Кемъ и какимъ я представлялся свету, и кемъ я, въ девяносто девяти сотыхъ моей внутренней и внешней жизни, былъ действительно, объ этомъ я долго разсказывать вамъ не стану. Кто у насъ, — да что у нась! — во многихъ странахъ Европы не слыхалъ о сумасбродномъ мальчишке-миллионере, который въ одннъ лишь третий десятокъ своей жизни сумелъ слопать и эти миллионы, и свою жизнь? Истории, подобныя моей, расцветаютъ и исчезаютъ, закипаютъ и отцветаютъ на улицахъ всехъ столицъ мира, а описанiемъ и критическою оценкой ихъ занимаются тысячи людей.

Зрелища эти на сценахъ жизни повторяются съ давнихъ поръ, съ того момента, когда библейский мудрецъ сталъ предостерегать юношей отъ пены вина и аромата женскихъ волосъ. Впрочемъ, такихъ, которые, по мере представляющейся имъ возможности, гоняются за наслаждениями во всехъ формахъ ихъ проявления, не только въ нашемъ классе общества, но и во всвхъ другихъ, — целое множество. Я смело могу сказать, что имя мое — легiонъ и о причинахъ, которыя порождаюсь столь обычное явлеше, могу умолчать, потому что оне всемъ известны. Каковы оне? Унаследованныя отъ предковъ гордость и своеволие, тесный умственный кругозоръ, лень, вытекающая изъ привилегии ничего не делать, страсти, распаляемыя легкостью всякой добычи, да еще раздробленныя на миллионъ капризовъ, изъ которыхъ каждый является подъ видомъ необходимости, неотложной потребности еtс, еtс.

Моралистъ извлекъ бы отсюда тему для длинной проповеди о безнравственности, педагогъ — о воспитанiи, сощологъ — о последствияхъ существующаго распределения богатствъ. Я самъ могъ бы сказать кое-что о моихъ родителяхъ, которые, впрочемъ, ничемъ не были хуже людей своего положения и состояния, а еще больше о челяди, которая раболепствовала передо мною еще тогда, когда я сиделъ на высокомъ стуле, объ урокахъ аббата Ривьера и сэра Джона Уайта, надъ которыми я издевался тогда, когда меня считали генiальнымъ ребенкомъ. Все это — вещи самыя простыя, а некоторыя изъ нихъ я не буду критиковать даже и передъ смертью. Итакъ, passons!

Я скажу только одно, что на двадцать второмъ году отъ рожденiя я остался самодержавнымъ владыкой миллионнаго состояния и самого себя, дошедши же до тридцати трехъ утратилъ три четверти наследства, а черезъ несколько недель утрачу и самого себя. И то сказать, нетъ на земле той тонкой вещи, которой бы я не отведалъ въ теченiе этихъ одиннадцати летъ, такого сорта женской красоты, который не побывалъ бы въ моихъ объятияхъ въ количестве, по крайней мере, хоть одного экземпляра, такой особенности, какой бы я не видалъ, такого интереснаго места, котораго бы я не навестилъ въ погоне за новыми впечатлениями, такой ласки, наслаждения, такого безумия и упоения, которыхъ не коснулся хотя бы краемъ своихъ устъ. Все это собственно составляло те девяносто девять сотыхъ моего существа и моей жизни, о которыхъ я больше уже не скажу ни слова. И самъ вспоминать, и вашему светлому суду я буду показывать только одну сотую, ту маленькую сотую, которая была такъ не похожа на девяносто девять, какъ будто она мне вовсе и не принадлежала.

Но теперь я долженъ отдохнуть минуту. Прикажите опустить оконныя занавески. Въ серомъ свете легче отдыхаетъ мозгъ, сквозь который уже прошло два зловещихъ укола. Можетъ быть, вы снова дадите мнк немного морфия, докторъ? У своей кормилицы, когда меня мучилъ голодъ, я не такъ покорно просилъ груди, какъ теперь прошу у васъ каплю этого райскаго наркотика! Кормилицу, наоборотъ, я отъ нетерпннiя царапалъ по лицу такъ, что однажды чуть не выцарапалъ у нея глазъ… Diable, если вы еще долго будете возиться съ вашимъ инструментомъ, то я пожелаю и съ вами сдЕлать то же, что съ кормилицей. Жаль, что нельзя…