Я села на поезд, идущий в деревню, в Лацио, а эта тень бежала параллельно моему лицу, мои глаза смотрели прямо на кресло передо мной, не замечая знакомое, но уже призрачное лицо.

Он смотрит на меня, как несколько месяцев назад, в самые зрачки, своими блестящими глазами, раздувая ноздри, приоткрыв рот.

Теперь в моем сердце больше нет смерти, потому что оно опустошено. Теперь смерть разрастается, как раковая опухоль, я чувствую, как она ползет и гнездится в суставах и мышцах.

Она медленная, нежная, гибкая, как кошка. Она меня не пугает. Она хорошо играет свою роль, знает, как завязывать в узел людей.

Я бросаю его и возвращаюсь в красный дом на холме, взяв с собой его рваные футболки, я не сплю, потому что мне кажется, что если я засну, то больше не проснусь никогда. Я лежу на диване и думаю, а ночью разжигаю камин и плачу, будто от дыма.

Я не знаю, что сделала Пенелопа, я спрашиваю себя, приехала ли она. Надеюсь, что да, и я закутываюсь и думаю о ней и о нем. Он ей говорит: «Давай, входи, Мелисса должна вернуться», а она отвечает: «Ой, нет, мне жаль, а то я вернусь очень поздно», и тогда он смотрит на нее и понимает, что у нее прекрасные глаза и прекрасное лицо в окружении прекрасных волос. Но он ее не желает, нет, еще не желает. Она идет вниз, чтобы подождать меня, а так как я не приду, она звонит в дверь и говорит: «Знаешь, она не приехала. Мой поезд уже ушел… Я уеду в половине одиннадцатого». И тогда он ее обязательно пригласит и предложит холодного пива, и тогда, только тогда, пока смотрит, как она пьет пиво, поймет, что ее рот — самый прекрасный из тех, что он видел в жизни. И тогда, только тогда он захочет ее поцеловать.

И я засыпаю.

И когда я слышала, как ты плачешь, прежде чем я тебя оставила, я повернулась к тебе спиной и подумала: «В сущности, это моя жизнь. Я могла сделать ее более счастливой… в прошлом… но я не смогла. Может быть, я должна извиниться?»

Может быть, я должна извиниться?

Моя новая змеиная кожа слишком быстро засияла.