– Ну-с, проходите, голубчик, присаживайтесь. С чем изволите сегодня к нам, так сказать, пожаловать-ся? – и лицо доктора в черном халате расплылось в улыбке, обнажив на краткий миг с десяток золотых зубов. – У нас ведь так всегда, коль не пожалуешься, бремя земное свое, так сказать, не  облегчишь – то и не выздоровеешь. А коль пожалуешься – сразу легче становится на время какое-то, хоть потом и за человека себя не считаешь. Верно я говорю? – и доктор присел на стул, приглашая пациента сделать то же самое. – Ну, рассказывайте, что и где у вас болит, Джош.

– Я… доктор, понимаете, что-то со мной не так, – начал свое признание пациент, продолжая от волнения слегка ерзать на стуле. – Я… я стал чувствовать радость, доктор!

– Вот как? – и доктор с прищуром посмотрел на своего нового клиента, отложив в сторону ручку. – Вы же знаете, насколько губительно для здоровья вашего организма это запрещенное нами чувство? И давно это у вас началось?

– Уже несколько месяцев, доктор. Я сам себе места не нахожу! Мне стало казаться, что вся моя текущая так называемая жизнь совершенно неуместна в том смысле, что я совершенно не на своем месте. Что я способен делать что-то иное, гораздо более значимое, что-то по-настоящему стоящее…

– Ну как же это не на своем месте, голубчик? – с улыбкой ответил ему доктор, между делом холодно и изучающе скользя стального цвета глазами по лицу пациента. – У вас очень престижная должность руководителя совета директоров одного из крупнейших банков нашей страны – а это значит, что никакого материального дискомфорта вы совершенно не должны испытывать. Я ведь прав?

– Дело не в нем, доктор. К чертям этот комфорт! Мне страшно. Теперь мне с каждым днем становится все более страшно прожить не своей жизнью, понимаете?

– Так уж прямо и к чертям? – и доктор вновь обнажил с десяток золотых коронок, привстав со стула и начав неспешно ходить по кабинету. – А с чего все это у вас началось, не расскажете?

– Понимаете, шесть месяцев тому назад я… я увидел сон. Очень необычный сон. Мне такие снились только в д… де… в периоде, когда я был очень физически мал и слаб. И в этом сне я… я летал, доктор! Сначала я был огромной бабочкой с прекрасными цветастыми крыльями, которая порхала от цветка к цветку, а потом внезапно превратился в могучую синекрылую птицу, взмывающую высоко-высоко в поднебесье и камнем пикирующую вниз, а потом…

– Достаточно! – внезапно резко оборвал его доктор, высоко подняв руку. – Вы же знаете, что министерство здравосохранения категорически запретило испытывать чувства радости и восторга в связи с тем, что они приводят к необратимым последствиям в организмах наших пациентов – и тем более пытаться заразить этими чувствами других, что вы сейчас как раз и попытались сделать!

– Я… про… простите, доктор, – и Джош смущенно опустил голову. – Я не знал, что оно заразительно.

– О, еще как заразительно. Однажды, примерно две тысячи ваших лет тому назад, мы уже боролись с самой настоящей эпидемией! К счастью, в тот раз нам удалось одержать верх. И мы как мировые врачи не хотим, чтобы этот планетарный инцидент вновь повторился, понимаете?

– По… понимаю.

– Расскажите подробнее о том, о чем вы думаете и что ощущаете в последнее время.

– Временами я стал ощущать и вести себя как р… ре… как же называется это слово? – нахмурился пациент, точно силясь превозмочь невидимый барьер в памяти. – Ре… ребе… ребенок! Я точно вновь стал ребенком, доктор. После того злополучного сна я на короткие часы своей жизни совершенно перестал ощущать столь нормальные и привычные мне и всем моим знакомым ощущения печали, скуки и внутренней тоски.

Сначала я стал улыбаться, доктор – но… но не совсем той улыбкой, которой вы улыбаетесь сейчас, глядя на меня. Потом внутри меня стал рождаться какой-то внутренний смех – но это был не тот смех, которым сейчас смеются люди во время общественных торжеств и празднеств. Потом… потом что-то изменилось в моем зрении – и вся моя жизнь стала выглядеть для меня такой смешной и такой… нелепой. Я стал ощущать себя точно робот, день за днем выполняющий рутинные социальные задачи, но так и не способный найти время для того, чтобы… чтобы жить, доктор. Будто до этого я вовсе и не жил, понимаете? Будто до этого я точно спал – и только в том самом ужасном сне по-настоящему, взаправду проснулся.

