Любовь Овсянникова

Вам, чье имя легко угадывается из текста

Автор

 Найти виновных

Приключенческий рассказ

1

Александр с улыбкой удовлетворения отошел от зеркала. Сегодня он себе понравился, и это обстоятельство вдруг сообщило ему прекрасное настроение, весьма некстати, впрочем. Приятным показался одеколон, который он опрометчиво купил с рук у забредшего в их издательство торгового агента, а потом жалел; и чисто выбритая бархатная кожа, зачастую вызывавшая раздражение молочной белизной и розовым румянцем на ще­ках. Да ведь уже тридцать пять стукнуло, а лицо до сих пор как у младенца, — думал он о себе в такие минуты. Даже прямые, вечно рассыпающиеся волосы показались эдакой не­брежной деталью, придающей его виду особый шарм.

На самом деле Александр был к себе несправедлив. Его действительно несколько картинное лицо почти не выделялось на фоне ладно скроенной фигуры, ибо был он высок и строен. И хоть широкие плечи грешили легкой сутулостью, они не скрывали достоинства гордо посаженной головы, а всей фигуре придавали обаяние мужественности.

Особенно хорош был Александр, когда двигался. Его жесты, скупые, без лишней экспрессии, отличались скупостью и мягкостью. Такой же была и походка. Если представить себе Игоря Костолевского с лицом  Владимира Конкина, то легко понять, что кино потеряло в нем прекрасного героя.

Но Александр не знал своих достоинств. Может, потому что ему о них никто не ска­зал, а может, не имел возможности видеть себя со стороны. Существовало еще одно объяснение, и оно, скорее всего, было самым верным, —  его внешность… была не в его вкусе. Так случается иногда, и тут уж ничего не поделаешь. Родился человек с такой внешностью, которая не отвечает его представлениям об идеале, и пиши пропало, сетованиям не будет конца. Беда, конечно, так как за этим закономерно следуют комплексы, а за ними — тотальная неуверенность.

О, вот это, последнее, ему о себе было известно хорошо! Слишком хорошо. Оно мучило его, лишало покоя, тем самым, усугубляясь, усиливая внутреннюю драму.

Но природа редко бывает категоричной, только беспощадной или только расточительной. Довесив к его внешней привлекательности комплексов по ее поводу, словно спохватившись, прибавила горсть увлеченности в характер и направила эту увлеченность в самое то, что надо, — на деятельность. В работе Александр начисто забывался, переставал думать о себе, своих чертах и качествах, наполнялся азартом погони и боя за достижение цели.

Получалось, если суммировать, что был он объективно запрограммирован на удач­ную карьеру и неуспех у женщин. А это являлось сочетанием редким и тем более дорогим в глазах тех, вышедших из легкомысленного возраста, кто его окружал.

Как уже можно было догадаться, Александр не был женат, хотя это вовсе не означало, что он не замечал женщин или что ему никто не нравился. Были, были периоды острой влюбленности, робкие попытки заявить об этом, неудачи, разочарования, горечь.

К тридцати годам он познал весь спектр душевных тревог, сопряженных с прекрасным полом. Конечно, был уже не мальчик, но по-прежнему краснел в минуты неловкости.      Таким и приехал когда-то в Киев из Тернополя, завершив там карьеру стилиста и надеясь начать здесь карьеру издателя, и обрести, наконец, личное счастье.

А что нашел? Что обрел?

2

Но сегодня был особый день — день его триумфа.

Он собирался в дорогу: укладывал свои вещи, припасенные подарки и вспоминал забытое.

«Забыть» — смаковал это слово. «За быть» — то есть «быть за». За чем? Мозг человече­ский представлялся морем, поверхностная гладь которого — это то, о чем мы помним, а глубинная часть — то, что и есть «быть за». Следовательно, забыть — означает: вывести из оперативного массива, оставить на потом, на случай крайней нужды. Какая же крайняя нужда подошла ко мне? — удивлялся он, вспомнив вдруг, как отец нес его на руках из детского садика. Декабрьский день погас, и на небо взобралась круглая тя­желая Луна.

— Кто это? — спросил он, показывая на это диво.

— Луна.

— Ее так зовут? — продолжал знакомиться, как и в детсаду, куда попал недавно и где период знакомств еще не завершился.

— Да, сынок, — усмехнулся отец.

— А как ее хомилия?

Отец не нашел, что ответить и промолчал.

Почему вспоминается все это?

Ему тогда едва исполнилось три годика. Человек не может так отчетливо вспоми­нать события из младенчества, ибо это еще не было даже детством. А он вспомнил, как будто это было вчера. И скрип снега под ногами отца. И пощипывание морозца.

Не строил планы, не мечтал, а именно вспоминал, и это вызывало скорее недоуме­ние, чем умиление. И наполняло его щемящей, пророческой грустью.

Было лето, когда он купил эту квартиру на Оболони. Здесь только-только начали строить элитные дома — в стороне от проспекта Корнейчука, на берегу Днепра, где еще не­давно располагался дикий пляж, рос ивняк и по вечерам пели лягушки. Их дом вводился в строй одним из первых. Квартиры процентов на семьдесят были распроданы предвари­тельно, а на остальные, оставленные на самых «ходовых» этажах, объявили аукцион.

Соседями его скромной — по меркам этого дома, где меньших просто не было — обители на третьем этаже были две пятикомнатные двухуровневые квартиры.    

— И кто же, кто же есть здесь, по соседству? — напевал он, расставляя мебель в комнате, отведенной под кабинет.

А наутро, выйдя за порог, как по заказу столкнулся с девушкой.

— А я — ваш сосед! — выпалил он от неожиданности, вполне в соответствии с тернополь­скими традициями. — Меня зовут Саша. Александр, — поправил он себя и протянул девушке руку для знакомства.

— Лариса, — официально представилась она и, лукаво улыбнувшись, совсем по-домашнему сказала: — Лара. До свидания, Александр, — махнула освободившейся от пожатия рукой и заспешила вниз по ступенькам, игнорируя скоростной лифт.

— Саша! — крикнул он ей вслед.

— Да, Саша! — услышал в ответ согласие общаться запросто.

Лариса была моложе его лет на двенадцать. Тоже, считай, не девочка, как судить по теперешним нормам. Но рыжие волосы и невыразительный цвет лица делали ее совсем молоденькой, почти юной. И Саше она начала сниться по ночам. Будто бежит навстречу по летнему, разморенному зноем лугу, размытая жарким маревом, неясная, загадочная. И неизменно в веснушках, хотя в действительности их у нее не было.

— Извини, соседик, ты опоздал, я выхожу замуж, — ответила Лара в какой-то из дней на его признание.

— За кого? — вырвалось у него.

— За Сергея, — как будто он должен был знать всех на свете Сергеев.

— Кто он? — Александра выбил из колеи такой ответ, и он задал, конечно, нелепый вопрос.

— Он живет в Кривом Роге, металлург.

— Металлург? — автоматически повторил Саша, словно удивляясь, что в это время уцелели такие экзотические, далекие от его издательской деятельности профессии.

Ларисе показалось, что он жалеет ее. Это было не так, в его тоне обозначились недо­умение и досада. Но ей самой очень не хотелось покидать Киев, новую родительскую квартиру. Она думала, что будет бояться жить в отдельном коттедже где-то на окраине Кривого Рога, и ей мерещилось, что ее все жалеют.

— Не волнуйся, у него все в порядке! — с вызовом ответила она.

— А я и не… — он не успел договорить, цокот ее каблуков опять стремительно удалялся вниз.

Да, он видел несколько раз, как Лара садилась в шикарный «Мерседес», но мало ли кто мог быть за рулем, предупредительно открывать перед нею дверцы. Может, это был их домашний шофер. Теперь он знал, что это не так — то был Сергей, видный, импозантный парень. Он его хорошо запомнил.

Приглашения на свадьбу от Ларисы не последовало, видимо, она не хотела доставлять ему лишних сожалений. Может, и правильно. Но перед отъездом зашла попрощаться, оставила свой адрес и телефоны, записала себе его номера.

Прошло совсем немного времени, где-то с полгода, и они встретились вновь. На этот раз виновником встречи стал-таки их домашний водитель.  Возвращаясь с дачи, он не справился с управлением на мокрой дороге и разбился.  В машине находились родители Ларисы, они тоже погибли.

Помнится, говорили, что кто-то выскочил из-за поворота к ним на встречную полосу и спровоцировал аварию, а сам удрал. Да разве от этого легче? Лариса какое-то время занималась этим вопросом, но к Александру больше не заходила. Не нарушал ее покой и он, понимал, что не имеет на это морального права. А вскоре она продала родительскую квартиру, чтобы уехать отсюда навсегда. На этот раз они попрощались теплее.

— Саша, обещай, что будешь навещать их могилу, — потребовала Лара. — Я не смогу теперь часто приезжать, — тут только он понял, чем объясняется ее полнота — Лариса ждала ребенка.

— Конечно, — пообещал он. — Можно звонить тебе? — ухватился за подвернувшийся повод к тому, чтобы иногда слышать ее голос, для него даже такая малость была бы праздником.

— Да.

Потом настал день его тридцатишестилетия: гости, впервые приехавшие в его киевскую квартиру родители, суета и заботы. События, завихряясь и уплотняясь в ком, закру­тили, завертели его и на некоторое время отвлекли от тоски по Ларисе. Действительно, пока были живы ее родители, ему казалось, что и она где-то рядом. Это успокаивало, соз­давало иллюзию, что для него еще не все потеряно. А теперь не то.

Но вот его гости разъехались, он снова остался один, и как-то сразу стал замечать, что перешел в категорию старого холостяка и что его упорно сватают. «Досиделся! — досадовал он на себя. — Все считают, что я уже сам жениться не в состоянии». Его обуяла тревога, даже страх, и он стал, как сегодня, чаще заглядываться в зеркало.

Сначала их главный редактор, находящийся в его прямом подчинении (как ему каза­лось — славная и скромная женщина), намекнула, что у нее выросла дочь — чистая кра­савица. Потом эта дочь (действительно, девчонка — что надо!) зачастила к матери на ра­боту. И чем больше Александр ее узнавал, тем больше грустилось ему о чем-то упущен­ном, отошедшем навсегда. Он пытался понять, что же ушло: шанс, который случается раз в жизни; или возраст, в котором кажется, что время вечно, что его просто нет, а есть только странный счет минут, часов, дней?

