Просыпался Денхольм долго, приоткрывая на миг глаза и снова опуская веки, задремывая, витая где-то на грани пророчества и вновь выплывая на поверхность. Потом, решив-таки почтить реальный мир своим присутствием, он лежал, уставившись в резной потолок, с наслаждением потягивался и гадал о времени суток. Мягкая полумгла затененных светильников мало способствовала желанию встать.
На соседней кровати мирно похрапывал Санди. И королю совсем не хотелось будить измотанного дальней дорогой друга.
Его ложе было мягко и удобно, достаточно широко, чтобы позволить себе раскинуть руки, словно крылья парящей птицы…
Невзрачная с виду мысль царапнула его любопытство: и зачем это невысоким Кастам такие здоровенные кровати? Но откуда-то из самой глубины расслабленного мозга пришел ответ, порадовавший оригинальностью.
Высокие бортики размещались не по короткой, а по длинной стороне его лежбища, достойного Богов. А значит, и сам он лежал не вдоль, а поперек! И кровать принесли из общей спальни — кровать, рассчитанную на девятерых гномов-холостяков. Или на двенадцать детей…
Королю стало смешно, и смех пробудил его к жизни.
Он встал, с удовольствием умылся над тазиком в углу и принялся за изучение изящного трехногого столика ценою в урожай одной деревни с плодородного поля. А то и больше.
Множество мисочек, прикрытых расшитыми салфеточками, кованые серебряные блюда, полные холодной снеди, крутобокие медные кувшины с богатой чеканкой и хрустальные бутыли, переливающиеся разноцветными огнями терпких, бодрящих вин. На каждой тарелке, на каждом кувшинчике были выгравированы суровые руны гномьего алфавита, чьи рубленые грани напоминали коренастые фигуры Бородатых и не терпели излишеств-завитушек. Денхольм почтительно прикоснулся к письменам, полагая их охранными заклятиями, краткой молитвой к неведомым Богам. И наказал себе уточнить у Эй-Эя.
Кроме роскошного завтрака на столике обнаружилась также записка, нацарапанная на клочке пергамента. Четкие правильные буквы, своей строгостью напомнившие руны на посуде. И кроющиеся за ними насмешливо-нагловатые интонации проводника.
Доброе утро (день, вечер, ночь), мои господа. Ну и сильны же вы спать! Честное слово, здесь у вас уже побывала толпа народу. Касты любопытны, а главное, всем хотелось лично убедиться, что Гости Рода именно спят, а не скучают, оскорбленные недостаточно пышным приемом. Они даже виновного нашли в этой мнимой обиде. И оказался им, разумеется, ваш покорный слуга. Ведь это бездельник Эаркаст подбил всех сократить заранее заготовленные речи! Но убеждаясь в том, что вы все-таки спите (а убеждались они дотошно, даже перьями в носах щекотали!), с виноватыми поклонами выходили, поражаясь вашим способностям в этой области. Завтрак и обед, заготовленные в вашу честь, столь же обильные, как вчерашний ужин, снова поедали всем Родом, желая вам жить так же долго и сладко, как вы спите. Теперь на жаровнях шкворчит ужин, но будить вас мне не разрешают под страхом родового проклятия. Потому как уже успели заключить с десяток пари, и азартные Касты следят за развитием событий. Когда проснетесь, первым делом высуньтесь из спальни, не терзайте понапрасну принявших вас с таким радушием. Там наверняка будет крутиться какой-нибудь юнец: кивните ему, а уж он-то наверняка оповестит всю Гору.
На всякий случай оставляю вам примерный план Сторожек. Гуляйте везде, где сможете открыть двери, но постарайтесь не забредать на нижние выработки: там слишком жарко и пыльно. Ваш Эйви-Эйви.
P.S. Сначала мы съели ужин, потом завтрак. Честное слово, вы сведете с ума здешних заботливых хозяек! Еле уговорил свою названую мать Тренни оставить вам немного холодной закуски и пойти передохнуть: бедняжка всю ночь не спала, подогревала куски получше, чуть ли не силой вырванные у отца! Проспите до обеда — и я выиграю пари у самого угрюмца Торни! Не подведите же меня, мальчики!
Король не знал, который сейчас час, равно как и того, во сколько обедают гномы. И ему было без особой разницы, кто выиграет этот глупый спор. Поэтому он встал, выглянул в коридор и кивнул подпрыгнувшему от неожиданного счастья краткобородому гному. Юнец недоверчиво заморгал, словно уже настроился на то, что загадочные гости проспят весь Девятидневный Круг, и рванул прочь, раздираемый гордостью и желанием поделиться сногсшибательной новостью. Денхольм вздохнул и приступил к трапезе, с интересом изучая набросанный от руки своеобразный разрез Горы.
Коллирег почти на равные части делил Гору по длине.
Срединный ярус с мостовым перекрестьем располагался едва ли не вровень с поверхностью земли и состоял из одних лишь роскошных залов. Исключение составляли Центральное Хранилище Знаний и Зал Битвы, в котором до девятого пота гонял своих учеников Старейшина Эшви.
Ярусом ниже находились Ворота и проход с Восточного склона на Западный. Там же располагались своеобразные казармы и сторожевые посты. Еще три яруса занимали складские помещения, закрома и мастерские. Остальные нижние штольни представляли собой все еще задействованные выработки, приносящие доход.
