23 февраля 1917 г. Пересадка с Николаевского вокзала на Балтийский и через два часа мы в Ораниенбауме, или как кронштадтцы его упрощенно называют – Рамбове. У вокзала отец нанимает извозчика, который повезет нас по льду в Кронштадт.
Родной город ясно виден при свете морозного зимнего дня… От снежного поля, покрывшего и Маркизову лужу, и Кронштадт, и Рамбов, в воздухе особенно светло. Лишь пар, валящий клубами от нашего дыхания и от лошади, временами закрывает вид, а воротники и перчатки скоро намокают от мокрого снега, напоминая, что здесь далеко до теплого Крыма и зима еще совсем не кончилась…
Уже с Ораниенбаумского берега видны здания острова Котлин, видна городская водокачка, кирха, трубы пароходного завода, золоченый купол морского собора, лес мачт во всех гаванях, где с осени стоят вмерзшие в лед корабли, а дальше далеко тянущаяся ниточка Котлинского берега с замаскированными фортами и крепостями. Ближе проступают контуры Кроншлота и форта Чумной, а также часть южных мелких батарей… Дорога вся обсажена елочками средней величины, чтобы не замело в пургу и указателями для пешеходов, которых ходит здесь немало…
От Ораниенбаума до Кронштадта семь верст. В одном месте мы проезжаем по жиденькому деревянному мосту, наведенному через полосу битого льда. Это значит, что недавно прошел из Петрограда или в Петроград ледокол «Ермак», проводя какие-нибудь корабли. Ведь только этот удивительный ледокол может бороться с толстыми льдами Финского залива. В этом году тут стоят порядочные морозы, лед толстый – до полутора метров – и дорога хорошо накатана…
Постепенно лед и снег становятся все желтее и грязнее – дает себя знать приближение и города, и базы флота, и крепости.
Но снегу везде много и приближение весны не чувствуется… Я отвык от Родины и мои мысли еще на юге, в нашей бухте… Мама в радостном настроении, а папа, видимо, чем-то озабочен, что-то бормочет себе под нос и явно чем-то недоволен…
Ледокол «Ермак». Открытка начала ХХ в.
Вот и Котлин, вернее его восточная оконечная часть около пароходной пристани; теперь нам предстоит проехать больше половины города: район, называемый горой, всю Екатерининскую улицу до Николаевской, на которой живет моя бабушка по матери Елена Александровна Ушакова (урожд. Лебедева)…
На улицах мало прохожих, город производит впечатление пустого… Приехали… Путь с юга окончен…
Гарнизонное стрельбище в Кронштадте. Открытка начала ХХ в.
Но окончен не только путь, окончена надолго и наша сравнительно спокойная жизнь, если ее можно называть такой во время войны… И еще окончено мое детство, о чем я и не подозревал в те дни… Через несколько дней окончилось и то, что отец и мать называли Россией…
В городе тревожно, холодно, неприветливо, непонятно…
Прежде всего, в этом виновата сама скупая матушка-природа на Финском заливе, с ее грязной, сыроватой и промозглой зимой. Зима вроде и на исходе, ведь последние числа февраля по старому стилю. Днем иногда при неласковом солнышке тают сосульки на карнизах и окнах, а на крышах и заснеженных улицах чирикают воробьи, разворачивая кучки конского навоза, не подобранного дворниками.
В такие дни весело шумит детвора – мелюзга – на улицах и плохо очищенных скверах. Но проходит час, другой и признаки весны исчезают моментально. Дым из труб идет вертикально – штопором недолго и начинает развеиваться клочьями при резком холодном ветре со стороны Финляндии. Последнее гораздо чаще… Штиля почти не бывает – он обманчивый, морской и часто от хорошей погоды уже через час не остается ни следа. Недаром моряки говорят, что погода на заливе меняется не менее трех раз в сутки… Выйдешь из дома, и сразу тебя охватывает со всех сторон настоящий русский мороз, да еще с промозглятинкой! Шапка и воротник покрываются инеем, в носу все промерзает, от дыханья все вокруг заволакивается дымком-паром и, если не делать резких движений, становится просто холодно. Котлин остров окружило со всех сторон студеное промерзшее море, и нет спасения в Кронштадте от морозных объятий.
Окружена и большая часть России и холодом и начинающимися неполадками в снабжении продуктами в больших городах из-за плохой работы железных дорог. Мерзнут и солдаты в тысячеверстных линиях окопов.
