, по-гречески «совесть» (συνείδηση) буквально переводится «син» – «со», «эйдес» – «знание», то есть «сознание». Или в английском consciousness переводится не только как совесть, но и как «сознание, сознавание».

Так вот, «весть» – это весть евангельская. Совесть – это нечто, показывающее, каким образом наше действие соотносится с тем, что на самом деле от нас хочет Бог.

У апостола Павла в Первом послании к Тимофею есть выражение «люди с сожженной совестью»: …лжесловесников, сожженных в совести своей (1 Тим. 4: 2). То есть эту весть можно и сжечь, можно заставить ее молчать, не слушать ее. Лучше всего совесть заглушается страхом. Но если быть к ней чутким, именно совесть говорит нам, когда мы делаем что-то противоречащее себе, в угоду кому-то или чему-то, делаем то, что против свободы.

* * *

Услышать весть, Благовестие, которое адресовано именно тебе, – это и есть выраженная иными словами задача, о которой мы уже говорили не раз: проделать свой путь. Так что мешает нам слышать?

В физике это формулируется просто: если есть сигнал-весть, то весьма вероятно, что есть и помехи, то есть различные шумы, которые мешают. Представьте себе, что есть источник сигнала, он весьма мощный, это – Свет. Приемник тоже неплохо работает, это – человек. Но ведь есть еще и путь, который надо пройти от источника к приемнику. И есть силы, которые организуют шум вокруг сигнала. Представьте, что вам надо докричаться до человека, который находится в другом конце коридора. Вы честно кричите, он честно пытается вас понять. Но есть некие силы, которым не нужно, чтобы сигнал дошел, и они устроили так, что на пути от вас до того человека расположился добрый десяток барабанщиков. Шум – невероятный! Попробуй там что-либо понять, несмотря на обоюдное желание.

Так и происходит, если путь несвободен.

У Николая Гумилева есть такие строки (стихотворение «Думы»):

Эти строчки – поразительно точное описание того, что может произойти, и очень часто происходит, в нашей голове. Там – непрошеные гости, пришедшие, как воры, которые и организуют невероятный шум. И как точно отмечает Гумилев, что мозг «гордый». Он гордый, поскольку считал себя неуязвимым. Ведь мы считаем, что это МЫ думаем, это наши мысли! А что происходит на самом деле?

Сравните: когда крещаемый отрекается от сатаны, он особо упоминает его гордыню:

«Отрекаюсь от сатаны, и всех дел его, и всех ангелов его, и всего служения его, и всей гордыни его».

Так вот почему так опасна гордыня: в гордый мозг легче проникает толпа чужеродных мыслей, которые мы принимаем за свои собственные. А вместе с ними зачастую приходит и страх. Такую голову легче лишить свободы.

В голове могут появляться самопроизвольные мысли, и мы не знаем, кто их автор. Как сказал один монах, опытный в аскетических упражнениях: «У меня большая проблема: я не столько думаю, сколько пытаюсь прогнать мысли, которые мне лезут в голову».

Действительно, такое занятие известно каждому, кто читает молитвенное правило: стоит только начать молитву, как в голову лезет всякая дребедень – и про кастрюльку на кухне, из которой может что-нибудь убежать; и за детей беспокойство, если они есть; и беспокойство, если их по каким-то причинам нет; и про всякие дела, которые надо не забыть сделать, и так далее. И это вовсе не сплошная «дребедень», а могут быть даже очень серьезные размышления.

* * *

В чистом виде эксперимент с самопроизвольностью мыслей поставил герой анекдотов Востока, юродивый Ходжа Насреддин. Как-то ему пришлось лечить больного, и для излечения Ходжа потребовал, чтобы за больного молились и сам болящий, и все его родственники. Но – маленькая деталь! – во время молитвы ни один из них не должен был думать о белой обезьяне.

– Почему именно о белой обезьяне? – удивились родственники.

