Ближе к вечеру, когда Эй-Эй восстановил охранные руны и заколотил дверь, ругаясь заклинаниями, а короля отпустил очередной приступ лихорадки, они двинулись в путь.

Ночь толкала сумерки в спину, нетерпеливая ночь, рвущаяся к власти по крови заката, но вечерняя полумгла держалась стойко, алыми отблесками ложилась на выложенную светлой брусчаткой тропу, ведущую прямехонько в горы. Они шагали по плотной кладке, подогнанной туго, как мозаика храма, торопясь прочь от гиблого коварного места, складывая уарды, словно набивая новые накладки на кожу своего щита.

Ночь настигла их в пути, но слишком долго таилась в засаде — проводник и место подходящее присмотрел, и заклинания нужные пробубнил.

Короля опять трясло, так, что окрестности оглашались дробным перестуком челюстей, распугавших, по словам Эй-Эя, самых голодных волков, если таковые остались еще в воинственном, но скучающем Рорэдоле.

— Почему ты ему не поможешь? — набросился шут на колдующего над варевом старика.

— Потому что тогда прихватит меня, — вяло пояснил Эйви-Эйви, прихлебывая из ложки. — Соли маловато, вот что…

— Какая соль! Ты же целитель! Пару раз проведешь рукой…

— Сил у меня нету на это «пару раз рукой». Отстаньте, господин «просто Санди».

— Ну тогда хоть сказку расскажи, — вымучил король жалкое подобие улыбки. — Что за интерес лежать и землю сотрясать!

— Сказку им теперь подавай, — заворчал Эй-Эй, тщательно деля наваристую кашу. — О чем вам сказку-то, а, господин?

— О чем-нибудь, — аппетитный запах еды помог собраться с мыслями. — Расскажи о Пути Между, проводник.

— О Пути Между? — усмехнулся старик. — О Пути Между говорить — жизни не хватит.

— А ты попробуй…

— Путь Между, господин, он… Ну, как вам объяснить… Это как будто вы идете по канату над площадью, но вместо каната — острие меча, и пятки голы. А в руках — не шест, Нить вашей собственной жизни. Пожалел ноги, шагнул не туда — и потерял свое Равновесие, полетел в пропасть…

— По этому Пути идут жрецы Равновесия? — Санди заинтересовался настолько, что даже про еду забыл.

— Ну почему только жрецы? — пожал плечами проводник, в отличие от шута не переставший работать ложкой. — Просто Серые…

— Нет, я вот о чем: гномы — они ведь Серыми считаются! И что — все, как один, по Пути Между? Топорами размахивая?

— Идущие Между не носят оружия. — Эйви-Эйви отложил опустевшую миску, взялся за заветный бурдючок. — А Гномы… Я бы сказал, они селятся по обочинам. Могут встать на Путь, могут сойти. Таких, чтобы поднимались все выше и выше к Истине, мало. Слишком мало.

— Ага! Значит, гномы в большинстве своем Равновесию не служат?!

— Да почему? — прикрикнул в сердцах проводник, сверля взглядом непонятливого. — Дались тебе эти гномы, право. Совсем меня запутал!. Есть две возможности служить: искать Путь и держать Равенство Весов. Вот гномы — они держат. Идет, к примеру, война между Светом и Тьмой, так Бородатые бьют тех, кто сильнее, на чьей стороне перевес. Могут эльфов потрепать, могут веллиаров — им без разницы. Повод находится быстро, много обид накопилось и на тех, и на других. Старые счеты, разграбленные сокровищницы, да мало ли предлогов для удара без предупреждения! И столь же неожиданно — барабаны, марш! войне конец, все по домам! Поди потом со своим праведным гневом, выкури их из норы!

— А Путь?

— А что Путь… — блаженно вытянулся Эйви-Эйви, прихлебывая из кружки. — Путь… Трудно на Пути, не всякий решится. Не всякий поймет. Слыхали небось: Дорога Трусов! А предания поют: Путь Между — кратчайшая дорога к Истине. Последнее полотно, сотканное Опальным Богом… Сотканное в тот миг, когда приблизилось ко лбу каленое железо… когда Бессилие примерилось вцепиться в горло… Тяжко по такому идти.

— Трудно, говоришь? — Сытая истома охватила короля, почти изгнав болезнь из ослабевшего тела. — Трудно — быть наполовину? Ни Свет, ни Тень?

— Где-то я уже слышал подобную глупость, — поморщился проводник, даже кружку отставил. — Нет, господин. Наполовину — это когда и Свет, и Тень. Жить так — значит держать Весы, быть во всем понемногу. Сложно, не спорю. Но труднее быть ни тем, ни другим. Быть Между.

— Интересно, где ты мог слышать? — изможденная лихорадкой память цеплялась за мелочи, как за спасительные бревна.

— Где-то по свету бродит мой приятель, господин… Любитель выводить всякие парадоксы… Уж не встречались ли вы с Бразом, а, хозяин?

Браз! Имя бывшего наемного убийцы скользнуло по сердцу теплым облачком, заставило улыбнуться. Нахлынуло, завертело: балаган, Менхэ, Лайса…

Неизменная обезьяна на плече клоуна с глазами палача…

Три дня отсрочки у Судьбы.

Король взглянул на Санди. Санди улыбался во весь рот и даже немного шире. И глаза его заволок туман воспоминаний.

— Так ты знаешь Браза, проводник?