Вскоре открылась причина его сосущей грусти: он упустил свое поколение. И пре­жде чем это знание возникло в сознании, оно уже томило невозвратностью и потерей без­отчетную душу.

Да, лучшие девчонки его поколения давно замужем. А эти компьютерные дивы, хорошенькие умницы, интеллектуалки с фигурами топ-моделей выросли не для него. Они из другой эпохи.

Второе сватовство случилось позже, когда пришлось сдавать очередной квартальный отчет. Его пригласили зайти к заместителю начальника Печерской налоговой инспекции. Он знал и немного побаивался эту строгую и неулыбчивую чиновницу, пропускающую мимо ушей шутки и остроты. Она была очень конкретной дамой, предпочитавшей короткий от­вет на корректно поставленный вопрос. Корректный в математическом смысле, то есть — грамотно и четко.

— Вы, кажется, у нас парень холостой? — спросила она вдруг после ничего не значащей беседы об отчете.

Александр начал было теряться в догадках, с чего такое внимание. Не иначе, как она готовит ему неприятности — уж очень издалека заходит да мягко стелет. А если нет, то зачем этот пустой разговор? Оказывается, вот оно что: «вы у нас парень холостой».

— Да, но это не связано с работой, не мешает, то есть, нормально работать.

— Недостатки не могут не мешать, — изрекла высокопоставленная чиновница с угрожающей категоричностью. «Недостатки?» — хотел спросить Александр, но она не дала ему высказаться, продолжив: — Правда, это легкопоправимый недостаток.

— Да, — согласился он на всякий случай.

— Вам ведь где-то тридцать — тридцать пять?

— Где-то, — улыбнулся Александр. — Тридцать шесть, если быть точным.

— О, прекрасный возраст. У меня дочь — ваша ровесница, — она нахмурилась. — Простите, что отнимаю у вас время. Захотелось поговорить, поделиться… — она искусно замялась, ожидая вопроса.

Александр начал нервно теребить новую книжку Сидни Шелдона ― оригинал, американское издание, — которую купил по дороге. Он и не предполагал, что, затягивая таким образом паузу, помогает ей, а не себе.

— Вот-вот, Шелдон, английский, Америка, — ухватилась налоговичка. ― Стася только что вернулась оттуда. Неудачный брак. Я страшно расстроена.

Он продолжал молчать, понимая, к чему клонит собеседница.

— Свой дом, своя машина, прекрасная работа. Казалось, у нее все есть для счастья. А вот видите…

— У нее там есть свое дело?

— Нет, она работает в частной страховой кампании программистом-консультантом.

— Да-а!

— Язык С++, чрезвычайно престижная специализация. Его мало кто знает в совершенстве. И поэтому Стася весьма прилично зарабатывает.

— Интересно, — поддержал он разговор.

— Двенадцать тысяч долларов в месяц, это не считая дополнительного заработка, когда случается срочная работа, оплачиваемая отдельно.

— Да, — Александр не знал, как уйти отсюда невредимым.

— Впрочем, я расстраиваюсь напрасно, ведь она — завидная партия. Здесь найдется немало желающих уехать жить в США. Верно? — закрепила она далее некуда прозрачные намеки. — Извините еще раз.

Провожая его из кабинета — ого! — она, как бы в шутку, обронила:

— Вы уверены, что у вас в издательстве все в порядке? Учебники — соблазнительный бизнес. Говорят, на районных типографиях можно легко делать подпольные тиражи. Возможно, вас надо проверить?

— Может быть. Я, как вы, вероятно, знаете, заместитель директора по работе с авторами. Полиграфия, сбыт — не по моей части. Думаю, однако, у нас все хорошо. Директор — народный депутат Украины, член Национального Союза писателей. Зачем ему неприятности? Учебники — не газ и не нефть. Здесь криминальный риск ничем не оправдан.

— Посмотрим, — неопределенно пообещала чиновница. — Авторские права, гонорары, вы­бор авторов — тоже интересные темы. И при творческом подходе… — она не договорила фразу. — Всего доброго.

Ему явно угрожали, и это не могло нравиться. Конечно, в издательстве есть нюансы в работе с авторами, и при желании можно что-нибудь «накопать». Но это гораздо труднее, чем проверить, скажем, бухгалтерию. Мысль, что проверку легче начать не с его участка работы, успокоила Александра. «А дочь, видно, не ахти какая красавица, раз мама так напирает. Интересно, почему именно я попал в ее поле зрения? Ах, английский! Капи­тальный научно-технический поиск, грандиозно!» — догадался он. Да, английским языком он владел в совершенстве и для поддержания формы постоянно читал в оригинале попу­лярных англоязычных писателей, так как основную классику давно прочел.

Разговор оставил в душе легкий неприятный осадок, не более того.

3

 А вечером позвонила Лариса. Она не жаловалась, не плакала, сказала глухим, сев­шим голосом:

— Погиб Сергей, авария при разливке металла. Это какой-то рок. У меня кроме тебя никого не осталось.

— Я приеду? — робко спросил он.

— Хорошо. Жду тебя послезавтра, ближе к вечеру.

— Лара?

— Да.

— Когда это случилось? Что-то нужно?

— Две недели назад. Ничего не надо, просто приезжай.

И вот он собирается, и нравится себе, у него хорошее настроение. Черт знает что! Ему представлялись различные ситуации, но о таком ужасе он, конечно, не думал. Но не лицемерить же перед собой! Лара стала свободной, и зовет его — разве не об этом он меч­тал?

Сделалось грустно. Видно грусть, — подумалось ему, — является обратной стороной победы. Победы? Разве он победил, разве боролся за то, что сейчас происходит? Разве стремился дока­зать свое превосходство, свою более преданную, чем у других, преданность? Свою более надежную надежность, более нежную нежность? Разве он бросал вызов сопернику? Нет, нет и нет.

Мысль не понравилась, и он понимал, почему не понравилась — потому, что была правдой. Его заслуга состояла только в том, что он заявил о себе, признался в чувствах. И все. А когда ему дали от ворот поворот — молча удалился. Да, не затаил обиду, не обоз­лился, не стал враждовать, а наоборот, поддерживал ровные дружеские отношения. И что из этого?

Надеялся ли он? Пожалуй, нет. Просто не отказывал себе в том удовольствии, кото­рого алкало сердце влюбленного: видеть, слышать, все знать о предмете своей любви.

Ему повезло, вот и все. Кощунственная мысль, грешная, — подумал он и отогнал ее от себя. Такое стечение обстоятельств можно назвать как угодно, только не везением.

Он не смог найти точного определения случившемуся, и это добавило досады. На­строение продолжало меняться не в лучшую сторону. «Вот так всегда, когда много бе­решь в голову. Вспоминается — ну и вспоминай на здоровье. Зачем анализировать, ко­паться, отчего да почему?» — выговаривал он себе. С тем душа получила свободу и снова уст­ремилась в прошлое.

Он снова отогнал витавшие в сознании мысли о победе и везении, запретил себе философствовать, заторопился, занервничал. Самоанализ, переоценку собственных ка­честв, сомнения — вот что подарил ему возраст. А как было хорошо без них. Буду думать о приятном, — пообещал себе Александр, выбирая подходящий галстук к новому костюму, который собирался надеть. Но настроение иссякло, пропало вдохновение, исчерпался подъем. Дымчато-сизой тучей начало надвигаться состояние странное, не имеющее названия. Движения стали автоматическими, а устремления души — согласованными с намеченным планом. Так цветок, распускаясь, наливается соком, азартом жизни, пружинит лепестками, истекает нектаром, а затем, истратив силы, стоит себе под солнцем, безмятежно и светло, но как бы ни в чем уже не участвуя, как бы отыграв свою партию, и покорно ждет неиз­вестного продолжения, зависящего уже не от него.

Господи, она сказала «к вечеру», так долго ждать! А время, как назло, замедлило бег. Он ничем не мог занять себя, не мог усидеть на месте. В день отъезда, несмотря на то, что поезд уходил поздно вечером, на работу не пошел. Ездил по городу, делал покупки себе, собирал подарки ей, готовился. Этот бесконечный день!

И тут он вспомнил, что еще и завтрашний день надо будет где-то и как-то скоротать. Нет, просто слоняться по городу он не сможет, это пытка какая-то. А других знакомых, у которых можно было бы провести время, в Кривом Роге у него не было. Решение пришло неожиданно: он поедет через Днепропетровск. Мысль ухватилась за эту идею, начала ее развивать. Так, там живет Крутько Евдокия Филипповна — автор учебника по природове­дению для пятого класса. В издательстве запланировано заключение нового договора с нею на доработку этого учебника с тем, чтобы в нем учитывались региональные осо­бенности флоры и фауны. Там же живет и Коваленко Афанасий Ильич — заслуженный учитель Украины, преподающий математику в одной из средних школ, отличный мето­дист. Он разрабатывает для них новые рабочие тетради для десятого и одиннадцатого классов по алгебре и началам анализа, а договор они так и не подписали. Наверное, при­шла пора сделать это, пусть старичок работает уверенней, а то, небось, волнуется, что ра­боту не возьмут, и пропадут даром его труды и время.

Александр сел за компьютер, вытащил оттуда типовой договор на подготовку автор­ской рукописи рабочей тетради, а потом составил и отпечатал новый договор на до­работку учебника, таких договоров у них раньше не было и ему пришлось импровизиро­вать. Подумав, он решил, что не лишним будет завизировать новый договор с Крутько у юриста. Кстати, заодно и командировку оформит, соединит личную поездку с делом. Да, так он и сделает.

Возвращаться домой после поездки в издательство не хотелось, сборы закончены, все упаковано, и делать тут больше нечего. А на работе он погуляет по Интернету, может  быть, найдет там интересные картинки для еженедельника на следующий год, который они готовили к запуску в печать. Он подошел к шкафу и вытащил оттуда новое демисезонное пальто: черное, кашемировое. Затем снял с плечиков осуществившуюся мечту — серый костюм-тройку, достал с полки длинный голубой шарф. Оделся, оценивающе посмотрел на себя в зеркало — денди! Не годится все это, не к случаю наряжаться. Ах, первые по­пытки выглядеть, наконец, достойно положению не находят востребованности в обстоя­тельствах жизни! Жаль, а он так старался изменить образ, приобрести новый, деловой имидж.

Забросив отобранные вещи назад, достал и надел проверенный временем джинсо­вый костюм — сорочку и брюки, старый свитер, кроссовки, потом подумал и намотал во­круг шеи новый голубой шарф, просто потому, что старый успел выбросить. Снова по­смотрел в зеркало, взъерошил себе волосы и хихикнул:

— Нет, Михалыч, не носить тебе светских шмоток, так и помрешь вечным пацаном, — подмигнул и степенно зачесал рассыпающиеся пряди.