Постепенно я перестал бояться открыть кому-то свою д… ду… черт, что же вы сделали с этим словом, совсем забыл его… душу! Я стал как р… ребенок легко сходиться с новыми людьми и без привычных мне сожалений и тоски при необходимости расставаться с ними. Я начал чувствовать, что внутри них… что внутри них есть что-то точно такое же, живое. Что эти взрослые люди – они… они дети, доктор, просто… просто это навеки замолчавшие дети, точно им насильно заклеили рот, чтобы они не кричали от восторга. Чтобы они плакали от боли и тосковали по несбывшемуся обещанному им свыше счастью…

Я перестал бояться грядущего и примирился со своим прошлым. Мне стало казаться, что причинять другим ту боль, которую постоянно испытывал я сам, как-то совершенно бесчеловечно. А потом, в один из дней, когда я возвращался домой с работы, я… у меня было немного свободного времени, такое очень редко ныне случается, но все же… и я… в общем… стыдно в этом признаться, но я… я поднял свой взгляд на небо, доктор, и там… там было солнце! О, как ослепительно ярко оно светило всем нам! Какой радостью оно наполнило меня в тот миг… вся столь привычная мне тоска в одно мгновение растаяла под его теплыми ласкающими лучами. В тот… ужасный момент… мне захотелось закричать от восторга, потому что я вновь на краткий миг ощутил себя живым. Вы меня понимаете, доктор? Черт возьми, наверняка вы даже не представляете, что это такое – чувствовать себя живым!

Затем… затем ко мне стали приходить разные странные мысли, доктор. Я пытался с ними бороться, старательно отбрасывал их, но они раз за разом возвращались по мою душу вновь. Я думал о том, что… что если бы люди испытывали то, что испытывал в те странные дни я, то… то они перестали бы мучить друг друга. В мире не стало бы войн. Каждый нашел бы то доброе, чем он по-настоящему хотел бы заниматься, и это принесло бы ему счастье – а вместе с этим вдохновило окружающих на поиск самих себя. Каждый пришел бы на свое место – не то, которое было навязано ему модой или рекламой, а выбранное ранее его ду… душой. Мир бы преобразился. Дети… дети часто несчастны в нашем, взрослом мире, но… но в мире детства они… они точно ангелы, доктор. В мире детства не было бы нашей неизбывной боли… Вы меня понимаете? Ни черта вы, наверное, не понимаете, доктор!

– О, не переживайте, голубчик, я все прекрасно понимаю. Синдром Детства – вот ваш диагноз, дорогой мой Джош.

– Не… не может быть! – и возбужденно шагавший по кабинету пациент с ужасом сел на стул, взгляд его остановился, а блестевшие до этого глаза внезапно наполнились слезами. – Неужели все настолько серьезно?

– Все очень серьезно. Все признаки диагноза на лицо – и я бы даже сказал, на лице. Вашем живом лице, несчастный мой Джош.

– Но доктор, я же только теперь стал по-настоящему счастлив, пусть и с вашим ди… диагнозом, не оставляющим мне шансов на нормальную жизнь.

– Вот именно поэтому мы будем вынуждены принудительно направить вас на стерилизацию памяти и чувств, Джош. Мы не можем допустить, чтобы ваша болезнь поразила наш совершенно здоровый общественный организм.

– Но я… я не хочу, доктор… отпустите! Пустите! Ироды! Черти! Душеубийцы! – закричал Джош, как только внезапно вошедшие в кабинет люди в черных халатах взяли его за руки и волоком потащили прочь в неизвестном направлении.

– Все там будем… – философски заметил его собеседник, обнажив свои золотые зубы. 

* * *

– Черти, говорите? – ухмыльнулся доктор, как только представители службы контроля за душами увели нового пробужденного на операцию по стиранию памяти. – А вы знаете, ведь в чем-то вы даже правы…

С этими словами он неспешно сел на стул. Хвост его от пережитого возбуждения то раздваивался на конце, то вновь сливался в одно целое, а копыта постукивали в нетерпении. Еще один пробужденный. Плохо. Статистика неумолимо свидетельствовала о том, что таких с каждым днем становится все больше – а это значит, что и бороться с ними впоследствии будет все сложнее. Нужно было что-то придумать, чтобы вернуть людям утраченное ощущение счастья, одновременно не дав найти подлинных себя. Вторую планетарную эпидемию они не переживут.

18.11.2017