Помня о прошлом, думая о будущем

Плиты. Белые каменные плиты. На них высечены имена: Божидар Стоянович, Иван Александрович Стрижов, Маша… Часто на плите два слова: Непознати борец — Неизвестный воин.

Здесь покоятся югославские и советские воины, погибшие осенью сорок четвертого. Торжественная тишина. Слышно лишь пение птиц. Под густыми сводами деревьев прохладно. Трудно поверить, что за воротами, в двух шагах отсюда, пышущие летним зноем, забитые автомобилями улицы.

Но и там ощущаешь память минувшей войны. Я шел к Мемориалу освободителям Белграда по улице Маршала Толбухина. Затем свернул на улицу, носящую имя другого советского военачальника — маршала Бирюзова. А на стене дома в глаза бросились полустертые от времени слова, выведенные черной краской: «Мин не обнаружено». Надпись оставил неизвестный советский солдат.

Память о минувшем. Она повсюду в городе, который захватчики разрушали тридцать девять раз. Каждому гостю обязательно показывают Калемегдан — старинную крепость, воздвигнутую на холме, где когда-то стоял римский легион Флавия Феликса. До древних римлян в Калемегдане оставили свои следы кельты, а позже — византийцы, турки, австрийцы… Здесь разбит парк, верхний бастион превращен в смотровую площадку, откуда открывается прекрасный вид на слияние Савы с Дунаем.

В годы второй мировой войны вон там, возле Савы, были бараки, сторожевые вышки, дымил крематорий. Вдоль колючей проволоки бегали свирепые овчарки. В этом концентрационном лагере фашисты уничтожили десятки тысяч югославов.

На месте лагеря смерти — одетая в камень набережная Памяти жертв фашизма.

Двадцать три века город находился на правом берегу Савы. В конце 40-х годов начали застраивать левый, заболоченный, берег. Застраивать по тщательно продуманному плану, избегая однообразия, монотонности. Так родился Новый Белград. Ныне в нем живет треть населения столицы — свыше 400 тысяч человек. Широкие проспекты, один из которых носит имя Юрия Гагарина. Ультрасовременные здания: то ступенчатые, то круглые. Огромный, но изящный мост «Газела» с замысловатыми петлями автомобильных развязок, перекинутый через Саву.

И — Дворец конгрессов, он поднялся в Новом Белграде за рекордно короткий срок — одиннадцать месяцев. Его строили круглосуточно три тысячи человек. Это целый город с почтой, ресторанами, магазинами, комнатами отдыха, гаражом. На стенах мозаика и ковры — произведения лучших югославских мастеров. Идешь по коридору — и тебя обступают северные ели и тропические пальмы, кипарисы, папоротник — из разных концов света привезли их сюда. Поистине дворец!

Первый этаж отдали в распоряжение делегатов Белградской встречи, на втором находились кабинки «синхронщиков», а третий занимали журналисты, их приехало около тысячи. Вполне естественная цифра — интерес к встрече был огромен.

Европа — самая маленькая из пяти частей света. Тем не менее именно здесь зарождались идеи, двигавшие вперед цивилизацию. В то же время наш континент слишком часто был очагом раздоров. Символично, что по своему древнефиникийскому происхождению слово «Европа» означает «страна тьмы»; темных страниц в истории Европы, пожалуй, больше, чем светлых. Только за последние триста лет ее жители 170 раз брались за оружие.

Мир в Европе! Веками лучшие умы человечества мечтали о нем. Еще в XVIII столетии француз Дени Дидро предсказывал: будет создана общность всех европейских государств. Но войны продолжались. Губительные, разрушительные, кровопролитные. В XVII веке они унесли три миллиона человеческих жизней, в XIX — пять, а в XX — около семидесяти миллионов!

Что может остановить войны? Карл Маркс и В. И. Ленин дали четкий ответ: победа социализма.

Так и случилось. С первых дней после Октября наша страна стала добиваться мира. И достигла весомых успехов.

Среди самых значительных — созыв совещания в Хельсинки. Вот признание ведущего политического обозревателя США Сайруса Сульцбергера, которого не заподозришь в симпатиях к нам: «Встреча в Хельсинки, несомненно, служит памятником терпеливой и тщательной советской дипломатии».

В столице Финляндии выиграли все, не было ни победителей, ни побежденных. И может быть, в будущем человечество станет отмечать годовщину совещания как международный День Европы. Тогда, в 1975 году, главы 33 европейских стран, США и Канады подписали Заключительный акт. Это фундамент, на котором сооружается здание европейского мира. В Хельсинки было решено, что «строители» должны регулярно собираться.

Первая встреча прошла в Белграде в 1977–1978 годах.

Снова и снова оказываясь в югославской столице, я не замечал особых перемен. Тот же мальчишка продает жареные орехи на углу улицы Маршала Толбухина, по старой дружбе он сбрасывает для меня динар. Киоскер приветственно машет рукой. По-прежнему беспорядочна, суматошна и опасна для пешеходов и водителей площадь перед гостиницей «Славия».

Только погода меняется: вместо яркого солнца — дождь, потом — мокрый снег. Соответственно меняется ассортимент товаров в залитых дневным светом витринах «Београджанки» — крупнейшего универмага столицы, он занимает семь этажей «облакодера» (так в Югославии называют, по-моему образно и точно, высотные здания) на улице Маршала Тито.

Кстати, строительство «Београджанки» вызвало горячие споры. Одни заявляли, что двадцатидевятиэтажное здание (26 этажей над землей, а 3 — под землей), отделанное алюминием с темно-дымчатыми стеклами, не вписывается в городской пейзаж. Другие видели в нем прообраз того, какой будет скоро вся столица.

Знакомой была и процедура аккредитации (ее каждый раз проходили заново). Сначала заполняешь анкету. Потом садишься перед объективом фотокамеры, которая выстреливает моментальный цветной снимок. Сотрудник пресс-центра наклеивает фотографию на пропуск, ставит на нем латинскую букву «Р», что означает «пресса», твою фамилию и орган, который ты представляешь, запрессовывает в пластик и вручает тебе. Если потерял пропуск, не волнуйся; на обратной стороне его написано: «Того, кто найдет эту карточку, просим немедленно сообщить в ближайшее отделение милиции», и не было случая, чтобы документ исчезал. Делегаты получали такие же карточки, но с буквой «D», сотрудники службы безопасности — с буквой «S» («Security»).

Цвет пропуска менялся: то розовый, то зеленый, то бежевый. Забота о безопасности! Этим же объяснялось и огромное число милиционеров, рослых, в ладно сидящей форме, которые дежурили на подступах к Дворцу конгрессов.

У каждого входа установили специальное устройство — вроде того, что в аэропорту. Проходишь через него, и если у тебя есть какой-то металлический предмет, загорается красная лампочка. Тщательно осматривали папки, портфели. А фото- и киноаппараты чуть ли не разбирали.

Но атмосфера на встрече оставалась неизменной. В центре внимания был один вопрос — разоружение. Ежегодно мир тратит на военные цели больше 350 миллиардов долларов. А для ликвидации неграмотности на планете необходимо 200 миллионов долларов. Сопоставьте эти цифры!

Особенно много взрывоопасного материала в Европе. Здесь в непосредственной близости противостоят друг другу военные блоки. Здесь сосредоточен мощнейший арсенал современного оружия. Новая война оказалась бы гибельной для нашего тесного, густонаселенного континента. Тем не менее область разоружения — пока еще громадная целина. Делегаты из социалистических стран говорили в Белграде о том, как засеивать ее добрыми семенами.

Конкретным содержанием наполняли во Дворце конгрессов и «вторую корзину» (вопросы экономического и научно-технического сотрудничества), тут тоже выдвигались важные инициативы.

Но не западными странами. Они не внесли в Белграде ни одного (!) предложения по реальному укреплению безопасности. Наоборот: всячески мешали работе встречи.

— Три экземпляра для Лопе де Вега, четыре для Васко да Гама, — розовощекий толстяк вслух произносил то, что медленно выводил на бумаге. Мы терпеливо ждали. Поставив точку, он принялся тщательно отсчитывать брошюры. На прощание пригласил мистера Лопе де Вега и мистера Васко да Гама заглядывать еще.

Это кульминация происшедшей в те дни истории. Началась она рано утром. Во Дворце конгрессов все было как обычно. Но вдруг американские корреспонденты засуетились. Один, подбежав ко мне, с заговорщицким видом прошептал: «Дают». Что? Оказывается, доклад, подготовленный вашингтонской Комиссией по безопасности и сотрудничеству в Европе. В эти самые минуты его раздают в американском информационном центре.

Мы, трое советских журналистов, поехали туда. У входа в здание кипела работа. Из автомобиля вытаскивали тяжелые ящики. Командовал разгрузкой розовощекий толстяк.

— Наконец! — воскликнул он, бросившись к нам. — Брошюр тысячи, а их не берут. Как ваши фамилии, господа? Извините, но я должен вести учет.

— Васко да Гама, — шутки ради ответил один из нас.

Другой поддержал игру:

— А меня зовут Лопе де Вега.

Однако розовощекий толстяк не засмеялся. Он не был силен в истории и не слышал таких имен. Да и не до шуток ему было. Влиятельный член Комиссии думал лишь о том, чтобы всучить долгожданным гостям побольше экземпляров.

Этот доклад в Белграде без устали пропагандировали сами его авторы, приехавшие туда в составе делегации США. Да, у многих членов Комиссии на пиджаке красовался значок делегации.

В Белград пожаловал и председатель Комиссии Данте Б. Фассел. Первым делом он провел пресс-конференцию. Но шуток уже не было, журналисты повели на Фассела серьезное наступление.

— Разве доклад не является грубой попыткой вмешаться в дела других государств?

— Чуть ли не основным источником информации при составлении брошюры были антисоветские эмигрантские группки. Где же ваша хваленая «беспристрастность»?

— Почему в докладе начисто забыты Соединенные Штаты и их партнеры по НАТО и критикуется лишь Восток?

Вначале Фассел отбивался, однако вскоре перешел на извиняющийся тон:

— Мы готовы говорить и писать о том, чего не сделано на Западе, но у нас, к сожалению, не хватает материалов. Честное слово, мы готовы. Однако пока еще мало о себе знаем…

Но если мало знаешь, если помимо политической близорукости страдаешь элементарной необразованностью (даже о Лопе де Вега не слышал!), то не следует ли вначале подучиться, а потом сочинять доклад на двести страниц, претендуя на роль мирового судьи?!

Я написал в «Литературную газету» корреспонденцию о том, как получал сей документ, назвавшись именем великого испанского драматурга. Утром поднимаюсь в пресс-центр. Меня окликает коллега из Финляндии :

— Читают твою статью!

Подхожу к стенду, на котором вывешиваются сообщения телеграфных агентств. Корреспонденты информируют о том, что происходит в разных странах, излагают наиболее важные, по их мнению, статьи. В глаза бросается знакомый заголовок, только на английском языке. Британское агентство Рейтер сработало оперативно — передало корреспонденцию из Москвы в тот же день, как она появилась в «Литературке».

Вечером кое-кто из членов Комиссии убыл из Белграда, А розовощекий толстяк перестал со мной здороваться.

Вашингтонский доклад распространяли в надежде превратить Дворец конгрессов в своего рода трибунал, где одни страны (естественно, капиталистические) судят другие (социалистические). Тем же занимались и непрошеные визитеры.

…Она явилась из Стокгольма, он — из Вашингтона. В холле гостиницы «Славия» эта парочка принялась распространять листовки о «преследованиях в Латвии». Затем собиралась во Дворце конгрессов повторить то же самое.

Но оба отправились в противоположную сторону — их выдворили из Югославии.

Все эти старания оказались напрасными, Заключительный акт вышел из Белграда не ослабленным, а окрепшим.

