Поздним вечером, когда отбушевали бесполезные споры, король сидел на берегу белой от пены реки и гадал, чего же ему не сиделось дома. А еще он размышлял о том, по какой сумасшедшей причине в свое время не послушался Санди и взял в проводники безумца, которого осаждают толпы призраков, лишая последнего ума. Думал старательно, пыхтя от усилий, но ответа не находил. И за неимением на примете ничего лучшего, потихоньку прощался с жизнью, вспоминая наиболее яркие эпизоды и сладостные объятия Ташью. Вне всякого сомнения, ему суждено погибнуть во цвете лет: едва достигнув возраста Строительства Семейного Храма, он уйдет на дно горной реки, наглотавшись воды вперемешку с грязноватой пеной. И все из-за того, что не хочет прослыть слабаком и терпеть насмешки человека, которого презирает всем сердцем. Труса и попрошайки. Пьяницы и дебошира. Скандалиста. Наглеца. В прошлом, возможно, великого воина, но ныне больше напоминающего истеричную шлюху. Старика, оказавшегося моложе своих лет ровно вдвое. Как утверждает он сам, Идущего Между.

Не хотелось выглядеть рохлей в глазах проводника, испепели его Светлые Боги!

За шумом воды он не расслышал, как к нему подошел Санди.

Верный шут покряхтел, повздыхал, пристраиваясь рядом, взглянул почти умоляюще:

— Мы ведь туда не полезем, правда, братец? Так хочется пожить еще немного! Я ведь моложе тебя года на два, мне и жениться-то пока нельзя…

— Ты же все слышал, — тихо упрекнул король. — У нас нет иного пути. Здесь кругом чащобы да болота.

— А я на карте посмотрел, — с жаром возразил шут. — Вот, видишь? Надо вернуться на перевал и дойти до пресловутого Вура. А оттуда на Галь хорошая дорога. Купили бы лошадей…

— Слишком долго. А он, — Денхольм, не оборачиваясь, махнул рукой в сторону затухающего костра, — клянется, что река донесет нас за два дня.

— Да, — согласился Санди, — мой путь длиннее. Зато живы будем, куманек!

— Кто знает, — вздохнул король. — Не забывай, нас ищет стража. А уж рорэдримы не пропустят, не надейся. И потом даже на Форском тракте на нас напали какие-то нелюди. Думаешь, здесь будет лучше? Кому-то очень не хочется, чтобы я добрался до Зоны, приятель. Так что в конечном итоге подохнуть мы можем где угодно. Почему не здесь?

— Ты меня убеждаешь или себя? — хмыкнул шут. — Перед этим марку держишь, что ли? — теперь и Санди махнул рукой на проводника. — Не стоит он твоей жизни, утихомирь свой гонор королевский.

— Если поверну, перестану уважать себя, — с тихой убежденностью сказал Денхольм. — Я поплыву, а ты иди в Вур. Если бы ты знал, как я жалею, что втянул тебя в эту передрягу.

— Разве я был обузой? — обиделся шут, каменея лицом.

— Нет-нет! — поспешил заверить его король, обнимая за плечи. — Просто я очень боюсь потерять тебя, Санди. Ты для меня как брат…

— Правда? — странно дрогнувшим голосом отозвался разом обмякший шут. — Но ты ведь не знаешь… Не знаешь всего обо мне…

Король выхватил из-за пояса кинжал:

— Я знаю лишь одно, — он приложил к набухшей вене холодную полоску стали, — я готов немедленно смешать кровь с лучшим из друзей во всех мирах Вселенной!

— Спасибо, братец, — растроганно заулыбался шут. — Но думаю, это лишнее. Побережем твою венценосную кровь, завтра нас ждут нелегкие испытания. Я и без того тебя люблю, можешь не сомневаться. И пойду за тобой даже на дно, будь оно проклято!

— Значит, решились наконец? — резковатый голос страдающего без вина Эйви-Эйви разбил торжественность момента.

Король и шут подпрыгнули с риском свалиться в бунтующую воду прямо сейчас и возмущенно переглянулись.

— И давно ты здесь сидишь? — угрожающе поинтересовался Санди.

— Не очень, — спокойно признался Эй-Эй. — Я думал, вы все же побратаетесь. Такой трогательный обычай…

— Сволочь! — тихо процедил сквозь зубы Денхольм.

— А как же! — оскалился проводник. — Все мы сволочи, между прочим. Кто в нашем Мире безгрешен? Перестаньте хныкать, — неожиданно приказал он, делаясь не в меру суровым и серьезным. — Не собираюсь я вас топить, прорвемся. Чуть пониже вода спокойнее, выдержит, не выдаст. Спать. Немедленно. Додумались: с жизнью прощаться! Это каждый дурак может! Спать! — и он подтолкнул их в спины, гоня от обрыва с неожиданной злобой.

Наутро они спустились чуть ниже по течению. Король скептическим взором оглядел безумные буруны, и его впечатление от реки только ухудшилось.

— Во, бешеная! — с восхищенным ужасом ругнулся шут, посасывая сухарик. — Гали… Это ж по-каковски? — обратился он к приканчивающему остатки вина проводнику.

— От эльфийского «Галлиэль», — невразумительно булькая, поспешил внести ясность Эйви-Эйви. — По-нашему — «Шалунья».

Шут фыркнул и поперхнулся сухарем.

— Никогда не думал, что у эльфов такое извращенное чувство юмора, — проворчал Денхольм, поглядывая на реку с возрастающей неприязнью.

— Они музыканты, — пожал плечами Эй-Эй. — И на многое смотрят иначе. Их шаги так легки, что не приминают свежевыпавший снег. Что им водовороты горной реки?!