Надел кожаную куртку, примерился, не будет ли холодно без головного убора, и, решив, что не будет, закинул за плечо черную спортивную сумку и вышел из дому.

 На первом этаже вдруг остановился, будто его ударило током. Показалось, что он чего-то в квартире не сделал, что-то забыл. «Может, утюг не выключил? — стоя в нерешительности, вспоминал он. — Так я и не гладил ничего. Может, чайник на огне оставил?»

Разом нахлынула тоска — не хотелось возвращаться перед дальней дорогой. Тоска сменилась тревожным предчувствием: что-то недоброе должно произойти, даже злое, а затем эти эмоции смело острое желание вновь оказаться в своей квартире, закрыться и никуда не выходить. «Сдурел, что ли! — ругал он себя. — День-деньской на улице. Что может случиться? Нервы выпускают коготки, надо будет съездить на отдых. Вот начнется зима, и махну в Карпаты». Он все еще раздумывал, что делать. Чувство тревоги не исчезало, сжимало сердце, волнами морозца пробегало по коже, липкой паутиной пеленало душу.

И тут он вспомнил Петьку Федотова, своего сослуживца, который рассказывал, как однажды почувствовал безотчетную тревогу при выходе из дому, а вечером пришел в пустую квартиру — ее обнесли. Александр вышел из подъезда на улицу, осмотрел окрестности, ища заинтересованный взгляд, ибо что еще можно почувствовать, как не пристальное око наблюдателя. Но ни во дворе, ни в ближайшей округе никого не было. «Может, в подъезде сидят, где-нибудь между этажами?» Пришлось-таки возвращаться. Не поленившись, он поднялся лифтом на самый верх, а потом, не спеша, спустился вниз, стараясь двигаться бесшумно. Но и тут никого не нашел и не встретил. 

Сосущее беспокойство, сопровождающееся неотступным холодком, не покидало его. Ничего не оставалось, как зайти в квартиру и, наконец, постараться избавиться от своих страхов. Уже отомкнув замки, подумал, что за это время туда могли войти чужие. Ну и срамота! — выругал себя, и тут услышал шум на верхнем этаже: кто-то хлопнул  дверью и начал спускаться вниз. Александр оглянулся.

— Привет! — поздоровался с ним Никита, сын Телеховых, которые жили этажом выше.

— Ты мне как раз и нужен, — ухватился за него Александр.

— Дядь Саша, я спешу.

— Мне ненадолго.

— А что надо-то?

— Да ничего, постой тут возле моей сумки, — он снял с плеча сумку и поставил на ков­рик перед дверью, объясняя тем временем: — Понимаешь, в командировку собрался, а утюг выключить забыл. Но возвращаться — дурная примета, к неудаче. Верно?

— Ага, — согласился Никита.

— Вот я и хочу перехитрить судьбу, оставить за дверью хотя бы свою поклажу, вроде я как бы и вернулся, но не по-настоящему. Понимаешь?

— А-а, да-да, тогда давайте подожду вас.

Александр уже смелее вошел в квартиру, прямо от порога начал включать свет по комнатам, на кухне, везде. Осмотрел шкафы, пространство за шторами, встав на стул, за­глянул на антресоли, проверил балконы. Все чисто, выключено, убрано, нигде никого нет.

 На пороге оглянулся в последний раз, вздохнул, вдруг поняв причину своего странного состояния. Словно невидимые лучи залили мир вокруг него зыбким светом будущего, и он увидел то самое — запредельное. Явилась ему эта же обстановка его квартиры, знакомые предметы, это же шевеление занавесок от теплого потока воздуха, идущего от батарей, только на всем лежала поволока заброшенности, запустения. И здесь не было его. Куда он мог деться? Ноги-руки враз стали чужими от крайней неправдоподобности происходящего.

Но вот наваждение истаяло так же внезапно, как и нахлынуло. Прошла минута, вторая, и к нему вернулось самообладание.

Можно спокойно уходить. Только как раз покоя-то и не было, пропал куда-то. «Так, наверное, случается перед поворотными событиями в судьбе, — подумал он, стоя на пороге. — Наверное, вернусь сюда с Ларисой. Что ей делать в Кривом Роге одной? Вот и разыгралось воображение. Эх, прощай холостая жизнь!»

Объяснение, пришедшее к нему, открыло новое видение ситуации, о чем он не думал, собираясь в поездку. В самом деле, зачем он рвался в Кривой Рог, спешил? Может, Лариса поверила в его мужскую бескорыстность и позвала его всего лишь для дружеской поддержки. В качестве кого его там ждут? О, Боже, что он себе насочинял? Не может же она, только что потеряв мужа, бросаться в объятия другого!

На миг остановилось сердце. Ничего себе! Он, хоть и не стал рядиться в парадные одежды, а надел свои обычные спортивно-деловые вещи, но на лицо, тем не менее, приклеил выражение счастливого избранника — мужчины, которому женщина доверяет себя. Какая иллюзия! Какое недоразумение могло бы случиться, не откажи он себе в удовольствии предаться меланхолии и тоске!

 Внутри что-то разрывалось на части, скулило и просило пощады. «Ерунда какая! Надо же, как я волнуюсь, — продолжал Александр внутренний монолог. ― А в Днепропетровске, похоже, намечается всего два визита. Сколько они могут забрать времени? Пусть по часу-полтора каждый. Работы в лучшем случае на три часа. А еще пять часов чем занять?»

Стараясь больше не думать о самой предстоящей встрече, которая, как ему казалось, является слишком большим для него испытанием, Александр продолжал по дороге строить планы на предстоящий отдых, необходимость в котором так неожиданно вырисовалась. Он не любил станцию «Оболонь», хоть та была ближе и к дому, и к остановке метро «Контрактова площа», поэтому по привычке пошел на «Минскую». 

В вагоне его взгляд натолкнулся на девушку в красивом пальто из лайковой кожи. Ее блондинистые волосы отлива спелой ржи свободно падали на плечи, очерчивая хорошенькую головку, славно венчающую стройную шею. Но не это привлекло взор — знакомой по­казалась ее манера поворачивать голову, некоторые другие трудноуловимые движения. Когда же он увидел лицо, то окончательно растерялся, так сильно она напоминала кого-то, кого он долго знал, а теперь забыл. Силился и не мог вспомнить, на кого она так поразительно похожа. Некоторое время перебирал в памяти лица знакомых и давно знакомых девушек, молодых женщин, доставал воспоминания из запасников детства, но все было напрасно: лицо, чуть постарше, чем у этой девушки, всплыло с полной отчетливостью перед глазами, но кому оно принадлежало, он не мог сказать. Если бы его поездка продолжалась дольше, это стало бы навязчивой идеей. К счастью, он приехал на место спустя четверть часа, через толчею подземных переходов выбрался наверх и с удовольствием хлебнул посвежевшего против дня воздуха.

Шагая по территории, когда-то бывшей палисадником при частном особнячке, а теперь, за последние годы перемен, ставшей девственным сквериком перед зданием издательского офиса, он сосредоточенно глядел себе под ноги, чтобы не наступить на собачьи кучки. От пережитого при выходе из дому стресса, от напряжения, возникшего в вагоне метро, ноги слегка дрожали и подгибались, но держали его. Впереди — там, где кончался участок, заросший травой, и начинались деревья, —  молодая красивая девушка в белых брюках и красной куртке с синими рукавами с таким же, как у него, почему он и заметил ее, шар­фом на шее выгуливала коккер-спаниеля. Она улыбнулась Александру издалека, но тут же поджала губы. Наверное, было у него в лице что-то такое, что заставило ее испугаться. Она повернула налево и начала отдаляться. Причем быстрым шагом, и вскоре скрылась за поворотом. Спаниелю это не нравилось, и он упирался, сколько мог, натягивая поводок и таща ее за собой. Затем кашлянул, захрипел и повиновался хозяйке.

Директор издательства к его приходу успел отправиться домой, обещая по дороге зайти в типографию и переговорить насчет ускорения печатания учебника по географии мира для восьмого класса, который они два года основательно перерабатывали, а теперь спешили с выпуском под нажимом школ — те задыхались без учебника. Но юрист оставался на месте, и это был не самый худший вариант.

— А почему ты не впечатал сюда фамилии авторов? — спросил он, визируя тексты договоров.

— Что касается Крутько, то мне все равно придется уточнять и вписывать в договор данные его паспорта, а уважаемого Афанасия Ильича я вообще не знаю, вдруг и фамилия-то у него не Коваленко, а, например, Каватенко. Лучше перестраховаться и на месте все вписать от руки.

— И то так, — согласился юрист.

Александр поставил на заготовленные документы печати в тех местах, где должны будут располагаться его подписи после того, как договоры подпишут авторы. Вернул пе­чать в приемную секретарю, та в конце дня самолично прятала ее в сейф, и взглянул на монитор компьютера, стоящий у нее на столе. На экране светились стихи.

                                   Конечно: «Да!»

                                   Смывает лист озябшая вода

                                   из зажелтённых лесом берегов.

                                   Из горькой тьмы

                                   растут дымы

                                   печально полыхающих костров.

                                   И даль светла

                                   без зелени листа.

                                   Что впереди ― тоска, сиротство, грусть?

                                   Пусть!

                                   Зато у той неведомой черты

                                   меня ждешь ты.

                                   И я кричу в неясное «туда»:

                                   — Да!

— Что это? — ошарашенно спросил Александр.

— Стихи, — Таня подошла и «перелистнула» страницу. — Читай, — показала на экран.

                                   Солнце ― справа, звезды ― слева,

                                   птицы тут и там.

                                   Нам до них какое дело,

                                   Сонебесникам?

                                   Нам-то что житье земное,

                                   сутолока дней?

                                    Нас на небе только двое

                                   с тысячью огней.

— Кто это, Таня? — снова спросил он, ловя на задворках памяти размытые воспоминания.

— Вот она, неблагодарность мужчины! — Таня уставилась на него, интригуя взглядом. — Действительно не помнишь?

— Намекни, — и вдруг понял, что сейчас узнает что-то важное для себя, узнает сызнова.

— Ясенева Дарья Петровна…

— Господи, какой же я болван! — он стукнул себя по лбу. — Спасен! — стре­мительно обхватил руками голову Татьяны, больно прижимая ей уши, — поцеловал в лоб. — Умница! Спасибо! Ты меня спасла.

