1

На Ольгу вновь накатила грусть. С ней такое случалось, когда вдруг посреди вороха домашних дел, неприятностей на работе и толкотни в общественном транспорте приходила тихая и ничем не оправданная стихия элегических эмоций. И было это словно одуванчики на зашарканном асфальте — не к месту, но радостно для души. Тогда незаметно рассасывалось напряжение, возвращалась способность соотносить себя с окружающим миром и удерживаться в гармонии с ним, удавалось сохранить нить, на которой она — бусинка, наряду с солнцем, облаками, отлетающими журавлями и прочим, что видимо и невидимо глазу.

А грусть всегда открывала шлюзы памяти и выпускала на свободу воспоминания, с шипением и бурлением спешащие невесть куда, безоглядно заливая пойму быта.

Кстати о журавлях. Тогда как раз разгулялась осень. Ну, «разгулялась» — это так, не более чем поэтический образ. Просто она, застыв от собственного удивления, что все сделалось желтым-желто, мягко и умиротворенно стояла за окном в самой лучшей поре своей, заняв необозримые пространства. В самом деле, какое-то дивное сочетание цвета победного солнца и оттенков обреченного увядания обращало на себя внимание, принуждало затормозить свой бег и задуматься совсем не о том, что еще миг назад занимало тебя и подгоняло мчаться вперед, безрассудно не замечая жизни. Это редкое равновесие мира, к счастью, затянулось на дни. И люди отреагировали на него — встрепенулись, вернулись к себе из виртуальных эмпирей заумности, занятости, забывчивости и еще доброго десятка различных «за», где находились по милости нечистого.

«Смешно, — подумала Ольга, — и ведь каждому мнится, что без него тут все остановится, пропадет. А оно ничего — продолжается, поглотив миг чьего-то ухода из здешнего мира, как поглощается во вдохе невидимая пыльная взвесь из воздуха».

Ольга не впервые ловила себя на странных минутах тоски, выпадающих из полной кутерьмы забот и сопровождающихся обозрением прошлого. Причем, чем дольше жила, тем чаще эти минуты случались. Но было еще одно: с возрастом внезапные воспоминания проваливались дальше вглубь, и она с опаской подумывала, что такие путешествия небезопасны — когда-то они угодят на дно ее рождения, а дальше она и вовсе исчезнет. Поэтому старалась не откликаться на зов более ранних своих лет, старалась не окунаться в них, как в омут, но коль уж никуда не деться от непредсказуемых скачков памяти, то оставаться там, где приземлилась, и захватывать плацдарм на этом пятачке.

Сейчас ей вспомнилось лето после окончания восьмого класса. И она торопливо уцепилась за детали, отгоняя прочь картины из более раннего детства.

* * *

Старшая сестра к этому времени давно окончила школу, вышла замуж, родила сына, оставила его родителям, наградив Ольгу заботами о племяннике, и укатила дальше устраивать свою жизнь более счастливым образом. И хоть неожиданная перемена эта в их семье по существу была обременительной, но, конечно, никем из них таковой не воспринималась. Поэтому Ольгины родители, давно мечтавшие жить в новом доме, не стали затягивать, менять свои планы и затеяли домашнее строительство безотлагательно. Ольга для них, таким образом, отошла на третий план, заняв место после внука и новостройки.

И правильно. Чего им было о младшей дочке беспокоиться? Девчонка росла замкнутой, в меру послушной, хорошо училась, а годы ее были столь дремуче школьные, что думать о ней, по всем прикидкам, полагалось начинать эдак года через два, тем более что среднюю школу тогда перевели на одиннадцатилетку.

А тут вдруг — выпускной вечер. Откуда, что такое? Оказалось, вздумалось классному руководителю подвести промежуточный итог своей работы и отметить получение его воспитанниками неполного среднего образования. И то сказать, неполное среднее образование и тогда считалось вполне завершенным этапом обучения, достаточным для отчаливания от берега детства и уплытия в большую жизнь. Многие после восьмилетки отправлялись учиться в техникумы, другие оценивали себя не выше ПТУ — профессионально-технических училищ. Находились также дети, для которых учеба не была приятным занятием. Они при первой же возможности избавлялись от нее, с удовольствием уходя в трудовые коллективы. Были, конечно, и хитрецы, мечтавшие о том, чтобы еще повалять дурака среди сверстников, хотя учиться не умели и не хотели. Таких, конечно, знали и в девятый класс не зачисляли ни при каких коврижках, фактически, предлагая выбирать будущее из первых трех вариантов. Впрочем, с учетом того, что тогда в стране среднее образование было обязательным для каждого гражданина, желаемый результат все равно достигался, ибо, куда бы ни подался вчерашний восьмиклассник, везде его настигала необходимость и возможность не только получить какую-никакую специальность или рабочую профессию, но и довершить курс средней школы.

Все это вместе сообщало окончанию восьмого класса оттенок нешуточного драматизма и открывало понимание жизни как борьбы за лучшее место под солнцем раньше, чем полагалось по возрасту выпускников-малолеток. И их настроение было обидно далеким от торжественного, каким заражались выпускники средней школы, воспринимавшие это событие с подъемом в душе. Видимо, Ольгин классный руководитель как раз и решил скрасить своим детям эту пилюлю раннего взросления, устроить после окончания неполной средней школы выпускной вечер по всем правилам: со светлым прощанием, теплыми напутствиями, заверениями, что они хорошо подготовлены к долгой счастливой жизни, где их ждут неизменно благожелательные взрослые. Как ни крути, а поддержать столь благое начинание надо было, а значит, и играть по всем правилам: шить соответствующий наряд, готовить речи и номера художественной самодеятельности.

Ольге для этого случая досталось выпускное платье сестры, четыре года томившееся в комоде, слежавшееся, пожелтевшее, переставшее ощущаться свежим. За эти четыре года жизнь изрядно наладилась, даже человек полетел в космос, разделив историю страны на «до» и «после», как в свое время рождение Христа провело аналогичную черту между эрами. Но ведь тогда были другие темпы жизни, а теперь это разделение случилось вдруг, резко и определенно с точностью до секунды. И с той же скоростью и мерой отличий покатились за полетом Гагарина иные перемены, в том числе и мода на одежду и прически. Все, что было «до», считалось невообразимо далеким, замшелым, косным, «пропахшим нафталином». А новое дышало свежестью открытого космоса, в котором таилось бесконечно много новых начал и не было ни единого завершения или финиша.