Девять верхних ярусов (и восемнадцать отсеков) отводились под жилые помещения для Кастов: по крылу на Род. И на карте жирным крестом было помечено местонахождение самого короля: шестой слева, ближе к северным отрогам, если смотреть на восток.
Основательно подкрепив свои силы ветчиной и изумительным по вкусу и выдержке вином, Денхольм оглядел Санди, хмыкнул, но решил не будить лучшего друга. И пошел изучать гостеприимный дом в одиночестве.
Для начала он обошел приютившее его крыло, с любопытством разглядывая гостиные, столовые и мастерские, обойденные ранее вниманием оголодавшего и полусонного организма. Кто бы ни занимался обстановкой здешних комнат, отличался он, несомненно, великолепным вкусом и разумной умеренностью. Почему-то раньше королю представлялось, что в подгорном Царстве не протолкнуться от диковин, нагроможденных во всех помещениях до самых потолков. И теперь откровенно недоумевал при виде утонченной И элегантной мебели, скупо расставленной по периметру стен. Почти каждая комната служила оправой для какой-нибудь композиции в центре: бесценной работы ваза, изумительной красоты и величины камень, выступающий прямо из серой породы, карликовые деревья в обрамлении заиндевелых трав… Все остальное: и диваны, и кресла, столы и этажерки, даже ковры продолжали и подчеркивали тему и стиль, не смея перебивать, перекрикивать, не стремясь особо выделить собственное «я».
И это было красиво.
Это было единственно верным решением, берущим за душу щемящим аккордом музыки вещей, живых, одухотворенных в своей неподвижности.
Застывшая мелодия, заледеневшие звуки…
Ненароком забредя на огромную кухню, Денхольм еле вырвался из цепких рук хозяйки, попытавшейся накормить его вторично. И заодно узнал, что обед будет через два часа. А значит, Сердитый гном выиграл-таки спор у незадачливого проводника.
Усладив свою душу родовыми красотами, король спустился на срединный ярус, покатавшись заодно на подъемнике для перевозки особо тяжелых и ценных грузов, как услужливо сообщала медная табличка. Тяжелым он себя, понятное дело, не считал, а вот ценным…
Многое в его душе вывернули наизнанку покои Рода Хермов.
Но по залам срединного яруса Денхольм бродил, не в силах закрыть рот и хватая пересохшими губами пропитанный торжественностью и торжеством воздух. Он не мог даже описать своих чувств, ему хотелось лишь одного: упасть на колени и молиться всем Богам Мира, благодаря за то, что существуют мастера, способные творить такое!
А ведь он видел лучшее из всего, что было создано в Мире Хейвьяра! Он видел Рогретенор, Синие Слезы Вечности! Но Ожерелье коснулось его и отпустило, оставив лишь тяжелый осадок чужой боли. А залы Сторожек рождали безмолвный гимн застывшему камню, мраморным жилкам, самоцветной россыпи.
Тихая радость, невесомое ликование, слияние Жизни и Смерти!
Он растворялся в светящейся серебряной пыли, он плыл, захлебываясь восторгом. И он пел, кружась в водовороте солнечного света, проникавшего из невидимых глазу проемов. Как прекрасны были Сторожки снаружи! Как божественны были они изнутри!
Временами взгляд натыкался на статуи и панно, которым хотелось улыбаться, как родным, настолько явно сквозила в них родовая манера, особый стиль Хермов. И Денхольм не боролся с искушением, улыбаясь во весь рот, вскидывая голову с гордостью, о существовании которой и не подозревал, — с гордостью сына, внимавшего рассказам о славных деяниях предков. Может, оттого, что настолько привык к Эйви-Эйви? И себя поневоле приписывал к знаменитому Роду?
Король знал, что немалой честью было разрешение украсить своим творением один из главных залов. И был крайне удивлен, прочтя под изумительным каменным полотном, притянувшим его, как притягивает свет ночного костра глупых бабочек, подпись: Эаркаст.
Набрав побольше воздуха в непокорную грудь, Денхольм отошел подальше и УВИДЕЛ…
Увидел небывалый по красоте город посреди плодородной, сказочно зеленой равнины. И сады, полные летней истомы, ломящиеся от яблок, напоенные гудением шмелей. И шелестящие золотом колосьев поля. И радугу над искрящимся водопадом близких гор, и недвижимую гладь вечно холодного озера, ломкую от первых листьев, опавших с роскошных кленов, растущих окоем. Увидел дивный сапфир невероятно близкого неба, почти уловил присутствие Богов. И наткнулся на россыпь чистейшей воды алмазов, разбрызганных звездами по темнеющему небосводу. Он увидел флаги над городом, трехцветные флаги из равных полос черного, серого и ослепительно белого, и крохотные медальоны деревень, впитал в себя краски каждого дерева, куста, выпил единым глотком воды медлительной реки, почти услышал перезвон крохотных серебряных колокольчиков, пронзивший окаменевший воздух…
И наткнулся на темное, неживое пятно, уродливым шрамом перечеркнувшее сияние солнечного дня.