— Интересно, а как этот каньон зовут реалисты-гномы? — Шут справился с сухариком и бросил вниз еловую шишку.

Маленький поплавок подхватило волной, закружило, завертело, кидая на камни, затягивая на глубину, с глаз долой… Вскоре шишка вынырнула уардов через десять, потом опять ушла на дно, показалась на миг у поворота и сгинула.

Санди слабо икнул, теряя равновесие, и непременно последовал бы вслед за еловым первопроходцем, не подхвати его проводник.

— Гномы называют речушку «Нрэстхендл», «Разбивающая», — пояснил он, оттаскивая ошалевшего шута от края обрыва.

— Отличное название! — хмыкнул продолжающий икать Санди. — Разбивающая… ик… что? Камни? Ик… Лодки? Ик! Головы и кости?

— Скажи просто, — оборвал леденящие сердце перечисления король, — «Разбивающая насмерть».

— Ик!!! — согласно напыжился шут.

— Вовсе нет, — неизвестно на что обиделся Эйви-Эйви, отпаивая шута водой. — У них чуть повыше, в самых горах, запруда стоит на водопаде и мельница. У реки энергию забирают для своих подгорных целей, с ее помощью проходы в породе дробят. Как и что там эти умельцы делают, не скажу, потому как и сам не знаю, я в их секреты не лезу. Но название от этой мельницы идет, проверенный факт. Ик, — неожиданно подытожил он, и Санди от возмущения разом поборол икоту.

Эй-Эй прошелся немного вдоль крутого бережка, явно что-то вынюхивая в нагромождении камней и редком кустарнике. Наконец из-под какого-то неприметного камня вытащил лодчонку, до того хрупкую на вид, что короля сковал предсмертный ужас.

— Что, вот на этом поплывем? — стуча зубами, выдавил Санди.

— А чем плоха посудина? — изумился проводник, тщательно осматривая швы на шкуре зверя невыясненной породы. — Хорошо сохранилась за эти годы, между прочим. Кстати, — добавил он, хлопнув себя по лбу, — совсем забыл! Вы плавать-то умеете?

— Своевременный вопрос, ничего не скажешь, — с непередаваемой иронией в голосе ответил Денхольм. — Немного. Настолько «немного», что и говорить об этом не следует.

— Стыд и позор! — припечатал Эй-Эй.

— Интересно, где мы могли научиться?! — возмутился король. — В ванне, что ли?

— Ладно, — махнул рукой Эйви-Эйви. — Если перевернемся, пеняйте на себя.

— Хорошенькое дело! — задохнулся негодованием шут. — Сам затащил на эту реку проклятущую, а теперь руки умывает!

— А что еще делать в воде? — ухмыльнулся проводник с самым зловредным видом. — Если окажетесь в потоке, я вам ничем помочь не смогу. Главное, держите голову над водой и не сопротивляйтесь течению: струя сама вынесет на место поспокойнее. А там уж собирайте все то немногое, что умеете, и плывите. И не забывайте молиться вашим Светлым Богам: вода, горный воздух… Вдруг да не выдадут?

Санди воздел руки к небу и взвыл, рухнув на колени: похоже, решил не откладывать молитвы «на потом».

Некоторое время Эй-Эй с интересом наблюдал за ним, потом, заскучав, отозвал короля в сторону.

— Сядете впереди, господин Хольмер, — решил он, вручая Денхольму весло. — Вы вроде покрепче вашего приятеля будете. Вот смотрите, — он указал на реку, — видите, пена взлетает над водой? Там камень, если об него дерябнемся, мало не покажется. Ну-ка, как его можно оплыть?

— Взять немного левее? — неуверенно предположил король. — Хотя нет, там впереди снова пена… Или все-таки?..

— Там плита, — одобрительно улыбнулся проводник. — Этот камень лучше обходить справа.

— Дальше все равно навернемся. — Король по-новому, с интересом и пониманием присмотрелся к белогривому табуну Вальмана, оценивая возможные проходы. — Вдоль берега вроде бы меньше камней?

— Верно, господин Хольмер, — невесть чему обрадовался Эйви-Эйви. — Сначала пойдем вдоль левого берега: там самая сильная струя и глубина достаточная. Здесь только одна опасность: может прижать к скалам и размазать в щепки. Задача ваша — постоянно отгребать левой лопастью. А потом по струе придется уходить в центр, огибая тот валун, видите? С воды его сразу приметить не просто, но вон на берегу елка прямо из скалы торчит, засекли? Будет ориентиром, запоминайте. Пойдемте дальше по берегу, посмотрим, что за поворотом…

За поворотом оказалось, что надо опять прижиматься, но уже к правому берегу. Они прошли почти полмили, при отсутствии нужных меток выкладывая приметные пирамидки из камней. Дальше река разливалась плавной дугой, словно отдыхая перед новой скачкой. И они вернулись к притомившемуся ожиданием шуту.

— В общем так, господин, — подытожил проводник, — если видите, идем на камень — отгребайтесь. Где надо, я подрулю, остальное — как судят Боги.

— А ты ее проходил раньше? — пытаясь справиться с охватившей его дрожью азарта и страха, уточнил король.

— Раза три, — невозмутимо сообщил Эй-Эй. — Причем в одиночку. Я веду только хожеными тропами, на то я и проводник.

Он легко подхватил увесистую на вид лодчонку и запрыгал с камня на камень вниз, к ревущей воде. Король и шут поплелись следом, кряхтя под неудобными веслами.

