Домой мы вернулись для того, чтобы позвонить в регистратуру поликлиники и записать папу на приём к врачу. Папа нашёл свой паспорт и полис медицинского страхования, набрал номер регистратуры и басом попросил дать ему талон к терапевту на ближайшее время.

— Приходите к двум, — ответила регистратура. — Не забудьте карту.

Но ни с картой, ни без неё папе нашему официальная медицина не помогла.

На двери кабинета висела табличка «Доктор А. Б. Адова, терапевт. Надевайте бахилы! В поликлинике участились случаи воровства, не оставляйте вещи без присмотра».

— Ну и фамилия! — сказал папа. — Где вещи не оставляйте? В кабинете или здесь?

Выяснить это не удалось, так как доктор Адова зычно крикнула сквозь закрытую дверь:

— Следующий!

— Ну, я пошёл, — сказал папа. — Как ты думаешь, про жабу-рабу ей рассказывать?

— Даже не знаю. Вообще-то, врать врачам не рекомендуется…

— Ясно… — И папа шагнул за дверь.

Дверь за ним закрылась, а я приложил ухо к замочной скважине, чтобы быть в курсе событий.

Доктор Адова с недоумением посмотрела на вошедшего в её кабинет мальчишку.

— Молодой человек, не ошиблись ли вы адресом? — спросила она, моя руки с хозяйственным мылом. — Я вроде бы работаю в поликлинике для взрослых…

— А я взрослый, — сказал мальчишка, — вот, в документах посмотрите, — и положил ей на стол паспорт.

— Очень интересно, — процедила сквозь зубы доктор Адова и взяла паспорт. — Это твой папа?

— Нет, это я и есть, — сказал папа.

— Не морочь мне голову. Где ты это взял? Нашёл?

— Но это мой паспорт! — сказал папа упрямо.

— Ну-ну, — угрожающе произнесла доктор Адова, — у нас, что, паспорт в десять лет начали выдавать? Касторки бы тебе дать за такие дела! А ну вон отсюда!

— Но я правда болен! — закричал папа. — Может быть, я даже умру! Ещё вчера мне было тридцать восемь!

— Градусов? — уточнила Адова. — Высокая температура? Надо было скорую ещё вчера вызывать.

— Лет! Тридцать восемь лет! — крикнул папа. — Было мне!

— А сегодня что, десять? — спросила насмешливо Адова.

— Одиннадцать! Как сыну моему!

— Ах, у тебя и сын ещё есть? — усмехнулась докторша.

И папа начал что-то там лопотать, рассказывать ей про свои внезапные перемены, и иногда в его рассказе проскакивали и жаба, и раба.

Но доктор его слушала не очень внимательно, поглядывая то в паспорт, то на папу.

— Ну, предположим, — сузила глаза под очками доктор Адова, — ты говоришь правду…

— Да конечно же правду, ё-моё, — с облегчением вздохнул папа.

— …и ты действительно за один вечер помолодел на двадцать семь лет… Это интересная получается картина! — воскликнула доктор Адова, воссияв очками. — Вся медицина, вся мировая косметология бьются над тем, как решить проблему старения! А тут приходит какой-то мальчик и заявляет о том, что ещё вчера он был дяденькой! Мальчик! — Тут доктор Адова вышла из-за своего стола и стала на цыпочках подбираться к папе, протягивая руку со стетоскопом. — Дай-ка я тебя послушаю!

— Ну наконец-то, — обрадовался папа. — А я уж думаю, будут меня сегодня лечить или нет…

— Прекра-а-асно, — сказала доктор Адова, прислушиваясь к стуку папиного сердца. — Восхитительно! Тоны ровные, хрипов нет… не прослушивается… конечно, лучше бы ЭКГ… ну, разумеется, рентген… я всё это выпишу.

А теперь давление, — и доктор надела на папину руку манжету и начала качать воздух резиновой грушей, — вполне детское давление… Рот открой, зубы покажи, — скомандовала она, и папа послушно осклабился. — Пара кариесов, а в целом всё опять же по-детски. Вот что, Боря, — сказала подозрительно ласково доктор Адова. — Я тебе верю. Твою проблему действительно надо решать. Я сейчас тебе напишу направление в одну больницу, ты там полежишь недельки две… лучше три. Назначу витаминизацию и усиленное питание, может, и вырастешь до… до своих прежних размеров. Ты одевайся пока, я тут одному профессору позвоню. Чтобы тебя там встретили хорошо, в самую лучшую палату определили. Чтобы никто с расспросами не приставал, ты же у нас особенный мальчик! Особенный-преособенный, — неожиданно засюсюкала она.

