Дорога петляла, пылила и, не раздумывая, кидалась под копыта коней. Хорошая была дорога, на совесть трудились гномы для Итани, Светлого Скитальца… Или все-таки Серого? Королю не хотелось об этом думать.
Тем более не хотелось гадать, каким чудом успели они проскочить переправу через говорливую Иль. Размахивая не просохшей еще подорожной, миновали Илегар — маленький городишко по соседству с Кронтом. Переночевали на старой заброшенной мельнице. И вот теперь неслись во весь опор, высекая искры из старой каменной кладки, оставляя по правую руку Долину Поющих Скал Эсполот, по левую — мшистые ели леса Астарха. Быстро ехали, торопили коней. Добраться до столицы, прекратить ненужную бойню…
Не хотелось думать и о том, что осталось позади. Новая стена ошибок. Камень к камню, плотно подогнаны, кладка на века… Ну почему они не остались, доверив решение собственной судьбы хмурому парню по имени Браз, бывшему наемному убийце?! Почему не развернули строй стражи — надежный эскорт сумасшедшего монарха? Не хотелось думать, что кто-то другой, не Денхольм и Санди, подхлестывал сейчас лошадей, торопясь навстречу… Навстречу чему? Что ждало их за поворотом?
Не хотелось думать…
Хотелось просто мчаться что есть духу, лететь вдоль заброшенной, но сохранившей остатки величия дороги, глотая горькую пыль, подстраивая взбалмошное сердце под звонкий перестук копыт.
Дорога покорно разворачивала свою путеводную нить, дорога впитывала в себя запах лошадиного пота и нетерпения седоков. Дорога вползала им в души, вгрызалась в сердца. И казалось, ничего не осталось в мире, кроме дороги, двух всадников и неба над их головами. Старинный гобелен, украсивший неведомую залу…
«Мы, седые Дорожные Боги», — журчал в голове голосок Лайсы…
И король вспомнил древний, как земля под ногами, миф о Боге Пути.
Когда-то очень давно, так давно, что высохли многие моря и источились многие горы, жил на Небе Бог, в Чьих руках хранились все земные пути. Прежде чем отправиться в дальнюю дорогу, люди приносили Богу жертвы, моля о помощи и защите. И Бог расстилал перед людьми вытканное Им полотно. Но то ли жертв было недостаточно, то ли поссорился Бог Пути с другими Богами, а может, просто сошел с ума от скуки, — ушел Он с Небес, напоследок скинув вниз все Свое рукоделие. И освобожденные дороги глубокими морщинами изрезали девственно гладкую кожу Земли. Рассерженный Роккор заклеймил Бога Печатью Бессилия, — и опальный бунтовщик исчез. Но дороги Его остались. И отныне люди сами отвечали за свою путевую Судьбу…
Дорога.
Полотно, вытканное Богом.
Давно не чищенное полотно.
Санди присматривал место, достойное остановки на обед, когда впереди показалось ущелье. Дорога не решилась вступить в лес Астарха и прорезала скалы Эсполота.
Поющие камни мгновенно подхватили перестук копыт, и стократ усиленный звук забился в ловушке скальной породы, а в его незатейливый ритм вплелись отголоски чьих-то песен и печальных мелодий. Жрецы говорят, что души погибших в горах переселяются в Долину Поющих Скал, но мало ли что говорят жрецы…
А конный топот все нарастал, оглушая своей силой и мощью, пока король наконец не понял, что навстречу им мчится целое войско. Они проехали еще немного и увидели всадников. Не войско, конечно, но и семерых хватало для расправы с двумя безоружными. Нехорошее число, ой нехорошее…
Предусмотрительный Санди загодя выхватил подорожную, поднимая ее над головой, подобно знамени, и еле успел увернуться от пущенной кем-то стрелы. И лишь когда вторая стрела отскочила от заветной кольчуги, Денхольм осознал, что это не стража.
И что их не будут арестовывать.
Их будут убивать.
