1

Этот чужой человек не казался незнакомым. Что-то в его облике отталкивало, но в то же время и притягивало Арье Цельника с первого взгляда. Если это и в самом деле был первый взгляд: Арье Цельник почти уверен, что помнит это лицо, эти длинные, чуть ли не до колен, руки. Помнит смутно, словно с этим воспоминанием связано нечто, существовавшее еще до того, как пронеслась целая жизнь…

Человек поставил свою машину прямо перед воротами, ведущими во двор. Бежевого цвета машина была вся в пыли, а заднее стекло и боковые окна закрывал своеобразный ребус — восклицательные знаки, декларации, предупреждения, лозунги. Человек закрыл дверцы, но задержался, чтобы проверить, хорошо ли они заперты, резко подергал каждую из них. Затем хлопнул по капоту, потом еще раз мягко шлепнул по нему, как будто это не машина, а старый добрый конь, которого привязывают к забору и дружеским похлопыванием обещают, что ожидание будет недолгим. И, наконец, этот человек толкнул калитку и зашагал к затененной вьющимся виноградом веранде. Шел он вприпрыжку, словно идти ему было больно, — так идут босиком по горячему песку.

Со своего места в гамаке, подвешенном в углу веранды, невидимый, но все видящий, наблюдал Арье Цельник за гостем с той самой минуты, как тот поставил свою машину. Но как ни силился, так и не смог Арье выудить среди своих воспоминаний разгадку: кто же он, этот знакомый незнакомец? Где я встречался с ним? Когда встречался? В своих поездках за рубеж? Во время армейской службы? В офисе? В университете? Или, быть может, еще в школьные годы? Лицо этого человека казалось хитрым и в то же время ликующим, словно удалась ему какая-то ловкая проделка и теперь он полон злорадства. В незнакомом облике — или где-то за ним — угадывался смутный, тягостный намек на знакомые черты, и это лишало покоя. Тот ли это, кто однажды причинил тебе зло? Или, напротив, это ты нанес ему несправедливую обиду, о которой успел позабыть?..

Словно сон, девять десятых которого канули в небытие, и только краешек его все еще слегка мерцает.

Итак, Арье Цельник решил не вставать со своего места навстречу приезжему, а принять его здесь, на веранде, у входа в дом.

Незнакомец подпрыгивал и вилял, торопливо продвигаясь по дорожке, ведущей от калитки к ступенькам веранды. И маленькие его глазки безостановочно бегали по сторонам, словно он опасался быть замеченным раньше времени или боялся собаки, готовой в любую секунду броситься на него из колючих зарослей бугенвиллеи, раскинувшихся по бокам дорожки.

Жидкие волосы с желтоватым отливом, красная морщинистая шея, напоминавшая зоб индюка, мутные водянистые глаза, рыщущие, словно жадные щупальца, длинные руки шимпанзе — все это рождало какое-то неясное гнетущее чувство.

Со своего потаенного наблюдательного пункта в гамаке под сенью вьющихся виноградных лоз Арье видел, что человек этот крупный, но какой-то дряблый, словно только что оправился он от тяжелой болезни, словно совсем недавно был весьма дородным и только в последнее время съежился внутри собственной кожи. Даже его бежевый летний пиджак с туго набитыми карманами выглядел слишком просторным, болтающимся на плечах.

И хотя стоял конец лета и дорожка была сухой, незнакомец задержался, тщательно вытирая подошвы о коврик, расстеленный у подножия лестницы. После чего он поднял одну ногу, потом другую, тщательно проверяя чистоту подошв. Только убедившись, что проделанная работа удовлетворяет его, он поднялся по ступеням, внимательно осмотрел решетчатую дверь и вежливо постучал в нее несколько раз. Не услышав ответа, он наконец-то огляделся и заметил хозяина дома, который покойно расположился в гамаке, окруженном огромными цветочными горшками и продолговатыми вазонами с папоротниками. Виноградные лозы укрывали своей тенью и хозяина дома, и всю веранду.