Но Ольга собиралась продолжать школьное обучение, поэтому совсем без грусти надела на торжественный вечер старое платье сестры. А возвращаясь домой, забралась на шелковицу и изгваздала его невыводимым темно-фиолетовым соком, покончив с наследием сестры навсегда. Значит, был в ней протест против третьестепенного к себе отношения со стороны родителей, хоть и не приносящий никому страданий.

Мама немного попеняла Ольге, посокрушалась. Но не лупить же отличницу в учебе за недосмотр с платьем! Ее сокрушение было столь обреченно искренним, что тронуло Ольгу, засовестило и долго еще оставалось занозой в сердце.

И вот, спустя сорок шесть лет, вспомнилось, дав Ольге понять, что она тогда сознательно испортила платье, чтобы мама не заставила носить его все лето, обрекая на жизнь без обновки.

Какой жестокой она была с мамой! Со своей маленькой мамочкой, вечно тяжело работающей и ничего за это не ждущей, покорно несущей свой крест сквозь толпу неласковых людей, непрекращающиеся «шалости» старшей дочери, измены мужа и недостатки в доме. У Ольги заныло в сердце. Она решила, что в ближайшие выходные поедет к маме, накупив подарков, всяких вкусностей, и обязательно попросит прощения за то испорченное платье. Как хорошо, что мама еще жива и можно снять грех с души, глядя ей в глаза, держа ее руку в своей руке.

* * *

Она усилием воли отогнала память о злополучном платье и, стремясь не выходить за пределы лета, наступившего после восьмого класса, постаралась вспомнить что-то приятное, что случилось тогда.

Почти одновременно с этим в памяти возник образ лучшей подруги Тамары, какой та впервые встретилась Ольге. Девушка шла навстречу Ольге, как-то по-взрослому покачивая роскошными бедрами. Их разделяло метров сто-двести, но Ольга старалась как можно детальнее все рассмотреть, ибо понимала, что с более близкого расстояния пялиться на прохожую неудобно. Итак, короткая стрижка, обрамлявшая округлое лицо с вздернутым носиком, очки, чуть покатые плечи, тонкая талия, колышущиеся бедра, красивые ноги с маленькой стопой, средний рост — вот, что запомнилось в Тамаре навсегда. Чуть позже странную походку девушки Ольга для себя объяснила тем, что та носила туфли на высоком каблуке. Впечатление дополняло платье с заниженной талией, туго обтягивающее стан до середины бедер, а ниже густо присобранное по линии шва, отчего его подол свисал красивыми фалдами, играющими вокруг ног в такт шагов.

Девушка прошествовала мимо Ольги, стараясь не замечать ее. Но Ольга, воспитанно отводя взгляд в сторону, боковым зрением все же заметила, как скользнули по ней черные близорукие глаза.

Вечером Ольга вспомнила о незнакомке в разговоре со Светой, соседской девчонкой, с которой водила дружбу лет с пяти.

— Я тоже ее видела, — сказала Светка. — Она хлеб в ларьке покупала.

— А чья она?

— Не знаю. Наверное, гостит у кого-то, у нее городской выговор.

Ольга потерла подбородок, прикидывая, чьей родственницей может быть встретившаяся ей девушка. Тогда она шла мимо последних сельских усадеб, направляясь дальше в поля. Значит, в соседний хутор, где Ольга мало кого знала.

— Как ты думаешь, она старше нас?

— Вряд ли, — с глубокомысленным видом ответила Светка, хитрым образом сдувая челку со своего лба. — А почему ты спрашиваешь?

— У нее очень красивые туфли. На каблуке, — мечтательно добавила Ольга, окинув тоскливым взглядом свою растоптанную босую ногу, на которой любая обувь сидела тесно, доставляя мучения.

Светка проделала то же самое, затем вздохнула и рассудила:

— На ее ножку можно купить красивую обувь, причем недорого. В «Детском мире» подобрать.

— На каблуке в «Детском мире»? — озлилась Ольга, словно Светка несла ответственность за судьбу, наградившую ее крупной ногой. — Думай, что говоришь. И все же походка у нее странная, — миролюбиво добавила она, усмиряя раздражение.

— Больно бедрами виляет, — упрямо буркнула подруга, заразившись от Ольги то ли обидой, то ли тоном безадресного упрека. — Оттого и странная. А интересно, что бы она делала, если бы на нее собачку натравить? Во, смеху было бы! — и Светка захохотала, натужно развеивая тяжелое настроение от того, что ей не ходить ни на таких каблуках, ни так вальяжно и неторопливо играя своими формами, ни в юбке, похожей на картинку с рекламных буклетов «Ситцевого бала».

Потом они еще несколько раз видели эту девушку и снова обменивались впечатлениями, смирившись, однако, с тем, что та приехала к хуторским и они не смогут поближе познакомиться с нею.

Но тут их страданиям пришел конец — настал сентябрь, надо было выбрасывать летние глупости из головы и собираться в школу.

Каково же было удивление, когда, переступив порог своего класса, Ольга увидела тут заинтриговавшую ее девушку. Та стояла у доски и, казалось, кого-то искала среди снующих девятиклассников, заполоняющих ряды парт. Вид у нее был растерянный, как у заблудившегося щенка. Заметив Ольгу, девушка ожила, заковыляла ей навстречу.

— Давай сидеть за одной партой, — выпалила она. — Я тебя ждала.

— Кто ты? — опешила Ольга. — Откуда меня знаешь?

— Я Тамара, дочь колхозной поварихи. Мне мама о тебе рассказывала.

— Это тетки Шуры? — удивилась Ольга.

Вместо ответа Тамара кивнула и потянула Ольгу к третьей парте у левой стены.

— Я уже и место заняла. Пошли!

Девочки уселись за парту: Тамара у стены, а Ольга с краю.

— Так ведь у тетки Шуры двое детей, сын и дочь, взрослые уже. А ты откуда у нее взялась?

— Я младшая. Просто я тут не жила, вот меня и не знает никто.