— Я знал бесшумную убийственную тень по имени Браз. Удар стремительного акирро едва не разделил мое имя на два отдельных «Эйви». Я выстоял, и мрачный наемник научил меня убивать неродившийся гнев, надевая на сердце ледяные оковы, научил не таить обиды, покорно принимать щелчки Судьбы и жить, не обнажая меча. — Эй-Эй коснулся рукой шрама, потер плечо и дернул щекой, словно отгоняя давнюю боль. — Я знал искрящегося смехом клоуна по имени Браз, выскочившего между двух готовых к смертной драке деревень и шуткой победившего войну. Неуклюжий потешник, он впитал веселье моих песен, как впитывает воду клок сухого мха, оставив этой лютне лишь печальные баллады и пошлые непристойности. И до сих пор не могу решить, я выиграл при обмене или проиграл… Какого же Браза встретили вы, хозяин?

— Обоих сразу, — улыбнулся король, по-новому глядя на уродливую отметину старика.

Вне всяких сомнений, это был след от акирро!

— Ты знаешь, что такое акирро? — резко спросил Денхольм.

— Да, — проводник невольно вздрогнул, — знаю, господин.

— Держать в руках приходилось?

— Да, господин…

— Расскажи мне еще о Пути, — попросил Денхольм, проглотив тревожное воспоминание.

— О Пути? — опять протянул проводник, опрокинул в глотку остатки вина и неожиданно взялся за лютню. — О Пути лучше петь, господин. Я буду петь…

Голос певца улетел ввысь, путаясь в дымной пелене, заигрывая с искрами притихшего костра:

— Как можно быть одновременно стрелой и тетивой?! — возмутился шут, перебивая песню. — Темнишь, проводник? Не слишком ли много сравнений для простой дороги? Вопрос без ответа! Я таких стихоплетных оборотов и сам могу нагородить выше неба.

— Действительно, — поддержал друга король. — Если не можешь понятно петь, отложи лютню. Где проходит твой Путь? Как он проходит?

— А какие соблазны сбивают с Пути Идущего Между? — заинтересовался Денхольм. — Выпивка случайно в их число не входит?

— Нет, — улыбнулся Эйви-Эйви. — Спасибо, кстати, что напомнили! — Он опрокинул очередную кружку и призадумался. — Идущим Между, господин, нельзя убирать людей…

— Вообще?

— Кроме служителей Той, За Которой Нет Трех. У меня с этим запретом получилось как-то само собой. А еще Идущим Между нельзя ненавидеть. Нет, не так… Нельзя желать смерти, нельзя таить обиду. Нельзя проклинать.

— Выходит, простая фраза «Чтоб ты сдох»… — фыркнул шут.

— Может привести к роковым результатам, — с самым серьезным видом кивнул проводник.

— Для кого?

— Прежде всего для нарвавшегося на пожелание, полагаю, — пожал плечами Эй-Эй. — У Йоттея прекрасный слух и прямо-таки извращенный интерес ко всему, что мы произносим в запале. Поэтому таким, как я, Боги не советуют сердиться. Мы можем лишь любить и прощать, получать тычки в спину и благословлять поднявшего руку…

— Ну нет! — поперхнулся отнятым у проводника вином неугомонный Санди. — Не ответить ударом на удар хуже смерти! Твой Путь — действительно Дорога Трусов!

Эйви-Эйви грустно кивнул и снова тронул струны лютни:

Проводник хмуро глянул на шута, передернул плечами:

— Ты по-прежнему считаешь меня трусом, Санди? Я многого боюсь, это верно. Но мне нельзя отступать… Нет, опять не так: мне некуда отступать, и потому я иду вперед. Иду с открытыми глазами. Иду за ответом, к искре Истины, что ждет меня на конце Дороги. По Пути Между шел Сам Итани, столь чтимый в Светлом Королевстве. Его ты тоже считаешь трусом?

— Но Итани вступил в бой!

— Со слугами Той, За Которой Нет Трех? В созданной Им стране изгадили Его имя, перевернули с ног на голову память о Нем, недолго думая, причислили к Свету! Можешь мне поверить, господин «просто Санди», если бы мы пинали Бога ногами, Ему было бы легче! Не так больно! Но разве Он ответил на удар? За весь Свой Путь Он не совершил убийства. Даже в бой против Ронимо Итани шел с неохотой, но, решившись, ударил без колебаний. Затем и послали на Чародея Идущего Между, знали, что Путь, сотканный Сумасшедшим Богом, превращается в наконечник стрелы, в острие меча, когда перед Ним встает Само Небытие!

Король слушал, тщетно борясь с подступающей дремой. Обрывки слов, осколки фраз с боем пробивались сквозь белесую пелену гаснущего сознания.

— Не сопротивляйтесь, господин, — где-то на задворках рассудка настиг его вкрадчивый шепот проводника, — Йоххи — он тоже лекарь неплохой. Забудьте обо всем, что я наговорил. Это неправда. Нельзя облечь в слова необъяснимое. Прочувствовать — можно, рассказать — нельзя. Слова искажают Истину призмой своей Пустоты… Спите…

Он спал. Он был очень послушным господином.

Отблески костра. Эхо разговора… Две тени за чертой огненного круга.

— Ну что? Теперь след стойкий? — царапина насмешки.

— Хороший след, — угрюмое согласие. — Гномьи дороги следы держат долго…

— Ешь…

— Куда идут?