Лицо гостя тут же озарила широкая улыбка, он чуть ли не отвесил поклон, откашлялся, прочистил горло и провозгласил:

— Прекраснейшее место тут у вас, господин Цилкин! Потрясающее! Настоящий Прованс Государства Израиль! Что там Прованс! Тоскана! А ваши пейзажи! Роща! Виноградники! Тель-Илан — красивейшее место во всей этой левантийской стране! Прелестно! Доброе утро, господин Цилкин! Простите! Надеюсь, что я вам случайно не помешал?

Арье Цельник сухо пожелал ему доброго утра, добавил, что его фамилия Цельник, а не Цилкин, и заявил, что не имеет привычки покупать что бы то ни было у коммивояжеров.

— И очень правильно! Совершенно верно! — протрубил пришелец, утирая рукавом пот со лба. — Откуда нам знать, что перед нами настоящий торговый агент, а не аферист и обманщик? Или, не приведи Господь, даже преступник, пришедший разведать местность для шайки взломщиков, грабящих дома? Но я, господин Цельник, вовсе не агент. Я Мафцир!

— Кто?

— Мафцир. Вольф Мафцир. Адвокат Мафцир, адвокатская контора «Лотем и Пружинин». Мне весьма, весьма приятно, господин Цельник. Я прибыл к вам, господин мой, по вопросу… Как бы это сказать… Или, быть может, вообще не станем искать определений, а прямо приступим к сути дела? Могу ли я, с вашего позволения, присесть? Это будет в какой-то мере выяснение личных обстоятельств. Не моих личных обстоятельств, не приведи Господь, ведь по своим личным делам я бы ни в коем случае не осмелился вторгнуться и просто так беспокоить вас без предварительного уведомления. Хотя мы и пытались, воистину пытались, неоднократно пытались, но телефон ваш закрыт для посторонних, а наши письма вы не удостоили ответом. Поэтому мы решили попытать счастья и нанести визит, заранее не оговоренный, и мы приносим свои искренние извинения по поводу причиненного беспокойства. Поверьте, у нас вовсе не принято просто так вторгаться в частную жизнь ближних, тем более что ближний наш обитает в одном из самых красивых мест страны. Однако, как уже было сказано, это не является только нашим личным делом. Нет-нет. Ни в коем случае нет! И если уж на то пошло, все как раз наоборот… В том смысле… Как бы нам поосторожнее это сформулировать… Ну, возможно, скажем, что имеется в виду ваше личное дело, мой господин. Ваше личное дело. А не только наше. Вернее, это касается вашей семьи. Или, возможно, семьи в широком смысле. А в частности, одного из членов вашей семьи, господин Цилкин, некоего члена вашей семьи. Не возражаете ли вы, если мы присядем и поговорим несколько минут? Я обещаю вам изо всех сил постараться, чтобы это не заняло более десяти минут. Хотя, по сути, это и от вас зависит, господин Цилкин.

Арье снова поправил:

— Цельник. — А затем сказал: — Садитесь. — И тут же добавил: — Не здесь. Здесь.

Потому что этот толстяк, точнее, бывший толстяк устроился поначалу на гамаке, плюхнулся прямо рядом с хозяином дома, бедро к бедру. Облако густых запахов сопутствовало гостю — запахи еды, носков, талька и подмышек. И все это обволакивал резкий аромат одеколона, которым он опрыскал себя после бритья. Арье Цельник вдруг вспомнил отца, который тоже маскировал запахи своего тела острым ароматом одеколона, которым пользовался во время бритья.

Услышав «не здесь, не здесь», гость встал, слегка качнувшись. Его обезьяньи руки касались коленей. Он извинился, выбрал иное направление и опустил свой зад, упрятанный в широкие, не по размеру, штаны, на указанное ему место — деревянную скамью по другую сторону садового стола. Это был деревенский стол, сработанный из древесных плит, обструганных только с одной стороны и напоминавших железнодорожные шпалы.