Доктор Адова ушла за ширму и стала звонить какому-то доктору Смыслякову:

— Алло, профессор Смысляков? Здравствуйте, это Адова Адель. Вы спрашивали меня, когда я определюсь с темой диссертации. Так вот — я определилась! — докторша понизила голос и начала полушёпотом расписывать, какой необыкновенный мальчик пришёл к ней сегодня на приём. — Омоложение, революция, это шанс, международный патент, известность, конечно, ваше имя тоже будет стоять под этой работой, — говорила Адова в трубку. — Только вот надо будет запереть этого мальчика в палате, подключить его к разным приборам и разобраться, отчего же он так помолодел. Надо только взять ткани на анализ, — совсем уже перешла на шёпот доктор Адова.

Но ширма стояла совсем близко к двери, и я даже услышал, как доктор Адова очень тихо, сквозь зубы сказала:

— Мальчик ни о чём не догадывается. Подержите его там недельки три. Завтра у меня выходной, и я тоже подключусь к исследованиям…

Ну уж нет! Я своего папу на анализы не отдам! Я вихрем влетел в кабинет, схватил со стола папин паспорт, дёрнул папу за куртку и крикнул:

— Валим отсюда!

Доктор Адова, сообразив, что от неё убегает её диссертация, кинулась было нам наперерез, но я пропихнул папу вперёд, а сам кинулся ей под ноги, роняя ширму и железную рогатую вешалку. Падая, ширма перекрыла путь докторше, а вешалка разбила стеклянную дверку шкафчика, и на доктора Адову посыпались истории болезней её пациентов.

— Куда? — кричала докторша, отбиваясь от сшитых суровыми нитками толстых тетрадей, которые валились ей на голову. — Стоять! Немедленно вернитесь! Охрана! Задержать! Вернуть!

Но мы были уже на улице.

— Ты что? — сказал удивлённо папа. — Сходили, называется, в поликлинику! С ума сошёл?

— А то! — сказал я. — Был бы ты сейчас подопытным хомячком у доктора Адовой и профессора Смыслякова! Они из тебя хотели диссертацию сделать! Революцию в омоложении!

— Может, всё-таки стоило лечь в больницу? Ну, там витаминизация, усиленное питание… — спросил папа.

— Как ты думаешь, какие ткани они хотели взять у тебя на анализ? Может, вот эти? — Я схватил папу за свитер, и мы снова оказались с ним нос к носу.

— Ну ты, — высвободился папа, — ты тоже не наглей. Ну не пойду я в эту больницу, и дальше что? Ты вот знаешь, как меня обратно взрослым сделать?

Я отпустил папин свитер. Я не знал, как сделать папу взрослым. А кто знает? Может быть, экстрасенс знает?

— Может быть, экстрасенс знает? — спросил я у папы. — Ну, ты вчера говорил про какое-то магическое действие фольклора… Если тут действительно магия замешана, то, значит, нужно обратиться к специалисту по магии.

— И где мы его найдём? — спросил с надеждой папа. — Я не то чтобы во всё это верю, но и эту возможность тоже отметать нельзя.

— Где-где, — почесал затылок я. — Ну в Интернете же.

И мы снова поплелись домой, искать в Интернете мага.

В Интернете разных магов было, как грязи на весенних улицах. Бабушки и дедушки, колдуны и ведуньи, шаманы и прорицатели. Все предлагали решение самых разных проблем — семейных, по работе, денежных. Обещали поймать за радужный хвост удачу, отвести глаза завистникам и недоброжелателям.

— Может быть, отвести глаза Склочневой? — предложил я. — Пусть сидит себе на балконе, в облака смотрит…

— Давай лучше посмотрим, какие у них там методы работы, — оборвал меня папа.

— Гадание на картах Таро и кошачьей лапке, — начал-перечислять я.

— Мимо, — вздохнул папа.

— Сканирование ауры и составление карты её повреждений…

— Дальше, — снова вздохнул папа.

— Лечение заговорами?

— Не пойдёт.

— Ударение оземь и трансформация по заданным параметрам…

— Вот же! — крикнул папа. — Трансформация по заданным параметрам! Ищи скорее мою взрослую фотографию! Какие там были у меня параметры?

