Больше тянуть было нельзя, Василиса Микулишна была невестой Добрыни, и она должна была стать его женой. Рыбка уплывала из сетей Ставра. Хотя, у Микулы Селяниновича была ещё одна дочь — Настасья, но на той ещё не скоро можно было жениться. К тому же, она мало была похожа на сестру, кроме шитья никакой домашней работы не знала, увлекалась верховой ездой и стрельбой из лука. Настасья не покорялась своему отцу и если и вышла бы замуж, то только за того, за кого сама бы захотела — с ней было сложнее. А меж тем наступил день проведения обряда. В пятницу Микула Селянинович вместе с сыном Николаем и дочерью Василисой отправился на торжище. Здесь они поставили стол, лавку, сели. На торжище началась торговля. Видя огромного Микулу, мало кто решался к нему подойти, но один наглый купчишка всё-таки набрался смелости и подошёл.

— По чём невесту отдаёшь? — спрашивал он.

— А сколько ты при себе имеешь? — спросил богатырь.

Купец достал из мешочка на поясе монеты, снял с пальца перстень и бросил на стол.

— И это всё? — нахмурился Микула, — у нас и богаче женихи имеются.

— Ну и где же они, ваши женихи? — не сдавался купец, — кто положит на стол больше моего? Жду до захода солнца.

— Воля, твоя, владыка, — отвечал Микула, — но учти, если уйдёшь, всё добро твоё у меня останется. Плати только тем, что имеешь с собой.

— Не учи, владыка, я обычай знаю.

Начались тревожные часы ожидание. Больше никто к ним не подходил, никто не хотел соперничать с заезжим купцом. Проходили мимо, иногда останавливались, чтобы разглядеть красивую невесту, а затем уходили. Наконец, вдали показался Никита Буслаев вместе с сыном Добрыней, племянниками — Кириллом и Авдеем и братом Фомой — новгородским посадником в том году. Всего пять человек, все с цепями на шеях да перстнями на пальцах, с мешочками на поясах, да иные ещё с браслетами на запястьях. Василиса на смогла сдержать улыбки при виде своего суженного. Он пришёл, он женится на ней, он выбрал её, маленькую неискушённую девочку, и отверг любовь опытной ненавистной полячки. Но серьёзный вид мужчин заставил и Василису сдержать свою милую улыбку. Обряд должен был быть проведён по всем правилам, как настоящий торг.

— По чём невесту отдаёшь? — спросил Никита.

— А сколько при себе имеешь? — спрашивал в ответ Микула.

— При себе имею сына молодого, да золото с серебром, — отвечал Никита и вывел вперёд Добрыню. Сын Никиты снял с пояса кошелёк и высыпал монеты на стол. Отец передал ему свой кошелёк, затем поочерёдно все родственники так же все высыпали на стол монеты. Микула стал считать, нахмурился.

— Ох, маловато, — отвечал он, — гляди, сколько купец тут выложил.

Добрыня в ответ снял с шеи серебряную цепь, с пальца перстень.

Купец заметно занервничал. Микула сделал вид, что задумался, а затем прокричал как можно громче, как требовал обычай:

— Не желает ли кто отдать больше за мою дочь, чтобы взять её в жёны? Жду до захода солнца.

Желающих не появилось. Солнце близилось к линии горизонта и уже коснулось верхушек стоящих вдали деревьев. Купец устал уже ждать, собрал свою плату и убрался прочь. Казалось, сделка сделана, но тут вдруг заезжий купец вернулся к столу, и теперь не один.

— По чём невесту отдаёшь? — спрашивал Ставр. Добрыня сжал кулаки. Не дожидаясь ответы Микулы, Ставр стал выкладывать своё добро на стол, выложил множество монет, снял все перстни, снял с шеи серебряную цепь с золотым крестом, с запястья снял браслеты. Всё выложил, что имел при себе.

— Щедро, — отвечал в растерянности Микула. Тут вперёд всех вышел сам новгородский посадник — Фома, сводный дядька Добрыни, снял с пальцев перстни, с шеи снял цепь.

— А так? — спросил он.

— Вы, очевидно, заплатили больше, — отвечал Микула.

— Да где же тут больше? — возражал Ставр, — впрочем, коли так, добро, Микула, тебе виднее.