Арье было очень важно, чтобы его больная мать не увидела в окно ни самого гостя, ни его спину, ни даже тень его на фоне виноградных лоз. Поэтому он усадил адвоката в такое место, откуда тот не был бы виден, а услышать канторски-масляный голос Мафцира мать не смогла бы из-за своей глухоты.

2

Три года назад Наама, жена Арье Цельника, уехала к своей лучшей подруге Тальме Грант в Сан-Диего и не вернулась. Она не написала ему прямо, что решила оставить его, а сначала осторожно намекнула: «Покамест я не возвращаюсь». Спустя еще полгода она сообщила: «Я все еще остаюсь у Тальмы». А затем: «Нет необходимости, чтобы ты продолжал ждать меня. Я работаю с Тальмой в студии, где возвращают молодость». А в следующем письме: «Нам с Тальмой хорошо вместе, у нас похожая карма». И наконец: «Наш духовный учитель считает, что будет правильно, если мы с Тальмой не откажемся друг от друга. С тобой будет все в порядке. Ведь ты не сердишься?»

Гила, его замужняя дочь, написала ему из Бостона: «Папа, я советую тебе для твоей же пользы: не дави на маму. Начни новую жизнь».

И поскольку между ним и его старшим сыном Эльдадом давно уже прервалась всякая связь, а кроме распавшейся семьи, не было у Арье ни одной близкой души, решил он еще в прошлом году продать квартиру в Хайфе, на горе Кармель, и вернуться в Тель-Илан, в дом своей матери. Он начал жить на доходы от сдачи двух других квартир в Хайфе и полностью отдался своему хобби.

Так он обрел новую жизнь, как и советовала ему дочь.

В молодости служил Арье Цельник в морских коммандос. С раннего детства не знал он чувства опасности. Не боялся взбираться на высокие скалы. Не пугал его вражеский огонь. Но с годами развилась у него острая боязнь темноты и пустого дома. Потому и решил он в конце концов вернуться и жить с матерью в старом доме на окраине Тель-Илана, доме, где он родился и вырос. Розалия, мать его, была девяностолетней старухой, согбенной, глухой и молчаливой. Большую часть времени она не мешала ему заниматься домашним хозяйством, не беспокоила его указаниями или вопросами. Иногда Арье задумывался о том, что мать может заболеть или стать настолько беспомощной, что не сможет обходиться без постоянного ухода, и он вынужден будет кормить ее, обихаживать, менять памперсы. Можно пригласить сиделку, но тогда будет нарушен уклад дома, а его жизнь окажется открытой чужому взгляду. А бывало, что он надеялся — или почти надеялся — на скорое угасание матери: тогда у него появится разумная и морально оправданная возможность поместить ее в подходящее лечебное учреждение. И весь дом окажется в его распоряжении. Стоит пожелать, и он сможет привести сюда новую красивую женщину. Или не приводить женщину, а принимать разных молодых девушек. Можно будет снести внутренние стены, обновить весь дом. Начнется новая жизнь.

Но пока что в этом темноватом старом доме в мире и тишине жили двое — сын и мать. Каждое утро приходила домработница, приносила продукты по заранее составленному списку, убирала, мыла, варила и, подав матери и сыну обед, молча уходила восвояси. Большую часть дня мать проводила в своей комнате, перечитывая старые книги, а Арье у себя в комнате слушал радио или мастерил самолетики из легкого дерева.

3

Гость вдруг улыбнулся улыбкой пройдохи, словно подмигнул хозяину дома: давай, мол, согрешим вместе? Но при этом крылось в улыбке и опасение: не обернется ли это предложение наказанием для него?

Мягким голосом он спросил:

— Простите, с вашего позволения, нельзя ли мне немного вот этого?