Напротив города, схожего с волшебным сном, застывшей маской боли чернели израненные временем скалы, крошащиеся зубы старца, гниющие и отравляющие жизнь вечным зудом…
Панно оставило ощущение сказки в оправе лжи и соленой горести. Ощущение страха и непонимания. И не было рядом Эйви-Эйви, способного пояснить и успокоить.
Откуда он принес это видение? Что хотел вложить в корчащийся от судорог отвращения камень?
Остальные залы были подобны мерцанию звезд на бархате ночи, они врывались в сознание, выдирая с клочьями сердце, чтобы навеки оставить его в прохладе своих колоннад.
Увлеченный, разнеженный, почти потерявший рассудок король толкнул очередную богато украшенную дверь… и очутился прямо посреди кровавой схватки, орущих проклятия глоток, сверкающей стали топоров.
Долгие месяцы опасного пути сделали свое дело: не успел разум осознать происходящее, а тело уже летело к дальней стене, извернувшись в сверхчеловеческом прыжке. И когда ноги плотно прилепились к мраморному полу, и упруго согнулись колени, напрягаясь, готовясь к новому прыжку, руки уже сжимали прихваченную где-то старинную алебарду.
— Отставить! — за месивом искаженных яростью лиц и мокрых от пота бород раздался сухой, раздраженный, как воспаленное горло, голос. — Все по местам!
Смешение бород и топоров рассосалось так быстро, что король и глазом не успел моргнуть. А взмыленные Касты уже ровняли две длинные шеренги.
— Ну и кому это в Горе жить надоело? — сварливо поинтересовался Эшви, отирая праведный пот недавнего боя. — А, нас решил посетить благородный гость, украшение Рода! И почему же гость, желая принять участие в наших скромных забавах, не прихватил с собой оружия, достойного битвы? И зачем же этот вездесущий гость терзает алебарду моего эккенди?
Оробевший от такого приема, Денхольм скромно отставил реликвию в сторонку, разве что ножкой не повел, мол, я даже рядом не стоял, оно само!
Но Эшви лишь возмущенно хмыкнул и прицокнул языком:
— Чтоб вам всем, дармоеды, так прыгать в минуты опасности! А ты, гость, раз пришел, бери-ка в руки топор. Посмотрим, на что ты годишься!
Король хотел возразить, что не знает даже, как лучше ухватиться за топорище, но не успел. Лишь язык высох и отнялся от волнения, когда руки ощутили всю тяжесть дерева и стали, слитых воедино.
Старейшина поигрывал своим знаменитым кастетом, вприщур выбирая ему соперника из охочих до драки учеников, и Денхольм почти смирился с неминуемым позором, но тут шумно распахнулась потайная дверь, пропуская странное существо, похожее на дикобраза, вместо колючек утыканное остриями мечей, копий, топоров и каких-то совсем уж немыслимых образований. Вся эта груда с диким грохотом рухнула на не шлифованный мрамор пола, и над завалом сверкнули злобные глаза Торни.
— А разгребать будете сами! — с достоинством огладив бороду, заявил он. — Сколько раз просили: пришли, Мастер, гнома, пусть заберет барахло! Что донес — все ваше, чего не досчитаетесь — мы не виноваты. Балуйтесь на здоровье.
Сердитый гном хотел удалиться с видом оскорбленной невинности, но цепкие пальцы родного деда ухватили внучка за ухо, выволакивая на середину залы.
И, как заметил растерянно оглянувшийся король, не было среди прочих Бородатых ни насмешливых ухмылок, ни скрытого злорадства. Одно лишь сочувствие. Многие невольно прикрывали ладонями собственные мочки, недобрым словом поминая хватку Старейшины.
— Вовремя ты заглянул к нам, малыш, весьма кстати! — ласково пропел Эшви, в то время как Торни усиленно боролся за свободу передвижения.
Но вырваться из захвата старика было непросто, и Старейшина продолжал, посмеиваясь:
— Покажи-ка мне, милый, не позабыл ли ты мою науку! К нам вот гость скучающий забрел, как увидел драку — сразу за оружие схватился. Так не позабавишь ли гостя, отступник?
И узловатые пальцы выпустили наконец пунцовое ухо.
Торни недовольно фыркнул, завертелся волчком, разражаясь площадной бранью, а когда остановился, в руках у него переливался холодными сполохами тяжелый боевой топор, перед которым тускнело, превращаясь в безобидные игрушки, прочее оружие, собранное в Зале Воинской Науки.
Король посмотрел в глаза гнома, полные все тех же сполохов, прикрытые клочьями бровей, и стало ему не по себе. Страшно ему стало, как будто прочел он свой смертный приговор. Будто снова стояли они в древней Сторожке, лицом к лицу, и первая молния гнева и непонимания уже сверкнула, и тяжелый воздух дрожал, скрученный тугой пеленою близкой грозы…
И не было рядом проводника, способного остановить неминуемое!
Гном кратко рыкнул и ударил первым. Денхольм судорожно выставил неумелый блок, топор скользнул в разом вспотевших руках и…
И неожиданно занял то самое, единственно верное положение, прирос к ладоням, готовый принять и отразить любой удар. Почти любой.
Потому что он снова почувствовал себя Кастом.