Шут тоже почуял недоброе, откинул за спину гитарный чехол, и в руках его хищно сверкнули пять дареных кинжалов Луиса Шенха.
«Бесполезно, дружище, — успел подумать король. — Доспехи на них. Не пробить кинжалом!»
Пять серебристых молний сверкнули одна за другой, и пять взмыленных лошадей рухнули на полном скаку, давя своих седоков. Двое против двоих. Двое вооруженных до зубов против двоих безоружных. И скалы, с ужасом и болью отразившие предсмертные хрипы и лязг клинков…
Мгновения остановившейся жизни. Лошади сшибаются грудь в грудь. Король уклоняется от удара, звериным чутьем понимая, что конь его зарублен, но еще живет, еще летит… И в поле зрения — рычащий Санди, и в глазах его Ночь яростной атаки, Ночь… Ночь! И столкнувшийся с ним воин, с воем закрывающий горящее лицо… И перестук копыт за спиной. И новый всадник с обнаженным клинком, подобный Самой Темноте… И покачнувшийся к горизонту мир, и ставшая неожиданно близкой дорога… Хорошая дорога, надежное полотно… Пыльное немного, но мы потерпим, нам не привыкать…
Крепкая рука выдернула короля из седла опадающей на скаку лошади, он ткнулся носом в гриф гитары, и чудом уцелевший конь шута вынес их из предательского ущелья, и скалы за спиной с нездоровым старанием вплели отголоски прошедшего боя в вечную музыку душ погибших в гоpax. И снова лязг, и снова топот копыт, и снова предсмертные хрипы…
Подчиняясь рвущим губы удилам, хрипя и отплевываясь кровью, роняя клочья пены, конь свернул в темный и сырой лес, укрывая в чаще двух измученных седоков. Понесся во весь опор, в заросли, сквозь сучья и ветки, а прилепившиеся к его спине люди почти слились с потным телом, не особо надеясь уцелеть или остановить… Безумие скалило зубы, подрагивая в темных зрачках коня, хлещущие по взмыленным бокам ветви гнали, словно сотня безжалостных плетей, острые сучья жалили, подобно разъяренным осам.
— Прыгай, братец! — дурным голосом завопил Санди, сваливаясь с седла.
Король рухнул в другую сторону, расшибаясь о плотно растущие стволы, падая на кучу острого, как колья, валежника. И опять его спасла кольчуга, тяжела, конечно, но где бы он был без нее? Йоттея разговорами развлекал? А так пустячок, больно, да не смертельно…
Слева заворочался и закряхтел шут.
— Жив? — кинул король короткий и глупый вопрос в заросли ежевики.
— Вроде того, — проворчал Санди и осекся.
Жуткий протяжный вопль пронесся над чащей и затих, словно перерезали орущую глотку. Король вскочил на ноги и рванул туда, успевая подумать на бегу, что опять все не так, что надо бежать совсем в другую сторону, прочь бежать, жизнь спасать… Рядом сопел и бранился исцарапанный шут.
С разгону они выскочили на поляну, где с переломанными ногами бился их незадачливый конь, а вокруг умирающего тела толпились странные и страшные твари, деловито и молчаливо стаскивая переметные сумы, разрывая на куски теплое мясо, упиваясь горячей кровью…
И снова первым успел Санди. Выломав дубину покрепче, он издал клич, похожий на предсмертный вопль несчастного животного, и кинулся в бой. Не за конем, конечно. За сумками, за скудным запасом пищи и воды… Король подхватил корягу и ломанулся следом.
Страшны оказались дикие твари, их скрюченные пальцы выдирали кожу вместе с клочьями мяса, их зубы впивались в живую плоть, они падали под ударами и снова вставали, и рвали в куски своих же раненых… И душно было в лесу, будто петля стягивала непокорное горло, и пот разъедал глаза, стекая по воспаленным векам. И Смерть кивала им, как старым знакомым, радуясь новой встрече… И ждала Комната в Царстве Йоттея, но не будет у нее постояльцев. Съеденных заживо, разве пустят их в приличный замогильный мир, да и чем шагнут они за Последний Порог?! К Венде попадут они, к Той, За Которой Нет Ни Воды, Ни Огня, Ни Воздуха!