И он отступил назад, а вперёд вышел заезжий купец и всё своё добро, которое платил до этого, выложил в кучу сына Годия. Одна монета перекатилась даже в кучу Добрыни, но от этого куча Ставра не стала меньше. На Добрыню было страшно смотреть. Казалось, он вот-вот набросится на своего проклятого соперника. Но родственники ему этого не позволили. Брат Кирилл положил ему руку на плечо и увёл с собой. Дальше с Микулой разговаривал уже Никита. Богатырский воевода по обычаю мог отказаться выдавать дочь замуж за Ставра, но за Добрыню отдавать её он точно теперь не имел права. Помолвка была расторгнута. Никита в тот день вернулся домой злой. На Добрыне вообще не было лица.

— Я же говори тебе, отец, лучше бы нам расторгнуть помолвку самим и жениться мне на Зое. А теперь получается, что он нас прилюдно кинул, вместе со Ставром.

— Хорошо, что ты при Микуле этого не сказал, — молвил Никита, — а то бы я тебе точно по голове дал. Микула — уважаемый человек, пусть и не знатный, и ты не смеешь ничего ему предъявить. Себя вини теперь, и бабу свою.

— Её зовут Зоя.

— Плевать я хотел, как её зовут. Пока я жив, она твоей женой не будет. Я найду тебе другую невесту. И кончим на этом.

Спорить было бесполезно, Никита уже принял решение. А ночью Добрыня снова отдался запретным ласкам Зои. Говорил ей, как он хочет убить Ставра, говорил, что Ставр унизил не только его, но и всю дружину в его лице, а так же унизил и память великого новгородского богатыря — Василия Буслаева.

— Может ты из-за девки этой так злишься? — нахмурился Зоя.

— Из-за Василисы? А ты что, ревнуешь?

— Я? Да нет, кто я тебе? чужой человек. Захочу, уйду к другому, я ведь не твоя рабыня.

Добрыня лишь тяжело вздохнул, если бы он потерял ещё и Зою, это был бы верх несправедливости, но раз она его так сильно ревновала, значит, ещё сильно им дорожило. Впрочем, он не знал, что женская ревность порой может выливаться в самую бессмысленную месть, когда женщина причиняет страшную боль тому, кого больше всего любит и делает всё возможное для того, чтобы они не могли быть вместе. Прошло ещё два месяца. Микула выдержал должную паузу, а лишь по истечении этого срока объявил о помолвке своей дочери — Василисы с боярином Ставром Годиновичем. А всего несколько дней спустя совершился новый обряд на торжище, после которого была сыграна свадьба. Ставр добился своего, удача была на его стороне, он снова выкрутился. Теперь даже Путята не смел бы его тронуть, потому как его тесть — сам Микула Селянинович мог его защитить.

Лишь одного человека теперь боялся Ставр — варяга Рогнвальда. Боялся страхом неосознанным, необъяснимым, на уровне инстинкта. Если бы у Ставра кто спросил бы, почему он боится варяга, то он, наверное, и не ответил, и постыдился бы и не смог бы найти причины. Рогнвальд со своей дружиной прибыл за несколько дней до свадьбы на десяти кораблях. Варяги, вооружённые до зубов, проплыли по реке Волхов и вышли на берег у торжища. Рыжие, блондины и шатены, старые и молодые — все признавали своим вождём относительно молодого Рогнвальда. Путята со своими ополченцами встречал гостей на берегу. Викинги, как и прежде, что-то бормотали на своём языке и смеялись.

— А ты стал ещё толще, Путята, — промолвил Рогнвальд, — настоящий хомяк.

— Видел бы ты свою рожу, — отвечал ему тысяцкий, — бородка совсем стала как на мошонке у Локки.

Варяги нахмурились, иные инстинктивно опустили свои руки на топоры. Рогнвальд в ответ громко расхохотался, и повторил слова Путяты на скандинавском языке. Теперь и викинги все разразились дружным смехом, а Рогнвальд схватил новгородского тысяцкого за плечи и крепко обнял. Ставр вздохнул с облегчением. Как посол он тоже присутствовал на этой встрече, затем последовал долгий совместный пир, на котором, кроме всего прочего, Путяте поведали, что посол Ставр назвал его хомяком. Но Ставр теперь не боялся тысяцкого, поскольку был помолвлен с Василисой, и всё прошло спокойно. Викингов поселили в наскоро отстроенных многоквартирных избах. Квартир хватило всем. Здесь было 500 викингов, как и обещал Рогнвальд. Здесь варяги должны были готовиться к войне против киевского князя Владимира. С такой дружиной Ярослав мог уже ничего не бояться. Пока же варягам предстояло долгое ожидание, они получили жалование на месяц вперёд и стали проводить время в попойках и тренировках. Как у них получалось это сочетать, одному богу известно. Но когда надо, они всегда оказывались трезвыми и всегда в отличной боевой форме. Не прошло и месяца, как Путята призвал дружину Рогнвальда к себе на помощь. На Новгород из Киева шло войско, оно было уже совсем рядом.

