– Ну и дурилка… Ну я ж тебе всегда открою, чего бояться-то? – дед, вскинув на плечо её сумку, уверенно и быстро шагал с пригорка на пригорок, поросшие соснами и ёлками.

– Дедушка, ну деда… Ну погоди, пожалуйста!

Шуша уже расстегнула куртку и размотала шарф, и теперь пыталась, поскальзываясь на сырой, покрытой рыжей хвоей земле, хотя бы догнать бородатого коренастого старика, задавшего слишком энергичный темп ходьбы. На спусках ей почти удавалось догнать дедушку, но на подъёмах она хронически отставала. Ноги скользили, ей приходилось карабкаться, хватаясь за ветки деревьев, а временами даже цепляться за влажные холодные лишайники, которые здесь обладали крепостью кустов.

Дедушкин голос всё время звучал так, словно он говорил прямо ей на ухо, а не маячил где-то как минимум метрах в двадцати впереди.

– Дедушка, ну пожалуйста… – она провалилась по щиколотку в маленькое, присыпанное хвоей и потому незаметное болотце, с усилием выдернула ногу, мельком заметила несколько шляпок белых грибов чуть выше по склону и понеслась дальше, за знакомой фигурой.

– Уууу, куришь, значит… – остановившись и наблюдая с гребня, как она, запыхавшаяся и мокрая, карабкается на очередной склон, с усмешкой произнёс дедушка. – Не бросила… А обещала!

Тут Шуша окончательно взъярилась. Она стояла на четвереньках на очередном склоне холма и в очередной раз пыталась проползти под очередной попавшейся на пути разлапистой веткой ели. Бахрома шарфа уцепилась за какие-то очередные торчащие былинки, куртка была измазана в грязи. Она рванула шарф, ломая былинки. Колючки повисли на бахроме.

Уж кто бы говорил ей про курение, уж дед-то мог промолчать, постоянно дымит какой-то вонючей фигнёй. Уж кому бы смеяться над тем, что она не может так бежать сквозь лес. Это перед ним ветки сами раздвигаются, мог бы и ей проход сделать…

– Значит, так! – она попыталась встать в полный рост и тут же, разумеется, поскользнулась, упала на локоть, ударившись о какой-то подвернушийся корень.

Когда искры перед глазами развеялись, она увидела, что над ней склонился, смеясь, черноволосый моложавый мужчина со слегка тронутыми сединой висками. У него были удивительно яркие глаза разного цвета: правый был карим, левый зелёным.

– Ну, извини, ну не удалась шутка! – сказал мужчина, протягивая ей ладонь. – Ну прости. Хватайся.

Шуша помолчала, баюкая ушибленный локоть. Выходки дедушки ей были не внове, но в этот раз всё-таки он, по её мнению, перешёл определённые границы. Она немного поразмыслила и решила отвести протянутую дедушкой руку.

– Ас бабушкой ты тоже так шутил? – спросила она.

Он отшатнулся от неё, глянул свысока, прищурившись, и произнёс чуть севшим вдруг голосом:

– Не смей говорить про бабушку. Это тебя не касается.

– Хорошо, – согласилась Шуша. – Тогда давай закончим шутки, наконец. У меня есть письмо, и Гришнак Углукович очень просил доставить его до шести, и вот ты знаешь, так вот неудачно сложилось, пока ты всё открывал Дверь, а потом шутил, у нас там уже…

Шуша с усилием подняла к глазам левую руку Ушибленный локоть ужасно болел, а часики на браслете из металлических звеньев крутились на запястье, не давая увидеть циферблат. Дед перехватил её за кисть и, мельком глянув на часы, спокойно произнёс:

– У вас там девятнадцать двенадцать. Давай письмо, и ни о чём не беспокойся. Если им надо официальное подтверждение – обеспечим. Ну что у вас за существа, всюду им распишись и запишись… Мы же и без подписей договаривались…

Киреметь встал легко, словно тут же собираясь бежать.

– Э, э, деда, а я?

Она рванулась, но дед повелительно нажал ладонью на её плечо.

– Да успокойся ты. Без тебя уладим. Матильда! Матильда, слышишь?! Баню готовь, слышишь?

Лес отозвался эхом.

– Ну чего так суетиться, а? – ласково спросил дедушка, наклоняясь к ней.

Он стоял шагом выше по склону. Шуша не заметила, когда он успел обернуться в своё стариковское обличье. Локоть ужасно болел.

– Да иди ты… – от боли слёзы на глаза наворачивались. Она осторожно, стараясь не потревожить руку, стянула шарф с шеи, затем так же аккуратно стала снимать куртку.

– Больно? – спросил дедушка, всё так же стоя над ней и не предпринимая ни малейших усилий, чтобы помочь.

Шуша решила не отвечать.