Когда Денхольм садился в лодку, его трясло от страха. Подгибались колени, словно не желая пускать на смертельно опасную водную дорогу, соленые капли пота резали глаза, испарина покрыла спину, но руки деревенели от холода.

Когда, справившись наконец с бунтующим организмом, король дал знак проводнику и оттолкнулся от берега веслом, его затрясло от возбуждения и азарта. Вот она, борьба за выживание! То испытание, которого он так долго ждал, о котором грезил над книгами у камина в библиотеке. Вот она, настоящая жизнь, миг торжества, и ради этого не жаль и умереть! Вот оно! Началось!

Когда их лодку втянуло в первый водоворот, не осталось ничего. Ни страха, ни предвкушения, ни излишней бравады. Началась тяжелая работа, достойная настоящего мужчины.

Король не думал о риске.

И не верил в возможность крушения.

Он неотрывно смотрел на взбесившуюся воду и краем глаза искал ориентиры, тщетно вспоминая, что они могут означать. Камни и бревна вырастали перед ним, словно поднятые со дна чьей-то злокозненной рукой, и он отгребался, отгребался, осыпая окрестности громовыми проклятиями…

Дважды их било о плиты с такой силой, что трещали костяные стрингера утлого суденышка. Раз шесть они драли шкуру лодчонки, чиркая бортами по скалам. У короля слезились глаза; река обманывала, заставляя искать опасность в сравнительно спокойных местах и не замечать настоящих препятствий. Волны захлестывали лодку, окатывая гребцов с головы до ног, то унося их вверх, прочь от смертоносных камней, то кидая прямо на буруны. Сколько раз Денхольм видя тщету своих усилий, готов был сдаться и умереть, но мощные гребки рулевого весла выправляли юркую посудину, уводя от неминуемой гибели… В лодку набиралась вода, но они продолжали на сумасшедшей скорости лететь вперед.

И попирая реку, неслись восторженные вопли шута, позабывшего обо всем, растворившегося в стремительном спуске!

Сколько длился этот поединок? Вряд ли кто-нибудь рискнул дать вразумительный ответ. И не важно, что где-то неведомый мудрый звездочет отсчитал всего-навсего четверть часа и пару секунд. Бывает и так, что время делает петлю, и за доли секунды человек теряет основательный кусок жизненной Нити, словно зависнув в Царстве Уснувших Часов…

Когда они, наконец одолев первый вираж порогов, пристали к скалистому берегу, рассудок короля разлетелся на множество сверкающих осколков, и каждая искра в этом фейерверке взорвавшегося эмоциями разума пела о своем.

Они живы! Хвала Светлым и Не Очень Светлым Богам!

У него получилось! Пусть коряво, пусть с огрехами, но получилось!

Он стер себе руки до крови. Вода попала в раны. Больно.

Он — Укротитель Коней Вальмана, речных раков в штаны всем, усомнившимся в нем хотя бы на минуту!

Насколько все же разные вещи: биться один на один с человеком и выстоять один на один с озверевшей стихией!

Сейчас бы костерок пожарче, одежу просушить, а то простудиться недолго!

Санди, дружище, правда, здорово? Лихо прокатились!

А продукты наверняка промокли, крупы, хлеб, табак… А с ними и мечта о сытном горячем обеде.

Интересно, выдержала ли лодка?

А впереди еще порогов!..

Эйви-Эйви! Ты гений! Ты самый лучший из проводников на свете! Ты самый лучший из людей на свете, несмотря на то, что пьяница, трус, наглец и шарлатан!

Впрочем, последнее невысказанное утверждение Эй-Эй опроверг сразу же и по всем статьям. Он запретил разводить костер, выдал вместо обеда по горсти промокших сухарей из запаса Санди и погнал короля осматривать следующий участок водоворотов. Они снова смотрели фарватер, отмечая каменными пирамидками особо опасные места и на ходу подкрепляясь недозрелыми ягодами. С трудом настроившись на деловой лад, Денхольм старательно запоминал, мысленно вычерчивая ломаную кривую от берега до берега. Когда они вернулись, обнаружилось, что шут, несмотря на запрет, устало прыгал вокруг веселенького костерка в тщетных попытках согреться.

— Туши немедленно, — приказал Эйви-Эйви. — Мы выплываем.

Король, потянувшийся было к благодатному теплу, обреченно взвыл.

— Как только согреешься — расслабишься моментально, — пояснил проводник, выворачивая на пламя полную воды лодку. — Берите весла и живо к реке!

— Вам-то хорошо, — ворчливо закряхтел продрогший до костей Санди. — Вы-то работаете, греетесь. А я сижу пнем никчемным, мурашки по телу гоняю! Дал бы погрести, куманек?!

Но король замотал головой с таким рвением, что бедный шут скис окончательно. Впрочем, ненадолго.

Потому что новый вираж оказался еще круче и опаснее.

Потому что Денхольм действительно немного успокоился, задирая голову с видом матерого речника, слегка расслабился…

И они со всей дури влетели на плиту, где и застряли кормой с риском сломать лодку…

И непременно бы перевернулись, приняв освежающую ванну, если бы не проводник. Эй-Эй среагировал мгновенно, падая в воду, неудачно, проваливаясь почти по пояс, но спасая суденышко, сталкивая на глубину, еле успевая запрыгнуть обратно и взяться за весло…

И Санди уже не орал в восторженном упоении, что есть силы прижимая к себе лютню в серебристо-сером чехле и патриотичный фиолетовый посох; он ругался так, что Небесам становилось жарко слушать родословные своих Божественных Постояльцев.