Рост у папы до превращения в мальчика был 187 сантиметров, вес — что-то около девяноста килограммов, размер обуви — 43, а обхват головы, это он ещё с армии помнил, — 63 сантиметра.

Мы нашли фотографию, сделанную, когда папе было тридцать два года. Его снимали в институте для одного научного каталога. Чтобы выглядеть моложе и, как сказал папа, «международнее», он даже снял свой «бинокль доцента» и изо всех сил старался не щуриться. Мне папа на этой фотографии нравился — в его шевелюре было совсем мало белых «ниточек», и он улыбался немножко, одними уголочками губ, и чуть-чуть прищурился одним глазом от фотовспышки.

Мы взяли папину фотографию и пошли к колдуну по указанному в интернет-рекламе адресу.

— Ты не боишься? — спросил меня папа. — Что-то жутковатой кажется мне эта затея…

— Боюсь, — ответил я, — но не очень. Тебя же ударять оземь будут, не меня.

Дверь нам открыл колдун, назвавший себя Ефимом.

Он был в серой застиранной майке и трикошках, оттянутых на коленках. Во рту у него торчала потухшая беломорина, а на кисти синела татуировка «Север»: восход солнца из-за гор, покрытых шапками снега. Он глянул на нас сверху вниз, хмыкнул и спросил:

— Вам чего, пацаны?

— Мы это… — сказал папа, — оземь удариться хотим. Ну, может быть, ещё вокруг себя обернуться… разок. У вас там написано… про оземь. Трансформация, короче…

— Чего… формация? — спросил колдун Ефим, поскребывая ладонью небритый подбородок.

— Ну, это… Надо вот из меня такого, — и папа приложил ладонь к своей макушке, — сделать вот такого, — и он поднял ладонь вверх, показывая, каким бы ему хотелось стать, и даже при этом ещё привстал на цыпочки. А потом, спохватившись, достал из кармана фотографию взрослого себя.

— Ну, не знаю, — протянул Ефим, теперь почёсывая под застиранной майкой свой тощий живот. — Вообще-то, я с детьми не работаю…

— Очень надо, — сказал папа. — Помогите, пожалуйста.

— А деньги есть? — спросил Ефим, перестав чесаться.

— Конечно-конечно, — заторопился папа, — мы без денег и не пришли бы к вам…

— Пять тысяч, — сказал колдун Ефим.

— Что так много-то? — встрял тут я. — А вдруг не поможет?

— А не поможет, — сказал Ефим, глядя на нас недобро, — повторим. Стойте здесь, сейчас оденусь, и пойдём.

— Куда пойдём? — спросили мы.

— Ну, так это, оземь ударяться. На природе же все оземь ударяются. Где ты в квартире эту оземь-то найдёшь? Деньги давай, — потребовал он, — а то передумаете ещё…

— Только аванс! — возмущённо пискнул папа. — Остальное — по результату! — И протянул колдуну тысячу рублей.

— Обманете, икоту напущу, — пригрозил Ефим. — И ещё ветрянку!

— Мы ветрянкой уже болели, второй раз не прилипнет, — сказал папа, который болел ветрянкой со мной за компанию, когда мне было девять лет, а ему — тридцать шесть.

Мне-то хоть бы что, только зелёнкой измазали, да и всё. А вот на папу было жалко смотреть — он лежал на диване с температурой 37,8 и всё время пытался почесаться, так что приходилось даже иногда бить его по рукам. А мама ещё посмеивалась над нами, называя «зелёно-пятнистыми гепардами».

Через пять минут Ефим вышел из квартиры в тех же майке и трикошках. Только теперь трикошки были заправлены в застиранные чёрные носки, на ногах Ефима были резиновые шлёпанцы, на голове бейсболка с надписью «Old school», а на плечах — коричневый пиджак. В руке он держал рыжую плетёную авоську, в которой лежал гранёный стакан.

— Через жидкость производить будем, — пояснил Ефим. — Самый надёжный способ.

— Куда мы идём? — спросил папа. — А это не опасно?

Папа, наверное, вспомнил свои же наставления о том, что нельзя разговаривать с незнакомыми людьми, а уж тем более приходить к ним домой, а затем отправляться с ними на природу ударяться оземь.

Мне тоже стало как-то не по себе. Во-первых, колдун выглядел совсем не по-колдунски. Я бы ещё поверил, если бы у него была борода седая лопатой, как у Льва Толстого. Клюка, допустим, деревянная. Одеяние какое-нибудь чёрное. Во-вторых, действительно, зачем идти куда-то?