— Быстро же они до нас добрались, — удивлялся Рогнвальд.

— Поедем вместе встречать, — молвил Путята, — соберу ополчение, сколько успею, любой ценой нужно их задержать, а лучше остановить.

Собрать ополченцев удалось немного, не больше трёх сотен. Вместе с дружиной Рогнвальда они составляли 800 бойцов. Для отражения атаки киевлян этого было слишком мало, но можно было потянуть время, пока соберётся новгородская дружина и всё ополчение. Неизвестно было, сколько князь Владимир привёл с собой воинов, но даже если новгородцев ждало поражение, проиграть они должны были достойно, чтобы заключить по возможности выгодный мир. Каково же было удивление, когда Путята увидел перед собой всего 500 киевских воинов. Сомнений не было, это именно киевляне, ведь высоко над ними развевалось знамя с изображением Георгия Победоносца, убивающего копьём змея. Возможно, это была какая-то ловушка, подвох, но гости вели себя так, словно не собираются давать бой. Не пытались добраться до реки, не маневрировали, а просто ждали. А меж тем один из киевлян, подняв знамя высоко над собой, выехал перед войском.

— Переговоры? — усмехнулся Рогнвальд, — да они издеваются.

— Дай мне знамя, — скомандовал Путята. Со штандартом в руке он выехал навстречу к переговорщику.

— С кем имею честь? — спрашивал киевлянин.

— Путята, новгородский тысяцкий, а ты кто такой?

— Дунай, богатырь русский. Напрасно, ты, Путята, войско против меня собрал. Ты же знаешь, мы христиан не трогаем. Мы — богатыри.

— А почём я знаю, что ты богатырь?

В ответ Дунай запустил руку в сумку, привязанную сбоку коня и достал оттуда свиток пергамента.

— Грамота от киевского богатырского воеводы — Ильи Муромца, — пояснил Дунай, — он отправил меня в Новгород для войны против нашего общего врага и с приказом к Микуле Селяниновичу.

Путята развернул свиток, нахмурил брови, стал внимательно читать. Грамота была заверена великокняжеской печатью и печатью богатырского воеводы. Стало быть, всё верно. Разочарованию Рогнвальда не было предела. Он жаждал крови, хотел убивать, хотел отрубленные головы врагов привязать к своему коню сбоку. Но было велено возвращаться в Новгород.

— А если это просто князь Владимир к нам соглядатая послал? — не сдавался викинг.

— Вряд ли, — отвечал Путята с таким лицом, будто бы съел целый лимон, — они в Новгороде не задержатся, киевский воевода отправил их воевать против Змея Горыныча.

Киевские богатыри разместились кто где, их вождь Дунай договорился с Никитой, отцом Добрыни, чтобы тот принял у себя несколько человек, включая и самого Дуная. Добрыня был рад увидеть своего старого друга и названного брата и за ужином напал на него с расспросами. Спрашивал, как поживает князь Владимир, как поживает сын его Борис, и какая нужда привела богатыря в Новгород?

— Змея Горыныча надо урезонить, — отвечал Дунай, — понимаю, что сейчас не время. Но я человек подневольный. Послали, я выполняю.

— Значит, ты больше не богатырский воевода? — удивился Добрыня, — кого же они нашли на твоё место?

— Другого богатыря, из народа. Илью Муромца.

— Нешто? — удивился Добрыня и даже подавился вином, — мы здесь уже похоронили Илью. А он жив-живёхонек, да ещё и воевода.

— Да, он не просто выжил, — отвечал Дунай, — он спас жизнь самому князю Владимиру и потому стал богатырским воеводой. Теперь Илья получил уже столько власти, что управляет всей русской землёй. Это ему вы должны сказать «спасибо» за то, что князь Владимир до сих пор не отправил на вас войско. Илья хочет помирить его с вашим Ярославом и вообще помирить всю семью киевского князя.

— Ну и дела, — дивился Добрыня, — даже не знаю, радоваться или печалиться услышанному. С одной стороны, Илья — мой хороший друг, это ведь я привёз его в Киев. С другой стороны, род его совсем не знатный, и такое начальство на Руси может испортить любую породу.