— У гномьих дорог итог один — горы.

— Зачем им в горы?

— Ведут.

— Кто?

— Ешь. Не задавай глупых вопросов…

Было? Не было? Сон? Отголосок реальности? Игра воображения?

Разве теперь разберешь! Надо спать: сон дарит новые силы…

— Хей, куманек! Вставай завтракать!

Король открыл глаза и зажмурился.

Солнце сияло в ярко-синем небе. Солнце играло в жмурки с листвой, плодя по белому свету зайчиков, котят и прочих, совсем уж невиданных зверушек.

Каша доходила на углях, хлеб был нарезан, сало манило щедрыми ломтями…

Впервые за время болезни Денхольм ощутил зверский голод, с победным кличем выудил из мешка ложку и кинулся в бой…

— Сначала отвар! — прямым выпадом встал перед ним сварливый оклик.

Король оглянулся на проводника. Эйви-Эйви сидел в теньке, потягивал вино и скрипел карандашом, что-то старательно выводя в прикупленной в Гале книжице в кожаном переплете. Старик поднял голову, отрываясь на миг от своей тяжелой работы, и назидательно изрек, воздев к небу палец:

— Чтобы вкусить радостей, отведай сначала горести!

Денхольм остолбенел, выпучив глаза и силясь переварить услышанное.

— Не бери в голову, братец, — хихикнул шут, протягивая кружку с целебным зеленоватым настоем. — Наш шарлатан с утра такой. По-моему, он всю ночь с бурдюком обнимался! Так что это — вполне законный результат.

— Что он все пишет? — за время пути король наловчился глотать травяную отраву, почти не впуская в сознание вкус.

— А кто его знает! — махнул рукой Санди, выскребая из котелка кашу. — Говорит, мысли мудрые в голову лезут. Пугает, наверное!.. Эй! Ты к нам присоединишься? Или поделить твою порцию по-братски?

— По-братски, — важно кивнул нечесаной башкой проводник. — Но на три части! — и торжественно сменил карандаш на ложку.

Все утро прошло в мерном выбивании пыли из гномьей дороги.

Временами Эйви-Эйви срывался куда-то в сторону, возвращаясь на тропу в еще более всклокоченном виде, оставляя далеко позади прежние достижения в области издевательств над одеждой. Перемазанный землей, с сухими ветками в пегой шевелюре, он приносил коренья и травы, поясняя их назначение и способ употребления любознательному Санди. Он вообще в последнее время уделял шуту много внимания, слишком много, с точки зрения короля. Эти двое как будто отгородились от него стеной общей тайны. Стеной умения. Стеной мастерства. Спорили, бранились, нетерпеливо доказывая друг другу зубодробительные истины, но общались при этом свободно и легко.

Король пытался вспомнить, когда последний раз разговаривал по душам с Санди, — и не мог. Был лишь отголосок его исповеди у истоков Гали, перед первым порогом. Но и тот надрывный крик был криком одной души, одного страха.

А теперь и вовсе: хоть волком вой — не услышит!

Занят, подождите в приемной. Мир открываю!

Впервые в жизни король познал ревность. Ревность к другу. К другу друга.

Вон стоят у обочины, его поджидают. Вроде бы и он — с ними: окликают, совета просят. Но разве ждут ответа? Едкая фраза, взрыв смеха…

Денхольм долгое время был защитником одного и покорным слушателем другого, он свел вместе два полюса, построил мост над бурной рекой, связав берега… И что же?! Оказался не нужен! На языке горчило. Не от отвара, которым его, словно безмозглую скотину, пичкали теперь на пару. От обиды. От терпкого слова «забвение». От привкуса предательства…

В такие минуты он с особой тоской думал о брате. «Где ты, Йоркхельд?! Даже ты не приходишь во сне! Даже ты бросил своего Денхэ…»

Дорога шла прямо, не петляя, словно острый гномий топор поленился обходить естественные преграды и прорезал путь без особых затей. По обочинам стояли величественные деревья Вакку, их кроны сплетались над дорогой подобно аркам, и солнце с трудом пробивалось сквозь густую листву, бросая на брусчатку причудливые блики — игра светотени заманивала, притягивала, ворожила…

Шут и проводник, обогнавшие короля уардов на сорок, сбились с тропы, прервали увлекательную беседу, замерли столбами…

Заинтересованный и на всякий случай удвоивший бдительность Денхольм ускорил шаги, вылетел на поляну…

И задохнулся от восхищения.

Горы нависали над ним, подобно шпилям огромного дворца — такие близкие, что, казалось, протяни руку и дотронешься до ледяных макушек.

Горы… После Форпоста он не ждал увидеть большего великолепия, чем торжественность и величавость крутых утесов перевала Кайдана. А теперь вот стоял и смотрел. И сердце билось у самого горла. И колени норовили согнуться, сливаясь с землей…

Честь и слава Кователю, сотворившему эти бастионы! эти контрфорсы! эти башни и арки! эти пилоны, колоннады, латерны! Честь и слава! Слава вовеки! Хей!!!

Взгляд, восторженно блуждавший по вершинам, скользнул к подножию…

И новая порция священного трепета — волной мурашек по спине.

Потому что коснулась его небывалая синь, проникла в глаза, пропитала сердце. Озноб ударил и отпрянул, и снова стало возможным набрать полную грудь воздуха, такого же синего, как осколок неба под ногами.