Воздуха…
Воздуха!
Окровавленные губы зашевелились, выталкивая заветное, запретное заклинание, сильное, потрясающее основы Мира… Но иначе он не мог, слишком велика оказалась жажда Жизни, слишком дорог был хрипящий за спиной ехидный парень с сучковатой дубиной…
Водоворот затхлого воздуха поднялся от колен короля, раскручиваясь по спирали, сметая все, что вставало на пути… Все и всех! Раскидывая, стирая в песок, в пыль, в прах. Трещали сучья, валились деревья, земля выворачивалась наизнанку, а Денхольм все гнал покорный его воле ветер на взбесившийся лес, и ураган крепчал, ураган рвался на волю…
— Утихомирь его, братец! — услышал он приглушенный вой Санди. — Утихомирь, иначе он уничтожит половину страны!
Король нахмурился, небрежно щелкнул пальцами, — и тотчас все стихло.
Они стояли на большой, совершенно пустой поляне, и перед ними лежала широкая просека. Денхольм обернулся и увидел, что прижавшийся к нему Санди мертвой хваткой вцепился в заветную сумку с провизией.
— Ну и грозен ты бываешь, куманек! — скривился шут, тщетно пытаясь отодрать от королевского плаща непокорные пальцы. — Я ж теперь по ночам спокойно спать не смогу!
Король устало сел и отер со лба соленые холодные капли. Кружилась голова, и пить хотелось смертельно. Болело все искалеченное, искусанное тело, на запах крови слеталась осмелевшая мошка…
— Пей, горе мое! — Санди сунул ему под нос отвоеванную флягу. — Но не усердствуй особо: мало воды, почти всю твой ветер расплескал. Ответь мне, герой, сколькими годами жизни ты готов заплатить за это безобразие?
— Сколько потребуют — столько заплачу, — проворчал король, с сожалением отрываясь от заветной фляжки. — Можно подумать, это я кинулся удары своей шкурой собирать!
Шут передернул плечами, сосредоточенно подсчитывая припасы:
— Идти надо, куманек. Сможешь идти-то?
— Куда я, спрашивается, денусь? — нехотя оторвался от насиженного места Денхольм. — Надо — пошли.
И они пошли по широкой просеке, оставленной ураганом, надеясь выйти к реке. Они морщились от боли, спотыкаясь и падая, но все ускоряли шаги. Они почти бежали, бежали прочь из проклятого Леса, к воде, к людям…
Мошка лезла прямо в глаза, забивалась в нос, заставляя чихать и кашлять. Они глотали ее вместе с отяжелевшим воздухом, отдирали от высохших обветренных губ, смахивали с окровавленной кожи.
— Солнце! — выталкивая распухший язык, прошептал король.
— Что «солнце», братец? — Шут расщедрился на глоток воды, и говорить сразу стало легче.
— Солнце по левую руку. Опять Лес нами вертит.
— Я бы ему не советовал, — мрачно глянул себе под ноги Санди. — Лучше выпусти нас, Лес Астарха!
Над их головами зашумели, закачались древние ели, затрещали сучья, заскрипели корни…
— Плохие гости, беспокойные, — запричитали деревья, осыпая их пожухлой хвоей. — Вошли не спросясь, без поклона, без жертвы… Идут напролом, торопятся… Ветер в кулаке принесли — и вины не чуют, смертушку сеют — прощения не просят. Угр-р-р-р-рож-ж-жают нам, а того не знают, что Ветер Лесу не враг… Крепко Земля держит, Ветру не свалить!
— А как насчет огня, Темное Отродье?! — звонко выкрикнул шут, выхватывая из мешка огниво.