А они неслись дальше, и не было времени оглянуться, чтобы проверить, все ли в порядке, цел ли проводник, не тряхануло ли молнией шута-богохульника…

А потом король не сумел отгрести к берегу, пропуская спокойный участок, входя боком в новую вереницу неразведанных порогов… И сильная рука душевнобольного воина в отставке выправила опасно кренящийся борт, суденышко черпнуло воды, зарылось носом с риском и дальше идти на глубину, но выплыло, стремительно проносясь мимо нависающих берегов…

Ближе к вечеру они выбрались наконец из опасного каньона, вознося молитвы всем Богам, которых могли припомнить. Нашли подходящее местечко для стоянки, насобирали по чахлому перелеску прошлогоднего отсыревшего валежника, с грехом пополам развели костер и только после этого позволили себе вздохнуть с облегчением и попинать Эйви-Эйви за то, что еще с утра вылакал остатки вина.

Проводник негодующе хмыкнул, вытряхивая из вывернутого наизнанку бурдюка сухие крупы, и обиженно взялся за готовку. До отвала наевшись сытной горячей каши, король и шут покаянно попросили прощения, вознося предусмотрительность Эй-Эя до Небес, еще краснеющих от стыда и возмущения.

Проводник осмотрел руки Денхольма, смазал каким-то вонючим средством, после которого не то что прикасаться к пище, дышать расхотелось, и они улеглись спать.

Во сне король видел скалы, буруны, плиты.

И отгребался, отгребался, отгребался…

Наутро проводник поднял их ни свет ни заря, стараясь максимально ускорить сборы.

У короля ныла каждая клеточка измученного организма, вставать не хотелось даже ради еды, а уж в реку его не загнала бы и вражеская армия, но отвязаться от зануды Эй-Эя оказалось непросто. Проклиная все на свете, Денхольм встал, мстительно растолкал Санди, помахал мечом, разминая скованные болью руки. С тихой ненавистью поглядел на весло, без всякого удовольствия затолкал в себя порцию каши, сдобренной салом. Подумал про себя, что давно бы убил сволочного проводника, если бы знал, как выбраться отсюда…

И с обреченной миной полез в лодку, чтобы повторить вчерашние подвиги. Санди с неразборчивой руганью ерзал сзади: на прошлых порогах он натер себе седалище и теперь негодовал и бранился, честя Эйви-Эйви на все корки.

— Готовы? — с обычными, нагловато-уверенными нотками в голосе спросил проводник.

И не дожидаясь ответа, столкнул лодку в реку.

Очередной порог вызвал у короля приступ неконтролируемого отвращения и наплевательской лени. Весло жгло истерзанные руки, холодная вода, слегка подкрашенная взошедшим солнцем и не до конца сброшенным одеялом тумана, заставляла морщиться и плеваться. Просто чудом пролетели они первый вираж почти без участия Денхольма.

Но когда вошли во второй порог, огибая мощный валун и борясь с прижимающим к камню течением, король взял себя в руки. Вернее, взял в руки весло, забыв о боли и раздражении. Азарт смертельной битвы снова коснулся его заспанного мозга, и холодные оплеухи Вальмана пробудили рассудок и внимание.

Борьба за выживание продолжалась!

Снова камни. Снова буруны. И грязноватая пена по скалистым берегам. Шум воды. Бешеная скорость. Восторг и ужас, слитые воедино.

Перекур позаимствованным у Эй-Эя табачком. Разведка вдоль берега. Каменные пирамидки, увенчанные еловыми ветками. Прыгающий по берегу шут, клацающий зубами на всю округу. Лодка, первый, самый отчаянный приступ страха. Струя воды, подхватившая рыскающий по волнам нос суденышка. Камни, водовороты, буруны.

Спокойная работа, достойная настоящих мужчин.

Одобрение в глазах проводника.

Разведка. Бой. Разведка. Бой…

И так до вечера с перерывом в два сухаря. Спокойных участков реки становилось все больше, все уменьшался перепад воды в порогах. Оглядываясь, король видел удаляющиеся вершины гор, оставляющие в сердце терпкий налет сожаления. На берега, растерявшие свою неприступность, все вернее надвигались леса, осторожно наползали болота. Они соскочили с очередного перепада в пол-уарда, и король не поверил своим глазам: перед ними расстилалась широкая лента спокойной и уверенной в себе реки, ярко-алая в свете заката.

— Ну вот, — подвел итог Эйви-Эйви, хрипящий сильнее обычного от долгого воздержания. — Завтра увидим Галь по правую руку. Ох и напьемся!

И тишина дрогнула, рассыпаясь клочьями. И раскололась вдребезги торжественность момента, словно оброненный нерадивыми слугами монумент славы и почета.

Король сплюнул, в который раз поражаясь и устав негодовать.

То, что для него было подвигом, романтикой пути, для Эй-Эя оказалось всего лишь возможностью срезать полотно дороги, доставить хозяина в обжитые места, заработав лишнее золото. Для Денхольма Галь стал вехой, узелком на его жизненной Нити, памяткой о том, что он смог, справился и с собственными страхами, и с бешеной водой. Для Эйви-Эйви — просто городком, где можно выклянчить стаканчик!

Но досады и брезгливости не было. Как ни прислушивался к себе король, не смог он найти иных чувств, кроме жалости и недоумения.

Зачем ходить по дорогам, если не получаешь от этого удовольствия?!

Проводник тем временем, нимало не терзаясь, отыскал подходящее местечко для ночлега и развел костер, предупредив об окружающих стоянку болотах. Они привычно развесили промокшую одежду на мечах и кинжалах, воткнутых в землю, браня и размазывая по телу оживившегося гнуса, пристроили неподалеку сохнуть лодку.