Озеро. Дивной красоты, правильной формы слеза. Камень из ожерелья Проклятого Дома… Возрождающая синь надежды…

Чудное зеркало, не отражающее горных кряжей. Только легкая рябь морщинит стекло. Только чуть видимый пар колышется над смутной зыбью, словно ветер гонит облака…

Несколько отдышавшись, король дернулся от более прозаичного чувства, ощупывая заросший подбородок. Сочетание слов «зеркало» и «вода» вызвало вполне законные ассоциации. И не до конца отмытое от въедливой болотной слизи тело громогласно затребовало внимания.

С победным кличем, спугнувшим священную тишину, Денхольм устремился вниз по дороге, к озеру. И завис в полууарде от земной тверди, подобно нашкодившему щенку.

Среди тщетных попыток вывернуться из цепких пальцев проводника король прихватил взглядом шута, так же забавно и беспомощно болтавшегося в другой руке. И сразу перестал барахтаться, вслушиваясь в мерный, чуть слышный речитатив ставшего непривычно торжественным старика:

— …они называют эти девять озер Наурогри — Следы Кователя — и чтят как величайшую святыню своего народа. Долгая и мучительная смерть ждет любого, хоть в мыслях осквернившего их вечно теплые воды… Стойте и смотрите, не каждому из смертных дано увидеть кисею тумана над священными волнами.

Сильные жилистые руки наконец поставили их на землю, но правая ладонь чуть обняла плечо короля, а левая — притянула Санди. И королю стало легко и покойно под защитой этих тонких, больше похожих на сучья высохшего дерева, рук. И радостно оттого, что стоят они трое — единым существом, и нет между ними преграды…

Так они и простояли до тех пор, пока солнце не преодолело какой-то одному ему ведомый заслон и не коснулось синей воды. Озеро вспыхнуло ослепительно яркой искрой, а когда зрение вернулось в воспаленные глаза — ни ряби, ни тумана на его поверхности уже не было.

— Гномы чтили Великого Мечника, — тихо пояснил Эйви-Эйви, — они считали его своим. Настолько своим, что позволили построить дом неподалеку от Наурогри и дорогу до него проложили. Воистину блажен тот, в чьей власти каждый день любоваться небесными водами озера!

— А на карте с западных склонов Сторожевых гор ни речушки не спадает, — с сомнением пробормотал Санди. — Об озерах вообще молчу: нет там озер!

— И не будет, — не повышая голоса, успокоил проводник. — Гномы убьют любого, посмевшего изобразить хоть одно из Наурогри, на бумаге, на коже, просто на земле — им без разницы. Истинная святыня не терпит жалких подобий!

— Ты ведь был на этих берегах, не так ли, Эйви-Эйви? — с улыбкой спросил Денхольм.

— Был, — кивнул старик. — И долгие годы сердце мое разрывалось от тоски. И в пути я лелеял мечту показать вам, неразумным, это чудо. А вы — смывать нечистоты!

— Прости, старина, но мыться-то ведь тоже надо! — несколько виновато развел руками шут.

— Чуть выше в горах есть два источника: теплый, будто воды Наурогри, и холодный, будто снежные вершины. Синий, словно пламя на дне сапфира, и зеленый, будто пух первой листвы, они мешают свои струи в Гномьей Купели — там Бородатые проходят обряд очищения. Собираясь в огромной каменной чаше, дважды в день вода неистовым фонтаном взмывает вверх, выплескиваясь, оседая в веренице прогретых солнцем ложбинок… Вот там-то мы и приведем себя в порядок.

Они спустились вниз по тропе, пошли берегом озера, совсем рядом от сводящей с ума синевы в прорезях темно-зеленых листьев кувшинок. Зоркий шут высмотрел сквозь прозрачную толщу скользящих по самому дну медлительных рыб с золотисто-медной чешуей.

— Эти твари съедобные? — моментально заинтересовался прозаичный Санди, обеими ногами стоявший на грешной земле.

— Безусловно, — подтвердил проводник. — Но к твоему разочарованию, мой вечно голодный господин, они еще и священные, как все, что водится в этих удивительных водах. Раз в год, во время великого праздника Раймтан, когда Кователь в жестокой битве отнял Искру Живого Огня у Тени и впервые запалил Свой Горн, в недрах Горы зажигаются тысячи факелов, гудят все горны, и старые, и новые, и лучшие гномы поют тягучие гимны, вплетая слова в огромную серебряную сеть. Той сетью девять Старейшин вытягивают из всех Наурогри по сто двадцать шесть медноперых рыб, и женщины в лучших одеждах, с драгоценными камнями в волосах, потрошат их сверкающими алмазами пальцами, жарят на жаровне, поставленной над главным горном, и дети разносят угощение — по две рыбы на большую семью, по рыбе — на малую. Каждый гном — и краткобородый сопляк, и украшенный сединою мудрости старец — вправе рассчитывать на кусок священной рыбы во имя жара огненных горнов — да не потухнет их пламя вовеки! — во славу Четверорукого Бога…

— Почему Четверорукого? — еле слышно выдавил Санди, придавленный торжественностью обряда простого поедания жареной рыбы.

— А сколько, по-твоему, нужно рук, чтобы одновременно держать молот, клещи, кирку и топор? — вновь обретя свой ехидный тон, поинтересовался Эй-Эй.