— Б-р-р-р-р! Дурной запах, дымом потянуло! — отпрянул в стороны Лес, сметая с дороги корни и валежник. — И на огонь есть управа, да, и на него… Но зачем зря Землю сотрясать? Опасные гости, кусают, огрызаются… Ветер в кулаке принесли, пламя в мешке утаили! К реке выйти хотите? Идите, спешите! Там и против огня сила найдется!
Расступились деревья, раздвинулись ветви. Тонкая тропинка вильнула в сторону от просеки, и закатное солнце теперь светило в спину, словно подталкивая, выгоняя…
Прямо повела дорожка, длинной стрелой указывая путь, разлетелась в стороны мошка, и змеи спешили прочь с открытого места. Мягкий мох дорогим ковром принимал стертые, сбитые ноги и упруго выталкивал обратно, вверх и вперед… А за их спинами вновь смыкались деревья, трещал валежник, сплетались корни, вгрызались в землю овраги, закрывая путь, сжигая мосты.
Наконец показалась кромка леса, и дышать сразу стало легче. Насыщенный влагой воздух смягчил потрескавшиеся корки губ, остудил воспаленные раны. Из последних сил они побежали, хватая задыхающимися ртами клочья тумана, спеша на волю…
— Принимайте дорогих гостей! — со скрытым злобным торжеством прошипел Лес Астарха.
Король запоздало оглянулся и не сдержал негодующего крика: сзади непроходимым частоколом стояли толстые древние стволы, глубокий овраг пролегал подобно крепостному рву, защищая от огня, и топорщили пики своих шипов заросли терновника…
Санди заковыристо выругался, дергая короля за рукав. Денхольм посмотрел вперед и устало сел на клочок сухой земли, чудом уцелевший среди бескрайних болотных топей.
— Придется ночевать здесь, куманек, — вздохнул Санди. — В трясину я сегодня не полезу. Запалим терновник, отдохнем, как сможем, поужинаем, в конце концов! Я в мешке и топорик видел…
— На сколько дней хватит припасов? — тщетно борясь с подползающей безнадежностью, спросил король.
— Дня на два, а то и меньше. При разумной экономии, конечно, — уныло подытожил шут, вытряхивая содержимое отвоеванной переметной сумки. — А это еще что? — воскликнул он вдруг с изумлением.
В руки короля перекочевал маленький кувшинчик, наполненный мелким песком фиолетового цвета. Денхольм принюхался, протер крупинки между пальцами… и внезапно почувствовал, как уходит давящее отчаяние, а в образовавшейся пустоте рождается желание жить и бороться до конца.
— Сильный оберег! — жизнерадостно заверил Санди. — Не иначе Лайса позаботилась! От нее тоже магией пахло…
— Нет, — покачал головой король, разглядывая знакомый травяной узор, бегущий по кромке, — это снова Браз. Судя по всему, из старых, еще южных, запасов песочек. Ладно, давай ужинать и спать.
Мало было еды, лишь раздразнила урчащий желудок. Несколько ломтей засохшего хлеба, по куску сыра, по пучку зелени. Пара глотков оставшейся в баклаге воды. Одна трубка на двоих…
Чтобы лишний раз не расстраиваться, они намертво завязали тесемки мешка, расчистили место для ночлега, рассыпали по кругу фиолетовый песок. И улеглись спать с чувством уверенности в завтрашнем дне. В конце концов это были топи Эрины, Светлой Реки Элроны. Во имя Эариэль они должны пропустить!