И поскольку ему показалось, что хозяин дома кивнул в знак согласия, налил себе гость из стоявшего на столе стеклянного кувшина воды со льдом и кружочками лимона. Налил в единственный имевшийся стакан, стакан Арье. Прижал свои мясистые губы к кромке стакана и уничтожил его содержимое пятью-шестью шумными глотками. Налил себе еще полстакана, вновь с жадностью проглотил и стал оправдываться:

— Прошу прощения! Все очень просто: ведь здесь, на вашей замечательной веранде, просто не чувствуется, до чего же сегодня жаркий день. Очень, очень жарко сегодня. Очень! И тем не менее, несмотря на ужасную жару, место это, несомненно, полно очарования! Тель-Илан воистину красивейший из поселков во всей нашей стране! Прованс! Не Прованс! Тоскана! Леса! Виноградники, дома сельчан, которым более ста лет, красные крыши, такие высокие кипарисы! А теперь, как вы считаете, мой господин? Будет ли более удобным для вас, если мы еще немного поговорим о красоте? Или вы позволите без всяких околичностей перейти прямо к нашей маленькой повестке дня?

Арье Цельник сказал:

— Я слушаю.

— Семейство Цельник, потомки Леона-Акивы Цельника, — вы были, если не ошибаюсь, одними из самых первых в этой деревне? Основателями? Самыми что ни на есть первыми? Не так ли? Девяносто лет назад? Даже почти сто?

— Звали его Акива-Арье, а не Леон-Акива.

— Конечно, — воодушевился гость. — Семейство Цилкин. Мы весьма уважаем вашу великую историю. Не просто уважаем. Почитаем! С самого начала, если не ошибаюсь, появились в этих местах два старших брата — Борис и Симон Цилкины, которые прибыли сюда из маленькой деревушки где-то под Харьковом, чтобы создать совершенно новое поселение тут, в сердце дикого края, вблизи пустынных гор Менаше, которые упомянуты еще в Ветхом Завете. Ничего здесь не было. Голая степь да колючки. Даже арабских деревень в этой долине не было — они располагались только где-то далеко за холмами. Затем прибыл младший племянник Бориса и Симона Леон, или, если вы настаиваете, Акива-Арье. А потом, по крайней мере так повествует история, поднялись Симон и Борис и вернулись в Украину, в свою Харьковскую губернию. А там Борис зарубил топором Симона. И только ваш дедушка — дедушка? или прадедушка? — только упрямый Леон-Акавия настоял на своем и остался здесь. Не Акавия? Акива? Прошу прощения. Акива. Короче, получается так: оказывается, что мы, семейство Мафцир, тоже из Харьковской губернии. Прямо из гущи харьковских лесов! Мафцир! Возможно, слышали? Был у нас один — известный синагогальный кантор Шая Лейб Мафцир, и был еще один — Григорий Моисеевич Мафцир, очень большой генерал в Красной армии. Очень, очень большой генерал, но Сталин его взял и убил. Во время чисток тридцатых годов.

И тут гость встал и двумя своими ручищами шимпанзе изобразил солдата расстрельной команды, вскинувшего винтовку. Он воспроизвел звуки, напоминающие ружейную стрельбу, обнажив при этом передние зубы, острые, но не слишком белые. Улыбаясь, он вновь уселся на скамейку, словно был вполне доволен успешным исполнением казни. Арье Цельнику показалось, что этот человек, пожалуй, ждет аплодисментов или хотя бы ответа на свою слащавую улыбку.

Хозяин дома предпочел тем не менее не удостаивать его ответной улыбкой. Он только отодвинул немного в сторону использованный стакан и кувшин с водой и обронил:

— Ну?

Адвокат Мафцир обхватил правой рукой левую, радостно пожимая ее. Будто уже долгое время не встречался с самим собой и эта неожиданная встреча веселит и радует его.

В глубине этого потока плавных слов безостановочно журчала какая-то неисчерпаемая веселая струя, за которой проглядывало самодовольное высокомерие.

— Ладно. Давайте открывать, как говорится, карты и выкладывать их на стол. То, из-за чего я позволил себе вторгнуться к вам сегодня, касается личных дел, возникших между нами. И, возможно, касается вашей дражайшей матушки, пусть она живет до ста двадцати лет. Так сказать, весьма пожилой и почтенной госпожи. Разумеется, разумеется, только если вы не против того, чтобы приоткрыть немного эту деликатную тему…

Арье Цельник произнес:

— Ну?