В югославской столице стало ясно: инициативу на подобных совещаниях держат в своих руках социалистические страны, и они действуют сплоченно, дружно.

Дружба, сплоченность… Этими категориями постоянно мыслишь в Югославии, особенно когда знакомишься со страной, с ее людьми.

Путешествовать одному в чужом краю, не зная языка… Этого со мной никогда не случалось: если не мог объясниться сам, то ездил с кем-либо из местных. Но тут решил: все-таки братья-славяне, неужели не поймем друг друга?! И отправился в Загреб.

Через пять часов поезд прибыл в этот второй по величине город Югославии (почти 600 тысяч жителей), столицу республики Хорватия. Вокзальная площадь — просторная, в пересечении трамвайных путей — напоминает рижскую.

На нее взирает с пьедестала хорватский король Томислав. Тысячу лет назад он был здесь полным властелином. Но теперь никого уже не приводит в трепет жезл, который король поднимает царственным жестом.

Я записал название улицы, на которую хотел попасть, но как туда добраться, не имел ни малейшего представления.

— Скажите, пожалуйста, где находится Тушканац? — спросил я дородную даму, которая шествовала мимо.

— Не разумем.

Повторил фразу по-английски, потом по-немецки. Безрезультатно. «Тушканац» явно надо было произносить по-другому. Дама развела руками и двинулась дальше.

Из трамвая выскочил юноша. Я задал тот же вопрос.

— Шта, молим? — удивился он.

— Тушканац, — в отчаянии выкрикнул я. И представил себе, что возвращаюсь в Белград, так и не разыскав улицу.

— Не раз… — начал юноша.

Но тут меня осенило:

— Грегорич. Павле Грегорич, — перебил я.

— О, Грегорич! — юноша посмотрел на меня с уважением. И предложил пойти вместе.

По дороге на русско-сербскохорватско-англо-немецком языке и при помощи жестов молодой человек объяснил, что ему надо идти в противоположном направлении, но для него большая честь проводить гостя к Павле Грегоричу.

Лишь после того как мы добрались до ворот особняка, построенного, думаю, в прошлом столетии, и юноша передал меня внучке Грегорича, я с ним распрощался. Девушка провела в кабинет деда. И вот я внимаю его рассказу.

В четырнадцатом году Павле призвали в армию. Тысячи сербов и хорватов насильно послали тогда на восточный фронт воевать за Австро-Венгрию. Они не хотели стрелять в русских и сдавались в плен. Вместе с другими сдался Грегорич.

Царское правительство сформировало из военнопленных сербский добровольческий корпус.

— Я стал подпоручиком. Но вскоре наступил Октябрь. Революция произвела переворот в нашем сознании. И мы решили перейти на сторону большевиков.

Югославы создали батальоны. Павле командовал пулеметным отделением. Два года сражались они за Советскую власть. Имена многих навечно вписаны в легендарную летопись гражданской войны рядом с именем Олеко Дундича — героя Первой Конной армии, похороненного в Ровно, в честь которого названы улицы в Москве, Воронеже, других городах, или Данило Сердича — «красного генерала», защищавшего Царицын и Екатеринослав, не единожды обращавшего в бегство петлюровские и махновские банды, отборные отряды Врангеля.

Я напоминаю Грегоричу слова, которые сказал С. М. Буденный о югославских воинах: «Это настоящие революционеры. Ведь мы, русские, боремся в своей стране, бьем свою буржуазию, а эти люди идут вместе с нами; у них нет в России ни родных, ни своих домов, ни сел, а дерутся, как мы».

— Я встретил Буденного после войны в Париже, — замечает собеседник. — Он почти не изменился, хотя прошло больше четверти века.

В двадцатом году Павле — преподаватель на курсах красных командиров в Москве.

— Мне, простому солдату, поначалу было очень трудно преподавать политграмоту. Принялся читать первый том «Капитала» — ничего не понимаю. Прочитал, наверное, раз десять, пока разобрался.

Вернувшись на родину, «октобраши» — бойцы-интернационалисты, которые с винтовкой в руках сражались за Советскую власть, — сразу включились в борьбу. Уездный полицейский чиновник из города Зеница с тревогой сообщал своему начальству в августе двадцатого: «Замечается волна коммунизма, хотя еще в самых общих очертаниях, которая захлестнет также и берега нашего королевства».

В 1921 году драконовским «законом о защите государства» компартия Югославии была запрещена. «Октобрашей» истязали в полицейских застенках, убивали без суда и следствия.

Тем не менее предсказание уездного чиновника сбывалось…

В 1942 году Павле Грегорич — делегат учредительной сессии первого народного парламента страны. Через три года — министр по делам Хорватии в первом югославском правительстве. Потом — союзный министр здравоохранения, заместитель председателя Союзной народной скупщины (парламента).

— Теперь я на пенсии, — заканчивает рассказ Грегорич, — Но на активной пенсии! Выступаю по телевидению, на митингах. У меня есть свой пятилетний план. Он предусматривает еще пять лет плодотворной работы.

Что мне особенно запомнилось во время нашей встречи? Пожалуй, ее начало. Узнав, что я советский журналист, хозяин долго жал мне руку. Потом показывал свои, как выразился Грегорич, «бесценные реликвии»: югославские ордена, наш орден Красного Знамени, которым его наградили к 50-летию Октября, пожелтевшие документы гражданской войны, такие же пожелтевшие фотографии. Один снимок не смог найти и позвал жену. Они вместе начали искать и наконец обнаружили.

В каждую годовщину Октября Павле выступал в городском клубе Загреба — говорил о семнадцатом годе.

— Это мое законное право, — с гордостью произнес Грегорич. В эту минуту он выглядел по-боевому: распрямил плечи, глаза загорелись молодым блеском. Не поверишь, что ему восемьдесят пять!

А я подумал: Грегорич хорошо помнит то, о чем не следует забывать, — о трудной борьбе за свободу.

Память о прошлом помогала быть особенно бдительным и делегатам белградской встречи. Помогала она и тем, кто с 1980 по 1983 год участвовал в следующей общеевропейской встрече — Мадридской.

* * *

Это я вроде бы видел. И это тоже. На таких мыслях постоянно ловишь себя в испанской столице. Нет, раньше бывать тут не приходилось, но сколько замечательных художников — Хемингуэй и Неруда, Лорка и Пикассо, Кольцов и Кармен — рассказали о ней!

«Только в Мадриде вы почувствуете подлинную сущность Испании». Это слова Хемингуэя.

Площади и парки Мадрида — «роскошно изданный скульптурный прейскурант гениев разных времен и специальностей». Так писал Кольцов.

Понимаю их восторги, я сам целыми днями ходил и не мог находиться по городу. Особенно восхищался Пласа-Майор. Вымощенная брусчаткой и замкнутая со всех сторон, она — идеальное место для, выражаясь современным языком, всякого рода шоу. Здесь сражались на турнирах рыцари, устраивались корриды, пылали костры инквизиций. На Пласа-Майор были провозглашены королями Филипп Пятый, Фердинанд Четвертый, Чарльз Четвертый. Ныне тут сплошь кафе под открытым небом: испанцы и туристы пробуют «паэлью» — рис с острыми приправами, мидиями и креветками, разные сорта сыра «манчего». А по воскресеньям на площади собираются филателисты и нумизматы, какую только марку или монету у них не купишь или не выменяешь!

А вот другая знаменитая площадь — Пуэрта-дель-Соль. Та самая, о которой говорят, что сюда ведут все дороги, и где на мостовой выбито: «0 км. Начало дорог во всех направлениях». Площадь невелика, но, чтобы обойти ее, понадобится не менее получаса. От Пуэрта-дель-Соль отходит добрый десяток улиц, отовсюду на нее рвутся, будто быки из загонов, автомобили, да и народа полно. Попробуй в этой толчее найти надпись «0 км»! Не протолкнешься и к каменному медведю — символу Мадрида, который стоит посреди площади. Хорошо видно лишь темнокрасное здание, раньше в нем располагался центральный почтамт, а затем сегуридад — полицейское управление. В годы франкизма испанцы, никогда не теряющие чувства юмора, нарекли это строение «самой дешевой гостиницей».

Не без труда совершив по Пуэрта-дель-Соль «круг почета», представляешь себе площадь в середине 30-х годов: падающие бомбы, мечущиеся в поисках укрытия мадридцы.

Отзывается в памяти и кинотеатр «Капитоль». В 1936 году в его фойе было бомбоубежище, но фильмы по-прежнему шли: под приветственные возгласы зрителей «Вива Русиа!» показывали «Мы из Кронштадта».

Еду в новый район Карабанчель. И снова перекличка времен: осенью тридцать шестого жители этой рабочей окраины не давали фашистам прорваться в город. Бои велись и под землей: вчерашние электрики, водопроводчики, механики закладывали взрывчатку в туннели городских коммуникаций, под дома. Весь квартал лежал в руинах.

Лавка сувениров в Толедо

Площадь имени Пикассо в Мадриде

А Марина Цветаева, муж и дочь которой сражались в рядах республиканцев, писала тогда:

Но мы знаем, конечно, не только эту страницу истории, не только эту сторону испанской жизни. Звон мечей, серенады, кастаньеты… Коррида — одновременно зрелище, спорт и искусство… Фламенко — танец, полный огня и страсти… Магеллан и Колумб, Веласкес и Гойя, Лопе де Вега и Гарсиа Лорка…

Известны и строки о мирной прекрасной Испании Михаила Светлова: «Кастильская волость в Испании есть», Владимира Маяковского: «Испанский камень слепящ и бел, а стены — зубьями пил…»

Однако самый глубокий след в памяти оставила, без сомнения, гражданская война. И прежде всего, конечно, в памяти испанцев. Потому они с надеждой смотрели на здание, широкий фронтон которого украшен огромной фреской. Это — Дворец конгрессов. Да, он называется так же, как в Белграде.

Здание расположено почти напротив площади Пикассо. Символичное соседство! Великий художник, антифашист около сорока лет был в Испании в черных списках, его запрещали даже упоминать. Но в восьмидесятом году муниципалитет Мадрида принял решение присвоить одной из центральных площадей имя автора «Герники».

Пресс-центр мадридского Дворца, как и белградского, похож на муравейник: повсюду снуют корреспонденты с кипами свежих газет, пресс-релизов, всевозможных бумаг. Стучат телетайпы и пишущие машинки, их перекрывают голоса журналистов, диктующих материалы.

На столах свежие номера газет. В «Нью-Йорк таймс» броская шапка: «Надо ставить на стол в Мадриде жареные блюда!» Знакомая песня, тогда в Белграде шпрингеровская «Вельт» призывала «поставить на стол главное блюдо — свободу личности».

Одна и та же фраза… Плагиат? Или совпадение? Скорее совпадение, причем закономерное, ведь сие высказывание, словно зеркало, отражает отношение кое-кого к хельсинкским договоренностям.

…Оратор кричал, размахивал руками, поворачивался из стороны в сторону. Хотя перед ним лежал готовый текст речи, он часто сбивался, но затем продолжал с прежним пафосом.

Житель одной социалистической страны получил письмо из Вашингтона с опозданием на четыре недели. Одному мальчику из опять же социалистической страны не доставили американский географический журнал.

Вначале в зале посмеивались, потом начали возмущаться.

— Мы обсуждаем серьезные проблемы, а тут детский лепет! — в сердцах воскликнул бельгийский дипломат.

А делегат из Швеции заметил:

— Дешевое шоу.

Шоу, детский лепет. Так-то оно так, но… Представитель Соединенных Штатов выступал отнюдь не ради забавы публики.

Если пользоваться терминологией американцев, есть две дороги к разрядке: нижняя (low Road) и верхняя (high Road). Нижняя — путь через «третью корзину» — через сотрудничество в гуманитарных областях и прежде всего в области прав человека. A high Road — через «первую и вторую корзины» — политические и экономические связи, ослабление гонки вооружений.