В распадке, где они оказались, царила атмосфера позднего сентября: над холодной уже землёй плыли лёгкие клочья тумана, лишайники и мхи, подушками торчащие из сухой по виду хвои, были сырыми на ощупь, кое-где торчали по-осеннему крепкие головки грибов. Она знала, что дальше, у самого дедушкиного дома, в зимнем посёлке, будет гораздо теплей – почти как летом.

– Ну так что, больно? – переспросил дедушка и, присев на корточки, осторожно взял её за локоть.

– Больно! – сварливо заявила Шуша. Киреметь улыбнулся и фыркнул в бороду.

– Сейчас исправим.

Он мягко погладил шушин локоть, прошептал какое-то заклинание, и вдруг неожиданно легко подхватил её на руки и зашагал обратно по склону. Шуша обхватила деда за шею.

– Матильда! Да где тебя носит?! – рявкнул киреметь. Эхо было достойно Большого зала Консерватории.

Он шёл ритмично, размеренно, что-то напевая про себя, и в какой-то момент Шуша, наконец, расслабилась. Она снова ощутила его запах, всегда внушавший ей уверенность, что всё будет хорошо. Запах коры деревьев, хвои, мёда, листвы, земли, лесных цветов, грибов – странно-острый запах, в котором были смешаны ароматы раскрывающихся весной почек и падающих под ноги осенью жёлто-бурых листьев, снега и весенних ручьёв, медуницы и ландыша – и безвременника с чернушками. Незабываемый запах вечно живого леса.

Странный запах, который она помнила с детства. Запах, воспоминание о котором заставляло её во время детских ссор в московском дворе кричать на обидчиков: «А мой дедушка! А вот мой дедушка! Он всё равно сильнее!»

Впрочем, это было ещё до того, как её забрали в школу геомантов…

– Дует в этот раз сильно от входа, – пробормотал дед. – Я ж не закрывал до конца Дверь, не думал, что именно ты придешь…

– В смысле? – не поняла Шуша.

– Да считал, с этой посадкой раньше приедут… Как этих… Официальные лица, да. Дверь не прикрыл. Тебя-то всегда услышу, даже если запрусь, а так – как знать, кто там постучится…

Это высказывание вернуло Шушу к реальности.

– Деда… А письмо-то… – с ужасом вспомнила она и дёрнулась из его рук. – Письмо!

– Сиди! – рявкнул дед. – Угомонись, наконец! Тебе мало суеты?!

– Но деда!!! – она снова подняла руку к глазам, пытаясь рассмотреть в жемчужном свете неба циферблат часиков.

– Угомонись! Здесь я хозяин! Заткнись и доверься. Переговоры уже идут, – он сказал это таким спокойным и уверенным тоном, что она замерла.

Впереди, под склоном, замаячило в бледном свете заката озерцо, затянутое туманом, а на берегу виднелся знакомый с детства дом – изба, выстроенная вокруг огромного дуба. Чуть поодаль виднелись хатки, пятистенки, и кое-где – вполне современные кирпичные коттеджи. Обитателей заметно не было: кое-кто предпочёл блага цивилизации, пользуясь домами в зимнем посёлке только на каникулах, а остальные уже впали в спячку до весны и будут просыпаться лишь по праздникам.

Внезапно дед оступился, схватившись рукой за ствол сосны, Шуша рефлекторно вцепилась в его плечо. До берега озера надо было ещё спуститься по усыпанному хвоей склону и пройти вдоль петляющего русла ручья, впадавшего в Бездну.

– Дедушка… Тебе же будет легче меня нести, если ты обратно… Ну, в смысле, обычным… Станешь… Не хронологически одарённым… Или я сама пойду… – робко предложила Шуша.

Старик остановился и уставился на неё с недоумением. Вдруг его лицо исказилось, на карий глаз наползла слеза, и он громогласно захохотал. Его руки сами собой расслабились, и Шуша, цепляясь за серо-коричневый тулуп, сползла на землю.

– Ну ты даёшь! Ну это вообще… – хохоча, говорил дед. – Вы там что, совсем с ума посходили со своей политкорректностью?

Шуша, сидя на хвое, озадаченно покачала головой.

– Внучк'… Ну сама'т посуди… – дедушка присел и, иронично заглядывая ей в глаза, перешёл на диалект местных техноориенталов. – Мушшина'т в самом расцвете сил'т несёт на руках особь женска полу… Весьма половозрелую…

Он заколотил по земле кулаком, от смеха мотая головой и подвывая.

– Дак скажи, не примут ли это за сэкшуэл харрасмент'т, а? Чай ты скажи? – продолжал гоготать он.

Шуша рывком встала, схватила сумку и развернулась, собираясь бежать к берегу озера.

– Ну нет уж, погоди! – ещё не отсмеявшись, дёрнул её за руку он. – Свою внучку дед имеет право отнести домой на руках сам, несмотря ни на какую политкорректность! Хронологически или альтернативно я одарённый, но дай хоть на ручках подержать!

У берега озера дышалось легче. Здесь, ближе к центру зимнего поселка, аномалии температуры и давления из-за разницы между внешним миром и этим уже сходили на нет.