— Красивый обычай, — мечтательно завздыхал Денхольм. — Вот бы посмотреть… Хоть одним глазком…

— Для этого нужно выколоть себе второй глаз. И назваться Другом Гномов, Эйвкастом…

— Трудно, да? — без особой надежды спросил король.

— Если вы вспомните, куда, собственно, засунули Камень Зарга, — пожал плечами Эйви-Эйви, и засверкавший было яркими красками взгляд снова потускнел и поскучнел, — сумеете избежать особых хлопот. А вообще этот титул по традиции принадлежит Светлому Королю, вне зависимости от его заслуг перед Народом Бородатых. Попросите вашего господина, когда вернетесь. Если вернетесь…

Проводник многозначительно смолк, но через десяток шагов снова оживился:

— Вот мы и пришли, господин. Перед вами еще одна святыня: Цейр-Касторот, Купель Гномов. Перед каждым достойным упоминания свершением истый сын Сторожевых гор проходит обряд очищения. Здесь освящают браки, здесь вводят в род, здесь же посвящают в мастера. А вы, мои дорогие хозяева, будете купаться вон там, — худющий старческий палец ткнул в полную до краев ложбину. — Я же, с вашего позволения (или без него, уж извините!), займу соседнюю ванну.

Король не знал, что на свете бывает блаженство, подобное этому. Нежные чистые воды приняли его измученное тело, окутывая, очищая, даря новую жизнь. Раны и ссадины затягивались, сам собой проходил зуд от въевшихся в кожу укусов, давно ставших привычным фоном к прочим дорожным невзгодам, без боя отступила проклятая лихорадка. Рядом резвился Санди, поднимал кучу сияющих брызг, прыгая из ложбины в ложбину. И если король выглядел хоть на йоту так же хорошо — ему принадлежали все девушки мира!

Из дальней каменной ванны поднялся Эйви-Эйви. Его обнаженное тело переливалось под солнечными лучами, пылало сине-зеленым огнем, водяная пыль словно смазала отметины бурной жизни, и лицо проводника сияло дивным светом, становясь смутно знакомым — неуловимо, мимолетно, будто живительная влага еще не решила, какие черты рисовать на месте страшной уродливой маски. Высокий и прекрасный, с изумрудным нимбом вокруг синих волос, он шел, почти не касаясь камней, к Священной Купели Гномов.

Король вскочил, объятый суеверным ужасом, пробуя остановить, но вопль предупреждения застрял в его горле, уступая место крику восхищения: проводник скользнул в глубь каменной Чаши, вынырнул в центре, выпрямился во весь свой немалый рост, схожий в красоте с грозным речным божеством. И вода была ему по пояс там, где касалась губ самых высоких гномов. Эйви-Эйви вскинул к небу тонкие руки, уподобившись стреле, чуть подрагивающей на отведенной к уху тетиве…

И в тот же миг ослепительный столб сине-зеленого света взмыл вверх неудержимым потоком, разрывая выгнувшийся в мучительном экстазе воздух, омывая запыленное полуденное солнце, взрываясь мириадами искрящихся капель…

Дождь самоцветов коснулся Денхольма, осыпал с ног до головы сияющей крошкой, облек в тонкую, дрожащую чешую… И вторя порыву проводника, он вскинул над головой руки, сливаясь с солнцем, сливаясь с небом, обновленный, объятый волшебным огнем полубог, потомок Воздуха и Воды, ослепленный радужной пылью, осевшей в зрачках и на ресницах, торжественный и величавый…

Ласковые капли сползали по щекам, мешаясь со слезами восторга.

Ласковые капли стекали по телу, смывая тяготы долгого пути.

Колдовская сила, священное чудо угрюмого, ворчливого народа коснулась его души, сметая налет мелочности и страха.

Король парил на крыльях фантазии, постигая все тайны Мироздания, проникая ослепшим взором в волшебство иных миров, нанизывая их на память, как жемчужины на нить ожерелья…

Когда он смог наконец открыть глаза, реальный мир слегка померк и потускнел. Санди вновь залег в природную ванну, как по заказу наполненную свежей, чистой водой. Эйви-Эйви успел натянуть штаны и грелся на солнышке неподалеку, прочно обосновавшись на мощном, хорошо прогретом валуне. Окутанный священной ленью Денхольм пренебрег штанами, добрел до валуна и устроился рядом, широко раскинув руки.

— Не ревнуйте, хозяин, не надо, — пробормотал вдруг старик.

— Я не ревную, — тихим эхом отозвался король.

— Кого обманываете? — усмехнулся Эй-Эй, по-прежнему не открывая глаз. — Ваш друг любопытен. Он просто наверстывает упущенное время… Ведь вы раньше поверили в меня, господин. Пусть не до конца, пусть с какими-то глупыми оговорками, но поверили. Вам требовались иные знания, чем Санди, — я старался не скупиться. А теперь отдаю то, в чем больше нуждается он. Быть может, я тороплюсь, сбиваюсь, пытаюсь рассказать все сразу, но… У меня слишком мало времени, господин мой. Слишком мало, а я должен успеть…

— О чем ты, Эйви-Эйви? — король резко повернулся на живот, оглядывая чуть менее уродливое, чем прежде, лицо проводника. — Ты собираешься нас бросить?

— Я? — улыбнулся старик. — Нет, что вы. Но я должен предвидеть любую выходку дуры-Судьбы. Кто знает, что за фишки прячет Богиня в своем широком рукаве?!