Тут вокруг дома оземи этой сколько хочешь. И в-третьих, что-то не верю я в эту магическую затею. Хотя если вспомнить, с чего всё началось… Папа произнёс считалку «Эне, бене, раба, квинтер, финтер, жаба» и — мы даже не заметили как — стал одиннадцатилетним мальчиком. Даже бдительная Склочнева со своего балкона не разглядела, как это произошло. Явно что-то в этой «жабе-рабе» есть потустороннее, но я её со вчерашнего дня уже раз сто произнёс — и тихонько, шёпотом, и про себя, и даже один раз вслух, когда папа утром в ванной умывался. И ничего со мной не произошло. А с папой почему-то произошло.

Ефим шёл впереди, помахивая авоськой со стаканом. Одна пола его коричневого пиджака явно была оттянута сосудом с жидкостью, через которую он, видимо, собирался «произвести» трансформацию папы в папу.

— Сейчас в трамвай сядем, — сказал Ефим, обернувшись к нам, — в лес поедем. Да не бойтесь, пацаны, я ж вас не съем!

Тут папа ещё больше разнервничался:

— Зачем в лес? Какой ещё лес? Ни в какой лес мы не поедем!

Я тоже шёл и думал, зачем идти в лес? Возможно, хотят нас завести куда подальше, деньги отобрать и бросить где-нибудь. И не будет у нас ни денег, ни трансформации, а одно только сплошное заблуждение и разочарование.

— Так в лесу-то, это… — сказал Ефим, — энергетика, сила природная. Чистота, так сказать, и мудрость веков. Тонкие энергии от деревьев передаются. Истину говорю.

— А вот это, смотрите, — показал папа рукой на ближайшую рощу, — это что, не деревья? Тут тонкие энергии не передаются?

— Тут берёзы, тополя, а там — сосны. Хвойные породы — они, это, мощнее. Соображать надо, — и Ефим покрутил пальцем у виска.

— Значит, так, — настаивал папа, — в лес мы не едем. Сейчас прямо вот здесь мы разворачиваемся и уходим. И деньги наши будьте добры вернуть!

— Ну, — вздохнул обречённо колдун в старых трениках, — здесь так здесь…

И мы свернули в рощицу. «Зря, конечно, мы всё это затеяли, — снова подумал я. — Никакой не колдун это, просто пьяница».

— Ты, — ткнул мне пальцем в грудь колдун, — здесь стой. И без комментариев тут! Я сам знаю, что мне делать. А ты, — и он показал пальцем, жёлтым от табака на папу, — вон на то дерево лезь. Но деньги вперёд!

— Зачем на дерево? — спросил папа. Он тоже уже был не рад, что ввязался в эту трансформацию, и руки его теперь дрожали. Папа достал бумажник и вынул оттуда несколько тысячных бумажек.

Однажды мы смотрели с ним фильм про графа Калиостро. «Формула любви» называется, я только сейчас про него вспомнил. Там граф Калиостро тоже проводил опыты по трансформации — превращал по желанию молодого помещика мраморную статую в прекрасную девушку. Статую, правда, в нужный момент подменил своей сообщницей, но так ведь и денег за это не взял. Просто жил себе в усадьбе, пироги трескал и с местным доктором общался.

— Как зачем? — удивился Ефим. — Ты прыгать оттуда будешь, на землю. Ну, ударяться. Залазь туда и сиди, пока я команду не дам. А ты, — снова обратился ко мне колдун, — по сторонам смотри. Как кого подозрительного увидишь, свисти тихонько. А то испортят весь процесс, кто его знает, что из твоего приятеля тогда получится.

Кроме Ефима, подозрительных личностей в округе больше не было. Папа ещё немного посомневался, но на дерево всё-таки полез. Ефим тем временем достал из кармана пиджака бутылку, вынул стакан, протёр его краем майки и налил в него водки.

— Кто как колдует, — пояснил нам Ефим, — а я только через светленькую. Кто-то там с рамочками ходит, со свечечками, а я — только так. Здесь главное что? К ощущениям прислушаться. Если внутри приятные ощущения, то, стало быть, и дело пойдёт. Лезь давай, тюфяк! Чему тебя только в школе учат? — крикнул он, глядя на то, как неумело карабкается папа на ближайшую ветку.