Американцы утверждают: «на Олимп», то есть к вершине успеха в деле мира, ведет лишь нижняя дорога.

Но вспомним название Общеевропейского совещания в Хельсинки: по безопасности и сотрудничеству. Если начнется война, то мальчику, о котором стенал американский делегат, будет не до географического журнала, в смертельной опасности окажется его жизнь. И жизнь его родных, друзей.

Вернусь опять в Гринвич. Первое, о чем я подумал, когда проснулся в Лондоне девятого мая семьдесят пятого года: сегодня тридцатилетие Победы! По корреспондентской привычке еще до завтрака потянулся к газетам. Перелистываю и не нахожу ни строчки о Победе. Только «Дейли телеграф» напечатала заметку, посвященную… «расходам Кремля на вооружение», и мельком вспомнила 30-летие. Телевидение за целый день не упомянуло о празднике. Радио тоже.

Я представил себе, как радостно в этот день в Москве, как украшены ее улицы и площади, как у Большого театра собираются ветераны войны.

Стал спрашивать лондонских журналистов, почему они ничего не пишут о разгроме фашизма. Ответы оказались однозначными:

— Нашей молодежи это не интересно.

Властям, понятно, куда спокойнее, если человек поменьше думает о том, что происходит вокруг. А если интересуется политикой, что ж, пусть скорбит об «угнетенных на Востоке». В Белграде и Мадриде снова и снова звучала сакраментальная фраза: на Западе куда больше свобод, чем в социалистических странах. Раздавались и утверждения, будто СССР «ограничивает доступ своих граждан к духовным ценностям других наций».

Герберт Уэллс, побывав у нас сразу после революции, поразился. «В этой непостижимой России, — писал он, — воюющей, холодной, голодной, испытывающей бесконечные лишения, осуществляется литературное начинание, немыслимое сейчас в богатой Англии и в богатой Америке… В умирающей с голоду России сотни людей работают над переводами: книги, переведенные ими, печатаются и смогут дать новой России такое знакомство с мировой литературой, какое не доступно ни одному другому народу».

Сбылось предвидение фантаста. После второй мировой войны в нашей стране выпущено двадцать тысяч названий книг авторов из США, Англии, Франции и ФРГ. В этих же четырех государствах издано три тысячи названий книг русских и советских писателей.

Насколько больше в Советском Союзе идет спектаклей западных авторов, насколько чаще проводятся зарубежные выставки, насколько шире изучаются иностранные языки, чем это делается по ту сторону в отношении нашей страны!

А обмен кинофильмами. За последние десять лет мы купили у Соединенных Штатов почти в три раза больше фильмов, чем они у нас. Но дело не только в количестве.

Многие планы совместной работы так и остаются планами. Например, итальянский продюсер Карло Понти предложил нам вместе сделать многосерийную телевизионную картину «Анна Каренина» и художественный фильм «Федор Достоевский». Началась работа. И вот уже оба сценария готовы. Но тут Карло Понти сообщил, что у него «не хватает средств».

Еще чаще проекты не выполняются по соображениям иного рода — политическим. Мы договорились с итальянской компанией «Маристела СПА» о создании совместного фильма. Написали сценарий, укомплектовали съемочную группу. Придумали название ленты: «Посягательство на безопасность государства». Но в последнюю минуту компания отказалась от замысла. В картине речь должна была идти о неофашизме, и «Маристела СПА» решила не связываться с больным для Италии вопросом.

Однако сложности не могут заслонить основного.

…Когда я приехал на «Ленфильм», в студии слышалась японская речь. И не только в студии. На Фонтанке группа людей окружила красивую японку. Улыбаясь, девушка раздает автографы. Лицо ее знакомо. Это Камаки Курихара, известная нашему зрителю по фильму «Москва — любовь моя».

Часа через два снова встречаю актрису — она идет по набережной Невы с Юрием Соломиным. Стрекочут кинокамеры. Снимается очередной кадр картины «Мелодии белой ночи» (ее делали «Мосфильм» и японская компания «Тохо»).

На «Ленфильме» снималась и «Синяя птица», и советско-норвежская картина «Под каменным небом» — об освобождении нашими войсками от фашистов Киркенеса, и «Доверие», выпущенная вместе с финской компанией «Феннада-фильм».

«Предлагаем делать вместе» — на такую фразу сотрудники «Совинфильма» отвечают обычно согласием. По заказу американской компании «Эйр тайм корпорейшн» кинодокументалисты под руководством Романа Кармена сделали двадцатисерийный фильм о Великой Отечественной войне. Коллеги из ФРГ участвовали в производстве советских картин «Тиль Уленшпигель», «Сказ о том, как царь Петр арапа женил», «Неоконченная пьеса для механического пианино», а мы специально для западногерманского зрителя создали несколько документальных лент. Вместе с французской компанией работали над мюзиклом «Аннушка». Музыку к нему написал Мишель Легран, композитор фильмов «Шербурские зонтики» и «Девушки из Рошфора».

Но кое-кто в Мадриде отмахивался от всего этого. В том числе старые знакомые. Переступив порог Дворца конгрессов, Андрей Каркос громогласно объявил, что три года назад его выгнали из Белграда, а сейчас он приехал сюда в надежде «побачить, як буде помирать мадридски митинг». Калифорниец выдавал себя за «представителя украинского народа» и изъяснялся на ломаном украинском языке. Он организовывал антисоветские демонстрации, подсовывал делегатам клеветнический листок «Смолоскип». Однако так и не «побачил, як помирает мадридский митинг»!

Выйдя однажды из Дворца конгрессов, я оказался в толпе репортеров. Они окружили мужчину средних лет. Тот позировал перед фото- и кинокамерами. Потом медленно поднял левую руку, а правой достал из кармана нож. Камеры застрекотали еще громче, фотоаппараты защелкали как безумные. Тут же появилась «скорая», из нее выскочили санитары и бросились к мужчине. Тот раскинул руки и принял позу Христа. В таком виде его и запечатлели на снимках, лавина которых обрушилась на следующий день с газетных полос на читателя. А в статьях сообщалось, что сей субъект — американец литовского происхождения, проживающий в Филадельфии, и что он вскрыл себе вены в знак протеста против «угнетения национальных меньшинств» в Советском Союзе.

В Мадриде сразу поняли, что за этим тщательно подготовленным «экспромтом» с кровопусканием стоят спецслужбы США. «Тихие американцы» вместе с дипломатами из этой же страны делали все, чтобы сорвать встречу. В результате она буксовала, ее снова и снова откладывали, заседания тянулись месяц за месяцем, год за годом.

…В испанской столице мне больше всего полюбился памятник Сервантесу. Присаживаясь на скамейку возле олив, которые привезли из Ламанчи, слушая возгласы ребятишек, гоняющих мяч в небольшом парке, и призывы торговцев орешками, я смотрел и не мог насмотреться на величественный светлый монумент, который отражается в прозрачном водоеме.

На высоком постаменте в глубокой задумчивости застыл Сервантес — уже немолодой, совершивший все или почти все. Под ним, рядом с верным Санчо Пансой, который по-хозяйски утвердился на приземистом длинноухом осле, восседает на Росинанте благородный идальго. Бронзовый Дон Кихот призывно поднял руку. К чему он призывает? Конечно же к миру и справедливости, ведь Рыцарь Печального Образа, как и его соотечественники, ненавидит гнет, насилие, войну.

Впрочем, не они одни.

— В Хельсинки был взят старт, и теперь идет забег, долгий, нелегкий, но совершенно необходимый. У тех, кто участвует в нем, есть надежный ориентир — Заключительный акт.

Сколько же энергии в этом невысоком полном человеке, одетом в черный с белым воротником пасторский костюм! Когда он делится тем, что его волнует, будто молодеет. А волнует его отнюдь не собственная судьба. Полвека бельгийский каноник Раймон Гоор борется за то, чтобы люди уверенно смотрели в завтрашний день, он — один из руководителей Всемирного Совета Мира, лауреат международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами».

В юности, решив стать священником, Гоор не ограничился изучением теологии. Закончил курсы математики, которую впоследствии преподавал в колледже в Энжьене. Штудировал философию, труды классиков марксизма. В сороковом году сражался против гитлеровцев. Попал в плен, томился в лагере в Баварии. Вырвавшись оттуда, вступил в ряды движения Сопротивления.

Памятник Сервантесу в Мадриде

— Я видел войну очень близко, — сказал мне Р. Гоор. — Помогал выносить с поля боя раненых и убитых. До сих пор не могу без содрогания думать о месяцах, которые провел в плену. В подполье был свидетелем арестов и расстрелов. Я убежден: все должны знать, что такое война, и, не щадя сил, бороться против нее. Общеевропейские встречи помогают добиться этого.

А у меня, когда я слушал каноника, не выходило из головы стихотворение Роберта Рождественского:

 

Так кто же инопланетянин?

Странное существо с огромной головой на небольшом туловище, маленькими ручками, прямоугольными ушами и добрыми голубыми глазами вижу в Хельсинки еще на вокзале — его изображение висит у выхода с перрона. И пока иду по длинным вокзальным переходам, чудо-юдо взирает из витрин многочисленных магазинов и лавочек. Оно запечатлено на обложках журналов и .книг, мужских рубашках и женских блузках, пластинках, спортивных сумках, игральных картах. В городе от него уже совсем некуда деться, повсюду продаются маски, куклы, пластмассовые фигурки. Впечатление, будто я снова в Инвернессе, «на родине» лох-несского чудовища. Однако на Несси этот зверь не похож, скорее он напоминает черепаху Тортиллу. К тому же на его туловище написаны две буквы: «ЭТ».

ЭТ… Что это значит?

Так называется фильм американского режиссера Стивена Спилберга, вызвавший небывалый ажиотаж на Западе. Он побил все рекорды кассовых сборов — за один 1982 год принес триста миллионов долларов. В Хельсинки кинотеатры обычно полупусты, однако на эту картину билеты заказывали за неделю до сеанса. И во время фильма в зале беспрерывно раздавались тяжелые вздохи, а то и плач. Зрители сочувствовали инопланетянину — симпатичному и беспомощному (и ростом-то он с трехлетнего ребенка, хотя ему шесть веков).

В отличие от своих предшественников из других фантастических фильмов Голливуда вроде «Супермена», «Звездных войн» и т. д., ЭТ («экстра террестиал» — внеземное существо) не рушит небоскребы, не сшибает на лету самолеты, никого не убивает. Он хочет лишь одного — вернуться домой. ЭТ прибыл на космическом корабле из иной Галактики и случайно остался на нашей планете. Жестокие земляне охотятся за ним, чтобы исследовать пришельца. Он, несомненно, погиб бы, если бы не встретился с мальчиком, который стал его прятать в своей комнате, кормить, ухаживать за ним.

В конце концов за инопланетянином приходит космический корабль, и он благополучно покидает Землю.

Мне картина показалась сентиментальной, мелодраматичной, но стоило заикнуться об этом финскому журналисту, как тот возмутился:

— Что вы! Наконец мы увидели добрый гуманистический фильм!

Чувство понятное. Сколько лет на западного зрителя обрушиваются потоки крови! Причем в последнее время друг друга изничтожают уже помимо землян и обитатели других планет, вспомним, к примеру, «Звездную войну». И вдруг появляется красивая киносказка о трогательной дружбе пришельца из космоса и маленьких американцев.

Слушая отзывы об этой картине, читая рецензии, еще яснее понимаешь: финнам надоели войны, даже на экране, надоели всяческие пугала, будь то пугало космической или «красной» угрозы, они хотят добрых отношений, дружбы, уверенности в завтрашнем дне. И не просто хотят — добиваются этого.