– Потому, – деловито объяснил Ходжа, – что именно белая обезьяна более всего мешает молитве.

Совершенно очевидно, что требование «искусного целителя» Ходжи Насреддина оказалось невыполнимым. Все родственники только и думали про белую обезьяну. Больной остался больным.

Задача перестать о чем-либо думать, если ты уже об этом думаешь, невероятно сложна. Это мы знаем по собственному опыту и без белой обезьяны. Что же делать?

Надо вернуться к аскетическому опыту. Аскетике давно известно это явление. Отцы церкви называли такие самопроизвольные навязчивые мысли «логизмо́й», что обычно переводится как «помыслы», то есть простые и маленькие мыслишки, те, что роятся и кружатся в голове.

Это они – логизмой – мешают нам слышать весть. Они и организуют такой шум, за которым сигнала не слышно.

Есть прекрасная фраза святителя Феофана Затворника: «многозаботливость, точащая сердце, и покоя ему не дающая». Заботишься ты о многом, а результат какой? Покоя нет, потому и не слышно ничего.

* * *

Авва Евагрий Понтийский различал помыслы ангельские, человеческие и бесовские. И целую главу авва Евагрий посвящает бесу-«скитальцу», о котором пишет так: «Он водит ум из города в город, из селения в селение, из дома в дом; сначала устраиваются простые встречи, затем происходят беседы со знакомыми… Вследствие таких [мнимых] встреч губится собственное [мирное] состояние [души подвижника]». Помыслы – мнимые встречи, мнимые мысли, которые, как воры, крадут мирное состояние души.

В каком времени мы живем?

Как же с этим воровским нашествием справиться? Первое средство такое: перестань ходить, побудь здесь и сейчас. Пребывай в настоящем. Иными словами: хватит ходить в пространстве, подумай о времени своей жизни и постарайся в это время попасть. Побудь во времени, которое называется «сейчас».

Нам свойственна привязанность к зрительным образам, а потому мы и говорим: «сигнал проходит путь». Но так ли это? Ведь струна, которая порождает звук, не проходит никакой путь, она генерирует звук, она дрожит – мы слышим ее переживания, но в пространстве струна остается на своем месте.

Так и время: мы изображаем его пространственно: прошлое-настоящее-будущее. Но в каком времени мы живем? Прошлое – отошло, будущее – еще не наступило, хотя и обещает вскоре быть. Но оно не есть сейчас. Получается, что единственная возможность – это быть здесь и сейчас, в настоящем.

Именно так – это для нас возможность быть. Жить. Для нас, для сил человеческих. Но известно, что есть силы и нечеловеческие, противостоящие нам. А значит, у нашего противника будет иная задача: не допустить нас до этого настоящего. Нагрузить нас либо заботой о будущем, либо припоминанием прошедшего. Заставить нас метаться между прошлым и будущим.

Если такая задача действительно стоит, то подумайте: как проще всего этого добиться? Ответ простой – вызвать страх. Ведь именно страх заставит человека метаться. Именно поэтому этим силам надо, чтобы человек не просто думал о будущем – но панически его боялся. Не просто вспоминал прошлое – но прошлое приходило бы одновременно с чувством мучительного стыда и страха. Стыда – за все, что сделал. Страха – перед неизбежностью ответа за сделанное. Приближается воспоминание, накатывает стыд. Накатывает таким катком, что рождает страх: как же я за все это буду отвечать?!

Мыслишки, которые не просто пробрались в пространство головы, но они из этого пространства сделали клетку ужаса, камеру пыток. Хотя фокус-имитация был проделан простой: там, в голове, нет и не было никакого пространства. Там было время настоящего, которое подменили страхом перед будущим и смущением за прошлое.

И мы в ужасе забываем, что это не пространство, а только время. При этом время, которое у нас украли. Его нет.

Вот почему путь лежит через момент настоящего, в котором мы только и можем жить и в которое обязательно надо попасть, как бы трудно это ни было.