За ужином полный самых радужных надежд Эйви-Эйви терзал лютню, ухитряясь извлекать из благородного инструмента не слишком фальшивые звуки.

Неожиданно вспомнив слова веллиара, король пригляделся к инструменту внимательнее.

Вне всякого сомнения, это было творение великих эльфийских мастеров. Изящная серебристо-серая волна деки с охранными рунами по окоему, легкий корпус, изогнутый гриф. Тонкие струны, похожие на след, оставленный горящей стрелой в ночном небе. На инструменте, принадлежавшем бродяге и пьянице, не было ни царапины, ни одна трещинка не портила девственно-гладкий слой лака, хранящего от воды и ветра, словно неведомый мастер делал лютню на заказ, сберегая от долгих путешествий без надежды на достойный приют.

Хороша была лютня Эй-Эя, и Санди под боком Денхольма вздыхал с тихой и вполне понятной завистью. Как кощунственно было разбрасывать божественные звуки струн в трактирной суматохе! Каким святотатством была нарочито фальшивая игра страдающего похмельем попрошайки!

Эй-Эй тем временем, похоже, заметил нездоровый интерес к своему инструменту, поскольку скорчил самую кислую мину, на какую было способно его изуродованное лицо.

— Эльфийская она, эльфийская! — проворчал он, предупреждая очередной допрос. — И с эльфами я дружу, и мастер лютню специально для меня делал. Дальше что? Знали бы вы, господа, как это надоедает: подозрительные взгляды и дурацкие вопросы!

— А мы тебя ни о чем и не спрашивали, — зловредно ухмыльнулся шут. — Я вот, например, тебя собирался спеть попросить…

— А уши не опадут, преждевременно увянув? — сочась желчью, поинтересовался проводник. — Я ведь уже несколько дней неприлично трезвый хожу.

— Вчера пил! — возмутился король.

— Вчера я поправлял расшатанные нервы! — с негодованием в голосе опроверг обвинение Эйви-Эйви. — Выпивки-то было, как мочи от койота!

— Слушай, не гневи Богов! — сморщился шут. — Ты и без вина можешь петь, если не кривляешься!

— Корова тоже может петь в трезвом состоянии, — возразил Эй-Эй. — Нет, если вы настаиваете, конечно… Я буду петь! Но что?

— Когда-то давно, — вкрадчиво начал Санди, — на постоялом дворе некий в дупель пьяный проводник пропел пару строчек какой-то баллады. Всего пару строчек о безвременной кончине короля, но они почему-то врезались в память одному из его попутчиков, и с тех пор буйная фантазия последнего постоянно пытается дописать недопетые строки…

— Ну и как? — с живым интересом вскинулся Эй-Эй. — Получается?

— Мне хотелось бы услышать оригинал, — игнорируя вопрос, продолжил шут.

— Давно бы попросил, — вздохнул слегка разочарованный проводник, — чего мучиться-то? Баллада, говоришь? О безвременной кончине? Это про Денхольма, что ли?

Король вздрогнул и уставился на певца испуганно-шальными глазами:

— Про… кого?!

— Да нет! — помотал головой погруженный в размышления Эй-Эй. — Вряд ли. О Денхольме я в дупель пьяным не пою… Что за слова-то, господин «просто Санди»?

— Когда забили колокола, — четко проговорил шут, — и понесли хоронить короля…

И Денхольму вспомнился темный, в лужах дождя и крови двор, грязная канава, неестественно вывернутое тело проводника… И охватившая его неожиданная горечь потери. И разорвавшая ее ярость при первых словах недопетой баллады…

— Ах вот вы о чем, — неопределенно забормотал Эйви-Эйви, подстраивая лютню. — Ну я же говорил… Это на смерть его деда, Витхольера III… С чего же вы взяли, что кончина была безвременная? Спокойно умер старик, заснул и не проснулся, у Йоттея очень извращенный юмор… Ага, вот так!

И полетела над чахлым лесом, над унылым болотом протяжная скорбная песня о далеком предке короля, прославившемся не столько боевыми подвигами, сколько мудрым и честным правлением, что редко воспевалось в балладах:

Не так уж сильно он и сфальшивил, трезвый менестрель. Но при воспоминании о том, что вытворял его голос, освобожденный вином из рабства сознания и условностей, от выводимых рулад становилось тоскливо и печально. Не было щемящей душу искренности, вот что. Исчезла вера, испарилось в недостатке алкоголя поразившее когда-то короля знание очевидца. А без него песня осталась просто песней, и разочарованные слушатели не грезили наяву. Слова, не сложившиеся в осколок реальности.

— Я не обещал вам ничего выдающегося, — подытожил слегка обиженный Эйви-Эйви, едва стих последний аккорд. — Нечего корчить оскорбленные рожи. Вино не чистоту голосу дает, оно открывает двери в Неведомое, переносит во Времени и Пространстве… А вы, как дети малые, которым не ту конфету подарили. Попросили — я спел. В следующий раз приставать не будете.

С тем и легли спать.

— Ничего, — ворчал засыпающий шут, — вот в город приплывем, этот проходимец напьется до поросячьего визга, заставим еще разок спеть. О чем-то другом он думал, не о песне, голову кладу! Сволочь, такие слова испортил! А я-то почти угадал, могу куплет ему подарить, а если… — остальное потонуло в легком похрапывании и шуме присмиревшей, заматеревшей реки.