…Когда знакомым в Хельсинки я показывал программу моих поездок и встреч, они говорили буквально в один голос: «Вам повезло — не многим гостям удается беседовать с Ринталой!»

В Хельсинки Пааво Ринталу знает каждый. И не только как одного из лучших писателей страны, «патриарха» документальной финской литературы.

Он среднего роста, крепкий, спортивный. Выглядит моложе пятидесяти трех лет. Поздоровавшись и услышав первый вопрос, не спеша раскуривает трубку, глубоко затягивается и лишь затем принимается отвечать:

— Осенью шестьдесят восьмого вышла моя книга о ленинградской блокаде, и после этого ко мне обратились с предложением стать председателем организации «Сторонники мира Финляндии». Меня это предложение очень заинтересовало. Знаете, что первым делом восклицали американские туристы, приезжавшие к нам в то время? «Ой, рядом Россия, вам не страшно?» А мы всегда жили рядом с вами. Бывало, воевали; финские националисты, как я писал в одном из романов, называли русских «рюсся», но это давно в прошлом. Ныне наше движение несравнимо мощнее и многочисленнее, чем пятнадцать лет назад. И, может быть, самое важное — к нам идет молодежь.

Пааво в очередной раз раскуривает трубку и продолжает:

— Я с детства ненавижу войну. Мой отец был агрономом. А потом ушел служить в войска Маннергейма и погиб. Затем началась вторая мировая. Она коснулась каждого из моих сверстников. Свыше четырехсот тысяч финнов остались без крыши над головой, промышленность сократилась на десять процентов. Впрочем, разве сравнишь это с трагедией и потерями вашего народа! Григорий Бакланов рассказывал мне, что из его класса после войны в живых осталось лишь трое.

— Наверное, нелегко совмещать большую общественную работу с творческой?

— Конечно, нелегко, но нужно. С тех пор как я стал председателем Комитета, круг моих знакомых значительно возрос. Я убежден, что литератор, тем более документалист, должен быть в гуще событий, а не сидеть с утра до вечера в тиши кабинета. Для меня пример настоящего писателя — Александр Фадеев.

Ринтала отстаивает мир и своими книгами. (Некоторые из них переведены в нашей стране.) О чем они? Эпическая трилогия «Бабушка и Маннергейм» — чуть ли не первая в литературе попытка развенчать в глазах финнов культ Маннергейма, главнокомандующего армией в войнах против СССР в 1939–1940 и в 1941–1944 годах… Роман «Мальчишки» — о городской жизни времен последней войны… «Солдатские голоса» — мрачные воспоминания финских солдат… «Вьетнамские журавли» — о мужественном народе Вьетнама… «Ленинградская симфония судьбы» — записанные на пленку рассказы жителей города на Неве, испытавших блокаду, и публицистические комментарии автора…

В этой книге Ринтала переиначивает известную сказку братьев Гримм. Фашистский Дудочник обманными звуками флейты увлек немцев за собой. Лишь в России исчезли его колдовские чары. Навсегда? Нет, хотя коричневый Дудочник умер, его флейта осталась. И она еще в состоянии увлекать кое-кого за собой, как случалось и во Вьетнаме, и в Африке, и в Европе.

Флейта не должна служить злу — вот к чему стремится Пааво Ринтала.

Но так считают далеко не все.

Зимой восемьдесят третьего, когда я был в Суоми, там еще не спала волна возмущения. Возмущения высказываниями американского генерала Роджерса. В интервью газете «Хельсингин саномат» он рассуждал о «возможной агрессии» против Финляндии. Со стороны кого? Советского Союза. А чтобы успешно отразить агрессию, надо, мол, опираться на НАТО (Роджерс — верховный главнокомандующий объединенными вооруженными силами этого блока в Европе).

В Хельсинки сразу поняли, для чего понадобилось интервью, — чтобы запрячь Финляндию, да и другие скандинавские страны, в упряжку НАТО. В тот год нажим на северян был особенно сильный — с декабря планировалось начать размещение на континенте 572 американских ядерных ракет. В «год Европы», или «год ракет», как окрестили восемьдесят третий на Западе, было бы очень неплохо заручиться поддержкой Скандинавии.

Иллюзорная надежда! Финны гордятся тем, что идею создания безъядерной зоны первым — в 1963 году — выдвинул их президент У. Кекконен. А 700 тысяч шведов потребовали конкретных шагов в этом направлении. Их поддержало подавляющее большинство датчан и норвежцев. В общем, скандинавы решительно заявили: мы не собираемся играть в военные игры.

Если говорить о финнах, то они так же трезво смотрят и на отношения с восточным соседом.

…Оказавшись в чужой стране, нередко воспринимаешь многое через призму того, что знал о ней по книгам, видел в фильмах, слышал от тех, кто бывал тут. Так произошло и в Финляндии — перечитал перед отъездом «Калевалу» и уже не расставался в мыслях с ней и ее героями.

Да и разве расстанешься среди подобного великолепия: белоснежные холмы покрыты вечнозелеными хвойными лесами, окружены озерами, речками. Реальность ли это? Или сказочная страна Калевала?

А до чего хорош Тампере! Здания прекрасной архитектуры «во главе» с подлинным шедевром зодчества — собором Калева воздвигнуты на берегах озер, среди сосен. (Тут шутят, что мечта каждого финна иметь коттедж возле озера и одновременно в центре города; однако, хотя Финляндию по праву называют «страной озер» — их 62 тысячи, жителей в восемьдесят раз больше.)

Тампере славится и многим другим. Замечательными писателями Вяйне Линна и Эва-Лииса Маннер. Музеем изобразительных искусств Сары Хильден, где проходят зарубежные и национальные выставки, Рабочим театром, Зимним дворцом спорта, откуда в 1982 году транслировался чемпионат мира по хоккею.

Но для советских людей Тампере особенно дорог по иной причине. Вот в этом здании Владимир Ильич, выступая в 1905-м перед делегатами Таммерфорсской конференции РСДРП, говорил о реорганизации партии, о бойкоте «полицейской» I Государственной думы, об аграрном вопросе. А в 1946 году здесь открылся первый за пределами Советского Союза ленинский музей.

Листаю книгу отзывов. «Я счастлива, что узнала новые факты о великом человеке…» «Никто не должен забывать того, за что боролся Ленин…» «Я, как финн, глубоко благодарен ему…» Три голоса из двенадцати тысяч тех, кто ежегодно приходит сюда.

По всей Финляндии глубоко чтут память о Ленине, который бывал тут двадцать шесть раз, проведя в общей сложности около трех лет. Каждый житель Хельсинки знает дом на столичной площади Хаканиеми, где в 1917 году останавливался Ильич, или парк имени Ленина. Каждый знает и о событии, которое произошло 31 декабря 1917 года в Смольном. Тогда впервые за свою многовековую историю Суоми — вначале вотчина шведской короны, затем военная добыча двуглавого имперского орла — обрела суверенные права. То, о чем мечтали ее поэты, о чем слагались песни, стало явью, закрепленной несколькими строками машинописного текста с четкой подписью: Ленин!

О декрете, провозгласившем независимость Финляндии, хорошо помнят в тысячеозерном крае. И приветствуют то, чему он дал дорогу.

В Хельсинки, куда ни пойдешь, обязательно чуть раньше или позже попадешь к морю, столицу не зря зовут «дочерью Балтики». Миновав Сенатскую площадь, вскоре видишь залив Хиталахти. Вдоль него, вытянув шеи, тянутся рядами краны, на каждом крупными буквами выведено: «Вяртсиля».

Пронзительный ветер с моря продувает насквозь, снег сыплет и сыплет, а этим людям в металлических касках все нипочем, они работают, перекидываясь шутками.

Широкоплечий великан сбросил куртку и остался в одном свитере. Неужели не холодно? Или его согревают вспышки электросварки?

Заметив, что я фотографирую, машет рукой: идите сюда.

Поднимаюсь на палубу по лесам металлоконструкций. Великан знакомится, крепко пожимая руку, и объясняет: сейчас у них горячие дни, уже в начале весны надо будет спускать на воду этот ледокол.

— Между прочим, вам известно его название? — Арно Вяскулинен лукаво улыбается. — «Диксон». Он будет ходить из Мурманска.

О фирме «Вяртсиля» уже доводилось слышать. И в Москве, когда встречался с ее представителями, и затем в хельсинкской штаб-квартире на Питкянсилланранта, 1. Возникла она в 1834 году, заводы и верфи есть в 14 районах Финляндии, а также в Швеции и США, оборотный капитал — три миллиарда финских марок. Выпускает оборудование для атомных станций, дизельные станки, могучие машины для бумажной и целлюлозной промышленности, суперсложные замки (именно их теперь предпочитают устанавливать владельцы швейцарских банков), «запрограммированный» ключ, которым можно открыть не один десяток дверей, фарфоровую посуду, керамику…

Но главное — «Вяртсиля» строит суда. С верфи в Турку (ей двести с лишним лет, она старейшая в Финляндии) и в Хельсинки сошли самый большой в Скандинавии теплоход «Сонг оф Америка» и советская «Белоруссия», грузовые корабли, паромы, суда на воздушных подушках для арктических условий. И ледоколы — гордость «Вяртсиля». Половина всех ледоколов земного шара построена на верфи в Хельсинки, многие из них входят в советскую арктическую флотилию.

Да, обо всем этом было известно. Тем не менее, оказавшись на нашем судне, я испытал какое-то трепетное чувство.

— Это уже двенадцатый ледокол, который я строю для России, — сообщает Вяскулинен.

— Сколько же лет вы тут работаете?

— Девять. Пришел на верфь восемнадцатилетним пареньком.

Его звучный голос перекрывает шум ветра, треск электросварки, грохот лебедок.

— Арно — превосходный электросварщик, он знает монтаж ледокола как собственную руку, — замечает Ханну Эскелинен, один из руководителей фирмы, с которым мы приехали на верфь. А я снова думаю о сказочной стране Калевале, в ней жил «сильный Ильмаринен, вековечный тот кователь» — кузнец, создавший Сампо. Что это такое? Мельница-самомолка, мельница счастья, о которой издавна мечтал народ.

Да, немало мастеров, волшебников своего дела давала и дает Суоми. Среди них — корабелы. Лес и вода всегда были богатством Финляндии, тут с давних пор строят прекрасные суда. И не случайно главный герой «Калевалы» — «старый верный Вяйнямёйнен», из рук которого выходят прочные быстрые лодки.

Ледоколы, конечно, дело другое, первый из них — «Сису» — был спущен на воду с верфи в Хельсинки в 1939 году. Это крупнейшая ледоколостроительная верфь в Финляндии. Но ее площадь в двенадцать гектаров теперь уже мала — увеличился объем работ.

Объясняется это и связями между нашими странами. Директор фирмы Тор Столп и его помощники подробно рассказывают о них. Первый контракт с Советским Союзом «Вяртсиля» заключила еще в 1932 году, и с того времени с верфей в Хельсинки и Турку сошли десятки судов для советского флота. А сотрудничество в атомном ледоколостроении — такого не знала история!

Благодаря советским заказам, «Вяртсиля» практически не ощущает толчков кризиса, а ведь Суоми, да и другие страны Северной Европы уже давно перестали быть «островом благополучия и стабильности» в капиталистическом мире невзгод.

Впрочем, разве только «Вяртсиля»? Повсюду зримы плоды нашего добрососедства. И на атомной электростанции возле городка Ловиса (путь в эпоху мирного использования ядерной энергии Финляндия проложила с помощью Советского Союза). И на берегу другого залива — Ботнического, где при участии СССР сооружен крупнейший на севере Европы металлургический комбинат «Раутару укки». И в Костамукше (как раз в этих карельских местах, неподалеку от границы с Суоми, финский собиратель эпоса Элиас Лёнрот записывал руны, воспевающие кузнеца Ильмаринена, а Петр Первый заложил плавильный завод), где воздвигнут гигантский горно-обогатительный комбинат.

