Свет, проникающий, как всегда по утрам, через желтые стекла напротив, разбудил Этторе Мальвецци. Тени, двигающиеся за теми матовыми стеклами напомнили ему о наступлении еще одного нового дня, которого он ждал с нетерпением. Что же произойдет сегодня, после вчерашней адовой сарабанды в Сикстинской капелле?
Настойчивое мяукание бело-рыжей кошки у его кровати; требует, чтобы ее покормили. В это утро Контарини заранее приготовил алтарь для мессы и корм для кур. Заботы о животных они разделили: Мальвецци было поручено смотреть за кошкой, (у Контарини аллергия на кошек) капеллану – за курами. Ну вот, он и постучал. Значит, полседьмого.
Кардинал поднялся, выпил приготовленный капелланом овсяный кофе. Какое заспанное лицо у Контарини… А волосы, сегодня они у него в полном беспорядке; обычно он их мазал гелем, чтобы лежали гладко; расчесывался на прямой пробор… Нет, такого он от Контарини никак не ожидал…
Ну да, после вчерашнего происшествия вполне естественно, что даже интимные привычки, утренний обряд и повседневные дела – все изменилось.
Вопрос, который задал капеллан, поставил Контарини в тупик:
– Ваше Высокопреосвященство, я бы хотел сегодня исповедоваться до мессы.
Надо же, капеллан не просил этого у него уже много лет. Подумав несколько секунд, кардинал ответил, что выслушает его с удовольствием.
Какое одухотворенное лицо у монсеньора Контарини; глаза прикрыты, будто он чрезвычайно смущен тем, о чем собирается поведать своему архиепископу, – вновь удивился Этторе Мальвецци. Действительно, пока мылся и держал миру, а курица устроилась в своей клетке, стал думать о поведении Контарини в течение месяца и семи дней конклава, он вел себя весьма таинственно, особенно дома. А более всего – в компании, к которой был привязан. Обычно одинокий, он общался, в основном, с молодыми швейцарскими гвардейцами; они часто ужинали вместе. Последние всплески молодости, без сомнения.
Побрившись и освежившись одеколоном, причесавшись и таким образом приготовившись к мессе, кардинал из Турина сел рядом со скамьей для молитвы под готическим распятием, на которую Контарини бросился еще раньше, до того, как тот был готов его выслушать.
– Как давно вы не исповедовались?
– С тех пор, как мы вошли в конклав.
– И в чем вы хотите исповедоваться перед Богом?
– Грех мой в курении, Ваше Высокопреосвященство, вы себе не представляете, как много я курил в последнее время, часто спрятавшись от вас.
– Ты ошибаешься, я замечал, ты должен бросить курить – эта мысль меня постоянно гложет. Тебя оправдывает только то, что это не просто. Конечно, курение вредно, прежде всего для собственного здоровья. Извините, Контарини, я случайно перешел на «ты», как будто разговариваю со своим племянником, у которого тот же порок.
– Но это – не самая тяжкая моя вина, Ваше Высокопреосвященство,…не знаю, простится ли мне то, что я сейчас скажу…
– Бог прощает любую вину, если исповедуемый абсолютно откровенен. Говорите, говорите без промедления, ведь уже поздно, а нам нельзя опаздывать, особенно сегодня утром.
Слова его подтвердили часы, пробившие семь с четвертью, – пора было бежать в Сикстинскую капеллу.
– Даже если только желание, Ваше Высокопреосвященство, возникшее у меня, возникшее у меня… это искушение, оно не дает мне покоя в данный момент.
Итак, дело в веселых компаниях со швейцарскими гвардейцами, приходящими сюда для развлечений и мимолетного свидания… но с какими женщинами?… И почему он сказал «в данный момент»? Глаза Контарини неподвижно остановились на двух курицах, которые продолжали клевать какие-то крошки поблизости. Ах, как он смотрел на них!..
– Контарини, что с вами?
– Ничего, Ваше Высокопреосвященство, но ведь и Вы видите – какие они бессовестные, как провоцируют, как демонстрируют свое бесстыдство, грациозно изогнув шеи!