— Когда ты шел к Купели, ты сам был похож на Бога, — прошептал Денхольм, касаясь рукой глубокой борозды, словно пытаясь стереть ее с морщинистого лица, с груди. — А теперь ты снова стар и… — Он запнулся, притронувшись к рваному шраму на левом плече, всем существом распознавая еще один след акирро.

— Безобразен, как прежде? — услужливо подсказал проводник. — Эти раны слишком стары, хозяин. Они прожгли не только тело — душу. Я не первый раз прохожу Обряд Очищения, но и целебные воды гномов не в силах смыть мою боль.

— Ты простил Браза, Эйви-Эйви?

Король вздрогнул, настолько неслышно подкрался к ним вездесущий Санди. Но старик ответил, как ни в чем не бывало —

— Это единственное, что я умею делать по-настоящему хорошо, мой мальчик. К тому же, на что мне обижаться? Я его опозорил…

— Опозорил? — не поверил король.

— Конечно, — с заметной гордостью покивал Эй-Эй. — В те далекие безумные годы, когда я носил меч, но редко держал его в ножнах, многим казалось, что моя жизнь стоит хороших денег и руки опытного убийцы. Браз выследил меня, загнал в угол… А убить не смог. Он на мне расписался, но ведь и я в долгу не остался тогда… Когда нас подобрали, мы, считай, уже Йоттея приветствовали… После того как вместе постоишь на Пороге, грех браться за старое. По крайней мере так говорят ирршены…

— Гномы нас за это не убьют? — поинтересовался осторожный шут, кивая на Купель. — Что это тебя потянуло искупаться в святой водичке?

— Принял очищение перед трудным делом, — лениво дернул плечом проводник.

— Но ты же не гном!

— Поспорим на деньги? — Эйви-Эйви приоткрыл хитрый глаз, оглядывая короля непривычно лукаво.

— Уж не хочешь ли ты сказать… — прыснул Санди.

— Смейся, мой мальчик, смейся! И вы, господин, не стесняйтесь. Потому что перед вами — вполне законный гном Сторожевых гор.

И король послушал совета, захохотал так, что заикалось, без всяких церемоний ощупывая тощего, долговязого, безбородого сына Народа Бородатых.

— В моих жилах течет гномья кровь, — пояснил сжалившийся старик, когда они, обессиленные смехом, повалились на камни. — Несмотря на то что кровосмешение у Бородатых настолько не в почете, что на него наложен негласный запрет. Знаете, я издавна считаюсь другом этого замкнутого народа, с тех самых пор, когда первым пришел на помощь засыпанным лавиной гномьим купцам. Тогда я голыми руками разгребал снег, обморозил кисти (смерть для мечника! смерть для менестреля, господин мой!), но вытащил за бороды пять оледеневших тел. Счастье, что гномы живучи, — когда наконец подоспела подмога, я сумел привести их в чувство.

— Говоришь без особой радости…

— Да, хозяин. Позже выяснилось: с ними была девушка, лавиной ее бросило на острый скальный выступ… Мгновенная смерть. Один из спасенных мной был ее женихом, и проклял тот час, когда я вернул его к жизни…

Эйви-Эйви засопел, но скорее печально, чем обиженно, горюя о девушке, не о проклятии:

— Знаете, у Бородатых очень мало женщин. И отношение к браку особое: гномы выбирают один раз и на всю жизнь. Впрочем, — вскинулся он, — разговор совсем не об этом. Я стал другом прямо над тем обвалом, но когда позднее узнали про гномью кровь — решили не отступать от обычаев. Если ты гном — ты должен быть введен в Род, принять Имя, постигнуть тайны ремесла. А значит — пройти Обряд. О Всемогущие Боги! Как же мне было страшно впервые входить в эти блаженные воды! Ведь если не гном — значит осквернитель! Значит, водный столб вышвырнет прочь, разбивая о скалы! Я шел так медленно, словно старался запомнить, как это — ходить по земле! Я шел, впитывая в себя запахи и звуки, заранее махая ручкой Йоттею… Но Купель приняла, и вода не выдала…

Эй-Эй весело рассмеялся и хитро подмигнул:

— Вот с тех самых пор я заделался вполне законным гномом, у меня есть имя, семья, мастерская…

— Но, если мне не изменяет память, — осторожно, боясь спугнуть ответ, возразил король, — ты все же собирался лезть над Горой. И путь внутрь тебе заказан.

— Это не я сказал, это вы так решили. — Проводник повернулся на живот, подставляя солнечным лучам исполосованную шрамами спину. — Если я войду сейчас в Гору, хоть с заднего хода, хоть через парадную дверь, меня встретят копченой бараниной, традиционным тройным поклоном, подметанием полов бородами и приглушенными оханьями по поводу моего изувеченного «лысого» подбородка. Передо мной протащат всех девиц, еще не выбравших мужа, проведут к Пресветлой Статуе, а потом выкатят бочку пива и упьются на радостях. Это называется «Прием Малого Церемониала» и выдумали его специально для блудных сынов, забредающих в дом на пару дней за пару лет. Только… Мне все равно нельзя туда. Я, изгой среди людей, очень соскучился по своей дружной семье величиной в целую Гору! Но не пойду. Когда брат на брата топором машет — на что это похоже?!

Эйви-Эйви помолчал. Скрипнув зубами встал, натянул рубаху.

