Стол в кабинете Этторе Мальвецци, за которым сидели итальянские кардиналы, был завален газетами на самых разных языках.

Кардинал из Палермо читал вслух некоторые заголовки, пропуская наиболее льстивые и ехидные.

– «Конклав работает вхолостую. Никакого согласия на десятый день», «Намечается борьба между фракциями конклава, самая тяжелая за последние столетия», «Итальянцы дают бой»? С самого начала потеряли время. Семнадцатое голосование – все еще черный дым», «Черини сгорел на первом же голосовании», – смотри, что выделывают! – прокомментировал, акцентируя гласные, Рабуити. – «Поднимаются голоса восточных кардиналов, но кое-кто не исключает перевес кардиналов из французской курии? – слышишь, Жан, это о тебе? – и, переворачивая страницы «Le Monde», к экс-секретарю государства Его Святейшества: – Нет, вы только послушайте этих китайцев, даю перевод: «Сколько стоит Италии день конклава в Риме? Самозванные представители Бога нищеты и бездельнической любви, среди тысячи удобств с роскошными ежедневными покупками от итальянского государства, не имеют намерений возвращаться домой. Неплохо поступает наше правительство, отказывая в разрешении на выезд из страны китайцу, названному кардиналом Гонконга в Риме, для участия на этом совещании?» С Китаем никогда ничего нельзя привести в порядок… Хоть русские более сдержанны с их философской православной враждебностью: «Римские кардиналы только тратят попусту время, трудно предположить – что на самом деле происходит в этом центре власти…?» – это явно из эпохи Достоевского, который видел католиков в России именно такими.

– Даже если это и так, там, у них нас никогда не понимали. При дворе Петра Первого целую неделю посвятили пародированию римского Двора, выбирали папу, предаваясь кутежам с гоготом и кудахтаньем, – уточнил Никола Джистри, архиепископ из Флоренции, который хорошо знал русский язык и занимался переводами. Это он настоял на совете итальянцев в апартаментах Мальвецци и подозревал хозяина комнат в голосовании за самого себя – якобы для того, чтобы утяжелить ситуацию.

Мальвецци, напротив, не сопротивлялся, и принял наступившую паузу со вздохом облегчения. Зачем бороться, как, вероятно, поступил бы ливанский кардинал, вписавший его имя в бюллетень. Должно быть правду, продолжавшую его пугать, он преувеличивает. Тем более, в зыбкой атмосфере последнего голосования, когда была дана битва кардиналам Востока и Америки, будто возобновилась «холодная война». Однако существовал же этот единственный голос за него.

В последние ночи заснуть было трудно; спал всего каких-нибудь три-четыре часа. Все чувства обострились, и он внимательно прислушивался к тысячам шорохов в этом старом дворце, где только-только он начал понимать тайны и закрытую от внешнего мира обильную местную жизнь.

* * *

Несколькими ночами раннее никак не мог остаться в постели и оделся около полшестого, стараясь двигаться бесшумно, чтобы не разбудить монсеньора Контарини в соседней комнате. Прошел в большой вестибюль на своем этаже; на своде – фрески Алессандро Мантовани, которого во времена папы Льва XIII принимали за нового Рафаэля. Вдруг понял, что в эти часы почти никто не спит. Несколько раз он встречал прелатов и секретарей, все на бегу, чтобы ответить на несколько вызовов – кому-то из его коллег что-то надо было. И многие персональные секретари метались вверх-вниз по лестницам, ведущим в кухню, кто с коробками с медикаментами, кто с бутылками воды и стаканами, а кто и с тарелками с едой.

Да и врачи, которые следили за здоровьем преосвященных, постоянно и напряженно двигались всю ночь: то с аппаратом для измерения давления, то со шприцами в руках – кому-то срочно понадобилось сделать успокаивающий укол. И это хождение взад-вперед разного народа в середине ночи бесконечно расширялось и беспокоило, хотя понятна была грустная необходимость: возраст его товарищей увеличивался, к тому же было известно, что, по достижении восьмидесяти лет, кардинал тут же терял право на участие в конклаве.

В следующую ночь он пошел в другой вестибюль, чтобы поискать лоджию, открытую на двор Сан Домазо, и глотнуть свежего ночного воздуха. Проходя мимо одной из дверей, услышал крик кардинала из Сиднея, который можно было прекратить только уколами морфия. У него был рак, но он хотел участвовать в конклаве и уговорил своего врача не говорить никому о болезни. Одним кардинал был доволен: морфий ему давали со всей щедростью, на которую был способен ватиканский врач.

Кто-то, возможно и Рабуити, как-то сказал, что архиепископа из Сиднея в энный раз изматывал кризис его страшной болезни, лейкемии.

С наступлением рассвета, после ночи с криками этого несчастного Мюррея, епископа из Сиднея, вернулся к себе и позвонил сестре Кларе в Болонью, зная, что встает она рано.

– Это ты, Этторе? Как дела?

– У меня все хорошо, но только я беспокоюсь.