Говорили ещё о многом, в частности, Дунай вспомнил о Зое, сам чуть не заплакал, когда вспоминал свою Настасью Филипповну, погибшую от его руки. В тот день Добрыня ничего ему не сказал про пророчество, которое предписывало именно Добрыне встретиться однажды со Змеем Горынычем и сразиться с ним насмерть.

Однако сейчас война шла не с самим Змеем, а с одним из его многочисленных сыновей. Змеёнышам стало тесно в городе своего отца, они стали ссориться, бороться за власть, и оттого пошли захватывать новые земли. Самым сильным сыном Змея оказался молодой Ростислав. Он захватил уже несколько маленьких городков на новгородской земле и бросал вызов самому Новгороду. Против Ростислава Дунаю теперь и предстояло вести войну.

А меж тем викинги были очень недовольны тем, что им так и не удалось сегодня никого убить. Рогнвальд забрался в кабак и требовал пива. Но пива не нашлось, в конечном итоге викингам пришлось пить вино. Как напились, стали горланить песни и упражняться телом. Рогнвальд даже в пьяном виде легко делал сальто через голову и жонглировал кинжалами. Известно было, что на море, когда викинги гребли по воде, их молодой вождь, бывало, прыгал по вёслам и при этом жонглировал кинжалами. Чувство равновесия и ловкость у Рогнвальда были развиты невероятно, впрочем, и остальные скандинавы не отставали от него. Под вечер в некоторых кабаках даже случилась мелкая стычка, которая закончилась победой варягов. Шум, гам и веселье стояли на весь Новгород. Многим викингам захотелось женской ласки, и они принялись хватать с улицы первых встречных девиц. Если девушка была знатного происхождения, то есть была вся в украшениях, её отпускали, а если имела мало украшений и небогатую одежду, то на этот вечер становилась наложницей какого-нибудь северного воина. Несколько таких девушек поднесли в подарок к вождю Рогнвальду, но ни одна ему не понравилась. Руки девиц были грубы, привыкшие в физической работе. В основном это были чьи-то служанки или женщины из бедных домов, которые проводили время в тяжёлом труде. Рогнвальду же хотелось чистой кожи, нежных рук, мягких волос. Такое в основном можно было встретить у девушек знатных и купеческих, но трогать их было нельзя, иначе неизбежно князь расторг бы договор со своими наёмниками. В конечном итоге Рогнвальд сел на коня и отправился на поиски того, чего требовала сегодня его душа. Викинг уехал с торжища вглубь Славенского конца, где было много знатных домов и стоял свежевыстроенный каменный храм — Софийский собор. В храме только закончилась служба, и люди повалили оттуда по своим домам. Все шли группами, держались вместе, и лишь одна девица шла отдельно от всех. Голова перевязана платком, но взгляд гордый, даже злой. На ней не было золотых украшений, и всё же видно было, что она не занимается постоянно тяжёлым трудом. Рогнвальд налетел внезапно, как ураган, схватил её, положил на коня и повёз к себе. Девушка изо всех сил кричала и отбивалась, но не могла спрыгнуть вниз с быстрого скакуна. В тихом месте, вдали от домов Рогнвальд стащил её на землю и уложил под кустом. Чтобы незнакомка не сопротивлялась, викинг связал ей руки за спиной. Затем принялся осыпать поцелуями её шею и плечи, слегка разорвал платье, чтобы обнажить грудь, забрался руками под юбку. Прошло немало времени, прежде чем Рогнвальд раздвинул девице ноги и вошёл в неё. Викинг старался быть ласков, хоть и нужно было торопиться, чтобы вернуться к своим. И всё же вождь кончил не быстро.

— Как твоё имя? — спросил Рогнвальд, гладя её по волосам.

— Сорока, — ответила незнакомка, отворачивая лицо.

Викинг поцеловал её на прощание, развязал руки и уехал прочь. Зоя же отправилась домой. Запястья болели, платье сверху было разорвано, но в бёдрах появилась какая-то невероятная лёгкость. Несколько раз от слабости подкашивались ноги, голова приятно кружилась. Добрыня лишь на следующий день узнал о случившемся. Никто не знал, какой именно викинг совершил насилие над Зоей, но молодой боярин вознамерился убить его, кто бы он ни был. Отец Никита, когда услышал про это, лишь рассмеялся в ответ.

— Мальчишка, тебе всего 19 лет. Ты был лишь на одной войне, и то недолго. Варяги тебя порежут, и имени не спросят.

Дунай Иванович, чтобы отвлечь своего друга и названного брата, взял его вместе с собой на встречу с Микулой Селяниновичем.