Гость встал со своего места, снял бежевый пиджак, имеющий оттенок не совсем чистого песка. Огромные пятна пота обозначились в области подмышек его белой рубахи. Он повесил пиджак на спинку стула, вновь уселся, развалившись, и сказал:

— Простите. Я надеюсь, что это не вызовет у вас возражений. Просто сегодня очень жарко. Вы позволите мне снять также и галстук?

На мгновение он стал похож на перепуганного мальчишку, который знает, что достоин порицания, но стыдится признать свою вину.

И поскольку хозяин дома молчал, гость, потянув галстук, снял его одним движением, напомнившим Арье Цельнику сына Эльдада.

— Пока ваша мать сидит у нас на голове, — вдруг решительно заявил адвокат, — мы ведь не сможем реализовать ценное имущество.

— Простите?

— Разве что оба мы найдем отличное лечебное заведение, куда и устроим ее. У меня такое заведение имеется. То есть не у меня лично, а у брата моего партнера. Необходимо только получить ее согласие. Или, быть может, нам будет легче оформить свидетельство, что мы назначены ее опекунами? В этом случае нет никакой нужды в ее согласии…

Арье Цельник качнул пару раз головой, почесал ногтями правой руки внешнюю сторону левой кисти. И в самом деле, в последнее время случалось ему задумываться о будущем больной матери: что будет с ней и с ним, когда откажет ей собственное тело, утратит она свою самостоятельность — умственную и физическую — и наступит для него момент принятия решения? Бывали минуты, когда возможность расстаться с матерью наполняла его грустью и стыдом, но случалось, что он почти надеялся на скорое угасание матери и ее уход из дома. Это открыло бы перед ним новые возможности. Однажды он даже пригласил к себе Иоси Сасона, специалиста по недвижимости, чтобы тот оценил материнский дом. Он заглушал в себе подобные надежды, они вызывали в нем чувство стыда и даже отвращения к самому себе. Но странным показалось ему, что этот отталкивающий человек словно прочел кое-какие из его позорных мыслей. Поэтому он попросил господина Мафцира вернуться к самому началу: кого именно тот представляет? От чьего имени послан сюда?

Вольф Мафцир рассмеялся:

— Мафцир. Называйте меня просто «Мафцир». Или «Вольф». Ведь среди близких людей совершенно излишне употреблять обращение «господин».

4

Арье Цельник встал со своего места. Он был человеком крупным, высоким, намного выше Вольфа Мафцира. Плечи имел широкие и мощные. А вот руки у обоих были одинаково длинными, доходящими почти до колен. Поднявшись, Цельник сделал два шага, распрямился во весь свой рост и, остановясь рядом с гостем, сказал:

— Так чего же вы хотите. — Без вопросительной интонации произнес он эти слова и застегнул при этом пуговицу на своей рубашке, в вороте которой виднелась грудь, поросшая седыми волосами.

Вольф Мафцир примиряюще прощебетал тоненьким голоском:

— Незачем нам торопиться, господин мой. Ведь наше дело приличествует разворачивать с осторожностью, с умеренностью, рассматривать его со всех сторон, чтобы не осталось ни лазейки, ни трещинки. Нам нельзя ошибиться даже в мельчайшей детали.

Арье Цельник разглядывал гостя и видел перед собой человека слабого и несколько вялого. Похоже, что еще совсем недавно был тот довольно упитанным и только в последнее время, возможно из-за болезни, как-то сжался, словно втянулся внутрь. Казалось, что собственная кожа немного великовата ему. Пиджак его выглядел слишком просторным, висел на плечах, болтаясь, будто хламида на огородном пугале. Глаза были водянистыми и слегка мутными. Вместе с тем он выглядел испуганным, будто постоянно опасался нежданной обиды.

— Наше дело?