Так началась их дружба, длящаяся и посейчас.

* * *

Тамара оказалась увечной. Совсем ребенком она попала под ноги взбесившимся лошадям, впряженным в тяжелую телегу. Они измяли ее копытами, а в довершение прошлись по ней колесами, повредив колени и верхние части ног.

Девочка много лет пролежала в гипсе и теперь заново училась двигаться. Но колени после десятка операций гнулись плохо, и она приловчилась слегка подпрыгивать, занося вперед ногу для нового шага. Так и ходила: прыгнет на правой ноге — занесет левую, затем прыгнет на левой — вперед подает правую, и так далее. Это у нее получалось так органично, что увечье, тем более спрятанное под одеждами, не замечалось. Только походка казалась такой, словно она намеренно колышет бедрами, благо дело, они у нее в самом деле были пышными.

— Поэтому и стопа не выросла, что я с пяти лет не ходила. Только вначале этого лета мне окончательно сняли гипс и отправили в санаторий. Там я заново научилась ходить. Сначала на костылях, потом помогала себе палочкой, а теперь вот свободно бегаю, — рассказывала Тамара.

— Никому не говори об увечье, — внимательно глядя на новую подругу, сказала Ольга. — Ты очень красивая.

— А походка? — засомневалась Тамара.

— Походка у тебя чудесная, грациозная и необычная, успокойся. Никому ничего не объясняй.

— Тем более, что я быстро бегаю, — принимая Ольгины резоны, добавила Тамара, а увидев недоуменный взгляд подруги, поспешила уточнить: — Я пробовала. Меня из хуторских на толоке никто догнать не мог.

— Ну, ты не очень… — Ольга неопределенно крутанула в воздухе рукой, подбирая нужное слово. — Береги себя.

А потом была зима и глубокие снега. Направляясь в школу, Ольга топтала для Тамары дорожку, а та осторожно шагала за ней след в след, чтобы не набрать снега в сапоги и не простудиться. Ольга берегла подругу — мало ли что могло прицепиться к неокрепшему после затяжной болезни организму.

Эх, не знали они тогда, что надо делать все наоборот. Теперь Тамара имела двух взрослых сыновей, а Ольга осталась без детей — болезни не позволили родить. Но тут уж ничего не поделаешь — так карта легла.

 

2

Каждый из нас несет в себе неумолчное детство, ежемгновенно не уходящее из памяти, всегда присутствующее на сторожевых постах сознания. Те, кто не готовы согласиться с этим, просто еще не прозрели, еще не отдают отчет бегущему времени. Они застряли в молодости. А Ольга давно вышла из нее, прожив не одну жизнь, а, по меньшей мере, две. Она знала цену добру и злу, счастью и горю, друзьям и врагам, поэтому и дорожила прошлым, радуясь любой возможности встретиться с живыми его олицетворениями, а тем более с подругами детства.

Когда позвонила Тамара и сказала, что она здесь, в городе, Ольга опешила. Ведь теперь ее подруга жила на Камчатке и приезжала в родные края совсем редко. Не только потому, что в их селе исчезла улица, на которой стоял Тамарин родительский дом, и ей там негде останавливаться, не потому, что давно ушли в мир иной ее родители, что с годами стало труднее путешествовать, что столь дальняя поездка дорого стоит, а по каким-то другим, нематериальным причинам. Ведь Тамара, конечно, понимала, что на самом деле всегда может остановиться у Ольгиной мамы, относящейся к ней с чистой и нелукавой любовью. Можно было и деньги хотя бы раз в пять лет найти и десять тысяч километров преодолеть. Наверное, подозревала Ольга, Тамара не приезжала потому, что не стало того пространства, которое когда-то было родным для нее, исчезли координаты, по которым сердце определяло Отчизну, превратившуюся ныне в пепелище, растоптанное продажными политиками. Отшумевшие годы помножились на это исчезновение, и все ее трогательное детство превратились в прошлое как во времени, так и в пространстве, а это невозможно перенести с легким сердцем.

Ведь люди с пульсирующей грустью стремятся в родительские места, чтобы таким обманным путем повернуть время вспять, оказаться в точке старта, вспомнить вкус ощущений и отношений, когда вся жизнь была еще впереди. И исцелиться этим от накопившейся усталости. И страшно понимать, что не только годы канули в небытие, но и территории, где жили и покоятся твои родители, где витал их защищающий дух, где лежали твои первые стежки-дорожки, где случилось пробуждение сердца, воедино слитое с соловьями и благодатью степи, — тоже нет. Теперь там болезненной коростой вспучилось чужое государство, и ты к нему никак, ничем не причастна. Что надо в себе преодолеть, чтобы полюбить неволю, тюрьму, в которую заточили ипостась твоей души, сотканную из воспоминаний? Чем руководствоваться, чтобы туда стремиться?

* * *

А Тамара и правда, ненавидя тех, кто сейчас хаял наследницу утраченной Родины, поносил великую Россию, всегда бывшую для нее духовной опорой, а после окончания вуза приютившую ее на своей окраине, в родные места не стремилась. Ждала, пока уляжется это тяжелое чувство. Она переживала свою потерю, бунт против сложившегося порядка вещей, как переживают любое горе, — внутренне скуля и не выходя из дома, если под домом понимать Петропавловск-Камчатский.

Правда, внешне все в ее жизни оставалось так, как сложилось в первые годы по приезде сюда: работал муж, рождались и росли дети, устраивался быт.

Работала и сама Тамара. Она любила свою профессию, полученную в Московском пединституте на факультете логопедии. И хоть после детства, проведенного в атмосфере больниц, готовилась работать в лечебном учреждении и заниматься реабилитацией тяжелых больных, но направление в детский комбинат восприняла с не меньшим энтузиазмом. Начинала с должности нянечки — в этой глуши не оказалось вакансии логопеда. Да собственно логопедом ей так за все годы и не удалось поработать, это искусство стало простым и естественным дополнением к основным методикам воспитания детей. А вот воспитателем она никогда не переставала быть, хотя быстро перешла на руководящую должность — сказалось столичное образование.