Королю приснился бывший наемный убийца Браз с темным, перекошенным от ярости лицом, и глупая клоунская улыбка была кровавой пеной поперек оскаленной пасти рычащего зверя. С глухим свистом вырвалась из его руки бешеная молния и понеслась, завертелась, вонзаясь в горло воина, на секунду показавшееся из-под длинного забрала… С хрустом и кровожадным чавканьем вошла она в незащищенную плоть, пачкая красным светлую густую бороду, заставляя пустые холодные глаза наполниться болью, изумлением, страхом. Гримаса ненависти изранила тонкие губы воина, пытающегося удержать ставший слишком тяжелым акирро с паутиной по клинку, гримаса ненависти, так похожая на насмешливую улыбку…
«Оставь! Не смей, Браз! Он мой!!!» — хотел прокричать Король, но что-то мешало, что-то противное и скользкое шевелилось у него в груди, резало пополам, наполняя огнем каждый судорожный вздох…
И мир вертелся по спирали, и небо надвинулось, сделавшись неестественно близким, и липкие руки никак не могли свести рваную рану в груди, и ветер почему-то кропил в лицо по-морскому соленые капли…
Но он еще жил! Он еще видел, как падает тот воин, тот человек, стоявший когда-то у кромки поляны, как разлетается на куски ненужная плоть и рождается опустошающий вихрь… Он видел! И понимал, что умирает, что не осталось больше сил жить, что он слишком устал… Он умирал, дергался, хрипел, с мольбой вглядываясь в укутывающее небо, — и искал брата, спешащего ему навстречу…
Странные фиолетовые хлопья плавно опустились на его горящие раны, коснулись обнаженного воспаленного мозга… И прекрасная Ташью возложила на его шальную голову венок весенних фиалок. Хмельной и счастливый, он протянул руку своей избраннице и повел вдоль цветущих яблонь Вельстана, рассказывая, интригуя, шокируя…
Проснулся он с глупой счастливой улыбкой на лице и странным тревожным чувством в сердце. Минуту лежал с закрытыми глазами, напрягая память, и злодейка подсунула новый образ, заставивший растерянно пожать плечами: кого еще он мог держать под руку, если не Ташку! Откуда же взялся этот цвет спелого каштана в ее волосах? И где ее чудные золотые косы?!
— Раскрой глаза, куманек! — проворчал под боком зевающий Санди. — И твоя идиотская улыбочка сползет сама собой!
Денхольм резко вскочил на ноги.
И действительно перестал улыбаться.
Потому что проклятый лес отступил куда-то к горизонту, а болота подползли, окружая непроходимыми гибельными топями.
Хмурый шут грыз сухарик и деловито вязал загодя нарубленный терновник, крепя замысловатой вязью колючие ветки. Король последовал его примеру, не забыв и про кусочек засохшего хлеба за щекой.
— Прорвемся, куманек! — подытожил Санди, критически оглядывая их совместное творение. — Пошли, хватит рассиживаться!
И они пошли, где прыгая с кочки на кочку, где ползком пробираясь по колючему настилу, и кровавые раны леса обжигала вонючая болотная тина. Мошка и комарье намертво облепили все свободные от одежды островки израненных тел, — и они размазывали их, стряхивая вместе с грязью, до тех пор, пока на лицах не образовалась корка, безжизненная маска, защищавшая от укусов. Солнце прыгало из стороны в сторону сумасшедшим зигзагом, и они уже не знали, куда идут, они заплутали в бесконечном переплетении пружинящего торфа, мутных водных прогалин и кочек, покрытых острой как бритва осокой.
А болота ворожили, кружа, обволакивая.
А болота колдовали, подчиняя извечному унылому напеву, и склоняли все ниже, ниже непокорные головы чужаков, заставляя вдыхать клочья отчаяния, заставляя глотать обрывки тоскливой обреченности…
Странные девы выходили к ним из тумана, прекрасные девы с водорослями в зеленых волосах, и в прохладных объятиях бесплотных рук, в прикосновении обнаженных грудей сквозило незнаемое доселе блаженство. Дивные голоса пели о сокровищах подводного мира, о сумрачном покое болотных топей, о нескончаемой ночи, полной неги и любви… И не хотелось никуда идти, хотелось лежать и смотреть в темное зеркало холодной воды и ждать, пока желанное подводное царство примет новых постояльцев…
Но каждый раз то один, то другой находил в себе силы и кидал на ветер волшебный песок, и рассыпалось в пыль чародейство, и разбивалась о незримую стену вязь заклинаний, и отлетали клочья туманов от светящихся в воздухе неведомых рун… Сильный оберег дал им на прощание Браз, часы и дни жизни даря за спасение своей сестры…
И во время очередного кошмара фиолетовые иглы коснулись утомленного мозга короля, и память фиолетовыми буквами вывела фразу древней летописи, подсказывая нужные слова…
…А последним спустился невысокий рыцарь в неброских серых доспехах. — Итани, Создатель Туманов, Идущий Между…
— Именем Итани, Творца Туманов, пропустите Его потомков! — прокричал в никуда король.
