В выпуске новостей передавали подробный репортаж о забастовке медперсонала в больницах. Старики и старухи, хронические больные лежали на пропитанных мочой простынях. Телекамера старательно фиксировала признаки запустения и грязь. Какая-то старушка непрерывно всхлипывала тонким и монотонным голосом — так скулит раненый щенок. Тощий старик со вздутым животом, который, казалось, готов был лопнуть от водянки, неподвижно лежал на кровати, уставившись в пространство пустыми глазами. А другой высохший, заросший щетиной, какой-то особенно неухоженный, не переставал то ли улыбаться, то ли подсмеиваться, был бодр и доволен собой, протягивал к телекамере игрушечного медвежонка со вспоротым животом, из которого выпирали внутренности — клочья грязной ваты.

Иоэль сказал:

— Не думаешь ли ты, Нета, что страна разваливается?

— Кто бы говорил, — бросила она, наливая ему рюмку бренди. И снова принялась за бумажные салфетки, которые складывала безукоризненно правильными треугольниками и засовывала в специальную подставку из оливкового дерева.

— Скажи, — спросил Иоэль, отхлебнув из рюмки пару глотков, — если бы это зависело от тебя, ты предпочла бы освободиться от службы в армии или отслужить свой срок?

— Но ведь это именно от меня и зависит. Можно рассказать им мою историю, а можно ни слова не говорить. Медкомиссия ничего не заметит.

— Что же ты намерена делать? Скажешь им или нет? И как отреагируешь, если я им все открою? Погоди секунду, Нета, прежде чем произнесешь свое «по мне…» Пришло время наконец выяснить, что же именно «по тебе». Два телефонных звонка — и я все устрою, так или иначе. Хотя не обещаю сделать то, чего хочешь ты.

— А ты помнишь, что сказал, когда Патрон давил на тебя, подбивая на поездку во имя спасения родины?

— Что-то сказал… Кажется, что утратил способность концентрироваться. Но при чем здесь это?

— Скажи-ка мне, Иоэль, в чем твой интерес? Чего ты восьмерки выписываешь? Почему для тебя так важно, иду я в армию или нет?

— Минутку, — прервал он тихо. — Извини. Только послушаем прогноз погоды.

Женщина-диктор объявила, что ночью погода резко изменится: снова пойдут зимние дожди. Утром падение барометрического давления даст о себе знать на приморской равнине. Вновь задуют ветры. В центре страны и в горных районах возможны заморозки. И в завершение выпуска еще два сообщения: израильский бизнесмен погиб в автокатастрофе на Тайване, известие о его гибели передано семье; в Барселоне молодой монах совершил акт самосожжения в знак протеста против роста насилия во всем мире. Вот и все новости на этот час…

Нета произнесла:

— Послушай, даже если я не пойду в армию, ничто не помешает мне оставить этот дом летом. Или даже раньше.

— С чего вдруг? Здесь недостаточно комнат?

— Оставаясь в этом доме, я, возможно, создаю тебе проблемы: как привести сюда соседку? И ее брата?

— Почему это должно быть проблемой?

— Почем я знаю? Стены тонкие. Кстати, и эта перегородка — между нашей и соседской квартирой — она тонкая, как бумага. Последний экзамен на аттестат зрелости я сдаю двадцатого июня. И после этого, если хочешь, сниму комнату в городе. А если тебе не терпится, могу уйти и раньше.

— Не подлежит обсуждению, — изрек Иоэль жестко и холодно. Подобный тон при выполнении служебных заданий, помогал ему мгновенно погасить мелькнувшую у собеседника искру недоброго намерения. — Не подлежит обсуждению. Точка. — Но произнося эти слова, он вынужден был сделать над собой усилие, чтобы ослабить в груди когтистую хватку гнева, какой не испытывал со времени смерти Иврии.

— Почему нет?

— Никаких съемных комнат. Забудь. И покончим с этим.

— Ты не дашь мне денег?

— Нета, рассуди разумно. Во-первых, не стоит забывать о твоем состоянии. Во-вторых, ты начнешь заниматься в университете — зачем же тащиться туда из центра города, если мы живем в двух шагах от университетского кампуса?

— Я найду деньги на оплату комнаты в городе. Можешь не давать…

— Что ты имеешь в виду?

— Твой Патрон благоволит ко мне. Предложил работу в вашем учреждении.

— Не стоит делать ставку на это.

— И кроме того разве Накдимон не хранит мою долю наследства? Это большие деньги. Мне пока нет двадцати одного, но он сам сказал, что ему без разницы — может начать выдавать деньги мне прямо сейчас.

— И на них, Нета, я бы на твоем месте не стал делать ставку. И вообще, кто позволил тебе говорить с Люблином о деньгах?

— Послушай, что ты смотришь, как будто убить готов?. Ведь я всего лишь хочу очистить территорию. Чтобы ты мог начать жизнь сначала.

— Видишь ли, Нета, — Иоэль постарался придать голосу оттенок интимности, хотя и не был к этому расположен, — что касается нашей соседки… Анны-Мари… Скажем так…

— Давай не будем ничего говорить. Нет ничего глупее, чем трахаться на стороне и тут же бежать домой с объяснениями. Как твой друг Кранц.