Что еще добавить? И дни, и годы походили друг на друга, шли неспешной чередой, не радовали, но и не надоедали, оставались в меру желанными. Так бы жить и жить. Тамара не знала потрясений в личной жизни, в работе, отчего чувствовала в себе некую инфантильность, до поры до времени не проявляющуюся в суждениях и поступках. А может, и проявляющуюся, да не приносящую неприятных последствий, вот и остающуюся незамеченной. Она читала в газетах об ужасах капитализма, распускающего щупальца где-то далеко на материке, о приметах новой жизни, но воспринимала это отстраненно, как будто это было не здесь и не с нею, хотя понимала этот обман чувств.

Совсем недавно она, однако, обнаружила перемены, заставившие вспомнить о возрасте. К счастью, перемены были из разряда приятных, если может быть еще что-то более приятное, чем жить в городе, где все родители, сверху донизу иерархии общества, тебя знают и помогают тебе. Да, может. Ибо теперь ей помогали не родители, а сами повзрослевшие, выучившиеся и со временем занявшие приличные места во всех сферах жизни воспитанники. Они относились к Тамаре неподдельно тепло, как к неотъемлемому ингредиенту собственных персон, совсем не как некогда их родители, заискивающие перед нею из желания добиться благосклонности к своим детям. Все двери были открыты перед Тамарой, все возможности доступны, все желания удовлетворимы.

На этой волне она благополучно устроила собственных детей, и теперь старший сын Никита возглавлял финансовый департамент края, а Антон стал врачом и успешно «закладывал фундамент счастливого будущего», как он говорил. С невестками ей повезло меньше, обе девчонки были приезжими, какими-то суперсовременными, без бога в голове. Рожать не хотели. Ну и черт с ними! Тамара не огорчалась, не думая о старости и ни в чем на них не рассчитывая.

А тут отлегли от сердца и остальные печали и разочарования, ее потянуло в родные места, тосковать по которым начала в последние годы отчаянно, даже внутри что-то заходилось стуком, когда вспоминала село, школу, учителей и подруг. Спасало одно — муж был ее земляком, и они вдвоем поддерживали друг в друге ощущение далекой Отчизны, что была теперь ни с какой стороны недосягаема.

* * *

Но вот она все-таки приехала, на свой страх и риск никого не предупредив. Благо, что Ольга оставалась жить в областном центре, откуда до их села рукой подать.

— У тебя номер телефона не изменился? — услышала Ольга в трубке, безошибочно узнав, кому принадлежит этот взволнованный голос и глупейший по существу вопрос. — Привет, дорогая!

— Вестимо, не изменился, раз ты ко мне попала. Ты где?

Только теперь Тамара с облегчением перевела дух и засмеялась.

— Еще не попала. Ты знаешь, я обнаружила, что теряюсь в твоем городе. Петропавловск-Камчатский проще устроен. Как к тебе пройти-проехать?

— А ты где находишься, на вокзале или в аэропорту?

— Нет, я уже в центре, стою на углу возле бывшей «Иностранной литературы». Чувствую, ты где-то рядом, а где, не пойму.

— У тебя много вещей?

— Конечно, — не поняла Тамара, о чем волнуется Ольга. — Ведь я тебе подарков да гостинцев привезла целую уйму.

— Я не о том…

— Ой, прости. Да я багаж в камеру хранения засунула, — поспешила Тамара успокоить подругу.

— Тогда справимся сами. Жди меня на этом же перекрестке, я уже бегу.

Было еще рано, но, как и всегда в будний день, улицы постепенно заполнялись микроавтобусами и спешащими машинами — ехали на работу толстосумы, обитающие в загородных домах, добирались на рынки многочисленные торговцы, спешили не опоздать на рабочие места те, кому предстояло добираться несколькими видами транспорта.

Ольга выскочила на угол Октябрьской площади, оглянулась в поисках маршрутного такси и, не увидев ничего подобного, пустилась вниз по проспекту пешком.

* * *

Идти скорым шагом было не более четверти часа, благо тротуар сбегал с холма, одного из тех, о которых писал Михаил Шатров в своей когда-то популярной книге «Город на трех холмах».

Ольга спешила, второпях мечтая о том, как расскажет подруге о своих переменах, обо всех обидах, которые пришлось ей пережить за последних полтора десятка лет, в течение которых они не виделись. Ведь теперь эпистолярный жанр захирел, почта практически не работает, враз отодвинув общение в письмах в разряд немодных занятий. А по телефону многое ли расскажешь?

А ей было о чем поведать подруге. Душа требовала облегчения, которое не могли дать ни муж, ни мама, вместе с Ольгой переживающие ее потрясения и, стало быть, являющиеся частью этих потрясений. Все потому что по натуре Ольга была лидером, причем лидером не берущим, а дающим, и всегда отличалась повышенной ответственностью за тех, кто находился рядом. Поэтому любые жизненные неудачи она переживала особенно остро не столько из-за себя, сколько из-за того, что они рикошетом били по дорогим ей людям. Такая ей предназначалась планида, такой и характер дал бог.

Ольга окончила школу с золотой медалью. Отец уговаривал ее поступать в мединститут, но Ольга воспротивилась.

— Чтобы ни платья красивого не сносить, ни маникюр не сделать? Нет, не хочу. Не хочу всю жизнь провести в атмосфере болезней и горя.

— А против благодарности и почитания, обращенных к тебе, не возражаешь? — спросил отец, негодуя на строптивость дочери.

— Не возражаю, но это возможно устроить не только на врачебном поприще.

— Смотри, пожалеешь, да поздно будет, — вздохнул отец.

Словно предчувствовал, бедный, что в глубокой старости доля ему выпадет горькая. Но, по правде сказать, каких-либо неудобств от выбранной Ольгой профессии он при этом не ощутил, как не ощутил и потерь от ее отказа стать врачом, — Ольга почти профессионально досмотрела его до последнего вздоха, никому другому не доверив. И врачей сумела найти, и медсестер для процедур, и сама непревзойденной подмогой стала отцу — его дыханием, зрением и слухом, когда все это с садистской медленностью отказывало ему.

И хоть отец умер совсем недавно — Ольга еще не перестала оплакивать его, но то, что случилось до этого, саднило душу, изматывало ее самолюбие. А что произошло? Да ничего экстраординарного. То же, что и со всеми остальными, когда ушел на дно несущий их корабль.