И вспомнил, как мягко, невесомо умеют ходить гномы. Как ласково и цепко держат противника взглядом исподлобья, как упреждают удары, словно притягивают чужое оружие на прочное топорище. Как стремительно наносят удары, как небрежно пленяют клинок врага, как освобождаются из захвата сами…
Сердитый гном дрался молча, с гримасой отвращения, будто делал грязную работу. Словно сытый горный кот игрался с падалью, которую и есть неохота, и выбросить жалко.
И бой закончился с той же стремительностью, с какой взлетела первая атака. Безоружный король опустил руки, всей кожей чувствуя остроту лезвия, царапающего грудь.
— Неплохо, раздери мне клещами причинное место! Совсем неплохо! Пять с половиной минут против Торни — столько ни один из этих дармоедов не продержится! — от сдержанной похвалы Мастера предательски защипало в глазах, но сил на достойный поклон все же хватило. — Кто обучал тебя, гость? Похоже на стиль Эаркаста…
— Ты ошибся, отец отца, — Торни успел зачехлить свой бесценный топор и смотрел исподлобья с гремучей смесью горечи и удовлетворения, — это не стиль Эаркаста. Побратим предпочитает свой посох удару хорошей стали. Чужая рука, рука того слюнявого кретина, что был когда-то твоим лучшим учеником, но не сумел отомстить обидчику Хальдейма. Брат говорил, наши гости заночевали в Проклятом Доме… — гном дернул щекой, торопливо поклонился и вышел прочь.
— Вон оно что… — непонятно чему огорчился Эшви. — А я-то, старый слепец, хотел тебя в пример ставить, Посланник. Но достойный муж не надеется на чуждое умение, взятое волшебством. Достойный муж всему учится сам и сам отвечает за невыученное…
— А я пытался предупредить, что не умею драться вашими топорами, — спокойно возразил король, стараясь удержать срывавшееся после битвы дыхание, не дать дрогнуть правдивому ответу. — Я не звал из памяти тот бой. Он пришел ко мне сам, — и выскочил вслед за Торни, у самого порога вспомнив про поклон.
И врезался в гнома, уткнувшегося лбом в холодный камень.
Словно в стену впечатался.
— Ты чего? — обиделся Торни.
— Прости, — смущенно забормотал Денхольм, отирая холодный пот, след новой волны панического ужаса: а ну как снова схватится за топор?!
— Да ладно, — вяло отмахнулся Сердитый гном. — Не привык еще получать нагоняи от Мастера? Поживешь пару восьмидневков в Горе — привыкнешь. Отцу отца доброе слово костью поперек горла становится. Говорят, я весь в него. И среди его имен тоже есть назвище «Торни»… Зачем ты так? Глупо получилось…
— Я испугался, — честно признался король. — Испугался что ты меня убьешь.
— Стоило бы, — задумчиво хрустнул пальцами Торни, словно руки разминал. — Ну да живи пока. Пока…
— Пока я — гость? — прищурился Денхольм, всем нутром ощущая проснувшуюся силу несказанного на вершине заклинания.
— Не бери в голову. Я не трону друзей побратима… А выходит, прав старый Мастер, — резко сменил тему и заулыбался гном, — в минуту настоящей опасности достойный воин собирает свое умение в кулак. И собственный страх становится боевым кнутом в достойной руке… Тебя проводить куда-нибудь?
— Где Эйви-Эйви, Торни? — улыбнулся и король, вполне удовлетворенный заявлением гнома. — С тебя, кстати, причитается, Бородатый: спор выиграл, как-никак!
— Увы, мне, Бородатому! — фыркнул гном. — Твой приятель по-прежнему дрыхнет в спальне. И, как утверждают сведущие Касты, способен проспать до второго пришествия Кователя. Так что спор выигран только наполовину… Пошли, Хольмер, Эаркаст точит перья в библиотеке старого Сарра.
Они снова прошли зал за залом, с таким восторгом и старанием осмотренные королем. И снова сверкнул, завораживая, притягивая, как кусок магнитной руды железные опилки, город, чудесный город проводника, волшебное видение, перечеркнутое окалиной злобы и гнили.
— Ты не знаешь, что это такое? — благоговейным шепотом спросил Денхольм у Торни.
— Выпендреж, вот что это такое! — Сердитый гном сбавил шаг и притормозил у панно. — Ни один уважающий себя Каст не поставит подписи под работой. Дело должно говорить само за себя и нести нечто большее, чем простую оболочку зримого замысла. Истинный Каст, творя, думает о других. А побратим думал только о себе, потому его город и требует пояснений. Хотя… Отцу нравится. И большинству Старейшин тоже. Но в этом зале хватает полотен, более занимательных, чем давний сказочный сон, полный боли и смрада прошлого… Вон там, — Торни ткнул пальцем в маленькую точку, напоминающую вязь черепицы в зелени сада, — вон там его дом. Очередной, потому что домов у него, как грязи под ногтями у рудокопа. Пошли!
Король попытался осмыслить сказанное, но понял, что еще больше запутался. И поспешил вслед за нетерпеливым гномом.
Дверь Хранилища Знаний Торни распахнул мощным пинком ноги, так что их приход ознаменовался грохотом опрокинутых кресел и негодующим взглядом Мастера Сарра.