– О чем? Что случилось? Как там у вас?

– Да, никак… никакого продвижения, небось, сама знаешь из газет. Давай поговорим о другом. Что делает Франческо? Вы машину ему купили? Он едет в Америку этим летом?

– Конечно, нужно было купить машину – все лучше, чем мопед. Сейчас мы же избавились от мучительного страха – как бы он не стал лихачом. Можешь себе представить?… ну, а что сделать? У всех его друзей есть машины.

– А Америка?

– Тут мы еще не отступились, но предвижу, что нам не удастся его уговорить.

– У него ведь была хорошая английская школа, еще в детстве. Не хотите же вы, чтобы он проводил каникулы в Римини, или в Рапалло…

– Да, тут еще девица – а это уже серьезный аргумент.

– Так рано?

– Этторе, да ему же двадцать.

– И что? Вы хоть что-то знаете о ней?

– Естественно, уже два года, и в Америку он собирается только с этой девушкой. Неплохая будет семья, по современным понятиям.

– Это ты говоришь. Вы хоть видели ее?

– Много раз она убегала от него, – парень не находил себе места. Ты не можешь себе представить, каким он становится, когда обнимает эту блондинку. Наконец, вчера представил ее нам.

– Не ревнуй.

– Хотела бы я посмотреть на тебя, будь ты на моем месте.

– Это да; но вы не должны разрешать ему ехать в Америку, он ведь такой еще молодой.

– Да, нет же, Этторе, не так это. Его друзья в их двадцать объездили же полмира.

И во время разговора, пока сестра еще что-то говорила, Этторе Мальвецци вдруг почувствовал тяжесть этой комнаты, может быть, от воспоминаний. Фигура племянника вживе возникла перед его глазами – каким он видел мальчика в последний раз; ростом уже много выше его самого: безумец – постоянно в движении; с сотовым телефоном в руках, – то сам звонит, то отвечает на звонки. И все это параллельно с разговорами по телефону с дядей, матерью и другом во время еды; голубая джинсовая рубашка распахнута на груди, серьга в правой мочке…

Звонок сестре вернул его к реальности этого места, запрятав поглубже нахлынувшее на него сияние юности. В нескольких метрах от него, у небольшой дыры в полу около стены, две огромные крысы бегали взад-вперед, пытаясь набраться смелости и выбрать такую позицию, чтобы можно было без лишнего риска стянуть маленький кусочек хлеба с сыром, неизвестно почему оставленного на полу Контарини. Это были страшные крысы, черные, длинные, поджарые, с заостренными мордами и торчащими в разные стороны усами; с глазами странно-белыми, блестевшими на черных головах.

У него по спине побежали мурашки; эти крысы не были похожи ни на тех, что обитали в его жилье на холмах Ланге, ни на тех, которых он видел у венецианских каналов. У этих вид был наглый, они все рвались к блюду, чтобы схватить сыр, кроме того, все это происходило почти посреди комнаты, в нескольких метрах от него.

– Этторе, ты все еще тут? Ты меня слышишь?

– Конечно, Клара, извини, что-то я сегодня рассеянный.

– Да ты здоров ли? Как твои шейные позвонки?

– Да вроде ничего… Я невнимателен из-за крыс… Невероятно – какие они огромные…

– Немедленно сделайте в Ватикане дезинфикацию… – брезгливо посоветовала Клара, не имевшая никакой симпатии к клирикам.

– Да не просто это.

И пока Мальвецци справлялся с внутренним холодом от отвращения, две крысы рядом с ним начали драться за обладание этим куском. Дуэль проходила по их правилам: они скакали, кусались и терзали друг друга.

– Слушай, нам нужно прекратить разговор, потому что крысы вытворяют тут нечто ужасающее.

– Постой, забыла у тебя спросить одну вещь. Ерунда, наверное, но любопытно: я даже Франческо насмешила. Одна моя подружка из Виченцы позвонила мне и прочла отрывок из местной газеты – там говорится, что у вас в конклаве есть турецкая баня!

– Турецкая баня? Хотел бы я знать – как им удалось такое выдумать.

– Этторе, нельзя ли убыстрить ваш конклав?…

Мальвецци положил трубку и, свернув газету в трубочку, хотел разогнать крыс. Но на виду их уже не было, они переместились ближе к комнате Контарини, который появился как раз в этот момент. Молодой секретарь, увидев крысиную драку, не сдержался и дико закричал.

– Контарини, что с Вами, идите немедленно за шваброй и предупредите нужных людей, что следует немедленно убрать эту мерзость из наших комнат… Идите!

Контарини, никогда не закуривавший в присутствии кардинала, нарушая порядок, полез в карман, достал сигарету и зажег ее.

– Контарини, не советую Вам курить в моей комнате.

Но быстрая фигура капеллана уже испарилась. Контарини смял сигарету и проскочил на лестницу, где курить тоже запрещалось.

Да, а вот Франческо курить начал тайно и сотнями сигарет доводил мать до сумасшествия.