Кардинал повернулся, чтобы лучше разглядеть невинных птиц, которые разгуливали тем временем по центру комнаты, подбирая все что ни попадя. Сжимали гузки прежде чем опростаться, испражнялись чем-то розовым, отдавая двойной долг своему инстинкту. У этих бесценных пернатых, в соответствии с их природой, тоже есть нужда в естественных отправлениях.
– Извините, Контарини, но что вы имеете против этих бедных птиц? Не хотите же, чтобы мы надели на них трусы; знаете ведь – как мы должны им быть благодарны за их присутствие в священных дворцах.
– Ваше Высокопреосвященство, Ваше Высокопреосвященство! Они же – женщины, они – женщины, распоясанные и обнаженные; они расположились здесь и никуда не уходят… я не могу больше сопротивляться! – Контарини заплакал, обхватив голову руками.
Всегда было что-то странное в этом парне, может быть от тайного прошлого, той трагедии, что произошла с его женой. Вот теперь и вышли наружу его ранимость, чувствительность и проблематичность. Ах, этот конклав, как он повлиял на психику своих гостей, особенно слабых!..
Бедный исповедуемый, гордившийся славой безупречно исполнителя в этом убогом министерстве, имевший честь быть призванным в Рим на исповедь к папе, (свидание не состоялось из-за смерти понтифика) – как он все-таки невезуч, нет слов.
Попробовал вернуть к реальности напуганную душу капеллана, не отрицающего свое смущение ассоциацией пернатых с женщинами и боязнь за возможное впоследствии насилие. Кто знает – не случится ли увидеть, как Контарини однажды обнимет одну из этих куриц, чтобы реализовать правду своих ощущений. Какой шум поднимут тогда испугавшиеся птицы, к которым надо быть исключительно внимательными за то добро, что они делают для людей; они заслужили хорошее обращение. Как быть? Отнестись снисходительно к безумию секретаря, бояться увидеть его в последующие дни еще более расстроенным, спасать поставленный под угрозу этот блестящий ум, страшиться возможности потерять долгую и ставшую привычной жизнь вместе?… Как быть?
Победили лень, страх перемен и боязнь лишиться прекрасного товарища.
– Контарини, неужели вы не понимаете, что я тоже все это вижу? Думаете, я не замечаю их бесстыдное поведение? Думаете, не знаю, что их сюда привезли на самом деле для охоты на скорпионов, а не для искушения нас, бедных священников? И кроме того, мне самому необходимо огромное терпение, укрепление моего смирения с помощью молитвы, чтобы постараться избежать остаться только с ними, без вас. Бот увидите, мы выйдем из этой ситуации с честью: этот конклав в действительности напоминает экзамен героическим добродетелям нашей Церкви и ее министерств. Вы как участник должны принимать во внимание его привилегии на тех же правах, что и архиепископы. Напомню, что не только святые в Фивах, Пахомий и Антоний Великий подвергались дьяволом искушению в виде женщин, но и мы сегодня…
И давая отпущение грехов, он увидел, наконец, как медленно-медленно сходит с лица бедного капеллана неприятное выражение, увидел, как разглаживается его лицо, как он возвращается к привычному своему поведению и… уже смотрит на часы.
– Теперь давайте совершать святую мессу и будем просить Спасителя придать нам силы, чтобы прожить и этот день. Накладываю эпитимью: отдаете мне все сигареты и те, что спрятали тоже, и прочитайте десять раз Ave Maria во имя Божьей Матери.
– Да, Ваше Высокопреосвященство, но… эти… но сначала – можно я запру их в клетке?
– Поступайте, Контарини, как считайте нужным, однако я полагаю, что мы уже доказали себе силу наших душ, и что бы ни случилось, воспринимаем кур только как кур.
Он увидел, как его секретарь склонил голову и с яростью посмотрел на двух пернатых, продолжавших клевать невидимые крошки и продвигаться к столу кардинала.