— Так сказать, проблема старой госпожи. То есть вашей мамы, на чье имя записана наша собственность. И будет записана до конца ее дней — и кто знает, что еще ей взбрело в голову написать в своем завещании! — или до тех пор, пока не удастся нам двоим стать ее опекунами.

— Нам двоим?

— Дом этот можно будет снести и построить на его месте санаторий. Усадьба здоровья. Мы сможем обустроить здесь такое место, подобных которому не будет во всей стране: чистый воздух, безмятежный пасторальный покой, сельские пейзажи, нисколько не уступающие Провансу и Тоскане; целебные травы, массаж, медитация, духовное наставничество. Люди будут платить хорошие деньги за то, что мы сможем им предложить.

— Простите, но с какого точно времени мы знакомы?

— Но ведь мы уже знакомы, уже друзья. Не только друзья, мой дорогой, мы родственники. И даже партнеры.

Возможно, встав со своего места, Арье Цельник намеревался побудить и гостя встать и убраться восвояси. Но гость не встал, более того, продолжая сидеть на своем месте, протянул руку и налил себе еще один стакан воды со льдом, кружочками лимона и листьями мяты, налил в тот самый стакан, из которого, пока пришелец не реквизировал его, пил Арье. Вольф Мафцир откинулся на спинку стула и теперь, без пиджака и галстука, в рубашке с пятнами пота, выглядел как торговец, уверенный, что в его руках чьи-то судьбы, как потный торговец скотом, прибывший в деревню для переговоров с крестьянами, чтобы урвать жирный кусок, заключив сделку, от которой, он убежден, выиграют обе стороны. И ведет он эти переговоры с терпением и хитростью. В нем ощущалось некое скрытое злорадство, некая затаенная веселость.

Похожее чувство было не совсем чуждо и хозяину дома.

— Я, — солгал Арье Цельник, — должен сейчас пойти в дом. Меня ждут дела. Простите.

— А я, — улыбнулся Вольф, — не тороплюсь. С вашего позволения, посижу и подожду вас здесь. Или, возможно, мне стоит войти вместе с вами и познакомиться с госпожой? Ведь я должен как можно скорее завоевать ее доверие.

— Госпожа, — сказал Арье Цельник, — гостей не принимает.

— А я, — настаивал Вольф Мафцир, — не совсем гость. — Он даже встал со своего места, готовый сопровождать хозяина, собравшегося войти в дом. — Разве мы, скажу так, немного не родственники? И даже партнеры?

Арье вспомнил вдруг совет своей дочери Гилы: лучше отступиться от мамы — не прилагать усилий, чтобы вернуть ее, а попытаться самому начать новую жизнь. Но ведь он и так не прилагает никаких усилий, чтобы вернуть Нааму: когда после горькой ссоры она собралась и уехала к своей лучшей подруге Тальме Грант, запаковал Арье всю ее одежду и другие вещи и отправил в Сан-Диего на адрес Тальмы. Когда его сын Эльдад порвал с ним всякую связь, запаковал Арье и отослал Эльдаду все его книги и даже игрушки его детства. Истребил всякую память, как истребляют врага в конце сражения, захватив укрепленные позиции. Спустя несколько месяцев запаковал он и собственные вещи, продал квартиру в Хайфе и переехал сюда, в Тель-Илан, в дом своей матери. Более всего хотел он для себя полного покоя: пусть дни будут похожи друг на друга, а часы ничем не заняты.

Иногда совершал он длинные пешие прогулки по поселку и даже за его пределами, бродил меж холмами, окружавшими небольшую долину, во фруктовых садах и сумеречных сосновых рощах. А то и просто слонялся по двору среди остатков отцовского хозяйства, которое было ликвидировано уже много лет назад. До сих пор оставались здесь несколько разваливающихся строений, курятники, навесы из жести, сеновал, заброшенный хлев для откорма телят. Конюшня превратилась в склад, где свалена мебель из квартиры на горе Кармель в Хайфе. Там, в бывшей конюшне, покрывались пылью кресла, кушетка, ковры, журнальный столик; тонкие сети паутины связывали их. И старая двуспальная кровать, его и Наамы, втиснута туда и стоит на боку в самом углу конюшни. А матрац погребен под пыльной грудой кассет.