Напомню еще одну вещь: гордыня – это ловушка, где высосано время, где времени нет. Вот почему гордыня так опасна.

* * *

Быть в настоящем, не забегая в будущее, не отставая в прошлом, – это и есть аскетическое делание. Помните, я говорил, что «лукавство» – это искривление. Это когда твой путь превращается в кривой лук. Но по прямой действительно очень сложно пройти, кажется, что и совсем невозможно. Однако знаете, как можно пройти не по прямой, но и без лукавства? Маленькими прямыми отрезочками. Окружность на маленьком участке близка к прямой. Есть момент сегодняшнего дня – это маленький отрезок пути. Если пройти его «локально» правильно, если сделать сегодня правильный выбор, «здесь и сейчас» – тогда путь осуществляется. Тут нужна смелость, которая позволяет рискнуть, потому что только при следующем шаге понимаешь, правильный это был шаг или не получилось.

Это похоже на то, как канатоходец в цирке ходит по проволоке: осторожно ступая, он нащупывает каждый шаг, вытягивая ногу вперед. Только в нашей ситуации проволока появляется в тот самый момент, когда делаешь шаг вперед. А если ты этого шага не сделал, то и проволоки тоже нет. Есть только страх, что провалишься, что упадешь. Но если ты идешь – появляется чувство преодоленного страха, чувство, что проволока непременно есть, поскольку есть путь.

Если удалось быть в настоящем, то здесь страха нет.

 

Глава 12. Творчество как метод вернуться домой

А если «Бог умер»?

Однажды, много лет назад, я прочитал рассказ о том, как умер Бог. По несчастью, я забыл имя автора и долгое время не мог найти этот рассказ вновь. Но все эти годы я помнил вещь, которая меня поразила тогда, при первом прочтении, а именно – что смерть Бога равна смерти поэзии. И в тот самый момент, когда какой-то дерзкий ангел решает добраться до Святая святых и потом рвется оттуда с криком: «О ужас! Умер Ветхий днями!» – в этот момент на земле прекращается поэзия. Она умирает. И это ясно понимает поэт, который склонился над созданием поэмы, но вдруг до него доходит, что созвучие рифм кончилось, точнее – скончалось навеки, и никогда больше они не прозвучат на земле. Очнувшись в мире, где звуки поэзии уже не живут и стихи мертвы, поэт набирает стальное перо ядовитых чернил и прокалывает себе вену. Его смерть равна смерти звезды, от которой еще остался луч, но в нем уже нет света.

Спустя многие годы я, благодаря своим друзьям, нашел этот рассказ вновь. Оказалось, что «Бог умер» написал Сигизмунд Кржижановский в 1922 году, то есть в то время, когда идея Ницше о смерти Бога была жива и помнилась в России еще многими.

«…Все было там, где было, и так, как было. Но из всего – пустота: будто кто-то коротким рывком выдернул из букв звуки, из лучей – свет, оставив у глаз одни мертвые линейные обводы. Было все, как и раньше, и ничего уже не было».

Рассказ этот очень точен в своей глубинной правоте: творчество и поэзия возможны только тогда, когда Бог жив. Когда жива свобода в Боге и жива свобода в человеке, которая и рождает творчество.

Таким было для меня продолжение темы свободы, ее неожиданным откровением – «Свобода возможна только в Боге, а творчество под силу только свободному», – начало которой прозвучало для меня давным-давно, еще в тюрьме…

* * *

В начале было творение мира. Творчество. В творении у Бога есть помощница – Премудрость, которая отвечала за радость: тогда я была при Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все время… (Притч. 8: 30–31).

В каждый день творения мира был особый момент, в который говорится: И увидел Бог, что [это] хорошо (Быт. 1: 12). Вот чего нам нельзя забывать: в творении мира и человека была радость. Это момент радости творца, когда Бог видит, а человек чувствует, что сложилось нечто красивое, что какие-то стихийные части или слова вдруг нашли свое место. Момент творения удался – «это хорошо!». Но для этого «хорошо» нужна свобода. И Богу, и человеку.