Да уж, папа был совсем не такой ловкий, как человек-паук. Он подпрыгнул, повис на руках и стал смешно закидывать ногу на ветку. Подтянуться у него не получалось, оно и понятно почему. Он даже со мной в футбол не играл, а уж когда последний раз в спортзале был, это и не вспомнить.

— Вот, — говорил он мне, — Мишка, давно пора начинать новую жизнь! А то спина гудит, суставы трещат, шею ломит. А всё сидячий образ жизни! Будешь целыми днями за компьютером сидеть, тоже развалиной станешь!

— Эй, — крикнул Ефим, — долго ты там болтаться будешь?

Вспотевший и красный, взлохмаченный папа наконец взобрался на ветку, которая была всего в полутора метрах от земли. Он лёг на неё животом и обхватил толстый сук руками и ногами.

— Да ты встань, встань! — прикрикивал колдун. — Как же ты с неё прыгать-то будешь?

Но папа только помотал головой и рук не разжал.

— Хрен с тобой, — сдался Ефим, — виси так. На бок свалишься, да и всех делов. Но только по моей команде. А я тут… помедитирую пока.

Он налил себе водки в стакан, поднёс ко рту и опрокинул его кверху донышком. Капля стекла по его небритому подбородку и уползла куда-то под коричневый лацкан, поближе к застиранной майке. Ничего не было в этом магического, даже противно. Просто я раньше никогда не видел, чтобы вот так вот, целыми стаканами пили водку, не морщась и не закусывая. Случалось, что дедушка Серёжа вместе с папой выпивали по стопочке на какой-нибудь большой праздник. Дедушка зажмуривался, тряс головой и подносил к носу кусочек чёрного хлеба, шумно втягивал воздух, а потом клал на этот кусочек розовый ломтик сала. Ефим же управился с целым стаканом без хлеба и сала, только вытер губы рукавом.

— Ну что, — подал голос папа, который уже немного освоился и смог даже оторвать от ветки голову, — долго мне ещё тут висеть?

— Суета, — сказал важно Ефим, — удел заморышей. Кто понял жизнь, тот не торопится. Не скачи вперёд батьки в пекло. Вались давай со своего тополя!

Папа чуточку помедлил и начал, как в замедленной съёмке, крениться набок.

— Стой! — крикнул я. — Лучше прыгни, чтобы на ноги приземлиться! Ты что, забыл, как в детстве с гаражей прыгал? Да не бойся ты! Тут высоты-то… Гаражи выше, чем ветка эта!

— Да я забыл уже, как это делается. — Губы у папы тряслись, а лицо стало совсем белым.

— Ну ты чего? Соберись давай! Какой пример ты подаёшь сыну! — начал я тоже на него покрикивать.

— Какому ещё сыну? — удивлённо приподнял левую бровь уже захмелевший Ефим.

— Это не ваше дело, уважаемый, — пробормотал с ветки папа.

— «Не ваше дело…» — оскорбился колдун. — Конечно, оно же ваше… Только к дядьке Ефиму зачем пришли, а? Трусоватый нынче пацан пошёл, даже с дерева прыгнуть не может, — подытожил он.

— Я не трус! — крикнул папа. — Я прыгну!

— Ага, — сказал Ефим, — а мы подождём, годика три…

— Это не смешно! — возмутился с ветки папа. Он уже уселся на ветке и стал на ней ёрзать, придумывая, как бы ему половчее встать и не потерять равновесия.

— Ну, давай, — подбадривал его с земли я. — Смелее!

— За ногу, что ли, тебя сдёрнуть! — улюлюкал Ефим. — Фуфло! Даже оземь как следует удариться не может, а туда же — большим стать хочет, посмотрите-ка на него!

Обычный мальчишка, когда его разводят «на слабо», как правило, делает то, чего от него добиваются. Вот, к примеру, Серёгин, он ведь не просто так курить пробовал. Там, в туалете, тогда старшеклассники покурить решили, а тут Серёгин зашёл. Они к нему: «Тебе слабо…» А Серёгин говорит: «Не слабо» — и сигаретку взял. Вообще, я думаю, что это не совсем правильно. Как будто ты не сам хотел это сделать, а тебя заставили. Не уверен, что Серёгин сильно покурить захотел, просто не хотел малышом выглядеть перед старшими ребятами. А что бы я сделал на месте Серёгина? Даже не знаю. Честно. Сказал бы: «Встретимся лет через пять на стометровке и посмотрим, кто громче пыхтит»? Или «Извините, не могу, завтра на флюорографию»? В общем, как-нибудь бы да выкрутился, но курить бы не стал. Не люблю, когда заставляют. С родителями и учителями ещё как-то мирюсь, остальные перебьются.