Надвигаются большие события. О них еще толком никто и ничего не знает, даже самые умные и дальновидные люди теряются в догадках. Ведь совсем недавно Россия справляла годовщину 300-летия династии Романовых…
Одни ждут смены правительства, а может быть и его формы – таких много, но не по количеству, а по званиям, чинам, богатству и состоятельности, принадлежности к тому или иному обществу Российскому, по степени образованности – от привилегированной верхушки при дворе Николая, до кулаков-мироедов в деревне. Другие, а их очень много – миллионы в деревнях, ждут конца войны, ждут возращения своих кормильцев, завшивевших в окопах, домой, ждут прибавки земли, ждут свидания с семьями. Есть еще и другие, они не относятся ни к первым, ни ко вторым – это надежда революционеров – рабочие в столице и в других городах, имеющих промышленность. Они гораздо образованнее, хватили больше «лиха» от царской цивилизации, штрафов, взысканий, сверхурочных работ на войну, от тяжелого изнуряющего труда на фабриках и заводах…
Ждут миллионеры, банкиры, заводчики, фабриканты, купцы всех гильдий, торговцы и предприниматели, лабазники и приказчики, мещане самых неопределенных профессий, бедняки, давно скатившиеся на дно «ночлежки», и просто разные люди…
Ждет дворянство высшего света, богатое, бедное, ждет высшая знать и офицерство всех чинов и рангов, ждет чиновничество всех министерств и канцелярий от управляющих и действительных статских советников до Акакия Акакиевича включительно. Ждут во всех городах империи, ждут и в Кронштадте.
Темна еще Россия, народ еще в глубоком сне, но сон кошмарный, бредовый, мучительный и только багряно-красный закат подобно Кронштадскому в направлении форта Риф, говорит о чем-то новом, невиданном, кровавом, ужасном…
Ждут в переполненных тюрьмах и ссылках политические и уголовные арестанты всех категорий до просто штрафных. Чувствуется приближение новых впечатлений, чего-то острого, пряного, пахнущего человеческой кровью будущего…
На улицах города и вообще малооживленных сейчас вечером совсем пустынно. Стоят окутанные паром санки, вейки и просто розвальни, крытые медвежьей полостью с фасоном, победнее – с сукном или финской дорожкой, а то и просто чухонской рогожкой… Покрылись инеем замерзающие лошадки, медленно жующие овес из подвязанных торб. Покрыты и сами извозчики белою изморозью, они давно мечтают о шкалике в теплой пивной или казенке за углом в переулке. На площадях и перекрестках пылают костры, услужливо разведенные дворниками для блюстителей порядка, а, иначе говоря, по народному выражению, фараонов или полицейских. Их в Кронштадте очень много, – один на каждые 400 жителей. Население города в военное время достигало с гарнизоном всех фортов, крепостей, частей флотских экипажей и стоящих кораблей нескольких десятков тысяч человек, до 70 тысяч.
Около костров прыгают и машут руками в огромных рукавицах дежурящие дворники, и полицейские, и извозчики, и случайные прохожие… Холодно… Уныло горят электрические фонари на длиннейших столбах, еле освещая самих себя и небольшой круг грязного снега на булыжной мостовой. Электричество вошло в быт Кронштадта совсем недавно – четыре года назад, когда была построена городская станция на той стороне Итальянского пруда. Вошло очень медленно, неуверенно и в основном на двух – трех главных улицах. В других местах еще очень много домов, освещающихся керосино-калильными лампами «Молния» и «Эксельсиор». Уже почти с начала 900-х годов городская дума ставит вопрос о постройке трамвая, но тяжелое финансовое положение когда-то бойкого торгового города превращает этот вопрос в утопию и мечту…
Изредка прохожий крикнет «Извозчик!» и всколыхнет застывшую улицу и встрепенувшихся извозчиков, дремлющих на козлах, полицейских и дворников в белых передниках поверх зипунов или шуб и с медными ярко начищенными бляхами квартала. И вот по твердой замерзшей булыжной мостовой раздается топот копыт, особенно цокающий и проникающий в комнаты домов верующих людей, где нет света, и только скупо мерцают лампады перед образами. А такие есть и на главных улицах, и на окраинных, и в мелких переулках, и на Горе – так называется сеть мелких улочек и переулков в северо-восточной окраине города. Верующих в городе много, недаром в Кронштадте есть немецкая кирха, католический костел, мечеть, русско-эстонская церковь и около двух десятков православных соборов, церквей обычных и домашних при школах и домах трудолюбия.
Екатерининская улица. Открытка начала ХХ в.