* * *

Почти всю дорогу благодатная природа Священной Элроны баловала их яркими солнечными днями и ночами, полными скрытой материнской ласки и тепла. Июнь медленно, но верно подходил к концу, обещая вылиться в ликующий, звенящий, праздничный июль, многоголосый, многотравный, щедрый на дары и сюрпризы. Король начинал верить, что Боги наблюдают за его шагами, направляя и благословляя…

Но утром 22 июня погода нежданно испортилась, разбивая веру в счастливый, беззаботный исход, как опытный полководец разбивает потерявшие бдительность от долгого бездействия вражеские армии. Холодный ветер налетел со снежных вершин, взъерошил гладь величавой реки, норовя хлестнуть за шиворот изморось, сыпавшуюся с потемневшего неба.

Эйви-Эйви грустно обозрел покореженное волнами водное пространство и велел укладывать вещи, убивая так и не родившуюся надежду отсидеться в укромном перелеске. Ветер нахлестывал реку, подгоняя, заставляя убегающие гребни наскакивать друг на друга, торопясь в далекое море. Крепка оказалась традиция: грозный великан Фейер не мог пойти против владеющего Заклинанием Воздуха. Но уж в спину бил, не скупясь, не экономя рвущуюся наружу бешеную силу.

Санди решительно взял в руки весло, оттирая короля с привычного места. Денхольм не протестовал. Во-первых, качка была нехилая, и шут попросту сдох бы минут через десять, болтаясь без работы. Во-вторых, ничего интересного король не пропускал, и ему не улыбалось напрягаться и грести, упираясь в волны. Не слишком понимая, с чего проводник решил, что он будет «покрепче» шута, король отдавал должное выносливости друга своего детства и его упорству, чтобы не сказать «упертости». А потому покорно сел посередине лодки и судорожно вцепился в борта. Эй-Эй лишь гнусно усмехнулся, наблюдая за небольшой рокировкой в своем бравом экипаже, и, пристроив поудобнее закинутую за спину лютню, оттолкнулся от берега веслом. Посудину подкинуло, подхватило волной, бросило вперед, отнесло назад. Ладья по имени Санди крякнула и принялась за работу.

Через час чужой сумасшедшей работы и малопривлекательных прыжков король понял, что все-таки прогадал. Лучше уж грести, подыхая от усталости, но греясь, сосредоточившись на дальнем ориентире в надежде не угодить на скрытую разгневанной водой корягу, чем сидеть, подыхая от скуки и холода, проклиная каждый неудачный гребок соседей, заливающий по уши и заставляющий все сильнее стискивать до боли разбитые зубы. Он мужественно продержался ещё полчаса, но сдался и немеющими губами шепнул заклинание, укрощая обезумевший ветер.

Очередной порыв подхватил утлое суденышко, бросил вперед и умер, словно забыв, что значит «летать».

Туго соображающие волны какое-то время еще неслись вперед, обгоняя друг друга, но потом призадумались, сбавляя скорость и оглядываясь в недоумении.

Король вздохнул с облегчением и вполне законным чувством гордости. И с удивлением услышал прилетевшие из-за спины слова черной брани.

— Ну что за непруха! — шипел про себя Эйви-Эйви. — Еще одного дерьмового колдуна Гали не потерпит, к гадалке не ходи! Всю ночь ворожил, ветер попутный приманивал, так нет же! Помешал кому-то, мать его в…

Денхольм порывисто обернулся с риском перевернуть лодку:

— Еще раз так скажешь — убью! — гневно пообещал он, как сын, не пожелавший своей матери столь страшной участи. — И зачем, скажи на милость, тебе ветер понадобился?

Проводник посмотрел на него, как на тяжелобольного в горячечном бреду:

— Для чего нужен попутный ветер? Для скорости, конечно. И что я плохого сказал, господин хороший? Сейчас такое начнется, что вы и сами тому… ворожиле доброго слова не скажете. Если вообще что-нибудь сказать сможете…

— Эй! — закричал с носа озадаченно завертевшийся Санди. — Что происходит, Эй-Эй?

— К берегу греби! — завопил Эйви-Эйви. — Не рассуждай, весло потеряешь!

Проводник и шут налегли на весла, а король вцепился взглядом в сходящий с ума мир, костенея от ужаса. С черного, как ночь, неба посыпался снег, переросший в град величиной с голубиное яйцо. Заворочалась, заволновалась успокоившаяся было река, и где-то наверху загудел, рождаясь и набирая силу, могучий вал. Содрогнулся, запаниковал воздух, впиваясь от страха в глотку отчаянно рвущейся на волю воде, и, сплетясь с ней воедино, обрушился на берег, разбиваясь о неприступные утесы…

И среди водоворота стихий — хрупкая лодчонка.

Три человека, слившиеся с рвущейся по швам кожей неведомого зверя.

Треск сломанного весла. Крик боли покалеченных рук.

Белая растерянная маска вместо привычного лица Санди, оставшегося с обломками дерева в окровавленных ладонях.

И яростный боевой клич, перекрывший грохот и рев.

И упоение в глазах проводника, восторг битвы вне пределов разума, вне пределов человеческого рассудка. Окаменевшее лицо грозного Бога Войны с барельефов Храма Тьмы в далеком, нереальном Итаноре. Безумие воина, окруженного, подобно нимбу, тенями убитых им людей.

Вздувшиеся жилы на тонких, словно струны лютни, руках, проявившиеся в долгом, как сама жизнь, гребке.

Надсадные хрипы, судорожные рывки…

Надвигающаяся стена крутого берега…

Священное упоение схваткой, граничащее со святотатством, попирающим законы природы. Пена на измаранных кровью губах. Пена на исполосованных ветром волнах…

И страшный удар о скалистый берег. И сверкнувшие где-то на самом краю подсознания два Темных Клинка, обрезающих крылья жизни…

Каким образом они оказались на скалах, укрываясь за камнями от безумной лавины горного селя? Ни король, ни шут позднее припомнить не смогли. А проводник предпочел вообще не вспоминать. Страшное месиво воды, грязи и нетающего снега пронеслось мимо, вырывая с корнями прибрежные деревья, двигая вековые каменные глыбы.