Не мог не размышлять о племяннике, как вдруг – итальянские кардиналы все еще сидели за столом с разложенными на нем газетами – распахнулась дверь и на пороге появился молодой швейцарский солдат. Он еле держался на ногах, вид у него был раздрызганный: мундир расстегнут, шлем в руках.

Все опешили. Швейцарский гвардеец – пьяный? Еще не хватало, чтобы это увидел камерленг, или кто-нибудь из его офиса.

Вероятно, солдатик ошибся дверью, но Мальвецци понял – на самом деле что-то произошло. Эту наглую морду с голубыми глазами и белокурыми волосами, спадающими на плечи, он отметил еще раньше, среди постоянных товарищей, скрадывающих одиночество Контарини.

– Как вы посмели помешать нам? С какой стати… Немедленно скажите ваше имя, завтра же я его сообщу вашему командиру! – возмутился архиепископ из Милана, правда, больше из-за страха коллег перед этим неожиданным вторжением.

– Блаженная юность, оставим это; наверное, очень нудно двадцатилетнему парню сторожить нашу старость, нас старых…

Эти слова вырвались из Мальвецци неожиданно для него самого, да и для его друзей тоже. А ведь его определение относилось и к Франческо, который думает, что присутствие молодых гвардейцев в Ватикане вносит нечто человеческое в конклав, да и в святую бессмысленность старых кардиналов.

Но у «синьоры» оказалось другое мнение.

– Этторе, я тебе удивляюсь. Защищаешь негодяя, который нарушил приказ, обидел нас и издевался над нашими порядками! – воскликнул Альфонсо Черини.

Кардинал-декан Антонио Лепорати, единственный из них, кому хватало решительности, вышел из комнаты посмотреть, куда подевался солдат, вернулся запыхавшийся и стал в дверях.

– Исчез… было бы мне поменьше лет, не убежал бы он от меня. Завтра пойду поищу командира, увидите – его накажут.

– Да, оставьте Вы, неужели вы испугались какого-то там гвардейца; у него это было просто бравадой, – настаивал Мальвецци, игнорируя слова Черини.

И тут же сменил тему, уговаривая смущенные души заняться вопросами более серьезными – например, как уберечь конклав от нападений прессы.

– Мы должны фильтровать новости, может быть, нужно блокировать каждый телефонный звонок. Или хотя бы держать их под контролем.

– Это сложно, Этторе, очень трудно, реализовать такое дело – кто возьмет на себя риск контролировать подпольные звонки? Кроме того, ты забываешь дьявольщину интернета, – поддержал разговор архиепископ из Флоренции, стараясь тем самым замять проступок швейцарского гвардейца.

– Я вот что еще хотел сказать, удивляюсь, почему этот вопрос вообще не возникает, – архиепископ из Милана решил перейти к главному аргументу дискуссии.

Все сидевшие – каждый в своем углу у стола, куда меньше всего достигал свет, – молчали.

– Послушайте, мы держим конклав, или они нами дирижируют своими «альманахами лжи»? Нам нельзя впадать в панику, потому только, что мы, хоть и не такие быстрые, знаем – что и в каком виде можно публиковать, не стоит идти на поводу у этих мастеров вранья. Редакторы газет, да мы их знаем всех наперечет, прекрасно знакомы с теми, кто служит, кто дрожит, кто управляет, и сколько они платят, чтобы попасть в свое кресло. Возможно, несколько раз мы сами допустили их вторжение, надеясь на освещение событий в соответствии с нашими интересами, а уж путаница в фактах – это их грязное дело. Вот, я вам скажу одну вещь: давайте их больше не читать, у нас достаточно сил и мужества следовать нашей судьбе и заниматься тем, к чему мы призваны!

– Разумно, Альфонсо, наберемся смелости и, поскольку пошла борьба, как говорится, стенка на стенку, не будем опускаться до положения их рабов, – снова вступил в разговор Мальвецци.

Такие мудрые слова для миланца явились сюрпризом. Обычно он считался самым разумным и сведущим в вопросах политики правительства Церкви, которое он принимал за идеальное.

– Даже если Церковь попадет в ловушку поисков консенсуса, – бедные мы, – высказался флорентийский кардинал и оглядел окружающих, будто спрашивая, кто здесь игнорирует фальшивые сенсации масс-медиа.

– Не будем преувеличивать, телевидение нам постоянно помогает. Даже показ открытия конклава собрал миллионы телезрителей, – сказал сицилиец Рабуити, слегка пнув коллегу из Милана за его слишком отдаленную от духа времени позицию.

Затем Рабуити, не забывая о том, что ему принадлежит инициатива проведения этого собрания, сообразил, что наступило время вернуться к главному вопросу, по поводу которого они здесь собрались, и сказал:

– Извините, разве мы здесь собрались не для того, чтобы подготовиться к голосованию? Не пора ли обсудить хотя бы исход наших согласований и контактов?

И спустя нескольких мгновений обмен мнениями по поводу привлечения на сторону итальянцев кардиналов других национальностей к этому часу продолжился.