Когда Таня ушла домой, он почти все время, оставшееся до отхода поезда, провел за компьютером, изучая личный сайт Ясеневой и недоумевая, как мог забыть ее. А ведь судьба не напрасно давала ему подсказку. Он теперь понял, кого напоминала ему  девушка из метро, — Ясеневу, проживающую в городе Днепропетровске, куда он  сегодня отправляется в командировку, не зная и мучаясь тем, как лучше провести время, оставшееся от запланированных работ.

Перед выходом из издательства, уже одевшись, он зачем-то заглянул в свой сейф, так — на всякий случай. Вынул, покрутил в руках папку с набросками текстов для радиопрограммы, которую вел уже два года; достал и пролистал водительские права, недавно полученные в надежде на скорую покупку «Волги» (мечтал именно о «Волге» — машине с нормальным салоном и относительно недорогой); а затем решительно потянулся к конверту с деньгами (полторы тысячи долларов!) и засунул его во внутренний карман куртки.

Именно на этом оптимистичном жесте его опять настигло ощущение отчужденности, словно окружающее больше не имеет к нему отношения, или он не имеет отношения к нему. Отвратительно наглое ощущение крепло и утверждалось, заявляя, что он не вернется сюда, что это его последний визит в издательство.

Невольно обводя глазами свой кабинет, вид за окном, часть приемной, просматри­вающуюся в дверном проеме, пытался понять, не грезит ли он, не бред ли донимает и из­водит его. Может, он спит?

Но это был не сон. Рабочий стол все так же находился близ окна, так же лежали на нем папки с черновыми набросками документов, так же справа стоял телефон, а слева — настольная лампа. Он похлопал себя по бокам, привычно проверяя карманы. Да, диктофон и сотовый телефон на месте в карманах, где им и положено быть. Почему-то это обстоятельство вернуло его к яви, к привычке все для себя объяснять. «Неужели я останусь у Ларисы в Кривом Роге? Что я там буду делать?» — внутренне ужаснулся он. И впервые понял, отчетливо и ясно, известную, но отнюдь не простую истину, что всему есть свое время. Он упустил момент создания семьи, и теперь выходит, что это ему не по силам. Все менять: привычный образ жизни, место жительства, работу, друзей — трудно. Об этом раньше не думалось, а теперь, когда события подводят его к этим переменам, душа сопротивляется.

Александр решительно захлопнул дверцы сейфа и резко вышел в приемную. Здесь выключил компьютер, погасил свет и, попрощавшись с охраной, не оглядываясь, покинул издательство.

4

Это была уникальная женщина, о которой в двух словах не расскажешь. А забыл он о ее существовании по нескольким причинам: потому что она лет пять, как отошла от кни-гораспространения, которым увлеклась, когда покинула «большую» науку и создала собственную фирму; еще потому, что позже полностью погрузилась в литературу, причем детскую, которой раньше занималась на любительском уровне; и, наконец, еще и потому, что она была намного старше его. Сколько перемен! Теперь она стала профессиональным писателем, пишет взрослую лирику и, как оказалось, прозу… Он с приятностью вспоминал легкие для восприятия, порхающие строки тех ее стихов, что успел прочесть в Интернете:

                                   Стихи мои, вы ― гимны и молитвы,

                                   Признания и исповеди, плач.

                                   На лодке рифм по океану ритма

                                   Несетесь вскачь.

                                   Гривастые, шальные жеребята,

                                   Вы мне — все о любви да о любви,

                                   Не ведая осеннего заката,

                                   Стихи мои.

                                   Цок-цок, цок-цок веселые копытца…

                                   А впереди и брустверы и рвы,

                                   Но вы резвитесь! Только пыль клубится ―

                                   Несетесь вы.

                                   Ах, несмотря на бури и ненастье,

                                   Что в мире — мрак, что не видать ни зги,

                                   Вы для меня — раскатистое счастье,

                                   Стихи мои.

Громко постукивали колеса, на разбитых рельсах вагон раскачивало и резко бросало в стороны, но Александр блаженствовал, освободившись от нервной дрожи и торопливости, которые овладели им, когда он покидал свой дом, а затем в издательстве. Он похвалил себя за то, что додумался купить место в спальном вагоне, и теперь ни обычная суета поездки, ни шум дорожных разговоров, ни возня вечно случающихся в пути детей, ни чьи-то обеды с возлияниями не отвлекали от воспоминаний, в которые он вновь пустился жадно и напропалую.

— Странно устроен человек, — оторвал его от раздумий сосед по купе. — Сделал все покупки, о которых просила жена, а ощущение, что что-то упустил, не оставляло. Но вот, прошла по вагону девушка в брюках, и я вспомнил: забыл купить ей лосины, она в них дома вышивает.

— Ничего странного нет, — улыбнулся Александр. — Увидели и вспомнили.

— Мало, что ли, ходило по Крещатику девушек в брюках? Почему тогда не вспомнил?

— Сработало ассоциативное восприятие нового места, в которое вы попали.

— Да, — глубокомысленно согласился тот и начал пить чай, а Александр принялся далее анализировать перипетии своих сегодняшних эмоций.

«Я должен был вспомнить Ясеневу, вот почему меня колотило. Она — мое спасение, потому что я пропал бы от нетерпения, если бы пришлось бродить бесцельно в течение пяти часов по Днепропетровску. Ларка… Неужели я еду к ней?» — неторопливо текли мысли, спокойным и… отстраненным потоком.

Он прислушался к себе, навострившись, — мысль о Ларисе показалась ему не такой привлекательной, как раньше. Что-то изменилось то ли в его мировосприятии, то ли в душе. Открылась понимание, что в Кривой Рог можно было бы и не ездить, что не столько он мечтал о самой поездке туда, сколько о том, чтобы получить приглашение к этому. А те­перь, когда оно получено… На откровенный и прямой вопрос самому себе, согласен ли он отказаться от Ларисы, ответил отказом — молодая женщина по-прежнему влекла его, вол­новала. Но стало понятно, что это для него не самое главное событие жизни. Что не нра­вится: Лариса или поездка к ней? — пытался разобраться конкретно. Получалось… Син­дром старого холостяка! — догадался он, и этим успокоил себя. Комплексы — вещь непри­ятная, и бороться с ними надо методом волевых усилий.

А вот мысль о Ясеневой — грела. Эта женщина замечательно к нему относилась, до­верчиво и покровительственно одновременно. Во всяком случае, свои первые стихи она читала именно ему в году — дай бог памяти! — 1994, на Ялтинской ярмарке, как давно тому назад. Больше на книжные форумы она не приезжала. И позже он забыл о ней. А тогда, вернув­шись из Ялты, рассказывал своим девчонкам в издательстве (они все ее, конечно, знали), какая Ясенева молодец, что к множеству ее талантов (она прекрасно танцевала, что обна­ружилось на банкетах; была интересной собеседницей и одаренным, коммуникабельным руководителем) добавился еще один. Гордился, что был ее первым слушателем. Пом­нится, через полгода в одном из Харьковских издательств вышла ее детская книжка с теми стихами, которые он слушал в Ялте, и он купил ту книжку и принес на работу, а потом позвонил и поздравил автора с удачным началом.

Номер телефона Ясеневой остался прежним, и теперь она должна была встречать неожиданного гостя.

5

Безобидную болтовню одного человека можно перетерпеть. И этот туда же! — не­злобиво обнаружил Александр, прислушавшись. Сосед по купе рассказывал о дочери: она у него умница — шьет, вяжет, умеет готовить, аккуратистка. Какая скука!

Отметив, что жизнь не так уж невообразимо разнообразна и опечалившись этим, Александр стал укладываться на ночь. Перед сном он любил подумать о чем-нибудь, помечтать, предаться воспоминаниям. Чаще всего мысли спонтанно всплывали в голове — разбросанные, разрозненные, не вытекающие одна из другой. Однако скрытая связь, не улавливаемая грубым сознанием, наверное, существовала, иначе, почему за одной из них следовала та, которая высветлилась в понимании, а не какая-либо иная из тысячи возмож­ных?

Сейчас яростно и отчетливо вспоминалось то, что раньше было напрочь забыто. Из дальних, неощутимых уголков всплывали подробности незначительные, несущественные, ненужные ни для познания мира, ни для преломления его через себя. Зачем они там жили, занимали место, тлели?

В воображении возникло лицо мамы. Он увидел себя маленьким, с искаженным гримасой плача лицом, по щекам текли слезы. Мама прижимала к себе его голову, гладила непослушные вихри и что-то говорила. Конечно, он помнил многие детские обиды, но по­чему ревел именно тогда, когда мама впервые надела этот красивый расшитый шелком халат, вспомнить не мог. Новый халат — вот что осталось в памяти, и то, как жалко было марать его грязными мокрыми руками. И слова мамины забыл, впрочем, без сомнения, это были дежурные слова ласки для маленьких детей. Не помнил ни точного своего воз­раста, ни поры года… Все, все испарилось, ушло в небытие, а вот слезы свои, халат и по­рыв родительской нежности — помнил. От остроты воспоминаний защемило под сердцем, к горлу подкатил шершавый ком, который он постарался быстрее проглотить и переклю­читься на другую волну настроения.

Но не тут-то было, сентиментальное прошлое не покидало его. Зачем-то взяло в плен и терзало подробностями, словно испытывало на преданность. Прошли чередой девушки, в которых он влюблялся. Странно, они оставили след совсем не тем, что ему в них нравилось, а неуловимыми чертами, жестами, ужимками. Удивление этим открытием пе­реплавилось с фантазией, разгулялось, заплясало, завертелось, и из калейдоскопа отры­вочных видений возник образ, в котором его волновало все: облик, голос, манера движе­ний.

Уже засыпая, увидел Ясеневу, которая, словно фея из сказки, повела рукой и отодвинула в сторону всех-всех, кто был в его жизни до нее. Затем наклонилась, приблизила к нему лицо, и он услышал ее голос. А что она сказала, не запомнил, тут же забыл. Только осталось ощущение, что слова эти — вещие, и хорошо бы их вспомнить. Потом, утром, — отмахнулся он и окончательно провалился в сон.