Они вжимались в землю в тщетной попытке укрыться от разгулявшегося урагана, инстинктивно налегая всем весом на лодку с вещами, выброшенную на берег все той же мощной волной, что кинула их вверх и крепко приложила о тело Матери Всего Сущего.

И долгие минуты беспамятства на грани Последнего Порога, как прощальная милость еретикам перед казнью. Как яд в заздравном кубке. Как кинжал милосердия, обрезающий последнее волокно разорванной Нити…

Король очнулся от холода и довольно долго неразборчиво бранил Йоттея за отсутствие комфорта в Его хваленном веллиарами Царстве Мертвых. Он слишком хорошо помнил уютную комнатку, полную умерших вещей, и хрустальный обломок скипетра, чтобы сомневаться в их предназначении. Но Тьма всех побери, если ему заранее приготовили помещение, зачем так тянуть с заселением? И почему, муравьев им в печенку, здесь водятся проклятый гнус и комарье?! Подрожав еще немного, он пришел наконец к выводу, что подобный дискомфорт присущ скорее жестокосердной Жизни, чем сулящему покой Призрачному Царству по ту сторону Последнего Порога.

И, решив жить дальше, открыл глаза.

Ночное небо привычно подмигивало знакомыми созвездиями, с реки, вполне кроткой, хотя и немного мутной, тянуло туманом, в подлунном мире царили тишина и покой. Превозмогая ломоту во всем теле и жуткую боль в голове, Денхольм сел и осмотрелся, с трудом фокусируя в одной точке взгляд легкомысленно разбегающихся в разные стороны глаз. Осмыслив увиденное, он откинулся на спину, закрыл глаза и глухо застонал. В голове упорно вертелась одинокая фраза: «Вот так и трясут основы Мира». Просто фраза, без заполошных эмоций и истеричных восклицательных знаков.

Он лежал на вспаханном скальном плато. Волнообразные борозды морщинили гладь отшлифованных до блеска оснований — бывших каменных вершин, срезанных подчистую.

Рядом, уцепившись за застрявший в расщелине посох, растянулся проводник, своим тощим телом прикрывая бесценную лютню. На лице его по-прежнему стыло выражение страшного ирреального восторга, кровь из прокушенных губ засохла, стягивая подбородок, заставляя и без того изуродованный шрамом рот растягиваться в зверином безумном оскале…

Санди отбросило уардов на двадцать и придавило развороченной лодкой. Искалеченные руки по-прежнему сжимали обломок весла. Шут не подавал признаков жизни, словно прячась от неведомого врага.

Немного полежав и с трудом заставляя себя думать, король решил начать возвращение со своего друга детства. Широким полукругом обогнув жутко скалящегося Эйви-Эйви, постоянно путаясь в последовательности перемещения рук и ног, спотыкаясь и падая, он дополз до коченеющего Санди. Вечность бесполезных усилий позволила согреться и сделать неутешительный вывод о том, что начинать надо было все же с проводника. Стараясь покрепче ухватить друга за ногу, Денхольм пополз обратно, теряя четвертую точку опоры и вследствие этого бороздя носом скалы гораздо чаще.

Наконец, дотащив свою нелегкую ношу до скульптурной группы «проводник-посох-лютня», король позволил себе ненадолго отключиться, собираясь с силами. Мысль о том, что Санди очнется и увидит оскал Эй-Эя, заставила его прийти в себя и оттащить шута в сторону от богомерзкой усмешки. Во избежание разрыва неокрепшего сердца.

Отирая со лба праведный пот, король напился воды из грязноватой выемки в скальной породе и, с трудом шевеля разбитыми вдрызг губами, не то проворчал, не то просто подумал, забыв, как произносятся слова:

— А бурдючок с теплым винцом сейчас бы не помешал!

— А когда он мешал? — дальним эхом откликнулся бесцветный голос, выговаривая втрое меньше букв, чем следовало.

Денхольм подпрыгнул, ставя рекорд в черепашьих спортивных состязаниях, и с подозрением уставился на Эйви-Эйви. Проводник исхитрился закрыть глаза и теперь пытался закрыть рот. Кровавая улыбка, сделавшая бы честь любому вампиру, упорно боролась за существование.

Король подполз поближе, черпнул пригоршню воды в ближайшей луже и вылил в незакрывающийся рот. Эй-Эй поперхнулся комком грязи, и стягивающая губы неопрятная гримаса, размокнув, сползла с его лица. Денхольм вздохнул с облегчением.

— Приходи в себя поскорее, — посоветовал он проводнику. — Санди совсем плох!

— А что ты там о вине говорил? — с жаром несбыточной надежды спросил не шелохнувшийся Эй-Эй.

— Я просто мечтал…

— А…

Несколько бесценных минут ушли на то, чтобы расцепить сведенные судорогой пальцы проводника и вызволить посох. Вдвое больше — на то, чтобы вытащить из-под хозяина лютню. Бег на карачках Эйви-Эйви, к великой гордости короля, не осилил и пополз на животе, упираясь локтями и коленями. В последнем рывке, достойном героической песни, проводник дотянулся до шута и схватил его за холодную руку.

— Жив! — заверил он через несколько мгновений, растянувшихся в бесконечность. — Замерз немножко, но жив. И в сознание, сволочь, возвращаться не хочет! А мы вот так! Получай, дезертир! — и с такой силой чуть ли не в узел завязал шуту мизинец, что король завопил от ужаса, а разом очнувшийся Санди — от боли.