В продолжение мессы Контарини вел себя, как всегда. Можно было предположить, что исповедь помогла ему избавиться от беспокоивших мыслей. Помог епископу одеться. Однако следующая фраза, которую произнес молодой монсиньор, кардинала насторожила – не так-то все просто и гладко получается.
– Во время мессы Заира и Зиновия вели себя хорошо. Никому не мешали и не выходили из своего угла.
Лучше поддержать его на этот раз, подумал Мальвецци, и ответил как бы безразлично:
– Не о чем говорить: дорогой Контарини, они вели себя хорошо, потому что знают как себя вести. Но теперь, ради Бога, пойдемте, – чувствую, что мы опаздываем.
Заира и Зиновия, и где только он мог найти такие имена?
За чашкой кофе с молоком Мальвецци размышлял: к кому могли относиться эти имена, вспомнил: Зиновия, может быть, второе имя королевы мятежного Рима Пальмиры. И вновь подумал об этой странности своего капеллана – есть ли еще время на выздоровление. Надо бы осторожненько поговорить с врачом, чтобы не допустить возможного ухудшения; как бы его секретарь не стал еще более беспокойным.
Целесообразность обращения к врачу пришла на память Этторе Мальвецци и позднее, когда он входил в Сиксинскую капеллу и обнаружил на одной из створок дверей объявление следующего содержания:
Заседания конклава вынуждено прерываются из-за срочной реставрации фресок Сикстинской капеллы. Соответственно, высокоуважаемые и высокопочтенные кардиналы, если капелла будет находиться в непригодном состоянии продолжительное время, в течение этого дня появиться сообщение о другом подходящем месте для следующих пленарных заседаний.Владимиро Веронелли,
Ничего себе новость, довольно неприятная: заседания прерываются из-за необходимости проведения реставрационных работ. Кардиналы столпились у объявления; понеслись шепотки и комментарии. Мальвецци с уверенностью мог сказать: в их поведении и словах была схожесть с тем, что происходило с его Контарини и другими молодыми прелатами. Наиболее смущающий комментарий выдал архиепископ из Ренна:
– Никогда бы не поверил, что жуткие галлюцинации могли проникнуть даже сюда.
Вслед за ним еще более определенно высказался епископ из Дублина, примат Ирландской Церкви:
– Курицы внешне похожи на одалисок… невозможно поверить… но это то, что видят мои сотрудники, например мой молодой хорист, невиннее Авеля; над было слышать, как он описывает прелести этих сладострастных!
Архиепископ из Вестминстера тоже был потрясен:
– Почему-то только у нас, у старых, есть иммунитет против этих галлюцинаций… они затронули только молодых.
Теперь Мальвецци же точно решил проконсультироваться с врачами по поводу своего секретаря. В этом была главная проблема, кое-кто, например Рабуити и Черини, не верили в то, что галлюцинации возникли не у всех молодых прелатов.
Но каким образом можно уговорить Контарини пойти к врачу? Как его убедить?
Когда они с коллегами, все вместе возвращались в свои апартаменты, Мальвецци решил довериться кардиналу Ло Кашио.
– Что бы такое придумать, как вынудить наших молодых сотрудников пойти к врачу? Обратиться к префекту Дома понтифика, или к директору санитарного обслуживания, которые могли бы выписать направление к врачам по случаю гигиенически опасного для здоровья присутствия кур в наших апартаментах?
– Но именно этого – разговоров об опасностях, исходящих от кур, – мы и должны избегать. Больше всего меня беспокоит, что нас, старых, тоже могут подозревать в получении удовольствия от созерцания прелестей этих созданий… То, что рассказал Данвеган о волнениях его молодых сотрудников, говорит само за себя!
– Это понятно. Мне кажется, что ничего другого не остается, как собрать консилиум врачей – упорствовал Мальвецци, которому не давало покоя состояние Контарини.