Эйви-Эйви лишь на миг оторвал голову от книги, глянул вскользь и обмакнул заостренную палочку в хрустальную склянку с чернилами. Как, приглядевшись, понял король, проводник снова марал страницы книжицы в охристом кожаном переплете, тщательно сверяясь с внушительным свитком, позаимствованным со стеллажей. Корпя над переводом, Эй-Эй останавливал вязь своего сурового рунического почерка лишь для того, чтобы справиться у Сарра о более точном значении слова, и отвлекаться на такие мелочи, как приход «господина», явно не собирался. Побродив среди пыльных полок гномьих летописей, король довольно быстро заскучал и проклял свой нерадивый нрав и занятия с лучшими фехтовальщиками страны, доставшимися по наследству от старшего брата, занятия, отвлекавшие от вескаста. А также от эльфара, веллирра и прочих языковых изысканий. Зевающий во весь рот Торни потянул его за рукав:
— Пойдем, Хольмер! Что зря пыль глотать? Мы для этих умников сейчас, что кляксы на последней странице списка, причем такие, что всю работу придется заново переписывать. Давай заскочим к оружейникам, а потом пойдем жрать материны разносолы!
Они действительно заскочили к оружейникам, где короля осчастливили, дав повертеть точильный круг, и даже наградили подзатыльником за «малохольность».
Похоже, в Горе их действительно стали считать своими: привыкнув к долговязому Эаркасту, уже не шарахались от человеческих теней. Нелюдимый народ махнул руками, подвязал бороды и взялся за работу, решив про себя, что если уж Принимающий Гостей Род с ними не церемонится, то и остальным это вроде не к лицу.
Взмокнув от усердия и удостоившись скупой похвалы, король с неохотой последовал за Сердитым Гномом, хотя проголодался зверски, а мечты о теплой воде оседали на самом дне его души алмазной крошкой и шипели, как полоска расплавленной стали, опущенная в холодный раствор.
— Мой побратим, — ворчал по дороге неугомонный Торни, — мог бы стать первоклассным оружейником, гордостью касты! В первый же год жизни в Горе он посоветовал Старейшине добавлять в воду особые травы, от чего закаленные клинки становились гибче, а по лезвию сам собою змеился неповторимый по красоте узор. Эаркаста звали и рудокопы, во весь голос крича, что он сердцем чует породу и что лучшего рудознатца у них еще не было. А этот долговязый недотепа стал летописцем! Сарру-подлецу в ножки поклонился, ученичество принял. А Сарр его кинул, как и врага редко кидают…
— Почему кинул? — выдохнул король, после того, как они пробежались наперегонки до ванной и с разгону прыгнули в заботливо наполненный теплой водой бассейн.
— По топору и топорищу! — сварливо протянул гном, нежась и полоща бороду. — Сарр его пригномно лучшим учеником назвал. Ну все равно что по-вашему, по-людски, наследником на гербовой бумаге обозначил. А потом взял да и отдал эмблему сыну, нимало не смущаясь общественным мнением. Подло это…
— Ну да Эй-Эй этим нисколько не опечален, по-моему, — вдумчиво возразил Денхольм и окунулся с головой.
— Его-то как раз никто и не спрашивал, — забубнил Сердитый гном, выскакивая из воды и ожесточенно растираясь полотенцем.
Король счел за благо не спорить и последовал его примеру. Волшебные запахи жаркого долетали даже сюда, перебивая пар и аромат благовоний.
Когда вся семья собралась за столом отъедаться после трудов праведных, и начало обеда было официально обозначено самим хозяином, Эй-Эй не выдержал и отправился будить Санди. Через полчаса, как раз к третьей перемене, заспанный и хмурый сверх меры шут присоединился к честной компании под бурные аплодисменты собравшихся…
Жизнь в Горе понемногу налаживалась.
Король просыпался ко второму завтраку, умывался и подкреплял силы вместе с Кастами, проработавшими ночную смену. А потом направлялся к оружейникам, принимавшим его наиболее охотно и даже поручавшим мелкую работу, или к шлифовальщикам, или к стекольщикам, где тихо сидел в своем уголке и чуть дышал от изумления и восторга. Механики его на порог не пускали, а зловредные ювелиры неизменно ставили рядом кого-нибудь из подмастерьев, внимательно наблюдавшего, чтоб гость чего не стырил потихоньку. К воинам он не ходил, опасаясь прескверного нрава Старейшины Эшви и новых боев, а у Хранителей Слов (или попросту Словоблудов) у него начинали кипеть мозги — от безуспешных попыток переварить поток славословий, старательно переводимых на элронский. К летописцам же Денхольм заглядывал только за тем, чтоб убедиться: проводник по-прежнему сидит и скрипит своей отточенной палочкой. Приоткрывал дверь — и тут же аккуратно возвращал в исходное положение.
Потом король купался с таким наслаждением и остервенением, будто старался отмыться на весь оставшийся путь, о котором вспоминал все реже, и обедал с большим вкусом, пробуя каждое новое блюдо или вино, на которые не скупилась хозяйка Тренни.
И шел осматривать Срединные залы, где часто сталкивался с призраком шута, бродящего с полоумными глазами, ртом, распахнутым во всю ширь, и не замечающим ничего, кроме каменных изваяний, панно, мозаики пола, всем телом ловящего постоянно сменяющееся настроение сказочных гротов.
