«Deus amentat quos vult perdere…» – прочитал поздно ночью в старом комментарии Sermons Жака Боссюэ кардинал из Милана Альфонсо Черини.
Эта цитата комментатора из Книги Пророка Захарии пришлась кстати. Да, это так: Бог лишает разума тех, кого Он хочет обречь на муки ада… Так случилось и в этих стенах, думал он, сидя за столом с толстой книгой в руках. Вот уже три месяца книги – несколько томов, привезенных им из его миланской библиотеки, – единственная компания, которую он предпочитает в этом заточении.
Теперь мера воздаяния – максимальная: этот дьявольский танец по всем комнатам святого дворца! Кто будет сомневаться в том, что Зло, которому удалось войти в самое сердце христианства, не победило в борьбе с Добром именно в этот момент?
И что же: изоляция от всего мира, чему, согласно традициям, следовал конклав, уже перестала быть условием мудрости и идеала? Теперь Черини понял, что его ввергли в западню эти, вызвавшие Зло, из-за его страха перед ними. Знал, что контакты с внешним миром ослаблены. Знал, что католики из разных частей мира выступают с предложением отделиться от Рима… Чувствуют, что их забывают, и больше не заинтересованы виться вокруг стен Ватикана. Стратегия Зла очень тонка: игра и ужас, лукавство и насилие, развлечение и фолия, аллюзии и произвол.
«Deus amentat quos vult perdere…» – да, это верно!
Как будто волшебник разбудил всех, расслабил, и вот они, все министры Церкви, поддавшись соблазну и не стыдясь, впрочем, как и он сам, собираются в бастионе Сан Джованни. В его памяти воскресли призраки библейских бедствий, схожих с наступлением на святые дворцы дьявольских животных: крыс, скорпионов и летучих мышей. И чувство реальности не помешало возникшему желанию убежать отсюда, как пытались это сделать те двое его собратьев из-за клаустрофобии. Ах, как Зло поразило своей изворотливостью и мерзким видом в виде орды скорпионов, напавших на фреску «Страшный Суд». Как омрачило изнуренные души этого эфемерного совета утреннее исчезновение картины, бывшей еще накануне вечером целой. И в конце концов… Зло взялось насильственно развенчивать их старые тела этой дикой пляской святого Витта всю ночь, ударив в самое сердце Святой Коллегии. Однако еще страшней – это выбор одного из Африки! Хотя теперь уже ясно, с этим слишком поторопились. И еще один удар по конклаву: мистическая, тихая и такая неожиданная смерть Дзелиндо Маскерони, «краеугольного камня» строгого католицизма. Да, за эти три месяца два его собрата ушли в лучший мир: епископ из Буэнос-Айреса и Маскерони. Что и говорить, – и их смерть тоже оставила тяжелый след в умах кардиналов, особенно близких к ним по возрасту.
А эта мысль о безумии, что он только что нашел в комментариях Боссюэ, подтверждает происходящее. Ах, какое несчастье пало на них – этот укус тарантула безумного танца! Нет, укрываясь в архаичности Африки с ее магической мыслью не отступать от натуры, что якобы спасет Церковь при папе-африканце, никогда не угнаться за молодостью мира. Нужно выходить на более высокий уровень, к традициям римского духа, к божественному равновесию между миром варваров и римским миром, в чем и рождается современность, продолжая жить в наследовании апостолу Павлу, римскому гражданину Тарсуса, принесшему преимущество Риму, как флаг. Мир все еще нуждается в центре, в маяке, в пастыре. Креститься в африканских водах – какая дикая иллюзия возвращения в молодость! Традиция не исчезает со временем, прошлое – это не арабеска дыма, чтобы можно было так просто разогнать ее, чтобы понимать суть вещей по-новому. Прошлое – это скала традиций: сокровище. Поэтому он, Альфонсо Черини, должен наследовать святому Амброджо и святому Карло Борромео, должен верить в свою кандидатуру на папский престол.
В то время, когда кардинал – архиепископ из Милана глубокой ночью читал знаменитого француза Боссюэ, задумавшись над приведенной латинской фразой, неподалеку от него, в том же самом дворце, Контарини вернулся в свою комнату. Вернулся из казармы швейцарской гвардии, где ужинал с Хансом Капплмюллером. После обильных возлияний на ногах было не удержаться. Приходилось смотреть – куда ставить ноги, – не разбудить бы кардинала Мальвецци. Последним делом будет показаться ему в таком виде. Прислонился ухом к двери, ведущей в кабинет кардинала. Абсолютная тишина. Осторожно открыл дверь. Лунный свет заливал письменный стол и деревянный пол. Все на месте: газеты, требники, документы, письма, книги, ручки, резинки, карандаши, лекарства, фотографии кардинала с его соучениками по туринской семинарии. Тот порядок, который он сам установил несколько часов назад, перед уходом, не зная когда сможет вернуться. Виден был свет из-под двери в спальню кардинала – читает, впрочем, как всегда, допоздна, как и в ту ночь, когда адский танец в бешеном ритме проходил по всему дворцу.