Владыка Антоний Сурожский в своих «элиотовских лекциях» очень тонко связывает свободу и творчество. Он говорит, что человек должен быть поэтом – не в том смысле, что он должен слагать вирши, а в том, что призвание человека – извлекать смысл из окружающего мира. А это и есть творчество!

При этом не важно, человек – художник или просто посуду моет. Я, например, люблю мыть посуду. Когда посуда становится чистой – это такая красота, и душа радуется! А что такого происходит? Не очень понятно. Ну, повозил мылом и мочалкой. Откуда радость? И владыка Антоний очень точно говорит о том, что любое творчество происходит тогда, когда человек пропускает вещи через себя.

У нас на приходе есть мастер, дядя Саша. Он ремонтирует велосипеды. В Амстердаме велосипед – самый главный вид транспорта. Но у велосипеда рано или поздно что-то ломается – наступает негармоничное вело-состояние. Здесь без дяди Саши никак не обойтись. И творчество дяди Саши заключается в том, что он соединяет не слова и не краски или звуки, а «штуки», которым положено крутиться. Такому творчеству тоже нужна свобода – направить руку в точное место и восстановить вело-гармонию.

Талант проявляется в способности видеть и слышать, в способности чувствовать. Практически каждому человеку даны зрение и слух. Но «видеть» талантом – это совсем иное. Талант выделяет такую существенность, которая и обнаруживается как красота. Талант слышать выделяет гармонию. Талант грязную посуду заставляет помыть так, что она радует глаз. Важно услышать то, что обращено именно к тебе, и это воплотить. А в какой форме это будет – это уже не так важно.

Главное, что все эти таланты не разложены по полочкам, как в торговом центре, где их можно было бы выбрать покупателю. Они нам уже даны. И реализовать надо именно свой талант, потому жизнь и сравнивается с лабиринтом – сколько времени должно быть потрачено, чтобы понять, в чем именно твой талант!

Свободное действие по извлечению смысла

Митрополит Антоний называл творчество извлечением смысла из косной материи. Под «косной материей» надо понимать и словесную материю, и музыкальную, и звуковую.

Упоминаемый уже нами БГ пел про «любовь как метод вернуться домой». На самом деле творчество – это тоже «метод вернуться домой». Творчество – это один из самых потрясающих моментов взаимодействия человека и Бога. А главный момент творчества – это расширение души. Великодушие. Как говорил владыка Антоний Сурожский: «Мы можем вкладывать в предмет красоту или что-то другое, то, что уже есть в нас самих».

Был в России такой поэт – Борис Рыжий. Не выдержал он российской жизни 90-х годов и в 26 лет покончил с собой. Но! Но он был поэт. Он успел написать гениальные строчки:

Уродливое или красивое – это зависит от нашей способности смотреть. Если мы свободны, чтобы смотреть с радостью (с премудростью), то видим прекрасное. Несвободны мы – видим уродство. В своих беседах владыка Антоний несколько раз повторяет слова: «Красота в глазах смотрящего». А это и есть способность души вместить предмет или человека. Иными словами, то, что не вмещается в нашей душе, становится безобразным уродством.

Это и есть творчество: извлекать из мира красоту, если мы нашли ее в себе.

* * *

Если художник просто копирует предмет – это ужасно скучно и никому не нужно. Он должен увидеть предмет в таком свете, которого нет в этом мире, в свете вечности. Но без свободы это невозможно. Недаром, когда шли споры о том, что такое Богодухновенное Священное Писание, подчеркивалось, что авторы-евангелисты оставались свободными. И это тоже было творчество.

Художник открыл тот свет, который раньше никто не видел. Поймут его зрители или нет – это уже второй вопрос. Иногда художник обречен на непонимание. Но с точки зрения Бога, так ли это важно? Думаю, нет.

Творчество – рождение нового видения при участии радости. А где радость – там и благодарение. А где благодарение – там нет гордыни.