***

Он шел по длинному коридору, посматривая по сторонам и читая таблички на дверях, но разобрать написанное не удавалось, хоть он и старался. Видел отдельные буквы, даже складывал их в знакомые, понятные слова, а связать в единый смысл не мог. На миг растерялся: как же найти нужную дверь? Предмет поиска был неизвестен, он не ведал, что должно было быть написано на искомой двери. Это приводило в замешательство и придавало настойчивости. Он продвигался все быстрее и быстрее, и тут перед ним, прыгнув навстречу, возник торец коридора, в котором тоже имелась дверь. Александр небрежно толкнул ее плечом, и она отворилась. Только войдя в открывшуюся взору просторную комнату, почувствовал, как сильно намаялся в пути, как притомился, как рад, что тут можно отдохнуть.

Мебели в комнате не было, кроме стола посередине и нескольких стульев вокруг него. Еще один из стульев стоял справа в дальнем углу. За столом сидели ро­дители Ларисы и немыми жестами приглашали его присоединяться. Стул в углу не пусто­вал, там сидел мужчина, красивый, молодой, в котором Александр легко узнал Сергея, мужа Ларисы. «А где же сама хозяйка? — подумал Александр. — Пригласить пригласила, а встречать не выходит». В это время Сергей принялся что-то говорить, но его голос до пришедшего не долетал, он понимал его так, без слов.

Комната не имела окон, это показалось Александру странным, как и то, что в ней не было ни лампы, ни свечи, хотя вокруг разливался свет, море света — тугого, прозрачного, переливающегося. Стены, ограничивающие замкнутое пространство комнаты, наверное, имелись, но их скрывало клубящееся молочное марево, как и потолок. Пол тоже не просматривался за, казалось, живым туманом, что дышал, перемещаясь во все стороны. Но это все не имело значения.

Важным было то, что на столе красовались пироги, обыкновенные домашние пироги, испеченные в духовке, — с желтоватыми боками и запеченными верхами, мягкие на вид, горячие, потому что от них поднимался пар. Голод заявил о себе непреодолимо, как будто Александра накрыла мощная волна, не позволяющая дышать, увлекающая за собой в бездну. Избавиться от него можно было, лишь съев пироги. И он за них принялся.

Но вкус ощутить не успел — проснулся. Еще сжимал кулаки и бесполезно подносил их ко рту, когда понял, что это был сон.

***

Есть действительно хотелось. Голод — не тетка, — вспомнил банальное, объясняя сон. Ларисина мама — да, было такое — пекла отличные пироги. Несмотря на то что они прожили по соседству немногим менее двух лет, он успеть познакомиться с ее кулинарным талантом — она любила угощать его, так как самой есть печеное не позволяла боль­ная печень. А не печь она не могла.       

Соседа в купе не было, и, оглядевшись, Александр понял, что тот уже сошел с поезда. Замечательно! Сердце затолкалось в груди безотчетной радостью, и, затопив его теплом, протаяло в сознании приятным и — почему? — спасительным: Ясенева.

6

Она стояла на перроне — притягательная и… другая. Не то, чтобы ее узнать  было нельзя, но и чтобы узнать, требовалось знать, что она появится. Трудно было определить, что в ней изменилось. Чуть уменьшился рост. Или то увеличились поперечные размеры? — хотя нет, она была стройна, как и раньше. Светлое лицо почти побледнело, высокая прическа заменена старательно взбитой стрижкой. На ногах — туфли на низком подборе, по­крой одежды — чуть свободнее, чем всегда. Роскошная грудь теперь оттягивала вниз  ее плечи, отчего они казались уже, а талия — полнее. На всем облике лежала печать возраста. Только спокойный и уверенный взгляд зеленых глаз оставался прежним и выдавал в ней человека умного, натуру — сильную.

И как всегда, когда она появлялась рядом, Александру стало уютно и спокойно. Все тревоги отошли во вчера, исчезли, и в душу возвратилось ощущение защищенности, мир показался  неподдельно надежным.

Он вышел в тусклое днепропетровское утро, сухое от морозца.  Перрон пустовал. Проходящий поезд, которым он приехал, никто не встречал. Редкие пассажиры, поджидающие пригородную электричку, жидкими группками жались у киосков. Вдоль поезда медленно прохаживались два безразличных человека в милицейских формах, рассеянно посматривая по сторонам. Ничего необычного в их облике не было: они перебрасывались редкими фразами, благодушно щурились от налетающего из-за вагонов ветерка, небрежно качая в руках черные резиновые дубинки; слышалось позвякивание наручников, угадывающихся на поясе сзади, бока курток пузырились кобурами пистолетов.

Наблюдая их, Александр обнаружил в себе проснувшееся знание чего-то тревожного, тяжелого, тайного, из которого понял одно: безразличие милиционеров, их ленца, подчеркнутая рутинная небрежность — неправда, ложь, маска. Меж тем, те двое насторожились, сбавили и без того неспешный шаг, казалось, даже уши у них зашевелились от сосредоточенного внимания. Они на миг замерли, словно голодные хищники на охоте. И исчезло их благодушие, глаза заблестели холодно и остро.

Александр оглянулся: у соседнего вагона стояла женщина и принимала из рук про­водников пачки книг, связанные в стопки, по четыре пачки в ка­ждой. У ее ног уже стояло три, и теперь она держала в руках четвертую связку. Видимо, последнюю, потому что она благодарно кивала своим помощникам и улыбалась.

— Кто ехал с грузом? — нависли над нею «стражи закона» с плотоядными ухмылками на одинаковых рожах, в которые превратились их лица.

— А? Я… — женщина растерялась.

— Мужчина ехал, — нашелся проводник. — Седьмое место занимал.

— А где он?

— Ушел, наверное, — проводник обратился к женщине, давая понять, что намерен подыграть ей в этой мизансцене: — Это же он вам привез?

— Да, — женщина, наконец, пришла в себя. — Это один из наших родителей. — Милиционеры непонимающе переглянулись, подступили к ней ближе. — Я учительница, классный руководитель, — пояснила им женщина, которой из Киева передали книги. — А это учебники для моего класса, «Геогра­фия Украины» Масляка. Понимаете, к началу учебного года тираж еще не был готов, издательство запаздывало. И теперь вот… с оказией…

— Где билет пассажира? Предъявите документы на груз!

— На груз? — ошарашено переспросила учительница, но ее уже взяли под руки с двух сторон.

Один из милиционеров окликнул проезжавшего водителя электрокара:

— Погрузи это и отвези в наш отдел.

Женщину насильно сдвинули с места:

— Пройдемте, гражданочка. Мы имеем право задержать вас на тридцать суток до выяснения обстоятельств дела.

Увидевшему эту сцену Александру стало нехорошо. Его сковал мучительный внутренний дискомфорт, как будто происшедшее на его глазах касалось его лично, как будто это над ним надругались, как будто спасения нет от тотального врага, как будто сейчас придут в движение все сатанинские силы, все не реализовавшееся зло, завопит и пойдет куражиться вся притаившаяся мразь. Острая незащищенность тысячью ножей вонзилась в душу.

— Если у нее есть при себе деньги, отберут их, а если нет — отберут книги, — вместо «здравствуйте» сказала подошедшая Ясенева и, тронув Александра за рукав, вы­вела его из оцепенения.

— Зачем? Что они будут с ними делать?

— Отдадут перекупщикам. У них этот бизнес поставлен основательно. На любой то­вар есть проверенные и надежные покупатели. Из своих бывших или из родственников.

— Рэкет?

— Конечно! А что можно сделать? Документов на право провоза груза, видимо, дей­ствительно нет.

— Разве можно все предусмотреть? Да и какой это груз? Просто купленные людьми вещи для своего пользования.

— Предусмотреть все нельзя, вот на этом подонки и греют руки. В условиях демократии обвинить че­ловека легко, а защитить почти невозможно, тем более что это никому не нужно.

— Да. А книги, скорее всего, из Киева передали с проводником.

— Наверное, — Ясенева слегка поежилась, — хотя они это делают, скорее, из добрых побуждений, чем из выгоды. Для проводников это копеечный бизнес, где-ни­будь рубль за пачку. А эти, — она кивнула в сторону удаляющейся троицы, двух бандитов от власти и трепыхающейся между ними жертвы, — возьмут, как минимум по пятнадцать за книгу. Если это Масляк, то на рынке он стоит четвертной, а то и больше. Выгодно.

— Там было не менее сорока экземпляров, — прикинул Александр.

— Считайте, ребята долларов сто под ногами нашли. — Затем, словно очнувшись, произнесла: — С приездом вас!

— Здравствуйте, — заставил себя отвлечься от грустного Александр.

Ехали они в переполненном трамвае, поэтому разговаривали мало, чувствуя, однако, что думают об одном и том же: о потерпевшей, которой сейчас несладко.

— Это была линейная милиция. Чем занимаются, сволочи!

— Сейчас все, кому дана власть, — сволочи. Этим и городская милиция грешит, — уточнила сдержаннее Ясенева.

Писателей вообще, а поэтов в особенности Александр недолюбливал за их назойливость и непомерные требования внимать им. Зачастую это были люди сумбурные, экспрессивные, непредсказуемые и эгоистичные. Он знал одного короля тиражей, цинично заявившего с экрана телевизора в модном ток-шоу: «Я пришел в мир, чтобы брать, а не отдавать».

Ясенева же принадлежала к немногочисленной когорте литераторов-технарей. Она получила математическое образование, была кандидатом технических наук, и уже одно это говорило о рациональном и гармоничном строе ее интеллекта. Чувства меры в ней было так же много, как в природе, щедро рассыпающей разнообразные звуки, но лишь прекрасные из них предлагая фиксировать для воспроизведения. Как нейтрино не существует в состоянии покоя, так и она не существовала вне работы. Айрис Мердок писала, что есть грани, ниже и выше которых человек не может не быть истинным, а внутри их он только играет роли: отца, сына, друга, мужа. Так и она: постоянно работала внутри разде­ляющих граней. Ниже их находилась, когда выживала, занималась бытом и суетой, а выше — когда улавливала эманации высших сил, насыщалась ими. Но это тоже было работой, накопле­нием сил, потенциала: физического, как в первом случае, или духовного, — как во втором.

Поэтому он знал, что тщеславие, как вид суеты, не определяющей жизнь, в Ясене­вой отсутствует, и она не станет целый день читать стихи, если он о том не попросит.

Когда же попросил, извинившись, что не следил за ее творчеством и знает лишь кое-что, доступное из Интернета, она сказала:

— Я подарю вам книгу, почитаете сами.

— О, нет! Так, как читаете вы, я не смогу. Пожалуйста!

— Нет. Чтобы читать хорошо, необходимо особое настроение. Знаете что, — она заговорщицки улыбнулась. — Пока вы будете посещать своих авторов, я вам перепишу кое-что на диктофонную кассету. У вас есть диктофон?