Около верфи — небольшая скульптура, возле которой всегда многолюдно. Чем привлекает эта девушка, повернувшаяся спиной к морю? Скульптура установлена в честь двадцатилетия подписания Договора между СССР и Финляндией о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи.

Этот Договор, заключенный в 1948 году, основа наших отношений. А они многообразны. СССР — самый крупный торговый партнер Хельсинки, на него приходится четверть всего экспорта страны. Советские заказы выполняют около ста пятидесяти тысяч финнов. Действует долгосрочная программа экономического сотрудничества, рассчитанная до 1995 года.

…До самого вечера мы не уходили с верфи. Поднимались на наш ледокол «Капитан Хлебников», который ремонтировался. Были в чреве огромного дока. Разговаривали то с одним, то с другим корабелом. И, глядя на этих сильных, мужественных мужчин, я думал: они — достойные герои рун новой «Калевалы»!

Думал и еще об одном.

На Западе подчас сталкиваешься с неприязнью, а то и с неприкрытой ненавистью к социализму, элементарным незнанием и непониманием того, что делается у нас. Конечно, Финляндия — буржуазная страна, со свойственными этому строю порядками, законами, проблемами, однако подход к международным делам, к отношениям с Востоком там иной. Чем объяснить этот «феномен»? И вообще есть ли он?

…Ныне символ столицы — белоснежное здание в парке Хеспериа на берегу глубоко врезавшегося в город залива. На стене начертано «Финляндия». Именно здесь прошло в 1975 году Общеевропейское совещание.

Показывая мне дворец, финский журналист заметил:

— Отсюда подули свежие и добрые ветры.

Спустя несколько часов тот же самый журналист сказал, что «из другого белого дома несет холодом послевоенной поры». Жители «страны тысяч озер» резко критикуют Вашингтон, введение им всевозможных «санкций», мешающих торговле и деловым связям. Из опроса общественного мнения явствует, что 84 процента финнов считают Договор о дружбе с СССР положительным фактором и лишь 4 процента — отрицательным. Любопытно, что двадцать лет назад цифры были иные: 57 процентов против двенадцати.

Если бы такой опрос провели еще раньше, то перепад был бы гораздо внушительнее. Мне не раз говорили о том, как изменилась психология финна после сорок пятого года. Не только усилилось неприятие войны. Единодушное признание получила «линия Паасикиви — Кекконена». Это курс на добрые отношения со всеми государствами, в частности с соседними, названный в честь предыдущих президентов.

— Почему у нас, в отличие, скажем, от Англии или ФРГ, не так часто появляются антисоветские статьи? — повторил мой вопрос Олави Хурри, председатель Совета уполномоченных общества «Финляндия — СССР». — Потому что люди не верят клевете на СССР. И если газета опубликует подобный опус, то причинит вред себе, своему престижу. К тому же значительная часть журналистов в Финляндии, в отличие от некоторых западных коллег, старается, чтобы их слово не нанесло ущерба нашим отношениям. Мы дорожим тем, что в международный обиход прочно вошел новый термин — «дух Хельсинки». А он означает не только политику разрядки. «Дух Хельсинки» — еще и практика советско-финляндского сотрудничества, весомый аргумент в пользу мирного сосуществования государств с различным социальным строем.

О. Хурри рассказывает об обществе «Финляндия — СССР». Это самая массовая общественная организация страны, в ней свыше ста тысяч членов, входящих в разные политические партии. 48 из 72 городов Финляндии — побратимы советских городов. Общество проводит сотни всевозможных мероприятий, издает журнал на финском языке «Мир и мы», организует поездки в СССР. Конечно, еще немало проблем (к примеру, в школах почти не изучают русский язык, молодые люди не всегда активно участвуют в работе общества и т. д.), но есть все основания для оптимизма.

— А как же все-таки с «финским феноменом»? Существует ли он? — спрашиваю я.

— Это не феномен, а здравый смысл, — отвечает Хурри. — Жаль, что не все на Западе придерживаются таких же принципов.

Действительно, жаль. До чего же стараются за океаном заставить Суоми пойти по другому пути! Наши связи они изображают как некую «финляндизацию» (мол, слишком большая близость с СССР приводит к потере Финляндией ее суверенных прав), как «зависимость малой страны от великого и агрессивного соседа».

Американцы снимали в Хельсинки антисоветский фильм «Парк Горького». Почему в Хельсинки? На их взгляд, якобы парк возле привокзальной площади было легко переоборудовать под московский парк.

Однако все это ничего не меняет. Для нынешней Финляндии создатели подобных лент, как и генерал Роджерс и его единомышленники, по сути дела, инопланетяне, пришельцы из чужого мира. Только отношение к ним отнюдь не такое, как к симпатичному внеземному существу из фильма «ЭТ». Об этом я думал, когда шел по длинному вокзальному переходу к поезду Хельсинки — Москва, а со всех сторон на меня смотрело чудо-юдо с оттопыренными ушами, огромной головой и большими добрыми глазами.

 

В Шеффилде, на берегу… Дона

Шеффилд раскинулся на берегу реки, которая называется Дон. Необычное чувство испытываешь, когда в центре Англии слышишь вдруг это русское слово. Одинаковое название двух рек — чистое совпадение, и с точки зрения лингвистов тут нет ничего особенного. Но в Шеффилде придерживаются иного мнения.

— В детстве я часто рыбачил на Дону с отцом. Как-то он сказал, что есть еще одна река Дон, которая находится в России, и что она шире и глубже нашей. Отец тогда добавил: «Мне вряд ли удастся взглянуть на русский Дон». С того времени я хотел побывать на вашей реке, — сказал Роджер Бартон.

Роджер побывал на Дону: ездил в Советский Союз в профсоюзной делегации. Во время нашей встречи он, как фокусник, доставал из ящиков стола приглашение на первомайскую демонстрацию на Красную площадь, программу спектакля в ленинградском театре, фотографию шахты в Макеевке… Если бы я не нагрянул к нему неожиданно, то заподозрил бы, что Бартон заранее подготовился к встрече с советским журналистом.

Он правильно произносит трудные для иностранцев имена своих знакомых: Александр, Татьяна, Анатолий. А вместо английского слова «майнер» говорит русское «шахтер».

Ковентри. Волгоградская площадь

Бартон — рабочий машиностроительного завода. Промышленность в Шеффилде существует с незапамятных времен. Еще в XIV веке английский писатель Джефри Чосер в «Кентерберийских рассказах» восхищался изделиями местных умельцев: ножами, вилками, другими предметами домашнего обихода. Для их изготовления была нужна сталь, и «мастерская Англии» постепенно стала центром британской металлургической промышленности. Сейчас большинство из шестисот тысяч жителей трудится на предприятиях, производящих газовые турбины, моторы для самолетов, оборудование.

Раньше Шеффилд был грязным и пыльным, его плотной -стеной окутывал дым фабричных труб. Вот как писал о нем И. М. Майский, наш посол в Англии с 1932 по 1943 годы: «Внешне Шеффилд очень импозантен. Он расположен на красивых холмах… Все выглядело бы прекрасно и почти идиллически, если бы не эти десятки высоких дымящих труб, если бы не это черное облако копоти, вечно висящее над городом».

Теперь Шеффилд занимает первое место по чистоте среди промышленных городов Западной Европы. Как удалось этого добиться?

Мэр рассказывает, что город обнесен плотным кольцом зелени, в нем сорок восемь парков. Заводы переведены в один район. Расчищают реки и каналы, кое-где можно уже удить рыбу. Взимают крупные штрафы с тех, кто мусорит на улицах.

Мэр — в черном смокинге, с золотой цепью на груди. Кабинет выдержан в строгом стиле: обитые деревом стены, старинная мебель. И здесь же советские вымпелы и флажки, скульптура шахтера с надписью «От горняков Донецка».

Шеффилд и Донецк стали побратимами в годы войны. Ныне приезжают друг к другу делегации, идет обмен опытом в промышленности, градостроении.

— Однако использованы еще не все возможности, — считает мэр. — У нас нет улицы или площади, названной в честь советского побратима. Есть же в Манчестере Ленинградская площадь, а в Ковентри — Волгоградская! Кроме того, жители нашего города, как, впрочем, и других городов, мало знают о Советском Союзе.

Это уж точно!

…В Лондоне каждый турист спешит на Парламентскую площадь. Даже оказавшись в английской столице проездом, он все равно постарается запечатлеть на пленку Вестминстерское аббатство, здание парламента, увенчанное главными часами страны Биг Бен, бронзовую скульптуру Уинстона Черчилля и прочие снискавшие мировую славу достопримечательности.

Но сфотографировать находящуюся там же Вестминстерскую школу ему не удастся. У ворот этого самого дорогого учебного заведения Британии, из стен которого вышло девять премьер-министров, четырнадцать архиепископов, несметное число министров, послов, банкиров, висит табличка со словом: «прайвит» — «частный», и никому не приходит в голову «прорываться» внутрь.

Я, правда, был в школе — ее директор, мистер Рен, пригласил выступить с беседой о Советском Союзе.

Собралось человек двести. Большинство — юноши 14–17 лет. Я рассказал о молодежи, об образовании в нашей стране. Потом начались вопросы. Все, как на подбор.

«Правда ли, что у вас запрещена критика руководителей?» — спросил один из школьников. Другой — с волосами до плеч — сделал целое заявление: по его, мол, мнению, Достоевский в своих произведениях, прежде всего в романе «Бесы», предвидел, что «Россия станет агрессивным государством». А пожилой учитель задал вопрос, достойный разве что питомцев детского сада: есть ли в СССР учебники?

Когда беседа кончилась, директор позвал пообедать в школьной столовой.

Проходим через двор. Он окружен темно-серыми стенами, точно такими же, как стены парламента и Вестминстерского аббатства. Аббатство и школа — части одного здания, вместе с парламентом они образуют единый архитектурный комплекс.

Директор произносит несколько слов по-латыни и садится во главе длинного стола. Преподаватели и ученики следуют его примеру. Я занимаю почетное место — по правую руку от мистера Рея. Трапеза нехитрая: пирог с мясом и йогурт (сладкая простокваша). В кувшинах кипяченая вода.

Примерно такое «спартанское» меню предлагается в Вестминстере многие столетия. Точный «возраст» школы неизвестен; некоторые историки полагают, что она была создана в IX веке, другие — на три-четыре века позже. Но бесспорен факт: в XVI столетии в зал, где мы сейчас сидим, уже приходили ученики, чтобы после короткой молитвы приступить к обеду. Раньше они, правда, были одеты по-иному: фрак, цилиндр, галстук особой расцветки. Лишь с 1939 года в Вестминстере стали носить обыкновенные галстуки.

Вестминстерская школа почти четыреста лет входит в число ведущих «паблик скулз» страны наряду с Итоном, Харроу, Винчестером. В Англии нет единого типа образования. Самые привилегированные учебные заведения — «паблик скулз», то есть частные закрытые школы. В них записывают, как когда-то в России в лейб-гвардию, до рождения ребенка, настолько трудно туда попасть.

Когда кандидату на учебу в Вестминстере исполняется десять лет, преподаватели проводят с ним собеседование, выясняя, соответствует ли уровень его развития требованиям школы. Если соответствует, то в тринадцать с половиной лет мальчик перебирается на «фабрику джентльменов». Отсюда его отпускают домой лишь на субботу и воскресенье. За полный пансион родители платят фантастическую сумму — больше двух тысяч фунтов стерлингов в год! Столько получает ежегодно неквалифицированный рабочий. В то же время в обычных школах бесплатное образование. Вполне понятно, что в Вестминстере учатся дети «самых-самых»: финансистов, промышленников, потомственных аристократов.