По законам физики мы видим не предмет, а свет, который он отражает. Может быть, с некоторой осторожностью можно сказать, что в момент творчества человек видит вещи в том ракурсе и свете, в котором их видит Бог.

 

Глава 13. Евангелие: выходи на волю!

Покой и воля

Почему свобода – во Христе? Почему эти слова: «настоящая свобода в Боге» – услышал я много лет назад в тюрьме? Интуитивно я принял этот ответ-призыв сразу. Точнее, я принял свое новое состояние, потому что это было началом праздника. Позднее я прочел, что Бог есть любовь, а в любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх (1 Ин. 4: 18).

В Евангелии от Иоанна Христос говорит ученикам своим, которые пришли из иудеев: если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8: 31–32).

Познание истины — читаешь эти строки и представляешь тяжелые усилия своего сознания по познанию: лязгают шестеренки думательного аппарата, на челе собрались складки, соотносящиеся с мышцами извилин мозга.

Но представленная таким образом картина соответствует только европейской модели познания, да и то – позднего времени. Поэтому и нам кажется, что познание есть результат усилий наших мозгов, что всякое знание приходит через голову. И далее найденная таким образом свобода есть освобождение от чего-то/кого-то. Мы познаем искомую истину и в результате получаем свободу как награду. Такова логическая цепочка ментального усилия.

Однако же нет. Все не так. Свобода есть воля, выход на волю. А на волю выходит другой человек, которого раньше просто не было. Он как из яйца вылупился и с изумлением смотрит на новый мир. Ведь мира этого тоже не было, как не было и человека. Все новое.

* * *

«На свете счастья нет, но есть покой и воля». Не случайно Мераб Мамардашвили посвятил часть своей беседы о мышлении этой пушкинской строке («Эстетика мышления», беседа первая). Он хорошо знал, что мысль не рождается головой, что мысль не есть процесс в мозгах. Мамардашвили говорил, что здесь, у Пушкина, речь идет о внутреннем покое, а не о бездействии ленивого человека. Покой – это удивительное чувство совершенности и полноты. Внутренний покой предполагает молчание как начало творчества. Потому что в молчании, говорил митрополит Антоний Сурожский, человек получает возможность услышать Весть. Произведение искусства – это результат услышанной Вести.

И я буду настаивать, что воля у Пушкина как состояние свободы – есть встреча. Встреча с творчеством, встреча со словом, встреча со Христом.

Свобода рождается во время кризиса – суда, а суд, прежде всего, есть встреча.

Вот почему истину нельзя продумать ментально. Но истину можно встретить в своей жизни. «Познайте истину» – означает «узнайте истину при встрече, и эта встреча перевернет всю вашу жизнь». Старый, ветхий человек умрет, а новый человек родится.

У Пушкина усталый раб (а это был сам Пушкин) задумал побег – «в обитель дальнюю трудов и чистых нег»:

Побег – рождение в новую жизнь, потому жизнь и есть обитель дальняя. Более того, только там возможно совместить труды и негу, ведь нега – чувство услаждения и ласки (как странно, что эти слова – нега и услада – чуть ли не начисто исчезли из нашего языка!). В земной жизни труды и нега – такие противоположности, что их никак не свести вместе. Думаю, что это происходит, прежде всего, потому, что у нас отсутствует такой опыт – услада труда как творчества. Да и нега воспринимается только из опыта маленькой радости – как наслаждение. А на самом деле нега, нежность – это то, что надо дарить ближнему.

Но там, где нега становится «чистой», там и труд перестает быть рабским. Раб находит волю. Этот опыт надо обязательно пережить, прочувствовать его как опыт личный.

* * *

Тогда мы поймем и другой момент: когда мы просим в молитве «Отче наш» об исполнении воли Божией на земле, как она исполнена и на небе, мы просим вернуть нас в свободу.