Ближе к ужину его разыскивал Торни и «вел в гости», заранее договорившись с каким-нибудь из Родов. Перед королем открывались гостеприимные двери, и все чудеса, коими славился новый Род, показывались с неизменными гордостью и радушием. За просмотр полагалось платить, и ни разу Денхольму не удалось ускользнуть без угощения и вдумчивого разговора. Причем все без исключения беседы крутились вокруг чуждых человеку гномьих проблем: Кастов, как всегда, мало интересовали новости с поверхности.
Однажды Сердитый гном привел его на седьмой верхний ярус. Покряхтел, повозился, отпирая тугую дверь. И король очутился в покоях дивной красоты. И пустоты.
— А где же хозяева? — удивился он. — Неужели все на работах?
Как он успел понять, Касты редко работали одновременно всем семейством, педантично разделив время суток на смены.
— Все хозяева здесь, — сумрачно ответил гном, поведя могучими плечами. — Это усыпальница Сторожек, Хольмер. Я решил, что ты должен на нее посмотреть…
Король внимательно осмотрелся. И с суеверным ужасом понял, что хрустальные статуи на добротных и изящных скамьях — это гномы, окаменевшие после смерти.
Ушедшие в камень…
— Когда-то здесь жили живые, — тихо пояснил Торни. — До тех пор, пока Круг Старейшин не признал первый ярус над Коллирегом пригодным для жилья. И не отдал его дальним родичам, прибывшим в Гору после вашей дурацкой Войны Магии. Шестой ярус стал Седьмым, и два древних Рода воспротивились своей участи. Семь — число нехорошее даже для Кастов, сулящее беды и неудачи. Конфликт уладить не удалось: как назло, стали гибнуть гномы, по-глупому, нелепо. Но все они были сыновьями Обреченных Жить Под Роковой Цифрой, как лицемерно-горестно называли несчастных наши словоблуды. И оба Рода покинули Гору, не взяв ни единой вещи из Проклятых Покоев. Покинули, разбив священную троицу Главенствующих Родов, куда входили и мы Хермы. Они ушли. Покои, чтоб не пустовали, отвели под усыпальницу, здраво рассудив, что мертвым все равно. А наш Род идущий от героя Херма и сестры самого Эксара, чью булавку ты носишь столь небрежно, потеснили другие предприимчивые Касты, и от былого величия осталась лишь тень…
Король обнажил голову и неторопливо пошел вдоль застывших навеки тел, возможно даже современников Итани, бойцов из его воинства, первым ударившего по врагам, если верить древней рукописи…
— Все Касты со смертью уходят в Камень Замерзшей Воды, — бормотал за его спиной Сердитый гном, и в речах его сквозила непривычная уху печаль. — Они не попадают к вашему Йоттею, их души отлетают в Чертоги Кователя на славный пир после доброй работы. А куда улетит душа Каста-Наполовину? Как хоронить человека, чье тело по обычаям предков должно быть предано Священному Огню? Встретимся ли мы за той призрачной чертой, что вы, люди, называете Последним Порогом?
И король второй раз за недолгую четверть часа задохнулся от ужаса, осознав, о КОМ говорит не в меру серьезный гном.
— Не рано ли ты его хоронишь, Торни? Эйви-Эйви, конечно, стар, но…
— С чего ты взял, что он стар? — возмутился Бородатый. — Ему еще жить да жить… Если бы не ты! — добавил он ни с того ни с сего. — Ладно, Хольмер, пойдем, я тебе еще одну штуку покажу, — и нетерпеливо дернул короля за рукав.
Непочтительно быстро протащив Денхольма мимо окаменевших тел, Торни вывел его на небольшую площадку, открытую всем ветрам. Король мгновенно ослеп от яркого солнечного света, а когда проморгался и сумел разлепить едкие от слез ресницы, понял, что парит над Ласторгом, словно гигантская птица.
— Так ли надо было ломиться в закрытую дверь, а, Хольмер? — даже ехидство гнома было приправлено грустью. — Немного ниже, но область — как на ладони. Смотри, радуйся.
— Красиво, — прошагав бок о бок с проводником сотни миль, Денхольм приучился не обращать внимания на насмешливые интонации, начисто пропуская их мимо ушей. — Вас, Кастов, трудно понять: перевалы замуровали так, что не подступишься, а здесь — заходи кто хочет, бери что хочешь…
— Ага, — согласно кивнул Торни, — если ты птица, эльф или веллиар. Да и то попробуй сначала пробиться сквозь охранное заклинание. Ни истинно Светлые, ни истинно Темные не пойдут в это окно: эльфы уважают места Последнего Приюта, иначе от их Лианноров давно бы одни пеньки остались. А веллиары с пониманием относятся к месту Ритуальных Ножниц, обрывающих жизненную Нить до срока. А именно так называется этот балкон. Под нами пропасть, Хольмер, Пропасть Разбитых Сердец, как поэтично ее окрестили в Ласторге. Ладно, пойдем: здесь нельзя находиться слишком долго. И тем более — для простого утоления любопытства.
Король уходил со смешанным чувством.