Выбрав сугубо мужскую, техническую профессию и проработав молодые годы в большой науке, с начала перестройки она утонула в безденежье. Это когда пустыми стояли вузы, а научных работников пустили с сумой по свету. Кому нужна наука в стране, где целенаправленно разрушали экономику и производства, подготавливая ей участь сырьевого придатка паразитирующих стран? Кому вообще нужны люди там, где планируют роскошествовать победители, отодвинув местное население за двести километров от городов и оставив его без мыла, соли и спичек? Разве Испания и Колумб старались для тех несчастных, которые их встретили на новом континенте? Или Англия и ее завоеватели попытались сделать жизнь индейцев лучше и счастливее? Где они теперь, гордые наследники старых цивилизаций, в каких резервациях догнивают их потомки от наркотиков, СПИДа и стрессов?

Ольга присмотрелась к влезшему на вершину власти бесу, помеченному богом на лбу для легшего опознания, что он — бес, послушала его пустую болтовню, пересыпанную обещаниями и заверениями, и в одночасье поняла, к чему дело клонится. Она нутром умной волчицы почуяла, что в разверзшейся пучине, куда они летят, уцелеют не все. Помощи ждать было глупо, ибо очевидно неоткуда, значит, надо шевелиться самой. Обидно как — она только что защитила кандидатскую диссертацию, ее даже утвердить не успели! Человек действия, она не стала перебиваться случайными заработками в науке и подалась в бизнес.

Но, конечно, она не могла быть такой предусмотрительной, как те, кто разинул роток на целую страну. Хотя это и непростительно ей. Ведь принцип «разделяй и властвуй» никогда не переставал руководить обществом, а в науке так и тем более она навидалась, как он успешно работал. А вот, поди ж ты, не избавилась от идеалов вконец, поверила, что убили строй и остановятся. А может, успешный бизнес усыпил бдительность, кто теперь знает.

Во всяком случае, к моменту, когда Горбачев начал разыгрывать второй акт трагедии и послал на хрен все республики, объявив о независимости России (от кого?), дела у Ольги шли полным ходом. И она даже не думала, чтобы остановить их. Не хотела, не догадалась и не могла. А между тем следовало бы постараться. Ибо скоро состоялся третий акт спектакля, на сей раз в жанре комедии: пленение в Форосе, совещание в Беловежской Пуще. А далее грянул развал страны, раздел рынков, крах всех связей. Никто не считал, какое количество изломанных судеб это за собой повлекло, скольких людей тихо выбросили из окон за долги, сколькие сиганули от безысходности сами!

С Ольгой, не имевшей долгов, ничего подобного, слава богу, не случилось. Зато ей были должны многие — ее деньги застряли в Смоленске, Сургуте, Волгограде, Кокчетаве и Махачкале, и она потеряла почти все. Ну, скажите на милость, не ехать же ей «выбивать» долги из бывших партнеров! Правда, пока не установились таможни, из Махачкалы ей удалось вывезти хотя бы товар — машина шла под пулями и прибыла с прошитыми насквозь бортами. Да кое-что у нее оставалось на месте. Вот тем она и жила некоторое время. Но разве это жизнь, если нет стабильного дохода и за каждую копейку приходится сражаться? А силы уже не те — годы прижимают.

Последний удар ей нанесла родная незалежная держава, изрядно обобрав. Продуманный ли это был акт? Да нет сомнений! Делалось это так. Сначала со счетов резидентов в советских еще рублях ровно год списывались платежи, направляемые поставщикам в ближнее зарубежье. Но деньги туда не поступали, а аккумулировались неизвестно где. Затем к концу года тут ввели местную деньгу, на треть уступающую рублю по курсу, и все задержанные суммы, где-то покрутившись (то, что за это время на них хорошо нажились, черт с ним!), вновь вернулись по старым адресам, но уже в новой денежной единице. А ведь по идее, коль на счетах резидентов лежали рубли, то их должны были бы перевести в карбованцы по установленному курсу. Но не тут то было — деньги просто назвали карбованцами, а суммы остались те же! Этой аферы Ольга вынести не могла. Куда она не обращалась, где не оббивала пороги, ходила даже к адвокатам и пыталась судиться с банком, — все бесполезно. Дошло до того, что однажды ее встретили на улице и пообещали изуродовать. Она отступила, ничего не объясняя ни родителям, ни мужу, — зачем их травмировать, ведь они все равно ей ничем помочь не могли.

И Ольга, продав свое коммерческое издательство, засела дома, принялась писать книги — на это еще был спрос. Но видно, она не до конца выпила свою чашу горя, и последствия нависшего над ней рока не заставили себя ждать. Вскорости Ольга почувствовала, что родные и близкие, ради которых она готова была идти в огонь и в воду (но за свой, а не за их счет), считают ее сдвинутой. А что, очень логично, — подумала она и постаралась не обращать внимания на свои подозрения. Но скоро убедилась, что это были отнюдь не подозрения, а голос интуиции, отточенной богатым опытом. Доказательства обступили ее, не выпуская из круга. Тогда Ольга решила покончить с собой. Долгая это история, тяжкая. Достаточно сказать, что ее спас случай. А если учесть, что бог действует через своих посланников, то, значит, это он самолично вмешался в события. Не вдруг, конечно, но Ольге удалось переломить мнение о себе в глазах все того же дорогого ей окружения и восстановить пошатнувшееся реноме.

Она продолжала писать, но сейчас интерес к книге окончательно упал, издательства сворачивали деятельность, отказывались сотрудничать с провинциальными писателями. Над ней в который раз нависло безденежье, и она не знала, как ей жить дальше.

* * *

Странно, что Тамара увидела ее раньше. Видимо, Ольга по привычке последних лет снова погрузилась в себя, перестав замечать окружающее. Она еще только приближалась к нужному перекрестку, а подруга уже решила перейти проспект, перебраться на ее сторону. Хотя этого не надо было делать — с того места, где стояла Тамара, удобнее было сесть в маршрутку, чтобы подъехать к Ольгиному дому. Но Тамара уже шагала поперек проспекта и благополучно пересекла его часть, ведущую наверх. Теперь их разделял бульвар с трамвайными путями посредине да вторая половина дороги в три полосы, идущая мимо Ольги в направлении вокзала.