— Вас до Ворот провожу, — выговорил он спокойно, даже отрешенно. — Скажу, чтобы приняли с почетом, дали отдохнуть, залы показали. Сам вверх пойду: не привыкать по горам лазить

Денхольм подошел и положил ему руку на плечо:

— А кто тебе сказал, приятель, что мы пойдем под Горой?

— А как же вы тогда пойдете? — отрешение, по-видимому притупило былую остроту ума. — До Вура? А зачем? В Галитен вернетесь?

— Мы пойдем за тобой, — ласково, но непреклонно пояснил шут. — След в след, на то ты и проводник, за то тебе и деньги платим.

— Когда я их в последний раз видел? — вяло огрызнулся старик, но тут же подскочил, с подозрением оглядывая обоих сразу: — Куда вы пойдете? В горы? Полезете на Сторожки? Шеи бестолковые ломать?

— Тебе, значит, можно, — обиделся король, — а мы, значит, рылом не вышли!

— Да при чем тут мое рыло, мальчишки?! Я вас на Форпост брать не хотел, а это… Вы хоть знаете, что это такое: «Сторожевые горы»?!

— Пройдем — узнаем, — упрямо поджал губы король. — Не в моих правилах отступать, запомни. Перевал Кайдана прошли и не заметили как. И эти горы одолеем!

— Перевал Кайдана! — с издевкой протянул Эй-Эй. — Перевал! Размечтались! После того как в Войну Магии Пустые Войска прошли через горы, будто по холмам прогулялись, гномы на перевалах такие стены возвели, что за них солнце цепляется, свой бег замедляет! Нет перевалов в Сторожках, одни тропы козлиные. Да и те, что ни год, все новые, потому что старые заделывают с любовью и пониманием. Сторожки — это гимн педантичной неприступности! Это кропотливая шлифовка выступов и впадин! Это пропасти, нежданные обрывы, отвесные стены! Это…

— Но ты же идешь? — спокойно спросил Денхольм, с интересом оглядывая расписанные в красках бастионы.

— Иду. Потому что ходил уже не раз. Потому что иначе — мне нельзя.

— Вот и мы пойдем, потому что нельзя иначе, — пожал плечами шут. — У тебя есть единственный способ нас остановить: самому пройти под Горой.

— Не могу!!!

— А раз не можешь — молчи. Соберись и расскажи без нервов: как ходят по «гимну педантичной неприступности».

— Не дыша. Объясните мне, господин мой, ЗАЧЕМ вам всё это нужно? Лишние тяготы, лишние шансы сломать себе шею… Зачем?

— Чтобы еще раз проверить себя, — не раздумывая, ответил король. — Чтобы еще раз сказать себе: «Я это смог!» Там, на Гали, ты научил меня не пасовать перед неведомыми трудностями. Ты поверил в меня, проводник, показал, как проходить пороги, не зажмуривая от ужаса глаза. А теперь, умоляю, научи меня лазать по этим проклятущим горам: никогда не знаешь, что может пригодиться в жизни!

Открывший было полный возражений и насмешек рот Эйви-Эйви шумно выдохнул заранее заготовленный воздух. И промолчал, отвернувшись к спокойным водам Цейр-Касторота. Плечи его безвольно поникли, казалось, что худое тело поддерживает только посох. Не отрывая глаз от сияющих волн, старик проговорил голосом спокойным и скучным:

— Да, господин. Это был верный расчет. И я не могу отказать просьбе о новом знании.

— Я ничего не рассчитывал, — возразил Денхольм, решивший не обращать внимания на внезапные перемены настроения, приписав их чуткой поэтической натуре. — Так ты поможешь нам, проводник?

— Да, хозяин.

— И проведешь нас через горы?

— Да, хозяин.

— Сразу бы так! — жизнерадостно откликнулся Санди. — Ну и чего мы стоим? Пошли!

Эйви-Эйви покосился на нетерпеливо затанцевавшего шута и расхохотался.

— Щенок перед прогулкой! — пробурчал он себе под нос, добавив непередаваемое по своей виртуозности выраженьице, и пояснил погромче: — Я обещал научить. Будем учиться, дети мои.

Слегка поднатужась, он отвалил валун, казавшийся единым целым со скалой, и из открывшегося тайника выудил моток толстой, перевитой металлическими нитями веревки, пару заступов, какие-то крюки и железные штуковины, больше похожие на капканы или орудия пыток. Нашлись там и теплые куртки из козьих шкур, шапки, «козлиные» же сапоги.

— Ничего себе! — присвистнул в восхищении Санди.

— Гномы — народ предусмотрительный. — Старик изобразил в своем голосе максимум терпения и покорности. — Гномы в горы без теплой одежды, как некоторые, не лазают. И без крепкой веревки даже разговора о подобных подвигах не заводят. Берите крюки, надевайте сапоги, крепите «железные зубья». Пошевеливайтесь, хозяева! Учиться будем.

Нет, иначе представлял себе это король, совсем иначе.

До конца дня, не больше и не меньше, без отдыха и перерыва на перекус, они ползали по окрестным скалам, вбивали в породу тяжеленные крюки, вязали узлы из царапающей руки веревки, штурмовали отвесные стены…

И падали, падали, падали…

Отбивая нутро, выворачивая конечности, покрывая тело, словно татуировкой, иссиня-зелеными разводами ссадин, синяков, мозолей. Деревенели мышцы, немели пальцы, пот остывал на коже белесым соленым бахтерцом.