Богатые родители не случайно пытаются всеми силами устроить своего ребенка в «паблик скулз». Диплом об окончании этого учебного заведения открывает перед ним двери, наглухо закрытые для его сверстников. Да и условия особые: преподаватели — выпускники Кембриджа и Оксфорда; классы, в отличие от обычных школ, не переполнены; к услугам юношей (в «паблик скулз» учатся в основном мальчики) — бассейны, гимнастические залы, даже ипподромы. Есть тренеры по верховой езде, теннису, стрельбе, дзюдо. Наконец, здесь царит атмосфера «хорошего тона», которую в английском свете ценят превыше всего. Тем не менее знания здесь получают, мягко говоря, весьма односторонние.

…Во время обеда я перехожу в наступление. Поскольку столов в зале не меньше двадцати, спрашиваю своих соседей:

— Какие советские писатели вам известны?

— Толстой, Тургенев, Достоевский.

Объясняю разницу между русскими и советскими писателями. С трудом совместными усилиями ребята называют Горького. И все!

— Откуда у вас такая странная трактовка Достоевского? Что из его произведений вы читали? — обращаюсь к длинноволосому юноше, благо он сидит рядом.

— Ничего, кроме «Бесов». Об этом романе писала «Дейли мейл». В статье была дана оценка Достоевского, которую я пересказал.

— А вам не пришло в голову проверить критерий «Дейли мейл», тем более что эта газета известна своей ненавистью к Советскому Союзу, и прочитать еще две-три книги Достоевского?

Собеседник молчит.

— Когда была революция в России?

Из одиннадцати ребят правильно называют год лишь трое. Двое вспоминают фильм «Броненосец «Потемкин», остальные не знают ни одной нашей картины. Имен советских космонавтов не знает никто. Так же как и художников, актеров.

В конце концов не выдерживаю и говорю, что в Шри Ланке, где я тоже работал, лучше и объективнее осведомлены о жизни в Советском Союзе, чем в их «фирменном» учебном заведении…

О Вестминстерской школе я написал статью, ее напечатала одна из московских газет. И началось! По ту сторону Ла-Манша кое-кто встал в позу: нас очернили. «Англичан шельмуют», — забила в набат «Дейли экспресс». «Русская печать выступила с позиций «холодной войны», — вторила ей «Сан».

На Флит-стрит особенно не понравилось сравнение Англии с Шри Ланкой. Разве допустимо, что Британия в чем-то оказалась ниже своей бывшей колонии!

Но куда денешься от фактов! Восьмерых лондонских студентов я попросил назвать республики в нашей стране. Пятеро не вспомнили ни одной. А студент из университета в Коломбо Гунатилеке при мне перечислил столицы всех республик. В беседе с лондонским бизнесменом из чайного концерна «Липтон» выяснилось: он не имеет ни малейшего представления о нашем сельском хозяйстве. Раманатхам, помощник управляющего чайной фабрикой, о котором рассказывалось в этой книге, по сравнению с ним профессор.

Конечно, отнюдь не все ланкийцы — знатоки советской страны, и далеко не каждый житель Британии — под стать сотруднику «Липтона». Тем не менее подобная закономерность есть. И она объяснима.

Что такое советский детский сад? Сколько платят в СССР за лечение? Почему в социалистических странах нет безработицы? Напрасно искать в британской прессе ответов на эти вопросы.

Зато домыслов сколько угодно.

Особенно по части «красных агентов».

«Морнинг стар» опубликовала карикатуру: под кроватью спрятался агент ЦРУ, а по комнате в длинной ночной сорочке бегает английский обыватель и истошно выкрикивает: «Red under the bed!» «Красный под кроватью!» — так переводится эта фраза. Имеется в виду, что «агенты Москвы» проникли всюду: в правительство, профсоюзы, университеты, церкви и добрались аж до дома англичанина, спрятались в его спальне.

Эта фраза звучала еще в 1924 году, когда в Лондоне состряпали «письмо Коминтерна», которое якобы послала Москва британским коммунистам, требуя вооруженного свержения правительства, и осенью семьдесят первого года, когда нашу страну обвинили во всех смертных грехах: от обострения кризиса в Ольстере до попыток… украсть сверхзвуковой самолет «Конкорд» — в общем, всякий раз, когда Альбион захлестывает волна шпиономании.

Результат налицо. «Вы русский, а значит, шпион» — каждому советскому человеку, работающему в Англии, приходилось слышать такие слова.

Как-то мы с женой отправились в Бат, зеленый красивый городок на западе Англии. Если верить легенде, в давние времена там жил принц Бладуд. Он заболел проказой, и его отлучили от королевского двора. Бладуд стал свинопасом. Однажды свинья, у которой была кожная болезнь, выздоровела, потом то же самое произошло со второй, с третьей. Бладуд заметил, что они барахтались в горячем болоте. Может быть, и ему попробовать? Из болота свинопас вышел исцеленным. Он отправился во дворец и вскоре стал королем. Бладуд основал курорт, дав ему свое имя, которое постепенно трансформировалось в Бат.

Единственные на Британских островах целебные горячие источники принесли Бату мировую славу. Здесь лечились от ревматизма, невроза, других заболеваний римские легионеры, захватившие остров в I веке. Потом купальни перестроили для английских королей и знати. Они погружали свои бренные тела в большой квадратный бассейн. В теперешнем кафе, где туристы пьют английский чай со сливками, была комната отдыха.

О купальнях писали Филдинг, Смоллетт, Джейн Остин. А помните, Сэм Уэллер в «Посмертных записках Пиквикского клуба» Диккенса уверял, будто волшебные капли «очень сильно пахнут горячим утюгом». Что касается главного героя, мистера Пиквика, то он «начал пить воды с величайшим усердием».

Мы тоже попробовали воду, но без «величайшего усердия», а наоборот-торопливо, поскольку нас сверлил взглядом рыжеволосый детина. Тем более что он шел за нами уже часа три. Перебрался через реку Эйвон по ажурному мосту, который точь-в-точь как флорентийский над рекой Арно (потому Бат часто сравнивают с Флоренцией). Не отставал, когда мы любовались пейзажами Бата, его архитектурными памятниками.

От дома, где жил Вальтер Скотт, мы быстро ушли: разве приятно, когда тебе дышат в затылок?! Не посетили, к сожалению, многие другие интереснейшие места: аббатство, построенное тринадцать веков назад, в нем был коронован первый английский король Эдгар; планетарий, в котором астроном Гершель открыл в 1781 году Уран; дома, где жил автор «Школы злословия» Шеридан и куда приезжал адмирал Нельсон…

Детина не отставал ни в архитектурном музее, ни в кафе, ни, прошу прощения, в туалете.

Примерно то же самое происходило в Брайтоне, Бристоле, Эдинбурге.

В шпиономании Англия, пожалуй, рекордсмен, однако в целом то, что пишут ее газеты, передают телевидение и радио о нашей стране, характерно для всей западной пропаганды.

…У двери двое верзил с сигаретами в зубах. Третий ходит по комнате и внимательно прислушивается.

Но что могут сказать его подопечные? Что они знают? Ничего-то они не знают и ничего не видели. Даже, к примеру, гор: там, где они живут, все плоско. И мыслят тоже плоско. Потому бормочут маловразумительные слова. А на лицах — выражение вялости и отрешенности. Оживляются они лишь при появлении очередной бутылки водки или когда раздается рассыпчатый перебор русского баяна.

Так описала швейцарская газета «Нойе цюрихер цайтунг» группу туристов из Горького. И сделала вывод: разве может идти речь о разрядке, если жители Запада и Востока стоят на совершенно разных ступенях развития! «Москва все еще отдалена от нас гораздо больше, чем тремя часами перелета» — безапелляционно изрек автор статьи. Правда, дабы показать свою «объективность», он сделал пару комплиментов: русские сердечные, непосредственные. К тому же лихо отплясывают казачок…

И вот я в Горьком. Передо мной двадцать восемь ребят. Почти все рабочие. Кое-кому за тридцать, однако большинству меньше.

Ни у кого на лице не заметно «выражения вялости». Интерес, любопытство, но не «отрешенность».

Читаю вслух статью «Вечер с гостями из СССР». Реагируют незамедлительно.

— Ну и нагородили! — восклицает Валя Жужлина.

В тот вечер, о котором написала газета, горьковчан пригласили к себе студенты Цюрихского университета. Гости пришли усталые: целый день знакомились с Цюрихом, исходили всю его главную улицу Ванхофштрассе — этот швейцарский Уолл-стрит, фотографировали средневековые соборы и здания Старого города. Побывали в доме № 14 на Шлигельгассе, где когда-то жил В. И. Ленин, где он закончил свой труд «Империализм, как высшая стадия капитализма».

На встрече все вначале сидели за столами, потом начались танцы.

— Под рассыпчатый перебор русского баяна?

— Баяна вообще не было. Швейцарцы играли на гитарах. Да и водки практически не было — две бутылки на полсотни человек, это мы им подарили.

Мифические баян и ящики водки понадобились для того, чтобы придать повествованию сочный колорит. Как и трое верзил, которые, по словам газеты, «осуществляли неусыпный надзор за группой».

Вот они. Роста далеко не богатырского. Телосложения тоже. Сигарет нет в зубах по той простой причине, что вообще не курят. Стоять у двери не могли, поскольку сидели — раздваиваться пока не научились! Верзилы явно взяты из гангстерского фильма — дальше фантазия автора не пошла. Зачем они стоят у двери, неизвестно. Зато — бр-рр, ох как страшно!

— Даю справку, — замечает Валя Жужлина, — кто на самом деле «осуществлял надзор». Мой сосед по столу. Швейцарец. Рядом с ним была девушка. Он ей слова не давал сказать. Прямо волком на бедняжку глядел. И за рукав дергал, и локтем толкал — молчи, мол! Небось и под столом ногами на путь истинный наставлял.

Может быть, не стоит вдаваться в детали: кто где сидел, что сказал? Но «Нойе цюрихер цайтунг» делает свои выводы именно на основании деталей, причем ею же самой придуманных. Скажем, куда смотрят русские, когда разговаривают? На… воротник соседа. Почему? Все потому же — из-за их «ограниченности». И сами туристы якобы весь вечер повторяли: нас ничто не волнует, мы всем довольны.

— Откуда они такое взяли? Просто чушь! — горячится Геннадий Бурмистров.

Мы побывали на заводе «Красная Этна», там Бурмистров работает мастером, и теперь беседуем у него дома. Геннадий получил комнату в квартире, где живет еще один рабочий. Конечно, для семьи из четырех человек тесновато, вторая дочь, Оля, родилась семь месяцев назад. Со временем у Бурмистровых тоже нелегко, и в кино они с женой выбираются по очереди. Жена мечтает вернуться на работу: она, как и Геннадий, окончила Уральский экономический институт, однако в ближайшие месяцы, пока Оля хоть немного не подрастет, придется оставаться дома.

— Разве может все это меня не волновать?! — удивляется Геннадий. — И в Цюрихе я рассказывал об этом. Но прежде всего говорил о том, что у меня интересная работа, хорошая семья.

Юрию Галкину, руководителю группы, отведено немало места в статье. Юрий изображен как мрачная суровая личность почтенного возраста. А в действительности ему тридцать два, он общителен и разговорчив.

— Уж кого-кого, а меня не упрекнешь в слепом повиновении начальству. Я не раз схватывался с директором завода, с его замом. Тем не менее жив и здоров. Меня даже не уволили, — шутит Юрий.

— В Швейцарии, — продолжает он, — мы рассказывали не только о наших успехах, но и о проблемах. О том, что пока не все обеспечены жильем, что необходимо увеличить производство мяса. О засухах… Да и чего прятаться, обо всем этом пишет наша пресса. Правда, одно нас неизменно удивляло. Очень уж мало знают швейцарцы о нас! В Цюрихе мой сосед по столу не слышал о городе Горьком.