– Матииииильда! – прокричал дед, приложив ладони воронкой ко рту.

Шуша благоразумно не спрашивала, кого именно он так настойчиво зовёт. Уж точно не какую-нибудь её троюродную сестру, в этом она была уверена. Хотя, конечно, у неё уже много лет закрадывались подозрения насчёт существования каких-нибудь пяти-, а то и семиюродных родственников.

– Вот незадача-то. Куда ж она пропала… – киреметь сердито потёр лицо, подхватил шушину сумку и скомандовал: – Пошли.

Она всё-таки отстояла право идти самой после того, как на том склоне речь зашла о политкорректности. Её беспокоило другое.

– Дед, ну как там с письмом, а? Время истекает… – она опять потеребила деда.

– Без нервов. Переговоры ведутся. Успокойся. У вас там ровно двадцать ноль-ноль, и не мешай! – уверенно повторял киреметь в ответ на все вопросы.

Когда Шуша вконец извелась от повторения слов «У вас там ровно двадцать ноль-ноль!», хотя по её расчётам и показаниям наконец пойманных на запястье часиков выходило, что сейчас уже без малого девять вечера, и заорала благим матом. Дедушка, уверенно отклонив подставленное к его лицу шушино запястье с циферблатом часов, счастливо улыбнулся и произнёс:

– Ты посмотри вокруг. Ты оглянись, какое небо. Это, по-твоему, двадцать один час двадцать третьего октября?

Крыть Шуше было нечем: ночи здесь всегда были белыми, в какое время года ни окажись. Она покачала головой и покорно поплелась за дедом.

– Тииииильдушка! – крикнул дед, подходя к дому. – Маааата! Он взбежал на крыльцо, откинул щеколду на двери, и Шуша вошла в дом, где родилась, в котором каждый год бывала по нескольку раз. Не замечая, не обращая внимания, как стареет и сам дуб, вокруг которого изба построена, и брёвна стен, ставшие мохнатыми от времени, как темнеет побелка печки.

Грубая кора колоссального дуба, охватившего корнями, каждый толщиной с её туловище, сруб колодца посреди избы… Колодца, воду из которого дедушка доставал по особым «священным» дням и раздавал остальным жителям леса буквально по капле. Колодца, в который он по праздникам опускал в ведре бутылку местного пива или даже сивушки. Последнюю ему подвозили к Орлику местные водилы из числа особо доверенных… Шуша вспомнила свой детский страх и невольно содрогнулась, – после таких подарков вода в колодце всю ночь плескалась сама собой, звук разносился по избе, пугая её, а дуб колотил ветвями по крыше, мешая спать…

Запах хлеба и тлеющего в печи торфа, – дедушка предпочитал пользоваться им, уверяя, что даже сушняк и валежник, горя в печке, «пугают» живые деревья вокруг… Всё это было таким родным, таким знакомым, таким сладким! Она поводила пальцами по знакомым с детства извивам жилок на дверях… Погладила печку и понюхала кончики пальцев… Шершавые доски пола…

– Внученька, ты и фундамент целовать собираешься?

Она вздрогнула и обернулась. Кажется, она только что собиралась встать на колени и целовать пол, клянясь ему в любви?

Ну да ладно, это заклинание было одной из любимых дедушкиных шуточек, и он не раз уже демонстрировал его.

Киреметь стоял, опершись рукой о печь, и с ухмылкой наблюдал за Шушей. Даже в темноте, в свете открытой дверцы печки, его глаза отражали свет по-разному.

– Дед, ну хватит уже шуточек, ты, вроде, мне баню обещал…

– Наше киреметьское!

Он чуть приподнял локоть, и из-под его руки в кухню, слегка приобняв деда за талию, вошла ладная, высокая феминомилитарофил.

– Знакомься, Матильда Хельгасдоттир, аспирантка Эльсинорского университета, специализируется на теоретическом трикстероведении в мифологии разумных Поволжья.

– Тильда. Или Мата, как вам больше нравится… – протянула ей широкую ладонь аспирантка. Лёгкий акцент придавал низкому красивому голосу ещё большее обаяние.

Шуша оторопело кивнула.

– Шу… Саша… Александра… – ошеломленно разглядывая толстенные золотистые косы валькирии, пробормотала она, робко сунув ладошку в ответ.

Она не считала свою фигуру образцовой, но, в принципе, была весьма довольна тем, чем была наделена при рождении. Но косы Матильды, сами по себе изумительные, спускаясь с плеч, лежали на чём-то таком… Что Шуша в конце концов спасовала перед этим зрелищем и, залившись краской до корней волос, отвела взгляд, почувствовав лишь лёгкое пожатие пальцев феминомилитарофила.

– Ой, ну вот, извините, гостюшка, дитятко-то гениально, но дебиловато малешко! – комично кланяясь и разводя руками, пропел дедушка, разряжая обстановку. – Вот, четверть века прошло, пока научилось-таки собственное имя выговаривать!