Столкнувшись полубезумными взглядами, друзья детства смолкли лишь на миг и снова завопили, на этот раз от радости, над телом оглохшего и канувшего в небытие проводника.

Эйви-Эйви привели в чувство довольно быстро, тряся и пиная окрепшими ногами. Заодно сами размялись и согрелись. Покопавшись в его сумке, выудили бурдюк с продуктами и позаимствовали остатки табачка. Первая горячая затяжка показалась королю наградой небес за долгие годы праведной жизни. Благостный дым, теплыми толчками пробиравшийся все дальше по внутренностям оледеневшего организма, возвращал свободу действия измученному телу, заставляя кашлять и заливаться слезами благодарности.

— Ну и что это было? — бросил в пространство кривящийся от отогревшейся боли шут, не слишком рассчитывая на внятный ответ.

— Столкнулись два противоречивых заклинания примерно равной силы, — равнодушно пыхнул дымом Эйви-Эйви, изучая далекий горизонт. — Я с ночи ветер наколдовал, ничего особенно опасного для Мира… Ну переборщил, как всегда…

— Верно, — поддакнул Санди, с тоской разглядывая свои руки. — Ты и суп всегда пересаливаешь, и кашу…

— Ветер-то я приманил, — продолжил оскорбленный в лучших чувствах Эй-Эй, гордо задирая свежеразбитый нос, — да кому-то он не понравился. Колдун хренов, не мог волшебное от простого отличить! (Чтоб ему ............! .........!! ...........!!!)

Два заклинания. Притягивающее и Отталкивающее. Слабенькие, но равные… С этого ветер и сбрендил, рванул вверх, а на реке образовалась… ну, вроде как яма, что ли… В общем, пустота, будь она неладна. Природа такого не терпит, вот мы и попали… Хотел бы я на того мерзавца-недоучку посмотреть! Я бы его…

— Оглянись и посмотри, — спокойно посоветовал предатель-Санди. — Вон он, рядышком сидит. Это ведь твоих рук дело, а, куманек?

Король смущенно забормотал слова оправдания.

— Так это вы, господин? — подскочил проводник. — Но зачем?!

— Да продрог я от ветра твоего! — путаясь среди гнева и вины, заорал Денхольм.

Эйви-Эйви растерянно опустил руки и огляделся вокруг, на реку, на изуродованные скалы, на Санди, скулящего от боли. Сел, не говоря ни слова.

И начал ругаться. Тихо. Без выражения. Просто для того, чтобы сказать хоть что-то. Катая на языке самые черные ругательства всех известных ему наречий, из которых король понимал в лучшем случае восьмую долю.

Ругательств он, похоже, знал немерено, и бесстрастный монолог слегка затянулся. Санди, сначала слушавший с почтительным и восхищенным вниманием, вскоре устал и отвлекся.

— Пошли, куманек, дров поищем, пусть его бранится! Надо греться, сушиться и спать. А с утра решим, что делать!

Так и поступили, оставив на гладком, хорошо просматривающемся плато собранные в кучу сумки, оружие, покореженную лодку и истекающего эмоциями проводника.

Дрова обнаружились милях в трех, но зато в большом количестве. Целое вывернутое с корнем дерево, застрявшее на крутом речном повороте и не успевшее вымокнуть вздернутыми вверх сухими сучьями. Порадовавшись находке, король и шут вцепились в ствол и призадумались, только теперь вспомнив об оставленном во временном лагере особой закалки ноже, которым обычно подрубали ветви. Браниться и спорить было бессмысленно, ждать помощи Эйви-Эйви и вовсе безнадежно — тот наверняка не дошел и до середины своего черного списка. Попытавшись на пару обломать ветку побогаче, долго плясали по берегу, изрыгая проклятия и корчась от раздирающей покалеченную кожу боли.

Делать было нечего. Собравшись с духом, друзья детства побрели обратно, на ходу переругиваясь и увлеченно обзывая всякими нехорошими словами бездельника-проводника. Мерили милю за милей и никак не могли найти лагерь.

Беспокойство охватило короля на втором часу бесплодных поисков. Забыв об осторожности и обиде, он заорал во весь голос, зовя на помощь. И надолго замолк, в тщетной надежде услышать ответ.

Поблуждав еще немного по краю плато, они случайно наткнулись на кучу чего-то мягкого и сравнительно теплого. Первая суматошная мысль об остывающем теле Эйви-Эйви сгинула после тщательного осмотра находки. Дорожная сумка…

— Моя дорожная сумка, — вяло уточнил шут.

— Ага! — вскричал король, с энтузиазмом тыча в сторону. — А вон там моя! А это — наш бурдюк с продуктами! Эй-Эй! — заорал он сквозь разрастающиеся подозрения. — Эй-Эй, тебя что, веллиары унесли?

— Не ори, — печально отозвался Санди, — не услышит. А услышит — не отзовется. Он опять нас кинул, куманек!

Недоверчивый король тщательно обшарил все плато, заглядывая в каждую щель, но не нашел ни тела, ни следов Эй-Эя. Проводник сгинул вместе с остатками лодки, лютней и посохом, из продуктового бурдюка исчезли засохший хлеб и кусок сала. Ну и последние золотые, само собой, — в этом Эйви-Эйви был верен себе до конца.

— Вернется — убью! — мрачно пообещал Денхольм неведомо кому.

— Не убьешь, — вздохнул шут. — Потому как не вернется. По-моему, ты все-таки исхитрился обидеть его, куманек. И это было последней каплей.