— Итани, Итани, Итани… — зашелестела осока.
— Итани, Итани, Итани… — закачались, оседая, кочки.
— Потомки Итани! — запричитали призрачные девы. — Ушел Итани, ушел за солнцем — не вернется… Повенчал фатою туманов мертвую воду и живую, стоячую и текучую, и ушел, ушел, ушел! Между идите, между, по туманной дорожке, не предаст вода, выдержит, пропустит, если не лгут потомки Итани!
Король и шут, выпрямившись и сцепив на прощание истерзанные руки, шагнули в темный провал болотной трясины, зажмурив глаза, и пошли прямо, не сворачивая, веря и не веря, пока не рухнули от усталости в теплый мох…
— Мы еще живы, куманек?
Король открыл глаза и снова закрыл их.
— Живы, Санди. Мы на берегу Эрины, на взгорке. Спи.
— Хорошо, что мы живы, куманек! — счастливо вздохнул шут, мгновенно засыпая.
— Хорошо, — согласился король, падая в объятия Йоххи.
Какими лабиринтами прошел он? Вереница чьих лиц пролетела стремительной вспышкой? Чьи-то руки тянулись к нему, чьи-то спины закрывали его в пылу грядущих яростных сражений, чьи-то губы вливали в его уши яд горькой истины… Он не помнил, ничего не помнил. Он брел наугад, мимо, между сном и явью, прочь от земли, дальше и выше…
— Да аккуратнее, не уроните, идолы!
Чей голос? Откуда пришел? Что принес?
— К огню поближе. Да принесите горячей воды, не стойте как истуканы!
Тепло. Хорошо. Спокойно. Только не кричите так, а то больно…
— Больно!
— Понятное дело! Потерпите, сударь, вот отмоем вас — сразу полегчает. Героев у нас в последнее время развелось — аж тошно! Всяк, кому не лень, лезет в болота проклятущие подвиги совершать! Вы первые, кто вернулся!
— Сначала был Лес! Я помню, сначала был Лес!
— Вот оно что! Значит, вас астхи так разодрали! Эй, баба! Неси настой на меду погорячее да притирания! Те самые, какие же еще! Ой, да пошевеливайся, пошевеливайся! Яд выводить будем…
— Больно…
— А вы, сударь, как хоте…
Снова темнота. Тишина, блаженная, родная и теплая.
«Потерпи, братишка, несмертельно!»
Потерплю, куда я денусь. Боль — это тоже неплохо. Больно — значит жив!
«Не всегда, братишка, не всегда. Иногда больно даже мертвым…»
Как тебе? Прости, брат, я не хотел… Не уходи, брат!!!
— Лежите, сударь, лежите! Куда собрались?
Другой голос. Незнакомый. Или знакомый? А, баба… Ох баба у баба… Больно… А Санди? Где Санди?!
— Где мой друг?
— Рядом спит. Вам тоже поспать надо, сударь!
Сон. Да, баба, пусть будет сон. Спать, спать… Здравствуй, Йоххи…
Здравствуй и ты, Потомок Богов. Отдыхай, отпусти свои мысли на волю!
…Король потянулся и открыл глаза. И не узнал привычного мира. Его уже похоронили? Откуда эти бревна над головой? Они брели по пояс в тумане, кажется, босиком — по холодной воде… А теперь? Они умерли? Тогда где же Йоттей?