Арье Цельник сказал:

— Простите. Я занят.

Вольф Мафцир ответил:

— Разумеется. Прошу прощения. Я не помешаю вам, мой дорогой. Ни в коем случае не помешаю. Напротив. С этого мгновения я умолкаю. Я нем. Не издам ни звука.

И с этими словами он шагнул вслед за хозяином внутрь дома. Дом был темноват, хранил прохладу, и в нем витал легкий запах пота и старости.

Арье Цельник стоял на своем:

— Подождите, будьте добры, на веранде.

На самом деле он намеревался довольно резко сказать, что визит окончен и чужака просят исчезнуть.

5

Вот только гость не собирался никуда исчезать. Он проскользнул внутрь дома вслед за Арье Цельником и, идя по коридору, открывал дверь за дверью, спокойно и неторопливо оглядывая кухню, библиотеку, комнату, в которой Арье Цельник предавался своему увлечению — строил авиамодели из бальзы, легкого и стойкого дерева. Модели самолетиков на прочных нитях спускались с потолка, легко раскачивались, словно собирались вести между собой жестокие воздушные бои…

Поведение гостя напомнило Арье его собственную, с детства сохранившуюся привычку открывать каждую закрытую дверь и проверять, что же за ней скрывается.

Когда они оба добрались до конца коридора, до самой сердцевины дома, Арье Цельник готов был телом преградить путь в свою спальню, которая когда-то была спальней его отца. Но Вольф Мафцир вовсе не собирался ломиться в спальню хозяина дома. Он осторожно постучался в дверь глухой старухи, и, поскольку никакого ответа не последовало, он, словно ласково поглаживая, положил ладонь на ручку двери и, мягко ступая, вошел. Он увидел Розалию, лежащую посередине широкой двуспальной кровати. Шерстяное одеяло было натянуто до самого подбородка, голову женщины покрывал чепец, глаза ее были зажмурены, а обтянутые кожей беззубые челюсти безостановочно двигались, будто ни на мгновение не переставали что-то перемалывать.

— Как мы и мечтали, — с легким смешком произнес Вольф Мафцир. — Мир вам, дорогая госпожа, весьма и весьма истосковались мы по вас и очень стремились быть к вам поближе. Ведь и вы наверняка чрезвычайно рады видеть нас?

С этими словами он наклонился к ней и поцеловал ее дважды. Два долгих поцелуя в обе щеки. И не остановился: запечатлел еще один поцелуй — в лоб. И тогда старуха открыла свои мутные глаза и пробормотала что-то. А потом еще что-то. И обе ее руки выбрались из-под одеяла и притянули к себе его голову. И он поддался, наклонился еще ниже, сбросил свою обувь у подножия кровати, и, нагнувшись, поцеловал ее беззубый рот, и прилег рядом с ней на кровати, и потянул на себя край одеяла, и тоже укрылся, и вымолвил:

— Вот так… — И снова повторил: — Мир вам, дражайшая госпожа.

Арье Цельник поколебался секунду или две, глянул в открытое окно, где виднелся один из навесов заброшенного хозяйства и запыленный кипарис, по стволу которого взбиралась, цепляясь огненными пальцами, оранжевая бугенвиллея. Он обошел двуспальную кровать, опустил жалюзи, закрыл окно, задернул также обе занавески — в комнате стало темно. Арье расстегнул пуговицы рубашки, распустил ремень на брюках, сбросил обувь, разделся и лег в кровать рядом со своей старой матерью. Так они и лежали втроем: госпожа, хозяйка дома, между молчаливым сыном своим и незнакомцем, который не переставая гладил и целовал ее, бормоча что-то нежное и успокаивающее:

— Все еще будет здесь в полном порядке, дражайшая госпожа, все еще будет здесь прекрасно, мы всё еще здесь устроим, приведем в порядок…