Немало и питейных заведений, начиная от погребков Шитта и Шталя и до обычных пивных, казенок и трактиров. Еще больше домов терпимости, число их перевалило уже за четыре десятка и давно высшая власть в городе – комендант порта адмирал Вирен собственноручно пишет для них правила внутреннего распорядка. Но и там сейчас мало народа… Эти дома в большей своей части расположены на Горе. Сейчас, когда над Кронштадтом нависли тучи ожидания, все позакрывались: и собрания, и кинематографы, и веселые дома. Обыватели сидят по квартирам: «Кабы чего не вышло!».
Проехал извозчик, и снова все на улицах погрузилось в сонную дремоту. Лишь иногда прогудит или свистнет паровоз на железной дороге, подходящей к таможне и рыбным рядам, да откликнется ему другой за городом. Только угольные нити в редких лампах уличного освещения тщетно пытаются осветить пустоту города, площадей, каналов, скверов и парков. Постепенно мороз крепчает, город проваливается в сон, дворники скрываются за запертыми парадными и воротами, надо войти – не достучишься! Городовые тоже прячутся куда-то.
Извозчики мало-помалу разъезжаются по домам или биржам и остаются только ночные на Горе у веселых домов, да два – три на обеих главных улицах, около морского и артиллерийского собраний, да на Николаевской у единственного пятиэтажного дома кредитного общества.
Давно прозвучали склянки отбоя на вмерзших в лед военных кораблях гавани, и только прожектора некоторых передовых фортов медленно обводят свинцовое небо и бесконечный лед Кронштадтского рейда. Спят горожане и обыватели, спят и защитники родины на кораблях и в крепостях. Спят на всем Котлине и на целой серии островков вокруг него с восточной, южной и северной стороны. Спят и северные и южные мелкие батареи, спят и Тотлебен, и Обручев, и Кроншлот, и Павел, и многие другие… Бодрствуют лишь вахтенные на зимующих кораблях, патрули и отделения артиллеристов на фортах…
Каждое утро приносит всем новые известия из Питера и Рамбова: телеграф и телефон в столице не работают, трамваи не ходят, электростанции и газовые заводы часто останавливаются, на фабриках и заводах продолжаются забастовки, газеты выходят нерегулярно и часто с целыми пустыми столбцами (в последний момент вычеркнула цензура), цены на продовольствие повышаются каждый день, то на грош (1 копейки), а то и на копейку, растет спекуляция, много булочных и лабазов на окраинах закрыто. В войсках Петроградского гарнизона происходят волнения, в столицу прибывают новые части из дальних тылов, еще не бывавших на фронте. Питер объявлен на особом положении, на улицах расклеиваются успокаивающие приказы и объявления военного коменданта…
Только несколько дней отделяет нас от Крыма, но там ничего подобного не было. И контраст настолько велик, что и я, и отец, и даже довольная приездом мама начинаем это чувствовать с каждым днем все сильнее. С одной стороны несравнимость климата, с другой – близость столицы и новые резкие политические веяния заставляют даже меня на примере родителей чего-то бояться и скучать…
Мама целые дни проводит в разговорах с бабушкой и тетей, а я, как неприкаянный, болтаюсь по комнатам и ничего не делаю. Хуже всего приходится отцу. Зайдя в штаб, он узнал, что еще не поступил приказ о его зачислении, а когда он поступит, его известят по домашнему адресу. А пока ждите! Он не понимает, что до него, сейчас, в канун революции, в морском штабе нет никакого дела…
Между прочим, за время нашего житья в Крыму из Кронштадта уехал мамин старший брат дядя Ваня с женой и сыном Володей в Петроград, а другой брат, младший, дядя Миша давно воюет на галицийском фронте. Он был уже два раза ранен и приезжал в лечебные отпуска, а сейчас, где точно не известно – давно не было писем… В последний свой приезд дядя Миша привез мне в подарок австрийский «всамделишный» тесак, немецкую каску и кобуру от парабеллума. Муж старшей сестры матери Марии – дядя Костя [полковник К. Бочковский ] в Кронштадте и командует фортом «Меншиков».
Я недоволен приездом в холодный Кронштадт и скучаю по морю, по Любинецкому, по горам и матросам.
На семейном совете решается вопрос, куда поступать мне осенью в Гимназию или Реальное училище? В совете принимает участие моя мама, бабушка и тетя Муся….
Мама принимает решение отдать меня пока в последний класс начальной школы, чтобы я не сидел без дела и привыкал к занятиям. Она сходила и договорилась, чтобы с первого марта я начал ходить в четвертый и последний класс школы, расположенной около Козьего Болота. Остается два-три дня…