— Ну вот, и этот проснулся, — раздался радостный вопль. — Эй, Лика! Беги к деду, скажи, второй тоже очнулся!
Король повернул голову и увидел подростка лет двенадцати, с самым серьезным видом поправляющего драное одеяло.
— Ты кто?
— Чий, внук знахаря, — с готовностью пояснил подросток. — А вам, дяденька, вредно пока разговаривать. Астхи вас покусали, яд почти до сердца добрался. Так дед говорит!
— Как я здесь оказался?
— Рыбаки вас с приятелем на берегу Эрины подобрали, думали, утопленники, — а вы дышите… Сюда донесли, дед с бабкой насилу выходили!
— Пить…
— Воды не дам, дед не велел. Настой пейте, он яд выводит…
Король глотнул и захлебнулся нежданной горечью, выплевывая все на одеяло, кашляя и задыхаясь.
— Вот шальной! — восхитился Чий, наливая новую кружку. — Кто ж так лекарство пьет! Не торопясь надо, по глоточку…
— Ну-ка, Чий, лети отсюда! — приказал суровый мужской голос. — Лежите, сударь, успеете еще погеройствовать. Пейте, как малец сказал, потихоньку эта дрянь легче идет.
— Вы лекарь?
— Слишком много чести. Впрочем, у вас, городских, все не как у людей. Знахарь я, господин, иначе — ведун. Травы целебные ведаю.
— Здесь не только травы, знахарь. Магией попахивает твой отвар.
— Все может быть, господин. Только вам это без разницы, пейте да поправляйтесь. Простая там магия, деревенская. Такую запрещай не запрещай, толку мало выйдет. А храбрецов, что ради указа королевского свою жизнь болезни на растерзание отдавали, я, простите, не встречал…
— Основы Мира трясешь!
— Все ради людей хворых, вроде вас с другом. Да и тряска невелика, выдумки все это. Вон давеча кто-то округу сотрясал — это я понимаю. Смерч до неба стоял, думали, Мир кончается! Вы их там не встречали, часом, в Астарховом-то Лесу? Сам колдун такими вещами давно не балуется, живет тихо, а астхи его Лес сторожат…
Король пожал плечами, прихлебывая отвар; Потомкам Светлых Богов разрешалось любое колдовство, а вот вести об Астархе его насторожили:
— Почему же в столицу не доложите, что у вас под боком колдун в лесу поселился?
— Это еще вопрос, господин, кто у кого под боком поселился. Прапрадеды сказывают, что во время Войны Магии сам король Денхольм I говорил с Астархом, бился с ним, победил, но жизнь сохранил. И Лес во владение отдал. Раньше ведь много всякой магии было. Нашлась и ворожба, что служит Той, За Которой Нет Мира. И чтобы не гадать, где какая, запретили магию вообще. Ладно, беседовать потом будем. Приятель ваш в бане парится, советую присоединиться. Чистый пар всю мерзость из тела выведет.
Король, шатаясь, встал, через силу, борясь с подступающей тошнотой, оделся и побрел следом за стариком, вон из избы с низким закопченным потолком, на свежий воздух. Знахарь, бережно поддерживая его под руку, провел по деревеньке в дюжину убогих хат и остановился перед совсем уж маленькой избенкой, из окна которой валил сизый дым.
— Да там пожар! — дурным голосом завопил король. — Санди сгорит!
— Вот шальной! — выругался подпрыгнувший от неожиданности ведун. — В бане никогда не парился, что ли? Полезай! Да веник не забудь!
Король собрался с духом и шагнул, пригибая голову, в узенькую дверь. И остолбенел в изумлении: в духоте, в жаркой влажной полутьме вертелся шут и самозабвенно хлестал себя березовыми ветками.
— Горе у меня! — безрадостно поведал Санди, плеснув воды на раскаленные камни. — Гитару я в болотах проклятущих оставил! Но ты заходи, заходи! Мы гостям всегда рады! — и замахнулся веником.