– Послушай, если быть совсем откровенным, – не вижу я необходимости в консилиуме… как бы это сказать?… Что он даст? Разъяснит небольшие галлюцинации? У меня сложилось впечатление, что нам всем до единого, чтобы немного подлечиться, нужна консультация врача. Как считаешь? – ответил Ло Кашио, уклоняясь от обсуждения еще одной важной проблемы: неистового преследования крыс многочисленными котами, метавшимися между сутанами кардиналов.
– Лучше смириться заранее со всеми нашими неприятностями, иногда ведь лечение только ухудшает дело… Вот увидишь, выборы папы не будут бесконечными – когда-нибудь же они должны закончиться!
– Это да, но как выйти из этого положения? В этом все дело! Facilis descensus Averni, и все-таки, как выйти из этого… и что тебе кажется самым непреодолимым в конклаве?… – услышав последнюю фразу из диалога между Мальвецци и Ло Кашио, со всегдашней своей таинственностью вступил в разговор подошедший Альфонсо Черини.
Со свойственной ему прямотой, архиепископ из Милана – единственная и самая авторитетная кандидатура из итальянцев – выдал свой страх: трудно собрать воедино силы более сотни человек, просидевших здесь уже тридцать семь дней, боявшихся никогда больше не выйти из этого лабиринта комнат и ставших пленниками тревожных видений и ужасов.
Многие думают о некоторой бесцеремонности, царящей в залах прессы, где по интернету собирают отзывы на их дела со всего мира. Толпы демонстрантов «Объединения и Освобождения», из организации «Опус Деи», польских монахинь и священников, выступают в эти дни перед колоннадой Бернини с огромными плакатами, протестуя против инертности кардиналов, не веря в серьезность причин промедления выбора и обвиняя кардиналов в безответственности – во всем этом они видят угрозу непоправимого разрыва сердца Церкви. Некоторые национальные Церкви – более всего африканские и латиноамериканские – уже начали угрожать необходимостью выбора папы в другом месте, на общей ассамблее католических епископов и священников.
И все же этого страха схизмы, о котором так много трещат вне Ватикана, не было. Скорей, наоборот, пугало другое: прогрессирующая потеря интереса к конклаву, что демонстрировали многие газеты и иностранные телевизионные программы, но, более того, – итальянское телевидение. Новости из конклава в Ватикане, за запертыми бронзовыми дверями, уже не заполняли первые страницы.
Возник феномен усталости у самых важных источников информации – опять завтра, еще завтра и еще через день – статей о ходе конклава, более конкретных и окончательных новостей больше не было.
Можно было бы, конечно, предположить, что никакие из особых событий, глубоко взволновавших бедных последователей апостолов, не просачиваются в мир. И сделать следующий вывод: с одной стороны, их облегчение от меньшего давления публики на выбор папы, с другой – сомнительная задержка осознания правды о наступлении власти злого духа, сильного и таинственного. Абсолютно нормально, что ничто из происшедшего в Сикстинской капелле в присутствии свидетелей, даже сплетни, не выходит наружу. Но нельзя удовлетвориться, в качестве объяснения, и похвальной осторожностью камерленга, который в течении двенадцати часов запретил передавать сообщения в мир. Запрет на вещание ватиканским средствам масс-медиа их не устраивал, однако нарушить его они опасались.
Прошло то время, когда в Ватикане верили в намерение прессы передавать объективные новости, не обязательно острые и, тем более, сплетни, неизвестным образом проникающие в их помещения, раздираемые борьбой, соперничеством, завистью и желанием реванша. Таким образом, из-за затухающего интереса прессы к конклаву, ежедневно публикуются совсем другие новости, а для сообщений о почти ничего не происходящем здесь, к тому же наводящие тоску, отводятся только последние страницы газет и ночные телепрограммы. И это вместо того, чтобы поддерживать спокойствие духа, которым характеризовался конклав вначале, вместо того, чтобы способствовать уменьшению лихорадочного беспокойства публики, вместо того, чтобы бедным кардиналам дать жить в тишине и спокойствии, итак перегруженным событиями последних дней и галлюцинациями их молодых сотрудников… о чем – ни слова… никому.