— Ладно. В конце концов…

— В конце концов, ты только сообщи, когда понадобится комната с двуспальной кроватью. Вот и все. Эти бумажные салфетки — кто их вообще покупает? Конечно, Лиза. Смотри, какая безвкусица. Почему бы тебе ни прилечь? Сними туфли. Через несколько минут по телевизору пойдет новый английский сериал. Сегодня начало. Что-то о происхождении Вселенной. Рискнем? Когда в Иерусалиме мама перешла жить в студию и все такое, у меня не выходило из головы, что это из-за меня. Но тогда я была маленькой и не могла уйти от вас на другую квартиру. Одна девочка из моего класса, Эдва, в июле вселяется в двухкомнатную квартиру, унаследованную от бабушки. Квартира на крыше, на улице Карла Неттера. За сто двадцать долларов в месяц она согласна сдавать мне там комнату с видом на море. Но если нужно, чтобы я улетучилась раньше, нет проблем. Только скажи — и я исчезну. Вот! Я тебе включила телевизор. Не вставай. Через две минуты начнется. Мне вдруг захотелось тост с сыром, помидорами и маслинами. Сделать тебе тоже? Один? Или два? Может еще теплого молока? Чая из трав? Ты увлекся сегодня и обгорел на солнце — пей побольше.

После полночной сводки новостей, когда Нета, прихватив бутылку апельсинового сока и стакан, ушла к себе в комнату, Иоэль решил вооружиться большим фонарем и выйти в сад — проверить, что происходит в сарае для инструментов. Ему почему-то показалось, что и кошка, и ее котята вернулись туда. Но уже по дороге он сообразил, что, скорее всего, кошка снова окотилась.

На улице было сухо и очень холодно. За опущенными жалюзи в своей комнате раздевалась Нета. И Иоэль не мог прогнать мысли о том, как угловато ее тело, каким оно всегда выглядит зажатым, напряженным, запущенным, не изведавшим любви. Хотя кто знает. Скорее всего, ни один мужчина, ни один изголодавшийся подросток не зарились на это жалкое тело. И легко предположить, что никогда и не позарится. С другой стороны, через месяц-два, через год она может внезапно превратиться из девочки в женщину. О таком неожиданном превращении говорил Иврии один из врачей. И тогда все изменится, и возникнут широкая волосатая грудь и мускулистые руки, которые станут владеть ею там, в мансарде на улице Карла Неттера. И в ту же секунду Иоэль постановил для себя, что сходит туда и сам все проверит. В ближайшее же время. Прежде чем что-либо решать.

Холодный ночной воздух был так сух, что, казалось, состоял из кристалликов, которые можно растирать между ладонями, извлекая некий слабый-слабый звук, хрупкий и нежный. Иоэлю так сильно этого захотелось, что он непостижимым образом услышал звук. Но, кроме тараканов, разбежавшихся от света фонаря, не обнаружил Иоэль в сарае никаких признаков жизни.

В нем забрезжило смутное ощущение, будто ничто еще не пробудилось. И все, что он делает: ходит, размышляет, спит, ест, занимается любовью с Анной-Мари, смотрит телевизор, работает в саду, крепит новые полки в комнате тещи, — происходит во сне. Ибо если еще жива в нем надежда что-то разгадать или, по крайней мере, сформулировать вопрос вопросов, он, Иоэль, должен стряхнуть с себя сон. Любой ценой. Пусть даже ценой несчастья. Увечья. Болезни. Безвыходных проблем. Что-то должно случиться и потрясти его так, чтобы он пробудился. Пусть жестокий удар разорвет ту защитную пленку, которая обволакивает его, словно в материнской утробе, и отгораживает от мира. Удушающий страх охватил его, и он рванулся из сарая в темноту. Потому что фонарь остался в сарае. На одной из полок. Зажженный. Иоэль никак не мог заставить себя вернуться и забрать его.

Около четверти часа бродил он по саду, перед домом, за домом, ощупывал фруктовые деревья, притаптывал землю на клумбах, понапрасну раскачивал садовую калитку в надежде услышать скрип петель и хорошенько их смазать. Но ничто не скрипнуло, и он снова вернулся к своим размышлениям. И вот к чему пришел: завтра-послезавтра или в конце недели он подскочит в теплицу Бардуго на перекрестке Рамат-Лотан и купит рассаду гладиолусов, семена душистого горошка, львиного зева, гвоздик, чтобы весной все вокруг вновь зацвело. Может, построит для своей машины деревянный навес, покроет его защитной краской; со временем навес обовьют виноградные лозы, которые он, Иоэль, посадит рядом, — и все это вместо безобразного жестяного навеса на железных столбах, ржавеющих, сколько ни крась. Может, соберется и съездит в Калькилию или Кфар-Касем, раскошелится на полдюжины огромных глиняных кувшинов, наполнит их смесью красной земли и компоста и высадит разные сорта герани, которая будет струиться по стенкам кувшинов, полыхая ярким многоцветьем. Очевидно, так и будет… Слово «очевидно» снова вызвало в нем смутное удовольствие, какое испытывает человек, уже отчаявшийся что-либо доказать в долгом споре и увидевший вдруг, как неожиданно и неопровержимо воссияла его правота. Когда же наконец погас свет за опущенными жалюзи в комнате Неты, Иоэль завел свою машину и поехал к морю. Там, у самого края обрывистого берега, сидел он, опираясь на рулевое колесо, и поджидал бурю, которая наползала в темноте с моря, чтобы уже этой ночью обрушиться на приморскую равнину.