— Да, здорово придумано! Только, если позволите, я сначала позвоню своим авторам. Так торопился, что из Киева не успел. Для меня же это было не главным, — еще раз объяснил он цель своей поездки после двухчасового рассказа о себе.

Они сидели в гостиной ее квартиры, выходящей окнами на Преображенский сквер. В зеленое время года собор, давший название скверу, прятался за листвой. Теперь же, в конце ноября, деревья обнажили скелеты веток и сквозь них желтели золоченые купола. Мир стоял сер и непригляден. Даже дождь украшает природу своим тоскливым цветом. Сухой же и безморозный ноябрь — пыльный, тусклый, сумрачный — был как обморок года, как изнанка бытия. Смотреть на него не хотелось.

А здесь из окон третьего этажа виднелись не только купола — желтые! — но и небо — голубое! — застывший мир, прочерчиваемый иногда косяками птичьего грая. Ясенева роскошно его угощала — домашнюю пиццу они запивали белым сухим «Мартини» и говорили о материях, милых сердцу.

Он потянулся к столику с телефоном и набрал номер Крутько Евдокии Филипповны. Ему сразу же ответили.

— Евдокии Филипповны нет дома. Кто ее спрашивает?

— Это звонят из Киева, издательство «Знаки Зодиака». Мне необходимо повидаться с нею для заключения издательского договора на учебник, — терпеливо побеждал Александр недоверие в тоне собеседника.

— Она болеет.

— Что такое? Это не опасно? — забеспокоился он не на шутку.

— Вообще-то опасно. У нее инсульт.

— Господи! — вырвалось у него непроизвольно.

— Кризис уже позади, но она еще в больнице, — поспешили успокоить Александра.

— И что? — не знал, как спросить, сможет ли Евдокия Филипповна работать. Наконец нашелся: — Каков прогноз?

— Обещают, что она сможет трудиться. Спасла трепанация черепа, операция, — объясняли ему терпеливо и доходчиво.

— Ну и славно! Передавайте ей привет от Александра Михайловича.

Следующий номер, который набрал Александр, тоже ответил сразу, но нужного ему человека, как и в предыдущем случае, не оказалось на месте, правда, по другой при­чине — Коваленко Афанасий Ильич уехал на месяц к дочери в Москву, там родилась внучка.

— Не знаю, что и делал бы без вас, Дарья Петровна. Свалился к вам на целый день. Вы уж меня простите и спасибо за терпение, — от неловкости Александр начал заикаться, с ним это случалось иногда.

— Что, никого нет?

— Никого, как назло.

— Тогда я и кассету портить не буду.

— Как это «не буду»? — воскликнул Александр. — Читать не хотите, а теперь и запи­сать отказываетесь.

— Мы и так можем послушать.

— Естественно, и так послушаем, пока кассета будет переписываться, — Александр достал свой диктофон.

— Как знаете. Тут на полтора часа, — предупредила Ясенева, повысив голос. — Все писать?

— А то!

Дарья Петровна подсоединила к сети выпрямитель, подключила к нему диктофон гостя, поставив его на запись. Затем вынула из подзарядного устройства пальчиковые ак­кумуляторы и, вмонтировав их в свой диктофон, включила его на воспроизведение.

 И полился голос, читающий стихи. Это не просто был голос Ясеневой, это было звучание Ясеневой наедине с сокровенным. Его магия потрясала. Был он глуше, чем обычно, исчезла звонкость и появилась несвойственная ему хрипотца, хрипотца тоски и сожаления, доносящая до слушателя такое внутреннее волнение, такой накал переживаний, что мороз пробирал.

                                   Я падаю, как раненная лань.

                                   Не сплю ни днем, ни темными ночами —

                                   Все отдаю,

                                   Но не вернуть мне дань

                                   Разлукам тем, что пролегли меж нами.

                                   Разлуки эти… Кто придумал их?

                                   Такое тяжкое людское бремя,

                                   Ложащееся сразу на двоих,

                                   Бессонницам не внемля, ни смиренью.

Колдовала печаль, терзание надежды и ожидания. Ясенева заговаривала боль, пропускала ее через себя и выливала прочь этим голосом, похожим на вздох и стон.

                                   Я чувствую вдруг радость и восторг

                                   От мелкого колючего дождя,

                                   От серой мглы, скрывающей простор,

                                   От неуютных зарев октября.

                                   Приемлю все: и ветер, и туман,

                                   Коротких дней холодную печаль,

                                   И всех бессонниц давящий дурман,

                                   И расстояний сумрачную даль.

                                   Преодолею дали и года,

                                   И страх и горечь — все перетерплю,

                                   Чтобы в ответ на сдержанное «Да»

                                   В эфир кричать с безумием: «Люблю!».

Опускались безрадостные ноябрьские сумерки, день погружался в ночь, захлебываясь темнотой, так при жизни и не налившись пронзительным светом.

— Пора мне, — вздохнул Александр, когда стих плач утрат.

— Да, стало совсем темно, — посмотрев на часы, Ясенева удивилась: — Еще только че­тыре часа!

— Час Быка, самое больное время года.

— Позвоните мне, Александр, когда приедете на место. У вас ведь это без проблем, — показала на аппарат сотовой связи, привычно покоящийся у него под рукой.

— Это будет часов в восемь-девять, — прикинул он. — Нет, поздно. Не хочу вас беспокоить. Я и так у вас день отнял.

— Хорошо, тогда я вам позвоню.

Александр согласно кивнул и в ту же минуту почувствовал, что ужасно устал. На него словно тонна груза опустилась. Была ли это тяжесть тоски — по ком? — или тоска тя­жести — чего? — разобрать не представлялось возможным. Ноги приросли к полу, руки отяжелели, глаза изучали комнату, словно ища, за что бы зацепиться и удержаться тут, чтобы не выходить, не уезжать, не отстраняться.

— Я провожу вас до остановки, — Ясенева принялась надевать пальто.

И он понял, что никогда больше не увидит ее. И пришла мысль о смерти. Неужели она умрет? — задавался он вопросом, и положительный ответ на него не казался ему абсурдным, наоборот, было в этом что-то неотвратимо-логичное после всего, что он услыхал в стихах.

По сути они мало знали друг друга. Так, разовые встречи на книж­ных ярмарках: Харьков, Запорожье, Киев, Ялта… Но впечатление от этих встреч остава­лось неизменно приятное, стойкое. И невольно утверждалась мысль о достаточно прочном знакомстве.

И она к нему относилась так же: с открытой, искренней доброжелательностью и доверием. Она была сильным человеком, способным на поступок, короче говоря, из тех, кого теперь называют харизматическими лидерами. Но слабой ее стороной оставалась мягкость, съедавшая все силы, доброта, влетающая в копеечку, и незлопамятность, чем пользовались ее враги. Она умела строить сложные, но честные отношения и не умела ин­триговать, в результате чего часто страдала, проигрывая современные бесчестные бои за выживание.

— Знаете что, — Александр нерешительно остановился на выходе из квартиры, сделал шаг назад и прикрыл за собой дверь. — Я заеду к вам на обратном пути, можно?

— Конечно, вы же так и не подписали свои договора с авторами.

— Тем более. Но… — он не мог понять, что его беспокоит и, следовательно, не мог определить, как избавиться от этого беспокойства. — Простите, вы ведь еще не на пенсии?

Ясенева неопределенно хмыкнула, давая понять не так то, что она не скрывает свой возраст, и не столько извиняя Александра за неожиданный вопрос, сколько удивляясь такому вопросу, совершенно ничего не значащему ни для кого из них. Ибо она, перейдя опытом сердца весь земной путь, была теперь выше обычных мерок. Но он, в силу молодости, еще не должен был придавать им много значения, заострять на них внимание, должен был еще пребывать в мире иллюзий о вечности и человеческом всесилии.

— Нет. Почему вы спрашиваете? — ничто не ускользало от ее внимания, и то, что Александр был угнетен смятением и нерешительностью, подавленностью и растерянностью, показалось опасным состоянием для дальней дороги, тем более ночью. — Не уезжайте сегодня, — предложила она. — Завтра раненько проснетесь, отдохнувшим и свежим, и с новыми силами поедете завоевывать Ларису. У меня вон комната для вас есть, все удобства, даже свободный компьютер, если захотите поработать.

— Нет, она меня ждет сегодня. Надо ехать. Проклятые деньги! Я думаю, вы здорово нуждаетесь в них.

— Вон оно что! — улыбнулась Ясенева. — Спасибо, мой друг. Устраивайте свои дела, а позже мы поговорим обо всем, обо всем, и об этом тоже.

— Да, — слушая ее, Александр о чем-то напряженно размышлял, потирая чело и ероша волосы, и было трудно понять: то ли мысль ускользает от него, то ли он еще не нашел ей словесного воплощения. — Вы ведь можете посвятить мне книгу?

— Вам, стихи?

— Не обязательно, это может быть проза, например… — он так надолго задумался, остановив свой взгляд на чем-то, что лежало не здесь, что Ясеневой показалось будто он забыл продолжить фразу.

— Но о чем проза?

— Например, о том, что мы сегодня наблюдали на вокзале. О той женщине с книгами, помните?

— Конечно. Что ж, вполне конкретный заказ. Я подумаю, Александр.

— Нет, обещайте мне!

— Обещаю. Но неужели непременно об этой женщине?

— Не знаю.

Не спеша, какими-то странно замедленными движениями, словно не понимая, что делает, он вынул из кармана куртки аппарат мобильной связи, покрутил его в руках и водворил обратно. То же самое он проделал с пачкой денег, взятых из своего сейфа. Затем из другого кармана достал диктофон, вынул из него кассету, записанную для него Ясеневой, и покрутил ее в воздухе.

— Подарок, — он улыбнулся. — Буду в автобусе слушать ваш голос.

— О! Не стоит, — Дарья Петровна была явно польщена, но не хотела показывать это. — Не хочу надоесть вам.

Александр автоматически спрятал диктофон, засунув вынутую из него кассету в другой карман.

7

На углу было ветрено. Холодные, режущие струи воздуха, зажатые между домами, стоящими перпендикулярно к Днепру, разгоняясь еще оттуда, вырывались здесь на простор центрального проспекта и, устремляясь вниз по нему, пронизывали все насквозь, даже, казалось, насквозь продували камни. Мрак безлунного вечера — именно мрак, когда и солнце давно ушло, и звезды еще не зажглись — усиливал ощущение бесприютности, подавлял уверенность в себе до полного и безвозвратного ее растворения в этом девственном космосе.