Но тут, раз уж папа залез на дерево, надо было с него как-то спуститься. Хочешь не хочешь, а прыгай. И папа под улюлюканье и презрение колдуна Ефима прыгнул. Не устояв на ногах, папа выбросил вперёд руки и приземлился на ладони. Тут же подскочил, отряхивая свитер и джинсы от приставшего мусора.

— Вот это дело, — одобрительно протянул Ефим. — Ну, иди сюда, трансформатор! Завершим начатое. — И он плеснул в стакан водки на два пальца и протянул его папе. — Или ты и здесь слабак?

Нет, папа мой, когда был взрослым, конечно, употреблял разные такие напитки, но сейчас, несколько уменьшившись, он явно не ожидал такого поворота событий. Выглядел-то он сейчас как одиннадцатилетний мальчик, а в душе, видимо, всё ещё оставался взрослым дяденькой. С дяденькой, если бы он выпил, наверняка не случилось бы ничего страшного. А что бы случилось с мальчиком, страшно даже представить.

— Вы что! В своём уме? — возмутился папа. — Предлагать ребёнку алкоголь!

— Интересные вы всё-таки люди, — тоном человека, чьё достоинство только что оскорбили, начал выговаривать Ефим. — Сами приходите, деньги суёте. Просите — сделай да сделай меня большим. У самих ещё сопли зелёные в носу не высохли, а туда же — во взрослые стремятся!

— Да разве ж так взрослыми становятся?! — воскликнул папа.

— А я, извини, — развёл руками Ефим, — другого способа не знаю. Значит, отказываешься? Твоё здоровье. — И снова поднёс стакан ко рту и опрокинул его кверху дном.

— Деньги отдавайте! Мошенник! — начал кричать папа и подступать к колдуну с кулаками.

— Это видели? — И Ефим скрутил огромную дулю. — Вы сами отказались!

У меня, может, водка особая, нашёптанная.

Может, и сработало бы.

— Ах вы негодяй! — завопил папа и начал наступать на Ефима. — Да как вы смеете! Верните деньги!

Ефим занял оборону, взяв бутылку за горлышко, как гранату. «Мы его не одолеем, — подумал я, — даже если папа своё самбо ещё не совсем забыл». Но папа и не думал отступать. Смелый всё-таки он у меня, хотя и с дерева прыгать боялся.

Но тут из-за кустов появился ещё один мужичок в трениках и пиджаке, надетом на старую тельняшку.

— Фимка! Холера! — заорал мужичок. — Это моя территория! Ты какого рожна сюда припёрся? Колдовать пришел, водку жрешь, еще и детишек втянул, — начал он громко стыдить нашего колдуна.

— Какое твоё дело? Где хочу, там и жру! — переключился на него Ефим. — А эти, — показал он на нас, — детишки напали тут на меня, деньги отобрать хотят! Избить угрожают!

— Что? — задохнулся от злости папа. — Дети на вас напали? Да вы… Да вы… ещё хуже, чем я о вас думал!!!

— Какие у тебя деньги, чтобы их отбирать? У тебя отродясь копейки не водилось, — начал размахивать старой хозяйственной сумкой мужичок. — Ты мне тут мозг-то не пудри! Пошёл вон отсюда!

— Ты, Кузьмич, только лаяться можешь! Взял бы да помог этих мальцов отогнать, а я бы уж с тобой поделился, — начал искать подходы к конкуренту Ефим.

Кузьмич соображал быстро:

— Наказать бы тебя, холеру, за то, что в мой колдовской округ впёрся! Сколько у тебя в кармане есть, не знаю, а половину отдашь! — снова замахнулся сумкой на него Кузьмич.

— Ах вы гады! — стиснул кулаки папа. — Быстро сговорились!

Оба колдуна развернулись в нашу сторону и стали наступать единым фронтом. Один раскручивал над головой сумку как пращу, а другой хряснул бутылку об дерево, и в руке его засверкало опасное, зазубренное, оскольчатое горлышко. Пора было уносить ноги.

— Папка, бежим! — крикнул я, и мы снова дали дёру.