С одной стороны, он был благодарен Сердитому Гному за столь роскошный подарок, ведь еще одна гномья легенда сделалась явью…
Вот только ни одна легенда не уточняла, что Камнем Смерти для Кастов является хрусталь. И Денхольма передернуло от отвращения и скорби при виде хрустального флакона из-под высохших столетия назад духов.
— Ну, Хольмер! — хмыкнул Сердитый гном. — Только не надо драматизировать! Камень он и есть камень, причем весьма красивый. И создал его Сам Кователь, между прочим, заморозив текучую воду на радость живущим. Хрусталь — камень ликования над несовершенной плотью, никак не меньше. Стоит ли ломать свою дурацкую башку над тем, кем раньше была твоя заздравная чаша! Ведь глина — это тоже прах тел человеческих! Но вино, которое ты пьешь из доброго кувшина, почему-то не отравляет жизнь дурными укорами!
— И вы тревожите покой ваших предков… — осторожно начал король.
— Последний разум потерял, гвоздь погнутый! — хлопнул себя по бокам Торни. — Если б мы из предков флаконы делали, у нас не было бы усыпальницы, дурень! Касты чтят своих почивших родичей. Но когда они оставляют Гору — не тащат за собою груды хрусталя. Покои ветшают, обваливаются потолки, проламывается пол. Запустение почти всегда приводит к разрушению, а разрушения в Горе — смерть всему, что сделано нашими руками. И тогда, к великой радости людей и новоселов-Кастов, образуются залежи горного хрусталя. На наш век священного камня уже не хватило, — фыркнул в бороду гном. — И Старейшины, посовещавшись, разрешили использовать останки тех придурков, что сигают вниз с балкона. Сами они отлично знают о грядущей участи и стараются заранее предупредить родичей, чтобы те не понесли убытков. Не любят у нас самоубийц, Хольмер, — развел руками Бородатый и расхохотался: — Смотри, чтоб не вырвало, недотепа! Испачкаешь пол — тебя самого с балкона сбросят.
Король справился с приступом неожиданной тошноты, хлопнул гнома по плечу…
И они пошли ужинать, поскольку никакие страшилки не могли уже испортить королевского аппетита и смутить его сон.
Но в глубине души Денхольм знал, что вернется сюда. В тщетной надежде понять, ЗАЧЕМ Торни приоткрыл перед ним дверь в святая святых Кастов.
Но выкроить время удалось лишь в последний день Девятидневного Круга.
Он пришел один и с трудом сумел открыть тугую дверь, тяжелую даже для гнома. И еле справился с охватившей его жутью при виде хрустальных статуй, покоящихся на бесценных постаментах.
Он пришел искать у мертвых ответы на вопросы живых.
И едва не заорал, услышав приглушенные голоса…
Когда способность дышать и соображать здраво вернулась к нему, король собрался с духом и пополз на подкосившихся коленях на тихий перебор серебряных струн. И затаился, согнувшись в три погибели за изумительной работы вазой, услышав насмешливо-язвительные интонации проводника, там, где открывал свою алчную пасть Балкон Ритуальных Ножниц.
— Они называют меня Неграненым Алмазом, То, — кривая усмешка перечеркнула уродливый шрам подобно перекрестью, — а Алмаз-то с трещиной.
— Если ты о своем лице… — вскинулась было Токли, озорная сестра Сердитого Гнома, с которой король пару раз сталкивался в родовых покоях.
— Я о своей душе, сестренка, — все так же ровно и спокойно возразил Эйви-Эйви. — Душа у меня с трещиной. Сломалась, а потом неудачно срослась…
— Ты все об этом… Когда же наконец успокоишься?
— Больно это, глупышка, взрывами, толчками больно. Как мой проклятый шрам, что выкручивает наизнанку к непогоде…
Тишина присела на краешек карниза и свесила вниз ноги, вторя проводнику.
Король, в который раз проклиная свое любопытство и свое невезение, устроился поудобнее, стараясь слиться с полом.
Смешливая Токли, Радость Рода, ткнулась старику в локоть и пригорюнилась.
— Отвлеки меня, сестра. Заговори меня, ведь зачем-то же ты разыскала меня среди покоя Ушедших…
Токли вздохнула, взглянула снизу вверх, стремясь поймать блеск бесцветных старческих глаз. И покраснела:
— Я пришла по просьбе Флеки, Эаркаст. Она думает, ты хотел над нею посмеяться. Она очень обижена на тебя. И я тоже…
— За то, что не тебя назвал прекраснейшей? — понимающе фыркнул Эй-Эй, мигом оттаивая. — А Флеки своей передай, что она дура.
— Как так?! — разъяренной кошкой подскочила Токли, негодуя за подругу.
— А вот так, — пожал плечами проводник. — Если ты с нею дружишь, раскрой девочке глаза. Я хотел ей помочь, но она отказалась. Значит, пусть все идет, как идет…
— Помочь? Ты что, слепой, Безбородый? Не видишь, что она сохнет по твоему названому братцу? Чтоб у этого упрямца ослиные уши выросли!!!