Людей почти не было. Лишь где-то между деревьями сквера угадывались тени собачников и их собак.  Да еще на остановке маршрутного такси жалась к столбу фонаря молодая женщина, закрывающая лицо отложным воротом длинного элегантного пальто. Она опасливо покосилась на подошедшую пару, оглянувшись по сторонам, словно в поисках защиты, и успокоившись тем, что рядом светились окна круглосуточного продуктового магазина «Нагорный».

— Идите домой, Дарья Петровна, — предложил Александр. — Здесь так холодно! Кажется, подмораживает.

— Кажется, — согласилась Ясенева. — Хорошо, только не садитесь в машины, идущие до вокзала, они вас не довезут. до автовокзала надо ехать номером сто сорок шесть.

— Сто сорок шесть? — обернулась женщина. — И будет без пересадки?

— Да, — Ясенева подошла к ней ближе. — Вам тоже на автовокзал?

— Как хорошо! — вместо ответа произнесла женщина голосом, в котором слышались сдерживаемые слезы. — Думала, придется делать пересадку.

— А вы куда едете дальше? Ну, с автовокзала? — мягко уточнила свой вопрос Ясенева.

— В Кривой Рог.

— Нет-нет, тут вам можно доехать без пересадки, — Ясенева почувствовала состояние молодой женщины и легко переменила его, укрепив мыслью о безопасной и приятной поездке. — Вот вам, Александр, и попутчица случилась. я теперь действительно могу спокойно уйти.

Однако вместе с ее уходом исчезла и, наметившаяся было непринужденность, уступив место странной и многозначительной скованности. Непривычная для города тишина, отсутствие людского водоворота, гомона голосов и мелькания лиц словно забросили Александра и эту женщину далеко от людей и насовсем оставили их там вдвоем. Александр находился в непонятном, не свойственном ему состоянии неловкости от молчания. Вернее, несвойственным ему было само молчание после того, как разговор между ними возник достаточно естественно. Испытываемая им неловкость подавляло его, и представлялась бесконечным наказанием. Но, слава творцу, первой нашлась незнакомка:

— Впервые еду в командировку на ночь глядя. Так не хотелось покидать дом, что я даже плакала перед выходом. Верите? И маму растревожила…

— Верю, — подхватил он. — У меня тоже такое бывает, хотя я часто езжу по командировкам. Мне вчера тоже грустно было выезжать из дому.

— А вы не местный?

— Нет, я из Киева.

Они разговорились, а время подхватило их и понесло вперед на своей стремительной колеснице. Молодая женщина оказалась журналисткой. Ей предстояло любыми путями проникнуть к одному скандальному предпринимателю, сочетающему бизнес с политикой, и взять у него интервью. Сделать это представлялось возможным только или рано утром, или поздно ночью. Естественно, Лиза, так звали женщину, предпочла идти на штурм своего будущего героя утром, почему и ехала в Кривой Рог накануне вечером. Подошедшее такси со светящимся номером на переднем стекле, жадно ожидаемое еще четверть часа назад, теперь оказалось почти некстати, ибо кокон окружавшей безжизненности окутал их двоих своими волокнами, предоставив чувствовать некоторую защищенность.  

В машине находилось всего несколько человек, да и те вышли, проехав едва ли два-три квартала. Устроившись на боковом сидении, Александр и Лиза прижались друг к другу и пригрелись в теплом полумраке салона. Они тихо беседовали, перепрыгивая с темы на тему, словно в темноте шли по остриям частокола, ограждавшего собой нечто общее для них, нечто само собой понятное. На каждую тему у них уходило по пару предложений, вслед за произнесением которых они уже знали мысли, настроения и мнения друг друга. Со стороны могло показаться, что они давно знакомы и что лишь от злой скуки лениво перекидываются ничего не значащими фразами.

«Ну вот, — думал Александр, слушая Лизу. — вот все и определилось. Я нанесу Ларисе визит вежливости и отправлюсь в гостиницу. Все прошло, все. Она — мое прошлое, которое никогда не станет будущим».

— Вы где собираетесь остановиться? — спросил он, продолжая строить планы на этот вечер.

— В «Райском уголке». А вы?

Но он не ответил. Согласно кивнув головой, положил руку на спинку сидения, как будто хотел обнять Лизу за плечи, но не прикоснулся к ней, а лишь оградил от мира со стороны спины.

— Больше ты не будешь ездить по командировкам, — сказал, видимо, не прислушиваясь, о чем она говорила. 

— Почему? — Лиза повернула к нему раскрасневшееся лицо, с приятностью воспринимая переход на «ты».

— Это не та работа, которая нужна красивому и хрупкому созданию. Ты будешь работать в издательстве.

— Правда?!

— Да. И жить в Киеве. Ты же не замужем? — спохватился Александр.

— К счастью, я, как выражались в старину, — старая дева, — и она рассмеялась. — Умора, я — реликт.

Справа засиял огнями железнодорожный вокзал, застучали на стыках рельсов проезжающие мимо него трамваи, замелькали перед фарами такси беспечные или, вернее, обнаглевшие пешеходы. Машина сбавила скорость.

— Подъезжаем, — словно с сожалением сказала Лиза.— Хорошо бы найти телефон и сказать маме, что я еду с попутчиком. Я вечно заставляю ее волноваться за себя.

— Легко! — Александр жестом мага вынул из кармана трубку телефона: — Прошу! — В нем начала потренькивать отлетевшая радость бытия, легкость восприятия жизни, так что даже безлунная, беззвездная ночь, тупо наезжавшая на мир, перестала давить на душу и сознание.

Но Лизе не ответили.

— Наверное, сидит возле телевизора и не слышит звонка. Можно я пока оставлю это у себя? — попросила девушка, показав на телефон. — Пока ты будешь брать билет, я еще раз попробую дозвониться.

— Само собой!

Они вышли из такси и уже шли по направлению к зданию автовокзала. Александр чувствовал себя несколько неловко — его сумка с подарками, в которых преобладали игрушки для Лариного ребенка, имела устрашающие размеры, и он не мог помочь Лизе нести ее поклажу, как должно было бы быть. Это имело бы вид карикатурный и, уж конечно, преждевременно двусмысленный.

— Не тяжело? — спросил он.

— Нет, здесь обычные шмотки и все такое.

Недалеко от входа в здание автовокзала их встретили трое в милицейской форме: два сержанта и младший сержант.

— Дежурный патруль. Куда направляемся? — привычно козырнув, спросил один из сержантов.

— На автовокзал.

— Уезжаем? Встречаем?

— Уезжаем, как видите, — Александр чуть приподнял в руке свою сумку и, прикрывая Лизу все от того же пронизывающего ветра, стал боком к подошедшим.

— Ваши документы! — рявкнул сержант и, видя недоуменные взгляды двух пар глаз, разъяснил: — Предъявите ваши паспорта, граждане! Вы местные?

— Я из Киева, а девушка — местная, — Александр подал свой паспорт.

— Девушка свободна, а вас прошу пройти в дежурную комнату.

— Что такое, почему?

— Имеем право. Прошу! — как по команде, трое в форме оттеснили Лизу от Александра и повели его с собой.

Лиза растерянно пошла следом за ними. В здании вокзала милиционеры еще теснее окружили ее неожиданного попутчика и, подталкивая плечами, почти затолкали в свою служебную комнату.

— Лиза, купи билеты, — успел сказать он, с трудом выглядывая из-за сплотившихся вокруг него голов.

Возле касс было малолюдно. Лиза свободно взяла два билета на автобус, который должен был отправляться через сорок минут, и принялась ждать, медленно прохаживаясь по залу и время от времени заглядывая в один из многочисленных коридоров, где скрылась группа с Александром. Но в его длинном и плохо освещенном пространстве, конец которого почти терялся в темноте, было тихо и пустынно. Повторяя в третий или в четвертый раз свой маршрут, она завернула в этот таинственный закоулок, прошла в его глубину и тут нашла дверь, проглотившую ее спутника. Непроизвольно прислушалась, но и там стояла тишина. Лиза прошла еще дальше и в торце коридора наткнулась на выход, закрытый изнутри на простой засов.

До отхода автобуса оставалось пять минут, и она уже начала нервничать, наконец, набравшись храбрости, заглянула в комнату милиции. За дверью, в первой из двух смежных комнат, она увидела несколько незнакомых лиц, не тех, кто ушел с Александром.

— Чего вам, девушка? — резко и грубо спросил, видимо, старший наряда, так как он был в звании старшины.

— Сюда завели моего спутника. Нам пора ехать.

— Сейчас, — он ушел в смежную комнату, и оттуда послышались невнятные голоса. Через минуту старшина вышел обратно: — Вы кто ему? — спросил все тем же тоном, не глядя в глаза.

— Никто, знакомая.

— Вот и уезжайте, если никто. Он задержан до выяснения личности. Закройте дверь с той стороны!

Лиза покорно закрыла дверь. Лихорадочные мысли завертелись в дикой пляске, неопределенно смешав и ее объяснения случившегося, и ее намерения. На какое-то время она потеряла ориентацию в действиях, а когда немного свыклась с ситуацией, обнаружила, что на автобус они опоздали.

В кассе сказали, что на Кривой Рог можно уехать следующим рейсом, который будет через двадцать минут.

— Это проходящий автобус, и я пока не знаю, будут ли там свободные места. Стойте тут, не отходите от окна, а то вам может не достаться билетов, — предложила кассир.

Но брать билеты не имело смысла — Александра все не было, и она все так же не знала, что с ним. Наконец, она увидела того младшего сержанта, который ушел с ним. Он тоже увидел ее и, как ей показалось, опешил, во всяком случае, было очевидно, что для него это явилось неприятной реальностью.

— Чего вы дожидаетесь? — от него несло только что выпитой водкой и тяжелым духом старого сала. — Вам же сказали, чтобы вы уезжали.

— А где Александр?

— Его увезли в райотдел. Вам же сказали! — он сплюнул на пол и заскрежетал зубами. — Что за люди?