Раз за разом, в полном снаряжении: рывок, крюк, узел, новая ложбинка под ногтями.

Рывок, крюк, узел…

Когда наконец безжалостный мучитель выдохся и позвал новоявленных учеников обедать, ни король, ни Санди не могли передвигаться самостоятельно. Разве что ползти, и то с грехом пополам. Эйви-Эйви оттащил их к костру, волоча по земле, будто тюки с костями, и долго отпаивал знаменитыми отварами, натирал вонючими мазями, прежде чем путешественники смогли хотя бы удержать непослушные ложки.

— Подумайте еще раз, господин. Там, наверху, будет раз в девять труднее! Там будет холод, ветер, снег, а высота, с которой придется падать…

Кружка подогретого с пряностями вина придала рассудку подобие ясности, и король ужаснулся предстоящим невзгодам. Но, скрипнув зубами, понял, что не сможет отступить, не сможет оставить старика карабкаться по стенам в одиночестве.

— Теперь-то мы точно пойдем, Эй-Эй, — высказал его мысль слегка взбодрившийся шут. — Но умоляю! Только не завтра!

— Нет, — как-то особенно грустно улыбнулся проводник, — завтра отдыхайте, набирайтесь сил. И думайте, недотепы, думайте над самым простым в мире вопросом: оно вам надо?

День пришел на смену проведенной в кошмарах ночи, пришел и не принес облегчения.

Ломота во всем теле давала о себе знать, и одеревеневшие мышцы отказывались подчиняться. Голова соображала туго, но для одной мысли местечко нашлось:

«И правда! — лениво думалось королю. — На кой оно нам надо?!»

Но он по-прежнему не мог смущенно протереть о штаны вспотевшую от натуги руку помощи, со страхом предстоящей муки все еще протянутую старику.

А Эйви-Эйви бродил кругами, мазал мерзкими смесями, лил в рот липучую горечь и нашептывал, нашептывал, словно самый настырный бес-искуситель: оно вам надо? оно вам надо?

«Не надо она нам, проводник! — думалось королю. — Но все равно ведь пойдем. Отдохни, не шипи, не мучайся!»

К вечеру боль отпустила, они поели с большим аппетитом, радуясь возрождающимся силам и надеждам. А ночью, во сне, к королю пришел его брат.

— Хей, Йоркхельд! — счастливо завопил Денхольм. — Наконец-то выбрался!

— Ну что шумишь? — проворчал бывший Светлый Властитель. — Перебудишь всех…

— А я завтра в горы иду! Сбылась мечта детства!

— Мечта идиота. Шел бы под Горой! Клянусь Богами: кости целее будут.

— Да что с тобой, брат! Я живу теперь полной жизнью, не прячусь в собственную тень, не боюсь трудностей! Ты ведь за этим ушел из дворца!

— А ты стремишься к моему финалу? — горькая улыбка тронула по-прежнему размазанные, нечеткие губы. — Но зачем?

— Я хочу быть готовым к встрече с Гортом, брат! Я должен его найти!

— Не суетись, Денхэ. Он сам тебя ищет. На ловца и зверь, на зверя — ловец!

— Не говори так, молчи! Это слова Старухи! Тебе нельзя!

— Да, так говорит Вешшу. Она — Глашатай Небытия, в словах Ее — доля страшной истины.

— Молчи!

— Молчу. Все равно мне пора…

— Не уходи! Подожди! Когда же мы снова встретимся?!

— Быть может, даже раньше, чем ты думаешь…

— Не уходи!

— Не ухожу, — в голосе недоумение и опаска. — Ты это… Вставай, куманек, хватит дрыхнуть! Эйви-Эйви тебя битый час будил. Уже надулся, рукой махнул. А в глазах — надежда прямо-таки волчья: вдруг передумал! вдруг не пойдешь!

— Как это передумал? — подпрыгнул на месте король и завопил, потирая попавшее на шишку седалище. — Куда это не пойду?! Завтракать, и в дорогу! Вещи собирать!

— Уже собраны!

— Веревки сматывать!

— Уже смотаны!

— Котелок вылизывать!

— Это мы, братец, мигом! Это у нас запросто!

Король нырнул в прохладную каменную ванну, смывая остатки сна, осевшие в голове липкой паутиной страха перед пророчеством. Оставалось надеяться, что брат брату плохого не пожелает. Горт идет по его следу? Зачем? И не развернуться ли, наконец, чтобы столкнуться лицом к лицу? Они с братом встретятся раньше, чем он думает? Не Смертью ли веет от этих вроде бы приветливых слов? И Йоркхельд ли их произнес? Словно Сама Вешшу позаимствовала его голос! А вдруг… Вдруг он встретится с братом не во сне, в реальной жизни!

С братом, отпущенным на поруки Той, За Которой Нет Трех!

С братом, вернувшимся разрушить предавший его мир!

Что тогда?

Вода из Цейр-Касторота окутала мысли, остудила воспаленную голову.

— Что толку гадать? — пели живительные струи.

— Ничего уже не изменить! — вторили им изумрудные листья.

— Все будет, как и должно быть… — кивали головами седые горы.

И король кивнул в ответ:

— Как рассудят Всемогущие Боги.

И пошел к костру, к зазывно размахивающему ложкой Санди, к печальному проводнику, торопливо скрипящему карандашом по листам неизменной книжицы в охристом переплете.