Вон он свет из-за матового с темножелтым оттенком стекла того окна, что напротив окон кардинала…
Когда в шесть утра прозвенел будильник, он на мгновение не узнал свою комнату, так глубоко уснул. Поспать бы подольше после вчерашней выпивки!.. Но комната уже наполнялась еле слышными звуками. Да, кардинал встал и ходит по кабинету, ждет его. Взял пачку сигарет, подаренную Капплмюллером. Улыбнулся. Вид кур в дневное время его не волновал… Дал им поесть…
И все пошло своим чередом…
Прислуживал архиепископу во время мессы, но из-за сильной простуды после того дикого танца все делал с большим усилием. Заметил свое безразличие к курам, которые уже бродили повсюду. Чуть-чуть его беспокоила новость, которую ему доверил вчера Ханс: есть план заменить молодых секретарей и капелланов на пожилых, уже прибывающих из разных епископств.
Во время мессы Этторе Мальвецци облегченно вздохнул: его секретарь поздоровел – стал предупредительным и точным. И это после того, как отсутствовал весь вечер – почему было не предупредить, где он будет… Кардинал погасил свет только после его возвращения.
Пунктуальные, они к без пяти минут девять были уже у дверей Сикстинской капеллы, где должно было проходить очередное голосование, пропущенное накануне.
Камерленг что-то сказал тому, кто пришел раньше, и попросил дать ему слово. Это был один из кардиналов, сидевших в последнем ряду, вблизи мраморной балюстрады, у стены.
– Кардинал из Бразилии, – прошептал на ухо камерленгу член счетной комиссии, кардинал Ло Кашио.
– Вижу, Ваше Высокопреосвященство, – заметил камерленг, не спешивший объявлять начало заседания. И, склонившись к другому «счетчику», Аттилио Рондони, бывшему главному викарию Города Ватикана, спросил – знает ли он, о чем собирается говорить бразилец.
– Нет, Владимиро, он не прост и обычно держит свое мнение в глубокой тайне… я знаю только одно: сегодня ночью в его келье собирались кардиналы из Южной Америки.
* * *
Похоже, он был хорошим организатором, этот кардинал Жозе Мария Резенде Коста: его собратья присутствовали все до одного, двадцать два латиноамериканских кардинала.
Он заговорил тихим голосом. Давая полный обзор состояния дел в конклаве на сегодняшний день, торопился, предполагая, что у кардиналов может не хватить терпения выслушать его до конца. Привел разумные и убедительные доводы отказаться от надежд на выбор африканца, противопоставив этой идее новую, которую никто еще не рассматривал, – испано-американскую.
Заговорил о трудностях, с которыми встречаются кардиналы, выступая в защиту своих прихожан, притесняемых Соединенными Штатами Америки. Экономическое давление американского империализма угнетает больше всего ту часть мира, где миллионы людей живут среди голода, в проституции, детского рабства, торговли и распространения наркотиков, бесчеловечной эксплуатации рабочих, не согласных с американским превосходством. Чудовищная ложь о том, что Северная Америка заботится об охране мира и справедливости на земле, хорошо известна по бедствиям в их епископствах.
Назвал каждого из латиноамериканских кардиналов, попросил их встать, будто здесь вершился высший справедливый суд, будто все они пришли сюда, как свидетели обвинения, или шел судебный процесс, который нельзя было отложить. Встали все. Рио-де-Жанейро, Байя, Богота, Тегусигальпа, Санта-Крус-де-ла-Сьерра, Белу-Оризонти, Каракас, Медельин, Лима, Сан-Паулу, город Мехико, Кито, Апаресида, Манагуа, Гавана, Кордова, Гвадалахара, Монтеррей, Сан-Хуан, Сантьяго и Порт-Луи.
И только смерть в первые недели конклава оправдывала отсутствие двадцать третьего священника, Эмануэле Контарди, архиепископа из Буэнос-Айреса.