Лиза молчала, опустив голову. Она и сама понимала, что ей надо ехать, но она не видела Александра выходящим из комнаты милиции, и это ей не нравилось, хотя тут же пришла мысль о том, что его могли вывести через тот запасной выход, который она обнаружила в торце коридора. Скорее, так и было. Не могли же его вести в райотдел пешком, значит, под тот выход подъехала машина, и его увезли. Если бы не этот его мобильный телефон, что остался у нее. Он ее связывал. Да он же знает, что я буду в «Райском уголке»! — вспомнила она. Как вспомнила и то, что назвала ему свою фамилию.  Снежная — как звучит, а? Не очень, особенно, если ты собираешься делать репортажи с темными личностями от политики, — сказал тогда он.  Лиза почувствовала облегчение. Что может случиться с парнем, у которого все в порядке, даже если его и задержали на пару часов для каких-то дел?

Милиционер ушел, повернув отчего-то не на улицу, куда направлялся вначале, а снова в тот же коридор, за которым был их штаб. Почему он вернулся? Сказать, что она не уехала? Кому сказать, кому это надо знать, кроме Александра? Но как он скажет, если его увезли?

Лиза выскочила из здания и, сориентировавшись по местности, побежала к той двери, которую она нашла закрытой изнутри на засов. Рядом с нею оказался угол здания, за которым уже не было света, а в полусвете, падающем от окон вокзала, угадывалась то ли стройка, то ли свалка, чернело что-то бесформенное, громоздящееся высокой, как террикон, кучей. Перед дверью действительно располагалась подъездная площадка для автомобилей.

Что ж, пора уезжать. Следующий автобус уходил через десять минут. Лиза купила один билет и, безрезультатно пройдясь еще раз все таким же, как и доселе, пустынным коридором перед дверью комнаты милиции, уехала.

8

В автобусе она постаралась успокоиться. Утро вечера мудренее! Завтра вернется Александр, найдет ее в гостинице, и они укатят с ним в Киев. Пошел к черту этот беспросветный Днепропетровск, этот захолустный Кривой Рог, эта дурацкая, грязная журналистика! В салоне тихо играла классическая музыка, едва перекрывая своей громкостью шум мотора. Надо же, есть, оказывается, нормальные водители, не поехавшие на современных ритмах. Лиза улыбнулась и, прикрыв веки, попыталась задремать.

Из полудремы ее вывел зуммер телефона. Туго соображая, что и откуда, она все же вынула трубку.

— Ой, а мне нужен Александр Михайлович, — откликнувшись, услышала она торопливо-извиняющийся голос женщины, провожавшей Александра. — Это Лариса?

— Меня зовут Лиза. Помните, я стояла на остановке, когда вы с Александром подошли?

— Да. А где он сам? Почему его телефон у вас?

Словно чувствуя свою вину, тщательно подбирая слова, Лиза ей все рассказала.

— Где вы находитесь? — теперь уже коротко спросила Ясенева.

— Еду на Кривой Рог.

— Вы далеко?

— Только что отъехали, еще не покинули город.

— Немедленно выходите из автобуса и добирайтесь назад на автовокзал. Я буду ждать вас у входа.

Ясенева уже нетерпеливо прохаживалась по пустынной площадке для прибывающих автобусов, когда Лиза, найдя такси, приехала обратно.

— Так вы говорите, что в комнате милиции Александра не было? — уточнила она после повторного рассказа Лизы о приключениях этого вечера.

— В первой комнате не было. И тех, что ушли с ним, в первой комнате не было. А что происходило в дальней комнате, я не видела.

— Дальняя комната — это, должно быть, комната отдыха, так сказать, «бытовка» патруля. Там посетителям делать нечего.

— Так пойдемте и уточним, что с Александром?

— Нет, его там уже нет. Поищем сами, — невесело вздохнув, сказала Ясенева.

Александр лежал на той куче, что была то ли стройка, то ли свалка. Вернее, не на куче, а в куче, ибо его тщательно завалили мелкими предметами. Он был полностью раздет, лицо неузнаваемо изуродовано свежими ссадинами и удушьем, на голове зияла рана, истекающая почти не свернувшейся кровью. Если бы не элегантный голубой шарф, так странно вписавшийся в спортивный облик Александра, которым теперь его задушили и оставили плотно обмотанным вокруг шеи, то женщины ни за что не подумали бы, что это и есть тот, кого они ищут. Этот шарф, светлея в просветах между сваленными на него предметами, помог, прежде всего, найти Александра, а затем и узнать его.

— Он умер? —  спросила Лиза, по-прежнему сжимая в руках телефон, так и не осмелившись спрятать его, как будто вместе с этим могла исчезнуть и эта женщина Ясенева, внезапно возникшая в ее жизни, как вестник и предвестие перемен.

— Кажется, нет, — прошептала Ясенева, наклоняясь над распростертым телом и ослабляя на его шее удавку. — Быстро вызывайте врача и… Дайте сюда, я сама! — Дарья Петровна взяла телефон и почти на ощупь набрала номер: — Алло! Виктор? Как хорошо, что я тебя застала. бери своих оперов и срочно приезжай на центральный автовокзал! Да, и врача захвати. Да? Жду.

Затем, не дожидаясь никого, сняла с себя модно скроенную кроличью шубку, расстелила ее на земле.

— Давайте переложим его сюда, а то он замерзнет. Неизвестно сколько он тут пролежал.

Те, кого вызвала Ясенева, приехали через четверть часа. Это оказалась группа оперативных работников из городского ОБОП — отдела по борьбе с организованной преступностью. Ее возглавлял подполковник Сизов Виктор Саввич, с которым Лиза, как журналист со стажем работы, конечно же, была знакома, и который оказался знакомым Ясеневой.

— Сосед по дому, — коротко пояснила она Лизе.

— Он лежит здесь не более получаса. Смотрите, еще ветер не слизал слежавшуюся пыль, что была под поднятыми и уложенными на нем предметами. Вот следы от трубы, вот от кусков металлочерепицы, вот от пластмассовых ящиков. Здесь, — Виктор Саввич  говорил тихо, двигался осторожно, чтобы не уничтожить разбросанные вокруг отпечатки, — лежали мотки проволоки, здесь лежал вон тот, — он указал светящимся фонариком на груду предметов, снятых с Александра, — кусок фанеры.

— Что же они так непрофессионально с ним? — спросила Ясенева.

— Торопились. Да и шуметь, забрасывая его предметами оттуда, — луч фонарика взметнулся наверх, освещая гору сваленных строительных отбросов, — нельзя было. Представляете, сколько было бы грохоту, попытайся они взгромоздиться туда? А ведь Елизавета Климовна, — тут он впервые приятельски улыбнулся Лизе, — еще находилась здесь, могла в любой момент выйти из здания вокзала и увидеть их. Безусловно, до утра эти улики были бы ликвидированы, и тогда — ищи-свищи ветра в поле. А ваш знакомый превратился бы в труп от потери крови и от холода. 

Александра в это время грузили на носилки, чтобы забрать в больницу.

Виктор Саввич еще раз наклонился над ним, прислушался к дыханию, пристально всмотрелся в лицо.

— Должен выжить, — сказал со знанием дела и легонько разжал его руку, что-то прятавшую в кулаке. — Что это? — обернулся он к Ясеневой, показывая маленький плоский  предмет.

— Кассета к портативному диктофону. Это, должно быть,  мои стихи, записанные сегодня вечером. Кстати, он забыл у меня дома футляр к ней с моей дарственной надписью.

— И если бы его нашли утром или через несколько дней холодным и без вас, то эта кассета и тот футляр были бы единственными предметами для его идентификации, — в тон ей сказал подполковник.

— Выходит, он понимал, что с ним может случиться, и предпринял единственно возможную попытку быть узнанным?

— Выходит. Выходит, что ваш знакомый — парень с большим самообладанием, молодец. А вот с шарфом ему просто повезло.

— Да, если бы не он, мы не придумали бы ворошить строительную свалку.

— Дело не только в этом. Если бы шарф был шерстяным, то ваш знакомый не выжил бы, задохнулся. Но акрил легко развязывается. А особенно помогло то, что его из теплой комнаты вынесли или выволокли на мороз, а тут материал резко сжался и ослабил узел.  

9

Дарья Петровна вернулась к себе только утром.

Отправив Лизу домой с условием, что та позже сменит ее, Ясенева оставалась в больнице возле Александра, пока он не пришел в сознание. она, словно сиделка, наблюдала за капельницей и ловила признаки его возвращения к жизни, его стоны и вздохи, невнятно сказанные в состоянии полубреда слова.

— Вы? — увидев ее, спросил он.

— Все хорошо, успокойтесь.

— Я все помню, — в его голосе чувствовалась мука. — Как вы меня нашли?

— Потом, все потом. А сейчас вам надо поспать, набраться сил.

— Сообщите Ларисе.

— Конечно, — она записала продиктованный им номер телефона.

Лиза пришла к Александру, когда он уже спокойно спал. Она принесла свежий бульон и ворох мужской одежды.

— Это осталось от папы, — объяснила Дарье Петровне. — Через несколько часов меня сменит сестра, она талантливая женщина и прекрасно умеет обращаться с больными. Позже, на ночное дежурство, придет моя мама — в прошлом врач. А вы, Дарья Петровна, ни о чем таком не заботьтесь, а постарайтесь с Виктором Саввичем найти виновных.

***

Раздеваясь на ходу, Ясенева прошла в комнату, отведенную под кабинет, и включила блок питания компьютера, а когда он зарядился, включила компьютер. Стиснув голову руками, какое-то время сидела перед светящимся пустым экраном, а затем открыла новый файл и отстукала по клавишам название повести: «Найти виновных». И не встала, пока не закончила ее.

Был поздний вечер, часы показывали ровно то время, когда Александр, выходя из ее квартиры, высказал то ли просьбу, то ли — господи! — предвидение: «Вы ведь можете посвятить мне книгу?». Ясенева вернулась к началу повести и написала посвящение: «Вам, чье имя легко угадывается из текста». Все.

— Господи, Лариса! — вспомнила она о звонке в Кривой Рог.

Мысль о молодой женщине, которая, быть может, тоже не спала эту ночь и провела этот день, как и она, думая об Александре, согрела Дарью Петровну. Но ведь первой не позвонила — телефон Александра молчал! «Гордая, это хорошо. Бедная девочка!» — Дарья Петровна неожиданно для себя заплакала.

Лариса словно сидела у телефона, потому что сразу взяла трубку. Наверное, так оно и было.

— Я звоню по просьбе Александра, — сказала Дарья Петровна, медленно подбирая слова для следующей фразы, но собеседница опередила ее.

— С ним что-то случилось?

— Да, он чудом остался жив. Вы приедете?

— Нет! Нет, я не должна. Не хочу, хватит с меня, я приношу несчастья, — не прощаясь, она прекратила разговор.