— Не спеши! — громко крикнула Ольга, заметив, что зеленый свет светофора сменился красным. — Смотри по сторонам! — Тамара ее услышала, потому что тут же подняла голову и помахала рукой, мол, не волнуйся.

«Ничего, пусть пройдется, засиделась, небось, в самолете за полсуток лету, — подумала Ольга. — А отсюда мы на трамвай пойдем, так даже лучше».

В Ольге глубоко сидел сельский страх перед запруженной дорогой и недоверие к водителям. А тут еще и перекресток, на который из-за поворота мог выскочить трамвай! Но трамвая не было. Тамара тем временем медленно переходила бульвар, с трудом двигаясь по шпалам. Было видно, что она отяжелела, и походка ее изменилась не в лучшую сторону. Теперь Тамара неуклюже переваливалась с боку на бок, подволакивая то одну ногу, то другую. Перемещалась она, оценивая каждый шаг, старательно избегая ступать на неровности, неотрывно глядя под ноги. Уже и разрешающий свет опять зажегся, а она еще только преодолела рельсы. Ольга, словно почуяв неладное, забеспокоилась, но тут же осадила себя — не дай бог накаркать чего или вывести подругу из равновесия. Оглядев дорогу, она облегченно вздохнула: две машины подкатили к переходу и стали рядом, прижавшись влево, откуда шла Тамара. Третья полоса дороги, что ближе к Ольге, пустовала. Здесь обычно останавливались на красный свет те, кто поворачивал на мост через Днепр, но сейчас желающих ехать направо не было. И хорошо — ничто не загораживает Ольге перекресток, не мешает видеть Тамару, которой осталось сделать по проезжей части не более пяти шагов.

Ольга скорее почувствовала тугую волну воздуха, чем увидела, что с горы к перекрестку приближается джип, скорость которого свидетельствовала о намерении водителя попасть в зеленую волну. Этот расчет был ошибочен — зеленый свет загорелся в тот момент, когда водитель понял, что не успевает притормозить и не въехать в багажник передней машины. А Тамара уже миновала две занятые полосы, ей осталось пройти третью, свободную. Но сюда устремилась не только она: затормозив до скрипа и визга, джип тоже направился в этот же проем для избежания столкновения с передними машинами, и сюда же намерилась шагнуть Ольга в надежде выдернуть подругу из-под колес. Она встала на бордюр, занесла ногу для следующего шага и, оставаясь в такой позе, что-то кричала, то ли поднятыми руками защищаясь от наезжающего на перекресток джипа, то ли протягивая руки подруге, как протягивают ветку застрявшему в трясине. Действуя с полным сознанием, Ольга на миг задержалась на бордюре, во все глаза пялясь на наглеца за рулем, нарушающего правила движения. Она старалась запомнить его, ибо поняла, что беды не избежать и это знание ей пригодится.

Выдернуть подругу на тротуар она явно не успевала и понимала это. Да, судя по комплекции Тамары, у Ольги на это и сил-то не хватило бы. Зато она могла вытолкнуть ее на середину дороги, откуда медленно уезжали машины и где становилось пусто. Ольга, все также развернувшись лицом к джипу, намеревалась правым боком податься вперед и с силой столкнуть Тамару в безопасное место. Да на это у нее не хватило полмига. Помешал все тот же джип, водитель которого слишком далеко взял вправо. Он снова не рассчитал маневр, потому что с рыком и ревом влетел на бордюр, ударил Ольгу, отбросив ее к домам, и, пройдясь юзом, снова грохнулся на дорогу. После этого он явно испугался и резко крутанул влево, подминая под себя Тамару, опешившую от увиденного и уже несколько мгновений стоящую без движения. А затем, поняв, что основательно влип в историю, газанул и дал деру, скоро затерявшись среди других машин.

Ольга ударилась о стену дома, сползла по ней вниз, встрепенулась и, в состоянии шока не чувствуя боли от травм, поднялась и подбежала к подруге. Тамара лежала на дороге там, где ее застал сумасшедший джип.

— Тамара! — тронула она ее за плечо. — Как ты?

Тамара открыла глаза и попыталась поднять голову. Ни руки ее, ни ноги не двигались, да и вся она была обмякшей, какой-то распластанной, расползающейся по асфальту. Усилия поднять голову передавались только шеей, а торс и все остальные члены словно не принадлежали ей.

— Б-будь… — прошептала Тамара.

— Что? Говори, не молчи, — попросила Ольга. — Я сейчас позову…

Но ей не о чем было беспокоиться, их давно уже обступили люди, где-то звучала сирена «неотложки», кто-то просил расступиться, слышались шепоты и чувствовалась энергетика помощи. Немое сочувствие, сконцентрировавшись вокруг пострадавших, словно успокоило Ольгу, убедило, что все будет хорошо, что теперь можно расслабиться и отдохнуть, оно укутало ее своими пеленами и отодвинуло от происходящего. Ольга услышала далекое Тамарино «… счастлива», на произнесение которого ушли последние силы подруги, и перестала ощущать действительность.

 

3

С тех пор прошло немало лет, в течение которых Ольга не переставала оплакивать погибшую на ее глазах подругу, так и оставшуюся неотомщенной. Преступника, похоже, никто не собирался искать, несмотря на то, что она на правах свидетельницы называла марку и номер машины, даже описывала его внешность, насколько сумела ее разглядеть и запомнить. Но дальше проталкивать дело о наезде было некому, ее, во всяком случае, не принимали в расчет, так как она не являлась родственницей погибшей. После нескольких попыток добиться следствия, в которых она по телефону отчитывалась Тамариному мужу, Ольга потеряла надежду на справедливость и поняла, что сама не осилит ее найти. И Тамарин муж посоветовал бросить дело: Тамару все равно не вернешь, а себе навредишь, окончательно истрепав нервы. О том, что на нее тоже был совершен наезд, Ольга сначала даже не думала, радуясь, что жива осталась. А потом тоже махнула рукой. Нет, официально на виновника аварии был объявлен розыск, его фоторобот красовался на фонарных столбах, даже пару раз, когда это оплачивала Ольга, о его поимке объявляли по телевидению. Но на том все и остановилось.