Почему не признают эту часть мира, когда ей судьбою предназначено процветание? Спаситель даровал Латинской Америке великолепную природу: долины с плодородными землями, моря с их рыбным богатством, горы с различными полезными ископаемыми – и трудолюбивый народ. Так за что эти народы столько терпят от американцев, порабощены и не имеют обычных человеческих прав? Странам Южной Америки редко доставалась свобода. Только Симон Боливар и святой Мартин помогли южноамериканским народам восстать против Испании, не дававшей им право на автономность. Кто еще сумел стать первым на этом континенте и прогнать английских угнетателей в долгой войне за свободу и равенство, во имя права на счастье? Однако теперь тирания Англии перешла в наследство президента США. И если бы кардиналы конклава могли себе представить уровень нищеты и бесправности народов Латинской Америки, они бы ему поверили. И куда Святой Дух теперь направил широкий луч своей спасительной силы? Следует поднять на папский престол одного из нас, и это было бы как нельзя более справедливо. Именно сегодня Церкви предоставляется такая возможность. Святой Дух Параклет никогда бы не смог проявиться в той власти черной магии, что глубоко опечалила этой ночью Святую Коллегию. Ночной ритуальный танец показал абсолютно ясно: Африка еще не повзрослела и вполне могла бы подождать со своим предложением вознести одного из своих пастырей на главное место в Церкви. Папа – заклинатель духов?! Да, это значило бы снова погрузиться во тьму Средневековья, когда папу Григория VII король Генрих IV обвинил в…
Кардинал из Бразилии свою речь закончить не успел – послышались крики из дальней и средней частей зала. Никто никого уже не хотел слушать, кардиналы показывали пальцами на лица бесноватых на фреске «Страшный Суд» и кричали.
Фреска Микеланджело «Страшный Суд» постепенно стала исчезать. Лица святых и проклятых приобретали свинцовый цвет… нет уже лиц, глаз, морщин, тел. Добро и Зло смешались.
Исчезли одежды, трубы ангелов, лодка и весло Харона, колеса и стрелы мученика, столб бичевания Христа и крест Его распятия, облака, смерть, кожа святого Варфоломея с лицом Буонарроти, бороды, шевелюры, руки, бедра, ноги, лохмотья, прикрывавшие стыдливых.
Только лики Богоматери и Спасителя еще сопротивлялись этой жути…
Пустая стена Сикстинской капеллы теперь же принадлежала другому художнику, который нарисует на ней НИЧТО, показывая, что земля превратилась в сплошную пустыню, дух человечества угас, монументы и произведения искусства, радовавшие прежде, разрушены и разгромлены и… никакого сверхмира.
– Угамва, сделай что-нибудь! Останови это! – закричал англичанин.
– Ну, а если он только добавит разрушений! Он! Он! Это из-за его магии! – с другой стороны капеллы завопил немец, кардинал из Колонии.
Кардинал-камерленг поднялся и громким, насколько мог, голосом, впервые уступая общему настроению кардиналов, тоже попробовал призвать черного кардинала, архиепископа из Дар-эс-Салама:
– Ваше Высопреосвященство, Леопольд Альберт Угамва! Сделайте же, наконец, хоть что-нибудь, чтобы этому наступил конец!
В общем смятении, вслед за этими словами высокая фигура черного архиепископа поднялась с сидения и двинулась в сторону коридора, но швейцарские гвардейцы его удерживали и мешали ему идти.
Тупой предмет, брошенный с одного из кресел, попал ему в голову – кто-то кинул в него требник.
Он медленно повернулся в ту сторону, откуда в него бросили требник. Лицо его, залитое слезами, говорило само за себя, заставив, наконец, замолчать кричавших. Потом он пошел, будто сопротивляясь сильному ветру и раздвигая гвардейцев, не дававших ему пройти. Все еще как бы преодолевая ветер, он шел в сторону алтаря, туда, к стене с фреской «Страшный Суд», и казался всем сверхчеловеком. Шум, вызванный этим кошмаром, все больше усиливался, и в голову бедного заклинателя продолжали лететь различные предметы.
Откуда взялся ветер? Не мог он войти через окна – они были хорошо закрыты. Ни дуновения из-под дверей. Но свежее дыхание смерти уже пронизывало присутствующих до костей и леденило кровь.
Потом произошло нечто странное, прекратившее протест против этого человека, который все еще продолжал передвигаться мелкими шагами в сторону стены с фреской, пока не достиг ее.
Угамва что-то произнес, громко повторил, повторил еще громче и же с мукой в голосе закричал, что было сил, да так, что казалось его статная фигура согнулась пополам.
Через мгновение фреска «Страшный Суд» оживилась, засверкала по-новому, фигуры и цвета на ней восстановились.
Мощный ветер приглушил звук удара, разнесшийся по всей Сикстинской капелле, – от заклинателя, черного кардинала Угамвы, ворожба которого прогнала Зло, не осталось и следа. Он исчез, испарился таким же чудесным образом, как прежде пропали цвета на стенах, теперь вернувшиеся во всем своем блеске и живости.
Напрасно четыре швейцарских гвардейца искали его, трогая воздух, где несколько мгновений тому назад он боролся с ними и против ярости ветра. Безуспешно они его искали по всей капелле, у входов, в вестибюлях и в ризнице. Огромный заклинатель духов пропал из конклава, казалось, навсегда.