…С новыми знакомыми я долго гулял по Горькому. С высоты Дятловых гор любовался плавными изгибами Волги и Оки. Спускался по крутому Зеленскому съезду к бывшему ночлежному дому, куда не раз приходил Алексей Максимович. Стоял у Вечного огня в древнем Кремле на Часовой горе.

Потом сказал:

— Сколько у вас холмов. И горы есть. Как же насчет того, что в Горьком «все плоско»?

Ребята весело засмеялись…

Западного гражданина воспитывают соответствующим образом с самого детства. Листаю учебник по истории. Он озаглавлен «Советский Союз». На первой странице картинка — медведь, вооруженный серпом и молотом. Каждой главе (всего их десять) для «образности» предшествует рисунок. Главе «Коммунизм» — сжатый кулак, главе «Советская внешняя политика» — межконтинентальные ракеты.

Учебник выпущен в США под редакцией Гарри Шварца, известного советолога. Шварц всячески стращает школьников. Рассказывая об Октябрьской революции, испускает панический вопль: «Большевики даже деньги хотели отменить!» — дальше, мол, и ехать некуда. Перейдя к сегодняшнему дню, уверяет, будто «красные стремятся к одному — мировому господству».

«Красное пугало» выросло до поистине гигантских размеров в преддверии размещения американских ракет в Западной Европе — надо же было как-то объяснить, для чего их завозят!

…Мне показалось, будто я снова в Вестминстерской школе. И тема, с которой попросили выступить, такая же: «Молодежь в СССР». И обстановка на встрече очень похожая, и вопросы, которые задают. Да, к сожалению, все похоже.

Здание тоже напоминает Вестминстерскую школу — готические своды, узкие, вымощенные булыжником переходы в разные части университета, арки… Правда, чуть поновее: Амстердамскому университету три с половиной столетия. У входа стоянка — нет, не машин, а… велосипедов. Добрая половина жителей Амстердама предпочитает этот способ передвижения: по улочкам автомобиль протискивается с трудом, а велосипед — в самый раз. Есть и другой, еще более редкий для города транспорт — лодка. Амстердам напоминает Венецию: много каналов. Гондол нет, но современных катеров предостаточно.

Столица Королевства Нидерландов, будто Афродита, вышла из морской пены. Почему у меня возникла такая мифологическая ассоциация? Может быть, после того как прочитал Гая Плиния. Чего только не повидал на своем веку знаменитый писатель, ученый и путешественник, автор даже по нашим временам солидной энциклопедии — «Естественной истории в 37 томах»! Тем не менее, прибыв в 47 году в страну фризов, саксов и франков, он с удивлением воскликнул: «Разве можно здесь жить?!»

Римлянин имел в виду постоянные наводнения. Селения лежали ниже уровня моря и часто затоплялись.

Однако люди сумели превратить врага в друга: построить плотины и дамбы, проложить дороги, возвести города. Амстердам так и переводится: «Дамба на реке Амстел». Заложенный в 1275 году, город строили на вбитых в почву деревянных сваях.

Многие иноземцы учились у голландцев, как укрощать море. В городке Заандам, неподалеку от Амстердама, мастерством корабела овладевал Петр Первый.

Голландцы — достойные конкуренты финнам в кораблестроении. В этом убеждаешься на верфях Амстердама, в крупнейшем на западно-европейском континенте порту Роттердам. И на плотине, которую мировая печать нередко называет «восьмым чудом света».

Тридцать с лишним лет назад, в феврале 1953 года, на юго-западное побережье обрушились огромные волны. Были затоплены десятки селений, погибло почти две тысячи человек. Тогда и родился «Проект Дельта». На искусственном озере в Северном море решили построить 66 бетонных труб, каждая с двенадцатиэтажный дом. Фундамент сооружения уходит на пятнадцать метров под воду.

Сейчас строительство самой большой в мире плотины завершается.

И вот парадокс истории: голландцы сумели покорить стихию, а не веривший им Гай Плиний погиб именно от стихии — в августе 79 года при извержении Везувия…

Правда, отнюдь не об этом шла речь в Амстердамском университете. И даже не о жизни наших юношей и девушек. На меня сразу обрушился шквал полувопросов-полуутверждений о том, будто в СССР «нет свобод», «того, кто критикует, бросают за решетку» и т. д. и т. п.

Тем не менее я довольно подробно рассказал о нашей стране, о молодежи, об успехах и проблемах. А потом заметил:

— Жаль, что вы так односторонне информированы. И удивительно, что никто из вас не спросил, к примеру, как у нас учатся. Между прочим, вы платите за учебу в университете несколько тысяч гульденов в год, к тому же снимать комнату стоит тысячи три, да и учебники очень дорогие. А у нас студент получает стипендию, ему предоставляют общежитие. Это тоже к вопросу о демократии.

Полная высокая девица заявила: она полгода училась в Москве и читала в русских газетах, что у голландцев нет хлеба, они голодают, спят на улицах. К ней подходили русские и сочувствовали: как же вы, бедные, там живете!

— И часто вы читали такое? — поинтересовался я.

— Все время.

Я предложил 1 пари: если студентка покажет хотя бы одну подобную статью, я проиграл коробку конфет. Договорились, что она позвонит в течение трех дней. Но звонка не было и через неделю…

Позже я узнал, что они основательно готовились к встрече. Точнее — их готовили. Готовили к тому, чтобы, как признался руководитель студенческой Ассоциации международных отношений Амстердама Ян-Вильям Фогель, «дать бой русскому журналисту».

Особенно старались дать бой, когда говорили о самой «жаркой» проблеме — вооружении. Первые крылатые ракеты к этому моменту уже завезли на английскую базу Гринэм-Коммон, хотя на их пути люди воздвигли баррикады из собственных тел, в ФРГ вот-вот должны были прибыть «Першинги», несмотря на то что демонстранты, по сути дела, превратили крупнейшие города на Рейне в военные лагеря, и теперь на очереди была Голландия, где Пентагон тоже предполагал разместить ядерное оружие.

Конечно же страна бурлила, все думали и говорили об одном и том же.

В этой книге я писал о концентрационном лагере в Берген-Бельзене, где погибла Анна Франк. Оказавшись в Амстердаме, я поспешил в дом, на чердаке которого Анна двадцать пять долгих, мучительных месяцев скрывалась от гитлеровцев, пока они наконец не выследили ее.

Именно здесь тринадцатилетняя девочка вела дневник, который, по словам Ильи Эренбурга, «потрясает читателя больше, чем мастерски написанные книги».

Принсенграхт, улица на канале. Иду мимо плотно сдвинутых особнячков — стареньких, узких, трех-, четырехэтажных, с крышами-треугольниками. Вот и дом Анны Франк. Возле него привязана моторная лодка. Почти как в декабре 1942 года — тогда девочка, наблюдая в щелку сквозь толстые занавески, занесла в дневник: «Напротив нас, у берега, стоит жилая баржа, на ней живет матрос со своей семьей. У них есть песик, мы слышим, как он лает, а когда он бегает около борта, нам виден его хвост».

Ветер раскачивает лодку, поднимает небольшие волны. И вырывает длинное полотнище из рук парней, которые стоят у дверей дома. На полотнище выведено: «Не дадим этому повториться! Долой американские ракеты!»

Они не хотят, чтобы повторилась судьба Анны. И судьба их города, пять лет находившегося под гитлеровским сапогом, истерзанного, разграбленного, разрушенного. Но не капитулировавшего, — амстердамцы вели подпольную борьбу против «моффи» (такую кличку дали оккупантам), бастовали. Героической стачке 1941 года посвящена известная скульптура Мари Андерсена «Докер».

В столице немало достопримечательностей. И Государственный музей, где собраны шедевры Рембрандта, включая «Ночной дозор», а также богатейшая коллекция картин Ван Гога. И церковь Вестеркерк, построенная в начале XVII века, в ней похоронен Рембрандт. И Нидерландский банк — финансовый центр страны (вообще деловая жизнь Голландии сосредоточена именно в Амстердаме). И цветочные базары, ведь Нидерланды — край тюльпанов, их здесь разводят более четырехсот лет, с тех пор как предприимчивый ботаник Клазиус привез из Турции первые луковицы этого цветка, а сейчас в Голландии около шести тысяч сортов тюльпанов. И мастерские, где обрабатывают бриллианты (в этом голландцы не меньшие мастера, чем в разведении тюльпанов). И деревушка Валендам возле столицы, где готовят по старинному рецепту сыр, считающийся лучшим в мире.

Но хотя в Амстердаме много мест, достойных внимания, у дома на Принсенграхт всегда оживленно. Помня о трагической судьбе Анны Франк, люди с тревогой читают сообщения из-за океана, откуда собираются прислать порцию «крылатой смерти».

Эта тревога ощущается в разных частях страны.

…Столица Голландии — Амстердам, однако парламент, правительство и резиденция королевы расположены в Гааге. Здесь проходят дипломатические приемы, международные конгрессы, конференции, и все вроде бы чинно, размеренно, спокойно.

Но лишь с виду.

…Площадь перед парламентом запружена народом. Скандируют: «Нам не нужно оружие!» Вдруг все смолкают. К микрофону подходит принцесса Ирэн.

— Накопленное оружие, — говорит она, — привело мир к краю пропасти, и мы не можем совершить больше ни одной ошибки, ибо это будет означать уничтожение нашей планеты.

Несколькими днями раньше примерно те же слова произнесла ее сестра — королева Беатрикс, глава государства. Это было небывалое в истории Оранской династии и вообще в мировом антивоенном движении событие.

…Еду из Неймегена в Лейден — город, где в семье мельника родился Рембрандт. Пейзаж самый что ни на есть пасторальный: квадраты полей — так называемые «польдеры», черно-белые коровы, овцы, строения с черепичными крышами из знаменитого голландского кирпича (смесь торфа и глины). Ветряные мельницы точь-в-точь как на картинах или в сувенирных магазинах. (Мельниц сейчас около тысячи, раз в десять меньше, чем прежде, однако по сей день говорят: пока шумят мельницы, существует Голландия.) Словом, ухоженная, почти сказочная тихая страна.

Тихая, почти сказочная?

Надпись мелом по всему мосту над дорогой: «Нет — милитаризму!»…

Здесь, в университете, тоже чувствовался накал страстей. То один, то другой студент говорит о ракетах. И, как правило, по бумажке: зачитывает цифры и цитаты, уверяя, будто Пентагон завозит оружие в ответ на советские ракеты, поскольку «нельзя отставать от Москвы».

Отставать? Но подлинные цифры и факты свидетельствуют о равновесии сил. А «Першинги» вместе с крылатыми ракетами сразу нарушат его и вынудят Советский Союз принять ответные меры. В результате начнет раскручиваться новый виток гонки вооружений.

Почему же у них такое мнение? Почему они убеждены, что русский медведь хочет затоптать весь Запад, включая Голландию?

Но сейчас не сороковые годы, чтобы верить в существование кровожадного русского медведя! Говорю об этом собеседникам. Говорю и о том, что в Вестминстерской школе была примерно такая же обстановка, однако с тех пор прошло немало времени.

Впрочем, это скорее не их вина, а беда. В Голландии практически нет газет и журналов, которые объективно сообщают о нашей стране. Тем же грешат телевидение и радио. Как и в Англии, тут без устали готовят «порох» для удобного с точки зрения властей гражданина. А в конце 1983 года, когда американские ракеты начали поступать в Западную Европу, все темы, кроме «русской угрозы», отошли далекодалеко на задний план.

Соединенные Штаты вторглись на крохотную Гренаду, разгромили там больницу, убили немощных людей. Ладно, дадим в газете пару строк… Депутат из ФРГ Габи Готфальд заявила: «Вчера — Вьетнам, сегодня — Гренада, а завтра — мы». Без этого обойдемся, зачем в такой ответственный момент настраивать голландцев против Соединенных Штатов, оплота НАТО! (Нидерландцы тоже входят в этот блок.)