Она все выталкивала из воображения расплывающуюся по асфальту массу и не могла стереть этот недостойный памяти образ, пока спустя время не поняла, что так оно и было, — Тамара исходила кровью. Тогда только наваждение оставило Ольгу. Но все равно она тысячи раз перебирала детали происшедшего и пыталась понять, был ли у Тамары шанс выжить, как-то увернуться и остаться невредимой. И всегда приходила к выводу, что не было. Тамара и так, завидев, что дорожная ситуация изменилась, остановилась и начала пережидать, как поступают все люди, подспудно чувствующие свою ущербность, — маленькие дети, старики и калеки. Благодаря этому прожила на несколько секунд дольше, пока ее не достал этот гад. Конечно, будь Тамара вполне здоровой, она метнулась бы назад, лавируя между отъезжающими машинами, и осталась бы цела. Тогда, возможно, и Ольга не попала бы под удар, понимая, что нарушитель проедет по свободной полосе, как он и намеревался сделать, и нет необходимости покидать свое безопасное место.

А если бы Тамара побежала вперед, постаралась перед колесами джипа закончить переход дороги, удалось ли бы ей опередить его и избежать столкновения? Тоже нет, еще быстрее угодила бы на тот свет, разве что Ольга, поверив в прыткость ее ног, не вздумала бы приближаться к мчащейся машине.

Как ни крути, а выходило, что именно Тамарина растерянность и обездвиженность сообщили Ольге импульс, толкнули на поиски спасительного действия. Она просто чудом осталась жива, и то только потому, что сзади оказался дядька с объемными мягкими торбами, в которых нес на рынок разное барахло для продажи. В него-то Ольга и влетела, потянула за собой и уперлась при ударе о стену дома. А иначе ее голова раскололась бы как скорлупа каштана при ударе об асфальт.

Наверное, в свой последний момент правильно поняла ситуацию и Тамара. В ее положении совсем неуместно было благодарить подругу за попытку помочь, поэтому она, превозмогая смерть, и произнесла пожелание счастья. «Будь счастлива» — сказала она, прощаясь с Ольгой, а в ее лице и со всем белым светом. И тут Ольга делала другой вывод, что теперь обязана стать счастливой, раз это было последнее, чего хотела Тамара.

Или может, от нее лично ничего не зависело — просто бог услышал слова Тамары и подумал, что это ему она завещала блюсти Ольгино счастье, и принялся помогать ей? Во-первых, Ольга, что называется, почти не пострадала в аварии, оказалась лишь слегка помятой. Множественные ушибы, перелом ключицы и плеча — это в такой ситуации ничто. Ольга быстро поправилась и даже в сентябре съездила с мужем на море, как советовали врачи. А во-вторых, спустя несколько месяцев ее бывшие друзья вспомнили, что она классный редактор и знающий издатель, и порекомендовали на хорошо оплачиваемую, а главное, интересную работу.

Ей предложили создать и запустить в работу издательский отдел в крупной полиграфической фирме. Это Ольга знала и любила. Ее не смутило даже то, что отдел надо было развивать по трем направлениям: издавать рекламный еженедельник, обслуживать заказы на выпуск книг других издательств, а также издавать свои книги и работать с авторами с тем, чтобы формировать свое предложение для участия в национальной книгоиздательской программе. Последнее особенно пришлось Ольге по душе — она получила возможность знакомиться с новыми именами, которых за время ее затворничества появилось предостаточно. Не обязательно все они были молодыми людьми, просто многие преодолели зажатость и принялись фиксировать уходящую жизнь в художественных образах.

Одно было плохо — на работу приходилось ездить далеко за город, где стояли новые просторные корпуса типографии, размещались офисы сотрудничающих с нею газет, поставщиков клеев, бумаги и переплетных материалов, дизайнеров и прочей сопутствующей публики. Туда Ольга сначала добиралась трамваем, затем метров триста шла до маршрутного такси, снова ехала, а, выйдя на своей остановке, переходила оживленную трассу, ведущую на мост через Самару. Последние полкилометра Ольга шла прогулочным шагом, разглядывая подлесок, тянущийся вдоль дороги по левой ее стороне, и корпуса швейной и трикотажной фабрик справа, тоже утопающие в окружающих их скверах.

* * *

Это была трудная пятидневка. Но, слава богу, она закончилась, и Ольга, стоя у бровки трассы, поджидала маршрутку и, пользуясь моментом, наслаждалась летом. Правда, для этого ей пришлось притиснуться к столбу, на котором висел огромный бигборд, рекламный плакат. Столб вкопали под современное чудо для продвижения товаров основательный, достаточно толстый для того, чтобы от него падала тень, способная укрыть Ольгу от прямых лучей солнца.

В пятницу они работали по укороченному графику, но она, изнеможенная в последнее время обилием тяжелых, дотошных и своекорыстных клиентов, вышла чуть раньше времени, когда солнце еще не ослабило своей активности, трудилось вовсю, даже с перебором. Приходилось прятаться в тень — годы, друзья мои…

Пассажирского транспорта все не было, и не удивительно — сквозь день потянулось сонное, вялое время, под колесами которого в городе почти замирала жизнь, оживляющаяся только к концу рабочего дня. Водители маршруток кемарили где-то в холодке на отстоях, не желая гонять машины полупустыми. А на дороге толпились лишь тяжелые грузовики, преимущественно с прицепами, натужно перемещающие на себе тяжелые грузы: кирпичи, строительные блоки, металлоконструкции и просто необъятные запломбированные фуры.

Чувствуя спиной прохладную массу бетона, Ольга неотступно всматривалась в поток ревущих и чмыхающих гарью машин, пытаясь не пропустить юркий, как мяч, автобусик с заветным номером маршрута на переднем стекле. Но бдила она автоматически, попутно думая о том, что дело идет к середине лета, а там будет день взятия Бастилии, совпадающий с ее днем рождения, и надо придумать, чем необыкновенным попотчевать сотрудников в связи с этим. Незаметно вспомнилось о том, что через три дня после упомянутого национального праздника Франции отмечала свой день рождения Тамара. Отмечала… Все в прошлом… Мысли снова перекинулись на тему, от которой Ольга старалась уйти.