В слове «воля» в русском языке есть двусмысленность: она может пониматься и как способность сделать усилие, и как свобода. Но двусмысленность прекращается, смыслы совпадают в той самой точке, где воля реализуется, исполняется – становится полной.

Выход человека на волю дозволил Христос. Вернемся к Его словам, которые Он говорит ученикам из иудеев: Тогда сказал Иисус к уверовавшим в Него иудеям (то есть уверовавшим, что он есть Христос-Мессия): если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8: 31–32).

Интересная подробность этого евангельского эпизода: слышавшие эти слова ученики начинают протестовать: Ему отвечали: мы семя Авраамово и не были рабами никому никогда; как же Ты говоришь: сделаетесь свободными? (Ин. 8: 33).

Им кажется, что они уже живут в полноте, поэтому: На это Иудеи отвечали и сказали Ему: не правду ли мы говорим, что Ты Самарянин и что бес в Тебе? (Ин. 8: 48).

Христос проповедует им новое рождение, а это так трудно принять, особенно тем, кто считает, что уже родился. Так и нам зачастую кажется, что мы уже живем, зачем же нужно еще новое рождение?

Вот так мы и подошли к конечной точке нашего пути. Хочешь быть свободным – иди на волю. Для вольного человека нет тюремных стен.

Вам может показаться, что я преувеличиваю, что я опять слишком ушел в «теорию христианской жизни». Нет. Это не теория. Это и есть жизнь христианина, которая предполагает прохождение некоторых мертвых точек нашего существования, прежде чем мы находим новую жизнь. А она предполагает движение в обратном направлении – от смерти к жизни.

Теория о христианстве – это наставления у свечного стола в храме, куда и какому святому надо поставить свечку о здравии, а куда ставить за упокой. Это теория, поскольку жизнь начинается не со свечки. Жизнь начинается с одного радостного момента, когда ты понимаешь, что Бог дал тебе эту жизнь не случайно. Жизнь – не воля теории случайных чисел и не выигрыш в лотерею, жизнь – сочетание воли Бога и выход на свободу (на волю) рожденного человека. Вышел – а там радость и веселие!

А Евангелие – это и есть тот самый лук, из которого может вылететь стрела – стрела, направленная к свободе.

Встреча: хватит ждать!

Свободными не рождаются – вот то открытие, которое я сделал еще в тюрьме. Так оно и есть: человек рождается с больной и несвободной душой, унаследованной от «человечества», от Адама и Евы. Человек по природе своей не свободен.

Но это не означает, что судьба человека – оставаться в рабстве, вечно вылизывать чужие тарелки и котлы. Человек может в свободу войти – войти в момент настоящего, где его ждет Встреча. Встреча – вот что дает начало свободе, делает ее зримой и действенной.

Такая встреча произошла у меня в тюрьме. Это была встреча с самим собой и с Богом. Так начался мой вопрос о жизни и о свободе. Я знаю и опыт других встреч, например опыт митрополита Сурожского Антония. В тот момент, когда произошла его Встреча, он был пятнадцатилетним юношей и переживал отход от веры. Это довольно известная история, но позвольте ее напомнить: в тот день юноша Андрей Блюм особо почувствовал лицемерие «взрослой» веры, как ему показалось, и решил, что либо найдет смысл в этой жизни, либо с ней расстанется. Он попросил у матери Евангелие, определил, что из всех четырех Евангелие от Марка – самое короткое, и начал читать. Он полагал, что Бог не заинтересован в его жизни, и хотел именно это и доказать своим чтением. И вот где-то на середине чтения он почувствовал, что по другую сторону стола кто-то стоит. Единственный, кто это мог быть в тот момент, – Сам Христос. Чувство, что действительно Христос Своим живым присутствием доказывает, что жизнь юноши для Бога не безразлична, было ошеломительным. Это была Встреча.

Остальное мы уже знаем из биографии митрополита: война, участие во французском Сопротивлении, далее – принятие монашеских обетов и служение Богу и людям. И любовь к России. Благодаря ему Православная Церковь в Великобритании начала новую жизнь. Благодаря ему возник и наш приход в Голландии.