Особенно активно работали с молодежью.

Передо мной журнал «Ясон». Знакомое имя. Помните греческого героя, отправившегося во главе аргонавтов — самых славных сынов Эллады — в страну Колхида за золотым руном? Всевозможные подвиги совершил он: запряг медноногих огнедышащих быков, одолел в поединке могучих воинов, которые выросли из зубов дракона и, в конце концов получив руно у царя Ээта, увез его в Грецию.

Такое название молодежного журнала выбрано не случайно. Его создатели надеются — так они и пишут в своем издании — вести за собой юношей и девушек. Куда? Ответ тоже однозначен: к атлантической солидарности. То есть к укреплению НАТО. «Ясон» — орган Ассоциации молодых голландцев за атлантическое сотрудничество — и авторы статей — государственные деятели, генералы, профессора — ратуют за «довооружение» Запада.

Тогда, в Амстердаме, я процитировал их великого соотечественника Эразма Роттердамского: «Глупость — причина войн». Это было уже в конце нашей встречи. Ян-Вильям Фогель поднялся и, поблагодарив меня, сказал, что действительно глупо враждовать, надо стараться понять друг друга. И на том спасибо!..

После почти четырехчасовой дискуссии было очень приятно пройти по вечернему городу. Я обратил внимание, что в окнах нет ни ставней, ни занавесок. Такой порядок завели испанские завоеватели, их патрули должны были видеть, что происходит в комнатах, не готовят ли где-нибудь заговор. С тех пор жизнь в домах, за исключением спален, открыта взору каждого. Как было бы хорошо, если бы дома и души голландцев были так же открыты для правды, для объективной информации!

И все-таки правда пробивает себе дорогу.

Поскольку эта книга о путешествиях, о разных краях и странах, позволю себе еще один «бросок в сторону».

Так писал английский поэт Эндрью Лэнч о Канарских островах. Архипелаг называют «страной вечной весны». Впрочем, его наделяют и другими пышными титулами. Восторги естественные: круглый год около 30 градусов тепла, всё в зелени, золотой песок пляжей.

Эти испанские владения в африканских водах (они отделены от Европы 1200 километрами, а от «черного континента» лишь сотней) заполнены гостями. В год их приезжает около двух миллионов (население островов — полтора миллиона), что дает огромный доход.

Происхождение островов овеяно легендами. По одной из них, Канары — то, что осталось от погрузившейся в океан Атлантиды, вершины ее гор. Гомер был убежден, что туда, «за Геркулесовы столбы», устремляются на вечный покой души героев. Геродот писал, что в этих местах земля сходится с небом и великан Атлант держит на плечах небосвод.

А откуда взялось название архипелага? Может быть, от канареек, которых очень много? Ничего подобного. Первые завоеватели, ступив сюда, увидели необычных собак (по-латыни «канис») и назвали острова Канарскими. Собаки сохранились по сей день, у них вытянутые морды, длинные тонкие ноги.

«Одной из величайших загадок человечества» считает южноафриканский исследователь и путешественник Лоуренс Грин происхождение гуанчи — местных аборигенов. Эти могучие голубоглазые блондины жили в пещерах. Говорят, что они были пастухами расы атлантов, и когда земля стала опускаться в пучину, спаслись потому, что находились со стадами в горах. После кровопролитных боев с испанцами в XV веке гуанчи были истреблены.

В пещерах, вырубленных в утесах из мягкого песчаника, и сейчас живут канарцы. Но это, конечно, не гуанчи, а те, у кого нет денег на жилье. Пробираясь к их горному гнезду по узкой кромке вдоль ущелья, я понял, какими великолепными альпинистами были аборигены.

В этих местах испанцы в 1797-году сражались против адмирала Нельсона (именно тогда Нельсон потерял правую руку). В честь погибших на Тенерифе — самом большом из Канарских островов — сооружен обелиск с гигантским светящимся крестом. Площадь, на которой воздвигнут крест, озарена также средневековыми фонарями, неоновыми рекламами.

Есть и дом, где останавливался Христофор Колумб. Все четыре маршрута генуэзца в Новый Свет проходили через Канары. Путешественника влекла сюда и любовь к Беатрисе де Бобадилья, правительнице острова Гран-Канария. В 1493 году корабли Колумба, направлявшиеся в Америку, дали в ее честь салют из всех бомбард.

С некоторыми местами у канарцев связаны мрачные воспоминания. Дорога на вулкан Тейде — самую высокую точку архипелага — идет среди густых зарослей. Неожиданно лес расступается. Поляна, в центре ее свежевыкрашенный обелиск, на нем надпись: «Франко — каудильо» (вождю Франко). Здесь в июле тридцать шестого года франкисты провели митинг, на котором объявили о начале мятежа против республиканского правительства.

Внизу в городе, на площади Вайлет, — двухэтажный дом с балконом. В нем был штаб франкистов. В здании разрабатывался план захвата Мадрида. Недавно дом отремонтировали.

Каудильо в знак благодарности разрешил проводить на Тенерифе карнавалы, хотя по всей Испании их запретили…

Но сейчас канарцев запугивают не новыми фашистами, а… русскими. Советские подводные лодки якобы курсируют вокруг островов. «Москва намерена совершить на архипелаге переворот», — объявил «Голос Америки». И тут же нашел выход: в ответ на «растущую советскую угрозу» надо предоставить в распоряжение США остров Иерро. «Пусть этот остров станет базой американских «сил быстрого реагирования», — предложил «Голос».

Впрочем, предложил не он сам, передачу, без сомнения, сочинили под диктовку ЦРУ. Оно очень интересуется Канарами. Дело, конечно, не в красотах природы. Архипелаг — своего рода перекресток путей из Северной Америки и Западной Европы в Южную Африку.

Советские корабпи — частые гости на Канарских островах

В те самые дни, когда «Голос Америки» распространялся по поводу Иерро, эксперты из Пентагона тщательно обследовали остров. Их вывод гласил: Иерро вполне подходит для строительства военной базы типа Диего-Гарсиа в Индийском океане…

Теперь по поводу другого тезиса «Голоса Америки» — о русских на архипелаге. Что делают на Канарах советские люди?

В порту Тенерифе сверкают белизной суда с красными флагами на манте. Они здесь постоянные гости, их обслуживает смешанная советско-испанская компания «Совиспан».

Вокруг нового здания «Совиспан» — эвкалипты, кактусы, острова цветов. Неподалеку возвышается драконово дерево. Это уникальное растение, с помощью его смолы гуанчи мумифицировали умерших. До порта от «Совиспан» метров сто, он хорошо виден из кабинета директора Юрия Ивановича Бычкова.

— Прошло больше десяти лет с тех пор, как была основана наша компания, — говорит директор. — В семьдесят первом мы только снабжали наш рыболовный флот продуктами и техникой. Потом стали продавать рыбу, внедрили судоремонт. В разных городах у нас появились филиалы.

Компания дает канарцам работу. Кроме того, советские моряки помогают в ремонте судов. Всегда спешат на помощь шлюпке или паруснику, попавшим в беду. А однажды в аптеках Тенерифе не нашлось лекарства, которое было нужно тяжело больной женщине, и его раздобыли на нашем судне.

Об этом мне рассказывали и сами канарцы. Рассказывали с благодарностью. Они шаг за шагом преодолевают «силу инерции», наследие франкизма, когда навязывалось предвзятое отношение к Советскому Союзу.

Примерно то же самое происходит в Англии.

… — Хау а ю, Ирина? Хорошо? — мешая русские и английские слова, спрашивает медсестра, склонившаяся над детской кроваткой.

Девочка улыбается в ответ. На ковре у ее постели — матрешка и Микки Маус. На тумбочке — русские и английские книжки-картинки.

Одиннадцатимесячная ленинградка Ирина Чудновская лежала в лондонском госпитале «Бромптон», где ей сделали операцию на сердце.

— Операция была тяжелая и продолжалась больше четырех часов. Но мы довольны самочувствием Ирины, она с каждым днем набирается сил, — считает главный хирург госпиталя Кристофор Линкольн, руководивший операцией.

Линкольн окончил медицинский факультет Лондонского университета. Его специальность — операции на сердце у детей.

Не сосчитать, сколько раз приходилось брать в руки скальпель! — замечает он. — Тем не менее, делая операцию Ирине, я очень волновался. Она — наш первый русский пациент. Советские врачи с блеском провели лечение английской девочки Фионы, и нам хотелось сделать все как можно лучше.

(Семилетней Фионе Каммингс из шахтерского поселка около Ньюкасла угрожала полная слепота. Британские медики разводили руками: мы в данном случае бессильны. «Я не надеялась даже на чудо, но оно произошло», — скажет позже мать Фионы. Волшебниками оказались врачи из московского Института глазных болезней имени Гельмгольца.)

Да, сотрудничество выгодно и нам и англичанам. В СССР поступают с Британских островов станки, ширпотреб. Встречный поток состоит не только из традиционных товаров русского экспорта: леса, пушнины, цветных металлов. По дорогам Англии колесят наши «Москвичи», воды Темзы и других рек родины кораблестроения разрезают «ракеты» на подводных крыльях, на полях и фермах не редкость советские тракторы. В Лондоне и Кардиффе, Ливерпуле и Белфасте я встречал людей с фотоаппаратами «Зенит» или «Зоркий», транзистором минского или рижского заводов.

Но дело и в другом. Когда-то «Таймс» опубликовала информацию о шторме в Ла-Манше под заголовком, который с тех пор не раз цитировали: «Континент отрезан от Британии». Теперь англичанам ясно: времена подобных заголовков миновали, хотя Альбион отделен проливом от материка, он уже не может находиться в стороне от международного развития, это грозит крахом.

…С Роджером Бартоном из Шеффилда я подружился. Бывал у него дома. А однажды мы вместе посетили Шеффилдский университет.

В коридоре стенгазета на русском языке, рядом с ней карта Советского Союза. Чуть подальше портрет Пушкина, а в углу бюст Льва Толстого. Впечатление, будто я снова очутился в альма-матер — на филологическом факультете МГУ.

Шеффилдский университет был открыт в 1965 году, сейчас в нем пять тысяч студентов. На кафедре русского языка вначале училось шесть человек. Теперь студентов больше ста, и принимают далеко не всех желающих. В университет часто приходят бандероли из Донецка с учебниками, книгами.

Студенты засыпают меня вопросами о нашем образовании, литературе, спорте. Потом мы перебираемся из конференц-зала в кабинет заведующего кафедрой, и начинают расспрашивать — тоже по-русски — преподаватели. Мы стоим у окна, а внизу течет Дон.

И вдруг перед моими глазами появляется, как живая, другая река с тем же названием: могучая, неторопливая. Вижу берега с необозримыми просторами полей, со стогами свежескошенного сена, с подступившими к самой воде густыми рощами. Не могу отделаться от ощущения, что я снова дома, снова приехал к нашему тихому Дону. А когда на смену русскому пейзажу опять приходит действительность — серые бетонные настилы, обрамляющие реку, — становится очень грустно. Ностальгия — постоянный спутник тех, кто оказывается за рубежом.

И как приятно, когда на берегу чужого Дона слышишь русскую речь!

Майор Томпсон, герой повести французского писателя Пьера Даниноса, говорил: «Общеизвестно, что весь мир — English speaking, и не понимать ни одного языка, кроме родного, является привилегией англичан». Еще недавно это высказывание было справедливо. Но теперь англичане учатся говорить по-русски. И не только англичане — западные немцы, американцы, ланкийцы, японцы, кенийцы… Желание лучше знать и понимать друг друга, подняться, наконец, «на Олимп», растет, несмотря ни на что, повсюду в мире — от Гринвича до экватора…