Внезапно взгляд ее натолкнулся на что-то тревожное. Нет, маршрутки на горизонте все так же не было. Что тогда? Почему так сильно забилось сердце, зашатался подлунный мир, зафонировал пронзительно в ушах? Отчего она отслонилась от столба и еще пристальнее уставилась на дорогу? Ольга словно физически ощутила нечто, связанное с Тамарой. Но не воспоминание же тому причиной, в самом-то деле! Или от жары все эти неприятности? Ольга мотнула головой, отгоняя наваждение, и потянулась к сумочке, где у нее всегда была бутылочка с минералкой. Успела хлебнуть из нее несколько глотков, спрятав затем автоматом.

Вместе с тем поняла, что со здоровьем все нормально, просто по дороге, приближаясь к ней, едет машина, сбившая Тамару. Вот он, тот самый внедорожник! Ольга уже хорошо различала его особенности, хромированные буквы на передке, номера, абрис и черты лица того же водителя за рулем. Вся ситуация была точно такой же, как в то злополучное утро. Вот только рядом никого не оказалось, вокруг было пусто, хоть кричи. Ольга заметалась в поисках помощников и свидетелей — ведь она должна остановить эту машину и сидящего за рулем человека!

И тут она почувствовала, что на нее нацелен чей-то взгляд. Она оглянулась назад, посмотрела за поворот, откуда могли показаться сотрудники, тоже живущие в центре города. Но там не было ни души. Секунды шли медленно, словно давали ей возможность сориентироваться и определить, что важнее: не упустить из виду джип с убийцей за рулем или определить, кто на нее смотрит. А потом что-то предпринять. Но что она может? Ольга еще раз взглянула на мчащуюся во всю мощь машину. И ее осенило: ну конечно, это водитель! Он увидел ее раньше, чем она его. И узнал! Вон как напряженно застыл, уцепился в руль, рассматривает ее, даже нагнулся к баранке немного. Это его оцепенение и встревожило ее.

Да, это я, я! — беззвучно вопила Ольга, переполняясь непонятным чувством: то ли злорадством, что теперь этот паразит попался и ему никуда не деться, то ли возможностью мести. Так правосудие или немедленная расправа? — целую вечность взвешивала она, еще не понимая ни того, как в этой ситуации можно достучаться до правосудия, ни того, как осуществить месть. Какое правосудие? — не без колебаний отбросила Ольга эту мысль, показавшуюся ей наивной и смешной, словно ей — порядочному и серьезному человеку — в решительный момент предложили поиграть в бирюльки, а она еще и призадумалась: стоит ли. Дура!

А вездеход между тем был уже недалеко, почти рядом, еще мгновение — и он поравняется и укатит дальше. Поравняется? Ольга метнула оценивающий взгляд к несущемуся на нее чудищу, подстрекаемому человеком, и улыбнулась одеревеневшему в странной позе водителю и его глазам — заиндевевшим. Косо улыбнулась. Ибо поняла, что он не проедет мимо. Линия его движения проходит аккурат через то место, где она стоит. Он что, рот разинул и забыл про все, или специально на нее рулит? Видать, подонок не на шутку решил, что ему во второй раз удастся остаться безнаказанным.

Ольга отдавала отчет, что с нею творится что-то экстраординарное, как отдавала отчет и тому, что это «экстраординарное» было ей на руку, ибо она вошла в какое-то неописуемое состояние, позволяющее подняться над событиями, даже над людьми. Теперь она способна была видеть все, повелевать и добиваться повиновения! Отдавшись нахлынувшей на нее силе, вросшись в нее, Ольга легко считала мысли своего противника по невольному поединку. Сам виноват — он поставил ее перед скудным выбором: сейчас она или сама погибнет, или гробанет его. Причем, известно как — используя его крайнюю сосредоточенность на своей жертве. Как перед последним шагом, как перед последним вздохом, Ольга оглянулась вокруг. Прощалась ли с жизнью перед погибелью, или искала спасения, почти задыхаясь в черной гари, клубящейся вдоль дороги? Кто знает, что руководит человеком в такие минуты.

Но этот миг растерянности, сомнения в праве на сделанный выбор был короток, неимоверно короток, как неимоверно сильной и целеустремленной почувствовала себя Ольга, перейдя через этот решающий миг. Она снова посмотрела на машину, увидела донцы нацеленных на нее глаз водителя и впилась в них стрелами своего взгляда, не допускающего неповиновения, сокрушающего волю того, кто решился на наезд, и транслирующего ему свою волю.

Ольга сошла с прямой, расположенной между джипом и столбом, и повелительно указала на столб рукой, как делают люди, приглашая кого-то проходить вперед. Дескать, дорога свободна, и ехать надо именно сюда. Сюда въезжай, — твердила она, — вот твое место, я уступила тебе его! — кодировала она дальше, не отпуская от себя пойманный как в силки взгляд водителя.

Уклониться от суггестии, настойчиво наводимой Ольгой, наверное, никому бы не удалось. Разве что тот мог бы даже не заметь ее, кто не смотрел на Ольгу или, если и смотрел, то не собирался сводить с нею счеты.

И тут же Ольга с ужасом убедилась, что ее в самом деле пытались раздавить, ибо водитель, загипнотизированный Ольгой или своей идеей-фикс покончить с нею, среагировал на невинный жест. И джип заскрежетал всеми своими сочленениями, взорвался какими-то защитными устройствами, смял себе морду и вместе с размазанным по кабине водителем впаялся в бетон. Конечно, он зацепил ее, конечно, отбросил в сторону. Так уже было. Ольга не ударилась о растущий рядом тополь, а как-то радостно приникла к нему и некоторое время непонимающе смотрела на груду дымящегося металла, пока не почувствовала, что кто-то тащит ее в сторону.

— Уходите, он может взорваться!

Поняв, что рядом появились-таки сотрудники, которые в положенное время ушли с работы, она наконец-то улыбнулась и по привычке провалилась в обморок, поймав себя на массе ощущений, сотканных из радости спасения, уверенности в собственных возможностях и угрызений совести за детское желание посачковать в рабочее время. Но все это легкомыслие показалось ей вполне извинительным, как облегченный вздох после долгой болезни.