Возможно, вы повторите то, что мне уже приходилось слышать от других: «Вам, отец Сергий, повезло. Вас жизнь свела с таким человеком, как митрополит Антоний Сурожский». Отвечу: именно так буквально и произошло – жизнь свела. Это был для меня единственно возможный способ жить – искать новую встречу, которую я и нашел с Божьей помощью и милостью.

Это к вопросу о том, что жизнь делает с нами, а что делаем с жизнью мы.

* * *

Вот еще один пример Встречи, уже из голландской жизни.

Жил-был простой голландец – Иосиф ван дер Берг. Впрочем, был он не совсем простым, он был весьма известным актером. Начинал он свой актерский путь действительно просто – как бродяга: взял у кого-то взаймы лошадь, починил сломанную телегу и соорудил на ней все необходимое для бродячего театра. Это был маленький кукольный театр. Путь Иосифа начался в 70-х годах прошлого столетия. В 80-е годы он был уже очень известным актером кукольного театра: играл свои пьесы в Париже, в Америке, в Японии. Получал престижные премии.

В 1988–1989 годах ван дер Берг играл свою пьесу «Хватит ожиданий» (Genoeg Gewacht) – это была его своеобразная реакция на известную пьесу Самуила Беккета «В ожидании Годо». Смысл ее таков: двое приятелей ждут Годо. Имя Годо происходит от английского God – Бог. То есть они ждут Бога, который должен явить смысл в их до этого абсолютно бессмысленной жизни. Приятели засыпают стоя и сидя. Они не знают, где были вчера, и не уверены, что это «вчера» когда-то было вообще. Они ждут Годо, про которого тоже ничего не знают. Но Бог-Годо не приходит. Он никогда не придет. Смысла в жизни нет. Есть только бессмысленное ожидание.

Итак, хорошо известный к тому времени актер и автор пьес пишет «Хватит ожиданий». Спектакль проходит на ура. Иосиф играет его с большим успехом в разных городах. 14 сентября 1989 года должна была состояться бельгийская премьера пьесы в Антверпене. Но она не состоялась.

Перед началом представления Иосиф ван дер Берг вышел на сцену и сказал, что играть не будет. Не сможет он играть, поскольку вышел напрямую к той реальности, которую уже никакими силами не сыграть. Ему был голос – весть, и Иосиф услышал в ней примерно следующее: ты ищешь и ждешь Того, Кто уже давно пришел. И теперь это Он ждет тебя, Иосиф ван дер Берг.

Его рассказ перед публикой был сбивчивым, люди смеялись, полагая, что это очередная шутка великого юмориста ван дер Берга. Но спектакль все же не состоялся. Разочарованным зрителям вернули деньги.

Все дальнейшее больше похоже на роман: Иосиф крестился в Православной Церкви и стал отшельником. Отшельник он, конечно, на голландский манер – живет под навесом для велосипедов и спит в обнимку с велосипедами.

Вот так произошла его встреча с самим собой и с Богом. Кстати, одна из книг митрополита Антония, где он рассказывает о своей жизни, называется «Встреча», а свою последнюю пьесу, которую написал Иосиф ван дер Берг, уже будучи отшельником, он тоже назвал «Встреча». Но эта пьеса так и не была поставлена. Хотя его личная встреча состоялась, несомненно. Как он сказал в тот первый вечер перед премьерой: я вышел напрямую к такой реальности, которую уже никакими силами не сыграть.

* * *

Опять кто-нибудь может сказать: так в жизни почти не бывает, это необычная судьба совершенно необычного человека. Нет, дело не в этом. Просто обычный человек решил, что он не будет проводить свою жизнь в ожидании и только спать стоя, сидя или лежа. Человек он обычный. Решение было необычное. Очень твердое решение – хватит ожиданий! Он перешел к действию.