— Ослиные уши Торни вряд ли украсят, — хмыкнул старик, откладывая лютню, — ну да речь не об этом. Я стоял на Восточном склоне Сторожек, сестра, и стоял не один. Вы с побратимом знаете, что это значит… Я заглянул в глаза своей Судьбе, глупышка, я прочел приговор. Я скоро умру…
— Зачем ты это сделал? — В голосе девушки король уловил столь откровенный ужас, что сам зажмурился и мысленно застонал. — Зачем ты вообще пошел на Сторожки?
— Достойный муж не должен бегать от опасности, — довольно умело передразнивая старого Эшви, процитировал Эйви-Эйви. — Он идет вперед с открытыми глазами и умирает, если так судили Боги… Я упирался всеми конечностями, можешь мне поверить. Но я слишком устал прятаться, То…
— А как же мы? О нас ты подумал?!
— Как раньше, — погладил ее по голове старик и улыбнулся. — Судьба радует меня напоследок. Я помирился с Торни, я пожил в Горе. Я почти довел своих мальчишек…
Боль проводника заразила и короля, перекинувшись на тело, пронзив сердце. Отчего-то стало ясно, что потерять этого пьяницу, наглеца и шарлатана невозможно, оставшись прежним. Стыд залил багрянцем его щеки, и король кусал губы, чтоб не застонать. Что же случилось там, на Восточном склоне? Почему его мальчишеская выходка подписала Эйви-Эйви смертный приговор?! Ведь ничего не произошло, и проводник жив, здоров… Почему?! Боль оглушила, гулкими молоточками выстукивая мозг, но он справился, уколов палец булавкой, он выдержал, сменив хворь духовную на телесную… И вновь уловил осколки разговора…
— …а Флеки стала бы вдовой. И по возвращении в Гору мой старший брат Торни по закону Кастов взял бы ее в жены. В память о своем побратиме…
— Эаркаст, прости меня. Крошка Флеки действительно дура. Да и я тоже. Но может, в следующий раз, когда ты придешь отдохнуть с дальней дороги…
— Нет, сестра, следующего раза уже не будет…
— Ну и дура! Сама виновата, — тряхнула челкой справедливая Токли. — Такой замечательный план сорвала!
— Нет, ну вы только послушайте их! — где-то над самым ухом Денхольма взревел мощный баритон Сердитого Гнома. — А меня вы спросили, пыль забойная?
— А чего тебя спрашивать? — угрюмо возразил подпрыгнувший от неожиданности старик. — С тобой и так все ясно!
— А ты, дура беспутная! — набросился Торни на сестру. — Что несешь, бессовестная? Замечательный план? Твоим языком только помои подтирать! Основным пунктом этого «замечательного плана» является смерть моего побратима! А ты… — Яростная вспышка угасла так же резко, как и прорвалась: Сердитый гном всхлипнул, уткнувшись лбом в колонну.
— Не надо, брат, — мягко попросил Эй-Эй. — Уж лучше ты ругайся, в самом деле! Ты ведь с самого начала знал, что переживешь меня, гном…
— Я надеялся, что это случится нескоро, — невероятным усилием воли взял себя в руки Торни, — ведь ты не прошел и половины отмерянного людям срока…
«Не прошел и половины?» — изумлению короля не было предела, оно вытравило боль подобно кислому раствору, пущенному по металлу, и заставило забыть об осторожности.
Резкое движение затекшей руки, еле слышный шорох — и цепкие пальцы гнома вытащили его на свет Божий из укромного угла.
— Опять подслушивал! — восхитился Торни. — Ну Хольмер! Мастер! А где второй?
— Не было со мной второго, — под неудержимый хохот проводника смущенно возразил король. — Санди небось до сих пор в ваших лабиринтах разобраться не может!
— Да уж, наверное, не глупее некоторых буду! — возмущенно возопил красный, как шлифованный рубин, шут, вылезая из-за соседнего посмертного ложа.
Теперь хохот стал всеобщим, громовой хохот двух не жалующихся на глотки мужиков, пронзенный звонкими колокольчиками девичьего смеха. И сияющий хрусталь отражал, усиливая, непривычное скорбному месту веселье.
А на следующее утро они покидали гостеприимную Гору. Покидали ее вчетвером, поскольку упрямый Торни, презрев умоляющие взгляды красавицы Флеки и уговоры проводника, скоренько собрался в дорогу. Как уловил из их спора король, Сердитый гном намеревался прикрыть собой побратима, а Эйви-Эйви пытался этому воспротивиться.
Но, видимо, человеческого упрямства не хватило, чтобы перебить гномье. И под прощальные речи Старейшин Торни увязал свой мешок.
Проводник ласково и нежно попрощался со своим приемным семейством, поцеловал ноги отцу и матери, растрепал тщательно уложенную челку заплаканной Токли. До земли поклонился Учителю Сарру, долго жал руки друзьям, Мастерам, подмастерьям… Словно пытался в краткие минуты открытия Ворот попрощаться со всей Горой сразу.
Очень он не нравился королю, опять в его глазах появилось то самое обреченное выражение, что убивало любую надежду еще на длинной лестнице, ведущей в подгорное Царство…
Гномы любят долгие встречи и краткие проводы. Без лишних Церемоний Касты закрыли тяжелые створки, словно отрезая путь назад.
Перед путешественниками лежала широкая равнина, настоящее серебристо-зеленое море, у самого горизонта окаймленное темным лесом.
Перед ними лежал Ласторг.